Энигматист (Дело о Божьей Матери)

Глава III

Чем дальше вчитывался Глеб в содержимое папки, переданной ему Лучко, тем очевиднее становилось, что следователь абсолютно прав – история иконы даже в сокращенном изложении представлялась более чем темной и запутанной. И разобраться в ней будет непросто.

Украденная святыня носила название «Влахернская икона Божьей Матери» или «Влахернетисса». Любопытно, что предание приписывало образ кисти самого святого Луки, считавшегося не только писателем-евангелистом, но и самым первым иконописцем или, как когда-то было принято говорить, изографом.

Глеб с тоской взглянул на осиротевший без Марины противоположный конец стола, затем не без усилий вернулся к папке.

Ага, вот и история происхождения образа. Предположительно первые века своего существования икона хранилась на родине евангелиста в Антиохии, а потом была перенесена в Иерусалим, где ее в пятом веке обнаружила императрица Евдокия и привезла домой в Царьград. Позже икона попала к Пульхерии – сестре византийского императора Феодосия П. Наконец, святыню поместили в церкви Богородицы во Влахернах – местечке, расположенном в пригороде Константинополя. По имени этого храма икона и получила свое настоящее название.

Тут взгляд Глеба остановился на спрятавшейся в буфете бутылке граппы. Хм. А вот это, пожалуй, самый надежный способ забыться. В «Лекарстве от любви» об этом, правда, ни слова. Но, видимо, лишь потому, что римляне так и не успели освоить технологию перегонки, скромно уступив эту историческую честь наседавшим на империю варварам. Вообще-то, положа руку на сердце, граппа, даже выдержанная и дорогая, мало чем отличается от деревенской чачи, но куртуазности и неги в итальянском напитке, несомненно, намного больше.

Щедро налив себе полстакана, Глеб, не смакуя вкуса, залпом принял дозу. Обжигающая рот жидкость уже через несколько минут милосердно явила свою болеутоляющую мощь, выступив единым фронтом с настигнутым в желудке белым вином, выпитым еще за обедом. Стольцев облегченно вздохнул и снова углубился в чтение.

Следующее упоминание о «Влахернетиссе» датировалось 626 годом. Тогда патриарх Сергий обошел стены осажденного Константинополя с иконой в руках, после чего захватчики спешно сняли осаду города и бежали прочь, в панике побросав оружие.

После этого икона на время уходит в тень, уступая инициативу своему прообразу. И теперь уже настоящая Богородица во время очередной осады города в 910 году является молящимся в храме и простирает над Константинополем белый защитный покров. Собственно, именно в честь этого события и был установлен один из главных праздников Русской православной церкви – праздник Покрова Богородицы. Улыбнувшись, Глеб вспомнил, что согласно одной из версий, Константинополь по иронии судьбы был в те дни осажден не какими-нибудь там сарацинами, а нашими предками – русами.

Подлив себе итальянского антидепрессанта, он вновь зашелестел страницами.

Икону несколько раз признавали погибшей. Первый раз это произошло в эпоху иконоборчества, когда святыню, по слухам, спасли от уничтожения, замуровав в стену храма. Затем следы «Богородицы» исчезают то ли после пожара во Влахернской церкви, то ли после захвата города турками в пятнадцатом веке.

Занятно. Очень даже занятно. Похищенная вещь и впрямь была неординарной. Глеб даже почувствовал себя обязанным Лучко за то, что тот привлек его к расследованию, связанному со столь любопытным артефактом. Потерев уставшие глаза, он двинулся дальше к тому моменту, когда в семнадцатом веке «Влахернетисса» наконец перебралась в Россию.

Существовало по крайней мере два предположения насчет того, каким образом византийская икона очутилась в Успенском соборе Московского Кремля. По первой версии, ее прислали в дар царю Алексею Михайловичу с Афона, куда были переправлены православные ценности после падения Византии. По второй – икону привезли прямо из Константинополя в дар от настоятеля тамошнего Иерусалимского подворья.

Ну вот, для первого знакомства, пожалуй, достаточно. Глеб решил, что для полноты информации, не откладывая, посетит государственные архивы, а заодно постарается привлечь к этому историческому расследованию своих студентов. Это было бы весьма кстати для будущих историков. Он снова потянулся к граппе, но после секундных колебаний все же вернул бутылку на привычное место в шкафу.

Наутро стало понятно, что весна наконец собралась продемонстрировать всем и каждому, кто в доме хозяин. Можно сказать, стукнула кулаком по столу. И, между прочим, добилась своего. Москвички, истомленные суровой полугодичной необходимостью прятать свои прелести под ненавистной верхней одеждой, решительно вознамерились сказать вынужденной зимней скромности твердое «нет». Длина их юбок как по волшебству изменилась строго в обратной пропорции к объявленному Росгидрометом росту температуры. А огонь в глазах, многократно отраженный в мужских взглядах, набрав мощь лазера, без труда пробивал бреши в сердцах встречных кавалеров, еще не успевших задраиться в сезонную броню.

Окружающая природа, как бы оправдывая свое женское начало и будто подчиняясь какому-то извечному оргастическому ритуалу, за компанию впала в майскую истерию. Бесстыдно распустив почки и набухнув, где можно и где нельзя, она всем своим видом показывала, что в любой момент готова откликнуться на витающий в воздухе призыв к всеобщему промискуитету, распутно приоткрыв свое ненасытное лоно семенам новой жизни.

Особенно остро пьянящее дыхание грядущего тепла ощущалось в уютном парке, два с половиной века назад разбитом в Сокольниках по проекту самого Растрелли, вокруг величественного сооружения из красного кирпича, некогда носившего высокое имя Загородного дворца Елизаветы Петровны.

Чего только не повидал этот выщербленный временем красный кирпич. Бывало, дворец использовался под казармы и на долгие годы наполнялся эхом караульных и чеканным шагом марширующих войск. Случалось и так, что здание десятилетиями подремывало в тишине, приютив в своих стенах почти неслышную общину сестер милосердия. А в иные времена оно и вовсе пустовало. И вот в один прекрасный день часть дворца отдали Государственному научно-исследовательскому институту реставрации. Именно туда, вдыхая напоенный забытыми за зиму ароматами воздух и улыбаясь дефилирующим навстречу красоткам, шагал по аллее старого парка капитан Лучко.

В подъезде его уже поджидали коллеги. Оставив их в курилке, капитан прямиком направился к директору.

Судя по цвету лица и легкому тремору конечностей, Алексей Степанович Шейнин, вот уже двадцать лет бессменно руководивший ГосНИИРом, был в курсе того, что похитители предъявили кремлевской охране подлинные бланки, заверенные печатью его института.

– Хоть убейте, не пойму, как это могло произойти! – схватился за голову Шейнин, даже не дослушав до конца первый вопрос капитана.

– Я здесь именно затем, чтобы разобраться, – как можно более спокойным тоном заверил директора Лучко.

– Да, да, мы тоже сделаем все от нас зависящее, – усердно закивав, затараторил Шейнин.

– У вас есть подозрения насчет того, кто мог это совершить?

– Что вы! Откуда?

– Тогда давайте начнем с тех, кто мог иметь доступ либо к бланкам, либо к печати.

– Да, конечно.

Шейнин нажал кнопку на пульте. В динамике послышался приятный женский голос:

– Слушаю, Алексей Степанович.

– Зайдите, пожалуйста.

Через пару секунд в кабинет вошла молодая женщина, окутав капитана густым запахом духов. Шейнин указал на кресло. Женщина послушно села.

– Это Елена Гуляева. Мой секретарь. Обычно все документы хранятся у меня в сейфе. Но иногда, отлучаясь, я оставляю запасные бланки у нее. Мало ли что.

Услышав эти слова и, видимо, смекнув, к чему они могут привести, секретарша тут же принялась безудержно рыдать. Отпоив ее водой из старомодного графина, Лучко выяснил, что пластиковая папка с двумя запасными бланками, на всякий пожарный хранившимися у нее в столе, исчезла примерно два месяца назад. Кто-то, похоже, готовился к похищению загодя и весьма основательно.

– А кто имел возможность украсть документы?

– Да кто угодно. Я могла отлучиться на обед…

– Не заперев кабинет или хотя бы стол? – возмутился Шейнин.

Секретарша снова засопела покрасневшим носом.

– Ну а кто крутился в приемной чаще других? – почти ласково поинтересовался капитан.

– Директор, – злобно зыркнув на шефа, всхлипнула секретарша.

Руки Шейнина задрожали пуще прежнего.

– А кроме него? – попытался разрядить обстановку Лучко, уже дав себе слово, что остальных сотрудников он и его помощники допросят с глазу на глаз.

– Никто вроде.

– Так «никто» или «вроде»? – уточнил капитан.

Вместо ответа женщина скривила рот и снова прикрыла глаза платком.

– К Елене Петровне на огонек иногда заглядывают молодые сотрудники, – с готовностью проинформировал следователя Шейнин.

– Вот как? А поконкретней?

Вооружившись карандашом и записав пару фамилий, Лучко попросил директора выделить его группе три комнаты для опроса сотрудников института и предоставить полный список всех работников.

– Для начала всего-навсего поговорим, – пояснил капитан, не вдаваясь в неприятные подробности, например, о том, что Дед уже заранее дал добро на использование в дознании любых средств, вплоть до полиграфа, если понадобится.

По распоряжению Лучко всех сотрудников института развели по трем комнатам, в каждой из которых их ждал разговор с очередным следователем. Сам же капитан постоянно перемещался из кабинета в кабинет, то лишь слушая, то подключаясь к разговору. Его задачей в первую очередь было не столько выявить несоответствия в показаниях, сколько засечь едва уловимые признаки волнения или беспокойства опрашиваемого. А в том, что злоумышленник или его сообщники где-то здесь, рядом, капитан нисколько не сомневался.

Поток сотрудников стал редеть только ближе к концу третьего дня. В очередной раз перейдя из кабинета в кабинет, Лучко застал коллегу за беседой с броско одетым молодым человеком. Заглянув через плечо оперативника, следователь прочитал, что фамилия допрашиваемого была Пышкин. Пышкин? Не один ли из тех, кто, по образному выражению директора, захаживал на огонек к Гуляевой? Капитан сверился со списком. Точно. Надо приглядеться к нему повнимательней.

– Сергей… э-э… Николаевич, а вы хорошо знакомы с Еленой Гуляевой? – вклинился в разговор Лучко.

– С секретарем директора? Да кто же ее не знает.

Было заметно, что, несмотря на напускную вальяжность и равнодушие, этот симпатичный светловолосый парень явно чувствовал себя не в своей тарелке.

– Скажите, вы поддерживаете контакт с Гуляевой вне института?

Молодой человек замотал головой. Пожалуй, даже чуть-чуть энергичнее, чем следовало бы.

– Нет, нет, что вы. Мы общаемся только и исключительно на работе.

«Это будет несложно проверить», – мелькнуло в голове у капитана.

– Позвольте уточнить, вы общаетесь только «на» работе или только «по» работе? – переспросил Лучко, нарочно выделив голосом предлоги.

– Только «на», – раздраженно уточнил Пышкин.

«Врешь ведь, как пить дать», – подумал следователь, испытующе всматриваясь в собеседника, и объявил:

– Ну хорошо, на сегодня вполне достаточно.