Феномен самости

III. Сизигия: анима и анимус

²⁰ Что же представляет собой фактор, создающий проекции? На Востоке его называют «пряхой»[4] – Maya, своим танцем порождающей иллюзию. Даже если бы мы ничего не знали о ней из символики сновидений, этот намек с Востока навел бы нас на верный след: окутывающий, всеобъемлющий и поглощающий элемент явно указывает на мать[5], то есть на отношение сына к реальной матери, к ее имаго, и к женщине, которая должна стать для него матерью. Его Эрос пассивен как у ребенка: он надеется быть пойманным, втянутым внутрь, окутанным и поглощенным. В действительности он стремится в защищающий, питающий, зачарованный круг матери, к состоянию младенца, избавленного от всех треволнений, в котором внешний мир заботливо склоняется над ним и даже вынуждает испытывать счастье. Неудивительно, что реальный мир исчезает из поля зрения!

²¹ Если эта ситуация драматизируется (а бессознательное, как правило, драматизирует ее), то на психологической сцене появляется человек, живущий регрессивно, стремящийся вернуться в детство, к матери, бегущий от холодного жестокого мира, который его не понимает. Нередко рядом с ним появляется и мать, которая, по всей видимости, отнюдь не заинтересована в том, чтобы ее сын стал мужчиной, но которая, прилагая неустанные и самоотверженные усилия, не пренебрегает ничем, что может помешать ему повзрослеть и жениться. Мы видим тайный сговор между матерью и сыном, в рамках которого один помогает другому обмануть жизнь.

²² На ком же лежит основная вина – на матери или сыне? Вероятно, на обоих. Неудовлетворенную тоску сына по жизни и миру следует принимать всерьез. Он жаждет соприкоснуться с реальностью, заключить в объятия землю и заставить поле мира приносить плоды. Однако он предпринимает лишь несколько судорожных попыток, ибо и его инициатива, и стойкость подорваны тайной памятью о том, что мир и счастье можно получить как подарок от матери. Тот фрагмент мира, с которым он, как всякий человек, вынужден сталкиваться снова и снова, всегда оказывается для него не тем, поскольку не дается ему в руки сам собой, не бежит навстречу, но сопротивляется, желает, чтобы его завоевывали, и подчиняется только силе. Он предъявляет требования к маскулинности мужчины, к его пылу и рвению и, прежде всего, к его смелости и решимости, когда дело доходит до того, чтобы бросить на чашу весов само его бытие. Для этого мужчине требуется вероломный Эрос – такой, который способен забыть свою мать и отступиться от первой любви своей жизни. Мать, предвидя такую опасность, старательно прививала ему добродетели верности, преданности, лояльности, дабы защитить его от риска морального разложения, сопутствующего жизненным перипетиям. Он слишком хорошо усвоил эти уроки и остается верен матери. Это естественным образом вызывает у нее глубочайшую тревогу (когда, например, он оказывается гомосексуальным), но в то же время приносит бессознательное удовлетворение явно мифологического свойства. Ибо в нынешних отношениях между ними реализуется извечный и самый священный архетип брака матери и сына. В конце концов, чтó эта прозаичная действительность, с ее загсами, конвертами с зарплатой и ежемесячными взносами за жилье, может предложить такого, что смогло бы перевесить мистический трепет hieros gamos? Или увенчанной звездами девы, которую преследует дракон? Или благочестивых потемок, скрывающих брак Агнца?

²³ Данный миф лучше, чем любой другой, иллюстрирует природу коллективного бессознательного. На этом уровне мать одновременно стара и молода, она – и Деметра, и Персефона, а сын – супруг и спящий младенец, слитые воедино. Несовершенства реальной жизни с ее трудностями адаптации и многочисленными разочарованиями, разумеется, не могут соперничать с подобным состоянием неописуемой полноты и удовлетворения.

²⁴ В случае сына фактор, порождающий проекции, идентичен материнскому имаго, который, следовательно, воспринимается как реальная мать. Проекция может быть устранена лишь тогда, когда сын увидит, что в царстве его психики присутствует образ не только матери, но и дочери, сестры, возлюбленной, небесной богини и хтонической Баубо. Каждая мать и каждая возлюбленная вынуждены становиться носителем и воплощением этого вездесущего и вечного образа, который соответствует глубинной реальности в мужчине. Данный губительный образ Женщины принадлежит ему; она представляет собой ту верность, от которой, в интересах жизни, он иногда должен отказаться; она – столь необходимая компенсация за риски, трудности и жертвы, кои неизменно завершаются разочарованием; она – утешение за всю горечь жизни. В то же время она – великая фокусница и соблазнительница, которая вовлекает его в жизнь, причем не только в ее разумные и полезные аспекты, но и в ее пугающие парадоксы и двусмысленности, где добро и зло, успех и крах, надежда и отчаяние уравновешивают друг друга. Поскольку она представляет для мужчины величайшую опасность, то и требует от него наибольшего, на что он способен; и, если оно в нем есть, она это получит.