- Нет, Сапанима. Я пришел погребети его и прочитать погребальные молитвы.
- Мы боимся заходить в пещерные комнаты. Там... запах смерти, - сказала Сапанима.
- Мы привезли тебе немного муки, Сапанима. Мелхиседека приготовит прощальную трапезу, а ты покажешь мне, где лежит твой муж. Есть ли в твоем доме белые одежды?
Женщина долго не могла понять, что хочет от нее Енох, а поняв, поспешно кивнула:
- Есть. - Она не знала, что делать, а теперь знала, потому что Енох говорил ей. Енох взял из сумки благовоние и пошел за Сапанимой в дом. Казалось, все вещи в нем испускали запах тлена.
Умерший сильно смердил. И сказал Енох:
- Принеси, Сапанима, освященной воды и позови старшего сына, чтобы умел погребать.
Сапанима принесла в тыкве освященной воды и позвала сына. Юноша, стоя за спиной Еноха, тихо плакал, а Енох, омывая тело его отца, говорил:
- Смотри, что я делаю, и будешь делать это сам и научишь других. Отец твой как бы уснул, но уснул не на одну ночь, а надолго. Но он непременно проснется. И в будущей жизни у него будет тело, но уже облаченное в бессмертие.
- Мы тоже скоро умрем? - робко спросил юноша и хмуро опустил глаза.
- Ненадолго, если не забудем, что мы сыны Божии, - запросто самым обыденным тоном сказал Енох, будто речь шла о чем-то обыкновенном. Енох спеленал умершего, затеплил светильник и велел Мелхиседеке молиться. А Сапаниме велел привести детей, чтобы они молились за отца вместе с Мелхиседекой. А сам, взяв старшего из сыновей умершего, во дворе стал строгать доски для ковчега.
- Что ты делаешь, Енох? - спросил юноша.
- Я делаю ковчег, в который положу твоего отца для сохранения.
- Мы пустим отца по реке?
- Нет, мы предадим его земле.
- Но она съест и ковчег, и отца! И ничего от нас не останется, ни от плоти, ни от костей. Все смешается с землей! Превратился в землю!
- Да, - мягко согласился Енох, ласково поставил рубанок на оструганную доску и повернулся к юноше. - Господь нас сотворил из земли, и в землю мы отойдем. Из земли нас Господь воскресит. Адам, который жил в раю, не исчез с грехопадением. Он как бы живет в Адаме земном. Так же и в каждом из нас живет человек духовный. Он бессмертен.
Юноша улыбнулся Еноху смышленой улыбкой.
"Подготовив тело к погребению, - много лет спустя рассказывала сыновьям Ноя престарелая Мелхиседека, - мы пробыли в молитве всю ночь, а с первыми лучами солнца Енох облобызал умершего и положил в ковчег.
Для захоронения выбрали возвышенное, безопасное для воды место - гору, на которой ничего не было, кроме камней и пыли. После продолжительной молитвы и плача, когда сели за трапезу, Енох сказал:
- Возле могильного камня можно посадить деревья, чтобы место не выглядело сиротливо.
Сапанима спросила:
- Какое посадить дерево?
- Любое, но лучше не гниющее: кипарис... можно сосну или ель... - Потер брови, точно припоминая что-то из пророческого будущего: - ...можно ель, только не голубую".
21. "Голубое небо, которое Енох называл "оком Господа", казалось глубоким, как никогда: вот-вот земля отпустит тебя, и ты упадешь в небесную бездну, - много лет спустя писала на папирусе Мелхиседека. - Сапанима отпустила детей и, вздохнув из глубины сердечной, с плачем сказала:
- И еще, Енох... Я ношу в утробе ребенка.
- Я знаю, - был ответ.
- Прокормлю ли я без мужа детей, которых уже родила? Нет! Стоит ли выпускать на свет еще одного? На помощь родных рассчитывать нечего. Все только и говорят, что я убила своего мужа.
- Понимаешь ли ты, Сапанима, почему Господь допускает клевету на тебя? Ты не убивала своего мужа, но в сердце твоем живет помысел детоубийства. И Господь вразумляет тебя клеветой твоих сродников. Так ли они неправы, если убийство не покидает твоих мыслей?
- Разве зачатое во мне уже человек?
- Желудь, из которого проклюнулся росток, - разве уже не дуб? Ты сама сказала: "Енох, я имею во чреве ребенка". Возложи свою печаль на Господа, и Господь поможет тебе. И запасы в твоем доме не оскудеют. И молись за умершего мужа, чтобы Господь в Свой день вывел его из ада. И молись за детей своих, ибо когда ты оставишь этот мир, за тебя будет кому помолиться. Тем из нас, кто умрет до потопа, будет надежда воскреснуть для жизни вечной. А зачатое в тебе, Сапанима, до того ценно в очах Господа, что он посылает к тебе людей, чтобы возвестить тебе. Может, зачатое в тебе в потомстве твоем даст жену праведному Ною, а может, одному из его сыновей, - сказал Енох, но Сапанима не поняла последних слов его".
"Когда спускались на ослах, хваля Бога и призывая Его руководить нами в нашем земном пути, вновь навстречу попался мужчина, которого встретили по дороге ко вдове, - много лет спустя писала на папирусе Мелхиседека, и многие прочитали ее рассказ, который, как и все ее рассказы, начинался с извинения, что она не может поведать о событии со всей красочностью деталей.
Он вел за узду груженого осла.
- Енох, я передал твои слова о смерти своей семье. И многие тебе поверили, хотя и сомневаются, что ты был у ангелов. Но говоришь ты не от себя. (Я как можно строже сдвинула брови.) Мы собрали Сапаниме немного муки и решили помогать ей, чтобы ее дети не знали голода. Но... мы не знаем, что делать с умершим.
- Мы погребли его, - ответила я, но путник даже не посмотрел в мою сторону.
- Сапанима обо всем расскажет тебе, - сказал Енох.
"Блажен, кто поможет сироте и вдовице", - сказала я. И, наверное, вся светилась от охватившей меня духовной радости.
Путник просил Еноха напутствовать его благословением".
22. И проходил Енох по селениям сифитов, уча и направляя путь их ко Господу.
23. Уродцу Иру казалось, что вместо Тувалкаина его голосом говорят камни его библиотеки, и уродец бегающим взглядом мимовольно отыскивал на стеллажах говорящий минерал.
- ...сифиты, приезжающие в город на рынок, должны от кого-нибудь услышать (вскользь, почти случайно), что Енох не был ни у каких ангелов, а скрывался в горах. А время от времени спускался к Сапаниме. И, может быть, во чреве у нее - от Еноха. И чтобы сами каиниты (а сифиты слышали это) опровергали подобное. Сифиты могут спускаться к дочерям человеческим, но чтобы сифит имел жену другого сифита - нет. На это и каиниты не способны.
- Это похоже на правду, - угодливо произнес Ир. Взгляд его прыгал с полки на полку, продолжая отыскивать говорящий минерал.
- Это может быть правдой, - сказал Тувалкаин.
- Но, господин, тогда уж, может быть, намекнуть... что Енох мог... и убить мужа Сапанимы.
- Об этом говорить не надо (это неправда), но к этому можно подвести. Пусть решат, что сами додумались до подобного.
- Господин, я чувствую, что ворон принес от искателей руд хорошую весть. Могу ли я спросить про нее?
Тувалкаин довольно рассмеялся.
- Я сегодня выступаю перед советом жрецов-патриархов и думаю, стоит ли им рассказывать обо всем, а тут приходит какой-то урод и просит рассказать о том, о чем я хочу умолчать на совете.
- Простите, господин!
- Новости хорошие, Ир, - уже серьезно сказал Тувалкаин, - такие хорошие, что я сам не ожидал.
- Я понимаю, это не мое дело, но зачем же тогда придумывать историю с Сапанимой. Маленькая неправда может помешать большой правде.
- Не помешает, - уверенно пропел Тувалкаин. А уродец вздрогнул, увидев на полке черный голыш, говорящий голосом господина. Именно этот камень много лет назад нашел Тувалкаин на выходе из шахты, неподалеку от земли Еноха. - Более того, много более, - в каждом доме, где побывал Енох, должна пропасть какая-нибудь вещь. Мы должны освободить сифитов из-под влияния Еноха. И его бредней. Где-то и перестраховаться.
- Правильно ли я понял, господин, что я должен тайно пробраться в дома сифитов, которые посетил Енох, и украсть что-нибудь из утвари или одежды. - Уродец Ир ожидал, что господин, как обычно, протестующе поднимет руки и скажет: "Я этого не говорил", но услышал голос Тувалкаина:
- Ты правильно все понял, урод! - По губам господина уродец Ир догадался, что Тувалкаин говорит не то, что он слышит, но переспрашивать не решился.
24. Степенный спуск ступенек в подземный храм когда-то вызывал в Тувалкаине чувство придавленной робости - теперь, облаченный в жреческие одежды, он шел спокойно, уверенный, что совет жрецов-патриархов согласится со всем, что ему предложат. В последние десятилетия патриархи дозволяли делать то, что сам для себя Тувалкаин давно уже решил. Ламех однажды сказал сыну: "Ты нашел для них идеальную тюрьму".
Дверь неожиданно выпустила Тувалкаина на балкон внутри мрачного храма. Выгнутая полукругом задняя стена имела пять ниш, расположенных на разной высоте. В них восседали жрецы-патриархи. Возле каждого стоял влитый в доспехи воин с горящим факелом. Жрецы в белых капюшонах были точно на одно лицо: с большими выпуклыми лбами, с нездоровой бледностью, которую Тувалкаин видел только у заключенных в шахтах.
На вершине пятиугольника восседал Енох-каинит. Чуть пониже, на равном удалении от него - Ирад и Малелеил. Еще ниже, но ближе к Еноху-каиниту по вертикали - Мафусаил-каинит и Ламех, отец Тувалкаина. Давно было замечено: если мысленно продолжить стороны пятиугольника, на вершинах которого восседали жрецы-патриархи, то линии, пересекаясь, образуют пентаграмму, двумя лучами смотрящую вверх.
Речь Тувалкаина была записана на папирусе, и потому многие знали, что он начал ее со слов о строительстве нового города на границе с землями сифитов. Всматриваясь в бледные лица патриархов с выскобленными старческими подбородками, Тувалкаин в конце своей речи сказал:
- ...и прошу вашего благословения начать строительство нового города, который послужит делу объединения всех верований и культов, делу объединения всех детей Адама.
Последовало неопределенное молчание. Никто не решался заговорить прежде Еноха-каинита, но тот молчал. Тувалкаин, ожидая, чуть прислонился к лире, неубранной со вчерашнего, когда Иавул-музыкант услаждал патриархов своим новым гимном. Тувалкаин смотрел на воина, стоящего рядом с Енохом-каинитом, точнее - на меч воина, устало и тяжело висящий в ножнах на бедре. "Один из таких мечей был затуплен о Каина", - подумал Тувалкаин и заговорил, будто получил согласие:
- Начало строительства намечено отметить совместным служением. Уидолов наших богов будет сооружен жертвенник, который используют сифиты в своем примитивном пастушеском культе. И этой объединенной службой испросим у богов...
- И кто же будет служить со стороны сифитов? - глухо спросил Енох-каинит, хмуро и недовольно. А Тувалкаин подумал: "У Еноха-каинита лет сто назад появилась дурная привычка где надо и не надо вставлять фразу "город моего имени", точно его заслугой было то, что Каин назвал город именем сына. "И теперь он, пожалуй, боится, - думал Тувалкаин, - что на земле появится город, про который ему нельзя будет сказать "город моего имени". - Мне повторить свой вопрос? - строго сказал Енох-каинит.
- Со стороны пастухов, возможно, будет служить Мафусаил-сифит, сын Еноха-сифита, - подал басовитый голос Ламех. И маскоподобная усмешка застыла на его круглом лице. - Есть свидетельство доглядчиков, что Мафусаил-сифит приобрел оружие в городе и совсем скоро пригонит скот для расчета. Предъявить обвинение труда не составит... Потом Тувалкаин выступит его освободителем и попросит Мафусаила совершить жертвоприношение по пастушескому культу.
- А если не согласится? - спросил Енох-каинит.
- Если не согласится... - Маскоподобная усмешка перекосорылила лицо Ламеха. - Полезет в шахту добывать руду.
- Я не об этом! - строго прервал Енох-каинит. - Кто будет отправлять пастушеский культ при закладке нового города?
- Верховный жрец, - обратился Тувалкаин со всем подобострастием, на какое был способен через свое раздражение. - Есть одна задумка... У меня большое подозрение, что Енох-сифит, который после своего возвращения (усмешка) так активно выступает против объединения религий, подвергся внушению со стороны нашего отщепенца Иавала-скотовода. Он сделал Еноха орудием своих разрушительных идей. - Тувалкаин достал из набедренника пергамент и показал жрецам-патриархам. Очень многое из проповедей Еноха-сифита записано Иавалом в добытом нами пергаменте. Кстати, еще незаконченном.
- Ты хочешь сказать, Ту, - заинтересованно проговорил Енох-каинит, - что Енох-сифит в духовном рабстве у Иавала-скотовода?
- Именно это я и хочу сказать! Мы недооценили нашего отщепенца! Он разбирается не только в животных... А Енох-сифит - орудие почти идеальное.
- Что же внушено Еноху-сифиту?
- Иавал изменил его сознание, используя постулаты пастушеского культа. И миф каинитов об ангелах, которые якобы появлялись после разрушительного землетрясения. Енох уверен, что побывал у ангелов. И теперь, вернувшись (усмешка), проповедует, что мудрость каинитов - мудрость ущербная, долупреклонная, пресмыкающаяся, не ищет небесного, удаляет от Бога. Он утверждает, что все знания каинитов, которые мы приобрели с помощью богов и своего разума от Адама до наших дней, - не более чем глупость в глазах Господа. А Божью мудрость человек может приобрести, только избавившись от дурного знания каинитов. В проповедях, как доносят доглядчики, Енох учит не тратить время на изучение движения небесных тел, не изучать землю и спрятанные в ней минералы, не пытаться предугадывать погоду. Он ставит в ничто все достижения каинитов. Включая и многосложные опыты логических построений. Упражняется в подобном, согласно Еноху-сифиту (а точнее - Иавалу-скотоводу) - просто-напросто дурно. Наблюдения за небесными телами, поиск руд мешает-де молитвенному общению с пастушеским Богом. Наша мудрость (мудрость каинитов) убивает-де в человеке любовь, а только любовь (по Еноху-сифиту) помогает творить Богу мир невидимый, мир духовный, куда избранные из людей (никак не каиниты) пойдут после смерти. Опыт Иавала-скотовода показывает полное, - я бы сказал, сказочно полное! - изменение сознания. Наши жрецы пока не могут понять, каким образом Иавалу это удается. Енох-сифит очень внушаем. Но жрец Иагу (я прошу вас запомнить его имя) предложил один эксперимент по выводу сознания Еноха из духовного рабства. И, если эксперимент пройдет успешно, может быть, сам Енох и будет служить с нашими жрецами. А Мафусаил-сифит, его сын, о котором говорил мой отец... - Тувалкаин поклонился отцу, будто извиняясь за что-то. - Может быть, стоит подумать о том, чтобы посвятить его в наши сокровенные знания... до определенного уровня, конечно.
- И до какого же? - строго спросил Енох-каинит.
- Может быть, до мо... (Тувалкаин чуть было ни сказал "моего", но вовремя остановился) до знаний пергамента "Черная металлургия".
Снова молчание. Потрескивание факелов.
- Мы обсудим это позже, - как можно тверже сказал Енох-каинит. И спросил: - Как быть с писаницей в заброшенной штольне?
- Пусть народ знает правду, - с улыбкой ответил Тувалкаин.
- Всю правду? - с улыбкой спросил Енох-каинит. - Или все-таки что-то будем умалчивать?
- Не все хорошее, сказанное невовремя, есть хорошо!.. Когда люди в мире и согласии будут жить бок о бок друг с другом, они поймут нас. Сейчас это могут понять только посвященные.
25. Сахарь, мать Еноха, сидела на деревянной колоде, прислонившись спиной к теплым кирпичам дома и незрячими глазами смотрела на солнце. Оно грело лицо женщины, но темноты вокруг нее не расточало. Женщина тихо плакала, как плакала уже сотни лет. Она плакала, когда носила во чреве. Плакала, когда кормила грудью детей. Она засыпала с мокрым от слез лицом и просыпалась заплаканная, хотя ей снились добрые сны, в которых муж ее Иаред любил ее.
Слезы Сахари винили Иареда. Иногда он раздражался.
- Похлебка соленая от твоих слез! - говорил он и отодвигал миску.
Временами от тоски у Сахари заводились вши. Она расстилала на коленях платок и большущим гребнем из овечьей тазовой кости вычесывала паразитов. Вши тонули в слезах Сахари.
Она ходила по дому с вытянутыми руками и постоянно что-нибудь задевала. Со временем Сахарь научилась чувствовать препятствия и обходила их, но при муже она всегда обо что-нибудь ушибалась.
Голубь принес в дом Иареда весть, что вернулся Енох, и в доме ждали сына.
Сахарь наложила на глаза пропитанную травами тряпицу, и когда жжение и зуд в веках унялись, вспомнила.
Вот она, двенадцати лет, совсем еще девочка, но сестры считают ее достаточно взрослой и говорят при ней о вещах, о которых не говорят при детях. У костра кто-то из сестер рассказывает быличку о том, как женщины-каинитянки напитками привораживают мужчин. Маленькая Сахарь жадно вслушивается в рассказ. Свет костра тяжел. Он падает на запыленные ноги и, кажется, подглядывает под платье. Сахарь сжимает колени, туже заворачивает подол платья. Лица говорящей не видно, оно в тени. Огонь не хочет освещать лица. Точно не человек говорит, а еще кто-то. Но вот рассказ закончен - шутки по поводу и смех. И Сахарь смеется вместе со всеми, но, потрясенная и озадаченная, подгоняемая безотчетным страхом, повторяет про себя, в какую сторону должен быть ущербен полумесяц, когда срывают приворотную траву, какие слова шептать над напитком. И спустя несколько лет, подгоняемая тем же безотчетным страхом, который некогда испытала у костра, Сахарь, боясь, что Иаред достанется ее сестре Рехуме, угостила его любовным напитком каинитянок.
Воспоминание будто смыло слезами. Только Господь знал об этом. И Сахарь. Теперь должен знать и Енох, если он вернулся от ангелов.
Вдруг ей показалось, что она видит. Она ясно различала идущего к дому человека. Он как бы светился изнутри, но пространство вокруг него оставалось черно. Сахарь слышала через цоканье ослиных копыт, что рядом со странным светящимся изнутри человеком идет еще кто-то. Судя по звуку шагов, это была женщина. Человек приблизился, и Сахарь узнала в нем своего сына.
Мать осторожно обняла его, прижалась мокрым лицом к его груди.
- Я вернулся, мама, - сказал Енох, - и пришел навестить тебя.
Не снимая рук с широких плеч Еноха, Сахарь смотрела в его умные озабоченные глаза. Изнутри они мягко светились, и свет не умалял их голубизны. А вокруг Еноха была тьма.
- Еноше, - тихо сказала Сахарь, разглаживая пальцами скорбные морщины в уголках рта, - Мне кажется, я вижу тебя. Твое лицо похоже на лицо ангела. - Ее рука осмелилась погладить волосы сына. Енох тихо радовался родному голосу, хотя Сахарь говорила, как всегда, как бы жалуясь на что-то.
Мягкий свет вечности, исходящий от Еноха, осветил двор. Свет не причинял боли глазам Сахари. Она увидела Мелхиседеку, как бы светящуюся кротостью. Мать и дочь расцеловались. Сахарь плакала, и лицо Мелхиседеки тотчас намокло от теплых материнских слез.
- Отец должен скоро вернуться.
Гости опустились на пахнущую прелью деревянную колоду у входа в дом. Енох погладил ее край с выбитым сучком. И Сахарь вспомнила: в детстве Енох то и дело искал этот большущий сучок и вставлял на место. Сахарь улыбнулась, вытирая рукой слезы.
- Этот сучок потерялся, когда ты стал жить своим домом, - сказала мать как можно ласковее. - Теперь улыбнулись Енох и Мелхиседека.
- Этот сучок я забрал с собой, - смеясь, сказал Енох, - разве я тебе не говорил об этом?
- Он и там затерялся, - улыбнувшись, добавила Мелхиседека. И спросила о здоровье отца.
- Слава Богу! И отец здоров. Он ни на что не жалуется, но он изменился. Господь отнял у меня глаза, но уши мои научил слушать. Иногда мне кажется, что я слышу лучше, чем кто-либо из живущих на земле. И я слышу, что порой Иаред плачет. Может быть, через твое исчезновение, Енох, Господь вернул его к молитве. Теперь я часто стираю покрывало с жертвенника...
Мелхиседека не слушает мать - Мелхиседека грустит. Она вспоминает высокого светловолосого мальчика, своего брата. Вспоминает детские игры, вспоминает, как вместе молились. Сейчас бы в детство! В детство вернуться! До того времени, как отец стал спускаться к каинитянкам, мы жили, как в раю, думает Мелхиседека. Хотя бы на один денек вернуться в то время.
- Отец возвращается! - взволнованно сказал Енох.
- Енох! Енох! - воскликнул Иаред и, взмахнув руками, неловко побежал к сыну. Прижался запыленной бородой к щеке Еноха. Сахарь, увидев мужа стариком, заплакала, потому что до сих пор представляла его молодым, каким он был, когда впервые спустился к каинитянкам. Иаред робел Еноха, смущался. Отцу вдруг показалось, что сын намного старше его. Последний раз Иаред так робел, когда юношей подходил под благословение к Адаму.
- Я испачкаю тебя, - сказал Иаред, отстраняясь от Еноха. - Я верил, верил, что ты не умер, что ты вернешься! - говорил Иаред, ударяя рукой по подолу своего платья. Он нагнулся к роднику и окропил себе лицо водой, чтобы никто не видел его слез. Енох крепко обнял отца.
26. После трапезы Иаред положил свою руку на руку сына и крепко пожал ее.
- Енох, я много грешил, - сказал Иаред. И Сахарь, и Мелхиседека поразились кротости его голоса. - Может быть, с меня и пошло совращение сынов Божьих. Простит ли меня Господь? Простит ли меня мать твоя Сахарь? Ее совесть осуждает мою свободу.
При этих словах слезы обильно намочили лицо Сахари.
- Когда ангелы подняли меня на такую высоту, что предстал я пред лицом Господа, - сказал Енох так, будто говорил о вещах обыкновенных, - увидел я свет великий, а в нем - все полки небесные, все небесное воинство. - Закричал я ангелам, которые несли меня: "Мне страшно!" А они сказали мне: "Не бойся, Еноше!" Да как же мне было не бояться, когда в непомерном свете увидел я грехи свои? Смиренный я был только по наружности своей! Иногда мне хотелось отомстить тебе, отец! Своей изменой ты как бы бесчестил не только мать, но и нас, детей. Внешне я продолжал любить тебя, отец, а по сути был врагом тебе. Мое дружелюбие к тебе оставалось внешним, а по сути я был ненавистником. И об этом я вспомнил в свете, когда ангелы несли меня на небо. И было мне страшно от того, что сердце мое переполнено нечистотами. Это был страх очистительный. Это был страх Господень. И мне, многогрешному, показали издали Престол Господень. Все ангельское воинство в свете безмерном поклонилось Господу в радости и веселии. В свете безмерном восхваляли Господа кроткими голосами. И сказали мне ангелы, поднимающие меня: "Серафимы и херувимы покрывают своими крылами Престол Господа, чтобы ты не ослеп, Еноше!" И еще сказали: "Еноше, только доселе велено проводить тебя. Ибо далее свет попалит нас за грехи наши". И я спросил у ангелов: "Неужели и вы грешны?" И был ответ: "Будут судить и нас". И отошли ангелы, и стали невидимы в свете. А я один остался на небе и убоялся так, что пал ниц и завопил: "Горе мне! Что ждет меня?" И видно стало мне, что я только по наружности вел жизнь подвижника. Часто молился в безлюдных местах, - а разве не хотелось мне, чтобы кто-нибудь из людей оказался рядом и сказал: "Енох благочестив". Хотелось, чтобы все любили меня, как Сахарь, Сепфора или Мелхиседека. Даже в молении хотел понравиться людям. Тля моя жизнь, а не подвижничество. А Мелхиседека? Она во всем хотела походить на меня. Я не хотел отдавать ей чести, когда видел, что она усерднее меня становится в молитве. Я больше уделял внимания житейским прихотям Сепфоры, и было трудно угодить Богу и ей. А Мелхиседека молилась, даже не подозревая, что ее молитва сильнее. Внешне я поощрял ее молитвы, просил, чтобы молилась за меня, за вас, за Гаидада, за Регима, за Римана, за Ухана, а внутри себя считал, что моя молитва сильнее. "Мне страшно!" - кричал я на небе. - И послал Господь славного архангела Гавриила, и сказал Гавриил: "Еноше, не бойся! Встань и иди со мной!" И встал я пред лицем Господним. А от страха, казалось, отступила от меня душа моя. Кто я, чтобы стоять пред лицем Господним? И стал я звать архангела Гавриила, потому что уповал на него. Восхитил меня Гавриил и поставил пред лицем Господним. Упал я ниц и поклонился Господу. И стало страшно мне, ибо только по внешности я хранил целомудрие, - но кто из людей знал мои желания? И, наружно осуждая отца, разве мысленно я не спускался вместе с ним к каинитянкам? И не делил ложе с одной из них? А наружно хранил целомудрие! Разве мысленно я не проделывал путь в город вслед за отцом, когда уже был женат на Сепфоре? Кто-то скажет: это всего лишь помысел! Но я стоял на коленях пред лицем Господа, а там наши помыслы почти не отличаются от наших поступков. И мое внешнее целомудрие не имело почти никакого значения, когда в сердце жило прелюбодейство. Но Господь устами Своими сказал мне: "Еноше, не бойся! Встань и стой пред лицем Моим вовек!" Подошел ко мне ахристратиг Михаил и поставил меня пред лицем Господа. Бог неизречен, неведом, невидим, непостижим. И сказал Господь слугам своим, искушая их: "Да будет Енох стоять пред лицем Моим вовек!" А я трепетал, ибо ангелы поклонились мне по глаголу Господа. Но смел ли я думать, что чище и выше тех сил, которые мне поклонились? И поклонились они не мне, а замыслу Господа о человеке. Мне вдруг показалось, что я понесу бесчестие, свет попалит меня, потому что всю жизнь подспудно требовал себе чести (не той людской славы, как каиниты), но чести духовной, а потому мой грех и глубже и, стало быть, хуже греха каинитов. Вдруг меня перепутали с каким-нибудь благочестивым сифитом, который не выставлял напоказ свое благочестие, как я... Но сказал Господь Михаилу-архангелу: "Преступи к Еноху и помажь его елеем благостным и одень его в ризы славы Моей". Так и сотворил архистратиг Божий Михаил, как повелел ему Господь. Помазал меня и одел меня. Видение масла того ярче света великого. Оно как роса благодатная. И как помазал меня архангел Михаил, страх исчез во мне. Осмотрел я себя, и был я, как один из ангелов Его. Не было различия в свете. Но помнил я грехи свои. И стало мне стыдно за все мои мысли, которые занимали меня в земной жизни, стыдно за их суетность, ничтожность, мелочность. А почитал себя порой чуть ли не мыслителем, рассуждающим о путях Божьих. А разве радел я в молитве? Так ли усердно вымаливал свои грехи и чужие? Вся жизнь прошла в мелких пересудах, начиная с каинитов и кончая своими детьми. Мне надлежало приносить за них жертвы, прося Господа, чтобы простил проступки их, их дурные помыслы, а вместо того я сам осуждал в помыслах детей своих. Может ли быть на свете поступок более безумный? Горе, горе мне! Вот моя жизнь!
Долго молчали, пораженные рассказом Еноха.
Сахарь разгладила пальцами скорбные морщины, но они снова проступили на ее лице. В ее выцветших воспаленно-красных глазах снова засаднила неудовлетворенная тоска.
- Я думала, я надеялась, Енох, - заговорила она, и голос ее задрожал. Она уже не видела сына. Сахарь заплакала и сквозь слезы корила Еноха: - Я думала, ты не похож на других, а ты такой же грешник! Я думала, ты был у ангелов, а ты... Они не взяли бы на небо человека грешного! Где ты пропадал все это время, Енох? Не обманывай нас!
Енох опустил голову, исподлобья глянул на Мелхиседеку.
"Она не верит мне", - сказал его печальный взгляд.
"Я верю тебе, Енох", - взглядом сказала Мелхиседека. Она попыталась защитить брата, но Сахарь прервала ее:
- И ты, Мелхиседека, знала, как нужна ты была в доме отца! Оставила слепую мать...
- Мама! - умоляюще воскликнула Мелхиседека и замолчала, слушая выговор Сахари:
- Воспользовалась мягкосердием отца и ушла с Енохом...
- Я тоже немного смущен, Енох, - прошептал Иаред.
Долго тяжело молчали.
- Я помолюсь в своей комнате, - поднимаясь, сказал Енох.
27. "Енох молился в тишине и прохладе, а я вошла, чтобы помолиться с ним, - много лет спустя запишет на папирусе Мелхиседека. - Но, взглянув на расписанные ангелами стены, вспоминала юность, то время, когда, как мне казалось, Енох стал тяготиться дружбой со мной. И сторониться меня. Нет, мы вместе работали. Когда мололи зерна злаков в ручной мельнице, все в мучной пыли, читали кратенькую молитву. Ее придумал Енох. Пока пущенная усилием рукоятка верхнего жернова летела от меня к Еноху, половину молитвы читала я, когда - от Еноха ко мне, половину молитвы читал он. Но после работ Енох покидал меня. Я не могла понять - почему. Но я не показывала своей обиды - напротив, весело (конечно, напоказ) проводила время с другими братьями и сестрами. Они не замечали уединения Еноха. А я переживала, потому что рядом со мной образовалась пустота. Я изнемогала от безнадежного одиночества. Я нуждалась в Енохе. С ним все вокруг обретало интерес и незыблемость. Енох вел себя так, что и спросить-то нельзя было, почему он меня избегает. Да он и не избегал. По утрам и вечерам так же заходил в детскую и, как обычно, читал вместе со всеми молитвы на грядущий день или грядущий сон. Никто не замечал перемены в Енохе. Только я. И у меня болело в груди. У Еноха появилась тайна, тайна от меня. Вкус этой тайны хранила пещерная комната Еноха, в которую он никого не допускал. Но пора было порвать с этой страшненькой неопределенностью. И однажды я набралась духу.
Я стирала белье в ручье и увидела, как Енох с большой ореховой скорлупой, полной цветной жидкости, поднимается по внешним ступенькам в свою пещерную комнату. В его походке появились спокойствие и величавость, точно он поднимался не по ступенькам в комнату, а по горному склону к звездам. Я оставила белье на камне и поспешила за братом.
- Енох, позволь мне войти! - крикнула я со двора с обидой и мольбой. И он разрешил.
Путаясь в подоле, я забежала в прохладную, тонко пахнущую красками комнату Еноха. И замерла у порога. Я долго не могла унять внутреннего волнения, всматриваясь в расписанные стены. Поначалу я ничего не понимала, но меня все больше и больше охватывал трепет. Казалось, ангелы спустились с неба и поселились в пещерной комнате. Они смотрели на меня со стен и потолка живыми нечеловеческими очами. Я была потрясена чудесной и таинственной росписью Еноха.
- Еноше! - с тихим восторгом прошептала я. - Ты... ты... - я не находила слов, чтобы похвалить его. - Ты... ты... - улыбаясь, твердила я в благодарном, благоговейном восторге. Я понимала, что Енох сотворил нечто великое, что до него на земле никто не делал. И не сделают, даже каиниты. Я воочию увидела сотворение мира, о котором много слышала от отца нашего Иареда. Я даже немного испугалась своего прикосновения к чуду. Вдруг подумалось, что и Енох не смог бы сделать подобного, подумалось, что к нему спускались ангелы и помогали творить, помогали проникнуть в глубину нашей истории, скрытой ныне для человеков, помогали коснуться желанного и пугающего пакибытия. Стены и потолок пещерной комнаты были исполнены белых ангельских крыл и голубых бездонных очей. Очи казались живыми. Роспись Еноха так повлияла на меня, что я услышала песнь ангелов. Я видела бой Михаила-архангела с мятежным херувимом. Я видела сотворение Адама и Евы - их чистые, прекрасные, целомудренные тела среди райских кущей. Я забыла, где нахожусь, забыла про Еноха, и когда он, мягко коснувшись моего локтя, спросил о чем-то, я вздрогнула, испугавшись, что один из ангелов задел меня крылом и заговорил.
- Мой Бог! - прошептала я. - Как красиво! - У меня захватило дух, потому что за нарисованным открывалась нездешняя перспектива и, казалось, сделай шаг и окажешься среди райских деревьев, очень похожих на те, что я видела каждый день. А Енох увидел их такими, какими они, должно быть, произрастали в раю, потому что нежно-голубые, ласково-зеленые полупрозрачные краски были для меня незнакомы. Трава и деревья казались более значимыми, в них ощущался трепет нездешней жизни. Все на картинах Еноха звало ввысь, в горний мир. - Ангелы из пакибытия увидят эту красоту, Еноше, и спустятся к тебе, - сказала я брату.
Я полюбила его наскальную живопись всем сердцем. Конечно, я и сама пыталась нарисовать ангелов, но у меня получалось плохо, даже сделанные мелком контуры ангелов не обретали ни воздушности, ни легкости. И тогда я решила помогать Еноху. Я напросилась к нему в помощницы. Он научил меня разводить краски, и я помогала ему с муравьиным усердием.
Енох закончил молитву и обернулся.
- Енох, они просто не поняли тебя, - сказала я, утешая брата. - Они ничего не поняли.
Енох кивнул.
- Они не поверили мне, Мелхиседека. Они выслушали меня, будто я придумал какую-то сказку... И их нельзя винить за это.
- Нельзя, Енох.
- Если рассуждать поверхностно, они правы. Я не летал с ангелами, как о том рассказываю.
- Как?! - "Нет, Енох, только не это!"
- Я жил и молился в пещере. - Улыбка реяла у лица Еноха, но отказывалась перейти на его губы.
- Нет, Енох, только не это!
- Я постараюсь все тебе объяснить! Только пусть все останется между нами. - Енох сжал мои пальцы в своих. Его руки умоляли поверить. - Пока никому не надо говорить об этом.
- Енох, но!.."
Енох убедил меня тогда. А утром мы выступили в путь.
Столетия спустя Мелхисидека на смертном одре будет рассказывать малолетним сыновья Ноя:
- Мы проходили землями, где жили единороги - свирепые быки с гигантским рогом на лбу (из-за этого рога их истребили каиниты); мы видели, как дикие собаки преследуют серебристых оленей; мы шли по высокогорным лугам, боясь услышать завораживающую песню одинокого цветка с прекрасной женской головкой (даже Енох не исключал его бытия). Иногда нам казалось, что мы затерялись среди мрачных высоких скал, и нам уже никогда не выбраться из гранитного плена, но по молитвам Еноха Господь открывал нам путь. Порой казалось странным, что обступающие нас строгие горы могли приютить и стать домом для сынов Божиих. Но мы шли по этим горам, встречали людей, и Енох проповедовал. Последующие столетия многое стерли в памяти, и сейчас, когда люди уже умирают, и их смерть уже никого не удивляет, трудно представить, что многие не верили Еноху, когда он говорил о смерти. О смерти и воскресении.
Наконец мы возвратились в свой дом, где Еноха уже дожидался праведный Сиф.
Мы вернулись ночью.
28. Они вернулись ночью.
Суета во дворе улеглась, и снова стало так тихо, что дом казался пустым. Только внизу, оттеняя ночную тишину, пес сладко лакал из лужи. Тихо всхрапнул осел. Кошка, свернувшись, спала на голой доске топчана в ногах у Сифа. Босой ногой он подоткнул под зверька одеяло и закрыл глаза. Снова увидел широкую спокойную реку из рассказов Евы, многочисленные зеленые острова, утесы из голубого мрамора. Темно-рыжие буйволы паслись среди высоких ярко-зеленых трав.
Из спальни Еноха и Сепфоры послышались голоса.
- Ты снова уходишь? - тревожно спросила женщина, и рыжие буйволы растаяли на исподе век Сифа. Он открыл глаза. Салатовые, голубые, розовые пятна сменил мрак скальной комнаты, из которого проступал только неправильный четырехугольник узкого окна.
- Мне душно, - сказал Енох. В его голосе слышалось оправдание. - Я буду спать на крыше.
- Енох, - с болью обратилась Сепфора, - я хотела сказать... Ты ведешь себя так, будто я тебе не нужна! С тех пор, как ты вернулся... Енох! - В тоне Сепфоры испуг перемешался с осуждением и обидой. - Ты ведешь себя так, будто мы незнакомы.
- Мне очень трудно объяснить тебе, Сепфора, но для тебя я как бы не вернулся. Я всегда уже буду там. Я уже не совсем тот Енох, который был взят. И мне многое еще надо успеть, многое рассказать людям.
- У тебя находится время для всех, Енох: для Мелхиседеки, для детей, для твоих родителей, весь завтрашний день ты проведешь с Сифом, но у тебя нет времени для меня! Я только вроде как виновата, что у тебя где-то что-то не получается с твоей проповедью... Детям надоело писать на глине, родители тебя не поняли, а виновата я, потому что, кроме меня, тебе некому напомнить, что помимо всего прочего, к чему тебя там кто-то призвал, у тебя есть обязанности по дому... Енох, если тебе что-то сказали про меня и Тувалкаина - не верь! Я не дала повода!
- Я знаю! Наш брак - пред престолом Божьим. Там мы будем как бы одно и в то же время не одно, но вместе. Вместе не в земном понимании.
- Енох, помоги мне понять тебя! - почти взмолилась Сепфора.
- Я попытаюсь.
- И прошу тебя: стань таким, каким был до своего исчезновения!
- Я стал лучше.
- Не надо лучше, Енох! Стань таким, каким ты был. Я хочу, чтобы звук твоих шагов успокаивал меня.
- Ты сама не знаешь, что говоришь, Сепфора.
- И не уходи сейчас! Я прошу, умоляю тебя, останься со мной!
Сиф слышит, как твердые мужские шаги спускаются по пещерной лестнице и затихают на крыше примыкающего к скале дома.
29. Первое время после своего возвращения душа Еноха переживала торжество, несказанную радость, но потом все чаще и чаще стали повторяться минуты, когда свое возвращение на землю Енох ощущал как богооставленность. Он понимал, что о богооставленности и думать грешно, но само пребывание в мире материальном воспринималось чуткой душой именно как богооставленность.
- Никто не может понять моей скорби, - вслух сказал Енох, глядя в ночное небо на чувственные звездные миры, - никто не знает, что такое метафизическая боль. Никто, кроме Адама. И Евы.
Енох встал на молитву и молился долго, пока не обрел особую радость и великий покой, пока душой не овладело сладостное чувство любви к Богу, любви к ближнему. У Еноха прибавилось сил. Совсем скоро он, Енох, снова как бы получит новое рождение свыше, снова будет изъят из этого мира и возведен на небо, где снова услышит неизрекаемые глаголы и будет созерцать вне образов мира.
И, уже засыпая на плоской крыше примыкающего к скале дома, Енох шептал придуманную в детстве кратенькую молитву:
- Ангелы Божии, дайте мне крылышки!..
30. Утром, благословив детвору, Сиф спустился с Сепфорой к ручью. Заплаканные глаза женщины смущали патриарха. Он будто слышал ее вчерашние слова, обращенные к Еноху: "Не уходи! Останься со мною! "
- Енох будто бы еще не вернулся, - некротко посмотрев на Сифа, сказала Сепфора. Взгляд ее просил понимания. Она то и дело поправляла у виска белую накидку.
- Ты говоришь, он "как бы не вернулся", как понимать тебя?
- Не знаю, - устало ответила женщина, опустив голову, - не знаю... Иногда мне кажется, что Енох болен. - И твердо посмотрела в глаза Сифу. - Енох запирается в своей пещерной комнате (никого не впускает туда) и пишет красками ангелов. Как в юности. Я не знаю, что сказать, Сиф. Еноху скоро - четыре сотни лет. Сиф, я умоляю тебя, поговори с ним после молитвы.
31. После совместной молитвы они присели на нагретые камни возле умывальницы. Енох подставил высокий тростниковый стаканчик под струйку водопада. Она глухо, дробно ударила по донышку. Звуки сделались мягче, прозрачнее.
- Когда твой сын Мафусаил посетил дом Адама и сообщил о твоем возвращении (Сиф посмотрел Еноху в глаза и подумал: "Это глаза Адама - добрые, умные, глубокие"), я подумал, что именно ты с твоим знанием пророческого прошлого укажешь мне дорогу в потерянный рай.
- Ты не найдешь рая, Сиф, - сказал Енох, протягивая патриарху стакан с водой и вытирая ладонью донышко. - Ты не найдешь рая, Сиф, потому что рай упразднен Господом. Ты можешь найти четыре реки, о которых говорила Ева, но ты не найдешь их общего истока, потому что он пакибытийный, а ты, Сиф, - уже земля, и в лучшем случае отыщешь исток каждой из этих рек. Рай упразднен, - повторил Енох, сочувствуя Сифу. - Рая нет, и человеку - и праведнику, и злодею, - по нашим беззакониям остался только ад. И так будет до тех пор, пока Господь не вочеловечится.
- Бог станет человеком? - переспросил Сиф и вспомнил слова Сепфоры: "Иногда мне кажется, что Енох болен".
- Да, Он примет зрак раба и будет распят на кресте, спустится в ад и выведет всех праведников, которые жили на земле до его вочеловечивания. А потом он упразднит ад.
Сиф чувствовал идущую от Еноха силу, силу добрую, которая питала и оживляла разговор, но слова Сепфоры настойчиво стучались в сознание патриарха: "Иногда мне кажется, что Енох болен".
- Я понимаю твое недоумение, Сиф. В это трудно поверить. Дева родит своего Создателя.
- Господь будет жить среди людей человеком? - осторожно переспросил Сиф, и голос Сепфоры снова ожил в его сознании: "Мне иногда кажется, что Енох болен".
- Да, и продолжать творить мир невидимый, мир духовный... Адам стар и болен, но умрет он еще не скоро. Он умрет до потопа, и Ева после него не проживет и шести дней. - О шести днях Енох упомянул, чтобы Сиф верил ему, ибо сам Сиф думал о шести днях, оставшихся Еве после смерти Адама. - А что касается елея жизни, то Адаму было видение. Он видел человека, которого ангелы помазывали благостным елеем пакибытия. Это был я, Сиф. И я уразумел, что Адам смотрит на меня, я даже как бы видел, что Адам смотрит на меня. Так захотел Господь, чтобы праотец наш не подумал, что меня постигла та же участь, что и кроткого Авеля. Господь очистил Адама болезнью, чтобы он снова стал созерцателем горнего мира и после своего ниспадения.
- В то, что ты говоришь, Енох, очень трудно поверить, но говоришь ты не от себя. Если верить твоим словам, Енох, мы снова можем надеяться на вечность. Какими мы будем там, в пакибытийных небесах?
- Для каинитов это будет сокрыто всегда, но и для нас, сынов Божиих, сокрыто и долго еще не откроется. Мы можем только гадать, но надо ли? Это интересно, но разум и сердце будут гадать во тьме. Я видел толику, но нет слов, чтобы сказать. А раз пока не обнаруживается, в том - воля Божия. Придет время - откроется. Откроется то, что в нас самих. А пока я принес блаженства и оставляю их для сынов Божиих. В вечности мы будем в чем-то подобны Ему. И увидим Господа, увидим не через гадательную тьму.
-Те, кто предстанет пред Господом, предстанут в равном достоинстве?
- Одна звезда ярче, свет другой едва различим.
- Но, Енох, вон та гора кажется меньше той, что напротив, но если мы подойдем к ней поближе, поймем, что ее вершина самая высокая в гряде.
-Ты сам знаешь, праведный Сиф, Бог смотрит в сердце человека, зачем спрашиваешь?
Когда Енох пересказал мне свой разговор с праведным Сифом, - писала на папирусе Мелхиседека, - я спросила:
- Енох, разве нельзя уместить горсть звезд на ладони?
Енох думал о своем. Он сказал, точно извиняясь:
- Я не знал наверняка, что непогода застанет Сифа в пути.
32. - Тебе лучше переждать непогоду, Сиф, - еще раз повторил Енох на прощание, понимая, что патриарх не послушает его.
Cиф глянул в безоблачное голубое небо, чуть вопрошающе - в голубые глаза Еноха и молча оседлал осла.
- После потопа погода не будет меняться так резко и неожиданно, - точно оправдываясь, проговорил Енох. - Бог сам скажет об этом людям. - И сложил ладони для благословения. Сиф благословил Еноха.
- Я знаю, Сиф, что ты остался при своем мнении, но... рая нет. Он упразднен Господом.
Сиф ничего не ответил, только резко дернул осла за узду.
Глядя вслед патриарху, Енох взмолился:
- Господи, не дай Сифу замерзнуть в снегах!
33. Ангел явился патриарху и сказал:
- Встань, праведный Сиф, ибо ты можешь замерзнуть и умереть.
Просквоженный ветром Сиф очнулся и открыл глаза. Вокруг не было ничего, кроме снега. Сильно мело.
Сиф с трудом поднялся и пошел, утопая в сугробах. Густейший снег застилал глаза, забивался в складки тюрбана, за ворот. И таял. Тут в глубоких снегах Сиф увидел черную дыру. Побрел к ней и... провалился в пещеру.
Усталый, разбитый завалился головой навзничь. Тут же заснул и сквозь сон услышал рычание. Сырые стены гулко ответили: р-ры-ы. Сиф подумал, что рычание принадлежит его беспокойному сну, но тут же вскочил и увидел перед собой тигра с невероятно огромной головой. Сифа охватил страх, хотя еще оставалась надежда, что зверь принадлежит сну. Тигр рычал и саблезубым клыком вспахивал землю. Развязался влажный тюрбан. Обмотав шею, он душил Сифа. Он прижал подбородок к груди и стиснул зубы.
"Не трогай меня, - мысленно говорил Сиф. - Господом нашим прошу, отцом моим Адамом, который повелевал животными, умоляю тебя: не трогай меня! Здесь хватит места для нас обоих. А если не хочешь быть со мной в одной пещере, иди в снег!" - Засыпая, Сиф опустился на колени и повалился к лапам тигра...
Когда проснулся, почувствовал на себе влажное тепло одежды. Вход в пещеру казался просторным. Снег снаружи мощно сиял, сильно капало. Тигра в пещере не было. Сиф взмолился:
- Господи! Ты спас меня от зверя, послал ангела, но у меня нет силы идти, а осел мой пал. И я умираю.
И вот стал пред ним ангел, имея в руках хлеб и тростниковый стакан воды. И сказал:
- Встань и ешь! - Сиф поднялся и ел. И когда он закончил трапезу, ангел сказал: - Ступай за мной! - И Сиф побрел за ангелом. Солнце сушило одежду на спине. Снег под ногами превращался в грязную жижу. Шли долго, очень долго. Когда уже стало темнеть, ангел сказал Сифу:
- Вот шатры каинитов-скотоводов.
Сиф поднял голову и в сумерках увидел одинокую линию шатров вдоль реки. За ними тянулись унылые пастбища. Среди стад - несколько перемещающихся огоньков. Должно быть, шли с факелами. Протяжно затрубил рог пастуха, и ему вторило нестройное мычание и блеяние скота.
- Они ушли из города, когда Ламех убил Каина, - напомнил патриарху ангел.
Шатер Иавала был выше других, но обтянут таким же черным войлоком, как и другие шатры. .
34. Иавал возлежал в шатре своем.
Протянул руку, откинул занавес из козьей шкуры, за которым на ковре дремал пожилой слуга, и мягко сказал:
- Слуга!
Сонный седой слуга, кряхтя и покашливая, нехотя вышел к господину.
- Запряги коней, - мягко приказал Иавал, тоном как бы извиняясь за беспокойство, - поеду на дальнее пастбище и проверю, как люди пасут скот.
Слуга слегка поклонился Иавалу и проворчал:
- Поезжай, господин, подданные любят, когда господин заботится об их труде. Да еще в такую непогоду. - И ушел запрягать коня.
Когда, отдернув полог, слуга зашел в шатер, Иавал, подняв взгляд к потолку, пересчитывал мелкие жерди остова.
- Можно выезжать, господин! - проворчал старый седой слуга.
Иавал отрицательно помотал головой.
- Не спеши, слуга! Не хочу я ехать на пастбище - передумал.
- И то верно, господин, незачем ехать в такую непогодь, когда и собаки жмутся к шатрам. Люди знают свое дело, что их проверять? - И ушел распрягать коней.
За другой занавеской старуха доила козу. Струйки глухо били о деревянную миску. Иавал вздохнул и опустил свое тело в мягкий ворс ковра и, глядя вверх, стал внимательно осматривать, нет ли прорехи в войлоке, покрывающем шатер. И задремал.
Когда проснулся, позвал слугу. Тот, сонный, вышел из-за козьей шкуры.
- Не поехать ли нам тайно в город за невестой? Для меня.
- Воля ваша, господин, коли задумали жениться, - ответил слуга и пошел седлать коня.
Вскоре он вернулся в шатер.
- Кони готовы, господин!
Иавал созерцал верх шатра.
- Нет, - сказал он слуге. - Незачем мне жениться.
- И то верно, господин! Разве мало женщин в нашем стане? Взять хотя бы мою племянницу... А в городе женщины развратны - принесут блуд и сюда. Лучше никуда не ездить, господин, и будем подальше от блуда. От соитий с горожанками, говорят, рождаются многоголовые чудовища.
- Кто тебе это сказал? - заинтересованно спросил Иавал и улыбнулся предстоящему ответу слуги.
- Я прочитал об этом в вашем пергаменте.
- И ты веришь в это?
- Верю, господин! И как же не верить, когда вы сами написали?
- Да? Я подумаю над тем, что ты сказал. Ступай!.. Постой!
- Слушаю, господин!
- Я решил сделать доброе дело! Много каинитов томятся в городе в тюремном лабиринте, работают на шахтах. Их мука взывает к моей совести. Мне кажется, мой долг освободить узников!
- Что же, господин, соверши это благородное дело и будешь в большом почете и у богов, и у людей.
- Запрягай коней!
- Кони готовы, господин!
- Нет, слуга, не хочу я ничего - ни доброго, ни злого. Вот такой уж я нерешительный! - Глаза Иавала подернулись слезой.
- И то верно, - сказал слуга, - что проку, если вы их освободите? Благодарности не дождетесь! Чем они лучше Ламеха и Тувалкаина? Вас же и засадят в тюремный лабиринт.
- Ты мудр, слуга! Тогда принеси мне чистый пергамент и новые кости для письма. - Он попросил так проникновенно, будто слуга мог отказать.
- Слушаюсь и повинуюсь! - улыбнулся старый слуга в пышные седые усы. Когда он принес пергамент и положил его на доску у ног Иавала, тот сказал:
- Не хочу писать! Придет какой-нибудь урод от Тувалкаина и снова украдет мой пергамент.
- И то верно, - проворчал слуга, - сколько труда вы вложили в тот пергамент, а пришел от Тувалкаина урод, у которого лицо с той же стороны, что и задница, и украл ваш труд. Может быть, господин, нам вместе подумать, как вернуть пергамент из города, а заодно и наказать подлого урода?
- Ты говоришь дело, слуга! - сокрушенно качая головой, сказал Иавал. - Неси ячменное вино и готовь трапезу.
Слуга вышел из шатра и тут же заглянул снова.
- Господин, наши люди встретили у моста человека в белой одежде, не горожанина.
- Да что ты! - сказал Иавал, глядя на слугу грустными глазами: - Не обманываешь ли?
- Да разве я б посмел, господин?
- Ах, какая радость! Ах, какая неожиданная радость! - задумчиво повторил Иавал.
35. У шатра Иавала чья-то сильная рука воткнула в землю копье. К копью привязана лошадь. Обходя ее, Сиф в потемках споткнулся о канатное крепление шатра. Вышедший мужчина успел поддержать его.
- Осторожнее! - Та поспешность, с какой мужчина бросился помогать, и удивила, и смутила Сифа. - Вот так неожиданность! - говорил Иавал, продолжая вести Сифа под локоть. - И в такую непогодь, в такую слякоть - и гость! - Иавал чуть развернул его к неяркому свету, идущему из глубины шатра. - Приветствую тебя, Сиф! - весело сказал Иавал, глядя в глаза гостю, а рукой приглашая в шатер.
В сложной смеси едва уловимых запахов отдавало чем-то кислым. Сиф огляделся. Изнутри шатер на три части перегораживался козьими шкурами. Сели на ковры, и Сиф поспешил сказать, как он вышел на стоянку Иавала.
- Вернулся Енох, и я навестил его. - При этих словах хозяин сощурился, вглядываясь в гостя, и улыбнулся, и лицо его приняло довольное и приятное выражение.
- Мои боги стали говорить мне правду, - одновременно с Сифом сказал Иавал, но Сиф не расслышал его тихих слов и говорил:
- На обратном пути я попал в снежную бурю и заплутался. Ангел вывел меня к твоим шатрам, Иавал.
- Опять ангелы! Ну-у! - прогнусавил Иавал и очень медленно поднял руки к небу. Из-за занавески появилась старая женщина с мисками, полными жирных кусков.
"Ева?!" - про себя воскликнул ошеломленный Сиф, растерянно наблюдая, как мать расставляет на циновке миски. Сиф пальцами сжал виски. Иавал мягко улыбнулся.
- Это не Ева, Сиф. Это Сава, жена покойного Каина, твоя сестра, - говорил он и книзу дергал за рукав пытающегося подняться Сифа. Женщина скрылась за козьей шкурой.
- Ее могли убить вместе с Каином? - спросил Сиф, глядя на покачивающуюся шкуру, за которой исчезла старуха, поразительно похожая на Еву.
Иавал глубоко вздохнул.
- Если бы ты был каинитом, Сиф, я бы с удовольствием поговорил с тобой на эту тему.
Слуга принес чан с ячменным вином, поставил между хозяином и гостем и протянул обоим по тростниковой трубке. Иавал сразу опустил свою в чан и сделал несколько затяжек.
- Как я рад, как я рад гостю! Хотя понимаю, если бы не нужда в пути... Но все равно очень, очень рад!.. Я не знаю, чем угощать тебя, Сиф. Мясо, что я тебе предлагаю, - жертвенное. Другого не держим. Но я предлагаю от чистого сердца! - Иавалу было немного стыдно, что он не может угостить Сифа привычной для того пищей.
"Ради совести", - про себя сказал Сиф и положил на хлеб кусок мяса. Из-за шкуры выбежал маленький козленок, ткнулся влажной мордочкой в руку, потерся рожками о ноги гостя.
Трапезничали, из вежливости расспрашивали друг друга о здоровье близких, расспрашивали подробно и подробно отвечали.
- Насколько я знаю, Иавал, в твоих историях на пергаментах есть место и ангелам.
Иавал, польщенный, кивнул. От смущения он приложился к тростниковой трубочке и сделал несколько затяжек из чана.
- Не думал, что мои истории доходят до сифитов, руки которых, как я знаю, пергаментов еще не держали. В моих историях ангелов больше, чем их видели все каиниты, вместе взятые.
- А ты, Иавал, видел ангелов?
Иавал стал набивать травой трубочку.
- Я столько про них слышал, что мне иногда кажется, будто я видел их своими глазами. В конце концов это довольно красиво! С виду такие же люди, как мы - ну, понятно, повыше ростом, да еще - крылья по плечам.
Сиф хотел сказать, что сегодня утром ангел потчевал его в пещере.
- А может, это и правда бредовое состояние, как считает мой братец Тувалкаин? - сам себя спросил Иавал.
И Сиф промолчал.
- Иногда я и сам так думаю, как и Тувалкаин, но, похоже, сам братец хочет разубедить меня в этом. - Иавал выпустил струйку дыма. Выпустил к своим ногам, не желая досаждать патриарху сифитов. - Недавно он присылал ко мне одного уродца якобы за тем, чтобы купить мора для городских крыс. Я не раскусил его. Урод так тонко польстил мне, что я дал почитать ему свой новый пергамент. Урод исчез вместе с ним, а погоня вернулась ни с чем. Так что теперь мой многолетний труд, должно быть, у Тувалкаина. Обидно то, что я не успел его закончить и придется выделывать новый пергамент... Если, уважаемый Сиф, вы встретите этого уродца, плюньте ему в лицо от меня. Кстати, не перепутайте. У него лицо с той же стороны, что и задница, и ходит он задом наперед. - Иавал приложился к тростниковой трубочке. - А меня еще упрекают в том, что я Каина описал с семью головами. Но это всего лишь аллегория. Я и подумать не мог, что на земле может жить нечто подобное уродцу Иру.
- О чем ты написал в этом пергаменте? - из вежливости спросил Сиф.
- О возвращении Еноха, - ответил Иавал. Сиф поперхнулся.
- Ты описал возвращение Еноха?!
Иавал кивнул, довольный удивлением Сифа.
- Он возвращается от ангелов со знанием пророческого прошлого и пророческого будущего. События описаны не в прямой последовательности, и последняя сцена, которую я успел записать, о том, как ангелы вручают Еноху трость скорописца. - Почувствовав внимание Сифа, Иавал в приятном волнении поднялся, но, решив, что невежливо говорить с патриархом, глядя на него сверху вниз, присел возле него на корточки и, глядя в глаза, покуривая, продолжил рассказ:
- Енох на небе попадает к ангелам, которые записывают все дела Божии. Самый мудрый из архангелов приступил к Еноху, уже облаченному в ангельские одежды. Ибо Бог повелел архистратигу научить Еноха писать книги. В руках архангел держал жезл, которым отверзалось небо. И архистратиг отверз небо и повел Еноха в то место, где река времени вливается в океан вечности, и вручил ему трость скорописца. Трость эта могла писать и на папирусе, и на пергаменте, и на том, чему в человеческом языке нет понятия. Архангел повел Еноха по небесной библиотеке и показывал ему книги, которые написали и напишут люди и ангелы...
Сиф слушал, не зная, что и подумать. Совсем недавно об этом же ему рассказывал Енох. Только от первого лица.
- ...И сказал Еноху архистратиг: "Узнавай, Еноше, дела небес и земли, учи ангельские песни и дела человеческие. И не ужасайся!" Енох мало что понимал из увиденного и прочитанного, но узрел Енох, что было до Адама и Евы, узрел будущую жизнь рода человеческого. И поручил Господь написать Еноху книги, ибо Енох уже мог найти слова, чтобы перевести на обыденный язык то, к чему приобщился на небе.
Сиф слушал, не зная, что и подумать.
- Я собирался продолжить повествование после отъезда урода-горожанина, но он нагло обокрал меня, - сказал Иавал без особого сожаления и поднялся, разминая затекшие ноги, повалился на ковер, вздохнул и приложился к тростниковой трубке.
- Мы не говорили с тобой про Адама, Иавал, - сказал Сиф, желая испытать хозяина. - Ты знаешь, что Адам болен?
- Я знаю только то, что написал, а написал я то, что открыли мне боги, а они открыли мне, что Адам, хворая, видел, как Еноха на небе облекают в ангельские одежды и помазывают елеем жизни. И Адам в бреду шептал про этот елей. И просил тебя, Сиф, отыскать потерянный рай.
- И об этом ты написал в своем пергаменте? - тихо спросил озадаченный Сиф.
- Да. - "А что здесь удивительного?" - спрашивали добрые, блестящие от вина глаза Иавала. - И еще о том, что ты собрался идти в Эдем, чтобы принести елей жизни и помазать Адама, но эта история еще не записана... Слуга!..
Старый слуга тут же явился из-за занавески.
- Принеси нам... мне ячменного вина! И побольше! Хорошего ячменного вина должно быть много!
- Я вижу, ты человек прозорливый, - осторожно начал Сиф, - и хочу спросить тебя, найду ли я елей жизни?
- Я-то откуда знаю, Сиф! - Искренне по-детски удивился Иавал, не отрываясь от тростниковой трубки. - Я же тебе сказал, ну, не написал я еще, не написал, откуда же мне знать?
Иавал уже говорил много, торопливо и сбивчиво. Он рассказывал о своей жизни, о власти над животными, осторожно, со снисходительной улыбкой сравнивал себя с Адамом. Пьяно чертыхаясь, потянулся к висящей на столбе сумке в форме волка, сшитой из его же шкуры. Неосторожно вывалил ее содержимое себе на голову. Долго в мечтательной сосредоточенности перебирал амулеты, волосы, кости животных, окаменелые сердца и яйца и вдруг, сжав в руке лошадиную челюсть и кратко всплакнув над ней, нехотя швырнул ее в столб, подпирающий свод шатра. Лошадь у входа захрипела от боли, рванулась и повалилась на шатер. Иавал замер, глядя через шатер на мучения животного, прослезился, вскочил и, раскинув руки в стороны, выбежал из шатра. Похоже было, что он гладит лошадь и просит у нее прощения.
- ...дружок... дружок... по неосторожности, по забывчивости... Ты ведь, дружок, даже не понимаешь, что это я тебя так... Я-то не понимаю, как это делается, а куда уж тебе! Больно?.. Дружок...
Иавал вернулся, сел у чана, вытер слезы с равнодушного лица.
- О чем уж я говорил?
- О том, что можешь собрать животных в один табун и растоптать город, -напомнил Сиф.
Иавал мягко, по-доброму рассмеялся.
- Э-э, - покорил себя, кивая, и стал собирать амулеты в волчью сумку, приговаривая: - Крысы умнее кошек, кошки умнее собак, а люди... Люди умнее всех других животных. - Он вдруг замер с каким-то амулетом в руке. - Послушай, Сиф, а тебе никогда не приходило в голову, что человек - тоже животное?
- Нет, - твердо ответил Сиф.
- Угу. - Иавал будто успокоился. И продолжил собирать свою сумку, приговаривая: - Но людей тоже можно приручить, людям многое можно внушить. Но город! Город можно завоевать только с помощью человека, а растоптать город копытами - это смешно, хотя об этом можно написать, хотя бы для того, чтобы об этом не думать. - Он поднял умные влажные глаза на Сифа. - Я утомил тебя, Сиф, - прости! Как выпью ячменного вина, прет изнутри какая-то дурь. Бр-р! Зачем покорять город? Там же люди! Ну, обезглавили Каина! Ну, меня обидели! Ну, не захотел я жить, как они, - зачем же топтать копытами? Я утомил тебя?
- Я устал от долгого пути.
Когда Сиф уснул, Иавал допил ячменное вино и мощной поступью вышел из шатра.
- Слуга, - тихо позвал Иавал. Тот явился.
- К утру приготовь Сифу осла.
- Слушаюсь и повинуюсь, - сказал слуга, зевая. - И то верно, нехорошо гостя отправлять пешим в такую даль.
Когда слуга доложил, что приказание выполнено, Иавал сказал, грустно глядя в глаза слуге:
- Я передумал! Тут не так уж и далеко до его дома.
- И то верно, - отвечал слуга, - если каждому гостю давать по ослу, никаких ослов не напасешься.
36. Не успел возница хлестнуть коней, как они сорвались с места и понеслись, быстроногие, точно стрелы, пущенные из арбалета. Иногда Тувалкаин оборачивался: не отстала ли другая колесница, в кожаном брюхе которой жрец Иагу вез с собой каинита в белой одежде сифитов. Кони летели, точно знали дорогу и не знали усталости, летели мимо удавшихся хлебов, на которых недавний снег уничтожил тлю.
Мелькали путеводные вехи с колодцами, а чуть вдалеке плавно проплывали пропитанные солнечным светом полупрозрачные кущи, в которых в страду ночевали хлебопашцы. На горбатом мосту через речку ударивший в спину ветер сорвал с возницы кожаный шлем. Возница нагнулся, чтобы поднять его, потянулся и выхватил шлем из полоски оставшегося у обочины снега. Глядь, кони стали. Приехали. Дом Еноха.
На лай собак вышла Сепфора, высветила поднятым факелом сумерки. Увидев Тувалкаина и жреца, растерянным жестом пригласила в дом. В открытые двери был слышен голос Еноха. Он рассказывал, сидя у очага на ковре. Гостям предложили стулья из пальмовых пней.
- ...и вручил мне трость скорописца из своей руки. Трость сия может писать и на пергаменте, и на папирусе, и на бумаге, о которой люди пока не имеют понятия, может формализовать информацию на магнитных носителях, на жидких кристаллах или бионических накопителях, может писать на том, что нельзя выразить языком человеков, потому что нет слов ни в прошлом, ни в будущем, потому что самих слов не нужно. Даже о том, как обучал меня ангел письму, я говорю человеческими словами, а значит, передаю все весьма приблизительно.
И показал мне архангел книги, которые ангелы и люди написали и напишут...
Тувалкаин вспомнил текст Иавала-скотовода и усмехнулся.
- Там были и твои пергаменты, Тувалкаин, - сказал Енох, заметив усмешку гостя.
- Я читал твои книги по минералам, по черной металлургии. Я прочитал книгу, которую ты пишешь сейчас. - И на вопросительный взгляд гостя: - Ту, которая формализована только в черновиках-папирусах. Эта книга о минерале, который не дает металлической проказы.
Тувалкаин встал так резко, что чурбан, на котором он восседал, издал почти человеческий стон.
- Пергамент, наверное, уже заказан, и скоро ты перенесешь на него формулы...
- Ты читаешь мои мысли, Енох? - чуть раздраженно спросил Тувалкаин.
- О них нетрудно догадаться. Присядь... И сказал мне ангел, - продолжил Енох свой рассказ, - "Узнавай, Еноше, дела небес и земли, узнавай ангельские песни и дела человеческие. И не ужасайся. Узнавай замысел Божий о человеке! Узнавай замысел Божий о тебе, Еноше. И не забывай, что ты человек грешный".
Тувалкаин опустился на свой чурбак и, напустив на себя равнодушный вид, стал жадно вслушиваться в каждое слово Еноха.
- Ангел учил писать меня тридцать дней и тридцать ночей, а у Господа один день, как множество наших. А когда обучение мое закончилось, тогда оно только и началось. И я написал много книг. И книги мои будут доступны всему ангельскому воинству и будут доступны людям, отмеченным печатью святости. И люди узнают замысел Божий о них, и будут со-творцами Господу в мире духовном. Какая Преумная Сило! Помогая себе, мы помогаем Господу. Чтобы полюбить Господа, полюби ближнего. Чтобы спасти ближнего, спаси самого себя. Блажен человек иже не управит сердца своего злобе на всякого человека. Блажен, кто праведен не мзды ради, а правды...
- Ну так давай, Енох, доберемся до правды! - вставая, проговорил Тувалкаин. - Я для того и приехал к тебе... И привез с собой человека, чтобы с его помощью, Енох, помочь тебе разобраться в твоем сознании. - И учтиво, очень учтиво: - Его можно пригласить?
Енох кивнул.
- Только, - сказал Тувалкаин, - я попросил бы остаться самых старших!
Остались Мелхиседека и сыновья Еноха - Мафусаил, Регим и Гаидад. Сепфора проводила детвору и вернулась.
Жрец Иагу привел человека высокого роста, с длинными седыми волосами, с лицом умным, немного неправильным. Он слегка кивнул всем присутствующим. На вошедшем была одежда сифитов, но подол платья истоптан. Загадочный человек сел на ковер напротив Еноха, и тот заметил жидковатый блеск в его голубых глазах. Домочадцы переглянулись: в профиль сидящие на ковре были похожи, точно родные братья.
- Этот человек утверждает, - начал Тувалкаин, медленно расхаживая, - что он... Енох, сын Иареда. - И вскользь отметил немой вопрос в глазах сыновей Еноховых и растерянность в глазах Сепфоры и Мелхиседеки. Обратился к загадочному человеку: - Кто эти люди?
Человек слегка повернул голову:
- Моя жена Сепфора, мой первенец Мафусаил, сыновья мои Регим и Гаидад, моя сестра Мелхиседека.
- Мы никогда не видели этого человека! - сказала смущенная Сепфора.
- Вы можете доказать, что вы - Енох, сын Иареда? - спросил Тувалкаин, довольный реакцией собравшихся.
- Я не собираюсь никому ничего доказывать. Я - Енох, сын Иареда, и я у себя дома.
- Этого человека вы знаете? - Тувалкаин указал на Еноха.
- Нет... Могу только сказать, что он немного похож на меня.
- Да он не умеет пользоваться поясом! - чуя беду, вскрикнула Мелхиседека, указывая на донельзя замаранный подол гостя. - Он не сифит!
- Я попросил бы соблюдать спокойствие, - проговорил Тувалкаин, довольный ходом дела. И - загадочному человеку: - Когда вы видели своих домочадцев в последний раз?
- Я не могу сказать точно! Я был взят ангелами на небо.
- Можно чуть-чуть подробнее, - мягко попросил Тувалкаин.
Загадочный человек неловко пожал плечами.
- Я был в своем доме. Я лежал на своем одре и... плакал.
Енох вздрогнул при этих словах, потому что никогда никому не говорил о своей скорби и своих слезах перед пришествием ангелов. Тувалкаин заметил настороженное удивление Еноха и едва заметно удовлетворенно усмехнулся.
- Меня охватила скорбь. Со мной иногда такое случается. Становится жалко всех людей, живущих на земле. Они отступили от Бога. Мне становится жалко себя, что я не в силах что-либо исправить. Каиниты, не почитающие Творца, живут лучше нас, будто Он покровительствует не нам, а им. Все бы ничего, но сифиты духовно падают. Я плакал, видя очевидное: сыны века сего умнее детей света. И видел будущее смешение. И тут в скорби моей явились два ангела...
- Вы могли бы описать их? - мягко направлял Тувалкаин.
- Описать ангелов? Да как их можно описать?! Все слова наши недостаточны, чтобы их описать, и выйдет грубо. Таких мужей на земле никто не встретит. Лица их светились, как солнце. И когда они говорили, из их уст выходил как бы огонь. Нет, все слова очень приблизительны! Они стояли у моего изголовья и назвали меня по имени.
Енох вздрогнул, когда человек сказал "...и назвали меня по имени", ибо никому об этом не говорил. А Тувалкаин посмотрел на Еноха, как лучник на дичь. И мысленно натянул стрелу.
- Я был в ужасе. Встал с одра своего и поклонился ангелам. Они сказали: "Не бойся, Еноше! Дерзай в истине! Господь послал нас к тебе. Возвести своим ближним, что вскоре ты будешь взят на небо, чтобы никто не искал тебя".
- И вы рассказали своим ближним об этом чуде? - перебил Тувалкаин.
- Я тут же позвал своих сыновей - Мафусаила, Регима и Гаидада и сообщил им о видении.
"Это было не совсем так", - растерянно подумал Енох.
- ...Я им сказал: дети мои, я же знаю, куда я иду и что ждет меня, но...
Енох слушал внимательно. Мелхиседека умоляюще смотрела на брата и просила страдающим взглядом: "Ответь им! Ответь!" Очи ее были исполнены слез.
- ...но не отступайте от Бога, дети мои, - говорил загадочный человек то, что говорил детям сам Енох. - Не омрачайте молитвы спасения вашего, ибо настанет день, и Господь вернет нас в места, где пребывал Адам до грехопадения. Не поклоняйтесь богам суетным, дающим мзду за поклонение им. И не ищите меня, покуда Господь не вернет меня к вам.
- Да, именно так отец и говорил, - сказал Мафусаил, вопрошающе глядя на Тувалкаина, и тот по взгляду Мафусаила понял, что сейчас он доверяет ему больше, нежели отцу своему Еноху. Взгляды братьев с любопытством теснили Тувалкаина, требовали объяснений. Сепфора то строго выпячивала грудь, то горбилась, безвольно опуская плечи. Мелхиседека сидела бледная, как побеленная стена. Мелхиседеку била дрожь, и женщина не могла унять ее. Жрец Иагу наблюдал за всеми с тихим интересом.
- И ангелы снова посетили ваш дом, чтобы забрать вас?
- Нет, это случилось, когда я пас овец. Они явились так неожиданно, что былинка, которую я покусывал, прилипла к моему небу.
"Это было не совсем так", - снова подумал Енох.
- Ангелы выглядели так же?
- Да, но меня объял страх. Ангелы видели, что я с трудом переношу их светозарность, и приняли образ более земной, чтобы не пугать меня. Они приняли зрак орлов. - И странный человек стал подробно рассказывать о своем путешествии на небо, и Енох время от времени шептал: "Это было не совсем так".
- Вы помните свое возвращение?
- Да, конечно, я помню свое возвращение. Господь призвал грозного ангела, от которого шел холод. Ангел остудил меня. Как бы остудил, - поправился загадочный человек. - В земном сознании нет понятий, не то что слов... Но "остудил", пожалуй, наиболее подходящее. Он остудил меня, чтобы я мог опуститься на землю.
- Вы назовете место, где приземлились?
- Я плохо помню. Я очнулся недалеко от дома. Я шел по дороге. Еще помню, что очнулся в овечьей пещере, в яслях.
- Этот человек... - Тувалкаин указал на Еноха, - утверждает, что Енох - он, и он, а не вы, был взят ангелами на небо. И поверьте, он тоже утверждает, что его носили ангелы и поклонялись ему, и отпустили для проповеди и снова возьмут на небо. Вы не хотите задать ему несколько вопросов?
Странный человек растерянно молчал.
- Он не знает Распятого, - спокойно сказал Енох.
- Конечно, не знает, - усмехнулся Тувалкаин, - потому что Распятый, как ты его, Енох, называешь, всего лишь выдумка Иавала-скотовода, которую он насадил в твоей голове. Но сделал это более искусно, чем жрец Иагу с сознанием вот этого человека.
- Несчастного человека, - сказал Енох.
- Просто о Распятом Иавал не успел написать в своей книге. Очнись, Енох! Подумай, что ты говоришь? Дева родит Своего Создателя! Бог станет человеком, которого казнят на кресте! Что это за Бог? Это безумие, Енох! Бе-зу-ми-е!
Сепфора смотрела на Еноха по-доброму, но в ее ласковом взгляде Енох чувствовал сострадание, сострадание к обманутому человеку. Этим обманутым человеком, который нуждается в сострадании, был он, Енох. Образ мысли Сепфоры был досаден Еноху. А Тувалкаин, почувствовав, что Сепфора и сыновья ее слушают его с доверием, продолжал более спокойно:
- Вы не знаете некоторых нюансов жизни каинитов. Не прошло и двух десятилетий с тех пор, как Иавал покинул город, и "свободные скотоводы" уже подчинены его магической власти. И вот в голове Иавала созрел план, чудовищный по своей гениальности. Для его осуществления Иавал выбрал самого благочестивого из сифитов - Еноха. И собирается разрушить городской уклад с помощью его проповедей. То, что нельзя и невозможно взять силой оружия, он решил взять силой слова.
Люди Иавала крадут Еноха. И в течение длительного времени Иавал-скотовод в мельчайших подробностях внушает Еноху свою фантазию из жизни ангелов. Иавал заносит в сознание Еноха свои книги, написанные и ненаписанные. Сейчас Енох - быть может, самая гениальная книга Иавала-скотовода. Она написана не на папирусе, не на пергаменте, она написана в твоем сознании, Енох! А трость скорописца здесь - воображение Иавала. Иавал - гений!
Енох слушал совершенно спокойно
- Ты поверил его фантазии безоговорочно. Иавал внушил тебе то, что ты сам желал услышать. И вот теперь, - с иронией продолжал Тувалкаин, расхаживая, - ты выше многих ангельских чинов (Тувалкаин вскинул руки - ах!), ты помазан елеем жизни (Тувалкаин снова вскинул руки - ах!), тебе поклоняются ангелы (Тувалкаин снова всплеснул руками - ах!), тебя любит Господь (ах!), а в конце времен ты с каким-то Илией будешь что-то там проповедовать.
Глаза Мелхиседеки устремились на брата, они молили: "Ответь ему!" Но Енох молчал. Мелхиседека уронила платок и, поднимая его, под столом промокнула слезы.
- Если бы Иавал-скотовод, - продолжал Тувалкаин, - успел написать и о каком-то Распятом, жрец Иагу переписал бы в сознание лже-Еноха рассказ и о Распятом! Это жестоко, я понимаю. Но если мы выведем из духовного рабства тебя, Енох, (потому что твой случай наиболее трудный, ты, Енох, опасен еще тем, что убеждаешь в фантазиях Иавала окружающих тебя людей), и, если мы выведем из духовного рабства тебя (Тувалкаин глянул на Еноха, как на породу, из которой хотел добыть нужный металл), ты поможешь мне вывести из духовного рабства других людей. - Тувалкаин резко повернулся к Сепфоре: - Енох бредит, как горячечный, а вы день за днем слушаете его бред и - поверили ему! Поверили, поверили жадно и, наконец, заразились его бредом. А иначе... иначе вы просто-напросто не выжили бы рядом с ним. Признайся себе, Сепфора... - Тувалкаин навис над ней. - ...как тяжело стало с Енохом с тех пор, как он (усмешка) вернулся от ангелов.
Сепфора подумала: "С ним было нелегко и до этого", - но мимовольно кивнула.
- Ты хочешь сказать, Тувалкаин, - сказала Сепфора, - что человеку можно внушить...
Тувалкаин не дал Сепфоре договорить и, продолжая нависать над ней, четко, со скрытым торжеством произнес:
- Все, что угодно! - И, выпрямившись, повторил: - все, что угодно!.. Ну, а чтобы ни у кого из вас не оставалось никаких сомнений... - Тувалкаин протянул руку в сторону жреца, и тот положил в нее какой-то предмет. - Это обломанная рукоятка посоха. Она отшлифована твоей рукой, Енох. Твой дом украшает рукоятки подобным орнаментом. - Тувалкаин положил обломок в растерянную руку Мафусаила. - Наши геологи в горах, неподалеку от земель Иавала-скотовода, наткнулись на пещеру, в ущелье со стенами из черного мрамора. Сухие листья на полу пещеры служили тебе, Енох, ложем, а плоский камень - столом.
Сепфора очнулась от изумления:
- И ты, Енох, все это время прятался от нас в пещере?.. Мы здесь без тебя... Этот дом своими руками. - Она неожиданно рассмеялась. - И ты все это время... сказал, что тебе явились ангелы, предупредил нас всех и ушел от нас... в пещеру? И что же ты там делал, Енох?
- Я молился, Сепфора! Ты не понимаешь...
- О, нет! Теперь я все отлично понимаю, Енох! - нехорошо смеясь, продолжала Сепфора. - Сколько слез я пролила, сколько переживаний, сколько... И теперь ты снова собираешься... Туда же? А как же мы, Енох?!
- Ты не понимаешь, Сепфора, - вступилась за брата Мелхиседека. И почти безнадежно: - Ты не понимаешь...
- И эта еще! - Сепфора всплеснула руками. - Так ты знала, что он пропадал в пещере?! Знала и молчала все это время!
- Я узнала об этом недавно, узнала от Еноха! Но поверь, Сепфора...
- И зная, что он прятался в пещере, ты отправилась с ним в путешествие рассказывать всем о его жизни с ангелами?
- Да он был у ангелов, Сепфора! - почти ласково сказала Мелхиседека, но Сепфора в мягком голосе золовки не угадала чувства теплой связи ее земной жизни с жизнью ангельского мира. - Только...
- Только - что? Только жил в пещере? - Сепфора коротко махнула рукой в сторону золовки. - Енох!..
- Он действительно думает, что был у ангелов, Сепфора! - с серьезной складкой на переносье сказал Тувалкаин. - Не стоит к нему обращаться подобным тоном.
- Енох! - прошептала Сепфора, с ужасом вглядываясь в лицо мужа. - Енох... да ты действительно болен.
- Ты не понимаешь! - с мольбой проговорил Енох.
- Ен... - Сепфора опустилась на стул. И только приговаривала шепотом: - Енох, что ты с собой наделал! Что ты с собой наделал!
- И со всеми нами, - сказал Мафусаил и швырнул обломок посоха в очаг.
- Это не он, - заступился Тувалкаин. - Ему помогли.
- Я должен сказать, - начал Енох, но остановился. - Я должен объяснить вам, что на небо поднимался в молитве. Я поднимался в свете, к светам, к Первому свету. И в запредельном сливался с ангелами. Но достигнуть этого можно только через оставление всего в мире. Только уединившись в невещественной молитве, можно вместить в себя сверхприродную силу видения. Моя... Вы не понимаете!
- Мы все понимаем, Енох, - прошептала Сепфора. - Все отлично понимаем.
- Постой, Сепфора! Постой! - сказал Енох поднимая руки, точно защищаясь.
- Замолчи, Енох! - не выдержала Сепфора. - Замолчи!
- Сепфора! - с мольбой обратился Енох. - Я говорю правду. Все разъяснится. Мне сейчас трудно объяснить всем! Я только для упрощения рассказывал так, как рассказывал. Чтобы было понятно.
Тувалкаин размеренно кивал, и Енох видел, что верят скептическим кивкам гостя, а не его словам, но все-таки продолжал:
- Если бы я не ушел в уединение, я бы не смог духом восходить в небесные сферы, телом видимо оставаясь здесь, на земле.
- Я буду добрым правителем, - встрял лже-Енох, и Тувалкаин осадил его:
- Ты тут еще... помолчи! Иагу, уведите его!
Енох замолчал, чувствуя бесполезность объяснений. И горечь превратилась в растерянную улыбку.
- Енох, - сказал жрец Иагу, придерживая за локоть лже-Еноха. - Иавал-скотовод наверняка дописывает историю, начало которой на добытом нами пергаменте. Эта история про вас, про ваше возвращение. Мы приглашаем вас в город и обещаем создать все условия, чтобы вы дописали свою историю сами. Наверное, она закончится вашим вознесением. А потом мы сравним пергаменты Иавала и ваш. Здесь нет никакой уловки, все прозрачно. Если ваши истории будут различны, я извинюсь и перед вами, и перед вашими близкими за то, что мы устроили в вашем доме. А если они будут одинаковы...
Тувалкаин благодарно кивнул жрецу.
37. Возница поднял над колесницей кожаный верх, и та стала походить на маленький шатер на колесах. Изнутри к верху шатра Тувалкаин прикрепил зажженный фонарь.
Сепфора держала Еноха под руку и говорила:
- Все будет хорошо, Еноше. - И боялась признаться, что успокаивает саму себя.
- Пора выезжать, - сказал Тувалкаин в веселом возбуждении и повторил: - Не беспокойся, Сепфора, Енох будет жить в моем доме как брат... Откровенно говоря, Енох, я не рассчитывал, что ты так легко согласишься поехать со мною в город, хотя мне очень этого хотелось.
- Помогите ему во всем разобраться, - с мольбой прошептала Сепфора. Тувалкаин кивнул и, глянув за колесницу, рассмеялся:
- Прекратите подслушивать, Мелхиседека! В конце концов, это неприлично!
Та вышла из-за колесницы и, схватив Еноха за рукав, отвела в сторону. Настойчиво прошептала, глядя в глаза брату:
- Еноше, одумайся! Ты не должен ехать в город! - Она пыталась быть строгой. - Ты не должен! Я чую беду.
- Ему нужно во многом разобраться. - Тувалкаин снисходительно улыбнулся непониманию Мелхиседеки. - Сепфора? - Повернулся к женщине так, что закрыл собой Еноха и Мелхиседеку. - Сепфора, нам ни к чему обшаривать закоулки недомолвок. Сегодня я в запальчивости, может быть, сказал что-то не так, как следовало бы. Поверь, я очень уважительно отношусь к вашему дому. И более чем уважительно отношусь к тебе, Сепфора.
- Может быть, это и так, Тувалкаин, - сказала Сепфора, глядя в ноги. Лезвие света падало между ней и Тувалкаином через открытый полог шатра колесницы. - Но еще более уважительно ты относишься к своей идее объединения религий и родов. И готов принести себя в жертву этой идее и взять в жены женщину сифитов. А Енох... Енох любит меня. Во всяком случае любил до того, как ушел в пещеру. - Сепфора отвернулась, потому что заплакала. - Помогите ему, Тувалкаин.
- В твоем тоне, Сепфора, сомнение. Пусть его не будет! Мне кажется, я знаю, о чем ты думаешь. Мелхиседека настраивает тебя против меня и усиливает твое недоверие. Но, поверь, то, что мы делаем, для блага Еноха, для твоего блага, Сепфора, может быть, для блага всех сифитов. И каинитов тоже.
Женщина понимающе кивнула.
- Тувалкаин, а как же одежды Еноха? Он столько времени не был дома, а она как новая! Я своими руками ткала материю, своими руками шила платье, своими руками вышивала крестик с испода воротника, чтобы не спутать одежду Еноха с одеждой Мафусаила. Ты, Тувалкаин, знаешь, сколько он не был дома, и она - она почти новая! На ней даже нет платяной проказы! Я боюсь это произнести, но мне кажется, одежды Еноха стали новее.
Тувалкаин слушал, наклонив голову.
- Пока я ничего не могу сказать по этому поводу. Но мой жизненный опыт убедил меня, что у всякого чудесного явления - самая что ни на есть материальная подоплека. Разберемся! Поэтому я и уезжаю в город вместе с Енохом.
- Еноше, ты не должен ехать в город, - настаивала Мелхиседека, дергая брата за рукав. - Не должен!
- Воля Божья, - отвечал Енох и улыбкой пытался успокоить сестру. - Мы должны всегда творить волю Божью, даже если нам кажется, что она...
- Енох, тебя там погубят! Я боюсь. И Тувалкаина, и его жреца Иагу. Они могут с тобой сделать то же, что и с этим несчастным человеком. - Она бросила испуганный взгляд на колесницу, в которую усадили лже-Еноха.
- Я сейчас обижусь на себя, сестра!
- На что? - вскричала та.
- Мне кажется, что ты мне не веришь.
- Я и верю тебе, и... помнишь тот разговор в доме отца...
- Пора! - твердо повторил Тувалкаин.
Енох благословил домочадцев и неловко залез в колесницу.
- Не бойся, Еноше, - весело проговорил Тувалкаин, проворно усаживаясь рядом с Енохом. - Трогай!
Мелхиседека вцепилась сзади в колесницу, точно рассчитывая удержать ее.
- Еноше! - Колесница дернулась, увлекая за собой Мелхиседеку, и она побежала, чтобы не упасть. И упала бы, если бы подоспевший Мафусаил не поддержал ее.
- Отец, я погоню в город овец и обязательно навещу тебя! - крикнул вдогонку сын.
Во дворе покачивалась на веревках маслобойка, и ее замирающий скрип с тех пор всегда напоминал домочадцам об отъезде Еноха.
38. Спустя несколько сотен лет, незадолго до потопа, на смертном одре своем Мелхиседека говорила сыновьям Ноя:
- Можете поверить, это был самый несчастный день в моей жизни. Много скорби было потом: умирали наши патриархи, умирали близкие люди, тяжело болели внуки и правнуки моих братьев и сестер, болела я сама. Но никогда я не чувствовала себя такой одинокой, как в тот день (а точнее, в поздний вечер), когда Тувалкаин увез Еноха в свой город.
Молчание гор подавляло, казалось, нечем было дышать, хотя воздух был чист и прохладен. Горы дыбились зазубренной черной стеной.
Уже в доме растерянная Сепфора, прижав ко рту руки, сказала:
- У меня такое чувство, Мелхиседека, что я предала Еноха, - сказала будто со стоном. Мне бы ее пожалеть, мне бы ее успокоить. Ради совести, ее совести, но меня саму надо было успокаивать.
- Куда мы его отпустили?! - мое "мы" походило скорее на "вы". Осуждение пробилось в моем голосе. - Они сделают из него такого же несчастного, которого привозили с собой! Это же каиниты! Там, в городе... там - блудница Ноема!
- Я доверяю Еноху! - горячо возразила мне Сепфора. С упреком.
- Я не о том! Она не только блудница! Своим волшебством она может останавливать течение реки, удерживать полет птиц, она может творить зло, о котором сынам Божьим и говорить нельзя! - выкрикивала я то, что Сепфора знала и без меня. - С тех пор как вернулся Енох, я как бы чувствую эту жрицу возле себя, точно она рядом и смотрит на меня. Она даже смотрит на меня изнутри меня самой! Она следит за нами!
- Надо было раньше сказать, что Енох не был у ангелов, а скрывался впещере!
- Да он был у ангелов! - бессильно выкрикнула я. Как я могла рассказать Сепфоре о молитве Еноха, которая таинственым образом световидно отражалась в его внутреннем мире, когда сама все это плохо понимала? Как я могла рассказать Сепфоре о таинственном богоявлении, бывшем Еноху вмолитвенном состоянии, когда не было слов, чтобы передать? Как я могла описать Сепфоре возникающий от молитвы жар, который преобразуется в тихое веяние, когда сама подобного никогда не испытывала? Как могла рассказать Сепфоре о том, что молитва в уединении заменяет Еноху глаза и уши, и он как равный ангелам видит Бога, Которого невозможно видеть? Как рассказать, что Енох в молитве поднимается по Божественному свету и входит в состояние, которое выше молитвы? Как? И что может быть выше молитвы? Но я верила Еноху! Верила больше, чем Сепфора! И, совершенно забыв про чужую совесть, бросала в Сепфору упреками. И мы ругались, припоминая друг другу какие-то мелкие домашние ссоры за почти столетие нашей совместной жизни. В какой-то миг казалось, что на земле нет более лютых врагов, чем я и Сепфора. Но вдруг Господь вразумил нас, мы обнялись и, обнявшись, долго плакали. Я сказала:
- Мне кажется, что наши несчастья только начинаются. Каиниты задумали что-то еще! - Что именно, я не знала. И твердила на ухо Сепфоре: - Праведный Сиф всегда повторял: нельзя, нельзя нам общаться с каинитами!.. Нельзя отпускать в город Мафусаила!
Но Мафусаил и слушать нас не хотел. Он должен был рассчитаться за арбалет. И на другой день Мафусаил погнал в город овец. Овцы в его стадах рождали двойней.
39. Я хорошо помню, в те трудные дни (точнее, одинокие вечера и ночи в одинокой пещерной комнате, среди одиноких скал, поросших одиноким лесом) я, точно подтравливая себя, вспоминала и вспоминала те дни, когда мы уходили из дома отца нашего Иареда, - рассказывала престарелая Мелхиседека сыновьям Ноя.
Какое-то время я уже жила с Енохом и Сепфорой на новом месте. Еще необустроенном. Енох выдалбливал пещерные комнаты, а мы с Сепфорой террасировали склоны. Ночевали порой под открытым небом - от дождя прятались в неглубоком гроте неподалеку. Там же хранили съестные припасы. На его вход Енох сразу приладил дверь. От случайного зверя. Иногда Енох и Сепфора оставляли меня и уединялись в этом гроте.
И вот пришло время перевозить все вещи, которые отделил для дома Еноха отец. Мы вернулись. Поклажи оказалось много. На повозку погрузили гончарное колесо, ручную мельницу, множество глиняной посуды, черпаки, глиняные кувшины, обожженные в печах, корзины, деревянную бочку, новые мехи для воды, купленные у каинитов топоры, пилы, рубанки, котел, ковры, вышитые подушки, запасное деревянное колесо. Ждали возвращения с пастбища наших братьев Гаидада и Рахима. Они должны были помочь нам. Но братья задерживались. Тогда Енох и Сепфора с частью поклажи отправились вдвоем, а я осталась дожидаться братьев, чтобы провести их к дому Еноха удобными тропами. Я извелась, ожидая братьев, и успела соскучиться по Еноху и Сепфоре, соскучиться по новому дому. И когда наконец Гаидад и Рахим вернулись, я торопила их. В пути представляла, как обниму Еноха, расцелую Сепфору. И мы поклянемся никогда не разлучаться, никогда-никогда. Но на одном из привалов Гаидад на мое постоянное поторапливание сказал:
- Им и без нас хорошо. - А мое сердце спохватилось от простых слов брата. Гаидад будто провел невидимую черту между мной и Енохом с Сепфорой.
Отлого поднимающаяся тропинка разветвлялась возле двухстволого корявого дерева. И мне представился случай объединить себя со старшим братом и его женой. У основания стволов был положен гладкий белый голыш. Наш условный знак. Наш с Енохом и Сепфорой.
- Их нет дома, - сказала я. - Они отдыхают в гроте.
- С чего ты взяла?
Я загадочно промолчала. Помахала рукой, повернувшись лицом к гроту, будто на меня непременно смотрели в эту минуту. Но меня действительно могли видеть через щелястую дверь! Но могли и не видеть. Как хозяйка, я распорядилась:
- Идите к дому! На тропе разветвлений больше не будет, а я позову молодых.
Я поспешала, почти бежала. Сочные четкие тени угловато разбивали и как бы с легкостью приподнимали пространство вокруг. Птицы радостно многоголосо щебетали в зелени деревьев. Казалось, пели сами деревья, пел сам лес. Но щелястая дверь не распахнулась навстречу мне, как я ожидала. "Они спят, - подумала я, - и не знают, что мы пришли". - И осторожно постучала по нагретой дверной доске, боясь занозить кулачок. В глубине грота ожили приглушенный смех и шорох. Я постучала сильнее. В щели было видно: в полутьме грота бесшумно метнулся белый сполох. Но открывать никто не спешил. Я занесла кулачок, но вдруг мне стало мучительно стыдно. И с чего я решила, что в глубине грота меня ждут? Что мне будут рады? Они не скучали по мне, им было хорошо вдвоем. Это так естественно, ведь они муж и жена. И я пошла прочь, силясь идти ровно. У меня кружилась голова. От нагретой листвы шел горьковатый дух. Мне не хватало воздуха. "Они взяли меня из жалости", - унижая себя, думала я, потерянно ступая по тропинке, а затылком будто видела глаза Сепфоры и Еноха в щелях двери. Я чувствовала себя незваной гостьей и спрашивала: "Почему я здесь? Почему я здесь, а не в доме отца моего Иареда?" Мое платье точно одеревенело. От обиды - внутри тесно. И от невысказанности тоскливо, так тоскливо, будто на белом свете нет ничего хорошего, нет и никогда не было. А Енох, женившись, никогда больше не будет молиться Богу. И быть может, молитва прекратится в человеческом роде. Енох, как другие мужчины, будет спускаться к каинитянкам. Мир рушился. "Из жалости! Из жалости!" - хрустели камешки под ногами. - Меня взяли из жалости!" Мне стало стыдно за свой наивный распахнутый взгляд, с которым я подошла к гроту. Чувства во мне как бы твердели. Мне уже казалось, что я никогда не любила Еноха.
Сзади послышались неохотные шаги, шаги Еноха. Я пошла быстрее. Я плакала. Мне не хотелось, чтобы видели мои слезы.
- Мелхиседека! - голос Еноха, голос с отчуждинкой. Я бежать, а тропка в том месте узкая - оступилась, упала и съехала вниз по каменистому склону. Изодралась. Рассекла плоть на мизинце левой руки, раскрылось алое нутро с белой косточкой. Я обморочно уставилась на рану. Камешки посыпались по склону. Подскочил Енох. Он что-то говорил - я не понимала. Жалостливый, проникающий в самую душу взгляд Еноха. Я сжала окровавленный палец другой рукой. Хорошо помню, что в тот миг боялась остаться беспалой, как наш дядя Симмах, который потерял пальцы, кажется, в сражении со львом. Енох оторвал полоску от своей одежды и перетянул мне запястье. Поднял меня на руки и понес. Он торопился и что-то с придыхом говорил, очевидно, успокаивал меня. Кровь из раны просачивалась через пальцы и измарала подол моего платья. Енох был напуган, а мне уже было стыдно за себя, за свои нелепые подозрения, неудобно, что из-за меня столько беспокойства. И все же уже ощущала в себе легкость, еще не радостную, но легкость.
Сепфора метнулась за придорожной травой. Енох усадил меня у ручья, в тени камня. Я прижалась виском к холодному валуну. Меня подташнивало, голова кружилась. Енох с озабоченной складкой на переносице осторожно собрал разорванную плоть моего мизинца, а я сбивчиво твердила что-то о Гаидаде и Рахиме, дескать, надо идти к гостям. И еще что-то отчужденное слетало с моих уст. А Енох не мог справиться с повязкой. Раненую руку бережно укутала Сепфора. Спеленутая, точно кукла, кисть пульсировала. Я не хотела, чтобы Енох спрашивал, почему я побежала от него. Но он не спрашивал. И Сепфора не спрашивала. Я задремала, прислонившись к валуну. Кисть подергивало, точно изнутри ее кто-то мягко дружески пожимал.
С тех пор на моем мизинце остался белый разветвленный шрам, похожий на двустволое дерево неподалеку от нашего дома.
40. - Не бойся, Еноше, - сказал Тувалкаин, постукивая себя по колену свернутым в трубку пергаментом.
- Мне нечего бояться, Тувалкаин, - ответил Енох, провожая взглядом двустволое дерево. - Ты же не собираешься меня убивать.
- Что ты несешь, Енох? - сказал Тувалкаин. В голосе его засквозило снисхождение. - Беда в том, что ты сам хочешь умереть, Енох. Точнее, исчезнуть из этого мира, будто тебя забрали ангелы. Это единственный выход для тебя, потому что никакие ангелы за тобой не придут, и никто не возьмет тебя на небо, Енох! А если ты останешься жить среди нас, то все вскоре поймут, что твои проповеди - бред!.. Знаешь, почему ты поехал со мной? - спросил Тувалкаин. - В глубине души ты надеешься, что я предложу тебе исчезнуть и обставить все так, будто тебя забрали ангелы.
Тувалкаин сделал жест рукой, будто прикрыл зевок.
- И я, может быть, позабочусь об этом. Ты исчезнешь, Енох, и никто нигде не найдет твоего тела, потому что мы поселим тебя очень далеко отсюда. Но для всех остальных ты будешь взят ангелами на небо. Мы позаботимся, чтобы никто в этом не сомневался. Сами же пустим слух, что никакого вознесения не было, что его придумали сифиты, и наш человек сообщит твоей семье, где лежат твои останки. Сепфора или Мафусаил, или Мелхиседека (детали можно уточнить) докажут всем, что останки не твои, Енох, и это будет косвенным доказательством твоего вознесения. Твои родственники найдут останки неизвестного в заброшенной штольне. Там же они обнаружат малахитовую писаницу со сценами из жизни каинитов. В ней будет сцена с убийством Авеля. Мы откроем каинитам глаза! Через сифитов. И в отношениях детей света и сынов человеческих начнется новый этап. Твое вознесение, которое мы организуем, будет заметной вехой, Енох! В истории человечества.
- А в этой писанице, Тувалкаин, не будет сцены, где ты убиваешь Каина руками своего отца Ламеха?
- Ты бредишь, Енох! Ты болен глубже, чем я думал, - как можно спокойнее проговорил Тувалкаин, нервно постукивая себя по колену пергаментом Иавала. - Намного глубже, чем я думал... А может, ты не можешь простить мне, что я делал предложение твоей жене? Но, поверь, я говорю искренне, я не думал, что ты вернешься.
- Когда ты приносил подарки моей жене Сепфоре с пожеланием женитьбы, сердце твое мечтало о минерале на землях сифитов. Минерале, который не дает металлической проказы. Языком ты говорил доброе, а сердце твое разумело злое. С тех пор, Тувалкаин, как ты руками своего отца Ламеха убил Каина, ты полностью подчинился своим богам, которые сообщают тебе знание, а ты выдаешь их за мудрость каинитов. Твой помысел только о земном. Твоя воля тверда и зла, и ты обратился к коварным уловкам, в которых силен, в которых изощрил свой ум и навык.
- Я давно хотел поговорить с тобой, Енох, о твоих проповедях против знания каинитов. Ты существенно нас недопонимаешь. Мы тоже ищем свое ангелоподобие и даже богоподобие, но с помощью знания, деятельно. Наши боги помогают нам изгонять из наших душ тьму незнания, просветляют их. Это путь трудный, в том смысле, что требует самоотверженного труда... Займись наукой! Я приглашаю тебя... Потом научишь сифитов тому, что умеем мы.
- Земной мудростью, Тувалкаин, никогда не познаешь Бога.
- Ты хочешь познать Его земной глупостью?
- Мы прилепляемся к Богу через моление. А ты предлагаешь мне прилепиться к знанию, к чарам для наших душ.
- Ты - бездельник, Енох! - ласково сказал Тувалкаин, почти ласково. - Только и знаешь, что приносить жертвы Богу. И других учишь тому же. Потому что ничему другому научить не можешь. Неужели твой Бог, как ты утверждаешь, сотворивший небо и землю, сотворивший человека по образу Своему и подобию, - неужели твой Бог против человека-творца?
- Со-творцами Ему многие из нас будут в мире духовном, хотя приобщиться к этому духовному со-творчеству можно еще здесь, на земле, но приобщиться не знаниями, которые ты проповедуешь, твоя деятельность угодна противнику Бога.
- Тебя послушаешь, Енох, так знания совсем мешают жить. А между тем это груз, который делает нашу жизнь легче.
- Жизнь - возможно, но не жизнь после смерти.
- И что, знания и молитву нельзя никак совместить?
- Если бы ты знал, Тувалкаин, сколько бед принесут твои знания в будущем, сколько разрушений, сколько страданий! И сколько несвободы! Твоя мудрость - демоническая, ее глубина - глубина лукавства. Признайся сам себе, разве ты, приступая к своим опытам, не обращаешься к богам, прося их внушения? Без их помощи ты не добудешь знания своим умом, каким бы гениальным ты самому себе не казался. Ты думаешь, ты творишь благодаря своей мудрости, а мудрость эта не твоя. Разве не живет в тебе демон? Разве не слышишь ты голоса внутри себя? И не поступаешь так, как он велит тебе? Придет время, и ты решишь, что сам, без богов и жрецов сможешь добывать знания. Это будет твоя духовная смерть!
- Енох, если бы не мы, сифиты до сих пор ели бы щепками.
- Небесные сокровища, - продолжал Енох, не обращая внимания на реплику Тувалкаина, - постигаются верной душой. Если бы ты слушал меня, Тувалкаин, и верил мне, то со временем глаза твоей души увидели бы свет ангельский и свет Божий. А сейчас глаза твоей души закрыты, и ты пьешь из чаши демонов.
- Болтовня! Я только не пойму - твоя она или Иавала-скотовода?..
- Иавал видит плотским умом, он не созерцал пресветлого света Божия, он даже не верит тем, кто рассказывает про ангелов, он только пишет про них.
- А какая разница, Енох?
- Как бы ты не представлял минерал солнечного цвета, который не дает металлической проказы, как бы ни описывал его в своих книгах, если его не будет в твоих руках, ты не станешь его владельцем. Так и Иавал-скотовод. Сколько бы он ни описывал ангелов, он не увидит их.
- Ты же еще не видел ангелов, когда рисовал их на стенах твоего дома?
- Я слышал о них из преданий, идущих от Адама и Евы. И поверил им всей душой.
Казалось, горной дороге не будет конца, но колесницы прогрохотали по горбатому мостику через речку, кони шарахнулись в сторону и при мутном свете луны понесли по равнине.
- Мне помнится, у Иавала в пергаменте что-то написано про то, как мы едем с тобой в город, Енох? - Тувалкаин развернул пергамент. - Как же!.. "Они выехали на равнину, и снова пошел снег". - Тувалкаин отдернул полы. Ветер и снег ворвались под кожаный кузов. Тувалкаин рассмеялся. Енох улыбнулся и с наслаждением вдохнул снежный воздух.
- Никогда не привыкну к резким переменам погоды, - пожаловался Тувалкаин.
- После потопа такого не будет, - сказал Енох.
- Да? У Иавала-скотовода в пергаменте нет таких слов, - сказал Тувалкаин, посмеиваясь. Но вот улыбка исчезла. Он внимательно читал.
- Читай вслух, - попросил Енох. Тувалкаин будто очнулся, посмотрел внимательно на Еноха и, подняв пергамент поближе к светильнику, стал читать: - "Тувалкаин был еще молод и по крутой лестнице..."
41. - "Тувалкаин был еще молод и по крутой лестнице поднимался легко и скоро, точно обгоняя высокое эхо своих шагов. Пошире приоткрыл кованую дверь в комнату.
В глубине ее на устланной коврами кровати сидела его мать Цилла, одетая по-домашнему, простоволосая, босиком. Возле нее вертелась двухгодовалая девочка, младшая сестра Тувалкаина. Она чему-то по-детски смеялась и к чему-то тянула ручонки. Напротив Циллы, широко расставив ноги, стоял в дорожном плаще Ламех и перекидывал из руки в руку оранжевый тряпичный мяч в виде солнца. Мяч радовал девочку, к нему она тянула ручонки. Тувалкаин поймал себя на мысли, что отец перекидывает из руки в руку свою огромную лысую голову. Ламех обернулся на шаги и вопросительно улыбнулся. Он чуть наклонился и кинул мяч девочке, но она не поймала. Ламех поднял мяч и снова кинул его девочке, и она снова не удержала его, но требовала:
- Мне - солнце! Мне! - Ламех вложил солнце в руки девочки и долгим взглядом остановился на узком полированном ларчике в руках сына. Поежился и вдруг спросил Тувалкаина:
- Хочешь пшеничного вина?
- Не откажусь! - ответил Тувалкаин. Хотел сказать бодро, но получилось натянуто. - Я промок и озяб.
- Цилла, распорядись, чтобы нам принесли пшеничного вина. - Ламех догадался, что именно принес ему сын.
Цилла с дочкой покинули комнату. Девочка капризно требовала солнце.
- Отец, я выковал меч, который обещал подарить тебе!
- Далеко ли находится этот меч, сын? - спросил Ламех не отводя взгляда от полированного ларца в руках Тувалкаина.
- Недалеко.
- И мой сын сегодня подарит его мне?
- Этот меч предназначен для тебя, отец!
- Предназначен? Кем?
- Богами!
- Богами? Стало быть, нам надо ждать от них еще каких-нибудь знамений?
- Каких еще знамений тебе надо, отец, когда проклятие, тяготеющее над Каином, начинает сбываться. Уже много лет каинитянки рожают только девочек. Скоро наши поля некому будет обрабатывать.
- Есть уже семьи, где смешанные браки дали потомство.
- Это исключение, отец! - Тувалкаин кисло поморщился. - Каин сдерживает сифитов. Если бы...
Слуга принес пшеничного вина и удалился. Тувалкаин осушил чашу. Грязная вода с подошв и подола плаща сделала под Тувалкаином лужу.
- Неужели позор Каина будет вечно тяготеть над нами, отец? Каинитянки нравятся сифитам, и они этого не скрывают. Если бы не было Каина, никто и ничто не препятствовало бы смешанным бракам. Но это предубеждение сифитов по отношению к Каину! Именно к Каину, отец! Не ко всем каинитам, а к Каину...
- Ты не боишься так говорить, сын?
- Боюсь! Но если и ты будешь бояться, отец...
- То - что?
- Тогда позор Каина будет тяготеть над нами до тех пор, пока мы не вымрем. - Он положил на стол полированный узкий ящик и открыл крышку. Ламех долго смотрел на меч.
- Это чудо, - прошептал он и осторожно взял меч в руку. - Это чудо! - шептал он, любуясь мечом.
- Этим мечом можно избавить наш род от позора!
- От позора можно избавить наш род и кухонным ножом, сын мой, но ты сотворил чудо, - шептал Ламех, любуясь мечом. И Тувалкаин отметил, что в глазах у отца тот же простосердечный восторг, что был у маленькой дочери, когда она тянула руки к оранжевому мячу.
- Ты сотворил чудо, сын! - повторил Ламех. - Этот меч сделает меня еще сильнее.
- Если бы не Каин...
Ламех взмахнул мечом, и он просвистел над головой сына. Тот отшатнулся, подавляя во рту тошнотворный металлический вкус.
- Ты что, отец? Ты мог бы убить меня!
- Да? Ты так считаешь? А я, было, подумал, что ты сомневаешься во мне.
42. "...считаешь? А я, было, подумал, что ты сомневаешься во мне", - прочитал Тувалкаин и опустил пергамент на колени.
- Ничего этого не было, Енох, - сказал он спутнику, - ничего, но...
"Но - что?" - взглядом спросил Енох.
- Душевное состояние... - Тувалкаин потер друг о друга кончики пальцев, подыскивая слова. - Не очень изысканное плетение словес этого степного бандита улавливают состояние моей души после того, как я выковал меч. - И Тувалкаин снова поднял к глазам пергамент Иавала-скотовода: "- Входи, - тихо ответил Каин"...
43. - Входи! - тихо ответил Каин и чуть передвинул на троне свой будущий труп. И чуть позже: - Прикрой за собою дверь... Судя по твоему виду, Тувалкаин, ты хочешь сообщить мне что-то очень важное, хотя вряд ли это будет то, чего бы я не знал или о чем бы не догадывался. - Каин говорил почти шепотом, но Тувалкаин четко слышал каждое слово. Он вернулся к двери. В коридоре мышью мелькнула чья-то тень. Тувалкаин сел в кресло напротив Каина, рядом с его каменным изваянием в полный рост. Каин выглядел усталым, осунувшимся. Пламя факела в стене оставляло четкие треугольники света и тени на его изможденном лице.
- Ты меня порядком измучил оттягиванием своего визита! Я ждал тебя не только сегодня, но и вчера, и позавчера.
- Но, господин, я не обещал прийти к вам, а вы меня не приглашали.
- Зачем ты оттягивал свой визит?
- Вы были уверены, что я приду к вам?
- Мне даже казалось, что ты придешь убить меня, Тувалкаин!
- Но!..
- Молчи!.. Сперва я хотел заточить тебя, даже искал предлог. И приказал усилить охрану, а за троном поставил свой старый лук. Но потом я как будто очнулся... Охрана ушла, а потом слуга унес и мой лук. Теперь он лежит, должно быть, в его коморке. Надо будет подарить лук слуге. Как думаешь, ему будет приятно, если я подарю ему свой лук?
- Такой подарок будет приятен любому каиниту!
- Не лицемерь! - тихо сказал Каин. - Ты же пришел не за тем, чтобы лицемерить. Мой лук ничто в сравнении с мечом, который ты выковал.
Тувалкаин вздрогнул.
- У меня важное дело, господин! И мне... Я не ожидал, что наша беседа начнется с таких... ваших слов. И что вы заподозрите меня.
- Я долго тебя ждал, Тувалкаин. Я устал от столетий ожидания. - Каин поднял свой будущий труп с трона. - Говори!
Тувалкаин привстал, когда поднялся Каин. Тот сделал жест рукой, велев сидеть. Тувалкаин был растерян и был как бы в бреду. Каин смотрел в его глаза с любопытством, даже с показным любопытством.
- Я... - начал Тувалкаин и запнулся. Его гипнотизировал взгляд Каина. - Я пришел предупредить вас. - Взгляд Каина стал еще любопытнее, с едва уловимой издевкой.
- Неужели? И о чем же? - подстегивал он посетителя. - Не о том ли, что меня собираются убить? - Каин усмехнулся. Треугольники света и тени дрогнули на его лице и снова окаменели.
- Да, может быть, вас убьют, - точно в бреду тихо проговорил Тувалкаин.
- И ты пришел предупредить меня? Как благородно с твоей стороны! Может, ты сообщишь мне и имя того человека, который задумал убить меня, - еще тише сказал Каин. Глаза его откровенно насмехались. - Ну?
- Это мой отец Ламех, - еще тише выдавил из себя Тувалкаин.
- И ты пришел разоблачить отца, во имя чего? - еще тише спросил Каин.
- Я не знаю, - совсем тихо сказал Тувалкаин. - Может, вы сможете что-то предотвратить.
- Ты сам знаешь, что я не в силах что-либо предотвратить, - прошептал Каин, - даже если бы очень захотел этого. Городом давно уже правит твой отец. - Мозаика треугольников света и тени на лице Каина выстроилась в подобие улыбки. Он неспеша переместил свой будущий труп к своему каменному изваянию справа от Тувалкаина и спокойным ровным шепотом сказал:
- Я не боюсь ни тебя, ни твоего отца... Ты выковал меч, который прервет мою жизнь, зачем тебе вкладывать его в руку другого? - Он не спрашивал гостя - он спрашивал самого себя. - Может быть, я просто не хочу умирать? Не хочу умирать и тяну время, обманываю себя все эти годы?.. А может, напротив, я все эти годы подталкивал вас к этому убийству?
- Я не понимаю, господин! - тихо прошептал Тувалкаин.
- Выходит, ты сам не понимаешь, зачем пришел. И сам не понимаешь, зачем предаешь отца, хотя сам подталкивал его к убийству?
- Когда я шел к вам... я хотел предупредить, - лепетал Тувалкаин, чувствуя, что засыпает. - Может быть, что-то можно изменить, а сейчас я не знаю, - совсем тихо шептал Тувалкаин.
- Ты умнейший человек, искусный мастер, откуда такой лепет? Да не обманываешь ли ты меня?
- Нет, господин, - едва шевеля губами, шептал Тувалкаин. - Я не хотел обмануть тебя. - И вдруг понял, что разговаривает не с Каином, а с его каменным изваянием. Стало душно...
- Не казни себя! - тихий голос Каина послышался с другой стороны, и гость резко обернулся. Каин восседал на троне. - Это я велел тебе прийти ко мне, - едва слышно сказал Каин. - Человеку можно внушить все, что угодно, если хорошо этого захотеть. И если повезет и познаешь его характер, то он сам внушит себе остальное.
- Я не понимаю, - чуть слышно шевельнул губами гость.
- Твой отец Ламех менее внушаем, чем ты. Но и примитивнее тебя. В этом его сила. Его сила в том, что он не верит в богов. Он верит в себя. В этом его слабость, не так ли?
Тувалкаин с трудом вслушивался в шепот господина.
- Я... я, право...
- Дар внушения я обнаружил в себе, когда убил Авеля. Я убил его камнем... Нет, я пронзил его тростником... нет, я уже не помню, как именно я убил брата, - тихо-тихо шептал Каин, - но я помню, что внушил отцу и матери, что не убивал Авеля. Ангелы, сказал я, ввели Авеля в рай, ибо он соблюдал заповеди. Мои родители почувствовали вину. Я укорил их, не произнося слов укора, и они стали внушаемыми. Я внушил всем каинитам, что не убивал Авеля, а вы, все соправители города, поддерживали это внушение. И до сих пор подавляющее число каинитов не знают, что я проклят от земли. Я умолял, я просил у Бога смерти, но Он повелел терпеть муку в продолжение семи родов. И вот семь родов прошло... Вчера я побывал в твоей кузнице, Тувалкаин, и видел меч, который прекратит мою жизнь. Ты, Тувалкаин, великий мастер! И перед смертью, - продолжал шептать Каин, - я хочу тебе еще раз напомнить: человеку можно внушить все, что угодно!"
44. - "Человеку можно внушить все, что угодно!" - прочитал Тувалкаин и, посмеиваясь, стал сворачивать пергамент Иавала-скотовода. - Бред... бред... бред! Но состояние души он передал в нюансах! - И вдруг спросил: - А где твои книги, Енох, о которых так много говорит Мелхиседека? Увижу ли я их когда-нибудь? Было бы весьма любопытно ознакомиться с ними, - зябко поеживаясь, сказал Тувалкаин и поплотнее подоткнул полог. Стало слышно, как снег бьет по кожаному кузову.
- Мои книги - не мои книги, а суть дела Божии.
Тувалкаин чересчур понимающе кивнул с преувеличенным вздохом:
- Значит, я не увижу ни строчки, - сказал он с притворным сожалением.
- Скажи, Тувалкаин, то, что ты сейчас прочитал в пергаменте Иавала-скотовода, хоть как-то соответствует действительности?
- Я, Енох, никогда не призывал к убийству Каина! Никогда! И если бы ты имел представление об иерархии в городе, то никогда бы не поверил Иавалу. Может быть, в глубине сознания я и желал ему смерти, но сам боялся подобных мыслей... А что ты, Енох, знаешь о смерти Каина? - спросил Тувалкаин, желая знать, какие слухи проникли за стены города.
- В тех книгах, которые напишет пророк после потопа, я читал про твоего отца, крепкого, сильного, сдержанно-грубоватого человека, который временами выражался, как землепашец. Ламех ввел в человеческую жизнь двоеженство.
...Он пришел к своим женам Аде и Цилле. Он уже убил Каина.
"Ада и Цилла, жены мои, я хочу сказать вам о вещах очень важных, важных не только для меня. Я хочу рассказать вам о своих делах, о которых пока никто не знает. Только я и Бог".
Жены Ламеховы никогда не видели мужа в сокрушении и смятении. Они молча вопрошающе смотрели на него. И, как всегда, боялись его.
"Я убил Каина и стал хуже Каина!"
"Ламех, - сказала Ада, боясь мужа, - Каина обличал Бог, и Каин солгал Ему, а ты сам каешься, хотя не только Бог, но и никто из людей не требует от тебя покаяния. Ты не хуже Каина, Ламех!"
"Да, - поддержала Цилла, боясь мужа, - и если ты будешь молчать, никто никогда не узнает об этом убийстве".
"И все-таки я хочу рассказать вам, потому что убитый Каин уже говорит во мне и обличает меня, как до сего дня обличал Каина убитый Авель".
"Ламех, Бог не накажет тебя! - сказала Ада, боясь мужа. - Ты совершил убийство не по своей прихоти, а для блага всего нашего племени. Род наш уменьшается, каинитянки рожают только девочек, а сифиты не хотят вступать с нами в брак, потому что слушают своих патриархов".
"Над нами тяготело проклятие Каина, - поддержала Аду Цилла, боясь мужа. - И если ты нас всех избавил от него, то скоро ревность о благе своего племени даст плоды"
"Вот увидишь, Ламех, - сказала Ада, боясь мужа, - грех Каина оставит нас. Сифиты будут брать в жены каинитянок, и все дети Адама воссоединятся".
"Бог наказал Каина за семь грехов его. - Ламех тяжело сидел, сжав шарообразную голову огромными ладонями. - Мои грехи тяжелее грехов Каина, и наказание будет в семьдесят раз больше. Мне дали об этом знать, как только я затупил свой меч о Каина... В залу тут же вбежал человек. Я обернулся и увидел перед собой Каина. И снова поразил его мечом. Два Каина лежали у моих ног, и мне показалось, что я схожу с ума. Я бросился прочь, я боялся, что в залу войдет еще один Каин, и мне снова придется его убить. Когда я бежал, мне казалось, что Каин будет заходить в зал бесконечно, и я буду убивать и убивать его, пока не захлебнусь в его крови... Когда я вернулся к трону, то во втором убитом узнал Гада, младшего из сыновей Каина. Я убил двоих: и Каина, и похожего на него сына. - Ламех выпрямился, огромной ладонью сжал свой тяжелый скобленый до гладкости подбородок. Взгляд Ламеха был пустым, будто не было глаз. Жены вздрогнули и прижались друг к другу. В темных глазницах Ламеха виднелось черное небо с холодными редкими звездами.
"А-а! - простонал Ламех, подняв голову к потолку и широко раскрыв рот. И жены вскрикнули, их затрясло. Из ротовой ямы Ламеха, из ноздрей его смотрело на них небо подземного космоса".
- Нет же, нет! - Тувалкаин прервал Еноха. - Нет! - Он сильно тер нервными пальцами брови. - Енох, мой отец никогда не произносил слово "Бог", а его жены никогда не произносили слово "грех".