Ему было тихо [СИ]

Его спросили — что такое любовь?

Просто — вдруг.

Девочка, маленькая, щербатая на один зуб. С огромной улыбкой на щекастом лице. На ней был костюм купидона, такой же нелепый, как и она сама. Рождество явно вселило во всех волшебников свою долю сумасшедшего и нездорового желания быть ближе к светлому.

Что он ответил ей?

Ничего, конечно же. Что он мог ответить на этот вопрос незнакомому человеку? Пусть даже такому маленькому.

Хотя.

Он мог, конечно. Но не стал. Ребёнок бы не понял. Для детей это слово имеет собственное значение. Как и для самого Малфоя, наверное.

Он упустил тот момент, когда перестал отрицать наличие его в голове. Целую вечность назад.

Наполненную тёплым и горячим воздухом, несмотря на зиму.

Вечность всегда казалась ему ледяной. Но бывают такие моменты, когда всё меняется. И в голове, и во всём, на что ты смотришь. Просто щелчок — и вдруг твои мозги перевернулись.

Он никогда не верил в этот переворот. Только снисходительно улыбался. Никогда не верил в то, что другой человек может быть для него на первом месте. Даже перед самим собой.

Никогда не думал: он может просто вытянуться на диване, уперевшись спиной в мягкий подлокотник, и радоваться, что час назад продрог под сильным и жалящим снегопадом. И теперь в груди разрасталась настоящая, огромная, исполинская радость. Потому что один бок пригревал огонь из камина, а второй — мягкие диванные подушки. И по спине ползли приятные мурашки.

Он никогда не верил в то, что для кого-то являлось житейской нормой.

Медленный выдох вырвался из грудной клетки.

Драко аккуратно закрыл газету и отложил её на соседнее кресло, слегка потянувшись, прикрывая глаза. Почувствовал, как в медленной улыбке растягиваются губы, когда взгляд падает на сосредоточенное лицо напротив.

Она сидела, уткнувшись тёплыми лопатками в его полусогнутые колени.

Уперев ступни в журнальный столик. В руках учебник, а волосы на концах всё ещё немного влажные после душа. Одна прядь постоянно падает на глаза, выбиваясь из заколки. А Гермиона терпеливо заводит её назад.

Драко смотрел на неё, задумчиво трогая кончиком языка уголок губы. Тёплые огненные блики ложились на светлые щёки. Длинные ресницы отбрасывали тени. Нос по-прежнему хотелось непрерывно целовать.

Едва удержавшись, чтобы не хмыкнуть, прикусил щеку изнутри, наклоняя голову и продолжая смотреть, не отрываясь.

Ноги слегка затекли от одного положения, но двигаться не хотелось.

Она была собрана и внимательна. И в то же время просто разрушительно спокойна. Немного отстранена. В такие моменты, когда она не замечала, Драко часто думал. Просто думал, скользя взглядом по её лицу. Вспоминал то утро, больше месяца назад. Ледяной огонь заколки на его руке. Удивлённый взгляд усатого мужчины, когда Малфой, саданув по железному боку вагона кулаком, развернулся и…

Вернулся.

И эти несколько шагов были самыми долгими в его жизни.

Черти в груди вскинули рогатые головы, заходясь в триумфальном вое, когда взгляду предстала та-самая-лавка. И Грейнджер. Стеклянная и неживая, как статуэтка. Белая, как снег. Такая же ненастоящая, как туман, что просачивался в лёгкие, морозил изнутри. Пока пустой взгляд не упал на него.

И на миг Драко показалось, что она не верит.

Моргнула. Раз-два.

Он остановился, не доходя шагов десяти. И ощутил накрывающую волну тупой, прибивающей беспомощности.

Грёбаной, привычной.

Просто не мог. Ни туда, ни назад. Мог поклясться, что останется на этом самом месте навсегда. А сдвинуться — нет. Не мог.

У него действительно разом исчезли все силы, потому что он понял — только что, в один миг, он решил всё. Решил правильно.

Так, как им обоим было нужно.

А в следующий момент Грейнджер вдруг прижала руки к лицу и разрыдалась. Так банально, громко, как рыдают девчонки, когда им очень больно или обидно. Когда они не знают, что им делать. Когда их никто не видит и никого не нужно стыдиться.

И Малфой зачем-то поклялся себе — вот так просто, — что больше она никогда не заплачет из-за него.

И каким-то образом уже в следующую секунду он зарывался лицом в её влажные от снега волосы, прижимая к себе трясущееся тело так сильно, как никогда, наверное.

И понимал, что Нарцисса простит его.

Драко вспоминал это каждый раз.

Когда Гермиона была рядом и молчала, глядя в книгу или орудуя пером, заполняя конспект. И было слишком спокойно от осознания того, что запрет — этот, главный, выстроенный ими же, — рухнул. Сам.

Этот покой, от которого Драко просто млел иногда, был поистине гипнотичен. Словно сказка, в которую вдруг поверил всем своим существом.

Впервые за очень долгое время ему было тихо.

Теперь Гермиона сидела за своим учебником по трансфигурации, а Малфою было велено не мешать заниматься, потому что у неё…

— …важный зачёт, между прочим!

— Грейнджер, ради Мерлина, — простонал он, старательно и натужно кашляя, поглядывая на неё, сидящую за столом, краем глаза. — Что может быть важнее того, что у меня жар и я вот-вот подхвачу пне-во-мнию?

— И ничего ты не подхватишь, — тут же отозвалась сама-строгость-Грейнджер, поднимаясь. — Ты и о болезни такой не знал, пока я не предположила это, когда ты явился полчаса назад, весь мокрый и ледяной, как… сосулька. И. Кстати. Это называется пневмония.

Она фыркнула, когда он закатил глаза.

Заколола влажные волосы. Однако в следующую минуту настороженно подошла к дивану со стороны спинки, по-деловому щупая лоб Драко свободной от книги рукой. Ладонь прохладная и нежная.

Поборов в себе желание потереться о неё, прикрыв глаза, он только серьёзно поинтересовался, выждав несколько секунд:

— Ну, что там?

— Нет у тебя жара.

От её скептичного взгляда захотелось рассмеяться, но Малфой усиленно удерживал на лице страдальчески-несчастное выражение.

— Но он может начаться через пару минут.

— Я напоила тебя бодроперцовой настойкой.

Упрямая гриффиндорская заучка.

Его заучка.

Перехватить тонкую руку у запястья и легонько дёрнуть на себя — ничего не стоит, в самом деле. Тем более, сопротивление не такое уж и активное. С негромким задушенным писком соскользнула по спинке, мягко плюхнувшись на Драко. Сначала книга, куда-то в район живота. А потом Грейнджер — сверху. Тут же упёрлась руками в его грудь, однако его пальцы уже держат худые плечи.

— Ведёшь себя, как ребёнок. Отпусти.

— Я не буду мешать тебе, — он приподнял брови и ухмыльнулся, подтягивая Гермиону повыше к себе. Так, чтобы лёгкое тело распределилось по нему более равномерно.

— Наверное, ты решил сам сдать за меня трансфигурацию? — она поёрзала, но вставать больше не пыталась.

— Меня не любит твой декан, — неосознанно понижая голос.

— Если бы ты не хамил гриффиндорцам, всё обстояло бы иначе.

— Ну да-а…

Он в сомнении поджал губы, качая головой. А затем со вздохом откинул голову на подлокотник и прикрыл глаза.

Густое пространство в сознании слегка покачнулось, когда Драко почувствовал рябь лёгких поцелуев на шее. Довольная улыбка появилась сама собой. Это было похоже на необходимость. Это было необходимостью и никогда не перестанет быть ею.

Веселье постепенно гасло, потому что губы Гермионы переместились на линию челюсти и подбородок.

— Колючий, — тихий голос заставил приоткрыть глаза, вырвавшись на миг из моря мурашек.

— Да. Немного. Как думаешь, мне пойдёт борода?

— Чушь несёшь, — рассмеялась Грейнджер, опираясь на его плечи и подтягиваясь к его губам.

— Как у Дамблдора, — шепнул он в лёгкий поцелуй. — Или как у вашего любимого лесничего… м-м… Хагрида.

— Помолчи, ради Мерлина.

Он обхватил её улыбающееся лицо и приподнял голову, сминая нежные смеющиеся губы своим ртом. Раскалённая патока тут же тонкой змейкой опустилась на позвонок и тягуче заскользила по спине.

Вкус Грейнджер.

Неизменный, единственный, такой, как нужно. Потрясающий. Нереальный. Охуительно взрывной. Её отвечающий язык, который тут же разослал по телу волны жара. Настоящего. Никакая пневмония не попадает.

— Блин… — он сухо сглотнул, смещая губы в сторону. Зарываясь пальцами в густые, уже слегка растрёпанные волосы. Скользя руками по шее и выгнутой спине, прижимая девушку к себе.

Чувствуя упирающийся в рёбра уголок дурацкого учебника.

— Даже сейчас… — ладони проникли под лёгкую резинку её любимых шорт, — …между нами твоя грёбаная трансфигурация.

Грейнджер издала ему в плечо звук, подозрительно напоминающий смешок, и в следующий момент книга с гулким грохотом упала на пол, а тонкие пальцы уже расстёгивали пуговицы его рубашки.

Девушка удобно устроилась на нём, обхватив коленями бёдра, и теперь с фанатичным упрямством сражалась с мелкими перламутровыми бесенятами.

Малфой, прислушиваясь к учащающемуся сердцебиению, наблюдал, как ткань постепенно расходится, открывая взгляду сначала его ключицу, а затем слегка выступающий свод рёбер. И ниже. Живот, на котором тут же чётко проступили аккуратные кубики пресса, стоило Гермионе наклониться и поцеловать кожу над ними.

Когда она делала так, Драко превращался в дрессированного волчонка.

Он готов был идти за ней куда угодно. Готов был свернуть любую грёбаную гору. Потому что в этот момент её глаза зажигались тем огнём, ради которого он, не раздумывая, сиганул бы в пекло.

И сиганул-таки, было дело.

Руки подцепили её майку, стаскивая лишнюю ткань. Отбрасывая куда-то за диван. Горящий взгляд приковался к небольшой округлой груди.

Наблюдать за тем, как светлые ореолы сосков медленно сжимаются, твердея, было выше его сил. Горящая, пульсирующая кровь ударила в голову, а теснота в штанах стала почти болезненной.

Драко рывком сел, впиваясь в приоткрытые ждущие губы. Сжимая тонкие тазовые косточки, приподнимая, потирая о себя скрытую тканью плоть, заставляя разорвать поцелуй и запрокинуть голову. Сбито застонать, зарываясь в его волосы.

Повторяя за ним движения.

Сбиваясь с ритма и вздрагивая.

Имитируя секс с такой яростной потребностью, что сквозь сжатые зубы вырвалось низкое рычание, пробравшее Грейнджер до самых поджилок. До горящей сердцевины. Он почувствовал это, когда под его пальцами, ласкающими мягкую грудь, разорвалась дрожь и тонкий всхлип едва не довёл его до самого края.

Ей нравилось, когда он делал так.

Издавал эти звуки, почти дикие, ненасытные.

И он наклонился, прихватывая мочку розового уха зубами, снова глухо рыча. Она выгнулась и впилась пальцами в его плечи, отчаянно дыша через рот. Через свой влажный, горячий, нежный, необходимый…

— Драко… Ещё раз…

Когда она просила, Драко умирал.

Одна рука оставила в покое напряжённый сосок. Заскользила по выгнутой шее, пока его рот жадно втягивал в себя кожу под ухом, оставляя после себя влажные красноватые пятна.

Сквозь шум и грохот сердца в голове и в сознании он ощутил, что Гермиона слегка повернулась и прихватила зубами подушечки двух его пальцев.

Кончик её языка, твёрдый и торопливый, заскользил по ним, а щёки слегка втянулись.

Лёгкое ощущение посасывания начисто снесло крышу.

Драко низко застонал, против воли прикусывая нежную кожу. Чувствуя губами выступившие мурашки на её шее, а в следующий момент Гермиона начала так сильно и ритмично тереться об него, что он едва не кончил, всё ещё оставаясь в штанах.

Чёрт. Эта девочка.

Его девочка.

Он когда-нибудь двинется от этого. С ума сойдёт от кайфа, как бы это не прозвучало.

А она вдруг вскрикнула.

Громко и сильно, приглушённо от его руки. Впиваясь ногтями в его лопатки, что стало очередным испытанием выдержке. И когда вздрогнула всем телом в первый раз, Малфой почти не поверил в это. Но судорожные стоны и резкие, потерянные движения на его члене — сквозь херову ткань, блин — кричали о том, что девушка, сжимающая бедрами его бока, испытывала крышесносящий оргазм.

И Малфой с силой подался к ней тазом, чувствуя, как её зубы почти больно впиваются в фаланги его пальцев. Выпуская их. Закусывая губу. Заглушая крик.

И что-то разорвалось в висках. Громко, с треском.

— Горячая, сладкая… вкусная… Я так люблю твой вкус… давай, моя хорошая, — он задыхался, глядя в её горящие глаза, вдруг распахнувшиеся. На этом слове, которое с лёгкостью слетело с губ. И снова. — Так сильно люблю. Ты просто не понимаешь. Представить себе не можешь.

И почему-то она снова заплакала.

В камине громко треснули поленья. Ноги затекли так, что он почти не чувствовал своих стоп. Но всё равно не шевелился. По телу разливалась приятная, немного разбитая усталость.

Гермиона перелистнула страницу учебника и зарылась носом в воротник его рубашки. Рубашки, куда больше размером, чем требовалась её маленькому телу.

Что такое любовь? Драко знал.

Это когда каждое утро просыпаешься раньше. Потому что у тебя есть одна чёртова необходимость — видеть, как Грейнджер открывает глаза после сна. Морщит нос и ласковым котёнком жмётся к твоему боку.

Это когда она опаздывает на первый урок и носится между вашими спальнями, а ты ловишь её в проёме двери и взваливаешь к себе на плечо, пока тёплые кулаки колотят по твоей голой спине.

Это когда она кормит тебя какой-то приторной гадостью, не подозревая даже, насколько сильно ты не любишь сладкое, а ты ешь — ешь, блин — и готов есть это вечно, потому что она купила это для тебя в Хогсмиде.

Это когда ты терпеть не можешь её дружков, но выдавливаешь из себя кислый оскал, когда Поттер так же кисло цедит тебе «Счастливого Рождества, Малфой» под строгим взглядом Гермионы.

Когда ты можешь приобнять её при всех. Да, чёрт возьми! И она даже прекратила слегка сжиматься при этом, и взгляд не бегает по Большому залу или по проходящим мимо студентам.

Когда даже у самой смелой гриффиндорки не хватает смелости сжечь этот мост, а у самого самоуверенного слизеринца не хватает мужества позволить ему упасть. Совсем упасть, навсегда. Потому что этот мост не упадёт.

Когда твоя рубашка висит на ней мешком.

Когда ты знаешь, что никогда и никуда не уйдёшь от неё. Потому что — как можно уйти?

Когда она смотрит на тебя так, что ноет в груди. Горячо и надсадно ноет. А губы растягиваются в улыбке.

— Что?

Она тоже улыбается, оторвав взгляд от учебника. Заправляет прядь за ухо. Не понимает.

И не нужно.

— Ничего.

А смотришь на неё так, будто не ничего, а всё. Всё и сразу.

Она понимает. Опускает глаза обратно на страницы. Ладошкой касается твоего колена. Гладит легко и тепло. А ты смотришь, как блестит в её волосах красно-золотая заколка.

Что такое любовь?

Это когда может быть охренеть как. Очень. Слишком больно.

А ты этого не боишься.

А ты, кажется, счастлив.