Эра дракона

2.1. Битва за Китай

Как известно, Соединенные Штаты и Великобритания, ведущие войну с Японией, были заинтересованы в советском участии в этой войне. Без Советского Союза победа над Японией была бы гораздо более кровопролитной для англо-американцев. Хотя в том, что Страна восходящего солнца будет побеждена, особо сомневаться не приходилось. Вопрос был: какой ценой?

Англо-американцы предпочли ценой русской крови. Зачем же проливать американскую! Президент Рузвельт на Ялтинской конференции (начало 1945 года) обратился к правительству СССР с просьбой вступить в войну с Японией и получил на это согласие.

Англо-американцы вообще не любят и не умеют вести стратегический расчет, они больше мастера по тактическим ходам. Урвать сначала, а потом будет видно, как поступать в новой ситуации. Вот стандартный ход их мышления. Демократический способ правления склонен, прежде всего, к решению тактических, сиюминутных задач. О стратегии при демократии думают редко.

Меркантильный расчет англо-американцев был правильным, но не учитывал того, что Сталин умел учиться на ошибках и к тому времени в СССР уже накопился колоссальный опыт ведения войны, а также то, что Советская армия стала самой мощной армией мира. А самое главное, им было не понять стратегическое мышление Сталина, который рассчитывал на несколько ходов вперед.

Американцы, конечно, не были полными дураками. Они понимали всю проблему неоднозначности приглашения СССР к дележу японской добычи. «Правящие круги США, добиваясь вступления СССР в войну с Японией и в то же время рассматривая это как возможную угрозу послевоенным планам США, направленным на установление монопольного американского влияния на Дальнем Востоке и в бассейне всего Тихого океана, стремились к созданию нового баланса сил, а именно к противостоянию Советскому Союзу какой-либо из дальневосточных стран»[301].

И, тем не менее, особого выхода у них не было. Или без СССР долго и трудно, или с Советским Союзом быстро и безболезненно. Японцы это понимали тоже. Они рассчитывали, что западные союзники захлебнуться в собственной крови и тогда предложат почетный мир. Но все это могло быть реальным только без вступления СССР в войну с Японией.

И они буквально молились, чтобы Советский Союз не вступил в войну. Напрасно молились, японские боги оказались не так милостивы к своему народу. Советский Союз вступил в войну. Япония капитулировала.

«Когда на линкоре «Миссури» в Токийском заливе проходила церемония подписания японскими руководителями акта о безоговорочной капитуляции, президент США Г. Трумен говорил членам Объединенного комитета начальников штабов вооруженных сил США и Великобритании: «…Япония приняла условия безоговорочной капитуляции, ее армия сложила оружие. От нас зависит будущее японского государства и его народа. В то же время Китай еще далек от союза с нами. Слишком сильно там влияние коммунистов среди населения. Предстоит еще настойчивая и решительная борьба в Китае и за Китай…»

Битва за Китай! Американские руководители рассматривали тогда Китай как «ближайший военный, политический и экономический трофей своих вооруженных сил»[302]. Но его нужно было срочно укрепить, чтобы в противостоянии с Советским Союзом он смог заменить капитулировавшую Японию. Поверженная Страна восходящего солнца была лишена военной мощи. И первое послевоенное время была непригодна для прямого противостояния с Советским Союзом.

Китай, который самостоятельно не смог осилить даже часть японской армии, был теперь наиболее сильной дальневосточной страной. После разгрома Японии «во всем мире шла сложная и острая дипломатическая борьба за Китай. Пока — мирное противоборство»[303].

Началось это противоборство еще до капитуляции Страны восходящего солнца. «30 июня 1945 г. в Москву прибыла китайская правительственная делегация во главе с Сун Цзывэем. Чан Кайши послал в Москву и своего сына Цзян Цзинго…»[304]

По некоторым данным, Сталин хотел то ли отвлечь, то ли привлечь Чан Кайши. Глава Гоминьдана (ГМД) вел свою игру, глава СССР — свою. «СССР обещал Чан Кайши, что не будет вмешиваться в гражданскую войну в Китае и помогать коммунистам, если ГМД откажется от помощи США. Но Чан Кайши предпочел союз с Америкой»[305].

Третий поворот к дружбе с СССР Чан Кайши не совершил. Наверное, понимал, что советским другом ему все равно не стать, а потерять американцев означало остаться без покровителей. Менять США на Советский Союз Чан просто не мог.

Стратегического союза, как и следовало ожидать, не получилось. Не получилось решить и тактические вопросы.

В ходе переговоров китайская делегация пыталась достичь соглашения о признании Монголии частью Китая. «Чан Кайши явно не хотел признавать независимость МНР. В глазах радетелей великоханьской политики это признание могло стать прецедентом, который поколебал бы всю систему великодержавно-шовинистической ориентации»[306].

Гоминьдановское правительство Чан Кайши тогда имело столицу в Чаньцине в Южном Китае. Надо сказать, что Гоминьдан контролировал (местами условно) большую часть китайской территории. Остальную (небольшую) территорию контролировали коммунисты.

По некоторым данным, «Сталин, по-видимому, хотел, чтобы послевоенный Китай разделил судьбу Кореи и Германии, проамериканский Гоминьдан должен был контролировать Юг Китая, а китайские коммунисты — только север»[307].

Дело, похоже, и шло к тому. «К окончанию Второй мировой войны в Китае фактически сложились два государственных образования: одно, контролируемое официальным гоминьдановским правительством, и другое — освобожденные районы, контролируемые коммунистами и руководимые фактически самостоятельными народными правительствами. В каждом из этих государственных образований имелись свое законодательство, свои вооруженные силы, органы безопасности, налоговая и денежная системы»[308].

Территория, контролируемая Гоминьданом, была несколько более взаимосвязанной, хотя власть местных правителей и здесь не давала Чан Кайши полный контроль над Китаем. Коммунистические районы были разбросаны в разных регионах Китая. Крупные города коммунисты практически не контролировали. «Силы коммунистов контролировали провинциальные районы в Маньчжурии и большую часть Северного Китая. Они уже не были преследуемыми защитниками нескольких изолированных баз…»[309] Но подавляющее число жителей Китая находилось в гоминьдановской части.

Особенно важным для коммунистов был Северо-Восток. Северо-Восточный Китай и часть территории южнее были временно оккупированы советскими войсками, которым достались огромные запасы трофейного японского вооружения. Месторасположение советских войск во многом решило судьбу Китая. «Если говорить прямо, то именно августовская война привела к созданию Китайской Народной Республики»[310].

Казалось, коммунистам выгоднее искать компромисс с Гоминьданом, так как последний при желании мог бы разгромить КПК. Но тут было не все так просто.

Во-первых, Чан Кайши не был всесильным правителем даже той части Китая, которую он формально контролировал. «Гоминьдан раздирали на части соперничество и борьба за власть между различными группировками»[311]. На местах сидели полусамостоятельные правители, которым явно не хотелось, чтобы Чан Кайши стал полновластным правителем всего Китая. Иначе он бы их прибрал к рукам, а им этого совсем не нужно было.

Во-вторых, коммунистические войска были хотя и меньше по численности, но гораздо более сплоченными.

А в-третьих, и это самое главное, коммунистические силы в Китае располагались ближе к северу, т. е. ближе к Советской армии. К той самой армии, которая только что почти бескровно разгромила самую боеспособную часть японских вооруженных сил — Квантунскую армию, а заодно и марионеточные войска, воевавшие на стороне японцев.

Советские войска не только были огромной силой, они еще были близки к своим базам снабжения в СССР и получили в качестве трофея почти неиспользованные запасы японского вооружения, накопленного годами.

Что делать Советскому Союзу? Уйти из Китая и предоставить Гоминьдану расправиться с китайскими коммунистами? Но тогда Чан Кайши, который уже не один раз отворачивался от СССР, стал бы единственной реальной силой в Китае, зависимой от американского влияния. Он, конечно же, китайский националист и не особенно любит иностранцев. Но американцы не дураки, они понимали это все и сумели бы, наверное, удержать его под контролем.

Тогда на дальневосточных границах Советского Союза по-прежнему стояли бы враждебные дивизии. Только вместо японских, это были бы китайские дивизии. И возглавляли бы их, возможно, те же самые китайцы, которые в 1929 году уже нападали на нашу страну.

«В новом балансе сил, сложившемся на Дальнем Востоке после поражения Японии, США рассчитывали сделать ставку на зависимый от США Китай как на противовес Советскому Союзу, военная, экономическая мощь и международное влияние которого в огромной степени возросли»[312].

При этом совсем рядом с Китаем находилась бы оккупированная, а следовательно, подконтрольная американцам Япония. Практически Япония, вместо основного американского конкурента, превращалась в тыловую базу и стратегический резерв Америки.

«В отличие от Рузвельта новый президент США и его администрация уже на первом этапе оккупации вознамерилась превратить Японию в форпост борьбы с коммунизмом в Азии»[313].

Соединенные Штаты тогда бы не имели конкурентов среди дальневосточных стран, а Советский Союз наоборот — получал бы на границе еще большую концентрацию враждебных сил. Вместо враждебной Японии и полусоюз-нического Китая мы бы имели враждебные Китай и Японию, подконтрольные Америке. Хорошенький расклад сил, не правда ли?!

Но и это еще не все. «…Это было время, когда у США уже имелось атомное оружие, а у СССР его не было. В этих условиях можно было ожидать, что в правящих кругах США возобладают горячие головы, которые развяжут войну против нашей страны. И нам очень нужны были союзники»[314].

Таким образом, перспектива для нас на востоке вырисовывалась не блестящая. Точнее, совсем плохая перспектива. Но и здесь Сталин сумел выбрать правильный на то время вариант поведения и со свойственной ему железной логикой начал его воплощать в жизнь.

Нам нельзя было не помогать китайским коммунистам в их борьбе с Чан Кайши. В худшем случае они должны были столкнуться лбами и помешать укреплению стабильности в Китае. В лучшем…

В лучшем, именно, и получилось. Правда, это лучшее просуществовало всего десяток лет, а потом черное стало белым, а друг превратился во врага. Хотя этот наш враг одновременно был и врагом Америки. Да и нашим-то врагом он стал, частично, по нашей же глупости. Однако не будем забегать вперед. Все по порядку.

«Подобно всему Китаю, разделенной на два лагеря оказалась и Маньчжурия. Западнее Чанчуня и Севернее Гирина, а также на Ляодунском полуострове, где в соответствии с советско-китайским договором от 14 августа 1945 г. разместились советские войска, фактически установилась народная власть, которой руководила Коммунистическая партия Китая…Остальную часть Маньчжурии контролировали гоминьдановцы»[315].

Сразу же китайские коммунисты поняли, где их ждут и где помогут. «К 1946 г. в Маньчжурию из других освобожденных районов было срочно переброшено из состава военных кадров 100 тыс. человек и около 50 тыс. партийных и административных работников»[316].

«После 1947 г. революционный центр в Китае переместился из Яньяни в Маньчжурию, где сконцентрировались ее основные политические силы, с помощью СССР восстанавливалась промышленность, в том числе и военная»[317].

Соединенные Штаты тоже не сидели без дела. Сразу после объявления Японии о капитуляции американцы приступили к оккупации этой страны и введению своих войск на китайскую территорию. «…США в сентябре-октябре 1945 г. приступили к прямой военной интервенции в Китае. Шанхай был превращен в базу 7-го Тихоокеанского флота и крупнейшую авиабазу. Число американских военных судов составило здесь в начале октября 54, а в конце уже 90 единиц, а число военных самолетов — свыше 500. В конце сентября в Тяньцзине с 200 судов началась высадка частей американской морской пехоты, установившей контроль над важнейшим районом Северного Китая: Тяньцзин — Пекин — Шанхайгуань (на границе с Северо-Восточным Китаем) и расположенными здесь железными дорогами и портами. В начале октября флот США предпринял попытку захватить контролируемый Народно-освободительной армией порт Чифу в Северном Шаньдуне, но встретил решительный отпор. Тогда он высадил морскую пехоту в порту Циндао, превратив его в базу американского флота в Китае»[318].

Советский Союз, казалось, поступал прямо противоположно. «В марте 1946 г. начался вывод советских войск из Маньчжурии. 14 апреля они вышли из Чанчуня, 28 апреля — из Харбина, а 3 мая эвакуация была закончена. Лишь 39-я армия оставалась на территории Ляодунского полуострова»[319].

Но географически СССР был ближе к Китаю, чем Соединенные Штаты. Выйдя из Китая, советские войска недалеко ушли, «…в 1947 г. части всех военных округов на границе с Китаем были подчинены единому командованию Главнокомандующего войск Дальнего Востока…Эта должность была упразднена лишь 23 апреля 1953 г.

В 1947–1948 гг. советские войска в приграничных районах проводили крупномасштабные учения, в ходе которых отрабатывалась «помощь китайскому народу»[320]. Советская помощь прямым образом не потребовалась, китайские коммунисты справились сами.

Но сначала гражданская война в Китае привела к некоторому отступлению коммунистов. Однако они быстро оправились от первых поражений и перешли в контрнаступление. Чанкайшисткая армия стала буквально распадаться.

Результаты гражданской войны, как и ранее войны с Японией, показали низкое боевое качество китайских солдат. Генералы гоминьдановской армии переходили на сторону коммунистов вместе со своими дивизиями, как только чувствовали, на чьей стороне им выгодно быть.

Напомним, что в период Гражданской войны в России переход на сторону противника был нередким явлением. Но переходили поодиночке, индивидуально. А китайским солдатам и офицерам было, похоже, все равно кому служить, если генерал приказал. Такая армия, конечно же, мало эффективна. Воевать в одиночку, как это делали японские солдаты даже годы спустя после окончания войны, китайцы в массе своей не могли.

Тут автор делает уточнение, что речь идет только о событиях времен гражданской войны в Китае и преимущественно в отношении гоминьдановской армии. Впрочем, армия китайских коммунистов состояла в немалой степени из бывших гоминдановских солдат и офицеров.

Но не будем слишком критиковать китайских коммунистов. Победителей, как известно, не судят. Судят все-таки побежденных. Не всегда справедливо, на то победителям обычно и нужна бывает победа, чтобы судить побежденных.

Все-таки китайские коммунисты при помощи своей армии не только объединили страну, находившуюся десятилетия в состоянии полураспада, но распространили власть Пекина даже на те территории, на которых не смог утвердиться Гоминьдан.

Речь, прежде всего, о Тибете и Уйгуристане. С Уйгуристаном было проще, без поддержки СССР его возможности к независимости были равны нулю. С Тибетом посложнее. Вскоре после того как гоминьдановцы бежали на Тайвань, началась борьба за Тибет.

Этому предшествовала попытка тибетцев превратить свою формальную зависимость от Китая в фактическую независимость. «…В июле 1949 г. тибетские власти выслали из Лхасы гоминьдановскую миссию и провозгласили «независимость Тибета», это вызвало резкую реакцию Пекина, который заявил, что эти акции были предприняты по настоянию английских и американских империалистов и их «агента» — индийского правительства, возглавляемого Неру, с целью подрыва суверенитета центрального китайского правительства над Тибетом»[321].

В Тибете появились представители Америки. Но в силу отдаленности и недоступности, независимость Тибета зависела, прежде всего, от позиции Индии. Началась обработка Индии. «Как писал в декабре 1949 г. «Экономист», Индия должна проявить инициативу в объявлении суверенитета Тибета. «Если Индия решит поддержать независимость Тибета как буферного государства между Индией и Китаем, — отмечал этот влиятельный английский журнал, — тогда Англия и США поступят разумно, официально признав его»[322].

Начались переговоры и закулисные сделки. Китайским коммунистам нельзя было медлить. Время медлить не позволяло. Китайская народно-освободительная армия двинулась в Тибет в октябре 1950 года и объявила его автономным районом Китая. «..Явные и скрытые недруги Пекина, — писал Всеволод Овчинников, — утверждают, будто Китай «оккупировал» Тибет на завершающем этапе гражданской войны»[323]. Собственно говоря, любая оценка (положительная или отрицательная) может быть доказана целой системой доказательств. Все зависит от политических предпочтений.

Дело же не в оценке, а в том, что бесхозный горный Тибет оказался никому особенно не нужен, кроме врагов китайских коммунистов. Индии было пока не до него. Она только что получила независимость, и тотчас же начался конфликт с Пакистаном, этим антиподом Индии. А Тибет окружен двумя сильными соседями (Китаем и Индией), выхода к морю у него нет. Без Индии оставался один Китай, который и воспользовался отсутствием конкурентов.

Что там Тибет, Китай хотел присоединить к себе уже несколько десятилетий независимую Монголию.

«…Мао Цзэдун, а за ним некоторые другие китайские руководители заявили о желании включить МНР в состав Китая. Советский Союз указал, что в этом деле нужно, прежде всего, учитывать позиции монгольского народа, который продемонстрировал твердую решимость жить в независимой социалистической Монголии; что же касается Советского Союза, то он против поглощения этой страны Китаем»[324].

Вспомним, что от Монголии не отказывались и чанкайшисты. Как видим, в этом они были едины.

Естественно, это не помогло укреплению советско-китайской дружбы. Но тогда китайские руководители внешне не особенно обиделись. Им ведь пока было не до Монголии. Пока! Но «непонимание» Китая Советским Союзом в монгольском вопросе они запомнили.

Вряд ли забыли этот факт и современные китайские политики. Между прочим, если взглянуть на карту, кажется, что Монголия — вырванный из Китая кусок территории. Да и прежнее название этой страны — Внешняя Монголия, словно что-то второстепенное, внешнее. А Внутренняя Монголия (как бы основная, внутренняя часть) — находится в составе Китая.

2.2. Москва — Пекин — братья навек

«Когда в 1949 году на путь социализма вступил Китай — страна с самым многочисленным в мире населением, казалось, что до претворения в жизнь идеалов, отраженных в учении коммунистов, уже рукой подать»[325]. Количество населения в странах социализма завораживало. Магия цифр впечатляла. За цифрами, впрочем, не видно было главного.

Пока ясно было только одно: «Впервые с момента унизительной опиумной войны Китай стал хозяином своей судьбы, впервые по прошествии десятилетий он мог вновь считаться единым суверенным государством с твердой центральной властью»[326].

Это уже много. Десятилетия страна была полуколонией, которую грабили все кому не лень. Теперь это время прошло. И прошло оно благодаря решающему вкладу Советского Союза, у которого, разумеется, были свои интересы, но пока они объективно совпадали с китайскими.

По-иному просто и быть не могло. Не с кем Китаю было особо дружить. Япония уже прекрасно показала свою «азиатскую солидарность», да и была тогда зависимой от Америки страной. Европа была в руинах.

А Америка? «…Поведение американцев — поддержка Чан Кайши в гражданской войне, а затем и помощь режиму Тайваня, отказ признать КНР, вторжение войск США в Северную Корею во время гражданской войны, длительная агрессия Вашингтона в Индокитае — не оставило для Мао Цзэдуна иного выбора во внешней политике, кроме союза с СССР и другими социалистическими странами»[327].

Хочешь — не хочешь, а дружить надо. Впрочем, совпадали не только интересы. «История «построения социализма в СССР и история «построения социализма» в Китае напоминает два учебника по одному и тому же предмету, написанные одним и тем же авторским коллективом и различающиеся только языком и годом издания»[328].

В конце 1949 года рекордно большая китайская делегация официально отправилась в Москву. Во главе был Мао Цзэдун. 16 декабря делегация прибыла в Москву. Начались долгие переговоры, стороны внимательно изучали друг друга. Только 14 февраля 1950 года был подписан Договор о дружбе, союзе и взаимной помощи между СССР и КНР.

«В целом договор 1950 года соответствовал коренным интересам народов двух стран… — писал Сергей Гончаров и тут же уточнял: — Мы, однако же, не должны закрывать глаза и на то, что договор в определенной степени носил вынужденный, невыгодный для Китая характер. Он сопровождался целым рядом документов, в числе которых было секретное «Дополнительное соглашение». Согласно его условиям СССР фактически приобретал «особое влияние» на северо-востоке (Маньчжурия) и северо-западе (Синьцзян) Китая — то есть в тех регионах, которые в свое время пыталась включить в свою «сферу интересов» царская Россия»[329].

Сталин знал свое дело и настойчиво гнул в нужную для его страны сторону.

Многолетняя война китайцев с японцами не прошла незаметно для Поднебесной. Впрочем, как и еще более длительное время вражды между Гоминьданом и компартией. Тогда думали только о победе, а на то, что страна разрушалась, временно закрывали глаза.

Бесследно это не проходит. «Китай сразу после освобождения от японских оккупантов и гоминьдановцев представлял собой страну, являющуюся собой воплощение разрухи, нищеты и бесправия»[330].

Но опять, как в годы гражданской войны, за спиной такого жалкого Китая стоял хотя и сам не богатый, но все же по китайским меркам того времени относительно не бедный, а главное — сильный Советский Союз. Он помог своему новому союзнику, оказавшемуся в политической и экономической изоляции.

«В 1950–1953 гг. в Китае находилось 3642 советника и специалиста Советской армии и ВМФ, а всего до 1966 г. в Китае побывало 6695 человек, в том числе 68 генералов, 6033 офицера, 208 солдат срочной службы и 386 рабочих и служащих. За эти годы 1514 китайских военнослужащих прошли подготовку в военных учебных заведениях Советского Союза…»[331]

Это военная помощь, но не менее впечатляющей была и экономическая. «…Для Китая союз с СССР был важнейшей гарантией безопасности страны. При содействии Советского Союза были созданы целые отрасли тяжелой и оборонной промышленности, тысячи китайских специалистов прошли подготовку в СССР или же были обучены советскими преподавателями, работающими в Китае»[332].

В 1950–1952 гг. СССР помогал КНР в восстановлении, перестройке и сооружении более чем 50 крупных промышленных предприятий, в частности Аньшанского металлургического комбината, тепловой электростанции «Фусинь», Харбинского прядильно-ткацкого комбината и т. д.»[333].

Были ли советские лидеры бессребрениками? Некоторые считали, что не были: «…На протяжении 50-х годов Китай был для Советского Союза важнейшим рынком сбыта машино-технической продукции и одновременно источником стратегического сырья (урана, руды, цветных металлов), а также конвертируемой валюты (по просьбе советской стороны, Китай оплачивал часть поставок наличной валютой, которую переводили на родину зарубежные китайцы). В общем, торгово-экономические связи между двумя странами носили взаимовыгодный характер, отнюдь не являлись «даром» или «одолжением» со стороны СССР. Если уж говорить о советской «помощи» в строгом смысле слова, то она состояла в основном в том, что ССР на льготных условиях (или вообще бесплатно) передавал КНР техническую документацию»[334].

Не будем спорить и считать на счётах. Может быть, и помощь не была полностью бескорыстной. Но, во-первых, почему СССР должен был вести себя как меценат китайской промышленности? А, во-вторых, такую промышленность при содействии СССР китайцы все же создали. А это главное. Вот только благодарность китайских лидеров была не слишком долгой.

«Даже после образования КНР в руководстве КПК оставалась влиятельная группа, которая считала, что новый Китай должен ориентироваться не на СССР, а на США. Принимая помощь от СССР, руководители Китая смотрели на союз с ним как на временный. Здесь сказался и присущий почти всем китайцам традиционный «китаецентризм», ощущение своей страны как центра вселенной»[335].

«…Мао и его сторонники, как теперь стало ясно, — написал советский исследователь в 1996 году, — руководствовались националистическими соображениями. Они рассчитывали гигантский прогресс, связанный с развитием КНР по социалистическому пути в союзе с СССР и другими братскими странами, использовать для осуществления своих гегемонических замыслов»[336].

«…Китай оказался «младшим партнером» в сформировавшемся альянсе. Подобная ситуация отражала существовавшее в начале 50-х годов соотношение сил между СССР и КНР, их место в системе международных отношений. Но китайским руководителям подобное второстепенное положение их страны представлялось вынужденным и временным»[337].

«…Мао считал тогда, что еще многое можно получить от социалистических стран для укрепления КНР, которая нуждалась в помощи социалистического содружества»[338]. Тем более, что Запад не собирался оказывать такую помощь, скорее наоборот. Так что особого выбора у Китая не было и Мао это понимал.

Он вообще был достаточно понятливым, этот китаец Мао. Небольшая энциклопедическая справка: «Мао Цзэдун (1893–1976), председатель ЦК КП Китая (КПК) с 1943. Один из основателей КПК. В 1954–1959 председатель Китайской Народ — ной Республики (КНР). Проведение им политики «большого скачка» (1958–1960) ослабило его государственные позиции. С 1959 насаждался культ личности Мао Цзэдуна (миллионными тиражами в стране издавались «цитатники» Мао Цзэдуна, сборники его высказываний), а его идейно-теоретические установки трактовались как творческое развитие марксизма-ленинизма. Организовал т. н. культурную революцию 1966–1976, нанесшую ущерб развитию Китая»[339].

Действительно, личность Мао Цзэдуна неоднозначна для истории Китая. Но ясно одно — китайские коммунисты во главе с Мао покончили с провинциальным сепаратизмом в стране. А это уже было большим достижением. Если не колоссальным.

До них ни Сунь Ятсен, ни Чан Кайши, ни другие правители не смогли это сделать. Китайские коммунисты практически вернули в лоно Китая Тибет и Уйгуристан.

Правда, Тайвань оставался за пределами красного Китая, но это все же пустяки по сравнению с периодом борьбы провинциальных правителей друг с другом и с центральной властью. Кстати, при Гоминьдане Тайвань принадлежал Японии.

Почти как и Сталин, Мао восстановил управляемость страны, воссоединив многие ее распавшиеся части. Многие, но опять-таки не все. Внешняя Монголия осталась независимой. Что ж, и Сталин не вернул в лоно красной России Финляндию и Польшу (последнюю, правда, после 1945 года сделал полузависимым государством, а первую лояльным по отношении к СССР государством).

Неуемная жажда власти помогла Мао получить верховную власть в стране и удержаться на ее вершине. «…Простой крестьянский сын умудрился достичь столь высокого положения»[340], — написала одна красноярская газета о Мао Цзэдуне. Автор этих строк, видимо, недостаточно хорошо знал историю Китая. В этой стране не один раз царские династии основывали предводители восставшего народа. Из грязи в князи, — гласит русское выражение.

«… Было известно увлечение Мао некоторыми древнекитайскими императорами и вождями крестьянских восстаний. К числу его любимых героев, помимо императора Цинь Шихуанди, относились Лю Бан и Чжу Юаньчжан. Лю Бан — один из руководителей первого крестьянского восстания в истории Китая (209–202 гг. до н. э.), основавший династию Хань, которая правила страной более трехсот лет. Чжу Юаньчжан также был крестьянским вождем, основавшим свою династию Мин»[341].

Впрочем, что там преданья старины глубокой. Вспомним о том, что писалось ранее. Выходцами из простого народа были и вожди тайпинского восстания, а ведь они были не прочь стать новыми императорами. Да, собственно говоря, они уже провозглашали себя правителями. Правда, власть их распространялась не на весь Китай.

Такая вот китайская история. И она свидетельствует, что такие люди быстро перерождаются, а своих союзников забывают еще быстрее.

Тем более, что помнить было не так и много. Мао, в отличие от многих других руководителей КПК, был крайне мало связан с Советским Союзом, не учился, не жил в СССР. Одним словом, не запачкался. Печально для советской политики.

Это вообще не было характерным для руководителей социалистических стран. Советские правители предпочитали сажать на трон людей, прошедших советскую «школу». А еще лучше — имевших русских жен. Мао был не таков. Есть все основания думать, что именно эта «несоветскость» и определила последующие причины советско-китайского конфликта, а также то, что Китай не стал полным советским сателлитом.

Говорят, дети Мао, как и сын Чан Кайши, учились в Советском Союзе. Но и это мало что давало Советскому Союзу. Один из советских представителей в Китае писал: «Мао Цзэдун равнодушен к сыновьям, которые учатся в Советском Союзе. Никто из нас не помнит, чтобы он упоминал имя одного из них или поинтересовался здоровьем»[342]. Похоже, что даже в этом Мао был независим от северного соседа.

Да, собственно говоря, Кремль и не выбирал Мао. Просто тот сам продвинул себя к вершинам партийной власти. Благо тогда, после временного поражения китайской революции, возможности советского влияния резко сократились. А что же касается прихода Мао к высшей власти в стране, то у нас уже была возможность убедиться: Советский Союз не особенно и хотел прихода китайских коммунистов к власти, СССР бы устроил и постоянно соперничающий дуэт Мао — Чан. Но это не устраивало Мао, а Советский Союз из двух зол (Мао и Чан) выбрал, казалось бы, меньшее на тот период.

Мао вел страну своим путем. Порой еще более драматичным (об этом мы еще поговорим), чем советский, но своим, китайским.

2.3. Война в Корее

«После выдворения с территории континентального Китая гоминьдановцы не пожелали прекращать войну. С Тайваня и малых островов на бомбардировку объектов в Китае постоянно вылетали самолеты, с кораблей высаживались малые и средние десанты. Чан Кайши готовил свои армии к генеральной высадке на континент»[343].

Но конфликт вокруг Тайваня был цветочком по сравнению с тем, что началось вскоре совсем недалеко от этого острова, последнего прибежища чанкайшистов.

Дело в том, что в ходе разгрома Японии Корея была временно оккупирована на севере Советским Союзом, на юге — Америкой. Эти два соперника стали продвигать во власть своих ставленников. На севере это были корейские коммунисты, на юге — американские марионетки. Долго такое состояние без войны сохранялось крайне редко. В Азии особенно.

25 июня 1950 года началась война в Корее. Для того времени это была крупная война, сравнимая только со Второй мировой.

Длительное время нас, советских людей, приучали к мысли, что война началась по инициативе Южной Кореи. Но вот наступил момент истины и было признано: «Войну развязал Советский Союз. Это была инициатива Сталина»[344]. Разумеется, корейским коммунистам тоже хотелось повторить удачный захват власти в стране китайскими коммунистами. Так и хочется еще раз написать: дурной пример заразителен. Но почему же дурной. Власти хотят многие. Не у всех получается ее заполучить.

Буквально с первых же дней корейская война стала интернациональной. Под флагом ООН на помощь южнокорейскому режиму пришла группа иных стран. Пришли-то они пришли, но на самом же деле костяк ооновских войск составляли американцы, а также в меньшей степени главный американский союзник — Великобритания.

Война началась в Корее, но США предпринял также меры по защите Тайваня. Американский 7-й флот стал патрулировать побережье КНР, на остров прибыли авиационные части американцев. Они, похоже, понимали, что наступление корейских коммунистов — это только прелюдия перед таким же наступление китайских на этот не подчиняющийся им кусок китайской территории.

«27 июня 1950 г. президент США Г. Трумэн сделал заявление для печати, в котором, в частности, говорилось, что «занятие Формозы[345] коммунистическими войсками явилось бы прямой угрозой безопасности тихоокеанского театра и вооруженных сил Соединенных Штатов, исполняющих свои законные и необходимые функции в этом районе»[346].

Однако, китайские коммунисты пока ждали завершения наступления корейских.

Именно поэтому очень важна была западная помощь для Южной Кореи, ибо с первых же дней южнокорейские войска начали отступление. Северокорейцы стремительно двигались на юг Корейского полуострова. Вскоре под контролем южнокорейцев и американцев оставался небольшой пусанский плацдарм. Там шли ожесточенные бои. По морю постоянно поступали американские и другие войска.

Казалось, коммунисты Кореи близки к объединению страны под своей властью. Но тут произошло то военное чудо, которое периодически бывает в ходе многих войн. Потерпев поражение в Китае, американцы просто не могли допустить подобное в Корее.

Собрав все силы, они начали контрнаступление. Произошла высадка морского десанта в тылу северокорейцев в районе Инчхона. Оттуда началось наступление на Сеул. Северокорейцы стали отступать и доотступались до своей китайской границы. Положение изменилось на 180 градусов. На войне как на войне. Территория, контролируемая корейскими коммунистами резко сократилась и была разделена на две части.

Наступила период агонии, который, впрочем, был недолог, так как коммунистические силы сумели выйти из кризиса за счет иностранной поддержки. Поддержку оказали, прежде всего, китайцы.

25 октября в Корею вошли так называемые «китайские добровольцы» (КНД), возглавляемые Пэн Дэхуаем. «Общая численность войск КНД и отрядов КНА достигала свыше 600 тыс. человек»[347]. Хотя за их спиной снова маячил Советский Союз.

«В 1950 году… по просьбе правительства КНР в Маньчжурию были переброшены советские отборные авиационные дивизии, которые надежно защитили индустриальные центры Северо-Восточного Китая от вражеских налетов и в воздушных боях сбили десятки американских самолетов»[348].

«На случай ухудшения обстановки СССР готовился отправить в Корею пять дивизий для оказания КНДР помощи в отражении агрессии»[349]. Обошлось без прямой советской поддержки, но косвенная поддержка все же была существенной.

Без Советского Союза война не война. «СССР снабжал Народную армию Кореи и китайских добровольцев оружием, боеприпасами, транспортными средствами, горючим, продовольствием, медикаментами. В Корее находились советские военные советники»[350].

Фактически это была война, которую вели две сверхдержавы. «Война в Корее стала для США и Советского Союза разведкой боем»[351]. Только американцы воевали там открыто и при помощи своих солдат, а Советский Союз при помощи китайцев и корейцев. Сталин уже научился воевать чужими руками. Иосиф Виссарионович был примерным учеником.

Война в Корее оказала сильное влияние на события в прежней хозяйке Кореи. «Япония стала основной базой, с которой осуществлялась переброска американских войск в Корею.

Война в Корее сыграла ключевую роль в восстановлении японской экономики, находившейся на грани серьезного кризиса. Резко возросший в результате войны спрос на вооружение и военные материалы, на военные перевозки и услуги, на продовольствие и т. д. создал военно-инфляционный бум в японской экономике»[352]. На дрожжах корейской войны началось брожение японского экономического чуда.

А вот для Запада в Корее начались новые проблемы. В конце мая 1951 года американцы и их союзники были отброшены на юг от 38-й параллели. Начались бои на истощение.

Не сумев победить китайцев и северокорейцев, американцы решили расплатиться с противниками другим путем.

«…В 1951 г. империалисты ввели эмбарго на торговлю с Китаем. Еще в декабре 1949 года страны НАТО и Япония создали Координационный комитет (КОКОМ), призванный осуществлять контроль и наблюдение за экспортом товаров «стратегического назначения» в социалистические страны, в том числе и в Китайскую Народную Республику. На базе КОКОМ возник Китайский комитет (ЧИНКОМ), в который вошли также представители Австралии, государств Латинской Америки и ряда других стран… В результате этих мер Китай лишился возможности закупать на капиталистическом рынке необходимые ему материалы, машины, оборудование и т. п., а использование посредников вело к дополнительным расходам свободной валюты, которой у КНР не хватало»[353].

Экономическая блокада еще более привязала Китай к Советскому Союзу. Так как необходимые поставки в Китай шли либо из СССР, либо через советскую территорию из подконтрольных Советскому Союзу европейских социалистических стран.

«Если в 1950 г. доля СССР во внешней торговле КНР составляла 23,4 %, то в 1951 г. — 35,85. А в 1952 г. — 51,5 %»[354]. Так-то вот!

Между тем в ходе Корейской войны ни одна из сторон не могла получить существенного преимущества. После того как это поняли обе стороны, начался зондаж возможности прекращения огня. Соглашение было достигнуто.

Корея была разделена. А также стало ясно, что Тайвань надолго «достался» американцам.

2.4. Крушение традиционной колониальной системы

Тем временем началось изменение в традиционной колониальной системе, созданной крупными европейскими странами. «Старая колониальная система близилась к своему краху, и даже Британская империя, некогда столь великая, что солнце над ней никогда не заходило, чем дальше, тем больше сокращалась в размерах»[355].

Приход китайских коммунистов к власти совпал с этим процессом. Тем более что пришли они к власти в стране, которую хотя формально и не превратили в колонию, но фактически к этому все шло. А отдельные куски Китая (например, Гонконг) были колониями.

И, кроме того, под боком у Китая находился Индокитай (Вьетнам, Камбоджа, Лаос), которые, будучи в свое время под китайским влиянием, стали колониями Франции.

При этом в городах Индокитая проживало много китайцев. Так что Китай имел возможности и даже моральное право встать во главе процесса деколонизации.

Но сначала о колонизации. Заглянем в энциклопедию. «Колониализм, политическое, экономическое и духовное порабощение стран, как правило, менее развитых в социально-экономическом отношении, метрополиями. Колониализм прошел ряд стадий: от ранней (с XV в.), осуществлявшейся преимущественно в насильственных формах (военные захваты и т. п.), до новой, продолжавшейся до нач. XX в., когда страны почти всей Африки, большей части Азии и Латинской Америки были превращены в колонии и полуколонии. После 2-й мировой войны, с усилением национально-освободительной борьбы, начался распад колониальной системы, в основном завершившийся в 1960—1970-х гг.»[356].

На смену колониализму приходил неоколониализм. В коммунистических книгах можно было прочитать: «Теперь, когда уже невозможно установление открытых колониальных режимов, империалисты прибегают к замаскированным формам и способам закабаления и ограбления освободившихся стран, осуществляя политику неоколониализма»[357].

Сам же неоколониализм объясняли как систему неравноправных (экономических и политических) отношений, навязанных империалистическими государствами суверенно развивающимся странам Азии, Африки, Латинской Америки; формой косвенного контроля над ними, пришедшей на смену старой колониальной системе империализма. В основе неоколониализма — экономическая экспансия (в виде инвестиций, кредитов и субсидий), нередко сочетаемая с использованием методов политического и военного давления[358].

Автор настоящей книги далеко не во всем согласен с учением коммунистических проповедников. Но к неоколониализму это не относится. Если отбросить некоторую коммунистическую риторику, то следует признать, что именно так и было. На смену открытому колониализму пришел прикрытый неоколониализм.

Если европейские страны привыкли эксплуатировать свои колонии прямым путем, то Соединенные Штаты давно — косвенным, т. е. неоколониальным. Разумеется, европейцы тоже переняли методы неоколониализма, но до американцев им было далеко.

Постепенно колониализм старой Европы был заменен неоколониализмом. При этом Соединенные Штаты потеснили в некоторых местах бывшие великие колониальные державы Европы.

В прокоммунистических газетах писали: «Весь многовековой колониальный опыт Англии, унаследованный Америкой, показывает, что полезно прятать оккупанта за фигурой туземного правителя»[359].

В этом нет ничего особенно. А, в сущности, нет даже особого коварства. Просто Запад использует глупость других народов и стран. «…Чтобы нанести неисчислимый вред массам третьего мира, политики и вообще люди Запада вовсе не обязательно должны быть злыми — они просто должны быть рационально мыслящими реалистами»[360].

И в самом деле, зачем быть кровожадными и нападать с дубинкой? Достаточно быть расчетливыми и свою выгоду (за счет другого) подсчитать на калькуляторе.

Без эксплуатации других стран Запад просто не мог поддерживать тот уровень жизни, который хотел. В каком-то смысле Запад был вынужден поступать именно так, так как не имел соответствующих природных богатств. А платить достойную плату за это было бы накладно, а может быть, и нереально.

«…Западный мир привык жить за счет других народов, — говорил в начале 1995 года бывший глава советского правительства Николай Рыжков. — Американцы — они составляют 4 % населения земного шара — потребляют 25 % природных ресурсов мира»[361]. Цифры называли и другие («США, где проживают 6 % населения мира, потребляет свыше 27 % добываемой в мире нефти!»[362]), но суть была одна.

На эту диспропорцию обращали внимание многие авторы. «Соединенные Штаты не могут быть образцом для развития мировой цивилизации хотя бы потому, что это самое эгоистичное, расточительное общество. Оно потребляет больше всех энергоносителей в расчете на душу населения, оно производит больше всех промышленной грязи и бытового мусора. Если бы все страны достигли когда-нибудь уровня потребления, существующего в теперешних США, то весь мир был бы разорен в течение одного-двух лет. У него не хватило бы для этого никаких ресурсов. В Древнем Риме вельможи на пирах, объевшись, засовывали в рот страусиные перья, вызывали рвоту, после чего вновь принимались за еду. Нечто подобное происходит в обществе потребления, созданном в США. Прекрасно организованное производство товаров и услуг деспотически требует от человека постоянного наращивания потребления вещей и удобств. На исходе ресурсы пресной воды, редеет над человечеством защитный озоновый слой, люди задыхаются от выхлопов сверхмоторизованной цивилизации, а в странах, считающихся маяками человечества, по-прежнему без оглядки бросают в топки последние ресурсы земного шара. Этот путь временный с исторической точки зрения и элитарный, годный для горстки стран»[363].

А если бы все народы потребляли в такой же пропорции, то мир бы просто не выдержал. Но он выдерживает благодаря тому, что существует неоколониализм, который позволяет одним (Западу) то, что не позволяет другим (Югу, а частично и Востоку, т. е. нам.).

Именно на волне нарастающего национально-освободительного движения к власти в некоторых новых странах пришли лица с антизападническими идеями. Не во всех, но пришли. В большинстве своем пришли без коммунистической поддержки СССР или Китая. Да там и компартий порой не было.

Бывшие колониальные страны (включая иногда Латинскую Америку) было принято называть странами «третьего мира». Чуть освоившись после окончания гражданской войны, Китай сделал попытку стать лидером этих стран. Так сказать, застолбить свое место под солнцем. «Причислив себя к странам «третьего мира», Китай сделал попытку выступить его знаменосцем»[364].

Тем более что в Советском Союзе к власти пришли люди, которые не понимали, как нужно управлять страной, хотя, как всякие неумейки, думали, что они умеют. Они помогали многим, но в большинстве своем остались без надежных союзников среди новых стран. А те, что были вроде бы союзниками, на самом деле были ненадежны.

Первоначально Запад не был готов к такому варианту поведения новых стран и даже испугался, но методом проб и ошибок он сумел исправлять «ошибки природы». Кнутом и пряником делалось это исправление.

СССР и Китай зря щеки раздували, третий мир тогда подчинялся им далеко не всегда.

Не смогли господа коммунисты, но упорно пытались. «31 декабря 1953 г. в Пекине начались китайско-индийские переговоры по вопросу об отношениях между Тибетским районом Китая и Индией… Подписали соглашение…

Соглашение примечательно еще и тем, что в нем были сформулированы пять принципов мирного сосуществования государств с различными социально-экономическими системами»[365].

Об этих пяти принципах много и красиво говорили советские пропагандисты, тактично не упоминая, кто был их автором и еще более храня молчание, что авторы вскоре начнут между собой серьезный вооруженный конфликт, который станет причиной их многолетней вражды.

2.5. Хрущев сменяет Сталина

У каждой страны в мире своя судьба. России досталась не самая легкая, она нередко оказывалась в ходе своей многовековой истории в состоянии Смуты. Тяжелые это были времена, кровь и слезы лились рекой. Страна становилась легкой добычей для воронья, слетающегося со всех сторон.

Правда, прежде страна все же преодолевала это состояние и словно феникс из пепла возрождалась обновленная и стремительно набирающая обороты в своем развитии. Но бесследно ни одна Смута не проходила.

В XX веке первый раз Смута началась в 1917 году. Сталину досталась страна, находящаяся в критическом состоянии. Он вывел ее из кризиса, используя тяжелые и порой явно жестокие методы лечения. Он сумел создать мощную промышленность, отбил натиск самой современной германской военной машины, моментально разгромил сильную японскую армию.

А после войны титаническими усилиями сумел отстоять независимость от самой богатой страны мира — США, пытавшейся при помощи атомного оружия навязать всему миру свое понимание морали и свои интересы. Не получилось у американцев потому, что страной управлял тогда не Горбачев, а Сталин.

Ко времени смерти Сталина страна была на пике своего могущества. Хотя за внешним благополучием скрывались очень серьезные внутренние проблемы, которые так и не были решены при Сталине. Он просто решал другие, более неотложные для того времени. И хотя порой решал методом проб и ошибок, но все же решил их. В этом его великая заслуга перед страной.

Россия к середине XX века стала одной из двух великих держав мира (по сути дела, поделивших мир). После жестоких передряг начала XX века наша страна казалась могучим Голиафом. Помните такого легендарного персонажа Библии (1-я Книга Царств, 17). Но, как и тот библейский великан, она рухнула от метко брошенного камня. Правда, для этого потребовался не один десяток лет, пока наследники Сталина бездарно управляли страной, делили и боролись за власть, подрывая могущество красной империи. Они, сами того не желая, подготовили почву для превращения Советского Союза в колосса на глиняных ногах.

Ох, уж эти наследники! Некоторые люди, получив созданное другими наследство, заботятся о его преумножении, но чаще созданное другими просто растрачивается. Так получилось и с Советским Союзом.

Сталин выполнил свою задачу, настали новые времена и появились новые задачи. Нужно было плавно и продуманно отойти от его способа правления, не нанося ущерба стране. Наследники оказались неспособными. Не тот калибр.

В стране была тогда гордость за великие победы и вера в то, что преодолеть можно все, а светлое будущее не за горами. Это позволяло еще какое-то время править, используя терпение народа.

Кроме того, сталинские наследники могли уже расслабиться и позволить себе быть менее жесткими. Последнее они смогли, не смогли другое, главное. Нужно было только не растерять созданное, и преумножить капитал. Всего лишь. Но и на это нужна мудрость государственного управления. А вот ее-то порой так не хватает этим наследникам.

Это расслабиться они сумели, не сумели только преумножить капитал.

«…Любая сила, любая мощь, сколь бы несокрушимой она ни казалась, бессмысленна, если утеряна ее способность к развитию и быстрому приспособлению к новым обстоятельствам…»[366] Истина банальна, но понимаема не всеми, а главное, не всегда.

Обратимся к французскому историческому роману. Морис Дрюон написал: «Целых тридцать лет наследники Филиппа Красивого с усердием, достойным лучшего применения, разрушали дело его рук, тридцать лет чередовались на троне непомерно раздутое честолюбие и предельное ничтожество — в итоге страна оказалась открыта для чужеземных вторжений, общество захлестнула анархия, а народ был доведен до последней степени нищеты и отчаяния»[367].

Вот и с Советским Союзом тоже почти через 30 лет после смерти Сталина произошло то же самое. Сталина сменили серенькие личности, чудачеством и дуростью они еще могли удивлять, но ума, силы воли и настойчивости у них уже было гораздо меньше.

Сталин задал высокий темп, а наследники… «Они по инерции что-то делали. Но их работа шла по ниспадающей кривой. Они не были политиками в широком смысле этого слова, они выросли на партийных интригах и выше интриги подняться не могли»[368].

Началось все с Никиты Сергеевича Хрущева. Он ведь стал символом антисталинизма. Нет, автор настоящей книги не о том, что не нужно было сокращать роль государственного принуждения. Это была очевидная необходимость. Доля кнута в управлении должна была потесниться для пряника.

Свои жесткие задачи государственное принуждение при Сталине выполнило. Выполнило, несмотря на неоднократные перегибы и перекосы. Нужно было начать переходить к более спокойному правлению с использованием экономической заинтересованности. Даже в окружении Сталина к концу его правления это уже начинали понимать.

Хуже было то, что нового руководителя страны бросало из одной крайности в другую.

«Наш Никита Сергеевич» бархатным не был! Не дрогнула у него рука при подавлении бунта в Венгрии, не моргнув глазом, отдал приказ и о беспощадной расправе с восставшими в Новочеркасске. По сути, выгнал на улицу многие тысячи офицеров (когда нужно было показать «пряник» Западу). Не испугался и поставить человечество на грань термоядерной катастрофы в дни Карибского кризиса[369]. И так практически во всем.

Самым ярким политическими выступлением Хрущева некоторые признают выступления против культа личности на XX и XXII съездах КПСС. Однако при этом почитатели Никиты Сергеевича предпочитали не замечать следующие обстоятельства:

Знаменитые выступления Н.С. Хрущева на партийных съездах полны неточностей, некоторые факты вообще, похоже, подтасованы, а выводы не основаны на реальности. Его выступления носят скорее характер политической демагогии, чем серьезного расследования.

Н.С. Хрущев сам «играл одну из главный ролей в организации массовых репрессий в Москве и на Украине»[370]. Естественно, это он скрывал от народа и членов той самой партии, которую он воспитывал в духе антисталинизма. Мало того, уместно будет предположить, что хрущевские разоблачения «культа личности» носили не столько общественный характер, сколько личный.

Олег Калугин отметил: «Неуклюжее развенчивание Сталина, необходимое по сути, но доведенное до уровня склоки и сведения счетов, не добавило авторитета новому вождю»[371].

Н.С. Хрущев своей неуемной критикой Сталина и сталинизма расшатал позиции Советского Союза в странах союзниках. Это кончилось (с его указания) подавлением восстания в Венгрии в 1956 году и резко стимулировало отход китайского руководства от сотрудничества с Москвой, не говоря уже о более мелких внешнеполитических проблемах.

«Ни одна коммунистическая партия, включая КПСС, пережить XX съезд без потрясений, издержек так и не смогла. То, что впереди нас ждут драматические события, стало ясно сразу же после доклада Хрущева»[372].

Это ли одно не перевешивает некоторый положительный результат бестолковой хрущевской критики сталинизма?

Н.С. Хрущев в своей практической деятельности внутри страны допускал проведение массовых расстрелов (например, Новочеркасск в 1962 году) и необоснованных репрессий, когда расшатанные им государственные устои, неэффективные способы управления вызвали народные возмущения. А уж за пределами страны массовые расстрелы были еще покруче (например, Венгрия в 1956 году);

«Хрущев разоблачил культ Сталина, и тут же возникает культ самого Хрущева. Кто же создал его? Именно при Хрущеве появились должности, образующие новую «структуру власти». — помощники Генерального секретаря. В Москву стягиваются верные люди с Украины. В результате создается лично преданное генсеку окружение»[373]. Олег Калугин вспоминал: «Повсеместно проводилось возвеличивание личности Хрущева и успехов, якобы достигнутых под его руководством»[374].

Бывший руководитель КГБ Леонид Шебаршин отмечал: «Унизительно даже вспоминать культик нашего дорогого Никиты Сергеевича…»[375]

И тут нужно еще раз повторить для непонимающих дураков и понимающих (но делающих вид, что не понимают) умных: нет, автор настоящей книги не против снижения роли принуждения в управлении государством, не против серьезного разговора о сущности сталинского периода отечественной истории, не против еще много чего. Но нельзя же забывать об истине и государственной пользе.

Вообще, даже беглый анализ, например, внешнеполитической деятельности Никиты Сергеевича говорит о многих проблемах, которые он создавал, не думая о последствиях.

Но не меньше проблем создавало его «мудрое» правление внутри страны.

В 1995 году Ф.Д. Бобков писал: «…Эксперименты Хрущева в области сельского хозяйства до сих пор сказываются на положении в экономике. Невозможно понять, для чего понадобилось в только что возрожденном после войны селе уничтожать собственный скот крестьян или ликвидировать приусадебные участки в колхозах и совхозах. А перемещение полутора миллионов жителей Центральной России для освоения целинных земель в Казахстане? Полагаю, что уцелевшее после войны население центра России смогло бы своими трудовыми руками поднять исконную Русь, и тогда их дети и внуки не трудились бы над изучением казахской грамоты, а спокойно кормили бы Россию»[376].

Да и в области идеологии он прославился не с лучшей стороны. Что стоит только одна Программа КПСС, принятая в 1961 году. Только круглый идиот не мог увидеть глупости, которыми она буквально была напичкана. С хрущевским размахом нам было обещано построить коммунизм к 1980 году. Все, что вскоре будет в нашей стране, было расписано в той программе, наобещано и… естественно, не выполнено. Хотя бы уже потому, что многое и невозможно было выполнить.

«На XXII съезде партии была принята программа, рассчитанная на далекую перспективу. Она была нереальна изначально и в результате породила недоверие к властям. Когда стало окончательно ясно, что программа не будет выполнена, это существенно подорвало авторитет партии; народ не любит болтунов»[377].

Перечислять хрущевские закидоны просто места не хватит. Впрочем, дураков в России, как и плохих дорог, было всегда достаточно. Удивляет не это. Удивляет, какой должна быть правящая партия, которая так долго (годами) терпела выходки своего лидера. Правда, к ее чести, не вечно терпела.

2.6. Хрущев не находит взаимопонимания с Мао

Один из самых крупных и далеко идущих хрущевских закидонов был связан с дальневосточной политикой. Точнее с Китаем.

Сначала китайские коммунисты, казалось, в рот смотрели советским вождям. «Мао с уважением относился к Сталину, и в том, где находится столица мирового пролетариата, не существовало двух мнений»[378]. Мы уже намекали, что это для многих вождей китайских коммунистов было временным явлением. Но все же было и могло бы продолжаться долго. Однако не продолжилось. Кто же виноват?

Конечно, были объективные причины этого (Китай слишком большая страна с многовековой историей, им нельзя помыкать).

Но все же мы о субъективных. А именно об ответственности (или о безответственности, если хотите) высших руководителей нашей страны. Об ответственности за действия высших руководителей Китая речи нет. Они — это они, мы же о наших руководителях.

Одной из самых больших ошибок, которые сделал Никита Хрущев, было создание конфликтной ситуации с Китаем. Разумеется, нельзя все сводить только к советской стороне этого конфликта. Когда ссорятся двое, обычно виноваты оба. Это человеческое правило действует также и в отношениях между странами.

Успехи, которые достиг Китай в начале 50-х годов, когда следовал указаниям советских специалистов и при содействии Советского Союза, породили своеобразное головокружение в некоторых властных китайских головах от этих успехов. Это вдохновило китайских руководителей на новые «успехи», уже менее ориентируясь на рекомендации северного «брата».

Наиболее ярко это проявилось в экономике, о чем мы еще поговорим. Что только стоит китайский «большой скачок». Но и в политике загибоны были!

«…Руководитель КПК Мао Цзэдун по натуре был романтиком, а по взглядам — скорее троцкист. Многие в мире содрогнулись от страха и ужаса, когда Мао в 1957 году, выступая в Москве на торжествах по случаю 40-летия Октябрьской революции в России, заявил:

«Не надо бояться ядерной войны, ведь в огне сгорит только треть, в худшем случае — половина человечества. Зато империализм будет стерт с лица Земли, и весь мир станет социалистическим»»[379].

Хрущев, кстати, тоже был романтиком. А два романтика у власти плохо уживаются друг с другом, так как они признают только свой романтизм. Хрущев, например, «пренебрежительно осуждал даже те шаги Мао, которые ранее и весьма похожим образом предпринимал сам»[380].

Заметим, между тем, что «…это было время первого полета в космос, освоения «мирного» атома. Казалось, человечество вырывается из зависимости от окружающей среды, от природных ресурсов, из круга вековечной земной детерминированности. Тогда лидер СССР на весь мир провозгласил: «Нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме»[381].

Заметим также, что строительство за 20 лет коммунизма, которое начал в 1961 году Хрущев, почти совпало с «большим скачком», который начал Мао. Принципиально одна авантюра мало чем отличалась от другой. Разве что китайская была более авантюристичной и провал ее стал виден уже через несколько лет. Советский провал стал очевиден гораздо позднее. Хотя умные люди понимали с самого начала, что и в Советском Союзе, и в Китае правили те, кто не способен эффективно управлять. Те, кто выдает желаемое за действительное.

Первые несколько лет строительства коммунизма в Советском Союзе показали всем понимающим то, что Хрущев завел страну в тупик. Его в 1964 году сняли бывшие соратники по партии.

Провал «большого скачка» в Китае также сказался на авторитете Мао Цзэдуна. И потому тут следует более подробно остановиться на этом скачке.

С лета 1958 года Мао и его сторонники отбросили второй пятилетний план. «Основным методом развития экономики объявили «большой скачок» За пятилетие решили выплавку стали довести с 5 до 80—100 млн. т, промышленное производство увеличить в 6,4 раза, а сельскохозяйственное — в 2,5 раза. Эти задания не имели под собой экономического обоснования. Китайское руководство полагало: стоит бросить клич, и все будет сделано. Революционный дух масс, физическая сила тружеников должны были заменить новую технику и научный прогресс. На предприятиях игнорировались всяческие нормативы, из станков старались выжать больше, чем предусматривал запас прочности. Отделы технического контроля были ликвидированы. Страна покрылась небольшими печами для выплавки чугуна, мелкими шахтами и рудниками. 100 млн. крестьян, десяткам миллионов городских жителей пришлось заняться выплавкой чугуна и стали, добычей угля и руды, строительством кустарных мастерских»[382].

Естественно, «большой скачок» закончился не большим успехом, а большим провалом. Катастрофически большим. Затрачено было много времени и сил.

К этому времени в КПК «внутреннее единство, характерное для 1956 года, развалилось в течение последующих двух лет; руководящее ядро распалось на противоборствующие группировки»[383]. Одни просто хотели свалить вину на других, другие хотели больше власти, понимая, как глупы их конкуренты, третьи хотели удержать власть. Обычное дело, одним словом, политика.

Знали ли об этой ситуации в Китае советские руководители? Конечно, знали. Они получали информацию по многим каналам.

Нас пока интересует специфический канал. Речь о разведке. В течение длительного времени у советских разведывательных служб были неплохие возможности по созданию агентурной сети в Китае, который находился в состоянии полураспада и был даже частично на северо-востоке занят советскими войсками. Будущие китайские лидеры почти все прошли через учебу или лечение в Советском Союзе. Ситуация для советской разведки просто идеальная. Вербуй кого угодно.

Но и тут сказались хрущевские закидоны. Бывший председатель КГБ СССР Семичастный поведал: «В первый же период своей работы на высшем партийном посту Никита Сергеевич Хрущев хотел доказать Мао Цзэдуну свое дружеское отношение, продемонстрировать свою поддержку и поручил КГБ передать спецслужбам Китая имена агентов, которые сотрудничали с чекистами еще в годы китайской революции.

Эта сеть была не слишком многочисленной. Да к тому же Хрущев еще думал, что Мао Цзэдун по достоинству оценит вклад своих соотечественников в победу коммунистической идеи в самом Китае и на международной арене.

Однако правда оказалась иной. Когда мы, спустя длительное время, попытались найти хотя бы одного человека из этих лиц, нас ждало разочарование. Большинство наших бывших агентов исчезло бесследно»[384].

По уточняющим данным одного из руководителей разведки КГБ СССР Юрия Дроздова, «разведывательную работу по КНР… мы прекратили в октябре 1949 года, даже передав китайским органам безопасности свою агентуру, совершив недопустимую для любой разведки ошибку в угоду пожеланиям и просьбам временных союзников»[385].

Если бы советские руководители просто снизили возможности своей разведки. Нет же, они совершили еще большие ошибки.

«Начало конфликту с Китаем положил Н.С. Хрущев своим знаменитым «секретным» докладом XX съезду. Трагикомическая кампания по «борьбе с культом личности», развернувшаяся в конце 1950-х— начале 1960-х годов, нанесла огромный вред СССР.

Европейские «страны народной демократии» были вынуждены слепо следовать за изменениями «генеральной линии КПСС». Но китайское руководство отказалось это делать. Мало того, они использовали защиту Сталина от поношений Хрущева в борьбе за лидерство в мировом коммунистическом движении»[386].

При таком советском вожде, как Хрущев, естественно, в Китае авторитет Советского Союза стал падать. Разумеется, были и внутрикитайские причины этого падения. «После смерти И.В. Сталина Мао Цзэдун стал претендовать на роль вождя мирового коммунистического движения; в Китае были изданы массовым тиражом плакаты с изображением в профиль Маркса, Энгельса, Ленина, Сталина, Мао Цзэдуна»[387].

Это вызывало усмешки острого на язык советского лидера. «Сталин отошел в мир иной. А у Хрущева с Мао Цзэдуном сложились совсем другие отношения. Хрущев за глаза называл Мао Цзэдуна «старой галошей», а тот Хрущева — «тухлым яйцом». У китайцев это самое оскорбительное ругательство»[388].

«Хрущев временами высказывался о Мао Цзэдуне весьма нелицеприятно. Многие из тех слов, пожалуй, лучше не вспоминать теперь. Случалось, он переставал себя контролировать и позволял при своей импульсивности открыто выражать свою неприязнь»[389].

Естественно, это доходило до китайских ушей. Взаимоотношения стабильно портились. Конечно, советское руководство попыталось исправить эту ситуацию. В октябре 1959 года любитель заграничных турне (Сталин, наоборот, практически не выезжал за пределы своей страны) Никита Сергеевич приехал в Китай.

«Проводы советской делегации во главе с Хрущевым выглядели еще более холодными, чем встреча. Миссия Никиты Сергеевича завершилась полным провалом. Ему не удалось устранить образовавшиеся к тому времени трещины в советско-китайских отношениях. Более того, он их расширил и углубил до размеров непримиримых противоречий. И вскоре годами благоухающее поле дружбы и сотрудничества между двумя великими соседями стало походить на лунный пейзаж»[390].

Советский Союз прибег к испытанному способу. Он стал сворачивать экономическую и прочую помощь путем возвращения из Китая на родину советских специалистов.

Позже этому шагу придумали обоснование, звучащее следующим образом: «Резкое ухудшение отношения к советским специалистам, работающим в КНР, со стороны кадровых работников китайских предприятий, министерств и ведомств произошло уже во второй половине 1958 года.

Провозглашенные в 1958 году руководством КПК лозунги «борьбы со слепой верой в установленные технические нормы и правила, в зарубежный опыт», «борьбы с консерватизмом», и т. п. были, по существу, направлены против использования советского опыта и советских специалистов, что привело на практике к отказу от строгого выполнения норм и требований технической и технологической документации»[391].

Тогда писали: «Еще в июле 1960 года Советское правительство было поставлено перед необходимостью отозвать из Китая советских специалистов. С тех пор в советско-китайских отношениях улучшений не наблюдалось»[392].

Эта вынужденность подчеркивалась тогда практически всеми советскими источниками.

Прошло время, изменилась политическая ситуация, Советского Союза не стало. Начали появляться другие оценки этого хрущевского шага. Например, Сергей Гончаров назвал это попыткой Хрущева оказать давление на Китай[393].

Занимавшие высокие должности люди, выйдя на пенсию, стали более откровенны. «…Хрущев решил открыто выступить против Пекина.

Из Китайской Народной Республики были отозваны все наши советники, а их на промышленных предприятиях, на стройках, в отдельных министерствах и в армии было несколько тысяч. Только в органах китайской безопасности не было наших советников, в отличие от других социалистических стран, — вспоминал бывший председатель КГБ СССР Владимир Семичастный и следующим образом оценивал этот хрущевский поступок. — Шаг, предпринятый Хрущевым, стал поводом для фактического разрыва с небывалым международным резонансом: китайское руководство расценило действия Советского Союза как подрыв народного хозяйства страны и всего дела строительства социализма в Китае…

Решение об отзыве советских советников было коллективным решением советского руководства. Однако утверждать, что столь же единодушно оно было принято и рядовым активом нашей партии, было бы не совсем правдиво. Критики Хрущева внутри страны не раз высказывали мнение, что не было нужды так поспешно предпринимать шаги против Китая и делать это столь жестко, что с нашей стороны не были использованы все возможности найти общий язык с китайскими коммунистами.

Анализируя тогдашние события с позиции сегодняшнего дня, можно не сомневаться: не будь отзыва советников, рано или поздно нашелся бы иной повод для обострения отношений с КНР, так как обстановка становилась все более напряженной и толкала на решительные действия»[394].

Тем не менее решительный шаг Хрущева, как всегда не продумавшего последствия, стал видимым катализатором ухудшения взаимоотношений между двумя державами.

«Китайская пропаганда усиленно нажимала на то, будто голод и лишения, которые принес китайскому народу авантюристический курс Мао Цзэдуна, вызваны разрывом дружеских отношений по вине Советского Союза»[395].

Менее говорилось о других причинах советско-китайского конфликта. А их было сразу несколько.

Идеологической формой конфликта первоначально было расхождение в оценке культа личности Сталина. Мао Цзэдун и другие китайские руководители были возмущены тем, что КПСС предприняла критику культа Сталина без предварительных консультаций с КПК. По мнению Мао, действия Н.С. Хрущева «дали козыри в руки реакционных сил», внесли смуту и растерянность в ряды коммунистов. Наиболее яркие тому доказательства — события в Польше (июнь 1956 года) и в Венгрии (октябрь-ноябрь 1956 года).

Кроме идеологической подоплеки в несогласии с критикой Сталина у китайских лидеров (Мао Цзэдуна в особенности) были личные мотивы. Управление Китаем они вели теми же методами, что и Сталин. И не только потому, что копировали их, но и потому, что по-другому они не умели, не хотели и не могли. А может быть, и не нужно было.

«Главное, что не устраивало Мао в критике культа личности, — это то, что она подрывала командный стиль руководства, которому он был привержен»[396].

«Он очень болезненно воспринимал развенчание культа личности Сталина, прекрасно понимая, что грянет его черед. И не ошибся. Китайская пресса, в том числе и центральная, мгновенно откликнулась на это международное событие серией публикаций антикультовской направленности. В некоторых из них прямо ставился вопрос о том, что во главе государства не должны стоять люди старше шестидесяти лет…»[397]

Мало того, в сентябре 1956 года в Китае состоялся VIII съезд КПК, на котором из устава партии было вычеркнуто упоминание об идеях Мао Цзэдуна как идейной основе партии, что было внесено одиннадцатью годами раньше на предыдущем съезде.

В то же время китайские руководители воспользовались критикой культа Сталина, чтобы свалить на него ответственность за руководящую роль Советского Союза в деле строительства социализма в других страна. Под этим предлогом они стали снижать уровень координации своей политики с курсом СССР.

Внешне малозаметной была еще одна причина нарастания конфликта — отказ Советского Союза от помощи в оснащении Китая самым современным вооружением. Эта причина не афишировалась сторонами, но она была реальной и значительной.

«20 июня 1959 года Советский Союз в одностороннем порядке разорвал заключенное 15 октября 1957 года Соглашение о сотрудничестве в новой технике с Китаем, которое, в частности предусматривало передачу КНР модели атомной бомбы и технологии ее изготовления»[398].

Между тем «большая группа китайских ученых трудилась в Объединенном институте ядерных исследований» (Подмосковье)[399].

Отказ СССР передать атомную технологию Китаю, конечно же, оскорбил китайских руководителей. Это, во-первых. А во-вторых, привел к тому, что Китай все равно самостоятельно получил доступ к такой технологии.

Почему Советский Союз не передал атомную бомбу Китаю? Вероятным ответом будет следующий: Китай уже показал себя в ходе Тайваньского кризиса (1958 год) как государство, не согласовывающее свои опасные шаги (например, по обстрелу артиллерией прибрежных островов в Тайванском проливе). Американцы заявили тогда о готовности применить атомное оружие. Китай мог столкнуть нас в смертельную схватку с американцами.

«В связи с угрозами США нанести ядерный удар по КНР Мао Цзэдун обратился к СССР с просьбой передать Китаю управляемые ракеты и ядерные боеголовки. В конце 1957 г. Советский Союз поставил в КНР несколько баллистических ракет Р-1 (копия ФАУ-2) и Р-2 с обычными боеголовками. В начале 1958 г. был развернут первый ракетный дивизион Национально-освободительной армии Китая. Дальнейшими планами сотрудничества предусматривались поставки в 1959–1960 гг. баллистических ракет Р-5 (дальность 1200 км, КВО около 1,5 км). Ракеты Р-5 должны были иметь ядерные боевые части. Однако советская сторона в 1959 г. отказалась поставлять ядерное оружие в Китай»[400]

«Китайскому руководству были сделаны предложения о строительстве на юге страны радиостанции, способной обеспечить связь с советским флотом в Тихом океане, а также о базировании советских подводных лодок в гаванях на китайском побережье. В обмен на более тесное военное сотрудничество, координацию курсов в сфере разоружения Москва гарантировала Пекину свой «ядерный зонтик».

Такой подход оказался неприемлемым для китайских руководителей. Они не считали возможным подчинить свою политику в отношении США и других государств, с которыми у них тогда существовали острые противоречия, интересам СССР и полагали, что лучше всего безопасность страны защитит свой собственный, а не чужой «ядерный зонтик». Во время переговоров между лидерами двух стран в июле-августе 1958 года Мао Цзэдун решительно отверг советские предложения о строительстве длинноволновой радиостанции и базировании подводных лодок»[401].

Не лишним будет также упомянуть высказывания Мао Цзэдуна о возможности Третьей мировой войны и даже ее желательности для социалистических стран. «Во время встреч с советскими руководителями на высшем уровне в 1957–1959 гг. Мао Цзэдун настойчиво подбрасывал тот тезис, что Советский Союз должен нанести ракетно-ядерный удар по США и их союзникам, что задача ликвидации империализма, и прежде всего американского, и обеспечение победы мировой революции стоит жертв, которые придется принести»[402].

Вероятно, все это и породило у советских руководителей опасение: а не втянет ли Китай Советский Союз в войну с Соединенными Штатами? При наличии атомного оружия сделать это было бы проще. Пусть уж лучше китайцы будут без такого оружия, видимо, подумали советские руководители.

Еще одним раздражителем советско-китайских отношений стали события 1959 года в Тибете и на китайско-индийской границе.

Советскому Союзу явно не хотелось ради китайцев портить отношения с крупнейшей независимой страной Азиатского континента. По мнению советской стороны, «конфликт в Гималаях находился в остром противоречии с общей линией мирового коммунистического движения на укрепление нейтралитета молодых государств, включения их в общий фронт борьбы против империализма и войны, за социальный прогресс и мир. Он вызвал заметный крен в политике Индии вправо, в сторону сближения с империалистическими державами»[403].

«Китайцы охарактеризовали позицию СССР во время китайско-индийского пограничного конфликта (сентябрь 1959 года) и последовавший вскоре визит Н.С. Хрущева в США как «измену интересам Китая» и «попытки договориться за спиной КНР»[404].

Сам же Китай тогда проводил, в отличие от СССР, гораздо более жесткую антиамериканскую политики. Но как потом оказалось, Китай был способен разворачиваться почти на 180 градусов.

2.7. Пытался ли СССР сменить Мао?

Часто крупные политические повороты в политике страны бывают связаны не с ошибками ее правителей, не со стратегическими их просчетами и не с дальновидными расчетами, а с элементарной личной обидой. Личные амбиции правителей играют порой колоссальную роль не только в их собственных судьбах, но и в судьбах страны в целом. Нам ли не знать этой особенности. Стоит только вспомнить, как совсем еще недавно Борис Ельцин взбудораживал и перетасовал всю страну.

Мао тоже допускал шараханья, заводящие Китай в труднейшие положения. У него были свои внутренние противники. Это когда они только что захватили власть, они были довольны друг другом (да и то, возможно, не все). А потом у некоторых неизбежно возникали коварные мысли: а чем я хуже Мао Цзэдуна?

Появление таких людей характерно было практически для всех европейских социалистических стран. Но в тех странах были более зависимые от Советского Союза люди. В Китае же правители зависели меньше.

Между тем борьба за власть была и в Китае. «…Первой серьезным перегибом внутри партии после победы революции в 1949 году было, несомненно «дело Гао Гана — Жао Шуши. Карьера обоих руководителей развивалась по восходящей линии относительно независимо от Мао. Маньчжурия, на территории которой Вооруженные Силы СССР разгромили японскую Квантунскую армию, до 1955-го была «особым районом» Китая со своим правительством, во главе которого находился Гао Ган, установивший прекрасные отношения с находившимися там советскими войсками, энтузиаст дружбы между двумя странами. Жао Шуши после победы революции занимал руководящий пост в Восточном Китае, в Шанхае. Когда в феврале 1954 на пленуме ЦК КПК эти два политических деятеля и их сторонники стали объектом критики, то это означало, что к позорному столбу были выставлены руководители двух из пяти больших административных районов»[405].

В советской литературе отмечалось: «Тревожным сигналом явился арест и гибель в тюрьме в 1955 г. члена Политбюро, заместителя председателя КНР Гао Гана. Ему предъявили различные обвинения, которые были совершенно необоснованными. О главной его «вине» не говорили. Он был верным другом СССР…»[406]

Напомним, что советские войска покинули Порт-Артур и передали его китайским властям в том же 1955 году.

При смене лидера в Советском Союзе, новый советский вождь часто начинал менять лидеров в странах, подконтрольных СССР. Китай, конечно же, несколько отличался от ГДР, Польши, Болгарии и других подобных стран. Но слишком большой разницы не было.

Тут логично задать вопрос: а не пытался ли Советский Союз совершить смену лидера в этой соседней стране?

Мао ведь был слабоконтролируемым (а, следовательно, неугодным советским правителям). Это одна его особенность. Но близко к ней была и другая — совершение им частых ошибок в управлении страной. А следовательно, у него были потенциальные конкуренты. Тут Советскому Союзу грешно не попробовать поменять.

В воспоминаниях бывшего председателя КГБ СССР Владимира Семичастного есть некоторые косвенные признания такой попытки. Вот как это звучит: «С виду могло показаться, что одним из шагов, который мог привести к улучшению наших отношений, стало бы всевозможное содействие свержению Мао»[407].

Прервем нить рассказа бывшего главного чекиста. Но предварительно уточним, что в то время основным исполнителем такой акции по смене власти был бы КГБ СССР. Так что председатель этого ведомства должен был знать, что и как.

А он и знал. Но считал, что силенок мало. Вот его слова по этому поводу, но на других страницах: «Еще несколько слов о наших разведывательных возможностях на территории самого Китая. Они были весьма ограниченными. В нашем распоряжении, по сути, были лишь внешняя информация и пропаганда. От поиска иных путей мы после серии неудач предпочли отказаться»[408]. Раз были неудачи, значит, пытались. Но не получилось. Бывает и на старуху проруха.

А вот после этих слов продолжим прерванное воспоминание Семичастного, написавшего: «Неприятие [Мао] критики культа личности Сталина в СССР в определенной мере питались его собственным страхом, что и с ним может случиться что-то подобное. Оппозиция существовала тогда в китайском руководстве»[409].

Еще раз прервем и уточним, что именно существование внутренней оппозиции часто подталкивает внешние силы на совершения смены власти в чужой стране. И как видим, существование оппозиции бывший председатель КГБ признает.

Но тут же снова признает, что силенок мало было, написав следующее: «Вопрос, однако, не стоял столь примитивно, столь просто. Наши силы ни в коем случае нельзя было считать настолько могучими, чтобы они оказывали какое-либо заметное воздействие на ход событий в этой стране. Но даже если бы было так, чего можно было бы ожидать в случае удачного свержения Мао? Что делать, если в стране начнется новая гражданская война? Как бы все это отразилось на обстановке в нашей собственной стране?

Размышляя об этом, мы тщательно взвешивали все «за» и «против», очень внимательно следили за всеми событиями в стране «большого соседа»[410].

Между тем в Китае после провала «Большого скачка» Мао практически был почти отодвинут от власти. Он отказался от поста председателя КНР. Председателем стал Лю Шаоци. Мао сохранил лишь пост председателя КПК. Его отстранение от власти шло по сценарию, который предпринял Никита Хрущев, когда отстранял бывших сталинских приближенных.

«От имени Центрального Комитета практическое руководство страной осуществляют Лю, Чжоу, Дэн. Это то самое время, говоря о котором впоследствии хунвейбины повторили слова Мао: «Они обращались со мною, как с умершим родственником на похоронах»[411]. Но рано радовались внутренние конкуренты и внешние противники. Они были уверены, что власть плавно, без шараханий перетечет в их ручки. Ошиблись.

Мао отошел от власти, но не ушел от нее. Он просто постоял в стороне, чтобы вновь вернуться. Механизмы управления страной подержали в руках его конкуренты, а он был какое-то время всего лишь символом власти.

Вот она, российская (впрочем, почему только российская, скорее всего, просто европейская) неспособность понять чужую цивилизацию, стремление соперничать со «своими». В Китае все оказалось сложнее. Гораздо сложнее. Но Мао Цзэдун эти особенности своей родины знал.

2.8. Даже братья порой ссорятся

Шараханья Никиты Сергеевича Хрущева вызвали большое недовольство у простого населения и у руководства КПСС. Без особого труда его сместили в 1964 году. Никто за него не вступился.

Казалось бы, вот и настало время устранить возникшие между двумя странами противоречия. «Надо твердо сказать, что Брежнев и его товарищи по Политбюро в своем большинстве, — писал Сергей Семанов, — не несут ответственности за начало этого нелепого противостояния (разве что замшелый догматик-марксист Суслов). Тут они расхлебывали дурное наследство сумасбродного Хрущева и коварного Мао Цзэдуна»[412].

Смена советского лидера его же окружением (лидера, который несет немалую ответственность за развитие конфликта между двумя социалистическими странами) могла помочь найти взаимопонимание. Но не тут-то было. Куда там! Оказалась, что эти противоречия, при всей кажущейся простоте, были всего лишь поводом к тому, что все равно должно было когда-то произойти, а именно — расхождению интересов Советского Союза и Китая. Слишком значительны были эти страны, чтобы жить долго и дружно.

Дело же было не столько в лидерах, сколько в том, что два медведя в одной берлоге плохо уживаются. Для тех, кто не понял: медведи — это не люди, это страны.

Правда, расхождение произошло не в один день, а относительно медленно, но неотвратимо. Не мог Китай быть младшим партнером, мальчиком на побегушках. Не о том мечтали его лидеры вне зависимости от их политической окраски.

«Важное место в истории советско-китайских отношений в 60-х годах занимает сравнительно короткий период — с октября 1964 по август 1966 года»[413]. «После снятия Н.С. Хрущева в октябре 1964 г. новое советское руководство попыталось нормализовать советско-китайские отношения. Однако на переговорах, проходивших в 1964–1965 гг., обе стороны заняли непримиримые позиции по пограничным вопросам, и переговоры, естественно, закончились провалом»[414].

В ноябре 1964 года в Москву приехала китайская делегация, возглавляемая Чжоу Эньлаем. Прибыла она на очередной съезд КПСС. «После возвращения делегации из Москвы даже слабые признаки атмосферы относительного и неустойчивого «перемирия» практически исчезли. Китайские лидеры вскоре полностью вернулись на позиции откровенно враждебного отношения к КПСС и Советскому Союзу»[415].

«…На долгие годы на Дальнем Востоке появился фактор враждебности Китая, ставший предметом особых политических и военных забот для нашего государства. Эта враждебность явилась результатом действия целого пучка причин, часть которых находилась в Китае, а часть — может быть, большая — у нас, в Кремле»[416]. Слова эти принадлежат человеку, который длительное время занимался аналитической работой в КГБ СССР. Ему по должности полагалось знать то, что не знали многие другие. Знать, понимать и анализировать.

«Обстановка в самом Китае в это время характеризовалась резким обострением противоречий, длительное время развиваясь в скрытой форме…»[417]

«Когда в Китае усилилось недовольство авантюристической политикой Мао Цзэдуна, оппозиция выступила с косвенной критикой линии Мао, справедливо обвинив последнего в нарушении основной доктрины Конфуция — заботы правителя о благе народа…»[418]

Если в стране возникают проблемы, то часто в окружении правителя появляются люди, желающие сменить его. Конечно, они были и раньше, но сидели тогда тише воды, ниже травы. А вот только как появилась возможность — тут же стали поднимать голову.

Что мог делать Мао, после того как он довел страну до развала экономики, если он не находил взаимопонимания с Советским Союзом, готовым поддержать его противников? Выход нашелся.

«Важным побудительным мотивом враждебной СССР политики Пекина явился еще один стереотип мышления: для того, чтобы держать народ в повиновении, нужен внешний враг; если его нет, его надо придумать. Запутавшись в противоречиях, столкнувшись с гигантскими проблемами, стоящими перед Китаем, не будучи в состоянии улучшить жизнь трудящихся, правящие круги КНР пытались и пытаются убедить китайский народ, будто ему угрожают с севера, что СССР якобы окружает Китай, что у него нет другого выхода, кроме как трудиться, подчиняться директивам центра и ничего не требовать взамен»[419],

«Во второй половине 1966 года группа Мао Цзэдуна развертывает фронтальное наступление на позиции социализма в Китае, начинается погром партийных организаций КПК, террор в отношении коммунистов. На состоявшемся в августе 1966 года XI пленуме ЦК КПК провозглашается задача осуществления так называемой «культурной революции»[420].

При помощи молодежи Мао наносит удар по своим политическим конкурентам. Он разгромил значительную часть партийно-государственного аппарата. «В годы «культурной революции», развязанной Мао Цзэдуном, от репрессий так или иначе пострадали около 9 миллионов кадровых работников. Огромная цифра, если иметь в виду, что в 1965 году всего в Китае их насчитывалось 11,3 миллиона. Одни были смещены с постов, другие — понижены в должности, третьи — подвергнуты нападкам в печати. Около 2 миллионов ганьбу[421] были, как выражаются в Китае, «доведены до смерти»[422].

«…С осени 1966 года, когда партийный аппарат был парализован, вакуум власти стали заполнять различные ультралевые организации…»[423]

«Важнейшей отличительной чертой «культурной революции» с самого начала стало ее ярко выраженная антисоветская направленность…

После XI пленума ЦК КПК антисоветская кампания в КНР, и до того носившая весьма широкий размах, вспыхнула с новой силой. Основным местом провокаций стала улица в Пекине, на которой расположено советское посольство»[424].

Но хунвейбины могли только разгромить, созидать с их помощью было гораздо сложнее. Тут вспомнили старое правило: мавр сделал дело, мавр должен уйти. Их и увели с улиц городов.

«Осенью 1967 года Мао Цзэдун приказал армии «восстановить порядок». По его приказу армия применила силу против тех самых хунвейбинов, которые годом раньше насаждали «идеи великого кормчего». Упорствующие вожаки были казнены, многие расстреляны на стадионах в присутствии десятков тысяч зрителей. Масса хунвейбинов подверглась насильственной высылке в деревню без указания срока для «исправления крестьянским трудом»[425].

«…С 1967 года власть берут с помощью армии «революционные комитеты». После отправки хунвейбинов в деревню, после китайско-советских пограничных инцидентов ключевые позиции в руководстве страной начинает занимать армия. На IX съезде КПК в апреле 1969 года военные составили основную часть Центрального комитета. Офицеры бывшей 4-й армии Линь Бяо образуют в нем самую большую группу, они же занимают наиболее важные ключевые позиции в вооруженных силах»[426].

Вместо Лю на второе место в иерархии власти переместился Ли. «Его карьера была отмечена демонстрацией безграничной преданности Мао — именно Линь Бяо, например, приписывают составление «Сборника цитат Председателя Мао Цзэдуна», «красной книжечки» хунвейбинов, которые неистовствовали во время Великой пролетарской культурной революции, начатой Мао в 1965 году»[427].

«Главная угроза Китаю — с севера», — заявил Линь Бяо на 9-м съезде КПК, где ему было дано поручение выступить с политическим докладом»[428].

2.9. Пограничные конфликты

«Наибольшей остроты советско-китайский конфликт достиг в столкновении на границе двух стран длиной в несколько тысяч километров, — писал бывший председатель КГБ СССР Владимир Семичастный. Он пояснил: — Она тянулась по очень сложной местности, и, к сожалению, ее демаркация не была доведена до конца. И вот в тот момент, когда для подчеркивания различий между собой обе стороны выискивали любой предлог, и произошел взрыв взаимной неприязни на далеко не четко определенной линии взаимного соприкосновения»[429].

«В конце июня 1960 г…китайские власти организовали инцидент на западном участке границы, в районе к северу от перевала Буз-Айгыр»[430].

Дальше хуже. «Весной 1962 г. многие из проживающих в Синьцзяне советских граждан и выходцев из России, в основном казахов и уйгуров, перешли в СССР, так как не могли больше терпеть тяжелых условий жизни и национальной дискриминации со стороны китайских властей»[431].

«В течение нескольких месяцев Синьцзян покинуло более 46 тыс. жителей»[432].

Китайские власти, похоже, сами провоцировали массовый исход этой части своего населения, не занимаясь надлежащим оформлением документов. В то же время перед советскими властями они ставили вопрос о пресечении незаконного перехода границы.

Советская сторона на репатриацию беженцев не пошла, что вызвало резкую критику со стороны официального Китая.

Но наиболее сложные проблемы возникли на дальневосточной границе. «С 1964 по 1968 г. только на участке Тихоокеанского пограничного округа китайцы организовали более 6 тыс. провокаций с участием около 26 тыс. человек»[433].

А весной 1969 года начались настоящие пограничные сражения на дальневосточной части советско-китайской границе. Затем — в Средней Азии. С той и с другой стороны привлекались армейские части.

Один из очевидцев вспоминал, что, прилетев в район боев с высокой военной комиссией из Москвы, они ужаснулись увиденному. Тела наших воинов были изуродованы[434]. «Ефрейтор Акулов попал в плен, позже его обезображенное тело было сброшено с китайского вертолета на советскую территорию»[435].

Обе стороны ожесточались. По некоторым данным, на китайский берег прибыл министр обороны КНР Линь Бяо, который выстроил на берегу целую шеренгу солдат и приказал расстрелять их прилюдно, как «изменников и трусливое стадо»[436].

Несмотря на наличие некоторых неясностей в демаркации границы, основной причиной пограничных конфликтов являлась, похоже, позиция группы китайских руководителей, которые провоцировали конфликты на границе. Под крики о внешнем враге забываются внутренние проблемы и достигаются личные цели.

«Практические территориальные споры — о линии прохождения границы по Амуру и Уссури — легко разрешимы, — писал бывший начальник аналитического управления КГБ СССР Николай Леонов и пояснил: — Нам было ясно, что муссирование утверждения о якобы огромных территориальных претензиях Китая к Советскому Союзу является попыткой определенных кругов в Китае использовать напряженность в советско-китайских отношениях в своих внутриполитических целях»[437].

Но реальной войны никто не хотел. «Видимо, обе стороны осознали опасность пограничных конфликтов, и 11 сентября 1969 г. в Пекине начались переговоры между Алексеем Косыгиным и Чжоу Эньлаем. С тех пор крупномасштабных вооруженных конфликтов на советско-китайской границе не было»[438].

Конфликтов не было. Но и взаимопонимания тоже не было. «С осени 1969 года в Китае развернулась кампания «подготовки к войне», подстегиваемая провокационными предостережениями об опасности нападения на КНР со стороны Советского Союза. Подготовка к войне была объявлена «коренной целью экономического строительства в Китае». Началось перемещение промышленных объектов в глубинные районы страны, создавались запасы продовольствия, медикаментов и т. п. На случай «осадного положения» население городов и сельских районов в принудительном порядке мобилизовывалось на строительство оборонительных сооружений, бомбоубежищ и укрытий. Постоянно устраивались учебные воздушные тревоги, во время которых имитировалось нападение на Китай вражеской авиации»[439].

14 марта 1970 года в Советском Союзе было опубликовано Заявление ТАСС, в котором решительно опровергались попытки бросить тень на советскую политику в отношении Китая. «…Подобные измышления, — говорилось там, — не имеют под собой никакой почвы. С их помощью антикоммунистическая пропаганда пытается помешать советско-китайским переговорам, проходящим сейчас в Пекине, «подбросить» материал для усиления напряженности в отношениях между СССР и КНР. Советские Вооруженные Силы осуществляют повседневную службу и совершенствуют боевое мастерство в рамках обычных планов и программ, укрепляя оборону Советского государства на всей его территории». В Заявлении ТАСС подчеркивалось, что неизменной политикой СССР является стремление к нормализации советско-китайских отношений, к развитию сотрудничества, восстановлению и укреплению дружбы между народами двух стран.

Однако «вдоль советско-китайской границы создана линия укрепленных районов и заграждений — «Стальной пояс» — протяженностью в несколько тысяч километров и глубиной от 1–2 до 20 и более километров, где используются заграждение от тех, что были известны тысячи лет назад, до ядерных фугасов»[440].

Спустя несколько лет наиболее склонные к китаелюбию россияне высказывались: «Популярные в период конфронтации СССР и КНР спекуляции о намерениях Китая «отторгнуть» от Советского Союза значительные территории севернее Амура, диктуемых якобы «исконным стремлением китайцев к территориальной экспансии», не имеют серьезных оснований с точки зрения объективного научного, экономического и политического анализа, здравого смысла и официальной позиции правительства КНР.

В договорно-правовом плане этот вопрос также практически снят. Правительство КНР многократно и со всею определенностью заявляло, что Китай выступает лишь за уточнение границы и приведение ее в соответствие с действующими договорами»[441].

Это так. Заявляло об уточнении, но что мешает вновь предъявить более серьезные территориальные претензии. Ведь ранее этот вопрос начал будировать именно Китай. Не Советский Союз, а Китай! Начал один раз, может и повторить.

Правда, есть более аргументированные мнения о миролюбии Китая. Например, по словам Николая Леонова, «эти две державы обращены друг к другу «спинами», то есть наименее развитыми и удаленными от центра регионами. СССР повернут пока ликом к Европе, к Западу, Китай — к Тихому океану и к Юго-Восточной Азии. Экономика двух стран — не конкуренты друг другу, не соперники, наоборот, они естественно дополняют одна другую»[442].

Это тоже так. Но так было ранее. А вот как стало теперь, мы еще поговорим. Пока же о переменчивости высших китайских руководителей, их привычке делать резкие повороты в политике.

2.10. Наследник подвел

В результате начала «культурной революции» Мао Цзэдун удержался у власти, но его власть по-прежнему была во многом виртуальной. Реальная власть (правда, с меньшими почестями) была у Линь Бяо. Однако и у него имелись проблемы.

«Культурная революция», перетряхнувшая весь государственный аппарат, была явлением, которое нужно было пережить. «Премьер Госсовета Чжоу Эньлай старался держаться в стороне от этих событий, он лишь желал вернуть силу пошатнувшейся экономике Китая. Но когда он стал восстанавливать партийных деятелей, изгнанных со своих постов во время политических боев, он вступил в конфликт с Линь Бяо, который хотел, чтобы решающая власть была в руках о военных. В отличие от Линь Бяо премьер понимал, как опасно быть вторым человеком после одержимого жаждой власти Мао, и его устраивало до поры до времени занимать третью или даже четвертую позицию в руководящей верхушке»[443].

Но кроме так называемых прагматиков были в Китае и другие силы. «Чрезмерное усиление позиций военных лидеров и лично Линь Бяо серьезно беспокоило другие группировки — леваков, возглавлявшихся женой Мао Цзэдуна Цзян Цин и претендовавших на роль наиболее ортодоксальных выразителей идей маоизма, и так называемых прагматиков, группировавшихся вокруг Чжоу Эньлая и склонных на определенный пересмотр крайне экстремистских установок «культурной революции». Против Линь Бяо в конечном итоге выступил и сам Мао Цзэдун, напуганный ростом авторитета и влияния своего «преемника»[444].

Все это очень напоминало положение Хрущева, который при помощи Жукова сумел сбросить с Олимпа власти Молотова и его соратников, но тут же вступил в противоборство с самим Жуковым. Хрущев сумел убрать Жукова. Мао оказался не менее проворен.

«Осуществляет ли партия руководство армией или нет? Мао Цзэдуну кажется подозрительным определение, введенное Линь Бяо: «Народно-освободительная армия, основанная и руководимая Председателем Мао. Командующим которой является Линь Бяо»[445].

Кто такой Линь? Он — официально объявленный наследник Мао. «Важно учесть, что пока политики не развели их по разным окопам, Линь Бяо поддерживал очень тесные, профессионально дружеские контакты с советскими военными. В конце 30-х годов он несколько лет учился в СССР. В 1940-х, когда в Китае разгорелась гражданская война,

Линь Бяо формировал в Маньчжурии, где находились советские войска, ударные части Народно-освободительной армии Китая. В Корее, где… Линь Бяо командовал китайскими добровольцами, — снова постоянное взаимодействие и контакты с советниками, специалистами, разведчиками из СССР. Вспомним и то, что помощь Советского Союза КНР в создании в 1950-х годах современной армии тоже реализовалась непосредственно через Линь Бяо»[446].

В советской политической литературе середины 80-х годов прошлого века намекали о некоторых симпатиях Линь Бяо к Советскому Союзу, когда писали: «…Часть руководителей верхушки во главе с Линь Бяо считала возможным и необходимым совмещать борьбу против СССР с одновременным противостоянием Соединенным Штатам, которые продолжали оккупировать Тайвань и вели войну в Индокитае. В непосредственной близости к южным границам КНР»[447].

Видимо, для военных, вскормленных многолетней войной с чанкайшистами и покровителями последних — американцами, труднее было избавиться от образа врага в лице Соединенных Штатов. Это создавало еще одну проблему для установления единства в китайском руководстве. Да единства вообще не было.

Они уже готовы были вцепиться друг в друга. «В обстановке неуверенности в августе 1970 года в Лушане собирается ЦК КПК, чтобы обсудить проект новой конституции, которая призвана заменить Конституцию 1954 года. На основе уроков, извлеченных из борьбы с Лю Шаоци, Мао вносит предложение о ликвидации поста главы государства, чтобы не было дуализма власти. Совещание начинается 23 августа. Чэнь Бода при поддержке Линь Бяо все же предлагает восстановить должность главы государства (после устранения Лю пост вакантен.) Мао квалифицирует это как «внезапный удар», поскольку Линь Бяо выступает 23 августа без предварительной консультации с ним и вплоть до 25 августа его многие поддерживают. И только после этого происходит поворот событий, и Председатель ЦК КПК одерживает верх. Но гораздо важнее дискуссии вывод, сделанный Мао: Линь Бяо точно так же представляет «особый штаб», как до него Пэн Дэхуай и Лю Шаоци. Однако в Лушане исход борьбы не был решен, лишь Чэнь Бода вследствие «бунта» лишился своего поста и исчез с политической арены»[448].

Борьба за власть нескончаема. «Осенью 1970 года, как сообщала иностранная печать, был низложен Чэнь Бода, который долгое время являлся личным секретарем Мао Цзэдуна и возглавлял маоисткую «группу по делам культурной революции» при ЦК КПК. Затем отошел от дел и перестал публично появляться советник той же группы Кан Шэн. А ведь оба эти деятеля на IX съезде вошли в Постоянный комитет Политбюро ЦК КПК, который предназначался для высшего руководства страной, в составе всего пяти человек»[449].

Великому кормчему нужно было снова и снова убирать конкурентов. «… Мао после этого случая стал осторожнее, приступив к маневрированию с целью изоляции министра обороны. Военнослужащих Пекинского военного округа, верных Линь Бяо, направляют в другие места, в столицу вводятся надежные воинские части; с ноября по всей стране производится реорганизация партийных комитетов с целью освобождения от влияния армии. А министр обороны в это время приходит к выводу, что он может захватить власть лишь с помощью заговора, путча. И, более того, только так он может сохранить власть. Организацию заговора берет на себя заместитель командующего по оперативным вопросам, один из руководителей ВВС, сын Линь Бяо — Линь Лиго»[450].

«В конечном счете, борьба внутри правящей верхушки вылилась в сентябрьский кризис 1971 года, завершившийся устранением в политической сцены Китая группы крупных военачальников во главе с Линь Бяо»[451]. «Хвалебные слова в его адрес, прозвучавшие 12 сентября 1971 года, оказались последними. Уже на следующий день какие бы то ни было упоминания о «самом верном боевом соратнике» и наследнике председателя Мао напрочь исчезли, как и он сам, со страниц прессы и из передач радио и телевидения»[452].

Что же произошло? 13 сентября 1971 года в 2 часа 32 минуты на территории Монголии разбился самолет с опознавательными знаками китайских ВВС. Он не дотянул 60 километров до советского военного аэродрома.

«Вечером 14 сентября китайские дипломаты прибыли на место катастрофы. Они дотошно осмотрели его, фиксируя каждую деталь. Тела погибших положили в один ряд, аккуратно пронумеровали, с тем чтобы позднее провести опознание»[453].

Трупы пассажиров самолета изучались также советской комиссией, которая пришла к выводу о том, что в числе погибших был Линь Бяо и его супруга. «Вез ли с собой какие-то важные документы Линь Бяо? Почему потерпел аварию его самолет, не был ли он все-таки сбит советской ракетой? Почему советское правительство объявило об инциденте только через 17 дней, а представители Китая были допущены к месту аварии много позже?»[454]

Официальному Пекину нужно было хоть как-то объяснить: что же произошло? Почему исчез самый верный соратник Мао? Этот вопрос вслух задавали за рубежом и безмолвно в самом Китае.

Как всегда китайские власти сначала долго молчали. Но открыть рот все же пришлось. «В Пекине сфабрикована версия сентябрьских событий 1971 года, подхваченная буржуазной печатью. Линь Бяо, согласно этой версии, был обвинен в «десяти преступлениях», в том числе в «подготовке государственного переворота против председателя Мао Цзэдуна», в попытках «убить председателя Мао» и. т. д. Линь Бяо обвинили также в «предательстве» и «попытке побега за границу»[455].

««Дело Линь Бяо» привело к новой чистке. После сентября 1971 года из 21 человека, избранного в Политбюро IX съездом КПК, в работе участвует менее половины, а из пяти членов Постоянного комитета Политбюро осталось только двое — Мао Цзэдун и Чжоу Эньлай»[456].

«Согласно источникам, по крайней мере, 38 высокопоставленных государственных деятелей были замешаны в неудавшейся попытке переворота, в том числе 5 членов Политбюро ЦК КПК. Среди них — Е Цюнь, жена Линь Бяо, являющаяся членом политбюро, Хуан Юншэн — начальник генерального штаба и член политбюро, 4 заместителя начальника генерального штаба…»[457].

Если на внутриполитическом фронте произошли серьезные перемены, то на внешней политике это отразилось сравнительно мало. «В Китае изо дня в день велась широкая антисоветская пропаганда, которой неизменно отводилась едва ли не главное место во всех политических компаниях, проводимых лидерами Китая»[458].

Китаелюбы высказывались следующим образом: «Советско-китайская конфронтация была противоестественна; это был период «умственного затмения» в их истории; она нанесла огромный вред обеим странам»[459].

На самом деле все гораздо сложнее.

2.11. Китай заигрывает с Западом

Китайская политика времен Мао была переменчива, как женские вкусы. «…На рубеже 50—60-х годов Пекин пытался вовлечь Советский Союз в конфликт с США, а на рубеже 70—80-х годов стремился мобилизовать против СССР Запад, добиваясь в обоих случаях относительного повышения роли Китая в мире»[460].

Началось все с вражды. Длительной американо-китайской вражды. Антиамериканская риторика китайских коммунистов породила в США уверенность в стабильности такой вражды. «Политика США… не в последнюю очередь исходила из того же заблуждения — из иллюзии абсолютного единства стран социализма в 50-е годы, из пренебрежения фактом самостоятельности КПК и политики Китая»[461].

Как мы говорили, расхождения между советскими коммунистами и китайскими коммунистами существовали с самого начала возникновения компартии Китая. Китайские коммунисты были в массе своей китаецентристами, рассматривая весь мир сквозь призму интересов Поднебесной. Советский интернационализм им был нужен для того, чтобы поддержать китайский национализм. Рано или поздно Китай должен был начать отход от Советского Союза.

Постепенно американцы стали понимать, что к чему. «В марте 1962 года Госдепартамент США разослал членам НАТО документ о советско-китайских разногласиях, в котором указывалось: «Китайцы истолковывают интересы движения (коммунистического. — Авт.) в целом таким образом, чтобы это было выгодно Китаю… Для китайцев военный союз с СССР имеет смысл лишь в том случае, если он поможет им в достижении национальных целей… Стечением времени китайцы не станут более склонны, чем теперь, ставить интересы единства выше собственных интересов»[462].

Что же, оценка достаточно правильная. Реалистичная. «…Антисоветизм был стержнем государственной политики КНР с 1960-х и вплоть до начала 1980-х годов»[463]. Первоначально он базировался на внутренних потребностях маоизма. Но потом стал подпитываться ответной негативной реакцией советских руководителей. У Кремля просто не было иного выхода, как готовиться если не к войне, то к обороне.

«При Л.И. Брежневе произошла милитаризация советско-китайского конфликта. Наращиванию советских войск вдоль границ с КНР способствовало несколько причин. Во-первых, в 1964 году безуспешно завершились советско-китайские пограничные переговоры и в июне того года Мао Цзэдун сделал заявление, которое в СССР расценили как реальные претензии на 1,5 миллиона квадратных километров советской территории. Во-вторых, накануне и в ходе «культурной революции» в Китае всячески нагнетали антисоветизм, что создавало впечатление о наличии у Пекина недобрых планов в отношении СССР. В-третьих, советское военное руководство было чрезвычайно недовольно сокращениями обычных вооружений, которые осуществил Н.С. Хрущев. Недружественные действия китайской стороны были отличным предлогом для того, чтобы «компенсировать» прежние сокращения за счет наращивания войск на китайском направлении, и Л.И. Брежнев с готовностью согласился на такой шаг»[464].

«Китайская опасность временами становилась на один уровень с угрозой со стороны США. О китайцах стали говорить как о главном противнике»[465]. Хотя понимали, что американцы гораздо сильнее и опаснее китайцев. Но, тем не менее, советско-китайские отношения оставляли желать лучшего.

«Взрывы взаимного гнева следовали один за другим и были столь сильными, что некоторые западные политики поначалу терялись в догадках, действительно ли отношения между нашими странами настолько испортились или все это подстроено, чтобы ввести в заблуждение.

Китай даже на какое-то время забыл о своей резко антизападной позиции. Было уже недалеко до того, чтобы он начал искать контакты с американцами и их союзниками. В перечне китайских недругов, составленном внутренней пропагандой, мы «догнали» западный мир и стали главным врагом»[466].

«В начале 70-х Китай стал восстанавливать прерванные контакты с Америкой. Сначала состоялась встреча спортсменов-теннисистов, потом визит президента Никсона с госсекретарем Киссинджером. В Китай потянулись знатоки и поклонники Востока, жаждущие воочию наблюдать новый облик древней страны. У приоткрывшихся ворот Китая столпились также разного рода предприниматели, охотники за дешевыми сенсациями, ловкачи и авантюристы»[467].

Некоторые в Советском Союзе считали, что Китай превратился в младшего партнера империализма[468]. И это было недалеко от истины. Но скорее Китай просто играл свою игру. И в этой игре ему нужна была американская карта.

Тогдашний председатель КГБ СССР Владимир Семичастный писал: «Соединенные Штаты выжидали. То, что две гигантские страны с коммунистическими партиями во главе на глазах всего мира атакуют друг друга, их устраивало. Они не вмешивались открыто и слишком активно, как, впрочем, делали это не раз в других подобных случаях, наблюдая за событиями издалека и размышляя, какие выгоды для себя можно извлечь из конфликта.

Какие-либо намеки на потепление китайско-американских отношений мы тщательно фиксировали, изучали и были готовы к тому, чтобы, если это потребуется, помешать развитию этих связей»[469].

Но реально помешать развитию китайско-американского сотрудничества Советский Союз не мог. «В 1971 году Пекин тайком пригласил Киссинджера в Китай. Эта миссия вызвала переполох во всем мире и настоящую истерику в Кремле. В следующем году китайцы пригласили Никсона с официальным визитом. Ей-богу, было от чего серьезно задуматься»[470].

«На рубеже 70—80-х годов главным внешнеполитическим партнером Пекина стал Вашингтон, положивший в основу своих глобальных стратегических замыслов безудержный антисоветизм»[471].

«В то время в Москве шла истерика по поводу «китайской опасности», — писал советский дипломат Юлий Квицинский…. — Надо отдать должное китайской дипломатии, которая, не имея, по сути дела, реальных козырей, ловко усиливала весь этот ералаш, весьма похожий на соревнование ведущих держав мира за обретение наибольшей благосклонности пекинских руководителей. В печати ежедневно появлялись сообщения о поездках китайских представителей самых разных рангов, которые делали фантастические по своим объемам и размаху предложений об экономическом сотрудничестве КНР с Западом. Со всех концов света наши посольства гнали в Центр информацию об этих «происках» китайцев и наперегонки предлагали различные меры по их расстройству или нейтрализации»[472].

Видимо, китайско-американская «дружба» была одним из факторов (может быть, не самым важным фактором), которые подталкивали правителей Советского Союза искать путей улучшения отношений между СССР и Западом. Боязнь, что Запад станет дружить с Китаем «против нас», подталкивала наших вождей на заискивание перед Западом, поиск возможностей улучшить отношения с Америкой и ее европейскими союзниками.

Наши бестолковые вожди (Горбачев с компанией и Ельцин со своей командой) были слишком недалекими людьми, чтобы понять, что Западу (особенно англо-американцам) мы нужны только как сырьевой придаток. Да еще и как страна, которую неплохо бы использовать в своих интересах (например, как пушечное мясо против Китая).

И все это происходило на фоне советско-китайского конфликта, который становился более и более острым.

Вместе с тем, даже в те советские времена находились в Советском Союзе люди, которые считали: «…Идеологические расхождения — это упражнение в схоластике — вообще не причина для межгосударственной вражды, а территориальные претензии в огромной степени отражают внутриполитические схватки в самом китайском руководстве, где карта «русской угрозы» так же подло разыгрывается в борьбе за власть, как китайская карта на Старой площади. Стратегические интересы Китая, естественно, говорили мы, лежат в Азии, где во многих странах живут многочисленные богатые и влиятельные китайские колонии. Юго-Восточная Азия близка Китаю по корням расовой цивилизации, по религиозно-нравственным стандартам, по климату, по образу жизни.

Сближение с американцами является тактическим шагом, дающим временную выгоду в конфликте с нами, а может быть, и порождено этим конфликтом»[473].

«Киссинджер столь же спекулятивно ведет игру, сколь и Мао Цзэдун. США и Китай не могут быть стратегическими союзниками — они будут соперниками в борьбе за влияние в Азиатско-Тихоокеанском районе»[474]. Точно так же, как ранее США соперничали с Японией.

«Несмотря на все обострения и резкие высказывания, мы, — вспоминал бывший председатель КГБ СССР Владимир Семичастный, — тем не менее никогда не боялись, но и не желали настоящей войны с Китаем. Ни Центральный комитет партии, ни министерства иностранных дел и обороны никогда не считали Китайскую Народную Республику явным врагом. Китай оставался соседом, который, правда, настроен враждебно, с которым надо держать ухо востро, но не более»[475].

Вместе с тем существовала парадоксальная, по сути, ситуация. Сошлемся в ее оценке на чужое мнение, хотя еще до знакомства с ним автор настоящей книги пришел к такому же выводу.

Бывший начальник Аналитического управления КГБ СССР Николай Леонов вспоминал: «…Мы в начале 70-х годов анализировали обстановку в Китае и неизменно приходили к выводу, что для нашей страны, для СССР, — это парадоксально! — было выгодно пребывание у власти стареющего и телом, и умом Мао Цзэдуна. При нем великий Китай оказался связанным по рукам и ногам, фракционная борьба в руководстве, выражающаяся в диких формах «культурной революции», поглощала все силы и энергию правящей элиты. Репрессии, обрушившиеся на интеллигенцию, студенчество, массовая отправка их в деревню «на перевоспитание» тормозили развитие экономики, наращивание научно-технического потенциала и, стало быть, военно-стратегических возможностей. Получалось, что чем дольше стоит у власти такой человек, тем спокойнее и надежнее могут чувствовать себя соседи. Китай был обречен на длительное самопожирание»[476].

Исходя из этого, нам бы тогда следовало меньше всего ругаться в ответ на китайскую ругань. И, по возможности, тайно поддерживать маоистов. Пусть они доводят нашего великого соседа до ручки. Мао, выполнив историческую задачу централизации страны, не смог выполнить следующую по очередности задачу — поднять экономику Китая. Не смогли бы это сделать и его единомышленники, для ее решения нужны были другие люди.

2.12. Мао ушел в мир иной

Тернист путь к власти, особенно к высшей власти в стране. Этот путь не просто тернист, он труден и часто опасен для жизни и здоровья. Нелегко дается власть, за нее приходиться дорого платить. В том числе здоровьем. «Жизнь всегда вносит поправки в любые замыслы. Свою фортуну можно ждать много лет, а приходит она иногда, когда уже почти перестаешь надеяться»[477].

Вот тут-то и встает вопрос о здоровье вождя. «А надо ли знать о личных слабостях своих вождей простым смертным?.. — задал вопрос бывший руководитель охраны Брежнева и Горбачева Владимир Медведев и тут же ответил: — Да. Когда при тоталитарной или псевдодемократической системе страной безраздельно заправляет единственный человек, от его личных прихотей не защищен весь народ. От блажи, причуд, нездоровья этого одного человека, от того, с какой ноги он встал, роковым образом зависела иногда судьба не только собственной страны»[478].

Именно так, «Здоровье и власть» назвал свою книгу Евгений Чазов, бывший начальник 4-го Главного управления Министерства здравоохранения СССР (знаменитой «Кремлевки»). Правда, чуть раньше его предшественник Борис Петровский дал большое интервью под заголовком «Власть и здоровье». Был ли здесь плагиат в названиях, разбираться не будем. Но, обратимся к последнему врачебному повествованию.

«Могу сказать с полным убеждением, — говорил академик Б.В. Петровский, — сущность человека, его характер особенно ярко проявляется во время болезни, как собственной, так и близких. Не только работоспособность, решения, но и взгляд на мир Божий зависят от состояния здоровья в значительно большей степени, чем кажется. Думаю, что связь между состоянием здоровья главы государства и его решениями, его управление страной, безусловно, существует.

С другой стороны, есть и обратная зависимость. Чем больше берет на себя человек, тем скорее изнашиваются его сосуды, сердце, мозг»[479].

«Какой год в истории Китая — 1976-й, год дракона по восточному календарю!»[480]. Китай вступил в этот год как в год «великих перемен».

Началось все в самом начале первого месяца этого года. 8 января скончался Чжоу Эньлай, которого называли лидером китайских прагматиков. И которого почитали многие китайцы, тем самым тайно выказывая недовольство Мао. Все как в Советском Союзе, где Леонид Брежнев терял авторитет, а Николай Косыгин (председатель Совета Министров) его набирал.

«Похороны были весьма скромными, без особого шума. На траурной церемонии с речью выступил Дэн Сяопин. Мао Цзэдун на похоронах не присутствовал. Прах Чжоу Эньлая, якобы, по его желанию был рассеян «над полями, лесами и реками Китая»[481].

Чжоу Эньлай сохранил вокруг себя много старых кадров, среди которых выделялся Дэн Сяопин, вернувшийся из небытия после свержения Линь Бяо. По логике вещей он и должен был, казалось, заменить умершего Чжоу. Но эта логика явно не соответствовала политическому раскладу других влиятельных группировок. Среди этих группировок была группа, названная впоследствии их политическими противниками «бандой четырех», возглавляла которую последняя жена «великого кормчего», опирающаяся на выдвиженцев «культурной революции».

«Четвертая жена Мао Цзэдуна явно рассчитывала после смерти супруга стать его преемницей — председателем КПК или, по-другому, «красной императрицей»[482].

«Организаторы «культурной революции», стремившиеся обеспечить безраздельное господство в партийном и государственном аппарате, энергично выдвигали на освободившиеся места своих ставленников, особенно тех, кто отличился шельмованием старых кадров»[483].

«Смерть Чжоу Эньлая поставила на повестку дня вопрос о власти с еще большей остротой, чем он стоял многие годы до этого. Сразу же после его смерти леваки перешли в наступление. Они понимали, что у них оставалось мало времени: Мао Цзэдун фактически отошел от дел. Старые кадры, реабилитированные при жизни Чжоу Эньлая и группировавшиеся в борьбе за власть вокруг него, входили в силу. Теперь эти люди стали группироваться вокруг Дэн Сяопина, фактически исполнявшего во время болезни Чжоу Эньлая почти в течение года обязанности премьера. Леваки обрушились на него всей мощью средств пропаганды. Его обвинили в «ревизионизме», в стремлении «реставрировать капитализма», в том, что он «идет по капиталистическому пути»[484].

4 апреля 1976 года в Китае в соответствии с лунным календарем отмечали день памяти усопших — Цинмин. Еще за несколько дней до этого, в центре пекинской площади Тяньаньмынь у обелиска Памятника героям начали появляться венки в память Чжоу Эньлая. Их становилось все больше и больше. В ночь с 4 на 5 апреля власти, используя 200 грузовиков (так много было венков) очистили площадь.

Возмущенные пекинцы численностью около 100 тысяч человек собрались на площади. Начались волнения, опрокидывали машины, подожгли отделение милиции. «К вечеру стотысячная толпа на площади требовала изменений в жизни и производстве, наведения порядка в стране. Появились листовки и дацзыбао с критикой Мао Цзэдуна и его военно-бюрократического режима»[485].

Но власти разогнали недовольных. «В последующие дни и недели — видимо, фотографы министерства общественной безопасности поработали неплохо — в одном Пекине задержано примерно 50 тыс. человек, по всей стране идут аресты. Китай вновь становится империей страха»[486].

В этих событиях обвинили Дэн Сяопина, ближайшего сподвижника умершего Чжоу Эньлая. Его лишили всех государственных и партийных постов, но из партии не исключили.

Олег Владимиров написал: «Вопреки ожиданиям на освободившийся пост премьера Госсовета КНР был назначен не Дэн Сяопин, фактически уже длительное время замещающий Чжоу Эньлая, а член Политбюро ЦК КПК, министр общественной безопасности Хуа Гофэн. Более того, в апреле 1976 года Дэн Сяопин был обвинен в «заговоре» против Мао Цзэдуна и смещен со всех занимаемых им постов»[487].

«А страну захлестывает вакханалия демонстраций, собраний и митингов, призывающих покончить с «автором буржуазной теории о белых и черных кошках»[488]. Это о Дэн Сяопине.

При всей занятости внутренними склоками, китайские лидеры не забывали об антисоветизме. «Продолжая свои усилия по нагнетанию шпиономании среди китайского населения и стремясь затруднить экономические связи между КНР и СССР, китайские власти в конце апреля 1976 года задержали в Шанхае советский теплоход «Капитан Лютиков», обвинив одного из членов его команды в «незаконной деятельности»[489].

Но более всего окружение стареющего и явно больного Мао интересовало, кто будет его наследником. Ибо это определило бы расстановку политических сил в стране и судьбы очень многих китайских политиков. Для одних смерть «великого кормчего» могла принести в буквальном смысле смерть или, в лучшем случае, опалу, для других — возвышение и связанные с этим преимущества. Вот только гадать было очень трудно. Плохо предсказуемой была тогда политическая ситуация.

«После того как удалось свалить Дэна, «четверка» начала кампанию и против Хуа. Он был союзником «четверки» в деле Дэна, но теперь закрывал ей путь к власти»[490].

«15 июня 1976 г. официальные китайские лица известили о том, что, «согласно решению ЦК КПК», Мао Цзэдун по причине «преклонного возраста и большой занятости» впредь не будет принимать иностранных гостей»[491].

«Поступало все больше свидетельств плохого здоровья Мао Цзэдуна. Иностранные государственные деятели, которые встречались в первые месяцы 1976 года с Мао Цзэдуном, отмечали, что его речь была настолько невнятной, что он общался с собеседниками главным образом с помощью записок. Однажды газета воспроизвела написанные Мао иероглифы. Они и отдаленно не напоминали прежний красивый, каллиграфический почерк Мао Цзэдуна. Это были «каракули первоклассника». Отдельные выражения, которые Мао Цзэдун все же произносил, толковались главным образом его племянницей Ван Хайжун»[492].

Словно нарочно произошли и природные катаклизмы. «…В июле 1976 года в ста пятидесяти километрах от Пекина произошло одно из самых крупных в истории человечества землетрясений. Был полностью погребен под землей шахтерский город Таншань с почти миллионным населением. В китайской столице, а за ней и по всей стране сразу же поползли слухи о предстоящей смене династии, о том, что дни «великого кормчего» и созданного им режима сочтены. Не промолчала об этом и пресса. Официальная же власть отреагировала предупреждением о вреде всякого рода примет и суеверий. Правда, незамедлительно были отменены уже запланированные и даже объявленные встречи Мао Цзэдуна с «высокими иностранными гостями». Было принято также решение о том, что впредь «великий кормчий» не будет принимать иностранных гостей. А через полтора месяца после землетрясения, 9 сентября 1976 года, Мао Цзэдун скончался»[493].

«Смерть Мао Цзэдуна мало сказать резко обострила — буквально воспламенила длившуюся в течение последних лет борьбу за власть в китайской верхушке. Она не утихала даже в период траура по Мао Цзэдуну. Каждый член правящей элиты, стоя у гроба Мао, думал о том месте, которое ему достанется»[494].

Ситуация грозила выйти из-под контроля. «Политический кризис расколол бы КПК, страну, вызвал бы новый хаос «культурной революции». Было ясно, что «банда четырех» ни перед чем не остановится в борьбе за власть…»[495]Впрочем, термин «банда четырех» появился чуть позже. Через несколько дней.

«… Ящик Пандоры раскрылся сам собой. Через 20 дней после кончины китайского супервождя были арестованы сразу четыре члена политбюро и среди них жена покойного Цзян Цин»[496]. «Они были объявлены «черной бандой четырех», якобы замышлявшей свернуть Китай с пути, «завещанного Мао»[497].

«Китайские лидеры, — писал в 1981 году Михаил Яковлев, — до сих пор скрывают подробности междоусобицы после смерти Мао Цзэдуна, особенно в первую неделю октября. Известно, что кульминационным моментом схватки за власть явились события 7 октября. Хуа Гофэн, заручившись поддержкой определенной части военных и старых партийных кадров, реабилитированных с начала 70-х годов, а также органов общественной безопасности, силой отстранил от руководства активных руководителей «культурной революции» — Ван Хунвэня, Чжан Чуньцяо, Цзян Цин и Яо Вэньюаня. В ночь с 6 на 7 октября они были арестованы. Их нарекли «бандой четырех», «группой четырех», «четверкой»[498].

«Назначенный председателем ЦК КПК и председателем Военного совета ЦК КПК Хуа Гофэн сохранил за собой и пост премьера КНР…

Китайская пропаганда стала с большой поспешностью создавать вокруг Хуа Гофэна ореол «гениального вождя, мудрого руководителя страны, пользующегося безграничным доверием партии, армии и народа»[499].

«Кажется, что Хуа Гофэн неуязвим, его власть незыблема. Но у нового Председателя есть ахиллесова пята, неразрешимая проблема: Дэн Сяопин»[500]. «…При поддержке старой партийной гвардии Дэн Сяопин вновь возвращается к активной политической деятельности. Он — вновь на руководящих партийных и государственных постах»[501].

«С осени 1978 года Дэн Сяопин и группировавшиеся вокруг него «прагматически» настроенные лидеры использовали дацзыбао, которые они изображали как широкое выражение китайской демократии для оказания давления на своих противников в междоусобной борьбе, для дискредитации выдвиженцев «культурной революции» К марту следующего года кампания дацзыбао достигла своего апогея»[502].

Постепенно Дэн Сяопин берет власть в свои руки. Постепенно меняется стиль и методы управления страной вообще и экономикой в частности. Но не меняется сущность Китая, огромной страны, с которой мы имеем колоссальную границу.

По-прежнему антисоветизм оставался частью китайской политики. С.Л. Тихвинский писал в 1982 году: «За последнее время в КНР издан ряд книг и статей по истории русско-китайских отношений, проникнутых неприкрытой враждебностью к Советскому государству и в искаженном виде излагающих его внутреннюю и внешнюю политику, его историю»[503].

А это доказывает, что не столько Мао был антисоветски (антироссийски) настроен, сколько в Китае имеется тенденция противостояния нашей страны. Тенденция не столь субъективная, сколь объективная, базирующая на китайском менталитете превосходства Срединного государства.

2.13. Китайско-вьетнамский конфликт

Вскоре начались события, связанные с Индокитаем. Вьетнам всегда многими нитями был связан с Китаем. Часто это была связь суверена (Китай) и вассала (Вьетнам). Часто, но не всегда. Китай не один раз пытался поставить своего южного соседа под надежный контроль. Иногда это получалось, иногда нет.

«В 1406 году китайская армия вторглась во Вьетнам якобы с намерением помочь свергнутому вьетнамскому королю вернуться на престол. Но это был всего лишь предлог, к тому же не совсем удачный, поскольку король был низложен еще в 1400 году и об этом во Вьетнаме уже никто не вспоминал. Истинная же причина вторжения состояла в желании китайцев включить соседний Вьетнам в состав Срединного государства. Но не тут-то было. Вьетнамцы воспротивились этому настолько решительно, что оккупантам пришлось в 1427 году убраться с позором восвояси. Но дабы окончательно не «потерять лицо», китайцы официально объяснили свой уход добровольным актом, продиктованным соблюдением конфуцианской добродетели…»[504].

Так и жили они, порой как кошка с собакой, порой вполне мирно. Однако, когда французы начали захватывать Индокитай, они заставили Китай признать их власть в этом регионе.

Франция, установив свое господство в Индокитае, правила, частично опираясь на вьетнамцев, которых использовали для контроля над двумя другими странами региона (Лаос и Камбоджа).

В период Второй мировой войны Япония заняла Индокитай. Сначала это было с вынужденного согласия Франции. Под самый конец Второй мировой войны и согласия уже не требовалось.

После поражения Японии чанкайшистский Китай ввел войска в Индокитай и осуществил разоружение находящихся там японских воинских подразделений, а затем передал полномочия французам, которые восстановили свою власть над этими странами. Но восстановили в значительной степени формально. Во Вьетнаме были сильны позиции коммунистов, провозгласивших борьбу за национальное освобождение своей страны. После нескольких лет войны Франция ушла из Индокитая, а Вьетнам оказался разделенный на две части: в Северном Вьетнаме власть получили коммунисты во главе с Хо Ши Мином, в Южном Вьетнаме — ставленники Соединенных Штатов.

Война вьетнамских коммунистов за контроль над всей страной продолжалась. В период войны во Вьетнаме, когда американцы пытались удержаться на юге страны, а север, используя поддержку СССР, пытался сбросить их в море, китайско-вьетнамские отношения были хорошими, Китай помогал Вьетнаму.

В истории США это была почти полномасштабная война, сравнимая с войной в Корее и лишь немногим уступающая войне с Японией. «…Во Вьетнаме бушевало пламя войны. Полумиллионная армия США тщетно старалась спасти гибнущий режим Сайгона, а проще говоря, закрепиться на континентальном плацдарме Юго-Восточной Азии»[505].

Сотни тысяч американцев прошли через Вьетнам, сотни тысяч граждан Америки протестовали против участия своей страны в той войне. Вьетнамская война расколола США. В конце концов, американцы были вынуждены уйти. При этом они надеялись, что их вьетнамские ставленники удержатся без американских солдат. Напрасно надеялись. Без американцев они продержались недолго.

«В 11 часов 30 минут утра 30 апреля 1975 г. бойцы армии Освобождения, ворвавшиеся в Сайгон на танках советского производства, подняли над «президентским» дворцом в центре города флаг Временного революционного правительства Республики Южный Вьетнам. «Операция Хо Ши Мин» победоносно завершилась»[506].

Вскоре две вьетнамские половинки воссоединились. Вьетнам стал сильным государством, гордящимся своей победой и имеющим одну из самых сильных армий мира. Ясно было, что Вьетнам без проблем возьмет под контроль не только свою территорию, но и соседние страны Лаос и Камбоджу. Такой сосед с юга не особенно устраивал Китай. На юге от Поднебесной формировалась независимая региональная держава, к тому же напичканная советским вооружением и умеющая побеждать своих врагов.

18 марта 1970 года к власти в Пномпене в результате государственного переворота пришла проамериканская военная группировка во главе в генералом Лон Нолом. Северный Вьетнам, воюющий с американцами, начал помогать противникам Лон Нола, а основным его противником был Пол Пот и его прокитайские соратники, которые и пришли к власти в 1975 году. Очень скоро они начали небывалый социальный эксперимент.

«Период 1977–1979 гг. оставил самый мрачный след в новейшей истории Кампучии. Полпотовцы превратили страну в гигантский концентрационный лагерь. Было физически уничтожено около 3 млн. человек… причем в первую очередь вся интеллигенция, рабочие, служащие. В состояние полной разрухи был приведен промышленный потенциал страны: экономика была низведена до уровня патриархального хозяйства с вымирающим от голода и болезней населением»[507].

Вскоре правящий в Кампучии режим начал проводить антивьетнамскую политику. Недолго думая, вьетнамцы нанесли удар по врагам и посадили в Кампучии нужное им правительство. Остатки полпотовцев ушли в леса и горы, частично за границу в Таиланд, где они стали вести партизанскую войну против вьетнамских войск и новой кампучийской власти.

Вьетнам фактически стал хозяином не только в Лаосе, но и в Кампучии. Северному соседу Вьетнама это не нравилось.

Во Вьетнаме жило тогда много хуацяо (этнических китайцев), среди которых были и богатые люди, наживающиеся в свое время на присутствии американцев.

«Соперничать с Китаем, — писал бывший председатель КГБ СССР Владимир Семичастный, — в юго-восточных и восточных областях Азии не имело никакого смысла. Во всех странах этого региона существовали и по сей день существуют большие китайские колонии. Всем им и в отношении культуры, и в отношении остальном Китай был намного ближе, чем мы. Во многих случаях китайцы, живущие за границей, не только с симпатией относились к родине своих предков, но и оказывали ей важные услуги, в том числе поддерживали ее столь необходимой твердой валютой»[508].

Это, действительно, так. Но проблема усложнялась тем, что многие вьетнамцы не переваривали «своих» китайцев, которые находились под определенным влиянием Пекина. Последний попытался повлиять на политику Вьетнама через хуацяо.

Польский писатель и журналист В. Гурницкий в своей книге о Камбодже (Кампучии) писал о «мало известных Европе, но совершенно беспрецедентных по своему размаху диверсионных акциях против Вьетнама, связанных с так называемой проблемой «хуацяо», то есть граждан китайского происхождения»[509].

Одновременно с переходом к антивьетнамской политике, Пекин налаживал связи с бывшими врагами вьетнамских коммунистов. Было похоже, что Китай хотел заменить США в деле войны с Вьетнамом.

«В ноябре 1978 года Дэн Сяопин ведет переговоры в Токио о крупных капиталовложениях, а в феврале 1979 года едет в Соединенные Штаты и призывает своих партнеров не только вкладывать капиталы в экономику Китая, но и создавать широкий единый фронт против СССР, которьш в то время был охарактеризован им как «опасность номер один». Серьезность высказываний о «стратегическом партнерстве» между КНР и США в марте 1979 года подтверждается военным нападением Китая на социалистический Вьетнам…»[510]

«17 февраля 1979 г., начав агрессию против СРВ, Пекин сбросил с себя маску, представ перед всем миром в облике агрессора»[511].

«…Народно-освободительная армия Китая в совершенно чуждой ей манера занялась демонтажем и вывозом в Китай техники, оборудования и даже готовой продукции с захваченных вьетнамских заводов и фабрик. Одновременно разрушались школы, больницы, жилые постройки, административные здания. Неприкрытое, скорее даже демонстративное мародерство сопровождалось массовыми расстрелами. Это была типичная акция устрашения»[512].

Как прореагировал Советский Союз? «…В феврале 1979 г. на советско-китайской границе вновь повысилась напряженность. Но на сей раз причиной стало не вторжение китайцев на нашу территорию, а начало «первой социалистической войны», то есть войны между Китаем и Вьетнамом. В феврале в Чите было развернуто Главное командование войск Дальнего Востока, объединившее войска Забайкальского и Дальневосточного военных округов с оперативным подчинением Тихоокеанского флота. Состав советских войск в Монголии был несколько усилен»[513].

Конечно, поведение Советского Союза принесло определенную пользу Вьетнаму, но главное, что помогло ему, — это переданное ранее советское оружие и огромный опыт антиамериканской войны.

«В течение месяца 600-тысячная китайская армия пыталась прорваться в глубь Вьетнама, но продвинулась на отдельных направлениях лишь на несколько десятков километров, понеся тяжелые потери…СРВ, не вводя в бой основную часть вьетнамской Народной армии, нанесла китайским войскам поражение, заставив их отступить»[514].

Денеш Барач написал по этому поводу: «Вторгшиеся войска потерпели поражение, китайские части пришлось вывести через месяц. Если что и было доказано, так это слабость военной машины Китая»[515].

Действительно, китайская армия показала свою низкую боеспособность и не сумела достигнуть поставленных целей. Это было еще одним доказательством необходимости перемен в управлении страной. А также в переориентации с политики на экономику.

Что же касается цели китайского вторжения во Вьетнам, то находившийся в тот период времени в Вашингтоне Дэн Сяопин сказал о необходимости «преподать урок Вьетнаму».

«Другими словами, Вьетнаму дали понять, что в Поднебесной, как и прежде, хозяин все тот же. И забывать об этом не следует»[516].

Проблема была в том, что вьетнамцы играли в Индокитае ту же роль, что и китайцы во всем мире. И контроль над Вьетнамом автоматически позволял контролировать Лаос и Камбоджу.

Это не устраивало Китай. Но в подчинении Вьетнама Китаю не был заинтересован ни Советский Союз, ни другие страны. В том числе, и Соединенные Штаты.