Элидор

1 "А в четверг родился кто..."[1]

— Ну хорошо, — сказал Николас. — Тебе надоело. И мне тоже. Но здесь нам все-таки лучше, чем дома.

— Там было теплее, — возразил Дэвид.

— Это тебе так кажется. Помнишь, как мы в прошлый раз переезжали? Пол в газетах, сидели на ящиках. Нет уж, спасибо!

—У нас не осталось ни пенса, — сказал Дэвид. — Даже на чашку чая не наскрести. Что теперь будем делать?

— Не знаю. Придумай что-нибудь.

Они сидели на скамейке за памятником Уатту[2]. Скульп­тор изобразил его человеком строгим, однако голуби сде­лали свое дело, и теперь его лицо выражало лишь отвраще­ние к Манчестеру.

— Можно еще покататься на лифте в магазине Льюи­са, — предложила Хелен.

— С меня хватит, — возразил Николас. — А потом, они нас все равно заметили: выставят, и все тут.

— А на эскалаторе?

— Охота была, в такой толпе...

— Ну, тогда пошли домой, — сказал Дэвид.

— Слушай, Роланд, ты кончишь крутить эту схему?

Роланд стоял поодаль и крутил ручки уличной схемы города. Это был высокий аппарат с освещенными и рас­черченными на квадраты панелями, колесиками и прочим.

— Вот это да! — сказал он. — Идите сюда, поглядите. Видите это колесико? Это указатель улиц, у каждой своя буква и цифра. Любую улицу в Манчестере можно най­ти. Проще простого! Смотрите...

Роланд крутанул колесико, и указатель под стеклом за­вертелся с такой скоростью, что буквы слились в одно пятно.

— Здорово отлажено! — заметил Николас.

В пятне появились пробелы — указатель понемногу замедлял бег.

Роланд прижал палец к стеклу.

— Где остановится, туда и пойдем, — сказал он. Указатель крутился все медленнее — замелькали на­звания улиц, и он остановился.

— Четверговый переулок, — прочитала Хелен. — Ну-ка, отодвинь палец. Десять-семь "Л".

— Десять — это, должно быть, почтовый индекс, — предположил Роланд. — Теперь надо повернуть колеси­ко так, чтобы семерка попала в красный квадрат на стек­ле, — и тогда Четверговый переулок окажется в клетке "Л". Вот так.

— Я его там не вижу, — возразил Николас. Квадрат на схеме был испещрен переулками, среди которых попадались такие коротенькие, что их названия не уместились бы на карте даже в сокращенном виде. По­искав, дети нашли все же в ряду других сокращений по­метку "Чет. п.".

— Да уж, короче некуда, — заметил Дэвид.

— Смешное название, — сказал Роланд. — Четверго­вый переулок. Пойдем посмотрим, какой он?

— Что?

— Это недалеко. Гляди, мы вот тут стоим, на Пиккадилли, а Четверговый переулок отсюда направо, за ули­цей Олдхэм. Найти нетрудно.

— Вечно ты какую-нибудь глупость придумаешь, — отозвался Николас.

— Нет, давайте правда пойдем посмотрим, — воз­разила Хелен. — Прошу тебя, Ник. Если мы не пой­дем, вы с Дэвидом тут же начнете цапаться. Найдем этот переулок — и тут же домой. Так никому не будет обидно.

— Ладно, — согласился Дэвид. — Я не возражаю.

— Все равно глупо, — сказал Николас.

— А ты что предлагаешь?

— Ну ладно, ладно... Это ты придумал, Роланд, ты и веди. А как туда пройти, ты знаешь?

— Мне кажется, да. Сначала по улице Олдхэм, а по­том прямо туда задами.

И они отправились. Дэвид и Николас тут же повесе­лели — у них появилась какая-то цель.

— Вот наш поворот, — сказал Роланд немного спус­тя. — А теперь нырнем в этот проход.

— Н-да, — протянул Николас. — Что-то мне здесь не очень нравится.

Дети раньше никогда не бывали на задах магазинов; здесь все было совсем не так, как с фасада.

— Фу! — сказала Хелен. — Такие роскошные витри­ны и ковры, а сзади просто помойка!

Они шли по проходу между складами и площадками для разгрузки товаров, освещенными холодным элект­рическим светом, жестяная закраина у прохода была не­высокой; пахло гнилыми фруктами и досками. Через вен­тиляционные отверстия, затянутые паутиной грязи, в лицо им дышал теплый затхлый воздух.

Выйдя из прохода, они зашагали тесными грязны­ми переулками, где в дверях домов стояли старухи, под­вязанные вместо фартуков мешковиной, а на ступень­ках сидели мужчины в шлепанцах. В канаве рылись в мятых бумажках собаки, а на булыжной мостовой ле­жало ржавое колесо от велосипеда. Какие-то парни на углу болтали с девушкой в ярких бигуди из пластмассы.

— Ник, мне здесь не нравится, — сказала Хелен. — Может, вернемся?

— Нет, нельзя, а то подумают, что мы испугались. Сделаем вид, будто знаем дорогу, просто решили прой­ти прямиком — и все тут.

Они чувствовали на себе взгляды, в которых не было ни интереса, ни враждебности, и все же детям было не по себе, и они старались держаться поближе друг к другу. Де­вушка на углу засмеялась, впрочем, возможно, она смея­лась не над ними, а над тем, что сказал ей один из парней.

Они продолжали свой путь.

— Может, зря я это затеял, — сказал Роланд. — Хоти­те, вернемся домой?

— Ты что, заблудился? — спросил Николас.

— Нет, но...

— Что это? — воскликнул Дэвид.

На уходящих вдаль улицах стояли пустые, разрушен­ные дома.

— Странно, — произнес Николас. — А ну-ка, вперед! Похоже, Роланд не зря нас сюда привел.

— Вернемся, — сказал Роланд.

— С чего это? Только-только что-то интересное на­чинается. Разве мы не туда идем?

— Да вроде туда... Так мне кажется.

— Тогда пошли.

Дома стояли пустые — не один и не два дома, а ряд за рядом, улица за улицей. Меж булыжниками и в трещи­нах асфальта пробивалась трава. Двери в домах покоси­лись. Окна были забиты досками, кое-где торчали оскол­ки стекол. В некоторых окнах виднелись занавески, и они дрожали, когда дети шли мимо, но видно никого не было.

— Жутковато что-то, — произнес Дэвид. — Почему-то хочется говорить шепотом. А что, если нигде никого нет — и на Пиккадилли тоже?

Хелен заглянула в окно какого-то дома.

— Там полная комната помойных ведер! — удивилась она.

— А что на двери мелом написано?

— "Почту оставлять в доме номер четыре".

— Дом номер четыре тоже пуст.

— Не хотела бы я здесь ночью оказаться, — заметила Хелен. — А вы?

—У меня такое чувство, будто за нами следят, — про­изнес Роланд.

— Не удивительно, — ответил Дэвид. — Здесь столь­ко окон.

— Я это почувствовал, еще когда мы стояли у карты наПиккадилли, — продолжал Роланд. — И потом... ког­да шли по улице Олдхэм.

— Кончай, Роланд, — сказал Николас. — Всегда ты что-нибудь придумаешь.

—Смотрите, — Дэвид указал вперед. — Вон там дома уже начали сносить. Вот бы увидеть, как это делают. Зна­ете, рабочие разбивают дома большим железным ядром. Оно у них на таком кране подвешено.

Улица, на которой они стояли, сильно пострадала: здесь остались одни фасады, в окна просвечивало небо, с лестничных пролетов, ведущих на чердаки, свешивались обрывки обоев.

В конце улицы дети остановились. Дальше шли мос­товые и тротуары с уличными фонарями, но домов там уже не было, одни развалины.

— Но где же твой Четверговый переулок? — спросил Николас.

— Вот, — сказал Дэвид и указал на уцелевшую дощеч­ку, лежащую на куче кирпича. На дощечке было написа­но: "Четверговый переулок".

— Ну и ну! Ты нас прямо на него вывел, Роланд, — признал Николас. — Тут все разрушили подчистую. По­неволе задумаешься, правда?

— Вон рабочие! — сказала Хелен.

Посреди развалин возвышалась одинокая церковь. Это было простое викторианское[3] здание с контрфорса­ми[4] и стрельчатыми окнами, с высокой крышей, но без колокольни. Возле церкви стояли экскаватор и грузовик.

— Я никого не вижу, — заметил Роланд.

— Рабочие, должно быть, внутри. Пойдем, спросим, можно ли нам посмотреть.

Дети двинулись вдоль дороги, где раньше пролегал Четверговый переулок. Они подошли к церкви. Вокруг царила мертвая тишина, все было недвижно.

Даже Николас не смог скрыть своего разочарования.

— Мы бы их услышали, Ник, если б они там работа­ли. Они ушли домой.

Дэвид повернул железную ручку на двери. Гулкое эхо отозвалось внутри, когда он загремел тяжелым засовом, но дверь оказалась заперта.

— Они бы машины так здесь не оставили, — сказал Николас — Может, у них перерыв?

— Мотор у грузовика еще теплый, — крикнул Ро­ланд. — А в кабине куртка.

— И задний борт опущен. Они еще не все доски сгру­зили.

— А что это за доски?

— От скамеек в церкви и от полов.

— Тогда подождем, — предложил Николас. — А еще что там есть?

— Ничего... Нет, что-то есть: за переднее колесо мяч закатился.

— Давай его сюда, поиграем.

Роланд вытащил из-под грузовика белый футбольный мяч из пластика. И вдруг замер.

— Что такое?

— Слушайте, — сказал Роланд. — Откуда эта музыка?

— Какая музыка? Тебе померещилось.

— Нет. Слушай, Ник. Он прав.

Это была скрипка. Негромкая, грустная мелодия на высоких нотах. На углу улицы под разбитым фонарем стоял старик в мятой шляпе.

— Зачем он здесь играет?

— Может, он слепой? — предположила Хелен. — Надо сказать ему, что он не там стоит. Он, верно, думает, что здесь кругом дома.

— Слепые такое по отзвукам чувствуют, — возразил Дэвид. — Не трогай его, он, может, репетирует. Давай, Роланд! Мы ждем.

Роланд подбросил мяч и с лета ударил по нему ногой.

Он стоял шагах в тридцати от остальных и бил с тем расчетом, чтобы отпасовать мяч сразу к ним. Однако мяч вдруг взлетел вверх, да так стремительно, что дети и гла­зом моргнуть не успели. Мяч набрал скорость, поднялся выше, выше — и вдруг с силой ударился в среднее стекло западного витража.

Дэвид присвистнул.

— Вот это да! Роланд, ну-ка дай еще разок!

— Тише, — сказала Хелен.

— Чего ты испугалась? Церковь все равно сносят, раз­ве не так?

— Я и ударил-то не сильно, — произнес Роланд.

— Ну уж, конечно!

— Не волнуйся, — сказала Хелен, — я сейчас пойду гляну: вдруг туда можно залезть.

— Пойдем все вместе, — предложил Дэвид.

— Нет, — возразила Хелен. — Вы стойте здесь — а то вдруг рабочие вернутся. — Она завернула за угол церкви.

— Без этого ты у нас не можешь, — проговорил Ни­колас. — Обязательно тебе надо окно разбить.

— Я не хотел, Ник, честное слово, не хотел. Я просто ударил по мячу, а он вроде как сам взлетел.

— Сам взлетел! — повторил Ник. — Да хватит тебе притворяться!

— Но так оно и было, — настаивал Роланд. — Когда я ударил по мячу, скрипка... скрипка все тянула одну ноту. Разве вы не слышали? Она мне прямо в голову вонзалась. Все глубже... глубже... пока мяч не разбил стекло. Ты что, не слышал музыку?

— Нет. И теперь не слышу. И твоего скрипача что-то не видно. Он куда-то исчез.

— Да, странно все это, — произнес Дэвид. — Мяч из пластика, а пробил свинцовый переплет в окне.

—Просто старина Роланд ударил его как надо, — ска­зал Николас. — Слушайте, а старик опять запиликал.

Мелодия была все та же, но сейчас она увлекала серд­ца: это был необузданный танец... он звучал все быстрее, все выше... пока звуки не слились в один, улетевший за предел слышимого. Какое-то время эхо его еще дрожало в воздухе. А потом — смолкло.

— Что это Хелен там застряла? — спросил Нико­лас. — Неужели еще не нашла мяч?

— Небось не может вылезти, — сказал Дэвид. — Пой­ду взгляну.

— Скажи ей, пусть поторопится, — крикнул вдогон­ку Николас.

—Ладно. Николас с Роландом остались ждать.

— Я и не знал, что существуют такие кварталы. А ты, Ник?

— Должно быть, вот это и называют "очистка трущоб", — сказал Николас. — Знаешь, в войну много до­мов разбомбили, а те, что остались, теперь сносят, что­бы построить новые. Вот, видно, потому здесь никто и не живет. Эти дома на слом.

— А где же люди живут, пока новые дома строят? — спросил Роланд.

— Не знаю. Только ты заметил? Там дальше по улице ещеживут. Может, те люди переедут в новые дома, кото­рые здесь строят. И тогда тот квартал можно будет сносить.

— А вот и скрипка снова заиграла, — произнес Роланд. Скрипка звучала опять где-то вдалеке, но с той же не­обузданной страстью.

— А окрика я что-то не вижу. Где он?

— Что это с тобой сегодня, Роланд? Перестань дер­гаться — он где-то здесь.

— Да, но где? Секунду назад он стоял под фонарем, а оттуда до тех домов целая миля, не меньше. Ни услы­шать, ни увидеть его мы не могли бы.

—А я бы хотел знать, куда задевались Хелен и Дэвид, — сказал Николас. — Если они не поторопятся, мы не успе­ем найти мяч — рабочие вернутся.

— Слушай, а с ними ничего не случилось?..

— Да нет. Они нас просто разыгрывают.

— Может, они где-то застряли или дверь захлопну­ли, — предположил Роланд.

— Они бы нам крикнули, — ответил Николас. — Нет, тут какой-то розыгрыш. Покарауль-ка здесь — а то они еще попробуют сюда прокрасться... Я им сейчас покажу!

Роланд уселся на сломанный табурет, стоявший на зем­ле. Его пробирал озноб.

И вдруг снова зазвучала музыка.

Роланд вскочил, но скрипача нигде не было видно; по­нять, откуда раздается музыка, было невозможно.

— Ник!

Музыка стихла.

— Ник! Ник!

В свете дня, клонившегося к закату, пустырь казался огромным, темнеющий воздух замер, дома стояли будто нарисованные. Они выглядели нереальными, словно бе­рег, когда на него смотришь с моря. Где-то вдали брела женщина, толкая перед собой коляску.

— Ник!

Роланд обошел церковь, осторожно ступая по битому кирпичу. Он увидел распахнутую настежь дверь, по­висшую на петлях; поперек дверного проема были при­биты две сорванные половицы. Роланд протиснулся внутрь: от двери шел коридор, по бокам от него видне­лись какие-то комнаты. Вода сочилась из трещины в сте­не. Пахло сажей и кошками.

В комнатах не было ничего, кроме обычных вещей, которые бросают при отъезде. Несколько заплесневелых классных журналов Воскресной школы; Библия с медны­ми застежками; выцветшая коричневая фотография цер­ковного шествия на Троицу 1909 года; традиционный экземпляр "Стихов о Трезвости" Керстона — "подарок Джону Бедоузу от группы "Надежда", февраль 1888 г.". Разбитое блюдце, банка из-под джема, позеленевшая от давно высохшей воды.

— Ник!

Роланд вышел из коридора под церковные своды.

Пол в церкви был разобран, балки и все, что возможно снять, подняты и увезены — под ногами осталась обнажен­ная земля, вокруг — битый кирпич. Церковь была голая, как пещера. Над головой у Роланда три стрельчатых окна, глядевшие на запад, пламенели, словно свечи, огнем заката. Самое высокое, центральное, окно было разбито, на полу лежали осколки стекла. Но мяча нигде не было.

— Ник! Хелен! Дэвид! Где вы?

Сумерки, словно пыль, повисли в церкви.

Роланд вернулся в коридор. В конце его виднелась лестница. Перила с нее были сорваны, однако ступеньки уцелели.

— Дэвид! Ник! Спускайтесь! Ну, не прячьтесь, пожа­луйста! Что за шутки!

Никто не отозвался. Шаги Роланда гремели по ступе­ням. Наверху на площадку выходили двери двух комнат; обе были пусты.

— Ник!

Эхо гулко разнеслось по церкви.

— Ник!

Крик Роланда прозвучал в церкви, а за ним вдруг воз­ник какой-то гул, словно ветер в трубе: что-то поднялось, напряглось, стена задрожала, а пол под ногами заходил ходуном. Церковь наполнилась гулом, бьющимся о сте­ны. Роланд услышал, как отворилась тяжелая дверь, за­крылась, и шум стих. В церкви стало совсем тихо; лишь внизу в коридоре послышались чьи-то шаги.

— Кто это? — спросил Роланд.

Шаги приблизились к лестнице и стали подыматься.

— Кто там? — повторил Роланд.

— Не бойся, — произнес голос.

— Кто вы? Что вам нужно?

Шаги достигли верхней ступени. На площадку упала тень.

— Нет! — вскрикнул Роланд. — Не подходите!

В дверях стоял скрипач.

— Я ничего тебе не сделаю. Возьмись за конец моего смычка и поведи меня. Лестница небезопасна.

Худой и согбенный, он с трудом держался на ногах; го­лос у скрипача был старый; казалось, силы вовсе оставили его. Стоя меж Роландом и лестницей, он протянул смычок.

— Помоги мне.

— Хо... хорошо.

Роланд протянул руку к смычку, но не успел он кос­нуться его, как что-то ударило ему в кончики пальцев, и перед глазами вспыхнул свет. Словно какая-то ставня рас­пахнулась в голове и тут же снова захлопнулась. Он ус­пел что-то увидеть, но видение так быстро исчезло, что Роланд почувствовал лишь пустоту от его утраты.

— Что ты увидел?

— Увидел? Я не... видел. Я... сквозь пальцы... Увидел? Башни... словно пламя... Свеча во тьме... Черный ветер.

— Веди меня.

— Хорошо.

Роланд спускался по лестнице, замирая на каждой сту­пеньке; он был ошеломлен, но страх исчез. Церковь теперь казалась ему далекой и плоской, словно театраль­ная декорация. Единственной реальностью был скрипач со своим смычком.

— Я слышал вашу музыку, — сказал Роланд. — Поче­му вы играли вдали от людей?

— Я играл рядом с тобой. Разве ты не человек?

Они спустились с лестницы и теперь стояли на земля­ном полу церкви.

— Дай мне смычок.

— Я не могу остаться, — сказал Роланд. Но старик поднял скрипку к плечу.

— Я ищу сестру и братьев...

Старик заиграл.

— ...я должен их найти, пока не стемнело...

Это был тот самый яростный танец.

— ...нам надо успеть на поезд. Что это за шум?.. Пожа­луйста... Перестаньте!.. Мне больно... Пожалуйста, не надо!

Воздух задрожал от звука скрипки. Это был тот са­мый звук, который Роланд слышал наверху, только те­перь он стал пронзительнее и громче, заполнил все зда­ние церкви и, словно стрела, пронзил Роланда насквозь.

— Пожалуйста, прошу вас...

— Час настал. Отвори эту дверь!

— Но я не могу! Она заперта!

— Отвори ее! Время уходит!

— Но...

— Ну же! Время не ждет!

Нетвердыми шагами Роланд подошел к двери, взялся за железную скобку и изо всех сил потянул ее. Дверь рас­пахнулась — и мальчик, пригнув голову, выбежал на ули­цу. За спиной у него нарастал гул.

Впрочем, далеко отбежать Роланд не успел: булыжни­ки у него под ногами задвигались. Он обернулся. Цер­ковь задрожала в воздухе — и исчезла. Он стоял среди огромных валунов на берегу моря, а музыка смолкла в грохоте волн и непрерывном шуме прибоя.