Эпоха человека: риторика и апатия антропоцена

Климатический тупик

В ответ на риск климатических изменений 11 декабря 1997 года был подписан Киотский протокол – международное соглашение, дополняющее Рамочную конвенцию ООН об изменении климата. В нем утверждалось, что подписавшие его государства обязуются за 1990–2020 годы сократить выбросы парниковых газов на 20 процентов106. Киотский протокол вступил в силу 16 февраля 2005 года, а в 2012 году срок его действия истек107. Сегодня мы знаем, что намеченных в нем целей достичь не удалось. При этом мы располагаем документами, в которых проанализирована политика консервативно настроенных деятелей США, в 1990–1997 годах стремившихся не допустить вступления протокола в силу108.

Выбросы парниковых газов по всему миру за 1990–2009 годы не только не снизились, но даже выросли на 30–40 процентов109. На очередных ежегодных конференциях сторон Рамочной конвенции ООН об изменении климата странам не удалось, как раньше, достичь удовлетворительных договоренностей, которые бы обязались выполнять все участники. К наиболее красноречивым примерам таких неудач можно отнести саммиты в Копенгагене в 2009 году (COP 15) и в Варшаве в 2013 году (COP 19).

Предпринимавшиеся до сих пор попытки провести подлинную климатическую реформу расцениваются как провальные. Как отмечают исследователи, государства с «удручающей медлительностью» перестраивают свою экономику в направлении устойчивого развития110. Мы наблюдаем явное пренебрежение проблемами климата. В таких обстоятельствах уместно говорить о «пассивности»111 или «климатическом тупике»112. О «тупике», в который зашла экологическая политика, пишет, в частности, Ингольфур Блюдорн в статье «Не пора ли вспомнить о защите окружающей среды?» (A Much-Needed Renewal of Environmentalism?). Он подчеркивает, что ни в одной стране всерьез не задумались о культуре потребления и экономическом росте, а без этого невозможна реальная, последовательная климатическая реформа113.

Важно разграничивать климатический тупик как безвыходную ситуацию, состояние застоя и апатии и фиаско климатической политики. В указанном контексте фиаско означало бы безусловное поражение и полный крах попыток, направленных на декарбонизацию экономики. Понятие тупика представляется в этом плане не столь категоричным. В то же время исследователи, говоря об отсутствии решительных действий в отношении проблемы климата, не боятся категоричных выражений. По словам Бруно Латура, климатическая политика правительств, равно как и позиция мировой общественности, выражается в «полном бездействии»: «Мы смотрим на то, что нас ожидает, с широко закрытыми глазами»114.

Уильям Д. Нордхаус, американский экономист и сотрудник Йельского университета, однозначно оценивает климатическую политику, проводившуюся до сих пор, как неэффективную, не выработавшую ни действенных механизмов, ни институциональных решений115. Даже такие организации, как ООН и МГЭИК, не в силах что-либо изменить. В одном из интервью Пол Ральф Эрлих, автор широко известной книги «Демографическая бомба» (The Population Bomb, 1968), биолог и экологический активист, назвал прежнюю климатическую политику «совершенно провальной» – едва ли он поколебался бы сказать, что она потерпела фиаско.

Как следует из изложенных выше оценок, политика устойчивого развития, Киотский протокол и даже попытки внедрить транснациональную систему торговли квотами на выброс парниковых газов не принесли удовлетворительных результатов. Пока нет оснований утверждать, что так называемая зеленая экономика повлекла за собой реальные изменения в культуре116.

Данные Международного энергетического агентства также свидетельствуют о бездействии и о том, что в плане декарбонизации мировой экономики политики по-прежнему придерживаются принципа business as usual («по накатанной»). В период с 2012 по 2035 год по всему миру планируется вложить 22,87 триллиона долларов в добычу очередной партии ископаемого топлива. При этом на развитие возобновляемых источников энергии, водной и ядерной энергетики вместе взятых планируется потратить лишь 7,32 триллиона долларов117.

Все это еще более удручает, если обратиться к исследованиям, проведенным группой экспертов под руководством Марка Джейкобсона и Марка Делуччи из Стэнфордского университета. Они показали, что как с технической, так и с экономической точки зрения мир мог бы уже около 2030 года полностью перейти на возобновляемые источники энергии. Исследователи представили расчеты, из которых явствует, что полную стоимость такой операции в размере около ста триллионов долларов можно было бы покрыть прибылью от продажи энергии по рыночным ценам118. Для сравнения: стоимость известных нам мировых запасов нефти оценивается в 50 триллионов долларов. Кроме того, инвестиции в окружающую среду открывают впечатляющие перспективы для создания новых рабочих мест. Не говоря уже о том, что сегодня, в XXI веке, человечество располагает несравненно более эффективными технологиями получения возобновляемой энергии, чем в ХХ веке, так что цены на нее уже не будут завышенными.

То, что современная экономика по-прежнему находится в климатическом тупике, указывает, по-видимому, на ее нерациональность. Как отметили Николас Стерн, британский экономист и бывший вице-президент Всемирного банка, и группа его коллег, сознательное ограничение выбросов парниковых газов и декарбонизация экономики по совершенно очевидным причинам отвечают нашим общим экономическим интересам. Тем не менее традиционная экономика не учитывает риска обвала мировой экономической системы, с которым мы столкнемся, если изменение климата перешагнет критический порог. Инвестиционный горизонт в экономических моделях составляет, как правило, максимум 30–50 лет119, а при таком планировании ни одна модель не покажет, что уже сегодня разумно учитывать потенциальный ущерб для окружающей среды в долгосрочной перспективе. К тому же экономическим моделям свойственно недооценивать будущее – сегодняшние затраты и доходы получают приоритет перед затратами и доходами будущего: «Если каждый год недооценивать будущие затраты и прибыль на 6 процентов, то любые негативные последствия, которые проявятся через пятьдесят лет, считая с сегодняшнего дня, оцениваются как в восемьдесят раз менее важные по сравнению с теперешними убытками. За сто лет эта разница составит 339»120.

Из упомянутых вычислений Стерна и группы экспертов вытекает, что в 2009 году стабилизация выбросов парниковых газов по всему миру на удовлетворительном уровне 500 ppm CO₂e121 (при таком условии велика вероятность, что рост средней температуры на Земле не превысит 2 °C) обошлась бы всего в 1–2 процента мирового ВВ122П. Шансы роста средней температуры более чем на 5 °C снизились бы с 50 процентов до примерно трех. Стерн противопоставляет цену двух процентов мирового ВВП цене бездействия и откладывания реакции на риск климатического коллапса. В следующие десятилетия бездействие123 может стоить мировой экономике от 5 до 20 процентов мирового ВВ124П.

На мой взгляд, аргументацию Стерна можно назвать климатической версией знаменитого пари Паскаля, переведенного на язык экономики. Бездействие может обернуться катастрофой, поэтому представляется разумным уже сейчас принять решительные меры, направленные на снижение выбросов. Джон Л. Брук, американский специалист по истории окружающей среды, убежден: «Позиция Стерна абсолютно прагматична. Он обращается к тем, кто отрицает изменение климата, показывая, что затраты на решение этой проблемы не слишком велики»125. Тот факт, что к аргументам Стерна не прислушались, свидетельствует об иррациональности XXI столетия.

Канадская журналистка Наоми Кляйн прямо называет изменение климата экзистенциальным кризисом, а фиаско климатической политики связывает с доминирующей в обществе позицией своего рода презрения к коллективной деятельности и даже с распространенной циничной убежденностью, что, в общем-то, мы и не заслуживаем спасения126… Как утверждает американский писатель Рой Скрэнтон, мы живем во времена, когда общество должно осознать, что человечество на грани гибели. В эпоху, когда «надо научиться умирать»127. Мне кажется, это важная черта современной климатической риторики. Джейсон У. Мур, американский социолог и сторонник идеи капиталоцена, в свою очередь, пишет: «Стоит ли в самом деле так страшиться „упадка“ цивилизации, которая обрекает на недоедание едва ли не половину своего населения?»128 Заслуживает ли человечество спасения? Одно, как предчувствует Кляйн, неизбежно: «Изменение климата – испытание для нашей нравственности, с каким мы еще не сталкивались»129. Трудно с этим не согласиться.

Провал климатической политики лежит в основе нынешнего экологического нигилизма. С полной уверенностью можно утверждать, что апатия, с какой в эпоху антропоцена относятся к проблеме климатических изменений, объясняется в том числе и психологическими причинами: игнорированием информации, касающейся глобальных и в значительной мере абстрактных угроз, равно как и склонностью недооценивать будущее, которая свойственна нашей психике130. Специалисты по экопсихологии анализируют индивидуальные психологические факторы, стоящие за бездействием рядовых граждан по отношению к проблеме дестабилизации климата. Речь идет как о когнитивных, так и об эмоциональных барьерах.

Роберт Гиффорд, канадский экопсихолог, метафорически называет такие барьеры «гарпиями бездействия», выделяя целых двадцать девять механизмов такого типа131. Несомненно, эти механизмы поддерживают друг друга на разных уровнях. Их можно классифицировать и с точки зрения культуры. Среди них есть структурные барьеры, например низкий уровень дохода или место жительства, которое снижает вероятность того, что отдельно взятые люди будут принимать благоприятные для климата решения (например, пересядут с автомобиля на общественный транспорт или велосипед, откажутся от отопления и т. д.).

К важным когнитивным барьерам следует отнести: ограниченную осведомленность о проблеме и о том, как ей противостоять (здесь ответственность во многом лежит на политиках и СМИ), высокую степень неуверенности относительно последствий этого явления и мировоззренческие преграды (в первую очередь приверженность идее свободного рынка), которые влияют на нежелание принимать меры для защиты окружающей среды. Предрасположенность к эгоистичным рассуждениям (а не к альтруизму) тоже способствует бездействию в экологической сфере132. Ко всему перечисленному Гиффорд добавляет еще естественную до некоторого предела тенденцию к оптимизму, убежденность, что решение проблемы зависит от сверхъестественных сил, и святую веру в технический прогресс, который нас спасет. Рядовые граждане не стремятся к внедрению стратегий, которые бы сократили объемы выбросов, и потому, что у них перед глазами нет конструктивных примеров подобной деятельности. На фоне социального неравенства они оглядываются на других и задаются вопросом, зачем им самим что-то делать, если состоятельные и живущие в более благоприятных условиях люди ничего не делают.

Реальным действиям препятствует и сила укоренившихся привычек, изменение которых потребовало бы от людей определенных расходов, и они прекрасно это понимают. Люди боятся лишний раз рисковать, тратя время и деньги на проекты, которые могут не принести им ни пользы, ни общественного признания. Даже страх смерти, который иногда сопутствует осознанию пагубных последствий климатических изменений, укрепляет склонность к дениализму и бездействию.

Причиной бездействия граждан может быть даже то, что они держатся за существующее положение вещей в обществе, чему способствует психологически обусловленный страх перед чрезмерно радикальной идеей перевести экономику на путь снижения выбросов133. Парадоксальным образом то обстоятельство, что информация об экологической угрозе поступает непрерывно и из множества источников, вызывает некоторую усталость от проблемы (так называемый экологический ступор).

Климатический тупик свидетельствует, что нам нужны еще более глубокие эпистемологические открытия, еще более радикальная эволюция понятий, еще более смелая риторика, больше решимости в мышлении134. «За нами числится немало побед, но теперь мы проигрываем планету. Стоило бы задуматься, почему так получается», – пишет Джеймс Густав Спет, американский юрист, специалист по экологическому праву135. Главная цель его книги «Мост на краю света. Капитализм, окружающая среда и переход от кризиса к устойчивому развитию» (The Bridge at the Edge of the World. Capitalism, the Environment, and Crossing from Crisis to Sustainability) – поиск ответа на вопрос о причинах краха инициатив, направленных на охрану окружающей среды. Автор перечисляет семь основных типов реакции на экологический кризис. К ним относятся:

• капитуляция: «Все потеряно»;

• вера в благое Провидение: «На все воля Божия»;

• отрицание/несогласие: «А в чем проблема?»;

• ступор: «Слишком тяжело об этом думать»;

• попытка приободрить себя в трудной ситуации: «Все будет хорошо. Как-нибудь»;

• смена темы: «Меня это не касается»;

• поиск решений: «Мы можем и должны найти выход»136.

Как нетрудно догадаться, сам Спет выступает за эффективную пропаганду поиска решений. Однако по многим причинам мы по-прежнему имеем дело с капитуляцией, отрицанием, ступором и стремлением сменить тему.

Основание для надежды? Парижское соглашение по климату

Еще до конференции сторон Рамочной конвенции ООН об изменении климата (РКИК) в 2015 году в Париже (COP 21) 187 стран добровольно приняли на себя обязанности по сокращению выбросов парниковых газов, оговоренные в документе «Предполагаемые доли участия на национальном уровне» (Intended Nationally Determined Contributions). Реализация этих планов (в 2020–2030 годах) должна привести к тому, что до конца столетия средняя температура повысится не более чем на 2,7–3,5 °C (по сравнению с климатом доиндустриальной эпохи). 20 декабря 2015 года 195 государств – членов ООН одобрили Парижское соглашение по климату как часть РКИК. В тексте этого документа изменение климата названо «требующей немедленных действий» и «серьезной» угрозой (Paris Climate Agreement 2015).

На мой взгляд, несмотря на Парижское соглашение по климату, которого так долго ждали активисты экологического движения, мы все еще находимся в климатическом тупике. Соглашение вселяет некоторую надежду, но его критикуют как нереалистичное. Учитывая, что в июле 2017 года из него вышли Соединенные Штаты, трудно оценить его роль в будущем. Однако в контексте нашей темы оно имеет слишком большое значение, чтобы не остановиться на нем подробнее.

Прежде всего, Парижское соглашение строится на принципе равенства, предполагая общую, но дифференцированную ответственность137. Оно принимает во внимание неодинаковые возможности стран-участниц. Как гласит данный документ, развитые страны должны играть ведущую роль в процессе, цель которого – добиться снижения выбросов парниковых газов (статья 4, пункт 4). В Парижском соглашении по климату подчеркивается, что при адаптации к последствиям климатических изменений необходимо учитывать познания уроженцев каждой страны и опираться на принцип участия. Ее следует планировать на общенациональном уровне и с учетом гендерных различий.

Согласно статье 2, цель стран, подписавших соглашение, – не допустить повышения средней температуры на Земле более чем на 2 °C, а желательно – более чем на 1,5 °C (по сравнению со средними температурами доиндустриальной эпохи). В соглашении обозначены принципы глобальной прозрачности в отношении климатической политики. Участники договора обязуются регулярно, каждые пять лет, отчитываться о своем прогрессе в снижении уровня выбросов парниковых газов, эффективности мер, обеспечивающих поглощение этих газов, и внедрении предусмотренных документом решений. По условиям соглашения, государства должны регулярно подводить итоги, сообщая о выполнении взятых на себя обязательств. В первый раз такие отчеты должны были быть представлены в 2018 году, а начиная с 2023 года – каждые пять лет (статья 14). Кроме того, государства, подписавшие соглашение, должны каждые пять лет пересматривать свои обязательства по вопросам климатической политики.

В документе несколько раз подчеркивается недопустимость так называемого «двойного учета» (double counting) снижения выбросов парниковых газов138. В статье 5 говорится о необходимости противостоять обезлесению, сохранять леса и принимать другие меры, способствующие абсорбции парниковых газов (речь идет о поглотителях парниковых газов – sinks of greenhouse gases). В статье 9 указано, что развитые страны обязуются помогать развивающимся странам в процессе адаптации и снижения риска, сопряженного с климатическими изменениями, обеспечивая их «финансовыми средствами для борьбы с изменением климата». Указанные средства развитые страны должны предоставлять на добровольной основе. В соглашении прописана финансовая модель конвенции и предполагается предоставление отчетов каждые два года. В статье 10 оговорен механизм по технологиям, соответствующий конвенции и подразумевающий сотрудничество в области инноваций, необходимых для адаптации и снижения риска климатических изменений. Задача этого механизма – облегчить развивающимся странам доступ к новейшим технологиям. Как подчеркивается в документе, им требуется обеспечить финансовую поддержку в этом отношении. Парижское соглашение по климату не гарантирует выплаты компенсаций и не дает оснований привлечь к ответственности за их отсутствие. На пункте, не допускающем такой возможности, особенно настаивали Соединенные Штаты.

Первоначальный энтузиазм, вызванный данным документом, по прошествии месяцев постепенно остывал. Некоторые указывают на то, что, если мы стремимся не допустить роста температуры на Земле более чем на 2 °C, мы должны сжечь только 35 процентов известных нам на сегодняшний день запасов угля и нефти139. К тому же, чтобы выполнить условия Парижского соглашения, примерно к 2030 году следовало бы ликвидировать угольные и газовые теплоэлектростанции, не оборудованные технологией улавливания и хранения CO₂ (CCS – от carbon capture and storage), а также отказаться от использования автомобилей, пароходов и самолетов, работающих за счет ископаемого топлива. Многие отмечают, что это попросту неосуществимо. Документ «Предполагаемые доли участия на национальном уровне» пока расценивают как декларацию.

Цель Парижского соглашения по климату представляется нереалистичной и с учетом роли уже выброшенных в атмосферу парниковых газов. Более того, его называют «смертным приговором» для многих людей в Африке, Азии и Латинской Америке140. Хотя достижение обозначенных целей желательно с точки зрения будущего климата, документ подразумевает, что многие люди в развивающихся странах в любом случае обречены на непредсказуемые погодные аномалии и последствия, связанные с повышением уровня моря. Может быть, этот факт цинично воспринимается как «убытки, включенные в стоимость»? Намечая реалистичные стратегии, которых мировое сообщество должно придерживаться в вопросах климата, мы обрекаем отдельные группы на то, что они станут жертвами «природных» катаклизмов. Кроме того, исследования показывают, что, даже если страны, подписавшие в 2015 году перед принятием Парижского соглашения «Предполагаемые доли участия на национальном уровне», выполнят добровольно взятые на себя обязательства, все равно существует 90-процентная вероятность, что средняя температура на Земле вырастет к 2100 году более чем на 2 °C.

Если же обязательства по ограничению выбросов выполнены не будут, то, как предполагается, средняя температура вырастет более чем на 4 °C к 2080‐му141 или все к тому же 2100 году142. В Потсдамском институте изучения воздействия на климат и климатических изменений (организации, учрежденной Всемирным банком) обращают внимание и на то, что, если человечество будет придерживаться привычных сценариев, уже приблизительно в 2080 году температура на Земле повысится на 4 °C143. При этом, когда говорят о повышении средней температуры на 4 °C, имеют в виду средние, а не максимальные оценки ее роста. Международное энергетическое агентство, в свою очередь, в 2011 году опубликовало прогноз, согласно которому к концу столетия температура повысится на 6 °C144. Как явствует из последнего отчета Межправительственной группы по изменению климата от 2014 года, на 4 °C температура может повыситься уже к 2070 году145.

Как я уже говорила, это будет означать наступление нового климатического режима, для которого характерно учащение экстремальных погодных явлений. Зоны аномальной жары, пожаров, засухи будут расширяться. Повторюсь: дело не в том, что климат станет теплее, а в том, что климатические модели начнут искажаться в сторону аномалий, связанных с высокими температурами. Экстремальные погодные явления и то, что раньше считалось ненормальным, во многих частях мира превратится в новую погодную норму.

Что касается финансовой схемы Парижского соглашения, то и здесь поводов для оптимизма мало. У нас перед глазами уже есть пример Зеленого климатического фонда, основанного в 2010 году, чтобы обеспечить странам третьего мира сто миллиардов долларов на адаптацию к климатическим изменениям. К 2016 году было собрано меньше миллиарда146.

Процедура сбора подписей под означенным документом должна была завершиться 21 апреля 2017 года, но ее продлили. В июле 2017 года к тому же выяснилось, что Соединенные Штаты не подпишут документ, принятия которого так долго добивались экологические активисты. Однако, если говорить о сокращении выбросов парниковых газов, США принадлежит ключевая роль в этом процессе. На долю страны приходится 21 процент от общего объема сокращения выбросов, необходимого для достижения поставленной цели147. Но пока, по-видимому, ничто не способно вывести нас из апатии.

Идеальный моральный шторм

Концепция Стивена М. Гардинера, которую я уже упоминала во введении, особенно значима для моей работы не только потому, что это одна из немногих теорий, в центре которых стоит проблема климатических изменений, но и потому, что она опосредованно отвечает на вопрос о вероятных причинах апатии, связанной с климатическим тупиком. По мнению американского философа, проблема дестабилизации климата указывает на предрасположенность человека к безнравственности148.

В своих рассуждениях Гардинер использует метафору, вынесенную в заглавие книги Себастьяна Джангера «Идеальный шторм» (The Perfect Storm)149. Об «идеальном шторме» принято говорить, когда по меньшей мере три разных фактора – как правило, неподвластных человеку – накладываются друг на друга и оказывают огромное давление на отдельную личность. Шторм, который разразился в Атлантическом океане в 1991 году и который описывает Джангер, «идеален» с точки зрения того, насколько мощным и страшным он оказался.

Понятие идеального морального шторма в модели Гардинера относится к климатической политике: дело не только в том, что она ставит нас перед крайне сложными нравственными дилеммами, но и в том, что, даже если мы их решим, принятие адекватных предупредительных или корректирующих мер может оказаться невозможным. Риск климатического коллапса делает нас чрезвычайно предрасположенными к моральной порче; друг на друга накладывается множество обстоятельств, препятствующих сохранению человечества в этическом смысле. Кажется, мы обречены на поражение. По мысли Гардинера, вполне вероятно, что из состояния апатии мы не выйдем.

Как полагает Гардинер, проблема философского порядка заключается в том, что мы очень плохо подготовлены к анализу ситуации в долгосрочной перспективе. Известные нам институты, на которых построено общество, в своей деятельности учитывают лишь обозримое будущее. Современные государственные структуры устроены так, что на первое место ставят интересы ныне живущих поколений. Чтобы внедрить принципы межпоколенческой климатической справедливости, нам пришлось бы отказаться от логики функционирования государственных структур. Мы не готовы противостоять угрозам, причины и следствия которых разделяет такое большое временное расстояние. Автоматическая, интуитивная реакция здесь не работает, а к долгосрочному планированию мы совершенно не способны.

По Гардинеру, у идеального морального шторма, связанного с проблемами климата, по меньшей мере три измерения: глобальное, межпоколенческое и теоретическое. Глобальный аспект, в свою очередь, включает: 1) проблему отсутствия связи между причинами и следствиями; 2) невозможность определить конкретный источник проблемы, а значит, найти того, кто возьмет на себя ответственность; 3) неадекватность существующих институтов.

Проблема отсутствия связи между причинами и следствиями объясняется тем, что последствия выбросов в атмосферу загрязняющих веществ, скорее всего, дадут о себе знать еще очень нескоро – сегодняшние действия и их результаты разнесены во времени и пространстве. Проблема усугубляется и темпами, какими происходит выброс углекислого газа в атмосферу. Если бы этот процесс протекал медленнее, часть последствий могла бы компенсироваться другими факторами, хотя бы выветриванием горных пород150.

Мы и наши предки уже успели выбросить в атмосферу большой объем парниковых газов. Не все в равной степени к этому причастны. По мысли Гардинера, отсюда вытекает проблема определения конкретных источников.

К тому же высокий уровень содержания CO₂ в атмосфере – трудноразрешимая проблема с точки зрения физики. Даже если мы немедленно перестроим привычные для нашей цивилизации практики и сократим выбросы парниковых газов, этого может оказаться недостаточно. Отсюда убежденность, что уже поздно и пути назад нет. Надо учитывать, что значительная часть CO₂ останется в атмосфере навсегда151. Мы знаем, что в верхних слоях атмосферы содержится больше углекислого газа. Сегодня мы ощущаем последствия деятельности людей в период неолитической революции, когда зародилось сельское хозяйство и началось выжигание лесов. Тем временем интенсивность выбросов парниковых газов не только не уменьшается, а растет угрожающими темпами. О стабилизации выбросов даже речи не идет152.

Как подчеркивает Гардинер, неадекватность существующих институтов для решения проблемы климата упирается в отсутствие некоего всемирного учреждения или посредника, которые могли бы определять климатическую политику на транснациональном уровне. Вот почему нам нужны эффективные санкции и система взаимного принуждения, чтобы исключить возможность незаконных действий. Фиаско климатической политики – одно из наиболее ярких проявлений «дилеммы заключенного» и «трагедии ресурсов общего пользования», о которой писал Гаррет Хардин153. Трагедия заключается в том, что неограниченный доступ к ограниченным общим благам, таким как незагрязненная окружающая среда, ведет к злоупотреблению ими. Пока группа людей пользуется общими благами, не превышая определенной для каждого нормы, ситуация остается в равновесии. Однако единичная попытка незаконно воспользоваться общими ресурсами дает толчок к массовым попыткам такого рода, а они, в свою очередь, ведут к уничтожению общих благ.

Причина неадекватности существующих институтов еще и в том, что мы не обладаем достоверными, не подлежащими сомнению научными знаниями о характере и масштабах последствий климатических изменений. Мы не располагаем сведениями об убытках и выгоде, которые потепление принесет конкретным странам. Возможно, некоторые страны рассчитывают извлечь прибыль из климатического хаоса. Как мы знаем, погодные аномалии угрожают прежде всего бедным и слаборазвитым странам. Парадоксальным образом, Соединенные Штаты – государство, экономика которого требует наибольшего объема выбросов, – первоначально, скорее всего, не слишком пострадают от глобального потепления.

Предубежденность, основанная на естественном желании сохранить существующее положение дел, также препятствует принятию эффективных мер в области климатической политики. Гардинер обращает особое внимание на то, что размышления о далекоидущих последствиях и радикальных переменах нередко сопряжены со стрессом154. Но, чтобы принимать действенные меры для предотвращения климатической катастрофы, необходимо спросить себя, кто мы, и всерьез задуматься, каким мы хотим видеть человечество в будущем. Именно поэтому перед нами одна из важнейших философских проблем современности.

Более того, как считает американский философ, проблему дестабилизации климата стараются не замечать и замалчивают потому, что она требует посмотреть на роль развитых стран в мировой цивилизации с весьма нелестной точки зрения. Климатический кризис – логичное следствие принципов, на которых построены инфраструктуры нашей цивилизации. Стратегия, направленная на снижение выбросов, находится в противоречии с ныне существующими глобальными структурами власти155. Дискуссия о будущем климата потенциально угрожает существующему порядку и по той причине, что привлекает наше внимание к трудным вопросам современности, таким как экономическое неравенство и проблема нищеты.

Налицо фиаско климатической политики; XXI век увяз в апатии, потому что пока мы не наблюдаем непосредственно последствий своего бездействия. По мнению Гардинера, это повод постоянно напоминать, чего стоит наше бездействие. В будущем наши попытки что-либо изменить обойдутся нам дороже и потребуют больше усилий. В этом плане апатия климатической политики нарушает фундаментальный моральный принцип non nocere – «не навреди»156. Гардинер приходит к выводу, что моральный нигилизм, связанный с климатическим кризисом, держится на том, что, подчеркивая, насколько это нетипичная, многогранная, ни с чем не сопоставимая, сложная и необыкновенная проблема, мы ищем оправданий своему нежеланию действовать. В конце концов, это просто удобно. Нравственная испорченность современности проявляется в неизменном самодовольстве, потакании собственным прихотям, самообмане, стремлении видеть только то, что хочется, и вопиющем лицемерии. Мы всеми средствами оттягиваем решение назревших проблем.

Причины дениализма

Время, когда идет дискуссия об антропоцене и дестабилизации климата, – эпоха притворной неосведомленности, желания спрятать голову в песок, уступив успокоительным мифам и иллюзиям, наряду с дениализмом. Мы сталкиваемся с множеством глобальных угроз одновременно, а затраты на внедрение нужных решений так высоки, и их бремя так тяжело, что отрицание – едва ли не естественная реакция157. Мы задумываемся, насколько реальна опасность серьезной дестабилизации климата. Не сеют ли МГЭИК и такие исследователи, как Хансен, излишнюю панику?158 Действительно ли мы имеем дело с необратимым процессом и дестабилизацией на всех уровнях или же с плавными, постепенными изменениями, к которым мы научимся и успеем адаптироваться? Многие из нас все еще на это надеются. И мы хотим, чтобы эту надежду поддерживали. Ив Коше, в прошлом министр окружающей среды Франции и член Европейского парламента, в своей работе «Зеленая эсхатология» (Green Eschatology) перечисляет следующие стадии отрицания в международной экологической политике: 1) 1970‐е годы: пределов роста не существует; 2) 1980‐е годы: пределы все-таки существуют, но нам до них еще далеко; 3) 1990‐е годы: вообще-то, мы и правда скоро достигнем пределов роста, но рынок и технологии быстро решат наши проблемы; 4) начало XXI века: хотя пределы роста уже близки, необходимо поддерживать экономическое развитие, так как оно обогатит следующие поколения и подготовит их к катастрофе159.

Почему в начале XXI века механизмы отрицания столь сильны и популярны? Что подпитывает склонность недооценивать будущее? Попробуем в общих чертах рассмотреть эту проблему, обратившись к категориям социологии эмоций.

Как утверждает в книге «Слон в комнате: молчание и отрицание в повседневной жизни» (The Elephant in the Room: Silence and Denial in Everyday Life) Эвиатар Зерубавель, социолог и сотрудник Ратгерского университета, общество и даже человечество в целом неизменно прибегает к стратегиям замалчивания и отрицания160. Игнорирование так называемых «неудобных» вопросов во многих повседневных социальных ситуациях – разновидность дениализма. Следует добавить, что обычное стремление дистанцироваться от происходящего или переключить внимание тоже можно отнести к стратегиям дениализма. По словам Зерубавеля, чаще всего, отрицая нечто, мы одновременно указываем на его противоречие тем или иным фактам. Таким образом мы поднимаемся до высот метадениализма.

Вслед за британским социологом Стэнли Коэном, автором книги «Стадии отрицания. Как мы узнаем о жестокости и страданиях» (States of Denial. Knowing about Atrocities and Suffering), мы можем выделить по меньшей мере три типа дениализма – позиции, предполагающей отрицание проблемы: 1) буквальный дениализм – отрицание сведений о некоем факте; 2) объясняющий/интерпретативный дениализм – принятие факта, которому при этом дается альтернативная интерпретация, как, например, происходит, когда жертв вооруженных гражданских конфликтов нейтрально причисляют к «общим потерям»; наконец, 3) импликативный дениализм, то есть сознательное бездействие в отношении игнорируемой проблемы. Третий тип дениализма – очень популярная позиция. Часто люди осознают наличие проблемы, но сознательно не ищут выхода из тупика или апатии161.

Австралийский эколог Гайдн У. Вашингтон в книге «Зависимость человека от природы. Как преодолеть экологический кризис» (Human Dependence on Nature. How to Help Solve the Environmental Crisis) размышляет о возможных причинах и предпосылках дениализма по отношению к проблеме изменения климата. Часть их носит психологический и когнитивный характер: люди разными способами пытаются защититься от тревоги, которую вызывают потенциальные угрозы и сознание риска. Мысль об опасности сопряжена со стрессом. Еще одна причина дениализма в том, что людям свойственно настороженно относиться к серьезным переменам, а совершенно очевидно, что эффективная политика, направленная на снижение объема выбросов, таких перемен потребует. Одна из причин игнорирования климатического риска кроется в том, что в центре публичного дискурса явно находятся в первую очередь экономические и социальные проблемы. Именно им мы уделяем больше всего внимания, и вокруг них особенно бушуют страсти. Как полагает Вашингтон, тенденция выдвигать на первый план социально-экономические задачи может быть следствием отчуждения обществ в развитых странах от природной среды (большинство людей живут уже в пространстве, подвергшемся значительной урбанизации).

Вероятно, люди еще и не вполне отдают себе отчет, чем грозит дестабилизация климата. Они стараются обезопасить свои дома от пожара, но не обращают внимания на риск, связанный с климатическими изменениями, а ведь он на самом деле гораздо серьезнее. К тому же неспециалисты зачастую не знают, как функционируют экосистемы, недооценивают важности и не понимают значения такой категории современного дискурса наук о Земле, как «критические пороги».

Механизмы работы СМИ тоже способствуют климатическому дениализму. СМИ многое рассматривают предвзято и руководствуются принципом быстрого отсеивания непроверенной информации, умалчивая о связях «экспертов» с заинтересованными лицами. В США тактика отрицания глобального потепления в массмедиа оказалась чрезвычайно удобной для правительственных ведомств162. В седьмой главе, посвященной риторике дезинформации, я особо остановлюсь на роли медиа и предвзятости в СМИ.

В контексте рассматриваемой темы необычайно интересно качественное этнографическое исследование Кари Мари Норгаард «Жизнь в отрицании. Изменение климата, эмоции и повседневность» (Living in Denial. Climate Change, Emotions and Everyday Life)163. Американский социолог, профессор Орегонского университета пытается в нем понять, почему многие люди стремятся вытеснить проблему дестабилизации климата из публичной сферы. Это одна из немногих книг, где поднимается вопрос о том, как люди воспринимают проблему климатических изменений (на эмоциональном, когнитивном, социальном и культурном уровнях). Норгаард анализирует западные общества, в особенности норвежское и американское. Явление всеобщей апатии по отношению к проблеме климатических изменений исследовательница называет «параличом общества»164 и неумением заниматься поиском решений. По ее словам, изучение психосоциальных механизмов привело ее к мысли, что «целое поколение, подобно лунатикам, движется в сторону катастрофы»165.

В своей работе Норгаард следует тезисам уже упоминавшегося Зерубавеля, который рассуждает о механизмах отрицания с точки зрения не индивидуальной психологии, а социологии познания. Как считает Зерубавель, к отрицанию и игнорированию этой проблемы часто приводят социальные контакты. В своих исследованиях Норгаард выходит за рамки чисто психологического анализа дениализма, сосредоточенного на отдельной личности, и ставит вопрос о наборе культурных инструментов, с помощью которых люди могут как выстраивать стратегии деятельности, так и продолжать бездействовать. У Норвегии, по мнению Норгаард, есть особый перечень инструментов, помогающих поддерживать порядок и онтологическую безопасность, равно как и уверенность в собственной невиновности, – за счет дистанцирования от проблемы ответственности166. Норгаард рассматривает апатию и дениализм в контексте социологии эмоций – как средство, позволяющее гражданам адаптироваться к трудной ситуации, сохранить душевное равновесие и минимизировать негативные эмоции. За апатией, полагает американская исследовательница, стоит не только осознание дестабилизации климата, но и чувство подавленности167.

Концепция Норгаард строится на полевых исследованиях, проведенных ею в 2001 году (в январе этого года вышел третий отчет МГЭИК) в одном из городов Норвегии. Автор книги «Жизнь в отрицании» опирается также на интервью со студентами и жителями сельских территорий в Соединенных Штатах, результаты национальных опросов и данные, собранные другими специалистами по США.

Полевые исследования американский социолог проводила в Бюгдабю (Норгаард использовала вымышленное название, чтобы сохранить анонимность). Это небольшой город, где в силу культурных традиций большую роль играют лыжный спорт и близлежащие горы, а жизнь населения в значительной мере зависит от связанного с этим спортом туризма (поэтому здесь располагается много спортивных организаций). Потепление климата, отсутствие льда на поверхности озера и бесснежные зимы очень болезненны для Бюгдабю как в экономическом плане, так и в социальном (изменение климата здесь неизбежно влечет за собой отказ от важных форм досуга и вынужденный пересмотр практик, определяющих повседневность). Жители городка, который исследовала Норгаард, составляли сплоченную общность, где сильны местные традиции. Они стремились к порядку, равноправию и сотрудничеству. Однако об изменениях климата в Бюгдабю не говорили, эту тему никогда не обсуждали на местных собраниях – проблема оставалась невидимой. Норгаард подчеркивает, что Норвегия – демократическое, социально ориентированное государство с очень низкими показателями социального неравенства, почти полным отсутствием безработицы, страна, граждане которой активно участвуют в общественной жизни, включая и деятельность по защите окружающей среды. Кроме того, норвежцы – одна из самых образованных наций в мире.

Книга «Жизнь в отрицании» убеждает, что гипотеза, согласно которой климатический тупик объясняется невежеством населения или неосведомленностью об опасностях, которые грозят планете, неверна. Дело не в нехватке информации. Автор неоднократно подчеркивает, что люди, с которыми она разговаривала, прекрасно отдают себе отчет, насколько серьезна проблема дестабилизации климата. Они располагают всеми необходимыми сведениями, но на их поведение это не влияет. Они живут так, словно проблемы нет.

В результате возникает некая «двойная реальность»: с одной стороны, отчетливое осознание климатических изменений, угрожающих следующим поколениям и повседневной жизни местного сообщества, с другой – огромное множество мелких будничных дел, которыми люди заняты. Как отмечает Норгаард, информация о климатической катастрофе слишком тревожна, чтобы ее можно было воспринимать как часть повседневности168. Между этими двумя плоскостями реальности не может быть точки соприкосновения. Жители Норвегии сознают важность проблемы, но эта тема не фигурирует в разговорах, планах или политической сфере169.

И все же из книги Норгаард видно, что речь не идет о бездействии, обусловленном цинизмом, эгоизмом или алчностью. Люди действительно испытывают беспокойство, но лишены возможности облечь тревогу в адекватные социальные формы. Им негде вести конструктивный разговор о глобальном потеплении.

Хотя такое известное психологическое явление, как усталость от информации об опасности и глобальной катастрофе, действительно имеет место, даже этот механизм не объясняет, почему в публичной сфере проблему климатических изменений столь упорно игнорируют. При этом нельзя сказать, что анализа подачи информации о глобальном потеплении в масс-медиа было бы достаточно, чтобы установить причины климатического дениализма. Так в чем же причина бездействия? Какими механизмами обусловлены отсутствие каких-либо мер и нежелание искать решений проблемы?

Исследования Норгаард показывают нам прежде всего, что отрицание тоже требует усилий. Отсутствие реакции объясняется определенными социальными практиками, укорененными в нашей культуре. Активная деятельность ведет к ослаблению внимания. Иными словами, чтобы впасть в апатию, надо сначала приложить много усилий. Перед нами требующее определенного навыка умение переключаться с ежедневно поступающей информации о симптомах возможной катастрофы на улаживание различных мелочей, которыми мы занимаемся в полной уверенности, что наши дети и внуки уж как-нибудь проживут.

Один из ответов на поставленные выше вопросы заключается в том, что причина апатии – осознание гражданами необъятности и неразрешимости проблемы, в отношении которой они ощущают себя беспомощными. Беспомощность вызвана тем, что речь идет о «сверхковарной» (superwicked) проблеме170, пути решения которой неясны, которая требует в корне пересмотреть нынешнюю экономическую политику и вдобавок не терпит отлагательства. Людям нужно ощущать, что их деятельность приносит плоды, а отсутствие этого ощущения и чувство потери контроля над ситуацией порождают сильные негативные эмоции171. Из-за этой подавленности люди не любят говорить о дестабилизации климата, избегают этой темы и неохотно думают о ней172. Участники исследования просто хорошо знали, что ничего не могут сделать в отношении климатических изменений, поэтому и не хотели заниматься этой проблемой. Как известно из социологии эмоций, игнорирование – важная стратегия управления эмоциями. Тактика игнорирования предполагает контроль над информацией, с которой мы сталкиваемся. Норгаард приходит к необычайному, поразительному выводу: если бы проблема изменения климата была не столь тревожной и серьезной, общество активнее стремилось бы ее решить173.

Как подчеркивает исследовательница, в глазах людей внимания заслуживают лишь те проблемы, которые можно решить какими-либо действиями. Что касается изменения климата, здесь непонятно, к кому обращаться, с кем разговаривать, как выразить обеспокоенность в форме некой демократической инициативы. Большинство граждан продолжают следовать моделям активного потребления и дениализма еще и потому, что нет примеров конструктивной реакции на данную проблему – реакции, на которую можно было бы ориентироваться и которая бы за счет социальных контактов ускорила изменения. Иначе говоря, истоки дениализма – в отсутствии серьезной, четко сформулированной климатической политики, которую население могло бы поддержать. В сознании людей абстрактные идеи не накладываются на политические реалии. Апатии способствует и то обстоятельство, что, хотя абстрактная проблема дестабилизации климата непосредственно связана с повседневными практиками, ее вытесняют на уровень международных соглашений174.

Норвежцы и американцы, с которыми Норгаард общалась в ходе исследования, даже знать не хотели о проблеме глобального потепления, что было связано не только с ощущением бессилия, но и с чувством вины. Проблема, которую выявила Норгаард, необычайно интересна, потому что виноватым ощущает себя привилегированное население175. Например, по ее словам, среди рядовых граждан развитых стран бытует убеждение, что из‐за чрезмерного потребления, которое влечет за собой большой объем выбросов, мы «все и так попадем в экологический ад»176. Чувство вины в сочетании с невозможностью повлиять на ситуацию ведет к резкому когнитивному диссонансу. Поэтому в описанной выше социальной обстановке люди начинают массово дистанцироваться от проблемы.

Красноречивый пример тому – население Норвегии, чьи экономика и благосостояние напрямую зависят от переработки нефти. В Соединенных Штатах, в свою очередь, чувство вины связано с осознанием уникальных преимуществ американского общества в сфере потребления, равно как и его особой, ведущей роли в мировой политике. Однако по сравнению с норвежцами американцы менее склонны участвовать в общественной деятельности. К тому же уровень образования в Америке существенно ниже. Более того, в американском обществе доверие к мнению специалистов бывает серьезно подорвано (например, оспаривается учение об эволюции), что редко случается в других развитых странах. Наконец, американцы крепко держатся за уверенность в исключительной ценности «американского стиля жизни»177.

Хотя в мире в целом в отношении проблемы климатических изменений доминирует уже упоминавшийся импликативный дениализм, в США на удивление уверенно чувствует себя и дениализм буквальный – даже несмотря на то, что именно в этой стране живут и работают наиболее заметные климатологи. Информация о возможной дестабилизации климата в Штатах остается лишь «фоновым шумом». По словам Норгаард, в 2000–2010 годах, даже после урагана «Катрина» в 2005 году, интерес к проблеме дестабилизации климата в стране нисколько не вырос178.

В таком дениализме по отношению к климатическим изменениям виноваты и стратегии коммуникации, посредством которых люди поддерживают пассивное поведение друг друга и которые тоже описаны в книге Норгаард179. За пределами приватной сферы действуют свои нормы общения и поведения – наивность, например, порицается. Вот почему утопические рассуждения звучат неуместно. В климатических алармистах видят истериков, транслирующих негативные эмоции, тогда как на Западе в публичных дискуссиях эмоциональное поведение не принято, поскольку свидетельствует о слабости участника. Беспомощность – крайне неприятное чувство; никто не хочет ощущать себя интеллектуально парализованным. Эти правила на не вполне сознательном уровне благоприятствуют отрицанию и укрепляют дениализм180.

Отрицание и чувство вины, равно как и бессилия, в развитых странах сопутствуют и другим серьезным глобальным проблемам: голоду, нарушению прав человека и экономическому неравенству. Это неизбежное состояние привилегированных сообществ и групп181. Дениализм соотносится с привилегированным положением тех, кому царящее в мире неравенство особенно выгодно. Поэтому можно говорить о своего рода «климатической привилегированности».

Цивилизация комфорта и высоких потребительских требований должна выработать инструментарий, позволяющий ответить на вопрос: как получается, что, хотя мир строится на эксплуатации и страдании, мы живем в таких безопасных и благополучных обществах? Наиболее типичной реакцией тех, кто находится в привилегированном положении, в таких обстоятельствах является: «Какое отношение лично я имею ко всему этому?». Без отрицания рядовые граждане утратили бы психологический комфорт.

Более того, благосостояние развитых стран напрямую связано со все более трудным положением и бедностью населения в других частях мира. Так что, по мнению Норгаард, климатическая катастрофа не проблема будущего, а свидетельство прискорбного состояния современной мировой политики, основанной на неравном распределении ресурсов. Как известно, глобализация торговли усилила экономическое неравенство, тем самым способствуя и экологической деградации. Выигрывают от этого те же, кому выгодна глобализация: наиболее мобильные и застрахованные от опасности группы. В таких условиях нам, жителям развитых стран, и впрямь надо изрядно потрудиться, чтобы сохранить уверенность, что мы здесь ни при чем182. Но нам это удается! Подход Норгаард к обсуждаемой теме наводит на мысль, что от наших коллективных эмоций зависят и границы нашего воображения. Именно из‐за сопряженных с ней эмоций апатия парализует социально-политическое воображение общества.

Бессилие науки

Я уже много раз касалась проблемы бессилия, непосредственно связанной с климатическим тупиком. Наоми Орескес и Эрик М. Конуэй – специалисты по истории науки и авторы одной из первых работ о «плодах» скептического отношения к глобальному потеплению183. В седьмой главе мы познакомимся с их исследованиями кампаний, направленных на распространение ложной информации об изменении климата и спонсированных в США представителями энергетической отрасли. Однако в 2014 году Орескес и Конуэй издали еще и небольшое научно-фантастическое произведение, в котором изобразили упадок западной цивилизации, вызванной дестабилизацией климата184. Это стилизованное повествование – пример риторики бессилия в отношении описанного выше климатического тупика. Авторы в жанре научной фантастики объясняют, какие возможные перспективы будущего перед нами сегодня открываются.

В интервью, опубликованном в качестве приложения к повести, Орескес говорит, что решила обратиться к научной фантастике, потому что, как историк науки, не могла найти удовлетворительного ответа на мучающие ее вопросы о причинах тотального провала проектов по охране окружающей среды, который мы наблюдаем сегодня185. Художественное осмысление будущего позволило авторам рассуждать на интересующую их тему отвлеченно.

Важно подчеркнуть, что написанное в повести Орескес и Конуэя в мельчайших деталях соответствует данным о современном состоянии климата и климатической политики. Видения будущих катастроф, нарисованные авторами, правдоподобны, так как основаны на новейших эмпирических исследованиях. Поэтому имеет смысл остановиться на этой работе подробнее186.

«Упадок западной цивилизации. Картина будущего» (The Collapse of Western Civilization: A View from the Future) – рассказ историка будущего, который пытается уяснить причины царившей в XXI веке апатии, из‐за чего стратегии в области климатической политики, направленные на снижение загрязнения, не увенчались успехом187. Рассказчик задается вопросом: как дошло до краха, если люди понимали, что происходит? Ведь они располагали средствами, необходимыми, чтобы защитить себя. Почему же им не удалось применить свои знания на практике? Мы пытаемся найти ответы на те же вопросы.

Рассказчик перечисляет тягостные события XXI столетия, начавшегося с публичных нападок на сторонников тезиса, что существует проблема глобального потепления, вызванного человеческой деятельностью. Их окрестили опасными «алармистами». В 2025 году триста ученых в Соединенных Штатах даже подверглись судебному преследованию за то, что сеют панику в массах, угрожая общественному порядку. В конце концов эту преступную деятельность обуздали, введя своего рода климатологическую цензуру – «Закон об отрицании повышения уровня моря» (The Sea Level Rise Denial Bill)188. Этот закон запрещал опрометчивые высказывания на тему мнимого риска, сопряженного с дестабилизацией климата.

Кроме того, начало XXI века ознаменовалось резким ростом добычи газа, которую узаконили, назвав природный газ «ступенькой к возобновляемым источникам энергии». Применяются все более радикальные технологии добычи ископаемого топлива, например извлечение его из битуминозных песков.

В 2012 году, после того как Россия заключила соглашение с американской энергетической компанией ExxonMobil, начался поиск нефтегазовых месторождений на территории тающих арктических льдов. Если как раз 2012 год СМИ нарекли «годом без зимы», то 2023 год вошел в историю как «год непрерывного лета». Следующие десятилетия XXI века – период, когда отдельные государства начали постепенно выходить из заключенных ранее климатических соглашений, направленных на снижение выбросов.

К 2042 году средняя температура на Земле повысилась на 3,9 °C, а количество CO₂ в атмосфере увеличилось вдвое (по сравнению с 2001 годом). Засухи и периоды аномальной жары во многих странах мира привели к введению карточной системы, а в области биополитики – к тактике ограничения рождаемости. В 2041 году погодные условия оказались столь неблагоприятными, что в Северном полушарии не удалось собрать никакого урожая, что привело к повсеместной панике и страшному голоду. Эти события сопровождались эпидемиями и массовыми беспорядками. Во многих государствах Африки и других континентов произошли перевороты. В Соединенных Штатах ввели военное положение.

Швейцария и Индия, лишившись воды, источником которой были почти полностью растаявшие ледники, в начале 50‐х годов XXI века созвали международный климатический саммит. В результате в 2052 году стартовал Международный проект по распылению аэрозоля с целью геоинженерии, названный «проектом Крутцена». Благодаря насыщению стратосферы серным аэрозолем за первые три года действия проекта средняя температура на Земле значительно снизилась. К сожалению, на четвертый год после внедрения тактики геоинженерии в Индии полностью прекратился муссон. Индия призвала мир прекратить распыление серы в стратосфере. В 2063 году приостановка «проекта Крутцена» привела к последствиям, которые, впрочем, предвидели его создатели: резкому повышению средней температуры на 5 °C. Человечество наблюдало разрушение известных ему политических и экономических структур.

Полностью Арктика растаяла в 2060 году. Тогда дал о себе знать так называемый «эффект Сагана», то есть высвобождение метана из вечной мерзлоты в Сибири. В результате температура на Земле выросла еще на 6 °C. Затем начал ломаться ледяной щит Антарктиды. Таяние льда на этом континенте обернулось резким повышением уровня воды в Мировом океане – на восемь метров. Началась эпоха массовой миграции, охватившая 2073–2093 годы. Целым 20 процентам населения Земли пришлось сменить место жительства, покинув затопленные прибрежные города и села. 70 процентов населяющих планету видов живых существ вымерло.

Как же получилось, что цивилизация пришла в упадок, коль скоро люди не только прекрасно знали, что происходит, но и располагали техническими возможностями остановить деятельность, из‐за которой род человеческий оказался на грани катастрофы? Одной из причин, как полагает рассказчик, могла стать «свойственная человеку оптимистическая уверенность, что он ко всему приспособится»189. Чрезмерный оптимизм такого рода побуждает возлагать надежду на спасительные технологические решения будущего. Его воплощением был проект геоинженерии.

Живущий в будущем рассказчик обращает внимание и на роль другого подхода, характерного для мышления людей в начале XXI века. Речь идет о позитивизме, точнее, бэконизме (по имени Фрэнсиса Бэкона, одного из родоначальников эмпирического метода в науке). Именно он мог стать причиной коллективного отрицания глобального потепления. Позитивизм требует придерживаться принципа методологической осторожности и научного профессионализма. Закономерности, на которые в начале XXI века указывали климатологи, не выглядели как однозначные причинно-следственные связи. Ни один специалист, понимавший, что происходит, не хотел выходить за рамки своей профессиональной компетенции. Такая установка могла в значительной мере ухудшить положение дел. Мир продолжал пребывать в тупике. Проблему усугубляла и фрагментарность науки. Ученые опасались формулировать целостные, апокалиптические концепции, потому что их с большой долей вероятности назвали бы непрофессиональными.

Однако, скорее всего, причиной Великого упадка и массовой миграции послужила логика функционирования западной цивилизации, которую определял рыночный фундаментализм. Он способствовал появлению мощного «комплекса сжигания угля»190. Этот комплекс включал в себя щедро финансируемые из государственного бюджета энергетические компании, автомобильные предприятия, связанные с ними финансовые рынки и политиков – наряду с мейнстримными СМИ и аналитическими центрами, которые поддерживали эту систему. Поскольку решающая роль в политике и экономике принадлежала комплексу сжигания угля, западная цивилизация пришла в упадок, хотя люди знали, что происходит с климатом, и обладали техническими возможностями сократить выбросы парниковых газов.

Повесть «Упадок западной цивилизации» свидетельствует о том, что ученые, которые сознают масштаб проблемы, связанной с крахом климатической политики, крайне обеспокоены. Многие специалисты в области наук о Земле, в частности Крутцен и Хансен, а также Майк Халм и Уилл Стеффен, о которых речь пойдет в следующих главах, понимая всю серьезность климатической угрозы, предприняли решительные шаги, чтобы их экспертное мнение приобрело политический вес и подтолкнуло общество к изменениям. Мы наблюдаем массовое и целенаправленное перепрофилирование ученых в активистов, которых следовало бы назвать своего рода экологическими гуманистами191. Многие из них ломают голову, размышляя, какие метафоры и образы им использовать, чтобы как можно скорее добиться мер, направленных на стабилизацию климата192. В этой книге я рассматриваю много подобных попыток и умозрительных предложений. На мой взгляд, эти изощренные риторические усилия и сложные теоретические рассуждения на тему возможностей словаря сами по себе показывают, насколько бессильными ощущают себя представители интеллигенции против климатического тупика. Перед нами свидетельство климатической апатии, в которой до сих пор пребывает XXI век.