Эра супергероев. История мира в 5 журналах и 3 комиксах

1

Отыскать Хикока писателю удалось, ясен пень, в салуне. Тот был здорово пьян и не в духе. Бантлайн, однако, этого не заметил. Он бросился к герою с распростертыми объятиями, причитая на ходу:

— Ну что же вы! Голубчик! Я так долго вас искал!

Вести себя так было страшной ошибкой. Странно, что Дикий Билл не пристрелил визитера сразу. Нравы в Небраске были такие, что вряд ли кто-нибудь обратил бы на это внимание. Впрочем, разговаривать с Бантлайном он тоже не стал. Приставив ко лбу прозаика «Смит&Вессон», он сказал, что если тот в двадцать четыре часа не уберется из города, то курок будет нажат.

Знали бы вы, как Бантлайну не хотелось уезжать! Упустить из рук интервью, которое в состоянии на века прославить твое имя! Тем более находясь всего в дюйме от удачи… черт бы побрал этих неотесанных уродов с фронтира!

Бантлайн вытащил из кармана платок, промокнул шею и сказал, что ловит Дикого Билла на слове. Раз тот сказал, что двадцать четыре часа у него еще есть, то ровно через сутки он и покинет этот мерзкий городишко. А до того момента походит, посмотрит, что тут вообще есть. И развернувшись, вышел из салуна.

План теперь состоял в том, что раз сам Дикий Билл давать интервью отказался, то можно попробовать поговорить с его дружками. И все-таки написать потом задуманную книжку. Тем вечером он потратил на выпивку для новых знакомых целую кучу денег, но разговорил-таки нескольких хикоковых знакомых. В том числе и Билла Коуди, которого приятели называли просто Баффало Билл.

Позже Коуди говорил, что понятия не имел, кто этот парень, который все лез к нему и ребятам со своими расспросами.

— Пришел какой-то толстяк, купил выпивку. Седой в синем мундире, с усами. Чего было с ним не поболтать? На груди, помню, у него висело несколько медалей, и если бы он начал вести себя неправильно, то каждая из них выглядела отличной мишенью.

Баффало Билл Коуди оказался приятным парнем — не то что Дикий Билл Хикок. Да и приключений на его долю выпало даже больше, чем на долю Хикока. В конце концов Бантлайн плюнул и решил, что раз такое дело, то и писать он станет именно про этого своего нового знакомца. А Хикок пусть отправляется в задницу.

Серия романов Бантлайна «Баффало Билл — Король Фронтира» стала выходить с октября того же года и принесла Бантлайну целое состояние. А Баффало Биллу — планетарную славу. Вряд ли на свете когда-либо жил более известный ковбой и первопроходец, чем он. Впрочем, самому Коуди книжки о нем совсем не понравились. Много лет спустя он отзывался о первой из них так:

— Говорят, Нэд написал эту чушь за четыре вечера. Ума не приложу, на что он потратил три с половиной из них! Лучше бы еще раз приехал к нам на Запад и купил бы ребятам то замечательное виски.

2

К тому времени Нэду Бантлайну было уже к пятидесяти. За плечами у него была серьезная писательская карьера.

Как и положено натуре артистической, в четырнадцать лет Нэд сбежал из дому и поступил юнгой на торговый корабль. Служил он на совесть и как-то, когда корабль стоял у причала, спас свалившегося с пристани человека, за что был награжден медалью «За храбрость!». В восемнадцать лет он переходит из торгового флота в военный и получает звание гардемарина. Сослуживцы относились к нему пренебрежительно: бывших торговых тут не любили. Но Нэд вызывает на дуэль всю команду своего шлюпа: тринадцать человек. Семь раз подряд он стреляется и четырех соперников ранит. После этого сослуживцы решили, что с психом лучше не связываться, и оставили его в покое.

Общаться все равно было не с кем. С тоски девятнадцатилетний Бантлайн пишет первый в своей жизни рассказ. Публикует он его в журнале «Никербокер», причем те даже заплатили гардемарину какие-то деньги. Кстати, рассказ дико не понравился тоже как раз начинавшему в то время молодому журналисту Эдгару По.

Еще через несколько месяцев Нэд женится на красотке-кубинке и вскоре подает прошение об отставке. Как кормить семью, было непонятно. Нэд участвует в Семинольских войнах во Флориде, охотится на пушного зверя в Канаде, ездит на Дикий Запад. Все, что видел, он описывает в рассказах, за каждый из которых получает по семь или даже по двенадцать долларов. Содержать на эти деньги семью было не реально.

Он подумывает переехать на Запад насовсем и, может быть, открыть там ферму. Вместе с женой он садится в почтовый дилижанс и отправляется в дорогу. Ну и, разумеется, на их дилижанс нападают грабители. Нэд повел себя как настоящий герой: одного из нападавших он застрелил, остальных взял живьем. За этот подвиг шериф выплачивает ему награду в 600 долларов. И все бы ничего, да только в перестрелке с бандосами случайной пулей была убита его молодая жена. Они прожили вместе всего четыре года. Горю Нэда нет конца.

О том чтобы двигать дальше на Запад, теперь не могло быть и речи. Нэд оседает в ближайшем городке и начинает пить. Благо на шестьсот долларов пить в те годы можно было хоть полгода подряд. Ведет он себя так, что местный житель по имени Роберт Портерфилд вызывает его на дуэль. Сам Бантлайн потом уверял, что не касался жены этого Портерфилда даже пальцем, да только весь остальной городок считал иначе. Дуэль выглядела странно: не дождавшись сигнала, Портерфилд начал палить в сторону противника и успел выпустить то ли пять, то ли шесть пуль. А Бантлайн выстрелил всего один раз, но этого оказалось достаточно. Его пуля попала оппоненту прямо в лоб. Чуть ниже того места, откуда у обманутого мужа начинали расти рога.

Бантлайн считал, что инцидент исчерпан. И вообще: во всей этой истории он является пострадавшей стороной. Тем не менее сразу после дуэли Нэд был арестован. И это бы еще полбеды, но одновременно с этим в городе начались беспорядки, и уже к вечеру стало ясно: до суда дело не дойдет, Бантлайна просто линчуют. Стоявшие вокруг офиса шерифа люди кричали: «Расстрелять его!» Другие спорили: «Нет, повесить!» Брат убитого рогоносца повел толпу на штурм участка. В суматохе Бантлайн умудрился сбежать, укрыться в своем гостиничном номере, забаррикадироваться и приготовиться к штурму.

Штурмовать отель линчеватели не стали. Гостиницу просто подожгли. Бантлайн держался до последнего. Но когда от нестерпимого зноя в его револьвере стали сами собой взрываться патроны, все-таки попробовал бежать. Он выпрыгнул из окна третьего этажа — прямо в центр разъяренной толпы. Били его до тех пор, пока Нэд не перестал подавать признаки жизни. А все, что после этого осталось от тела, шериф сгреб в кучку и отнес назад в тюрьму.

Утром жители городка решили продолжить развлечение. Собравшись перед конторой шерифа, они стали опять кричать, что не пора ли Бантлайна все-таки вздернуть? Тот умудрился очнуться после вчерашнего и хриплым голосом просил священника. Ему было отвечено, что всяким собакам, которые убивают мужей обесчещенных женщин, священник перед смертью не положен. Вокруг шеи Бантлайна накрутили веревку, после чего его вытащили на улицу и стали вешать на ближайшем дереве.

Отчеты обо всем этом вскоре появились в нескольких американских газетах. Репортажи подробно описывали, как именно происходила экзекуция. Читаешь и поражаешься: да-а, были люди в наше время… После полугодового запоя, после дуэли, ареста, пожара, прыжка с третьего этажа, после избиения, которое длилось двое суток подряд, после того как Бантлайна дважды вешали и накрученная вокруг его шеи веревка дважды обрывалась, — после всего этого Нэд не просто выжил, а довольно быстро оправился, встал на ноги и уже через три месяца отыскал где-то денег, чтобы открыть в Нью-Йорке собственный журнал. Через полгода он женился второй раз, а еще через год развелся. Что и говорить: богатыри, не мы…

3

Других источников заработка, кроме как писа́ть, у Бантлайна все равно не было. И Нэд решил податься в профессиональные литераторы. Несколько первых романов он подписывает «Капитан Бантлайн». (Под этим псевдонимом он выпускает в том числе и роман «Черный Мститель испанских морей, или Кровавый Злодей», который очень ценили Том Сойер с Гекльберри Финном.) А когда бренд становится худо-бедно узнаваемым, садится за тысячестраничную сагу «Нью-Йоркские тайны и трагедии».

В Париже Эжен Сю только что выпустил «Парижские тайны». В Петербурге Всеволод Крестовский вскоре опубликует «Петербургские трущобы». Писать об изнанке большого города тогда было безошибочным ходом. Кто читал книжки всего за пятьдесят лет до этого? Крошечная прослоечка аристократов и богатеев. На все Соединенные Штаты таких набиралось от силы полтысячи человек. Но теперь ситуация была совсем иной.

В города хлынул поток приезжих: эмигрантов, разорившихся фермеров, просто ловцов удачи. Кое-кто из этой публики даже был грамотным. И готов был заплатить за интересную историю. Но при одном условии: эта история должна была касаться того, что он знает. Желательно жизни большого города. Желательно жизни на самом дне этого самого города. Люди желали читать не о выдуманных приключениях неизвестно где обитающих героев, а о том мире, в котором жили.

Капитан Бантлайн знал фактуру получше многих. И на своих «Тайнах» заработал если не состояние, то достаточно серьезную сумму. Писать романы в еженедельные журналы — теперь это было индустрией. Десятки журналов, сотни романов, миллионные тиражи. В США или Франции людей, которые занимались этим ремеслом, было уже довольно много. На гонорары там теперь можно было жить куда лучше, чем на какой-нибудь доход с заводика или родового имения.

Постепенно эти люди превращались в совершенно особый класс: интеллигенцию. Сперва так именовались только те, кто зарабатывает себе на хлеб собственным пером. Потом так же стали называть и тех, кто их опусы читает. Печатный станок с каждым десятилетием работал все быстрее. И распространял идеи новорожденной интеллигенции с той же скоростью, с которой раньше распространялись лишь венерические болезни.

Всего этих идей было несколько. Вместе они составляли что-то вроде религии нового мира. В старых богов новая интеллигенция давно не верила. На их место она желала поставить богов посвежее.

И первый догмат этой религии гласил: самое ценное, что есть на свете, это Прекрасное и Вечное Искусство. Только к нему и должен стремиться современный человек. Только это и придаст ценность его быстротекущей жизни. Все пройдет в этом мире, все исчезнет, и лишь Вечные и Неизменные Шедевры переживут века. Не стоит обращать внимания, что в ста случаях из ста под Шедеврами имелись в виду всего лишь нудные романы из копеечных журналов.

Интеллигенция могла существовать лишь как обслуживающий персонал при медиаимпериях. Те нуждались в умелых рассказчиках историй, иначе что они стали бы публиковать в своих изданиях? Роль интеллигенции напоминала роль «баечника» — в тюрьме так называют бедолаг с высшим образованием, которые долгими колымскими вечерами развлекают воров пересказами «Дон-Кихота», а те взамен не дают утопить их в параше и иногда подкидывают еды. Однако самим писателям такая картина казалась немного обидной, и поэтому в своих романчиках они ее слегка подкорректировали.

Высокое Искусство (утверждали они) — это штука, простому народу недоступная. Для общения со сферами Духа народу необходима каста жрецов (ну то есть сама интеллигенция). Причем внутри этой касты существует несколько ступеней: ближе всех к Абсолюту стоят «гении». Чуть ниже — «таланты». В самом низу пирамиды находятся просто «культурные люди». Вся эта история здорово напоминала сетевой маркетинг — дай почитать написанный тобою роман нескольким «культурным людям», и твой статус повысится: возможно, они объявят, что ты не просто «талант», а самый что ни на есть «гений».

4

Нэд Бантлайн быстро превратился в самую яркую звезду американской литературы. Звездой чуть потусклее был Томас Майн Рид, написавший «Всадника без головы». У нас в стране он известен куда больше Бантлайна.

Рид родился не в Штатах, а в Ирландии, но в остальном их с Бантлайном биографии — будто два романа, написанных одним автором. И тот и другой в юности сбежали из дому, чтобы устроиться юнгами на корабле. И тот и другой любили, чтобы к ним обращались по званию: «капитан».

Родители хотели, чтобы Томас стал священником. В тогдашней Великобритании (точно так же, как и в тогдашней России) «быть священником» вовсе не подразумевало «верить в Бога». Майн Рид и не верил: от священнической карьеры он отказался, убежал из дому в Америку и первое время работал надзирателем над свежими партиями рабов. Работа была так себе. Случалось и собственными руками пороть непокорных и по просьбе будущих хозяев лишать невинности молоденьких негритянок.

Плюнув на работорговлю, Майн Рид отправляется на американский Запад. Странно, что по пути он так нигде и не встретился с Бантлайном: колесили они приблизительно в одно время по приблизительно одной и той же территории. Зато вернувшись с Запада, он близко сошелся с другим начинающим литератором: молодым, но уже добившимся кое-какого успеха Эдгаром По.

Молодые люди оба имели шотландские корни и были не дураки выпить. И не только выпить: оба употребляли препараты и позабористее. Писать оба были готовы сколько угодно и о чем угодно. Да и амурные предпочтения у них были схожие: По женился на четырнадцатилетней девушке, а жене Майн Рида было чуть больше тринадцати. В общем, они понравились друг другу.

Это было время, когда новорожденная интеллигенция осваивала литературу так же, как первопроходцы осваивали Дикий Запад. Побеждал в обоих случаях тот, кто не останавливался ни перед чем. Тот, кто готов был еженедельно выдавать по главе романа, а в перерывах публиковать рассказы, стихи, путевые заметки и плюс каждый вечер до беспамятства напиваться. И Эдгар По, и Томас Майн Рид, и Нэд Бантлайн идеально годились для этой профессии.

В 1847-м началась американо-мексиканская война. Решив развеяться, Рид записался добровольцем. Во время штурма крепости Чапультепек под Мехико он был тяжело ранен, потерял сознание и, заваленный трупами, остался лежать на поле боя. Семья в Ирландии получила похоронку. В газетах были опубликованы некрологи. Молодой человек, впрочем. выжил. Плюнув на службу, он долго лечился, а потом решил вернуться в Штаты и вплотную заняться литературой.

Полтора века подряд интеллигенция вбивала в головы читателя странные картинки собственного быта: творец немного не от мира сего… перо в руках, отрешенный взгляд… прилив вдохновения, и вот уже из-под пера бегут возвышенные строки. К реальности эта картинка никакого отношения, разумеется, не имеет. Все первые авторы европейской и американской литературы писали как про́клятые: десятичасовой рабочий день, несколько толстенных романов в год. Ритм их жизни больше напоминал работу шахтера в забое, и если бы кто-то их них попробовал бы ждать вдохновения, то просто помер бы с голоду.

Работа писателя — тяжелый физический труд. И Майн Рид прекрасно понимал, за что берется. В темпе отстрочив свой первый роман (воспоминания о только что закончившейся мексиканской войне), он бегает по издательствам и пытается куда-нибудь его пристроить, а сам вечерами пишет второй роман, и при этом параллельно публикует статьи в двух газетах сразу.

Найти издателя в Америке не удается, и Майн Рид перебирается в Европу. Здесь он женится, участвует в социалистических митингах, знакомится с входящими в моду Карлом Марксом и Александром Герценом, а главное, получает-таки контракт на серию из нескольких романов. Правда, темпы разочаровывают Рида: издатель готов покупать у него лишь по одному роману в год. План состоял в том, чтобы в канун Рождества на прилавках магазинов появлялась бы новая история о приключениях в экзотических краях, подписанная «Капитан Майн Рид».

5

В США такие скорости всем были смешны. Здесь автор, который не мог выдавать по роману хотя бы раз в два месяца, не имел ни единого шанса на успешную карьеру.

Главной медиаимперией США на тот момент была издательская фирма «Бидл-энд-Адамс». Именно она завалила американские прилавки первыми массовыми романами. Назывались они «вестерны по десять центов». Самая первая книжка этого издательства вышла 9 июня 1860-го. Называлась она «Малишка, или Индейская Жена Белого Охотника». Роман пользовался бешеным успехом. Целых сто страниц невероятных приключений за каких-то десять центов! Решив ковать железо, пока горячо, «Бидл-энд-Адамс» тут же наладили поточное производство похожих романов.

До конца года выпустили аж двадцать восемь выпусков. Проблем со сбытом не было, денежки капали в кассу, и, начиная с двадцать девятого выпуска, на обложку серии стали ставить еще и цветную картинку с соблазнительной красоткой. После этого дела у издательства и вовсе пошли в гору.

Строились «десятицентовые романы» в общем-то по одной схеме. Когда-то в своем романе «Последний из могикан» эту схему публике впервые предложил еще один американский классик, Фенимор Купер. А потом ее использовали все кому не лень. Экзотические декорации. Смертельная опасность, грозящая хрупкой девушке. Отважный герой, с крепким подбородком и глазами цвета льда. Нападения краснокожих, засады, погони, перестрелки. Героиня, разумеется, спасена, но часто — ценой жизни главного героя.

Казалось бы: копеечные журнальчики, ерундовая история. Стоит ли вообще обращать на них внимание? Но именно эта индустрия изменила лицо Америки. Чтобы донести свою продукцию до каждого жителя США, издатели впервые создали общенациональную сеть распространения прессы. Основали десятки типографий и фабрик по производству бумаги. Вырубили леса, проложили железные дороги. Именно вокруг рынка вестерна выросли самые серьезные в тогдашних Штатах рекламные агентства. Во время Гражданской войны вестерны отправлялись на фронт, так же как продовольствие и обмундирование. Но главным было даже не это. А то, что именно из «десятицентовых» романов американцы впервые узнали, что являются американцами.

В начале XIX века на бескрайних просторах Северной Америки обитало приблизительно двадцать — двадцать пять миллионов человек. Никому из них и в голову бы не пришло, будто все вместе они составляют некую «американскую нацию». Банкиры с Уолл-стрит, рабовладельцы Юга, техасские ковбои, рейнджеры с Дикого Запада — вся эта разношерстая публика ни в жизни не поверила бы, будто ее можно втиснуть в рамки одного-единственного словечка «американцы». Уж слишком все они были разными. Уж слишком непохожими друг на друга.

Трапперы охотились на бобров, плантаторы растили хлопок, индейцы снимали с бледнолицых скальпы, — никакого единства эти миллионы людей не составляли. Более того, в игре под названием «жизнь» друг друга все они воспринимали как неприятных конкурентов. Как может принадлежать к одной «нации» американский плантатор и работающий на его плантации негр? Что общего может быть у русского барина и русского же крестьянина, жена которого грудью кормит принадлежащих барину щенков?

И вот теперь усилиями издательской фирмы «Бидл-энд-Адамс» угол зрения начал понемногу меняться. Всего в их «десятицентовой» серии было выпущено около трехсот двадцати романов. И в каждом авторы терпеливо объясняли: все, кто живет в Америке, принадлежат к единой американской «нации». Мы, американцы, имеем общее прошлое, а значит, и будущее у нас тоже одно. Различия не важны, ведь речь идет о том, что судьба у нас одна на всех. Умом понять это все равно невозможно, поэтому в Родину и нацию нужно верить. Так, как раньше верили в Бога.

Американцы прочли эти романы, и им понравился портрет, который там был нарисован. Дальше они всего лишь пытались соответствовать этому портрету. Точно так же как французы пытались соответствовать тому, о чем прочитали у Бальзака, а русские — у Гоголя и Толстого. Все это напоминало магию: интеллигенты, как феи-крестные, взмахивали гусиными перьями, и там, где прежде жили лишь отдельные, никак не связанные друг с другом люди, на свет вдруг появлялись «нации». Ну, а там, где не было медиаимперий и писатели не публиковали свои романы, — там никаких наций нет и до сих пор.

Нет никаких отдельных людей, объясняли журналы. Сам по себе человек не стоит ровным счетом ничего. Ценны не люди, а массы — журналы повторяли это заклинание столько раз, что миру просто пришлось в него поверить. На Государственной печати США и по сей день изображен орел, держащий в клюве латинскую надпись: E pluribus unum! (Из многих сделаем одно!). Справочники поясняют, что цитата взята из поэмы Вергилия, хотя это не совсем верно. То есть автором-то изречения является, конечно, Вергилий, только вычитали эти слова американцы не в его поэме, а в журнале Gentleman’s Magazine, где они использовались в качестве рекламного слогана.

Именно из журналов и десятицентовых романов простые, не очень хорошо образованные американцы узнавали, каков мир, в котором они живут, и какое место в этом мире они занимают. Верить в Бога интеллигенция не желала, но и совсем без богов тоже не могла. Поэтому читателям своих романов верить она предлагала в собственную страну. «Франция — это и есть Христос!» — восклицал французский романист Дюма. «В Россию можно только верить», — поддакивал ему русский поэт Тютчев. Даже авторы, писавшие для «десятицентовой» серии издательства «Бидл-энд-Адамс», и те чуть ли не на каждой странице воспевали гордо реющий звездно-полосатый флаг и богоизбранную нацию покорителей прерий.

Вслед за «Бидл-энд-Адамс» собственные «десятицентовые» серии запускают и их конкуренты. Чуть позже эта волна докатилась и до Европы. Собственными сериями, копирующими «десятицентовую», обзавелся каждый уважающий себя издательский дом. Кто-то (как русские Сойкин и Сытин) безбожно пиратили иностранцев. Кто-то (как итальянское издательство Серджио Бонелли) пытался зажечь собственную звезду. Самым известным автором вестернов в Европе стал немец Карл Май, автор романов о Винету и Верной Руке. Герман Гессе признавался, что учился у Мая писать, Альберт Эйнштейн вспоминал, что «потратил на его книжки всю юность», а Адольф Гитлер призывал солдат вермахта учиться у Винету хитрым тактическим приемам.

6

В 1870–1900 годах американские издательства выпустили чуть ли не пятнадцать тысяч «десятицентовых» вестернов и «романов о фронтире». Для сравнения: в России за тот же срок было опубликовано всего шесть с чем-то тысяч книг. Среди множества романов в ярких обложках было приблизительно шестьдесят, написанных Майн Ридом, и что-то около четырехсот, вышедших из-под пера Нэда Бантлайна.

Критики называли Бантлайна «Королем десятицентового романа». Свою самую известную серию о Баффало Билле он писал со скоростью один роман в две недели. Причем первый роман умудрился написать всего за четыре вечера. Так же стремительно он делал и все остальное. Его биографию хочется описывать в телеграфном стиле.

Возглавил националистические беспорядки в Нью-Йорке, получил за это год тюрьмы, вышел и тут же женился.

Основал газету «Цветок душистых прерий», бросил, поработал пожарным, купил ранчо, узнал, что жена умерла во время родов, и опять женился.

Как только началась Гражданская война, тут же продал ранчо, уехал на фронт, воевал, писал о войне, был ранен в ногу, не оформляя развода с предыдущей женой, женился еще раз.

Купил ранчо, развелся со всеми предыдущими женами, женился шестой раз, сел писать свой четыреста пятый по счету роман и умер прямо за письменным столом.

О классике американской литературы Нэде Бантлайне хочется написать еще много, но на этом приходится ставить точку.