Энциклопедия пиратства

В течение всего XIX века и даже в начале XX века пиратство оставалось важной ветвью деятельности китайцев; они скрывались в устьях рек, перемешавшись с этими удивительными плавучими городами, сформированными из тысяч более или менее пригодных для навигации судов, чаще всего это были простые плавучие хижины на джонках, которые группировались вокруг какого-нибудь корабля. Они окружали судно зашедшее в их воды и пытались взять его на абордаж. Или могло быть так, и это встречалось среди россыпи островов в районах Малайзии и Филиппин, что экипажи, подготовленные и завербованные на европейский корабль, захватывали его «изнутри», как червь яблоко.

Речь шла не о об одиночных «ремесленниках», если можно употребить здесь это слово, а о настоящей и очень мощной организации. И, невероятный факт, к 1810 году во главе данной организации стояла женщина: госпожа Шинг, вдова знаменитого главаря банды (в несколько тысяч моряков) и очень энергичная его преемница, адмиральша «ладронов» (воров), как прозвали ее португальцы Макао. Будучи справедливой правительницей, она установила в банде законы, очень схожие с законами флибустьеров (в подобных делах трудно принять другое решение), но по одному вопросу она установила свои законы, продиктованные ей ее принадлежностью к женскому полу. Если раздел добычи был строго регламентирован и нарушение правил наказывалось смертью, как и везде, то изнасилование требовало также применения самых строгих мер, но весьма оригинальных, даже в чем-то целомудренных:

«Строжайше запрещено удовлетворять свои желания с пленницами прямо на местах, где они были взяты в плен. Как только пленницы оказываются на борту корабля, необходимо спросить разрешение у боцмана и подождать, пока в трюме не будет отведено для этого определенное место.

Кроме того, в случае отвращения к претенденту, ясно высказанного женщиной, пленница имеет право покончить с собой. Любая пленница, грубо изнасилованная вопреки данным инструкциям, имеет право на денежную компенсацию, а насильник будет наказан смертью».

Мы знаем о жизни китайских пиратов из рассказа одного англичанина, Ричарда Глэсспула, офицера с торгового корабля «Маркиз-оф-Ели».

Когда корабль подошел к берегу, его экипаж, отправившийся в большой шлюпке в порт, был по дороге схвачен ладронами.

Последние заставили Глэсспула написать письмо, в котором они требовали выкуп. Никакого ответа не последовало по той простой причине, что письмо не было передано по назначению: госпожа Шинг не желала портить отношения с британским флотом и предпочла скрыть похищение англичан, которое явилось нарушением ее приказов.

Таким образом, Глэсспул провел долгие недели среди пиратов, деля с ними их нелегкую жизнь, в самом сердце пиратской эскадры, насчитывавшей более пятисот парусников.

ДНЕВНИК ПЛЕННИКА

Вот некоторые его записи.

«Среда, 26 сентября 1809 года

На заре нашим глазам предстало зрелище, которое заставило сильно биться мое сердце. Английские корабли стояли на якоре вблизи острова Хун-По.

Главный вызвал меня и указал мне на корабли.

— Хорошенько посмотрите на них, — сказал он мне с ненавистью в голосе, — так как больше вы их никогда не увидите!

Реальная угроза или попытка запугать? С этими бандитами никогда нельзя быть уверенным в завтрашнем дне.

Сейчас около полудня. Мы подходим к устью реки на востоке от Боге и начинаем идти вверх по течению. Через три или четыре мили мы проплываем мимо большой деревни, спускающейся ступенями по склону красивого холма. Без всякого сомнения население деревни составляют ладроны, так как жители приветствовали нас разными возгласами и песнями…

…Среди пиратов царит большое оживление. Они собрались напасть на город и подтягивали сюда значительные силы. Я наблюдаю за их снующими лодками, которые без остановки высаживают людей на берегу. Посланец был направлен в город с предложением сохранить жизнь жителям в обмен на ежегодную дань в размере десяти тысяч долларов; в противном случае ладроны нападут на город, сожгут все дома и перережут всех людей.

На мой взгляд, положение города, находящегося за пределами пушечного выстрела, позволяет ему защищаться. Для ладронов было бы неплохо договориться с береговыми бандитами, иначе они потеряют много людей.

Словопрения продлились довольно долго. Наконец, пришли к соглашению, что город будет ежегодно выплачивать пиратам шесть тысяч долларов. Первый взнос будет внесен по нашему возвращению, так как — утверждают жители — им требуется время, чтобы собрать такую сумму.

Я считал ладронов менее простодушными; лучше было остаться и подождать, чем сниматься с якоря. Вернувшись, мы обнаружили многочисленные костры по всей долине, и вместо долларов заработали пушечные ядра!

1 октября

Мы продолжили наш путь и вот теперь, среди ночи, находимся перед городом, окруженным лесами. Ладроны бросили якорь. Атака ожидается на заре.

Высадка на берег прошла в полной тишине. Все в городе спят. На восходе солнца бандиты с дружными криками, с саблями в руках устремились на мирных жителей. Среди внезапно разбуженных людей поднялась паника. Все бросились бежать в лес.

Какое зрелище!.. Обезумевшие женщины, прижав детей к груди и преследуемые дикими дьяволами, пытались убежать, но спотыкались, бросались на колени, молили о пощаде… Ужасная резня… Все те, кто не смогли укрыться, — старики, больные, калеки — были убиты или взяты в плен.

Барки снуют без остановки между берегом и джонками, нагруженные доверху пленными и добычей. Пираты покрыты кровью, кровь капает с их рук и одежды.

Двести пятьдесят женщин и большое количество детей были взяты в плен и распределены между всеми кораблями. Разве могли они убежать от пиратов при варварском обычае калечить ноги китаянок? Большинство из них с трудом ходили.

На борту джонки, где я нахожусь, поместили около двадцати этих несчастных женщин. Их втащили на палубу, крепко держа за волосы. Капитан вышел и задал им вопросы по поводу их имущественного положения, чтобы назначить выкуп за каждую. Выкупы исчисляются от шестисот долларов до шести тысяч. Женщин поместили на корме прямо под открытым небом. Солнце нещадно палит их днем, а ночью они дрожат от холода. До нас все время доносятся их кашель и стоны под ледяным ночным дождем.

Мы оставались здесь еще три дня. Город превратился в кучу пепла. Все было разграблено и разрушено. Сады опустошены, аквариумы лишились ценных рыб. Продолжалась торговля с целью получения выкупа за пленников.

Надо сказать, что, если бы местные крепкие мужчины имели хоть немного решительности, они могли бы попытаться предпринять ответное нападение, так как на берегу никогда не бывало более сотни пиратов одновременно, тогда как я уверен, что среди холмов число беглецов, которых я мог разглядеть с корабля, было по крайней мере в десять раз больше…

10 октября

Мы присоединились к третьей эскадре, той, которая ходит под черным флагом. Я отказываюсь от попытки сосчитать паруса. Их слишком много… Эти пираты имеют силы безграничные».

НАСИЛИЯ И ПЫТКИ

«17 октября

Мы продолжаем подниматься вверх по реке и проплываем мимо многочисленных руин, результата деятельности проходившей здесь ранее Черной эскадры. Погода портится. Густой туман от жарких испарений все чаще прорывается сильными дождями.

Флот бросает якорь перед новым городом. Здесь я замечаю наличие четырех батарей. Я не могу понять, зачем здесь нужен этот город, он еще более окружен густыми лесами, чем предыдущий.

Пираты уже два дня пребывают в полном спокойствии. Я не понимаю, что они ждут. На заре третьего дня я проснулся от оглушительной канонады, которая затем продлилась еще несколько часов. Но это стреляют не ладроны!

Ну, наконец-то! Здесь люди решили защищаться. Что меня удивляет, так это то, что бандиты ничем не отвечают на этот град ядер. Ладроны подняли ночью якорь и теперь просто дрейфовали. Я ищу объяснение их загадочного поведения и наконец-то мне рассказали, в чем дело.

Ладроны не стали ничего предпринимать, потому что их верховный командующий (госпожа Шинг) обратилась с вопросом, как перед каждой операцией, к своим богами, чтобы узнать, будет ли исход дела благоприятным. Ну а бог Джос не обещал успех в данной вылазке на берег. Невероятно, но это так. Эти бандиты нападут на самого защищенного противника, если их идол им посоветует это сделать, но отступят перед ничтожным укреплением, если не получат на то разрешения от божественных сил.

В результате мы снова оказываемся около разграбленного накануне города. Ладроны пользуются этой ситуацией, чтобы вновь вступить в переговоры с запуганными жителями о выкупе их пленных родственников. Это продлилось пять или шесть дней и закончилось выдачей ста женщин. Остальные были распроданы среди экипажа по цене сорок долларов за каждую.

Как только пират получает в свое распоряжение „покупку“, он рассматривается как ее законный супруг и — примечательная подробность — обязан хорошо относиться к ней под страхом быть убитым по приказу свыше как за неподчинение правилам, установленным госпожой адмиральшей. Хотя, впрочем, если женщина отказывается от притязаний выбравшего ее мужчины и хозяина, ей предоставляется возможность покончить с собой. Я видел несколько женщин, которые бросились в море и утонули, только чтобы не принадлежать пиратам.

Одна из них даже утащила с собой в объятья моря своего соблазнителя. Это была красавица Мей Инг, супруга богача Ке Шуянга, зарезанного во время грабежа. Пират, купивший ее, хотел увести женщину к себе, но она отбивалась и смогла вырваться из его рук. Он, как дикий зверь, бросился на нее и вывихнул ей руку. Так как она продолжала сопротивляться, пират нанес ей сильный удар кулаком по лицу и сломал бедняжке два зуба. Рот несчастной наполнился кровью, но она не переставала бороться. Внезапно женщина обвила мужчину руками и ногами. Застигнутый врасплох, он покатился вместе с ней по палубе. Тогда, собрав все свои силы, она бросилась с победным криком через борт в море, увлекая бандита за собой. Вместе они исчезли под водой.

Флот продолжал спускаться по течению реки и мы прибыли к городу, который должен был платить нам ежегодную дань. Здесь нас ждал неприятный сюрприз и плохой прием. О котором я уже писал. Пираты поспешили убраться подальше от вероломного города и встали на якорь немного ниже по течению. Чтобы удовлетворить свою бессильную ярость, каждая джонка высадила на берегу отряд с поручением разрушить все культурные посадки и, особенно, апельсиновые рощи. Варвары опустошили берег на несколько миль в глубь холмов, а затем направились к маленькой бухточке, откуда лазутчики принесли весть о стоящих там девяти лодках, груженных товарами.

Это была слабая компенсация, но ладроны не стали ею пренебрегать и захватили лодки. На борту лодок оказались двенадцать человек, которые не оказали никакого сопротивления. Главарь бандитов предложил им присоединиться к его отрядам, принеся клятву подчиняться пиратским законам перед всемогущим Джосом, изображение которого вез каждый их корабль.

Большинство из них сразу согласились, так как пленники хорошо знали, что их ждет в случае отказа. Однако три или четыре человека не захотели подчиниться, предпочитая смерть, как сказали они, позорному ремеслу разбойника.

— Смерть — это еще слишком мягкое наказание за такую дерзость! — прорычал капитан моей джонки.

Я до сих пор дрожу при воспоминании об этой пытке, при которой я обязан был присутствовать вопреки моему желанию.

Несчастным связали за спиной руки, затем подвесили их за подмышки на грот-мачте. Члены экипажа вооружились гибкими прутьями, заплетенными в косу, и каждый пират по очереди начал стегать из-за всех сил болтающиеся тела пленников, отбивая их своим ударом в сторону своего товарища. Эта пытка длилась до тех пор, пока жертвы не перестали подавать признаков жизни. Снятые с мачты, их безжизненные тела были брошены кучей на палубу. Время от времени кто-нибудь ударом ноги проверял, дышат ли они еще. Когда палачам показалось, что пленники с трудом приходят в себя, они их снова подвесили на самый верх мачты, чтобы скидывать их оттуда и удерживать в последний момент, выворачивая им руки при каждом толчке.

И это длилось до тех пор, пока жертвы не попросили пощады, согласясь стать ладронами. Тем не менее двое из них умерли в страшных мучениях.

28 октября

Сколько радости и глубокого счастья! Я получил, наконец, известия о моих соотечественниках.

Капитан Кей прислал с одним рыбаком мне письмо. В нем говорится, что мы все будем выкуплены и он советует мне предложить главарю бандитов три тысячи долларов. Похоже, это смелый рыбак уверил капитана, что пираты согласятся на такую сумму. Капитан Кей добавляет еще в письме, что если, несмотря ни на что, мне будет отказано в свободе за три тысячи долларов, то я могу предложить им четыре тысячи, но сейчас лучше начать торговаться, не упоминая более крупной суммы. В конце письма он уточняет, что я и мои английские компаньоны будем выкуплены за любую сумму, какую потребуют бандиты.

Это первые упоительные минуты радости, которые я пережил с момента моего плена. Теперь я уверен, что вновь увижу моих близких. Моя страна не бросает в беде своих детей.

Я немедленно попросил главаря ладронов принять меня. Он с презрением отказался от трех тысяч долларов.

— Это насмешка надо мной, — сказал он. — Я хочу получить, по крайней мере, десять тысяч долларов, и то — это жертва с моей стороны. Надо бы добавить еще две большие пушки и достаточное количество боеприпасов к ним…

Он закончил свою речь обычными угрозами смерти, но теперь это уже не так меня волнует, потому что я знаю, что буду выкуплен за любую цену. Я сохранил спокойствие и выправку и пообещал передать его слова капитану „Маркиза-оф-Ели“.

Надеюсь, что капитан Кей пришлет мне вместе с ответом что-нибудь из одежды, чтобы я смог переодеться, так как те вещи, которые я ношу уже шесть недель, при здешних перепадах температуры воздуха превратились в лохмотья».

ЗАВЕРБОВАННЫЕ СИЛОЙ

«1 ноября

Двигаясь какое-то время вдоль берегов континента, мы опять вошли в воды реки и ночью встали на якорь в двух милях от городка под названием Маленький Вампоа. Я могу разглядеть впереди небольшой форт, возвышающийся на холме над местом для рейда кораблей. Несколько императорских джонок находятся под его прикрытием в порту.

Я должен описать здесь важное событие, которое может иметь большое влияние на мое будущее. Капитан ладронов прислал ко мне переводчика со странными инструкциями. Такими странными, что я даже переспросил его, чтобы быть уверенным, что не ослышался.

— Необходимо дать указания вашим компаньонам, — повторил он, — изготовить патроны и прочистить свои ружья, которые им раздадут обратно.

— Но для чего? — спросил я у него, исполненный удивления.

— Потому что завтра утром они высадятся на берег.

Я понял, что наш главарь ладронов, который не чурается ничем, решил использовать нас в своей бандитской вылазке. Ну, уж нет!

Разумеется, я ответил переводчику, что никогда не соглашусь на подобное предложение и что бесполезно рассчитывать на какое-либо участие с нашей стороны в грабежах и разбоях. Ну уж извините, это слишком!

Главарь не замедлил сам придти ко мне. Он был вне себя от ярости и, по обыкновению, пригрозил нам самыми страшными пытками, если я не перестану противиться его распоряжениям. Я стоял на своем и утверждал, что не имею ни малейшего желания становиться пиратом.

Он ушел, без остановки извергая ругательства и бросая кругом гневные взгляды. Я пожал плечами и принялся спокойно расхаживать по палубе.

Через несколько часов опять пришел переводчик.

— Начальник говорит, — обратился он ко мне, — что если вы и ваш младший унтер-офицер согласитесь обслужить большие орудия, а остальные англичане сойдут на землю вместе с отрядами ладронов, то он заключит полюбовную сделку с вашим капитаном, согласившись на предложенный вами выкуп.

А! Это уже становилось интересным. Он продолжал:

— И ваши люди получат по двадцать долларов за отрезанную голову китайца!

Все лучше и лучше. Я попросил время на размышление. В конце концов, меня заставляли вести войну не против европейцев, а против желтых псов. Я ответил, что согласен.

Мы открыли огонь по джонкам мандаринов, которые дали нам мощный отпор и провели маневр, заблокировав вход в порт. Такое коварство противника ожесточило ладронов.

Три сотни человек бросились на берег, вооруженные двумя саблями, болтающимися в чехлах под мышками. Они помчались бегом к тому месту, где стояли вражеские джонки и, прыгнув в воду, поплыли к ним, чтобы взобраться таким образом на борт противника. Это было похоже на нашествие крыс. Моряки императора, охваченные паникой, начали прыгать через противоположный борт, чтобы попытаться вплавь достичь берега порта. Но ладроны, великолепные пловцы, не дали им далеко уйти.

Такого боя я еще никогда не видел. Пираты, ощутив под ногами крепкую палубу, выхватили из чехлов обе сабли и начали рубить двумя руками по очереди во все стороны, отсекая руки и ноги противникам, некоторых доставая прямо в воде!

Джонки были быстро захвачены, и пираты приступили к осаде города. Сопротивление жителей продлилось не более четверти часа. Они отступили под натиском озверевших бандитов, но те нагнали их на вершине холма, где продолжилась безжалостная резня (если она хоть когда-нибудь останавливалась).

Грабеж города проводился по милым сердцу ладронов правилам. Добыча, груженая в лодки, доставлялась на борт корабля, после чего пустая лодка возвращалась за следующей партией ценностей. Но ладроны, полагавшие, что покончили со своими жертвами, были очень удивлены внезапным ответным нападением. Город снова перешел в руки законных хозяев, и эта операция стоила жизни двум сотням пиратов. Я, со своей стороны, тоже был вынужден, увы, оплакивать потерю одного из моих товарищей.

Ладроны не могли смириться, что последнее слово осталось не за ними, и пошли в контратаку. Безусловно, бог Джос дал понять, что желает этой резни. Неудержимым потоком китайцы хлынули на город во второй раз, сжигая все на своем пути. Город был объят пламенем. Любой пленник, независимо от возраста и пола, был с ненавистью изрублен на месте. Они не забывали отрезать головы, так как главарь ладронов платил своим людям по десять долларов за штуку. Как мы видим, цена за голову врага, предложенная моим компаньонам, была удвоена.

Один из них мне рассказал, что столкнулся во время оголтелой беготни по улицам города с одним пиратом, дравшимся с местным жителем за его голову. Этот пират, зарезавший к тому времени уже двух человек, не нашел ничего лучшего, как хранить вещественные доказательства своей „работы“, связав головы друг с другом за косы и повесив эту связку на шею.

Я сам присутствовал при разделе установленных премий за страшные трофеи, и некоторые бандиты приносили по пять и даже по шесть голов; как им удавалось их дотащить?

4 ноября

Пришел приказ от главнокомандующего пиратскими морскими силами, который предписывал нам немедленно присоединиться к ней, так как она находится у Лантоу всего с двумя кораблями, блокированными тремя большими португальскими судами и одним бригом, которые угрожают ей нападением. К тому же, можно было предвидеть, что новые императорские джонки не замедлят придти на помощь оставшимся жителям города.

Итак, в дорогу на всех парусах, к Лантоу.

Мы проходили в пределах видимости мимо острова Линтин, откуда заметили вдали те самые четыре корабля, угрожавшие адмиральше, которые, по всей видимости, предупрежденные о нашем скором прибытии, не захотели оказаться между двух огней.

Я не смог сдержать улыбку, узнав эти наемные корабли китайского правительства, украсившие себя помпезным названием „Непобедимая эскадра“. Это все, что император мог противопоставить джонкам ладронов!

5 ноября

Красная эскадра — под командованием Пау — бросает якорь у Лантоу, в маленькой бухте. Черная эскадра останавливается немного восточнее. Мы присоединяемся к двум кораблям адмиральши».

ПАРУСА НА ГОРИЗОНТЕ

«8 ноября

Четыре больших европейских корабля, один бриг и одна шхуна появились у входа в бухту. Пираты сильно возбуждены, так как вообразили, что это прибыли британские корабли, чтобы освободить меня и моих спутников. Они уже поговаривают о том, чтобы повесить моих товарищей — и меня вместе с ними — на грот-мачте как мишень для врагов.

Мне стоило большого труда отговорить ладронов от их ненавистнических идей и убедить их, что прибывшие корабли принадлежат португальским морским силам Макао. Момент для боя был неудачным для пиратов, так как нам не хватало большей части флота, идущей вслед за нашей джонкой, и в настоящее время всего в бухте насчитывалось семь кораблей, способных сражаться.

Ладроны расставили корабли вдоль входа в бухту, а тем временем были спущены поспешно на воду лодки с джонок, чтобы попытаться при необходимости общими усилиями провести захват корабля противника.

Португальцы, заметив подобные маневры, начали совещаться между собой, какую им выбрать линию поведения. Они приняли прекрасное решение удалиться, дав перед своим отходом по залпу из пушек с каждого борта. Это было все равно, что выбросить порох морским чайкам, так как не надо было обладать хорошим зрением, чтобы увидеть, что мы были на слишком большом расстоянии от них.

Ладроны громко смеялись и кричали им вслед. Они подняли на мачту свой флаг, они стреляли в воздух, жестикулировали руками, одним словом, давали понять трусам, что вызывают их на рукопашный бой, но тщетно. Я вспомнил, какие слышал разговоры о португальском флоте, и они полностью подтвердились сегодняшним поведением их кораблей. Они полагали, что не могут атаковать ладронов из-за своей большой осадки. Но глубина воды в бухте достигала четырех саженей и более, что казалось мне вполне достаточным.

20 ноября

Ранним утром я замечаю большую флотилию у входа в бухту. Пожаловали джонки мандаринов. Безрадостная перспектива!

Начинается военно-морской парад. Они проходят мимо бухты, вытянувшись в линию, и по мере того, как корабль занимает удобную позицию, он дает залп из пушек в нашу сторону, после чего уходит, уступая место следующему, а сам встает в конец очереди; и так они двигаются по кругу.

Эта стрельба продолжалась два часа и могла бы еще длиться неизвестно сколько времени, если бы не одна дерзкая выходка ладронов, которая заставила императорские джонки поспешно отступить назад. Один из их самых крупных кораблей столкнулся с нашим объятым пламенем брандером, так искусно направленным в сторону неприятеля, что он угодил прямо в зарядный погреб императорского флагмана; корабль тотчас взлетел на воздух.

Стрельба с джонок мандаринов возобновилась, но с более дальней дистанции. Это продолжалось до следующего утра, затем установилось затишье до самого вечера.

Тогда ладроны попытались провести еще один ловкий маневр. В темноте, абсолютно бесшумно они смогли приблизиться к семи императорским джонкам на своих двухстах весельных лодках. Они уже собирались их захватить, как в этот момент подул бриз и отогнал джонки за предел досягаемости.

Императорский флот возобновил мощную стрельбу, которая принесла первые страдания пиратам. Урон был нанесен большой. Корабль, на котором находился я, лишился своей фок-мачты. Ее заменили грот-мачтой с легкой парусной лодки.

23 ноября

К вечеру ветер полностью стих. Ладроны воспользовались этим обстоятельством, чтобы окружить пятнадцать вражеских джонок с намерением захватить их и отбуксировать к своим кораблям.

Именно в тот момент, когда они вскарабкались на борт одной из джонок, снова подул ветер. Весьма умело они все же смогли выполнить маневр и привести джонку в нашу бухту. На трофейном корабле оказались двадцать две пушки.

Большая часть экипажа джонки бросилась в море; в плен захватили примерно шестьдесят человек, которых, согласно обычаю, разрубили на куски и сбросили в воду. Экзекуция привела к появлению вокруг джонки зловещего красного пятна.

На следующее утро португальцы и мандарины еще раз возобновили огонь. Ладроны не отвечали, надеясь таким образом спровоцировать противника войти в бухту, но враг вел себя осторожно, боясь попасть в ловушку.

28 ноября

Ладроны по-прежнему находятся в укрытии в глубине бухты, и осаждающие противники придумали направить в бухту подожженные брандеры. Я насчитал их восемь штук, которые, если они соответствующим образом были сконструированы, могли бы привести к большим бедствиям, так как им благоприятствовал и ветер, и прилив, а пиратские джонки так близко стояли друг к другу, что пройти мимо них было невозможно.

При появлении брандеров ладроны принялись кричать от радости, думая сначала, что это горящие корабли врага, но быстро поняли свою ошибку.

Пылающие корабли приближались, идя парами друг за другом. Они шли вдоль борта нашей джонки, но наша команда сумела как-то избежать столкновения. Брандер, подошедший к нам наиболее близко, показался мне кораблем с водоизмещением примерно в 30 тонн; он был наполнен соломой и дровами. Очаги пожара находились на его палубе. Произошло несколько небольших взрывов, не принесших никакого вреда ни брандеру, ни нам.

Единственным видимым результатом действий врага, явилось пополнение запаса дров для ладронов, которые, потушив все пожары, вытащили обгоревшие корабли на песчаный берег и разобрали их на доски и бревна.

Позже я узнал, что португальцы гордились проведенной операцией, в результате которой, как они заявляли, им удалось вывести из строя не менее трети флота ладронов, и доложили в депешах, отправленных в Макао, о неминуемости своей окончательной победы над пиратами!

29 ноября

Сегодня девятый день блокады. Предположительно, когда будут закончены ремонтные работы наших кораблей, мы вновь выйдем в море и покажем нашему врагу[52], что он не способен на настоящее дело. Действительно, до сих пор противник думает, что мы можем только пытаться защищаться, а не предпринимать наступательные действия.

Перед нами императорский флот и, к слову сказать, непобедимая португальская эскадра. В сумме это девяносто три вооруженные джонки, шесть военных кораблей, один бриг и одна шхуна. Приказ отдать паруса быстро облетел всех ладронов.

Мы снимаемся с якоря и выходим из бухты. Португальцы немедленно бросаются за нами в погоню, без остановки стреляя из своих пушек. После трех часов тщетной погони, они оставят нас в покое, чтобы отойти к востоку и там собраться с силами.

За время нашего пребывания в бухте мы не потеряли ни единого корабля, а общее количество убитых не превысило сорока человек, не считая одного американца в составе группы пленников, захваченных при обстоятельствах, сходных с моими.

Лично я дважды был на грани „последовать туда“ за ними. Первый раз, когда ядро весом двенадцать фунтов упало в трех-четырех шагах от того места, где я стоял на палубе, а второй раз другое ядро задело, пролетая мимо, медную скобу, за которую я ухватился.

Замечу, что жена капитана, которая находилась на борту, но не принимала участия в боях, проявляла ко мне дружеское сочувствие и без конца обрызгивала меня водой, в которой был сварен чеснок, что рассматривалось как талисман против попадания пуль и ядер.

Мы продолжали свой путь и отклонились к востоку. Этим вечером мы бросим якорь в тихой бухте, окруженной высокими горами.

2 декабря

Новости от моих соотечественников!

Я получил письмо от лейтенанта Могана, командующего крейсером „Антилопа“ прославленной Ост-Индской компании. Он сообщает мне, что является держателем моего выкупа и уже три дня курсирует в окрестностях, тщетно пытаясь со мной встретиться. Он просит, чтобы я вместе с моим пиратским главарем приняли меры, позволяющие его крейсеру приблизиться к нам, не подвергаясь риску быть обстрелянным, что вынудит его открыть ответный огонь.

Мой главный тюремщик разрешил мне сесть в маленькую канонерку, которая выйдет навстречу „Антилопе“. Как только мы будем замечены с крейсера, казначей британского корабля присоединится к нам, передаст условленную сумму и доставит нас в своем шлюпе на борт корабля-освободителя.

Я обезумел от счастья… С трудом я смог нацарапать трясущейся рукой несколько слов лейтенанту Могану, чтобы посвятить его в наш план.

Четыре дня и четыре ночи, то время, какое нужно было, чтобы доставить мое письмо на борт „Антилопы“, я провел в лихорадочном ожидании. Мои товарищи не смыкали глаз, готовые в любую минуту увидеть на горизонте милый сердцу британский флаг.

Наконец, свобода!

6 декабря

Пришел ответ от лейтенанта Могана, подтверждающего, что он согласен, что он не принесет вреда никакому одиночному кораблю, но при этом требует, чтобы флот ладронов держался на достаточном расстоянии.

Четыре часа после полудня. Мы покидаем пиратскую джонку. Мы обмениваемся шутками и смеемся Друг над другом. Канонерка отправляется в путь, и мы быстро удаляемся от нашей бывшей тюрьмы. Через несколько часов мы вскакиваем в едином порыве. Впереди, вся в парусах, перед нами предстает „Антилопа“, величественная и могущественная.

Корабль ладронов немедленно останавливается и бросает якорь. Мы отправляем шлюп навстречу британскому кораблю. Полного доверия к англичанам у пиратов нет, поэтому они держатся все время наготове, чтобы немедленно уйти обратно к своему флоту, если „Антилопа“ подойдет слишком близко. Я начинаю бояться этой роковой случайности, видя, что мои соотечественники продолжают двигаться в нашу сторону. К великому счастью, экипаж спустил паруса и крейсер остановился примерно в двух милях от нас.

Я предпочел бы, чтобы с крейсера нам привезли выкуп, и мы тотчас уплыли бы вместе с нашими спасителями. Но пираты в последнюю минуту решили сначала получить сумму, а потом выпустить нас из своих объятий. Надеюсь, все кончится хорошо…

Шлюп достиг „Антилопу“ только поздним вечером, так как он вынужден был бороться с приливом. К моменту его возвращения уже наступила почти глубокая ночь. Я сгорал от нетерпения. Осталось выдержать только несколько часов плена, успокаивал я себя.

Но мои нервы должны были выдержать еще одно жестокое испытание.

Шлюп как раз отошел от „Антилопы“ и, казалось, вез на своем борту долгожданный выкуп. С канонерки мы все отчетливее различали в темноте его силуэт, который, на мой взгляд, слишком медленно приближался, когда императорская джонка неожиданно появилась из-за изгиба берега с явным намерением захватить ладронов.

Экипажу шлюпа удалось после упорной погони, приведшей и шлюп, и непрошеную джонку на расстояние выстрела от нашей канонерки, уйти от преследователя и присоединиться к нам. Но не могло быть и речи о том, чтобы доставить нас на борт „Антилопы“. Джонка явно выжидала удобного случая напасть на пиратов.

Я спрашивал себя, могу ли я рассчитывать, что пираты сдержат свое слово. Ведь теперь у них есть на руках выкуп, а я все еще пленник!

Я умолял их подождать до зари, но ладроны резко отказались. Они отвезут меня обратно, сказали они, к своему флоту, и на рассвете решат, что делать дальше. Мы вернулись в бухту.

Главарь, оповещенный о прибытии сокровищ, немедленно вышел на палубу, чтобы все рассмотреть. Его глазам было представлено, кроме солидной суммы в долларах, два рулона тончайшего сукна, два ящика с опиумом, два зарядных ящика с порохом для пушек и один телескоп.

По поводу телескопа начались причитания. Главарь пиратов стал жаловаться, что прибор не новый. Он отправил курьера на „Антилопу“ с просьбой выплатить дополнительные сто долларов, а иначе он оставит себе одного матроса. После длительных словопрений Моган согласился выплатить эти несчастные сто долларов.

8 декабря

Наконец, свобода!

Мы прибыли на борт „Антилопы“ в семь часов вечера. Повар уже был наготове нас попотчевать. Мы первый раз поели нормальную еду после одиннадцати недель и трех дней тяжелых испытаний…»

В Англии Глэсспул добавил к своему рассказу всевозможные детали.

Никогда (вот пример подлинных пиратов, о которых мы столько говорили!) эти моряки не разбивали лагерь на суше; единственным их домом была джонка.

Капитан жил на корме со своими пятью или шестью женами, и некоторые члены его банды тоже имели право привести на корабль жен — исключительно законных — при условии, что это не будет отвлекать их от службы (как в пожарных казармах). Каждый имел в своем распоряжении либо квадратный участок площади с размером стороны в 60 см (4 ступни), либо вытянутый участок 1 м 20 см на 30 см (на двоих с женой?). Можно представить, сколько паразитов появлялось в этих жилищах при такой скученности; что касалось крыс, то они шли в пищу, равно как и гусеницы, сваренные вместе с рисом. Впрочем, пираты желтой расы ели все, что только могло служить пищей, и даже то, что по нашему мнению, служить ею не могло; мы понимаем, что имеем в виду. В свободное от боев время они играли в карты и курили опиум.

Глэсспул не увидел большого сражения между ладронами и императорским флотом, но их было множество, и всегда пираты выходили победителями.

И если Китай не был полностью во власти пиратов, то только из-за их бесконечных ссор между собой.

В РАЗГАР ДВАДЦАТОГО ВЕКА

Те же места сто лет спустя.

Сначала приведем рапорт с парохода «Саннинг»:

«Пиратский захват парохода „С.С. Саннинг“, принадлежащего агентству „Баттерфилд и Свайр“, 15 ноября 1926 года.

Пароход покинул Шанхай в пятницу 12 ноября и взял курс на Гонконг с остановками в портах побережья. Пассажиры: 100 китайцев и два европейца. Первая остановка: Амой.

Покинул Амой 15 ноября в девять часов тридцать минут утра.

Вблизи мыса Шиланг (южнее Амоя), около четырех часов по полудни, произошла атака пиратов. Последние, в количестве около двадцати пяти человек, взошли на борт корабля как пассажиры.

В первые же минуты они завладели люком, дающим доступ на верхнюю палубу, капитанский мостик и в машинное отделение. Застав врасплох охрану в момент смены вахты, они бросились бежать вдоль парохода, захватывая по дороге всех офицеров, которые не успели вооружиться. Два караула, которые не находились в данный момент на вахте, были взяты в плен в их каютах.

Как только корабль оказался в их власти, пираты собрали все оружие и приказали капитану взять курс на мыс Шиланг. А пока они приступили к грабежам.

Бандиты рассчитывали завладеть десятью ящиками с деньгами на общую сумму в пятьсот тысяч долларов. Но по счастливой случайности в последний момент драгоценный груз не был погружен на борт парохода. Ярость пиратов была неописуемой. Их главарь не мог удержаться от восклицания, что проведение данной операции ему обошлось в три тысячи долларов.

За неимением лучшего, разбойники обратили свое внимание на кассу казначея и личные вещи пассажиров.

Все офицеры были собраны на капитанском мостике и представляли собой легкую мишень для пиратов, державших их на мушке. В машинном отделении такая же судьба постигла механиков. Так как никто из экипажа не говорил по-китайски, так же как никто из бандитов не знал английского, роль переводчика выпала мистеру Лапслею (которого позднее убили), представителю Восточного отделения телеграфной компании.

Два инженера, укрывшиеся в своей каюте, решили отбить корабль у пиратов. Вооруженные револьверами, которые желтолицые забыли у них отобрать, они прикончили двух часовых; третий часовой поднял тревогу.

Но уже коллеги отважных офицеров, которые предприняли это отчаянное наступление, воспряли духом и смогли завладеть оружием раненых. Они выпустили наверх через люк пассажиров, остававшихся запертыми внизу.

Пираты пошли в атаку, толкая перед собой главного инженера Джорджа Комака, используя его как прикрытие. Они надеялись, что осажденные моряки не осмелятся стрелять. Вторая группа бандитов наступала с другой стороны, прикрываясь живым щитом из уборщиков кают.

Но пираты были встречены беглым огнем. Несчастные заложники оказались задетыми выстрелами. Некоторым из них пули угодили в руки, другим — в грудь и ноги. Пираты вынуждены были бежать в беспорядке.

Около трех часов утра — новая тревога.

Клубясь поднимался дым. С поразительной наглостью огонь был разведен прямо под капитанским мостиком, чтобы создать здесь невыносимую обстановку. Ответ офицеров был великолепен. Они развернули корабль так, что он оказался под ветром, и весь дым немедленно переместился на корму, где укрылись пираты; в результате, поджигатели начали сами задыхаться!

Это была окончательная победа. Желтолицые решили покинуть корабль, владельцы которого показали себя такими отважными и изобретательными. Они погрузились в две большие лодки. Вероятно, они прихватили с собой беднягу мистера Лапслея, которого мы больше не видели с того самого момента, как офицеры отвоевали капитанский мостик.

Часом позже, когда пожар бушевал вовсю, обнаружились еще несколько вооруженных бандитов, оставшихся на пароходе, но они поспешили убраться, прыгнув в море. „Саннинг“ был полностью очищен от агрессоров. Теперь надо было сражаться с огнем.

Пока одни тушили, огонь, другие занялись спасательной лодкой, которая находилась на корабле и тоже горела. В тот самый момент, когда она была спущена в море, лодка отделилась от корабля и осталась дрейфовать на волнах. Стихия поглотила все канаты, соединявшие ее с корпусом парохода. На ее борту находились русская пассажирка, радист, инженер и старший офицер. Добавим, что после девяти часов страданий потерпевшие кораблекрушение были замечены с норвежского парохода.

Как только весть об этом акте бандитизма достигла Гонконга, несколько военных кораблей были направлены в сторону Амоя. „Блюбелл“ отправился первым и по дороге встретил одну из лодок парохода „Саннинг“, наполненную пиратами. Все они были взяты в плен, кроме одного человека, который перемахнул через борт в море и утонул на глазах своих товарищей. Капитан „Блюбелла“ заявил по возвращении, что ясно видел, как желтолицые бандиты в спешке освобождались от своего оружия, бросая все подряд в море.

Около пяти часов утра два торговых корабля заметили пламя над несчастным пароходом. Это был факел посреди бескрайней глади воды. Корабль „Ка Йинг“ отправил спасательную лодку в сторону „Саннинга“, и узнал, что было бы не лишним иметь на борту вооруженный пикет для наблюдения за тринадцатью субъектами, найденными наполовину задохнувшимися на корме корабля».

Подобные факты нападений не были редкостью, и, думаем, волновали общественное мнение белых народов, которые считали себя к тому времени властелинами мира. Поведение желтолицых было гнусным и недостойным, но вызывало любопытство. Людям хотелось узнать о жизни желтых пиратов.

ДОБРОВОЛЬНЫЙ СВИДЕТЕЛЬ

В 1809 году один свидетель, попавший к китайским пиратам не по своей воле, оказался еще и хорошим писателем. На этот раз профессиональный писатель решился стать добровольным свидетелем пиратской жизни; им оказался американский журналист Алекс Е. Лилус.

Надо сказать, его книга «Как я плавал с китайскими пиратами», появившаяся в 1930 году, вызвала легкое разочарование: хозяева отважного юноши не продемонстрировали ему ничего «серьезного». Тем не менее, в книге мы находим подлинное описание жизни китайских пиратов на борту своих кораблей.

Лилус начал с того, что сделал таблицу, куда поместил данные о недавних пиратских нападениях; эта статистика, хоть и неполная, потому что учитывает только корабли, торгующие с Европой, и исключает многочисленные каботажные китайские суда, все же достаточно красноречива. Охватывая только промежуток времени в восемь лет (пиратство, безусловно, существовало и позже; оно продлится до установления японского господства в этих морях и вплоть до войны 1941 года), Лилус приводит следующие данные:

Разумеется, Лилусу стоило большого труда проникнуть на борт пиратского судна, и, как мы догадываемся, он должен был щедро оплатить услуги многочисленных посредников. Но когда уже он собрался отказаться от своей затеи, один из них ему сообщил, что отведет журналиста к «хозяину номер один»; и вот Лилус предстал перед… женщиной, одетой в белое платье и мягкие белые туфли из шелка с нефритовыми пуговицами, изысканной и ухоженной. Великолепные булавки сияли в черных, как смоль, волосах, собранных в замысловатую прическу, ее серьги и браслеты были из зеленого нефрита, как и пуговицы на туфлях. На левой руке поблескивали очень скромные золотые кольца, на правой руке колец не было вовсе.

Лилус дал ей на вид лет сорок; ее черные глаза смотрели жестко, но в них светился ум. Ее звали Лай-шо-сан, что означало в переводе с китайского «гора богатств». Удивительная маленькая гора!

Генри Мусник[53], посчитал себя в праве дополнить некоторые сведения, приведенные Лилусом. «Истории и легенды, — пишет он, — которые рассказывали о ней в те времена, были многочисленны, и очень трудно понять, где кончается правда и начинается вымысел об удивительной женщине. В Макао и ее окрестностях о ней говорят, как о „лесном Робине“ в женском обличье. Она — бесспорная королева пиратов в тех водах.

Говорят, ее отец был шефом банды, тайно поддерживаемый португальскими властями Макао, чтобы иметь возможность следить за своими рыбаками и охранять их от других пиратов, а так же отгонять всех пришлых бандитов за пределы своей территории, под предлогом ненужной конкуренции. Другими словами, похоже, что отец Лай-шо-сан действовал точно так же, как американские гангстеры, отстегивающие деньги своим покровителям.

Однажды этот отважный бандит отдал богу душу во время ожесточенного боя с врагами. Он оставил шесть вооруженных джонок. Его дочь унаследовала отцовскую флотилию и отцовские прерогативы власти. Она так искусно вела дела, что число джонок увеличилось до двенадцати. Глава пиратов очень богата, уверяют многие, и продолжает оказывать покровительство бедным рыбакам, не упуская случая объявить войну всем чужим бандам на своей территории, как только поступает сигнал об их появлении. Разумеется, официально Лай-шо-сан живет в согласии с законом, но кто может знать, только ли ее соперники из других банд ответственны за грабежи, кралей, похищения и требования выкупа, которые им приписывают.

Лай-шо-сан располагает дюжиной вооруженных джонок и огромным состоянием. Не будем забывать об этом».

Лилус поклонился, но она небрежно ответила на его поклон и забросала его вопросами, используя в качестве переводчика Муна (слугу Лилуса), который с трудом успевал следить за ее речью.

«Она извинилась в ходе беседы, что не могла принять молодого американца раньше, так как была очень занята своими „делами“, и сожалела о проволочках, которые ему пришлось вынести.

— Мой капитан, — продолжала она, грациозным жестом ухоженной руки указывая на китайца, — не имеет право делать что-либо без моего разрешения.

Она собирается поднять паруса завтра в пять часов утра. Я могу сесть на ее корабль. Это будет стоить мне сорок три доллара в день. Откуда взялась эта цифра — сорок три? Я этого так никогда и не узнал. Но одно было ясно: все предыдущие мои предложения аннулированы.

— Я должна идти в бухту Биас, — добавила она, — и я вас туда доставлю. Я же привезу вас обратно. Однако может получиться и так, что придется там задержаться. О! Незначительная задержка…

Внезапно, после небольшой паузы, она вновь обратилась ко мне:

— Знаете ли вы, что это путешествие может быть опасным?

— Опасным? Почему?

Она улыбнулась, но не ответила».

Рано утром Лилус прибыл на берег со своим верным слугой Муном и оба они взошли на корабль.

Джонка имела на борту 14 пушек, из которых только две могли стрелять боевыми снарядами, а остальные лишь создавали шум, но страха от грома пушек иногда вполне оказывалось достаточно при встрече с врагами.

Пираты были низкорослые, но мускулистые и немного зловещие. В этом жарком климате они ничего не носили из одежды, кроме коротких штанов, и отсюда, безусловно, пошла раздражающая привычка иллюстраторов показывать пиратов, корсаров и даже весьма уважаемых моряков с европейских парусников полуодетыми, что никогда не практиковалось: на море либо холодно, либо жжет солнце и соленый ветер дубит кожу, в любом случае, необходимо прикрывать тело; только азиаты могут выдерживать любой климат.

Лай-шо-сан не явилась на берег; отплытие прошло без нее. Лилус был немного разочарован. Но тут с земли раздался удар гонга. Джонка легла в дрейф. Подошла лодка вплотную к корпусу джонки, и три женщины поднялись на борт.

Это была Лай-шо-сан в сопровождении двух служанок, все трое в мужских одеждах, похожие на подростков.[54]

ПЕРВЫЕ ЧАСЫ НА БОРТУ

Спрыгнув на палубу, женщина-пират освободилась от своих туфель, скинув их движением гусеницы. Одна из служанок собрала их и положила в стороне. Во время всего предстоящего путешествия Лай-шо-сан должна будет ходить босой.

Ее каюта находилась на корме. По мнению Лилуса размер каюты не превышал внутреннего размера рояля. Человек обычного роста, даже сгорбившись, должен был нагнуть голову, входя в это жилище. Но украшения стен — раскрашенных в нежные тона и окаймленных тонкой резьбой — свидетельствовали о безусловной утонченности хозяйки. Здесь также можно было увидеть изображение богини моряков А-Ma, повешенное на стену возле деревянной таблички, на которой было вырезано имя отца любительницы приключений.

Лай-шо-сан взяла палочку благовоний, зажгла ее, положила в сосуд перед табличкой и вышла; ее две служанки следовали за ней по пятам.

Она взобралась на самый верх, примостившись на небольшой площадке на корме, возвышавшейся над всем кораблем. Здесь стояло ее излюбленное сиденье — пустой ящик. Две служанки пристроились рядом, усевшись на корточки. Они служили посланницами приказов своей госпожи капитану джонки. Никогда Лай-шо-сан не разговаривала с другими членами экипажа. Две служанки — тем более.

Будучи профессиональным журналистом, Лилус не упустил случая захватить с собой свой фотоаппарат. К тому же, без снимков невозможно было сделать хороший репортаж. Солнце стояло высоко, но на горизонте появилось скопление облаков. На своем насесте женщина-пират и сидящие по бокам госпожи неотлучные спутницы представляли собой необычную и весьма экзотичную группу. Лилус поднес к глазам черную коробку фотоаппарата.

Это вызвало целую бурю чувств.

— Нет, нет! Никаких фотографий! — вскричала Лай-шо-сан визгливым голосом.

Никаких фотографий? Тогда можно сразу возвращаться на землю! Журналист попытался объяснить ей это через своего слугу-переводчика. Но хозяйка продолжала упорствовать. Одним из первых требований Лай-шо-сан было строгое соблюдение ее тайны. Пришлось подчиниться. Нельзя было забывать, что находится среди пиратов.

После получаса дипломатических усилий американец, тем не менее, получил разрешение фотографировать саму Лай-шо-сан. Женское кокетство сыграло ему на руку. Мысль фигурировать на страницах большого американского журнала оказалась для женщины-пирата неотразимой.

Но при этом было условлено, что Лилус воздержится от фиксирования на пленку любой сцены, «компрометирующей» тех, чьим пассажиром он являлся.

В этот же день репортер получил возможность описывать в свое удовольствие весьма примечательный инцидент. Джонка провела любопытный маневр. На горизонте показалось легкое облако парусов, возвещавшее о приближении рыбацкой флотилии. Джонка укрылась за островком и выжидала момент, когда мимо пройдет большой черный корабль с рыбаками. Вот показались три его желтых паруса, светившиеся на солнце. Все опоясались лентами с патронами и держали оружие наготове.

Приказы Лай-шо-сан были коротки и беспрекословны. Раздался гром пушечного выстрела, и Лилус бросился искать какое-нибудь укрытие, так как он был уверен, что сейчас начнется перестрелка.

Но ничего подобного не произошло. При повторном оповещении черная джонка, похоже, поняла, что от нее требовалось, и спустила паруса. Пираты подошли к ней ближе и встали борт о борт. На черном корабле появился человек, он перебрался на палубу пиратской джонки, где его ждал капитан. По приказу Лай-шо-сан капитан сразу провел «гостя» в ее каюту.

О чем они говорили, очевидно, останется их секретом.

Но Лилус успел заметить возбужденное состояние вновь прибывшего и прочитать по его лицу чувства, которые он испытывал от вида вооруженных до зубов людей, окружавших Лай-шо-сан.

Когда визитер вернулся на борт своего корабля, у всех, и у него в том числе, на лицах читалась радость. Было достигнуто взаимное согласие, удовлетворившее запросы обеих сторон. Не было никакого сомнения, что черная джонка заплатила денежный налог. Американский журналист набрался смелости и попытался выудить что-нибудь из капитана, который на его осторожные вопросы ответил весьма лаконично, но при этом с лукавым видом сощурил глаза:

— Дела есть хорошие… Да, да…

Видимо, именно таким способом Лай-шо-сан оказывала покровительство рыбакам.

Лилус стал вскоре свидетелем еще двух подобных тревожных событий. Вновь выстрелила пушка, но на этот раз рыбацкие джонки рискнули воспользоваться попутным ветром и уйти от пиратов, вместо того, чтобы сразу подчиниться. Взгляд Лай-шо-сан помрачнел, и можно было не сомневаться, что ее приказы содержали страшные угрозы в адрес строптивых рыбаков.

Первую ночь Лилус провел вместе с пиратами на корабле, недалеко от одного из многочисленных островов. Матросы, бросив якорь, сразу занялись рыбной ловлей при свете огней и привезли несколько больших рыбин. Но Лилус не собирался есть рыбу; в своем рассказе он с готовностью подробно описывает свой изысканный ужин, так как успел захватить с собой из Макао курицу. Он нам также описывает, как Лай-шо-сан показала себя настоящим пиратом, набросившись на его курицу и присвоив себе лучшие кусочки. Надо сказать, что это была ошибка со стороны Лилуса. Он не должен был ее провоцировать своим неосторожным поведением!

В ТРЮМЕ

Следующее утро прошло без происшествий.

Но к трем часам пополудни джонка, которая уже в течение некоторого времени медленно и осторожно продвигалась вдоль острова, — как кошка подкрадывается к птичке, припав к земле, — выскочила из-за мыса и понеслась по направлению к трем рыбацким кораблям, стоящим на якоре.

На кораблях началось смятение, вызванное внезапным появлением джонки Лай-шо-сан. Лилус без труда понял причину возбужденного поведения рыбаков и, так как, казалось, никому не было до него дела, он попытался вытащить свой фотоаппарат. Угрожающее ворчание раздалось над его ухом:

— Вы спускаться… Немедленно…

— Но…

— Вы спускаться немедленно! — повторил человек, скрипнув зубами.

Все приказы здесь исходили от Лай-шо-сан. Но на палубе никого не было! Ни одного свидетеля его действий.

У журналиста не было времени дискутировать. Полдюжины мускулистых парней окружили его и, не очень-то церемонясь с иностранцем, толкали Лилуса в сторону люка, куда он вынужден был безропотно проскользнуть. Через двадцать секунд к нему в темный трюм присоединился его слуга-переводчик.

Крышку люка закрыли. К счастью, сквозь узкие щели между досками проникали жидкие полоски света и немного воздуха, а иначе журналист и его спутник неминуемо задохнулись бы. Внутренности китайской джонки уж точно не поливали розовой водой…

Наверху были слышны только топанье ног бегающих людей и гортанные окрики. Вскоре началась непрекращающаяся канонада, настоящая бомбардировка. Едкий запах пороха проник в ноздри Лилуса, который был вне себя от ярости. Что не мог присутствовать при таком волнующем эпизоде.

Враг (но существовал ли в действительности этот враг?), похоже, не отвечал. Все звуки оружейных залпов доносились только с джонки Лай-шо-сан. Теперь вот раздались сухие щелчки выстрелов из ружей.

Что же все-таки происходило наверху?

Репортер спрашивал себя, не наступил ли конец его карьере. Запертый в трюме, он точно пойдет прямиком ко дну, если джонка получит повреждение. У него перехватило горло, и он заерзал на месте, почувствовав себя не в своей тарелке от этой мысли. Лилус застыл, с трудом дыша и пытаясь выстроить в своем воображении различные эпизоды атаки, которые в беспорядке следовали один за другим.

Но ничего… Ничего, кроме невыносимой жары, спазм в горле и… неудержимого желания выкурить сигарету на свежем воздухе.

Через полчаса Лилус вновь находился на палубе.

Первое, что он увидел на палубе, было новое лицо. Затем еще одно. Это, безусловно, были пленные. Они были связаны, руки скручены за спиной; бедняги не могли даже пошевелиться.

Лилусу удалось узнать, что это были капитаны джонок. Но при попытке расспросить, почему они находились здесь, журналист понял, что лучше держать свои вопросы при себе.

Наверху, на своем насесте, Лай-шо-сан, с двумя служанками по бокам, — все трое вооружены с головы до ног, включая патронташ вокруг талии, — поглядывали на репортера с насмешливой улыбкой.

Вдали, вздрогнув в последний раз всем корпусом, большой корабль скрылся под водой и пошел ко дну.

Драма завершилась. Осталось сыграть лишь эпилог, то есть вернуть пленников заинтересованным лицам за выкуп. Пираты знали, куда надо доставить капитанов, и были практически уверены в успехе сделки, так как на вопросы Лилуса помощник Лай-шо-сан ответил с уверенным видом, что речь не идет о каком-нибудь чрезвычайном событии, а только лишь о заслуженном наказании. «Пусть называют это, как хотят, — подумал репортер, — главное, чтобы мне разрешили сфотографировать пленных!»

Лай-шо-сан была в великолепном настроении. Она позволила Лилусу делать все, что он захочет. Обрадованный репортер, поворачиваясь во все стороны и не отнимая фотоаппарат от глаз, начал снимать все подряд, включая женщину-пирата и ее спутниц «в загородной одежде».

Пленники были по очереди препровождены к хозяйке ее капитаном. Отсутствие второго длилось два часа. Когда он вернулся, на его лице читалось полное удовлетворение исходом дела.

Лилус утверждает, что видел, как он предъявлял Лай-шо-сан толстую связку банкнот.

МЕЧТЫ ПИРАТА

Остаток путешествия прошел без происшествий.

Американский журналист, как он и рассчитывал, высадился в бухте Биас. Здесь его встретили враждебно. Кто-то даже показал кулак. Глухие угрозы сопровождали его сзади, пока он шел по берегу. Вероятно, местные жители, у которых что-то было на совести, приняли белого человека за какого-нибудь эмиссара или инспектора, направленного сюда, чтобы принять предварительные меры против новых беспорядков.

Лилусу очень повезло, что его сопровождали пять пиратов из банды Лай-шо-сан, вооруженные до зубов; иначе никто не знает, чем закончился бы этот несвоевременный визит. Когда он возвращался обратно на берег, чтобы снова занять свое место на корабле, привезшим его в эти негостеприимные места, то внезапно в него полетели камни.

Но журналист воздержался от каких-либо проявлений чувств. В конце концов, разве он не искал приключений в далекой загадочной стране!

Обратный путь лежал не в Макао, а в Гонконг. Лай-шо-сан высадила своего пассажира на южном берегу острова, предоставив ему случай совершить длинную пешую прогулку в город.

Появление на рейде около Гонконга было ей «противопоказано», и для нее было бы лучше, объяснил слуга-переводчик, остаться в открытом море. Англичане, которые обосновались здесь, не имеют оснований закрывать глаза на ее деятельность, как это делают португальцы в Макао. К тому же, англичане принимают очень жесткие меры против пиратов.

Когда Лилус расстался с Лай-шо-сан, урегулировав все денежные обязательства, у него возникло ощущение, что он прошел мимо тайны, так и не проникнув в нее. Что он, собственно, узнал о жизни пиратов, которую прибыл изучить и которую хотел разделить с этими людьми любой ценой?

Он пытался получить какие-либо сведения на этот счет у «капитанши». Но никаких признаний от нее он так и не добился; переводчик все время повторял один ответ:

— Она говорить: ты не надо знать.

Взгляд желтолицей женщины становился тогда непроницаемым, и наступавшее вслед за этим молчание было таким же непроходимым, как сама Великая стена.

Тем не менее мало-помалу американец узнал, что отец Лай-шо-сан начал свою «карьеру» с самых низов. Он оказывал всевозможные услуги главарю бандитов, который проворачивал свои дела как на земле, так и в водах Западной реки, или Сицзян, впадающей в море на территории Макао.

Короче, отец женщины-пирата кончил тем, что стал доверенным лицом шефа, затем его первым помощником и так преуспел в этой должности, что, когда главарь был убит, — а именно так умирают здесь почти все пираты — он возглавил банду.

Новый шеф взял дело в свои руки, если можно так сказать, а так как он умел еще и хорошо управлять джонкой, то вскоре его имя внушало уважение, смешанное со страхом, всем, с кем ему приходилось встречаться.

Разумеется, он знал и взлеты, и падения в течение своей нелегкой жизни. Одни года приносили ему удачи, другие — несчастья. Конкуренция в его «ремесле» была большая. Тогда ему пришла в голову известная идея договориться с властью о покровительстве некоторым рыбакам, которых вполне удовлетворяло такое положение вещей, так как они готовы были платить налог в обмен на уверенность в относительном спокойствии.

А затем, отец Лай-шо-сан, в свою очередь, был отправлен кем-то в лучший мир. Не было уже и четырех сыновей. Дочь унаследовала джонки и сразу же показала всем, что, несмотря на свое хрупкое сложение, она обладает сильной мужской рукой.

— Я владею большим домом в Макао, но бываю там редко. Мой настоящий дом находится в деревне, на берегу реки.

— Где? — необдуманно вырвалось у Лилуса.

Слуге-переводчику даже не потребовалось переводить это восклицание. Лай-шо-сан уже поняла, и нескромный журналист услышал еще раз надоевшую ему фразу:

— Она говорить: ты не надо знать.

Лилус повернул беседу в другую сторону, боясь, как бы она не иссякла вовсе. Ему удалось узнать, что женщина-пират была замужем и уже овдовела и что ее второй муж «не был настоящим мужем».

У нее было двое детей. Старший, взрослый парень двадцати лет, учился или, скорее всего, уже закончил учебу, и собирался вступить в брак с дочерью богатого торговца из Шекки, соседнего с Макао города.

— О! Это будет богатая свадьба… С процессией, с большим драконом и проездом через весь город. Будут петарды и фейерверки…

Настоящая китайская свадьба. Лай-шо-сан уважала обычаи предков, кроме принадлежащих просветителю и ученому Пан-хой-пану.

У нее не было намерения оставлять свой флот из двенадцати джонок своему старшему сыну, хотя многие думали, что она поступит именно так. По ее решению флот перейдет к младшему сыну, которому тогда было только пять лет, но он уже проходил «обучение ремеслу» на другой семейной джонке и уже курил трубку, как мужчина (дословно).

Старший сын, вероятно, уедет в Америку, где займется торговлей рисом с белыми людьми, и купит себе один из огромных домов, которые она видела на картинке (небоскреб). В воображении Лай-шо-сан весь Новый континент был покрыт гигантскими зданиями с бесчисленным количеством этажей.

Или, если ему там не понравится, он вернется в Макао и купит здесь большой игорный дом.

Вот такими были мечты Лай-шо-сан, женщины-пирата XX века с берегов Китая.

14. СОВРЕМЕННЫЕ БЕЛЫЕ ПИРАТЫ

В течение двух последних войн термин «пират», или «корсар» (эти понятия уже не различались и одинаково осуждались), применялся к немецким военным кораблям: с 1914 года по 1918 год — к паруснику «Си-Адлер», «вспомогательным крейсерам» «Мове», «Гебен», «Бреслау», «Эмден»; с 1940 года по 1941 год — к «Ориону». Немцы также применяли аналогичную оценку к британским и французским «кораблям-ловушкам» (Q-ships).

Последние, действительно, имели много общего с пиратами, они пользовались унаследованным от них методом: представлялись как безобидные, безоружные торговые суда, а в последний момент «демаскировали свои батареи» и действовали в самом прямом смысле древнего слова. Здесь кроется военная хитрость, о которой можно сказать, что она возвращает нас к давно минувшим временам, что ее «незаконность» мало соответствует понятию «законы войны», и которую XIX век попытался возродить, а наше современное варварство слегка видоизменило. В основном роль корабля-ловушки отведена теперь подводной лодке, невидимой, нападающей внезапно, что для моряков, так гордящихся своими приборами, качеством наблюдения, умением распознать врага, явилось печальным новшеством. В любом случае, корабли-ловушки не имеют ничего общего с пиратами, потому что они действуют по приказам одного из воюющих правительств, и ничего общего с корсарами, так как они не берут трофеев.

Вспомогательные крейсеры и даже некоторые подводные лодки иногда захватывали корабли, перегружали с их борта на свой запасы угля, продовольствия, видимо, некоторые товары, а иногда отводили захваченный корабль вместе с экипажем в указанный порт. Все это не имело никакого отношения к пиратству, так как речь идет о военных операциях, о людях, выполнявших точные приказы, часто полученных по радио; точнее было бы назвать их корсарами, если бы не отсутствие одной важной для этого понятия детали: личного интереса, желания капитана и экипажа рисковать своей жизнью ради «обещанного вознаграждения». Так что эти крейсеры нельзя причислить к вольным подразделениям, но и к корсарским тоже, ибо корсаров больше не существует; и невозможно сказать, что это акты пиратства — было бы достаточно иметь хоть один плохо охраняемый берег для его возрождения, — пока корабли принадлежат военным морякам. Если бы какой-нибудь из них взбунтовался и продолжил войну уже в своих интересах, то тогда это можно было бы назвать пиратством; но современные корабли слишком сложны, требуют слишком много топлива и продовольствия, а воды морей и океанов бороздит слишком много военных эскадр, могущественных и многочисленных, чтобы искатели приключений могли долго продержаться или хотя бы предпринять такую попытку. Время от времени можно услышать, что где-то строго наказали «пирата» подобного типа; в действительности, либо речь идет о беспочвенной шумихе и никогда мы не получаем серьезного отчета об этом деле, либо предполагаемые «пираты» оказываются «партизанами» революционно настроенных народов, правительства которых о них ничего не знали или отказались от них, что приводит к одному и тому же. Пираты? Ну, если строго следовать положениям международного права, то да. Факт ведения боевых действий под непризнанным флагом приравнивается к войне без флага, что бесспорно классифицирует корабль как «пиратский». Именно поэтому любое революционное выступление или любое «сопротивление» сразу ищет возможность быть признанным как можно быстрее каким-нибудь народом: надо поменять статус восставших на статус воюющей стороны. В принципе взбунтовавшийся моряк является пиратом, которого надо бы повесить или сдать неугодным ему властям. Но на практике… На практике с того момента, как третьи лица признают отсутствие акта пиратства с их точки зрения (мятежники делают для этого все возможное), то они удовольствуются разоружением и заключением под стражу революционеров, либо предоставляют им убежище, либо вербуют их «добровольцами» для проведения боевых операций. Это уже проблемы международного права и дипломатии, которые выходят за рамки нашей книги.

Так, значит, пиратство больше не существует? По крайней мере, как ремесло белых людей? Если оно не может практиковаться мощными кораблями из-за невозможности снабжать себя углем или нефтепродуктами (действительно, похищенный корабль с автоматическим управлением, не мог ли он превратиться в пиратский? можно ли это себе представить? «Наутилус» Жюля Верна и его капитан Немо, или Робур, были ли они утопическими героями?), если, как следствие, большие грузовые суда ничем теперь не рискуют с этой стороны, то, возможно, пиратство может практиковаться маленькими кораблями против других маленьких кораблей или затерянных островов, не имеющих охраны?

Приведем такой случай, последний из тех, что нам известны.

БРАТЬЯ РОРИК ИЗ ОСТЕНДЕ

Два человека, которые присвоили себе это имя, были действительно двумя сыновьями с одиннадцатилетней разницей в возрасте, но невероятно близкими друг к другу, из знатной морской семьи Остенде. Старший, Леон де Граев родился в 1854 году, младший, Эжен, — в 1865 году.

Их начальное жизнеописание («curriculum vitae») дано в приведенном ниже официальном документе, принадлежавшем бельгийским властям (1893 год):

«Леон де Граев, старший писарь 7-го бельгийского линейного полка, был удостоен похвалы в приказе и произведен в унтер-офицеры за то, что 30 января 1871 года при лютом холоде и в полной темноте, рискуя собственной жизнью, спас солдата, упавшего в канал Эспьер. Ему была пожалована серебряная медаль по королевскому распоряжению в сентябре 1871 года.

В 1874 году город Льеж вручил ему серебряную медаль по случаю еще одного спасения, предпринятого им с риском для жизни.

Леон де Граев покинул армию до истечения срока своего контракта ввиду увольнения, милостиво предоставленного ему за смелость и самопожертвование, и поступил на государственную службу в Энвере в качестве ученика лоцмана.

Во время своего пребывания в этом городе он спас моряка с английского парохода „Рыцарь-тамплиер“, упавшего в бассейн порта, и ему вручили медаль за спасение распоряжением короля в сентябре 1883 года.

В октябре 1885 года Леон де Граев, капитан, и Эжен де Граев, его помощник, находясь на борту собственного парохода, при чрезвычайных обстоятельствах спасли вдвоем капитана и двенадцать членов экипажа норвежского трехмачтового судна („Питер“), который потерпел бедствие во время шторма недалеко от бельгийского побережья. Его величество король Швеции пожаловал каждому их них за блестяще проведенную операцию по золотой медали.

В тот же период времени Леон и Эжен де Граев спасли капитана и двух членов экипажа другого норвежского судна и по распоряжению от 14 августа 1886 года Его величество король Бельгии вручил им наградный крест».

Перед нами достаточно примечательные эпизоды военной службы, двойная морская карьера обещает быть удачной. Это не просто карьера, это — призвание. Сам Эжен напишет позднее:

«Моя семья со стороны матери состояла, в основном, из моряков. Нас было четверо братьев, и мы все испытывали эту притягательную силу, которая действует на множество людей, это большое, жестокое и пленительное море. Мой старший брат и я, мы особенно оказались подвержены этой болезни и мы спешили оказаться на своем жизненном пути, на своем месте, тем более, что этим местом была палуба корабля. Наша мать не хотела, чтобы мы стали моряками, но обаяние моря было сильнее нас».

Что касается спасения «Питера», то оно заслуживает более детального описания.

Маленький рыбацкий пароходик, которому братья дали свою собственное имя «Де Граев», был для них самой дорогой вещью, они берегли его как зеницу ока: «С каким нетерпением следили мы за его постройкой. Нам казалось, что это наш третий брат, которого мы пестовали с любовью, чтобы у него были силы поддерживать нас в обожаемом сине-зеленом море, куда ему предстоит отправиться вместе с нами».

Тем не менее они, не колеблясь, рискнули им, равно как и своей жизнью, чтобы прийти на помощь двум норвежским судам, попавшим в беду в такую мерзкую погоду, что экипаж «Де Граев» оба раза отказался участвовать в этой авантюре. Тогда только вдвоем, Леон и Эжен покинули борт парохода в лодке и попытались провести первую спасательную операцию. Их лодка была такой маленькой, что для того, чтобы перевезти на борт своего рыбацкого парохода тринадцать человек тонущего трехмачтового судна, потребовалось совершить четыре ездки; во время одной из них Леону раздробило два пальца на левой руке, когда он пытался удержать шлюпку вдоль борта парусника, чтобы дать время брату пересадить в нее больного капитана, которого он сам нашел, прикованного к постели. Только норвежский офицер был аккуратно перенесен в лодку, как корабль пошел ко дну прямо из-под ног Леона: у него оставалась только секунда, чтобы успеть прыгнуть в спасательную лодку самому. И наконец, потеряв и так день для рыбной ловли, братья де Граев оплатили из собственного кошелька возвращение норвежцев на родину.

Через несколько дней, хотя пальцы Леонса были еще далеки от выздоровления и он с трудом мог управляться с веслом, братья опять только вдвоем предприняли второе спасение норвежцев при аналогичных обстоятельствах.

КОГДА ПРИХОДИТ НЕСЧАСТЬЕ

Официальные высокие награды не приносят средств к существованию. И вот судьба, которая до этого была так благосклонна к бесстрашным героям, озлобилась на них; «Де Граев» сгорел у них на глазах, и Эжену с трудом удалось удержать Леона, который хотел броситься в пылающий костер спасать свой любимый пароход.

Они купили небольшой рыбацкий парусник «Тиб Доиг»; но сломался их большой эхолот как раз тогда, когда они оказались вблизи скал одного из Шетландских островов, и парусник налетел на них.

Разорившись, братья нанимались на разные суда, обошли вокруг света, получили патенты капитанов дальнего плавания; вот они занимают должности помощника капитана и лейтенанта на судне «Джеймс Таунсенд», затем — капитана и помощника капитана на «Минерве».

В целом им удалось поднять голову над бедствиями судьбы и не дать унести себя течению; их образ жизни можно было бы приводить как пример молодому поколению.

И тут внезапно…

Внезапно не стало больше капитанов дальнего плавания, ни даже людей с фамилией де Граев. Мы находим их простыми матросами на борту британского торгового судна «Умлази» под именами, подтверждаемыми двумя документами, Александр (старший брат) и Жозеф Рорик, британскими гражданами (они великолепно говорят по-английски).

Почему? Тайна. Потому что они захотели порвать с законом? Или потому что решили скрыть какой-нибудь тяжкий проступок?

Они плавают по морям.

Затем снова пропадают из видимости.

25 декабря 1890 года они высаживаются на Пенрине, или Тонгареве, затерянном атолле британских Спорад, прибыв сюда на борту трехмачтового судна «Вагабон», пришедшего из Сиднея через острова Феникс. Это была высадка «через борт»: действительно, в 300 милях от Самоа капитан Робинсон и весь экипаж чуть не умерли от отравления «за исключением двух людей, представившихся братьями», которых позднее признали как братьев Рорик. Помещенные под стражу на борту корабля, они сбежали, прихватив с собой бортовой журнал, чтобы скрыть… что? Никто не знает.

И уж тем более никто не знает, как они попали на этот корабль. Нет никаких сведений о братьях на отрезке времени между их высадкой с «Умлази» и посадкой на борт «Вагабона», кроме одного странного факта: на атолле Джалуит, входящем в группу Маршалловых островов, в 1889 году они продали куттер, на котором приплыли только вдвоем; когда делалась попытка определить происхождение парусника, то она не увенчалась успехом. Неужели уже тогда они занимались пиратством? Откуда взяли они новое имя?

Надо сказать, что это имя похоже на название островов в составе Маршалловых, но во французском написании; под именем Рорик они и представились на Раротонге, южном острове в архипелаге Кука.

Прибыв сюда в июне (с Самоа, что не такой уж короткий путь) на спасательной шлюпке, купленной или украденной на Пенрине или в его окрестностях, они выдают себя за французов, потерпевших кораблекрушение. Они представляются капитаном и помощником капитана с судна «Генерал Баг» (которое никогда не существовало), якобы они одни остались в живых после кораблекрушения в районе Джалуита на Маршалловых островах. Оттуда они достигли Пенрина (на этот раз, это действительно дальний путь), а затем Раротонги.

В действительности понятно, почему братья выбрали этот остров: он принадлежит Англии и вся власть на нем представлена единственным гражданским должностным лицом, абсолютно безразличным к тому, что происходит за пределами вверенного ему острова, изнеженным неторопливой жизнью в Полинезии. Никакого курьера, только время от времени приходит шхуна, занимающаяся обменом товаров.

Самозванцы были приняты туземцами как сыновья, братья или… мужья. Прибыв на остров без единого су, — по крайней мере, по их словам, — они быстро нашли работу в местной торговой канторе. Потекла вялая колониальная жизнь. Но такое положение вещей не могло удовлетворить их деятельные натуры.

Шхуна отвозит их время от времени — как раз началась серия нескончаемых июльских праздников — в Папеэте, где они развлекаются среди франко-таитянского общества. Губернатор Лакаскад признавал их «образованными, бегло говорящими на пяти языках, обладающими безупречными манерами». Отличные парни, вне конкуренции: «Александр Рорик» (то есть Леон), 37 лет, великолепный мужчина ростом 1 м 85 см, немного худой, но с широкой грудью, с продолговатым и властным лицом; «Жозеф» (то есть Эжен), 26 лет, ростом пониже, немного сутулящийся, практически безбородый, с глазами, налитыми кровью, и с «волчьими зубами» верхней челюсти (возможно, это результат сильного удара), которые придавали ему устрашающий вид. Они очень похожи друг на друга, особенно, пухлыми чувствительными губами и мощным голосом. В общем, настоящие главари.

Им предлагается пост европейских представителей, содержащих торговую контору, на атолле Каукура. Сначала дела идут хорошо. Но здесь мало работы для двоих (по крайней мере, они так скажут). Жозеф-Эжен возвращается на Таити. Здесь он находит себе должность помощника капитана, но только на время коротких выходов судна в море. Затем один англичанин Гибсон доверяет ему фактическое командование шхуной «Ниуораити», на которую Жозеф-Эжен может наняться только в младшей командной должности, потому что не является гражданином Франции, и номинальное командование которой по той же причине поручено туземцу Техахе, абсолютно не способному выполнять свои обязанности. Четыре канакских матроса, вялые и инфантильные, и кок, метис Мирей, составляют весь экипаж. При выходе в море к ним еще добавили пассажира по имени Тетериа.

СЕКСТАНТ И ЛАГ

Шхуна, которая принадлежит принцу Помаре, племяннику Помаре V, и была бы унаследована королевским домом, если бы Франция не лишила династию трона, шхуна эта представляет собой добротный корабль американской конструкции, водоизмещением 50 тонн и в хорошем состоянии. Это именно то, что требуется для местных перевозок груза или… для пиратства.

Жозеф-Эжен прибывает на шхуну с дорожной сумкой, в которой он хранит три револьвера, секстант и лаг, инструмент новый в те времена, позволяющий в каждый момент знать расстояние, пройденное кораблем. Секстант и лаг? Что с ними делать? Шхуна обходится без них, она плавает по одним и тем же путям вот уже много лет. Эти приборы не входят в список испытанных морских вещей, которые таскают за собой многие капитаны. Секстант должен был стоить не менее 150 золотых франков, весьма значительная сумма для потерпевшего кораблекрушение, которая должна была вынудить его, бывшего капитана, выполнять в течение шести месяцев небольшие плохо оплачиваемые работы, и при этом еще он вел в Папеэте веселую жизнь, сопровождавшуюся относительно большими расходами. В упомянутой дорожной сумке хранится еще и американский флаг.

Шхуна снимается с якоря 15 декабря 1891 года и берет курс на атолл Каукура, где Жозеф-Эжен убедил Гибсона сделать остановку, чтобы продать ему груз перламутра.

Они прибыли на место 20 декабря; Александр-Леон притворяется удивленным встречей с братом, но тотчас просит взять его на борт пассажиром до Факаревы; затем под предлогом, что боится упустить курьера с Таити, просит разрешения остаться на ночь на борту шхуны. Вечер проходит в веселье, братья играют на гармонике и развлекают всех собравшихся. По обычаю этих мест туземцы приводят им женщин. Александр-Леон выбирает себе одну «до прибытия курьера», хотя он знает, что должен завтра сняться с якоря вместе с «Ниуораити». Жозеф… провел много времени на мокрой траве со своей туземкой. А на следующее утро он сказался больным и слег в лихорадке. «Какая удача, — сказал ему Гибсон, — что ваш брат может вас заменить!»

21 декабря шхуна снимается с якоря. Корабельная касса насчитывает 3000 пиастров, кроме того, на борту находится груз перламутра и копры на 500 пиастров; в целом, неплохое состояние.

ТАИНСТВЕННОЕ ИСЧЕЗНОВЕНИЕ

Жена Гибсона получила от него последнее письмо, датированное 27-м декабря.

Затем прошли недели, месяцы. Никаких вестей.

Обеспокоенный принц Помаре фрахтует корабль «Сити оф Ароренжи», который опрашивает все встречные суда, но никто не видел пропавшую шхуну. Обшарили все атоллы, ничего.

За это время не было ни одного шторма.

Может быть, на борту шхуны произошел бунт? Маловероятно: Гибсона все любили, Техахе не в счет, он не причинит зла даже мухе, канаки казались довольны своей судьбой.

4 марта — через два с половиной месяца — в испанском порту Понапе, главном порту Каролинских островов, появилась шхуна под флагом Раротонги, то есть двумя красными полосами, разделенными белой полосой, украшенной тремя синими звездами; она называлась «Пои Раротонги». Шхуна бросила якорь около крейсера «Дона Мария де Молина». Капитан сошел на землю и предъявил свои бумаги, оформленные в порту Аварна на острове Раротонга и скрепленные каучуковой печатью (которую позже обнаружат на борту!), на которой можно было прочитать «Порт Аварна, коллектор Кустом». Факт достаточно смешной, так как на Раротонге не было никакой власти, но испанцы (и безусловно, весь мир) ничего об этом не знали. Капитан показал также санитарный патент, подписанный на многочисленных островах. Затем он вернулся на берег, где прохаживались многочисленные зеваки, испанские офицеры, привлеченные незнакомым флагом, торговцы, женщины… которые останутся здесь на весь вечер. Шхуна привезла на своем борту двух белых людей, капитана Жоржа де Вернье, «родившегося в Джерси, католика, 35-ти лет», и его помощника Луи Туссена, «27-и лет, родившегося в Сент-Полме, Нью-Брансуик, Канала», кока-метиса по имени Полидор Десар, по-простому Пори, и туземных матросов с острова Перу. Все они вели веселую жизнь.

В воскресенье два капитана обедали в кафе. Их сопровождал кок, избавленный в этот день от приготовления пищи, это был его «отпуск». Господа много пили, и к десерту уже так опьянели, что вынуждены были выйти на какое-то время на свежий воздух.

Женщина обратилась к коку на таитянском наречии: «Вы приплыли не с Таити?» Метис, возбужденный действием алкоголя, выглянул в окно, чтобы увериться в отсутствии капитана. Под окном никого не было. Тогда он быстро заговорил, попросив отвести его к испанскому губернатору, так как он должен сделать очень важное заявление.

Его слова долетели до ушей Луи Туссена, который перемахнул с улицы через окно и прорычал:

— Пори, вставай! Мы возвращаемся на корабль.

Но кок отказался идти. Капитан де Вернье и Луи Туссен попытались вытащить его из-за стола силой; пьяные, они без труда были брошены на пол дюжим хозяином кабака, немцем по имени Наррух. После чего хозяин запер кока в своей комнате и побежал предупредить губернатора.

Во время его отсутствия, придя немного в себя, оба капитана уверили всех собравшихся, что их кок сумасшедший и что они хотели увести его на борт корабля; но своими словами они добились только того, что два карабинера взяли «сумасшедшего» под стражу.

Посланец губернатора принес распоряжение властей доставить им метиса; ночь кок провел в государственном учреждении. «Капитан де Вернье» и «лоцман Луи Туссен» вернулись на борт шхуны, наполненные вином сверх меры. Когда в четыре часа утра пришли их арестовать и препроводить на борт крейсера, сонными и полураздетыми, то они были не в состоянии оказать хоть малейшее сопротивление.

Кок все рассказал.

ПО МАТЕРИАЛАМ РАССЛЕДОВАНИЯ

На основании рассказа кока испанцы провели расследование и установили правду о «двух капитанах».

Жорж де Вернье и Луи Туссен в действительности являются братьями Рорик, по крайней мере, они так представлялись раньше. Кок — Ипполит Мирей, с Таити. Их мы уже знаем.

Шхуна (первоначальное ее название «Ниуораити» прочли под свежей краской нового названия) прибыла на Факарева под своим настоящим именем 28 декабря (откуда было послано последнее письмо), затем она отправилась на атолл Кауехи, что лежит на пути к острову Гао.

Вечером братья Рорик остаются одни на палубе, Жозеф-Эжен — у руля. Техахе, Гибсон, Мирей спустились к себе, чтобы лечь спать. Пассажир, заболевший во время пути, лежит в своей каюте. Четыре матроса спят.

Техахе, которому слишком жарко внизу, поднимается вскоре на палубу, чтобы поспать на воздухе.

В 20 часов Гибсон и Мирей разбужены двумя револьверными выстрелами.

Гибсон поднимается на палубу посмотреть, что происходит.

Александр-Леон бросается к нему с криком: «Вот то, что я хотел сделать!» Он выпускает в беднягу пулю, затем приканчивает его еще тремя выстрелами.

Мирей высовывает голову из люка: он видит труп Техахе рядом с решеткой. Оба брата держат в руках револьверы.

— Если ты поднимешься сюда, я тебя убью! — кричит ему Жозеф-Эжен.

Мирей прячет голову в свою нору, но все же видит, как братья сбрасывают в море два трупа и моют затем палубу водой из двух больших ведер.

— Подымайся! — кричит через некоторое время Александр-Леон.

Дрожа от страха, Мирей сквозь рыдания клянется следовать за братьями повсюду и сохранить все в тайне.

Жозеф-Эжен смягчается:

— Пощадим его.

— Пусть так, — соглашается Александр-Леон, — но, возможно, мы совершаем ошибку.

Он отсылает Мирея к матросам с предупреждением, чтобы никто из них не появлялся на палубе, иначе все они будут убиты. Мирей отправляется спать.

Утром Александр-Леон приказывает всем подняться на палубу, раздает всем по порции табаку и обращается к матросам:

— Я вас доставлю на пустынный остров вместе с едой, одеждой и вашим багажом.

Он отдает распоряжение отнести больному пассажиру «лекарство». Через час бедняга умирает. Белые люди немедленно опускают покойника в море, так как «его болезнь заразна». При этом они соблюдают традиции: трехцветный флаг, заупокойные молитвы.

Теперь надо заняться матросами. Может быть, Мирей хочет сойти вместе с ними на появившийся вдали берег? Нет. Очень хорошо. На прощание братья предлагают матросам ром. Двое из них не осмеливаются отказаться и… умирают после страшной агонии.

Двое других никогда не употребляют алкоголь. В каком-то смысле это даже лучше: братья проведут небольшой маневр до тех пор, пока…

Для белых людей ожидание кажется долгим. Наконец, потеряв из виду землю, Жозеф-Эжен наводит свой револьвер. Но ему нет необходимости стрелять: оба оставшихся матроса-туземца бросаются в море. Александр-Леон, стоявший у руля, даже не шелохнулся. Корабль продолжал свой путь.

На борту остались только два брата и кок Мирей (какая неосторожность!). Ценою семи убийств они присвоили шхуну себе.

С ОСТРОВА НА ОСТРОВ

Снова начинается морская жизнь. Мирей готовит еду, два брата несут вахту по очереди.

Надо бы набрать экипаж. Но сначала предстоит сфабриковать бумаги. Это было предвидено, были заранее украдены таможенные печати, французские и немецкие; братья прихватили даже «печатный станок» из каучука, флаконы со специальными чернилами (все это будет найдено). С помощью кисеи они изготовляют флаг.

А как быть со звездным стягом?

Пока было опасно его использовать. Однако его водрузили на флагшток, дав салют из револьверов, чтобы произвести впечатление на Пори, то есть Мирея, с которого при такой помпезной церемонии потребовали снова дать клятву молчания. В этом сказывается наивность выходцев из благородной семьи; хорошее воспитание порождает в душе жалость и заставляет верить слову незнакомца, данному даже под страхом смерти; это худший из недостатков образованных пиратов. Пираты угрожают смертью за малейшую провинность, как будто страх в душах простых людей должен длиться вечно!

Свинцовые буквы первого названия шхуны были переделаны так, чтобы составить из них новое название на корпусе судна; недостающие буквы дополнили белым металлом. Следы от букв закрасили. Как же так! Эти испытанные моряки разве не знали, что надпись всегда проступает, как бы она ни была тщательно закрашена?

Почему братья украли шхуну? Потому что они хотели иметь свой собственный корабль, как когда-то в юности? Возможно. Страстную любовь могут вызывать и вещи, а не только живые существа; а корабль для них был не просто вещью.

Пора начинать зарабатывать на жизнь. Шхуна курсирует вблизи островов Жильбер, но это британская территория, а английская полиция хорошо знает свое дело. «Пои» пристает к «нецивилизованному» острову Перу.

Здесь братья рассказывают новую историю о том, как они потеряли весь экипаж. Они просят дать им матросов; их просьба удовлетворяется при условии, что они завезут местных жителей на родной остров на обратном пути. Единственный европеец на Перу — коммерсант, который не дал себе труда разбираться в документах, предъявленных ему капитаном шхуны. Это был их первый успех.

Но братья Рорик пережили страшное волнение, их нервы натянуты до предела. Как только они оказываются в открытом море, они вымещают свое настроение на беднягах матросах ударами кнута.

На маленьком островке Апамама им наносит визит сам король, а затем два европейца: шотландский торговец и его помощник. Братьев хорошо принимают, заключается удачная торговая сделка.

Шхуна снимается с якоря (немного поспешно, так как пробегает неприятный шумок в порту), захватив с собой пассажиров, среди которых присутствует прекрасная креолка… оплачивающая проезд натурой.

Остановка на острове Пингела. Здесь происходит забавная история:

«На Пингеле, — пишет Александр-Леон, — я высадил пассажиров. Так как местный король и миссионеры предложили мне купить у них копры, то я пришвартовал корабль к торчащему из воды камню, закинув за него якорь. На палубе сновало много народу, и я наказал своему брату следить, чтобы у нас ничего не украли, пока я буду заключать сделку с королем».

Но кража все-таки произошла.

Тогда Александр-Леон поворачивается к королю:

«Я сказал ему, что оставляю его на борту шхуны как заложника, и пригрозил ему моим винчестером. Он немедленно отправил на берег миссионера, который вскоре вернулся с украденными вещами. Я принял извинения короля, и дело тем и закончилось. Правда, я потребовал прогнать с палубы всех набежавших сюда людей».

Но хорошая жизнь авантюристов уже заканчивалась. На Понапе их поджидала катастрофа: донос и неопровержимые улики.

ЧЕСТЬ И УБИЙСТВА

Несмотря на очевидные улики, братья Рорик пытаются все отрицать. Единственное, что им удается, это скрыть их настоящее происхождение: они не хотят, и это прекрасно, чтобы их бесчестие легло пятном на их бельгийскую семью, на их мать. Они сказались уроженцами Трансвааля.

Сначала арестованных доставили в Манилу. Но украденная шхуна была «офранцужена», то есть выдавалась за французскую территорию, и они должны предстать перед французским военно-морским трибуналом, применявшим для расследования подобных дел международный морской кодекс. Они оказываются на скамье подсудимых в Сайгоне. Затем их переправляют в Тулон и, наконец, в Брест, где и должен состояться суд.

Здесь они перестают отрицать, что они — «братья Рорик», и признают факт подделки документов на шхуну. Но они решительно отвергают обвинения в убийствах. Братья предоставляют суду бортовой журнал, который теперь перед нами.

«Первая жертва: капитан Техахе. 4 января мы стояли на якоре с наветренной стороны пустынного острова. Господин Гибсон приказал экипажу заготовить дров. Техахе, который должен был сопровождать своих людей, взял с собой на берег револьвер „бульдог“, чтобы подстрелить нескольких птичек. Экипаж вернулся через пару часов, и мы возобновили наш путь. На следующий день в полдень я сверил наше расположение по карте. Я рассчитывал увидеть остров ночью. В восемь часов вечера Техахе уселся на крыше кормовой каюты и во весь голос начал кричать своим матросам, находившимся на носу корабля: „Туа, туа те атуа“, созывая их на корму для вечерней молитвы. До сих пор молитвы проходили на палубе. Этим вечером Техахе устроился на лестнице, ведущей в каюту. Я только что заступил на вахту. Мне пришлось прервать молитву и сказать Техахе, что это не очень любезно с его стороны так вести себя и орать во все горло рядом с кроватью моего брата, который тяжело болен. Я запретил ему впредь устраивать такой шум, разве что вдали от каюты. Господин Гибсон поддержал мои слова и признал вину Техахе.

Чуть позже я развернул корабль на некоторый угол правым бортом по ветру и остался один на палубе с двумя вахтенными матросами. Руль был поднят в десять вечера. Я сверился с показаниями лага и, боясь слишком близко подойти к земле, удвоил бдительность. Вести шхуну было очень легко. Корабль обладал способностью самому управлять своим движением, без человека, поворачивающего румпель в зависимости от натянутости парусов.

Я пошел на нос шхуны, откуда заметил землю на расстоянии примерно трех миль от нас. Я сразу вернулся назад, чтобы сверить координаты земли по компасу, и тут заметил, что человек у руля по имени Манеики спит глубоким сном. Я схватил швабру, которая свешивалась через борт рядом с отхожим местом, и стукнул ею матроса по лицу. Мгновенно проснувшись и подскочив от испуга, он убежал и почти тотчас же вернулся в сопровождении всего экипажа. По их внешнему виду я мог заключить, что они имели дурные намерения на мой счет, так как успели вооружиться стойками от тента. Я бросил руль, который только что взял из рук заснувшего человека, и, открыв иллюминатор каюты брата, схватил мой револьвер, который лежал в известном мне месте.

Я выстрелил в воздух, крикнув приближавшимся матросам:

— Eeha?

Они остановились перед кухней. В этот момент я увидел Техахе, поднимающегося на корму, перешагивая край крыши каюты. Он не сказал мне ни слова, находясь, безусловно, под впечатлением, произведенным на него нашей жесткой беседой по поводу его молитвы.

Он поговорил со своими людьми несколько секунд; я мог только уловить слова „папа, поупоу“. Повернувшись ко мне, он поднял руку и нацелил на меня свой револьвер. Пуля пролетела мимо, я отчетливо услышал щелчок спускового курка. Я поспешил на крышу кормовой каюты, стараясь по возможности быстрее сдвинуть крышку верхнего люка, когда мой противник, спохватившись, ударил меня по руке, в которой я держал револьвер, что явилось причиной второго выстрела, к счастью, никого не задевшего.

Я прокричал внутрь каюты через люк:

— Gibson, come on deck! There is mutiny on board! (Гибсон, скорей на палубу! Бунт на корабле!)

Не успел я произнести эти слова, как услышал новый щелчок взвода курка „бульдога“, направленного Техахе в мою сторону. Чтобы напугать его и заставить отказаться от своего намерения, я нацелил на туземца мой револьвер, готовый выстрелить в любую секунду, и прокричал:

— Stop that game or I’ll shoot you! (Прекрати эти игры, иначе я убью тебя!)

Он бросил свой пистолет мне в голову. Я вовремя пригнулся, и оружие упало на вахтенную скамью. Матросы убежали и скрылись в трюме, а Техахе перемахнул через борт как раз в тот момент, когда на палубе появился Гибсон».

СЕРИЯ ЖЕРТВ

«Вторая жертва: Гибсон. Я бросился к рулю, чтобы повернуть корабль до конца вправо, подставив его ветру, и попытаться выловить Техахе из воды. Господин Гибсон спросил меня, что произошло. Я в двух словах рассказал ему о нападении Техахе, и все, что он мне ответил, было:

— The bloody fool! (Проклятый мерзавец!)

Он поднялся на ют, чтобы попытаться увидеть в море Техахе. Корабль разворачивался другим бортом без изменения положения парусов. Так как тали, удерживающие тросы и канаты парусов грот-мачты, были закреплены на левом борту, то все эти паруса перекосились. Я побежал на левый борт ослабить натяжение канатов. Гибсон прокричал мне:

— That’s right, that’s right! (Все нормально, все нормально!)

Но внезапно один из стропов, удерживавших паруса грот-мачты, порвался, паруса вместе со своим бом-реем рванулись со страшной силой, вырвав на мгновение из моих рук канат, который мне удалось все-таки снова кое-как закрепить. Бедняга Гибсон получил сильный удар бом-реем. Его выбросило в море на расстояние несколько метров от корабля, и он исчез под водой так быстро, что я даже не услышал никакого крика. Я подбежал к защитному заслону, надеясь успеть помочь ему, но он больше не появился над водой.

Что касается Техахе, то его я тоже больше не видел. Я предположил, что корабль прошел над его телом. В течение всего этого времени ни экипаж, ни кок не появились на палубе. Я оставил руль и паруса в том положении, в каком они находились, и приказал коку подняться на палубу. Я обвинил его в трусости, сказав ему, что если бы он поднялся на палубу вместе с господином Гибсоном, то последний был бы жив. Вероятно даже, нам удалось бы вытащить из воды Техахе, так как все вместе мы успели бы вовремя ослабить канаты парусов. Трус ответил мне:

— Я так испугался, капитан! Да и никто меня не звал!

Корабль, подчиняясь рулю, окончательно развернулся другим бортом, И мы оказались против ветра; тогда я вновь вернул руль в прежнее направление. Я велел коку предупредить меня, если матросы вновь покажутся на корме и внимательно прислушиваться, не раздастся ли крик в море с какой-нибудь стороны корабля.

Третья жертва: пассажир. 7 января, после утреннего кофе, мой брат сказал мне, что чувствует себя достаточно хорошо, чтобы нести вахту, и поднялся на палубу к семи часам. Я уже засыпал, когда он позвал меня. Он сказал, что один из наших людей только что ему доложил о смерти пассажира. „Умер? Но почему?“ — удивился я. Так как я сразу собрался идти на нос корабля, брат посоветовал мне сначала вооружиться, опасаясь очередного сюрприза. Я взял револьвер и приказал вынести на палубу умершего, завернув его в простыни. Я велел положить его в тень на решетку люка и отправил кока на поиски зеркала, чтобы проверить, дышит ли еще наш несчастный пассажир. После того, как я констатировал смерть, я приказал накрыть покойника французским флагом. Я поинтересовался о причине его неожиданной смерти. Мне ответили, что он уже долго болел; лично я этого не замечал, так как пассажир никогда не выходил на палубу.

Ветер стих настолько, что шхуна почти не продвигалась вперед; так как мы находились еще на большом расстоянии от Таити, то было решено похоронить пассажира в море. В полдень мы приспустили флаг в знак траура и я поручил одному матросу прочитать отрывок из канакской библии; весь персонал корабля присутствовал на церемонии, кроме моего брата, который был у руля. Привязав балласт к ногам усопшего, мы аккуратно опустили его тело в море.

Последние жертвы: четыре матроса. Чтобы немного взбодрить людей, я попросил кока налить всем по стаканчику. Он принес ром; я налил себе первый стакан, а второй протянул Жозефу, который отказался пить; тогда кок сам залпом выпил его стакан. Матрос у руля с жадностью выпил свой стакан рома, и кок направился предложить выпить трем другим членам команды. Двое из них отказались от рома, и налитый стакан был отдан пожилому матросу. Брат сказал мне, что, действительно, эти два туземца никогда не пьют алкогольные напитки, что меня очень удивило.

На следующий день брат заявил мне, что способен выполнять все свои постоянные обязанности на корабле. Он практически выздоровел. Этим вечером я заступил на вахту с восьми часов до полуночи: я рассчитывал ночью увидеть Таити. Около одиннадцати с половиной часов я действительно увидел остров перед нами по правому борту и немедленно лег в дрейф. Я не узнавал остров, но был уверен, что это не Таити. Я возвратил на место лаг и так как оставалась еще добрая четверть часа до заступления на вахту моего брата, я ждал до полуночи, прежде чем разбудить его. В полночь я спустился и сказал ему, что вижу землю, но это не Таити. Мы поднялись на палубу в сопровождении кока. Мы поменяли угол разворота руля, и я прокричал команду: „Draw away“, чтобы вахтенный матрос отдал канаты. Но никакого ответа я не получил.

Тогда я отправил кока на пост, чтобы разбудить горе-моряков, но он вернулся со словами:

— На носу никого нет, капитан.

— Как? — воскликнул я. — Никого нет на носу корабля! Где же люди?

Я крикнул в сторону вахтенного поста, но по-прежнему никто не отвечал. Так как было темно, я зажег фонарь, спустился на пост и удостоверился, что здесь нет ни души. Я вновь поднялся на палубу, заглянул в кормовую каюту, в камбуз, потом во все закоулки, но никого не нашел. Я обшарил трюмы, но безрезультатно. Это было очень странно. Когда я опять поднялся на палубу, кок доложил мне:

— Черт возьми, капитан, не хватает двух весел. Люди, видимо, спрыгнули за борт и уплыли к этому острову.

Я был сражен; экипаж сбежал. Что делать?»

РАЗЛИЧНЫЕ ВОЗРАЖЕНИЯ

Первое возражение, представленное морским комиссаром-докладчиком, было следующее: «Почему же вы не вернулись сразу в Папеэте, чтобы доложить обо всем Морскому ведомству?»

Ответ Александра:

«Когда мы остались одни на борту с нашим коком после дезертирства четырех членов экипажа, мой брат Жозеф сказал мне: „Суд во всем разберется, когда мы доберемся до Таити“. При этих словах я взглянул на реальность с другой точки зрения. Я подумал о трагической смерти Гибсона, о внезапной кончине пассажира, о бегстве четырех туземцев. Я больше не видел для себя будущего на Таити. Все мои воздушные замки рухнули. Я боялся возвращаться в Папеэте без экипажа.

С другой стороны, так как я не был официально назначенным лицом на корабле, то я упросил моего брата высадить меня на каком-нибудь острове, откуда я мог бы добраться до цивилизованной страны, чтобы проконсультироваться со служителем закона. Я бы сдался затем в руки правосудия Таити, куда, тем временем, приплыл бы и мой брат на своей шхуне».

Все другие ответы подсудимого также соответствовали записям в его бортовом журнале, но были абсолютно не правдоподобными. Сверх того, обнаружили письмо, написанное по-фламандски и адресованное 5 августа 1891 года (через 20 дней после их приезда на Папеэте) Жозефом-Эженом своему брату; письмо было явно не в пользу обвиняемых. Вот перевод его содержания:

ВСЕ ХОРОШО КОНЧАЕТСЯ

8 декабря 1893 года «Александр и Жозеф Рорик» были приговорены к смерти, а Ипполит Мирей был единодушно оправдан.

Но дело на этом не закончилось.

13 декабря военно-морской трибунал получил анонимное письмо следующего содержания:

«Убийцы и пираты, два брата Рорик, вовсе не являются уроженцами Трансвааля. Они родились в Остенде (Бельгия), старший — Леон де Граев, а второй — его младший брат.

Почти четыре года назад они поднялись на борт американского или английского корабля в Энвере, который направлялся в Австралию. Они сказались уроженцами Трансвааля, потому что там говорят по-голландски и они могли бы сойти за местных граждан, объясняясь на фламандском или остендском языках, которые очень похожи на голландский. Я не удивляюсь, что суд не смог получить о них никаких сведений, ни актов гражданства из Претории или Наталя».

Немедленно было затребовано подтверждение у бельгийских властей. В ответ прислали документ, исключительно хвалебный, который мы привели в начале этой истории.

Это был шок! Пираты-убийцы начинали свою морскую карьеру как герои!

Братья де Граев больше не отрицали свое происхождение, но продолжали утверждать свою невиновность в убийствах. Их прошение о помиловании содержит следующие строки:

«Наш обвинитель заявил, что капитан Техахе был убит на левой стороне юта (или правой, если смотреть в направлении носа корабля). Ют построен из дерева сосны или кедра. Эти две породы дерева являются пористыми и обязательно должны были бы впитать кровь, если бы Техахе был убит в этом месте из револьвера. Простое мытье палубы морской водой среди ночи не могло смыть все следы крови.

Мирей сказал перед трибуналом, что Гибсон якобы упал на мешки с перламутром, лежащие сзади руля. Прежде он не говорил об этом факте. Очевидно, что если убийство было совершено так близко от него, то первой заботой кока было сказать в суде: „Рассмотрите перламутр, на этих раковинах должны быть следы крови, так как кровь легко просачивается сквозь мешковину“.

Лоцман Андре скажет вам, господин прокурор, что я день и ночь носил рубашку из голубой шерсти, какую носят моряки государственного флота, но только более тонкую. Вы найдете на борту три такие рубашки. Невозможно, чтобы я касался руками двух окровавленных трупов, как утверждает обвинитель, и на моей одежде не остались бы следы крови. Проверьте, прошу вас, под микроскопом мои тонкие шерстяные рубашки, вы не найдете на них даже малейшего пятнышка крови.

В любом случае, прошу вас, дайте распоряжение проверить, есть ли следы крови на палубе и на перламутровых раковинах, а если они есть на перламутре, то должны быть и в трюме. Проверьте, если найдете следы крови, является ли она человеческой. Я полагаю, что наука достаточно уже продвинулась вперед. Чтобы отличить человеческую кровь и сказать, как она была пролита и кому принадлежит.

Господин адмирал! Обвинение этого мерзавца Мирея приведет к ужасным последствиям. Если глава государства не сжалится над нами, то речь будет идти не только о двух казненных братьях! У нас есть две сестры и бедная мать, которые страдают в результате нашего бесчестия. Мы никогда не боялись смерти, но теперь она страшит нас. Мы хотели бы умереть в мире, под именем братьев Рорик. Мы узнали, какие письма пришли к вам из Остенде, чтобы открыть всем наше истинное происхождение, мы узнали, что наша несчастная мать, обезумев от горя, бежала из Остенде вместе с нашими бедными сестрами. Ради них мы умоляем вас сжалиться над нами. Просим вас, господин адмирал, употребить все ваше влияние, чтобы нам сохранили жизнь. Два честных гражданина, два невинных человека умоляют вас об их спасении, верните сыновей матери, верните бедной вдове первого и последнего из ее детей, и Бог не оставит этот благородный поступок незамеченным.

Но это не значит, господин префект, что мы умоляем вас о замене казни на постыдную жизнь на каторге, нет и тысячу раз нет, это было бы недостойно благородного человека; мы хотим однажды получить возможность утешить нашу бедную мать и сказать ей: „Мы были приговорены по ошибке, мы доказали свою невиновность, и вот мы снова свободны и наша честь незапятнанна“».

Но докладчик Морского трибунала придерживается другого мнения:

«Анализ досье и обсуждений представленного дела настолько ясно показали виновность приговоренных, что даже если кок был с ними за одно, я не минуты не колебался бы поддержать обвинение против них с полной убежденностью в своей правоте. В делах о пиратах, известных на сегодняшний день, алкоголь всегда играл немаловажную роль. В этом деле мы не находим ничего подобного. Приговоренные являются пиратами, как иные являются докторами. Они вынашивают свои планы и приводят их в действие, не заботясь о нормах морали и отвергая любую мысль о милосердии. И если степень ответственности за содеянное должна соответствовать интеллекту приговоренного, то братья Рорик несут полную ответственность за свои поступки, ибо они доказали свои поистине выдающиеся способности.

Приведя все эти доводы, я надеюсь, что в данном деле правосудие должно следовать по намеченному пути».

В Бельгии были организованы «комитеты по защите». Основное их действие состояло в том, чтобы собрать сведения, позволявшие скомпрометировать единственного свидетеля обвинения Мирея; но, с другой стороны, они примешали к данному делу политику — братья «Рорик» выступали против «буржуазной цивилизации», — что только ухудшило положение обвиняемых. Бельгийское правительство не могло предпринять слишком решительных мер в защиту своих сограждан.

Братья де Граев были приговорены к тяжелым каторжным работам пожизненно. Их отправили на каторгу. Здесь Леон умер. Эжен был помилован 24 августа 1899 года.

Но, удивительная вещь, он сумел внушить такое глубокое доверие принцу Монако, выдающемуся моряку, этому бесспорно честнейшему человеку, что тот поручил Эжену командование своей яхтой. Через некоторое время Эжен был назначен… шефом полиции порта в Тринидаде!

Здесь можно вспомнить о мятежных флибустьерах, которые становились лейтенантами короля.