Элеонора

5

Прошло немало времени. Об Аслан-Гирее ничего не было слышно. В доме Хелтубнели все позабыли об его неожиданном приезде и таинственном отъезде. Даже сама Элеонора, казалось, не помнила о нем и продолжала по-прежнему потешаться над своими поклонниками.

Девушка упорно таилась от всех, никто не замечал в ней никакой перемены. Однако вскоре она стала бледнеть, и обычная беспечность сменилась каким-то непонятным беспокойством.

Первым заметил в ней эту перемену Кречиашвили, и сердце его сжалось тоской. Он, как и все, не знал, из-за чего так изменилась Элеонора, и, одержимый любовью к ней, решил, что ее сердце воспламенилось любовью к одному из ее поклонников.

До сих пор Кречиашвили страдал из-за того, что никогда не мог рассчитывать на сочувствие своего светила; но зато его утешала уверенность, что не у него одного, но и у других нет надежды на счастье.

Всецело поглощенный жаждой собственного счастья и не имея сил обрести его, Кречиашвили не хотел, чтобы и другие были счастливы. Таким делает любовь каждого, кто без оглядки отдается ей. Вот почему удвоились безнадежные страдания Кречиашвили.

Элеонора переменилась, утратила обычную свою веселость, и скорбные, еле заметные морщинки залегли вокруг ее улыбающихся уст. Девушка сделалась капризной, и это было не удивительно, так как целыми ночами она не могла сомкнуть глаз, сон бежал от нее. Она потеряла вкус к еде, и невозможно было ничем соблазнить ее.

Отец удивлялся перемене, происшедшей в дочери, огорчался, приписывал это то одному, то другому святому, приносил им в жертвы бесчисленное множество убоины, неустанно совершал обряды, но все было напрасно. Летели гонцы к прославленным гадалкам, отливались и возжигались восковые свечи в рост девушки, но и от этого не было пользы, больная не поправлялась.

Однажды Хелтубнели призвал к себе Кречиашвили и спросил его:

– Можешь ли ты, если понадобится, перевалить через хребет к лезгинам?

– Почему же нет, мой господин! Там у меня много кунаков, и мне не страшно туда поехать.

– Тогда поезжай завтра утром. Хвалят там одного лезгина, говорят, – не было еще другого такого лекаря на свете. Может, сумеешь привезти его ко мне.

– Привезу, непременно привезу, – сказал Кречиашвили и добавил. – А имя его вам известно?

– Муртуз-Али зовут его.

– Муртуз-Али? Я знаю его, господин… Однажды я был ранен, и его приставили ко мне лекарем, он вылечил меня… Благословенная десница у него, да не заслужу я гнева вашего!

– Расскажи, как это было?

– Он так перевязывал мне рану, что я не чувствовал боли, а если другой до меня дотрагивался, то я горел весь, как в огне.

– Хорошая рука, значит!

– Хорошая, хорошая, господин!

– Может быть, он сумеет помочь моей дочери, а то, видит бог, потерял я покой… К кому только не обращался, – ничем не могу ей помочь! – горестно сетовал Хелтубнели, поникнув головой.

– Не тревожьтесь, господин мой, бог милостив, поправится она! – утешал его азнаур.

– Мы сами, того гляди, потеряем покой… Не медли, Кречиашвили, ступай, приготовься к пути, завтра с рассветом отправишься.

– Я не стану ждать рассвета, сейчас же отправлюсь. Прощайте, господин мой!

Кречиашвили поспешил к себе домой, собрался в дорогу и поехал к лезгинским горам.

Вахтанг продолжал сидеть в глубокой задумчивости.