Эркюль Пуаро

ГЛАВА 1

Старик Лэнскомб ковылял из комнаты в комнату, поднимая жалюзи. Время от времени, прищуривая ослабевшие с возрастом глаза, он посматривал в окна.

Скоро все вернутся с похорон. Лэнскомб засеменил быстрее. Сколько окон в этом доме!

Эндерби-холл был внушительным особняком викторианской эпохи, выстроенным в готическом стиле. В каждой комнате богатые шторы из потускневшей парчи или бархата. Кое-где стены еще обтянуты выцветшим шелком. В зеленой гостиной старый дворецкий задержал взгляд на висевшем над камином портрете Корнелиуса Абернети, для которого в свое время был выстроен Эндерби-холл. Темно-каштановая бородка Корнелиуса Абернети вызывающе торчала вперед. Одной рукой он опирался на большой глобус, то ли по собственному желанию, то ли по причине тяготения к символизму автора портрета.

Весьма энергичный и решительный на вид джентльмен, всегда думал о нем Лэнскомб, радуясь, однако, что ему так и не довелось узнать его лично. Его хозяином – и каким! – был мистер Ричард. Внезапная кончина мистера Ричарда была для всех как гром с ясного неба, хотя, конечно, доктор уже некоторое время пользовал его. Но, сказать по правде, хозяин так и не оправился по-настоящему после смерти молодого мистера Мортимера. Старик печально покачал головой, проходя через дверь в белый будуар. И какой прекрасный здоровый молодой джентльмен! Кто бы мог подумать, что с ним приключится такое? Донельзя грустно все это. А мистера Гордона убили на войне. Одно к одному. На хозяина свалилось слишком много бед, и все-таки он выглядел не хуже, чем обычно, всего лишь неделю назад.

Жалюзи на одном из окон в белом будуаре заупрямились и не поднимались как должно. Надо думать, ослабли пружины. Жалюзи были старыми, как все остальное в доме. И теперь эти вещи уже не починишь. Уж очень они старомодные, говорят все эти молодые задаваки, словно старые вещи не лучше во сто раз новых! Он бы мог много чего сказать об этом. Барахло эти модные новинки, половина разваливается, едва возьмешь их в руки. То материал никудышный, то мастеру не хватило сноровки. Да, он мог бы много чего сказать на эту тему.

Ему не справиться с этими жалюзи без стремянки. По правде говоря, он теперь избегал на нее подниматься, боясь головокружения. Ладно, окна белого будуара все равно расположены не по фасаду, и прибывшие с похорон их не увидят. Да и комнатой этой сейчас не пользуются. Она предназначалась для леди, а в Эндерби уже так давно жили без хозяйки. Какая жалость, что мистер Мортимер не женился! Без конца ездил то в Норвегию ловить рыбу, то в Шотландию охотиться, то в Швейцарию кататься на лыжах, вместо того чтобы взять в жены какую-нибудь милую девушку и зажить по-семейному, чтобы ребятишки бегали по всему дому, давно не видевшему детей в своих стенах.

Мысли Лэнскомба обратились к еще более далеким временам, которые он помнил четко и ясно, не то что последние годы, не оставившие в памяти ничего, кроме смутных и расплывчатых образов и впечатлений. А вот прошлое вставало перед ним как живое.

Мистер Ричард был для младших в семье скорее отцом, нежели просто старшим братом. Ему было двадцать четыре года, когда скончался его батюшка, и он сразу взял на себя управление семейной фирмой, отправляясь каждый день в контору с такой точностью, что по нему можно было проверять часы, а в доме при нем все было так налажено, все устроено так удобно и богато, что лучшего и желать было нельзя. Веселый и счастливый был этот дом, когда в нем подрастали юные леди и джентльмены. Разумеется, время от времени случались драки и ссоры, а уж как доставалось несчастным гувернанткам! Жалкие создания эти гувернантки, Лэнскомб всегда презирал их. Молодые люди любили поозорничать, особенно мисс Джеральдина. Да и мисс Кора тоже, хотя лет ей было намного меньше. А теперь мистер Лео и мисс Лаура умерли. Мистер Тимоти стал инвалидом, которому жизнь немила. Мисс Джеральдина умерла где-то за границей. Мистер Гордон убит на войне. Хозяин Лэнскомба пережил их всех, хотя и был самым старшим. Правда, еще живы мистер Тимоти и маленькая мисс Кора, которая вышла за того неприятного парня, художника, что ли. Лет двадцать пять Лэнскомб ее не видел, а она была такая миленькая девушка, когда сбежала с этим типом. Теперь он еле-еле узнал ее: так она располнела и одета очень уж чудно. Муж ее был французом или что-то вроде этого. Это ж надо было додуматься, чтобы выйти за такого! Ну, да мисс Кора всегда была чуточку, как бы это сказать... Живи она в деревне, ее бы называли дурочкой. Впрочем, в семье не без урода.

А она-то его припомнила. «Да ведь это Лэнскомб!» – сказала мисс и, кажется, была рада увидеться с ним. Да что говорить, в старые времена все они любили его, а он, когда в доме устраивали званый обед, всегда оставлял им что-нибудь вкусненькое. Всем им был близок старый Лэнскомб, а теперь... Молодое поколение, в котором он толком никого не различает, видит в нем лишь старого, прижившегося в доме слугу. «Сплошь чужая компания, – подумал он, когда они явились на похороны, – и притом не бог весть какая компания».

Другое дело миссис Лео. После женитьбы мистера Лео они часто приезжали сюда. Милая была леди миссис Лео, настоящая дама. Одевалась и причесывалась как подобает. И выглядела соответственно. Хозяин всегда ее любил. Жаль, что у нее и мистера Лео не было детей...

Лэнскомб встрепенулся: что это он размечтался о старине, когда еще полно дел? Он, горничная Джанет и кухарка Марджори присутствовали только на заупокойной службе в церкви и в крематорий не поехали, вернулись в дом, чтобы поднять жалюзи и приготовить ланч. Ланч, в общем-то, будет холодным: ветчина, цыплята, язык и салат, потом лимонное суфле и яблочный торт. Но прежде всего – горячий суп. Пожалуй, стоит пойти и посмотреть, как идут дела у Марджори, потому что ждать осталось совсем недолго.

Лэнскомб зашаркал через комнату. Глаза его равнодушно скользнули по портрету над камином, написанному в пару тому, что висел в зеленой гостиной. Прекрасно выписанный белый шелк и жемчуга. Женщина же, на которой все это красовалось, не выглядела и вполовину так импозантно. Собственно говоря, и смотреть особенно было не на что: кроткое личико, губки бантиком, прямой пробор в волосах. В покойной миссис Корнелиус Абернети примечательным было только одно: ее имя – Корали. Ведь и сейчас, спустя шестьдесят лет после своего появления, мозольный пластырь «Коралл» и одноименный крем для ног шли нарасхват. Никто не мог сказать, что же так нравилось в них публике, но как раз они позволили выстроить этот неоготический особняк, разбить прилегающий к нему обширный сад и выплачивать доход семерым детям, а Ричарду Абернети три дня назад скончаться очень богатым человеком.

Лэнскомб заглянул в кухню со словами строгого наказа, но кухарка Марджори только отмахнулась. Ей было всего двадцать семь лет, и она постоянно раздражала Лэнскомба своим несоответствием его представлениям о настоящей кухарке. У нее не было ни столь необходимой солидности, ни должного понимания его, Лэнскомба, положения в доме. Сам дом она нередко непочтительно именовала «старым мавзолеем», а по поводу огромных кухни, буфетной и кладовки ворчала, что «дня не хватит, чтобы обойти все это». Марджори служила в Эндерби-холле два года и не уходила только потому, что, во-первых, было хорошее жалованье, а, во-вторых, потому, что мистер Абернети по-настоящему ценил ее стряпню. Готовила она действительно превосходно. Пожилая горничная Джанет, подкреплявшаяся сейчас чаем возле кухонного стола, обычно, несмотря на вечные ядовитые перебранки с Лэнскомбом, вступала с ним в союз против молодого поколения – то бишь против Марджори. Еще в кухне была миссис Джекс, приходившая «подсобить» в случае необходимости, – она явно наслаждалась всей этой похоронной суетой.

– Все было шикарно, – рассказывала она, благопристойно шмыгая носом и наливая себе другую чашку. – Девятнадцать автомобилей, и церковь почти полная, и священник служил, по-моему, просто великолепно. К тому же такая прекрасная погода. Ах, бедный, милый мистер Абернети! Теперь таких людей почти не осталось. А как все его уважали!

Со двора раздался звук клаксона и шум подъезжающей автомашины. Миссис Джекс поспешно поставила чашку и сказала:

– А вот и они.

Марджори прибавила огня на газовой плите под большой кастрюлей с куриным супом. Старинный же кухонный очаг, огромный, холодный и праздный, стоял как памятник былому величию.

Машины подъезжали одна за другой. Из них выходили люди в черном и неуверенным шагом шли через холл в просторную зеленую гостиную. Там в камине пылал огонь – дань первым осенним холодным дням и хоть какое-то утешение в леденящей душу церемонии похорон.

Лэнскомб внес в гостиную серебряный поднос, уставленный рюмками с хересом.

Мистер Энтвисл, ведущий партнер старой и уважаемой фирмы «Боллард, Энтвисл, Энтвисл и Боллард», стоял у камина, грея спину. С рюмкой хереса в руках он окидывал собравшихся проницательным взглядом юриста. Не всех он знал лично, а знакомство перед отъездом на похороны было торопливым и небрежным.

Обратив прежде всего внимание на Лэнскомба, мистер Энтвисл подумал: «Бедный старик здорово сдал, ему ведь, пожалуй, за восемьдесят. У него будет приличная ежегодная пенсия, так что ему-то беспокоиться не о чем. Таких слуг, как он, нынче нет. Теперь люди и понятия не имеют о старой вышколенной прислуге, обходятся домработницами и приходящими няньками. Грустный мир! Пожалуй, оно и хорошо, что бедняга Ричард не дожил свой век. Ради чего ему было жить?»

Для семидесятидвухлетнего Энтвисла смерть Ричарда Абернети в возрасте всего каких-то шестидесяти восьми лет явно была преждевременной. Практически Энтвисл отошел от дел два года назад, но как душеприказчик Ричарда Абернети, а также из уважения к памяти своего личного друга и одного из старейших клиентов фирмы он приехал сюда.

Перебирая в уме условия завещания, юрист оценивающе приглядывался к собравшимся членам семьи.

Разумеется, миссис Лео Абернети он знал достаточно хорошо. Очаровательная женщина, к ней он относился с симпатией и уважением. В его взгляде, остановившемся на ней сейчас, когда она подошла к окну, явственно сквозило одобрение. Черное было ей к лицу. Энтвислу нравились ее хорошо сохранившаяся фигура, четкий профиль, серебристо-седые волосы, поднимавшиеся от висков красивой волной, и глаза, еще не совсем утратившие прежнюю васильковую яркость.

Сколько сейчас Элен лет? Пожалуй, пятьдесят один – пятьдесят два. Странно, что столь привлекательная женщина не вышла замуж вновь после смерти Лео. Правда, они обожали друг друга.

Глаза Энтвисла остановились на миссис Тимоти. С ней он был знаком мало. Вот ей черное не идет, ее стиль – твидовый костюм, столь удобный, когда живешь в сельской местности. Крупная, рассудительная, судя по всему, дельная женщина. Бесконечно предана мужу. Вечно носится с его здоровьем, может, даже чересчур. А что, собственно говоря, у Тимоти со здоровьем? Энтвисл всегда подозревал, что тот просто-напросто симулянт из породы мнительных нытиков. Ричард Абернети разделял это подозрение. «Правда, когда Тимоти был мальчишкой, у него была слабая грудь, – говорил он, – но будь я проклят, если поверю, что и сейчас у него что-то не так». Впрочем, у каждого свое хобби. У Тимоти это свелось к помешательству на своих хворостях. Попалась ли миссис Тимоти на эту удочку? Вероятно, нет, но ведь женщины ни за что в подобном не сознаются. Тимоти, надо полагать, человек состоятельный, ведь он всегда был скуповат. Однако лишнее не помешает при теперешних-то налогах. Наверное, ему после войны пришлось здорово сократить расходы.

Следующим объектом наблюдения мистера Энтвисла стал Джордж Кроссфилд, сын Лауры. В свое время Лаура вышла за сомнительного типа. Никто толком о нем ничего не знал. Сам он называл себя биржевым маклером. Молодой Джордж служит в юридической конторе, не очень-то респектабельной. Симпатичный на вид малый, но есть в нем что-то ненадежное. Вряд ли он хорошо обеспечен. Его мать, красивая романтичная женщина, в денежных делах была полнейшей дурой. Когда она умерла пять лет назад, то после нее почти ничего не осталось.

А эти две девушки, вернее молодые женщины: кто из них кто? А, вот эта, что разглядывает восковые цветы на малахитовом столике, Розамунд, дочка Джеральдины. Хорошенькая, даже красивая. Правда, мордашка глуповата. Подвизается на сцене, в гастрольной труппе, или как это сейчас называется. И за актера же вышла замуж. «Красивый парень этот Майкл Шейн. И знает, что красив, – подумал мистер Энтвисл, не жаловавший актерскую профессию. – Интересно, откуда он взялся и что собой представляет?» Энтвисл неодобрительно глядел на Майкла Шейна с его белокурой шевелюрой и худым обаятельным лицом.

А вот Сьюзен, дочь Гордона, смотрелась бы на сцене гораздо лучше, чем Розамунд. В ней больше индивидуальности. Пожалуй, даже многовато для повседневной жизни. Сьюзен стояла почти рядом, и мистер Энтвисл украдкой разглядывал ее. Темные волосы, карие с золотистым блеском глаза, привлекательный, но неулыбчивый рот. Рядом с ней муж, помощник аптекаря, насколько ему, Энтвислу, известно. По мнению Энтвисла, девушки не должны выходить замуж за людей, зарабатывающих на жизнь стоя за прилавком. Впрочем, теперь они выскакивают за кого попало. Молодой человек с бледным незапоминающимся лицом и волосами песочного цвета. Явно чувствует себя не в своей тарелке. Мистер Энтвисл снисходительно объяснил это тем, что Грегори Бэнкс ошеломлен таким наплывом жениных родственников.

Последней под испытующий взгляд юриста попала Кора Ланскене. В этом была известная закономерность, ведь и в семье Кора оказалась последышем. Появление на свет самой младшей сестры Ричарда стоило жизни ее матери. Этой кроткой женщине было уже под пятьдесят, и десяток родов (трое детей умерли во младенчестве) она не перенесла. Бедная маленькая Кора! Всю жизнь она доставляла хлопоты окружающим, особенно своей привычкой говорить вещи, которым лучше бы оставаться невысказанными. Все старшие братья и сестры были очень добры к ней, прощая ее недостатки и покрывая промахи в обществе. Как-то никому и в голову не приходило, что Кора выйдет замуж. Она не была особенно привлекательной девушкой, и ее довольно неуклюжие заигрывания с гостившими в доме молодыми людьми обычно заставляли тех поспешно ретироваться. Затем появился этот Ланскене, полуфранцуз, с которым она встретилась в художественной школе, где брала благопристойные уроки акварельной живописи, чтобы потом рисовать цветы. Но каким-то ветром ее занесло в класс живой натуры, где она и познакомилась с Пьером, после чего объявила дома о своем намерении выйти за него замуж. Ричард Абернети решительно воспротивился: увидев Пьера, он сразу заподозрил, что тот просто-напросто ищет жену с основательным приданым. Пока Ричард наводил справки о прошлом Ланскене, Кора сбежала с ним и обвенчалась. Ланскене был отвратительным художником, и, с какой стороны ни взгляни, его никак нельзя было назвать особо порядочным человеком, но Кора души в нем не чаяла. Она так и не простила своим родным их отношения к ее ненаглядному Пьеру. Впрочем, Ричард Абернети все-таки назначил сестре щедрое содержание, на которое, по мнению Энтвисла, парочка, вероятнее всего, и жила. Он бы крайне удивился, если бы Ланскене когда-нибудь заработал своей мазней хоть грош. Он, припоминал Энтвисл, скончался лет двенадцать назад. И вот теперь его вдова, женщина с сильно расплывшейся и весьма нескладной фигурой, облаченная в очень претенциозное и довольно безвкусное черное платье с оборками, вернулась в дом, где когда-то жила девочкой и девушкой. Она расхаживает по комнате, трогая одну вещь за другой и вскрикивая от удовольствия, когда что-то напоминает ей какой-нибудь эпизод из детства. Она почти не скрывает, что смерть брата не вызвала у нее особой скорби. Впрочем, размышлял Энтвисл, Кора никогда не любила и не умела притворяться.

Вновь войдя в комнату, Лэнскомб произнес приличествующим случаю приглушенным голосом: «Кушать подано».

ГЛАВА 2

После восхитительного супа и множества холодных мясных блюд, запиваемых превосходным шабли[1], похоронная атмосфера несколько разрядилась. Никто из присутствующих не скорбел особенно по поводу смерти Ричарда Абернети, поскольку никто из них не был с ним по-настоящему близок. Их манеры были подчеркнуто сдержанны, а голоса приглушенны, как того требовали приличия (правда, это не относилось к Коре, которая явно была настроена весело). Но когда приличия были соблюдены, ничто не мешало им возобновить нормальную беседу. Мистер Энтвисл поощрял подобное поведение. У него был богатый опыт по части похорон, и он точно знал, когда и что надлежит делать.

Когда все встали из-за стола, Лэнскомб предложил подать кофе в библиотеку. Это соответствовало его понятиям о благопристойности. Наступило время поговорить о делах, иными словами, о завещании, и библиотека, с ее книжными шкафами и тяжелыми занавесями красного бархата, как нельзя лучше подходила для этого. Он подал кофе и вышел, плотно притворив за собой дверь.

После нескольких отрывочных фраз все начали вопросительно поглядывать на Энтвисла. Он немедленно отреагировал, предварительно взглянув на часы.

– Я должен успеть на поезд в пятнадцать тридцать, – начал он.

Оказалось, что все остальные тоже были должны попасть на этот поезд.

– Как вам известно, – продолжал юрист, – я являюсь душеприказчиком Ричарда Абернети.

Его тут же перебила Кора Ланскене:

– А я и не знала! Оставил он мне что-нибудь?

Бросив на миссис Ланскене укоряющий взгляд, старый юрист сказал:

– Примерно год назад завещание Ричарда Абернети было очень простым. За исключением нескольких мелких сумм, он оставлял все своему сыну Мортимеру.

– Бедный Мортимер, – вновь не удержалась Кора. – Уже взрослый человек, и вдруг этот ужасный детский паралич!

Презрев это вмешательство, Энтвисл продолжал:

– Столь неожиданная и трагическая смерть Мортимера была для Ричарда страшным ударом. Прошли месяцы, прежде чем он немного оправился. Я указал ему тогда на желательность составления нового завещания.

Мод Абернети спросила своим низким голосом:

– А что произошло бы, не будь новое завещание составлено? Разве не перешло бы все к Тимоти, как ближайшему родственнику?

Энтвисл открыл было рот, чтобы подробно остановиться на вопросе о ближайших родственниках, но передумал и продолжил деловым тоном:

– Итак, по моему совету Ричард решил составить новое завещание. Однако прежде всего он захотел получше ознакомиться с молодым поколением.

– Он устроил всем нам конкурсный экзамен, – с неожиданным звонким смехом вмешалась на этот раз Сьюзен. – Сначала Джорджу, потом Грегу и мне, а напоследок Розамунд и Майклу.

Грегори Бэнкс, чье лицо внезапно вспыхнуло, резко возразил:

– Я не думаю, Сьюзен, что тебе следует употреблять подобные выражения, – я про конкурсный экзамен.

– Но ведь так оно и было, мистер Энтвисл! – воскликнула Сьюзен. – Не правда ли?

– Так оставил он мне что-нибудь? – не унималась Кора.

Мистер Энтвисл кашлянул и несколько холодно сказал:

– Я разошлю всем вам копии завещания, но суть его могу изложить сейчас. После удержания довольно значительной суммы на выплату пожизненной пенсии Лэнскомбу и на ряд нескольких финансовых распоряжений помельче, состояние, и очень значительное, должно быть разделено на шесть равных частей. Четыре из них после уплаты всех налогов переходят соответственно к Тимоти, брату Ричарда, племяннику Джорджу Кроссфилду, племянницам Сьюзен Бэнкс и Розамунд Шейн. С оставшихся двух частей надлежит выплачивать пожизненный доход миссис Коре Ланскене, сестре Ричарда, и миссис Элен Абернети, вдове его брата Лео. После их смерти капитал будет поделен между четырьмя вышеназванными наследниками или их потомками.

– Как это мило со стороны Ричарда! – воскликнула с искренней признател…