Эмералд

текстовый документ #1

Половина седьмого утра. Изумрудно-зелёный индикатор на моём браслете вспыхнул и замигал – комната отозвалась треньканьем, какое бывает, когда открываешь старинную музыкальную шкатулку. Круглый светильник на потолке коснулся моего лица мягким, приглушённым светом. Ещё десять минут и зазвучат фанфары, ознаменовав начало нового дня.

Я не стал дожидаться общегосударственного будильника и вынырнул из-под одеяла, опустил ноги в домашние тапочки, поднялся и, убрав постельное бельё, сложил спальное место в диван. Управляемая нейросетью камера в углу комнаты обернулась в мою сторону и одобрительно мигнула такой же зелёной лампочкой, какая была на браслете, с четырнадцати лет обрамлявшего моё левое запястье.

После пробуждения нужно было сделать зарядку. Я встал посреди спальной комнаты, которая теперь уже стала гостиной, и под сонный аккомпанемент музыкальной шкатулки начал поочерёдно разогревать все свои члены вращениями: сначала шея, потом кисти рук, предплечья и плечи, таз и туловище, коленные суставы и стопы. Закончив, перешёл к наклонам – не сгибая ног доставал ладонями до пола, выпрямлялся, повторял снова. Растяжка с детства позволяла без труда выполнять подобные упражнения.

Свет в комнате стал ярче. Раздался гром фанфар.

Я на секунду застыл, а затем сменил положение – одна рука на поясе, вторая вверх – начал делать наклоны вправо и влево. Затем приседания, подъём колен к груди и отжимания от пола. Когда я закончил, камера снова подмигнула мне зелёным, будто бы говоря «так держать, гражданин, благодарим Вас за Ваши последовательные действия». Я расплылся в улыбке, как это обычно и бывает в начале нового дня, когда ловишь очередной «изумруд» в свой стрик. Всегда приятно получить одобрение от Системы контроля последовательности – это даёт жизнеутверждающий настрой, который при должной дисциплине может продержаться всё время бодрствования.

Подойдя к шкафу-купе, что расположился у стены напротив моей кровати, я достал с нижней полочки пакет со свежими носками и вскрыл его. Оставшийся от них целлофан был тут же закинут в автомат для утилизации. Белоснежные, как и моя спальная пижама, носки отправились на стул. Далее я извлёк из шкафа запечатанный комплект одежды для работы: брюки, сорочка и галстук. Открыл его, сложил вещи поверх носков. Использованный пакет сжевал всё тот же вечно голодный до целлофана автомат.

Пройдя в ванную комнату, я почистил зубы и умыл лицо ледяной водой. В зеркале на меня поднял глаза двадцатипятилетний молодой человек. Я пригляделся к своему отражению и подумал: «А действительно ли молодой?» Один коллега по работе, поздравляя меня с днём рождения, как бы в шутку сказал, что в этом возрасте завершается биологический рост организма, и он начинает увядать. Если это так, то, получается, всю оставшуюся жизнь мне только и предстоит, что стареть.

Всё тщательней исследуя лицо в отражении, я искал на нём тень неизбежного конца. Казалось, и правда: кожа уже начала блекнуть, набрякшие мешками глаза теряют выразительность. А что тогда будет к тридцати годам? Или когда стукнет сорок?

Я ещё раз ополоснул лицо, чтобы смыть с него проступающего старика и, вытершись полотенцем, чуть ли не носом уткнулся в зеркало: широко раскрыл глаза, одёрнул правое веко, оскалился и лишь тогда удостоверился, что со вчерашнего дня в моём отражении ничего не изменилось. От дыхания стекло запотело, и когда я подался назад, вместо своего лица увидел там лишь мутное пятно. Словно повинуясь внезапному порыву, моя правая рука указательным пальцем очертила на нём дугу.

Управляемая нейросетью камера в углу ванной, настороженно выдвинув объектив, с интересом изучала мои телодвижения, но, не найдя в них ничего предосудительного, дала зелёный свет. Я перевёл взгляд с неё на улыбающееся мне с зеркала мутное пятно и улыбнулся ему в ответ. Такое иногда случается – случайные мысли приводят к спонтанным действиям. Небольшой и естественный сбой в отлаженном механизме, который не требует к себе особого внимания.

Оказавшись на кухне, вмещающей в себя лишь скромный антрацитовый гарнитур со столешницей под чёрный мрамор и небольшой холодильник, я достал бутылочку концентрированного витаминного коктейля и мерный стакан. Ровно сантиметр ярко-оранжевой жидкости и тёплой воды из-под крана почти до крайней отметки.

Взяв наполненный стакан в левую руку, я подошёл к стеклянной стене, из которой открывался потрясающий вид на заснеженные горные хребты, у подножия которых, отбрасывая длинные тени, толпились и будто бы разбредались кто куда, замёрзшие ели. Точно прохожие вьюжным утром, они то и дело стряхивали со своей иссиня-зелёной хвои быстро нарастающий слой белых крупиц. Генератор ощущений с потолка завывал ветром, наполняя помещение освежающим горным воздухом, в котором чуть заметно витал смолисто-горьковатый еловый запах.

Я приложил правую ладонь к стеклу, и горный пейзаж сменила минималистичная панорама спального района. На меня со всех сторон молчаливо смотрели окаймлённые тусклым ободком холодного света серые блоки стен однотипных многоэтажек, которые со своей внутренней стороны, наверное, отображали горы, равнины или морское побережье. Совсем скоро им предстоит тоже стать прозрачными. Неба над городом будто и не было вовсе – лишь безжизненный чёрный фон. Ещё немного и начнётся общий для всех ежедневный утренний ритуал.

Минуту спустя одна за другой стали падать тёмные завесы стен. Проснувшиеся по общегосударственному будильнику мужчины и женщины, молодые и уже престарелые, высокие и низкорослые, худотелые и обременённые лишним весом – все – прикладывали свои ладони к стеклу. Невероятное зрелище! Сотни, тысячи, миллионы ладоней по всей стране, точно поднятых в приветственном жесте, встречали чудный новый день. Здание напротив из безмолвной скалы превратилось в огромный экран, разделённый на множество ячеек. Я специально приложился к стеклу на пару минут раньше остальных, чтобы уловить самое начало. Ощущение, будто в этот самый момент происходит нечто почти волшебное, не покидало меня каждое утро. Казалось, без этого ритуала день бы попросту не начался, и мир застыл бы в вечной ночи. Но мы, все мы, простые жители города, отдаём немного тепла своих рук и заставляем время бежать в привычном для нас темпе. Мы вытаскиваем неподъёмное, грузное светило из-за линии горизонта. Каждый из нас тянет за свою ниточку. Каждый из нас причастен к этому.

Воодушевлённый своими мыслями, я осушил стакан с кислым витаминным раствором. Некоторые жители здания напротив повторили за мной. Боковым зрением я заметил зелёную вспышку на наблюдающей за мной камере и нехотя оторвал ладонь от стекла. Стена, как и полагается, снова показала горные хребты.

Пришло время завтракать. Я достал из холодильника углеводный батончик, сполоснул мерный стакан и снова до краёв наполнил его водой, а затем прошёл в гостиную.

Стоило только присесть на диван, как в кресле напротив меня появился высоколобый седой мужчина в сером твидовом костюме с изумрудно-зелёным в белую крапинку галстуком. Он вытащил из футляра свои очки, протёр линзы салфеткой и водрузил их на нос, затем обвёл взглядом гостиную, несколько раз при этом легко кивнув невидимым слушателям – я точно знал, что эта, как и многие другие голографические записи Лектора были сделаны во время его выступлений в заполненных до отказа аудиториях будущего Института последовательности много лет назад. Ему тогда было уже за восемьдесят, но изображение подкорректировали, осветлили лицо, убрали с него старческий пигмент, и теперь оно напоминало мне образ одного из христианских святых с потрескавшейся фрески, что я видел в музее ещё будучи подростком. В то время голографические проекторы ещё не получили широкого распространения, и я мог наблюдать Лектора только с мультимедийной стены в интернате – тогда его ничем не завуалированная старость пугала. Я всё думал: «Неужели и моё лицо будет таким же изношенным и дряблым?» Но как в то время, так и сейчас его речи воспринимались мной с благоговением.

– Приветствую всех собравшихся, – начал сидящий напротив меня пожилой мужчина, и его лицо передёрнуло еле заметными помехами, а голова на долю секунды отклонилась влево. В детстве на мультимедийной стене я видел, как перед каждым публичным выступлением ассистент Лектора приносил ему стакан воды, а тот неизменно кивал ему и одними губами давал какие-то указания. По всей видимости, этот небольшой ритуал убрали при монтаже.

– Приятно видеть, что столько молодых людей, несмотря на аномальные для нашего региона холода, пришли меня послушать, – он слегка провёл костяшками пальцев левой руки по гладко выбритому подбородку: – И начать мне хотелось бы с вопроса, который, я уверен, хоть раз задавал себе каждый из присутствующих сегодня в этой аудитории. А именно, в чём смысл нашей с вами жизни?

Лектор, внимая заглушённым для голографического воспроизведения ответам слушателей, немного подался вперёд, но тут же изображение дёрнулось, и он оказался в прежнем положении – снова следы монтажа. На сосредоточенном мгновение назад лице, очерчивая треугольник морщин, проступила добродушная улыбка.

Я отправил в рот кусочек углеводного батончика – до приторного сладкий – и запил его водой.

– Вы находите смысл в продлении рода, но хоть один из вас может рассказать каким человеком был ваш прадед? Я более чем уверен, что всё, что вы знаете о своих не столь далёких предках, уместится в пару сухих предложений, а некоторые, возможно, даже с трудом вспомнят их имена. Несомненно, для ваших правнуков та многогранная личность, коей вы себя ощущаете, тоже обратится пожухлой фотографией в семейном альбоме и скупым набором слов, а лучшим напоминанием о вас будет одно из внезапно проявивших себя наследственных заболеваний. И даже это вскоре канет в Лету – не останется ничего, только намотанный на колесо сансары генетический код, который вам, как носителю, никогда и не принадлежал толком. Вы просто выполняете курьерский заказ – доставляете посылку от своего отца своему же ребёнку. И вместо желаемой оплаты вам отсыпят лишь горсть мелочи в качестве чаевых, которая будет бренчать в головах ваших правнуков, силящихся вспомнить ваше имя. Разве есть в этом смысл? Нет, это, как и многое другое, только отвлекает нас от его поисков.

Лектор прочистил горло.

– Сейчас я озвучу очень важный тезис – если вы уже нашли смысл жизни, то это совершенно точно западня. Вы просто выбрали лёгкий путь, попали на крючок как глупая рыба. Прошу, не стоит воспринимать это как оскорбление. Я и сам будучи в вашем возрасте цеплялся за что попало. Пост-религиозное общество во времена моего студенчества только формировалось. И сколько их было – молодых бунтарей, тащивших в себе тысячелетний груз заблуждений, чью-то нелепую архаичную фантазию о бессмертии, о существовании по другую сторону бытия. Как-то раз мои сокурсники даже уговорили меня принять участие в пикете против насильственной передачи в ведение государства одного крупного собора. Тогда, признаться, я нашёл это действо воодушевляющим. Сплочённые одной верой, они боролись за свои ценности до последнего, хоть и толком не осознавали их суть. «Избавьте нас от этих болезненных сомнений и вечного поиска!» – вопрошали бунтари внутри себя, но их рот упрямо декларировал: – «Руки прочь от христианских святынь!»

Я закончил с завтраком и поставил пустой стакан на стоящий у дивана журнальный столик.

– Если человек в конце концов преодолевает минное поле из заблуждений и всё-таки осознаёт отсутствие всякого смысла своего существования, он приходит к тому, что нужно провести остаток жизни получая от неё удовольствие. Ловит себя на мысли, что единственное здравое решение – это праздно шатаясь по свету, получать новые знания и впечатления, ощущения и эмоции, отгораживаясь тем самым от тщетности бытия. К сожалению, преуспевают в этом немногие, большинство же просто не может позволить себе насладиться вдоволь всеми благами мира и попадают в порочный круг, где их видение «правильной жизни» не соответствует повседневной реальности. Заканчивается всё тем, что они, либо закрыв глаза на истину, возвращаются на своё минное поле, либо не в силах принять заведомо ложный смысл, выбирают вечный покой в деревянном ящике на глубине шести футов.

Лектор выдержал паузу.

– Вся проблема человека в том, что он не может полностью осознать отсутствие какого-либо смысла жизни. Понять это проще простого, вот сейчас я говорю, и вы понимаете, может, не воспринимаете меня всерьёз, но понимаете. До полного же осознания тщетности бытия нужно преодолеть огромную пропасть, преодолеть саму человеческую природу, которая отвергает подобные мысли, препятствует тому, чтобы они закрепились на подкорке. У каждого из нас есть предохранитель, и он срабатывает на разрушительные умозаключения, запускает механизм, что поглощает и переваривает всё, что мешает человеку жить в гармонии со своими иллюзиями.

Представьте себе горстку людей на поле боя. Отовсюду звучат автоматные очереди, снаряды то и дело разрывают землю, кругом горящие остовы машин, глаза застилает пыль. Каждый из этих людей не задумываясь бросится искать безопасное место: заползёт в окоп, прыгнет в яму или укроется за баррикадой из мешков с песком. Примерно то же самое происходит, стоит только человеку столкнуться с отсутствием смысла жизни – он прячется. Прячется за религией, семьёй, призванием. Одно укрытие приходит в негодность – ищет другое. Жизнь вне укрытий он себе даже вообразить не может.

Лицо пожилого человека вдруг потеряло всякую выразительность. Он снял очки и отсутствующим взглядом упёрся в сплетённые в замок пальцы рук перед собой.

– Когда мой предохранитель дал сбой, я ощутил твёрдую уверенность в том, что хочу быть честным с самим собой. Но если сперва я сознательно удерживал эти болезненные мысли при себе, будучи уверенным, что смогу подняться под их грузом и вырасти в нечто большее, чем просто человек, то вскоре осознал – мне с этим не справиться. Почти целый месяц я не выходил из своего дома. Большую часть времени просто лежал ожидая, когда наконец придёт понимание того, как мне жить дальше, но дни проходили один за другим и не приносили никакого утешения. Мысли повторяли друг друга и только лишь угнетали. Они крепко прижимали моё, тогда ещё молодое и здоровое тело к кровати. Держали за горло, чтобы я не мог проглотить ни единого кусочка пищи. Я почти не спал, лишь иногда, совсем обессилев, выхватывал из наступающего утра пару часов забвения. При всём этом происходящее со мной меня не пугало. Я знал, чем это должно закончиться и будто бы даже не противился всё ближе и ближе подбирающейся ко мне смерти. По ночам она смотрела на меня из угла погруженной во мрак комнаты и ядовито скалила зубы, а я улыбался ей в ответ. Я знал, рано или поздно смерть заберёт меня и всех ныне живущих, обрушит города, высушит океаны, а когда придёт черёд солнца – погасит и его лёгким движением пальцев. Всё это неизбежно, и сопротивление ни к чему не приведёт.

Я был почти уверен, что в тот момент в аудитории стояла гробовая тишина. Почти такая же, как сейчас в моей гостиной.

– В одну из ночей я, к своему удивлению, провалился в глубокий сон, а когда очнулся, то вдруг обнаружил, что во мне осталась малая толика жизни. Поднявшись со своей постели, я взглянул на ком одеяла, сбитую простыню и дырявую от бесконечных ночных ворочаний наволочку на подушке и тут же развернулся и вышел из спальни. Мне хотелось оставить всё как есть, но при этом было ясное понимание того, что если ничего с этим не сделать, то я и дальше буду тащить за собой лишь беспорядок и своё нездоровое, пульсирующее уничтожающими мыслями сознание. Я вернулся и бросил последние силы на то, чтобы сменить постельное бельё. Самые простые действия давались с трудом: я убрал простыню, сдёрнул пододеяльник, вытряхнул подушку из наволочки, постелил новый комплект. Ещё недавно отражавшая моё бессилие, угнетавшая меня своим видом кровать пахнула свежестью, новой жизнью. Я тотчас же сгрёб всё грязное бельё в кучу, вынес на задний дворик своего дома, кинул в выложенный из камней очаг для барбекю, облил керосином и поджёг. Как только оранжевые языки взвились в небо, я снял с себя всё исподнее и тоже кинул в огонь.

Тогда ко мне вернулись силы. Я почувствовал, что могу двигаться дальше. Могу жить и быть честным с собой, не искать мнимый смысл и не прятаться за ним. Нагой, как первые люди, на своём заднем дворе тем холодным мартовским утром я осознал ценность ритуала.

Камера в углу комнаты привычным жестом объявила, что отведённое для голографической записи время подошло к концу. Лектор замолчал и пропал из кресла.