Часть 2 Время великих реформ 1902 -1910

Владей собой среди толпы смятенной,

Тебя клянущей за смятенье всех,

Верь сам в себя, наперекор

вселенной,

И маловерным отпусти их грех…

(Редьярд Киплинг)

Первый морской лорд

"Эрой Фишера", когда им были осуществлены основные реформы британского флота, обычно принято считать время с 1902 по 1903 г., когда он занимал должность второго морского лорда, и далее, с 1904 по 1910 г., когда Фишер был первым морским лордом — самый высокий пост, какой только мог занимать военный моряк в Великобритании. Основные преобразования, осуществленные Фишером, можно свести к следующим пяти положениям: 1) реформа системы обучения и подготовки морских офицеров; 2) передислокация основных сил флота и сосредоточение их в водах метрополии; 3) сокращение численности корабельного состава флота за счет отправки на слом устаревших судов; 4) введение системы "неполных экипажей" на кораблях резерва; 5) создание "Дредноута" — линейного корабля принципиально нового типа, имя которого стало нарицательным для всех последующих кораблей этого класса.

Было бы весьма затруднительно дать изложение реформаторской деятельности Фишера в хронологической последовательности. Проведение в жизнь большинства из перечисленных реформ началось почти одновременно, они были весьма тесно взаимопереплетены и связаны между собой. Поэтому представляется более целесообразным предложить анализ преобразований Фишера, построенный по проблемному принципу. Начать следует, пожалуй, с характеристики самого Фишера и тех предпосылок и основ, благодаря которым его реформы были проведены в жизнь.

Ко времени возвращения Фишера в Адмиралтейство в качестве второго морского лорда, у него за плечами было уже 48 лет нелегкой морской службы. Без сомнения, Фишеру было присуще огромное честолюбие: свою военную карьеру он буквально "выкладывал по камешкам". Он всегда умел находить общий язык и ладить с вышестоящим начальством, во всяком случае, с теми, от которых зависело его продвижение по служебной лестнице. Достаточно сказать, что все капитаны, под началом которых ему довелось служить, предлагали ему оставаться и продолжать службу на их кораблях. Реджинальд Бэкон был недалек от истины, утверждая, что "Фишер… в своей морской карьере не сделал ни одной ошибки"[211].

И все же, это было долгое восхождение. Когда 21 октября 1904 г. Фишер, наконец, достиг вожделенного кресла первого морского лорда, ему было уже 63 года. Несмотря на солидный возраст, Фишер, ясностью мысли, душой и энергией, продолжал оставаться самым молодым человеком на военном флоте"[212].

На портретах и фотографиях тех лет Фишер выглядит человеком среднего роста и плотного телосложения. У него необычайно круглые широко открытые глаза с каким-то застывшим немигающим взглядом. Короткие с проседью волосы, жесткие, как проволока. Широкое скуластое лицо, неестественно желтый цвет кожи и низко опущенные уголки полных губ придавали всей внешности Фишера странные монголоидные черты. О кривотолках и слухах, связанных с якобы азиатским происхождением адмирала, уже говорилось. Фишера эти домыслы забавляли, хотя иногда и приводили в раздражение.

Адмирал Фишер был одной из интереснейших исторических личностей XX столетия. Он не являлся профессиональным политиком — оратором и ловцом человеческих душ, он не мог похвалиться богатством или аристократическим происхождением. Всем, чего он достиг, Фишер был обязан своей железной воле, энергии и упорству.

Фишер имел прекрасную память, быстрый и гибкий ум и большую работоспособность. Помимо всего прочего, адмирал был непревзойденным рассказчиком, веселым, и остроумным, не лишенным артистического таланта. Его память хранила неистощимый запас анекдотов и морских историй. Фишеру нельзя отказать и в способности к импровизации. Неплохой пример дает запись в дневнике британского посла в Германии Эдварда Гошена, датированная 6 сентября 1905 г.: "В ожидании короля (Эдуарда VII — Д. Л.) ужинали с Кемпбелл-Баннерманом. Появился сэр Джон Фишер, и стало очень весело. За едой король пытался подшучивать над ним: "Знаю я вас моряков, говорят, у вас в каждом порту жена". "То-то, я смотрю, Вам хочется стать моряком, сэр", — парировал Фишер"[213]. Адмирал испытывал некоторое недоверие к печатному слову и всегда предпочитал ему непосредственное общение. Слово на бумаге утрачивает частично силу своего воздействия или, как выразился сам Фишер, теряет свою "арому"[214]. Думается, что те "привилегированные", перед чьим носом Фишеру довелось потрясать кулаком, охотно согласились бы с этим утверждением.

В официальных отношениях Фишер часто бывал жестким, а если дело касалось серьезных промахов, допущенных подчиненными, то и жестоким. Немного найдется людей из числа современников Фишера, которые бы относились к нему равнодушно: он либо притягивал, либо отталкивал. Те офицеры, которые не числились в "пруду" Фишера, частенько автоматически попадали в число аутсайдеров. Знаменитые три "Н" Фишера — "нещадно", "неумолимо", "непреклонно" — шли бок о бок с внедрением в жизнь его реформ. "Если ты будешь противодействовать моей системе образования, я тебя сокрушу", прорычал как-то Фишер злосчастному капитану Эгертону[215]. "Эра Фишера" — это не только дредноуты и подводные лодки, новая тактика и стратегия. "Эра Фишера" — это и длинные списки морских офицеров, часто из высокопоставленных семей, порой не бесталанных, которым навсегда пришлось распрощаться со своей карьерой. "Эра Фишера" — это взаимная подозрительность и непонимание между Адмиралтейством и флотом, шпионаж и интриги на кораблях и эскадрах. Флотские дрязги и скандалы выплеснулись далеко за пределы кают-компаний и кабинетов Адмиралтейства, затопив страницы газет, Уайтхолл и трибуну парламента. Стоит ли удивляться огромному количеству противников Фишера, как военных, так и гражданских.

И в то же время первый морской лорд мог быть мягким, добрым и даже сентиментальным. Он был восприимчив ко всякому проявлению чувств и всегда стремился отвечать добром на добро. Его "жесткий рот" смягчался в ответ на улыбку, а улыбка полностью меняла выражение его лица. Маленькие дети — самые строгие судьи — тянулись к старому адмиралу, и ему очень нравилось, когда они трогали его парадный мундир, играли с орденами и звездами.

Но, пожалуй, самым удивительным, была глубокая религиозность Фишера. Адмирал свято верил в божественное Провидение и неотвратимость Страшного Суда. Каждый день первый морской лорд неукоснительно посещал утреннюю службу в Вестминстерском Аббатстве или в соборе св. Павла. Фишер очень любил просто посидеть и поразмышлять в церкви… Его знание текста библии было просто потрясающим. Он мог цитировать наизусть целые разделы. Письма и мемуары Фишера изобилуют выдержками и примерами из священного писания. Еще в 1870 г. он писал своей Кэтрин из Китая: "Моя дорогая Китти, я боюсь, ты скоро начнешь думать, что мои письма — это сплошные выписки из библии"[216].

Фишер никогда не играл в футбол или в крикет и даже не интересовался никаким из видов спорта. В юности он пробовал охотиться на кроликов в имении леди Хортон и однажды по ошибке выстрелил, и попал в дворецкого. Мелкая дробь не причинила ему особого вреда. Сам Фишер прокомментировал этот эпизод следующим образом: "Он был заносчивый и чванливый человек, и это пошло, ему на пользу"[217]. Тем не менее, описанный случай окончательно убил в нем всякий интерес к охоте. Единственным способом, которым адмирал поддерживал себя в хорошем физическом состоянии, были длительные пешие прогулки. Через всю жизнь Фишер пронес неистребимую любовь к танцам и даже в преклонном возрасте оставался непревзойденным танцором. Прогулка по палубе корабля или парку, чтение газеты или романа после обеда, беседа со старыми друзьями — вот, пожалуй, главные способы, с помощью которых Фишер отвлекался от работы и занимал свободное времяпрепровождение.

Немногие работали так, как это умел делать первый морской лорд. Спать Фишер ложился рано — обычно около 9.30 вечера. Зато в 6 или в 5.30 утра он был уже на ногах и готов к работе. Большую часть дел адмирал завершал в эти утренние часы еще до завтрака. Затем Фишер направлялся в Адмиралтейство. На службе он редко пользовался телефоном, предпочитая говорить о делах непосредственно. Адмирал не любил диктовать официальных циркуляров и часто писал приказы или докладные записки сам. Сохранилось большое количество его писем, написанных крупным размашистым почерком. Зачастую их автор не скупился на эпитеты для своих недоброжелателей, называя их "подлецами", "вонючками", "сутенерами", а то и кое-чем похуже. Распространенными прилагательными были "заразный" и "проклятый". Послания, адресованные близким друзьям, обычно заканчивались выражениями типа "Твой, до замерзания ада".

Фишер обладал поразительным запасом энергии для человека, которому за 60. Однажды врач, осмотревший пожилого адмирала, сказал, что его здоровья хватило бы на двух человек. Фишер остался очень доволен, и часто любил повторять эту фразу. Однажды капитан 1-го ранга Чарльз Уолкер не удержался и сказал первому морскому лорду: "Какое счастье, что это не так!. Только подумайте, что таких как вы, на флоте было бы двое!"[218]. В ответ Фишер только ухмыльнулся.

Все биографы адмирала сходятся на том, что Фишер был прирожденным администратором. Он имел прекрасную память, настойчивость в достижении поставленной цели и умение распределять работу между подчиненными. Как только принципиальное решение бывало достигнуто, разработку деталей первый морской лорд перекладывал на профессионалов, которым доверял. "Я не для того держу свору собак, чтобы гавкать самому", — одна из любимых поговорок создателя "Дредноута".

Фишер никогда не был догматиком. "Один осел из военного министерства написал бумагу, обвиняя меня в непостоянстве", — писал адмирал Джеймсу Бальфуру 14 апреля 1910 г. "Непостоянство — это пугало для дураков. Я гроша ломаного не дам за человека, который не может изменить намерений, если изменились обстоятельства! С какой стати я из принципа буду надевать плащ, если на улице светит солнце!"[219].

Первый морской лорд обладал потрясающей силой убеждения, в основе которой были глубокое знание предмета, профессионализм, искренность и уверенность в своих силах. Капитаны большого бизнеса, эксперты крупнейших судостроительных компаний и оружейных фирм, профессора, политики и журналисты всегда внимательно слушали его, воспринимали его идеи и, казалось, готовы были выполнять его распоряжения. Морис Хэнки считал, что на его памяти было только два первых морских лорда — Джон Фишер и Дэвид Битти, — которые "могли позволить себе на равных разговаривать с самыми высокопоставленными членами кабинета министров и отстаивать перед ними свои убеждения"[220].

Конечно, Фишеру далеко не всегда сопутствовал успех в его столкновениях с великими политиками. Отчасти это объяснялось неумением адмирала достаточно ясно сформулировать свои главные цели, но первый морской лорд не всегда давал себе труд это делать. Он испытывал смесь неприязни и презрения к политикам, большим и малым. Ему казалось, что у данной категории людей не всегда хватает здравого смысла, моральной убежденности. Фишеру не нравилось присущее политикам стремление к компромиссу, особенно, его раздражало, их нежелание окончательно определить свои позиции в его тяжбе с адмиралом Бересфордом. Кабинет министров часто ассоциировался у адмирала с "напуганными кроликами". Позднее, будучи уже в отставке, Фишер частенько говаривал, что наблюдения за политиками всегда укрепляли его веру в божественное проведение. Иначе как можно объяснить тот факт, что Британия по-прежнему существует как государство.

Еще большую неприязнь Фишер испытывал к бюрократам и бумажным делам. В бытность Фишера первым морским лордом Адмиралтейство вело изнурительную тяжбу с военным министерством по поводу испорченной амуниции Хайлэндского пехотного полка. Полк был переведен с Востока на Мальту. После длительного путешествия моряки военных транспортов довольно бесцеремонно высадили солдат на каком-то мало приспособленном для такой цели пляже. При этом амуниция была испорчена морской водой. Военное министерство потребовало от Адмиралтейства возмещения убытков. Пухлая папка с бумагами по данному делу трижды в год описывала потный круг по инстанциям. На следующий год все начиналось сначала. Фишер, унаследовавший тяжбу от предшественников, решил положить конец бумажной войне. Адмирал попросту бросил папку в камни, а начальнику штаба Генри Оливеру велел всем говорить, что забрал ее домой. Фишер был уверен, что к нему чиновники приставать не решатся. Волокита прекратилась[221].

Таков был человек, который взялся подготовить флот Британской империи к грядущей схватке за мировое господство. И все же, несмотря на все замечательные качества, Фишеру не удалось бы столь успешно осуществить свои реформы без основательной поддержки со стороны тех, в чьих руках была сосредоточена реальная власть в Великобритании. Важным условием успеха стали отношения первого морского лорда с новым королем.

С началом XX столетия в Англии закончилась викторианская эпоха. 22 января 1901 г. на престол вступил Эдуард VII. Новый король "оказался человеком большого и очень гибкого ума, широкого кругозора, настойчивого характера, огромных способностей к притворству, крупнейших дипломатических талантов, отчетливого понимания сложившейся мировой и, в частности, европейской конъюнктуры"[222]. Эдуард VII, прекрасно осознавая надвигающуюся опасность со стороны Германии, разглядел в Фишере человека, который сможет надлежащим образом реорганизовать военный флот в духе времени и подготовить его к грядущим испытаниям.

Их первая встреча состоялась в Балморэле осенью 1903 г. В то время Фишер на короткий срок был переведен на должность начальника военных верфей в Портсмуте. Король попросил адмирала изложить его взгляды на вопросы национальной обороны. Своей горячностью и личным обаянием Фишер произвел на Эдуарда VII очень благоприятное впечатление. В письме к жене от 4 октября 1903 г. адмирал сообщал: "Ты не можешь себе представить, как доброжелателен король ко мне. Он засадил меня писать различные меморандумы, которые, я надеюсь, не навлекут на меня неприятностей позднее, но Его Величество обещал, что никто кроме него, наследника престола и лорда Кноллиса, с ними ознакомлен не будет"[223]. В этих докладных записках Фишер изложил свои взгляды на перспективы развития флота.

Встреча в Балморэле имела далеко идущие последствия. С того времени и до самой смерти Эдуарда VII в 1910 г. их дружба оставалась непоколебимой. Фишер не без основания говорил о короле — "мой друг"[224]. Старый морской волк охотно развивал перед королем свои планы и подчас, входя в раж, не стеснялся в выражениях. Говорит, Эдуард даже воскликнул однажды: "Фишер, будьте так добры, перестаньте трясти кулаком у меня перед носом"[225].

Не следует забывать, что Эдуард VII имел огромное влияние на правительственный кабинет. Уже один только факт поддержки Фишера королем заставлял многих недоброжелателей адмирала умерить свой пыл и воздержаться от критики[226].

Незадолго до вступления Фишера на пост первого морского лорда с санкции короля в административном устройстве военно-морского ведомства были сделаны значительные преобразования. Главной фигурой в британском Адмиралтействе был морской министр. Эту должность, как правило, занимал гражданский чин — политик от правящей партии, являющийся членом кабинета министров. Военные чины Адмиралтейства — морские лорды — несли ответственность перед морским министром. В случае смены правительственного кабинета и ухода в отставку морского министра, они также должны были покинуть Адмиралтейство, уступив место другим адмиралам и офицерам. Первый морской лорд был только "первым среди равных". С октября 1904 г. положение существенно изменилось. В руки первого морского лорда перешла значительная власть, и круг его полномочий расширился. Теперь он "нес полную и единоличную ответственность за боеготовность флота и за военно-морское строительство"[227]. Младшие морские лорды с того времени несли ответственность не перед министром, а перед первым морским лордом и подчинялись только ему. Первый морской лорд теперь стал "главным военным советником морского министра, представляющего интересы флота в парламенте и правительстве"[228]. В случае смены кабинета и ухода морского министра военные чины продолжали оставаться в Адмиралтействе.

Через три месяца после вступления Фишера на пост первого морского лорда ему исполнилось 64. По уставу через год он должен был выйти в отставку. Если бы его произвели в звание адмирала флота, он мог бы оставаться на службе до достижения возраста 70 лет. Но количество вакансий было строго ограничено, и все они были заполнены. Однако с санкции короля создали дополнительное место, Фишер получил звание адмирала флота и смог продолжать свою реформаторскую деятельность. Более того, специально для него была учреждена полуофициальная должность главного советника короля по морским делам. Имея постоянный личный контакт с монархом, адмирал получил возможность решать многие вопросы непосредственно, через голову морского министра[229].

Встреча с королем в Балморэле имела и другие последствия. Одним из ее результатов было включение Фишера в состав комиссии по реорганизации военного министерства под руководством лорда Эшера, созданной в сентябре 1903 г. Новый премьер Артур Бальфур — занимался формированием правительственного кабинета. По этому; поводу он и Эшер имели продолжительные совещания с Эдуардом VII в Балморэле. Лорд Эшер всячески стремился избежать назначения на пост военного министра и, по его собственному выражению, "выдвинул контрпредложения". В то время военные подвергались жестокой критике из-за неудач в англо-бурской войне. Эшеру нужен был человек, который разделил бы с ним министерскую ответственность, бывшую всегда для него анафемой. С этой целью Эшер предложил создать комиссию для рассмотрения вопроса о соответствующей реорганизации министерства. В комиссию вошли сам Эшер, адмирал Фишер и генерал Генри Брэкенбери[230]. Именно в связи с этим Фишер был вызван в Балморэл. Он прибыл 28 сентября, когда Эшер и Бальфур уже уехали.

Эдуард VII попросил адмирала изложить свои взгляды на возможность реорганизации военного ведомства. Некоторые из бумаг, составленных тогда Фишером, позднее вошли в отчет комиссии Эшера. Указанные документы содержат весьма странное предложение, если знать, что оно исходит от Фишера — создать единое министерство обороны. Выше уже говорилось о том, что Фишер был непримиримым противником такой идеи в 1889 г. Тем не менее, в октябре 1903 г. Фишер доказывал полезность объединения Адмиралтейства и военного ведомства. Он утверждал, что такая реорганизация позволит сократить расходы на оборону с 84 млн. ф. ст. до 60 млн., и при этом сделает флот на 30 % сильнее, а армию на 50 % эффективнее[231].

Почему же Фишер согласился участвовать в комиссии Эшера и даже выдвинул такое, противоречащее его принципам и взглядам, предложение? Тем более что начальник отдела военно-морской разведки принц Луи Баттенберг и другие морские лорды всячески отговаривали Фишера от участия в работе комиссии[232].

Собираясь выйти в парламент с предложением о создании единого министерства обороны, Фишер исходил из следующей ситуации. С 60-х гг. прошлого столетия в Великобритании расходы на армию превышали расходы на военно-морской флот. Однако, с 1895 г. в связи с усложнением морских вооружений и техники баланс изменился в пользу военно-морского бюджета: 19 724 000 ф. ст. против 18 460 000 ф. ст. К 1904 г., когда Фишер стал первым морским лордом, военно-морской бюджет составил 36 830 000 ф. ст. против 29 740 000 ф. ст., отпущенных на армию. Но это были, так сказать, официальные цифры. На сессии парламента 6 февраля 1903 г. сэр Чарльз Дилкс заявил, что фактические расходы на сухопутные воинские формирования Империи превысили 50 млн ф. ст. Во время англо-бурской войны расходы на армию только за 1901–1902 финансовый год составили 92 542 000 ф. ст., причем это не привело к существенному улучшению ситуации на полях сражений[233].

Фишер полагал, что в связи с возникновением опасений вторжения сильного континентального противника на Британские острова, общественность может потребовать создания мощной полевой армии по образцу континентальных европейских держав. В случае принятия такого решения военно-морской бюджет был бы значительно урезан. Сам Фишер был глубоко убежден, что безопасность метрополии и империи покоится главным образом на флоте. Армии он отводил только вспомогательную роль, рассматривая ее лишь в качестве силы, необходимой для участия в десантных операциях. Фишер стремился во что бы то ни стало добиться стабилизации военно-морского бюджета, даже в условиях сокращения расходов на оборону в целом. Таким образом, в 1903 г. Фишер, дав согласие работать в комиссии Эшера, намеревался либо подчинить армию флоту, либо добиться контроля над распределением оборонного бюджета. Когда несколько лет спустя, возникла реальная перспектива создания единого министерства обороны во главе с таким деятельным руководителем, как новый военный министр лорд Холден, старый адмирал сопротивлялся всеми силами.

Работа Фишера в комиссии Эшера вызвала сильное чувство недовольства и озлобления против него в армейских кругах. В целом, конструктивный вклад адмирала в деятельность комиссии был весьма невелик. Во всяком случае, он не стоил той враждебности, которую Фишер возбудил к себе со стороны военных. Еще до того как комиссия приступила к работе, Фишер потребовал исключения из ее состава генерала Брэкенбери[234]. Адмирал во всеуслышание заявил, что ни один из руководителей военного министерства в настоящее время не пользуется ни малейшим доверием у публики и что всю "прежнюю банду" надо разогнать. Стены Букингемского дворца стали свидетелями горячих дискуссий между Фишером и генералами, причем обе стороны не считали нужным подбирать выражения.

Отчет комиссии Эшера, состоявший из четырех частей, был подготовлен в течение февраля — марта 1904 г. Участие Фишера в данном мероприятии свелось, главным образом, к проганде и защите ультрамаринистских идей. Адмирал подверг жестокой критике систему полковой организации армейских соединений, поддержав в этом вопросе Китченера, занимавшего в то время пост главнокомандующего британскими войсками в Индии.

В 1902–1903 гг. против Фишера начала складываться сильная оппозиция и в военно-морских кругах. Ядро оппозиции составили старые адмиралы во главе с Фредериком Ричардсом, славившимся своим консерватизмом и активно выступавшим, прежде всего против новой системы подготовки и обучения морских офицеров. Ричардс и другие отставные адмиралы еще сохраняли влияние в офицерской среде. Другой крупной фигурой, стоявшей на пути Фишера к руководству флотом, был адмирал Льюис Бомон, служивший вместе с ним на "Экселленте" и "Беллерфоне", а также в Адмиралтействе в 1894–1897 гг. Он "приложил немало усилий, чтобы помешать Фишеру стать первым морским лордом"[235]. Позднее число недовольных пополнили адмиралы Чарльз Бересфорд, Уильям Мэй, Реджинальд Кастенс и многие молодые офицеры, поддержанные самим наследником престола, — будущим Георгом V.

В условиях существования довольно широкой оппозиции и сильного противодействия с ее стороны решающее значение для Фишера приобретали отношения с морским министром. Морской министр был ключевой фигурой в британском Адмиралтействе. Он отвечал перед парламентом и правительством за все решения или действия, предпринятые военным флотом. Его ответственность была полной и единоличной, поскольку все высшие военные чины Адмиралтейства — четыре морских лорда — подчинялись ему. Даже Фишер, которому была предоставлена гораздо большая независимость, всякий раз должен был заручаться поддержкой и одобрением морского министра для всех своих решений, будь то долговременная политика или незначительная сиюминутная проблема.

За всю историю существования должности морского министра известны только четыре случая, когда ее занимали военные. Все прецеденты относятся к XVIII столетию. Последним военным моряком, занимавшим этот пост в эпоху наполеоновских войн первых лет XIX века, был адмирал лорд Бархэм. С тех пор морскими министрами становились только гражданские политики. Традиция была настолько сильна, что все попытки Фишера добиться в 1915–1917 гг. чрезвычайных полномочий и сосредоточить в своих руках одновременно власть морского министра и первого морского лорда окончились провалом.

Выше уже упоминалось о том, что с октября 1904 г. были произведены некоторые изменения в распределении обязанностей военных экспертов Адмиралтейства. Первый морской лорд — высший военный чин Адмиралтейства — нес полную ответственность за боеготовность флота и являлся главным военным советником морского министра. Второй морской лорд отвечал за комплектование и подготовку экипажей кораблей флота. В ведении третьего морского лорда (главного инспектора флота) находились конструирование и строительство военных кораблей. Четвертый морской лорд занимался вопросами транспортной службы и снабжения. Так называемый гражданский лорд отвечал за береговые сооружения и медицинское обеспечение. И, наконец, имелись еще финансовый и парламентский секретари Адмиралтейства, которые одновременно являлись членами парламента. В ведении первого были финансовые вопросы и надзор за расходованием военно-морского бюджета. Парламентский секретарь занимался общими организационными вопросами, входящей и исходящей корреспонденцией и одновременно являлся экспертом по процедуре заседаний и прецедентам.

Вплоть до министерства Спенсера (1892–1895 гг.) в год всеобщих выборов и смены кабинета вместе с морским министром военные эксперты Адмиралтейства также должны были выходить в отставку, а точнее возвращаться в действующий флот. В середине 90-х гг. этот порядок был сочтен нецелесообразным. В дальнейшем с отставкой правительственного кабинета менялись только гражданские чиновники Адмиралтейства. Для младших морских лордов срок пребывания в Адмиралтействе был определен в 3 года, затем они уходили в плавсостав и их сменяли другие офицеры.

Несмотря на некоторую громоздкость и архаичность, британская система военно-морской администрации в целом функционировала довольно эффективно. Многое в успешной работе Адмиралтейства зависело от личности первого морского лорда и от того, как сложатся его отношения с морским министром. На рубеже веков в британском Адмиралтействе тандем морской министр — первый морской лорд, как правило, подбирался весьма удачно. По складу характера они хорошо дополняли друг друга, что служило залогом успеха для взаимопонимания и выработки единой позиции по всем вопросам. По мнению Артура Мардера, успешнее всего работала пара Реджинальд Маккенна — Джон Фишер в 1908–1910 гг[236]. Когда же, принцип совместимости нарушался, это приводило к негативным последствиям. Причем неудачные комбинации дважды имели место именно в годы первой мировой войны: Черчилль — Фишер в 1914–1915 гг. и Бальфур — Джексон в 1915–1916 гг. Успешной работы не получилось из-за того, что в обоих случаях военный моряк и политик оказались слишком похожими по складу характера. И Фишер и Черчилль обладали слишком сильным стремлением к единоличному лидерству и избытком энергии, что привело к частым столкновениям на службе, хотя в неофициальной обстановке они ладили прекрасно. Джексон и Бальфур на службе обходились без конфликтов, но в данном случае и адмиралу и политику не хватало решимости, что привело во время войны к недопустимой пассивности военного флота и сковывало инициативу подчиненных.

Что касается Фишера, то в 1904–1910 гг. ему пришлось иметь дело с четырьмя морскими министрами в такой последовательности: Селборн (октябрь 1900 — февраль 1905), Каудор (февраль — декабрь 1905), Туидмаут (декабрь 1905 — апрель 1908), Маккенна (апрель 1908 — октябрь 1911).

Пожалуй, наиболее сложные отношения у Фишера были с лордом Селборном. Морской министр не мог простить Фишеру участия в комиссии Эшера, и ему всегда не нравилось, что адмирал портит отношения с военными. Не ясно также, насколько глубоко Селборн был посвящен в планы Фишера по реорганизации флота. Тем не менее, 11 мая 1904 г. Селборн направил послание премьер-министру, в котором, в частности, говорилось: "Срок пребывания Уолтера Керра на посту первого морского лорда истекает в конце октября. Согласны ли Вы, с моим намерением рекомендовать кандидатуру Фишера королю на эту должность?" Три дня спустя Селборн сообщил Фишеру, что король одобрил его назначение[237].

После прихода Фишера в Адмиралтейство в качестве первого морского лорда его отношения с Селборном не всегда оставались гладкими. Селборну было трудно противостоять доводам напористого адмирала. "Пришел Селборн и был настолько сердечен, что я счел момент благоприятным для броска и имел огромный успех. Ему пришлось проглотить все без остатка, причем я четко объяснил, что, принимая это целиком, он подписывается под тем, что он — осел, поскольку не сделал, этого раньше! Я усадил его в кресло в своем кабинете и битых два часа с четвертью тряс кулаком у него перед носом без перерыва! Затем он прочитал 120 страниц текста и с ним случился коллапс!"[238].

Впрочем, морской министр оказался достаточно мудрым, чтобы не противодействовать Фишеру, и в большинстве случаев предоставлял адмиралу полную свободу рук. Немецкий военно-морской атташе капитан 1-го ранга фон Керпер отмечал, что Селборн полностью подпал под влияние Фишера и "не глядя подписывает все его проекты"[239]. Впоследствии Фишер всегда вспоминал Селборна с большой теплотой. "Он, будучи морским министром, совершил необычный поступок, прибыв на Мальту для встречи со мной, когда я командовал Средиземноморским флотом (в то время бурская война поставила Англию в критическое положение). И хотя в Адмиралтействе был большой раздор, он выбрал меня после трех лет командования на пост второго морского лорда и позволил мне внедрить систему образования, не изменив в проекте ни одной запятой. Более того, он великодушно отпустил меня из Адмиралтейства, сделав комендантом Портсмута, чтобы я мог проследить за проведением системы в жизнь. Многие полагали, что этот шаг означает конец морской карьеры, да я и сам тогда так думал, но через год я стал первым морским лордом, и ни один морской министр не оказывал более теплой поддержки своему главному советнику, чем та, которую Селборн оказывал мне"[240].

В марте 1905 г. Селборн вышел в отставку и уехал в Южную Африку. Морским министром стал лорд Каудор — маленький человек с мягкими манерами джентльмена, умный и работоспособный, имевший репутацию хорошего бизнесмена. Узнав, кто станет преемником Селборна, Фишер, по его собственным словам, "перерадовался". Граф Каудор пришел в Адмиралтейство "будучи предпринимателем, который не имел ни малейшего понятия о проблемах военного флота и никогда ими не интересовался…"[241]. Впрочем, Каудор пробыл морским министром всего несколько месяцев — с апреля по декабрь 1905 г. Этого времени Каудору оказалось недостаточно, чтобы как-то проявить себя на своем первом министерском посту или хотя бы изучить новую сферу деятельности. К тому же у графа было слабое здоровье. Каудор в еще большей степени, чем его предшественник, полагался на усмотрение и опыт Фишера.

С падением консервативного кабинета в декабре 1905 г. на смену Каудору в Адмиралтейство пришел барон Туидмаут. "На пост морского министра он подходил с таким же успехом, как и на должность королевского астронома"[242]. Туидмаут был совершенно бесцветной фигурой, начисто лишенной каких бы то ни было талантов. Терзаемый двумя противоборствующими группировками в Адмиралтействе — сторонниками и противниками Фишера, — он так и не решил для себя окончательно, к какой из них примкнуть, У Туидмаута не было ни решительности, ни силы воли, которые так необходимы хорошему администратору. Не имея никаких знаний о военном флоте, он не имел и собственных суждений и крайне редко вмешивался в дела и решения морских лордоз. Окончательно свой авторитет Туидмаут утратил после того, как раскрылось его участие в афере по снабжению флота несвежим пивом. Морской министр был держателем солидного пакета акций фирмы по производству алкогольных напитков и добился для нее контрактов по снабжению военно-морского ведомства. Туидмаут также стремился особо не напрягаться на службе по причине слабости здоровья, и в течение двух с половиной лет его министерства Фишер был полностью предоставлен сам себе.

После того, как в апреле 1908 г. в кресле главы либерального кабинета Кемпбелл-Баннермана сменил Герберт Асквит, Туидмаута убрали из Адмиралтейства, подыскав ему менее хлопотную должность. В Адмиралтействе его уход "оплакивали" немногие. Преемником Туидмаута стал Реджинальд Маккенна — один из самых способных морских министров "эры Фишера". Когда Маккенна готовился возглавить военно-морское ведомство, ему еще не было 45. Высокий, стройный, с сухощавой фигурой атлета, Маккенна был крепок, как стальной прут. В студенческие годы морской министр занимался греблей и даже входил в сборную команду Кембриджа. До прихода в Адмиралтейство Маккенна возглавлял отдел образования в 1907–1908 гг., проявив себя первоклассным администратором. Новый морской министр имел ясный и холодный математический ум, его суждения всегда были взвешенными, четкими и хорошо сформулированными. Маккенна приучил себя к строгой самодисциплине и был требовательным к подчиненным. Он никогда не откладывал в долгий ящик работу с. деловыми бумагами и усаживался за них почти всегда сразу по мере их поступления. В палате общин Маккенна чувствовал себя как рыба в воде и прекрасно знал всю "парламентскую кухню". Он обладал незаурядными способностями адвоката в аргументировании своей точки зрения и отстаивании позиций Адмиралтейства в парламенте[243].

Самое удивительное, что при всех своих талантах Маккенна так никогда и не стал ни авторитетным морским министром, ни популярным политиком. Его "превосходительная манера" общения, высокомерная церемонность во время ответов на вопросы и участия в прениях раздражали депутатов парламента. Либеральные политики не любили Маккенну за то, что он, по их мнению, слишком легко менял свои убеждения. Работая в министерстве финансов в 1905 г., Маккенна прославился как приверженец строгой экономии и сокращения военных расходов. Став спустя три года морским, министром, Маккенна повел борьбу за увеличение военно-морского бюджета в связи с растущей "германской угрозой". Это раздражало представителей группировки "экономистов" в либеральной партии, возглавляемой Ллойд Джорджем и Черчиллем, и они не уставали твердить, что Маккенна стал игрушкой в руках адмиралов и, прежде всего, Фишера.

Если отношения Фишера с Селборном, Каудором и Туидмаутом носили в большей степени формальный характер, то с Маккенной старый морской волк сошелся прекрасно[244]. Они отлично сработались, и вскоре, их, отношения стали дружескими и сердечными. Со временем они стали близкими друзьями и продолжали поддерживать контакты после того, как их пути разошлись.

В том же 1908 г., когда Маккенна пришел в Адмиралтейство, в его жизни произошло другое важное событие — он женился. Жениху уже исполнилось 45, а его невесте — Памеле Джекилл — только 19. Фишер завязал переписку с юной супругой морского министра. Адмирал приобрел привычку делиться переживаниями по поводу своих неудач или успехов с молодой женщиной. Сохранилось немало писем Фишера к ней, часть из которых была опубликована в уже цитированном трехтомном сборнике под редакцией Артура Мардера..

Таковы были первый морской лорд и люди, от которых непосредственно зависело проведение в жизнь его программы реформ британского военного флота.

Люди и корабли

Первой в списке преобразований Фишера стоит реформа обучения и подготовки морских офицеров. Критики адмирала часто упрекали его в чрезмерном увлечении чисто техническими вопросами и пренебрежении к проблемам личного состава флота. Между тем, Фишер всегда был убежден, что "люди важнее машин". Еще будучи командующим Средиземноморским флотом, Фишер активно взялся за изучение проблемы отбора, обучения и подготовки макросов и офицеров флота. Поиск наилучших форм системы военно-морского образования был весьма актуален для британского флота на протяжении многих лет. Многочисленные комиссии, которые занимались изучением данного вопроса еще с 70-х гг. прошлого века, были единодушны в том, что существующее положение вещей надо менять. Однако все рекомендации этих комиссий имели совершенно ничтожный практический результат.

Идея унифицированного обучения морских офицеров не была единоличной заслугой Фишера. Известный английский военно-морской теоретик Джон Коломб почти 20 лет пропагандировал этот принцип[245]. Заслуга Фишера состояла в том, что он претворил идею в жизнь.

Реформа подготовки морских офицеров началась с опубликования в конце декабря 1902 г. так называемой "схемы Селборна", которая предусматривала новые правила приема и новую программу обучения морских офицеров. Несмотря на то, что проект был назван по имени морского министра, "…в действительности он был детищем адмирала Фишера…который и являлся реальной движущей силой в Адмиралтействе того времени"[246].

Новая система предусматривала общие правила поступления и единую программу обучения для трех основных отраслей военно-морской специальности — командной, инженерной и морской пехоты. Для этого планировалось создать два военно-морских колледжа в Осборне и Дартмуте с двухгодичным курсом обучения. По окончании Королевского военно-морского колледжа молодой человек последовательно в чине кадета, мичмана и младшего лейтенанта в течение 4–5 лет проходил обучение вначале на учебном корабле, а затем на одном из боевых кораблей флота. В возрасте 22 лет ему присваивалось звание лейтенанта, и курс обучения считался законченным. Далее морской офицер мог по своему желанию специализироваться в любой из трех названных областей[247].

"Схеме Селборна" в Англии склонны были придавать большое значение. Интерес к предстоящей реформе вышел далеко за пределы узких рамок военно-морского ведомства. Полный текст проекта реформы опубликовали многие газеты. В "Таймс", например, ему отвели целых шесть полос, отпечатанных самым мелким шрифтом. Проектирование здания Королевского военно-морского колледжа в Дартмуте было поручено одному из лучших архитекторов — Астону Уэббу. "Военно-морской ежегодник" Томаса Брассея опубликовал эскиз здания. 7 марта 1902 г. Эдуард VII в торжественной обстановке лично заложил первый камень в фундамент главного корпуса будущего колледжа.

"Схема Селборна" представляла собой громадный шаг вперед в деле подготовки командных кадров для флота. До реформы существовало раздельное обучение морских офицеров разных специальностей. Программы обучения различались самым существенным образом, и в дальнейшем между разными отраслями службы продолжала сохраняться "китайская стена". В самом плохом положении находились военно-морские инженеры. Они были лишены многих прав по сравнению с "палубными" офицерами и их продвижение по служебной лестнице было затруднено. Морские инженеры носили совсем другую форму, не имели права наказывать матросов и т. д. У морского инженера практически не было шансов дослужиться до адмирала и даже капитана 1-го ранга. В условиях, когда роль морского инженера возрастала по мере усложнения судовых механизмов и насыщения корабля новой техникой, такое положение дел вызывало в их среде законное недовольство[248].

С другой стороны, "палубные" офицеры, не получавшие технического образования, практически не имели никакого представления о судовых механизмах. Чарльз Бересфорд как-то заметил в одном из своих писем: "Через 20 лет морские офицеры будут удивляться, как мог паровой броненосный флот управляться людьми, которые не имели ни малейшего понятия о паре и механизмах…"[249]. По системе Селборна командные кадры стали получать солидную техническую подготовку и в случае необходимости могли нести вахту в машинном отделении.

По реформе Фишера морские инженеры получали те же права, что и "палубные офицеры". Различия в военной форме между ними сводились к минимуму, устанавливалась общая очередность в присвоении воинских званий. Согласно новому уставу морской инженер в чине капитана 1-го ранга мог быть назначен командиром крупного корабля. Морской инженер, получивший адмиральские погоны, вполне мог рассчитывать на такие престижные посты, как начальник государственных военных верфей или комендант военной базы в Портсмуте.

"Схема Селборна" предусматривала большую степень интеграции морской пехоты в систему военно-морской службы. До реформы офицеры морской пехоты обучались только сухопутному бою и рассматривали себя как часть армии, а не флота. Офицерский корпус морских пехотинцев до 1902 г. формировался на добровольном принципе из числа выпускников армейских колледжей в Вулвиче или Сэндхерсте. Теперь подготовка кадров для морской пехоты велась в военно-морских колледжах Осборна и Дартмута по единой программе обучения с курсантами других специальностей. По новому уставу у офицеров морской пехоты появились обязанности на корабле: учения во время плавания и несение вахты во время стоянки в бухте[250].

Однако "схема Селборна" была делом гораздо более серьезным, нежели просто пересмотр устава и программы обучения. Реформа носила ярко выраженную социальную направленность. На рубеже XIX и XX веков в офицерской среде британского, военно-морского флота господствовал "дух корпоративности". "Палубные" офицеры представляли собой замкнутую элитарную касту. Все они, как правило, были выходцами из очень обеспеченных семей, многие могли похвастаться аристократическим происхождением. Военно-морские инженеры, выделившиеся в самостоятельную отрасль службы на английском флоте с 1843 г., вообще не рассматривались как офицеры.

Надо отдать должное Фишеру — он всячески стремился демократизировать корпус морских офицеров: "…ум, характер и манеры не являются исключительными качествами детей тех родителей, которые могут позволить себе потратить тысячу фунтов на их обучение, Давайте дадим каждому мальчишке испытать свой шанс независимо от глубины кошелька его родителей"[251]. По подсчетам Фишера, плата за обучение в военно-морском колледже автоматически исключала из числа претендентов представителей тех семей, чей годовой доход был меньше 700 ф. ст. "Если предположить, что средний состав семьи пять человек, то отсюда следует, что число людей, из которых набираются морские офицеры, составляет не более 1 500 000, а ведь больше половины этого числа женщины и дети. Из оставшейся части населения в 41 500 000 человек практически ни один не имеет шанса стать офицером военного флота! Поистине мы ищем наших нельсонов внутри слишком узкого круга!"[252].

На наш взгляд, утверждение американского исследователя Артура Мардера, что "Фишер был демократом, а возможно даже в душе социалистом"[253], страдает некоторым преувеличением. Тем не менее, приведенные выше высказывания характеризуют взгляды Фишера на проблему комплектования офицерского корпуса, как, весьма радикальные. Такие убеждения тем более удивительны, что адмирал, на первый взгляд, сам был представителем замкнутой военной касты. Но это только на первый взгляд. Как уже говорилось, в начале своей морской карьеры Фишер испытал серьезные материальные затруднения и быстрым продвижением был обязан только своим талантам и настойчивости. За военные заслуги в 1894 г. Фишер получил титул барона (барон Килверстон), а в 1909 г. стал пэром и пожизненным членом палаты лордов. Титулы облегчили Фишеру доступ к монарху, возможность общения с членами кабинета министров, сделали возможными связи и знакомства с влиятельными людьми. И все же Фишер так и не смог "интегрироваться" в истеблишмент Британской империи, оставшись до конца своих дней аутсайдером, несмотря на титулы и заслуги. Лондонский высший свет не принял адмирала. В одном из писем Эдварда Грея от 12 июля 1905 г. есть такие строчки: "Вчера вечером на обеде у Розбери леди Фишер сделала массу неуместных замечаний, которые шокировали всех, кроме самого Фишера"[254].

Неприятие, по-видимому, было взаимным, поскольку адмирал часто высказывался о верхушке в весьма нелестных выражениях, критикуя "старую банду"[255]. Несмотря на частые контакты с монархом, и танцы с герцогинями на придворных балах, Фишер до конца дней остался радикалом по своим политическим убеждениям. Старый адмирал считал, что подавляющее большинство людей, облеченных высшей властью в Британии, занимают свои посты по праву рождения, а не по заслугам. Как правило, Фишер предпочитал общество либеральных политиков, таких как Маккенна, Черчилль, Асквит, Ллойд Джордж. Тори гораздо чаще навлекали на себя критику адмирала, который называл их "мандаринами", и "ретроградами". Возможно, именно по этой причине у первого морского лорда были довольно натянутые отношения с Лигой военно-морского флота Великобритании, которая неизменно поддерживала консерваторов.

Аналогичным образом политические убеждения Фишера характеризуют и его связи с прессой. Среди журналистской братии "лучшими друзьями" адмирала были либо откровенные радикалы вроде У. Т. Стида, либо, на худой конец, "неортодоксальные" правые вроде Арнольда Уайта. Таким образом, стремление Фишера демократизировать офицерский корпус военнно-морского флота не шло вразрез с его политическими убеждениями.

Неудивительно, что многим, из власть имущих, такая радикальная реформа подготовки морских офицеров пришлась не по вкусу. Десять лет спустя после опубликования "схемы Селборна" Фред Джейн напишет: "Немногие реформы критиковались так неистово и в то же время так незаслуженно… Как и все его преобразования, она явилась слишком смелым шагом для ультраконсервативных умов британского флота, ненавидевших все, кроме самых медленных, постепенных перемен"[256]. Здесь следует отметить, что "социальная" критика "схемы Селборна" началась гораздо позднее. Первоначально реформа получила почти единодушное одобрение. Даже такие непримиримые критики Фишера из числа профессиональных военных, как Карлион Белаерс, отметили ее положительные качества и своевременность[257].

Поначалу немногочисленные критики, главным образом, отставные адмиралы и офицеры, требовали отказа от "схемы Селборна" под тем предлогом, что на военных флотах других стран такие изменения не планируются. Этот аргумент был отвергнут. Некоторое время спустя многие морские державы последовали примеру Англии, осуществив аналогичные преобразования в системе подготовки морских офицеров. Причем в Японии это было сделано в самый разгар войны с Россией.

31 августа 1903 г. Фишер покинул Адмиралтейство, получив назначение начальником военных верфей в Портсмуте. Он оставался на указанной должности чуть более года. Как было официально объявлено, пребывание в Портсмуте позволило адмиралу наилучшим образом контролировать проведение в жизнь разработанной им системы образования. Многим тогда казалось, что такое перемещение Фишера означает опалу и, по сути дела, конец его карьеры. Иногда так думал и сам Фишер. Однако его опасения оказались напрасными. Когда срок пребывания Уолтера Керра на посту первого морского лорда стал близиться к концу, было решено, что его заменит Фишер. 21 октября 1904 г. Фишер вновь вернулся в Адмиралтейство, на этот раз в качестве руководителя морской политики Британской империи.

В мае 1904 г. Селборн направил ему два программных документа, в которых сжато излагались некоторые аспекты будущей морской политики[258]. В первом меморандуме говорилось о новом распределении функций в Адмиралтействе и расширении полномочий первого морского лорда. Этот шаг был предпринят с целью усиления позиций Фишера на тот случай, если его реформы встретят оппозицию в военно-морском ведомстве.

Второй документ содержал целый ряд положений, которые уже неоднократно высказывал сам Фишер: обучение артиллерийскому бою на дальних, дистанциях, вывод из состава флота устаревших кораблей, требование большего количества миноносцев и подводных лодок, введение новых принципов мобилизации, разработка новой военно-морской доктрины. Была упомянута и необходимость перераспределения базирования британского флота, правда, в очень обтекаемом виде: "организация и комплектование наших заграничных эскадр требует пересмотра". Самая главная мысль, которая совершенно четко выражалась в первом параграфе меморандума, гласила, что в основу будущей политики Адмиралтейства должен быть поставлен принцип строжайшей экономии. Наличие такого положения не вызвало удивления у Фишера и не особенно его расстроило. Фишер не отказался от своего намерения удержать на прежнем уровне расходы на военно-морской флот за счет сокращения армейского бюджета.

В дальнейшем выяснилось, что позиция министра финансов в данном вопросе была непреклонной: он требовал — сокращения как армейского, так и флотского бюджетов. Ожидалось существенное сокращение в таких важных статьях, как строительство новых кораблей и ремонт военных судов. В меморандуме Селборн перечислил количество и типы военных кораблей, закладка которых предусматривалось в 1905–1906 и 1906–1907 гг.: 5 эскадренных броненосцев, 8 броненосных крейсеров, 8 легких крейсеров, 28 миноносцев, 20 подводных лодок и 6 вспомогательных судов. По поводу судостроительных программ было отмечено, что осенью 1904 г. предстоит решить, будут ли они аннулированы или выполнены частично. Решение зависело от исхода войны между Японией и Россией[259].

Прежде чем приступить к выполнению своей геркулесовой задачи реформирования военного флота Фишер предпринял еще одну попытку покушения на армейский бюджет. На сей раз адмирал призвал правительство пересмотреть оценку ситуации на индийских границах. Он указывал, что требование армейского руководства держать там 100 тыс. солдат явно завышено, и что, по его мнению, там за глаза хватило бы 60 тыс. Свое послание Фишер адресовал премьер-министру[260]. Адмирал полагал, что если с этой попыткой у него ничего не выгорит, он все равно ничего не потеряет и сможет развернуться в пределах тех ограниченных средств, которые обещал Селборн.

То, что Фишер был противником сокращения военно-морского бюджета, факт неоспоримый. Он, например, с самого начала потребовал, чтобы его жалованье на посту первого морского лорда было увеличено на 600 ф. ст. против обыкновенного! В письме к Эшеру от 11 сентября 1904 г., подписанном в обычной манере адмирала "Ваш до гробовой доски", он писал: "Поскольку я собираюсь здорово порадовать моих братьев-офицеров в качестве первого морского лорда, я прошу сделать исключение для моей персоны и увеличить мое годовое жалование с 3 400 ф. ст. до 4 000, чтобы доставить им удовольствие!"[261].

Селборн воспротивился такому исключению из правил, и просьба Фишера не была удовлетворена. Но, позднее, адмирал своего добился. После того, как в 1905 г. Селборн оставил пост морского министра, Фишер вновь обратился с этой просьбой к премьеру А. Дж. Бальфуру и тот счел возможным ее удовлетворить. Но увеличения морского бюджета за счет бюджета армии Фишеру осуществить не удалось.

Средства на преобразования пришлось изыскивать за счет внутренних резервов. Единственный путь, который вел к экономии финансов и позволял высвободить дополнительный резерв обученных офицеров и матросов, было сокращение численности корабельного состава флота за счет устаревших судов, утративших боевую ценность. Фишер смело пошел на эту меру, поскольку был убежден, что она не приведет к ослаблению боевых качеств военного флота. Одна из заповедей первого морского лорда гласила: "Главной обязанностью военного флота является ежеминутная готовность к нанесению удара по врагу, а это может быть достигнуто только при концентрации кораблей, несомненной боевой ценности, абсолютно не обремененных устаревшими единицами"[262].

Британский военный флот начала XX столетия представлял собой благодатное поле деятельности для таких сокращений. По всем морям планеты на берегах британских колоний были разбросаны многочисленные морские станции, на которые базировалось несметное число изолированных друг от друга маленьких канонерских лодок, старинных шлюпов, отслуживших свой срок крейсеров 2-го, 3-го и т. д. классов, которые были заняты исключительно "показом флага" и выполнением необременительных полицейских функций. Эта система распределения сил флота восходила еще к тем временам, когда отсутствовал беспроволочный телеграф и запрос о вмешательстве кораблей военного флота в случае возникновения такой необходимости мог идти много дней. Такой порядок вещей устраивал чиновников из Форин Оффис и в особенности дочек британских консулов, с которыми изнывающие от безделья морские офицеры играли в теннис и танцевали. Иногда эти корабли и их команды использовались для оказания помощи местному населению в случае землетрясений или других стихийных бедствий.

Однако для военных целей они были совершенно непригодны. Мало того, что на содержание допотопного флота уходила уйма денег. В случае столкновения с сильной морской державой все эти суденышки сразу же стали бы добычей вражеского крейсера, который уничтожил бы их без всякого ущерба для себя. Они даже не смогли бы избежать своей участи по причине недостаточной скорости хода. Офицеры и матросы устаревших канонерских лодок постепенно утрачивали свою квалификацию, не имея возможности тренироваться с современными видами морских вооружений, а также отрабатывать совместные маневры кораблей во время плавания в составе эскадры.

По инициативе Фишера большинство отслуживших свой срок кораблей и устаревшая система базирования были ликвидированы. Эту меру Фишер назвал "наполеоновской по своей смелости и кромвелевской по своей тщательности": "…мы вернули домой около 160 военных судов, которые были не в состоянии ни сражаться, ни удирать, и офицеры с которых стреляли фазанов на китайских реках и распивали чаи с британскими консулами, Что эти консулы писали! Как бесновался Форин Оффис!"[263].

Многие сослуживцы Фишера были недовольны чрезмерной поспешностью, с которой осуществлялась реформа. Сидней Фримантл, служивший в то время командиром флагманского броненосца британской эскадры в китайских водах, вспоминал об этих событиях следующее: "Фишер был приверженцем, как он выражался, "смелого росчерка пера", скорее всего потому, что коренная реформа, и он это предвидел, вызовет неистовый протест со стороны многих ведомств — военно-морского, дипломатического и коммерческого. Таким образом, он не предупредил Ноэля (адмирал Джерард Ноэль — командующий английским флотом в китайских водах — Д. Л.) о том, что готовится, и в один прекрасный день пришла телеграмма с приказом в кратчайшие сроки разоружить и распродать все шлюпы и канонерские лодки. Некоторые из них были распроданы прямо на местах их стоянки в отдаленных портах или бухтах, остальные собрали в Гонконге и перевели в резерв самого низшего разряда, что означало полное разоружение, снятие имущества, такелажа, двигателей и передачу их под надзор нескольких китайцев. Офицеры и матросы при первой же возможности были отправлены на родину для укомплектования современных кораблей, находившихся в постройке…В кратчайшие сроки около 25 судов были списаны и распроданы, а еще 15 или около того разоружены и поставлены в резерв в бухте Гонконга…Еще многие месяцы гонконгские кули щеголяли в матросских ботинках и бушлатах"[264].

Аналогичную картину можно было наблюдать на всех отдаленных военно-морских станциях. Лишь несколько канонерских лодок сохранили для выполнения полицейских функций на реках Китая и у западного побережья Африки. Подавляющее большинство малых военных судов было отозвано с заграничных станций, разоружено и продано на слом. Уже к 1 декабря 1904 г. эта мера позволила сэкономить 40 000 ф. ст. и высвободить около 7 000 обученных матросов и офицеров[265].

Однако политика "разоружения", проводившаяся Фишером, не исчерпывалась сокращением заморских эскадр британского флота. Следующий удар был нанесен по военным судам так называемого "докового резерва". По количеству эти корабли составляли значительную часть действующего флота, но на деле подавляющее большинство из них могло послужить только в качестве музейных экспонатов. Это были разнотипные броненосцы "эпохи проб и ошибок" 60—70-х гг. прошлого века, с замысловатыми настройками, вооруженные еще гладкоствольными пушками. Среди судов "докового резерва" имелись даже деревянные корабли с полной парусной оснасткой и такелажем, защищенные накладной бортовой "броней", которую снаряды современных нарезных орудий могли прошить с такой же легкостью, как если бы эти плиты были деревянными. К перечисленным "боевым единицам" следует прибавить целую армаду маленьких и совершенно бесполезных в силу своей устарелости шлюпов и канонерских лодок.

Первый морской лорд приказал немедленно вычеркнуть все корабли "докового резерва" из списков действующего флота. По его распоряжению под сокращение попали все эскадренные броненосцы со сроком службы большим, чем у двух кораблей типа "Нил", спущенных на воду в 1887 г. Было также решено прекратить работы по доделке строящихся броненосных крейсеров, проектная скорость которых не превышала 25,5 узлов. Такая радикальная политика "экономии средств" вызвала ожесточенное сопротивление не только со стороны некоторых адмиралов и офицеров, но и в дипломатическом ведомстве, поддержанном представителями финансовых кругов, ведущих активную торговую и предпринимательскую деятельность в колониях. Впоследствии даже создали специальную комиссию для расследования деятельности Фишера в данной области.

Но, несмотря на все препоны, Фишеру удалось "списать" в общей сложности 154 корабля[266]. Из них 90 были квалифицированы, как "совершенно бесполезные", полностью разоружены и проданы на слом. Из оставшихся 64, 37 разоружили и поставили в резерв, для использования их в случае войны в качестве тральщиков или минных заградителей. И, наконец, 27 судов зачислили в так называемый "материальный резерв". Ремонту они не подлежали и деньги на их содержание не отпускались. В дальнейшем ежегодно создаваемая комиссия должна была производить ревизию кораблей "материального резерва", результатом которой становились очередные сокращения их численности.

Реформа оказала благотворное влияние на повышение боеготовности британского флота. Акватории военных портов Англии были очищены от большого количества устаревших кораблей. Значительно сократились расходы на содержание флота. По подсчетам профессора Мардера экономия только на ремонте устаревших судов составила 845 тыс. ф. ст. ежегодно[267]. Малокалиберные пушки, снятые с канонерских лодок, частично были использованы для укрепления береговой обороны, а частично переданы в учебные подразделения для тренировки курсантов и матросов[268]. Но самым главным итогом было высвобождение значительного количества обученных офицеров, старшин и матросов. За счет полученного резерва удалось осуществить другую реформу — внедрение системы неполных экипажей на кораблях резервного флота.

По старой системе, существовавшей до реформ Фишера, организация британского флота включала следующие подразделения. В число кораблей 1-й линии в составе действующего флота входили новейшие боевые единицы с полными экипажами матросов и офицеров по комплекту военного времени. Они подразделялись на флоты и эскадры и находились в состоянии боевой готовности. Корабли 2-й линии делились на "флот резерва" и "доковый резерв". В "доковом резерве" числились устаревшие суда, полностью утратившие свою боевую ценность и не принимавшие участия даже в ежегодных больших маневрах. Как уже говорилось, "доковый резерв" Фишер практически ликвидировал.

Однако существовавшая система нуждалась в дальнейшем совершенствовании. Вполне еще новые и боеспособные корабли флота резерва ржавели у причальных стенок. После 1889 г. военно-морское ведомство испытывало хроническую нехватку обученного персонала для поддержания этих кораблей на должном уровне боеготовности. Все пополнения поглощались укомплектовкой новейших кораблей действующего флота. До реформы на кораблях резерва оставлялось всего по нескольку человек "для присмотра". И лишь на короткий срок, во время ежегодных больших маневров, они укомплектовывались командами из резервистов по комплекту военного времени и выходили в море. Эта эскадра представляла собой жалкое зрелище. Команды были плохо обучены и не имели опыта совместного плавания и обращения с судовыми механизмами.

Большинство кораблей, едва выйдя в море, вынуждены были возвращаться назад из-за частых поломок. Так, например, во время больших маневров 1903 г. только два корабля из состава флота резерва смогли выполнить все требуемые эволюции и выдержать без серьезных аварий до конца учений[269].

Имея в своем распоряжении резерв обученных офицеров и матросов со списанных устаревших кораблей заграничных эскадр, Фишер получил возможность в корне изменить систему комплектования кораблей 2-й линии. По распоряжению первого морского лорда для всех кораблей резерва были сформированы так называемые "неполные экипажи", составлявшие примерно 2/5 численности комплекта военного времени[270]. В состав "неполного экипажа входили офицеры и старшины основных специальностей. Такого количества людей было достаточно, чтобы держать военный корабль в состоянии высокой боевой готовности.

Флот резерва был подразделен на три компактных и хорошо сбалансированых эскадры, базирующихся на Портсмут, Девонпорт и Ширнесс. Регулярно раз в три месяца они выходили в плавание, продолжавшееся от 10 до 14 дней. Экипажи отрабатывали совместные маневры и проводили учебные артиллерийские стрельбы. Раз в год корабли резерва укомплектовывались полными экипажами для участия в больших маневрах. На эскадрах резко сократилось число поломок и аварий. В случае необходимости превращение флота резерва в грозную боевую силу с полным комплектом экипажей было делом нескольких часов. Недаром Фишер назвал систему "неполных экипажей" краеугольным камнем нашей готовности к войне".

Гораздо более важной и имевшей далеко идущие политические последствия стала реформа по передислокации главных сил британского флота. Она явилась венцом преобразований Фишера, осуществленных им в 1904–1905 гг.

Прежняя система распределения кораблей английского флота восходила своими корнями еще к эпохе парусников, когда длительность плавания и отсутствие современных средств коммуникации требовали самого широкого рассредоточения боевых единиц для защиты протяженных торговых путей Британской империи. К моменту прихода Фишера в Адмиралтейство военно-морские силы Великобритании подразделялись на девять флотов или эскадр. Между тем, новые условия требовали создания более концентрированных и мобильных соединений. Условия эти были созданы не только техническим развитием и совершенствованием военных кораблей и морских вооружений, но и изменениями в международной обстановке. Заключение тесного военного и политического союза с Японией в 1902 г. сделало излишним содержание мощной эскадры линейных кораблей в дальневосточных водах. Оформление англо-французской Антанты в 1904 г. дало возможность Великобритании сократить число военных кораблей в Средиземном море.

Многие биографы Фишера утверждали, что острие его реформы по перераспределению сил флота с самого начала было направлено против Германии. Это не совсем так. Его схема, разработанная в ноябре 1904 г., практически не отличалась от той, которую он предлагал несколькими годами ранее, будучи командующим Средиземноморским флотом. Прежде всего, Фишер стремился сократить дробность британских военно-морских сил, уменьшив число основных флотов с девяти до пяти. Согласно проекту деление было следующим: 1. Отечественный флот с главной базой в Дувре; 2. Атлантический флот, базирующийся на Гибралтар; 3. Средиземноморский флот со стратегическим центром в Александрии; 4. Западный флот, сосредоточенный у мыса Доброй Надежды; 5. Восточный флот, базирующийся на Сингапур. Согласно проекту ядро Отечественного флота должны были составить только 8 эскадренных броненосцев. Для Средиземноморского флота первоначальная схема Фишера предусматривала 12 эскадренных броненосцев, причем самых новых и самых лучших[271]. Именно за такое количество Фишер проводил агитацию в 1901 г.

Отдельные флоты на Тихом океане, в Южной Атлантике и Северо-американских водах были ликвидированы. За последние два военно-морских театра отныне отвечал Западный флот, базировавшийся на мысе Доброй Надежды. Восточный флот с главной базой в Сингапуре контролировал огромные пространства "к востоку от Суэца". В его состав входили Австралийская, Китайская и Ост-Индская эскадры. Предполагалось, что каждая из них в мирное время будет иметь самостоятельное командование. Раз в год все они собирались в Сингапуре для участия в совместных больших маневрах[272].

Таким образом, в своих стратегических планах Фишер по-прежнему не брал в расчет Германию. Можно с уверенностью утверждать, что его первоначальный вариант распределения сил флота был рассчитан на любого потенциального противника, пока Фишер не получил заряд антигерманских настроений в результате инцидента у Доггербанки. В связи с этим на событиях осени 1904 г. следует остановиться несколько подробнее.

Сентябрь и большую часть октября Фишер провел на континенте. Затем он вернулся в Лондон и 21 октября официально приступил к своим обязанностям на посту первого морского лорда. На следующий день, 22 октября, 2-я русская Тихоокеанская эскадра Зиновия Рожественского, направлявшаяся из Балтийского моря в Порт-Артур, приняла несколько английских рыбацких судов у Доггербанки за японские миноносцы и обстреляла их. Этот инцидент послужил причиной большого международного скандала, и в течение двух недель казалось, что война между Россией и Англией неизбежна. Были опасения, что этот конфликт мог повлечь за собой и военное столкновение с союзницей России Францией.

По Англии прокатилась волна шовинистического угара. Шла русско-японская война, и Великобритания была связана с Японией военным союзом. Фишер срочно направил командующим флотами приказы о приведении кораблей в полную боевую готовность. Однако спустя несколько дней стороны нашли удовлетворявшее их решение, и инцидент был исчерпан.

Как ни парадоксально, но во время октябрьского кризиса лично Фишер испытал гораздо больше враждебности по отношению именно к Германии, а не к России или Франции. "Ситуация весьма серьезная, — писал адмирал жене 28 октября, — за всем этим делом определенно стоят немцы… Фактически Германия нарушает нейтралитет и оказывает поддержку России. Кайзер отдал приказ своему флоту вести наблюдения за японцами и сообщать русским о всех их передвижениях и постановках минных полей"[273].

Утверждения Фишера вовсе не были безосновательными. По мере эскалации войны на Дальнем Востоке Германия начала "соскальзывать" с позиций строгого нейтралитета. В случае поражения России, и, вытеснения ее, из Китая, баланс морской мощи в западной части Тихого океана складывался не в ее пользу. Все германские колонии в этом регионе становились абсолютно беззащитными перед лицом мощной англо-японской коалиции. К августу 1904 г. Берлин оказался в весьма двусмысленном положении. Германский нейтралитет был открыто скомпрометирован действиями угольщиков немецкой пароходной компании "Гамбург — Америка", которая взяла на себя обязанность по обеспечению топливом эскадры Рожественского. В Германии откровенно желали победы России. Кайзер отдал приказ военно-морским силам Германии принять участие в обеспечении перехода русской эскадры через Балтийское и Северное моря. Руководство флота и министерство внутренних дел в Германии получили распоряжение взять под особое наблюдение всех "подозрительных японцев с багажом" на предмет предотвращения возможной диверсии против русского флота[274].

После инцидента у Доггер-банки Фишер внес существенные изменения в свой проект перераспределения сил британского флота. С этого момента Адмиралтейство начало "медленно, но верно" концентрировать свои лучшие корабли в водах метрополии.

Количество эскадренных броненосцев на Средиземном море сократилось с 12 до 8. К лету 1905 г. все 5 современных линейных кораблей, составлявших главную ударную силу английской эскадры в водах Китая, были возвращены в Англию и из них сформировано отдельное соединение[275]. Отечественный флот переименовали во Флот Ла-Манша. Число эскадренных броненосцев в его составе увеличилось с 8 до 17[276].

Затем был сформирован отдельный Атлантический флот, базирующийся на Гибралтаре. Его ядро составили 8 самых быстроходных эскадренных броненосцев. В зависимости от конкретной ситуации он должен был служить стратегическим резервом, как для Средиземноморского флота, так и для Флота Ла-Манша. Атлантический флот дважды в год участвовал в совместных маневрах со Средиземноморским флотом и один раз в год с Флотом Ла-Манша. Каждому из трех флотов в европейских водах была придана отдельная эскадра броненосных крейсеров. От содержания эскадренных броненосцев в водах Северной Америки и Вест-Индии решили отказаться, теперь служба в этом регионе была возложена на 4-ю эскадру крейсеров, базирующуюся в Девонпорте. В мирное время 4-я эскадра выполняла роль соединения учебных кораблей и "показывала флаг" у берегов британских владений на Американском континенте. В случае войны она должна была присоединиться либо к Средиземноморскому флоту, либо к Флоту Ла-Манша.

Таким образом, суть новой политики передислокации сил военного флота сводилась к тому, что 3/4 от общего числа эскадренных броненосцев Великобритании были сосредоточены именно против Германии. Количество эскадренных броненосцев и броненосных крейсеров, базировавшихся на порты Англии, в "эру Фишера" изменялось следующим образом: 1902 г. — 19, 1903 г. — 20, 1907 г. — 64[277]. "Эпоха блестящей изоляции" самой сильной морской державы подходила к концу, Англия начала поворачиваться лицом к Европе.

Несмотря на важность и значимость вышеописанных преобразований, адмирал Фишер вошел в историю, прежде всего, как создатель знаменитого "Дредноута". Именно в чисто технической сфере его гений проявился со всей полнотой. И в то же время ни одна из реформ Фишера не критиковалась столь настойчиво и последовательно, как два его детища — "Дредноут" и "Инвинсибл".

Хотя существует огромное количество публикаций о роли Фишера в разработке проектов "Дредноута" и "Инвинсибла", в настоящее время появился целый ряд новых данных по данной проблеме. В случае с "Дредноутом" было очень много споров о времени, затраченном на его сооружение, и о своевременности его строительства вообще. Как известно, появление "Дредноута" сразу же сделало все существующие линейные корабли устаревшими, независимо от срока их службы. Но с другой стороны, его появление дало Германии шанс, о котором она не могла бы и мечтать при прежнем положении дел: после 1906 г. гонка морских вооружений началась с новой точки отсчета, и Германия оказалась в равном положении с Англией. Таким образом, данную проблему правомерно рассматривать именно в контексте англо-германского морского соперничества.

Фишер размышлял над возможностью создания линейного корабля принципиально нового типа, еще будучи командующим Средиземноморским флотом в 1899–1902 гг. При этом адмирал исходил из предположения, что в обозримом будущем Англии придется спорить с Францией и Россией. Темпы военного судостроения двух главных соперников не внушали никаких опасений и были на порядок ниже, чем в Великобритании. Существенного рывка вперед в этих двух странах в ближайшем будущем также не предвиделось. И даже Кастенс, который в отличие от Фишера, склонен был уже тогда, видеть главного противника в Германии, не усматривал особой опасности в техническом превосходстве немецких судостроителей и той относительной быстроте, с которой сооружались военные корабли на германских верфях.

Отправную точку Фишер определил в письме к Селборну от 2 августа 1904 г. "Упадок военно-морской мощи России позволяет нам сделать небольшой перерыв, прежде чем приступить к созданию новых линейных кораблей"[278]. В данном случае не последнюю роль сыграли и соображения экономии. Период с октября 1904 по май 1905 г. дал Великобритании передышку перед тем, как англичане приступили к осуществлению новых морских программ, на сей раз уже направленных против Германии. В январе 1905 г. комиссия из морских офицеров и инженеров, созданная Фишером, приступила к разработке проектов "Дредноута" и "Инвинсибла".

Роль лично Фишера в создании линейного корабля, появление которого наряду с подводной лодкой ознаменовало "вторую революцию" в развитии военно-морского искусства, была сильно преувеличена его современниками и почитателями. Сама идея создания линейного корабля, вооруженного как можно большим количеством тяжелых орудий единого калибра, впервые была высказана итальянским военным инженером Витторио Куниберти. Его статья "Идеальный линейный корабль для британского флота" была опубликована в 1903 г. в военно-морском ежегоднике, выходившем под редакцией Ф. Т. Джейна[279]. Корабль, спроектированный итальянским конструктором, должен был иметь водоизмещение 17 000 т, бортовую броню, толщиной 305 мм, скорость хода 21–22 узла и нести двенадцать 305 мм орудий в шести двухорудийных башнях. Главные размерения и тактико-технические данные, намеченные Куниберти, оказались очень близки к тем, которые были воплощены в "Дредноуте". В то время Фишер занимал пост начальника военных верфей в Портсмуте. Он, несомненно, ознакомился с этой статьей и проект Куниберти оказал на него влияние. События русско-японской войны полностью подтвердили правильность идеи итальянского инженера. Теперь ее нужно было воплотить в жизнь.

По распоряжению первого морского лорда был создан особый комитет для разработки технических деталей нового линкора. Комитет работал в обстановке строжайшей секретности. В его состав вошли "семь самых светлых голов на флоте": пять военных — капитаны 1-го ранга Генри Джексон, Джон Джеллико, Реджинальд Бэкон, Чарльз Мэдден, Уилфрид Гендерсон; и двое гражданских инженеров — главный конструктор портсмутских военных верфей Уильям Кард и лучший конструктор фирмы "Фэйрфилд Шиппинг Компани" Александер Граси[280].

"Дредноут" был построен в беспрецедентно короткий срок. Его киль заложили 2 октября 1905 г., а 3 октября 1906 г. линейный корабль отправился на ходовые испытания. В декабре 1906 г. "Дредноут" вступил в состав флота. Этот замечательный корабль, явившийся чудом техники того времени, был сооружен всего за один год и один месяц. Обычно на строительство эскадренного броненосца в те годы требовалось не менее трех лет, поскольку все дело упиралось в изготовление орудийных башен главного калибра, на сооружение которых требовалось гораздо больше времени, чем на строительство корпуса.

В случае с рекордными сроками строительства "Дредноута" "ларчик открывался" довольно просто. По распоряжению Джона Джеллико, занимавшего тогда пост начальника артиллерийского обеспечения флота, для "Дредноута" были переданы уже готовые орудийные башни, предназначавшиеся для строящихся броненосцев "Лорд Нельсон" и "Агамемнон"[281]. Таким образом, благодаря расторопности молодого капитана 1-го ранга, сроки ввода в строй нового линейного корабля сократились в три раза.

Когда стали известны тактико-технические данные "Дредноута", военные моряки всего мира были поражены. Его стандартное водоизмещение равнялось 17 900 т, что на 2–5 тыс. т превышало водоизмещение обычного линейного корабля додредноутного типа[282]. К числу главных новшеств принадлежали, прежде всего, особенности размещения артиллерии. Обычное вооружение эскадренного броненосца того времени составляли четыре 305 мм орудия в двухорудийных башнях в носу и на корме и 12–16 пушек калибром 152 мм, размещенных на верхней палубе в башнях или в казематах. Главное артиллерийское вооружение "Дредноута" составляли десять 305 мм орудий в пяти двухорудийных башнях. Их расположение было, по-видимому, недостаточно хорошо продумано, поскольку в бортовом залпе могли участвовать только 8 орудий из 10. Таким образом, при бортовой стрельбе "Дредноут" был равен двум линейным кораблям предшествующих типов, а при стрельбе с носа или кормы — трем. В качестве вспомогательной артиллерии на "Дредноуте" имелось 27 пушек калибром 76 мм. От артиллерии среднего калибра было решено вообще отказаться. Общий вес бортового залпа "Дредноута" в 1,5 раза превышал этот показатель у сильнейших английских броненосцев типа "Кинг Эдвард VII"[283].

"Дредноут" был оснащен принципиально новой системой централизованного управления артиллерийским огнем. Наблюдательный пост разместился на фок-мачте и имел телефонную связь со всеми башнями для корректировки стрельбы. "Дредноут" также стал первым английским броненосцем, на котором отказались от подводного носового шпирона, предназначенного для таранного удара по вражескому кораблю. Его конструкторы совершенно справедливо решили полагаться только на пушки. Возможно благодаря тому, что осадка "Дредноута" несколько превысила проектную, корабль оказался очень устойчивой артиллерийской платформой, что не могло не сказаться на точности стрельбы[284].

B связи с артиллерией "Дредноута", хотелось бы обратить внимание на факт, который отмечается в мемуарах Реджинальда Бэкона, принимавшего непосредственное участие в разработке проекта нового броненосца. Бэкон указывает, что Фишер, как ни странно, меньше всего интереса проявил к унификации артиллерии главного калибра. Между тем, именно этот аспект и явился самым важным, определившим все остальные конструктивные особенности корабля[285].

Другим важнейшим новшеством стали машины линкора. "Дредноут" был первым в мире большим военным кораблем, на котором в качестве главной силовой установки использовали паровую турбину мощностью 23 000 л. с. Это позволяло ему развивать скорость 21 узел — на три узла больше броненосцев, оснащенных поршневыми паровыми машинами. Во время первых испытаний на мерной миле "Дредноут" превысил максимальную проектную скорость на 3/4 узла. Впоследствии его неоднократно удавалось разогнать до 22 узлов[286]. Существенное преимущество в скорости теоретически позволяло "Дредноуту" занимать выгодную для него артиллерийскую позицию и навязывать свою инициативу в сражении.

Паровая турбина дала также и ряд других важных преимуществ. Любой военный моряк начала века мог бы подтвердить, что машинное отделение эскадренного броненосца, идущего на полном ходу, представляло собой настоящий ад. Нестерпимая жара, оглушительный грохот, из-за которого невозможно было расслышать команды, на полу — настоящее болото из смеси воды и машинного масла[287]. Машинное отделение "Дредноута" являло собой разительный контраст. Даже во время работы паровой турбины на полных оборотах оно оставалось чистым и сухим. Бэкон даже утверждал, что определить, работают машины "Дредноута" или нет, можно было, только поглядев на датчики приборов[288].

Конечно, "Дредноут" не был свободен от конструктивных недостатков. Наиболее последовательный их разбор сделал американский военно-морской теоретик Франклин Персиваль. Как уже говорилось, на "Дредноуте" была не совсем удачно размещена артиллерия главного калибра, в результате чего из 10 орудий в бортовом залпе могли участвовать только 8. Пояс бортовой брони "Дредноута" оказался слишком узким, и при полной загрузке корабля он практически полностью погружался под воду. Неясно, почему фок-мачта с центром управления артиллерийским огнем оказалась размещенной позади первой дымовой трубы, а не впереди нее, как это было на всех кораблях. Дым из трубы мешал наблюдателям определить дистанцию артиллерийского огня. Существенным недостатком оказалось отсутствие артиллерии среднего калибра. 76 мм пушки "Дредноута" оказались слишком слабыми для борьбы с новыми эсминцами. Можно также отметить, что Фишер и его "команда" так спешили с разработкой и постройкой "Дредноута", что даже не озаботились обеспечить сооружение достаточно больших доков, способных принять такой крупный корабль и осуществить его ремонт[289].

В целом, перечисленные недоработки можно квалифицировать как несущественные, особенно если учесть, что "Дредноут" был революционным кораблем и первым в своем роде. Все эти недостатки были легко устранены на кораблях дредноутного типа последующих серий.

Первым командиром "Дредноута" стал капитан 1-го ранга Реджинальд Бэкон. О таком назначении мечтал каждый уважающий себя офицер британского флота. Думается, что кандидатура Бэкона едва ли вызвала удивление среди военных моряков, поскольку он уже давно и прочно числился в любимчиках Фишера. Военно-морской официоз "Нейвал энд Милитари Рекорд", сообщая об этом назначении, не без ехидства отмечал, что "…капитан Бэкон слишком быстро продвигался по служебной лестнице"[290].

Под командой Р. X. Бэкона "Дредноут" отправился в длительный поход через Атлантику в Тринидад и обратно для прохождения всех испытаний. Тринидад был выбран не случайно. Огромная закрытая со всех сторон бухта позволяла почти в идеальных условиях опробовать его скоростные качества, маневренность и провести артиллерийские стрельбы при полном отсутствии волнения. Длительное плавание протяженностью почти 70 тыс. миль корабль выдержал вполне успешно[291]. Конкретные результаты испытаний и тактико-технические данные "Дредноута" тщательно скрывались и долгое время не были опубликованы. После своего трансатлантического похода новый линейный корабль стал флагманом Отечественного флота[292].

Вскоре англичане приступили к планомерному строительству линейных кораблей дредноутного типа. Первая тройка новых линкоров — "Беллерфон", "Сьюперб" и "Темерер" — вошла в состав флота в 1907 г. На этих кораблях уже была установлена вспомогательная артиллерия — 16 пушек калибром 102 мм. Они имели водоизмещение на 700 т больше, чем "Дредноут" и меньшую скорость хода. Следующие две тройки линкоров — типа "Сет-Винсент" и типа "Колоссус" — имели такую же артиллерию главного калибра, как и "Дредноут" и, по сути дела, ничем от него не отличались, за исключением несколько большего водоизмещения (19 250 т и 20 000 г соответственно) и более мощной вспомогательной артиллерии[293].

Качественно новую ступень представляли собой дредноуты типа "Орион" ("Орион", "Конкверор", "Тандерер" и "Монарк"), явившиеся следствием "морской паники 1909 г." и вступившие в состав флота в 1911–1912 гг. "Орионы" вооружили вместо 305 мм пушек орудиями калибром 343 мм. Позднейшие исследователи считают, что идея отойти от традиционных двенадцатидюймовых и увеличить калибр главной артиллерии принадлежала Джону Джеллико[294]. Вес снаряда новых пушек был большим, и при стрельбе они оказались более точными. Однако отметим, что первенство в предложении новой идеи Фишеру оспаривал Р. X. Бэкон: "Я должен также заметить, что 13,5-дюймовые орудия внедрил не сэр Джон Джеллико. В то время когда они были одобрены, он находился в море. В качестве начальника отдела артиллерийского обеспечения флота я доложил свои предложения непосредственно Фишеру, который был моим прямым начальником в таких вопросах… Потребовался весь авторитет сэра Джона Фишера, чтобы протолкнуть это дело, поскольку кабинет был очень против увеличения тоннажа линкоров, но он и мистер Маккенна настояли на своем. Таким образом, это полностью заслуга их двоих"[295].

"Орионы" оказались гораздо более удачными кораблями, нежели дредноуты предшествующих типов. При водоизмещении 22 500 т они развивали скорость хода 21 узел. Их артиллерия главного калибра состояла из десяти 343 мм орудий, против десяти 305 мм на "Дредноуте". При этом на кораблях типа "Орион" двухорудийные башни разместили эшелоном в диаметральной плоскости, в результате чего в бортовом залпе были задействованы все 10 пушек[296]. В дальнейшем, в 1911–1912 гг. были построены еще две серии дредноутов (или супердредноутов, как их стали называть) — типа "Кинг Джордж V" и типа "Айрон Дьюк" — по 4 корабля в каждой. Они представляли собой улучшенные проекты "Ориона".

Появление линейных кораблей дредноутного типа повлекло за собой массу проблем технического и военно-стратегического характера. Дредноуты свели к нулю не только значение прежних эскадренных броненосцев, но и броненосных крейсеров. Необходимость разработки новых крейсеров, которые бы соответствовали линейным кораблям дредноутного типа, была осознана с самого начала. В 1905 г. профессор Массачуссетской школы кораблестроения в США В. Ховгард сформулировал задачи, которые должен был выполнять идеальный эскадренный крейсер будущего. Они сводились к следующему: быстрое сосредоточение и охват флангов противника; навязывание противнику боя и удержание огневого контакта с ним до подхода главных сил; преследование отступающего противника; разведка боем; самостоятельные дальние операции; поддержка легких крейсеров.

Каким же рисовался американцам будущий корабль? В сущности, это должен был быть эскадренный броненосец по вооружению и бронированию и увеличенный в размерах для того, чтобы развивать более высокую скорость. Но в 1904–1905 гг. английским конструкторам, которые проектировали "эскадренный крейсер" под стать "Дредноуту", еще претила мысль о том, что крейсер может быть крупнее броненосца. Поэтому они приняли второй путь: повышение скорости хода не за счет увеличения водоизмещения, а в основном за счет ослабления бронирования. Немцы, принявшие вызов англичан, избрали третий путь: довольствуясь меньшей скоростью, они больше внимания уделили бронированию и живучести.

"Инвинсибл" не в меньшей степени, чем "Дредноут" заслужил право считаться революционным кораблем в военном судостроении. Его появление также заставило другие державы последовать примеру Англии в сооружении кораблей аналогичного класса. Появление "Инвинсибла" и однотипных ему крейсеров повлекло за собой путаницу, за которую главную ответственность несет Фишер. Лишь несколько позднее, по классификации, принятой в 1911 г., эскадренные броненосцы стали именоваться линейными кораблями, а "эскадренные крейсеры" — линейными крейсерами. Основой для неразберихи послужили не конструктивные особенности корабля, взятые сами по себе, а цель, для которой "Инвинсибл" создавался. Здесь главную роль сыграло убеждение Фишера, что "броненосный крейсер — это не что иное, как быстроходный линкор". Плюс другое его высказывание: "Нет такой задачи для линейного корабля, которую не мог бы выполнить броненосный крейсер".

Такая точка зрения и легла в основу задачи, сформулированной еще в августе 1904 г. и предусматривавшей строительство броненосного крейсера со скоростью хода 25 узлов и линейного корабля с максимальной скоростью 20 узлов (на практике "Инвинсибл" и "Дредноут" показали соответственно максимальную скорость 26,5 и 21 узел).

Можно с уверенностью сказать, что в первых английских линейных крейсерах защита приносилась в жертву скорости и огневой мощи, и упор делался больше на крейсерские функции, чем на эскадренные. "Спор по поводу бронирования был очень ожесточенным; но в тот день победил аргумент, что орудия должны быть такого же калибра, как у линейного корабля, чтобы, таким образом, крейсера могли быть использованы в эскадренном сражении как дополнительное быстроходное соединение… Скорость и вооружение были определены, а бронирование могло быть позволено лишь настолько, насколько возможно было избежать превышения приемлемого тоннажа"[297].

Первые в истории линейные крейсеры "Инвинсибл", "Инфлексибл" и "Индомитебл" сошли на воду в течение 1907 г. Будучи почти равными современному им "Дредноуту" в водоизмещении (17 250 т против 17 900 т), они несли по 8 орудий калибром 305 мм, 16 пушек калибром 102 мм и развивали скорость 26 узлов. Цена этих достоинств выявляется легко при сравнении броневой защиты: там где у "Дредноута" стояла 279 мм броня, у "Инвинсибла" была только 152 мм[298].

Следующая серия английских линейных крейсеров — "Идефатигебл", "Австралия" и "Новая Зеландия" — были просто улучшенными инвинсиблами. Рост водоизмещения на 1500 т пошел на усиление противоминной артиллерии и броневого пояса в местах, прикрывающих жизненно важные части корабля. Хотя мощность машин сохранилась прежней, увеличение длины корпуса и улучшение его обводов дали прирост скорости на целый узел. На испытаниях "Индефатигебл" развил рекордную по тем временам скорость — 29,13 узла.

И все же, с пути, намеченного Ховгардом, не удалось свернуть ни англичанам, ни немцам: столбовой дорогой развития линейных крейсеров после их появления стало неуклонное увеличение водоизмещения от серии к серии.

Фишер оставил пост первого морского, лорда в 1910 г., но прежде чем уйти, он сделал следующий важный шаг. По его настоянию, после нескольких серий дредноутов, вооруженных 305 мм пушками, был заложен первый супердредноут "Орион", несший десять 343 мм орудий. Для новых линейных кораблей понадобились и новые линейные крейсеры. Ими стали "Лайон", "Принцесс Ройял" и "Куин Мэри", заложенные в 1909–1913 гг. Вооруженные восемью 343 мм орудиями, при максимальной проектной скорости 28 узлов, они имели водоизмещение 26 350 т каждый и оказались на несколько тысяч тонн тяжелее современных им линкоров типа "Орион". Мощность силовой установки "Лайона" достигала 80 000 л. с., что позволило ему во время испытаний на мерной миле показать скорость 31,7 узла! При работе машин на 3/4 от полной мощности линейный крейсер развивал скорость в 24 узла. Однако испытания продемонстрировали и другую особенность его силовой установки. При работе машин на полную мощность расход топлива составлял 950 т в сутки. Другими словами, могучие легкие "Лайона" "выдыхали" почти тонну угля на милю пути[299].

Четвертый корабль серии — "Тайгер" — в ходе строительства был подвергнут множеству переделок. В результате его водоизмещение возросло до 28 500 т и на некоторое время он стал крупнейшим кораблем в мире, мощность силовой установки которого превысила 100 тыс. л. с.[300]. Но, хотя толщина броневого пояса у новых линейных крейсеров увеличилась со 152 мм до 229 мм, эти "кошки адмирала Фишера", как их непочтительно называли, имели слишком тонкую шкуру по сравнению не только с линейными кораблями, но и с линейными крейсерами Германии. В первую мировую войну Англия вступила с 10 линейными крейсерами, у которых, как уже говорилось, крейсерские качества преобладали над эскадренными. Считалось, что такие корабли смогут уничтожить более слабого противника и уйти от более сильного. Эта концепция блестяще подтвердилась в сражении у Фолклендских островов. Увы, подтверждение так и осталось единственным: за первым успехом английских линейных крейсеров последовали тяжелые потери.

В годы первой мировой войны линейные крейсера прекрасно зарекомендовали себя в качестве защитников морских коммуникаций. Но получилось так, что линейные крейсера в день Ютландского сражения заняли место в колонне линкоров Гранд Флита без скидок на их конструктивные особенности. Главным фактором, повлиявшим на такое решение, было мощное артиллерийское вооружение линейных крейсеров, которое английское командование стремилось использовать в линейном сражении. Ютландский бой оказался слишком суровым испытанием для ослабленной броневой защиты этих кораблей. Для 3 из 10 английских линейных крейсеров упомянутое сражение оказалось последним. Немецкие снаряды сравнительно легко пробивали не только палубную и бортовую броню, но даже броневые плиты колпаков и стен башен главного калибра.

Ответственность за конструктивные недостатки линейных крейсеров лежит, главным образом, на Фишере. Правда, в 1905 г. он допускал возможность появления корабля, в котором были бы совмещены качества линейного крейсера и линкора, т. е. сильная броневая защита и вооружение с достаточно высокой скоростью хода. Но следует иметь в виду, что когда разрабатывался проект "Инвинсибла", в составе флотов потенциальных противников не было линейного корабля, который мог бы без особого риска для себя принять с ним бой на дальних дистанциях. Фишер забыл только о том, что такое положение дел не могло продолжаться долго. Всего полгода спустя, после того, как был закончен "Инвинснбл", начали вступать в строй первые германские дредноуты!

К вышеописанным реформам Фишера можно добавить, что он был в числе тех немногих военно-морских чинов Великобритании, которые еще задолго до первой мировой войны предсказали большие наступательные возможности подводных лодок. Уже в 1902 г., всего два года спустя, как в Англии начали строить субмарины, Фишер неоднократно утверждал, что новое оружие полностью революционизирует войну на море.

Более основательно с подводными лодками Фишер ознакомился в первой половине 1904 г., когда был начальником военных верфей в Портсмуте. Подводными лодками тогда занимался Реджинальд Бэкон. Весной 1904 г. он испытывал первые 5 субмарин, построенных для Голландии на английских верфях. Фишер присутствовал на испытаниях и ознакомился с рапортами Бэкона. К идее использования подводной лодки, как средства обороны побережья от вторжения противника, Фишер отнесся скептически. Он полагал, что у субмарины гораздо больше перспектив, как у активного наступательного средства против военного флота и морской торговли противника[301].

Испытания подводных лодок проводились в Портсмуте на протяжении всего 1904 г. Артур Уилсон, старый знакомый Фишера по совместной службе, ставший к тому времени командующим Отечественным флотом, также сделался большим энтузиастом нового оружия. Во время одного из испытаний, проводившегося в присутствии Уилсона, произошел несчастный случай. Проходившее вблизи от места маневров торговое судно, таранило и потопило подводную лодку А1. Данный инцидент, а также многочисленные аварии подводных лодок иностранных флотах, сопровождавшиеся, как правило, большими человеческими жертвами, имели своим последствием принятие в 1906 г. таких строгих мер предосторожности, что проведение нормальных испытаний стало почти невозможным. Это обстоятельство существенно замедлило как принятие на вооружение самих подводных лодок, так и развитие средств борьбы с ними.

Так, например, еще в 1904 г. на страницах "Нейвал Эннъюал" были опубликованы разработки, в которых говорилось о возможности использования против подводных лодок особых ныряющих снарядов. Однако на это не обратили должного внимания. В результате 10 лет спустя британский флот вступил в первую мировую войну, не имея сколько-нибудь эффективного противолодочного оружия.

Подводная лодка типа А1, разработанная Бэконом совместно с инженерами фирмы "Виккерс", стала также и любимым детищем Фишера. Адмирал принялся весьма активно пропагандировать новое морское оружие, демонстрируя подводную лодку государственным деятелям и журналистам. "При этом, старик лично вникал во все детали, пересказывая их по многу раз подряд все новым высокопоставленным посетителям"[302].

На страницах работ об адмирале Фишере можно довольно часто встретить утверждение, что первый морской лорд занимался сугубо техническими вопросами и почти не уделял внимание человеческому фактору. Это не совсем так. Причем, если влияние Фишера в технической сфере развития военного флота не всегда может быть оценено положительно, то его работа с нижними чинами, пожалуй, заслуживает больше добрых слов.

Ни для кого не секрет, что решающее влияние на то, насколько успешно военный флот сможет выдержать длительную войну, оказывает моральный дух и настроения господствующие на "нижних палубах". Работе с рядовым составом флота Фишер всегда придавал большое значение. На рубеже веков в матросской среде британского флота росло недовольство. Не устраивали условия проживания, низкое жалованье, ограниченные возможности продвижения по службе. Еще в 1902 г. Фишер в одном из писем к Селборну указывал на необходимость принятия срочных мер: "За последние годы матрос сильно изменился, но я боюсь, что многие наши старшие офицеры этого еще не осознали. У них в гораздо большей степени развито чувство справедливости и стремление к ней, они склонны более критически оценивать профессиональные качества тех, кто поставлен над ними…но лично мне кажется, что именно благодаря этому дисциплину на флоте можно будет поддерживать гораздо легче"[303]

В 1903 г., благодаря настойчивости Фишера, сотни уорент-офицеров были произведены в лейтенанты, старшинам было значительно увеличено жалованье. Несмотря на сокращения военно-морского бюджета, Фишер, став первым морским лордом, изыскал средства для того, чтобы предпринять дальнейшие шаги в этом направлении. В 1905 г. вступило в силу постановление о выплате единовременного денежного пособия матросам, увольняемым с действительной службы. Эта мера в значительной степени способствовала снижению недовольства в матросской среде.

Первый морской лорд продемонстрировал гибкость и понимание ситуации во время волнений кочегаров и котельных машинистов в Портсмуте в ноябре 1906 г. Он сразу же послал телеграмму Эдуарду VII, в которой подчеркивал, что инцидент в значительной степени раздут прессой. "Среди недовольных были в основном молодые кочегары и машинисты, недавно начавшие службу на флоте и еще не привыкшие к воинской дисциплине. Некоторые их требования могут быть удовлетворены, и тогда конфликт будет легко исчерпан"[304]. Показательно, что Бересфорд совсем по-другому реагировал на события в Портсмуте и требовал "сурового наказания бунтовщиков". Дальнейшие события показали, что прав был Фишер.

За время пребывания Фишера на посту первого морского лорда жалованье рядовому составу не повышалось. Однако в 1907 г. было существенно улучшено снабжение флота продовольствием и питанием для рядового состава на кораблях и во флотских столовых. Лайонел Йексли подсчитал, что эта реформа была равноценна прибавке к ежедневному жалованью матроса в 7 пенсов. Денежное довольствие старшего матроса на британском флоте в то время равнялось 1 шиллингу и 8 пенсам в день[305].

Лайонел Йексли сам служил на флоте старшим матросом. После демобилизации в 1905 г. он основал газету для нижних чинов, называвшуюся "Флот". Йексли был большим почитателем Фишера и непоколебимо верил, что если бы не личное вмешательство первого морского лорда, то реформа 1907 г. никогда не была бы претворена в жизнь.

Подход Фишера к поддержанию дисциплины на флоте можно проиллюстрировать тем, что в 1907 г. в Адмиралтействе было принято решение о смягчении наказаний, применяемых на флоте. В октябре 1909 г. началось строительство военных тюрем в трех главных базах военно-морского флота. С этого времени морские офицеры, виновные в совершении каких-либо преступлений, больше не направлялись для отбывания срока в гражданские тюрьмы. Теперь военно-морской флот имел собственные тюрьмы. Заключенные в них были обязаны носить морскую форму, заниматься строевой и физической подготовкой, а также выполнять различные принудительные работы[306].

На этом можно закончить о принципиальных реформах британского военного флота, осуществленных Фишером. Первый морской лорд в то время приблизился к зениту своей славы, он был в расцвете творческих сил и способностей. Его заслуги в Адмиралтействе получили широкий отклик и признание. В феврале 1905 г. "Дэйли Экспресс" потребовала, чтобы заслуги Фишера по реорганизации флота были отмечены крупной денежной суммой и пожалованием ему пэрства[307]. "Нейвал энд Милитари Рекорд" выразила беспокойство и возмущение по поводу того, что в начале 1905 г. Фишер не был произведен в адмиралы флота[308].

В 1905 г. Фишеру исполнилось 64 года. 29 октября морской министр Каудор направил письмо главе кабинета Бальфуру с напоминанием о том, что если Фишер останется в звании адмирала, то по уставу он должен будет выйти в отставку 25 января 1906 г. Производство Фишера в адмиралы флота продлило бы его пребывание в Адмиралтействе еще на 6 лет. Однако свободных вакансий не было, а число адмиралов флота строго ограничивалось. Между тем, в декабре 1905 г. Бальфур сам ушел в отставку. Производство Фишера в звание адмирала флота затягивалось до последнего момента, пока благодаря вмешательству Эдуарда VII не была создана дополнительная вакансия, и вопрос решился положительно.

Нельзя сказать, что смена правительственного кабинета отразилась на положении Фишера каким-либо негативным образом. Новый Совет Адмиралтейства постановил ходатайствовать перед правительством "о повышении ежегодного жалованья адмиралу флота сэру Джону Фишеру, первому морскому лорду на 2000 ф. ст. за его особые заслуги на этом посту и продолжать доплачивать ему указанную сумму после выхода им в отставку". Министерство финансов с готовностью откликнулось на это ходатайство, с той лишь оговоркой, что "такое высокое жалованье будет выплачиваться не всякому первому морскому лорду в звании адмирала флота, но только тем, которых Адмиралтейство особым образам рекомендует в знак признания выдающихся заслуг, сопоставимых с теми, которые были сделаны сэром Джоном Фишером"[309].

Это была оценка на перспективу. С января 1906 г. и вплоть до своей отставки в январе 1910 г, Фишер продолжал стоять у руля морской политики Великобритании. Он будет продолжать дело совершенствования управления флотом и сокращать "паразитов" так же как и прежде, но ничего более или менее сопоставимого с теми выдающимися конструктивными реформами первых 14 месяцев его пребывания на посту первого морского лорда он больше не сделает. Более того, семена раздора, которые были посеяны еще в самом начале, теперь дадут пышные всходы. Морская служба превратится в рассадник интриг и шпионажа. С 1906 по 1910 г. обстановка на флоте и в Адмиралтействе будет напоминать джунгли, где "охота за головами" станет одним из самых популярных занятий.

Было бы ошибкой винить во всем этом одного Фишера. Во многом возникновению нездоровой обстановки способствовал Бересфорд с его нежеланием соблюдать какую-либо субординацию. Бересфорда начали рассматривать как наиболее вероятного преемника Фишера на посту первого морского лорда. Вокруг него сплотилась группа единомышленников, и они отнюдь не были людьми, которые бы могли или хотели продолжить реформы Джона Фишера.

Мораль и адмиралтейство

Несмотря на доверие и поддержку, которые были оказаны Фишеру со стороны многих крупных политических деятелей и высокопоставленных военных, многие из его реформ вызвали к жизни мощную оппозицию как внутри военно-морского ведомства, так и за его пределами. Из всех значительных преобразований Фишера всеобщее одобрение встретила, пожалуй, только система "неполных экипажей".

Против политики же сокращения устаревших судов высказались значительная часть британской прессы и многие морские офицеры. Отдаленные военно-морские станции оказались лишенными значительного числа кораблей, выполнявших полицейские функции, что, по мнению оппонентов, способствовало падению престижа Великобритании. Некоторые адмиралы пытались утверждать, что корабли, отправленные Фишером на слом, могли бы обеспечить эффективную защиту морских торговых путей в случае войны. На флоте выражали также недовольство тем, что уменьшение численности корабельного состава флота сократило число независимых командных должностей для младших офицеров[310].

В 1912 г, Чарльз Бересфорд писал: "С недавнего времени защита морских торговых путей была серьезно ослаблена и опасная ситуация продолжает сохраняться по сей день"[311]. К тому времени он, по-видимому, уже забыл, как в 1902 г. активно выступал за отозвание и списание "бесполезных кораблей", которые были "не в состоянии ни сражаться, ни удирать". Гораздо более серьезное обвинение, выдвинутое Бересфордом, заключалось в том, что в "эру Фишера" оказалось в полном пренебрежении строительство легких крейсерских сил[312].

Ряд обстоятельств сыграл на руку критикам Фишера. Решения Гаагской конференции 1907 г. и Лондонской конференции 1909 г. дали понять, что в случае большой европейской войны Англии потребуется огромное количество крейсеров для защиты ее коммуникаций. На конференциях было закреплено право за воюющими сторонами вооружать свои торговые суда и превращать их в рейдеры. Лондонская декларация 1909 г. провозгласила, что продукты питания, перевозимые нейтральными судами для одной из воюющих сторон, могут рассматриваться другой стороной как военная контрабанда.

После сильного землетрясения, разрушившего порт Кингстон на Ямайке в январе 1907 г., английские газеты запестрели словами "позор", "бесчестие", "национальное унижение". Помощь пострадавшему населению первыми оказали корабли флота Соединенных Штатов. Английских военных судов под рукой не оказалось. Весь Карибский бассейн с обширными "британскими интересами" был оставлен на попечение всего двух крейсеров. "Британские интересы" не были должным образом защищены и во время волнений на Кубе и Занзибаре в 1906 г. Такое положение дел очень обеспокоило Форин Оффис, в котором полагали, что политика Фишера поставила под угрозу жизии и имущество британских подданных за границей. Дипломатическое ведомство в очень резкой форме потребовало увеличения числа боевых единиц, базирующихся на отдаленные военно-морские станции. Риск их уничтожения в случае войны с сильной морской державой ничего не значил "перед лицом пошатнувшихся мировых интересов Империи". Дипломатов поддержали чиновники из министерства по делам колоний и Комитет имперской обороны. Даже Эшер, неизменно выступавший на стороне первого морского лорда, на этот раз счел их претензии обоснованными"[313].

Под давлением общественного мнения Фишеру пришлось создать 4 соединения броненосных крейсеров, которые занялись "показом флага" у берегов отдаленных колоний.

Реакция адмирала на нападки министерства иностранных дел была бурной. В марте 1907 г. Фишер представил кабинету министров пространный меморандум с обоснованием своей морской политики. Дело потребовало вмешательства премьера Кемпбелл-Баннермана. В конечном итоге Фишеру удалось отстоять основы своей политики. Землетрясения и прочие события аналогичного характера не должны повлиять на "большую стратегию" и долговременную морскую политику перед лицом растущей германской угрозы. Что касается ослабления защиты торговых путей, то устаревшие суда все равно не смогли бы ее обеспечить. Опыт русско-японской воины показал, что нападения на морские коммуникации всякий раз осуществлялись силами мощных соединений броненосных крейсеров, отражение которых требовало значительных усилий. Исходя из этого опыта, философия Фишера по проблемам защиты торгового судоходства была довольно проста: "Первой задачей британских флотов и эскадр будет поиск флотов и эскадр противника с целью навязать им сражение, поскольку, в конечном счете, решающий фактор один — господство на море"[314].

С 1906 г. началась планомерная кампания критики всей политики Адмиралтейства, возглавляемого Фишером, начиная от новой системы подготовки морских офицеров и кончая строительством дредноутов. На флоте сложилась группировка оппозиционно настроенных офицеров, получившая название "синдикат недовольных". С их стороны все настойчивее раздавались требования создать правительственную комиссию по расследованию положения дел в Адмиралтействе и непродуманной политики адмирала Фишера[315].

Пожалуй, никогда еще в истории Великобритании английские морские офицеры не писали так много, как в "эру Фишера". Те из них, которые находились на действительной службе, предпочитали публиковаться под псевдонимами, опасаясь, и не без основания, что Фишер испортит им карьеру. Так, например, вице-адмирал Реджинальд Кастенс в 1907 г. опубликовал злопыхательскую анти-фишеровскую брошюру "Морская политика" под псевдонимом Барфлер[316]. Среди активных публицистов выделялись такие, как "Цивис"[317], "Дредноут", "Критик"[318], и еще целый ряд авторов, писавших под довольно своеобразными псевдонимами. Впрочем, многие флагманы, например, адмиралы Пенроуз Фицджеральд или Вессей Гамильтон, не боялись подписываться и своими настоящими именами[319].

Особенно неистовствовали недовольные Фишером отставники, которым уже нечего было терять и некого бояться. Лейтенант Карлион Белаерс, демобилизовавшийся по состоянию здоровья и ставший позднее депутатом парламента, активно громил в своих речах в палате общин Фишера и его реформы. Доставалось от него и прессе, выступавшей в защиту первого морского лорда. Газету "Нейвал энд Милитари Рекорд" он, например, именовал не иначе как "официоз Адмиралтейства"[320]. Многим старым отставным адмиралам вроде Фредерика Ричардса или Эдмунда Фримантла "новомодные" преобразования Фишера также пришлись не по вкусу и они не замедлили высказать свое мнение.

Разгорающимися страстями поспешили воспользоваться политики находившейся в оппозиции консервативной партии. Консервативная пресса приложила большие усилия по дискредитации Фишера и его "команды", рассматривая это как часть "кампании, направленной против правящего либерального кабинета в целом. В периодических органах, традиционно считавшихся выразителями взглядов тори — "Нэшенел Ревью", "Блзквудз Мэгазин", "Дэйли Мэйл", "Глоб", "Морнинг Пост" и "Стандард", — можно было довольно часто встретить публикации с выпадами против первого морского лорда. Имели все основания быть недовольными Фишером и армейские чины. Яркий пример тому статьи военного обозревателя "Таймс" полковника Чарльза Репингтона.

Политический диапазон антфишеровской оппозиции был весьма широк. На крайнем левом фланге недовольных стояли лейбористы. Для критики первого морского лорда у британских социалистов имелся достаточно серьезный повод. Фишер стремился наладить как можно более быструю и ритмичную работу военных верфей для обеспечения своевременного ввода в строй новых дредноутов и линейных крейсеров. Добиться своего он собирался не только за счет технических преобразований, но и широкомасштабного увольнения рабочих, "чьи политические убеждения способствуют возникновению общественных беспорядков и отрицательно сказываются на эффективной работе верфей". Любопытно, что данное предложение адмирала вызвало большой энтузиазм у либерала Селборна, который назвал его "великой реформой". Аристократ же Бересфорд выразил свое отношение к столь архаичному подходу только одним словом: "невозможно"[321].

Первый морской лорд пользовался дурной славой и во многих великосветских салонах Лондона. Здесь его не любили, главным образом, за реформу обучения в военно-морских колледжах и стремление демократизировать корпус морских офицеров. Аристократическую "фронду" возглавляла леди Лондондерри. "Критика справа" заключалась не только в одних разговорах. Сэр Роланд Бленнерхассет раскритиковал реформы Фишера по всем позициям и засвидетельствовал свою солидарность с "Барфлером" — Кастенсом на страницах "Нэшенел Ревью"[322]e National,Review. July 1908.- Vol. LI, N 305. - P; 720–733.].

В борьбе со своими противниками Фишер не был одинок. Выше уже говорилось, что Эдуард VII и многие видные государственные деятели были неизменно на стороне первого морского лорда. Но ими число его друзей не исчерпывалось. За Фишера стояла почти вся либеральная пресса. Старому адмиралу и его делу верно служили своим пером такие известные публицисты, как редактор "Ревью оф Ревьюз" У. Т. Стид, редактор "Вестминстер Газетт" Дж. А. Спендер, А. Дж. Гардинер, возглавлявший "Дэйли Ньюс". В лагере консерваторов единства по отношению к реформам Фишера не было, и добрая часть консервативной прессы выступала в их поддержку: блестящий редактор "Обсервер" Дж. Л. Гарвин, влиятельные "Таймс" и "Дэйли Телеграф". Почти все видные военно-морские обозреватели — Арчнбальд Хэрд, Джон Лейланд, Фред Джейн, — приветствовали эру реформ на флоте. На стороне Адмиралтейства выступала и военно-морская периодика, представленная "Нейвал энд Милитари Рекорд", "Арми энд Нейви Газетт" и ежегодником "Брассейз Нейвал Эннъюал". Лучшую статью в защиту первого морского лорда, называвшуюся "Недавние атаки против Адмиралтейства", написал выдающийся военно-морской теоретик и историк Джулиан Корбетт[323]. Сам Фишер назвал ее "непревзойденной и бессмертной". Но самым главным было то, что за реформы Фишера выступило большинство офицерского корпуса, не только молодые офицеры, но и многие авторитетные флотоводцы.

В течение нескольких лет полемика между сторонниками и противниками Фишера велась с переменным успехом, и на чьей стороне был решающий перевес сказать затруднительно. Германскому военно-морскому атташе капитану 1-го ранга Виденманну, наблюдавшему всю эту свару со стороны, казалось, что их число примерно одинаково[324].

Едва ли Фишеру удалось бы осуществить безболезненно все его преобразования. В истории, пожалуй, не было ни одной реформы, проведение в жизнь которой не встретило бы оппозиции. Почти всегда сила противодействия зависела от глубины изменений. Однако в случае с Фишером положение дел усугублялось теми жесткими и бескомпромиссным способами, с помощью которых он устранял препятствия. В своей практической деятельности Фишер стремился окончательно выйти из-под контроля Совета Адмиралтейства. Многие ответственные решения принимались им единолично, чаще всего под предлогом спешности и неотложности проведения их в жизнь. Офицеров на командные должности и в Адмиралтейство Фишер подбирал по принципу личной преданности. В подавляющем большинстве это были люди, по своим качествам скорее послушные исполнители приказов, нежели способные к принятию самостоятельных решений и отстаиванию в более высоких инстанциях.

Вот суждение К. Дж. Дъюара, хотя и несколько предвзятое, но в целом верно отражавшее положение дел: "Сэр Джон Фишер… засадил за разработку деталей своих, так называемых реформ, некоторое число офицеров, подбирая таких людей, которые были способны только расставлять точечки над "i" и перекладинки над "Т" в его приказах"[325]. Первый морской лорд, как это часто бывает со всякой сильной личностью, подавлял окружающих своей волей и энергией. Фишер действительно олицетворял британский флот начала века и стремился создавать и реорганизовывать его в соответствии со своими идеями.

В "эру Фишера" заседания Совета Адмиралтейства стали очень редкими. Первый морской лорд взял за правило общаться со своими подчиненными индивидуально, с глазу на глаз. Принимаемые решения были его решениями, проводимая политика была его политикой, то, что можно было сделать немедленно, делалось немедленно, и даже еще быстрее. Как и всякий жесткий администратор, Фишер "тянул" за собой весь персонал военно-морского ведомства, и как всякого жесткого администратора, аутсайдеры третировали его как "автократа" и "деспота". Строго говоря, в таких отношениях между начальником и подчиненными в британском Адмиралтействе не было ничего нового. За сто лет, предшествовавших "эре Фишера", можно найти немало примеров автократичного правления того или иного первого морского лорда. Другое дело, что эта власть действовала как консервативная сила, а не преобразовательная.

Противники Фишера часто бросали ему упрек в чрезмерной торопливости[326]. Можно с уверенностью заявить, что "торопливость" адмирала в проведении его реформ имела под собой более чем серьезные основания. Фишер прекрасно отдавал себе отчет, что срок пребывания его в Адмиралтействе ограничен шестилетним периодом, и он, естественно, стремился успеть сделать как можно больше. Особенно эта "торопливость" была нужна при форсировании строительства дредноутов и линейных крейсеров. Начав гонку морских вооружений с новой точки отсчета, для Великобритании было жизненно важным с первых же шагов получить достаточную "фору" по отношению к другим державам. В противном случае с господством на море пришлось бы распроститься.

В деятельности Фишера на посту первого морского лорда нет примеров, когда бы он попытался аргументированно переубедить своих оппонентов, постараться обратить их в свою веру, сделать так, чтобы они умерили свою критику. Его непоколебимая вера в себя и непогрешимость своих суждений могла сравниться разве что только с его презрением к способностям и аргументам противников. "Никогда не пускайся в объяснения", — один из любимых девизов Фишера.

Близкие друзья и единомышленники адмирала неоднократно пытались указать ему самым деликатным образом на недопустимость и крайнюю нежелательность третирования старших офицеров и превращения их в противников администрации. Виконт Эшер писал первому морскому лорду: "В такой стране, как наша, где правит дискуссия, великого человека никогда не вешают. Он вешается сам. Поэтому прошу Вас быть Макиавелли и играть на деликатном инструменте общественного мнения пальцами, а не ногами, каково бы ни было искушение прибегнуть к последнему… Во время войны это проходит, поскольку во время войны нужен Человек. В мирное время за спиной Человека нужна Партия… Ни один англичанин не должен стать "врагом" сэра Джона Фишера. Каждый англичанин должен быть его лейтенантом. А это уже будет зависеть от самого Первого морского лорда"[327].

"Я собираюсь награждать людей пинками, если они будут пинать меня!" — таков был ответ Фишера[328]. Результаты были самые плачевные. Методы Фишера продолжали плодить врагов и справа, и слева. Старый адмирал воспринимал это как должное. И много лет спустя, будучи уже в отставке и имея возможность оглянуться назад и переосмыслить все по-новому, он не пожалел ни о чем. "Нельсон был бойцом, а не администратором и усыпителем змей — вот таким и должен быть Первый лорд"[329]. Борьба стала настоящей, навязчивой идеей адмирала. Фишеру очень нравилась эпитафия, однажды увиденная им на могиле какого-то капитана нельсоновских времен: "Смерть нашла его сражающимся".

По давней многолетней традиции британский военно-морской флот справедливо рассматривался как "Великий Немой". В военно-морском ведомстве было не принято "выносить сор из избы" и делать адмиралтейские дрязги достоянием гласности и предметом публичных обсуждений. Еще недавно журналист уходил совершенно счастливым, если после двухчасового сидения в коридорах Адмиралтейства ему удавалось взять интервью у какого-нибудь капитана 3-го ранга. Теперь все изменилось в корне. Первый морской лорд, под свою ответственность, лично снабжал журналистскую братию из дружественной прессы "боеприпасами" (выражение Фишера) для поддержки своей политики. Дж. А. Спендер дал яркое описание того, как адмирал "лелеял прессу". "Он оделял обеими руками каждого из нас по очереди, и мы воздавали сторицей такой рекламой его самого и его идеи, какую никогда ни один военный моряк не получал от прессы и, наверное, не получит"[330].

В Адмиралтействе готовились специальные бюллетени с информацией, для прессы. Но этим дело не исчерпывалось. Журналистам давали возможность ознакомиться с секретными меморандумами и приказами по флоту, иногда документы, предназначенные строго для внутреннего пользования, пересылались прямо по почте. Джулиан Корбетт, познания, которого, в области военно-морской стратегии котировались очень высоко, привлекался не только к чтению секретных бумаг, но даже к составлению некоторых из них[331]. Хотя, конечно, Корбетт представлял собой нечто большее, чем просто журналист. Он всегда оставался горячим сторонником Фишера и был убежден в правильности его политики. Подавляющее же большинство газетчиков, с которыми имел дело первый морской лорд, не могли судить профессионально о его реформах. Они были склонны принимать на веру все, что он им говорил, и многие считали политику администрации Фишера практически безошибочной.

Такие действия Фишера вряд ли можно считать оправданными. Сам первый морской лорд был искренне убежден, что без поддержки прессы его преобразования не имели шансов быть воплощенными в жизнь, но это обстоятельство не может считаться извинительным. Заигрывание адмирала с прессой вызывало большое недовольство у многих офицеров флота.

Однако в "эру Фишера" на британском флоте начали насаждаться нравы, представлявшие собой кое-что похуже, нежели манипулирование прессой и общественным мнением.

Незадолго до того, как Чарльз Бересфорд поднял флаг командующего Средиземноморским флотом, между ним и Фишером произошла крупная ссора в Адмиралтействе, причем в присутствии свидетелей. Бересфорд не хотел принимать пост командующего Атлантическим флотом, предложенный ему первым морским лордом. Эта должность, по его мнению, не могла предоставить ему желаемой самостоятельности. Джордж Кинг-Холл, присутствовавший при столкновении, так описал его в своем дневнике: "Фишер ответил: "Раз так, значит вы не пойдете и на Средиземное море". Из-за чего между этими двумя людьми произошел окончательный разрыв на долгие годы; и Бересфорд сказал: "Вы смеете угрожать мне, Джеки Фишер, не так ли? Я выполняю приказы, исходящие только от Совета (Совета Адмиралтейства — Д. Л.). Если 7 февраля мне придется спустить флаг, я уйду в отставку вчистую, отправлюсь в Бирмингем, пройду в парламент и вышвырну вас обоих — и вас и Селборна…" Было сказано еще много слов; в результате Бересфорд добился своего, но я буду очень удивлен, если Фишер не сыграет с ним какую-нибудь штучку и не найдет способа, как ему отплатить"[332].

Бересфорд добился своего назначения на Средиземное море. Затем он попытался настроить против Фишера нового морского министра Туидмаута. Адмирал писал ему: "Вся служба крайне недовольна и возмущена не столько тем, что делается, сколько тем, как делается". Бересфорд был раздражен, что во время больших маневров его поставили в подчинение Уилсону. Морской министр, в свою очередь, информировал Фишера во всех подробностях о кляузах средиземноморского командующего[333].

Туидмаут, за время пребывания на должности морского министра, так и не смог для себя решить, кто же вносил больше смуты на флоте, Фишер или Бересфорд. Адмирал Розлин Уэстер-Уэмисс, тогда еще беспристрастный наблюдатель, писал своей жене в апреле 1906 г.: "Лорд Туидмаут показался мне в высшей степени приятным человеком, но я пришел к выводу, что он разрывается между фишеровцами и антифишеровцами и, не будучи профессионалом, так и не пришел ни к какому окончательному выводу для себя"[334].

Многие морские офицеры — современники Фишера — обвиняли первого морского лорда в установлении тотального шпионажа и слежки на военном флоте. Адмирал действительно получал информацию о флотах и эскадрах не только из официальных источников, т. е. от их командующих. На многих кораблях и соединениях у первого морского лорда были "свои люди", как правило, из младших офицеров, которые имели с ним неофициальную переписку и информировали о речах и настроениях плавсостава,

О настроениях, царивших в кают-компаниях Средиземноморского флота, Фишер извещал капитан 1-го ранга Реджинальд Бэкон, комадовавший одним из кораблей в эскадре Бересфорда. О Бэконе уже неоднократно шла речь в нашем повествовании. Фишер считал его "одним из умнейших офицеров на флоте". Бэкон был одним из тех, кто стоял у истоков британского подводного флота, работал в составе комиссии по проектированию "Дредноута", а затем был назначен первым командиром знаменитого корабля. Этот исключительно одаренный "технарь" был всецело предан Фишеру и его делу и безгранично верил в него. Весной 1906 г., когда Бэкон попал под начало Бересфорда, Фишер попросил своего любимца писать ему о том, что там происходит. Результатом стали 6 или 7 писем на имя Фишера с информацией о настроениях Бересфорда и его окружения, получивших впоследствии название "писем Бэкона".

Основываясь на этой информации, Фишер неоднократно жаловался морскому министру на "беспрецедентное поведение Бересфорда, которое наносит ущерб авторитету Адмиралтейства и дискредитирует его политику"[335]. Система поощрения конфиденциальных рапортов младших офицеров на своих непосредственных начальников продолжала разрастаться. Слухи о шпионаже на флоте и неких "письмах Бэкона" начали циркулировать в офицерской среде примерно с осени 1907 г. Но настоящий взрыв последовал два года спустя. Фишер, в поисках дополнительного "компромата" на Бересфорда, приказал отпечатать письма Бэкона в нескольких экземплярах в машинописном виде и, не спросив согласия автора, пустил по рукам с тем, чтобы с ними могли ознакомиться "верные" офицеры. Весной 1909 г. часть писем попала в руки сторонников Бересфорда и была опубликована. В донесении, полученном 17 ноября 1909 г., русский военно-морской атташе в Лондоне Л. Б. Кербер сообщал о громадном скандале, который разразился в связи с публикацией писем[336]. "Письма Бэкона" окончательно скомпрометировали не только их автора, но и первого морского лорда.

В своих мемуарах, увидевших свет в 1940 г., Бэкон попытался неуклюже оправдать свой поступок: "…Это было на пользу флоту и мне самому — докладывать по просьбе Адмиралтейства сэру Джону Фишеру о слабых местах, выявлявшихся во время плавания. Ни в одном из них (писем — Д. Л.) не было ни слова критики в адрес вышестоящих или младших офицеров эскадры, за единственным исключением… я не упомянул ни одного из их имен"[337].

И в армии и на флоте во все времена быстрое продвижение некоторых офицеров по служебной лестнице зачастую становилось результатом "особых интересов": семейных и родственных связей, политических соображений и проч. В "эру Фишера" фаворитство было возведено в ранг полуофициальной политики. В оправдание Фишера можно только оказать, что в большинстве случаев его протеже были обязаны карьерой своим способностям и заслугам. Первый морской лорд терпеть не мог "дураков", "ослов" и "круглых идиотов". Однако после 1905 г. залогом успешной карьеры и критерием отбора претендентов на ключевые посты все чаще становилась личная преданность первому морскому лорду. В "эру Фишера" в администрации Адмиралтейства произошло существенное "омоложение" кадров. Зачастую назначение молодых офицеров осуществлялось через голову претендовавших на ту или иную должность в силу более длительной выслуги лет и в порядке очередности, а зачастую и более старших по званию. Это служило дополнительной причиной для недовольства.

В числе "шакалов Фишера", как их называли сторонники Бересфорда, неизменно числились Перси Скотт, Джон Джеллико, Реджинальд Бэкон, Генри Оливер, Чарльз Мэдден, Герберт Ричмонд и Генри Джексон. Это были самые выдающиеся пловцы в "пруду Фишера". К 1914 г. все они, кроме Скотта и Бэкона, уже занимали важнейшие посты в системе военно-морского командования. Сразу после начала войны Джеллико стал главнокомандующим военно-морскими силами в водах метрополии. Ричмонд, командовавший "Дредноутом" после Бэкона, дослужился до вице-адмирала, стал выдающимся военно-морским теоретиком и историком. Многие его труды по истории британского флота считаются классическими. Генри Оливер — одаренный стратег — возглавлял отдел военно-морской разведки, затем— генеральный морской штаб. Успешно продвигался по службе Чарльз Мэдден, ставший в конце 20-х гг. первым морским лордом.

Что касается тех, кто пытался противодействовать реформам Фишера или критиковать их, с ними первый морской лорд обошелся сурово. Существо политики Фишера по отношению к "военной оппозиции", пожалуй, лучше всех передал Уинстон Черчилль в своем "Мировом кризисе: "Осуществляя далеко идущие преобразования, он создал себе яростную оппозицию на флоте, а его методы, которыми он так гордился, только вызвали горькое озлобление, на которое он отвечал тем же. Он дал понять, более того, прямо провозгласил, что офицеры, в каком бы высоком звании они ни были, если станут противодействовать его политике, распрощаются со своей карьерой. Что касается предателей, т. е. тех, кто явно или тайно выступал против его взглядов, "их жены станут вдовами, их дети — безотцовщиной, их дома — могильными курганами". Он не уставал повторять эти слова снова и снова. "Нещадно, неумолимо, неотвратимо" — фразы, которые все время были у него на устах, и многие адмиралы и капитаны 1-го ранга, "оплакивавшие свои карьеры на берегу", служили живыми напоминаниями о том, что его слова не расходились с делом. Он не колебался облечь свою политику в такие формы, как будто нарочно хотел спровоцировать своих врагов и критиков"[338].

Перед лицом многочисленных фактов трудно согласиться с профессором Мардером, утверждавшим, что Фишер "больше лаял, чем кусал"[339]. Впрочем, американский исследователь вынужден признать присутствие в политике Фишера чисто личностного аспекта — сильных симпатий или антипатий, известной предвзятости, лишивших постов и званий многих офицеров, готовых скорее поддержать, нежели противостоять его реформам. Некоторые из них, субъективно честные люди, понимавшие нужность и своевременность этих преобразований, были доведены до того, что стали на путь открытого неповиновения, граничащего с бунтом.

Так было с адмиралом Джерардом Ноэлем, прекрасным офицером, хотя жестким и суровым человеком, имевшим высокую репутацию моряка старой закалки. Будучи командующим эскадрой в водах Китая, 6 июня 1905 г. он получил телеграмму Адмиралтейства с приказом немедленно направить все 5 эскадренных броненосцев, находящихся в его распоряжении, в порты метрополии. Как было объяснено, там они могут срочно потребоваться на случай "затруднений" с подписанием мирного договора между Японией и Россией. Ноэль храбро телеграфировал прямо морскому министру, что он ставит под сомнение мудрость такого распоряжения, в условиях, когда США имеют у берегов Китая 3 первоклассных эскадренных броненосца. Быстрый и короткий ответ из Адмиралтейства потребовал от Ноэля выполнения приказа. Однако командующий уже "закусил удила". Отозвание всех крупных кораблей в Англию практически лишало его статуса командующего флотом. Ноэль попытался оставить хотя бы один эскадренный броненосец, но ему не позволили и этого. Адмирал "едва удержался, чтобы не подать в отставку"[340].

Несмотря на явное нарушение субординации Ноэлем и открытую враждебность Фишеру, впоследствии он стал командующим Отечественным флотом, а в декабре 1908 г. получил звание адмирала флота. Но "безнаказанность" Ноэля была скорее исключением, чем правилом. Обычно Фишер "действовал в соответствии со своими свирепыми заявлениями"[341]. [?]

История с Барри Домвилом выглядит совсем неприглядной. Много лет спустя, Домвил, будучи уже адмиралом, изложил ее в письме к Артуру Мардеру от 10 октября 1950 г. В 1906 г. лейтенант Домвил написал статью об идеальном линейном корабле, которой критиковал проект "Дредноута" за отсутствие артиллерии среднего калибра. Фишеру это очень не понравилось, а тот факт, что Домвилу пришлось служить на "Дредноуте" артиллерийским офицером, только усилили раздражение первого морского лорда. В 1909 г., когда подошел срок для присвоения Домвилу очередного воинского звания, выяснилось, что его имя в списки не внесено. Когда он прибыл в Адмиралтейство, чтобы разобраться с недоразумением, Фишер организовал медицинскую комиссию, давшую заключение, что капитан-лейтенант Домвил глухой и к дальнейшей службе непригоден. Офицера спасло только заступничество Маккенны. Несколько дней спустя, морской министр подписал документ о присвоении Домвилу очередного звания, скрыв это от Фишера. Луи Баттенберг писал адмиралу Джорджу Кинг-Холлу о Фишере 24 февраля 1909 г.: "Он действительно великий человек и почти все его проекты оказались полезными для флота. Но он же начал практику разделения флота на группировки… Всякий, кто каким-либо образом противостоял Дж. Ф., пошел вниз"[343].

Признанным лидером "синдиката недовольных" стал, конечно же, адмирал Бересфорд. Наряду с Фишером он был одним из самых известных военных моряков Англии начала века. Как личность, Бересфорд был, пожалуй, чересчур прямолинеен, импульсивен и подвержен влиянию со стороны некоторых морских офицеров из его окружения. Слабой стороной характера адмирала была любовь к показному блеску, стремление быть все время в центре внимания. Несмотря на аристократическое происхождение и титул лорда, Бересфорд не очень обременял себя какими-то моральными заповедями, и многие его поступки не давали повода квалифицировать его как джентльмена. Тем не менее, на флоте Бересфорд пользовался известным авторитетом и был популярен. Многие матросы и офицеры, служившие под его началом, отзывались о "Чарли Би" с симпатией и уважением. Громкую славу Бересфорду сделали участие в ряде сражений, в том числе в штурме Александрии, о чем уже упоминалось, а главное, активная самореклама.

К сожалению, уровень интеллекта и профессиональной подготовки этого адмирала-аристократа не мог соперничать с обаянием его личности. Как известно, Бересфорду удавалось совмещать военную службу с активной политической деятельностью. Он неоднократно избирался депутатом парламента. Нельзя сказать, что адмиралу сопутствовал большой успех на политическом поприще. Его публичные выступления были эмоциональными и, на первый взгляд, Бересфорд производил впечатление опытного оратора. Однако адмирал был слабоват по части аргументирования выдвигаемых им положений. Частенько он выступал просто не по существу.

Уннстон Черчилль весьма едко высказался по поводу парламентской карьеры Бересфорда. Когда Бересфорд выступал в палате общий, Черчилль, по его словам, не мог отделаться от впечатления, что адмирал, идя к трибуне, не знал, о чем будет говорить; когда был на трибуне, не соображал, что говорит; когда садился на место, не отдавал себе отчета о том, что он сказал. Джеймс Гарвин однажды назвал Бересфорда "самым большим из всех существующих воздушных шаров". Нелестную характеристику дал адмиралу и германский морской атташе капитан 1-го ранга Керпер: "Как ирландец, он обладал богатым воображением, пылким темпераментом, природным юмором и острословием. Он говорил много и часто неправду"[344].

Как флотоводец и командир, Бересфорд был неутомим. Он имел, редкий дар управлять людьми и, при необходимости, выжимал из них все, что можно. Бересфорд мог неплохо осуществлять судовождение и маневры большими соединениями кораблей, но как стратег, он котировался невысоко. Тем не менее, сторонники адмирала искренне верили, что из него получился бы лучший первый морской лорд, чем из Фишера.

Бэкон полагал, что окончательный разрыв между Фишером и Бересфордом произошел после того, как 4 декабря 1905 г. Фишеру было присвоено звание адмирала флота и тем самым его пребывание в Адмиралтействе продлилось на пять лет. Это окончательно разрушило все надежды Бересфорда на высший пост в военно-морской иерархии[345]. Однако Бересфорд активно овал реформы первого морского лорда и ранее. В сентябре 1905 г. Фишер жаловался: "…этот вульгарный, хвастливый осел Бересфорд написал самую большую гадость, какую я только читал в своей жизни. Суть в том, что лорды Адмиралтейства — круглые идиоты, а Бересфорд — единственный человек, который что-то знает"[346].

Разногласия достигли апогея, когда в июле 1906 г. Бересфорду было предложено принять командование Флотом Ла-Манша, сменив на этом посту Артура Уилсона. Он согласился на условиях, что ему, также как и Уилсону, будут подчиняться все соединения в водах метрополии и он полностью сосредоточит в своих руках "подготовку флота к войне и немедленным действиям"[347]. Но к тому времени, когда лорд Чарльз в апреле 1907 г. поднял флаг командующего, реальное положение дел уже не соответствовало его запросам.

Командование Флотом Ла-Манша Бересфорд начал осуществлять в лучших традициях времен "чистки и надраивания". Один из офицеров эскадры — Лайонел Даусон — впоследствии вспоминал: "Никогда в своей жизни я не видел более "флагманского" флагманского корабля… Все вертелось вокруг персоны адмирала, а церемония была возведена в абсолют… Главное воспоминание, которое моя память сохранила о тех днях, это бесконечные свистки, окрики, построения и постановки на вид"[348].

Флагманский корабль Бересфорда и подчиненный ему штаб Флота Ла-Манша скорее напоминали двор феодального сеньора, окруженного верными вассалами, нежели командный состав крупного военно-морского соединения начала XX века. Еще раз предоставим слово Л. Даусону: "Он (Бересфорд. — Д. Л.) блистал "великолепными манерами"! К команде корабля он обращался с такой торжественностью, как будто произносил речь в палате общин или на большом политическом митинге. Хорошо поставленным голосом он с расстановкой произносил: "Команда моего флагманского корабля… Ваш корабль, капитан Пелли…" По мере того, как он продолжал, интересно было наблюдать за восхищенными лицами матросов, которые с равным успехом воспринимали бы и лекцию о биноме Ньютона в его исполнении!"[349].

Не лишним будет сказать и о тех людях, которые окружали Бересфорда. Вторым флагманом на Флоте Ла-Манша стал вице-адмирал Реджинальд Кастенс. Он считался способным военно-морским теоретиком. Эрудированный, владевший несколькими европейскими языками, Кастенс был прекрасно осведомлен о положении дел на иностранных флотах, отлично знал зарубежную литературу по военно-морской стратегии и тактике. Его способности были замечены и Кастенс быстро продвигался по службе. Ему довелось быть военно-морским атташе сначала в Париже, а затем в Вашингтоне — оба поста первостепенного значения. Долгое время Кастенс возглавлял отдел военно-морской разведки. Отношения с Фишером у него не сложились с самого начала. Возможно, здесь присутствовало не только несогласие с политикой Фишера с чисто профессиональной точки зрения, но и личностный конфликт. Во всяком случае, Фишер думал так: "Кастенс смертельно ненавидит меня потому, что я поставил его на место, когда был вторым морским лордом и опрокинул все его планы"[350]. Кастенс тоже не остался в долгу. Серия анонимных статей в "Блэквудс Магазин" под общим названием "Ретроградное Адмиралтейство" и "ругательная" брошюра "Морская политика" принадлежали его перу.

"Нейвал энд Милитари Рекорд" нисколько не покривила душой, сообщив, что "объявление о назначении вице-адмирала сэра Реджинальда Кастенса вторым флагманом на Флот Ла-Манша вызвало большое удивление"[351]. В военно-морских кругах прекрасно знали, что Кастенс не жаловал Бересфорда, а последний вообще не переносил Кастенса. Фишер также был обо всем этом осведомлен и, по его собственному выражению, с "подлым коварством" непосредственно назначил Кастенса в подчинение Бересфорду. Однако первый морской лорд не мог предвидеть, что Кастенсу удасться легко обвести вокруг пальца своего нового шефа и заронить в его широкую, но не очень глубокую душу семена подозрения относительно реальных или вымышленных интриг, плетущихся против него в Адмиралтействе. В дальнейшем второй флагман никогда не упускал случая подтолкнуть первого к ссоре с Адмиралтейством, хотя Бересфорд и сам рвался в бой, не нуждаясь в подталкивании.

Другой важной фигурой в окружении Бересфорда стал будущий победитель при Фолклендах Доветон Фредерик Стэрди. "В военно-морских кругах естественно будет много спекуляций по поводу назначения лордом Чарльзом Бересфордом своим начальником штаба капитана 1-го ранга Фредерика Стэрди, который торопливо принял это предложение в стремлении побыстрее набрать требуемый стаж морской службы для получения адмиральского звания. В настоящее время имя капитана Стэрди стоит 22-м в служебном списке, но в наши дни быстрых продвижений не будет ошибкой предположить, что в скором времени этот офицер получит очередное звание"[352]. Стэрди был начальником штаба Бересфорда на Средиземноморском флоте и в том же качестве перекочевал вместе со своим шефом на Флот Ла-Манша. Бересфорд принимал самое горячее участие в продвижении по службе своего любимца.

С апреля 1907 г. Бересфорд, в качестве командующего флотом Ла-Манша, начал политику открытого неподчинения приказам Адмиралтейства — случай беспрецедентный в истории британского флота. Он делал публичные заявления в самой грубой и бестактной форме о своем несогласии с политикой экономии и сокращения сил флота, со строительством дредноутов, передислокацией эскадр и т. д. Его мнение о Фишере ("наш опасный лунатик") было доведено до всех офицеров флота. Особенно недоволен был, Бересфорд сокращением военно-морских сил, находившихся в его подчинении. Действительно, Фишер, создавая так называемый Отечественный флот, стремился, чтобы он не попал под командование Бересфорда. Бересфорд также был раздражен, что в Адмиралтействе отсутствовал детально разработанный стратегический план действий флота на случай возникновения войны. Первый морской лорд снабдил командующего лишь самыми общими рекомендациями на сей счёт.

Бересфорд решил воспользоваться этими обстоятельствами и надежде подорвать позиции Фишера в Адмиралтействе и при дворе. Адмирал направил лорду Кноллису письмо следующего содержания: "Я в высшей степени обеспокоен и встревожен полным отсутствием организации и подготовки флота к войне. Это опасно для государства, и если Германия предпримет неожиданное нападение на нас, она причинит огромные разрушения и, возможно, добьется победы. Мой предшественник имел 67 кораблей, хотя я не могу обнаружить плана, согласно которому они должны были действовать; я имею только 21, в настоящий момент—13. Отечественный флот — это самый большой блеф, какой когда-либо преподносили общественности… Это не подготовка к войне, а хаос и ад кромешный. Я готов сделать все от меня зависящее, чтобы помочь властям навести порядок"[353].

Летом 1906 г. Адмиралтейство под давлением правительства вынуждено было предпринять дальнейшие шаги в целях сокращения расходов на флот. В резерв перевели еще 7 эскадренных броненосцев с комплектом экипажей 3/5 от полного. В результате в составе Флота Ла-Манша осталось 14 эскадренных броненосцев вместо 17. Именно при таких обстоятельствах Фишер решил сформировать Отечественный флот. Ядро нового флота составили 7 эскадренных броненосцев и 4 броненосных крейсера, укомплектованных неполными экипажами. Таким образом, получился "отлично сбалансированный резервный флот в водах метрополии, базирующийся на Чатам и Дувр. Это будет дополнительная защита от атаки германского флота на случай, если Флот Ла-Манша первой линии будет находиться в дальнем крейсерстве"[354].

Картина, нарисованная Бересфордом, страдала большими преувеличениями. Корабли Отечественного флота в любую минуту могли быть укомплектованы полными экипажами и введены в состав соединений первой линии. Тогда в водах метрополии сразу оказался бы 21 современный эскадренный броненосец. Количество кораблей британского флота, уровень боевой подготовки экипажей и способность быстрой мобилизации при подавляющем превосходстве над германскими военно-морскими силами делали возможность нападения немцев в 1907 г. маловероятной. Фишер был очень задет критикой со стороны Бересфорда и Стэрди. Первый морской лорд направил морскому министру Туидмауту меморандум, в котором давал объяснение сложившейся на флоте ситуации и требовал принять меры против Бересфорда и его сторонников.

Ответ морского министра Фишер получил 8 июля 1907 г. Лорд Туидмаугг с готовностью соглашался, что поведение Бересфорда достойно всяческого осуждения, но, по мнению морского министра, в этом деле была и другая сторона: "Я знаю, что он претенциозен, хвастлив и склонен к самовосхвалениям в своих речах, да и все осведомлены об этих его дурных качествах и никто лучше, чем вы, когда рекомендовали назначение его и сэра Реджинальда Кастенса… Но у лорда Чарльза есть и много хороших качеств. Он активен, полон задора и служебного рвения, он может выявлять и мобилизовывать способности, таланты и преданность, как офицеров, так и матросов, и люди, служащие под его началом, замечательны". В заключение морской министр добавил: "Я буду последним человеком в мире, который хоть на йоту поступится полномочиями Совета Адмиралтейства, но мне кажется, что мы иногда считаем свои взгляды безошибочными и не готовы прислушаться к мнениям тех, кто не согласен с нами, но дает нам также ценные идеи и информацию"[355].

Такая позиция морского министра самым негативным образом сказалась на дисциплине на флоте. Однако Туидмаут явно не желал предпринимать решительных шагов, чтобы поставить на место Бересфорда, и последний очень скоро это понял. Между тем морской министр мог бы довольно легко снизить остроту антагонизма между Фишером и Бересфордом. Достаточно было расширить полномочия Бересфорда, как командующего Флотом Ла-Манша, или, напротив, передать весь стратегический контроль Адмиралтейству. Но Туидмаут не сделал ни того, ни другого.

Вместо того, чтобы принять радикальные меры, морской министр решил устроить встречу Фишера с Бересфордом, чтобы попробовать их примирить. "Конференция" с участием Туидмаута, первого морского лорда и командующего флотом состоялась 5 июня в Адмиралтействе, но окончилась безрезультатно. Конфликты продолжались. В ноябре 1907 г. Бересфорд забросал Адмиралтейство жалобами, предвидя перевод трех своих главных сторонников — Кастенса, Стэрди и Монтгомери — на другие соединения. Командующему мягко отвечали, что насчет перевода Кастенса он ошибается, а Стэрди и Монтгомери сами с готовностью приняли предложенные им новые должности с учетом пожеланий самого Бересфорда.

Тогда же, в ноябре 1907 г., произошел еще один "военно-морской скандал", прогремевший на всю страну и ставший знаменитым под названием "дело Бересфорда — Скотта". Контр-адмирал Перси Скотт, самый авторитетный эксперт по морской артиллерии на британском флоте, в октябре 1907 г. был назначен командующим 1-й эскадрой крейсеров в составе Флота Ла-Манша[356]. Адмирал Скотт был добросовестным служакой, помешанным на артиллерийском деле и известным как сторонник реформ Фишера. В начале ноября Флот Ла-Манша приступил к проведению артиллерийских стрельб. Однако 4 ноября Бересфорд прекратил маневры и отдал приказ по флоту о чистке и покраске кораблей для подготовки к грандиозному смотру на рейде Спитхеда. 11 ноября предстоял визит Вильгельма II, который изъявил желание осмотреть корабли.

Крейсерская эскадра отрабатывала стрельбы по особой программе, разработанной Скоттом, и приказ Бересфорда привел его в крайнее раздражение. Когда с крейсера "Роксборо" запросили, следует ли им продолжать учения, Скотт велел просигналить: "Кажется покраска у нас важнее, чем артподготовка, поэтому вам лучше заняться приведением себя в порядок, чтобы выглядеть прилично к 8-му сего месяца"[357].

Сигнал был принят на виду у всей эскадры. Когда Бересфорду доложили об этом, он приказал младшему флагману немедленно прибыть на его корабль. В присутствии офицеров штаба флота командующий заявил Скотту, что его сигнал "огорчительно вульгарен, оскорбителен по своему тону, нарушает субординацию по характеру и лишен приличия". Скотт, "бледный как стенка", выслушал тираду Бересфорда молча. Высказавшись, Бересфорд велел младшему флагману отправляться обратно. Командующий также приказал вычеркнуть запись сигнала из судовых журналов "Роксборо" и "Гуд Хоупа".

Бересфорду не следовало раздувать скандал с Перси Скоттом, тем более что германский император отказался от посещения кораблей флота из-за плохой погоды. Однако лорд Чарльз решил этого дела так просто не оставлять и направил в Адмиралтейство рапорт, в котором, в частности, писал: "Я полагаю, что после такого публичного оскорбления моего авторитета перед всем флотом под моим командованием, контр-адмирал сэр Перси Скотт должен быть отстранен от командования 1-й эскадрой крейсеров"[358]. В Адмиралтействе, несмотря на все требования Бересфорда, ограничились лишь небольшим посланием в адрес Перси Скотта, в котором довольно мягко его "пожурили". Бересфорду было сообщено, что младший флагман получил письменное взыскание. На этом все закончилось. Администрация Фишера совершенно определенно стала на сторону контр-адмирала Скотта.

Инцидент с покраской быстро стал достоянием гласности. Любопытно, что такие газеты, как "Дэйли Мэйл", "Нейвал энд Милитари Рекорд" и "Манчестер Гардиан", обычно стоявшие на противоположных точках зрения, на этот раз были единодушны. Все три печатных органа выразили удивление ситуацией, когда адмирал Бересфорд, прославившийся несоблюдением субординации по отношению к Адмиралтейству, теперь поднимает шум по поводу нарушения дисциплины его подчиненным. Некоторые газеты пошли еще дальше, утверждая, что обвинения Бересфорда не имеют под собой основания. Так, например, еженедельник "Джон Булль" поместил статью, в которой говорилось, что Бересфорд" с самого начала намеревался просто унизить Скотта". Этот инцидент, по мнению автора статьи, доказал, что лорд Чарльз "неспособен заменить Фишера"[359]. Каждый офицер Флота Ла-Манша получил номер "Джона Булля" с указанной статьей в запечатанном конверте.

Рассвирепевший Бересфорд потребовал, чтобы Адмиралтейство преследовало "Джона Булля" в судебном порядке и добилось примерного наказания авторов "бунтовской статьи". Адмирал также желал, чтобы военно-морское ведомство опубликовало свою версию "инцидента с покраской", которая выставила бы его в более благоприятном свете. Адмиралтейство ограничилось тем, что разослало всем офицерам флота свое письмо с выговором Перси Скотту[360].

Инцидент был исчерпан, но он только расширил пропасть между Фишером и Бересфордом. За всем этим скандалом лорд Чарльз усмотрел руку первого морского лорда. Бересфорд не уставал повторять, что неуязвимость контр-адмирала Скотта явилась следствием покровительства "джентльмена с Цейлона".

После скандала с Перси Скоттом на флоте началась настоящая вендетта между сторонниками Фишера и сторонниками Бересфорда. Традиции нельсоновской "ватаги братьев" и единения представителей нелегкой морской службы были прочно забыты. Произносились пылкие обвинительные речи. Представители обеих лагерей усердно скрипели перьями, кропая анонимные "подметные" письма и пасквильные статьи в газеты. Древние отставные адмиралы багровели от злости, когда в их присутствии упоминали ненавистное имя первого морского лорда. Британский флот начала XX века сотрясали чернильные залпы.

К середине 1908 г. падение дисциплины на флоте зашло слишком далеко. В глазах общественного мнения ситуация стаяла не только скандальной, но и опасной для морских рубежей Британии, ослабляющей боевую подготовку военно-морских сил. Если бы не поддержка Эдуарда VII и некоторых высокопоставленных политиков Фишеру, без сомнения, пришлось бы уйти в отставку.

Весной 1908 г. Эдуард VII сделал попытку примирить двух противников, воздействовав на них своим авторитетом. Оба адмирала были приглашены на официальный банкет, назначенный на 11 мая. Но, как известно, "благими намерениями вымощена дорога в ад". Три дня спустя "Реджинальд Эшер писал В. М. Бретту: "Сегодня видел Джеки (Фишера — Д. Л.). Он был публично оскорблен Бересфордом у Леви. В присутствии короля, министров и морских офицеров — кавалеров Ордена Бани Джеки подал руку для дружеского пожатия, а Ч. Б. повернулся к нему спиной. Скандал на весь флот"[361].

Летом 1908 г. последовал новый инцидент. Флот Ла-Манша был задействован на больших учениях. 1 июля 3-й дивизион тяжелых кораблей под командованием Перси Скотта двигался двумя параллельными колоннами при совершенно ясной погоде. Неожиданно был принят сигнал с флагманского корабля Бересфорда: обеим колоннам повернуть навстречу друг другу. В случае его выполнения два головных корабля — "Арджил" и "Гуд Хоуп", — описав "циркуляцию, неминуемо столкнулись бы. Быстро оценив ситуацию, Скотт не выполнил приказ, и его эскадра продолжала двигаться в прежнем ордере[362].

Бересфорд потребовал немедленно отдать своего младшего флагмана под трибунал. В Адмиралтействе прекрасно понимали, что суд над Скоттом, каким бы ни был его исход, потребует серьезного предварительного расследования и создания правительственной комиссии для его осуществления. Скандал разросся, было, до грандиозных размеров, в ходе его могли всплыть и другие вещи, огласки которых в военно-морском ведомстве не желали. Следует также учесть, что морские лорды, сидевшие в Адмиралтействе, были отнюдь не дилетанты, и абсурдность приказа Бересфорда в данной ситуации была для них совершенно очевидна. Скотт вновь остался безнаказанным.

6 июля "Таймс" опубликовала письмо гражданского лорда Адмиралтейства Артура Ли, в котором, в частности, говорилось: "…больше нет возможности скрывать, что командующий Флотом Ла-Манша (который в случае войны автоматически станет командующим всеми военно-морскими силами) не разговаривает с адмиралом, командующим крейсерской эскадрой в составе его соединения, с одной стороны, и с первым морским лордом, с другой…"[363].

В прессе все чаще стали раздаваться призывы уволить в отставку либо Фишера, либо Бересфорда, либо их обоих. Летом 1908 г. оставалось уже немного таких, кто верил, что дело может быть решено разумным компромиссом. Они еще продолжали возлагать надежды на Эдуарда VII. Виконт Эшер писал лорду Кноллису: "Никто кроме короля не сможет положить конец этому глупому раздору. Я всегда верил, что король, пригласив Фишера и Бересфорда, заставив их пожать руки в его присутствии и взяв с них клятву, положить конец ссоре, личной и служебной, заслужил бы аплодисменты всей нации"[364]. В августе 1908 г. королевская чета, к большому недовольству Фишера, посетила корабли Флота Ла-Манша[365]. Эдуард имел длительную беседу с Бересфордом в надежде убедить его пойти на компромисс, но безуспешно.

Незадолго до описанных происшествий, В апреле 1908 г. Туидмаута на посту морского министра сменил Маккенна. Поначалу Фишер воспринял отставку Туидмаута как угрозу своей позиции, но Эдуард VII, утверждая кандидатуру Маккенны, поставил непременным условием сохранение за Фишером кресла первого морского лорда[366]. С первых же дней Фишер постарался привить Маккенне свои идеи морской политики, что поначалу оказалось довольно трудным делом. Не меньшее значение придавал Фишер отношению Маккенны к Бересфорду. Сохранение прежнего порядка вещей на флоте было для него невозможным. Фишер неоднократно обвинял кабинет в отсутствии решимости предпринять шаги к обузданию Бересфорда. Маккенна сразу же сделал Бересфорду предупреждение, что его скверные отношения с первым морским лордом подрывают авторитет Адмиралтейства на флоте и не способствуют укреплению боеспособности военно-морских сил.

К концу мая 1908 г. Маккенна окончательно решил для себя, что Бересфорд должен быть освобожден от командования. Был найден и прецедент для обоснования его отставки. Когда в 1795 г. адмирал Худ, в качестве командующего флотом, начал конфликтовать с Адмиралтейством, он был смещен. В июле 1908 г. Маккенна представил на рассмотрение кабинета министров план реорганизации военно-морских сил в европейских водах. Проект морского министра предусматривал к началу 1909 г. включение Флота Ла-Манша в состав Отечественного флота. Это означало смещение Бересфорда до окончания срока нахождения его на посту командующего. После некоторых проволочек в декабре 1908 г. вопрос был решен положительно.

В марте 1909 г., когда реорганизация флота была закончена, адмирал Бересфорд спустил флаг командующего и был списан на берег. Еще раньше, в мае 1908 г., Реджинальд Кастенс, досрочно произведенный в чин полного адмирала, также был неожиданно для многих отправлен в отставку[367]. Профишеровское "Ревью оф Ревьюз" злорадствовало: "С чувством огромного облегчения мы узнали о предстоящей отставке лорда Чарльза Бересфорда с поста командующего Флотом Метрополии… Когда два человека едут на одной лошади, гласит старая пословица, один из них должен сидеть позади. Лорд Чарльз никак не мог осознать, что он и есть этот последний. Отсюда возникновение состояния раздора, скандала и, в конечном счете, опасности для службы. К счастью, теперь все позади. Лорд Чарльз Бересфорд, после спуска своего флага, возможно найдет более подходящее поле для применения своих талантов в палате общин, где всегда с готовностью внимали его квартердековскому красноречию"[368]. На флоте отставку Бересфорда восприняли спокойно, но эта безмятежность оказалась обманчивой. Эдуард VII, ругавший кабинет министров "сборищем трусов", за нерешительность в отношении Бересфорда, теперь пришел к выводу, что Адмиралтейство слишком поторопилось. Бересфорду оставался год до истечения положенного трехлетнего срока. По мнению короля, лучше было выждать и дать ему возможность "удалиться красиво". Принц Уэльсский выразил беспокойство, что скандальный адмирал, вернувшись в парламент, поведет борьбу за создание правительственной комиссии по расследованию положения дел на флоте и "еще бог знает чего"[369]. Дальнейшие события доказали правильность предположений наследника престола.

"Копенгаген — комплекс"

Теперь настало время обратиться к такой важной проблеме, как военно-морское соперничество между Англией и Германией в начале XX века и попытаться дать оценку той роли, которую сыграл Фишер в разжигании англо-германского антагонизма. Ведь в основе реформ адмирала Фишера лежали причины внешнеполитического характера, а претворение их в жизнь, в свою очередь, имело большой резонанс в европейской и мировой политике.

Развитие монополистического капитализма в Германии привело к решительному отходу германского правительства от позиции Бисмарка по колониальному вопросу, который в последние годы говорил, что дружба с Англией для него дороже всей Африки, В "либеральную эру" Вильгельма к государственному рулю Германии приходят новые люди. "Император Вильгельм II, еще будучи кронпринцем, чертил схемы кораблей и, не имея прямого отношения к Адмиралтейству, завел себе специального судостроителя, который помогал ему в любимом занятии"[370].

Примерно с 1894 г. колониальные захваты стали одной из главных целей внешней политики Германии[371]. Вступив на пост имперского канцлера, Б.Бюлов продолжил эту политику. В пользу заморской колониальной экспансии и строительства сильного флота заработала мощная пропагандистская машина кайзеровского рейха. Видный немецкий историк Ганс Дельбрюк писал в 1899 г.: "Мы хотим быть мировой державой и проводить колониальную политику с большим размахом. Это предрешено. Пути для отступления нет. Все будущее нашего народа, как великой нации, зависит от этого. Мы можем проводить такую политику с Англией или без Англии. С Англией это будет означать мир, без Англии — войну"[372]. Число членов военно-морской лиги Германии к 1901 г. достигло 600 000 человек. Любопытно сравнить, что число лиц состоявших в военно-морской лиге Великобритании, в том же году составило только 15 000 человек[373].

Новое направление внешней политики было чревато для Германии, расположенной в центре Европы между другими великими державами и имевшей "наследственного врага" в лице Франции, многими опасностями. Колониальные приобретения Германии имели в то время скромные размеры, но даже если бы немцам удалось добиться их существенного расширения, владение ими, в конечном счете, зависело от доброй или злой воли британского соперника, который пользовался господством на морях. Но дело было, не только в колониях. Английский флот в любой момент мог блокировать германское побережье, отрезав пути для немецкой внешней торговли, что парализовало бы германскую промышленность, нуждавшуюся в импортном сырье и рынках сбыта. Таким образом, новый курс неотвратимо толкал Германию, к конфликту с крупнейшей морской державой.

3 мая 1897 г. кайзер приказал главнокомандующему военно-морскими силами адмиралу Вильгельму фон Кнорру разработать оперативный план на случай военного конфликта, с Англией. Непосредственное выполнение задания было возложено на офицера морского штаба капитана 1-го ранга Людвига Шредера. Шредер нашел задачу чрезвычайно сложной в силу уже одного только географического положения Англии, огромности британского военного флота и явной недостаточности морских сил Германии. Решение было предложено следующее: Германии следует неожиданным ударом без объявления войны захватить Антверпен и устье Шельды, а затем попытаться с бельгийского берега осуществить вторжение на территорию непосредственно Англии. Успех этого предприятия показался проблематичным даже автору смелого плана. Поэтому Шредер поспешил предупредить: "Мы должны принять во внимание, прежде всего, что война между Англией и Германией поставит под угрозу все наше национальное богатство, благосостояние немецкого народа, да и возможно, на карту будет поставлено наше существование как независимого государства. Перед лицом таких обстоятельств, строгое соблюдение норм международного права становится вопросом чистой этики, когда логика принуждает отказаться от них. Если на карту поставлено существование нации, нарушение нейтралитета Бельгии и Нидерландов не должно смущать нас… История войн во все прошлые эпохи дает нам такие примеры. И они будут повторяться до тех пор, пока будут вестись войны. Английское правительство никогда не колебалось нарушать права нейтральных государств, когда затрагивались британские интересы"[374].

План вторжения через Бельгию был тщательно изучен военными специалистами и доработан в деталях. Однако у плана Шредера оказались как сторонники, так и противники, в том числе и в военно-морских кругах. Среди инициаторов другого подхода к проблеме противоборства с Англией был Альфред фон Тирпиц. К концу 80-х гг. Тирпиц был уже хорошо известен не только в правительственных кругах и на флоте, но и среди крупных промышленников — сторонников заморской экспансии. Будущий руководитель морской политики Германии, так же как и его британский коллега, Фишер, излишней скромностью не страдал: "Когда в январе 1892 г. я был назначен начальником штаба верховного командования, получив личное поручение кайзера разработать тактику Флота Открытого моря, из всех офицеров флота я имел самую основательную тактико-стратегическую подготовку…"[375].

В 1897 г., когда начал разрабатываться план захвата бельгийского побережья, Тирпиц уже стал морским министром. Год спустя, в октябре 1898 г., рейхсканцлер Гогенлоэ вызвал к себе Тирпица, чтобы узнать его мнение о плане Шредера. Согласно записи в дневнике Гогенлоэ от 24 октября 1897 г., Тирпиц заявил, что "идея вторжения в Англию безумна. Даже если бы нам удалось высадить два армейских корпуса, нам бы это ничего не дало, поскольку два армейских корпуса недостаточно сильны, чтобы удержать плацдарм в Англии без подкреплений. Тирпиц заключил, что с войной против Англии придется подождать до тех пор, пока наш флот не станет таким же сильным, как и английский"[376].

Скорее всего, канцлер не совсем правильно понял Тирпица, поскольку последний никогда не имел в виду создание флота "такого большого, как английский". Он выступал за превосходство по качеству и эффективности. Новый статс-секретарь по делам флота всегда должен был считаться с необходимостью для Германии содержать огромную сухопутную армию. Он прекрасно понимал, что его страна не сможет ассигновать такие же средства, как и Великобритания, имеющая лишь небольшую профессиональную армию и являвшаяся самой мощной в мире державой в финансовом отношении.

Именно, исходя из этих обстоятельств, Тирпиц разрабатывал свою знаменитую "теорию риска". "Мы не могли приобрести дружбу и покровительство Англии иначе, как превратившись вновь в бедную земледельческую страну. Но средство для существенного улучшения отношений имелось — это было создание германского флота, который сделал бы мысль о нападении на германскую торговлю более рискованной, чем в те времена, когда Бисмарк сказал свою знаменитую фразу"[377].

Главный упор был сделан на тактическое и, в особенности, техническое превосходство немецких кораблей над английскими. Создавая такие корабли, Тирпиц стремился испробовать все новинки судостроительной и боевой техники. Благодаря его настойчивости, немецкие корабли продемонстрировали поразительную живучесть и непотопляемость, достигнутые путем применения особых противоминных переборок, повышения качества бронирования и т. д. 280 мм орудия германских броненосцев оказались мощнее, и их бронебойность была лучшей, чем у английских 305 мм пушек. Цейсовская оптика дальномеров на немецких кораблях также превосходила по своим качествам аналогичные английские приборы. Немцы также отлично натренировали своих артиллеристов. Тирпиц был совершенно прав, когда говорил, что немцы по качеству кораблей и тактическим достижениям стояли в мировой войне выше англичан.

Немецкий адмирал полагал, что если Германии удастся создать мощное сбалансированное соединение линейных кораблей в Северном море, они составят серьезную угрозу морскому господству Англии, особенно если учесть разбросанность соединений британского флота по отделенным морским театрам. Когда в 1897–1898 гг., Тирпиц выступил инициатором принятия Закона о флоте, Великобритания обладала 38 эскадренными броненосцами 1-го класса и 34 броненосными крейсерами, а Германия, соответственно, только 7 и 2. Но и после выполнения новой морской программы 1898 г. будущему германскому флоту, ядро которого должны были составить 19 новейших эскадренных броненосцев, едва ли хватило бы сил, чтобы вырвать трезубец Нептуна из рук "владычицы морей"[378]. Однако замыслы Тирпица носили долговременный характер. Воспользовавшись международной ситуацией и англофобией шовинистических кругов Германии, подогретых событиями англо-бурской войны, статс-секретарь военно-морского ведомства добился в 1900 г., от рейхстага согласия на двойное увеличение числа линейных кораблей по сравнению с законом 1898 г., т. е. до 38 броненосцев[379].

Тирпиц и руководимое им военно-морское ведомство уделяли большое внимание подготовке офицерских кадров флота. Если до 1897 г. в Германии было всего около 250 морских офицеров, то к началу первой мировой войны их число возросло до 2500. Хотя по сравнению с офицерским корпусом германской сухопутной армии, насчитывавшим 30 тыс. человек, морских офицеров было относительно немного, они играли в вильгельмовской Германии особую роль. К 1907 г. более 85 % курсантов военно-морских училищ являлись выходцами с территории, расположенной севернее линии Майнц — Кобург. У прусского дворянства не было традиций морской службы. Большинство немецких дворян по своему воспитанию и мировоззрению не подходили для таких профессий, как, скажем, военно-морской инженер. Подавляющее большинство немецких морских офицеров принадлежали к "третьему сословию". Процент кадетов дворянского происхождения колебался весьма незначительно: в 1895 г. они составляли 14 %, в 1902—13 %, в 1905—14 %. Многие известные адмиралы и флотоводцы кайзеровского рейха — Кнорр, Кестер, Хольман, Мюллер, Тирпиц, Ингеноль, Поль, Шредер, Капелле, Хиппер — получили дворянство только после долгих лет службы[380].

Таким образом, прогресс германской морской мощи на рубеже веков был налицо. Однако каковы бы ни были стратегические достоинства "теории риска" фон Тирпица, у нее было одно весьма существенное слабое место. Морская мощь не создается в один день, она требует длительного периода кропотливого созидания. В связи с этим возникает вопрос: могли ли колоссальные усилия Германии по созданию военно-морского флота, остаться незамеченными. Англией, и могла ли Британия остаться пассивным созерцателем перед лицом растущей угрозы?

Впрочем, Тирпиц прекрасно отдавал себе отчет о грозящей опасности. Гросс-адмирал вполне допускал возможность превентивного удара со стороны британских военно-морских сил с тем, чтобы без объявления войны уничтожить еще недостаточно сильный германский флот. Тирницу, как и многим его современникам, принадлежавшим к поколению европейцев, воспитанных на идеях социал-дарвинизма, мысль о превентивном ударе вовсе не казалась чем-то диким или несовместимым с моральными нормами цивилизованного общества.

В связи с вышеизложенным, любопытно отметить, что нападение японского флота на русскую эскадру в Порт-Артуре без объявления войны не вызвало в Англии ни осуждения, ни особого удивления. "Возмущение, которое, как говорят, охватило Петербург, в связи с нападением Японии, без формального объявления войны, является любопытной иллюстрацией того, как прочно укоренились традиционные представления в умах общественности… — вещала "Дэйли Трэфик". — Фактически объявление войны так же устарело, как, например, посылка средневекового герольда с известием о начале враждебных действий"[381].

Фишер выразил свое мнение по поводу действий адмирала Того в письме к Уильяму Мэю: "Чтение о восьми атаках Того на Порт-Артур заставило меня расхохотаться! С чего! Если бы у него были подводные лодки, достаточно было одной единственной атаки. Весь русский флот был бы пойман, как крысы в мышеловке и полностью уничтожен…Не предпринимать нападение первым! Да если наш адмирал на Средиземном море стоит той соли, которой он пропитался, он отбуксирует свои подлодки со скоростью 18 узлов от Мальты к Тулону, запустит их в Тулон (как хорьков на кроликов) прежде чем война будет объявлена; точно так же, как японцы действовали на глазах у русских офицеров, знавших, что война вот-вот начнется! На войне все дозволено! Бить в живот или еще куда! Лучшим объявлением, войны будет потопление вражеского флота! Это первое, что нужно знать о войне!"[382].

Поначалу германские морские программы 1898 и 1900 гг. не вызвали особой тревоги в британском Адмиралтействе[383]. Однако к 1902 г. благодушие начало быстро улетучиваться. Из официальных лиц одним из первых забил тревогу X. О. Арнольд-Форстер — парламентский и финансовый секретарь Адмиралтейства. Летом 1902 г. Арнольд-Форстер посетил главные базы германского флота Киль и Вильгельмсгафен и то, что он там увидел, произвело на него большое впечатление. По возвращении на родину Арнольд-Форстер представил кабинету министров меморандум, утверждая, что Германия должна рассматриваться как потенциальный противник. Для того, чтобы встретить возможную опасность во всеоружии, он предлагал начать сооружение военно-морской базы на восточном побережье Англии, усилить Отечественный флот и пересмотреть военные планы с поправкой на Германию.

Фишер полностью поддержал опасения своего гражданского коллеги и даже написал письмо Арнольду Уайту с просьбой выступить в прессе о германской угрозе и намекнуть на желательность сближения с Францией[384]. В октябре того же года Селборн и правительственный кабинет, изучив имеющуюся в их распоряжении информацию, пришли к выводу, что германские военно-морские программы, не в пример русским или французским, выполняются быстро и пунктуально, и планируют их, скорее всего, имея в виду Англию. Морской министр не преминул указать, что военно-морской бюджет Великобритании в связи с этими фактами следует увеличить на 3 млн. ф. ст.[385].

В течение последующих двух лет тревога в Англии по поводу растущей германской морской мощи продолжала увеличиваться. Произносились многочисленные речи, писались статьи и памфлеты, предупреждавшие о грядущем "германском вызове". Известный военно-морской обозреватель Арчибальд Хэрд, ставший позднее редактором авторитетного "Брассейз Нейвал Эннъюал", начал с этого времени специализироваться на "германском вопросе", не уставая напоминать своим читателям; "Германия обещает стать самым серьезным нашим соперником на морях"[386]. Некоторые публикации были даже паническими: "В то время как морская мощь в руках Британии не может представлять угрозы, в руках Германии она превратится в страшную угрозу миру, тем более, что история новейшей германской политики это история агрессии, стремление к расширению своих границ и захвату чужих колоний любой ценой"[387].

Но, несмотря на растущее беспокойство общественного мнений, никаких изменений в военные планы Адмиралтейства внесено не было. Первые конкретные планы военных действий против германского флота появились в июле 1904 г. и были разработаны принцем Луи Баттенбергом — немецким аристократом на английской службе, бывшим в то время начальником отдела военно-морской разведки. План предусматривал использование миноносцев и торпедных катеров для блокады устья Эльбы и выходов из германских военных портов. Однако планомерное сосредоточение британской морской мощи в водах метрополии началось только после того, как Фишер стал первым морским лордом, т. е. с октября 1904 г.

Тирпиц предвидел возможные осложнения с Англией в связи со строительством "большого флота". В предстоящем создании германской морокой мощи был неизбежен период, который Тирпиц назвал "опасной зоной". "Опасная зона" будет пройдена только тогда, когда размеры германского флота достигнут такой величины, что сделают войну Англии против Германии рискованной. Статс-секретарь по делам флота полагал, что опасный период Германия пройдет с меньшим риском, если дипломатия кайзеровского рейха будет воздерживаться от внешнеполитических авантюр и опасных провокаций в отношении Великобритании. "Положение в моем собственном ведомстве, — писал впоследствии Тирпиц, — заставляло меня вдвойне осуждать всякие демонстрации на международной арене"[388]. Но надеждам руководителя германской морской политики не суждено было сбыться: вильгельмовская дипломатия никак не могла удержаться от бессмысленных "демонстраций".

Выше уже говорилось о том, какое неблагоприятное впечатление в Англии в целом, и на Фишера в частности, произвело участие германских угольщиков в обеспечении перехода эскадры Рожественского в Тихий океан. 22 октября 1904 г., во время инцидента у Доггер-банки, нервы у всех в германском Адмиралтействе и внешнеполитическом ведомстве были взвинчены не в меньшей степени, чем у русских моряков, паливших из орудий по рыбацким судам. Последовавшие за этим неистовая реакция британского общественного мнения и балансирование в течение 10 дней на грани войны между Англией и Россией добавили страхов в Берлине. К тому времени в Англии были убеждены, что за спиной России стоит Германия и именно этим объясняется агрессивность и самоуверенность русских.

Думается, Фишер был бы очень удивлен, если бы знал, в каком страхе пребывало германское руководство. Доггер-банка неожиданно сделала весьма опасной дипломатическую ситуацию, в которой оказалась Германия. Если бы Англия решила выступить на стороне своего союзника Японии, германским угольщикам, следовавшим с эскадрой Рожественского, тут же пришел бы конец. В ноябре — декабре 1904 г. в Берлин посыпались тревожные сообщения военно-морского атташе в Лондоне. В послании от 17 ноября капитан 1-го ранга Керпер сообщал: "Случайно за день до этого я слышал, что в Адмиралтействе проводят военную игру "Германия против Англии", которая, как полагают, завершится до октября". Кайзер, ознакомившись с посланием, сделал на полях отметку: "К весне мы должны быть готовы ко всему"[389]. Дальнейшее перераспределение сил британского флота явилось для Вильгельма II подтверждением его опасений, и он наметил консультацию с участием министра иностранных дел и начальника генерального морского штаба, на которой планировалось обсудить дипломатические последствия возвращения германских заграничных эскадр в воды метрополии с "целью подготовки к возможной атаке англичан весной"[390].

К рождеству 1904 г. страх перед возможным нападением британского флота на побережье Германии стал центральным вопросом дипломатических отношений между двумя странами. Английский посол в Берлине сэр Фрэнк Лэссэлс был приглашен к рейхсканцлеру на важную беседу. В послании лорду Ленсдауну Лэссэлс докладывал о предмете беседы, который вращался, главным образом, вокруг "убеждения", что Великобритания должна вот-вот напасть на Германию. Опасения немцев были настолько сильны, что кайзер даже вызвал в Берлин Меттерниха — германского посла в Англии — для консультаций по данному вопросу. Меттерних поспешил уверить Вильгельма II. что ни у правительства его величества, ни у английского народа нет ни малейшего намерения нападать на Германию, чем несколько успокоил кайзера[391].

Однако Лэссэлс и Меттерних были чересчур оптимистичны. Именно в эти дни в дипломатическом словаре англо-германских отношений все чаще начинает встречаться термин "Копенгаген", означавший для немцев начала XX века нечто большее, чем просто название датской столицы. Это слово одновременно означало событие прошлого и страх настоящего, страх, что в один прекрасный день, примерно такой же, как тот апрельский день 1801 г., когда эскадра Нельсона появилась на рейде Копенгагена, британский флот появится у Вильгельмсгафена и Киля и без предупреждения атакует прекрасные новенькие корабли императорского флота. Германские линейные корабли, беззащитные и захваченные врасплох на якорных стоянках, превратятся в дымящиеся груды металлолома и вместе с ними весь политический вес Германии в мире, ее претензии и надежды будут сокрушены одним ударом и похоронены навсегда. А уничтожение датского флота Нельсоном без объявления войны и бомбардировка Копенгагена разве не являются неопровержимым подтверждением британского коварства и жестокости, только прикрытых маской цивилизованности? И кто может наверняка знать, в какой момент эта маска будет отброшена снова! Поступательное развитие германского военного флота, как и вся "мировая политика" Германии оказались подвешенными на тонкой нити, которая в любой момент могла быть перерублена неотвратимым безжалостным ударом. "Английская угроза" ощущалась немцам всё явственнее. "Копенгаген-комплекс", возникнув как призрак в 1904 г., прочно занял позиции на заднем плане англо-германских отношений и сохранял их на протяжении 10 лет вплоть до 1914 г. Призрак "Копенгагена", превратившись для немцев в неотъемлемую часть внешнеполитического окружения, в свою очередь, способствовал формированию конкретных шагов германской политики на мировой арене, которые делали нараставший конфликт неотвратимым.

Насколько реальны были опасения немцев относительно возможности превентивной морской войны Англии против Германии? Нас эта проблема будет интересовать лишь постольку, поскольку она связана с деятельностью Фишера. Раддок Маккей считает адмирала причастным к появлению статьи Арнольда Уайта в одном из ноябрьских номеров "Сан", в которой автор призывал "копенгагировать" германский флот и тем самым положить предел росту морской мощи этой державы[392]. Нам представляется, что Фишер, будучи фактически руководителем морской политики Империи, не мог не быть причастным и к выступлению гражданского лорда Адмиралтейства Артура Ли, которое имело место в феврале 1905 г. и наделало много шума. Ли, в частности, заявил: "Если при существующих условиях война все-таки начнется, то британский флот нанесет свой первый удар прежде, чем противная сторона успеет прочитать об объявлении войны в газетах"[393].

Стремление Фишера к превентивной войне против Германии имеет и более основательное подтверждение. Первый морской лорд как минимум дважды, в конце 1904 и в начале 1908 гг., обращался к Эдуарду VII с предложением "копенгагировать" германский военный флот, пока его мощь не достигла критических для Британии размеров. Оба раза его предложение было отвергнуто. В первом случае король воскликнул: "Мой бог, Фишер, вы, должно быть, сошли с ума!" Однако во второй раз этот план не показался Эдуарду таким уж безумным[394]. В мае или июне 1905 г. Фишер, как говорят, прямо заявил морскому министру Каудору: "Сэр, если вы хотите уничтожить германский флот, я готов это сделать сейчас. Если вы прождете еще пять или шесть лет, то такая работа станет гораздо более трудной"[395].

Эти предложения делались Фишером неофициально, но, по-видимому, первый морской лорд не считал нужным скрывать свои взгляды. Во всяком случае, многие официальные лица в Германии, включая самого кайзера, действительно верили в реальность планов превентивной войны, якобы разработанных Фишером. "В то же самое время он (кайзер — Д. Л.) знал, что Англия желает войны — не король и не министры, — но некоторые очень влиятельные люди, как сэр Джон Фишер"[396]. Такие убеждения в официальном Берлине поддерживались английской прессой, в которой время от времени появлялись статьи, изобиловавшие намеками и полунамеками на воинственные намерения первого морского лорда.

В нюне 1906 г. кайзер заявил английскому морскому атташе капитану 1-го ранга Думасу: "Вы знаете, что ваши офицеры и те, кто обличен властью, думают, что самая большая цель сэра Джона Фишера — сражаться с нами". На основании бесед с германскими морскими офицерами и официальными лицами Думас заключил, что "опасения войны с Англией в этой стране очень велики". В своем донесении Думас особо подчеркнул отношение к Фишеру, который в Германии рассматривался как "сильная личность", способная принять решение об уничтожении германского флота. Кем-то брошенный клич "Фишер наступает!" вызвал настоящую панику в Киле в январе 1907 г., где в течение двух дней родители не пускали детей в школу, ожидая с минуты на минуту нападения английского флота. Паника случилась и на берлинской бирже. А несколько лет спустя адмирал фон Мюллер охарактеризовал английскому послу Фишера как "архи-негодяя", хотевшего увековечить себя "трафальгарским" разгромом Германии и войти в историю под именем лорда Фишера Гельголандского"[397].

Насколько все же были реальны угрозы, исходившие от Фишера? Мнения историков на этот счет существенно различаются. Профессор Мардер был убежден, что предложение первого морского лорда "копенгагировать" германский флот не следует принимать всерьез[398]. Другие авторитетные специалисты как, например, Джонатан Стейнберг и Раддок Маккей придерживаются мнения, что такие заявления, исходившие от человека, облеченного большой властью и пользовавшегося огромным влиянием, сбрасывать со счетов нельзя[399]. Нам представляется, что угрозу превентивной войны Англии против Германии и готовность Фишера ее осуществить нельзя считать совсем уж беспочвенной. В конце концов, Англия разгромила датский флот на рейде Копенгагена без объявления войны в начале XIX века, а в 1940 г. Уинстон Черчилль взял на себя смелость отдать приказ об уничтожении флота своих союзников французов в портах Северной Африки. Такой человек как Фишер, имей он одобрение верхов, тем более мог отдать приказ атаковать немецкий флот. Во всяком случае, впоследствии в своих мемуарах старый адмирал сожалел, что в то время в Англии не было "сильной личности", которая взяла бы на себя смелость отдать такой приказ. "Увы! — писал Фишер, — у нас не нашлось ни Питта, ни Бисмарка, ни Гамбетты"[400].

Таким образом, после шока, полученного в конце 1904 — начале 1905 гг., англо-германские отношения так и не смогли вернуться в нормальное русло. Именно с 1905 г., после того как комитет по разработке проектов новых линейных кораблей завершил свою работу, британский военно-морской флот начал подготовку к перераспределению своих главных сил, имея в виду прежде всего возможность военного столкновения с Германией.

Немцы, чрезвычайно обеспокоенные складыванием англо-французской антанты, предприняли рискованную попытку вбить клин между двумя державами, пытаясь использовать для этой цели французское проникновение в Марокко. Согласно достигнутой в 1904 г. договоренности, Великобритания обещала дипломатическую поддержку французской политики в Марокко в обмен на аналогичную поддержку Францией британской политики в Египте.

Когда немцы вмешались в марокканские дела, у них не было ясного представления, что они собственно там будут делать. Они хотели показать, что Германию нельзя игнорировать ни в одном мировом вопросе и смутно надеялись ослабить англо-французскую антанту. В Берлине жаловались, что их не уведомили официально об англо-французском соглашении относительно Марокко, словно ничто в мире не могло происходить без их разрешения. Поэтому они упорно подходили к Марокко как к независимой стране, и Вильгельм II во всеуслышание заявил об этом, когда 31 марта 1905 г. прибыл в Танжер. Франко-германские отношения достигли крайней степени напряженности. В британских коридорах власти также нашлось немало сторонников жесткой позиции по отношению к Берлину. Луи Малле — один из лидеров антигерманской группировки в Форин Оффис — заявил, что Англия "должна воевать, если в этом будет необходимость", чтобы не допустить попадания Франции в зависимость от Германии[401].

В Великобритании очень болезненно относились к возможности получения какой-либо европейской державой военно-морской базы у западного входа в Средиземное море. У министра иностранных дел Ленсдауна возникли сильные подозрения, что Германия собирается потребовать себе такую базу в Марокко в обмен на признание французской гегемонии в этой стране.

По поручению Ленсдауна Луи Малле отправился к Фишеру для консультации о возможных последствиях получения немцами военно-морской базы в Марокко. О своем разговоре с Фишером Малле написал два дня спустя английскому послу в Париже Фрэнсису Берти. По словам Малле, первый морской лорд предположил, что немцы, скорее всего, потребуют Могадор и что англичанам взамен, пожалуй, следовало бы потребовать Танжер. Впрочем, адмирал уверил своего собеседника, что все страхи относительно появления немецкой базы на марокканском побережье — чепуха, поскольку она никаких особых преимуществ, противнику не даст. Однако Фишер тут же сообщил Малле, что он собирается заявить министру иностранных дел, что такая база в руках немцев будет представлять огромную опасность британскому господству на морях и что ее возникновение следует использовать как повод к войне. Малле прокомментировал это следующим образом: "Он (Фишер. — Д. Л.) отличный парень и прямо-таки горит желанием воевать с Германией"[402].

О том, что Фишер не предавал серьёзного значения приобретению немцами военно-морской базы в Марокко, свидетельствует и письмо немецкого посла Меттерниха, написанное несколько месяцев спустя после указанных событий. "Лорд Туидмаут, — писал Меттерних, — заявил, что Германия, очевидно, желает укорениться на атлантическом побережье Марокко, заняв там угольную станцию или порт. При определенных обстоятельствах британское правительство не стало бы этому противиться. Лорд Туидмаут недавно обсудил проблему с адмиралом сэром Джоном Фишером, который сказал, что не имеет возражений против приобретения Германией порта на Атлантическом побережье, добавив: "Если мы действительно собираемся воевать с Германией, должно же быть что-то, что мы будем бомбардировать. (Пометка кайзера: "Повсюду Фишер!")"[403].

Американский историк Джон Кутан, по-видимому, прав, утверждая, что Фишер "намеренно собирался использовать кризис для провокации англо-французского нападения на Германию"[404].

Сразу же после разговора с Луи Малле неутомимый адмирал садится за послание к шефу своего собеседника лорду Ленсдауну. Это письмо заслуживает того, чтобы привести из него пространную цитату: "Совершенно ясно, что немцы захотят порт на побережье Марокко, и вне всякого сомнения такой порт в их распоряжении представит смертельную угрозу для нас с военно-морской точки зрения и должен быть немедленно использован как повод к войне, если мы не получим Танжера… Кажется это золотая возможность начать войну против немцев в союзе с французами, и я искренне надеюсь, что Вы сможете довести до этого… Вся моя надежда, что Вы пошлете телеграмму в Париж о том, что британский и французский флоты отныне одно целое. Через сутки мы могли бы овладеть германским флотом, Кильским каналом и Шлезвиг-Гольштейном"[405].

Получив воинственное послание первого морского лорда, не на шутку перепуганный Ленсдаун отбил телеграмму премьеру Бальфуру: "Германия будет оказывать давление на Францию, чтобы получить порт на побережье Марокко. Адмиралтейство считает такой исход фатальным. Могу ли я дать совет французскому правительству не уступать до тех пор, пока мы не используем все средства на переговорах, чтобы избежать выполнения этого требования?"[406].

Заручившись одобрением Бальфура, Ленсдаун проинструктировал Берти обещать французскому правительству "любую поддержку с нашей стороны" в противостоянии германскому давлению. Такое обещание фактически связывало правительство Бальфура обязательством ввязаться в войну на континенте в случае нападения Германии на Францию. По-видимому, члены кабинета имели самое смутное представление о последствиях такого шага для Великобритании. Поддержка континентального союзника для англичан традиционно означала корабли и деньги. Однако в начале XX столетия европейский баланс сил был уже совсем иным. Вильгельм II справедливо заметил, что "никакой флот не сможет защитить Париж". Французский премьер, в свою очередь, сожалел, что "Королевский флот не может передвигаться на колесах". Для Ленсдауна обещать поддержку было гораздо легче, чем для Великобритании действительно оказать таковую в случае начала войны в Европе. И это в условиях, когда главный континентальный союзник Франции — Россия — был по рукам и ногам связан войной на Дальнем Востоке и терпел от японцев одно поражение за другим.

Фишера, чья ложь относительно военной ценности теоретической германской базы в Марокко заставила правительство совершать столь опрометчивые шаги, нисколько не беспокоило то обстоятельство, что Британский флот едва ли сможет оказать действенную помощь Франции. Ради сокрушения германской морской мощи адмирал вполне был готов воевать с кайзеровским рейхом до последнего француза.

Согласно взглядам Фишера, единственной целью Англии могло быть только уничтожение германского военного флота и торгового судоходства таким образом, чтобы их уже невозможно было восстановить. Кто станет новым соперником Великобритании на морях, уже будет зависеть от того, чем закончится борьба на континенте. Поскольку действенную поддержку Франции англичане могли оказать только на море, то Фишер не видел никаких противоречий между авансами Ленсдауна и устранением Англии от борьбы на суше.

После первой мировой войны многие авторы жестоко критиковали британское руководство за то, что оно избрало "континентальную стратегию" в войне с Германией и отдало ей предпочтение перед традиционной "морской стратегией". Им казалось, что прав был Фишер, отстаивавший ведение военных действий силами флота и отчасти при помощи десантных операций. Для них критерием ошибочности выступал тот факт, что Великобритания, несмотря на свое островное положение, понесла громадные потери из-за активного участия ее армий в военных действиях на Западном фронте. В войнах против Испании, Голландии и Франции англичане полагались главным образом на свою морскую мощь, высаживая десанты в неожиданных для неприятеля местах, где они, несмотря на сравнительную малочисленность, добивались значительных успехов. Накануне первой мировой войны Англия, по мнению этих критиков, повернулась спиной к своему славному прошлому. Она преступно растрачивала свои драгоценные людские ресурсы, бросив их в бескрайние болота грязи и крови позиционной войны, в безнадежную битву с полчищами континентальных конскриптов.

Но вернемся к событиям 1905 г. Марокканский кризис и перспективы военного сотрудничества с Францией вселили большой энтузиазм в представителей армейского руководства. После англо-бурской войны авторитет английской армии упал очень низко, и она часто подвергалась резкой критике и нападкам. Теперь армия вновь становилась нужна. Под предлогом помощи союзникам и подготовки к участию в войне на континенте можно было нажить политический капитал и главное — получить дополнительные субсидии. В это же время у военного ведомства появляется и свой реформатор, правда, в отличие от Фишера, человек гражданский — новый военный министр Ричард Холден.

Фишер, наблюдавший из своего "вороньего гнезда" в Адмиралтействе тяжбы по поводу размеров армейского бюджета, почему-то решил, что всякое увеличение отчислений на военное ведомство будет производиться за счет флота. В связи с этим первый морской лорд всячески противодействовал военным "Каждый пенс, потраченный на армию, — это пенс, отобранный у флота. Но миллионы армий будут бесполезны, если флот не будет сильным во всех отношениях!". К беспокойству, связанному с якобы имевшими место покушениями на флотский бюджет, примешалась и личная неприязнь Фишера к Холдену, которого адмирал подозревал в честолюбивых устремлениях. Военного министра Фишер именовал не иначе, как "скользкий Наполеон Б. Холден". Впрочем, подбор эпитетов для нового недруга у адмирала был достаточно богат и разнообразен. В письмах Фишера Холден частенько фигурирует как "мыльный" или "масляный Иезуит" и проч.[407].

Нежелание Фишера сотрудничать с армией в деле стратегического планирования с особой наглядностью показали неофициальные англо-французские переговоры в декабре 1905 — январе 1906 гг., которые велись на уровне генеральных штабов. Целью переговоров была выработка плана совместных действий на случай войны Англии и Франции против Германии. Одним из самых больших энтузиастов совместного стратегического планирования был полковник Чарльз Репингтон — активный участник переговоров. Репингтону хотелось сделать англо-французское стратегическое планирование всеобъемлющим и он решил подключить к переговорам Адмиралтейство. Вопреки советам Кларка и Эшера, полковник встретился с Фишером 30 декабря, на предмет участия последнего в переговорах с французами.

Разговор был продолжительным и довольно сумбурным. Адмирал сказал Репингтону, что "абсолютно верит в Антанту". Далее первый морской лорд поведал полковнику, что Адмиралтейство проводит систематическое усиление флота в водах метрополии, сокращая военно-морские силы у берегов Китая и в Средиземном море. Фишер также выразил убеждение, что Флот Ла-Манша под командованием Артура Уилсона способен самостоятельно уничтожить весь германский флот. В заключение первый морской лорд огорчил Репингтона, заявив, что от французов ему, собственно говоря, никакой помощи и не нужно, разве что если они возьмутся установить поперек Ла-Манша кордон против подводных лодок. Представитель военного ведомства удалился ни с чем. Расстроенный полковник вынужден был констатировать, что адмирал в глубине души, наверное, не сомневался, что "немцы разобьют французов"[408].

В скептическом отношении Фишера к военному потенциалу союзников французам вскоре пришлось убедиться непосредственно. 2 января 1906 г. первый морской лорд принимал у себя французского военно-морского атташе капитана 1-го ранга Мерсьера де Лостенда. Если исходить из известных на сегодняшний день документов, то эта полуофициальная встреча была единственной попыткой за время нахождения Фишера на посту первого морского лорда установить контакт с французами и договориться о совместных действиях союзных флотов. Скажем сразу — встреча неудачная. Фишер повторил французскому морскому офицеру то же. самое, что он говорил Репингтону и ни словом не обмолвился о том, что британский флот желал бы получить какое-либо содействие от французского. Не было сделано предложения об обмене сигнальными кодами или распределении зон ответственности на морских театрах между союзными флотами. Фишер не счел нужным ознакомить представителя союзной державы даже в общих чертах с военными планами британского Адмиралтейства и даже не выразил желания продолжить переговоры[409].

Примерно месяц спустя после неудачной встречи де Лостенда с Фишером до французов дошли слухи о том, что морской министр Туидмаут и его первый морской лорд готовы заключить сделку с немцами за счет своих союзников, предоставив кайзеру свободу рук в приобретении порта Могадор в Марокко. Эта информация вызвала большое беспокойство в Париже, следствием которого стали несколько истерических запросов Жюля Камбона[410]. Слухи были официально опровергнуты, но недоверие французов к Фишеру только возросло.

Фишер явно был против активного участия английских войск в борьбе на франко-германском фронте. Первый морской лорд предпочитал высадку сильного десанта на бельгийском побережье, если нейтралитет этой страны будет нарушен немцами, или захват посредством десантной операции Шлезвиг-Гольштейна. Справедливости ради, заметим, что взгляды Фишера разделяли и некоторые военачальники, например генерал Джон Френч[411]. После встречи с де Лостендом адмирал полностью отмежевался от переговоров, которые вели английские и французские военные. Он также запретил участвовать в них своему подчиненному — начальнику отдела военно-морской разведки Оттли[412].

Такая позиция крайне возмутила Чарльза Репингтона: "Он даже отказался оказать содействие в перевозке наших войск через Ла-Манш под тем предлогом, что это может помешать другим морским операциям". Репингтона целиком поддержал член Комитета имперской обороны сэр Джон Кларк: "Он (Фишер — Д. Л.) хочет вести свою собственную войну на свой собственный манер. Для меня не имеет значения, собрался ли он осуществлять только морские операции. Но, он хочет использовать нашу армию для этих самых морских нужд. Он все рвется на Балтику и хочет, чтобы армия помогала ему, а не французам"[413].

Репингтон и Кларк решили жаловаться на Фишера виконту Эшеру с тем, чтобы последний оказал давление на адмирала. Специально по этому поводу они встречались с Эшером, но их усилия оказались безуспешными. Эшер дал понять, что он на стороне первого морского лорда. Его поддержкой во многом объясняется и позиция Фишера, который едва ли бы стал вести себя так только на свой страх и риск. Имеются и документы, подтверждающие нашу точку зрения.

Кларк написал Эшеру письмо, в котором обвинял адмирала в отсутствии у него конкретных планов действий на случай войны. Эшер переслал это письмо первому морскому лорду. 14 января Фишер окончательно определил свою позицию: "Ну и что доказывает письмо Кларка, которое вы мне переслали? Военных планов для флота нет, потому что он их не видел!". Далее Фишер расставляет точки над "i": "Французское военное министерство не раскрыло английскому военному министерству своих планов, Дураками бы они были, если бы это сделали. Рисковать своими военными планами ради той капли в океане, которую представляет собой наша военная помощь. Именно поэтому английское Адмиралтейство и намеревается держать свои планы при себе!"[414].

Ответ Эшера был также однозначным: "Чем больше я наблюдаю за работой Адмиралтейства, тем больше она мне нравится. Чем больше я наблюдаю работу генерального штаба, тем меньше она мне нравится. Французы не раскрыли нам своих планов на суше, и я их не виню. Я полагаю, что ничто не заставит Вас раскрыть свои планы кому-либо, и Вы будете правы"[415].

После январских событий 1906 г. Кларк окончательно поссорился с Фишером. Это привело, в конечном счете, не только к отставке Кларка, но и к тому, что Комитет имперской обороны не смог выполнять функции центра, координирующее британское стратегическое планирование. После указанных событий Фишер полностью бойкотировал Комитет имперской обороны в знак протеста против попыток вмешательства в дела Адмиралтейства, которое он рассматривал в качестве только своего поля деятельности.

Фишеру, за время пребывания на посту первого морского лорда, еще дважды удалось проявить себя на дипломатическом поприще — один раз косвенным образом, другой раз непосредственно. Оба случая пришлись на 1908 г. Первый из них связан с весьма любопытным эпизодом в англо-германских дипломатических отношениях начала века, вошедшим в историю под названием "письма Вильгельма II лорду Туидмауту".

В начале 1908 г. про-бересфордовски настроенная Имперская морская лига начала активную кампанию с требованием создать правительственную комиссию для расследования положения дел в Адмиралтействе, возглавляемом Фишером. В поддержку кампании пытались привлечь крупных политиков, в том числе виконта Эшера. 6 февраля 1908 г. ряд влиятельных английских газет опубликовали письмо Эшера, адресованное Имперской морской лиге, в котором он отклонял предложение поддержать их требования. В письме, в частности, были следующие строки: "Нет ни одного человека в Германии, начиная с императора, который не приветствовал бы отставки сэра Джона Фишера"[416].

Впоследствии биограф Черчилля Питер Де Мендельсон удивлялся: "Как мог такой тонкий комбинатор, как Эшер, позволить опубликовать столь непродуманное письмо, остается загадкой"[417]. Однако нам эта ситуация представляется несколько в ином свете. С определенным основанием можно утверждать, что публикация письма была продуманной, заранее спланированной акцией. Вот запись в дневнике Эшера от 7 февраля 1908 г.: "Фрэнсис (Ф. Кноллис, личный секретарь Эдуарда VII. — Д. Л.) сказал мне, что король и Принц Уэльсский оба полагают, что я поступил правильно, согласившись на публикацию моего письма к морской лиге"[418]. Очевидно Эшер и его единомышленники собирались таким образом поднять авторитет Фишера в глазах общественного мнения. Чего они не могли предвидеть, так это реакции кайзера.

Вильгельм ознакомился с публикацией и, судя по всему, она привела его в крайнее раздражение. Трудно сказать, натолкнул ли кто-то на эту мысль кайзера, или Вильгельм действовал по собственному почину, но 16 февраля германский император написал письмо на 13 страницах… лично морскому министру Туидмауту! В своем пространном послании кайзер обрисовал якобы существующий в Германии страх перед Фишером как "явную галиматью". Письмо также содержало выпад против Эшера. Кайзер "рубанул с плеча", что человек, "отвечающий за присмотр канавок у королевского дворца" (Эшер имел почетный титул управляющего Виндзорским замком) не может иметь суждений о морской политике. Автор послания также не преминул подчеркнуть, что активное строительство военного флота в Германии вовсе не является угрозой морскому могуществу Великобритании[419].

Ситуация возникла, мягко говоря, оригинальная. Случай невиданный в истории дипломатии, чтобы коронованная особа одной державы обращалась с посланием через голову всех официальных инстанций непосредственно к члену кабинета министров другой державы, тем более к морскому министру. По сути дела, это было вмешательством во внутренние дела Англии. Если бы Вильгельм дал себе труд предварительно посоветоваться с канцлером Бюловым, думается, что последнему удалось бы удержать кайзера от непродуманного шага. Но этого не произошло. Полагают, что письмо к Туидмауту было отправлено с ведома статс-секретаря по иностранным делам фон Шена. Уже один только этот промах послужил бы достаточным основанием, чтобы снять его с занимаемой должности.

Бернгард Бюлов, второй человек в Германии по занимаемому посту, узнал о злополучном письме от…английского посла Лэссэлса, которого он вызвал к себе, чтобы справиться о достоверности дошедших до него слухов! Когда Лэссэлс разъяснил канцлеру суть происходящего, говорят, Бюлов рухнул в кресло как подкошенный. Лэссэлс даже испугался, как бы канцлер не отдал богу душу. Затем Бюлов слабым голосом попросил британского посла снабдить его копией письма, чтобы быть во всеоружии и попытаться хоть что-то исправить[420].

Положение усугубилось тем, что недалекий лорд Туидмаут, получив письмо от коронованной особы, почувствовал себя очень польщенным и склонен был рассматривать послание кайзера как комплимент собственной персоне[421]. Морской министр принялся "на каждом углу" рассказывать о полученном им письме и даже накропал ответ Вильгельму II довольно льстивого характера. Туидмаут благодарил кайзера за письмо и даже опустился до заверений, что морские программы Великобритании ни в коем случае не направлены против Германии. Морской министр также выразил нечто вроде сожаления по поводу того, что британская пресса практически недоступна для официального контроля[422]. В результате активной саморекламы Туидмаута все усилия кабинета министров замять скандал потерпели крах. О переписке кайзера с английским морским министром "разнюхал", уже неоднократно нами упомянутый, полковник Чарльз Репингтон. Репингтон был военным корреспондентом "Таймс", и с его легкой руки скандальные письма стали достоянием гласности[423].

Выходка кайзера вызвала крайнее раздражение Эдуарда VII, который имел весьма нелицеприятные беседы с Туидмаутом, Эшером и даже Фишером, который, казалось, был совершенно не при чем. Наследник престола спросил у Эшера: "Что бы вы сказали, если бы король написал письмо вроде этого фон Тирпицу?"[424]. Эдуард VII отправил короткое послание кайзеру, сообщив ему в довольно резком тоне: "Ваше письмо моему морскому министру является "новым подходом", и теперь я не вижу, как можно предотвратить призывы нашей прессы привлечь внимание к строительству военных кораблей в Германии, за которыми последует увеличение нашего флота"[425]. А неделю спустя Франк Лэссэлс вручил Бюлову меморандум, начинавшийся словами: "Правительство его величества никогда не претендовало на право критиковать действия германского или какого-либо другого правительства, связанные с их морскими или военными нуждами"[426].

Дипломатический скандал выставил в самом дурацком свете трех человек: Эшера, Туидмаута и кайзера. Наибольшую пользу из него, без сомнения, извлек Фишер, который в то время начал кампанию за увеличение военно-морского бюджета. Можно с уверенностью сказать, что никто не получил такого удовольствия от этой дипломатической "заварухи", как первый морской лорд. Эшеру, в конечном счете, удалось выкрутиться без особых издержек. Зато Туидмауту пришлось заплатить сполна — он распрощался с креслом морского министра.

Несмотря на то, что формально Туидмаут был "шефом" Фишера, фактически все вопросы решал первый морской лорд.

Влияние адмирала в высших политических кругах возросло настолько, что его попросили рекомендовать преемника. Фишер остановил свой выбор на молодом Уинстоне Черчилле, полагая, что этот энергичный политик сможет стать сильной поддержкой для проведения в жизнь его планов. Первый морской лорд дал понять Асквиту, что ему хотелось бы, чтобы дяде наследовал племянник (Туидмаут доводился Черчиллю дядей). Премьер действительно предложил Черчиллю портфель морского министра, но последний отклонил это предложение. Восходящая звезда британского политического небосклона сочла министерство торговли более подходящей сферой деятельности. В результате морским министром стал Реджинальд Маккенна, Фишера успокоили, что Эдуард VII взял с Маккенны клятву сохранить за старым адмиралом пост первого морского лорда и полную свободу действий. Впрочем, опасения Фишера оказались напрасны: очень скоро ему удалось "обратить в свою веру" и Реджинальда Маккенну[427].

Другой важной дипломатической акцией, в которой довелось принимать участие Фишеру, было ревельское свидание Эдуарда VII и Николая II в июне 1908 г. В этой поездке Эдуарда было много необычного. Впервые за всю историю английский монарх отправлялся в Россию. Правда, Эдуарду VII не довелось ступить на русскую землю — он побывал только в российских территориальных водах, поскольку свидание проходило на яхте. Тем не менее, факт сам по себе примечательный. Несмотря на то, что поездка была представлена как сугубо развлекательный вояж, дружеская встреча представителей двух царствующих домов, было очевидно, что официальная версия "шита белыми нитками". Никогда еще королевская яхта "Виктория и Альберт" не имела на борту столько "политических орудий", как в то плавание[428].

Только присутствие королевы Александры несколько сглаживало впечатление официальности предстоящего визита. "Для дела" на королевской яхте находились Чарльз Гардинг, считавшийся в Форин Оффис специалистом по России, генерал Джон Френч и первый морской лорд Джон Фишер.

Информация о ревельской встрече и в особенности о той роли, ли, которую в ней сыграл Фишер, довольно скудна. Имеется официальный отчет Гардинга о поездке. Его тест приводится в первом томе мемуаров Эдварда Грея, но не полностью и ошибочно датирован 12 июля 1908 г.[429]. В оригинале он помечен 12 июня. Позднее отчет Гардинга без купюр был опубликован в 5-м томе "Британских документов о происхождении войны, 1898–1914"[430]. Однако в отчете Гардинга Фишер упоминается лишь вскользь; в плане дополнительной информации гораздо интереснее мемуары и переписка самого адмирала.

Несмотря на ветреную погоду и волнение, королевская яхта благополучно пересекла Северное море и 7 июня прибыла в Киль, где августейшая чета была встречена принцем Генрихом Прусским с супругой. Новенькие германские броненосцы, вытянувшиеся в кильватерную колонну на рейде Киля, навели участников плавания на серьезные размышления. Англичане также имели возможность убедиться, что работы по углублению Кильского канала уже начались, и что по прошествии некоторого времени он будет готов пропускать германские дредноуты. Речи Генриха Прусского, пересыпанные заверениями в прочности англо-германской дружбы, звучали на фоне таких пейзажей не очень убедительно. Эволюции, безупречно выполняемые флотилиями германских миноносцев, вызвали восхищение английских морских офицеров, находившихся на борту королевской яхты[431].

Пробыв один день в Киле, "Виктория и Альберт" отправилась в дальнейшее плавание в сопровождении крейсеров "Минотавр" и "Ахилес". Переход через Балтийское море прошел без приключений, и 9 июня королевская яхта бросила якорь на рейде Ревеля (Таллинна). Там ее уже ожидали две императорских яхты и крейсер "Алмаз" — участник Цусимского сражения.

Из всех официальных лиц с русской стороны наибольшее впечатление на Фишера произвел Петр Аркадьевич Столыпин. Адмирал охарактеризовал его как "самого великого, самого смелого и в высшей степени самостоятельного премьер-министра, какого Россия когда-либо имела". Фишеру также понравилось, что российский премьер "бегло говорил по-английски и был настроен явно про-британски"[432]. Столыпин имел продолжительную беседу с первым морским лордом, в ходе которой были затронуты вопросы военной стратегии на случай конфликта с Германией. Столыпин высказал опасения относительно уязвимого положения Санкт-Петербурга в случае войны и неоднократно возвращался к мысли о целесообразности перенесения столицы в Москву. Российский премьер поделился с британским адмиралом своими тревогами относительно западной границы России. По словам Фишера, "главной и единственной заботой всей его жизни было сделать эту границу непреодолимой для Германии, в смысле людских резервов, вооружений и стратегических укреплений. Но ему не хватило жизни, чтобы осуществить свой план"[433]. Столыпин дал пенять, что Англия, обладая морской мощью в 5 раз превосходящей германскую, могла бы оказать огромную помощь своим союзникам, предотвратив превращение Балтийского моря в "германское озеро" (Первая мировая война продемонстрировала, что сила английской морской мощи оказалась для этого недостаточной). Из беседы со Столыпиным Фишер вынес впечатление, что российский премьер не очень верит в помощь со стороны Англии в случае войны России и Франции против Германии. "Увы! Он помнил, как мы обманули Данию, когда немцы захватили Киль и Шлезвиг — Гольштейн!"[434].

Спустя два месяца после переговоров в Ревеле, Фишеру довелось еще раз встретиться со Столыпиным на курорте в Богемии. "…Столыпин спросил меня: "Что вы полагаете нам нужно прежде всего?" Он думал, что я отвечу, столько-то линейных кораблей, столько-то крейсеров и т. д. и т. д. Но вместо этого я сказал: "На вашей западной границе недостаточно войск и ваши склады пусты. Наполните их, и тогда поговорим о флотах!" Столыпин хмуро посмотрел на меня и ничего не сказал"[435].

В целом, ревельские переговоры принесли удовлетворение обеим сторонам. С. Ю. Витте заметил в своих мемуарах: "…визит этот являлся как бы естественным продолжением заключенного с Англией соглашения относительно Персии, Афганистана и Тибета, т. е. продолжением шага дружественного и формального сближения Англии с Россией. В этом смысле визит имел историческое значение"[436].

Эдуард VII был настолько доволен результатом встречи в Ревеле, что принял решение произвести Николая II в звание адмирала британского флота. Тем самым он доставил русскому царю большое удовольствие. По словам Фишера, "император радовался, как ребенок, узнав, что его произвели в адмиралы флота"[437].

Между тем, эта вроде бы чистая формальность была вовсе не такой простой, как может показаться на первый взгляд. Достаточно сказать, что Адмиралтейство отказалось произвести в адмиралы флота самого Эдуарда VII, когда тот был еще наследником престола. Это вызвало большое раздражение королевы Виктории, тем не менее, адмиралы не побоялись испортить с ней отношения ради принципа. Суть дела была предельно четко выражена виконтом Эшером: "Были большие, почти серьезные осложнения по поводу присвоения царю звания адмирала флота. Король принял решение, не посоветовавшись с министрами. Джеки (Фишер. — Д. Л.) довольно безапелляционно телеграфировал Маккенне о том, чтобы все документы были подготовлены немедленно. Кажется, король превышает свои полномочия, но не в этом суть. Настоящая неприятность в том, что действия короля создадут трения в парламенте и чреваты осложнениями с Японией"[438]. Однако щекотливое дело, вопреки опасениям Эшера; было улажено почти гладко.

Рассказывая о переговорах в Ревеле, нельзя не упомянуть о той удивительной дружбе, которая сложилась между Фишером и младшей сестрой Николая II очаровательной великой княгиней Ольгой. Адмирал познакомился с сестрой царя примерно за год до ревельской встречи. Это произошло при следующих обстоятельствах. В конце лета 1908 г. Фишер отдыхал в Карлсбаде. Узнав, что на курорт прибыл Эдуард VII, адмирал отправился засвидетельствовать королю свое почтение. Первый морской лорд застал монарха за ужином в обществе очаровательной молодой дамы, которая оказалась великой княгиней Ольгой, и ее мужа — великого герцога Ольденбургского. Фишер был доволен, когда позднее Ольга Романова развелась со своим супругом. "Мне он очень не понравился с самого начала", — вспоминал адмирал[439]. Когда ужин был окончен, король сказал Фишеру, что его племянница, великая княгиня Ольга, почти никого не знает в Карлсбаде, и что он хотел бы, чтобы адмирал попытался развлечь ее и сделать времяпрепровождение приятным. Фишер без долгих предисловий спросил сестру царя, умеет ли она вальсировать. Получив утвердительный ответ, старый морской волк немедленно отодвинул стол, освободив середину комнаты, и довольно бесцеремонно попросил Эдуарда отойти в угол. Король вначале был несколько шокирован, но потом тоже развеселился, поаплодировал танцующим и даже крикнул "браво".

Словом, адмирал развлекал сестру Николая II и небезуспешно. Фишер очень гордился своим новым знакомством. Первый морской лорд шутил, что его танцевальные уроки в Карлсбаде способствовали укреплению и расширению Антанты и что "с министерства иностранных дел ему за это причитается"[440]. Получив предложение Эдуарда принять участие в англо-русских переговорах, Фишер обрадовался, узнав, что Ольга также прибудет в Ревель: "Король любезно предложил мне отправиться с ним в Россию, что само по себе прекрасно, поскольку королева телеграфировала, что великая княгиня, которую я люблю, приедет, и мы встретимся!"[441].

Фишер и Ольга с таким вдохновением танцевали вальс под музыку из "Веселой вдовы", что развеселили всех, включая всегда серьезную и неулыбчивую императрицу. Адмирал беспрестанно сыпал шутками и анекдотами, которых знал великое множество. Эдуард даже попытался одернуть Фишера, напомнив ему, что он не мичман и что они не на офицерской попойке[442]. По возвращении в Англию первый морской лорд получил от Ольги большое письмо с описанием празднования ее имении. По этому поводу был большой пикник на природе. Все прошло замечательно и единственным огорчительным обстоятельством, было то, что комары "накусали" великой княгине лодыжки. Фишер немедленно "отбил" в Гатчину телеграмму: "Как жаль, что я не был одной из этих мошек"[443]. Переписка между ними еще некоторое время продолжалась, но больше им встретиться не довелось.

"Морская паника" 1909 г

Для того, чтобы понять причины политического кризиса, охватившего Англию и получившего название "морской паники" 1909 г., необходимо вернуться к "Дредноуту", а точнее, к последствиям, вызванным появлением этого корабля.

Появление "Дредноута" в один миг сделало устаревшими все существовавшие линейные корабли, независимо от их срока службы. В Европе в течение 12 месяцев не было заложено ни одного броненосца, поскольку это событие опрокинуло все планы военно-морских ведомств ведущих держав. Фишер ликовал: "Тирпиц подготовил секретную бумагу, в которой говорится, что английский флот в четыре раза сильнее германского! И мы собираемся поддерживать британский флот на этом уровне. У нас 10 дредноутов готовых и строящихся, и ни одного германского не заложено до марта!"[444].

Оптимизм Фишера базировался на определенных расчетах, которые казались ему безошибочными. Адмирал никогда не отрицал, что появление "Дредноута" аннулирует существующие эскадренные броненосцы, даже самые новые. Первый морской лорд прекрасно понимал, что это даст определенные преимущества главному сопернику Англии — Германии. Теперь немецкое отставание на морях будет исчисляться не на десятилетия, как до 1905 г., а, в лучшем случае, на годы. Следовало также принимать в расчет, что средние сроки строительства линейного корабля на германских верфях были такими же, как и на английских. Но у Фишера не было выбора. Появление линейного корабля, вооруженного как можно большим количеством тяжелых орудий единого калибра, стало неизбежным. Идея уже носилась в воздухе. Военно-морской департамент США принял решение о строительстве двух линейных кораблей "Саут Каролина" и "Мичиган", ставших первыми американскими дредноутами, еще в марте 1905 г.[445]. Почти одновременно с англичанами, с той только разницей, что американцы подошли к проблеме с большей осторожностью и их дредноуты строились гораздо дольше.

На что же рассчитывал первый морской лорд? Выше уже говорилось о невиданно коротких сроках строительства "Дредноута". За счет этого Англия получила "фору" по времени. Почти год адмиралтейства европейских держав размышляли и выжидали, стоит им следовать примеру англичан или нет. Британские верфи тем временем работали. Не следует также сбрасывать со счетов фактор Кильского канала, хотя эта проблема по сей день остается спорной, и историки-маринисты трактуют ее по-разному.

В 1940 г. профессор Мардер писал: "Существует часто повторяемый миф о том, что имелись "стратегические и международные" соображения для появления "Дредноута", поскольку оно ударило по Германии сильнее, чем по Англии, из-за необходимости расширения и углубления Кильского канала, не пропускавшего через свои шлюзы корабли такого водоизмещения, как "Дредноут"[446]. Но появление "Дредноута" действительно имело такие последствия для Германии. Фактор Кильского канала играл определенную роль и до 1905 г. Именно по этой причине германские броненосцы строились гораздо меньшего водоизмещения — 11 000 — 13 000 т., по сравнению с английскими кораблями, имевшими водоизмещение 15–16 тыс. т. Поставленным перед необходимостью строить дредноуты и линейные крейсера, немцам пришлось затратить годы и огромные средства на реконструкцию Кильского канала. Мардер утверждает, что "этот аргумент на 100 % ошибочный. Нет ни одного документа, ни в бумагах Фишера, ни в архивах Адмиралтейства, ни в отчетах конструкторского бюро, в которых Германия упоминалась хотя бы косвенно. Соображения были чисто технологическими, обусловленными уроками русско-японской войны, а также информацией о том, что в других странах начаты разработки проектов линейных кораблей нового типа"[447].

Против доводов американского историка можно привести только одно возражение: сам Фишер задним числом признавал, что при разработке проекта "Дредноута" принимался во внимание и фактор Кильского канала. В 1919 г. старый адмирал писал: "Германское Адмиралтейство ломало голову над проблемой "Дредноута" в течение восемнадцати месяцев и ничего не могло поделать! Почему? Потому, что это означало расходование 12,5 млн. ф. ст. на расширение и углубление их Кильского канала, на расчистку бухт и фарватеров, ибо, если бы они этого не сделали, строительство германских дредноутов потеряло бы смысл…"[448].

Как бы то ни было к 1907 г. дополнительные трудности немцев, связанные со строительством дредноутов, были очевидны. Это дало повод Фишеру чувствовать себя уверенно и даже самоуверенно. 9 ноября 1907 г. первый морской лорд произнес речь на большом официальном банкете. В присутствии лиц, облеченных властью, Фишер заверил своих соотечественников, что они "могут спокойно спать в своих кроватях". Адмирал заявил, что морские рубежи Британии находятся в полной безопасности и все "жупелы" о возможном вторжении, которыми пугают народ, не имеют под собой почвы. Речь Фишера была принята хорошо и по истечении нескольких дней опубликована почти во всех крупных газетах[449]. Впоследствии это выступление дало дополнительное оружие в руки политических противников первого морского лорда.

Между тем, из Германии еще в начале 1907 г. стали поступать тревожные сообщения. В январе пришло известие из Берлина от посла Лэссэлса и военно-морского атташе Думаса о том, что германские военные и морские эксперты якобы всерьез заняты идеей вторжения в Англию[450]. На протяжении весны и лета 1907 г. Думас засыпал министерство иностранных дел цифровыми выкладками о новых германских морских программах. Эта информация, наряду с воинственными высказываниями некоторых немецких газет, навела британских политиков, на серьезные размышления. Осенью 1907 г. по распоряжению премьер-министра было создано особое подразделение Комитета имперской обороны временного характера. С 27 ноября 1907 г. по 28 июня 1908 г. подкомитет провел 16 заседаний. Главным предметом обсуждения стали различные аспекты обороны морских и сухопутных рубежей Великобритании. Некоторые военные чины, например Репингтон и Робертс, полагали, что при определенных обстоятельствах попытка вторжения на Британские острова может увенчаться успехом.

Первый морской лорд отмел их предположения, как "чистейшую невозможность"[451]. Виконт Эшер, неизменно покровительствовавший адмиралу, настоятельно рекомендовал ему не отмахиваться от высказываний военных, а постараться использовать нагнетаемые страхи в пропагандистских целях в борьбе за увеличение военно-морского бюджета. "Страх перед вторжением — это божья мельница, которая намелет Вам целый флот дредноутов и поддержит в английском народе дух воинственности"[452]. Но тогда Фишер не внял мудрым советам. Дальнейшие события показали, что оптимизм первого морского лорда был преждевременным.

Слухи о "Дредноуте" привели в движение гигантскую машину, созданную в Германии усилиями гросс-адмирала Тирпица. В течение многих лет он, будучи начальником морского штаба, а с 1897 г. — морского министра, готовил страну к строительству "большого флота". По его инициативе к популяризации флота привлекались издатели, художники и литераторы. Начал издаваться военно-морской журнал; школьникам за сочинения на морские темы выдавались награды; премировались художники и писатели, посвятившие свое творчество военно-морскому делу. А пока шла кропотливая подготовка общественного мнения, казенные верфи из "простых жестяных мастерских" превращались в отлично оборудованные крупные предприятия, обучались рабочие, велись исследования по непотопляемости и бронированию кораблей, по совершенствованию морской артиллерии. Усилия Тирпица не пропали даром: не успели еще отчаянно торопившиеся англичане достроить "Дредноут", как в июле 1906 г. на имперской верфи в Вильгельмсгафене был заложен "Нассау" — головной корабль первой серии германских дредноутов.

Первые сведения о германских дредноутах вызвали в Англии вздох облегчения: по сравнению с новыми британскими линкорами немецкие выглядели менее внушительно[453]. Хотя на "Нассау" имелось 12 орудий против 10 на "Дредноуте", они были размещены так неудачно, что в бортовом залпе могли принять участие лишь 8, то есть столько же, сколько на "Дредноуте". А если учесть, что калибр германских орудий был 280 мм, а английских — 305 мм, то сравнение складывалось не в пользу немцев. Не решившись отказаться от промежуточной 150 мм артиллерии и 6 торпедных аппаратов, Тирпиц вынужден был пойти на ухудшение условий обитаемости. И, наконец, поскольку в Германии лишь один завод мог изготавливать паровые турбины нужной мощности, гросс-адмиралу пришлось довольствоваться поршневыми паровыми машинами, развивавшими скорость только до 20 узлов.

Компенсацией за все перечисленные недостатки была превосходная защита. Высшим качеством корабля Тирпиц считал его способность сохранять устойчивость в вертикальной плоскости и продолжать бой. Спроектированный и построенный в соответствии с этим принципом, "Нассау" нес 306 мм главный броневой пояс, доходивший до верхней палубы, противоосколочную броню для защиты казематных орудий и мощное бронирование оконечностей и шахт орудийных башен. Превосходная подводная защита и оборудование борьбы за живучесть сочетались с высокой остойчивостью. В результате усиленного бронирования "Нассау" оказался на целую 1000 т тяжелее "Дредноута" и на 300 т тяжелее "Беллерфона" — английского дредноута следующей серии[454].

Но было бы неверно считать "Нассау" перезащищенным, но недовооруженным кораблем. Неприятным сюрпризом для англичан оказалось то, что 280 мм снаряды германских пушек лучше пробивали броню, чем 305 мм снаряды английских. На кораблях этого класса впервые были применены металлические гильзы для зарядов орудий главного калибра. Вероятно, именно поэтому за всю войну был только один случай самовозгорания взрывчатых веществ на германском флоте, да и то на устаревшем корабле. На немецких дредноутах также были более мощные прожекторы и усовершенствованные приборы для ночной стрельбы.

За четырьмя дредноутами типа "Нассау" ("Позен", "Рейнланд", "Вестфален") в 1908 г. последовали 4 линкора типа "Гельголанд" — "Остфрисланд", "Тюринген", "Ольденбург". Будучи сходными с "Нассау" по расположению башен, они отличались тем, что несли более тяжелые 305 мм орудия и были на 4 тыс. т тяжелее.

В 1909–1910 гг. на германских верфях заложили дредноуты следующей серии — типа "Кайзер" — первые турбинные линкоры Германии. Они несли 5 двухорудийных башен: 3 в диаметральной плоскости и 2 в средней части корабля, несколько отнесенные к бортам в шахматном порядке. Такое расположение позволяло 4, а при определенных курсовых углах и всем 5 башням участвовать в бортовом залпе. Хотя по сравнению с предыдущим типом количество 305 мм орудий уменьшилось с 12 до 10, водоизмещение возросло до 25 390 т. За счет этого толщина главного броневого пояса увеличилась до 350 мм! "Кайзеры" оказались более чем на 2000 т тяжелее соответствующих им английских "Орионов"[455].

Из четырех дредноутов следующей серии, заложенных в 1911–1912 гг., — "Кениг", "Гроссер Курфюрст", "Маркграф" и "Кронпринц" — только один был закончен к началу войны, остальные достраивались уже в ходе военных действий. На этих кораблях — последних германских дредноутах с 305 мм пушками — башни, наконец, были расположены в диаметральной плоскости, как на английских линкорах. Водоизмещением новые дредноуты на 1 тыс. т превосходили "Кайзера", благодаря чему удалось увеличить на 1 узел скорость и усилить защиту.

Морское соперничество в области линейных крейсеров развивалось не менее драматично. Как ни скрывали англичане тактико-технические данные своего первого линейного крейсера, кое-какая информация о нем в Германию все же просочилась. Выяснилось, что "Инвинсибл" станет подобием "Дредноута", только вместо 305 мм орудий будет нести такое же количество 234 мм пушек. Не раздумывая долго, немцы заложили крейсер "Блюхер" — облегченное подобие "Нассау", вооруженный 12 орудиями калибром 210 мм. Увы, дошедшая из Англии информация оказалась дезинформацией. Вот почему "Блюхер" получился настолько слабее "Инвинсибла", что у немцев язык не повернулся назвать его линейным крейсером. Он получил необычную для тех времен классификацию тяжелого крейсера и рассматривался как переходный тип между прежними броненосными и новыми линейными крейсерами.

В конструкции следующего корабля — "Фон дер Танна" — в полной мере проявились те особенности, которые отличали все немецкие линейные крейсеры от английских. При разработке проектов линейных крейсеров Тирпиц остался верен себе, поставив во главу угла принцип живучести и способности выдерживать удары вражеской артиллерии. У германских кораблей данного класса эскадренные качества преобладали над крейсерскими. На немецких линейных крейсерах устанавливались лучшие марки броневой стали, использовались наивыгоднейшие способы расположения брони, было принято во внимание свойство угля поглощать энергию подводных взрывов и значение цельных водонепроницаемых переборок ниже уровня ватерлинии. Одновременно разрабатывались новые принципы организации службы по борьбе за живучесть корабля в бою.

Значительную роль сыграло впоследствии и превосходство немецкой морской артиллерии. На первых трех типах германских линейных крейсеров устанавливались 280 мм орудия против 305 мм на английских. Когда англичане перешли на 343 мм пушки, немцы применили 305 мм. Почему же им удавалось обходиться более легкими орудиями? Боевой корабль представлял собой такой симбиоз брони и вооружения, в котором мощь нападения тесно связана со стойкостью защиты. Последние немецкие линейные крейсеры имели по восемь 305 мм орудий, против 343 мм на английских, зато толщина их брони составляла 300 мм против 229. В итоге 305 мм немецкий снаряд пробивал тонкую английскую броню с дистанции 11 700 м, а более тяжелый английский снаряд становился опасным для германских линейных крейсеров лишь на расстоянии 7 880 м!

В числе недостатков немецких линейных крейсеров специалисты называли установку орудий среднего калибра (150 мм) и большого количества торпедных аппаратов, которые, как явствовал опыт, были ненужным балластом на крупных кораблях. При сравнении "Фон дер Танна" и "Инвинсибла", нетрудно заметить, что немецкий корабль был на 1000 т тяжелее, имел броню на 75 мм толще и развивал скорость на 1 узел больше[456].

Недостатки "Фон дер Танна" были устранены на крейсерах следующей серии — "Мольтке" и "Гебене". При водоизмещении в 22 616 т и скорости хода 28 узлов, они несли по десять 280 мм орудий, двенадцать 150 мм и столько же 88 мм пушек[457]. Утолщение барбетов башен, две дополнительные броневые палубы, броневая защита оконечностей корабля, дымоходов и дымовых труб, пятая кормовая башня главного калибра, стреляющая поверх другой — все это потребовало увеличения водоизмещения на 3600 т по сравнению с "Фон дер Танном". Для повышения живучести в бою на "Мольтке" и "Гебене" установили два руля (один за другим), приводимые в действие из разных отсеков, что должно было свести к минимуму возможность их одновременного выхода из строя.

За "Фон дер Танном" и "Мольтке" последовал, линейный крейсер "Зейдлиц", вооруженный, как и его предшественники, десятью 280 мм орудиями. Орудийные башни на нем располагались так же, как и на "Мольтке", за исключением носовой, установленной на высоком полубаке, возвышающемся на 10 м над ватерлинией. Высокий полубак, усиленная защита носовой части, увеличенный объем боеприпасов и дополнительная 30–70 мм броневая защита погребов повысили водоизмещение корабля до 24 610 т.

В 1913 г. был заложен "Дерфлингер" — головной корабль последней серии немецких линейных крейсеров, вооруженный 305 мм орудиями главного калибра. Он вступил в строй в 1914 г. за ним в 1915 и 1917 гг. последовали однотипные "Лютцов" и "Гинденбург". В Германии так тщательно секретили данные новых кораблей, что вплоть до начала войны в мировых военно-морских кругах считали, что у немецких линейных крейсеров скорость и артиллерийское вооружение принесены в жертву защите. Отчасти такое мнение не было лишено оснований. Толщина броневого пояса на "Дерфлингере" составляла 300мм на 75 мм больше, чем на английском "Тайгере", а 100мм броневая палуба крейсеров этого типа была толще палубы любого из иностранных броненосных кораблей тех лет. Более совершенной была и система обеспечения живучести немецких кораблей. Затопление одного главного машинного отделения и прилегающих к нему боковых отсеков на "Дерфлингере" создавало крен всего в 6,9°, в то время, как на английском "Принцесс Ройял" целых 17°.

Большой неожиданностью для англичан оказалась быстроходность немецких линейных крейсеров. Фактически они развивали скорость на 1–2 узла больше, чем указывалось в официальных справочниках. Так, "Мольтке" вместо 25,5 узла давал 28,4, а "Дерфлингер" вместо 26,5 — 28 с лишним. Удачно разрешили немцы и проблемы мореходности: сильно увеличив высоту носовой части своих кораблей, они получили достаточный надводный борт при пониженном расположении главной артиллерии. Это дало экономию в весе, улучшило остойчивость и уменьшило размер цели для артиллеристов противника.

Считали, что расплатой за эти достижения окажется меньшая огневая мощь германских крейсеров. Но немцы и артиллерию не оставили в забвении, не только создав более совершенную оптику, прицелы, заряды и снаряды, но и отлично натренировав своих артиллеристов. Вот почему в боевых столкновениях линейных крейсеров успех далеко не всегда сопутствовал более мощным английским кораблям. Если немецкие артиллеристы пристреливались за 3 минуты, то англичанам на это требовалось вдвое больше. Если 5 попаданий немецких снарядов было достаточно, чтобы отправить на дно английский линейный крейсер, то "Зейдлиц" и "Дерфлингер", получив соответственно 21 и 17 попаданий, смогли удержаться на плаву и дойти до своей базы. И еще: "Индефатигебл" и "Инвинсибл" ушли под воду в течение 3 минут, "Куин Мери" и того быстрее — за 38 секунд, в то время как единственный погибший в том бою немецкий линейный крейсер "Лютцов", затонул после 24 попаданий, возвращаясь на базу.

Естественно, что в 1907 г, Фишер и его сподвижники не могли знать всего этого и предвидеть все неудачи, которые поджидали британский флот в грядущей войне. Однако известия, поступившие из Берлина осенью 1907 г., сильно встревожили первого морского лорда. 3 октября капитан 1-го ранга Думас информировал в Берлине посла Лэссэлса, что по имеющимся у него данным, германское Адмиралтейство готовится вынести на обсуждение предстоящей сессии рейхстага Закон о военно-морском строительстве от 1900 г. для внесения в него поправок. Сообразно новой ситуации, германские военные моряки планировали сократить срок службы эскадренного броненосца с 25 до 20 лет, после чего корабль подлежал замене новой боевой единицей. Было решено, что впредь все новые линейные корабли будут дредноутного типа. Под термином "большие крейсера", фигурировавшем в программе 1900 г., отныне следовало понимать линейные крейсера. Это означало, что выполнение программы 1900 г. даст Германии вместо 38 эскадренных броненосцев и 20 броненосных крейсеров, как предусматривалось ранее, 58 дредноутов и линейных крейсеров[458]. Предсказания Думаса сбылись очень скоро. 18 ноября проект Закона с внесенными в него изменениями был опубликован в прессе, а 6 февраля 1908 г. получил одобрение рейхстага и вступил в силу.

Первыми забеспокоились в Адмиралтействе. "Дорогой Э., — писал Фишер Эшеру 8 мая 1908 г., — сожгите это, когда прочтете. Вчера в присутствии всех морских лордов Маккенна формально согласился на четыре дредноута, а если потребуется, шесть дредноутов на следующий год (возможно, самый большой из известных триумфов)"[459]. На расширенном заседании Совета Адмиралтейства было решено, что Англии для удержания превосходства на морях необходимо закладывать в год по 4 дредноута, а возможно и по 6. Сам Фишер предпочел бы 8, но он полагал, что требовать такую цифру безнадежно. Адмирал предвидел, что и более скромные запросы вызовут большие трения в парламенте и "протащить" их через палату общин будет очень сложно.

Между тем, из Германии доходили все новые и новые слухи об увеличении мощностей немецкой судостроительной промышленности, о расширении производства броневых плит, орудий, орудийных башен и других подразделений, на которых базируется военная судостроительная промышленность. Часть информации просочилась в прессу, что вызвало брожение общественного мнения в Англии. Фишер принялся убеждать Маккенну, что минимальное число ежегодно закладываемых дредноутов нужно увеличить с 4 до 6: "Меня очень пугают приближающийся кризис и неурядицы. Я совершенно убежден, что цифра, которую вы назвали Ллойд Джорджу, абсолютно недостаточна… Мы подошли уже к той стадии, когда на следующий год необходима закладка 6 дредноутов, а не 4…Я боюсь, что если вы будете настаивать на цифре в два миллиона (ф. ст.), вы окажитесь в очень трудном положении и я не вижу, как его можно оправдать или поддержать"[460].

18 декабря 1908 г. Маккенну принял король, которому морской министр доложил о настоятельной необходимости увеличения числа дредноутов, планируемых к строительству на 1909–1910 финансовый год, с 4 до 6. Для обоснования своих требований Маккенна выдвинул следующие аргументы. Адмиралтейству из официальных и неофициальных источников стало известно о значительном расширении мощностей германской судостротельной промышленности. На германских оружейных заводах снижены сроки по производству орудийных башен главного калибра, а это определяющий фактор времени, затрачиваемого на сооружение самого корабля. Адмирал Джеллико получил сведения из секретных источников о расширении производства в оружейных подразделениях фирмы Круппа. Производственные мощности соответствующих площадок Круппа значительно превысили возможности английских фирм, производящих морскую артиллерию. По словам Маккенны, Адмиралтейство имело "все основания полагать", что Германия способна вводить в строй по 8 дредноутов в год (здесь он явно преувеличил возможности германских верфей). Далее морской министр сообщил, что Крупп тайно создавал запасы никеля, который, как известно, является одним из главных компонентов для производства лучших сортов стали и броневых плит. Все эти факты говорили о том, что Германия собирается предпринять рывок в наращивании своей морской мощи, и что ее возможности в данной области по крайней мере сравнялись с английскими. Времена, когда британские верфи по темпам строительства почти на 1/3 опережали лучшие предприятия других европейских держав, по-видимому, миновали.

Обрисовав Эдуарду VII столь мрачную картину, Маккенна был не так уж далек от истины. К 1908 г., благодаря развитию технологии на заводах Круппа, в Германии на строительство дредноута или линейного крейсера в среднем затрачивалось 27 месяцев, вместо 36, отпущенных Тирпицем в качестве минимального срока[461]. Несколько позднее стало известно, что из 4 дредноутов, запланированных в Германий к строительству в 1909 г., 2 были заложены еще в октябре 1908 г., до того как программа была одобрена рейхстагом. Поначалу германский морской атташе всячески отрицал данный факт, но когда Меттерних вынужден был признать наличие 2 дополнительных строящихся дредноутов, немцы окончательно утратили доверие Лондона. Теперь в британском Адмиралтействе решили, что от Тирпица можно ожидать всего. Исходя из новой ситуации, морские лорды немедленно подсчитали, что к весне 1912 г. Германия будет иметь 17 дредноутов вместо 13, как заверяли в Берлине. Английские военные моряки естественно отталкивались от предположения, что 4 корабля программы 1910 г. будут заложены в 1909 г., точно так же, как дредноуты программы 1909 г. были сдвинуты на 1908-й. Некоторые даже, полагали, что Германия сможет построить к 1912 г. не 17, а 21 дредноут. И если это так, то соотношение сил линейных флотов двух держав, включая броненосцы додредноутного типа, в первом случае составит 4:3, а во втором — 5:4. Таким образом, двухдержавный баланс будет полностью опрокинут. Все эти выкладки и предположения содержались в меморандуме, представленном морскими лордами Реджинальду Маккенне[462].

Как часто бывает в таких ситуациям, начали искать виновных, из-за которых "просмотрели" грозящую опасность. Тревога, нагнетаемая усилиями Германии по наращиванию своей морской мощи, послужила причиной политического скандала, получившего название "дела Мулинера".

Г. Мулинер был молодым талантливым менеджером нового военного завода по производству артиллерийских орудий в Ковентри, возникшего в 1904 г. как дочернее предприятие трех крупнейших судостроительных фирм — "Джон Браун", "Кэммел Лайярд", "Фэйрфилд Шиллинг Компани", — получавших крупные военные заказы от Адмиралтейства. B начале XX в. промышленный шпионаж частных фирм приобрел уже довольно широкий размах. В мае 1906 г. Мулинер направил в Адмиралтейство докладную записку, в которой подробно сообщалось об угрожающих темпах расширения производств в Германии, занятых изготовлением морских вооружений. Мулинер также сделал весьма обоснованный и аккуратный прогноз на обозримое будущее[463]. Данные английского оружейника почти полностью подтвердились как фактами последующего развития, так и сообщением отдела военно-морской разведки, возглавлявшегося в то время Чарльзом Оттли.

В феврале 1909 г. британские адмиралы могли констатировать, что прогнозы их соотечественника сбылись почти полностью. С 1902 по 1909 г. количество рабочих на заводах Круппа увеличилось с 45 до 100 тыс. человек. Показатели по изготовлению морской артиллерии фирмой Круппа в 2 раза превысили максимальные возможности трех самых крупных английских производителей вместе взятых. При этом немцы изготовляли орудия в 3 раза быстрее англичан[464]. Мулинер еще за три года до "морской паники" предупреждал, что если в один прекрасный день Германия всерьез решит соревноваться с Англией в строительстве линейных кораблей, она рано или поздно выиграет эту гонку. Немцы будут иметь возможность вооружать свои дредноуты так же быстро, как будут строиться их корпуса.

Утверждение профессора Мардера о том, что Мулинер действовал сугубо из "патриотических побуждений"[465], можно, пожалуй, поставить под сомнение. Скорее всего, молодой честолюбивый директор хотел напугать адмиралов, чтобы получить дополнительные заказы для своей фирмы. Можно предположить, что морские лорды именно так и поняли его послание и никак на него не прореагировали. Однако во время "морской паники" 1909 г. Мулинер вновь появился на сцене. Он публично заявил о том, что в свое время предупреждал Адмиралтейство о грозящей опасности. "Дело Мулинера" даже фигурировало на парламентских дебатах. В Адмиралтействе это вызвало крайнее раздражение. Морские лорды официально объявили всем оружейным и судостроительным фирмам, что те из них, которые будут пользоваться услугами мистера Мулинера, военных заказов не получат. "Докучливый" менеджер был отовсюду уволен[466].

Эпизод сам по себе не заслуживал бы упоминания, если бы не был связан с проблемой взаимоотношений военных ведомств с частными оружейными фирмами и ролью последних в "большой политике". Давление оружейных фирм на правительство и военные ведомства, нагнетание военного психоза через прессу, начиная с 80-х гг. прошлого века, стало уже привычным фактором внутриполитической жизни европейских держав. В начале XX в. крупнейшие фабриканты вооружений имели сильное лобби в палате общин и довольно тесные связи с правительством. Именно с этого времени можно отметить начало процесса сращивания монополий со структурами управления военного флота и армии. Это проявилось в использовании крупных военных специалистов на управленческих постах частных фирм, занятых производством вооружений. Британское Адмиралтейство в рассматриваемый период дает немало ярких примеров такого сотрудничества.

Достаточно сказать, что злополучного Мулинера на посту управляющего артиллерийским заводом в Ковентри сменил никто иной, как контр-адмирал Реджинальд Бэкон, приглашенный на работу руководством фирмы после его вынужденной отставки в 1909 г.[467]. Три года спустя на руководящие посты в частные фирмы придут: адмирал Чарльз Оттли и секретарь по делам финансов флота Джордж Меррей. Фирмы охотно использовали знания, опыт, а главное, старые связи людей, которые "знали толк, в такелаже".

Необходимость организованного давления на правительство и нагнетания паники показали дальнейшие события. Маккенна, как и предсказывал Фишер, столкнулся с большими трудностями и "кризисом", когда представил кабинету министров коллективные соображения Адмиралтейства по увеличению военно-морского бюджета. Несмотря на обоснованность доводов морского министра и подробные описания угрожающей ситуации в меморандуме морских лордов, в правительстве сложилась сильная группа противников увеличения расходов на военный флот. Возглавили "экономистов" такие энергичные и влиятельные люди, как Дэвид Ллойд Джордж и Уинстон Черчилль, Ллойд Джордж, выдвинувшийся к тому времени в число лидеров правящей либеральной партии, занимал ключевой пост министра финансов и от его позиции многое зависело. Он отнюдь не был противником двухдержавного стандарта и поддержания морского превосходства Великобритании. Еще в марте 1905 г., выступая в Розайте, Ллойд Джордж с большим пылом говорил о необходимости иметь сильный флот. Однако требование адмиралов увеличить военно-морской бюджет с 1909 г. ставило под удар честолюбивую программу социального обеспечения, намеченную министром финансов либерального кабинета. Это обстоятельство и привело Ллойд Джорджа в лагерь пацифистов[468].

В готовящемся противоборстве известную роль сыграл личностный фактор. У министра финансов уже давно не сложились отношения с Маккенной. По свидетельству осведомленного чиновника А. Фитцроя, Ллойд Джордж питал к морскому министру глубокую неприязнь, что также повлияло на его отношение к предложениям Адмиралтейства[469].

Ллойд Джорджа активно поддерживал Черчилль. "Мне пришлось, — писал Черчилль много лет спустя, пытаясь объяснить свою позицию по отношению к военно-морскому бюджету в 1908–1909 гг., — на скорую руку проанализировать характер и состав британского и германского военных флотов на текущий момент и на перспективу. Я не мог согласиться с утверждением Адмиралтейства, что к 1912 г. возникнет опасная ситуация. Я находил, что цифры, приводимые Адмиралтейством на этот счет, были очень преувеличены. Я не верил, что немцы тайно строили дредноуты помимо тех, которые были заявлены в Законе о флоте". Черчилль пришел к выводу, что "программа из 4 кораблей удовлетворит все наши потребности"[470].

Таким образом, основной спор развернулся вокруг вопроса — 4 или 6 дредноутов должны быть заложены по программе 1909 г. В правительстве за Ллойд Джорджем и Черчиллем пошли Морли, Берне, Лореберн и Хэркорт. Главным аргументом "экономистов" против увеличения военно-морского бюджета было подавляющее превосходство британского флота по эскадренным броненосцам додредноутного типа.

Надо отдать должное Фишеру — он не потерял присутствие духа перед лицом могущественной оппозиции. Первый морской лорд подозревал, что Ллойд Джордж и Черчилль не станут биться за свои принципы до конца и, будучи "припертыми к стенке", уступят. Когда во время встречи с ними Фишер высказался за 8 дредноутов, его собеседники заявили: "Хорошо, но тогда мы все уйдем". В письме к Дж. Л. Гарвину адмирал язвительно прокомментировал: "Не такие они дураки"[471]. Точку зрения первого морского лорда разделял и виконт Эшер. Его письмо Кноллису свидетельствует, что большинство старой гвардии "великой либеральной партии" не только не одобряет позицию двух не в меру честолюбивых политиков, но и не доверяет им. "Джордж (Д. Ллойд Джордж, — Д. Л.) в один прекрасный день переметнется к тори…Джордж — это круглый человек в квадратной дырке. Он верит в военный флот, но в настоящий момент вообразил себя представителем радикалов. Поэтому он тащится в хвосте у Черчилля.…Я никогда не поверю, что эти люди будут бороться до конца. Их дело плохо"[472].

К концу января 1909 г. отношения внутри правительственного кабинета окончательно зашли в тупик. 23 февраля Фишер встретился с Остином Чемберленом — влиятельным политиком консервативной партии. На протяжении нескольких месяцев, предшествовавших решающей схватке в Парламенте по поводу военно-морского бюджета, консервативная пресса и политики в самых резких тонах требовали принятия программы строительства 6 дредноутов ежегодно и обеспечения бесспорного британского морского превосходства. Остин Чемберлен и другие лидеры консерваторов призывали морских лордов "стоять до конца" и выражали надежду, что они своего добьются, как это уже было в аналогичной ситуации с программой Спенсера в 1893–1894 гг. Страсти накалялись. Когда 26 февраля "Дэйли Кроникл" сообщила, что в правительстве якобы достигнуто соглашение о 4 дредноутах, Чемберлен взорвался: "Если морские лорды согласились на это, они заслуживают, чтобы их расстреляли, и если вся эта история не вранье, Асквит заслуживает, чтобы его повесили"[473].

Но главную ставку Фишер делал на поддержку премьера Асквита и министра иностранных дел Грея. И не ошибся. Как это часто бывало в Великобритании, когда к власти приходила левая партия, в ее среде всегда находились политики, которые старались показать, что могут быть столь же твердыми и решительными, как любой консерватор. К такой категории либералов, без сомнения, принадлежал Эдвард Грей, и персонал министерства иностранных дел скоро стал выражать "приятное удивление" жесткой политикой нового шефа. Первый морской лорд начал именно с Грея. 4 марта Фишер встретился с министром иностранных дел и имел с ним продолжительную беседу. До последнего момента Грей не видел особой необходимости в расширении морских программ, но после встречи с Фишером его мнение, по-видимому, кардинально переменилось, поскольку адмирал в письме к Эдуарду VII, написанному по горячим следам беседы, не скупился на похвалы главе Форин Оффис: "У Вашего величества есть один замечательный слуга в кабинете министров — министр иностранных дел. Он на голову выше всех остальных"[474].

Грей впервые сталкивался с Фишером непосредственно и еще не имел понятия о тех методах, которыми пользовался старый адмирал. Несколько дней спустя после их беседы глава внешнеполитического ведомства, еще ничего окончательно для себя не решивший, вдруг с изумлением обнаружил, что редактор "Обсервер" Дж. Л. Гарвин уже поведал народу со страниц своего издания, что министр иностранных дел Грей настаивает на закладке 4 дополнительных дредноутов и угрожает отставкой в случае несогласия[475]. При этом Гарвин подкреплял свои утверждения авторитетом первого морского лорда. Грей был возмущен и страшно разозлился на обоих. Фишер вынужден был констатировать: "Боюсь, что мы с ним отдалились, но теперь уже ничего не поделаешь и лучше всего помалкивать"[476].

Приближалась кульминация кризиса — решающая схватка между противоборствующими группировками по поводу военно-морского бюджета в парламенте. Пропагандистская машина работала на полную мощность. Английской публике, обезумевшей от страха перед морской блокадой и вторжением, нагнетаемого прессой, 6 дредноутов в под уже казалось мало; Чеканная фраза, брошенная депутатом парламента от консерваторов Джорджем Уиндхемом — "Мы хотим восемь и восемь просим!" — стала лозунгом британских ультрамаринистов.

Дебаты по военно-морскому бюджету в палате общин начались с выступления Маккенны 16 марта 1909 г. Морской министр, просто и печально поведал депутатскому корпусу об усилиях, предпринимаемых в Германии по строительству военно-морского флота и подрыву британского господства на морях. В связи с угрожающей ситуацией Маккенна потребовал увеличения ассигнований на морское строительство на 2 823 000 ф. ст. в 1909–1910 финансовом году по сравнению с предыдущим и закладку 6 дредноутов ежегодно[477]. Маккенна отстаивал свои взгляды решительно, его аргументы были продуманы и обоснованы, но в одиночку выиграть это дело ему бы ни за что не удалось. Политический вес морского министра был явно недостаточным. Но в решающий момент на чашу весов Адмиралтейства был добавлен авторитет Эдварда Грея.

29 марта 1909 г. шеф Форин Оффис произнес перед палатой общин одну из самых важных речей в своей жизни. Грей начал с того, что лично ему не нравится наметившаяся за последнее время во всех европейских державах тенденция к увеличению расходов на военные флоты и армии. Но, к сожалению, всеобщее разоружение пока что невозможно, а одностороннее разоружение не решит проблемы. Великобритания не может себе позволить сокращение военно-морского бюджета, поскольку это может повлечь за собой введение всеобщей воинской повинности и, в конечном счете, к утрате ею своего суверенитета. В отличие от Германии, для Англии военный флот был и остается основой ее обороны и жизненно важным фактором ее существования. В связи с вышеизложенным, министру иностранных дел представляется, что Германия должна первой предпринять шаги по сокращению своего флота, и тогда Британия со своей стороны также сделает шаг навстречу. Такая договоренность, естественно, должна базироваться на превосходстве британского военного флота. Если она будет достигнута, сказал в заключение министр иностранных дел, Европа получит стабильный и гарантированный мир[478].

Речь Грея произвела большое впечатление в палате общин и как считает профессор Роббинс, министр иностранных дел в значительной степени несет ответственность за наращивание военно-морского бюджета Великобритании в 1909 г. Чаша весов качнулась в сторону ультрамаринистов. Теперь решающее слово было за премьером. Недаром военно-морской официоз "Нейвал энд Милитари Рекорд" еще за четыре года до описанных событий восклицал: "…K счастью, у нас есть мистер Асквит"[479]. И либеральный премьер оправдал надежды своих адмиралов. На открывшемся очередном заседании кабинета министров Герберт Асквит "с подачи" Грея заявил, что военно-морской бюджет должен быть пересмотрен. И он был пересмотрен! Компромисс, найденный главой кабинета, поистине был невообразим. "В конце концов, — писал Черчилль, — было найдено удивительное и любопытное решение. Адмиралтейство требовало 6 кораблей, "экономисты" предлагали 4, и в заключение мы сошлись на 8"[480]. Таким образом, Маккенна и Фишер выиграли это политическое сражение. Военно-морское ведомство добилось увеличения бюджета на строительство флота на 3 млн. ф. ст. и вместо требуемых 2 дополнительных дредноутов получило 4. Строительство 8 дредноутов одновременно — это был максимальный предел возможностей британского военного судостроения того времени. Причем дело упиралось не в верфи и строительство корпусов, а в отсутствие достаточных мощностей по сооружению башен и орудий главного калибра.

Как и ожидалось, два главных "борца за социальную справедливость" — Ллойд Джордж и Черчилль — в отставку не подали, а позорно капитулировали. Стремление удержаться в министерских креслах перевесило моральные принципы. О принципиальности Ллойд Джорджа здесь уже говорилось. Что касается Черчилля, то лучше всех о нем в данной ситуации сказал Морли. Наблюдая "крестовый поход" за разоружение, возглавленный молодым честолюбивым политиком, он предположил: "Если Черчилль когда-нибудь станет морским министром, он потребует не восемь дредноутов, а шестнадцать"[481].

Тем не менее, тогда, в марте 1909 г., Черчилль был искренне расстроен исходом борьбы. Фишер, зная о готовящемся решении еще до заседания кабинета, на котором оно было принято, не удержался, чтобы не написать "гадость" своему новому знакомцу: "Я думаю, как замечательно было бы назвать четыре дополнительных дредноута:

№ 1. "Уинстон"

№ 2. "Черчилль"

№ 3. "Ллойд"

№ 4. "Джордж"

Как они будут сражаться! Непобедимо! Зачитайте это кабинету министров"[482].


Подводя итог событиям политического кризиса 1909 г., заметим, что "морская паника" не имела под собой реальной почвы, поскольку немцы не собирались увеличивать свои и без того обременительные морские программы. К лету того же года стало известно, что предполагаемое увеличение морского бюджета Германии оказалось блефом. Чтобы как-то спасти положение, Фишер устроил большой парад военных кораблей в Спитхеде, на который пригласил многочисленных представителей прессы. Этим шагом первый морской лорд рассчитывал привлечь на свою сторону газетчиков. Поведение Фишера на устроенном, им спектакле вызвало неодобрение многих его сослуживцев.

Герберт Ричмонд облегчил свою душу пространной записью в дневнике: "Фишер должен иметь газетчиков для себя, он должен устраивать представления, он должен иметь саморекламу. Это было отвратительно. Там он был всегда прав — в центре толпы людей, ни один из которых не имел понятия о военном флоте, рассказывая им это, рассказывая им то… Вот откуда начинается деградация — с первого морского лорда, который считает себя первой и единственной звездой, а своих сослуживцев — ничем…"[483].

Но положение, по-видимому, уже нельзя было исправить никакими военными игрищами. "Морская паника" оказалась палкой о двух концах, и другим своим концом она ударила именно по создателю "Дредноута". Еще в марте "Дэйли Экспресс" провозгласила, что Фишер "несет всю ответственность за то, что военно-морской флот содержался на "голодном пайке" в течение трех последних лет… Даже если он и угрожал отставкой в случае принятия неудовлетворительной программы, его уход только развязал бы руки сторонникам экономии. Более того, его пресловутая речь "спите спокойно в своих кроватях" (ноябрь 1907 г.) явилась прямым оправданием политики радикалов"[484].

Вслед за "Дэйли Экспресс" и другие газеты принялись обвинять первого морского лорда в том, что он "проспал" германскую опасность, что он с самого начала не требовал 8 дредноутов и т. д. Критики адмирала как либерального, так и консервативного толка утверждали даже, что Фишер отчасти повинен в ускорении морского строительства Германии. Появление "Дредноута", по их мнению, дало в руки немцам дополнительные преимущества, а реклама, которую адмирал обеспечил своему детищу, способствовала началу строительства этих кораблей другими державами. Общественное мнение и без того, было возбуждено слухами, об усилении германского флота и выпады в прессе против первого морского лорда только подлили масла в огонь.

Фишер пытался оправдаться. Обвинение в том, что он "проспал" германскую опасность, адмирал назвал "наглой ложью". "Мы знали уже через неделю об ускорении германского кораблестроения, а также о расширении заводов Круппа сразу, как только оно началось, и у меня есть копия докладной записки Туидмауту (3 декабря 1907 г.) для кабинета министров"[485].

Между тем, требования отставки Фишера усиливались. Особенно усердствовал Чарльз Бересфорд. Бересфорд официально спустил флаг командующего флотом 24 марта 1909 г., в самый разгар "морской паники". Момент против обыкновения был обставлен очень торжественно. У причалов Портсмута собралась огромная толпа, выказавшая энтузиазм и бурные эмоции. Когда он прибыл в Лондон, у вокзала Ватерлоо его также приветствовала толпа. Впечатление было такое, будто восторженные жители столицы встречают не отставного адмирала, а национального героя, только что выигравшего большое морское сражение. Все громко вопили, мужчины кидали вверх головные уборы, а женщины махали носовыми платочками.

Как уже было отмечено, карьера бравого адмирала завершилась за два года до истечения положенного срока, и в свете "морской паники" события получили совсем иную окраску. "Он был уволен министром Маккенной, потому что бесстрашно говорил правду. В этом предложении вся суть ситуации"[486]. И Бересфорд решил использовать представившийся ему шанс, тем более, что теперь он был свободен от любых условностей, налагаемых военной службой и статусом командующего флотом. Не откладывая дел в долгий ящик, он добился приема у премьер-министра и 30 марта встретился с Асквитом. Отставной адмирал в самых общих чертах обрисовал положение дел в Адмиралтействе, которое, по его мнению, было совершенно недопустимым с точки зрения безопасности морских рубежей Англии.

2 апреля Бересфорд направил письмо главе кабинета, в котором уже подробно по пунктам обосновал свою мысль об отсутствии должной организации на флоте, начиная с 1907 г. Имевшее место недавно переформирование соединений кораблей не ликвидировало слабых мест, писал Бересфорд, и не способствовало надлежащей подготовке флота к войне. Далее адмирал жаловался, что за время его пребывания на посту командующего Флотом Ла-Манша он ни разу не получил от Адмиралтейства сколько-нибудь подробного стратегического плана, согласно которому он должен был бы действовать в случае военной необходимости. В заключение Бересфорд угрожал, что если правительство не предпримет мер, то он будет действовать на свой страх и риск и дезавуирует руководство военно-морского ведомства[487].

Асквит, посовещавшись с Маккенной, решил создать правительственную комиссию по расследованию положения дел в Адмиралтействе. 19 апреля стал известен ее состав: четыре члена кабинета министров — Крю, Морли, Грей и Холден. Председателем комиссии стал сам премьер Асквит[488]. В большинстве своем это были люди, лояльно настроенные по отношению к Фишеру, и они не стали бы "топить" своего коллегу Реджинальда Маккенну, поскольку это, в конечном счете, могло вызвать падение либерального кабинета. Тем не менее, решение правительства привело Фишера в крайнее раздражение. Он обозвал либеральный кабинет "бандой подлецов" и поначалу даже хотел подать в отставку.

От необдуманного шага его отговорил виконт Эшер: "Вечером я отправился в город и имел долгий разговор с Джеки. Мы сошлись на том, что перед лицом нападок на него отставка невозможна. Только "самый крайний случай" заставит его уйти из Адмиралтейства"[489]. Вскоре Фишер взял себя в руки, заявив, что он "не уйдет до тех пор, пока ему не дадут пинка".

Работа правительственной комиссии стала, по словам профессора Мардера, "большим унижением" для военно-морского ведомства, поскольку впервые в истории деятельность британского Адмиралтейства была подвергнута расследованию по требованию отставного адмирала, уволенного с флота за нарушение воинской дисциплины. Одновременно с Адмиралтейством, наверное, самое большое унижение в своей жизни пришлось испытать и Фишеру.

Здесь необходимо вернуться к пресловутым письмам Реджинальда Бэкона. В декабре 1905 г. любимец Фишера получил назначение на Средиземноморский флот командиром броненосца "Иррезистебл". Бзкон сам выпросил это назначение у своего патрона, поскольку Фишер не хотел посылать его под начало Бересфорда, командовавшего в то время Средиземноморским флотом. Молодой капитан 1-го ранга узнал, что броненосец будет послан к берегам Греции. Он очень хотел там побывать и пострелять фазанов на побережье[490]. Ох, боком вышли эти фазаны молодому честолюбцу и его покровителю четыре года спустя!

И Бересфорд, и его второй флагман контр-адмирал Лэмбтон знали, что Бэкон — "приближенный" первого морского лорда. Тем не менее, они открыто обсуждали с ним политику Адмиралтейства, высказывали свое мнение, спорили. А командир "Иррезистебла" писал обо всем Фишеру. По признанию самого Бэкона им было написано 6 или 7 писем, некоторые по 20 страниц мелким почерком[491]. Выше уже говорилось, что часть писем первый морской лорд приказал размножить без согласия их автора и пустил по рукам в Адмиралтействе.

Каким-то образом два письма Бэкона, наиболее компрометирующие из них, — от 21 марта и от 15 апреля 1906 г. — попали в руки старинного недруга Фишера сэра Джорджа Армстронга; 2 апреля 1909 г. Армстронг сделал публичное заявление об этих письмах, а 23 апреля написал о них в "Таймс"[492]. Еще в 1892 г. молодого офицера Джорджа Армстронга уволили с военного флота за нарушение воинской дисциплины. Столкновение у него было именно с Фишером, перед которым ему пришлось, публично извиниться. С тех пор Армстронг стал непримиримым врагом первого морского лорда и усердно собирал на него "компромат"[493]. Его заявление о существовании писем Бэкона произвело сенсацию и дало убийственное оружие против Фишера в руки Бересфорда и его сторонников, обвинивших первого морского лорда в насаждении системы шпионажа на флоте. Немало острых вопросов было задано по этому поводу в прессе и в парламенте. Русский морской атташе в Лондоне докладывал в Петербург: "Сэр Джон Фишер, у которого я недавно завтракал, вид имеет несколько пришибленный. Травля, очевидно, подействовала на него, тем более, что публично защищаться он не может благодаря официальному своему положению"[494]..

Лучше всех суть происходящего была вскрыта "Вестминстер Газетт": "Когда самое плохое о существующем положении дел уже сказано, они выглядят вполне тривиально по сравнению с интересами службы, но когда к ним возвращаются снова и снова, это производит впечатление, что главной целью является не установление истины, а организация кампании против конкретного лица"[495]. И действительно, противники первого морского лорда, "поймав его на крючок", не собирались позволить ему так легко "сорваться". После опубликования писем Бэкона число недоброжелателей адмирала резко увеличилось. На стороне Бересфорда активно выступил и наследник престола, будущий Георг V, открыто потребовавший отставки Фишера.

Здесь трудно согласиться с биографом Георга V Гарольдом Никольсоном, утверждавшим, что Принц Уэльсский сохранял строгий нейтралитет по отношению к ссоре Фишера и Бересфорда, "Хотя его бомбардировали жалобами и контр — жалобами его бывшие командиры и сослуживцы по флоту, ему удавалось придерживаться нейтралитета. Он очень сожалел, но старался не вмешиваться в ссору"[496].

Эта цитата требует некоторых пояснений. Дело в том, что Принц Уэльсский в молодости пробовал свои силы в морской службе, начав в качестве кадета Флота Ее Величества. В октябре 1885 он даже изучал артиллерийское дело на "Экселленте" под руководством Фишера. Последний не преминул написать королеве Виктории письмо, в котором расточал самые высокие похвалы успехам ее внука[497]. Очевидно, комплименты Фишера были просто данью вежливости, поскольку свидетельства более или менее беспристрастных наблюдателей рисуют Принца Уэльсского, как весьма посредственного военного моряка. Уинстон Черчилль, будучи уже морским министром, отмечал, что Георг V рассуждал о военном флоте в высшей степени глупо: "Было несколько обескураживающе слушать всю ту чушь, которой он набрался. Баттенберг согласился, что в военно-морской стратегии король ничего не смыслит"[498].

Можно смело утверждать, что с тех пор, как ссора Фишера и Бересфорда стала достоянием гласности, Принц Уэльсский никогда не относился к ней как бесстрастный наблюдатель. Подтверждение тому можно найти в мемуарах Бэкона. В апреле 1906 г. английский Средиземноморской флот находился на стоянке у острова Корфу. Здесь же находилась королевская яхта с Эдуардом VII и греческим королем Георгом на борту. Со дня на день ожидали прибытия эскадренного броненосца "Ринаун", на котором Принц Уэльсский совершал длительное плавание с посещением английских морских баз и эскадр в водах Дальнего Востока и Индийском океане. Бэкон также с нетерпением ожидал прибытия Принца Уэльсского. Еще кадетами они служили на учебном судне "Нортгемптон", и Бзкон полагал, что наследник престола не забыл своего друга по совместному обучению. И действительно, по прибытии "Ринауна" к Корфу будущий король первым делом пригласил к себе Бэкона. Однако командира "Иррезистебла" ждал холодный прием. "Принц говорил резко без обиняков", — вспоминал Бэкон[499]. Наследник престола высказал крайнее недовольство реформами Фишера. Незадолго перед этим принц пообщался с командирами кораблей и соединений на отдаленных морских театрах, которые были раздражены сокращением устаревших судов и сосредоточением главных сил флота в водах метрополии. Из-за этого любимец Фишера имел весьма нелицеприятную беседу со своим "сослуживцем".

Вскоре Бэкона вызвал к себе на яхту Эдуард VII. Король сообщил моряку, что Принц Уэльсский, Бересфорд и Лэмбтон говорили с ним, и что все они недовольны реформами первого морского лорда. Теперь Эдуард хотел знать мнение Бэкона. Последний со всей горячностью убедил короля в необходимости и своевременности преобразований Фишера. Эдуард, выслушав Бэкона, сказал, что первому морскому лорду надлежит знать обо всем этом, включая мнения принца, Бересфорда и Лэмбтона. Буквально за два часа до отхода "Ринауна" в Англию Бэкон второпях пишет письмо Фишеру и отправляет его с оказией в Адмиралтейство.

Именно это послание и попало в руки Армстронга три года спустя после описанных событий. Оно стоило карьеры Реджинальду Бэкону, а Фишеру кресла первого морского лорда. С того времени Георг V навсегда остался непримиримым врагом Фишера и противодействовал ему во всем. В апреле 1909 г. Кноллис писал Эшеру о своем разговоре с принцем: "Он говорил с каким-то ожесточением и о Джеки и об Адмиралтействе… Он воспринимает все это как личную обиду. А все дело в том, что люди, с которыми он общается, — все противники Фишера, а его друг — офицер (капитан 1-го ранга Г. Кэмпбелл — Д. Л.), который все время с ним и который, по-моему, ведет себя безобразно по отношению к вышестоящим, самый худший из всех. Принц Уэльсский даже и слушать не хочет мнения другой стороны, разве что меня или Вас, но ведь мы не профессионалы"[500].

Правительственная комиссия по расследованию положения дел в Адмиралтействе провела 16 заседаний за период с 27 апреля но 13 июня. Были рассмотрены многочисленные документы и выслушаны устные свидетельские показания. "Истцами" выступали главным образом Бересфорд и Кастенс. От имени Адмиралтейства свидетельствовал Маккенна. Фишер не принимал активного участия в перепалках с Бересфордом и на заседаниях комиссии вел себя довольно пассивно. Лучше всех позиции Адмиралтейства защищал морской министр. И хотя многие нарекания в адрес военно-морского ведомства были признаны справедливыми, Маккенне удалось отвести большинство наиболее серьезных из них.

13 июля комиссия завершила свою работу. 12 августа протоколы заседаний были опубликованы в качестве парламентского документа. Документы представляли собой два довольно увесистых тома, отпечатанных убористым шрифтом: 328 страниц протоколов заседаний и 245 страниц приложений. Бересфорду, Маккенне и другим свидетелям было задано 2600 вопросов[501]. Многие сторонники Фишера, в том числе и Эдуард VII, склонны были рассматривать заключение комиссии как полное оправдание деятельности Адмиралтейства.

Однако сам первый морской лорд был настроен по-другому. Когда отчет комиссии опубликовали, Фишер находился на отдыхе в Южном Тироле. От чтения этого документа он получил меньшее удовлетворение, чем его противник Бересфорд. В письме к Эшеру адмирал возмущенно заметил, что отчет подписан "пятью негодяями"[502]. Впрочем, Фишер был не совсем неправ. Своим содержанием отчет предполагал, что адмирал вскоре должен оставить свой пост.

Травля первого морского лорда в прессе продолжалась. Осенью Бересфорд опубликовал свои письма Асквиту, в которых указывал на нарушения воинской дисциплины и насаждение "кумовства" в Адмиралтействе[503]. Еще ранее в "Нэшенел Ревью" была помещена большая статья с перечислением всех "смертных грехов", совершенных Фишером на посту первого морского лорда[504].

В октябре 1909 г. подготовка к уходу Фишера из Адмиралтейства была завершена. Асквит дал понять, что к дню рождения короля 9 ноября будет приурочено пожалование Фишеру звание пэра. Премьер также сообщал: "Пользусь случаем, я желаю выразить Вам искреннюю и глубокую признательность от имени правительства Его Величества за ту огромную работу — уникальную для нашего времени, — которая была Вами осуществлена по развитию и совершенствованию военного флота, укреплению морского могущества Великобритании"[505].

Это была, вне всякого сомнения, справедливая оценка. Она, пожалуй, в большей степени может быть отнесена к периоду деятельности Фишера до 1906 г., нежели к последним четырем годам его пребывания в Адмиралтействе. Конечно, есть определенная доля истины в том, что реформы 1904–1905 гг. отняли инициативу у командиров соединений на удаленных морских театрах. Совершенно справедливо и то, что Фишер несет ответственность за распри и дрязги, раздиравшие Адмиралтейство и флот в 1907–1909 гг. И все же в истории немного найдется великих, конструктивных преобразований флота, которые были бы сопоставимы с реформами, осуществленными под руководством Фишера. Самой большой ошибкой Фишера было то, что он не увенчал своей реформаторской деятельности созданием генерального штаба флота и даже всячески противился его организации. Во многом такая позиция первого морского лорда объясняется качествами его личности. Фишер не допускал мысли, что он может что-либо упустить или недосмотреть. Возможно, что именно благодаря этому обстоятельству была утрачена координация действий между Адмиралтейством и военным министерством.

В пользу Фишера свидетельствует программа строительства дредноутов 1909–1910 гг., ликвидировавшая пробел, вызванный необоснованным сокращением военно-морского бюджета в течение трех предшествующих лет. Была решена проблема с рядовым составом на кораблях флота. Значительно усовершенствовалась корабельная артиллерия. При Фишере впервые начали присваивать звание контр-адмирала, не взирая на возраст, впервые начал изучаться всерьез вопрос о тралении минных полей противника, впервые на линейных кораблях начали устанавливаться 13,5-дюймовые орудия.

Деятельность Фишера на посту первого морского лорда поистине уникальна и, возможно, что до сих пор она еще не получила достаточно глубокой и всеобъемлющей оценки. Анализируя его достижения, не следует забывать, что когда началась первая мировая война, то, несмотря на преклонный возраст, и на всем известные недостатки его характера, Фишер оказался самой подходящей кандидатурой на пост первого морского лорда. Не менее поразительно и то, как Фишер, вновь заняв эту высокую должность в годы войны, подчинил своему влиянию такую сильную личность, как Уинстон Черчилль. Возможно, это произошло благодаря некоему "демонизму", присущему Фишеру, который всегда производил такое впечатление на журналистов и некоторых военных моряков. "Всякий, войдя, в зал, полный народа, обязательно обратил бы внимание на Фишера и спросил бы, кто он. Всякий, кто хоть раз говорил с ним, не мог не оказаться под впечатлением его личности", — писал Реджинальд Бэкон[506].

Очень лестную характеристику Фишеру дал Гарольд Бегбн в своих мемуарах, опубликованных незадолго до смерти старого адмирала: "Ни один человек из тех, с кем доводилось мне встретиться, не оставил впечатления такой демонической гениальности, как этот изгой общества, сделавший больше, чем любой другой англичанин для спасения британской демократий от прусского ига"[507].

Даже командиры с весьма средним уровнем мышления, как Луи Баттенберг или Морис Хэнки, вынесли от общения с Фишером впечатление и убеждение в его "гениальности". Хэнки, например, даже считал, что отсутствие такой важной структуры, как генеральный морской штаб, в 1909 г. "не имело особого значения, поскольку все стратегическое планирование осуществлялось таким гением, как Фишер, и иногда при помощи таких профессионалов, как Оттли…"[508].

Можно смело утверждать, что объективно уход Фишера был своевременным. Техническая революция завершилась, теперь флоту нужно было время, чтобы осмыслить новую ситуацию, научиться пользоваться новым грозным оружием, которое он получил. Во главе угла теперь стоял вопрос о разработке новой морской стратегии и тактики, а главное — необходимо было создание генерального морского штаба, который занялся бы разработкой научного плана современной морской войны.

Фишер, как известно, был противником организации такого штаба[509]. Наиболее способные морские офицеры из числа его сослуживцев весьма скептически отзывались о представлениях Фишера о способах ведения современной морской войны. Вот, например, какую оценку дает им Герберт Ричмонд: "Он высказывался о войне лишь в общем, утверждая, что она должна быть жестокой, что врага надо бить сильно и часто, и много других афоризмов. Все это не так уж трудно было сформулировать. Но логическая и научная система войны была совсем другим делом"[510].

Причины такого положения дел предельно четко, на наш взгляд, был" вскрыты другим морским офицером, также современником Фишера, К. Дж. Дъюаром: "Такие планы были продуктом эпохи на флоте, когда обучение офицеров ведению морской войны находилось в полном небрежении. Уилсон и Фишер работали в узкой технической сфере. Их взгляды были типичными для артиллерийско-торпедной школы и едва ли было бы справедливым обвинять их в некомпетентности в совершенно другой области"[511].

Итак, Фишер, адмирал флота, первый барон Килверстон, получив пэрство, 25 января 1910 г. в возрасте 69 лет уходит в отставку. Несколько месяцев спустя, 6 мая 1910 г., самый высокопоставленный сторонник Фишера — король Эдуард VII— отошел в лучший мир.

Таким величественным и грандиозным было зрелище в то майское утро 1910 г., когда 9 монархов ехали в траурном кортеже на похоронах короля Англии, что по притихшей в ожидании и одетой в траур толпе прокатился гул восхищения. В алом, голубом, зеленом и пурпурном, по трое в ряд суверены проехали через ворота — в шлемах с перьями, с золотыми аксельбантами, малиновыми лентами, в усыпанных бриллиантами орденах, сверкавших на солнце.

За ними следовали пять прямых наследников, сорок императорских или королевских высочеств, семь королев — четыре вдовствующие и три правящие, а также множество специальных послов из "некоронованных" стран. Вместе они представляли семьдесят наций на этом самом большом и, очевидно, последнем в своем роде сборище королевской знати и чинов, когда-либо съезжавшихся в одно место. Впереди гроба шел в полной парадной форме с обнаженным клинком адмирал лорд Фишер — ближайший сподвижник покойного. Колокола Биг Бена приглушенно пробили девять утра, когда кортеж покинул дворец. Однако часы истории указывали на закат, и солнце старого мира опускалось в угасающем зареве великолепия, которое должно было исчезнуть навсегда.

Загрузка...