Енох

Ефим Евгеньевич Сорокин

ЕНОХ

повесть

1. Его тело наливалось тяжестью, и вечерний, пропитанный изморосью воздух уже не выдерживал поступи. Путник тяжело пошел по земле. Он все еще не мог понять, куда и зачем идет. Мешал сосредоточиться свет, но он не оскорблял ни сердца, ни разума. Свет мягко просачивался сквозь них. Отвесная скала, на которую человек то и дело натыкался плечом, казалась полупрозрачной, и думалось, сквозь нее можно пройти, нарушив ее твердокаменность, точно отражение на водной глади. Но боль в плече свидетельствовала об обратном.

Человек остановился у каменной стены, будто выросшей из скалы, и долго стоял перед преградой, которая то вздымалась, то ниспадала, следуя неровностям местности. Дом с толстыми стенами, казалось, тоже вырос из скалы. Они были одного цвета - скала и дом, только дом с огоньками в пещерных комнатах выглядел поприветливее. Неподалеку от ворот путник увидел невысокую изящную колесницу. По кожаному пологу над богато украшенным кузовом мягко постукивал дождь. Он убаюкал возницу. Голова в медном шлеме склонилась на грудь, закрытую панцирем из медной чешуи. Возница спал так крепко, что нога в ботинке на шнуровке соскользнула с подножки, и дождь мочил обувь. Что-то подсказывало путнику, что колесницы здесь быть не должно. У строгих задумчивых скал она выглядели инородно. Лошади всхрапнули, когда путник прошел мимо, и чуть подали назад. Возница мотнул головой, но не проснулся.

Мужчина привычно просунул руку в маленькое отверстие у тяжелой калитки и с усилием отодвинул задвижку с другой стороны. Штырь на бруске к удивлению оказался железным, а не деревянным, как ожидалось. Из-за дома с лаем выскочил вислоухий пес, но тут же завилял хвостом, бросился на грудь человека. Тот улыбнулся и вытер собачью слюну с бороды. Пес мощно терся о ноги путника. Мягкие сполохи света изнутри растворили тянущиеся цепью вдоль скалы конюшни, погреба, загоны для скота. Мужчина зажал виски и долго стоял, чуть покачиваясь взад-вперед. Потом подошел к окну, затянутому прозрачным овечьим пузырем, облокотился на перекладину приставной лестницы.

В комнате с побеленными стенами при свете сальной свечи, у очага, из которого сквозняк выдувал искры, на чурбаках пальмовых бревен сидели мужчина и женщина. Из острых стеблей женщина плела мешок. От шеи до пят она была закутана в ткань белого цвета. Голову ее покрывала плотная шерстяная накидка.

- ...и нет ничего предосудительного, что он добивается руки матери, - говорил мужчина, медленно развязывая на голове тюрбан. - К тому же Тувалкаин очень влиятельный человек в городе, очень влиятельный, Мелхиседека. - Мужчина собрал сзади длинные волосы и привычным резким движением связал их шнурком.

- Твой отец - Енох, может быть, еще жив, - скорее с обидой, нежели с укором возразила женщина.

- Я сам вот этими глазами видел, как отца уносил огромный орел. Они поднялись так высоко, что превратились в точку. После таких полетов не выживают, Мелхиседека!

- Енох, - тихо произнес стоящий у окна путник и осторожно оперся рукой о стену, точно сомневался в ее твердокаменности, будет ли она ему опорой. - Енох. - Имя казалось знакомым.

- Наши мужчины давно спускаются к каинитянкам, - сказала женщина. - Но чтобы каинит просил руки у дочери Сифа!.. - Женщина смутилась и замолчала, сделав вид, что целиком сосредоточилась на плетении мешка.

- Давно пора покончить с этим предрассудком. В конце концов Тувалкаин прав: все мы дети Адама.

- Иногда кажется, Мафусаил, что ты готов преклоняться перед каинитами.

- Это не так! Но к Тувалкаину отношусь с уважением. Бог дал ему дар чувствовать медь и железо. Его стрелы кормят и нас, сифитов.

Горькая улыбка Мелхиседеки немного смутила Мафусаила.

- Разве не Бог питает людей, Мафусаил?

- А разве твой отец и мой дед Иаред не учили тому, чтобы мы не боялись каинитов?.. Не учил ли нас Енох почтительно относиться к вещам, как к творениям Божьим? Не учил ли Енох: раз дал тебе Бог вещь, употребляй ее во славу Божью? Кому плохо от тех удивительных вещей, которые создает своим гением Тувалкаин?

- Енох учил не пристращаться к вещам, не хвалиться своими и не завидовать чужим!

- Не стыди меня, Мелхиседека! Мне самому иногда совестно за свои слова. Прости меня! Я не хотел тебя рассердить.

Мелхиседека опустила недовязанный мешок и ласково и удивленно посмотрела на племянника.

- Еще раз прости меня, - сказал Мафусаил. - Мне почему-то тяжело сегодня, будто приближается что-то... что-то...

- И ты меня прости, Мафусаил! У меня сегодня с утра день был светлый, каких давно не было, и я не заметила, что тебе плохо.

Путник оттолкнулся рукой от стены и под дождем побрел вдоль дома.

- Енох, - прошептал он. Имя казалось близким.

Он остановился у другого окна, за которым просматривалась еще одна комната с побеленными стенами. За дубовым столом во всем белом сидела женщина. Вязанье свое она подставила свету, идущему от большой сальной свечи. По комнате неспеша прохаживался мужчина. Держался весьма осанисто. На нем был широкий нарамник ярко-красного цвета. Передняя лопасть вздымалась на груди. Она была украшена цепью из металла. Имел украшение и широкий кожаный ремень: в виде пряжки с каким-то замысловатым рисунком. Путник отметил, что одежды мужчины, его стриженые волосы и ухоженная борода выглядят так же инородно в этом доме, как колесница у скалы.

- ...То, что не нашли его тела, Сепфора, еще не значит, что Енох жив. С ним могло произойти что угодно. Опять же Мафусаил видел, как орел уносил... какого-то человека. К тому же, Сепфора, ты сама говорила, что Енох был болен.

- Я никогда не говорила, Тувалкаин, что Енох болен, - устало и с чуть уловимой обидой сказала женщина. - Я говорила, что временами было трудно поверить его словам.

Мужчина сильной рукой погладил ежик седых волос.

- Ему мерещились ангелы, которые якобы хотели забрать его на небо. Как это ни жестоко может показаться, но мне кажется, Сепфора, мы должны благодарить богов, что они забрали от нас твоего мужа, чтобы никто не видел его совсем обезумевшим. К тому же... прошло уже много времени... Сейчас я говорю о вещах, которые ты сама себе говорила уже много раз. - Мужчина взял со стола стакан из полого тростника и пригубил.

- Когда Енох говорил об ангелах, он выглядел совершенно нормальным. Он умолял нас поверить ему. Это все, чего он хотел. Он понимал, что поверить его словам очень трудно, почти невозможно. - Сепфора оставила вязанье, сцепила беспокойные пальцы. - Нам надо, надо было ему поверить! Мы оскорбили его своим недоверием! Спрашивали его, точно ребенка: может быть, он видел людей? Может, кто-то из каинитов захотел подшутить над ним? Он говорил, что таких людей на земле нет.

Тувалкаин сделал глоток из стебля, кивнул:

- Да-да... "И лица их блестели, как солнце"?.. Когда землетрясение разрушило наш город и среди каинитов появились ангеловидцы. И поверь, Сепфора, стоило больших трудов вернуть этих людей их семьям. А многие из них до сих пор пребывают в лечебнице, и, если бы ты увидела, до какого состояния они себя довели, ты бы по-другому стала относиться к словам Еноха.

- Он не казался безумным, - не очень уверенно сказала Сепфора. И - с надеждой: - Он казался более благоразумным, чем обычно. И поверь, Тувалкаин, он говорил обычные для сифитов вещи.

- Да-да, - кивал мужчина и, вращая стебель донышком по столу, говорил одновременно с женщиной: "В их глазах был свет. И таких умных глаз нет ни у кого из людей, даже у престарелого Адама. А из уст их исходил огонь, когда они говорили".

- ...и поверь, Тувалкаин, он говорил обычные для сифитов вещи: чтобы не забывали, что ходим пред лицом Божьим, чтобы не оставляли молитвы, чтобы Господь не лишал нас Своих даров. - При этих словах мужчина усмехнулся, но Сепфора не заметила его ухмылки. - Нет, Енох не был безумен.

- Я слышал эту историю, - сказал Тувалкаин, тоном подытоживая разговор. - И нет ничего удивительного в том, что именно после этих видений Енох исчез. Поверь, Сепфора, мне хочется тебя утешить, но лучшее утешение сейчас для тебя - это правда. - Он поднял тяжелую кожаную сумку с красивым железным замком, вынул из нее что-то, завернутое в кожу и материю, и положил на стол. - Это подарки для вашей семьи. Один из них, Сепфора, я привез для тебя. Эти подарки никак не относятся к моему предложению. Ну, если только косвенно, так, что, может, и говорить об этом не стоило. И прошу принять их. Я постарался выбрать их в соответствии с вашими обычаями.

- Я отношусь к вам с большим уважением, Тувалкаин, и для нас большая честь принимать в нашем доме такого человека, как вы. Но... мы прожили с Енохом почти триста лет, прожили и вырастили детей, внуков и правнуков, и, боюсь, мне уже ни с кем не будет так хорошо, как было с Енохом...

Путник у окна услышал блеяние овец. Он мысленно отмерил расстояние до них и побрел на блеяние. Этот бессловесный звук не таил в себе опасности. Яркий сполох света изнутри заставил остановиться. Мужчина коротко, глухо вскрикнул и схватился за виски. Сепфора услышала вскрик и подошла к окну, но в мокрых сумерках ничего не было видно.

Путник снова пошел. Каменная стена уперлась в скалу. Мужчина готов был поклясться, что в скале будет пещера. Когда-то очень давно, казалось, в какой-то другой жизни он сам обнаружил эту пещеру и загнал в нее свое стадо, а потом... Потом рядом с этим местом он, кажется, построил в скале и у скалы дом.

Из пещеры пахнуло теплым овечьим духом, навозным теплом, овцы перепуганно затоптались в глубине хлева. Мужчина обо что-то ударился голенью, нагнулся - нащупал кормушку, выдолбленную из расщепленного молнией дерева. Он точно знал, что кормушка из расщепленного молнией дерева, потому что сам выдалбливал ее. Путник устало в нее повалился. Овцы, постукивая копытцами, несмело подошли к кормушке. Было слышно, как они жуют и отфыркиваются в темноте. Овцы, робея, приближались к человеку. И вот шершавые губы и языки с любопытством облизали бессильно свисающую руку. Путник закрыл глаза и увидел себя...

2. Путник закрыл глаза и увидел себя среди овец, пасущихся на зеленом склоне горы. Он перевернулся на спину и долго лежал, закинув руки за голову, покусывал былинку. Над ним - чистое голубое небо с аккуратными рядками белорунных облаков. И вдруг необъяснимым для пастуха образом чувства его изменились, а про себя он только отметил, что видит то, чего доселе видеть не мог. Все произошло просто, будто он перешел от сна к яви. Облака растворились в ярком свете. Человек приподнялся на локте и прикрыл глаза рукой, хотя в этом не было никакой нужды. В свете растворились и скалы, и горный луг, и овцы. Пастух перестал различать свои руки, но было еще слышно, как блеяли овцы. В испуге вскочил на ноги. Он был как бы слеп, но окружала его не темнота, а свет. И в этом несказанном свете он начинал различать кого-то еще и вдруг увидел двух сынов неба, сотканных из красоты и величия. Кончики их крыльев касались пят. Один из них сказал:

- Дерзай, Еноше! Дерзай в Истине! Господь послал нас к тебе, чтобы мы возвели тебя на небо, как и было обещано. - Ангелы приступили к пастуху. Он отпрянул и закричал:

- Мне страшно!..

3. - Мне страшно! - закричал человек в кормушке и резко сел. Овцы гуртом шарахнулись к стене, и тут же топот копытец стих.

- Еноше, - повторил человек в темноте пещеры произнесенное ангелом имя. - Еноше... - Усталость свалила его, и едва он коснулся спиной дна кормушки, как снова провалился в несказанный свет.

4. - Мы знаем, что тебе страшно, - сказали ангелы. Их слова выходили как бы огнем из их уст. - Твои грехи пугают тебя при нашем приближении. А нам дан другой образ, чтобы взять тебя от земли.

Енох увидел перед собой свои руки с растопыренными пальцами. Беспомощным жестом он пытался защитить себя от ангелов. Он снова увидел облака в голубом небе, услышал блеяние овец. Тень скользнула по склону - одна, другая. Овцы сбились в плотный гурт и испуганно блеяли. С неба, паря, кругами спускались два огромных орла. Один из них, величиной с буйвола, обдал Еноха ветром от крыльев. Пастух зажал голову руками и почувствовал, как когти орла сомкнулись на бедрах. Гигантская птица, набирая высоту, мощно погребла крыльями. Дул сильный ветер, развевая длинные волосы Еноха, развевая его белые одежды. Сандалии слетели с ног и полетели вниз, как летят кленовые вертолётики. Енох увидел свой дом у скалы. Во дворе - дерево, которое посадил в день рождения своего первенца Мафусаила, а чуть поодаль - зеленый фруктовый сад, в котором каждое дерево - в память о рожденных его женой Сепфорой. Землю внизу заволакивал туман.

- Это облака, - сказал орел через ветер. Он склонил голову и глянул на Еноха своим огромным, красивым, умным и добрым оком. Снова раскрыл свой большой мощный клюв и сказал:

- Удобно ли я держу тебя, Еноше?

- Мне холодно, - сказал Енох. - Я замерзаю.

Туман вдруг рассеялся. Горы остались в стороне. Внизу под летящими, среди ржаной тишины хлебных полей, лежал город каинитов. С высоты полета оказалось, что он имеет форму звезды. Город-звезда как бы поворачивался под летящими, точно был приведен в действие механизм, на который способен только гений Каина. Енох видел дымящиеся трубы доменных печей по окраинам, малюток-людей, идущих по кишечкам улиц. Снова залетели в облако, такое яркое, что Енох зажмурил слезящиеся глаза и закрыл их руками. Орел сказал:

- Посмотри вокруг, Еноше, земля исчезла!

И вдруг Енох перестал ощущать тяжесть своего тела, а чувства его стали несравненно тоньше, как бы разрушились невидимые стены, и человек стал свободным. Енох открыл глаза и почувствовал какое-то внезапное расширение зрения. Уже не орел, а два ангела несли его. Человеку снова стало страшно. На островках, похожих на облака, стоят в золотых одеждах ангелы. Они провожали Еноха удивленными взглядами. Человек трепетал. Он услышал за спиной:

- Так пахнут рожденные женщиной.

- Но что он делает здесь? Разве Господь не изгнал людей из горнего мира, как изгнал мятежного херувима с его приспешниками?

- Мы не знаем замысла Божьего о человеке, - отвечал другой ангел.

- Разве они не приравняли себя к падшим ангелам, когда ослушались Господа?

- Поостерегись обсуждать дела Божии! Позавидовав Адаму, ниспал херувим Денница!

- Не ему ли они поклоняются в своем городе?

- В горах сифиты чтут истинного Бога и называют себя сынами Божьими. Может быть, этот человек один из них?

Енох посмел оглянуться: их сопровождали еще два ангела. До пят они прикрывали себя крылами. У одного - гордая складка между бровями.

- В чем достоинство этого человека, рожденного из капли белого семени, если ему дозволено в пахнущей плоти взойти на небо? - спрашивал ангел.

- Может, он будет нести службу с нами и между нас и будет сотворцом Господу в мире духовном?

Енох увидел город из небесного хрусталя. По зубцам стены стояли небесные воины. Енох затрепетал.

- Мне страшно! - зашептал он.

- Не бойся, Еноше, - сказали сопровождающие его ангелы, - ты вступаешь в общение с миром духовным. Твои грехи будят в тебе страх.

- Мне страшно!..

5. - Мне страшно! - простонал человек в кормушке, и овцы снова вздрогнули, снова метнулись в глубь пещеры.

А в доме задуло свечи. Из отворенного окна пахнуло сыростью и холодом. Мелхиседека вздрогнула и зябко поежилась. Обняв себя за плечи, подошла к окну, постояла, вслушиваясь в ночь. Гнулись и шумели деревья. Кричали птицы и казалось, что кричат сами деревья.

- Что там? - спросила Сепфора из другого окна.

- Наверное, Тувалкаин испугал овец грохотом колесницы. - Мелхиседека подумала, что Сепфора может уловить в ее словах осуждение и мысленно попросила у нее прощения. - Они волнуются - я успокою, - сказала Мелхиседека, тоном как бы прося прощения у Сепфоры. Она запалила в очаге факел и вышла.

- Что вы, милые? Что вы? - приговаривала Мелхиседека, обходя овец. - Что вы, милые? Успокойтесь, злой человек уехал. - Она подошла к кормушке. Ей вдруг показалось, что там кто-то лежит. Мелхиседека подошла ближе, опустила факел.

- Мой Бог! - тихо воскликнула она. - Мой Бог! - прошептала Мелхиседека. Лицо человека, лежащего в кормушке, точно светилось изнутри. - Кто это? - Мелхиседека обвела взглядом овец, будто от бессловесных хотела добиться какого-нибудь ответа, и вдруг ей показалось, что глаза животных исполнены человеческим разумом. Она испугалась, подумав, что овцы вот-вот заговорят. - Бог мой! - Что-то хорошее, теплое поднялось внутри нее с тихой радостью. Глаза стали горячи, и тихие радостные слезы мешали ясно разглядеть лежащего в кормушке человека. Мелхиседека промокала их кончиком головного покрывала, но видела лежащего мутно. И вдруг она поняла, что произошло нечто такое, что заполнит всю ее жизнь. Наступала самая лучшая в ее жизни пора. Пришло счастье, никогда доселе не испытываемое, непостижимое счастье, может быть, трудное. Радость заполнила Мелхиседеку, и она еще пуще заплакала. Мелхиседека прикрепила факел к столбу, бросилась к брату, но не смогла его приподнять. Она взяла его руку, припала к ней, встав на колени, и поцеловала в жилку.

В доме люди сидели обыденно молча.

- Сепфора! Мафусаил! - послышались призывы Мелхиседеки. Мафусаил выскочил в нижней длиннополой рубашке с короткими рукавами, без пояса и без сандалий. За ним бежала взволнованная Сепфора. Мелхиседека опустилась посреди двора на пенек.

- Там... там... - Ее слезы и заикание встревожили. - Там... Его лицо... Оно как бы светится изнутри.

Мафусаил бросился в дом и выбежал из него уже с колчаном и луком.

- Не надо, ничего этого не надо, - шептала плачущая Мелхиседека и ласкала всех счастливыми лучистыми глазами. - Поймите, ничего этого не надо. Енох вернулся! - Последние слова Мелхиседеки слились в одно с криком из овчей пещеры:

- Мне страшно! Верните меня на землю! Неужели вы не понимаете, что мне очень страшно!

6. - Мне страшно!..

Сепфора крикнула:

- Мафусаил, разбуди Гаидада и всех мужчин! Надо перенести Еноха.

Когда его внесли в дом, дети разных возрастов высыпали из всех комнат.

Енох не видел колготящихся возле него людей, но различал их голоса. Он смотрел вглубь себя, где удалялся свет, хранящий тайну, которую еще надо было передать людям.

Радость, овладевшая Мелхиседекой, казалось, разлилась по всему дому. Он наполнялся любовью. Люди хватали друг друга за руки, целовали друг друга, целовали Еноха, подпрыгивали, как дети. Енох на миг приоткрыл веки - все тут же утихли и склонились над ним. Еноху стало душно. А веки отяжелели и снова опустились.

- Енох, отец мой, - проговорил Мафусаил, - ты слышишь нас? Ты узнаешь нас?

- Енох, муж мой, - сказала Сепфора, - ты слышишь меня?

- Енох, брат мой, - умоляла плачущая от радости Мелхиседека, - если ты слышишь нас, дай нам хоть как-нибудь знать это.

Веки Еноха дрогнули. Все переглянулись со сдерживаемой радостью.

- Тише! - шепотом умоляла Мелхиседека. - Он хочет что-то сказать.

- Тихо! - Строго приказал Мафусаил толкущейся в дверях детворе.

- Ты узнаешь нас? - спросила Мелхиседека, низко склонившись над Енохом. Он хотел ответить ей, но не мог вспомнить нужных слов. Но ему надо было хоть что-то сказать, чтобы они поняли, что он их помнит и рад своему возвращению из пророческого будущего, и Енох на его языке внятно сказал:

- Нуклеиновая кислота каждого из вас несет в себе запись жизни. Анализ вашего ДНК обнаружит и мое существование.

В бормотании Еноха не было ничего, доступного пониманию.

- Бредит, - растерянно сказал Мафусаил. - Мелхиседека, приготовь отвар... Ему надо уснуть.

- Да, да, - прошептал Енох, - уснуть, а завтра я все вспомню.

Мелхиседека бросилась из комнаты, пытаясь думать об услышанном. Енох успокоился. Его наконец поняли. И главное, переполох и суета улеглись, перестали шуметь. Но заснуть он не мог. Его воображение еще превращало радиоволны в световые картины на аспидном исподе век. Он видел вселенную в виде разноцветного яйца.

- Мне тяжело привыкнуть. Я как бы держу при себе и прошлое, и будущее, - тихо, с усилием говорил Енох, не открывая глаз. - А завтра - завтра я все вспомню и все расскажу вам. Мне надо предупредить... Мне надо предупредить всех людей... - Енох сделал усилие и открыл глаза. Он хотел еще раз взглянуть на людей, дыхание которых чувствовал. Про себя он отметил, что подумал: "Так пахнут рожденные женщиной".

Ангельский мир точно просвечивался через обстановку дома, а местами, где вещи и люди совершенно растаяли, не оставив даже прозрачных водянистых очертаний, мир света казался более реальным, чем тот, в котором жили обступившие Еноха люди. Из света вышла похожая на ангела женщина в белом, поправила накидку на голове. В руке она несла скорлупу с дымящейся жидкостью. Запахло травами. Женщина попросила Еноха сделать глоток, и Енох узнал ее кроткий голос. Это она говорила: "Енох, брат мой".

"Это не ангел - это моя сестра", - подумал Енох, еще чуть-чуть и он вспомнил бы ее имя. Пока на исподе век он видел ее ДНК, почти идентичную его собственной.

Отвар подействовал - Енох почувствовал, что засыпает. На черном бархате век снова появилось изображение вселенной в виде яйца с яркими переливающимися цветами. Енох, засыпая, спокойно слушал космос, точно Адам до грехопадения, улавливая электромагнитный шум радиоизлучений в сегодняшнем его состоянии после взрыва. Енох подумал: "А ведь это тоже всего только условность из пророческого будущего, эти знания сродни знаниям каинитов". И вдруг он вспомнил имя сестры. Енох прошептал:

- Мелхиседека.

Со всей значимостью текущего часа Мелхиседека, которая вся светилась кротостью, улыбнулась через слезы, ибо настал час великий, великий для всех. Енох вернулся! А Сепфора не сводила глаз с одежды мужа.

7. "...со всей значимостью текущего часа Мелхиседека, которая вся светилась кротостью, улыбнулась через слезы, ибо настал час великий, великий для всех. Енох вернулся! А Сепфора не сводила глаз с одежды мужа". - Прочитав эти строки, Тувалкаин опустил на колени грубые ясеневые скалки, на которые был накручен пергамент мятежного братца Иавала-скотовода. И теперь, возвращаясь из дома исчезнувшего Еноха и читая в колеснице про то, как посещал дом сифитов, Тувалкаин с предощущением чего-то неприятного подумал, что духи, которым поклоняется Иавал, достаточно прозорливы, и спросил сам себя: "Но зачем Иавалу мнимое возвращение Еноха?"

Несколько дней назад Ир-доглядчик явился к Тувалкаину с устным доносом. Слушая урода, Тувалкаин неспеша прохаживался по библиотеке минералов, бережно, точно живое существо, поглаживая черный булыжник. Уродец Ир рассказывал и косился на камень в руках господина, точно на маленькое животное, от которого исходила опасность. Когда доглядчик закончил, Тувалкаин покровительственно проговорил:

- Ты принес интересные новости, Ир. - Он достал из маленького ящика огромного стола самородок желтого цвета величиной с боб и вложил в ручку уродца.

- Я бескорыстно, господин! - пролепетал Ир, делая вид, будто недоумевает, в чем ценность желтого блестящего боба.

- Ты знаешь, что это?

- Нет, господин.

- Ты лжешь! - отрезал Тувалкаин.

- Простите, господин! Это тот самый минерал, который не дает металлической проказы.

- Спрячь самородок подальше. Придет время, и он поможет тебе стать обеспеченным горожанином.

Отходя к двери, Ир поклонился спиной вперед. (Голова его от рождения сидела на плечах таким образом, что бледное личико оставалось со стороны спины. Был он малого роста и тощ. Ходил пятками вперед.)

- Ты куда? - Тувалкаин улыбкой остановил уродца. - Я тебя вызвал не для того, чтобы послушать твои доносы.

Вострые брови Ира угодливо подпрыгнули. Лисья мордочка подобострастно устремилась к господину.

- Мой брат Иавал молится богам, которые имеют власть над животными, и боги дают брату над животными власть. Но крысы... Эти мерзкие твари настолько умны, что не подчиняются даже Иавалу. В городе их развелось слишком много, ты и без меня очень хорошо это знаешь. И приманки с нашими ядами они не трогают. А вот от ядов Иавала они дохнут, и их трупы переливаются каким-то фосфорическим светом. Во всяком случае, так говорят.

- Вы хотите, чтобы я съездил в стан Иавала-скотовода и купил мор для городских крыс?

- Да, но это непросто, учитывая наши... напряженные отношения. И еще! У Иавала есть пергамент, который пока не видели в городе и, естественно, который еще не смущал каинитов. Если ты принесешь этот пергамент, Ир (Тувалкаин нарочно назвал уродца по имени), я подарю тебе еще несколько самородков и, может быть, покрупнее того, что лежит у тебя в кармане.

- Правильно ли я понял, господин, что я должен украсть пергамент, который пока скрывает ваш брат?

- Я этого не говорил! - Тувалкаин, улыбаясь, поднял две руки, точно защищаясь от слов Ира. - Но я повторяю: если пергамент будет лежать у меня на столе, я щедро расплачусь с тобой, Ир!..

...Тувалкаин вернулся к пергаменту, который теперь лежал у него на коленях и подпрыгивал в такт с движением колесницы. "...ибо настал час великий, великий для всех: Енох вернулся!" Тувалкаин снова подивился яркой глянцевой краске, которой писал Иавал. Казалось, что она еще не просохла. Тувалкаин осторожно дотронулся до букв пальцем и посмотрел на подушечку, - нет ли отпечатка? - Енох вернулся! А Сепфора не сводила глаз с одежды мужа".

- Что там? - спросил Тувалкаин, заметив, что возница поправляет арбалет.

- Шевелится что-то у дороги, - ворчливо отвечал возница. - Может, дерево, а может, зверь какой. В этих местах полно медведей!

Вскоре поравнялись с человеком отвратительной наружности. Колесница остановилась. Уродец поклонился из облака пыли. Возница поприветствовал Ира, чуть заискивая. Это не понравилось Тувалкаину. Он заранее презрительно сложил губы.

- Что тебе нужно от меня, урод? - спросил он, четко выговаривая каждое слово.

- Господин... господин, - торопясь, заговорил уродец Ир, взволнованным голосом показывая, что хочет объявить нечто очень и очень важное. - Я обследовал отработанные штольни рядом с землями Еноха...

Тувалкаин недовольно поджал губы.

- Я знаю, чем ты занимался. Я сам поручил тебе это, а у меня пока неплохая память.

- Я знаю, что вы знаете, господин. Я должен вам рассказать, только не сердитесь и не перебивайте, - быстро заговорил урод. Его вульгарное личико как бы вытянулось навстречу Тувалкаину. - В одной из штолен я обнаружил ход в пещеру, а в ней...

- Что ты там мог обнаружить, урод, чтобы заинтересовать меня?

- Я обнаружил, чего, казалось, и обнаружить нельзя в заброшенной штольне. Вы не поверите!

- Да разродись ты скорее, поганый урод! - не вытерпел Тувалкаин. - Ну?

- Я обнаружил в ней писаницу!

- Писаницу?

- Да! И еще какую! На светло-зеленом мраморе! Огромных размеров!

- Разве может быть писаница в заброшенной шахте? Может, ты накурился зелий, урод?

- Разве можно! Господин знает, что я даже вина не пью.

"И то верно!" - подумал Тувалкаин и сошел с колесницы.

- Такой чудесной писаницы в городе нет, господин.

- Кто же мог ее выбить?

- Похоже, что скульптор Нир - больше некому. Он отрабатывал как раз в этой шахте.

- Что ты несешь, урод? Как можно выдолбить большую писаницу на исправительных работах? Ты, случаем, не повредил себе голову? Она у тебя и так сидит задом наперед.

- Вы справедливо заметили, господин. Голова у меня смотрит не в ту сторону, но, похоже, за скульптора Нира выполняли его норму.

Тувалкаин вспомнил: именно эта шахта, когда здесь отбывал свой срок скульптор Нир, считалась самой послушной. Кажется, только раз заключенные в знак протеста сожгли корзины, в которых таскали руду.

- И что же изображено на этой писанице? - спросил Тувалкаин, тоном продолжая показывать недоверие.

- История каинитов, - шепотом произнес Ир. Должно быть, хотел придать своему шепоту особый смысл, но только рассмешил господина.

- История каинитов? В заброшенной штольне? Зачем ее выбивать в шахте, когда она в городе - на каждом углу?

- Это не та история, которую вы видите на каждом углу в городе, - поспешно сказал Ир, боясь, что господин прогневается. - Там есть такое... такое, что... Я боюсь произносить!

- Успокойся, Ир! Говори.

- Там Каин убивает человека, очень похожего на себя.

Тувалкаин остолбенел. "Боги, ваша воля!" - мысленно в радости воскликнул он.

- Что ты сказал, урод? - спросил, с трудом продолжая разыгрывать возмущение.

- О, господин! Я, конечно, знаю, что ничего подобного никогда не было и быть не могло! Я потому и осмелился побеспокоить вас... Я знаю, что праотец наш Каин никогда бы... Это кощунство в шахте... светлую память праотца нашего, - лепетал уродец Ир. Он постарался изобразить на своем личике негодование, смешанное со страхом, но гримаса, которую он скорчил, не убедила господина. - ...светлую память отца нашего, погибшего...

- Веди в штольню, - тихо велел Тувалкаин.

Они прошли вдоль речки и поднялись по пологому склону. Среди камней цвели скромные цветы. У подножья гор они были редкостью. Тувалкаин подметил, что урод, передвигаясь задом наперед, старательно обходит цветы, не улавливая, что его усилия сохранить нежную красоту остаются напрасными. Цветы гибли под шнурованными ботинками возницы-телохранителя.

- Штольни и горизонтальные ходы придется немного расширить, - докладывал на ходу Ир. Вдруг он поскользнулся на свежем кале. Возница выхватил арбалет с уже заправленной стрелой. Ее наконечник обследовал местность вокруг.

- Кал медвежий, - сказал со знанием дела возница и опустил арбалет. - Почти свежий. - Немного посмеялись (впрочем, весьма напряженно) над неловким положением, в которое угодил Ир. - Надо послать в эти места охотников, господин! И истребить медведей!

- Скоро здесь начнется такое, что они сами уйдут, - напряженно улыбаясь, сказал Тувалкаин.

- О чем говорит господин? - спросил уродец, желая сделать приятное Тувалкаину, хотя догадывался и почти знал, что задумал гений Тувалкаина.

- Здесь... ("Я построю город, - чуть было не вырвалось у Тувалкаина) ... здесь мы построим город! Это будет город с роскошными дворцами и храмами. Город, жители которого не будут знать, что такое голод, нужда и бедность. - Тувалкаин прикрыл глаза, будто рассматривал город будущего. - В храмах будут поклоняться богам - известным и еще непроявленным. И сифиты в наших храмах будут приносить жертвы своему пастушескому Богу.

По горному склону подошли к пещере. Здесь, на сравнительно небольшой высоте, в гроте, служившим некогда пристанищем и охотникам, и зверью, был вход в шахту. Именно здесь много лет назад Тувалкаин сильно ушиб голову и на выходе, подобрав черный голыш, приложил его к пылающей ушной раковине. И камень на незнакомом языке, но почему-то понятном для слушающего, голосом, очень похожим на голос самого Тувалкаина, произнес пророчество. Камень вещал о новом городе.

Ход, испещренный сколами, трещинами и ямочками, был совсем низким, и Тувалкаин, помогая себе продвигаться, касался рукой земли, покрытой слоем невесомой пыли.

- Теперь сюда, - гулко сказал Ир и просунул факел в отверстие. Откинул в сторону изодранную сетку для руды, кайло из оленьего рога. Тувалкаин заполз за уродцем и оказался в прохладной, звучной пещере. Где-то рядом капала вода. Ир поднял факел. На высоте в два человеческих роста на плоской отшлифованной малахитовой стене... Люди замерли в восхищении.

Рисунки были четкими, обведенными охрой.

Иероглиф с изображением взрыва околдовал Тувалкаина. Из контекста линий, ямочек, точек и сколов можно было предположить, что... НИЧТО разлетелось на осколки. Адам и Ева до взрыва управляли движением планет и звезд - после него прародители изображались весьма ущербными. А каждый осколок взрыва был (как бы!) - был осколком самого Адама. Каждый человек, и уже родившийся, и еще не родившийся, были осколками взрыва.

Тувалкаин посмотрел в самое начало иероглифов. Художник-летописец намекал, что взрыв - только то, что понял со слов ангелов его жалкий человеческий ум. Адам руками закрывается от осколков, будто побаивается своих детей, потому что взрыв произошел по вине прародителей. Адам боится, что дети, узнав правду, станут упрекать его. И вот Каин упрекает Адама, а на предыдущем... На предыдущем иероглифе Каин убивает человека, очень похожего на себя.

"Боги! - про себя радостно вскричал Тувалкаин. - Ваша воля!" - Но вслух сказал:

- Чушь!

- Чушь! - тут же угодливо поддержал Ир. - Прикажете уничтожить?

Тувалкаин промолчал. "Дурак!" - подумал он, глядя на уродца.

В правом нижнем углу писаницы люди строили большой корабль... Люди на башнях города - ниже волнообразной линии, символизирующей воду...

Уродец Ир что-то говорил, но Тувалкаин не слушал его, хотя кивал его словам.

- Что с вами, господин? - Ир посмел дотронуться до руки Тувалкаина. - Вам плохо?

Тувалкаин очнулся.

- Нет, - сказал он спокойно, - с чего ты взял?

- Вот каменная полка, где скульптор разводил огонь, - говорил Ир, показывая своей крохотной ручонкой, а тоном намекая, что пещеру осмотрел тщательно. - Дым уходил в щель.

Тувалкаин похвалил Ира за усердие.

- Все оставить, как есть, - сказал господин и повторил: - Оставить все, как есть.

- Но, господин, как я должен сказать об этом вашему отцу Ламеху?

Тувалкаин недовольно поморщился.

- Я сам ему все расскажу, а ты... если испортишь хоть один иероглиф, я поставлю твою голову на место!

8. Каменная громада города, строго заставленная изнутри высокими зданиями, одиноко возвышалась над хлебной равниной. Ехали быстро. Башни были отчетливо видны до каждого валуна в низком красноватом солнце. До стен, казалось, еще далеко. Вдруг кони сделали крутой поворот и выпрыгнули из высоких хлебов у самых ворот в виде огромной козлиной головы с открытой пастью. Часовой дует в рог, приветствуя Тувалкаина. Звеня цепями, с хриплым лаем бросаются из-под ворот псы. Кони ныряют в подземелье, проносятся по мосту над подземной пропастью, снова - свет, гремит булыжник под копытами.

На площади Тувалкаин велел остановить. На высоких лесах работал скульптор Нир. Его курчавым волосам и пышным бакенбардам солнце придавало медный оттенок, и они горели, будто шлем на голове возницы. Пыль, выбитая зубилом из камня, рыжеватым нимбом светилась у головы скульптора. Гигантская каменная голова Каина, казалось, парила над площадью. Казалось, только деревянные леса удерживали глыбу от свободного парения.

Несколько сот лет назад на одной из городских стен Нир ваял идола. Внимательный взгляд заметил, что край идола, близкий к башне, и узор башни породили ангела, как бы сотканного из неба. Ламех приказал перенести идола подальше от башни, и ангел растворился в том самом небе, из которого был соткан. Ваятеля отправили на работы в меднорудную шахту. Ноема-жрица, сестра Тувалкаина, по тайному совету брата заказала Ниру (уже освободившемуся к тому времени) небольшую статуэтку козла с телом обнаженной крылатой женщины. Нир угодил Ноеме. Формы козла с обнаженным телом крылатой женщины пленили самого скульптора. Для своего дома он вылил идола из бронзы. Идол и дух, вселившийся в него, дарили Ниру творческую силу. В камнях, из которых ваял Нир, появилась воздушность, и памятники казались невесомыми.

Скульптор оставил работу и слишком фривольным жестом помахал сверху рукой с зубилом. Растительность на голой груди Нира блестела на солнце, как медные доспехи на груди возницы. Раскрытый ящик-инструментарий дерзко оскалился зубилами.

- Я вижу, дело как будто идет к концу, - неопределенно сказал Тувалкаин снизу.

- А вы все в заботах, господин? - поблагодарив кивком, весело спросил скульптор Нир.

- Да, - с удовольствием ответил Тувалкаин. - Мы нашли интересный минерал, и уродец Ир обследует заброшенные штольни... Мы хотим использовать их при...

Скульптор выронил зубило, и оно, глухо отскочив от лесов, со звоном упало на брусчатку. Насладившись замешательством Нира, Тувалкаин закончил:

- Мы хотим использовать их при разработке нового месторождения. Я понимаю, у вас с этими местами воспоминания малоприятные: тяжелый физический труд, труд нетворческий... - И Тувалкаин легким ударом по плечу велел вознице трогать: - К дому Ноемы!

9. Когда подъезжали, Тувалкаину показалось, что дом сморщился и как бы кокетливо подмигнул окном. Остановились у калитки в увитой плющом стене, остановились без всякого понукания возницы. С другой стороны послышались торопливые шаги по гравию. Калитка мягко отворилась. Почти нагая девица проводила Тувалкаина в дом. За порогом встретила хозяйка в голубой хламиде. Голова украшена рядами локонов, волосы присыпаны золотой пыльцой. Женщина улыбнулась брату, чуть раздвинув ярко-пурпурные губы, и пригласила в залу.

- Сепфора приняла тебя благосклонно? - спросила Ноема, и глаза ее влажно заблестели.

- И да... И нет. Но больше - да! Она приняла подарки. - Ноема заметила на лице брата легкую мягкую улыбку. - Пока все в порядке...

- Пока все в порядке, - повторил Тувалкаин после бани. Распаренный, отмякший, от опустился в плетеное кресло перед отшлифованным до зеркальной гладкости бронзовым щитом. Пальцами Тувалкаин помял вялый бархатный цветок с мохнатым стеблем. В зеркале цветок имел отражение еще более вялое.

Ноема поднесла к креслу легкий овальный столик с инструментами, необходимыми для тонкого и сложного ритуала. Накрыла тело брата свежевыстиранной простыней. Простыня пахла мыльными шариками с добавлением хвои.

- Пока все в порядке... несколько неуверенно произнес Тувалкаин. - Иавал-скотовод, наш брат - вот кто смущает меня своими пергаментами. - Тувалкаин замолчал, потому что Ноема, держа двумя руками лезвие возле пурпурных губ, фальцетом стала распевать заклинания.

- Стоит ли враждовать с братом, Ту? - сказала она, осторожно начиная бритье. - Ты задумал примирить горожан и горных пастухов, неужели ты не договоришься с Иавалом?

- Оно так, но брат знает о нас то, чего не знают сифиты.

- Но он - каинит!

- А с другой стороны, какой он нам противник, когда сифиты давно уже прельщаются "дочерьми человеческими"...

- Кто богатством, кто молодостью, кто красотой.

- И от их браков, вопреки россказням нашего братца, рождаются славные дети - высокие, как сифиты, и крепкие и умные, как каиниты, сильные хлебопашцы. Конечно, все это возмущает праотцов-сифитов, но они уже бессильны сдерживать свой народ. Кстати, доглядчики доносят, что болен Адам, серьезно болен. Поговаривают, что он может умереть... (Тувалкаин невольно понизил голос до шепота) собственной смертью. А патриарх Сиф, похоже, задумал отыскать потерянный рай, чтобы принести елей жизни и помазать Адама. Сиф - достойный, но очень наивный человек, он продолжает жить в какой-то наивной пастушеской сказке и не хочет из нее выходить.

Ноема через зеркало посмотрела на брата, внимательно проверяя свою работу. Сказала удовлетворенно, похвалив себя и польстив брату:

- Самая красивая борода в городе! - Аккуратно стряхнула с белой простыни волоски Тувалкаина в специальный сосуд и закрыла его крышкой. Тувалкаин, смазывая скобленые места благовонными притираниями, сказал:

- Я хочу, чтобы ты разложила карты.

Ноема мягко, вопросительно повела бровью и заговорщицки улыбнулась, подумав о Сепфоре.

Они сели в удобные кресла друг против друга за низким столом. Ноема достала из ларчика карты с нарисованными пантиклями и числами. Под скорыми пухлыми руками жрицы пантикли на картах точно оживали. Мастер падал с кирпичной трубы доменной печи; вставал с земли человек с головой козла и натягивал лук из солнечного диска; висящая в небе рука взмахнула мечом; хвостатые голые дети связывали веревкой друг друга; голая женщина переливала воду из кувшина в кувшин... Ноема уже чувствовала руками магическую силу, идущую от пантиклей. Ноема заговорила, и Тувалкаин почувствовал, что говорит она как бы внутри его самого. Он, Ноема, пантикли на картах как бы сковались железными цепями.

- Он вернулся, - сказала Ноема, но брат не понял ее. Ноема услышала блеяние овец и пошла на него. Это было очень важно: пойти на блеяние овец. Оно казалось знакомым и напоминало о доме. От пещеры пахнуло теплым овечьим духом. Она ударилась голенью о кормушку и повалилась в нее.

- Он спал в кормушке в овечьей пещере, - услышал Тувалкаин голос сестры как бы внутри себя. Ноема из какой-то другой действительности заметила, что кисть правой руки Тувалкаина исчезает. А овцы, постукивая копытцами, несмело подошли к кормушке. Было слышно, как они жуют и отфыркиваются в темноте. Тувалкаин дотаял до плеча.

- Не молчи! - настойчиво просил брат из другой действительности. - Не молчи, Ноема! Кто вернулся? И кто спал в овечьей пещере?

- Брат, ты исчезаешь! - Ноема бросила карты и быстро смешала их. - Ты исчезаешь, Ту! Еще миг, и мне некому будет гадать! - Горделивый постав головы Ноемы исчез. Тувалкаин озадаченно смотрел на дрожащую в страхе сестру.

- Что случилось, Ноема?

- Енох вернулся!

- Ерунда! - Тувалкаин коротко засмеялся. Смех его был мощным и уверенным, но сестре сделалось жутко от его инфернального смеха.

- Енох вернулся, - повторила она.

- Ерунда, - повторил Тувалкаин и хмуро опустил глаза. - Я только что от сифитов... Ноема, я читал пергамент Иавала о мнимом возвращении Еноха - карты рассказали тебе то, что написано в пергаменте!

Ноема отдернула от карт руку. На подушечке безымянного выступила бусинка крови. Ноема испуганно слизнула ее.

- Енох вернулся, - тихо повторила она. - Он вернулся со знанием пророческого будущего и пророческого прошлого.

Тувалкаин хлопнул дверью - в ответ ваза с цветами упала на пол, разбилась и острыми сколами уставилась на Ноему. "Он не уйдет", - сказала себе Ноема и вскоре услышала возвращающиеся шаги брата. Тувалкаин захлопнул за собой дверь. Развернул принесенный пергамент.

- Вот!.. "Этот бессловесный звук не таил в себе опасности..." Путник снова пошел... из пещеры пахнуло теплым овечьим духом, навозным теплом... Вот!.. ударился голенью о кормушку, выдолбленную из расщепленного молнией дерева... Путник устало повалился в нее". Карты рассказали тебе выдумку Иавала-скотовода, Ноема! - подытожил Тувалкаин, накручивая пергамент на ясеневые скалки.

- Ту, - тихо и твердо проговорила Ноема. - Енох на самом деле вернулся. - И повторила: - Вернулся со знанием пророческого прошлого и пророческого будущего.

Тувалкаин боком опустился на край кресла.

- Енох знает, что Ламех убил Каина?

- Он знает все!

Лицо брата застыло в коротких острых морщинах.

- Ерунда! - очень неуверенно произнес Тувалкаин.

Когда колесница брата прогремела по улице, Ноема резко позвонила в колокольчик. Зашла полунагая девица.

- В храм! - приказала Ноема, передавая служанке сосуд с остриженными волосками брата. Изломом брови показала на дверь. Служанка резко поклонилась и вышла. Было что-то нелепое в напряженном выгибе ее спины, в ритмичном подрагивании ягодиц под набедренной повязкой и той умилительной торжественности в лице, с какой служанка несла сосуд. Ноема поморщилась.

10. Оставшись одна, Ноема снова разложила карты и вскоре перенеслась в горы, на земли сифитов.

В доме погасли огни. Все улеглись, опьяненные возвращением Еноха, улеглись, ожидая с нетерпением завтрашнего дня. Только в пещерной комнате Еноха горит факел. Сепфора и Мелхиседека молятся у постели Еноха. Молятся истово. Иногда женщины встречаются взглядами и улыбаются друг другу. Енох вернулся! Улыбки сближают, радость сближает. Енох вернулся! Женщины помолодели, посвежели, как политые цветы. Енох вернулся! Дом перестал быть сиротливым. Енох вернулся!

Мелхиседека присела на край топчана и, не отрываясь, нежно-восторженно смотрела на лицо брата, отрешенно-сосредоточенное во сне. Сепфора неспешно босиком ходила по отполированным столетиями пальмовым доскам, думала, слушала, как трещит сверчок. Мафусаил протопил внизу очаг, и от стены шло тепло. Мелхиседека вспомнила дом отца Иареда. Воспоминания ее были чисты, и Ноема-жрица без труда читала их. Мелхиседека вспоминала трудный разговор с отцом в тот день, когда она отказалась выходить замуж.

"Я не вспомню никогда о твоем отказе, Мелхиседека, и не упрекну тебя. - Чуть припухшее лицо отца оставалось спокойным. Похоже, он и вправду не сердился. Смотрит вниз, будто ему стыдно. Лицо красивое, мягкое. - Только твоим отказом ты сильно осложняешь себе жизнь. Вряд ли после него кто-нибудь возьмет тебя замуж. Я надеюсь, ты это понимаешь".

"Отец, я прошу простить меня", - вскричала я, улыбаясь и плача одновременно.

"Я еще раз повторяю, я не сержусь на тебя", - повторил отец, но вынул свою ладонь из моих рук.

"Отец, я хочу просить тебя!.."

"Проси! Разве я тебе отказывал в чем-нибудь?"

"Отец! Енох отделяется от тебя".

"Это естественно", - сухо сказал Иаред.

"Отец, скажи Еноху, чтобы он взял меня в свой дом. Он послушает тебя. Я думаю, он и сам будет не против, но твое слово растворит его сомнение".

Отец удивленно поднял плечи, да так и замер.

"Я могу попросить Еноха об этом. Он вряд ли мне откажет, но объясни - почему?"

"Я не смогу жить без Еноха", - вскричала я, счастливо улыбаясь, потому что видела, что отец готов выполнить мою просьбу.

"Видишь ли... Я ценю твою родственную привязанность, но братьям и сестрам, как ты сама знаешь, иногда приходится расставаться. Но если я даже и попрошу Еноха, как посмотрит на это его жена? Твое присутствие..."

"Отец, я буду воспитывать их детей, буду служанкой у Сепфоры... Отец, я не смогу жить без Еноха!"

"Но - почему?!"

"Енох верит в Бога!"

Отец по-доброму засмеялся, мягко и долго.

"Все люди, Мелхиседека, верят в Бога, даже каиниты верят в богов".

"Верят, но не так, как он. Все верят от случая к случаю: перед стрижкой овец, перед сбором урожая, перед охотой, верят, потому что "так надо", "так принято", "так научили". А для Еноха это главное. Енох всегда ходит под Богом. Такого, как Енох, не найти даже среди сифитов. Отец, мне будет очень трудно без Еноха!"

"Я попрошу его, - сказал Иаред, - но ты должна понять, что настаивать я не могу..."

Ноема-жрица раскладывала карты и незаметно перемещалась из сознания Мелхиседеки в воспоминания Сепфоры. Они были как бы продолжением воспоминаний золовки. Женщины думали почти об одном и том же.

"Ночью Енох сказал мне:

"Сегодня отец попросил взять в наш дом Мелхиседеку".

Я долго не отвечала и под одеялом почувствовала, как напрягся Енох. Я была не против, даже наоборот. За время, что я прожила с Енохом в доме его отца, я успела привыкнуть к Мелхиседеке.

"Если бы отец ничего не сказал тебе, ты бы хотел, чтобы Мелхиседека жила в нашем доме?" - спросила я.

"Да".

"А ты говоришь так, будто подчиняешься воле отца". - Я почувствовала щекой, что Енох улыбается. - "Ты уже достроил святилище?" - спросила я, зная, что Енох скажет: "Да... Оно похоже на святилище Адама".

Енох кивнул.

"Оно похоже на святилище Адама?" - спросила я, сдерживая улыбку.

Енох кивнул, и я снова почувствовала щекой, что Енох улыбается.

"Двое глупых, - сказала я почти ласково. - Ты и твоя сестра".

В воспоминаниях Сепфоры Ноема-жрица видела недостроенный дом Еноха. Перед входом в пещеру - небольшая уютная поляна. К ней от вершины скалы шел отвесный склон, в расщелинах которого вили гнезда птицы. В пещере Енох добывал известковые плиты, из них строил примыкающий к скале дом. Работа Еноха не отпугивала пернатых.

Енох долгим взглядом смотрел на ущелье и говорил:

"Это ущелье похоже на то, рядом с которым поселился Адам".

Для троих дом казался огромным. По нему гулко разносились твердые усталые шаги Еноха.

"Наш дом становится похож на дом Адама", - говорил Енох, садясь за стол и глядя в окно на ущелье.

"А ущелье похоже на то, рядом с которым поселился Адам", - подшучивала я. К тому времени я носила в себе нашего первенца. Мы смеялись, и наш смех гулко заполнял еще пустое пространство возведенных Енохом стен.

Когда пришло время рожать, все женские работы по дому Мелхиседека взяла на себя. Как раз к поляне подвели ручей так, что можно было подходить к воде без опаски встретиться с диким зверем.

"Как в доме Адама?" - улыбаясь, спрашивала я.

Енох легко вздыхал.

"У Адама ручей протекает прямо во дворе..."

...Енох простонал, и Сепфора остановилась посреди комнаты, остановились и ее воспоминания. Лицо Еноха стало испуганным. Женщины встревожились, а Енох на черном бархате испода век снова увидел ангелов. Увидела их и Ноема-жрица, увидела и ужаснулась ангельскому присутствию в воспоминаниях Еноха.

Они поставили Еноха как бы на возвышение, на горе, хотя никакой горы не было. Человек чувствовал босыми ногами, что стоит будто бы на влажном островке. А внизу ангелы ходили, летали, в радости славословили Господа, сверкали доспехами и крыльями. Некоторые из них с удивлением смотрели на человека.

Ангел провел по лицу Еноха крылом и будто снял с глаз какую-то пелену. Человек вдруг понял, что раньше видел только ничтожную часть того, что может видеть рожденный женщиной.

- Пелена эта - след грехопадения Адама, - сказал ангел. - Адам как бы ослеп, выйдя из рая.

Енох повторил слова ангела вслух, и женщины в пещерной комнате растерянно переглянулись.

Другой ангел будто водой омыл Еноху его новые глаза. Вода как бы проникла внутрь человека, очистила сердце. И он увидел враз и прошлое, и будущее. И ему стало страшно. Он упал на облако и зажмурил глаза. Он дрожал, ибо видел, как творит Господь мир невидимый, мир духовный. И уже угадывалась крупиничка Его замысла, но осознать то, что видел, Енох не мог.

- Дальше, Еноше, мы не можем сопровождать тебя, - сказали ангелы, - ибо свет, который выше, нам не под силу.

И приступили к Еноху другие два ангела и сказали:

- Не бойся, Еноше!

А Енох обернулся к оставившим его ангелам и крикнул по направлению к ним:

- Неужели и вы грешны, что не можете сопровождать меня?

- Дерзай, Еноше! - крикнули исчезающие в свете небожители. - Человек, видящий свои грехи, выше многих из ангелов!

Енох очнулся посреди комнаты и долго испуганно оглядывался, не мог понять, где находится и чего хотят от него две женщины в белых одеждах, которых он сперва принял за ангелов.

- Где я? - выдавил Енох с усилием.

- Ты дома, Енох, - вместе сказали женщины.

- Да... да... - пролепетал Енох и умоляюще посмотрел на женщин: - Помогите, помогите мне вернуться! Мне надо многое...

- Ты уже вернулся, Енох, - сказала Мелхиседека, нежно-восторженно глядя на брата. Женщины взяли Еноха за руки и уложили. Его седая голова упала на кожаную подушку, и он сразу забылся.

А Ноема-жрица снова перешла в воспоминания Мелхиседеки и увидела, как Иаред уговаривал Еноха-мальчика пойти с ним на охоту. А Енох сказал:

- Я не хочу убивать! - Чем удивил и даже рассердил отца. Иаред настоял. А я, чуя, что без меня не обойтись, - вспоминала Мелхиседека, - что мое присутствие просто необходимо, уговорила отца взять на охоту и меня, девчонку. Я хотела быть нужной Еноху, но не думала, что отец согласится.

- Даже девчонки просятся, - укорил он Еноха. Отец, может, и взял-то меня для того, чтобы пристыдить Еноха. Брат обиженно-кротко глянул на меня. Помню, подошла к Еноху (он все еще дулся) и сказала:

- Еноше, а ты помолись, чтобы Господь убрал всех зверей с нашего пути. - И пока говорила, с радостью видела, как яснеет лицо брата. - И тогда не придется никого убивать.

На другой день на горных тропинках мы не встретили никакой живности.

- Что же это такое?! - недоумевал отец, а мы с Енохом коротко и многозначительно переглядывались, потому что знали, что Господь услышал наши молитвы. Мы подстерегали на водопое, но день выдался студеным (местами под ногами хрустел ледок), и на водопой никто из животных не пришел. Только ворона старчески каркала, у нее, должно быть, ломило кости. Тогда отец, подстрекая Еноха взглядом, предложил ему убить ворону, потому что с охоты нельзя возвращаться совсем ни с чем. Енох отказался стрелять в ворону. Отец стыдил его:

- Все мальчишки просятся на охоту, а ты боишься натянуть тетиву!

- Я не хочу убивать, - сказал Енох с какой-то недетской смиренной настойчивостью.

- Но ты не отказывался от мяса, когда я приносил с охоты добычу, - мягко улыбнувшись, сказал отец.

Енох ответил не сразу.

- Я, наверное, не буду больше есть мясо.

Иаред присел на камень. Енох стоял перед ним, опустив глаза.

- Чем же ты будешь питаться - рыбой?

Енох смотрел в землю.

- Но ее тоже надо убивать... Енох, Господь дал человеку власть над животными и разрешил употреблять их в пищу.

- Я помню, - проговорил Енох, не поднимая глаз, - но есть мясо больше не буду.

Я ходила вокруг Еноха. Я не знала, как подбодрить брата. Я не знала, как успокоить отца.

- Можно есть молоко, творог, сыр, можно собирать больше плодов и ягод, а можно питаться корешками. - В подтверждение своих слов я вырвала какое-то растение и, очистив корешок от земли, стала его жевать, хотя на вкус он был отвратителен и источал молочно-горькую влагу. Отец не обратил на мои слова внимания, что меня нисколько не задело. Он внимательно посмотрел в глаза сыну.

- Скоро ты будешь взрослым, Енох, и я должен научить тебя в жертву Богу приносить агнцев, - или ты и в святилище не будешь убивать животных? Для Бога?

- Я научусь, отец! Для Бога я смогу, если это нужно. Но ты сам говорил, отец, что Богу важнее наше чистое сердце.

Вечером за трапезой Енох не вкусил мяса. Мать и отец с любопытством посматривали на сына, но не заставляли. Я тоже решила не есть мяса, но до того проголодалась, что не утерпела и взяла свой кусок. Но съела не весь. Маленький кусочек незаметно для других завернула в лопух и уже во дворе, подойдя к Еноху, протянула ему со словами:

- Еноше, я знаю, что тебе очень хочется. Я оставила тебе - ешь. Я никому не скажу. Никто никогда не узнает. Если хочешь, я каждый раз буду оставлять кусочек для тебя.

- Бог все видит, - сказал Енох таким тоном, будто был намного старше меня.

С тех пор мы перестали смеяться за трапезой. А ведь удержаться от смеха было невозможно. Смех появлялся неизвестно откуда. Из ничего, потому что ничего смешного не происходило. Но стоило нам с Енохом посмотреть друг на друга, все вдруг становилось смешным. Наливали сок из кувшина в тростниковый стакан, - что здесь смешного? Но стоило посмотреть на Еноха (или ему на меня), и мы уже понимали, что сок переливается смешно, будто сама струйка подхихикивала. Нас ругали, когда мы смеялись за трапезой. Чтобы не сердить родителей, мы сдерживались из последних сил. О, как трудно было сдержать рвущуюся наружу смешинку! Она щекотала нутро, ноздри, она раздувала щеки (я сама видела их наливающуюся красноту уголком глаза). Может, одна я как-нибудь справилась бы с приступом, но стоило посмотреть на брата!.. От сдерживаемого смеха он становился серьезнее и серьезнее, и его серьезность становилась уморительной. Но и эту зыбкую серьезность Еноха я бы тоже выдержала, но надо было еще и дышать! Губы предательски начинали выпускать воздух с уморительным хлопающим звуком. Смех выходил из нас лавиной. Нас ругали. Мы делали вид, что успокаиваемся. Главное, не смотреть друг на друга. Но тут снова наливали сок!!!

После того как отец наш Иаред взял нас с собой на охоту, мы с Енохом как бы сразу повзрослели. Мы уже не смеялись за столом. Енох не вкушал мяса, а мне хотелось подражать ему. Но я оставалась одинока в своем желании. Домашние (даже младшие браться и сестры) подтрунивали над Енохом. Когда Енох (уже женатый) отделялся от отца, тот сказал:

- Если задумаешь сварить куриный бульон, принеси ко мне птицу, я отрублю ей голову. (Они посмеялись.) - И отец уже серьезно пообещал Еноху научить его первенца владеть луком. - Он будет сыном стрелы, - сказал Иаред. Потом, когда... Перед рождением Еноха один и тот же ангел... "Радуйся, мать!" - сказал ангел... Перед рождением...

Ноема-жрица поняла, что Мелхиседека засыпает и переменила положение карт на столе.

Перед рождением Еноха... ангел... Сахари...

Ноема искала сознание Сепфоры, жены Еноха.

Перед рождением Еноха один и тот же ангел явился во сне и Иареду, и Сахари...

Ноема искала сознание Сепфоры, жены Еноха.

Перед рождением Еноха один и тот же ангел явился во сне и Иареду, и Сахари.

"Радуйся, отец!" - сказал ангел во сне Иареду.

"Радуйся, мать!" - сказал ангел во сне Сахари.

"...Твой сын будет подобен нам", - сказал ангел Иареду.

"...Твой сын будет выше многих из нас", - сказал ангел Сахари.

Они не рассказывали друг другу сны, но и отец, и мать рассказали о своих снах Еноху, а он рассказал мне, - вспоминала Сепфора. - Стоя у моей постели (рядом в люльке лежал наш первенец), Иаред и Сахарь, очевидно, вспомнили свои сны и спросили меня - не было ли каких предзнаменований перед рождением первенца. Я сказала (получилось с легким вызовом), что не было. Что я должна была сказать, если их не было? Иаред, почувствовав невольный вызов в моем тоне и желая смягчить разговор, сказал:

- Может, мы сами придумали это, когда Енох стал расписывать стены дома ангелами?

Сахарь не возразила мужу. Иаред прикрепил над люлькой нашего первенца свой охотничий лук, а на стену повесил колчан со стрелами. Тогда еще я не знала, что Мафусаила назовем Мафусаилом. Тогда еще... Он тянул ручонки к луку... Тогда еще... "Илие!.." И мы снимали лук... "Илие!" - шептал во сне Енох, чуя... И Мафусаил, сидя в люльке, младенческими ручонками с очень серьезным личиком тянул к себе неподатливую тетиву... "Илие!.."

Ноема-жрица перебирала на столе карты и то ли из сна Еноха, то ли из пророческого будущего увидела, как спускается он на неведомый город, который вскормил и приютил зло.

- Илие! Илие! - шептал Енох, чуя во сне будущую явь.

11. О том, что Адам может умереть, вслух никто не говорил. Ни единого слова, но все думали об этом. И не верили своим мыслям, потому что ничего подобного просто-напросто не могло быть. И все же стоило посмотреть на больного праотца, невольно думалось, что его предсказание начинает сбываться. Мысль о возможной смерти Адама будто материализовалась и довлела над всем. Все остальное казалось неважным. И только напоминало о смерти: стена с большим пятном сырости, пожелтевшее молоко в тыкве (для кошек), согбенная фигура Евы у одра мужа, душок гнили по пещерным комнатам. Сифу то хотелось заплакать над умирающим отцом, то подмывало немедленно, сию же минуту, не возвращаясь в свой дом, отправиться на поиски потерянного рая, найти древо жизни, о котором говорил Адам, принести елей и помазать отца.

- Вряд ли ты отыщешь это место, Сиф, и я мало чем могу тебе помочь, - говорила Ева. - Оттуда выходила река, и мы шли по ее течению. Порой она становилась такой широкой, что не было видно противоположного берега. Это еще пуще подавляло нас, а мы и без того были подавлены.

Адам застонал, голова его чуть откинулась, открывая под пожелтевшей бородой донельзя худую шею. Ева, прервав свой рассказ, необыкновенно трепетно погладила бессильную высохшую руку мужа.

- Звезды перестали петь... или мы перестали слышать их музыку, - тихо продолжала Ева, сострадально глядя на больного мужа. - Бог будто повелел миру хранить молчание. Какое-то время музыку той земли Адам слышал во сне. А с онемением звезд ушло наше согласие с вещами, которые нас окружали. Адаму с его любовью было тяжелее, чем мне. Он любил и знал каждую вещь до их тончайших данностей, но уже не мог применить своей любви. Он чувствовал тончайшие нюансы нашего бытия, и вдруг жизнь вокруг нас стала невыносимо грубой. Каждый вечер Адам пытался остановить движение солнца, но то, что раньше давалось легко, теперь не получалось. Солнце не слушалось Адама. И главное, мы сами теряли любовь и доброту, теряли то, о чем не умели сказать, потому что не с чем сравнить, Сиф!

Комар сел Адаму на бровь, и Ева согнала его плавным движением руки. И тут же почувствовала, как слабый палец Адама погладил мозоль на другой ее ладони.

- Он слышит меня, - тихо сказала Ева и, немного погодя, продолжила: - Наконец мы дошли до места, где река разделилась на четыре рукава. Вот тут-то, Сиф, и таится то главное, о чем я хочу тебе напомнить. Когда мы подошли к четырем рукавам, все, абсолютно все, потеряло свою легкость. Мы как будто перешагнули через что-то... У меня нет слов, чтобы объяснить. Казалось, мы ступали по той же земле и опять же уже не по той же самой. Не та! И небо было не то же самое, что еще вчера. Другая земля и другое небо! Господи, поймешь ли ты меня, Сиф? Это был как бы последний рубеж перехода, последняя легкость, ее остатки, которые еще были внутри нас и которые позволяли нам относительно безболезненно преодолевать рубеж у четырех рукавов. И мы стали земными. И появилась тяжесть, невыносимая тяжесть. Адам сказал, что таким образом действует на нас притяжение планеты. Тогда мне еще казалось, что наше наказание вот-вот закончится. Хотя внешне, Сиф, мало что изменилось. Вокруг все зеленело и благоухало: апельсиновые и лимонные деревья, кокосовые пальмы... Плодов на них, правда, было маловато и на вкус они были немного другие, чем... чем те.

- Ты хочешь сказать, что та неоскверненная персть, из которой Господь сотворил Адама, совсем не та, по которой ступаем мы?

- Но я не уверена, Сиф. Может, и нет.

- И ты боишься, что мое путешествие будет напрасным, потому что я не смогу преодолеть рубеж у четырех рукавов по причине отсутствия легкости... доброты... любви, какую вы имели там, на той земле?

- Может, я все это придумываю, Сиф? Это было так давно, что кажется сказкой с не очень хорошим концом. - Ева бережно положила руку Адама на топчан, хотела приподняться со стула, но не смогла. Сиф поддержал мать. Он подумал: "И Ева уже стара".

- Он очнулся! - сказал Сиф. Во влажных глазах Адама с порозовевшими веками будто отразилась чья-то улыбка. Волнение мешало Адаму сосредоточиться. Губы его дрожали.

- Не так давно... я видел... не так давно я видел, Сиф, - глухо прошептал Адам. Движения его губ были необыкновенно медленными. - Я видел, как ангелы помазывают человека елеем жизни. - Глаза Адама затуманились. Он смежил воспаленные веки. Хотел еще что-то сказать, но только вздохнул. И жалобно улыбнулся. Судорога сжала горло Сифа.

- Отец, ты хочешь, чтобы мы принесли елей из потерянного рая? Чтобы мы помазали тебя елеем жизни? - Адам неопределенно покачал головой на слова Сифа. Тот вопросительно глянул на Еву, потом - снова на отца. Адам прошептал что-то и снова провалился в забытье.

- Мне надо... Я должен принести елей жизни, - в задумчивости проговорил Сиф. - Я помолюсь, и Господь покажет мне путь!

12. Ева принесла сыну одежды чистого белого цвета. Сиф покрыл себя от шеи до пят и, пока укорачивал подол с помощью пояса, вспоминал, как впервые отец взял его с собой в святилище на молитву.

В то утро юноше Сифу привиделся страшный сон. Маленькие дети, толпясь у топчана, утешали плачущего брата. Адам успокаивал его и неловко гладил по голове.

"Что тебя так расстроило, Сиф?"

"Двое мужчин, очень похожих на тебя... Один убил другого... А убив, пил у него из горла кровь". - Сиф заметил, что его рассказ испугал отца.

"Это всего лишь сон", - сказал Адам и вышел. Сиф уловил в словах отца неуверенность...

Старая Ева, глядя, как одевается на молитву ее престарелый сын, вспомнила тот же день, что и он.

В то утро она раскатывала каменной скалкой в плоском каменном корыте лепешки.

"Сифу приснился твой сон", - выйдя из дома, сказал Адам. Ева, уловив тревогу в голосе мужа, оставила скалку и вытерла пот со лба.

"Какой сон?"

"Тот, в котором Каин убивает Авеля".

"Рано или поздно, Адам, детям придется рассказать правду. Или они узнают полуправду от каинитов".

"Каин скрывает братоубийство, - неуверенно сказал Адам, - есть ли нужда открывать это нам?"

"Если ты собираешься научить Сифа молитве в святилище, тебе придется рассказать ему все! А от нашего умолчания на земле только умножится неправда. - И в большом смущении добавила: - Иногда молчанием предается Бог".

"Не упрекнет ли нас Сиф, как упрекнул Каин?"

"Господь послал нам Сифа вместо Авеля, а он никогда не упрекал нас, Адам... Я хочу напомнить тебе один вечер, когда мы подходили к четырем рукавам реки. Помнишь, мы увидели, что рядом с нами по водам идут люди, великое множество людей. Они ступали плавно, точно были сотканы из облаков. Столько людей и сейчас не живет на земле. Они брели так же понуро, как и мы, будто их тоже изгнали из рая. Вспомни их скорбные темные силуэты. И сколько, сколько их шло на фоне темнеющего фиолетового неба. Мы не знали, что это были за люди. Мы спрятались в прибрежных ивовых деревьях, а они шли и шли мимо нас, не замечая нас, точно нас уже не было. Помнишь, мы думали, что они, как и мы, сотворены Богом. Может, Бог сотворил человека как человечество, - помнишь, мы думали так? Но вспомни, Адам, мы же из вечности переходили во время, и, может быть, это были наши внуки и правнуки. Один из них прошел так близко, что я запомнила его лицо. А когда родился Сиф, и я впервые взглянула на малютку, мне почему-то вспомнилась именно та ночь и лицо именно того человека, который, скорбный, точно изгнанный из рая, прошел мимо дерева, на котором мы прятались. Наш сын все больше и больше становится похож на того человека. Они все - наши дети. И те, которые, может быть, уже не будут помнить нас, - они должны понять, что мы все, все люди в падении. Все! Но если они не поймут, что тоже изгнаны из рая, они падут еще ниже, чем мы. Наш сын Каин не понял этого! Мы все, все! - и те, кто не родился, - мы все изгнаны из рая".

Адам долго что-то говорил о парных галлюцинациях, но прервал сам себя и сказал:

"Если ты права, и каждый человек низвержен из рая, весь мир низвержен с высоты пакибытия, если это в каком-то приближении именно так, то должно быть и спасение падших".

"Господь пошлет утешение! Помнишь, Адам, когда мы отчаялись, что не хотелось и жить, когда все живое и неживое отвернулось от нас, когда мы стали думать, что Он нас уже не любит, утром в нашу пещеру пришел зверек, которого в раю ты назвал кошкой. А потом мы услышали блеяние овец... Придет время, Адам, и Господь простит нас и снова поднимет на небо, и мы не будем чувствовать притяжение планеты..."

...Сиф облачился и, пройдя через высеченный в скале ход, зашел в святилище.

Для устроения оного Господь оставил Адаму мудрость, ибо влекло сердце Адама к Богу, и Адам приступил к работе и работал. Сделал жертвенник из дерева длиной пять локтей и шириной пять локтей и высотой около трех локтей. Пустоту внутри жертвенника наполнил освященной землей.

У порога, в умывальнице, выдолбленной маленьким водопадом, Сиф омыл ноги и руки. Здесь все оставалось таким, как и несколько сот лет назад, когда сын впервые помог Адаму омыть ноги. И теперь, омывая свои, Сиф подумал, что они очень похожи на ноги Адама, даже волосяной покров после воды ложился таким же рисунком.

Сиф снял белое покрывало с жертвенника и, отвернувшись, хлопком сбил с материи пыль. На столе в привычном порядке стояли горшки для пепла, лопатки и угольницы из костей животных, острые каменные ножи, деревянные вилки.

"Отец, - спрашивал юноша у Адама. Сиф точно услышал из прошлого свой незрелый, ломкий, резкий голос, - отец, ты говорил, что в раю слышал голос Бога. Как же ты можешь молиться сейчас, когда не знаешь, слышит ли тебя Господь?"

"Он удалился от нас после нашего ослушания, но он бесконечно близок. В это надо верить, Сиф, и, если ты поверишь моим словам, то будешь выше меня, потому что я видел, в моей вере есть опыт, а ты не видел и уверовал. И когда ты почувствуешь, что молитвенно вошел под Божью любовь, тебе не надо будет ничего объяснять..."

Сиф окропил священной водой жертвенник, богослужебную утварь, припасенного в жертву агнца (дернувшегося, когда капли влаги упали на него), накрошил в каменные курильни пряностей и стал пред Богом творить молитву.

13. В библиотеку минералов с многочисленными узкими оконцами у высокого потолка зашел привратник (он же телохранитель, он же возница) и доложил Тувалкаину:

- О, властелин! В твой дом явился уродец Ир.

- Зови! - велел Тувалкаин с высокой лестницы-стремянки.

Задом наперед вошел Ир и замер, как всегда, с восхищением и некоторым испугом разглядывая высокие стеллажи с минералами. Здесь, должно быть, нашли себе приют все камни, какие только есть на земле. Чудилось, что из камней кто-то пристально смотрит. Попадая в библиотеку, посетитель обычно предполагал, что минералы добыты в экспедициях самим Тувалкаином или его геологами-жрецами. Так оно и было. Но только отчасти.

Однажды Тувалкаин заметил на полке новый минерал, гладкий, точно полотно. Его приятно было гладить. По бокам - блестки. Тувалкаин повертел минерал в руках, вспоминая, когда принес его. И не вспомнил. На другой день обнаружил точно такой же минерал, но уже покрупнее. Войти в библиотеку без его ведома никто не мог, и Тувалкаин опросил всех, кто входил при нем, но никто не сознался. Тувалкаин подумал было, что кто-нибудь из жрецов по совету патриархов-каинитов подкладывает камни, пользуясь тайным ходом. Обследовали весь дом, но тайного хода не нашли. Между тем камни продолжали появляться. Тогда Тувалкаин остался в библиотеке на ночь. Он готов был поверить, что жрецы проходят сквозь стены, но только не в то, что камни возникают самопроизвольно. Тувалкаин просидел в кресле всю ночь, обмозолил о камни свои жесткие зеленые глаза, но только к утру, уже засыпая, услышал, будто из стены через полки сыпется руда. Разлепил отупелые глаза: горка руды росла у ног Тувалкаина, словно кто-то лопатой кидал ее сквозь стену. И замерло сердце у Тувалкаина. Он взял минерал дрожащей рукой. Усталым глазам вдруг показалось, что над грудой руды что-то проявляется. Человек напрягся. Проявлялся холодный блестящий предмет, похожий на каменный охотничий нож величиной с локоть. Тувалкаин отпрянул в кресле, напружинился, но глаза его остро всматривались в проступающий в предрассветных сумерках предмет. И голос, похожий на голос самого Тувалкаина, сказал:

"Этим мечом убьют Каина!.."

- Мир тебе, господин! - приветствовал уродец Ир. Тувалкаин очнулся.

- Тебя не сразу нашли в штольнях, Ир, - сказал Тувалкаин, продолжая раскладывать минералы на верхней полке.

- Я выполнил свою работу, - поспешно начал Ир.

- Я не спрашиваю у тебя, сделал или не сделал ты свою работу - я спрашиваю, где ты был в эти полдня, когда мне понадобился. Тебя не могли отыскать!

- Я был у дома Еноха, господин!

- Что же повело тебя туда? - с наигранной веселостью спросил Тувалкаин, впрочем, весьма удивленный.

- Любопытство, господин, только любопытство. Ну еще, может быть, желание угодить вам. Сами знаете, говорят разное. Если вы дозволите, я все расскажу.

Господин спустился со стремянки - Ир поспешно начал:

- Я по-темному решил добраться до дома Еноха, чтобы самому лично удостовериться, вернулся ли он. Я подошел к самым воротам, но забрехали псы, и я сделал крюк и обогнул скалу. С того места, которое я выбрал, двор хорошо просматривался.

- И никто из сифитов тебя не заметил?

- Никто, господин. Они беспечны. К тому же они, очевидно, не делают ничего такого, что можно скрывать от посторонних глаз.

Тувалкаин поморщился - Ир пожалел о сказанном.

- И что, видел Еноха? - спросил Тувалкаин, подходя к уроду и глядя ему в глаза. - Как выглядит? Здоров ли? Бодр ли?

- Выглядит он хорошо, а вот здоров ли, я не могу ответить, господин, но что бодр, это точно! Бодрости у него на десятерых хватит!

- Как понимать тебя, урод? Бодрости в Енохе на десятерых, а здоров ли он, ты ответить не можешь!

- Сон сморил меня, а когда проснулся, Енох уже собрал всю детвору на плоской крыше дома. Сверху мне было очень хорошо их видно, но поначалу я никак не мог понять, чем они занимаются. И тут до меня дошло! Енох учит их читать и писать. Они наносили на крышу глины, воды и по влажной глине писали косточками. Дети слушали Еноха, как Бога.

- Что же они писали, урод? - спросил Тувалкаин, удивленный и немного растерянный.

- Они писали блаженства, господин.

- Блаженства?

- Да, блаженства. Енох диктовал, а дети записывали.

- А блаженства - это что?

- Очевидно, какие-то правила пастушеского культа.

- Но раньше мы не слышали от них ни о каких блаженствах.

- Я запомнил только одно. Я сомневаюсь, что передам точно, но приблизительно это звучит так: "Блажен, кто праведен не мзды ради, а правды. И говорит вещи нелицемерные".

Тувалкаин повел бородой.

- И тебе понравилось это блаженство? - с издевкой спросил он.

Ир переминался с ноги на ногу.

- Просто... запомнилось.

- "Просто запомнилось"... Что еще говорил Енох?

- Я не решаюсь сказать, чтобы не рассердить вас.

- Говори!

- Енох рассказывал, как спускался от ангелов. - И, выведав лисьим взглядом, что господин внимательно его слушает, Ир продолжал: - Ему внимала не только детвора на крыше (его внуки и правнуки), но и старшие сыновья - Мафусаил, Регим, Ухан. Они оторвались от домашней работы, и на их лицах, господин, было то же доверчивое умиление, что и на лицах малышей на крыше. И я заслушался, потому что голос Еноха заставлял слушать.

Енох говорил, что однажды, когда он записывал книгу, был ему глас Божий:

"Возьми книги, которые написал на небе, и отдай ангелам. Придет время, и они опустят книги твои на землю. И будут познавать люди Меня и замысел Мой о человеке".

"Еноше, - сказал ему Господь, - даю тебе тридцать дней, чтобы ты проповедовал на земле. Ибо люди начнут умирать, и твоя проповедь нужна им. А через тридцать дней снова пошлю своих ангелов, и они возьмут тебя от сынов твоих".

И позвал Господь грозного ангела и поставил рядом с Енохом. От ангела шел холод, какого на земле не бывает. Ангел сказал Еноху:

"Еноше, я остужу лицо твое, чтобы чада твои могли смотреть на тебя, когда ты сойдешь на землю..."

- О, господин! - воскликнул уродец Ир. - Когда Енох говорил об этом, лицо его сияло чистотой и жалостливой любовью к окружающим его людям. Черты его как бы стали ускользать в неопределенности, но я продолжал видеть выражение кротости, жалости и любви.

- И любви? - переспросил Тувалкаин с легкой издевкой.

- Ангел остудил Еноха наложением рук. Енох говорил: "И вот, чада мои, я снова среди вас. Я расскажу вам, что видели очи мои и что слышали уши мои. Вы слышите от человека, а я слышу от Господа. Когда я спустился на землю, был мне голос от Него:

"И помни, Еноше, никто не взойдет на небо прежде вочеловечившегося Бога, ибо та высота, на которую вознесли тебя ангелы, только для людей - небо".

- Какого Бога? - переспросил Тувалкаин.

- Кажется, вочеловечившегося, господин. Но я не уверен.

- Новая сифитская сказка. Не мой ли братец придумал ее для них?

- Что вы сказали, господин?

- И что же, никто из домашних не смел прервать Еноха, пока он проповедовал?

- Сепфора, жена Еноха, поднялась на крышу с корытом белья. Когда она натягивала веревку, я, господин, заметил... мне показалось, что она с досадой посматривает на мужа.

- И все?

- Все, господин!

Отходя к двери, Ир стал судорожно кланяться спиной вперед.

- Ты куда? - усмехнулся Тувалкаин. - Я тебя вызвал не для того, чтобы послушать о блаженствах Еноха. - Тувалкаин молча прошелся по библиотеке. - В горах, ближних к землям Иавала-скотовода, работают наши жрецы - искатели руд. Пошли им ворона.

- Что должно быть в послании, господин?

- Они должны обследовать каждое ущелье, каждую расселину, каждую пещеру!

- И что они должны найти, господин?

- Оставленное жилище одинокого человека.

- Не понимаю, господин.

- А тебе и не к чему все понимать, урод!

14. Не успели затвориться двери за Иром, как тут же растворились, и привратник сообщил Тувалкаину:

- О, господин! В твой дом явился скульптор Нир. Прикажешь впустить?

Нир с порога приветствовал Тувалкаина:

- Мир тебе, господин! - И прижал правую руку к сердцу, и поклонился, чем очень удивил Тувалкаина. Бакенбарды Нира были приглажены, длинные волосы аккуратно причесаны.

- Приветствую и я тебя, - сказал хозяин, выжидающе и с любопытством глядя на скульптора, понимая, что тот пришел по поводу писаницы в заброшенной штольне. - Ты сегодня весь какой-то верноподданный, это так на тебя не похоже.

- Я пришел просить твоей милости, господин! - своим видом Нир показывал сильное волнение, даже робость, но Тувалкаин не верил ему.

- Ты продолжаешь меня удивлять, Нир, - сказал Тувалкаин доверительным тоном. - Я слушаю тебя.

- Господин! На днях ты говорил со мной на площади. - И желая польстить Тувалкаину, сказал: - Ты возвращался с заброшенных штолен - известны твои заботы о нас! - и все-таки остановился, чтобы поговорить со мной о моей работе.

Тувалкаин кивнул и подумал: "Тогда ты не казался таким верноподданным, и в твоих глазах было больше дерзости, чем почтения". Но не сказал об этом, а сказал:

- Ты еще выронил зубило из рук.

- Я выронил его, господин, когда ты сказал, что обследуешь заброшенные штольни... Я пришел просить милости... В одной из штолен - тайный вход в пещеру, а там на малахитовой глыбе я выбил историю каинитов.

- За что же ты извиняешься? Что плохого в том, что ты выбил историю каинитов?

- Она несколько отличается от тех, что я выбивал в городе! Там есть иероглиф, на котором... Каин убивает человека, очень похожего на себя... Господин, я был тогда сослан и обижен, на мою обиду наложились и пергаменты Иавала-скотовода. И я сделал то, что я сделал.

- Кто выполнял за тебя твою норму в шахте?

- Я умоляю не наказывать их, господин! Я был обижен и от обиды смел. Они подчинились мне!

- Не выгораживай их, Нир! Я немного знаю тебя. Ты можешь бунтовать своим творчеством, но подчинять людей не в твоих силах.

Нир низко опустил голову. Тувалкаин задал ему такой вопрос:

- Ты искренне раскаиваешься в том, что сделал в заброшенной штольне, или хочешь избежать наказания?

- Я раскаиваюсь, господин! Особенно теперь! Вы дали мне возможность реализовать себя в камне.

Тувалкаин глубоко кивнул, скрывая неудовлетворение, а вслух сказал:

- Я видел твою роспись на малахитовой глыбе, Нир. - Голос его был строг. - И знаешь, что я хочу сказать тебе? Я не увидел там лжи. - И долгим взглядом посмотрел скульптору в глаза. Тот растерянно улыбнулся.

- Я не понимаю, господин!

- Повторяю для бестолковых, - мягко улыбнулся Тувалкаин, - на писанице в заброшенной штольне я не увидел лжи! Подними голову, Нир!.. О нашем разговоре никто никогда не узнает. Но я рад, что он состоялся, хотя ты был и не вполне искренен. Я рад, что ты пришел, - сказал Тувалкаин. - И понимаю твое смятение. - Он посмотрел в бегающие глаза Нира. - У заброшенной штольни жрецы нашли ценные минералы, и мы начинаем их добычу. И... закладываем новый город. Это должен быть очень красивый город. Возможно, в нем будут жить и сифиты... Скоро, совсем скоро у тебя будет много работы, Нир. Так много, что тебе не хватит учеников, которые у тебя есть сейчас. Это будет очень красивый город, Нир! Я уверен, что та воздушность, которую ты придаешь камню, будет как нельзя кстати для ваяния ангелов.

- Я боюсь верить своим ушам, господин! - проговорил пораженный Нир.

- Очень скоро я вызову тебя, а теперь у меня много дел. И еще раз говорю тебе: я рад, что ты сам пришел.

15. Дом Ноемы, как обычно, подморгнул Тувалкаину окном. Но на сей раз Тувалкаин уловил в окне испытывающий прищур. Настороженно встретила брата и Ноема.

- Раскладывать карты на Еноха я не буду! - сразу отрезала она. - Это небезопасно.

- Не выдумывай, Ноема! - мягко улыбнулся Тувалкаин. - Ты переоцениваешь...

- Небезопасно для тебя, Тувалкаин! Те силы пастушеского культа, от которых вернулся Енох, небезопасны для твоей жизни, Ту! - Она назвала брата уменьшительным именем, как в детстве. "Я желаю тебе добра", - говорили ее большие, подведенные до раскосости глаза. Тувалкаин усмехнулся.

- Я думаю, очень скоро, Ноема, я расскажу тебе, что за силы пастушеского культа (усмешка) взяли Еноха и внушили ему, что он был у ангелов. - Тувалкаин снова нехорошо усмехнулся. - Эти силы, Ноема, одной с нами крови.

- Иавал?!

- Ты поразительно догадлива, сестра! Если дело пойдет так и дальше, тебе не нужны будут и карты... Наш брат коварнее, чем я думал.

- И есть доказательства?

- Будут! И больше, чем ты можешь представить!

- И ничего не добавишь?

- Всему свое время... Сейчас мне нужен не Енох, а сын его Мафусаил. Он в городе, и, похоже, кто-то (тон намекал, что известно, кто именно) хочет продать ему оружие.

- Не понимаю.

- Я тоже кое-чего не понимаю, поэтому и пришел к тебе.

Ноема достала карты.

- Мафусаил - на рынке, продает овец. Туда же, похоже, сейчас направляется и уродец Ир.

- Уродец Ир? - Выщипанная бровь Ноемы удивленно изогнулась. - Мне казалось, что Ир - твой человек.

- Мой... и моего отца. - "Я сам иногда побаиваюсь этого урода", - подумал Тувалкаин. - Такие люди, как он, нужны всем.

- Вижу, - наконец прошептала Ноема. - Вижу. Рынок, обозы... И слышу! Ругань, смех, голоса! - продолжала Ноема, вслепую раскладывая карты. - В глазах пестрит. Мальчишки бегают, дерутся из-за чего-то в пыли... Торговки зазывают... Воины в латах... Гремит повозка... Уродец Ир подходит к Мафусаилу-сифиту. - Подсиненные веки Ноемы опущены, руки в черных перчатках-сеточках медленно раскладывают карты с пантиклями. - Они говорят, но я не слышу! (Раздраженно.) Слышу!

"Если тебе нужен арбалет, Мафусаил, можно это устроить, - сказала Ноема тонким визгливым голосом уродца. Тувалкаин гадливо сощурился. Голос шел из утробы Ноемы. - Не бойся, Мафусаил, тебе ничего не грозит".

"Человек, который ходит по рынку в сопровождении двух стражников, - продолжала Ноема голосом Мафусаила (голос подсекался, чуть подрагивал), - этот человек предупреждал, чтобы я не вздумал покупать оружие. Ни лук, ни тем паче арбалет. Это запрещено. И еще он называл срок исправительных работ на шахтах".

"Вы, сифиты, - сказала Ноема тонким голосом с подвизгиванием, - как только попадаете в город, сразу забываете, что вы - свободный народ. Тебе нечего опасаться, Мафусаил. Ты выберешь оружие, а я передам тебе его за стенами города. А в следующий раз пригонишь овец для расчета".

"А если следующего раза не будет?" - спросила Ноема-Мафусаил.

"В город всегда возвращаются", - уверенно сказал урод из чрева Ноемы. - К тому же я слышал, что сифиты - честные люди".

- Они идут вдоль кирпичной стены, повернули налево, - продолжала Ноема своим голосом. Тувалкаин заметил, что сжимает подлокотники кресла - расслабился. - Опять повернули налево, скорее всего это район старого города... Уже темно, плохо видно, Ту. Слышно шаги. Ира - семенящие, осторожные - Мафусаила, он пришлепывает ущербной сандалией.

- Что?

- У него оторвалась лямка на сандалии... Улица разделяется на два рукава - повернули направо. Мафусаил поднял щепу, начертил крест на стене. Кирпичи мягкие, обожженные на солнце. Так строили до землетрясения. Метка на стене довольно четкая, даже в сумерках видно. Очевидно, Мафусаил опасается, что придется возвращаться одному.

Остановились возле обветшалой дощатой двери. За ней - тускло освещенное нутро дома. Для Мафусаила он полон опасности... Поднимаются по винтовой лестнице. Мафусаил головой натыкается на какие-то неровности. Ир ковыляет по лестнице задом наперед. Мафусаилу жутковато от его телодвижений.

Комната кажется Мафусаилу отталкивающей, он враждебно насторожен. Он говорит себе, что больше никогда не придет сюда. Взгляд его останавливается на столе. Он освещен факелом так, что видны только чьи-то неподвижные руки с короткими сильными пальцами. Мафусаил завороженно уставился на них и не может оторвать взгляда. Руки имеют власть над ним. Мафусаил про себя призывает пастушеского Бога и просит, чтобы этот страшный вечер поскорее кончился. Рука не столе ожила, развернула тряпицу. Мафусаил видит арбалет, отливающий ясеневым древком. Мафусаил в восхищении! Рука поманила его к столу, чтобы он получше рассмотрел оружие.

- Кто за столом, Ноема? - нетерпеливо спросил Тувалкаин.

- Лицо в густой тени, но... сверху до ушей он лыс, а снизу до ушей выбрит.

"Отец", - подумал Тувалкаин.

- Шар с соминой улыбкой.

"Отец", - понял Тувалкаин.

- Он похож на нашего отца, Ту! Рука мягко отгоняет муху, не дает опуститься на ясеневые детали арбалета. Мафусаил берет его в руки, поглаживает. Хм! Знаешь, Ту, он жалеет, что не родился каинитом.

Тувалкаин удовлетворенно хлопнул себя по колену.

- Да! - вырвалось у него. - Браво, Ноема!

- Ясно вижу его мысли! Он жалеет, что не родился каинитом.

- Понятно! Он поклоняется пастушескому Богу, а жить хочет, как мы! Я не ошибся в нем, Ноема! Мафусаил - тот человек, на которого надо ставить в деле объединения с сифитами.

- Мафусаил положил оружие. Рука на столе снова ожила, протянулась к Мафусаилу. Он пожал ее.

"Мафусаил, - сказала Ноема голосом отца, и Тувалкаин вздрогнул от неожиданности, - говорят, вернулся Енох, это правда?"

"Да".

"И говорят, что он вернулся от ангелов?"

"Да".

"А сам ты как считаешь, откуда он вернулся?"

Мафусаил молчит. Он расстроен. Он не верит, что его отец вернулся от ангелов.

- Да! - Тувалкаин снова хлопнул себя по колену. - Да!

- И верит, и не верит. Но он не хочет сказать ничего такого, что бросило бы тень на отца. Но он хочет купить арбалет.

"Хорошо, не отвечай, - сказала Ноема голосом отца Ламеха. - Я понимаю тебя! Я бы тоже хотел иметь сына, который никому не говорит плохо о своем отце".

Тувалкаин заерзал в кресле, усмехнулся.

"Говорят, он вернулся со знанием пророческого прошлого?" - спросила Ноема-Ламех.

"Да, похоже на это, хотя многое, о чем говорит отец, совершенно невозможно понять!"

"Не говорил ли он что-нибудь про меня?" - спросила Ноема-Ламех.

"Но, господин, я не знаю, кто вы!" - сказала Ноема-Мафусаил.

"Да-да... Ступай! Если тебе пришелся по душе арбалет, то детали обговоришь с уродом..."

Ноема смешала карты.

- Все, Ту! Я больше не могу, я устала. - Она достала платок, вытерла вспотевшую шею.

Тувалкаин, вполне довольный, долго расхаживал по зале. Ноема, откинувшись в кресле, отдыхала.

- Ноема, твой дом посещает много мужчин (в том числе и сифиты). - Тувалкаин до хруста помял руки. - Так, между делом, косвенно, вскользь, по касательной вставь в какой-нибудь разговор, что Енох все это время пропадал у нашего брата Иавала-скотовода.

- И зачем это надо?

- Людей нельзя оглушать правдой, к ней надо приучать постепенно. Похоже, ему стало тесно на телячьей коже и он задумал писать жизнью. В этом его слабость. Наши жрецы здесь сильнее его. И намного. А мы напишем жизнью. - И, уловив тень протеста на лице сестры, спросил: - Или ты считаешь, что Иавал не лжет ни единой буквой?

- Откровенно?

- Естественно.

- Я считаю, что своей жизнью пишет Енох. И именно он не лжет ни единой буквой.

- Вы все посходили с ума, - тяжело выговорил Тувалкаин. Он устало опустился в кресло. - Может, ты и в ангелов веришь?

- А ты? Ты, Ту, не веришь в ангелов?

- Я? - удивился Тувалкаин. - Я - нет, - произнес он растерянно.

- А в новом городе собираешься ваять ангелов?

- Откуда тебе это...

- Иногда я раскладываю карты для себя.

- Ты же знаешь, это надо для нашего объединения с сифитами... Я считал, Ноема, что мы с тобой одно целое, что мы вместе, что... твои слова... я не знаю...

- Прости меня, Ту.

- Вспомни, Ноема, когда мы были совсем молодыми, мы вместе мечтали построить свободный город, где бы вместе жили и каиниты, и сифиты, жили свободно, творчески... Вспомни! Тогда мы ковали только метеоритное железо, но теперь, когда... когда наша мечта превращается в явь, ты...

- Прости, Ту! Я буду во всем помогать тебе! Просто к нашей чистой мечте прилепилось... - "Слишком много преступлений", - хотела сказать Ноема.

16. - ...Просто к нашей чистой мечте прилепилось... - "Слишком много преступлений", - хотела сказать Ноема, но не сказала, а сказала: - Помнишь, Ту, еще в детстве, когда мы заметили, что человек стареет ( а ведь тогда на земле не было ни одного дряхлого старика), мы дали друг другу клятву противостоять смерти. И по-детски, наивно вступили с ней в противоборство. Мы изобретали белила и мази, которые закрывали бы морщины на человеческом лице (теперь ими пользуются клоунессы). Над нами посмеивались, но не препятствовали нашим ребяческим опытам. Но детство закончилось, а проблема осталась. Ты занялся минералами, пропадал в экспедициях, у доменных печей, в кузницах. Твои открытия пленили тебя. А я... я в своем противоборстве со смертью стала использовать кровь животных. Ты поймешь меня, Ту! Словно кто-то нашептывал мне, что я на правильном пути. У меня вдруг стало все получаться. Только путь этот привел... - Ноема легко и упруго поднялась и подошла к глиняному светильнику. Из кувшина долила в него растительного масла. В зале стало светлее. - Посмотри на меня, Ту! Посмотри не как брат, а как мужчина. Мы с тобой ровесники, но я выгляжу не старше своих девиц, которым гожусь в праматери. Старение идет, но оно замедляется. Знаешь, что я добавляла в эликсиры и мази? Я добавляла кровь вытравленного человеческого плода! Я принимала ванны с добавлением крови нерожденных младенцев!

На плотном грубоватом лице Тувалкаина выступили желваки. Сказанное Ноемой не было для него новостью. Но он не мог понять, почему Ноема убивается по этому поводу, но чувствовал, что ее крашеные слезы как-то связаны с возвращением Еноха, чувствовал и раздражался.

- Но ты давно прекратила эти опыты, Ноема! К чему же мучить себя воспоминаниями? Каждый человек за свою жизнь совершил какой-нибудь ослиный поступок! Каждый! Нельзя мучить себя ошибками прошлого. Ты, кстати, неважно выглядишь.

- Ангелы сказали Еноху, что при его приближении люди будут вспоминать свои черные дела.

- Ты следишь за Енохом? - осторожно спросил Тувалкаин, втайне надеясь, что у него есть еще один доглядчик. Взглядом Тувалкаин подстрекал сестру к дальнейшему разговору.

- Я, Ту, хорошо помню то время, когда догадалась, что человеческий зародыш может задержать старение, и я сама, как ты говоришь, косвенно, вскользь, намеками склонила женщину, и она вытравила плод.

Тувалкаин неприятно усмехнулся. Его усмешка напомнила Ноеме Каина.

- Произошло ужасное! С детства мы поклялись противиться смерти, и вдруг я поняла, что стала ее оружием. Я склонила мать к убийству собственного ребенка. Но тогда я прекратила опыты не из-за вытравленного зародыша. Я поймала себя на мысли, что кровь младенца поможет лучше, чем кровь плода. - Ноема закрыла лицо руками. Тувалкаин взял ее сзади за локти и повел к креслу. И пока вел, Ноема кричала через всхлипывания: - Но теперь я снова начала стареть, и снова кто-то навязывает мне мысли о крови младенца, что ее надо... или пить, или вливать через вены, и тогда молодая кровь поможет омолодиться и телу! Этот голос!.. Он мой, как бы сама я думаю. Но иногда мне кажется, что меня заставляют!

"Вы все посходили с ума!" - про себя твердил Тувалкаин, капая эликсир в металлическую рюмку на высокой ножке. Вслух считал капли: - ...двадцать одна, двадцать две, двадцать три... - "Вы все посходили с ума!"

Легкий настой приятно дурманил сознание Ноемы. Она виновато улыбалась.

- Где сейчас Енох? - спросил Тувалкаин.

- Он на пути к дому отца своего Иареда. - Ноема грустно заглянула в глаза брата. Уголок ее губ нервно дернулся. - Еще одно мое черное дело, - сказала она, имея в виду Иареда, отца Еноха.

Тувалкаин сделал вид, что не расслышал последних слов сестры.

- Енох путешествует один?

- Нет, с ним Мелхиседека, его сестра... Да, это, наверное, очень важно для тебя, Ту. По пути к отцу они должны посетить женщину-сифитку. У нее умер муж.

- Умер? Погиб на охоте?

- Нет.

- Упал со скалы?

- Нет.

- Утонул?

- Нет!

- Не тяни, Ноема! Что с ним случилось?

- Он умер своей смертью.

- Своей? Значит, и у них... уже началось.

17. Енох и Мелхиседека остановили ослов возле растущего из скалы дерева и кратко помолились в его скудной тени. Дерево на глазах зазеленело: покрылось широкой, похожей на кожу, листвой. У корня проклюнулся маленький ручей. Ослы, почуяв воду, раздували ноздри, тянули морды к воде, нетерпеливо перебирали копытами. Мелхиседека громко возблагодарила Бога, легла ничком на горячие камни, накрыла ртом фонтанчик. Студеная вода ударила в пересохшее небо. Прилегла в тени дерева и положила на лоб смоченный в воде платок. Испив воды, прилег на гладкие камни и Енох. Он осенил себя непонятным жестом и прикрыл глаза.

- Но как ты узнал, Енох, что именно эта женщина нуждается в нашей помощи? Разве мало на земле женщин, которые нуждаются в помощи?

- Много будет вдов во времена пророка Илии, но Господь пошлет пророка в Сарепту Сидонскую, именно к той вдове, которая нуждалась в его помощи. Так и нас с тобой Господь ведет именно к той вдове, которая нуждается в нашей поддержке.

- Енох, а почему ты называешь эту женщину вдовой?

- У нее умер муж.

- Умер? Он погиб на охоте?

- Нет.

- Упал со скалы?

- Нет.

- Утонул?

- Нет, Мелхиседека, он умер своей смертью.

- Иногда ты говоришь очень непонятно, Енох! Ты что-то скрываешь от меня? Разве может человек умереть своей смертью? Его убили каиниты?

- Нет, Мелхиседека.

- Тогда я совсем ничего не понимаю! Неужели ты думаешь, что его убили сыны Божии?

- Он заболел и умер!

- Заболел и умер? Разве такое может быть?

- Может, и очень скоро люди привыкнут к подобному ходу вещей.

- Ты говоришь страшные вещи, Енох! Господь наказывает нас? Почему не умирают каиниты?

- Они умирают. Их жрецы изучают умерших - мечтают продлить жизнь.

- Ты говоришь страшные вещи, Енох! Неужели это правда?

- Все это у каинитов содержится в тайне, чтобы никто не догадался, что человек может умереть своей смертью. Но скоро им будет не под силу утаивать естественную смерть.

- Мне страшно, Енох!

- В моих словах нет ничего страшного, Мелхиседека. Со смертью тела наша жизнь не заканчивается. - И Енох говорил сестре о воскресении, но она мало что поняла. И тогда она спросила:

- Еноше, ты часто упоминаешь Илию - кто этот Илия?

- Он будет жить за девять столетий до вочеловечивания Господа, при нечестивых правителях. Илия напомнит людям о Боге. "И доколе вы будете хромать на оба колена?" - скажет Илия, ибо народ, среди которого станет проповедовать пророк, будет поклоняться и падшим ангелам, которым поклоняются каиниты. (Мечта Тувалкаина!) Илия не вкусит смерти и будет взят в огненной колеснице на небо. А в конце времен, когда на земле воцарится тот, кто будет выдавать себя за вочеловечьшегося Бога, Илия сойдет на улицы вечного города и будет обличать зверя и проповедовать покаяние. А я, Мелхиседека, буду послан ему в помощь. Мы будем проповедовать 1260 дней, и зверь убьет нас, и мы вкусим смерть, как и все люди.

- Люди будут знать, что ради них Господь вочеловечился, - и все равно станут поклоняться зверю? У каждого человека будет ангел-хранитель, - и люди все равно будут поклоняться зверю?

- И тогда немногие послушают нас, но и таких, кто не потерял ценности в очах Господа, будет немало!.. Веру в истинного Бога объявят одной из вер, идея Божества будет высмеиваться лицедеями. Объединят все верования во всемирную религию, и тогда воцарится зверь. Но потом придет Спаситель. И Тувалкаин добьется своего, но людей его объединенной веры смоет потоп.

- Еноше, а почему ты так мало говоришь о потопе?

- Я говорю, но не всем. Всем о потопе будет свидетельствовать мой правнук. Имя его Ной.

- Ной? Но я не знаю среди сифитов никого, кто бы носил это имя.

Енох улыбнулся.

- Он еще не родился, Мелхиседека! Бог даст, и тебе, может быть, придется его воспитывать. Но и его мало кто послушает. Слишком уютно будет жить людям и на упоминание о потопе они будут отвечать снисходительной улыбкой. Клоунессы каинитов постараются, и Ноя объявят чудаком, а имя его окружат презрением. - Енох лежал с закрытыми глазами. Тень листвы густо покрывала его лицо. - Ты уже будешь старенькой, Мелхиседека, и в твоей пещерной комнате устоится запах, характерный для жилища престарелого человека. Но в отличие от других стариков ты, Мелхиседека, никогда не будешь жаловаться на старость и немочь. С Ноем уже будет говорить Бог, но людям по их немощи иногда надо, чтобы их поддержали и люди. Однажды Ной придет к тебе и скажет:

"На наших землях, Мелхиседека, закончилось дерево гофер, из которого Бог повелел строить ковчег, а из каинитов никто не хочет продавать смолистое дерево. И все смеются надо мной. Даже мой сын Хам".

А ты ему скажешь, Мелхиседека:

" Я уже начинала беспокоиться, Ной, что ты достроишь ковчег до моей смерти, а мне по моим грехам - погибнуть в водах потопа... Может, тебе, Ной, сходить в дальний город к Ноеме-жрице. Она богата и наверняка на ее землях есть леса с деревом гофер".

"Ноема-жрица? - недоуменно спросит Ной. - А почему ты решила, что Ноема-жрица продаст мне дерево гофер?"

А ты ответишь, Мелхиседека:

"Это было очень давно... Ты, Ной, еще не родился, и не родился еще отец твой, а твой дед Мафусаил был молод, а город, где смешались все люди и религии, был только в голове у каинита Тувалкаина. - И скажешь, Мелхиседека: - Енох, когда опускался с неба для проповеди, посетил дом Ноемы..."

Мелхиседека тревожно и вопросительно посмотрела в глаза брату.

- Дом Ноемы? - спросила она. - Ты хочешь посетить дом Ноемы, Енох? Но она...

- Не за тем, о чем ты подумала, Мелхиседека! Вот так же и Ной посмотрит в твои глаза - тревожно и вопросительно. Как ты в мои.

"Дом Ноемы?" - спросит Ной. А ты скажешь ему:

"Не за тем, о чем ты подумал, Ной! Енох молился у Ноемы и говорил ей, что в будущем она должна помочь кому-то из сифитов. Может, Енох молился тогда за тебя. И было надо, чтобы Ноема видела его молящимся". - И твои слова укрепят Ноя, Мелхиседека.

- Енох, а ты видел, как Богочеловек выводит из ада допотопных праведников?

- Я не все видел, и не все, что видел, могу понять, и не все, что могу понять, могу рассказать тебе, Мелхиседека.

- Мне бы очень хотелось, Енох, умереть до потопа, чтобы Господь вывел меня из ада.

- Проси - у Господа нет ничего невозможного.

- Енох, а люди будущего будут знать о тебе до того, как наступят дни проповеди перед концом мира?

- Почему ты спрашиваешь?

- Не знаю. Наверное, потому, что мне очень бы этого хотелось. Вашего прихода с Илией должны будут ждать, а, стало быть, что-то знать о вас.

- Люди последних времен будут почитать пророка Илию, почитать допотопных праотцев, а обо мне в их книгах - только несколько слов, но многие будут знать, что в конце времен я приду с Илией. Хотя и про меня будут книги, которыми не будут пользоваться при богослужении, но люди, которые их напишут, привнесут много "своего", и этого "своего" будет больше, чем меня. И все же люди узнают, что я живым был взят на небо, спускался для проповеди и снова был взят на небо. И многие будут знать то, что "никто не взыде на небо, токмо Сшедший с небес".

- Тебя трудно понять, Енох!

- Это ничего. - Енох улыбнулся, не открывая глаз. - А еще, Мелхиседека (голос брата стал веселее), люди будут просить у меня счастья в семейной жизни. Когда я там узнал об этом, я сказал ангелу: "Мы ругались с Сепфорой по пустякам, упрекали родителей друг друга, наказывали детей".

- И что ангел? - спросила Мелхиседека.

- Он, кажется, совсем не разбирался в семейной жизни. Ангел подумал и сказал, - сонно произнес Енох, - что это, наверное, и есть (Енох зевнул) счастливая семейная жизнь... - Не договорив, Енох заснул, украшенный улыбкой, провалился в мир, где все светящееся и прозрачное. На исподе век пульсировали неясные образы. И у Мелхиседеки ресницы стали клейкими, точно проклюнувшиеся листочки - не хотели разлипаться.

В то же самое время праведный Сиф в святилище Адама в богомысленной молитве увидел в полусне-полуяви, как змея, скользя на персях между камнями, подбиралась к задремавшим Еноху и Мелхиседеке. Сиф точно почувствовал гладкий змеиный холодок в руке, пробудился и вооружился теплой молитвой о своих потомках. И те сквозь сон услышали голос Сифа, змеиный гладкий холодок точно скользнул и по их рукам. Енох и Мелхиседека пробудились одновременно. Змея замерла. Люди тревожно осмотрелись.

- Это, должно быть, от жары, - сказала Мелхиседека и опустила голову на теплый камень. Задремал и Енох. А Сиф молился в святилище Адама. И снова Мелхиседека, засыпая, услышала его голос. И проснулась.

- Енох, - разбудила она брата. - Нам пора в путь!

Видя духовными очами, что Енох и Мелхиседека послушали его, Сиф в сердце возблагодарил Бога.

18. Сиф в сердце своем возблагодарил Бога.

- Во время молитвы мне показалось, - сказал Сиф Еве, - что Господь пошлет человека, который укажет путь к потерянному раю.

От неясной тревоги Ева улыбнулась.

- Ты уже пожилой, Сиф, - выдержишь ли такое утомительное путешествие? - Эти слова Ева сказала одновременно со скрипом калитки.

За изгородью послышался сильный мужской голос.

Мафусаил привез гостинцы из города, и Сиф из-за стебля старого розового куста без удовольствия наблюдал, как Ева смешивает в глиняных сосудах муку собственного помола с мукой каинитов. Мафусаил, розовый, оживленный, добродушный, молчаливо-серьезный великан, подтаскивал к закромам полные мешки из грубой шерстяной материи. Из ручья, протекающего через двор, ослы шумно хлебали воду.

- Сиф, у меня хорошие вести, - сказал Мафусаил, отряхиваясь от муки.

"Хорошие вести... из города?" - Сиф строго посмотрел в глаза Мафусаилу.

- Вернулся отец мой Енох!

Ева и Сиф коротко переглянулись.

- Он говорит, что вернулся от ангелов.

- Воля Божья, - сказал Сиф и прикрыл ладонью глаза. Их ломило от радости.

Ужинали во дворе, сидя на плоских кожаных подушках под открытым небом. Ева поставила на скатерть-циновку кисель из простокваши и меда, положила холодные лепешки из пресного теста, густо и сладко пахнущие финики.

- Сиф, - сказал Мафусаил, взяв с циновки лепешку. - Она подгорела с одной стороны. Я купил у каинитов железный лист...

"Какое страшное словосочетание, - подумал Сиф. - "Железный лист". Только язык каинитов..."

- ...И теперь наши лепешки не будут пачкаться в золе.

Сиф кивнул. Его жена выпекала лепешки в золе, накрыв их глиняными горшками, и лепешки тоже не подгорали. Но Сиф промолчал. Ради совести. Совесть же разумел не свою, а Мафусаила. Сиф ждал, когда тот заговорит о Енохе. Но не торопил Мафусаила, спросил из вежливости:

- Не оскорбляют ли тебя каиниты, Мафусаил?

- Сейчас не те времена, Сиф. Тувалкаин запретил наносить обиду сынам Божиим: он - мудрый человек!

"Тувалкаин хитер", - мысленно ответил Сиф, с мучительным нетерпением ожидая рассказа о Енохе. В задумчивости Сиф чертил на песке веточкой какие-то знаки. "Твоя борода ухожена, Мафусаил, а волосы слегка пострижены", - думал Сиф, выводя на песке знаки.

- Я не знаю ритуалов каинитов, Мафусаил, но при общении с ними наша вера умаляется по этому закону.

Мафусаил прочитал знаки под веточкой Сифа. Тот привел дробные числа к наименьшему знаменателю.

- Сиф, отец рассказывал мне, что Бог после убийства Авеля запретил мстить Каину, - разве не видно в этом запрете Его благословения на строительство города? Да, Он благословил братоубийцу! но нам ли испытывать замыслы Божии?

- Ты, Мафусаил, не видишь опасности в торговых сделках с каинитами! - Сиф ладонью загладил знаки на песке. И замолчал. Ради совести. Совесть же разумел не свою, а Мафусаила. Тот сказал:

- Моя тетка Мелхиседека сожгла тростниковый стаканчик, из которого пил Тувалкаин, когда посетил наш дом. Она тоже видит опасность в нашем общении с каинитами. Но она не отказывается от косуль, которых я приношу с охоты. А на наших стрелах наконечники из металла каинитов. - Мафусаил осторожно, с благоговением развязал тесемку на мешке, который загодя положил рядом с собой, и с легким трепетом вынул из него предмет, отдаленно напоминающий лук, погладил почти нежно отполированные ясеневые поверхности, маленькую металлическую лебедку.

- Это арбалет, - сказал он, с восхищением рассматривая оружие. - С ним мы забудем, что такое голод.

"Все успехи каинитов родились не от творческого избытка человека, а из глубокого несчастья нашего грехопадения, - с горечью подумал Сиф. - И об этом никогда не надо забывать".

Мафусаил, рассматривая арбалет, сиял.

- Хотите, я расскажу вам, как покупал оружие? - спросил Мафусаил. - Вот послушайте!

Сиф отщипнул от лепешки и, положив маленький кусочек в рот, стал медленно жевать.

"Мафусаил говорит искренне, - размышлял Сиф, - и, наверное, многие из сифитов думают так же, как он, но молчат - лучше ли это? Сыны Божии становятся непрозрачными, как каиниты.

- ...я положил оружие. Рука на столе снова ожила, протянулась ко мне, и я пожал ее на прощание... Тебе неинтересно, Сиф, то, о чем я говорю? - вдруг спросил Мафусаил.

Сиф очнулся от размышлений.

- Не сердись на меня, Мафусаил. Я жду, когда ты расскажешь об отце своем Енохе, и никак не могу дождаться. - Он улыбнулся. И Мафусаил улыбнулся. Улыбнулась и Ева беззубым ртом, понимая, что мир за трапезой восстанавливается. И ручей во дворе зажурчал веселее. - Я должен найти елей жизни в потерянном раю и помазать Адама. И тогда все чада его вспомнят вместе со мной тот мир, когда Адам казался большим и взрослым. Я сегодня молился, и мне показалось, будто Господь сказал мне, что в моих поисках мне должны помочь люди. И в тот же вечер приходишь ты, Мафусаил, и говоришь, что вернулся Енох, которого мы считали погибшим. И говоришь, что он вернулся от ангелов.

- Прекрасно! - сказал Мафусаил. - Значит, у меня будет попутчик.

- Смотрите! - вдруг вскрикнула Ева. Ее рука и испуганное лицо устремились в небо. Все подняли головы.

- Что это? - спросил Мафусаил, выронив из рук арбалет.

Нет ответа.

По небу проплывал черный шар, уменьшенный расстоянием до величины тыквы. Некоторое время с легким испугом наблюдали его плавный таинственный полет. Он заплыл за гору, как заплывает луна.

...На другой день, когда спала жара, Сиф и Мафусаил отправились в путь. Ева провожала их до поворота. Ева нежно расцеловала Сифа, а Сиф губами прижался к загорелой до черноты руке матери. Белый рукав делал ее руку еще чернее.

Поехали вниз на ослах, прямо на солнце.

- Все же, что за шар мы видели вечером, - спросил Мафусаил.

Сиф не знал, что ответить.

- Интересно, - сказал он, точно не расслышал вопроса, - где сейчас Енох и Мелхиседека?

19. Енох и Мелхиседека, глядя на человека, спускающегося по широкой горной тропе, сразу догадались, что он - сифит, потому что путник был очень высокого роста.

- Ты, похоже, Енох, сын Иареда? - после приветствия спросил путник, с любопытством рассматривая Еноха. И когда тот кивнул, продолжил: - Про тебя рассказывают всякие небылицы. - Его слова опечалили Еноха. Путник заметил это и, чтобы перевести разговор, спросил: - Что привело тебя в наши края?

- Мы едем в дом вдовы Сапанимы.

Путник нахмурился.

- Ты назвал ее вдовой. Что это значит?

- Это женщина, у которой умер муж.

Путник поморщился.

- Новые слова... и темная история! Все только и говорят об этом.

- Говорят - что? - спросила Мелхиседека.

- Говорят, что она убила своего мужа, как Каин убил Авеля. А Сапанима твердит, что он умер сам. Разве может человек умереть сам? Правда, кое-кто говорит, что это сделали искатели руд.

- Скоро смерть придет в дома и других сынов Божиих, - сказал Енох, - и тогда люди перестанут судить Сапаниму и устыдятся своих подозрений.

Путник долгим испытующим взглядом посмотрел в глаза Еноху.

- Ты говоришь страшные вещи, Енох!

- Испытуй людей, что клевещут на Сапаниму. Мы не видим в других греха, которого нет в нас самих. Эти люди на уровне помысла носят в себе грех убийства.

- Откуда тебе знать это, Енох? От ангелов? - дерзко спросил путник, обиженный словами Еноха, и зашагал прочь.

Когда он удалился, Енох в задумчивости сказал:

- Никто не верит, что я был у ангелов.

Мелхиседека улыбнулась.

- Поверят, Енох! - Она улыбнулась так открыто и счастливо, будто Еноху уже все поверили. - Они будут помогать Сапаниме, Енох. - И спросила: - А каиниты помогают друг другу? - Ей хотелось, чтобы каиниты не помогали.

- Почему бы им не помогать друг другу? Конечно, помогают. Они же люди.

Тропа стала еще шире. Енох и Мелхиседека поехали рядом.

- Еноше, а как жить, чтобы умереть до потопа?

Енох ответил не сразу.

- Там, в пророческом будущем, я перечитывал книги одного из апостолов вочеловечившегося Бога, - сказал Енох, бережно подбирая слова. - В ней было написано о чужой совести. Жить так, чтобы мою свободу не осуждала чужая совесть. Когда я прочитал эти слова, они показались мне знакомыми, а на душе стало радостно, как бывает при воспоминаниях о детстве. И, знаешь, я вспомнил, вспомнил там, что очень похожие слова слышал от Адама, когда отец наш Иаред привозил меня к нему на благословение. Наверное, Адам говорил эти слова всем, кого благословлял, но с годами мы забывали их. Во всяком случае, здесь, в допотопном мире, я их больше никогда не слышал. Может быть, кто-то из сифитов живет по этим словам, но дело в том, если жизнь свою устраивать по этой мудрости, то этого никто и не заметит.

Мелхиседека обеспокоенно сказала:

- Однажды я вслух упрекнула отца... за его... сношения с каинитянками. С тех пор его совесть осуждает мою свободу? Но разве я была не права? Разве отец не предал нас, когда спустился в шатры каинитянок? Разве наша мать Сахарь не ослепла от слез? И разве ты, Енох, пусть в юношеской запальчивости, не предлагал матери уйти от отца и построить новый дом?

Енох долго молчал.

- Если бы в тот миг, когда мы упрекали отца, мы желали бы ему спасения, наши сердца не породили бы упрека, и он не слетел бы с наших уст.

- А каиниты? И их совесть не должна ограничивать нашей свободы? Недавно ты говорил о тех, кто осуждает Адама за грехопадение, а сам ты, Еноше, - о, прости, я не осуждаю, - ты (Мелхиседека улыбнулась) произнес эти слова с упреком.

Енох виновато улыбнулся.

- Наверное, надо быть готовым терпеть и несвободу. За Господа. За Адама... Не осуждай отца, Мелхиседека! Он охладел к молитве и потерял защиту Господа, но остался человеком с чистым сердцем... и... ему помогли спуститься к каинитянкам.

- Помогли? Но - кто?

Енох не успел ответить.

20. Они зашли на вдовий двор через брешь в недостроенной стене. Уловив запах, Мелхиседека тревожно и вопросительно глянула на Еноха.

- Уже смердит, - сказал он. Но Мелхиседека не поняла Еноха. Услышали шепот. В широких щелях хлева - глаза. Целая змейка из внимательных, голубых детских глаз. Отворилась плетеная калитка, и, поправляя накидку на голове, вышла женщина. Лицо сжато в одно страдание, тревога - в глазах, спросила:

- Кто вы?

Глаза пропали в щелях - детвора облепила мать, прижалась к ней.

- Енох, сын Иареда, и моя сестра Мелхиседека. Мы молились, и Господь открыл нам, что в твой дом, Сапанима, пришла смерть.

Женщина заплакала.

- Енох, я слышала, что ты пришел от ангелов, - с надеждой сказала она, голос ее вылился в бесконечную мольбу: - Может, ты сможешь оживить моего мужа?