Экзодус

Сначала о названии. Называть свой текст уже известным названием не принято. Возникает подозрение, что автор совсем уж ничего не читал… В данном случае это не так. И название «Экзодус» употреблено мною не случайно, а именно: чтобы подчеркнуть преемственность и даже некую несамостоятельность, коей я вовсе не стесняюсь.

А что я понимаю под несамостоятельностью, сейчас станет ясно.

Известно, что переживание каких-либо событий, либо длительные размышления на какую-либо тему часто влекут соответствующие сны. Понятно мозг перерабатывает ночью дневные впечатления. Так что если вы несколько дней подряд читали какую-то книгу да плюс к этому еще и думали на какую-то тему, или каким-либо иным способом принимали участие в подобных событиях или думали о них, ничего странного нет в том, что они вам приснились. То есть что книга вам приснилась.

Между тем, не исключен — по крайней мере не исключен в принципе — и другой вариант. Человек, длительное время посвятивший какому-то месту и времени во всемирной истории, попадает туда. Не во сне, а наяву.

Прошу не шарахаться от этой идеи сразу, есть описания таких случаев, причем многих. Надо полагать, что таких случаев было больше — понятно, что не все они (а уж скорее, их малая доля) отражены в литературе. Можно еще добавить, что известно два типа таких переносов — в другие места пространства-времени, существующие независимо от книг, текстов, мыслей и т. д., и в места-времена не вполне независимые от текстов и мыслей, а как бы порожденные или «окрашенные» ими.

Здесь следует ответить на два возражения. Люди, которые страстно — нам никогда не понять, КАК страстно — желали покинуть то место-время, в котором пребывали (ну, например, Освенцим) не покидали его потому, что для «переноса» надо четко, подробно, точно знать «куда». Нельзя уехать «куда-то», а они хотели «оттуда», но не знали «куда». Второе возражение почему же не переносились толпами историки и культурологи, хорошо знающие «свое» место-время. Ну, они могли знать «в целом», а для переноса надо знать конкретно, настолько конкретное, чтобы его можно было отличить от всех других, идентифицировать абсолютно однозначно. Да и не все могли хотеть «переноса». И потом, все ли они нам доложили о своих «переносах»? И с какой стати им бежать к нам с докладом?

Известно, что у человека есть два вида памяти — кратковременная и долговременная. Сны — это переработка информации, циркулирующей по контурам кратковременной памяти. Поэтому-то сны и забываются очень быстро, а если сразу после пробуждения, пока сон не забылся, рассказать его или записать, переведя в долговременную память, то он уже запомнится надолго.

Именно поэтому у меня есть основания предполагать, что случившееся со мною не было сном — ибо впечатления, воспоминания о том, что я расскажу далее, совершенно не ослаблялись, не «тускнели» по прошествии дней, недель и месяцев. И только поэтому я счел возможным по прошествии почти года записать эту историю.

Первым ощущением было то, что тело затекло, особенно руки. Ну да, спать сидя нехорошо. Я поднял голову. Передо мной, за стеклом рубки был берег бухты Кирении, портового городка на Кипре, британской колонии. Старое корыто — «Экзодус» — стояло посреди круглой, 300 м в диаметре бухты. На борту у меня было 300 детей. Мы вывезли их из лагерей, устроенных англичанами на Кипре для евреев, беженцев из Европы, пытавшихся добраться до Палестины. Англичане выслуживались перед арабами, точнее — перед владельцами нефти. Англичане не выпускали «Экзодус» из бухты и заявили, что не выпустят его никогда. Единственным способом воздействия на ситуацию было так называемое «общественное мнение». Признаться, это не то, что я, Ари Бен Канаан, привык использовать в своей работе… но на этот раз… Марк, продажная журналистская шкура, сделал все как я и предполагал — донес англичанам, и они успели блокировать нас в бухте. Так значит я не хотел, чтобы мы отплыли мирно?! Ну, да… Если нам хоть раз удастся заставить англичан выпустить нас, они больше не посмеют мешать въезду в Палестину. Не-пос-ме-ют. Теперь у меня — то есть у моего корабля, у «Экзодуса», на борту висит транспарант. «Голодовка, час 20». На палубе — я вижу это отсюда — лежат десять детей. Мировая пресса воет. «Да послужишь ты Господу и дурными своими намерениями» — не помню откуда, Давид знает. А если кто-то из них помрет? Да, но в Эрец они воюют. А здесь другое? Надо выйти. Я встаю.

Какая же грязь на палубе. Вот что бывает, когда нет баб. Что я здесь делаю?!..

— А, привет…

— Привет, друзья (Что они стоят?!) Что скажете?

— Ари, ты знаешь (… что? на иврите? я понимаю? Я же сейчас говорил! И они поняли?) мы с тобой не первый раз в деле… Ари, ты знаешь, я не очень себя берегу, но если хотя бы один из них умрет, как мы будем жить дальше?

— Я отвечу. Такие же, как они, воюют в рядах «Хаганы». И рискуют жизнью. И погибают. А тем, кто их послал на смерть, приходится жить дальше. Никто из нас не виноват в том, что еврейским детям приходится рано взрослеть.

— Ари, там, в Эрец, они погибают с оружием в руках.

— Здесь их оружие — терпение.

— Ари, мы не имели в виду… плыть на этом корыте мы подрядились, даже детей возить, но не морить же их голодом?… Мы понимаем, что важно сломить англичан, но детей жалко…

— Давайте, друзья — предлагаю я — послушаем Давида. Он ближе нас всех к Б-гу (пытаюсь пошутить).

— Шесть миллионов погибло в газовых камерах, не зная, за что они умирают — говорит Давид. Если мы, триста человек, погибнем, то мы очень хорошо будем знать, во имя чего мы умираем. И не только мы, но весь мир. Когда две тысячи лет назад мы боролись против римского и эллинистического порабощения, мы установили традицию драться до последнего. Никогда ни один народ не дрался за свою свободу так, как наш. В Варшавском гетто мы показали, что остались верны древней традиции. Если мы сойдем теперь с этого судна и добровольно вернемся за колючую проволку, мы предадим своего Б-га.

Давид умолкает. Слышно, как поскрипывает старое дерево. Ну почти точно цитирует «Экзодус» — думаю я — что же это такое — театр имени Леона Юриса? нет… уж слишком натурально болит у меня спина… и запахи, запахи… вот этого ни в театре, ни в книгах не бывает…

— Друзья, смените транспарант на борту — говорю я. И добавляю: пока держимся.

Я стою у борта и смотрю на портовый город Кирению. Через несколько десятков лет здесь будет архиепископ Макариос, греко-турецкий конфликт и масса прочих политических и иных событий. А сейчас в бухте стоит «Экзодус» с еврейскими детьми на борту, который англичане не выпускают в Израиль. Т. е. в Палестину. Поскольку Израиля еще нет на карте, т. е. библейский Израиль есть, как и был всегда, а государства с этим названием нет. И почему-то на борту этого драного «Экзодуса» — я. Видимо, в роли Ари Бен Канаана. Роль хоть куда, не надо было «Экзодус» столько раз читать. Даже если Леону Юрису сейчас икается, мне не легче. Во-первых, что мне делать? Если есть хоть одна миллионная вероятность, что это всерьез, то придется все делать всерьез. Понятно, почему — если даже это не всерьез, то ведь никогда этого не узнаешь и всю жизнь на себя в зеркало глядя, молча сплевывать будешь. Это, кстати, ко всей жизни относится — если есть хоть малая вероятность, что она всерьез, то играть в ней придется всерьез.

Ну да, быть может все равно через неделю англичане разрешать въезд? Но! — если есть хоть слабая надежда, что влияет, придется считать, что влияет. Иначе ставь перед зеркалом плевательницу. Как сказала Анна Ахматова? «Честному человеку в этой жизни нужны две вещи — пепельница и плевательница».

Ага — а вон Давид идет с Карен. Нет, с ней я разговаривать не хочу. Она ищет среди детей свою Китти. Все-таки она сука. Самовлюбленная сука. Хотя за детьми она ухаживает хорошо. Из-за Китти или из-за детей или… из-за дела? Ведь эти дети все равно будут служить этому делу. Ну, это старая проблема. Из-за чего человек что-то делает хорошо — из-за одобряемых мною мотивов или нет? Иногда считают, что это неважно, а иногда — что важно. А все просто. Мотивы важны для оценки стабильности поведения во времени и надежности при изменении обстоятельств. Вот найдет она свою Китти и умотает с нею в свою Америку. Сытую и довольную Америку, которая молча смотрела на Катастрофу. Ага, это уже моя мысль, а не Ари — он ведь слова Катастрофа не знает. А может, и не умотает, а привыкнет к нам… а может, и к нашей идее. Нет! К идее нельзя привыкнуть. В нее надо поверить. Вот Давид — что он скажет можно ли привыкнуть к Б-гу? Для веры надо либо вырасти в ней, либо пережить озарение. Верится в это, конечно, слабо, но, говорят бывает… Так, но что делать с детьми? Мы держимся почти двое суток.

Ари Бен Канаан, вернее то, что окружающие считают им, идет по палубе, переступая через лежащих детей. Господи, какие они грязные. И какой запах! Но Карен все-таки молодец. Половину палубы уже помыли. И из трюма выносят ведра с грязной водой. Она даже моих мужиков заставила работать… Не ждал, не ждал… Но — что делать дальше? Я знаю, что сделал дальше… прототип. Однако, как только я отдам это приказание, вся ответственность ляжет на меня.

Идиот! — почти кричу я внутри себя — какая ответственность, это сон! Я подхожу к люку и убедившись, что трап свободен, начинаю спускаться в трюм.

Нет, это не сон. Дети лежат в своих отсеках-пеналах молча, глядя пустыми глазами перед собой. Часть трюма помыта, но запах все равно жуткий. Грязь, пот, рвота… Вон Китти с кем-то возится. Хорошо. Я подымаюсь на палубу. Сила вещей. Они все — и все эти дети в первую очередь — проклянут меня, если я сдамся. Мир вздохнет облегченно — евреи проявили слабость. Англичане будут рады до усеру. Все заставляют меня принять ЭТО решение. Но это должно быть мое решение. Только за мое решение я могу нести ответственность. Только свои решения может принимать человек. Итак, могу ли я рисковать жизнями детей, конкретно — десятью жизнями — для того, чтобы англичане разрешили въезд в Палестину? Я мысленно возвращаюсь в свою нору в городе Москве, снимаю с полки (трудно не поверить в то, что он сейчас в 1,5 метрах надо мной, но похоже, что он все-таки в 2100 километров и во многих годах от меня) альбом «Израиль» и начинаю его листать. И мне кажется, что сдаваясь, я рву его своими руками пополам и еще раз, по картинкам, пополам по девушке на пляже, пополам по праздничной набережной, по воздушным шарам, по играющим детям моей будущей страны…

Из телетайпов редакций вылезают ленты…

Таймс. От нашего корреспондента на Кипре. Ари Бен Канаан, представитель «Экзодуса», заявил, что начиная с завтрашнего дня, десять добровольцев будут ежедневно в 12 часов дня лишать себя жизни на капитанском мостике корабля на виду у всего британского гарнизона. Эти действия будут продолжаться до тех пор, пока «Экзодусу» не будет разрешено отплыть в Палестину.

Дальнейшие события известны. Англичане дрогнули и разрешили «Экзодусу» отплыть. Въезд в Израиль, виноват, — в Палестину — усилился. Я же, сделав от имени Бен Канаана это заявление, лег спать. Когда я открыл глаза, надо мной были полки с книгами, солнце светило в окна. Я встал на кровати, снял с полки альбом «Израиль» и открыл его. Все было на месте. За окном был мой двор в ста метрах от Арбата.