Энни из Грин Гейблз

Глава 2. Сюрприз для Мэтью Катберта

Мэтью Катберт и гнедая кобыла благополучно преодолели восемь миль до Брайт Ривера. Хорошая дорога пролегла вдоль фермерских построек; время от времени коляска проезжала то мимо немногочисленных бальзамических пихт, то спускалась в низины, где дикие сливы стояли в цвету, как в лёгкой дымке. Воздух был напоён сладким ароматом яблоневых садов; а, между тем, «птички пели так, словно лето продлится всего лишь один день»…

Мэтью нравилось ехать так, как ему заблагорассудится, кроме тех моментов, когда он встречал на своем пути женщин и вынужден был кивать им в знак приветствия, не зависимо от того, знакомы они ему или нет: таков обычай на Принс-Эдвард-Айленде.

Мэтью побаивался всех женщин за исключением Мариллы и миссис Линд; у него возникало неприятное ощущение, что эти таинственные создания втайне посмеиваются над ним. Возможно, отчасти он и оказывался прав, полагая, что это так, ибо выглядел чудаковато. Нескладный, с длинными волосами серо-стального цвета, ниспадавшими на сутулые плечи, с длинной темно-каштановой бородой, которую отпускал лет с двадцати… В общем и целом, в двадцать он выглядел так же, как в шестьдесят, и только волосы в его шестидесятилетнем возрасте уже почти утратили свой металлический отлив.

Когда он прибыл в Брайт Ривер, там не было информации о каких-либо поездах вообще. Он подумал, что ещё слишком рано, привязал лошадь во дворе небольшого брайтриверского отеля и пошёл к зданию станции. Длинная платформа была почти пустынна; за исключением лишь одного живого создания – маленькой девочки, примостившейся на груде кровельной драни – на ней никого не было. Мэтью, сразу заметивший девочку, поспешно обошёл её, стараясь не смотреть на дитя. А если б он отважился взглянуть, то несомненно не мог бы не заметить на её лице напряжённого выражения и даже некоторое отчаяние. Она сидела в ожидании кого-то или чего-то; и поскольку делать больше было нечего, старалась изо всех сил сидеть и ждать.

Мэтью наткнулся на запиравшего билетную кассу начальника станции, которому не терпелось скорее вернуться домой к ужину. Мэтью осторожно высказал предположение, что вероятно скоро следует ожидать прибытия полушестичасового поезда.

– Да он же прибыл полчаса тому назад! – удивленно молвило это ответственное должностное лицо. И для вас специально высадили одного пассажира – маленькую девочку. Она сидит там – на груде драни… На мое предложение подождать в комнате ожиданий для дам, она важно ответила, что предпочитает оставаться снаружи. «Здесь больше простора для воображения», – заявила она. Ну и штучка, скажу я вам!»

– Но я жду вовсе не девочку, – смущенно пробормотал Мэтью. – Я приехал за мальчиком. Он должен быть здесь. Мы надеялись, миссис Спенсер привезёт его для нас из Новой Шотландии…

Начальник станции присвистнул.

– Полагаю, здесь какая-то ошибка, – сказал он. – Миссис Спенсер сошла с поезда вместе с этой девочкой и сдала её мне из рук в руки. Сообщила, что вы и ваша сестра забираете её из сиротского приюта, и что сейчас вы будете вместе с ней. Вот и всё, что мне известно. И здесь поблизости не прячется ни одна другая сирота…

– Не понимаю, – беспомощно развёл руками Мэтью, сожалея, что Мариллы нет рядом, чтобы прийти на выручку.

– Вы бы лучше расспросили девочку, – беззаботно предложил начальник станции. – Уверен, уж она-то сможет объяснить. У неё острый язычок, это точно. Может быть, мальчишек того сорта, какого вам хотелось, не было!» С этими словами он, тщетно борясь с чувством голода, заторопился восвояси, и злополучному Мэтью пришлось действовать в одиночку. Ему легче было бы взять за грудки молодого льва в клетке, нежели приблизиться к девчонке – странной девчонке – девчонке из приюта – и потребовать у неё ответа, почему она – не мальчик? Мэтью тяжко вздохнул, развернулся на месте, собираясь с духом, и медленно поплёлся по платформе к девочке, которая не спускала с него глаз с тех пор, как увидела, и сейчас, не отрываясь смотрела на него. Мэтью же на неё не смотрел, а если бы даже и взглянул ненароком, то не смог бы понять, кто перед ним.

Обыкновенный наблюдатель заприметил бы, что ребенок – лет одиннадцати – одет в слишком короткое, слишком тесное полушерстяное платье отвратительного желтовато-серого цвета. На голову ей нахлобучили коричневую, бесформенную бескозырку, из под которой выбивались и падали на спину толстые косички определенно рыжего цвета. Её личико – маленькое, бледное и худое – густо покрывали веснушки; рот казался большим, как и глаза, которые в зависимости от освещения и настроения, становились то зелёными, то серыми.

Всё это не укрылось бы от обыкновенного наблюдательного человека; сверхнаблюдатель же добавил бы к этому списку острый, резко очерченный подбородок, и что глаза – живые и одухотворённые, рот – чувственный и выразительный, а лоб – широкий и высокий. Короче, наш проницательный экстра-наблюдатель, возможно, пришёл бы к заключению, что неординарная душа населяет это тело – тело бедствующего ребёнка-женщины, которого так нелепо стеснялся Мэтью. Он, однако, всячески оттягивал выполнение тяжёлой повинности – вступления в разговор. Ибо как только девочка пришла к выводу, что он и есть тот человек, который забирает её, она поднялась и тоненькой, коричневой ручонкой вцепилась в ручку потёртого, старенького саквояжа; остальное она предоставляла ему.

– Полагаю, мистер Мэтью Катберт с Грин Гейблз это вы? – спросила, наконец, она особенным, чистым и приятным голосом. – Очень рада вас видеть! Я, было испугалась, что вы не придёте за мной… Представьте, какие картины того, что могло бы воспрепятствовать вашему приезду, рисовало моё воображение! Я уже подумывала обустроить себе ночлег, вскарабкавшись вон на ту огромную дикую вишню по другую сторону просёлочной дороги… Я не боюсь! И потом это ведь классно, – провести ночь под белоснежным покрывалом лепестков такой вот вишни, в лунном сиянии, не правда ли? Вы никогда не представляли себя, живущим в мраморных залах? Нет? Знаете, я вовсе не сомневалась, что вы приедете за мной если не сегодня вечером, то уж точно завтра утром.

Мэтью неуклюже взял за руку эту худышку; к тому времени он уже успел опомниться. Не мог он сказать вот этому дитя с сияющими глазами, что произошла ошибка. Лучше привезти её домой, и пусть Марилла сама сделает это. О том, чтобы оставить её в Брайт Ривере, не могло идти и речи. Мало ли, какая ошибка совершена, – все вопросы-ответы подождут до возвращения в Грин Гейблз.

– Мои извинения за то, что опоздал, – кротко сказал он. – Идёмте со мной… Лошадь ждёт во дворе. Позвольте ваш саквояж.

– О, да я донесу его! – с воодушевлением откликнулся ребёнок. – Он совсем не тяжёлый. В нём все мои сокровища, но он лёгкий, как пух. К тому же, если его не нести, как нужно, у него вываливается ручка; так что лучше его понесу я, потому как знаю некоторые хитрости обращения с ним. Это – допотопный саквояж. О, какое счастье, что вы пришли, хотя неплохо было бы поспать на той дикой вишне!.. Мы поедем далеко, ведь так? Миссис Спенсер говорила, расстояние около восьми миль. Я даже рада: люблю езду! Как здорово, что я буду жить с вами! Теперь я – ваша. А раньше я была ничья… но приют – это самое худшее из всего! Я провела в нём лишь четыре месяца, но и этого оказалось достаточно!.. Возможно, вы не сможете понять, что это такое. Это ещё хуже, чем вы себе представляете. Миссис Спенсер выговорила мне за то, что я так отзываюсь об этом заведении, но… вовсе я не испорченная! Впрочем, легко поступать плохо, не подозревая об этом, – что правда – то правда. В общем, он не плохой, этот народец в приюте. Но только для игры воображения там маловато места. Может в других приютах его и больше. А как здорово сочинять разные небылицы о них! Например, кто знает, а вдруг девочка, сидящая рядом со мной – дочь настоящего графа, похищенная в младенчестве злой няней, которая отошла в мир иной, так и не успев исповедаться?! Я бодрствовала все ночи напролёт, потому что днём времени у меня не хватало, чтобы выдумывать подобные истории. Полагаю, поэтому я такая худая… Я ведь… просто тощая, не так ли? Кожа да кости! Люблю представлять себя эдакой в теле, с ямочками на локтях, словом, приятной полноты…

Юная леди окончила на этом свою речь, отчасти потому что у неё от ходьбы перехватило дыхание, а отчасти потому, что они приблизились к коляске. Она не произнесла больше ни единого слова, пока они не выехали из посёлка. Они ехали по маленькому крутобокому холму, причём дорога настолько глубоко взрезала его, что земляные борта на несколько футов возвышались над их головами. А кругом росли дикие вишни и стройные белые берёзки.

Девочка протянула руку и сломала веточку дикой сливы, касавшуюся коляски.

– Разве она не прекрасна? О чём вы думаете, глядя на это склонившееся к нам дерево? Всё точно из белого кружева? – спросила она.

Ну, я не знаю… – пробормотал Мэтью.

Но почему же? О наряде невесты, конечно! И о ней самой, ведь это дерево – будто невеста, всё в белом и в лёгкой, почти прозрачной… фате! Никогда не видела ничего подобного, но ведь представить себе можно всё! Я, конечно, и не надеюсь когда-нибудь стать невестой. Я ведь такая невзрачная, кто же захочет на мне жениться? Разве что, какой-нибудь иностранный миссионер. Мне кажется, иностранные миссионеры не слишком разборчивы… Но всё же я не теряю надежды, что когда-нибудь на мне окажется вот такое же белое платье! Это – мой идеал земного блаженства! Ну и… я просто обожаю красивые наряды. А их у меня, сколько я себя помню, никогда не было. Да и вперёд незачем забегать, ведь правда? В конце концов, можно представить себе любой наряд. Сегодня утром, когда я покидала приют, мне стало ужасно стыдно за себя, потому что пришлось одеть это противное полушерстяное платье. Вы знаете, это сейчас как бы униформа нашего приюта. Один торговец из Хоуптауна безвозмездно передал приюту прошлой зимою три сотни ярдов полушерстяной ткани. Ходили слухи, что он просто не мог продать её, но, думаю, это было сделано от чистого сердца. Когда мы сели в поезд, я чувствовала себя так, словно все вокруг меня жалели! Но сразу же заработало воображение и одело меня в красивейшее бледно-голубое платье из шёлка. Надо же всегда представлять что-нибудь стоящее! Воображение моё живо нарисовало широкополую шляпу с перьями, золотые часы, детские перчатки и ботиночки. И всё это было на мне! Понарошку, конечно… Всю дорогу меня не покидало приподнятое настроение, и поездка приносила удовольствие. Во всём своём величии я доехала до острова. Даже на судне меня ничуть не мутило. И миссис Спенсер – тоже, хотя обычно её всегда тошнит. Она сказала, что для этого нет времени, поскольку она обязана приглядывать за мной, чтобы я не свалилась за борт. Она сказала, что мне запрещается разгуливать по судну там и сям. Но если это предотвращает её «морскую болезнь», почему бы и не побродить по нему?! А ещё мне хотелось впитать в себя как можно больше впечатлений, пока я на борту. Вдруг иной возможности и не представится? Ах, сколько же вишен в цвету! Этот остров – просто процветает! Я уже в него влюбилась; и какое счастье здесь жить! Всегда слышала со всех сторон, что Принс-Эдвард-Айленд – красивейшее место в мире. Я воображала, что живу на нём, но в действительности… даже и не мечтала, что это когда-нибудь произойдёт. Чудесно, когда то, что рисует воображение, становится реальностью, не правда ли?… А те красные дороги очень забавны. Когда мы сели в поезд на станции Шарлотта-Тауна, и начали мелькать эти красные дороги, я спросила миссис Спенсер, почему они такие.

Но она ответила, что понятия не имеет, и вообще, с неё довольно вопросов на сегодня. А их было, по её скромным подсчётам, не менее тысячи. В общем, по-моему, эта цифра не слишком преувеличена. Но всё-таки, как докопаться до истины, если не задавать вопросов?… Так что же делает эти дороги красными?

– Ну, я не знаю, – протянул Мэтью.

– Над этим стоит подумать на досуге. На свете столько всего неизведанного, над чем нужно поразмыслить! Счастье – жить в таком интересном мире!.. Каким скучным бы он казался, не будь в нём неизвестного! Уж тогда точно не осталось бы места для воображения. Но… не много ли я болтаю? Люди вечно делают мне замечания. Может, вы предпочитаете, чтобы я молчала? Только скажите, и я сейчас же прекращу разговоры! Я могу остановиться, когда нужно, хотя это и очень трудно.

Мэтью, к своему изумлению, с большим удовольствием слушал девочку. Как и большинству тихонь, ему нравились речистые люди, когда те болтали сами по себе и не втягивали и его в разговор. Но он не ожидал, что ему придётся по душе общество маленькой девочки. Женщины достаточно плохи во всех отношениях, а девчонки – ещё хуже. Он терпеть не мог их манеру робко обходить его стороной, бросая косые взгляды, как если бы опасались, что он слопает их, стоит им только рот раскрыть. Эти благовоспитанные трусихи жили в Эвонли… Но маленькая веснушчатая плутовка сильно отличалась от них, и хотя следить за быстрым ходом её мыслей медлительному Мэтью было тяжеловато, он с удовольствием слушал это щебетание.

– Говорите столько, сколько тебе заблагорассудится, – сказал он этой малышке, как всегда кротко.

– О, я так рада! Я знала, что нам понравится быть вместе. Такое облегчение говорить, когда кто-то тебя слушает! И когда этот кто-то не подчеркивает всякий раз, что дети должны быть видны, а не слышны… Мне говорили это миллионы раз, стоило лишь только завести беседу! И люди смеются надо мной, ведь я употребляю «взрослые» слова. Но если у кого-либо большие идеи, он должен использовать звучные слова. Правильно?

– Ну, с этим нельзя не согласиться, – кивнул Мэтью.

– Миссис Спенсер заявила, что мой язык, должно быть, без костей… Какие уж там «кости»; но он свободен, к сожалению, лишь впереди… Миссис Спенсер упомянула, что название вашей усадьбы – Грин Гейблз. Я всё выспрашивала у неё, что это за место. И она сказала, что там кругом деревья. Я просто просияла! Обожаю деревья! А вокруг приюта росло всего-то несколько чахлых кустов, и больше – ничего. Эти кусты, а может это были и жалкие деревца, сами выглядели, как сиротки… Я даже плакала при виде их, и говорила: «Ах вы, бедняжечки! Если бы вы росли в огромном лесу, среди других деревьев и мхов, и колокольчиков, – многие растения нашли бы приют на ваших корнях, ручеёк бежал бы рядом, птицы пели бы в ваших кронах, – вот тогда вы бы выросли! Но здесь вы не можете. Я знаю наверняка, как вы себя чувствуете, деревца!» Мне жаль было расставаться с ними сегодня утром. Я так к ним привязалась! Кстати, а ручей течёт где-нибудь неподалёку от Грин Гейблз? Забыла задать этот вопрос миссис Спенсер.

– Ну, есть один, внизу, рядом с домом.

– Фантастика! Всегда мечтала жить у ручья! Но… никогда не думала, что мечта осуществится! Ведь мечты не часто становятся явью, не так ли? Не правда ли было бы здорово, если бы они сбывались? Сейчас я чувствую себя почти счастливой. Почему «почти»? Взгляните, какого цвета это!» – Она закинула одну из своих блестящих кос через худенькое плечо и подняла кончик её прямо к глазам Мэтью, который не слишком хорошо разбирался в цветах и оттенках дамских локонов, но в этом случае никаких сомнений не возникало.

– Рыжего, не так ли? – сказал он.

Девочка перебросила косу за спину со вздохом, исходившим откуда-то из глубины души и вырвавшемся наружу, унося с собою, казалось, все скорби человечества…

– Д-да, она рыжая, – сказала девочка обречённо. – Теперь Вы понимаете, отчего я не вполне счастлива. У всех рыжих одна проблема – в том, что они рыжие! Другое меня мало волнует: веснушки, зелёные глаза, худоба… Я могу стереть их из своего воображения. И представить, что цвет лица у меня – как цвет лепестков розы, а глаза – как звёзды, к тому же фиалковые… Но вот огненные волосы мои никак не хотят стираться из воображения. Я стараюсь изо всех сил и говорю себе: «Теперь у меня чёрные, великолепные волосы цвета воронова крыла». Но в то же время я точно знаю, что они – рыжие, и это разбивает моё сердце! Этот «крест» я пронесу через всю свою жизнь… Однажды мне попался роман о девушке, которая тоже несла свой крест, но дело было отнюдь не в рыжих волосах: она была слишком красива! Её косы отливали чистым золотом, а чёлка касалась алебастрового лба. Вы не знаете, как это понимать – «алебастрового лба»? Не могу найти ответа на этот вопрос. А вы не знаете его?

– Ну, вообще-то, боюсь, что нет, – сказал Мэтью. У него начиналась головная боль… Он чувствовал себя точно так же, как однажды в дни «бурной молодости», когда знакомый парнишка затащил его на карусель во время пикника.

– Ну, что бы это ни было, это было нечто хорошее, потому что она отличалась небесной красотой. Вы можете представить, как это – чувствовать себя красоткой?

– Н-нет, не могу, – признался Мэтью чистосердечно.

– А я могу! Я часто это делаю! Если б вам предоставили выбирать, кем бы вы хотели быть – совершенным красавцем умницей или человеком ангельской доброты?

– Ну? теперь уж я и впрямь не знаю.

– Вообще-то, я тоже. Невозможно сделать выбор. Да и какая разница, если ни красавицей, ни умницей я никогда не стану. И я – не ангел, – говорит про меня миссис Спенсер. Она мне сказала… ой, мистер Катберт! Мистер Катберт!! Мистер Катберт!!!

Конечно, миссис Спенсер говорила совсем другое. Нет, ребёнок вовсе не вывалился на землю, да и Мэтью не позволил бы себе отколоть какой-нибудь «номер». Просто они описали дугу на коляске и перед их глазами предстало «авеню».

«Авеню», как называли эту часть дороги жители Нью-Бриджа, протянулось на четыреста-пятьсот ярдов и представляла собой своеобразный «остров», весь засаженный яблоневыми деревьями. «Авеню» основал несколько лет назад один эксцентричный пожилой фермер. Белые лепестки словно слились, образуя единый, благоухающий «полог» над этим садом. А под «пологом» разливался багровый закатный свет, и солнце, дарившее последние отблески уходящему дню, напоминало гигантскую розетку соборного придела.

Красота эта, казалось, глубоко потрясла девочку. Она откинулась назад в коляске, сжала пальцы тоненьких рук, и подняв повыше голову, восторженно пожирала глазами всё это «белое великолепие». Даже тогда, когда они миновали чудесное место и преодолевали длинный спуск к Нью-Бриджу, она сидела, не подавая признаков жизни. На её лице всё ещё сияло восхищение, и когда она смотрела вдаль, на зажжённый закатом запад; перед её глазами, на этом волшебном фоне, чередой проходили видения… Через Нью-Бридж, маленький, полный суеты городок, в котором собаки заливались лаем им вслед, мальчишки улюлюкали, а из окон выглядывали всякие забавные физиономии, проехали всё так же молча.

Позади остались ещё три мили – ребёнок хранил молчание… Очевидно, девочка могла делать это с тем же энтузиазмом, как и когда говорила.

– Полагаю, вы очень устали и голодны, наверно, – рискнул, наконец, нарушить затянувшуюся паузу Мэтью, приписывая внезапный «приступ немоты» только этим двум причинам, – другое, просто не могло прийти ему в голову, – но нам осталось совсем не много! Всего около мили!

Она вышла из своей глубокой задумчивости и глубоко вздохнула; взгляд её был затуманенным: душа её всё ещё спускалась со звезд…

– О, мистер Катберт, – прошептала она. – То место, которое мы проехали-то, белое место – что это было?

– А, должно быть, вы это об «авеню», – протянул Мэтью после секундного размышления. – Да, красивое местечко.

– Красивое? Не то слово! И даже не просто великолепное, а – чудесное! Единственное из всего того, что я видела, превосходящее моё воображение. Я получила полное удовлетворение! – Она положила руку на грудь. – Я словно в состоянии опьянения! Но это – приятно! Когда-нибудь вам приходилось чувствовать себя подобным образом, мистер Катберт?

– Ну, сейчас я что-то не могу вспомнить.

– Со мной такое частенько происходит. Когда я встречаю нечто, воистину прекрасное! Но они не должны называть то место «авеню». Это ничего не значащее имя. Они должны дать ему другое название. Ну, скажем, э… Белоснежный Путь Восторга. Не правда ли, очень образно? Когда мне не нравятся названия мест или имена людей я всегда придумываю что-нибудь своё, и с тех пор только так их и называю. Одну девочку в приюте звали Генсиба Дженкинс, но я всегда представляла её с другим именем, как Розалию де Вере́. Остальные пусть называют то место «авеню», но для меня оно навсегда останется Белоснежным Путём Восторга. Так нам действительно осталась только миля? Я и рада и не рада этому. Не рада, потому что путешествие было таким хорошим, а мне всегда жаль, хотя я и знаю, что всё хорошее когда-нибудь кончается. Конечно, в один прекрасный день ты можешь увидеть что-нибудь и получше, но это ещё не факт. В любом случае, так плохо расставаться с хорошим! Ведь правда?… Но я рада тому, что мы вскоре окажемся дома! С тех пор, как я себя помню, у меня никогда не было настоящего дома. Мысль о том, что я буду жить дома, снова опьяняет меня. Как же это чудесно!

Они въехали на гребень холма. Внизу виднелся длинный, со своеобразными «излучинами», пруд, который скорее напоминал реку. С начала моста, перекинутого через этот пруд, открывался вид на его дальний песчаный крутой берег. Эта своеобразная «пограничная полоса» холмов совершенно янтарного цвета, отделяла пруд от синевшего внизу морского залива; на водной поверхности мелькали цветовые пятна самых разнообразных оттенков; цвета крокуса и розы внезапно сменялись светло-изумрудными и такими, для которых, кажется названий ещё и вовсе не найдено. Аппендикс пруда, неподалёку от моста, вдавался в пихтово-кленовый лесок, сумрачные тени которого придавали неспокойной поверхности воды тёмный цвет. И здесь, и там длинные сливы склонялись к пруду с берега, точно стоявшие на цыпочках девушки в белых одеждах, залюбовавшиеся своим отражением. В заболоченной части пруда мощным, сладкоголосым хором пели лягушки. Среди яблоневого цвета в саду, на холме, виднелся серый домик, и хотя ещё достаточно не стемнело, свет струился из одного из его окон.

– Это пруд Берри, – сказал Мэтью.

– Думаю, такое название ему не подходит… Сейчас придумаю что-нибудь… гм… например, Озеро Сверкающих вод. Да, пожалуй, это то, что надо. Я узнаю это по трепету. Когда имя правильное, я вся начинаю трепетать. А Вы когда-нибудь трепещете перед чем-нибудь?

Мэтью задумался. – Ну да, бывает, меня аж в дрожь бросает, когда я вижу, как мерзкие белые личинки копошатся среди огуречных грядок… Не выношу один вид их!

– О, не думаю, что дрожь эта одной природы с моей. А вы полагаете, это не так? Разве могут личинки сравниться с озёрами?! Но почему же другие называют это озеро «прудом Берри»?

– Я считаю потому, что мистер Берри проживает вон в том доме. Название его усадьбы – «Очард Слоуп» («Фруктовый сад на склоне»). Если б не тот огромный куст позади домика, вы смогли бы увидеть отсюда Грин Гейблз. Но мы проедем мост, и дорога завернёт. А вообще, осталось полмили отсюда.

– А у мистера Берри есть девочки? Ну, не такие уж маленькие, – моего возраста?

– Да, есть одна. Её зовут Диана.

– О, – затаив дыхание, прошептала она, – какое прекрасное имя!

– Право, не знаю. По-моему, в нём есть что-то варварское. Я бы предпочёл такие деликатные имена, как Джейн или Мэри, или что-то вроде того. Но когда родилась Диана, у Берри столовался один школьный учитель, так что они предоставили ему назвать девочку.

– Хотелось бы, чтобы где-нибудь поблизости тоже находился какой-нибудь учитель, когда родилась я… О, мы едем по мосту!.. Зажмурю-ка я покрепче глаза. Боюсь езды по мостам. Не могу отринуть от себя роковой образ… мне видится, как мы подъезжаем к середине моста, а он вдруг складывается, как перочинный ножик, и вместе с нами… Так что я уж лучше закрою глаза. Но на середине моста я их открою, и всегда буду открывать, так как мне хочется увидеть, как он сложится, если сложится… Какой забавный звук он издаст при этом, наверное! Свист или что-то вроде того. И мне бы это понравилось. Разве не здорово, что на свете множество всего такого, что мы любим?!.. Так, мы приехали. Надо оглянуться назад. Спокойной ночи, дорогое Озеро Сверкающих вод! Я всегда желаю, словно людям, спокойной ночи тем вещам или местам, которые люблю. Думаю, им это нравится. Вот и озеро будто улыбается мне!

Когда они въехали на холм и завернули за угол, Мэтью сказал: – Ну вот, мы почти дома. Вот там – Грин Гейблз.

– О, не показывайте мне, – быстро перебила она его, хватая за поднятую было руку и, зажмуриваясь, как если бы она не видела его жеста. – Попробую угадать! Знаю, у меня это получится.

Она открыла глаза и оглянулась вокруг. Они вновь оказались на гребне холма. Солнце уже село за горизонт, но окрестности всё ещё хорошо просматривались, освещённые последним отблеском заката. На западе темнел высокий шпиль собора на фоне пурпурного закатного неба. Внизу виднелась лощина, а за ней она увидела пологий склон, по которому были рассеяны аккуратные фермы. Детский взор заметался по ним, полный надежды и лёгкой грусти. В конце концов, он остановился на далеко расположившемся слева от дороги матово-белом доме с садом в белом цвету, на фоне темневшего леса. Над ним, на юго-западе, в кристально чистом небе светилась алмазным светом путеводная звезда надежды и счастья…

– Вот она, не так ли? – воскликнула девочка, показывая жестом руки усадьбу.

Мэтью довольно подхлестнул вожжами кобылу.

– Молодец, вы отгадали! Но, полагаю, миссис Спенсер описала её вам.

– Да нет, вовсе она этого не делала. Всё, что она мне рассказывала, могло бы быть отнесено к любой другой усадьбе. Я не имела точного представления о том, как она выглядит. Но стоило мне её увидеть, я поняла – это мой дом! О, не снится ли мне всё это? Знаете, моя рука повыше локтя, должно быть, вся посерела от синяков. Столько раз я уже щипала себя в течение сегодняшнего дня! Всякий раз, когда у меня вдруг начинало ныть в груди из-за боязни, что я вижу сон; я делала это до тех пор, пока не сообразила, что пусть уж лучше он мне снится, как можно дольше. И я прекратила себя щипать. Но всё это – не сон, и мы почти дома!

Восторженно вздохнув, она вновь впала в молчание. Мэтью неловко пошевелился. Хорошо, что это всё-таки не он, а Марилла вынуждена будет сказать этому «Гаврошу в юбке», что напрасно она надеялась найти здесь свой дом. Они проехали Линдз Холлоу – лощину миссис Линд, – на которую уже спустились сумерки. Но ещё не было достаточно темно, чтобы миссис Линд не смогла увидеть со своего пункта наблюдения у окна, как они въезжают на холм. Вот уже проехали достопамятную дорожку Грин Гейблз. Когда они прибыли в усадьбу, Мэтью поймал себя на том, что с непонятной для него самого удвоенной энергией, представил себе неотвратимый откровенный разговор с девочкой. Нет, он не думал ни о Марилле, ни о себе, ни обо всех тяготах ситуации, в которой они оказались. Он словно сам переживал горькое разочарование, которое неминуемо испытает эта девочка. Когда он живо представил себе, как погаснет восторг в этих глазах, у него возникло неприятное чувство, как если бы он готовился принять участие в убийстве. Подобные ощущения всегда присутствовали, когда он должен был зарезать ягнёнка или телёнка, или любое другое невинное создание. Они вошли во двор, когда стало уже совсем темно, наступая на упавшие то там, то здесь шелковистые тополиные листья.

– Послушайте, как деревья разговаривают во сне, – прошептала девочка, когда они поднимались по ступенькам. – Ах, какие прекрасные, должно быть, эти сны!

Затем, прижимая к себе «все сокровища мира», уместившиеся в саквояж, она последовала за Мэтью в дом.