Еще один шанс

Начало

Конец декабря 1685 года. Таганово, вотчина помещика Лёшки Воронцова. Окраина деревни.

Старик Иннокентий Митрошкин или как ласково называли деда местные сторожили — Кеша, жил в небольшой избушке, забытой всеми на окраине деревни. Избенка была старенькая, плохонькая, раздутая вширь, как перекисший, непропеченный каравай. В избе с рождения поселился полумрак — от сумеречного света еле проникавшего через небольшое оконце затянутое мутным бычьим пузырём. Бревенчатые стены домишки потемнели, ослизли от дыма, копоти. Внутри стойкий запах смоляного дыма, кислого кваса и неистребимого духа сушеных трав, развешанных в избе, и в сенях. Большую часть ветхого дома занимает обшарпанная печь, на полатях которой расположился седой жилец с невеселыми мыслями.

— О-ох, рас ту дыть твою крестная сила! — Иннокентий «сорвал сердце» в крепком выражении. Тревожно прислушался, к ветру, шумевшему за стеной, приподнялся на локти, вытянул шею и приложил ладонь к уху… — Их-ть, язвитие дышлом наружу, а коленкой во внутря! Вот чудится мне, что сейчас крышу с дома сорвёт, либо стену повалит… А могёт и ещё чаго…

Лежебока перевернулся с одного бока на другой, тяжело вздохнул и снова начал думать о том, о чем размышляют взрослые, серьезные мужики в его возрасте. В то славное, доброе, давнее время, когда Кеша был молодым и здоровым мужиком, когда по его рассказам реки текли сытою, и берега были кисельные. Так вот, в те времена, о любой появившейся новости в деревне судачили целый месяц. Она смаковалась, обрастала подробностями, усиливалась из уст в уста.

Вот, наглядный пример разбора по косточкам, произошедшего ранее случая: Микишкина баба пошла к колодцу за водой. Запнулась за какую-то корягу и упала прямо на дорогу с ведрами. Вот!!! Это… для деревни была НОВОСТЬ. Даже больше — это был повод собраться с мужиками и серьезно поговорить. Обдумать всё. Обсудить…

— Ведь, вона оно как бывает! — задавал тон разговора самый старший и рассудительный из них. — Пошто дуреха пошла не там? И ведра взяла не те? Да, вообще, рас тудь её в качало, коромыслом по спине! Сидела бы дома — кривоногая, от греха подальше. Ох, пороть их надо чаще — вожжами… Тогда и баба будет послушной и порядок будет в избе!

Все присутствующие на сходе коллективно поддерживали заводилу. Потом мысль активно обсуждали. И только затем выносили общее согласованное решение…

— Так оно должно было быть! И это правильно, — народный мыслитель подвел итог рассуждений. Он глубоко вздохнул от нахлынувших воспоминаний. Во рту пересохло. Жадно повернулся, опустил глаза и посмотрел на кадку с водой и ковшик, что плавал в углу бадейки. Пошамкал губами. Медленно выдохнул. Слезать с полатей было лень. Пришлось «на сухую» продолжить важные умозаключения.

— А тепереча, чё? С появлением молодого барина, новости в деревне стали появляться не просто часто, а неслись лавиной. И их не то, что бы обсудить, а даже обдумать — было некогда.

Кешины мудрые помыслы и внутренние рассуждения внезапно порушил малолетний внук Митька, забежавший в избу с радостными известиями о происходящем на улице.

— Деда! У дома барина горку залили. Высоченная… — страсть, — мальчишка задрал руки почти до самого потолка. — У нас в овраге не тока, а тут… громная!

Дед приподнялся с печи, заинтересовавшись рассказом.

— Вначале к ней пужальсь подойти, а теперь спущаются даже бабы. Визжат и гогочат как полоумные. Да… И староста каждому сладкие леденцы выдает. — Мальчишка закатив глаза, сглотнул. — Вкусные… Во рту тают! Таганофеты называются. — Вывалив гору информации, ребёнок позвал деда пойти, посмотреть, что происходит на улице.

— Некогда мне! Занят я. Не вишь — коромысло чиню, — лежебока указал на задвинутое далеко за лавку замшелое коромысло.

— А то приспичит пойти за водицей к колодцу, а оно кривое. Непорядок! А ты давай — не отвлекай меня! Горку видите ли поставили. Тагоно-фэ-ты раздают. Эка невидаль. Баловство всё! Беги давай, на волю, играйся. — Кеша начал выпроваживать внука за дверь. — Нечего перед глазами бельмом мельтешить!

Мальчонка понимая, что деду не интересно, что там возле барского дома, обиженно выскочил из избы.

— Экое дело удумали, ироды! — дед растерялся и начал хлопать глазами. — Вот, баловство-то! — После небольшой паузы и раздумий снова начал елозить и недовольно бурчать. — Ну, и жарина нынча на печке — все пятки сжег. Ох, не к добру это — нешто опять на улице захолодат или снега навалит по самые оконца?

За окном громко завывала вьюга. В углу избы качалась паутинка оставшаяся с лета. У стены возле лавки появилась новая трещинка.

— Барин чудит, — бубнил дед, осматривая достопримечательности печи. — Зачем ему горка у дома? Да высока? А вдруг кто убьется? Не дай Бог! А таганофэты? Что это? Сладкое и тает во рту?

Митька, забежал в дом весь красный и мокрый от долгих игр на улице. Громко хлопнул дверью. Напустил морозного, колючего воздуха. Появившись в избе, он был похож на маленького снеговика.

— Деда! Из леса здоровую ель привезли, поставили возле барского дома, — внук затараторил, показывая руками величину огромного дерева. — Барин, вытащил большой сундук с цветными веревками. Сейчас слуги вешают их на елку.

— Зачем? — оторопело спросил дед.

— Говорят, наряжают, чтобы хороводы водить. Деда, пойдем, выйдем? — Митька позвал Иннокентия, потянув за рукав.

— Да я бы вышел, но… Некогда мне! Ишь, вона лукошко латаю, — соня показал на забытое с осени, лежавшее под лавкой лукошко. — Придёт лето, а ягоду собирать не во, что. А ты это… — беги, играйся. Да послушай, чего говорят. — Дед насупился, после чего деловито слез с печи и пошел доставать лукошко.

Мальчонка предчувствуя, что не до него стрелой выскочил из избы.

— Люди добрые! Зачем они веревки на елку вешают, да ещё крашены? — Кеша пробубнил, позёвывая, и снова полез рассуждать на прежнее место. Поудобнее расстелил старую козью шкуру, поправил рогожку. — Это же каки дороги деньги барин с дури тратит на всякую потеху. А хороводы зимой? Сейчас, чай не масленица? — Старичок начал ерзать, пытаясь поудобнее устроиться на печи. — Вот, старый барин был — тихий, смирный. Из всего баловства, мог только напиться до потери сознания. А этот новый — чудной. Сразу видно из-за границы приехал — хоть и сказывают, что из Новгорода. И всё-то он что-то придумывает. Изобретает. Вот, из последнего: Сказал, что скоро праздник — Новый год. И если желание загадать, то оно обязательно сбудется. В праздник приедут дед с внучкой на волшебных санях и выполнят любые задумки. И ещё, тому кто хорошо трудился подарят подарки.

К избушке подъехали сани с бубенцами.

— Это, ещё кто? — Старик слез с печи и выглянул в окно. — Ходють, бродють — наводют морок.

Неизвестные постучали в дверь.

— Заходьте, — пробубнил дед.

Вошли гости. Первым зашел староста. Как положено, перекрестился на образа, поздоровался. За ним появился дед с большой, седой бородой, в длинном красном тулупе, красной шапке, с серебряной палкой в руках. За спиной неизвестного гостя весел объемный мешок. Последней вошла молодая девушка, одетая по-барски. Она была в дорогой, красивой, синей шубке. В серебристом кокошнике, в ладных, белых сапожках.

— Здесь проживают почтенный дед Иннокентий и его внук Митрофан? — сразу заголосил бородатый. — Тут ли живут добрые люди, которые хорошо работали и ждут подарки от Деда Мороза и Снегурочки?

Кеша попятился, мурашки бежали у него по спине. Он дрожал от вида вошедших, от того, что богатые гости обратились к нему лично. Ноги у Кеши внезапно подогнулись и он осторожно присел на лавку. Хозяин избушки ничего не понимая удивленно задергал головой. — Ды… ды, пы… пы…пыц. — Он пытался что-то сказать, размахивая руками как глухонемой.

— Тутача живут они, Морозко, — староста ответил за него и улыбнулся.

— Снегурочка, раз добрые люди заслужили подарки своим трудом, давай доставай и вручай.

Девушка достала из мешка красиво упакованные свертки и передала их деду. — С Новым годом! — улыбнулась Снегурочка. — Счастья, удачи, здоровья вам в Новом году!

— А это, подарок твоему внуку! — Дед Мороз вынул новый пакет из мешка. — Книга с движущимися картинками. Ну, нам, пожалуй пора, а то Новый год скоро, а ещё надо успеть других добрых людей поздравить!

Необычные гости простившись, покинули избу.

Иннокентий стоял и смотрел на свертки. Он боялся поверить в произошедшее. Закрывал и открывал глаза, долго не мог осознать, что всё не исчезнет. Кеша нежно погладил их, а затем аккуратно начал разворачивать. Когда была убрана бумага, Он увидел то, что тайно наделся получить. Да!!! Теперь он знал — чудеса случаются.

И вот ЭТА новость о чудесах была всем новостям — новость…

С улицы вернулся Митька. Мальчонка забежал в избу с полными от пережитого ужаса глазами.

— Деда! — Взволнованный ребенок начал размахивать руками прямо с порога. — Там… там… Такое!!!

— Что ещё? — Кеша с трудом отвел взгляд от подарков. Он строго свёл брови и посмотрел на внука. — Стряслось чего?

— Ты, ты знаешь… — мальчишка выкатив глаза, пытался что-то сказать.

— Послушай меня, — Иннокентий постарался перебить «стрекочущего» внука.

— Деда! Они там… — елку… Ента глоблина… страшна… сперва мигнула… — Митька наконец-то смог выговорить фразу полностью. — А потом ОНА ка-а-ак загорится! А бабы со страха ка-а-ак закричат! А опосля, все как давай разбегаться в разные стороны. — Митька шмыгнул носом. — Я, так — сразу домой.

Нет! Вот ЭТО, Иннокентий не мог оставить без внимания.

— Ироды! Да, что они там сегодня творят? — Дед заметался по избушке. — Бесовы дети! Они же так всё село, с лесом сожгут, к такой-то матери.

Активист — пожарник стал быстро одеваться, сметая всё на своём пути. — Вот ведь — «туды их в телегу через кривое коромысло», воспитали лысых чертей на свою голову… — Кеша крамольно выругался. — Он забыл про подарки, схватил ведра и, выскочив из избы, со всех ног побежал тушить елку.

Глава 1

Алое, жгучее солнце уже давно проснулось. Оно ярко сияло над Таганово, слепило глаза. Зимнее небо было голубое и безоблачное. Белоснежная скатерть на улицах деревни переливалась и сверкала камнями-самоцветами. Старые деревенские дома под снежными шапками заметно помолодели и выглядели теперь сказочными теремами. Огромными раковинами завивались внутрь гребни снеговых навесов. В воздухе пахло березовым дымом, печеным хлебом и неистребимым духом сушеного сена. Легкий, утренний морозец облепил синеватым инеем сбитую из свежего бруса трибуну.

Созданное недавно недалеко от усадьбы Рязанцева возвышение еле вместило всех приглашенных помещиков с их семьями на небывалое событие в округе — торжественную присягу ратников. По деревянному полу раздавалось дробное притопывание множества ног. Празднично разодетые в меха дворяне, сопровождаемые пышными девицами на выданье или глазастыми детишками, заполонили трибуну практически полностью задолго да начала мероприятия. Чтобы зрители не скучали и не замерзали, юркие слуги в оранжевых накидках угощали всех ароматными горячими напитками «Тагано чаем» с корицей и гвоздикой, «Тагано какао» и уникальным местным блюдом «Таганофелем три». От горячих предлагаемых блюд шёл пар.

Творческую часть развлечений до начала события осуществляли приглашенные скоморохи. Они разодетые в пестрые одежды, в рогожные гуньки и берестяные шапки с мочальными кистями пели, плясали, дурачились недалеко от трибуны.

— Голубчик, Григорий Иванович! — Марков, лучший друг Киреева обратился к только, что поднявшемуся на трибуну гостю. — Здравия тебе и многая лета! Стряслось чего? Али как? Ты же давеча сказывал, что тебе не интересна эта скукотища, есть чем заняться дома, и ты не за что не поедешь в эту дыру?

— Бог свидетель, Аркадий Петрович, до самого утра так и было, — рыжебородый хитрец начал оправдываться. — Ты же знаешь, у меня дел — невпроворот… воз целый и тележка. На неделю вперед не переделать.

Киреев обошел присутствующих на трибуне. Со всеми вежливо поздоровался. С некоторыми даже расцеловался. Вернулся к Маркову. Продолжил разговор. — Знаешь! Сегодня утром, мне стало настолько скучно и одиноко, что я решил устроить себе праздник и прокатиться в гости к племяннику. Саночки — самокаточки приготовил, коньков запряг, выпил винца на дорожку и поехал. Да вот досада, проезжая мимо Таганово, лошади сами внезапно заерепенились и понесли меня в эту сторонушку. — Огнебородый плут решил поменять тему разговора. Он резво махнул высокой собольей шапкой с малиновым верхом. Удивлённо развел руки в сторону. — Кстати, вроде и ты не собирался, сюда?

— Истину молвишь, — согласился крупный, краснощекий мужчина закутанный в богатейшую медвежью шубу, подпоясанную пестрым кушаком. — Я хозяин своему слову. Все знают, я — кремень! Молвил слово — сделал дело! Иному не бывать! Решил, так и будет! Но, вот супруга, Прасковея Кузьминична, нашла способ обойти мое твердое желание. Она напомнила о давнем обещании, данном мной до женитьбы, организовать выезд семьи на большое увеселительное гуляние. — Марков показал на двух своих взрослых дочерей, до сих пор на выданье, и сына десяти лет стоявших чуть в стороне, у перил. — Вот, такой, забавный случай. — Он почтительно почесал бороду. — С тех пор почитай прошло двадцать семь лет, а она всё помнит про уговор. Что ж, пришлось послушаться, наступить на горло своей гордости, и вывести всех, в эту забытую богом деревню. К своей радости вижу, людей собралось много, почти вся округа. Глянь, даже Кожемякин — старый хрыч, сроду свою усадьбу не покидающий и тот припёрся. А, вон, молодая вдова Яркова. Ей, после смерти мужа, дюже дома не сидится? Вот, ужо бестия. Верно, говорят… — Куда черт не поспеет, туда бабу пошлет.

Киреев ехидно улыбнулся, бросил взгляд на жену Маркова и его семью, после чего произнес. — А не стало ли, Аркадий Петрович, это событие результатом того, что хитрый тагановский лиходей обновил память твоей супруги именным подарком, обещанным каждому гостю, приехавшему в Таганово, на праздник?

— Что ты… Что ты, друг любезный! — Марков огладил пушистые усы, по губам пробежала добродушная усмешка. — Ни в коем случае. Не пойми превратно, но я до сей минуты не ведал, ни духом, ни слухом, ни о каких подарках. И здесь, только из-за обещания данного жене и детям! Я, на чужую кучу, глаза не пучу. Может быть, другие и завлеклись на дорогую приманку — а я, нет!

Вся территория большой площади — плаца и улица, ведущая в сторону нового клуба, были буквально выскребены от снега до самой земли. Подготовленный для мероприятия участок был огорожен переносными металлическими конструкциями, в виде небольших решёток. Поверх конструкций, на прикованных тонких прутах ветер лениво развивал маленькие оранжевые и зеленые флажки.

Посмотреть на невиданное событие в Таганово собралось много простого народа. Разосланная по деревням через крестьянское сарафанное радио информация о невиданном празднике с играми, весельем и бесплатным угощением, привлекла внимание и стар и млад! Люди за несколько дней стали собираться и готовиться к поездке в Таганово на праздник. В день события, с самого утра, возле конструкций уже появились первые зрители. Постепенно их количество увеличивалось.

Поддерживали настроение, прибывших не свет ни заря гостей, всё те же добродушные «волонтеры» в оранжевых накидках. Они проводили различные игровые конкурсы, загадывали загадки на счет и знания, выдавали призы и подарки. Они же услужливо разносили горячие бумажные стаканчики, с дымящимся напитками и «таганофелем три».

К началу проведения мероприятия зрительские места были так запружены людьми, что и яблоку упасть было некуда. Народ на улице стоял стеной, и те, кто пришёл позднее, и кому пришлось стоять в задних рядах, карабкались на заборы, на крыльца, на приступочки и завалины. Многие из дома, для удобства просмотра, принесли с собой бочки, табуретки, кто-то впихнул рядом с забором сани или выкатил телегу. Кто был помоложе, да побойчее, тот взобрался на ворота и даже на крыши домов. Все ждали невиданного зрелища!

В назначенное время в конце улицы громко выстрелили две пушки. Белые облака от выстрелов лениво поплыли в сторону леса. Торжественно зазвонил колокол на небольшой церквушке.

— Ура! — толпа загудела. Вмиг заиграли гуделки, сопелки, трещётки приглашенных скоморохов. Звуковые сигналы извещали о начале торжественного события. Спустя минуту застучали барабаны, задавая соответствующий ритм. Другие инструменты стихли. Все головы разом обернулись в сторону, откуда появилась колонна молодых людей, идущая строем, в ногу. На них была незнакомая одежда. Синие шапки, невысокие черные, надраенными до блеска сапоги, камуфлированные полушубки «Таганка»[22] в серо-белых разводах.

В руках солдаты держали небольшие, неизвестные ружья. Дойдя до середины площадки, бойцы промаршировали на месте, затем по команде остановились. Организовано, повернулись лицом к почетным гостям, находившимся на трибуне. Музыка смолкла.

От группы строевым шагом отошёл ратник. Подошел к Рязанцеву, стоявшему перед трибуной. Поднес руку к голове. Отдал честь помещику Таганово, одетому в такую же, как у солдат, форму. Повернулся лицом к бойцам. Начал четко отдавать команды. Бойцы дружно рявкнули в ответ — поздоровались с «главнокомандующим».

— Вот, очень хорошая новгородская задумка, — про себя отметил Киреев. — Надо у себя также сделать! Вышколить своих солдатушек. Обучить их ратной хитрости. И пусть здороваются со мной организованно, и быстро проговаривая слова. А также пусть ходят красиво по подворью и честь мне отдают. И обязательно всех в одинаковую форму одеть — красиво смотрится. А лучше, в одинаковые кольчуги. Начистить их до блеска, да на солнце… м-м-м. И стрельцов… поболе… И конников своих завести! — Глаза Киреева мечтательно заблестели. — Только, вот где взять денег на всё это? Да, — он расстроено выдохнул. — С доспехами придется повременить. Эх-ма, и пушек у меня нет! — Рыжебородой до боли прикусил нижнюю губу. Слёзы, от обиды и завести, внезапно навернулись на глаза.

— Слушай мою команду! В одну шеренгу, — звонким, молодецким голосом произнес щуплый командир. — Становись!

Солдаты быстро построились в линию.

— Равняясь! Смирно! Равнение на знамя!

Барабанная дробь зазвучала со стороны музыкантов.

Из-за здания клуба, под бой барабанов, чётко чеканя шаг, восемь человек вынесли два знамени. Одно трехцветное. Второе оранжевое с зеленым Андреевским крестом. Подошел батюшка, осветил знамена. Полотнища прикрепили к флагштокам, стоявшим сбоку от трибуны. Снова забили барабаны. Заиграла музыка. Знамёна торжественно поднялись над флагштоками. Затрепыхались на ветру.

Словно по команде со стороны простых зрителей раздались громкие крики и аплодисменты. Их тут же подхватила остальная людская толпа. Кто-то начал радостно кричать, ура.

Внезапно музыка стихла. Вышедший ратник произнес новую команду.

Солдаты сняли шапки и опустились на одно колено, склонили головы.

— Я… торжественно присягаю на верность своей Родине, своему народу, родной деревне Таганово… — Со стороны вышедшего человека звучала пламенная речь — обещание, которую все бойцы повторяли в едином порыве.

После последнего, громкого обещания «клянусь» к солдатам подошел священник. Произнес слова — напутствие. Начал махать кадилом, обдавая ладанным дымком склонившиеся головы. Затем взял кропило и приговаривая… — Ниспошли, Никола милостивый, добрую волю к воинам. Отведи от них беду, хворь и силу нечистую во мглу кромешную… — приговаривая он брызгал на воинов святой водой.

Закончен обряд. Прозвучала новая команда. Ратники поднялись с колен. Перестроились в шеренгу по двое.

— Взвод, — молодой командир снова привлек публику звонким, молодым голосом. — Равняясь! Смирно! Равнение на середину.

— Бойцы! — Рязанцев обратился к солдатам с торжественной речью. В его голосе зазвучали металлические нотки. — Разрешите вас поздравить с принятием воинской присяги и с тем, что вы стали мужчинами, защитниками земли родной! От всего сердца…

— А-ах! Будь пусто, всем новгородским баранам! — Марков непонимающе обратился к Кирееву. Он с негодованием начал трясти своей аккуратно подстриженной бородой. — Что за пляска здесь происходит? Что это за палки — пукалуки у них в руках? — Помещик гневно топнул нагой. С силой сжал кулаки. — Где, леший их задери, настоящие мечи, бердыши, нормальные пищали с фузеями? Что за срамная одежда? Где воинская справа? Тьфу, на них! Аки дети сопливые, ей-богу! Они, что окаянные, собрались воевать? Защищать свою деревню, землю, Русь — матушку? Да один конник в броне раздавит весь деревенский сброд как стадо непуганых зайцев! А если татарва гуртом? Или ляхов отряд! — Марков со всей силы ударил ладонью по перилам трибуны. — Григорий Иванович, мил человек! Ты, хоть, скажи! — Он перевел взгляд на Киреева. — Почему у них нет даже доспехов?

— Не могу знать, — Киреев недоумённо пожал плечами. — Похоже, у кого-то в голове кони понесли! — Он кивнул на стоявшего перед трибуной Рязанцева. — Ума зa морем не купишь, коли его дома нет! Хотя хозяин постоянно об этом хвастается. — Киреев поплотнее закутался в бобровую шубу. — Наверное, он сильно желает создать дружину. Любыми путями! Только денег нет, на воинов. Вот и побирается с миру по нитке. Придумывает, что не попадя! — Рыжебородый рассудительно покачал головой. — По крайней мере, другого объяснения у меня нет.

Тем временем действие на площадке пришло в движение. Бойцы исполняя команды юного командира стали одновременно поворачиваться налево, направо, кругом, громко здороваться, вести расчет, расходиться и организованно перестраиваться в шеренгу по одному, по двое, в колонну по двое, по трое, по цепочке повторять, передавая свои движения… Слажено, двигаться, опускать на землю, поднимать, лихо вращать неизвестным оружием, стучать прикладом об землю, резко колоть дулом. Действие военных походило на хорошо отрепетированный, завораживающий, но чертовски привлекательный танец.

Публика с замиранием сердца смотрела на происходящее в центре площадки. В это время к Макарову протиснулся его десятилетний сын.

— Тятя… тятя! — мальчик начал теребить отца за рукав. Его глаза восторженно блестели. — А можно я, когда выросту — буду ратником, в Таганово? Я также хочу быть защитником земли родной и ловко вертеть таким ружьем! — Ребенок умоляюще смотрел на своего родителя.

— Конечно, — отец произнес «на автомате», отмахнувшись от ребёнка. Он просто не осознал сути вопроса.

— Правда? — с надеждой переспросил сын.

— Правда, правда, — помещик говорил как завороженный, не слыша сына. В данный момент он был не в силах оторвать взгляд от гипнотического действия происходящего на площадке.

Киреев, хорошо расслышал и правильно понял вопрос ребёнка. Рыжебородый помещик повернулся в сторону друга и с удивлением посмотрел на него.

После очередной команды боевая дружина образовала колонну по четыре человека и организованно двинулись вперед, чеканя шаг.

— Взво-о-од — звучная команда пронеслась над замершей улицей. — Песню запе-е-вай…

— запевала бодро завел незнакомую песню.

— слаженно подхватили солдаты и бодрым, отработанным, строевым шагом двинулись в сторону клуба.

— люди вдохновенно, со всех сторон начали сперва тихонько, одними губами, а потом во весь голос подпевать ратникам.[23]

…Петь понравившуюся песню заканчивали уже все вместе, в едином, дружном порыве.

Закончив куплет, солдаты оказались, возле тагановской «девчачьей трибуны», расположившейся почти в самом конце пути… Публика звонкими криками и слаженным хлопаньем в ладоши стала поддерживать идущих ровными рядами любимых, родных ребят.

— Любо! Любо! Вот так шагают, наши чертушки! Глянь-ка, глянь, Дуняшка! Ух-ты! Ногами-то, ногами-то, как топают! Тьфу, пропасти на них нет! Язвите им в душу! Как красиво идуть! А вон, Марфушка, зацени, твой, вышагивает! О-о-о! А вона… — мой!!!

Молоденький командир, услышав голоса тех, кто сильнее других приветствовал его бойцов, подал странную команду. — Взвод… И-и-и… раз!

Солдаты, в ответ на необычную команду… в качестве благодарности… прямо перед публикой, и той единственной, любимой для каждого девчонки… Приподняли подбородки, гордо выпрямили спины, прижали руки к туловищу, повернули головы в сторону благодарных, миловидных созданий и… стали маршировать с отточенной слаженностью, доведенной до совершенства четкостью, тянуть носок, чеканить шаг.

В ответ настоящие поклонницы просто неистово загудели, а где-то завизжали от радости и нахлынувших впечатлений… Кому-то в толпе показалось, что ещё чуть — чуть и ограждения не выдержат напора…

Торжественная часть события была закончена.

— Дорогие гости! Молодой помещик, повернулся к посетителям трибуны. — Милости просим пройти ко мне в дом, хлеба да соли нашей откушать. А к вечеру, после обеда, оценить новинку тагановской музы — мелодраматическую постановку — спектакль «Цыганские страдания»…

Душу Прасковьи Ладушкиной переполняли радостные чувства от посещения первого спектакля в Таганово. Сердечко молодой барышни громко стучало. Казалось, что оно вот — вот выпрыгнет из груди от переизбытка чувств. Лицо молодой девушки светилось от хорошего, приподнятого настроения. Щеки были залиты румянцем, глаза блестели. Челка белой «копны» волос пробивалась из под сбившегося от возбуждения платка. Юная зрительница была возбуждена. Она не замечала наступавшей вечерней мглы. Не обращала внимания на яркий свет нарождающейся молодой луны, что «закрыла» своим светом звезды, рассыпавшиеся многочисленными бусинками. Девушка не чувствовала ударившего к вечеру крепкого морозца и скрипа снега под ногами. Она не обращала внимания на седоватый дым, медленно выползающий из деревянных дымниц над тесовыми крышами и прямым столбом подымающимся в небо. Прасковья шла по вечерней улице вместе с подругами и громко напевала слова песни прозвучавшей в спектакле…

Возбужденная стайка красавиц задорно смеялась. Озорницы громко, в невпопад обсуждали произошедшее событие. Они звонко перепевали слова, мгновенно полюбившиеся песни.

— Мати, пресвятая богородица! — Прасковья перекрестилась и в очередной раз поделилась своими впечатлениями с подругами. — Ах, бабоньки! Какой же он добрый, сердечный… — не чета нашим мужикам — лапотникам! А какой учтивый? Любезный! А таком можно только мечтать! — Она воодушевленно сжала ладони перед грудью.

Знакомство молодой особы с театральным творчеством закончилось обильными слезами радости, щемящим душу переживанием о прекрасной любви, осознанием, что всё плохое пройдет и непременно закончиться, радостным, счастливым венцом.

— Ах, бедная цыганочка Лола! — страдалица шмыгнула носом. Начала пританцовывать на снегу. Засунула кусочек варежки в рот. Всё же, какая она пригожая, ладная — как горлица! Как же долго она ждала, а потом так сильно скучала по своему любимому Муто! Ах, какой он удалой молодец — удалец. Как он ведет себя лепо, а слова молвит так дивно, аж за душу берет. А какими ласковыми и нежными взглядами они обменивались с Лолой? — Затейница глубоко вдохнула морозный воздух, а затем не спеша выдохнула. — Нет, какой же коварный этот ревнивец Силади? За всё время спектакля даже маску не снял с лица. Сразу было понятно, что он подлец и мерзавец. Устроил беднягам столько страданий. И что он только не делал, чтобы разлучить несчастных влюбленных? А красавица Лола? Как она страдала, переживала, места не находила от всех невзгод и страданий. Вот, и в нашей жизни всегда так — правда, правда! А эта постылая Долорес? Она противная и злая! И на, что она только надеялась?

— И впрямь мерзавка, та ещё! — подружки поддержали рассказчицу. — Щеки набелила, нос нарумянила, токмо, вот вся квашня — квашней. И руки у нее как оглобли, и волосы как пакля. Видела бы она себя со стороны — Чудо-юдо противное.

— А голос у неё какой грубый, фу! — девушки снова проматывали пережитые мгновения спектакля в мыслях. — На, что она надеялась? Куда такой страхиле, да против Лолы! Лучше бы она этого бугая Силади соблазняла. Вот уж действительна была бы пара достойная друг друга.

— Ах, она подлая, лгунья! — Прасковья никак не могла успокоиться. Она начала часто дышать от нахлынувших переживаний. — Даже яд где-то нашла. И кинжал отравленный приготовила. И ведьму старую подговорила. И хлебушек у сиротинушки забрала. А в конце ещё и на свидание вместо Лолы пришла! — Защитница всех неоправданно обиженных влюбленных от волнения прикусила нижнюю губу. — И все-таки, как хорошо, что всё замечательно закончилась. Вот, так, должно быть в жизни! Если любишь по настоящему, то всё будет хорошо как у Лолы и Муто. Какая же все-таки она умница, что пережила все невзгоды и дождалась своего счастья. И всё у них закончилось пирком, да свадебкой… Вот, у меня, тоже так будет… — всё хорошо. Не зря же я постоянно молюсь. Чтобы всё было как у них… ОБЯЗАТЕЛЬНО!

Мысли мужской части деревни шли в другом — перпендикулярном от женского мнения направлении. На соседней улице перебивая звонкие голоса девчонок, не обращая внимания на деревья, стоявшие в серебристом инее, на скрип ворот или лай собак… доносилась единым хором другая «песня», звучавшая в едином басистом порыве.

— Да-а! Повезло, этому заморошу Муто — забодай его корова, — Степан Стрешников озадачено крякнул в густую бороду. Выругался. — Инь пущий семень! — Он лихо заломил баранью шапку. Защелкал пальцами на руках. — Чего греха таить — цыгане они и Муроме цыгане. Непонятно только пошто к ним так молодые бабы, да лошади постоянно липнут? Может быть, наговор какой?

На востоке, за деревней, небо совсем померкло. Оттуда, из сгущающейся синевы, неслось навстречу людям студеное дыхание ветра.

— Ась? — Степан поежился. Прижимисто похлопал себя по бокам. Крепкий мороз до красна обжигал щеки и нос, вышибал слезу из глаз.

— На первый взгляд, этот Муто — чертоплюй коих свет не видывал. — Стрешников продолжил недовольно возмущаться. — Чем-то похож на нашего Пашку Пехоту. Только волосы у него длинные и темного цвета, как смола. А по поведению сразу понятно, что ему до нашего рыжего орла как до Москвы ползком. Этот прыщ, чтоб его собаки всего разорвали, не умеет толком ни с бабами разговаривать, ни драться по путю. Все норовит красивыми словами изъясниться, да в сторонке схоронясь постоять. Сущий прохвост, а не жених. По характеру — Кривляка — кобыляка, задери его шатун! Тьфу, прости господи за бранное слово. То ли дело сердцеед Салади. Крепкий, здоровый мужик — сразу видно — молодчага и настоящий боец. Такой и землю спахать сможет и топором помахать и в морду ежели чаго заехать. Федора чем-то напоминает. Только всё время в маске и говорит мало.

— Воистину, так, — мужики поддержали Стрешникова. Всё верно — истину глаголешь.

— И меч у него не настоящий, — перебивая всех, влез в разговор тощий мужик. Он задрав вверх пегую, клинышком, бородку стал приводить новые неоспоримые доводы. — Этот сопливец, всего один раз достал его из ножен. И как он умудрился в конце троих стражников завалить — уму лада не дам. Наверное, просто повезло! Или подкупил их перед смертью.

— А бабу выбрал себе каку? — Степан никак не мог привести мысли в порядок. Смахнув выдавленную холодом слезу, он раздраженно стал пинать ногами густой снег. Недовольно сжал кулаки. — Дурень — дурнем. Ему даже из зала знающие люди кричали — она же тощая как палено — не бери её. А ему всё равно. Зла любовь. Влюбился, как мышь в короб ввалился. Где были глаза его? На, что он там смотрел? Хотя по нему сразу видно — либо умалишённый, либо греховодник. Только они в девках толка не разумеют. Берут, первое, что попадется и без разбора! Другое дело красавица Долорес. Вот, бабенка — так бабенка. Аж огонь бежит по коже от её взгляда. Вот, куды надоть было смотреть! Чай, в самом соку ягодка. Эх, дюже хороша девонька. По сцене идет, словно павушка плывет. Я бы на месте этого кобыляки выбрал её, а не эту строгану палку — да потом на сеновал. Завтра надо будет узнать с какой деревни сея горлица залетела. Может быть вниманием обделена? Знамо, дело женское — плоть бабья несутерпчивая… Прости, господи за срамные мысли… Надо бы помочь одинокой бабенке — дров наколоть, сена привести, коромысло поправить… Али ещё чего, там надо, по бабской доле.

Возле избы Лукерьи, заметенной по самые окна сугробами, стайка мальчишек также обсуждала произошедшие на сцене события.

— Я вызываю, вас на честный бой, — один из юнцов воодушевленно пародировал главного героя спектакля. Небольшой переулок деревенской улицы с искрящимся снегом превратился в театральную сцену.

— Вона, ты прыткий какой, — отзывался соперник. — Сейчас я покажу тебе честный бой! Тем более Муто — это я. А ты — Салади, проклятый басурманин, вор и разбойник. Сейчас, ответишь за все свои проступки. Я докажу, что только я достоин поцелуя красавицы Лолы!

— Это, ты ответишь за свои гнусные проделки и обзывалки, — не унимался подражатель «Главного кумира Тагановских подмостков». — Он вытянул перед собой неизвестно где сломанную палку. — Ха-а! — Добрый герой «Зверски» оскалился. — Доставай свой кривой меч и защищайся. Трус, каналья! Тысяча чертей!!!

В опустевшем зале «Большого Тагановского Гранд театра» шел серьезный разговор без песен, плясок и лирического настроения.

— Павел, на вас абсолютно нельзя положиться, — молодая учительница продолжила «читать» нравоучения, бравому десантнику. Вы полностью забыли слова и несли всякую отсебятину. И вообще, на всех моих мероприятиях ведете себя как нашкодивший безобразник. Посмотрите на себя! Вам сколько лет? Двенадцать или тринадцать?

— Судя по наличию прыщей на лице — шестнадцать, — не замечая «наезда» со стороны руководства, бодро отреагировал рыжий вояка.

— Татьяна Сергеевна, — путник вступил в разговор, защищая боевого товарища. — Все-таки будьте снисходительны к Павлу. Видно же, что занятия в театральном кружке ему даются нелегко. У него сейчас тяжелый период связанный с переходным возрастом. «Малец» остался один, без присмотра родителей. Его оторвали от отчего дома. На него навалилось много работы. Мотается по командировкам. Часто бывает за границей. Иногда остается на подработке допоздна или даже берет недоделанную работу на дом. А вы выдали ему главную роль с самым большим количеством слов.

— Так, Алексей! — креативный худрук строго сжала кулачки и надула губки. — Не защищайте его. Вы ещё скажите, что ему необходимо устроить сокращенный рабочий день. Или молоко выдавать по праздникам за его хулиганские выходки. — Учительница гневно по старой привычке поправила душку несуществующих очков. — Неужели за две недели нельзя было выделить время и нормально выучить текст, чтобы не подводить артистов и не срывать спектакль. Многие из выступавших сегодня начали готовиться к спектаклю заранее — более месяца назад… Варенька вместе с Альбертом, например красивый задник нарисовали. А Лиза Лучкова чудные декорации изготовила. А дед Потап, какой молодец! Вот, с кого пример надо брать! О нём только положительные отзывы…

— Теперь о вас, Алексей! — генеральное руководство Тагановского театра грозно перевело взгляд на расслабившегося Рязанцева. — Что это за самодеятельность с песней в исполнении Кадышевой? У нас по сценарию должна была идти фоном только музыка! В Ваши обязанности входит заполнять игрой на гитаре паузы, а не включать фонограммы понравившихся Вам композиций по поводу и без. Что за ди-джейские выходки? Благо я догадалась, громко подпеть во время внезапно зазвучавшей песни. А если бы меня не было на сцене? Или Вы включили композицию, слова к которой я не знаю? Что было бы тогда? Как бы мы объясняли, кто поёт? Вы же нам весь спектакль могли сорвать! Рязанцев, что за детский сад? Вы, совсем не думаете о последствиях?

— Татьяна Сергеевна, но ведь всё закончилось хорошо. Тем более это была математически просчитанная импровизация. Публике же понравилась. Нам так аплодировали! И песня пришлась как нельзя кстати. Она понравилась зрителям. Завтра её вся деревня петь будет. — Путник смущенно потупил глаза и стал ненавязчиво водить ладонью по столешнице. — И Павел у нас теперь звезда. И половина незамужних женщин стали поклонницами его таланта… — Странник наигранно вздохнул. — Всего лишь премьера, а уже такой успех!

— Не знаю, какие — такие поклонницы, и что там, за успех? Но я не подпущу вас больше к сцене. Вот, вы бегаете где-то по лесам и болотам со своими разбойниками — занимаетесь там непонятно чем — вот и занимайтесь. А театр — это не ваше! Для этого необходимо иметь талант и призвание. Это, прежде всего культура поведения. Это искусство! А вы из него балаган делаете. Значит так, популярные мои, — руководство поднесло кулак к губам и прокашлялось. — Немедленно сдайте реквизит и чтобы больше, СЕГОДНЯ, я вас здесь не видела! Всё… Свободны! — Строгая командирша поднялась со стула и пошла в сторону выхода. Ровно через несколько шагов она остановилась, и повернув голову в сторону провинившихся произнесла: — Кстати, напоминаю, следующая репетиция во вторник, в семь вечера. Прошу не опаздывать.

Гыгышка отрешенно, с остекленевшими глазами сидел в темном углу своей кузницы. Его мысли после посещения театра бродили по простором необъятного мира грез и фантазий. Купались в тумане радужных переливов и световых полутеней. В голове «металлического творца» продолжала звучать прекрасная музыка, услышанная им на представлении. Чудные переливы гитары и неведомых инструментов создавали в его мозгу причудливые картины из блестящих цветов и невероятных узоров. Внезапно Гыгышка вздрогнул всем телом и как будто очнулся. Взгляд его из придурковатого, блуждающего, рассеянного в пространстве вмиг стал серьезным, наполненный смыслом. Кузнец, очнувшись от сладких грёз, осмотрелся. Он увидел выход из кузни, после чего резко вскочил и куда-то побежал…

Деревенская улочка с редкими огоньками в оконцах казалась чужой и незнакомой. Могучие сугробы с заломленными набок верхушками отливали синеватым блеском. Избы от снега были бородатыми, тяжелыми, будто раздались вширь. В бездонной темноте неба ярко сияла серебряная сеть холодных лучистых звёзд, их свет был ровен и остр, полон глубокого и неземного спокойствия.

Глава 2

Ночь была студёной. Огромная луна висела над лесом. Она была нестерпимо яркой, как расплавленное серебро. Лунные нити неслышно тянулись сквозь ветви, блесками зажигая огоньки на занесённых снегом лапах ветвей. Сосны и ели в зимнем лесу стояли нахохленные, заснеженные, время от времени роняя скопившиеся пушистые шапки, падающие на землю с глухим стуком. И на всём этом: На павших стволах, на распластанных ветках — громоздились сугробы. Было похоже, что со всех сторон леса, из дремучей чащи, уставив в разные стороны морды, протянув к деревьям лапы, вытянув головы и хвосты тянуться белые чудища. Они собрались, замерли, сгорбились, приготовились для прыжка…

Небольшая группа людей одетых в разношерстную одежду сидела на лесной поляне перед большим, ярко горящим костром. Его пламя ярко взметалось ввысь красными лоскутами, зарывалось в густом дыму, рассыпалась каскадами искр. Сухой хворост трещал и тлел в тихом воздухе. От огня краснели поленья. Терпкие, душистые клубы сладкого дыма от березовых веток не спеша тянулись к небу.

Разбойники в засаленных бархатных кафтанах, в сермяжных зипунах, в овчинных шубах и изодранных рубищах угрюмо молчали. У многих присутствующих в лесу за поясами торчали топоры, кое у кого мечи, у некоторых в руках были дубинки и рогатины.

Хмурые мысли бродили в головах присутствующих. Романтики с большой дороги, вобрав головы в плечи, оторопело уставились на потрескивающий огонь умирающего костра. Острые, злые снежинки и сумасшедший, будто хмельной, ветер холодил чумазые лица. Не отрывая глаз от малиновых углей, они с замиранием сердца, внимательно слушали россказни косоглазого Гришки Молчуна.

Страшные истории, которыми юродивый рассказчик тешил лихих людей, были уже неоднократно выслушаны. Но он снова и снова пересказывал их. Каждый раз, вспоминал на ходу новые подробности, добавляя пропущенные ранее факты или жуткие описания событий.

— Худо дело, робятушки! — косматый уродец со всклокоченными и спутанными волосами подвел итог неутешительный рассказа. Внезапно он сморщился от резкого припадка боли и затрясся, как будто у него начался припадок эпилепсии.

Предсказатель зауныло завыл. Замахал руками. Затряс бородой. Он прищурился и посмотрел на главаря, а затем запричитал как на паперти…

— Даа лаадно, — неуверенно протянул атаман. Он со страхом посмотрел в темноту. Лоб его покрыла испарина от волнения. Сердце заколотилось гулко и часто.

— Что ты мелешь пустое? Ерунда все это. Бабкины сказки. Как будто про нечисть рассказываешь, — по спине Ваньки Разбойника пробежал холодок страха. Он протянул озябшие руки к костру. Потер ладони.

— Тьфу! Тьфу! Тьфу! Нечистого в ночи помянул — беды не оберешься! — ватажники закрестились. Стали сплевывать через плечо. Пожилой, седой крестьянин машинально сунул в разгорающееся пламя сухую еловую ветку, стараясь не допустить надвигающейся темноты. Костёр разгорелся, стал потрескивать, сыпать искрами, освещать раскрасневшиеся от мороза лица.

— Ерунда, говоришь? — рассказчик снова выкатил свои белёсые, безумные глаза. Сильно вытянул вперед синие, замершие губы. Оскалил пеньки гнилых зубов. В глазах его кроваво засверкали отблески от света костра. Он вдруг резко поднялся, сделал несколько шагов в сторону и замер.

— Вона-на, что! Разрази меня гром в простоквашу!

Божий мученик начал креститься. — Царство им небесное! Свят… свят…

— Так ужо и все? — осоловело произнес вожак. Он передернул плечами. Поежился. Запустил свои руки в черную как смола бороду. — Ишь проповедник нашелся! Будущее предсказывает. — Атаман невесело засмеялся, стараясь сохранить остатки хладнокровия — хотя бы перед своими людьми.

— Ты, что, греховодник очумел в своём скудоумии! — Гришка подтянул полы длинной, с торчащими клочьями шерсти овчинной шубы, надетой прямо на голое тело. Резко вскочил на ноги.

— Клёпу Сухого знаешь? А Касьяна Молчуна? А Федьку Рваное ухо? И что? — Нетути их. Сказывают, все до одного в могилушках — червей кормят. Или вот… Недавно появился у нас Сидр Косой. С Новгорода. Говорят потомственный ушкуйник. Похвалялся, что сам черт ему не страшен. И где он теперь? Какие вороны клюют его белое телушко? А всего-то, нечаянно — негаданно устроил в чаще засаду на обоз с ранжевыми флажками. И с тех пор не видать ни его, ни его робят. Вот, и тебя ждет тоже самое. О-хо-хо, зря ты остановил караван! И я ещё случайно за вами увязался…

Где-то далеко в лесу громко «закричал неведомый зверь». В поддержку товарища по лесному братству глухо завыли волки. Разбойники, нервно переглянулись, стали ближе подвигаться к костру.

— Иван, послушай, — святой человек подошел поближе к атаману. Нагнулся и зашептал ему на ухо. — Тебе остерегаться надо теперь. Бросай всё. Всё, что накопил, награбил. Золотишко, там, если есть како припрятанное — можешь отдать мне пока на сохранность. Остальное всё, бросай и беги. А иначе сгинешь, пропадешь почём зря, как другие.

— Да какое золотишко? — Главарь разбойников в сердцах рубанул рукой воздух, его припорошенные снегом брови поползли вверх. — Нет у меня ничего. Было бы золото — сидел бы я тут?

— Ну, как знаешь. Так-мо предупредил я тебя. Кстати, ты хоть бы охрану каку поставил али от леса отвел ребят подальше. А то не приведи господь, явятся «дьяволы» из чащи по наши души!

— Послухай, ведь я почти ничего не взял из того обоза. — Иван, не слыша предупреждений собеседника об охране лагеря, недовольно начал оправдываться. — Там же в тех повозках ничего кроме разбитых горшков и брать-то было нечего. И людишки все целы. Я даже толком вязать их не стал. Да, и не душегуб, я. Не брал я греха на душу! Нет на моих руках крови.

— А это ничего не значит! — в голосе вещателя прозвучало ехидство. Он зло метнул сердитый взгляд на разбойника. — Берегися бед, пока их нет! Вот, поглянь Митька Сопатка просто так — на спор похвалялся взять караван со своими братанами. И что? Ан тоже не смог уйти от расплаты. Исчез прямо из дому. Добры люди сказывают, что вышел из избы до ветра и не вернулся. Свят… свят… — Юродивый достал из под шубы изрядных размеров деревянный кипарисовый крест на кожаном шнурке. Перекрестился.

— Тьфу, тьфу, типун тебе на язык.! — Ванька Разбойник хмурясь, раздраженно буркнул, после чего начал оправдываться. — Не стращай меня! — Он облизнул пересохшие от волнения губы. Его сердце забилось чаще… — Со мной почти двадцать душ.

— А я, тебя и не пужаю. Надо мне больно! У Михи Пузана было более четырех дюжин. И головорезы по более твоих. И что? Помогло ему это? Ты пойми — их силище, а вас — горсть! Куды вам против них!

Где-то далеко в лесу прозвучал зловещий, леденящий душу протяжный звук, от которого холодные мурашки поползли одежду. Он усилился и медленно потянулся в сторону поляны. Затем стал подыматься все выше, выше и, замерзнув у самых звезд, замер, осыпался вниз.

Громко, как выстрелы затрещали кусты. Лошади прислушались, настороженно подняли головы, заржали. Люди вздрагивая стали оглядываться по сторонам. Им казалось, что весь снег сверкает жадными, злыми зрачками. Кто-то вскочил и побежал к повозкам.

— Лихо одноглазое! — Гришка громко прошептал и начал усердно крестится в страхе пуская слюни. Оторопело выпучил глаза и замигал ими. Одеревеневшими, синими губами стал творить, путаясь молитвы.

— Стая нелюдей! Обходють. Спасения — нет! Грешники, ложитесь на землю! Может быть не заметют или пощадят, — юродивого вновь начал бить припадок неведомой болезни. Он задрожал и начал заикаться. — В-в-вот, также в-в-выло и скребло перед М-м-митькиной избой. — Несчастный очевидец упал на колени. Обхватил голову трясущимися руками. — Т-т-такой же знак был, в-в-вокурась когда он представился. От него даже косточек не осталось! Ну, всё, люд православный! Молитесь — пропали мы…

Разбойники испуганно стали подниматься с мест. Пятится назад. Взволнованно оглядывались по сторонам. Неизвестный, рвущий душу звук усиливался. Сиреневыми и голубыми дымками заскользили среди кружевных берёз длинные тени. Возле дальних кустов раздались два взрыва. Еще один прогремел уже ближе, почти возле костра. Из чащи на поляну, под звуки громких хлопков, поползли серые силуэты. Они двигаясь перебежками, падали, поднимались, старались «раствориться» на фоне ночного леса, затем появлялись снова. Вот они, образовали цепь и стали медленно надвигаться на метавшийся от ужаса лагерь разбойников. Вой нечистой силы не прекращался. Теперь он шел со всех сторон, громкими переливами давил на сознание обреченных злодеев. Нападавших становилось всё больше и больше. В испуганных глазах несчастных они множились, гроздьями расходились из-за спин друг друга, тенями росли в ширину и высоту. Казалось, сам Дьявол был среди них со своей сворой.

Ватажники забыв про мечи, топоры, рогатины в ужасе метались по поляне. Их сбивали с ног. Выкручивали руки. Выбивали оружие. Били, пинали, толкали в снег. Извивающихся, обезумевших от страха лиходеев волочили по земле. Затравленным бедолагам казалось, что со всех сторон к ним тянуться многочисленные щупальца в виде рук, веревок, сеток, каких-то непонятных приспособлений. Через пять минут практически всё движение на поляне завершилось. Несчастная ватага разбойников была поймана и связана. Рвущий перепонки дьявольский звук прекратился.

Атаман с трудом приподняв голову. Сплюнул кровь, набравшуюся в рот. Провел языком по дыре, образовавшейся между зубами. С трудом открыл глаза. Осмотрелся. Захватчиками были молодые, безбородые парни в мешкообразной одежде в разводах, цветом сливающемся с грязным снегом. Неизвестные бойцы были без кольчуг, щитов и шлемов. В руках нападавших были небольшие «ружьишки — пукалки», назвать которые серьезным оружием можно было с большим натягом. Двигались нападавшие слаженно и уверенно, представляя собой единый «живой» механизм. В поведении отряда чувствовалось, что захват разбойников — это обыденное, рутинное дело.

На освещенное место, к костру подошел невысокий подросток. Внимательно осмотрел связанных разбойников: Кое-кому уже изрядно досталось — из рассеченной брови одного капала в грязь неестественно алая кровь, на разбитых губах другого вздувались пузыри сукровицы, третий при каждом резком движении охал и кривился на левый бок.

Недоросль подошел к атаману и произнес обиженным голосом.

— И что? Это и есть знаменитая, неуловимая банда Ваньки Разбойника — самого известного татя на всю округу? — Он раздосадовано махнул рукой и пнул небольшим шнурованным сапогом кучку снега. Повернулся и оценивающе посмотрел в сторону повозок.

— Ни драйва! Ни укрепленного лагеря со рвом и валом. Нет оборонительных сооружений и фортификаций. Даже драной колючки вдоль периметра и той нет. Скучно, банально и не интересно. И что это за время? Что за нравы? Нет ни войны, ни сражений, даже завалявшегося, тлеющего конфликта и того нет. И главное — некому оценить всю гигантскую работу, которую я провожу, ежедневно дрессируя этих оболтусов…

Молодец повернул голову и крикнул кому-то через плечо, — Гришка, черт полосатый! Ко мне! Бегом! Быстро!

— Слушаюсь Павел Александрович! — К удивлению Ивана, на свет костра моментально, откуда-то из темноты выбежал живой и даже не связанный юродивый хитрец. Он вытянувшись «В струнку», произнес четким, твердым голосом: — По вашему приказу прибыл! — От неизвестной болезни косматого уродца не осталась и следа.

— Ах, ты плюгавый прыщ! — глаза Ивана заволокла поволока ненависти. Он широко осклабился желтыми редкими зубами. — У-уу, злыдень! Так, вот, кто беду на нас навел. Ну, погоди, охальник! Дай бог, выживу — пересечемся мы с тобой Гришаня на короткой стёжке. Поймаю я тебя, идолище поганое! Будешь снег с землёй жрать… до коликов.

— Вот, скажи мне, голубь сизокрылый, за что я тебе плачу деньги? — «парнишонка» звонким мальчишеским голосом начал отчитывать юродивого предателя. — Ведь ты у меня был лучшим осведомителем. Талантом от сохи! — Подросток недовольно шмыгнул носом. — Я тебя всем в пример ставил. Хвалил много раз. В театральный кружок записал!!! А теперь, что? Ну-ка, ответь… Ты, их пугал всякими жуткими и страшными россказнями?

— Дык… Пугал… конечно, Павел Александрович, — хитрец «стрельнул» в строгое начальство плутоватым глазом.

— Говорил, что на них устроили охоту серьезные профи, которые обиды за содеянное никогда не прощают?

— Вестимо, сказывал.

— Может быть, ты не дал им времени на подготовку?

— Нет, я начал напоминать, о вас, ещё со вчерашней заутрени! Сразу как только узнал, что они напали на караван из Таганово, так сразу начал пугать их смертушкой лютою.

Отчего-то лицо мальчишки покраснело. Его глаза налились гневом и стали колючими. Показалась, что они вмиг постарели и принадлежат другому человеку.

— А какого лешего он даже часовых не поставил? Я уже не говорю о дозорах и секретах? Где его стремление обезопасить себя? Где его чувство самосохранения и интуиции? И, вообще! Как мне, по твоему мнению, ребят готовить к серьезным испытаниям? Они даже сопротивления не оказали! Ты, зачем их до такой степени запугал, халтурщик? — Подросток сжал кулаки. Медленно выдохнул воздух. — Ох, Григорий-Григорий! Ты, не серьезный работник! Учишь тебя — учишь, а всё бестолку! Относишься к делу спустя рукава. Даже не знаю, что теперь делать с тобой? Уволить что ли? А, что — хочешь быть безработным?

— Ой, худо, благодетель! — юродивый вмиг осознал содеянное и испуганно бухнулся на колени. С причитаниями пополз в сторону юнца. Его косматая голова затряслась от внезапно возникшего припадка. — Не гони, батюшка. Бес попутал! Ох, моя бедная головушка! Исправлюсь. Искуплю. Буду больше… как ты там это слово называл… — репетировать. Дай время… Я тебе таких татей найду — просто пальчики оближешь. Самых упитанных, лучших, страшных, самых… коих земля — матушка даже носить боится… Нет! Я сам соберу ватажку душ на пятьсот и ям с заборами, да неприступными заборами понастрою. Я всё сделаю, как ты хочешь… — только не гони. Куда же я теперяча… больной, круглый сиротинушка, без семьи, без работы… Родителей моих хворых хотя бы пожалей… детушек малых… жёнушку — красу лебёдушку — ведь ей рожать скороча…

— А-а-а, хорошо. Будь по твоему, — «сопливый» командир протянул, согласившись на уговоры. — Красиво поешь, чертяка — талант! Работал бы так — как языком треплешь. — Он быстро вернулся в веселое расположение духа. — В последний раз прощу твое самоуправство. — Рыжий юнец задумчиво посмотрел на Гришку. Хитро прищурился. Повернул голову в сторону и резко произнес. — Федор.

— Я, — к нему подошел «большой ком» снега.

— Доложи обстановку.

— Повязали двадцать два человека. Из них четыре бабы. Захвачено восемь лошадей. Пять телег. Двое саней. Одна карета со скарбом.

— Гришка, вот после таких слов я тобой недоволен снова. — Юноша вновь изменился в лице. — Ты, что шельмец голопузый, не мог банду по крупней выбрать или хотя бы оружия, чтобы у них было поболее, посовременнее? Пищали, там или мушкеты? А про пушки — я вообще молчу! Наверное это из области фантастики? Ну, чего молчишь, артист драный? Что скажешь?

— Виноват, кормилец! — работник невидимого фронта снова повалился на колени. — Только запужали вы всех. Так накрутили хвоста извергам, что нормальные тати тагановские караваны за семь верст обходят. Шарахаются по сторонам от имени вашего — как черти от ладана. В другие места спешно сбегают. А те, что остались — так то — худородье и мелочь голопузая. Да и откуда у них пушки? Чай они не боярское войско. Им есть нечего, а ты говоришь пушки!

— Да, не порядок, — подросток снова хитро посмотрел на связанного Ваньку разбойника. — Не дело моим бойцам по лесам, да болотам голодных мужиков гонять. — Он задумчиво прикусил губу. Взял паузу. — Надо, что-то придумать…

Глава 3

Якобс Элисон и Арчибальт Мэтс сидели за крайним от двери столиком в придорожной харчевне. Это была последняя харчевня на старой объездной дороге, ведущей из Москвы. Тесное, закопченное помещение похожее на острог было последним «островком жизни» на долгом, бескрайнем пути оторванных от Родины иноземцев.

В углах, в высоких поставцах, горели пучки лучин, наполняя густым, едким дымом комнату и застилая им низкий потолок. От людского дыхания пламя светильников колыхалось, бросало зловещие тени на все, что происходило внутри. Справа в углу находилась широкая печь с черным зевом. Красный отсвет заливал от неё пол-избы. У печки стояли рогачи и горшки с едою, над челом какая-то добрая душа повесила «прокисшие» портянки. В душном воздухе заведения пахло прелью, мятой, сырой кожей, людским потом, образуя смрадную атмосферу «теплой, дружественной обстановки».

Напротив иностранцев, за соседним столом расположилась группа людей, явно «мирной» профессии, что было заметно по их грязной, рваной одежде и колюще-режущим предметам, выпирающим из под неё. Они не спеша пили из больших глиняных кружек хмельную брагу и, затаив дыхание, внимательно слушали косоглазого рассказчика, чей громкий визгливый голос доносился и до иноземцев.

— И вот, когда мы стали проезжать развилку у Черного болота… — косматый уродец вытянул из под шубы, одетой на голое тело, свои длинные грязные руки. Резко вскинул их вверх и с остервенением начал трясти ими, показывая ужас пережитого ранее события. Он громко запричитал, отдельно выделяя в каждом слове букву о. — Охо-хо-хо, и вдруг неведомо откуда потянуло могильным холодом, запахло вонью и плесенью…

Рассказчик страшно как будто от зубной боли сморщился и изогнулся. Хруст костей разнесся по залу, напомнив треск костра, в который подкинули еловые ветки.

— И застонала мать сыра земля, и заскрипели стары сучья на деревьях, и завыли волки голодные где-то в лесу пронзительно. — Гришка внезапно выкатил глаза, часто задышал, а затем начал трястись и заикаться. — Т-т-тут же, откуд-д-да не возьмись п-п-подул сильный ветер, и начали п-п-падать д-д-д-еревья…

— Осподи, вот страсти-то! — женщина сидевшая в дальнем углу харчевни не выдержала «правдивого» рассказа, испуганно начала креститься. — Свят, свят, свят… — испуганно, проговорила. — Грешны, мы! Грешны, о Господи!

— Цыц, курица, — недовольно воскликнул один из слушателей. Он раздраженно расправил широкие плечи, дернул щекой и хлопнул себя по коленям. — Гришка, морда бесовская, ты ври, ври — да не завирайся. Не морочь душу своими россказнями. Не было позавчерась такого сильного ветра, чтоб деревья падали. Да и волков, в тутошних местах не видели уже лет пять. Ушли серые из наших лесов.

— Тут, в Васильково могет быть и не было, — юродивый хищно оскалился гнилыми зубами. Глаза его сверкнули «недобрым огнем». Лицо помрачнело. Он прищурился, запоминая очертания обидчика. — А у Черного болота всё было: и ветер, и вой, и деревья как прутья ломало… Вот, вам, знамение и истинный крест. — Рассказчик несколько раз перекрестился. А затем, вновь криво изогнувшись, продолжил рассказ. — И вдруг, откуда не возьмись подле нас появились, проклятые тати Ваньки Разбойника.

— Вот опять, брешешь, — все тот же мужик недоверчиво затряс большой смоляной бородой. Облокотился локтями о дубовый стол. — Как сивый мерин брешешь, рас тудыть твою за ногу через половник сверху вниз! Ведь сие грех! Всем известно, сгинул Ванька со своими лихими робятами. Даже тел не нашли.

Юродивый вдруг перестал трястись и резко выпрямился. Глаза его остекленели. Дергающиеся движения прекратились. Он медленно как робот опустил руки, встал со стула, отошел на шаг назад и повернув рябое лицо с чахоточными пятнами на впалых щеках посмотрел на ворчуна. Не мигая осоловевшими от ужаса глазами «мертвяк» начал вещать могильным голосом.

— Всем известно, продал Иван свою душу дьяволу. Стал душегуб бесплотным рабом проклятой дороги и Черного болота. Собирает Ванька за искупление невинные души проезжих. Не берут теперь его разбойную ватажку ни ножи булатные, ни пули шальные. Отскакивают они от них как горох от стенки. Нет спасения от него на лесной дороге — нет.

Люди оторопело начали отодвигаться от юродивого. Стали испуганно оборачиваться по сторонам. Накладывать истинные кресты. Шептать молитвы. Якобс Элисон не удержавшись, тоже «втихушку» перекрестился.

Гришка медленно, «как в замедленном кино», поднял руки, прищурился и резко дернул себя за волосы. После чего ожил, и снова дергаясь из стороны в сторону, продолжил рассказ.

— Душегубы тенями окружили нас. Нам бы бежать, спасать свои души… Ан нет! Колдовство поганое опутало, обездвижило всех. Ни дыхнуть, не моргнуть не могем. Понял я — дело гиблое. Дело гиблое — дело страшное! Ну, думаю, смертушка моя пришла. Начал шептать молитву. Сотворил знамение крестное. И тут осенила меня благодать! Поднял я платок случайно со снега «ранжевый». Вот, этот! — Гришка осторожно достал из-за пазухи грязный оранжевый платок и показал его всем присутствующим. Тут закричали демоны проклятые страшными голосами, заныли и заухали твари бесовские. Стало их ломать и плющить. Свет от них пошел яркий — яркий, аж глазам больно до слез! И тут же ироды растворились как туман в ночи. Ветер стих, волчий вой прекратился, а мы быстро миновали то место. Теперь я этот платок возле сердца ношу. В жизни с ним не расстанусь. Ни за какие деньги не продам…

— А вот, вам православные ещё один правдивый рассказ про Ваньку Разбойника и обоз из Таганово… — косоглазый вещун поднес платок к лицу и вытер слюни обильно хлеставшие во время предыдущего «правдивого рассказа».

Иноземцы не дослушав бредней юродивого вышли из харчевни и подошли к карете. Пора было отправляться в дорогу. Застоявшиеся лошади «играли» и, широко раздувая ноздри, жадно нюхали свежий морозный воздух. Недалеко от харчевни подозрительно толпились бородатые мужики в длиннополых кафтанах. Одни выпрягали, другие запрягали низкорослых лошадей, увязывали поплотней возы с различным товаром, набивали рогожные кошели сеном и поили коней из деревянных ведер. На снегу, под окнами небольшой стайкой копошились снегири.

Кровожадное русское солнце лежало в сугробах, наполовину зарывшись в холодный снег, и нежилось в этом снегу, как в пуху. Его косые лучи, словно из чистого золота сверкали от инея осевшего на ветвях деревьев, разлетались в мелкие брызги, искристой пылью оседали на снег.

— Этс импосибл, тчет!!! — Якобс Элисон до сих пор не мог успокоиться от переживаний вызванных необычной историей. Он затравленно оглянулся и взволновано махнул рукой, отпугивая птиц.

— Сорри, Мэтс! — запуганный шотландец обратился к попутчику. Что, Вы думаете про эти бредовые крестьянские россказни? Это может быть правдой? — По его спине бежал неприятный холодок предчувствия чего-то нехорошего. Он поёжился сел в повозку и начал кутать ноги в теплое одеяло.

— Делать мне нечего как слушать глупые сказки пьяного, северного дикаря, — на лице Арчибальда отразилась брезгливая гримаса. Он «бесстрашно» посмотрел в глаза попутчику, после чего прикусил губу и неуверенно поправил шпагу на поясе.

К карете подошел неизвестный с оранжевой повязкой на рукаве. Он начал разговаривать о чем-то с извозчикам, постоянно показывая рукой на дорогу.

— Что случилось? — Арчибальд Мэтс обратился к слуге. — Почему не едем? Что хочет, этот нищий попрошайка? Сладу нет, с этими дикарями! — Он гневно нахмурил брови и, высунувшись из кареты начал раздраженно говорить на ломанном русском языке. — Кажи, этот русиш свин — денег найн. Гонь-и этот холоп отсюда взашей, пока я не начал серчать на него и не стегать плетка его спина.

— Он не просит милостыню, — извозчик перевел взгляд на путешественника. — Он предлагает купить документ для проезда по этой дороге. Незнакомец уверяет, что оранжевый кусок материи на палочке всего за одну гривну даст нам защиту от разбойников и нечистой силы шалящей по всей окраине. Здесь раньше многих грабили и убивали по средь белого дня. Мужик сказывает, что теперь тут все платят, даже «немцы». Путники защищены от бед и разорения отметкой с оранжевым флажком. Он называет её незнакомым словом «Страховка от беды».

— Переведи ему, что твой пассажир — настоящий дворянин! — Арчибальд Мэтс важно вытянул свой квадратный подбородок, отчего сразу стал похож на бульдога. — Он не верит в дурацкие сказки об оранжевых платках и всякую нечесть на дороге. Он искусный фехтовальщик и меткий стрелок. Он ни кого и ничего не боится. — Житель «туманного острова» гордо задрал орлиный нос. — Передай, этому лапотнику, что я убил на дуэли более двух десятков человек. И не страшусь кучки голодных холопов бегающих по дороге зимой! А серебро — мне пригодятся самому…

— А, я… А, я… — Якобс Элисон вдруг решил поддержать своего коллегу по экипажу. Он привстал с мягкой сидушки и погрозил неведомым врагам сжатым кулаком. — Уот из зис? Уот дую синк? Уот… Мой прапрадедушка был крестоносцем! Он вообще этих крестьян и неверных изводил сотнями. Так, что мы ничего не боимся. Тем более, какой-то нечисти на дороге! Вот так и передай всем своим друзьям — трусам…

Через минуту карета двинулась в сторону леса. Человек с оранжевой повязкой непонимающе посмотрел ей в след. — Ну, скатертью дорога, господа… мертвецы.

Такой добротной, накатанной дороги, на которую выехали Матс и Элисон после странной развилки с указателем «Добро пожаловать в Таганово — 3 км.» они не видели ни разу.

Уходивший в сторону неизвестного поселения, проезжий участок абсолютно не походил на те, по которым им многократно пришлось колесить ранее. В этой, далёкой, заснеженной, варварской стране она вообще была белой вороной среди черного варенья обычных, разбитых дорог. Они не замечали таких дорог и в просвещенной Европе. Было вообще непонятно, откуда взялось такое создание. Ровная словно лист бумаги, очищенная от снега проезжая часть была широкой настолько, что можно было спокойно разъехаться сразу трем, а может быть и четырем повозкам.

— О-о-у, — колосаль! — Элисон не смог скрыть своего возбуждения. — Фантастик! — Вот из ит?

— Местный барин чудит, — возница одетый в полушубок, в заячий колпак встрепенулся и «крякнул» от мороза. Он обернулся к господам-иностранцам и прокомментировал их вопрос. — Денег у него тьма-тьмущая — столича, что куры не клюют. Понабрался всякой гадости у «вас», за границей — вы же доброму ничему не научите! Вот, теперяча безобразничает почем зря. Всё чаво-то выдумывает, изобретает, строит! Будь он трижды неладен! Никакого покоя православным! Изувер, что с него возьмешь!

— Этот, поступок, есть хорошо. — Матс поддержал деятельность неизвестного помещика, получившего толику знаний с просвещенного Запада. — Мужик надо, как этто… говорить по вашему… — держать в узде. Тем более, русский мужик…

— Чай и я, сказываю, — извозчик продолжил рассказ о «жутких», несправедливых событиях происходивших в этой местности. — Осенью народу понагнал столько, что думали, снесёт половину угодий к едрёне фене. Ан нет, остановились только на постройке дороги. Грит, доделает остальное опосля. Чаго — опосля? Куды доделает? Никто ничего толком сказать не могет. Ток-ма «Знающие люди» из соседних деревень про это безобразие, перед тем как сплюнуть и растереть, сказывают одну чудную фразу — «стройка века»… будь она трижды не ладна.

Арчибальд Матц приказал остановить карету. Подданный туманного Альбиона степенно открыл дверцу. Боднул париком верхнюю душку проема, и «скрипя» затёкшими от долгой поездки суставами, вылез наружу. Он внимательно осмотрелся по сторонам. Восхищенно оценил богатырскую заставу крупных, высоченных елей сплотившихся «как солдаты» вдоль дороги. Самозабвенно задрал голову, осматривая березы в инее, что розовыми кудрями повисли в голубом небе. А затем стал длинными шагами измерять ширину тракта. Прошелся от края до края. Глубоко вздохнул. Посмотрел вдаль, в сторону горизонта. — Вау! Этс импосибл! Тчет! — путник подсчитал, что-то в уме и щелкнул пальцами от удивления. Нагнулся потрогать руками полотно. Разгреб лёгкий снежок до земляной корки. Прицыкнул языком и тут же был запорошен с головы до ног снегом.

— …гись, твою… шу… мать! — путник запоздало услышал из двух саней, внезапно пронесшихся мимо него стрелой.

— Чаво встал, нехристь подколодный! Ужо зашибу! — лихие наездники, не переставая настёгивать «борзых» коней, устроили гонки наперегонки. Они яростно выражали недовольство карете иноземцев, не во время остановившейся на пути движения их «транспортных средств» по «скоростной, многополосной магистрали».

— Вот зе фак! — Мэтс попытался прокричать гонщикам, что-то очень обидное, с набитым от снега ртом и запорошенными глазами. Все-таки он бы истым джентльменом: упрямым, педантичным и сильно любящим самого себя. — Фак самбоди даун!

Потерпевший поднялся, выпрямился. Замахал обидчикам кулаками. Чертыхаясь начал отряхивать свой камзол. Убирать тающий снег руками. Обернулся и вновь отпрыгнул от новой напасти промчавшейся мимо него. В этот раз навстречу пронеслась почтовая карета запряженная двойкой вороных коней. Возница остервенело хлестал кнутом по крупам, заставляя упряжку нестись бешеным аллюром.

— Сторонись, раззява, — прозвучало задорно. А затем щелчок вожжей и гордое. — Эх, залетные! Порадуйте православную душу! — И сани «ветром» умчались в сторону этого неизвестного населенного пункта «Таганово 3 км.», на который указывала «жирная», оранжевая стрелка.

Матс собрался силами, чтобы высказать всё, что он думает про этих проклятых русских гонщиков, про эту дьявольски добротную и не к месту оказавшуюся на его пути дорогу, про странный непонятный населенный пункт с таким дурацким названием, про этого не вовремя и не полностью получившего «западное просвещение» чокнутого помещика, про…,[24] когда заметил, что к нему снова приближается тройка лихих коней. Лошади, громко звеня бубенчиками, разогнавшись по хорошей дороге, поднимая шлейф снега, лавиной неслись в его сторону. Пристяжные шли вмах, почти не касались земли, далеко выкидывая длинные красивые ноги.

— О, тчет! Ма зе факер! Ху зе фак а ю? — недовольный путник раздраженно произнес скороговоркой крепкое, трехэтажное ругательство. Предположив, что сейчас произойдет, он совершенно забыв про затекшие от поездки конечности, высоко задирая свои тощие ноги, скачками помчался к карете. Почти успел добежать… даже успел открыть дверку, осталось только поднять ногу и впихнуть свое бренное тело… как позёмка снега запорошила его с головой.

Зимние, солнечные зайчики затейливыми блёсками весело играли на бескрайних, пушистых сугробах. Заснувший до весны, усыпанный снегом лес серебром переливался и блестел в ярких лучах. Слепил глаза. Иней сказочными кружевами запушил зеленые лапы елей. Ветки деревьев трещали от мороза. Снег визжал и скрипел под полозьями повозки путешественников. Кони задорно неслись по пустынной дороге. Они фыркали от быстрого бега, пускали клубы белого пара из ноздрей.

Внезапно поперек пути, почти «под носом» лошадей громко затрещало и начало валиться дерево. Разгоряченные кони испугавшись резкого звука падающей березы, увели повозку в сторону от накатанного пути. Карета дико подпрыгнув на какой-то кочке, с «размаха» нырнула в неглубокую свежа подготовленную яму, наполненную рыхлым снегом.

Из-за запорошенных метелью деревьев выскочили неизвестные люди. Они с криками радости окружили карету, стали быстро забрасывать её снегом. Кидая снег широкими лопатами, лиходеи ловко, по-мужицки основательно превращали наполовину засыпанную повозку несчастных путников в снежный бугорок.

— Будя, робятушки! — хриплый командный голос окриком остановил «работников ножа и топора» через несколько минут. Атаман по-хозяйски оглядел результат работы. Он впечатлял — от «транспортного средства» видна была одна крыша. Двери были засыпаны. Люди выйти наружу без посторонней помощи теперь не могли.

— Теперяча они точно не высунуться, — один из разбойников произнес довольный своей работой.

— Не знаю, я бы ещё подсыпал, — вторил ему другой стоявший возле лошадей. — Или могет быть утрамбуем! Береженого бог — бережет. Вона извозчик, как в лес стриганул. Не иначе побёг за подмогой? Глупый, здеся, без пропуска, он не найдет никого — окромя волков.

Щуплый мужичок в драном сермяжном зипуне, с «жидкой» белесой бородкой деловито подошел к карете, залез на образовавшийся сугроб. Аккуратно постучал по крыше, привлекая внимание путешественников. Откопал краешек окошка от снега.

— Эгей, нехристи! — промолвил гостеприимный хозяин почти с потолка. — Купляйте страховку с оранжевым флажком и спокойно «дуйте» далече. Нам рассусоливать сусоли тутача некогда. У нас работы — край непочатый. А за развлечения с вами — денег не платють.

— Найн оплата… — Донеслось из-под снега. С высокой сосны сорвался снежный комок и бесшумно упал рядом с ними.

— Ни за сто… Мы не платить никогда никому…

— Мерзкий вор… Проклятый московит… Ни копейка… Нет. — послышалась в ответ гордое изречение потомков рыцарей. А затем проследовала длинная, ехидная иностранная фраза с многоразово звучащим словом фак.

— Три-и-шка! — главарь залез на рукотворную гору и недовольно отдернул за рукав щуплого. — Подь сюда, божий человек. Ты деревенщина стоеросовая, пошто секреты выдаешь поганым? Представь, лиходеи согласятся и заплатят? Тогда придется их откопать и отпустить. Забыл правило — есть желание купить флажок, то всё — трогать их не моги — это закон. Они уедут, а мы останемся лес караулить с двумя гривнами. Где справедливость? Нетути! А так пусть сдохнут от жадности… — и им хорошо и нам больше достанется.

— Ух, зверь — ватаман, — восхищенно произнес Трифон. Затем повернулся к подельникам, сдернул шапку с головы и, прижав её к груди, виновато стал оправдываться. — Братцы, простите меня, ради Христа! Бес попутал. Заставил меня ляпнуть, не подумавши. — Он показательно стал накладывать на себя истинные кресты, громко приговаривая. — Иссуши меня, господи, до макова зернышка, лопни моя утроба, отсохни руки и ноги — порази меня столбняк! Не дай боже, чтобы ещё раз такое повторилась!

«Благородный разбойник» с раздражением заехал ногой по крыше кареты, затем нагнулся к засыпанным путникам и громко закричал.

— Эй, вы! Басурмане проклятущие, козий чертополох! Я — вам ничего такого не сказывал! Ни про деньги, ни про флажок. И вообще, вы по-нашему не разумеете. Ясно!

Переговорщик огляделся по сторонам, стал выискивать недоброжелателей. Обратился к заваленным затворникам. — Смотрите у меня! — Он погрозил им кулаком. Свернул «задиристую» фигу. — На-кусь выкусите, вам, а не вызволение!

Активист в сермяжном зипуне быстро спустился со снежной кучи. Отряхнулся от снега. Лихо задвинул шапку набекрень. — Эх, накрутим хвоста окаянным немчинам. Так, братцы, давайте лучше подумаем, как будем убивать их. Я страсть как люблю вести споры про всякие казни, пытки и всё такое. — Я, вот, что предлагал намедни…

Мужики с деловым видом положив лопаты на снег, встали в кружок и как ни в чем не бывало стали обсуждать «свои скромные дела».

— А чего тут думать, давайте их водой ледяною зальем, сразу же предложил чернобородый гигант в овчинном полушубке. Он громко перебил последнее предложение Тришки. — Я видел прорубь, тут недалече. Ведра у нас есть. Дырку в крыше пробьем, да зальем их водицею студеною. Часа через два — три сосульками станут.

— Нет… — Тришка протянул недовольно. — Так дело не пойдет! Лопни мои глаза — живот прах возьми. Эточа дельце хлопотно и долго… Уморимся, как лошадя в пахоту: Нужно к речке бегать. Водицу таскать. Ждать когда немчура окочурится. Это жа, так, Кузькина Матрена, мы прокопаемся до позднего вечера. А хочется-та побыстрей… — Спорщик красноречиво развел руками. — Давайте лучше обсудим, догаду которую я вчерась умыслил…

— Трифан, щуплый дрын! Чево застрял, дубина! Поменьше мысли, поболе дела, — Ванька Разбойник недовольно сдвинул брови. Злобно оскалился в сторону худобородого болтуна, красноречиво показал ему желтые зубы. Мотнул головой в сторону проруби. — Хватит рожу воротить! Разворачивай лапти, хватай ведра, да бегом к реке!

Затворники из снежной темницы услышали, как подошла ещё одна группа людей.

— Здорово крещеные, — прозвучал низкий голос. — Пошто, тут копаетесь? У нас с вами дел — непочатый край… А они перерыву устроили.

— Да, вот мыслишки кидаем, чаго с немцами делать? — бригадир снегозакидочной группы произнес тягуче на распев.

— Да, пес с ними! Давайте удушим их дымом, — чернобородый мужик «с ходу» внес дельное предложение. — Токмо я так разумею… — Разведем костер вокруг кареты. Покидаем туда сырых веток. Дыма внутря нагоним. Они быстро удохнут от него.

— Ну, вот! — «любить острых рассказов» в зипуне вовремя затряс пустыми ведрами, привлекая к себе внимание. После чего стал недовольно критиковать «свежие идеи» коллег.

— Сгори моя изба, сгинь последняя животина! Этоть, что опять полдня ходить-бродить по лесу? Топориком махать? Молоденьки ветки рубить, таскать их к карете?

— Охо-хо, недовольно запричитал Трифан. — Окаянная эта работушка. Даже ноги дрожжат чёй-то. Язык и тот не ворочатся, хоть и не робил им. Я вот, что все-таки мыслю…

— Тришка, рас тудыть твою шапку через лошадь в огород! — главарь выругался и замахнулся на «генератора идей» лопатой. — Перестань языком трепать! Немедля бросил ведра, схватил топор и метнулся рубить ветки.

— Ладно — ладно, — несостоявшийся неформальный лидер, смущенно опустив голову, побрел в сторону леса. — Я завсегда так — как ватажка решит, так и буду делать. Хотя мое предложение было самое дельное.

Вдалеке донесся топот копыт. К «работягам» подъехал всадник.

— Ванька, мать твою за ногу! — Он сразу недовольно начал высказывать атаману. — Пошто, вы тут скрытничаете?

— Вон, немчуру перевоспитываем. Развлекаемся.

— Какое, к чертям собачьим развлечение? — конь приезжего недовольно «пританцовывал». — Тебе ведомо, что через час КАРАВАН!!! появится, как с крыши свалится? А у тебя — лиходея, дорога до сих пор не чищена. Ох, Ваня! Не балуй! Допрыгаешься ты со своими соколиками — душегубами — пожалуюсь я Пехоте на тебя. Вспомнит он все твои разбойные выходки. Так вспомнит, что мало не покажется! Давай, бросай все развлечения. Делу время, потехи час. Быстро доделай работу, а потом безобразничай сколько душе угодно. Оставь иноземцев на время. Флажков нет. Страховки нет. Всё равно к вечеру окочурятся.

— Эй, русс! Велл! Хорош мужик! — жалобно донеслось из под снега. — Ми, это… как этто… по-вашему… согласен платить… мани… флажок… покупать — только откопай… оупен… сноу… Плиз.

— Двь… — Иван поперхнулся. Сделал паузу, прочистил горло, а затем обернувшись в сторону закопанных, весело на весь лес прокричал. — Три гривны!

— Окей. Согласены… Есс… Фри… Мани… Гуд!

— Видишь, я был прав? — всадник не прекращал выражать недовольство, торопливо обратился к атаману. — Уже согласны. Так, что подождут твои пленники — никуда не денутся. Ванька, торгаш ретивый, быстро бросай все дела и немедля выгоняй мужиков на дорогу. Время не ждет — караван скороча. Так, что не буди лихо. А с этими потом разберешься.

К удивлению иностранцев разбойники, бросив свою добычу, схватили лопаты и с остервенением начали чистить дорогу. Через час сквозь небольшую щёлку в окне они увидели длинный караван, который на большой скорости двигался в сторону неизвестной деревни. На каждой повозке был прицеплен оранжевый флаг. Звонко звенели бубенчики. Возницы громко покрикивали на лошадей. Дополнительно возле каждой телеги скакали всадники в оранжевых жилетках. Саней было много. Тати растянувшись по дороге в цепь, словно почетный караул замерли — «охраняя дорогих гостей».

А еще через час, заплатив шесть гривен и нацепив два оранжевых флажка — по одному с каждой стороны кареты, «счастливые путешественники» охраняемые СТРАХОВКОЙ «от всех бед и напастей», «с двумя степенями защиты» продолжили свой путь по намеченному пути.

Глава 4

Ранее, зимнее утро в Москве. Солнце ярким блеском отражается от крыш, прикрытых толстым слоем снега. Он искриться и набухает высокими шапками на всех крылечных выступах, на маковицах церквей, на деревьях и зубцах Кремлевской стены, на вывесках торговых балаганов и шалашей, на острых прорезных кровлях боярских теремов. Громко, по-молодецки, с переливом звонят колокола собора Михаила Архангела. Эхом им отзывается башенный бой Фроловских часов, а вслед за ним заливаются веселым, грудным перезвоном тысяча серебряных голосов множества колоколов московских церквей, часовен, монастырей. Высоко поднимают свои главы православные храмы. Ярче всех выделяется затейливый собор Покрова Богородицы.

В Китай-городе, самой заселенной части стольного града, просыпается торговый люд. Дома, те, что стоят недалече от стены, толстозады, лупоглазы. Слюдяные оконца, хвастливо подняли гребешки крыш, а на наличниках, карнизах узорчатая резьба, разукрашенные петушки, маковки. Сдобно пахнет хлебным дымком: топят печи.

По скрипучему синему снегу к торгу тянуться первые купцы, открываются лавки. Груженые обозы, гуськом продвигаются в город, к раннему базару. Сменяются караулы усталых стрельцов. Через мост бредут пирожники, несут лотки завернутые в дерюжины и короба. У реки под навесом кузнецы перекрестившись, раздувают горны. Торговая площадь постепенно заполняется народом.

Торговая сеть «Таганово — чудо товары на любой вкус!» — крупными буквами написано на рекламной вывеске, висевшей над входом в новую большую лавку «кумпании» купцов Коробейникова и Воронцова. Только, что открытый «сказочный», расписной терем — павильон радует взор горожан витиеватыми кружевами по дереву, узорчатой резьбой, позолотой, причудливыми цветными узорами. Всё сияет и блестит новизной. Пахнет легким морозцем и свежей древесной стружкой.

На крыше торгового заведения, возвышаются небольшие разноцветные купала — башенки — смотрильни с затейливыми флюгерами и оранжевыми флажками. С одного бока «торгового комплекса» пристроена маленькая часовня с колокольней, на которой присутствует миниатюрный серебреный колокол. С другой стороны «сказочных хором» выделялся макет ветреной мельницы с вращающимися от ветра лопастями. Раскрашенные в разные цвета слюдяные оконца, обрамленные резными ставенками, весело смотрят во все стороны. «Причудливый», резной дом ограждает «чудотворная» кованая решетка. Каждое звено которой являет собой «железную паутинку» с диковинными, красочными узорами.

Резные ворота торгового дома открыты. Громкая музыка, песни и веселые крики скоморохов зазывают уважаемую публику подняться на расписанное кружевом крыльцо с вызорочными решетками и пройти внутрь для знакомства с продукцией Тагановских умельцев.

Внутренняя часть терема — торгового помещения представляет собой экспозицию богатой заморской гостиной. Стены по-заграничному обтянуты дорогой тканью с разноцветными, диковинными узорами. На них висят чудо — диковинные картины в позолоченных рамах, изображающие море и корабли. Изысканная мебель расставленная по углам, создаёт ощущение легкости и комфорта — резные, покрытые лаком столы, фигурные стулья, кресла, кровати, расписные сундуки, и даже новинка сезона небольшие тумбочки с открывающимися дверцами. На длинных прилавках застеленных белоснежными скатертями лежат большие (А2 формата — 42 см. х 59 см.) красочные картонные каталоги. Внутри них изображены картинки, презентующие изделия и товары Тагановских чудо-мастеров. Ниже изображений указаны цены в рублях. В скобках показаны цены с доставкой на дом. За быстроту доставки отвечает третья колонка. Стоимость на предоставленные в каталогах «сказочные товары» очень… очень высокие.[25]

Посмотреть на новые, доселе невиданные диковинки, представленные в «Торговом уни-квази-супер-турбо-vip павильоне» собралось большое количество зевак. Со всех сторон было слышны оханье, аханье, и другие соответствующие моменту красочные высказывания.

— Зер гут! Шин! Ихь бин бэгайстэрт! — два иностранца восторженно проявляли свои чувства возле одной из картин.

— Этто есть, великолепно! — громко, на всю лавку восхищался длинный, похожий на оглоблю иноземец. — Этто отшень карашо. Колосаль! Чувствуется рука настоящий мастер! Я узнаю облик родной Голландия.

— Эй, энтшульдигунг, — его друг обратился к молоденькому продавцу — консультанту в зале. Он ткнул рукой, в сторону красиво оформленной таблички, висевшей недалеко от произведения. На ней было написано большое четырехзначное число — 1649.

— Ихь фэрштээ нихьт? Я не понимай, эти шифра? Дарф их фраген? Это есть дата рождения художник? Или год создания картина? Или это-о подпись автор?

— Господа! — продавец был сама любезность. — Это цена, за произведение, в РУБЛЯХ!

— О, майн готт! Дас ист нихьт мыглихь! — гневно воскликнул недовольный голландец. — Шайзе! Што ви такой говорить? Фи! Это есть невозможно! Ви комт дас? Проклятый московский торгаш! Опять обман, опять воровство! На каждый наш шаг, в этот дикий, дикий страна, город, рынок, повсюду!

— Дас ист зер тойэр!!! — друг мгновенно поддержал своего товарища. — Отшень, отшень… Дас ист цу… дорого и всё плёхо! За такой старый, потертый и найн красивый рисунок. Эс тут мир ляйд. В этой мерзлый, север страна, никогда, не уметь… гут рисовать! И совсем найн не понимать, искусства.

Воздыхатель прекрасного резко отвернулся от поблекшего творчества. Дернул соратника за рукав. — Олбрих, тавай, шнеля, идём. Это есть отшень, отшень плёхой лавка. Тут, опять, обман и нитшего брать.

— Без ума торговать — только деньги терять, — Прохор недовольно тряс головой, рассматривая рисунки в одном из каталогов. — Бяда с тобой, Ляксей! Слыхал! Вся Москва о нашей затее только и звенит. Прогорим мы с тобой! Как есть прогорим. Пропадут наши денежки! Как пить дать — пропадут! Вот, скажи, разве можно не видя товар «в живую», его продавать по таким ценам? Ну, поглядит честной люд на красивые картинки несуществующих товаров, в этих аляпистых… книжонках. Увидит их безумную стоимость. Посмеется над нами и, что далее? Как можно предлагать и определять цену тому, что даже не создано ещё, а только нарисовано на бумаге? Вот, например это красивое ожерелье из бисера. На картинке оно ничего… а в живую как выглядит? Его же надо покрутить в руках, повертеть, примерить в конце концов. Да и смогут ли твои мастера такую красотищу создать? А если покупатель закажет их несколько? Не приведи Царица Небесна! Мы же потом от него ни крестом, ни молитвой не оградимся. Верно, в народе говорят — поросёнка в мешке не купишь. А хороший товар его взглядом обласкать надо.

Купец недовольно почесал бороду. Протер ладонью глаза. — Эх, беда, беда… — что текучая вода. Борода выросла, да ума не вынесла. Уж лучше бы ты ещё одну лавку открыл по продаже таганофеля и таганосы. Вот товар, который люб народу, за которым очередь стоит, и заказы на неделю вперед принимаются. А это, что? — Прохор дошел до последней страницы, увидел мелкий текст. Он приблизил каталог к глазам и стал читать медленно, как будто по слогам… — Реклама. Для анализа потребительского спроса и ценоопределения изучаем интерес на стальные таганозди разных размеров. Заказ принимается от одного пуда в одни руки. Первым покупателям скидка от общей цены в пятнадцать процентов.

Коробейников удивленно пошамкал губами. Выразительно заморгал глазами. — Ну, и что это? Где это видано, чтобы какие-то гвозди на вес покупали. Глупость всё это, сказки. — Он недовольно почесал затылок. — Ты ещё предложи слюду для окон назвать какой-нибудь тагано-магано слюдой и начни её пядями с кувырком[26] продавать.

— Я так и поступил, — невозмутимо ответил Рязанцев. Он гордо поднял подбородок и торжественно произнес. — Этот товар непревзойденных тагановских умельцев носит название не какой-то, там… — тагано-магама слюды, а тагановское листовое стекло. И размеры у него для желающих расстаться с большой суммой наличных будут начинаться от аршина «с прискоком». (71 сантиметр) Ну, и выше… — Как будто от назойливой мухи отмахнулся «Супер продавец».

— Ась??? — удивлению Коробейникова не было предела. От неожиданности у купца задергался левый глаз, как будто туда попала песчинка. Умильно приподнялись брови. — Где же ты возьмешь такую огромную слюду? Небось, нет таких кристаллов, даже в окнах царских палат?

— Зря расстраиваешься, Прохор, — Рязанцев беспечно потер ладони, абсолютно не понимая переживаний компаньона. — Выкрутимся как-нибудь. Если не дай бог, кто закажет, пойдя на сумасшедшие расходы, в чем я сильно сомневаюсь — то мы аккуратно упакуем изделие в ветошь, перевяжем бантикам и привезем.

— Так, вот почему огромные цены! — Прохор наконец-то догадался странному ценовому образованию на товары и изделия из Таганово. — Постой, но тогда зачем такие суммы выставлять за товар, если все равно никто ничего не купит? Докука?

— Понимаешь, Прохор, есть такое иностранное слово имидж! У других нет того, что есть у нас… Но! Только за очень… ОЧЕНЬ большие деньги!

— А, я понял! Это опять из россказней про самый большой амбар и Датскую королеву. — Коробейников, широко открыв рот, посмотрел на умалишенного странника. — Эх, Ляксей заплатить такие деньжищи за постройку чудо лавки, за аренду земли, за разрешение вести торговлю и многое другое и всё ради того, чтобы иметь какой-то имидж.

— Тьфу, — Коробейников сплюнул в сердцах. — Явно ты не путёвый. А я ещё непутёвее, раз влез с тобой в эту забаву.

В торговый зал громко споря, шумной толпой ввалились купцы. Люди толкая друг друга активно пробирались к хозяевам.

— Вот они, эти воры, мошенники! — закричал один из них. Приземистый, скуластый, седатый он страшно корчил лицо. — Где это видано, что бы такое изготавливали и продавали? Не бывает этого! Пустые хвальбишки несёшь на всю Москву. Торгуешь у кукиша мякиш!

— Ну, что я тебе сказывал? — Прохор произнес настороженно, вполголоса обращаясь к страннику. Он не спеша оглянулся и стал потихоньку отходить к стене.

— Люди добрые! — Рязанцев попытался вразумить приближающуюся толпу «долгожданных, оптовых покупателей». — Всё, что указано в каталогах — всё, правда. Это продаётся, но только в том случае, если вы готовы заплатить указанную сумму.

— Лжец, смутьян! — низенький, пузатый, как бочка купец прокричал навзрыд в пегую бороду. — Ирод, дуришь православных! Языком метёшь, как метлой машешь. Более того! — Лицо мужика покраснело. Глаза выкатились от напряжения. — На словах, как на гуслях, а на деле, как на балалайке играешь! Нет таких зеркал, которые ты продаешь в своей лавке — не делают их даже за границей. Кто-нибудь видел или слышал про такое диво в длину более двух аршин!!! Нет, никто! Значится, ты лжец. Хватай его, братцы! Бей, супостатов! Громи лавку!

Вояжер резко оттолкнув наседающих мужиков, залез на прилавок. И с высоты своего положения закричал: — Чтобы, доказать, что я лжец, нужно сперва заплатить деньги. Люди добрые, оплатите покупку, и будет вам зеркало!

— Ах, ты лиходей! Ах, ты анчихрист! — Наседавшие стали переглядываться. — Дык где же мы возьмем такую прорву денег, что бы доказать твое притворство! Это же цельных шестьсот рублей!

— А за быстроту доставки из Таганово — ещё триста! — странник произнес ехидно. — А если хотите забрать прямо сейчас, то ещё сто!

Все напряженно замолчали. Услышанная сумма потрясла людей.

— Ах, ты, вор ненашенский! — донеслось удивленно из атаковавших рядов. — Скажи-кась на милость! Вот оно, каки дела! Слыханное ли дело! Это же почитай тысяча целковых серебром! Откуль у православных такие деньжища, да ещё за простое зеркало? Разве, что у бояр или у царя в сокровищнице?

— Ну, раз нет — так и суда нет, — странник явно играл на публику. — И попрошу заметить — это не я лжец — это, у ВАС, уважаемые покупатели — нет денег! Так, что приходите, гости дорогие, в другой раз за диковинкой, когда накопите указанную сумму. А пока… Не загораживайте проход для других покупателей! Дайте обеспеченным клиентам спокойно любоваться изделиями и делать заказы.

Рязанцев лихо спрыгнул с «постамента». Отряхнул помятую одежду. Молодецки поклонился с вытянутой рукой, пародируя Жоржа Милославского из известного кинофильма Гайдая про Ивана Васильевича. — До свиданья! Все свободны.

Горожане расстроившись, что не удалось наказать проходимца, лгуна и обманщика начали недовольно роптать. Сплевывать, раздосадовано махать руками, всуе упоминать нечистого. Прохор расслабился. Наконец-то он выдохнул и даже позволил себе улыбнуться. Втихарясь перекрестился. — Пронесло, слава тебе, Господи!

— Уважаемые посетители! — Рязанцев продолжал активно кричать на «Всея Ивановскую», поверх купеческих голов. — Тот, кто определился с покупками, подходим — рассчитываемся — не стесняемся. Есть такие, кто готов оплатить товар?

— Я, готов оплатить!!! — худущий человек, похожий на скелет обтянутый кожей, внезапно вышел из толпы и поставил на прилавок набитый чем-то, тяжелый мешок. В нём отчетливо звякнули монеты. Он самодовольно оглядел присутствующих зевак. Заложил важно за пояс, длинные как у водяного, пальцы рук.

Глаза у неизвестного покупателя были колючие, бороденка помелом, и сам он не то Кощеев брат, не то Кощеев дядя, сразу и не разберешь!

— Всё как оговорено в вашей книжонке! — его лицо оскалилось в «доброй, приветливой улыбке», змеей скользнувшей на тонких губах. Она сморщила крючковатый нос посетителя и открыла несколько уцелевших во рту желтых клыков. — Шестьсот рублей за чудо-зеркало, плюс четыреста за немедленную доставку. Нусь, чего зубы скалишь?

Он прищурил маленькие, хитрые глазки, обращаясь к путнику. Величественно приосанился, погладил сивую окладистую бороденку на груди.

— Похвалялся в книжонке? Похвалялся! Так шо вынь да положь! Неси давай, ерой, чудо-зеркало размером более двух аршин! Не томи честной народ!

Все присутствующие в лавке замерли, недоуменно перевели восхищенный взгляд с мешка с деньгами на Рязанцева.

— Есть всё-таки справедливость на белом свете, — раздался чей-то негромкий ропот в притихшем помещении.

«Лучший продавец года из будущего» неуверенно сделал два шага назад, пятясь к двери в сторону подсобного помещения…

— Опаньки! — пронеслось у него в голове. — Вот так, сюрприз!

— Прохор, быстро считай деньги! — странник хитро подмигнул одним глазом Коробейникову. — Веди счет правильно, смотри не сбейся, а то вдруг пересчитывать придется! Такой «уважаемый» клиент не должен ждать долго. А, я — на склад, за зеркалом, быстро. Там, оно, под товаром, лежит несчастное, заваленное, в самом низу дожидается своего единственного покупателя. Досчитать не успеешь, как принесу!

— Один рубль, два рубля, три рубля… — Коробейников не спеша начал считать огромную сумму. Он подробно рассматривая каждую монету, не торопясь перекладывал деньги из одного мешочка в другой. Руки у продавца тряслись. По спине предательски бежали капли пота. Он тяжело выдыхал воздух, как будто надувал тягучий воздушный шар.

— Вот, тебе раз! А, денюшка-то, гнутая, — купец приблизил к лицу очередную монету и стал внимательно её рассматривать. — Небось грызли чем или скребли? Прохор, выпрямился и взяв паузу с вопросам обратился к покупателю. — Поменять бы надо?

— Не учи сороку плясать вприсядку! Ладные монеты! — «vip клиент» нахмурившись, сделал шаг вперед и строго свел брови. — Считай, давай — не отвлекайся! — Из-за его спины, отодвигая зевак, грозно выступили и оскалились два здоровенных холопа каждый чуть не в сажень ростом и пудов восемь — десять весом.

— Вот, Джон Клуни — настоящий красавец и сердцеед, а ты — непонятно, что! — Рязанцев стоял в ванной комнате, и придирчиво рассуждал сам с собой, параллельно растягивая руками кожу на щеке. Он внимательно осматривал своё заросшее лицо в небольшое зеркало, висевшее в ванне. Склонил голову набок, покрутил из стороны в сторону, приподнял к верху.

— Черты лица у «амирикозовского» актера правильные, морда добрая, даже симпатичная… Взгляд такой, тягучий — девчонкам нравиться. А у меня? Не то не се, ни рыба ни мясо — так себе. — Он глубоко вздохнул. — Ну! И где мне срочно достать или купить такое зеркало? Где его взять, сейчас? Да ещё — большого размера? — Алексей намочил руку под краном и провел мокрыми пальцами по глазам. — Так, это что? — Он пригладил локон волос торчавший на голове. Провел рукой по заросшему подбородку.

— Надо бороду привести в порядок! Причесать. Подкрасить. А то лохматая стала — как мочалка. И вообще, что-то в последнее время она стала надоедать мне. И сбрить нельзя и укоротить до «голливудской» как у Джона Клуни непозволительно. Ох уж эти старорусские традиции: Мужик без бороды не мужик! В бороде вся мужская сила и естество! Даже разговаривать с тобой не будут, не то, что деловые вопросы решать если ты без бороды.

Холодная вода, из под крана, немного взбодрила. Подравнивая заросшую бородку, Алексей умиротворенно подмигнул собственному отражению в зеркале. Леший из сказки молча подмигнул в ответ.

— Сто двадцать четыре рубля, сто двадцать пять рублей серебром… — Коробейников с чувством, с толком, с расстановкой как заправский чтец, во весь голос полностью проговаривал цифры. Он не торопясь продолжал пересчитывать монеты. Устало вздохнул. Почесал нос. Покряхтел. — Вот, кстати помню, намедни был интересный случай, пришла ко мне как-то купчиха Роднова. Хотела егоза купить кой какого товара. В аккурат пришла — к закрытию лавки…

— Ты, давай поменьше болтай — поболе делай! — покупатель резко рявкнул и ощетинился как потрёпанный пёс. Белесые глаза его часто заморгали. Он гневно стукнул по прилавку и численность его охранников увеличилось до четырех. В руках мордовороты держали увесистые дубинки, готовясь применить их по назначению.

— Как назло! Ни одной толковой мысли, — путник зашёл в спальню и начал заправлять разобранную кровать. — Времени на решение возникшей проблемы у меня предостаточно. — Успокаивал он себя. — А, вот время на доставку товара я определил слишком маленькое. — «Продавец эксклюзива» корил себя за необдуманное, глупое поведение. — Хотел не спеша заняться рекламой редких диковинок, изучением спроса, ценообразованием. А тут раз — и покупатель… Эх, ма! Длительность надо было увеличить сразу до полугода — года, а лучше совсем отменить. А то загоняют меня — доброго молодца на заказах «бяки покупатели»… — как последнего курьера. — Рязанцев расправил простынь. Смахнул крошки с постели. — Вот ведь, хорошая мысля, а пришла как всегда опосля! — Путешественник взбил подушку и требовательно осмотрел натянутое «стрункой» покрывало. Придирчиво провел рукой по ровной поверхности. Складок и неровностей не было. — И цены на изделия надо повысить раза в два — три. Нет, лучше в пять!!! А то ишь, стали богатыми! Денег куры не клюют! Образцы на витрину выставлять не успеваем! — Алексей продолжал «самобичевать» себя. — «Товар уходит прямо с колес», с «ногами и руками отрывают»! Нет! Скажите ка, люди дорогие! Откуда «у простых москвичей» того времени, столько денег? Да, не ожидал я такого подвоха от них! А ещё земляки… — Эх!

Рязанцев закончил заправлять кровать и перешел к письменному столу. Начал аккуратно расставлять бутыльки с лекарствами, не торопясь складывать книги в стопку. Сложил ручки с карандашами в подставку. Завершил уборку. Задумался. Нежно погладил ладонью столешницу. Наконец-то в «туманной» голове мыслителя появилась «свежая» идея. — Ладно, время идет!!! Не отвлекаемся. — Скомандовал он себе. — Сосредоточились. Живо открываем портал. Идём в магазин, выбираем и покупаем зеркало нужного размера. Всё просто! Как дважды два. Марш, марш вперед, побежали.

Алексей резко развернулся к стене свободной от мебели, открыл портал. И тут же остановил себя. Закрыл временной проём. — Стоп! Отставить! Нельзя в магазин. Не могу я внезапно появиться в торговом зале неизвестно откуда! Да ещё в старорусской одежде и главное с такой мочалистой бородой!!! Сразу заметят. Там, помимо покупателей с продавцами, камер понатыкано, каждый метр просматривается. И охранники «круги наматывают». Даже если произойдет чудо и они не заметят моего неожиданного появления… — пока буду искать изделие по размерам, покупать, оплачивать, упаковывать, тащить в безлюдное место — могу не успеть. Этот вариант отпадает. И что теперь делать?

— Неувязочка! — Алексей задумчиво повертел головой, осматривая квартиру на предмет нахождения в ней больших зеркал. — Где же взять это «чертово» зеркало? И главное — быстро!

— Триста сорок семь. — Прохор задумчиво тряс рукой, держа очередную серебристую монету. Он делал вид, что забыл следующее число, идущее за названным. — Сорок семь… Семь… Се-е-мь…

— Триста сорок восемь, — кто-то многозначительно кашлянул. Нетерпеливые покупатели любезно подсказали ему следующую цифру.

— Точно. Правда ваша, люди добрые, — купец счастливо выдохнул. — Триста сорок восемь. — И деньга, блеснув белой искрой, скатилась в соседний мешок.

— Дома у меня такого зеркала нет! — Время резко ускорилось и понеслось лавиной в его голове. Путник нервно стал искать выход из создавшейся тупиковой ситуации. Он не останавливаясь стал мерить кухню своими шагами. Скрепил руки в замок, вытянул их. Развел в стороны. Начал хлопать себя ладонями по бокам. — Может взять в квартире у кого-нибудь из знакомых или друзей? Точно! — Рязанцев остановился на половине очередного шага. Замер, прокручивая в голове все возможные варианты. — Так! У Татьяны Сергеевны — нет, у Кормилина — тоже нет, у Власова — тем более… У Пашки не то, что зеркало — у него даже квартиры нет. Далее, быстро «пробежимся» по соседям… У Глебова со второго этажа, он мне двести рублей должен — нет… У лысого Вадика с пятого… — пока ему насос от велосипеда не отдам — тоже ничего не будет… У безымянного «жирика» справа по площадке? Ему я вроде ничего не должен, как и он мне… — у этого «хвоща» вроде нет. Да, и он сейчас квартиру продаёт, а его самого дома нет — точно. Хотя, стоп!!! Вроде, в прихожей у него висело какое-то зеркало и даже довольно большое. Ну ка, ну ка. А вдруг он квартиру с мебелью продаёт? — Алексей подбежал к тумбочке, начал копаться в содержимом внутренностей, нашел рулетку. Открыл портал в прошлое, а оттуда перешёл в квартиру соседа. Стал глазами осматривать жилплощадь. — Так, коридор… Входная дверь… Полки… Гвоздь под зеркало… Где зеркало? — Квартира было девственно пуста.

— Пятьсот «шишнадцать» рублей серебром, — голос Коробейникова звучал все медленнее и тише. Он стёр рукавом пот обильно стекающий со лба. Взволнованно закусил нижнюю губу. Недолго помолчал, восстанавливая дыхание. С надеждой поглядел в сторону выхода ведущего в подсобное помещение. — Пятьсот семнадцать монет в серебре… Цельных восемнадцать целковых после полста… — Купец продолжил счет, стараясь придать своему голосу твердость и смелость.

Обстановка в лавке накалилась до предела. Присутствующие всё чаще стали оборачиваться, недовольно переговариваться и бросать недобрые взгляды в сторону двери, что вела в кладовую. Люди явно начинали беспокоиться и что-то подозревать.

— Да, блин! — расстроенный путешественник выругался и с силой ударил ладонью по ободранной стене. — Да что же так не везёт! — Он стал метаться по комнатам. Заглянул даже в ванную. Всё то же. Везде были голые стены, и одинокие пластиковые окна. Алексей зашел в последнее помещение квартиры — детскую. Там находился большой, встроенный шкаф, частично перегораживающий задней стенкой всю комнату посередине. Он как бы служил перегородкой и делил комнату на две части. Обойдя его, «несчастный искатель» увидел… Что одна из створок является зеркальной! Да!!! И не просто зеркальной, а полностью состоящей из одного большого, целого ЗЕРКАЛА.

— Ей-хо! — громкий крик радости «гулким эхом» пронесся в пустой квартире.

Странник быстро достал линейку из кармана, замерил доселе невиданное, уникальное и главное!!! — так вовремя изготовленное Тагановскими чудо мастерами «уникальное изделие». С пылу, с жару размер готового образца даже превосходил заказ покупателя и составлял полтора на два метра. Недолго думая наш герой «ломанулся» разбирать деревянную створку шкафа, освобождая такую долгожданную, такую «бесценную» находку.

Четыре женщины тихо переговариваясь между собой, парами ходили по недавно открытому торговому павильону купцов Коробейникова и Воронцова.

Первая пара, молоденькие подружки, зашли в лавку с явным желанием с кем-то повстречаться, а может быть даже и поговорить. Они высоко поднимали головы, оборачивались, бросали взгляды по сторонам, постоянно выискивали кого-то среди многочисленных зевак. Только вот, кого?

Вторые двое — дамы в среднем возрасте, во все глаза присматривали за первыми. Да так, чтобы не дай бог, что-то не случилось али не произошло с этими «сопливыми» ветреницами, идущими впереди.

— Ахти! — недовольно роптала одна из опекунш. Высокая, костистая женщина, в темной одежде, как монахиня, сердито затрясла головой. — И чего только окаянные анчихристы не напридумывают на нашу несчастную головушку. А нашим красатулям лишь бы дома не сидеть по добру, да по здорову, на пяльцах не вышивать, времячко в молитвах, да песнопении не проводить. Носит их цельными днями не попадя где. Ужо мы умучалась все.

— И не говори, Аксинья, — полная, не высокая женщина поддержала собеседницу. — Истину напрямки молвишь. Прям бяда с ними. Одно глупство. Жития совсем нет. Поскорей бы, их что ли замуж выдали. Всё было бы поспокойней.

Сегодня, взбалмошным девчонкам пришло в голову посмотреть на новую чудо лавку купцов Корабейникова и Воронцова. Решили узнать, верны ли слухи о продаже в ней заморских диковинок. Совершив уже три круга по лавке, они явно не спешили уходить. Вот и сейчас, молодушки остановились возле большой резной кровати украшенной розовощекими амурчиками. Спальное ложе было обрамлено витыми кистями, застелено белоснежным бельём, обустроено полупрозрачным небесно голубым балдахином. На кроватке изысканно расположились маленькие пузатые пуфики и дутые подушки.

Затейницы задумчиво рассматривали спальную композицию уже около пяти минут.

— Да, лепота! — Полина оглядела спальную композицию. Сладкие мысли шумели ветерком в голове. — Вот такая и должна быть мебель в спаленке. А если, ещё рядом с такой кроватью будет, тот синеглазый купец… То-о! Кстати, а где он? Почему не видать? Странный купчишка? — Лавка его! Товары тоже. Самого нет? Непорядок! Может быть узнал, что придём? И спрятался?

— Нет, — мысленно отвечала ей Настя. — Кровать как кровать. Ну, здорова, широка, пушна и не более. Ткань на ней, так видали и лучше. Размалёванная вся. Ничего особенного. А где же он сам? Куда подевался? Не видать, что-то милого друга? — При воспоминании о синеглазом красавце — незнакомце сердце влюблённой натуры сжималось и болело гнетущей тоской.

Очередной круг движения четверки по торговому залу заприметил степенный купец. Он внимательно осмотрел женщин. — Так, вспоминаем, что говорил Ляксей в этом случае. Дать клиенту хорошо ознакомиться с товаром. Не спешить обозначать себя. Пусть покупатель освоиться в лавке. Почувствует себя на своей территории. А ужо апосля…

— Ох, Аксинья, тяжко мне, в последнее время, — опекунша Насти тихим голосом продолжила жаловаться коллеге. — Переживаю обо всём. Девочка наша, кровинушка ясная, ласочка пушистая совсем перестала слушаться. Не разговаривает, таится, грубит, старой клушей называет.

— Ты права Матрёна, чада растут нынча быстро. Все-то им не угодишь! Вот, и наша Полина та ещё язвочка. У неё на неделе — семь пятниц. То одно, то другое. С младшей сестрой ругается, капризничает, маменьку не слушает. Вертится как юла. Сроду за ней, не углядишь!

Полина не слыша добрых слов о себе от своей наставницы, наконец-то оторвала задумчивый взгляд от кровати и пошла дальше. Настя как козочка, привязанная на веревке, медленно озираясь по сторонам, последовала за ней. Высокая блондинка сделав несколько шагов, с верху своего роста внимательно осмотрела весь павильон. Подошла и остановилась возле картины, где были изображены полуобнаженные матросы, гребущие в лодке по морю. Страдалица стала внимательно их рассматривать. Настя украдкой оглядела присутствующих, после чего также уставилась на картину.

— Вот, таким должен быть мой друг сердечный. — Полина оценивающе смотрела на гребца. Глаза её блестели. Ноздри трепетали. Губы от волнения покраснели. И потекли горячие, обжигающие мысли. — С большой смоляной, курчавой бородой, в плечах косая сажень, семь пядей во лбу… Такой, чтобы взял за сердце, прижал и не отпускал до самой смертушки.

— Картин понавесил, ирод! — мысленно отзывалась худенькая подруга. Одетая в соболью шубку, соболью шапочку, она гордо вздернула свой небольшой носик. Заморгала длинными ресницами. — Народу понагнал — тьма-тьмуща. Лучше бы прилавок поставил небольшой, как у всех. Да стоял за ним и ждал меня с нетерпением. Когда, я… то есть, мы с Полиной подойдем. Ну, и где же ты, где?

— Похоже, гости уже определились, — купец весело поднял голову. Радостно потер ладони. Потихоньку, с удовольствием про себя крякнул. — К этой картине они подошли уже в третий раз. Посмотрели на цену. Начали её обсуждать. В глазах и выражении их лиц появилась заинтересованность. Покупатели созрели. Необходимо подойти и обозначить себя как радушного хозяина, готового договариваться. Главное помнить о том, что про цену на товар и скидки, слово то, какое поганое, тьфу, прости Господи, необходимо говорить в самом конце разговора. — Коробейников принял решение, решительно поднялся с кривоногого креслица, как раз недавно введенного в моду Людовиком XIV и не спеша, словно подкрадываясь, двинулся в сторону покупательниц.

— Святые угодники! Богородице — диво! Вот, скажи, Матрена? — мамка Полины обратилась к собеседнице. — Чаго им далась эта намалёванная лабуда? Пошто они к ней присохли? Им, что больше глазеть не на, чё? Небось срам один, да и только!

— Как я, тебя понимаю, — продолжила разговор воспитательница Насти. Она не придала значения возмущению соратницы в отношении картины. В голове у неё было другое. И на это другое она хотела пожаловаться. — У нашей Насти, тоже не все дома. Кровь молодая играет. Что гложет её, не понять? Вроде тоненькая, худенькая, стебелёк на луковице. Душа держится на одних косточках. Но ежели упрется, то всё! — Глазища свои огромные выкатит, губы сожмет и такие выкрутасы выбрасывает. Что аж но страшно становиться. То сохнет не понятно по кому, то белугой ревёт ночь напролет. А бывает ещё хлестче — в бега собирается или в монастырь.

— Твоя хоть спокойная, да тихая, — парировала Агафья. — А наша-то глупая — неразумная, да ещё здорова, как медведь! Рука, сильная, тяжелая, кость крепкая. Она у батюшки любимица, балует он её вниманием и подарками. Вот, она и делает, что хочет! Как нападет на неё грусть — тоска лютая, так начинает буянить. Вещи по всей комнате коромыслом летают, посуду бьёт, из комнаты выходить не желает. А намедни так её прихватило, что сенных девок за волосы оттаскала. И главное! То ей нравиться один ухажер, то другой, то третий. Бедную Аксинью — служанку уже до смерти загоняла по дворам женихов. Узнай там… сям про того… другого.

Девчонки закончив вздыхать над картиной, внимательно осмотрели присутствующих, и не увидев того кого искали, снова поменяли свое месторасположение. Теперь их привлекла оригинальная резная мебель. Они восхищенно осматривали предметы, потихоньку перемещаясь вокруг них кругами.

— О! Какой интересный молодец! — Полина украдкой бросила взгляд на стоявшего недалеко крупного парня в горлатной шапке, шубе, подбитой куницей и соболями. На боку у молодца висела кривая сабля в кованых, украшенных самоцветными камнями ножнах. Незнакомец был сложен на славу, от его широчайших плеч, высокой груди и всего его склада так и веяло богатырской, несокрушимой силой. Нос у него был с горбинкой, глаза карие. Красавец был чернобровый, с кудрявой смоляной бородой стелющейся по широченной груди веником…

— М-м-м, — застонала Полина и сжала руки в порыве чувств. — Ой! Ой! Глаза-то, глаза какие! Так и ест! Как он на меня посмотрел! О, ещё раз посмотрел! А он с охранниками? А это ещё, что за оглобля с ним? А, наверно сестра? Так, красавчик… смотри на меня! На ме-ня! — Она непроизвольно прищурила свои зеленые, на выкате глаза и начала завороженно гипнотизировать красавца. — Интересно, кто таков? Так, куда пошел? Куд… куда все двинулись? О-о-о, остановились у очередной картины. Чичас мы тоже к ней подойдем.

— И где он? — мысли кудрявой подруги Полины текли по-прежнему в заданном направлении. Она поправила выпавший локон из под платка. Разочарованно шмыгнула носом. В очередной раз оглядела демонстрационный зал. Присмотрелась к изысканному столику на гнутых ножках, мысленно произнесла. — Спрятался что ли? Мы тут ужо несколько кругов сделали. Всё разглядели! Вон, добры люди ужо пялятся начали в нашу сторону! А синеглазика нет! Мог бы и выйти. Улыбнуться. Поговорить со мной… с нами. — Красавица поправила себя в очередной раз.

— Вам, хоть известно, по кому страдает ваша Полиночка! — Марфа вновь возобновила разговор. — А у нас это тайна за семью печатями. Слова с неё не вытянешь клещами. Я уже не знаю, что делать! То она страдает по случайному прохожему на улице, то в церкви ревёт не понятно из-за кого. А тут ещё как то учудила, прости господи душу невинную, в дохтура иноземного влюбилась, тьфу срамота. А сейчас кто у неё на очереди… я уже даже и ладу не дам.

— Ну и, что нам дало это знание. — Марфа уперлась и не захотела отдавать инициативу самой несчастной из всех воспитательниц в стольном граде. — От того, что мы знаем по кому кручиниться наша Полинка нам легче от этого не стало. И страдания наши не уменьшились. Вона, почитай, два месяца назад Алексашка Кузьмин засылал сватов. Всё у него есть: и богатство, и род знатен и борода как у козла. Ан нет. Взбрело ей в голову, что люб ей старший сын Терёхиных. Прогнали сватов Кузьмина. Стали ждать гостей от Терёхиных. Или от бояр Морозовых. Они тоже желают с нами породниться. Так только пока ждем, ей уже какой-то красавец купец приглянулся. Молодой, статный. Скорбит о нём. Говеет. Уперлась и не хочет думать о других. Уже и Пелагея Яковлевна с ней говорила и отец. А она всё ревёт до смерти и ни в какую. Так, что вот такие у нас горелые пироги!

— Сударыни, — к девушкам подошел бородатый купец. — Многие лета вам здравствовать! — Коробейников, взял паузу, как учил его Рязанцев. После чего улыбнулся и с достоинством произнес. — Я, Прохор Коробейников — хозяин этой лавки! Я вижу, что вы заинтересовались нашими товарами. Если, у вас при покупке возникнут вопросы, я с радостью на них отвечу.

— У меня! — Полина резко ответила купцу. — Хотим, чтобы на вопросы отвечал ваш компаньон.

— Тот, что… синеглазый, молодой, — Настена добавила, робко выглянув из-за спины подруги. Ёе темные глаза загорелись, румянец вспыхнул и побежал по всему лицу.

— Красавицы-боярышни, — Прохор склонил голову в извинениях. Еще раз, обласкав дорогих покупательниц улыбкой и взглядом, он продолжил. — К сожалению, это невозможно. Он сейчас очень далеко. Мой партнёр отправился за новым товаром. Скорее всего, вернётся в Москву через два-три, может быть четыре месяца. Но вы не расстраивайтесь. Я с радостью отвечу на все ваши вопросы.

— Ну-у-у, — протянула Полина. Она подняла голову и увидела, что молодец заинтересовавший её, выходит из лавки. — Тогда мы пойдем отсель. Вот возвернется, так сразу и зайдём в гости.

— Да, только так, — Настя поддержала подругу. Пойдем, пожалуй. — Девушки быстро повернулись и вышли из лавки.

— Странно, — подумал Прохор, глядя вслед несостоявшимся покупателям. — Это уже третий похожий случай за последние два дня. Наверное, надо об этом сказать Ляксею. — Он медленно поднял руку и задумчиво погладил подбородок. — Или не надо?

Глава 5

Остров Ямайка. Где-то в тенистом саду губернатора.

Солнечным январским утром по тенистой аллее цветущего сада, обрамленной подстриженными газонами, обсаженной благоухающими апельсиновыми деревьями не торопясь прогуливалась парочка гостей. Высокий, дородный мужчина в строгом английском костюме, сшитым по последней моде того времени, в пышном, тщательно завитом черном парике шел рядом, с миниатюрной женщиной двадцати-двадцати трех лет. На ней было ярко-зеленое атласное платье, расшитое серебренными и золотыми нитями. Широкие свисающие рукава были приподняты выше локтя, оставляя свободными прекрасные, белые руки. Шею очаровательницы прикрывали кружевные рюши. Каштановые волосы, завитые и слегка припудренные, очаровательно обрамляли её лицо. На голове у соблазнительницы была маленькая шапочка того же цвета, что и платье.

— Теперь и я признаюсь вам, милорд, — девушка произнесла милым, манящим голосом. — Вчера мне снилось, что я вижу вас окровавленным, раненным в правый бок, исколотым большим, отравленным ножом. Вы без сил лежите на земле и обильно истекаете кровью.

— Раненный ножом? — аристократ недоуменно перебил рассказчицу и непонимающе уставился на неё своими пронзительными глазами. — Истекаю кровью?

— Да, именно так, милорд! — голубые глаза, очаровательной незнакомки пронзительно заблестели от яркого солнца. Она мило улыбнулась, показав чудесные белые зубки. Самозабвенно заломила руки. Чуть повернула лицо в его сторону. — И именно в правый бок.

Мужчина в замешательстве начал перебирать кудри своего черного как смоль парика. Он несколько смущаясь предстоящим объяснением, обдумывал, что бы сие сновидение, к чертям собачьим!!! значило от этой глупой простушки, безумно очаровательной и в то же время легкомысленной Дианы Фишер, которая являлось, ко всему прочему, племянницей Губернатора. В голову высокой особы абсолютно ничего не приходило. А девушка, начитавшись любовных романов, продолжала играть в тайны «Мадридского двора».

— Матерь Божья! — пронеслось у него в голове. Сладкая улыбка собеседника ещё раз чуть заметно скользнула по розовым губкам этой хорошенькой, молодой женщины. — Если бы не твои деньги и знатность рода. Если бы не родство с губернатором! То ты, уже давно бы… — Лавина пошлых мыслей сформировалась к голове обольстителя.

Диана не чувствуя «горячих» желаний «милого друга» с улыбкой протянула ему свои нежные руки. После чего, не отрывая восхищенных глаз от его восторженного взгляда, произнесла тихим голосом. — А, известны ли Вам, милорд последние новости, о которых украдкой говорят в доме губернатора. — Заговорщица хитро приподняла красиво очерченную бровь. Её улыбка была полна очарования.

— Хочу, Вам признаться, дорогая мисс Фишер, что в этом городе я первый узнаю все новости. Всё таки я представитель генерала-губернатора колоний его Величества. И мне положено знать всё первому!

— Да-а!!! — чаровница широко открыла свои небесно синие глаза, захлопала длинными ресницами. Чуть-чуть подняла прелестный, вздернутый носик.

Взгляд «голодного майского кота» просто испепелял девушку. — «Мысли о пахотном желании» на мгновение замерли, а затем «облобызав» точеную фигурку, многократно усилились и пошли рисовать картины по второму кругу.

— Но, значит, Вам тоже должно быть известно, милорд… — «страстная натура» зашептала возбужденно. — Известно ли, Вам, это? О, если Вы, уже знаете, эту новость… Скажите — так ли это, скажите… Скажите, мне! Всё-таки, что? Что, Вы думаете, про это? Ведь, это же чья-то тайна? — Диана выпалила водопадом ворох вопросов. После чего притихла. Подняла своё прекрасное лицо и с мольбою в глазах, стала ожидать ответы.

— Право, не знаю, чем Вам ответить на Вашу заинтересованность… — собеседник прищурил глаза и задумчиво отвёл их в сторону. — Даже не уверен, могу ли я здесь говорить о таких важных и конфиденциальных событиях! И уж тем более раскрывать их подробности. По крайней мере, сейчас!

— Интересно, что же она узнала, такого? — на лице обольстителя промелькнули редкие морщинки заинтересованности. — И всего-то на два дня отлучился из города? А уже «такие страсти» гуляют по губернаторскому саду.

Красавица не дождавшись объяснений, отвернулась от собеседника и стала внимательно смотреть вдаль, сквозь листву апельсиновых деревьев, оградой окаймлявших аллею, на блестящую гладь огромной бирюзовой бухты, на лазурной поверхности которой покачивались стоящие на якорях суда. За входом в бухту раскинулся бескрайний, сверкающий золотом океан. На мгновение девушка задержала взгляд на небольших, растрепанных облаках, низко плывущих над землей. Покачала головой и вернула свое внимания собеседнику.

— Хорошо, я расскажу Вам эту новость по секрету, хотя давала обещание молчать, — Диана поднесла палец к губам. — Но, помните — это не моя тайна! И я обещала никому о ней не говорить!

— Простите, сударыня, — собеседник принял условия игры в тайных заговорщиков. В голове у него бушевал ураган страстей. Ему было безумно интересно героем, какого романа он сейчас выступал? «Рыцарь плаща и шпаги» понизил голос и медленно приблизился к девушке. Легонько приобнял её. — Но всё, же я вынужден призвать Вас к осторожности! Мне кажется, здесь неподходящее место для того, чтобы раскрывать чьи-либо секреты. Это, может быть опасно!

— Да, Вы правы, — плутовка покраснела. Её дыхание участилась. Небольшая грудь приподнялась от волнения. Она внимательно осмотрела аллейку. Легонько отстранилась от воздыхателя. После чего приняла жесткое, волевое решение. — Давайте перейдем, вон к тому дереву. Там, нас никто не увидит!

— Разумеется, раз Вы настаиваете — так и сделаем, — вельможа по выражению лица молодой девушки понял, какие переживания происходят у неё в душе. Он улыбнулся своим мыслям. Чуть наклонился в обозначенную сторону. — Там, действительно удобнее и безопаснее. — С этими словами «озабоченный» кавалер, осторожно взял за руку заговорщицу, и легонько потянул её к ближайшим кустам. Вслед ему раздался рассерженный вопль «А-рра, арра» большого красно-зеленого попугая, получившего за этот крик свое гордое название.

Заговорщики прошли до деревьев расположенных возле небольшого фонтанчика, устроенного в виде пучеглазой раскрашенной рыбы.

— Вы, наверное, уже слышали про этого удачливого красавца корсара — капитана Хейлли? — колокольчиком зазвенел тихий, серебристый голос Дианы. Лицо девушки вдруг просветлело и залилось лихорадочным румянцем, взволнованный взгляд открыто устремился навстречу дружескому взгляду собеседника.

Обольститель чуть встрепенулся, насторожился, у него слегка вздрогнули губы. — Нет, а кто это?

— А, напрасно! Знаете, этот молодой, но уже прославленный и уважаемый моряк вчера пришел в дом к губернатору и принес большой сундук очень дорогих подарков. Он намерен сделать предложение руки и сердца старшей дочери дяди. — Интриганка быстро произнесла и посмотрела на собеседника с испытующей искренностью.

— Да, Вы, что! Очень интересно! — по лицу «милого друга» скользнула мимолётная улыбка, его проницательные глаза прищурились. «Мне гораздо интереснее другое, — набатом зазвенело в его голове. — Вот уже больше года ни о Хейлли и ни его команде не было слышно. И тут вдруг он вернулся неизвестно откуда и дарит дорогие подарки, да ещё сундуками!!! Значит, экспедиция прошла успешно. А если это, так, то где носит этого мерзавца Броди? Он в случае успеха операции должен был появиться, гораздо раньше ирландца. Правильно будет сказать — появиться вместо него. И сразу прийти ко мне. Все-таки я основной и единственный пайщик этой экспедиции. Я вложил в это „прибыльное“ дело тридцать тысяч фунтов. И по договоренности с этим „разбойником“, в случае успеха — три четверти сокровищ должны были быть мои.» — Ах! Милая, мисс Фишер! Какая же, здесь тайна? — Его светлость, весьма опытный в искусстве обращения с женским полом и всегда чувствовавший себя непринужденно в обществе светских дам, даже не моргнул глазом от полученных известий. — К Элизабет многие пытаются свататься, — он беспечно произнес, продолжая кончиками пальцев гладить мягкую руку мисс Фишер. — И что они только не приносят… И какие подарки только не дарят! Но! Её сердце непреклонно! Она ждет сказочного принца! И только его горячие чувства растопят лёд её прекрасного и холодного сердца!

— Да! — красавица недовольно надула губки и топнула ногой. — Как бы не так!!! Что-то я не помню, чтобы к ней приходили свататься принцы с большими сундуками набитыми украшениями! А отцу в качестве презента преподносили сокровища в ларцах!

— Интересно и откуда у этого молодого, неизвестно откуда появившегося капитана деньги на все эти украшения и подарки? — напыщенный вельможа произнес вслух свои мысли. После чего сделал паузу и стал внимательно смотреть на девушку.

Диана вновь понизила голос до заговорщицкого. Румянец ещё гуще залил её щечки.

— Дядя сказал, что он очень удачно продал какому-то монаху на неизвестном острове огромную партию сахарного тростника. Причём за очень-очень большие деньги. Да так продал, что почти вся его команда решила не заниматься больше каперством, а закупить товары и вести собственную торговлю. Представляете! Собственную торговлю!

— Правда? — голос вельможи прозвучал хрипло и неестественно громко. Милорд был взволнован и без надобности то и дело теребил свои кружевные манжеты, кусал губы и хмурился.

— Истину, Вам говорю! — девушка отступила на шаг назад от собеседника. Она осторожно убрала руку из его ладони. — Ну, и после того как Хейлли, решил вложить все свои капиталы…

— Что, что вложить? — сердце собеседника внезапно тревожно забилось и замерло. Однако он быстро взял себя в руки и решительным голосом переспросил. — Какое слово Вы произнесли?

— Капиталы, — удивлённо повторила девушка. — Мне дядя так сказал. Бастер Хейлли решил вложить свои капиталы в разные прибыльные компании, чтобы получать от них высокие дивиденды. — Сплетница задумчиво сорвала яркий цветок с ветки дерева, после чего посмотрев в черные глаза собеседника, внезапно спросила. — А что такое, высокие дивиденды? Наверное, это, что-то ужасно красивое и безумно дорогое, правда?

— Ну, это… Это… — холеное лицо стоявшего рядом с ней чопорного дворянина побелело и вытянулось.

— Проклятый Броди! — осознание страшного разочарования окутало мысли вельможи. — Будь ты трижды проклят! Ни на кого нельзя положиться! Кто же теперь мне вернет такую безумную сумму? Тридцать тысяч фунтов! Тридцать тысяч!!!

Диана, не дождавшись внятного ответа от внезапно притихшего кавалера, вдруг начала, как из пулемета сыпать страшными для него контрольными фразами. — Кстати, Элизабет вчера вечером повстречалась, с Бастером. Он ей тоже понравился!

— Повстречалась, понравился… — расстроенный вельможа процедил сквозь зубы. Его ноги вдруг внезапно подогнулись от накатившей слабости.

— Ну, да! И ещё она сказала, что Бастер обещал назвать в её честь, остров. Представляете, целый остров в океане!!! А ещё он хочет на пожертвования от своих доходов, открыть начальную школу при церкви и приют для бездомных животных! Как, это благородно и мило с его стороны!

Глаза особы живущей в мире книжных героев ярко заблестели на солнце. Она вдруг вскочила и порывисто прошлась по усыпанной галькой дорожке мимо пышно цветущих клумб.

— А ещё… А ещё он сказал, что будет писать мемуары о своих приключениях… Ну, там… О морских скитаниях! О героических битвах с кровожадными испанцами! О местах, где зарыты несметные сокровища! — от волнения, за удачный выбор избранника подругой, у девушки перехватило дыхание.

— Мемуары, где зарыты несметные сокровища… — самонадеянный франт, разбитый страшной догадкой, подавленно, как эхо, повторил последние слова. Он полностью перестал себя контролировать. В расстроенных чувствах мужчина оперся на хлипкое апельсиновое дерево, засунул палец в рот и начал нервно грызть ногти.

— Ой! Только, это секрет, — красавица внезапно встрепенулась и в смущении прикрыла рот ладошкой. — Хейлли попросил Элизабет не говорить об этом, никому… и даже ни одного словечка папе!

— Не говорить… папе… — раздавленный черной завистью воздыхатель, почти потерял ощущение реальности…

Остров Ямайка. На следующий день. В доме одного несчастного, разбитого горем от потери большой суммы денег.

В чудесное, душистое январское утро в открытые окна большого, серого, двухэтажного дома с бесконечного морского простора дул теплый, игривый ветер. Он был насыщен приятным ароматом, состоящим из смеси запахов душистого кедра, ямайского перца и кампешевого дерева.

— Ужасная погода! — недовольно произнес чопорный хозяин дома. Его решительный взгляд черных глаз и правильной формы нос гармонировали с твердыми складками губ. Синева под глазами, прикрытыми набрякшими веками, подчеркивала блеск его взгляда, полного возмущения, недовольства и раздражения. Он громко захлопнул окно. Затем резко задернул занавески и направился вглубь большой, освещенной свечами комнаты. Его продолговатое лицо покрылось свинцовой бледностью. Походка выражала полное недовольство окружающим миром. Хотя на улице было тепло, в камине кабинета горел огонь. Всю середину комнаты занимал квадратный стол с книгами и бумагами, поверх которых лежала развернутая огромная карта острова.

— Не в моем характере причинять кому-либо вред или радоваться чьей-либо гибели… — философски произнес обиженный, подойдя к столу. — Но, Владыка небесный! Как можно было, имея более чем трехкратное превосходство в людях позволить себя одурачить, потерять корабль, пропасть посередине океана вместе с опытной командой и главное, упустить сокровища? — Он прорычал в гневе и раздраженно ударил по столешнице. — Как? Не понимаю? Не понимаю! — Повторил он несколько раз одно и то же слово в разной интонации. — Ладно, на этот вопрос я получу ответ позже. Сейчас меня интересует другое.

Мужчина достал небольшой колокольчик и резко позвонил в него. Мелодичный, приятный звук разнесся в сонном воздухе дремлющего дома.

В комнату тенью проскользнул слуга — негр.

— Слушаю, сэр, — в его тоне слышалась почтительность отлично вышколенного слуги.

— Крэбстон вернулся?

— Да, милорд.

— Зови.

— Добрый день, сэр, — через несколько минут произнес низенький полный человек с красным лицом, одетый в камзол из толстого зеленого шелка. Зайдя в комнату, он почтительно снял широкополую шляпу. Прижал её к груди. Вежливо поклонился.

— Крэбстон, почему так долго? — напыщенное начальство недовольно прошипело змеёй. Оно бросило на вошедшего плебея уничтожающий взгляд. — Рассказывайте. Я хочу знать всё про этого бродягу Хейлли и плаванье его разбитого корыта.

— Милорд, вам, наверное, это будет более интересно… — вошедший мягко выскользнул от ответа на вопрос «инквизитора». Поднял на него виноватые собачьи глаза. — Появилась информация, где может быть Чак Броди!!!

В комнате стало на десять градусов холоднее.

Вельможа на минуту остолбенел, его лицо побагровело, а рот широко раскрылся. А затем он с изумлением окинул взглядом говорившего. Дворянин был поражен внезапной новостью. На несколько мгновений он потерял контроль над своими чувствами.

— Да, вы что? — его брови удивлённо поползли вверх. Он неприятно засмеялся. — Ну и где, этого отщепенца, носит? Я надеюсь, он хотя бы жив?

— Говорят, он с командой поднял бунт на корабле. Не поделили большую сумму денег. И матросы в наказание за ослушание капитана, выкинули его с остатками команды, без пропитания и оружия, на острове сокровищ. По обрывкам слухов в этом месте осталось немыслимое количество богатств. Кто-то говорит, что там золота и драгоценностей на двести, а кто-то на все семьсот тысяч песо.

— Что??? — прорычал рассвирепевший берсерк. Зрачки его расширились. Пена полетела изо рта.

Шпион остерегаясь гнева хозяина понемногу начал пятиться к двери.

— Этого не может быть! — хозяин дома заметался по комнате. — Где? Я хочу знать, где этот чертов остров? — Его изумление сменилось гневом. На неестественно красных губах появилась неприятная, жадная, жесткая улыбка, исказившая благородное лицо дворянина.

— Этого не знает никто, — Крэбстон был смущен внезапной переменой в состоянии собеседника. Он испуганно поежился. Сжал плечи. — А ирландец никому ничего не говорит.

— Хр-р-рм, — взбешенный дворянин захрустел зубами. Его брови нахмурились. — Я вырву из него признание… Я выжгу его калёным железом! — Он громко, с трудом задышал. С силой сжал кулаки. Зло прищурил глаза. — Клянусь всевышним! Я заставлю его сказать, правду! Я узнаю, где находиться этот дьявольский остров и что этот недоносок сделал с командой Броди.

— Сэр, в городе многие говорят, что он сам — добровольно готов продать карту с местонахождением острова и местом где расположен золотой галеон. Но он продаст её первому, кто заплатит за неё сто тысяч фунтов.

— СКОЛЬКО? — у хозяина дома перехватило дыхание от услышанного числа.

— Сто тысяч, — повторил полный человек. — Причем деньги должны быть уплачены до пятницы.

Мускулы на лице чопорного вельможи страшно напряглись, а затем губы скривились в злую усмешку и он с гневом воскликнул. — Но, пятница же, через три дня?

— Да, и поэтому Хейлли решил, что если он, не найдет покупателей, то по совету Монаха, устроит розыгрыш карты сокровищ. Он называет это действие — беспроигрышная лотерея «Острова Монаха».

— Что ещё за новости? Какая ещё лотерея? Как это? — на вспотевшем от напряжения лице начальства выступил густой румянец. Мысли нещадно кипели в его голове. — Снова этот монах. Опять его дьявольские проделки и хитрости? Вот, бесово создание во плоти!

— В пятницу, если никто не принесет ему сто тысяч фунтов, — сыщик не слыша мыслей хозяина дома продолжал объяснять условия неведомой акции. — Состоится розыгрыш. Хейлли хочет продать две тысячи номерков. Затем вытянет из барабана шарик со счастливым числом. И обладатель выигрышного числа на номерке получит карту с координатами острова сокровищ.

— И что есть дурачье, кто верит в то, что он затеял? А если, это всё сказки? А если никого острова с сокровищами не существует? Тем более вероятность победить в лотерее безумно мала. А этот безумец желает всех обдурить и найти две тысячи болванов, с радостью готовых расстаться с такой «безумной суммой». Так, что мой соглядатай, я думаю — никто не будет участвовать в этой ерунде? Даже если им за это Хейлли лично доплатит. Да и денег никто не принесет!

— Как бы не так, милорд, — гость подошел к столу. — Вот, смотрите, он достал из-за пояса и передал вельможе небольшую тонкую пластинку золотистого цвета. На ней с одной стороны был выгравирован большой четырехзначный номер 0391. С другой стороны был выдавлен лисенок и написано по-русски Таганово. С верхней стороны пластины бал пробит небольшой кружок.

— Это, что — золото? — вельможа выдохнул с восхищением. — У Хейлли, что, уже совсем от богатства «карета» поехала? Он, что отливает из золота слитки со своей монограммой?

— Нет, — сыщик поднял указательный палец к верху. — Этот номерок. Он изготовлен специально для участия в лотерее. И вот, что интересно… По рассказам матросов с «Искателя приключений», пластина сделана из редкого на земле металла — Таганиумма. — Крэбстон произнес важно, с придыханием. — Такими номерками, похожими на небольшие золотые прямоугольники, Монах рассчитался с Хейлли за груз сахарного тростника. Говорят, что Бастер просто отказывается верить в их дороговизну! Хотя, знающие люди в порту уверены — они редкие и дороже золота.

— Что за черт? Что ещё за таганиумм? Откуда он у него взялся?

— Не знаю! Но стоит этот номерок недорого — всего десять фунтов.[27]

Дворянин взял номерок из невиданного доселе материала. Поскреб его ногтем. Попытался укусить зубами. Согнуть. Задумчиво повертел в руках.

— Думаю, что стоимость этого изделия в любом случае оправдает потраченную сумму на лотерею. — Он произнес с видом знатока и в его глазах алчно засверкали огоньки. — Так, что мы в любом случае получим неплохой доход. Ну, а если ещё и повезет, то выиграем карту острова, где отдыхает наш потерянный Броди.

Вельможа задумчиво начал тереть рукой лоб. Постучал зубами. Что-то начал подсчитывать в уме.

— Слушай и запоминай, — он обратился он к подчиненному, закончив расчёты. — Тебе необходимо срочно пойти и быстро купить побольше этих номерков. А лучше вообще забрать их все. Значит, ты утверждаешь, что одна пластина стоит десять фунтов. В принципе, это не так дорого. Зайдешь к казначею и возьмешь… ну скажем…

Крэбстон растерянно посмотрел на хозяина. Закашлялся, привлекая к себе его внимание.

— Что, что опять не так? — аристократ перевел взгляд на своего собеседника.

— Увы, милорд, — гость развел руки в стороны. — Они давно уже стоят больше.

— Что-о-о? — удивлённо протянул хозяин дома. Его настроение резко изменилось. Глаза вновь начали наливаться кровью.

— Какие-то итальянцы оптом выкупили у Хейлли всю партию и теперь продают каждую пластинку отдельно с аукциона. С каждой продажей цена на них растет. Обеспеченные люди, и известные капитаны узнают про карту. Про большое количество сокровищ на острове. Про безумную стоимость этого редкого таганиумма. Все видят стопроцентную возможность быстро разбогатеть. Одним словом цена на номерки постоянно увеличивается.

— И-и-и… — снова протянул вельможа. У него все пересохло во рту от волнения. Щеки вновь залила багряная краска. Он со злостью начал прикусывать бледные губы.

— Милорд, когда я уходил с места торгов… Там творилось, что-то невообразимое… Безумное… Там, столько народа… Там все… И сэр Флэтчер… и Милорд Ватли… и дикий Томас Мор со своими ребятами. И я даже видел карету казначея губернатора… А также…

— Да говори же ты цену, не томи… Начальство нетерпеливо топнуло ногой в шелковом чулке, обутой в парчовую туфлю.

— В общем, стоимость очередной пластины на момент моего ухода была около ста фунтов!

— Сколько??? — чопорный джентльмен растерянно присел на стул от услышанной цифры. Но, тут же вскочил и бросился на выход из комнаты… — Так, чего же мы тут с тобой разговариваем! Быстро за мной! — Он произнес, выбегая из помещения.

Глава 6

Побережье Крыма. Город Кафа. Причал огромного порта.

Легкая торговая галера Али-паши «Золотой павлин» вот уже три дня стояла на причале в порту города Кафы. Вдали, куда хватало человеческого взгляда, ярко золотились башни богатых мечетей с тянущимися к небу минаретами, крыши роскошных дворцов и просторных мраморных бань, зелень садов и серебро фонтанов. Они высились, сверкали и отражались в лучах солнца. Над пристанью города стоял гул голосов, стук колес о камни и немереный рокот звуков которым, дает о себе знать большой кипучий город. В гавани, очерченной морской водой цвета бирюзы, белели многочисленные паруса военных и торговых кораблей. Их пестрые флаги, точно разноцветные птицы, реяли в воздухе. С тяжело нависших к воде корм, с облегченных приподнятых носов уходили под воду якорные канаты. По всему рейду, между судами весело сновали шлюпки, лодки. Но, хозяина судна эта красота не впечатляла. Немилость Аллаха снизошла на его седую голову. Ему никак не удавалось найти попутчиков и полностью загрузить транспортно-пассажирское судно. А идти «порожняком» в Константинополь и терять хорошую выручку ему не хотелось. Али-паша отпустил янычар пировать в городе, а сам как простой купец решил пройтись по рынку в поисках удачи.

Солнце нещадно пекло «прожаренные до костей», исполосованные, покрытые незаживающими шрамами и язвами спины невольников. Понурые, голодные, доведенные «до крайнего предела возможных человеческих страданий» рабы сидели на лавках судна под яркими, нещадно палящими лучами. Из одежды на людях были лишь ветхие набедренные повязки, и цепи, которыми каждый из них был прикован друг к другу. На руках и на груди каждого несчастного гребца были заметны тавра — знаки выжженные каленым железом. У многих на лицах присутствовали следы пыток и издевательств — отрезанные уши, носы, страшно рассеченные лица. Вокруг гребцов стоял невыносимо сильный запах испарений фекалий. Со всех сторон сквозь скрип цепей доносились тяжелыё стоны избитых и проклятья изнеможенных каторжников.

Васька Сокол с трудом продрал глаза от полудрёмы, поерзал на скамье обильно политой его кровью и потом. Погремел ржавыми звеньями тяжелой цепи, и в очередной раз удостоверился — они были на месте. Невольник поднял изможденное, обросшее волосами лицо, и стал внимательно осматривать корабль. Он увидел людей, поднимающихся на палубу вместе с капитаном. Каторжник удивлённо присвистнул. Он давно не видел такого довольного, улыбчивого капитана. Его черные, хитрые глаза хищно блестели. Казалось, он готов был растелиться перед троицей неизвестных посетителей, как будто они были из свиты самого султана.

Али-паша шёл чуть впереди процессии, красноречиво махал руками, суетился, с удовольствием рассказывал уважаемым гостям всевозможные забавные истории, зачастую придумываемые им тут же на ходу.

Появившиеся пассажиры не были похожи на предыдущих гостей, которые ранее арендовали каюты или покупали места для грузов в трюме «Золотого павлина». Уважаемые (И видно очень богатые) незнакомцы вели себя на палубе галеры так, как будто шли с экскурсией по царским палатам или по залу старинного дворца. Они смотрели на всё — «широко открытыми глазами». Удивленно вскидывали руки. Громко задавали вопросы.

Первым из них был степенный молодой купец, скорее всего знатный турок или перс. Его надменная походка выражалась в важности, медлительности и уверенной поступи по палубе судна. Разноцветные, дорогие камни играли на его белой одежде всеми цветами радуги. Порой казалось, что он весь искриться на солнце.

Вторым, среди гостей, был совсем молодой рыжий юнец в непонятной, пятнистой одежде с зеленым небольшим, мужицким мешком за плечами. Отпуская направо и налево веселые шуточки, сверкая на солнце огненной шевелюрой, он неторопливо шествовал между своими приятелями.

— Скорее всего, это был… это был… это был — непонятно кто. — Васька так и не смог определить, кем являлся этот молодец. С горящими глазами и идиотской улыбкой он повсюду пытался засунуть свой конопатый нос. На все увиденные диковинки корабля он громко с выражением восклицал по-турецки — О вай-вай! И-и-йим, саолун![28] Вон, малец скользким взглядом оценил места расположение охранников. Там, осмотрел крепление цепей в кольцах. А теперь, зачем-то попрыгал по палубе, и прислушался к скрипу досок. Громким криком удивления молодец оценил величину больших пушек выглядывающих из люков черной галеры.

Ну, а третий, в дорогой, серебреной кольчуге, с двумя мечами за спиной, похожий на русского былинного витязя или татарского батыра привлек внимание Васьки больше всех. Похоже, он был охранником турка. Этого обличенного в серебро воителя Васька знал очень хорошо. Ещё бы… Это был его старый, боевой товарищ Силантий Ракитин. Не раз и не два этого расфуфыренного увальня Васька спасал от неминуемой смерти. Последний раз они с другом виделись в тюрьме, когда их связанных, еле живых тащили в сторону невольничьего рынка на продажу. А сейчас старый друг-товарищ важно шествовал за молодым дворянином и его неизвестным спутником. Причем, на раба, этот разодетый красавец, явно не походил. А значит, занимал высокую должность у неизвестного иноземца.

У Сокола внезапно вспыхнул огонёк надежды на освобождение. Он разгорелся и воскресил в памяти всё прежнее, далекое, милое, навеки утраченное. Переживания радостно взбодрили кровь каторжника, и погнали его волнами по венам. Сердце Васьки вдруг гулко застучало. Тяжелые мысли вихрем понеслись в голове. Еще раз, внимательно осмотрев гостей, он облизал потрескавшиеся от солнца губы и со всей дури заорал. — Силантий-юшка! Невольник перевел взгляд в сторону молниеносно стартовавших в его сторону охранников и, испугавшись наказания, продолжил свой вопль. — Нет, более силы терпеть! Помогите! Дайте же воды, ироды!

Гости резко обернулись на звук голоса. Седой турок, что-то залепетал по-своему и громко засмеялся. Рыжий насторожился, по волчьи ощетинился, как будто приготовился к прыжку. Васька встретился глазами с Силантием. Тот увидел своего старого, боевого товарища.

К строптивому, проклятому гяуру подбежал потурнак и стал нещадно стегать плеткой с сыромятным ремнём провинившегося раба. Сокол заорал от боли. Сильно попало и двум его товарищам сидевшим рядом с ним на одной лавке. Гости застрекотав что-то по своему, непринужденно повернулись и продолжили свой путь в сторону пассажирских кают как ни в чем небывало.

— Узнал! Узнал, меня, чертушка! — радостно пронеслось в голове у Васьки. После чего сознание раба растворилось в огне боли, и он потерял сознание.

Огромное, красновато-сизое солнце не торопясь закатилось за горизонт, оставив на бескрайней глади моря след игристой, золотистой, широкой россыпи. Подрумянилась закатом светлая цепь горных вершин. У самых приступов берега водная гладь была уже непроглядно черной. В приближающихся вечерних сумерках, в последних лучах заката зеленел, постепенно бледнея, восток. На темном небе просыпались и медленно появлялись первые звезды, одна другой светлее. С запада резкими рывками свежий ветер гнал пенистые волны. Пониже каменных башен и минаретов, в засыпающем городе и пристани кое-где мерцали огоньки. Мулла давно закончил свою песню. На галере всё стихло. С берега были слышны только собачий лай и позднее пение петухов. Часовые на корме и на носу судна, примостившись в защищенных от ветра местах, начали дремать. В тесных и душных каютах захрапели янычары. На нижней палубе время от времени позвякивали кандалами во сне невольники.

— Павел Александрович, вы не спите? — серебристый воин потихоньку вошел в каюту и негромко обратился к дремлющему Пехоте.

— Заснешь, тут с тобой! Шумишь, как боров в хлеву, — Пашка недовольно заворчал, подымаясь с постели. — Давай, голубь сребристый, рассказывай, что там с твоим знакомым? Или ты думаешь, я не понял кому кричал этот горластый невольник?

— Товарищ мой давний, Васька Сокол. С детства с ним вместе. Даже в полон в одно время попали. Они, всей ватажкой просят у меня помощи. Побег ночью готовят. Силушки грит терпеть нету. Измучились все.

— А, что подождать немного нельзя? Вот, вернется Алексей из Порт-Ройала. Быстро соберем ребят в Таганово. И всех тут поставим на уши.

— Нет, сказывают, завтра с раннего утра, семерых смертью пытать будут. Нож потаенный нашли у одного. Так, что сегодня ночью спасать надо.

— Интересно, девки пляшут! — Пашка выдохнул удивлённо. — Вот так новость! И главное Алексей ушёл, вернется только к утру! То есть если, что случиться, например какая-нибудь заварушка, то подмоги не будет. Да, и отступать некуда. — Он с сожалением посмотрел на стену, на которой за Рязанцевым закрылся межвременной портал.

— И опять! — недовольно пробурчал человек «самой мирной профессии на Земле». — Я толком не вооружен. — Пехота заскрипел зубами. — Говорил же себе, надо взять оружия больше. — Он решительно потянулся за своими вещами. А это, что? — Крохи… Так, с гулькин нос. — Расстроенный мальчонка открыл мешок и сосредоточенно начал в нём копаться. — С такой малостью — только на жучков да бабочек охотиться.

— Ладно, докладывай, что тебе удалось узнать? — десантник перестал недовольно бурчать себе под нос. Вытащил из мешка какой-то сверток и стал его разматывать.

— На галере девяносто человек охраны. У всех есть и холодное и огнестрельное оружие. Есть луки. Янычары, опытные войны. Мясники. Звери в образе человека. Смерть рабов для них это благо. Пощады не будет! Если, что! — Вырежут всех до одного!

— Ясно, — Пехота недовольно протянул «с кислой миной» на лице. — С нашей стороны, дела как обстоят?

— Почти двести рабов. Большая часть русячи. Три десятка христиан. Из всех невольников, знающих ратное дело — наберется человек шестьдесят. Еще человек двадцать боле менее держали оружие в руках. Остальные простые крестьяне. Но если, что — готовы драться насмерть. Такая жизнь всем уже опостылела.

— Не густо! — произнес Пашка, прикусив губу. — С голыми руками да на пулеметы. Если, только массой задавить. Одним словом порубят нас как капусту. Даже вспотеть не успеют.

— Как бы ни так! — Решительно произнес Силантий. Его глаза заблестели от азарта. — Под лавками гребцов спрятано несколько лопат, пять топоров, три сабли и камни. Много камней. Если быстро открыть засовы, снять оковы и освободить пленников. То можно ещё драться цепями.

— Конечно! — Пехота понимающе развел руки и покачал головой. — Цепями! Да ещё против ружей и луков. Какой же я глупец, что не учел этот сильный, решающий фактор со стороны наших рабов. Теперь победа будет за нами, точно. Янычары глазом моргнуть не успеют, всех закидаем камнями.

— Ну, допустим, — Пашка перестал зубоскалить и начал рассуждать здраво. Он достал второй сверток и как первый начал его разворачивать. — На нашей стороне есть фактор внезапности, плюсом ещё ты — опытный рубаха — парень. Дополнительным бонусом к схватке выступят ветераны в отставке — майор Пехота и его боевой товарищ «Маузер». — Десантник похлопал рукой пистолет «Гюрза», который был спрятан у него в кобуре, под одеждой. — Даже более того! Нам помогут его немецкие сестры, полные обоймы патронов. — Бравый вояка достал из вещевого мешка и переложил в карманы четыре дополнительных обоймы к пистолету — по восемнадцать патронов каждая.

— По крайней мере… — Пехота умиротворенно сел на кровать и на несколько мгновений задумался. — Ничья, не меньше… — Он с громким щелчком вогнал обойму в паз и чуть отстранил оружие, любуясь проделанной работой и непонятной для непосвященных мрачной красотой смертоносного механизма. — Но, с небольшим перевесом в нашу сторону. Если, конечно ещё повезёт!

— Ладно, — боевой ветеран решительно встал с кровати. — Посидели, порассуждали на дорожку и будет. — Силантий, слушай внимательно! — Майор начал отдавать боевые приказы. — Разделимся на две группы. «По-тихому» снимаешь охрану, берешь каюту ключника и начинаешь освобождать невольников. Также не тебе руководство всёми колющими и режущими поединками. На мне стрелки и лучники. Да, и ещё… Нам надо Али-пашу потрясти. Мне его морда не понравилась сразу. Постарайся оставить его живым. Разговор у меня к нему будет серьезный.

— Хорошо командир, — согласился ратник. — Я всё понял.

— И главное, снимая оковы и освобождаясь от цепей, старайтесь как можно дольше не шуметь и не привлекать внимания. — Рыжий бес хитро прищурил глаза. — Есть у меня одна задумка. — Он нежно погладил неизвестные бойцу вещички появившиеся из свертков. — Не стоит шум поднимать раньше времени — спят ведь люди добрым, спокойным сном… Операцию начинаем с моей команды, после сильного взрыва.

— Так, вроде всё! Пошли… потихоньку… — Пехота тенью выскользнул из каюты.

Каюта Али-паши было обширной, устланная богатыми коврами, с уставленными по бокам низенькими турецкими диванами. Темные стены, с резными карнизами из черного дуба, были увешаны различным оружием. Убранство помещения покоряло гостей галеры восточной роскошью — серебром, золотом и бирюзою, блестящими кубками из золота и дорогостоящей посудою.

Паша сидел на низеньком диване, поджавши калачиком ноги, и машинально тянул синий дымок из длинного чубука, поглядывая на потемневшее море с полным бессмыслием человека, которому прискучили всякие наслаждения жизни. В затуманенном выражении его стоячих, немигающих, осоловевших от гашиша глаз отслеживалось философское состояние души — все изведано, все надоело…

Темная серая ночь, словно покрывалом, плотно охватила галеру. Кругом, полная сладкой неги, господствовала необыкновенная тишина, и только волны моря, словно живые, мерно плескались и тихонько стучали о борт судна. Легкий ветерок, казавшийся скорее нежным дыханием моря, нежели ветром, едва ощущался.

Серебреный воин, бесшумно ступая босыми ногами по палубе, тенью подкрался к вахтенному со спины. Схватил его за волосы, мгновенно запрокинув голову, перерезал горло. Турок не успел пикнуть, как густая струя крови ударила из раны, заливая доски. Потрошитель тихо опустил мертвеца на палубу и двинулся дальше. Через минуту похожая участь постигла второго задремавшего на носу часового…

На корабле царила мертвая тишина, нарушаемая только плеском волн и едва уловимыми шагами босых ног.

Али-паша в очередной раз блаженно глотнул дым гашиша. Глаза его заблестели, зрачки расширились — организм капитана получил очередную порцию наркотика. Перед полусонными, затуманенными глазами хозяина судна открывалась дивная картина. Перед ним лежала прекраснейшая из невольниц. Никогда он ещё в жизни не видел такой красоты и такого милого, доброго лица с выражением ангельской чистоты и непорочности. Бледные щеки богини грёз начинали розоветь и казались настоящими лепестками розы. Белокурые золотистые волосы обрамляли, точно драгоценной рамой, её личико с красными, как коралл, губами, с темными бровями и длинными ресницами, точно бросавшими тень на ее щеки. Аппетитные губы её были полуоткрыты, и за ними виднелся ряд молочно-белых зубов. Первоначально испуганное выражение лица исчезло, и, теперь, её ангельский ротик и эти ровные, мелкие зубы придавали что-то трогательно-детское её личику. Молодая, упругая грудь девушки, слегка обрисовывавшаяся под складками красного платья, ровно и безмятежно дышала.

Грациозная фигура девушки так и манила к себе своей красотой и свежестью. Паше захотелось погладить её по колену, ощутить ладонью его упруго-податливое тепло и в то же время манящую прохладу желанного женского тела. Рывком он задрал платье чаровницы. От волнения она слегка задрожала, чуть отстранилась, но не пыталась остановить его. Невольница словно угадывала желание мужчины. Его ладонь легонько проскользнула между бедер — плоть, мягкая, как тесто, и горячая, словно свежевыпеченный хлеб. Не открывая глаз, живая игрушка тихо постанывала и чуть дрожала при каждом вздохе. Но едва рука мужчины коснулась святая святых, глаза её широко открылись, губы разомкнулись, сердечко застучало от испуга и она мягко отстранила его руку. Затем исполнительница желаний успокоилась, убрала свои руки с заветного места, выгнулась, немного ослабила ноги и страстно задрожала в ожидании продолжения любовной утехи.

Веки турка отяжелели, дыхание участилось от вожделения. — Девственница! — Пронеслось у него в голове. — Он коснулся губами её мягкой, оголенной ноги, приник к ней лицом. Прижался. Ощутил приятный, манящий запах тела молодой девушки. Потянулся вперед в сторону живота, и попытался с силой прижать недотрогу. Она громко вскрикнула от боли… Сильный звук, похожий на громкий хлопок, стал продолжением её звонкого крика…

Затуманенный наркотиком мозг внезапно превратил очаровательную сказку в мерзкое, страшное размытое пятно. Он постепенно начал формировать новую ужасную картину.

— Что это? Что происходит? — недоумевая, воскликнул Али-паша. — Он оттолкнул невольницу, судорожно начал осматривать каюту. Из темно-синей глубины окружающего пространства, в его сторону поползли, клубящиеся, кроваво грязные, извивающиеся ужасные щупальца — отростки. Они медленно набухали, заполняли пространство, переливались темными пятнами и грозно тянулись в его сторону. Сердце человека затрепетало от страха. Его начала колотить нервная дрожь.

Очередной громкий звук от взрыва заставил владельца галеры вздрогнуть и окончательно вернуться из мира грез. Палуба дрогнула, как будто судорога пробежала по шкуре громадного животного. Турка тряхнуло на подушках дивана. Его глаза открылись. Мир наполнился мрачными красками ночи и окружающими звуками, которые хлестали его словно безжалостной плеткой испуга…

Галера кричала навзрыд от боли сотнями голосов, стонала, ухала и звенела оружием. Со всех сторон доносились громкие вскрики, удары, характерное чавканье металла звучащее при попадании сабли в человеческое тело, звон железа, неясный говор, отчаянные вопли, иногда громкие выстрелы, и частые всплески воды от падавших в море тел.

— Ляиллях иль аллах Мухаммед, расул аллах! — красноречивая фраза вырвалась из груди паши. — Он всё ещё не мог прийти в себя, сообразить, что ему делать, как себя вести. У седого турка дрожали руки, кружилась голова, дыхание было порывистым. Наконец-то он принял осмысленное решение — сорвал со стены разукрашенный цветными каменьями клинок, и тяжело шатаясь из стороны в сторону, опираясь на него как на трость, с трудом вышел из каюты.

За занавесями его глазам открылась ужасное зрелище: вся палуба находилась в движении и была буквально забрызгана кровью, словно её обильно полило красным дождём. Весь корабль представлял собой единое поле боя янычар с проклятыми собаками гяурами.

— Проклятые рабы! — возмущение комом подкатило к горлу паши. Его небольшие темные глаза пылали злым огнем и в то же время холодно блестели, как у змеи. — Негодные дети шайтана! — Капитан галеры оскалился. Сплюнул собравшуюся слюну. — Да загадят собаки ваши могилы!

Невольники бились с безумной яростью и отчаяньем. Сперва показалось, что опытные, одетые в кольчугу воины аллаха с легкостью, как полевую траву покосят беззащитных, ослабших от побоев и издевательств неверных. Но, потом присмотревшись, седой турок понял, что это неверно. Натиск невольников, дравшихся всем, чем возможно усиливался и в какой-то момент стал настолько силен и страшен, что стражи галеры стали в нерешительности пятится в сторону носа корабля. Более того какая-то сила внезапно выбирала и убивала самых опытных бойцов на расстоянии. Словно кто-то стрелял из невидимого лука. В то же время почему-то не было видно лучников галеры. Более того из обеих кают воинов — охранников валил сильный дым. Там, внутри что-то сильно дымило, как будто неверные призвали себе в помощь огненного демона, и он сейчас выжигал внутренности корабля.

Али-паша нервно сглотнул слюну, отгоняя наваждение о потусторонних силах. Снова оглядел палубу. Прямо перед ним лежало и ещё шевелилось в агонии множество изрубленных, израненных тел, некоторые из которых всё ещё продолжали громко стонать. Другие корчась от боли, ползли по палубному настилу, оставляя за собой кровавый след, умоляющим жестом протягивая руки. В центре, почти у самой мачты, под грудой мертвых было видно окровавленное тело воина ислама в кольчуге. Лицо солдата было разорвано. Его широко раскрытые глаза подернулись тусклой пленкой, а изо рта стекала тонкая струйка крови. Казалось, будто его загрызли зубами. Али-паша взглянув на потерпевшего, вздрогнул. Он ужаснулся от мысли, что тому довелось испытать перед смертью.

Внезапно каторжники, словно по команде остановились и даже немного попятились, освобождая место воину в серебристой кольчуге. Это был охранник гостя, которого он сегодня привел на галеру.

— Подлый предатель, — пронеслось в голове Али-паши. Его ноги задрожали от возмущения. Он чуть было не упал. — Так, вот кто виновник всего этого безобразия! Проклятая шелудивая собака! Аллах покарает тебя!

Боец выдвинулся вперед. В том, как он вёл себя, как держал в руках клинки, чувствовался искусный поединщик. Зажатые в ладонях сабли легко крутанулась сначала в одну, потом в другую сторону. А затем он с ловкостью акробата начал быстро вращать оружием, рисуя в воздухе сплошные круги и восьмерки словно отыскивая, куда быстрее и вернее ужалить, чтобы располосовать острой сталью живую плоть. При этом, казалось, что у противника две пары рук.

Неверные перегруппировались за его спиной, подняли с пола мечи убитых охранников. Они сплотились возле него, образовав клин похожий на наконечник копья.

— За волю! — громко произнес воин и плавно, словно танцор, двинулся вперед.

— За волю! — яростно подхватила окровавленная толпа и с новой силой бросилась на оставшихся в живых янычар.

— «Алла!» — торжествующим ревом прозвучало в ответ. — Мы сильнее неверных собак! Аллах дарует победу своим сынам!

На корабле вновь завертелась круговерть мелькающих клинков, вертящихся цепей, колющих словно копьями обломков весел.

Серебристый воин, держа в руках по сабле, необыкновенно быстро рубился, двигался, делал неожиданные телодвижения, обманывающие противника. Бывшие рабы, заражаясь его энергией, все сильнее теснили янычар.

Молодая луна, совсем выбравшись из-за туч, обливала бледным светом эти полуголые, обмотанные рваными тряпками тела, эти косматые, нечесаные, но теперь высоко поднятые головы, эти худые, загорелые, изможденные, но теперь трепетавшие счастьем и энергией лица.

— Вперед, братцы! Круши нехристей! — не прекращались крики, вымещая в яростных ударах всю злость за каторжную работу на чужой, постылой галере.

— «Алла!», — эхом отвечали турки.

— Смерть поганым! — яростные вопли тонули в звуках боя.

С ноющим звоном сталь билась о сталь, тяжко и гулко сыпались удары друг об друга. Люди уже не орали, а рычали по-звериному. Свирепые удары клинков высекали снопы искр, как на точильном камне. А когда не хватало стали, в ход шли испачканные кровью безжалостные кулаки, сокрушающие челюсти и зубы. Вот русский меч, мелькнув словно молния, ударил начальника стражи прямо в лицо, прорубив чуть ниже глаз «второй рот». Изуродованная голова мотнулась назад, выпуская веер кровавых брызг. Серебристый воин, как ни в чем не бывало вырвал из раны врага дымящийся от крови клинок и резко махнув им вперед, продолжил кровавую сечу. С дола клинка сорвалась струйка крови и ударила в искаженное злобой лицо очередного противника. Тот не смутившись, и не заметив гибели товарища, хищно оскалил зубы и продолжил бешено наседать на воина. Другой, обливаясь кровью, внезапно согнулся, закрывая руками место, куда вонзился клинок. Он захрипел, словно силясь что-то сказать, но изо рта его вырывались лишь кровавые пузыри. Несчастный дернулся в последней попытке подняться и рухнул в беспамятстве, из которого ему не суждено было вернуться.

В другой стороне, у борта корабля один из янычар увернулся от летящей цепи, резко крутанулся, присел и сбоку вниз рубанул по ноге невольника. Чуть слышно чавкнуло и нога раба отлетела в сторону. Кровь несчастного фонтаном брызнула по палубе. Каторжник, безумно крича, стал кататься по доскам, стискивать руками кровоточащий обрубок.

Недалеко от паши, ещё один воин аллаха умело попал мечом в грязную, открытую, с огромным кадыком шею неверного. Голова проклятого гяура не слетела с плеч, а надломилась, как чертополох, подкошенный кнутом пастуха, и свесилась на остатках сухожилий, с удивлением осматривая поле боя.

Краем глаза турок заметил широкое лезвие топора, взметнувшееся над головой сражавшегося недалеко от него воина. Он ловко увернулся от сверкающей стали и вонзил свою саблю в тело неверного. Однако тут же оружие другого, в мгновение ока вспороло стражнику живот. С воплем и вывалившимися внутренностями он пополз по палубе, оставляя бордово-красный маслянистый след.

Страшная смерть настигла потурнака. Его лицо раздробили обломком весла. Надзиратель заорал сумасшедшим голосом, задергался, выпучил глаза, и рухнул на пол, держась руками за голову. Он просто не успел отклониться. Тут же несчастного буквально забили, закидали камнями, а затем растоптали ногами.

От происходящего на палубе седому турку внезапно сделалось плохо. Резкий спазм повалил его на пол и стал опорожнять живот. Придя немного в себя, он выпрямился. Напрягая последние силы, встал, поднял саблю. Ноги вдруг заскользили по красным и липким от крови доскам. Лицо седого турка сделалось страшным от гнева и ненависти. Глаза его бешено засверкали, бледные губы беззвучно стали шевелиться в проклятиях в адрес неверных собак.

— Смерть урус-шайтанам! — закричал он и грозно двинулся в сторону побоища, переступая через жутко распластанное тело на палубе.

Владелец галеры слишком понадеялся на себя и свою злость. Тяжелый, умело раскрученный конец ржавой цепи с крупными кованными звеньями уже через минуту догнал его голову сзади, разорвал её как орех. Кровь фонтаном брызнула из образовавшейся раны… Мир померк в сознании Али-паши.

Спустя шесть часов. В тридцати морских милях от города Кафа. Галера «Золотой павлин».

— Я не понял, а где все? — произнес молодой человек, появляясь из временного портала внутри каюты для дорогих гостей. — Я им тут подарок приготовил. Сюрприз хотел сделать. А их нет.

Путешественник во времени вышел на окровавленную палубу и внимательно всё осмотрел. — Что, тут происходит?

— Погоня, Алексей, — Пехота подошел к Рязанцеву неизвестно откуда. — Классика! Нас догоняют — мы убегаем. — Пашка процитировав слова из известного фильма, весело тряхнул огненной шевелюрой. — Всего-то три военных галеры. — С коротким смешком он мотнул головой в сторону кормы. — Вон, видишь, небольшие лодки позади. Часа два уже как появились. Хорошо идут. Ещё часа через два, догонят. А мы тут с Силантием соображаем, что с ними делать? Карты раскинули, на пальцах решили погадать… Кстати, народу там немного — человек восемьсот. Может быть чуть более. Пушек, стволов шестьдесят-восемьдесят. Все здоровые, чугунные… — Начал коротко докладывать бравый майор. — А что нам делать? Тебя нет. Оружия нормального тоже нет. Нас осталось, человек шестьдесят от силы. Решили убегать, пока силы есть. — Рыжий подросток по старой привычке, приобретенной ещё в прошлой жизни, смачно шмыгнул носом. — А так всё хорошо. Но!!! — Он кивнул в сторону рабов очумело работающих веслами. Мускулы у них на руках вздувались так, что, казалось, вот-вот лопнет кожа.

— Хочется свободы да волюшки для наших гребцов, — десантник спародировал местное наречие вместе со старорусским произношением. — А злые вороги, жития не дают, падлюки! Полонили русячей, поганые.

— Ну, и что предлагаешь? — удивленно спросил Рязанцев. Он прищурив глаза, рассматривал приближающиеся военные корабли…

Прекрасный, сияющий день зарождался на востоке. Не более ширины ладони оставалось солнцу, чтобы полностью взойти из-за горизонта и засиять на небосводе Черного моря. Широко, спокойно, равномерно вздымались волны, от гребней которых, словно огненные стрелы, отражались лучи утреннего светила. Издали, беглецам казалось, что три корабля медленно выплывали из гигантского, пылающего червонным золотом шара. Вскоре верхушки корабельных мачт отпустят багряный диск и он поплывёт в свободное плаванье по небу. Неповторимое зрелище! Носовые фигуры галер отливали огнем, весла слаженно двигали корабли. Постепенно размеры кораблей преследователей становились всё больше и больше. Скорость судов, усилиями гребущих, безжалостно подхлестываемых надсмотрщиками, увеличивалась.

На кормовой мечте центральной лодки был отчетливо заметен красный флаг со звездой внутри белого полумесяца.

— Г-гик — р-рык! Г-ги-ик — р-ры-ык! — тяжко выдыхали из себя гребцы с каждым взмахом весел.

— Дун — дун! Дун — дун! — задавали ритм барабаны музыкантов. Их глухие звуки падали тяжёлым камнем на сердце невольников, вызывали ненависть и отвращение в их сердцах.

— Г-ги-ик — р-ры-ык! Г-гик — р-рык! — корабль словно стонал в такт тяжелым выдохам прикованных к веслам рабов.

— Живей, живей неверные с-собаки! — евнух-потурнак похожий на старого вола безжалостно стегал плёткой несчастных каторжан. — Клянусь Аллахом, я заставлю вас грести, как положено! — Надсмотрщик бегал по палубе, тряс жирной, волосатой грудью, кричал до пены на губах. — Все сдохните, проклятые пожиратели падали, но сделаете как надо!

— Г-гик — р-рык! — блестели потные лица, лоснились согнутые спины.

— Г-ги-ик — р-ры-ык! — в страшном усилии напрягались мышцы голых до пояса, изнеможенных, бритоголовых невольников.

Осман-паша стоял у поручней на корме с ятаганом в руках. На его груди блестела кольчуга, чернобородое ястребиное лицо пылало от ярости под белым тюрбаном, скрывавшим стальной шлем.

— Клянусь бородой пророка, я убью всех, кто осмелился поднять руку на его сынов! — серые, холодные глаза турка все больше наливались кровью. Лицо воина сделалось страшным от гнева и ненависти.

— На, что надеются эти неверные твари? Спастись бегством невозможно. У меня трех… если не пятикратное превосходство в людях и пушках! Мои галеры более легкие и быстроходные.

Командир корабля вспомнил погибшего Али-пашу и заскрипел зубами от негодования. — О Аллах! Покарай проклятых гяуров и дай мне возможность совершить возмездие! Пусть их смерть станет мгновенной. Я расстреляю поганых собак из своих пушек! — Орудия стояли почти рядом с турком и своими зияющими отверстиями походили на грозных кровожадных чудовищ.

Прищурив глаза, он представил грохот десятков орудий и огромные облака черного дыма, расходящегося в разные стороны. Пушки откатываются, их снова заряжают. Стволы от частоты выстрелов раскаляются чуть ли не докрасна. А потом… свистящие ядра и книппели во вращении начинают рвать на высоте парусину и канаты. Трещит распоротая ткань, с грохотом на доски палубы падают раскаленные чугунные мячи. Всё кругом покрывается черной, смоляной гарью и дымом. На палубе проклятых отступников, в серой, чадящей полумгле раздаётся треск разгорающегося пламени. Горящие снасти, как змеи трепещутся на ветру. Разбитые надстройки, обезумевшие люди, спасающиеся от огненного ада. Они громко кричат, мечутся по кораблю, прыгают за борт. Убитые и искалеченные тела, предсмертный ужас и стоны погибающих… — Да будет так, во имя пророка!!! — От нахлынувшего возбуждения его тело задрожало. — Кровь от убитых и раненых растекается в пазах и по палубе, ею пропитывается скобленые доски, она начинает просачиваться и капать в трюм. И всё это под звуки непрерывного гула канонады от его пушек. И вот кадрига, захваченная рабами, получив широкую пробоину под кормой, круто задирает нос, и заполняется потоками воды, после чего валится на бок и быстро уходит под воду. Последний отчаянный всплеск и водоворот волн, после чего наступает молчание, если не считать голосов ветра и испуганных криков морских птиц, что носятся в воздухе, подобно листьям, сорванным бурей.

— Пусть вечно гниёт помёт на ваших могилах! — Осман-паша мстительно выругался и сплюнул набежавшую в рот слюну. — Именно так всё и будет!

— Пушки к бою! — чернобородый вожак зарычал со всей силы. — Ускорить ход!

Глубокий, округлый корпус торговой галеры противника быстро приближался. Его уже можно было разглядеть простым глазом. По сравнению с преследователями казалось, что судно беглецов тащится со скоростью улитки.

— Умут! — Осман-паша резко обернулся в сторону начальника гребцов и нетерпеливо отдал команду. — Подгоняй скот, шевели их. Никто не должен уйти от расплаты.

Средних лет чернобородый турок в кожаном панцире, украшенном медными пластинами, и в легком островерхом шлеме почтительно кивнул командиру.

— Увеличить ритм барабанов, — его резкий крик понесся от судна к судну, и удары кнутов ещё яростнее посыпались на спины задыхающихся гребцов.

Ветер быстро крепчал. Море хмурясь начало окрашиваться в мрачный, свинцово-серый оттенок. Оно потихоньку начинало бурлить, и к небу полетели клочья белой пены. Одиночный выстрел из пушки громко прозвучал в утренней тишине. Каторжникам издалека, заблаговременно приказали лечь в дрейф, сдаться на милость победителя. Ядро прошипев в воздухе, плюхнулось далеко посади кадриги. Они, не обращая внимания на упреждающий знак, продолжали грести изо всех сил. Беглецы явно надеялись на чудо.

— Глупцы! — воскликнул паша в сердцах. Он сардонически усмехнулся — с вызовом, с цинической издевкой. — Чудес не бывает! — Я хорошо вижу старуху с косой, нависшую над вашими темными душами!

Сразу после первого выстрела на турецком флагмане ожили янычары и пушкари. Одни начали суетиться и открывать пушечные порта, другие закричали и заулюлюкали. Казавшиеся ранее вымершие палубы кораблей закипели людьми. В первых лучах солнца засверкало оружие.

— Нет, — паша со злостью сжал кулаки. Внезапно он поменял свое решение. — Расстрел из пушек — это слишком легкая и быстрая смерть для неверных! Они должны мучатся и страдать, ибо мучения и страдания сполна воздадут им за то, что они совершили. Лучше я расстреляю их из луков.

Воин в блестящей кольчуге в ту же секунду представил в своей голове сотни турецких стрел летящих в сторону кадриги с неверными. Сперва они заслоняют солнце, а затем с хлюпающими звуками, вонзаются в живые тела, превращая их в утыканных иголками ежей.

— Даже не так… — Осман-паша вновь решил, что это слишком милосердная кончина. — Я возьму их на абордаж. Я сам, своим клинком буду убивать проклятых неверных. Рубить их по частям. А их останки выброшу акулам, точно объедки псам! — Бесстрашный воитель представил себя с большим ятаганом. Как он верша справедливость вонзает кривой, короткий меч в черную плоть неверных. Как хрустят их кости, словно сухие ветки, и истошные крики выпадают из перекошенного рта. Как его тускло мерцающее, тяжелое лезвие совершив свой краткий полет отрубает голову очередному неверному, как…

— О луналикий, — впередсмотрящий внезапно вернул воителя из праведного мира грёз. Он указал рукой в направлении преследуемых каторжников. — Галера неверных исчезла!

— Как исчезла? — паша вскинул голову, ничего не понимая. Он быстро осмотрел горизонт. — Да вырвет Шайтан твой гадкий язык! Как такое возможно?

— Не знаю, но только впереди — никого нет!

— Чт-о-о??? — берсерком взревел праведный мститель.

Осман-паша быстро поднялся по трапу на верхнюю палубу, пробежал на нос корабля, навел подзорную трубу. Он тщательно осмотрел горизонт. Затем расталкивая всех, бросился в обратную сторону, на корму… Ничего не понимая, он протер и покрутил окуляр подзорной трубы, сдвинул и раздвинул трубки. Он не верил своим глазам. Он отказывался понимать происходящее. — Ни впереди, ни позади галеры неверных… — не было!!!

Глава 7

Остров Ямайка. Новый игровой клуб Джузеппе Папони «Зигзаг удачи».

Этим вечером возле первого игрового клуба Порт-Рояля «Зигзаг удачи» было многолюдно. Открытое недавно, неизвестным итальянцем игорное заведение, собрало практически всех самых богатых и азартных людей города.

Большой овальный зал дома освещался многочисленными огнями свечей. Их дрожащий свет проникал в небольшие зеркала, забранные в богатые рамы, и искрился на позолоте канделябров и на изящных покрытых лаком столиках в буфете. Стены помещения были обиты темно-красным шелком. Того же цвета были расставленные вдоль стен бархатные кресла и диваны. Возле массивной, двустворчатой двери, выкрашенной в коричневый цвет, гостей встречали лакеи, одетые в парадные, расшитые золотыми нитями ливреи. В дальнем углу, на небольшой сцене расположились музыканты, которые тихо наигрывали незнакомую мелодию.

Три последних дня мальчишки с листовками, как чумные, носились по городу, приглашали всех поучаствовать в уникальной заграничной игре «Тагановская рулетка». Там же описывались правила «беспроигрышного» развлечения. Приводились примеры безумных выигрышей. Посетителям сулили различные конкурсы и разнообразные подарки. Перед игрой обещали выступление приезжих артистов, бесплатную дегустацию новых алкогольных напитков и редкие угощения. Счастливчику, выигравшему самую большую сумму, обещали супер приз — 5 000 фунтов. Несчастному проигравшему больше всех полагалась поощрительная награда 500 фунтов. (Примечание автора. Вход в заведение в рекламных целях составлял 10 фунтов. Самая недорогая, простая фишка для участия в чудо — игре стоила 1 фунт. Самая дорогая — 500 фунтов. В качестве бонуса за вход давали — ДЕСЯТЬ!!! бесплатных фишек. И конечно… стопочку бесцветной «Тагановской огненной воды» на удачу в начале игры и ещё одну на посошок в конце.)

— Джентльмены! — произнесла обворожительная блондинка. Озорные глазки молодой крупье хитро заблестели. Она вздернула прелестный курносый носик. Вытянула уточкой небольшие, аккуратные губки. — Попрошу вас делать ставки. — Колокольчиком зазвенел её чудо голосок. — Спешите разместить фишки на игровом поле. Помните, что фортуна и удача покровительствуют смелым и настойчивым. Её движения были точными, легкими и уверенными.

Крупье приняла ставки у первых добровольцев, а затем взяв в правую руку шарик из слоновой кости, резким движением той же руки закрутила колесо по часовой стрелке и всё той же рукой пустила шарик по краю колеса в направлении, противоположном — вращению. Восемь пар глаз, поставивших фишки внимательно следили за вращением шарика. В напряженной тишине стали вытягиваться шеи зевак, многие стали подниматься на цыпочки, чтобы заглянуть через плечи стоявших впереди людей…

— «34», красное, четное, верх, — произнесла искусительница, обворожительно улыбнулась победителю и лопаткой передвинула выигрыш в его сторону.

Невысокий сухощавый человек с птичьим лицом, на котором выделялись густые кустистые брови, быстро сгрёб разноцветные кругляши и зачем-то начал оглядываться по сторонам.

— Славная добыча, Джонни! — воскликнул напарник находившийся рядом. Он в порыве возбуждения подошел к другу и стал хлопать его по плечу. — Затем вскинул вверх руку и, растопырив пальцы, восхищенно произнес. — Ты выиграл десять! Десять фишек!

— Если быть точным, джентльмен выиграл тридцать восемь фунтов, — почти пропела «дьяволица». Она красиво приподняла очерченную бровь.

— Положил пять!!! «бесплатных» фишек, а выиграл тридцать восемь фунтов! — Друг победителя всё никак не мог успокоиться. — Разорви ром мою селезёнку! Да за это надо выпить! Где эта бесцветная жидкость, которую нам подавали на входе? Задери якорь её в парус. Плесните-ка мне в стакан ещё порции три этой дряни!

Со стороны двух девушек стоявших недалеко от игрового стола раздались радостные возгласы поддержки героям, они начали воодушевленно аплодировать. Одна из них лукаво стрельнула глазками в сторону новоявленного счастливчика, послала ему воздушный поцелуй. От глубокого вздоха её грудь, как морская волна, поднялась и опустилась.

Баловень судьбы, не веря в свое счастье. Он с жадностью схватил кругляшки со стола и стал их громко пересчитывать. Люди привлеченные криками радости и «крупным» успехом первого победителя, потянулись к столу. Стали доставать фишки. Выкладывать их на зеленое сукно.

— Джентльмены! — голубоглазая бестия вновь сверкнула дьявольской улыбкой. — Прошу вас делать ставки.

Желающие сыграть, включая победителя, засопели над столом, раскладывая фишки по ячейкам. В общей сложности на кону было что-то около сорока — пятидесяти тысяч фунтов, потому что вечер только начинался, ещё не все игроки разобрались в правилах, дошли до кондиции да и игра шла «по маленькой».

С разных сторон зала доносился смех, стучали кружки, звенели стаканы, раздавались радостные возгласы, смачные ругательства и стоны разочарования. Чернокожие слуги подавали изысканные блюда неизвестной кухни. С небольшой сцены фоном негромко звучала легкая итальянская мелодия. Гости не спеша что-то считали, бегали в кассу, делали ставки и конечно угощались новыми алкогольными напитками.

Бастер Хейлли убитый горем и несчастьем от несбывшихся надежд, достал из кармана кучку пластмассовых кругляшей и высыпал их на стол. Сегодня днем «знаменитого и увенчанного славой» капитана постигло большое, всеобъемлющее горе. Губернатор не резко и не грубо, а в самой деликатной форме, всячески щадя его чувства, отказал молодому корсару в помолвке со своей дочерью. Он мягко указал Бастеру на то, что его дочь Элизабет, ему не пара. Противный, неуступчивый губернатор поведал простому ирландцу, что через полгода, после достижения совершеннолетия она отправится в Старый Свет, где будет выдана замуж за сына его друга Лорда Фортескью. Только так и никак иначе он видел будущее своей дочери. Ведь флибустьер, искатель приключений, убеждал он моряка, даже если тот в последнее время немножко разбогател или чуть-чуть вскружил голову его любимице, не мог быть мужем для девушки знатного рода, получивший самое утончённое воспитание.

— Всё на цифру «1», — раздосадовано произнес раздавленный судьбой ирландец и обхватив руками голову, тяжко опустился в кресло. Происшедшее ранее событие до сих пор стояло перед его глазами, словно видение из какого-то кошмарного сна.

Его мрачные раздумья прервал звонкий голос крупье.

— Номер «1», красное, нечетное, верх. Вы выиграли, сэр! Примите искренние поздравления от игрового клуба.

Кучка Хейлли значительно увеличилось. Бастер увидев выигрыш, и пересчитав его в фунты, издевательски засмеялся. У него задергалась щека. Но он тут же оборвал свой смех, и из его горла вырвалось нечто похожее на рыдание. Счастливчик достал из кармана оставшиеся фишки. Всё вместе с выигрышем он перевел их в центр поля, на клетку отмеченную цифрой «17».

— Какая оригинальная стратегия игры, — странник появившийся за спиной, произнес задорно вместо приветствия. Он незаметно подошел к Хейлли. — Все деньги ставить сразу и на одно число! — Рязанцев удивленно поднял брови. — Красавчик! — Произнес он по-русски и восхищенно щелкнул пальцами. — И кто же автор этой беспроигрышной, уникальной много ходовки? У кого подсмотрел систему выигрыша?.. — Мартингал или Уайттеккер? — Алексей стал авторитетно называть самых известных игроков в мире рулетки.

— Хейлли непонимающе посмотрел на компаньона. Начал хлопать глазами. — Какие, ещё к чертям собачим Марти-увайкеры. Разрази их всех вместе с кишками о палубу! Я просто хочу выиграть много… много и сразу!

— Всё понятно! — странник показательно развел руки в стороны. — Хотя… для получения мизерного шанса… я бы рекомендовал, на первых порах, ознакомиться с правилами игры. Или хотя бы фишки разложить по разным номерам. Там глядишь, и вероятность выигрыша будет выше. А так все деньги спустишь за несколько ходов и уйдешь не солоно хлебавши!

— А вот, не надо меня учить! — непутёвый напарник резко обернулся в сторону Рязанцева и недовольно высказал путнику своё возмущение. Он ударил кулаком по столу, а глаза его яростно блеснули. — Я сам знаю, что мне делать!

— «17», красное, нечетное, низ, — произнесла волшебница с глазами цвета летнего неба. Крупье концом лопатки легонько пододвинула к несчастному влюбленному его выигрыш. Столбики разноцветных фишек, наставленные перед ним, стали напоминать захваченных в бою пленников.

— Не везет в одном, повезет в другом, и в пять раз больше! — радостно оскалился молодой капитан. Он энергично потер ладони. — Верно, всё говорят! Молния и гром мне в печень! Приметам верить надо!

— Ты зачем заложил корабль? — Рязанцев внезапно сменил тему разговора. Он нахмурился. — Тебе, что заняться нечем? А ты подумал о команде, если всё проиграешь? А о нашем общем деле?

— Я хочу стать самым богатым в городе! — как заговоренный не мигая глазами, лепетал зомбированный влюбленный. — Может быть, тогда губернатор отдаст мне Элизабет. Может быть, тогда он поймет, какому славному моряку он отказал. Как он мог разбить наши сердца? Мое… и Элизабет. Я приду с деньгами! Я брошу их в его грязное, толстое лицо! И если он снова откажет… То, я! То, я украду её. Мы сбежим вместе на край земли. Туда где никто не найдет. И будем счастливы!

— Глупый бред влюбленного идиота! — путник закашлялся от глубины идей молодого капитана. — Вас поймают. После чего тебя повесят, а её вернут отцу. Напоследок её страдающую от несбывшейся любви выдадут замуж. И все будут жить в горе и печали. А ты будешь болтаться на какой-нибудь осиновой ветке.

— Джентльмены, делайте ваши ставки, — мягкое напоминание донеслось с противоположной стороны стола.

— Послушай, Бастер! — путник начал активно разубеждать ирландца. — Я тебе обещаю, Элизабет будет твоей! И даже губернатор признает тебя зятем… Но, для этого мы должны четко выполнять пункты подписанного договора. Я со своей стороны делаю все, о чем мы договорились. А ты бросаешься как влюбленный баран на дубовые ворота. Вот результат твоих похождений… — Рязанцев рукой показал в сторону стола с зеленым сукном. — Ты в соплях, Элизабет у отца за забором. А я ищу тебя по всему городу.

— Тысяча ведьм на огненной сковородке! — ирландец «уперся рогами в землю». Он был ужасно бледен, глаза налились кровью. — Тебе не понять! Мы теряем время, выполняя твои дурацкие планы. Её отправят в Европу и я её больше не увижу.

— Попрошу вас делать ставки, джентльмены, — вновь произнесла голубоглазая нимфа.

Хейлли привстал из-за стола и резко двинул всю кучу фишек на красную цифру «25». Сейчас, склонившись над столом, он был похож на хищную птицу. Это сходство еще больше усиливали заостренные скулы и подбородок и чуть перекошенный большой рот.

— Ставки больше не принимаются, — взмах руки чаровницы и шар начал свой стремительный бег в противоположную сторону движения «чертового колеса».

Запах табачного дыма и пота вокруг стола стал невыносимым. Нервное напряжение игроков — тугой клубок алчности, страха и сосредоточенности — достиг предела. Ощущение алкоголя притупилось. В свои права вступили чувства, и эмоции присутствующих. Напряжение буквально нависло над игроками.

Вот «бегунок» замедлился, вот стал прыгать. Еще немного попрыгав, плутишка на мгновение завис, словно колеблясь, в какое из гнезд ему предстоит прыгнуть. Вот в последний раз, словно издеваясь над всеми, он дрогнул и нырнул в зеленую ячейку с цифрой «0».

— «Зироу», «0», зелёное — произнесла девушка. Она мягко обвела взглядом всех игроков за столом. Остановилась на Хейлли. — К сожалению, вы все проиграли. Все фишки уходят в пользу клуба.

По зеленому сукну, которое теперь уже казалось Бастеру не мягким и шершавым, а твердым как камень, и неестественно зеленым, как молодая трава на свежей могиле… безобразная, белокурая гарпия с пронзительно голубыми глазами, будь она трижды проклята, укатила страшной, кривой клюкой все его фишки, надежды… и чувства. Она только, что разбила ему жизнь!!!

Ирландец долго сидел неподвижно, не в силах что-либо произнести. Во рту стояла неприятная горечь, вспотели подмышки, глаза как будто разбухли от напряжения, лоб, нос, щеки горели. Внезапно он осознал, что всё, что было у него, до последнего цента — он всё проиграл! Теперь у него ничего нет. Пустые карманы и ветер в голове.

На тяжелых ватных ногах он с трудом поднялся из кресла и посмотрел на Рязанцева. — Что ты там говорил про твой договор? — упавшим голосом произнес человек абсолютно свободный от денег и всего своего имущества. — Что я должен делать дальше по твоему плану?

— По нашему плану, — хитро поправил его змей — искуситель и его синие глаза весело заблестели. — Он боковым зрением хорошо видел, куда со стола уносят все — теперь уже ЕГО фишки. — Мы выкупаем корабль и открываем кадетскую школу. А ты и твоя команда с завтрашнего дня становитесь наставниками «юных» моряков.

— Чего??? Кого??? Кем??? — Хейлли не смог удержаться от глубины идеи своего напарника. Его голова закружилась, и он беспомощно сполз в кресло.

Свежий морской ветер резво гнал в бухту мелкую волну. Над Порт-Роялем вставало ранее утро. В порту, как всегда в это время, уже оживленно: Далеко разносится брань матросов, крики купцов, грузчиков, надсмотрщиков за рабами. Скрипят мачты кораблей, полощутся на ветру боковые паруса и флаги, потрескивают дубовые трапы, над волнами носятся и кричат чайки. Пахнет смолой, дымом, вяленой рыбой и морскими водорослями. Порт пестрое скопище парусов. Серые, белые, желтые, пурпурные, они делают бухту живописной. Качаются на волнах большие военные корветы, толстые купеческие бригантины, и крутобокие шхуны. На внешнем рейде среди небольших торговых суденышек резко выделяется два корабля стоявшие, словно в обнимку друг с другом. Это небольшой шлюп «Искатель сокровищ» и неизвестная трехмачтовая галера. Коричневые просмоленные паруса судов убраны к реям, толстые канаты прочно держат сцепившиеся корабли.

Сразу после седьмого удара склянок, на палубу «Искателя сокровищ» грациозно «вошел» молодой джентльмен с лицом, исполненным достоинства и уважения. Одет он был в богатый, пышный наряд. В руках расфуфыренный ирландец держал трость с золотым набалдашником. Из-под большой черной шляпы с розовыми перьями водопадом до самого пояса ниспадал парик из длинных шелковистых волос золотистого цвета. На лице прибывшего капитана присутствовали очевидные следы недавних бессонных забот и волнений.

Бастер Хейлли, заслуживший высокое звание Эль Капитано, удачливый корсар и путешественник, без пяти минут зять губернатора острова Ямайка, рассеянно осмотрел палубу своего бывшего корабля. Учуяв и увидев неизвестных, измученных неволей, окровавленных людей заполнивших всё пространство, он быстро зажал нос надушенным дорогими духами кружевным платком. Криво скорчил лицо и произнес на ломанном французском недовольное возмущение. — Фи… О, мон дье! Жамэ! Жамэ дё ла ви!

Вся палуба судна представилась напыщенному франту бурлящей, скверно пахнущей выгребной ямой. Отхожее дно котлована было заполнено загорелыми до черноты людьми, в грязных, окровавленных лохмотьях. Они со странным, тяжелым выражением лиц казались отвратительными тенями, только, что вышедшими со дна морского, куда им через мгновение предстоит кануть снова.

— Мо шье саль! — ирландец снова по француски недовольно простонал свое мнение Рязанцеву о присутствующих. — Жё нэ компран па! А где кадеты? Юные моряки, где? — Он брезгливо поморщился — Парблё! Это, бродяги какие-то? Каторжники! Экскюзэ муа! О, мой бог! Мы на такое не договаривались!

— Ты, что? — путник непонимающе захлопал глазами. — Открой глаза шире. Это же молодые ребята — кровь с молоком. Будущие морские волки! Они же с юных лет грезили морем, солеными ветрами, дальними странами! Если бы ты знал, как они жаждут поскорее услышать плеск крутой волны, скрип мачт и крики чаек. Кстати, если, что — то учить с ними русский язык не нужно!

— Па дё куа! — самозваный блюститель изысканных манер, смахнул с плеча невидимую пылинку. — Миль пардон! Нет, я не могу. От них дурно пахнет тухлой рыбой, фи! — А я, прославленный капитан, любимец фортуны, человек начавший писать книгу о великих скитаниях и путешествиях. Одним словом… нет, нет и ещё раз нет. Я не могу! Что обо мне подумают в свете? Что скажут родственники губернатора? Как к этому отнесется Элизабет?

— Значит так! — Хейлли с деловым видом встряхнул напудренным париком, демонстративно выставил вперед ногу утянутую в тугой серый чулок и помпезно произнес. — Мон ами! Либо ты мне находишь нормальных юных матросов, и я начинаю их учить, либо… я ухожу к другому нанимателю! К тому, кто оценит и поймет мой талант, мои знания и умения прославленного морехода!!

— Пожалуйста! — Рязанцев закашлялся от смеха. — Плыви на все четыре стороны. Тебя здесь никто не держит. Но, знай, сейчас, время нашей договоренности о твоей свадьбе с Элизабет увеличилось ещё на полгода. Будешь так вести себя — вообще помогать не буду! И помни, Элизабет не простит, что ты так долго откладывал свадьбу, из-за своих дурацких капризов. А, я, ей, обязательно расскажу об этом.

— Биверстон! — скиталец во времени громко позвал первого помощника Хейлли.

— Я, — смуглый бородач в красной феске и грубой рубахе выдвинулся вперед. Золотая серьга болтались в его ухе, горбатый нос хищно раздувался. В вырезе рубахи была видна мускулистая грудь с розоватым рубцом давней раны под правой ключицей. Могучие руки его, обвитые толстыми канатами вен, были обнажены, у бедра свисал тяжелый палаш.

— Хочешь быть капитаном?

— Ну-у… Э-э-э… — Биверстон тянул с ответом, рассеянно глядя на Хейлли. Он подергал себя за серьгу в ухе, затем задумчиво погладил подбородок. По его загорелому лицу, точно трещины, побежали глубокие морщины.

— Удваиваю жалованье, — резкая фраза — щелчок как будто удар кнутом. — Нет, утраиваю…

Старпом весь вытянулся от радости и величины небывалого предложения. — Дд… — начал звучать ответ от благодарного, счастливый моряка.

— Подожди, — Хейлли громко выкрикнул, опередив всех. Он потянул Рязанцева за рукав. — Ладно, будем считать, что ты меня уговорил. Остаюсь и начинаю обучать этих… переростков — недорослей морской науке. И… насчет большего жалования я тоже согласен. Но, мой друг! Ответь на один вопрос… Почему ты думаешь, что они не сбегут с корабля после первой недели плаванья? — Он обернулся и ещё раз внимательно осмотрел суровые лица «юных» кадетов. — Что их держит?

— Их привлекает ожидание новой жизни!

— Как это?

— Понимаешь, Хейлли, с одной стороны у них нет ничего кроме цепей и рваных тряпок, с другой я даю им полное обеспечение вместе с работой приносящей хороший доход. Более того, по договоренности со мной, через год каждому бонусом я предоставлю дом с наделом на моей земле и… молодую жену, которую они выберут в моей деревне или купят на невольничьем рынке. А ещё через год — два, каждый, проявив себя, сможет стать капитаном на арендованном у меня корабле…

Глава 8

Метель гудела, ревела и завывала дикими голосами. Она рывками прорываясь из леса, пьяно плутала по деревне между избами, свистела в проломы и щели, жалобно стонала в печных трубах и под стропилами, накатывала сугроб на сугроб, словно помелом обхлестывая стены, занося белым снежным саваном изгороди, двери и окна. Снег, вихрь, стужа облаками налетали словно из какой-то огромной пропасти. Ни зги не было видно на расстоянии вытянутой руки… Под непрерывное завывание вьюги деревня медленно засыпала.

И только в одном небольшом оконце почти занесенной снегом избы чуть-чуть светил огонек, мерцая звездочкой сквозь мрак и метель. От добротных стен крестьянского дома веяло тишиной и уютом. Внутри помещения ощущался застоялый запах зимы и пересохшего мха. В печи чуть слышно потрескивали поленья, на стенах колыхались тени. Хозяин избы, надев на босу ногу короткие, по щиколотку, валенки, не торопясь подошёл к оконцу, подышал на слюду и, потерев пальцем лёд, глянул одним глазом на улицу.

— Вот, поди ж ты, Кеша, да погляди, — раздался его хриплый голос восхваляющий себя и свои навыки перед старым другом Иннокентием Колодиным. — Ведь всё Таганово спит-храпит без задних ног, — а я, Михайло Бажутин, кручусь — верчусь как белка в колесе — славлю своим умением родную обитель! Ты видел, какой мы клуб построили — любо дорого посмотреть! Все соседи завидуют теперича. Ни у кого нет такого! А кто был старшим по плотницкой части? — Михайло Бажутин!!! Вот так-то куманёк! Кабы не клин, да не мох, так давно бы и плотник издох. Верно, в народе сказывают про нас умельцев — Мастерство не кнут — из рук в руки не перебросишь. С мастерством люди не родятся, но добытым мастерством гордятся. Как мастера почитают, так и величают. А меня, все почитают с уважением… И Алексей Петрович и Павел Александрович и даже новая учительница Татьяна Сергеевна. Кстати, друг сердешный, а ты чаго на ночь глядя, в такую непогодь печь без надзора оставил? Мотри как бы клыкасты супостаты не увели со двора самое дорогое. Глазом моргнуть не успеешь — а её уж неть.

— Михайло, дельце у меня к тебе, тайное, — Кеша заговорщицки наклонился вперед и, понизив голос до шепота, произнес. — Потап давеча сказывал, барин поселок собирается строить на чужой стороне, за тридевять земель? У далёкого моря — океана? Старшим тебя назначил в плотницкую артель, мужиков умелых набирать будешь?

— Ды-к… верно, сказывал, — степенно разгладил бороду хозяин избы. — Умей работать, умей и помощников подбирать, умей и язык за зубами держать. — Балагур — весельчак сузил глаза. На его переносице появились морщины. — Хотя это догада не для всех. Тайна это покамест.

— Михайло, возьми меня в артель. Ты же знаешь, я топором махать умею!

— С чего ради, Иннокентий? — мастеровой удивленно посмотрел на Кешу. — Борода по колена, а дров не полена! Старый, что малый, а малый, что глупый! Зачем нам в артели сухое весло?

— Стар гриб, да корень свеж. Хотя какой же я старый? Мне ещё и пятидесяти нет. Я же на пять годков моложе Потапа. А у него уже и звание, и уважение, и почет! А, я, что? Хуже что ли! Он ранее меня обидел, в свое время Владиславу увёл! Михайло, ты же знаешь меня? — Иннокентий слёзно обратился к хозяину дома. — Мы же с тобой не один пуд соли съели за работой.

Лютая пурга хохотала и плакала за окном, кружила и заметала избу снегом. В небольшой крестьянской печке попискивало, трещало пламя, опробовав новую подачку, отступало, колебалось и разом вспыхивало, охватывало поленья. Жидкий огонек озарился большим ярким пламенем. Он заметался тенями по избе, приподнял низкий потолок помещения, раздвинул тесные стены, озарил темный лик Христа в дальнем углу.

Бажутин подвинул лавку, присел и протянул ладони к огню. На широком лице мастерового поигрывали отсветы.

— Эх, старость — не радость, а пришибить некому, хозяин избы недовольно скорчился. Почесал под рубахой грудь. Отвел глаза в сторону. — Стар да упрям — ни людям, ни нам. Кеша, да оглянись ты вокруг! Погляди по сторонам! Какой с тебя работник? Живём — покашливаем, ходим — похрамываем. Да и внук малой у тебя на руках.

— Какой малой? Ему почитай скоро восемь. Взрослый он! — Я его свёл к тетке родной. Какая никакая, а ей помощь. Присмотрит если, что за ней.

— Не знаю, Иннокентий, — упрямился лучший бригадир тагановских плотников. — Ты же инструмента нового не знаешь. Да и от дел отошел уже как года два назад.

— Не хочешь, значит брать? — запоздалый гость заговорил медленно, с хрипотцой. — А как же дружба наша, с тобой?

— Э-э-э, когда это было? — Бажутин беспечно махнул рукой. — Что было, то сплыло, а былое быльем поросло.

— Ты мне слово давал! — старец грозно свел седые брови и с размаху громко стукнул кулаком по столу. — Вспомни, когда я твою дочку Лизу почти замершей в лесу нашел. Вспомни как ты места себе не находил, пока моя Матрена вытаскивала её с того света! Ты говорил, что в долгу будешь! Как же твое слово? Бажутин? Али ты хочешь, чтобы тебя на всю деревню болтуном считали? Кто без устали болтает, в том толку не бывает. — Он ехидно скороговоркой передразнил хозяина избы.

Михайло заскрипел зубами. Сморщился как от зубной боли. Шумно вздохнув, начал тереть лоб раскинутой пятерней.

— А, ладно, так и быть, — проигравший недовольно махнул рукой. — Верно сказывают… — Отвяжись, плохая жизнь, привяжись хорошая. Твоя взяла, Колодин. Только, не говори потом, что тяжко или здоровьем слаб. Собирайся, завтра с утреца с караваном выходим. Дорога дальняя. Вернемся не скоро…

— Если вообще вернемся, — Бажутин закончил фразу про себя.

Иннокентий радостно потерев руки, по-молодецки поднялся изо стола. Победно крякнул, и деловито натянув на голову шапку, вышел из избы.

— Уу-и-й-ди! Ууу-и-й-ди-и. Ууу-иии… — под завывание снежной позёмки, гордо подняв голову, шел по деревне довольный, улыбающийся человек. Метель наотмашь хлестала ему в лицо, обжигала щеки, выбивала слезы на лице. Казалось, что огромная лавина снега засыпает его из бесконечного облака. Сердце счастливца стучало от радости. Он снова, как в старые, былые времена был юн душой и возвращался в большую, кипучую жизнь. И от этого он был счастлив…

Ветер стих и только глубокие, бескрайние сугробы да крепкий морозец напоминали о кошмаре последних дней. Было ещё пасмурно, но сквозь рваные разрывы набухших снегом туч, кое-где уже просматривались лоскуты голубого неба. Два человека в небольших санях запряженных двумя лошадьми лихо мчались по широкой дороге, ведущей в сторону Черного леса.

— Строительство поселка и кадетской школы начнем с отправки на остров небольшой партии мастеровых. Думаю, пока человек тридцать — сорок хватит. Они расчистят и подготовят площадку. Соорудят объекты первой необходимости, заготовят стройматериалы и провиант… Если, не будет хватать людей, то на первом этапе помогут молодые матросы. Кстати, кто у тебя занимается подбором добровольцев?

— Михайло Бажутин и Иннокентий Колодин. Они уже четыре дня ездят по ближайшим деревням. Нанимают мужиков. Сегодня должны собраться караваном у Черного леса. Считаю, пора отправлять первых строителей. Дело большое, работы много — пусть начинают.

— Хорошо, но прежде давай посмотрим, кого они там понабрали?

Впереди показался длинный обоз, медленно ползущий по дороге. Хлипкие еле бредущие лошаденки с трудом переставляли ноги. Замерзшие люди, в рванье шли пешком вдоль старых, разбитых саней. Громко, будто на базаре, голосили бабы, матюгались мужики, хныкали ребятишки. Лица у исхудалых людей казались мертвенно-серыми.

Барские сани обогнали задние повозки. Рязанцев нашел глазами Митрошкина. Вылез из возка подошел к плотнику. — Михайло, я не понял? Ты кого нанял? Мы договаривались, что ты объедешь соседние деревни, наберешь удальцов — умельцев.

Странник обвел караван рукою. — А это, что за живые мертвецы?

— Алексей Петрович, не руби с плеча — не торопи с горяча! — Михайло выгнулся в поклоне. — Энто и есть умельцы. Цельное село. Токмо они с семьями. Да! Ещё девок из соседних деревень докупил немного. А что? Я мыслю, такмо — год ноне на девок урожайный, девки подоспели добрые, ядрёные, работные! — Михайло задрал вверх черную бороду, весело оскалил крепкие зубы. Подмигнул одним глазом. — Баба ведь хуже вина, коли пригубил, не остановишься. Да и в поле иногда одна умелая бабенка цельной кобылы стоит.

Люди затравлено смотрели на барина. В одной из повозок громко заплакал грудной ребенок.

— Бажутин, ты в своем уме?

— А ча? Я смекнул, какой поселок без песен и молодых баб? Никакой. Да и нельзя им оставаться на прежнем месте. Тяглецы они. От монастыря бегут. Бяда с ними. Обнищали, изголодовались. Мрут людишки, как мухи с голода! Не взыщите, Алексей Петрович, чать спасать их надо. А вы у нас догада! Может быть покумекаете и чаго придумаете? А они уже в благодать отработают. Да и много ли бабам надоть? Ну, а мужики с ними — правда, работящие.

Крестьяне обступили Рязанцева. Многие бросились на колени. Запричитали:

— Спаси благодетель. Возьми под свое покровительство.

Алексей недоуменно посмотрел на Пехоту. — Ну, и что мне делать, с такими строительницами коммунизма?

Рыжий подросток, осмотрев лукавыми глазами близстоящих молодых работниц, заценил фигуры в фас, профиль, задорно загоготал в ответ. Вдоволь насмеявшись, он на полном серьезе произнес:

— У меня есть одно предложение как быстро и недорого набрать мастеров.

— Кто бы сомневался! — руководство одобрительно забурчало. — У тебя всегда есть предложения. Давай, рассказывай…

Три дня спустя. Крым. Недалеко от Op-Капу. Дворец Азиса Ялшав-бея.

Поздним вечером, после вечерней молитвы, когда Азис Ялшав-бей уже собирался отойти ко сну в дверь его покоев робко постучал начальник стражи и доложил об очень срочном и важном деле. Бей недовольно поморщился…

— Вечно этот Ахмет выберет самое неподходящее время. Наверняка опять заявился с какой-нибудь ерундой, лишь бы только показать свое рвение и услужливость.

Азис накинул халат и вышел в комнату для гостей, шаркая по коврам домашними туфлями без задников, надетыми на босу ногу. Начальник стражи был уже там. Он низко поклонился Ялшав-бею и начал извиняться, что обеспокоил высокородного господина в неурочное время.

— Если мне позволено будет сказать, — осторожно начал Ахмет и тут же умолк.

Азис Ялшав-бей был молодым человеком восемнадцати лет. Он был высок, строен, черноволос, привлекателен, красив восточным лицом. От его гибкой фигуры исходило впечатление мощи и в то же время легкости. Причем мощь эта не была чисто физической. В карих глазах бея светился ум. Азис был просвещенным человеком, обладающий знаниями по многим дисциплинам, полученным от приглашенных учителей из Европы и Турции.

— Говори короче. В чем дело? — мрачно ответил бей.

Глаза Ахмета подобострастно блеснули, руки задрожали от возбуждения. Его бритая восковая голова блестела в свете факела, который держал стоявший за ним стражник.

— О, благословенный и величественный! Патруль поймал уруса перебежчика!

— И ты решил меня побеспокоить из-за такого пустяка? — бей сладко зевнул и рассеяно посмотрел на подчиненного. — Опять только зря отнимет время дурацкими россказнями и пустыми домыслами. К сожалению, это уже не в первый раз. Уж слишком хочет выслужиться!

— О, могучий и великодушный! — мускулистый татарин в кожаной безрукавке, надетой на голое тело, упал на колени, поцеловал ковер и тихо, но внятно произнес. — Он очень странный и рассказывает такое, что я решил — вам необходимо его срочно выслушать.

— Ну, хорошо, всего одну минуту моего драгоценного времени. — Азис принялся разглядывать перстни на пальцах, любуясь, как играет пламя светильников в драгоценных камнях. — Но за это ты будешь наказан. А пока я беседую с неверным, прикажи слугам приготовить мне постель и пришли двух рабынь помоложе согреть простыни.

Ахмет громко хлопнул в ладоши. Неслышно открылась дверь и в зал неуверенно, постоянно оглядываясь, в окружении двух охранников вошел неизвестный в большой, пышной песцовой шубе одетой на голое тело. Лицо его было красным и потным, на голове была высокая шапка из рыжей лисы. Он неуверенно двинулся в направлении Азиза, запнулся за складку ковра и упал на колени у ног хозяина дворца. Из рук неизвестного выпал вместительный потёртый мешок и, глухо стукнувшись о ковер, развязался. Из мешка веером рассыпались, раскатились медные монеты.

— О, великий и могучий владыка земли татарской! — молитвой запел неизвестный по-русски. — Несравненный хан, шах, падишах, султан, король, князь! — Странный гость распластался в поклоне рядом с начальником охраны. Выпрямившись он схватил за основание мешок и стал, как бы ненароком трясти его, высыпая от туда деньги. — Дозволь Гришке Молчуну, сколотившему за последнее время небольшое состояние, купить у тебя кусочек землицы… У моря — окияна бескрайнего. Всего несколько десятинок. — Прохиндей наклонившись гулко ударился головой о ковер. — Хочу построить небольшую деревушку с видом на берег. Церквушку поставлю, кузнецу, конюшню. Разобью садик — огородик, как положено нам православным. — Косматый уродец причитая пополз на коленях в сторону бея. — Я заплачу столько, сколько ты попросишь.

— Что это? Кто это? Кто посмел пустить ко мне в дом умалишенного нечестивца? — хозяин дворца окинул недобрым взглядом сначала своего слугу, а затем разряженного чужестранца. Сонливость как рукой сняло. Брови на лице Азиса взлетели, плотная кожа на шее сделалась красной. — Как смеешь ты, проклятый урус, просить у меня такое! — Высородный с трудом от возмущения выговаривал русские слова.

— Дозволь купить хотя бы часть прибрежной полоски, хоть несколько аршинчиков, — настойчиво продолжал стонать странный посетитель. Пройдоха снял с шеи толстую цепь, в палец толщиной, с большим серебреным крестом и протянул её бею. — Пристань построю, кораблики буду пущать.

— Нет!

— Ну, хотя бы малюсенький кусочек земельки на дюжину локтей, на берегу моря! Лодочку хочу завести. Жёнку с детишками буду катать. — Последняя попытка юродивого. Он вытащил горсть неизвестных монет и дрожащими руками рассыпал их на полу. — Я хорошо заплачу!

— Никогда! Слуги, в яму его, живо! Со змеями!

Внезапно Азиса заинтересовал блеск кругляша докатившегося до его ног. Он поднял блестящую монету. — Ах ты, Шайтан! — Золотой испанский дублон засверкал в его руках от огня факела. Глаза татарина загорелись жадным блеском. Он до боли прикусил монету. Затем осмотрел её. Причмокнул губами, перевёл взгляд на Гришку. — Где говоришь, раздобыл своё богатство?

— О, великий! — глаза хитреца вмиг потемнели и стали какими-то бесноватыми. Большая, зубастая рыбина намертво заглотила наживку. — Не вели казнить! Я знаю место, где золота очень… очень много. Там, его столько, что оно не поместиться в этом зале. Ещё и на улице придется складывать! Я всё скажу. Я даже покажу, но только за вознаграждение!

— Лжешь, шакал, — презрительно скривил губы высокородный бей. — И если это так, то я заставлю тебя пожалеть об этом!

— Зачем мне лгать? — наигранно удивился юродивый. Левый глаз хитреца задергался. Кривая ухмылка перекосила его рябое лицо с чахоточными пятнами на впалых щеках. — Я говорю истинную правду. Мотри, что там есть. — Гришка достал из-за пояса небольшой слиток золота. — И главное, всё это не далеко. Практически у тебя за огородом. Собрано в одном месте.

— Говори, говори, — Азис сглотнул слюну и поторопил рассказчика. Он нервно начал перебирать зерна чёток.

— Очень богатый караван из небольшой деревеньки — Таганово. Идет тайно, к морю. Большие сундуки с сокровищами, спрятаны в повозках! Много, сундуков — тяжёлые, с громными замками. Охраны нетути. Бяды не ожидают. В караване одни мужики — лапотники. Бери, чаго душа хочет…

— Ахмет, — возбужденно вскричал молодой ордынец, после некоторого раздумья.

— Да, великий! — начальник стражи услужливо склонился в поклоне.

— Сколько с тобой сейчас нукеров? Или ты пришел сюда один?

— Со мной три десятка сабель! — воинственно произнес начальник стражи. — Каждый воин вооружен клинком, луком с саадаком о двадцати стрелах, за поясом нож. Повелитель, ты только прикажи, и мы перебьем их, как шелудивых собак!

Азис почесал за ухом, раздумывая, стоит ли рискнуть. — Конечно, трех десятков всадников было маловато, чтобы напасть на хорошо охраняемый караван. — Алчные мысли змеями извивались в голове высокородного. — Но вполне хватит, чтобы ночью, внезапно напасть на небольшой обоз, без охраны. Тем более какого-то купчишки, из неизвестной деревни. Пожалуй, нужно попробовать!!!

Вест-Индия. Безымянный остров. Строящийся военный городок — «Счастливый».

Этот остров походил по всем параметрам на земной эдем. Бирюзовая гладь воды, в которой видны камни и раковины на четырехметровой глубине. Золотистый пляж, уютная бухта, пальмовые рощицы и заросли апельсиновых и лимонных деревьев. В двухстах метрах, восточнее того места, где заканчивались пальмы, гряда скал выступает далеко в море. Рыбы здесь много и ловиться она прекрасно, были бы только удочки, крючки и желание заняться рыбалкой.

— Кью! Кью! Кью! — чайки с громкими, пронзительными криками носятся над прибрежными скалами. Огромные черепахи ворочаются на влажном песке, крабы ползут вдоль линии прибоя. Синеву моря окаймляют полоски белой пены — это ленивые волны разбиваются о золотистый прибрежный песок и серо-зеленые обрывы.

В нескольких километрах от берега амфитеатром вздымается горный пейзаж с живописными искрящимися водопадами, склоны до самых вершин природа украсила гирляндами пышной растительности. На открытых местах и вдоль берега в изобилии произрастают кокосовые и банановые пальмы, хлебное дерево, папайя, манго, ананасы. Красивые птицы, с ярким блестящим оперением, порхают между великолепными деревьями окутанные лианами, нарушая своим пением величественную тишину лесной чащи.

В живописной лагуне спокойно расположился уснувший на якоре парусник с убранными парусами. Сейчас, когда море спокойно, лагуна напоминает крупный изумруд безукоризненной формы.

Недалеко от пляжа расчищена площадка. На ней установлены пять больших армейских палаток. Они доверху были наполнены храпом, густым, приглушенным свистом, ровным посапыванием. А чуть вдали, в трехстах метрах от лагеря, виднеется строящийся поселок.

Делай раз… состояние — плохо.

Легкая туманная дымка витала над островом и словно вуалью прикрывала последние зеленоватые звезды, таявшие льдинками на небосклоне. Уснувшее море, мирно плескало навстречу восходящим лучам солнца. Гребни волн были окрашены в серебристо-сиреневый цвет, а прибрежные пески казались золотыми россыпями, окаймляющими море из чистого золота.

— Взвоооооооод… подъё-о-о-ом! — голос дневального разорвал сладкую тишину утреннего покоя.

— Нет… Нет, только не это… Спать. Спать. Спать, — Азис Ялшав-бей испуганно открывает глаза и видит… что всё, что происходило с ним в последние три дня это не сон. Кто-то хлестко и больно бьёт его по щекам, дергает за волосы. Пленник взвывает от боли, мотает головой, глаза его яростно сверкают. Дрожь переполняет тело.

— Давай татарченок, просыпайся и галопом на зарядку. На том свете выспишься, гадина ползучая.

Сильные руки огромного звероподобного напарника рывком стаскивают Азиса с постели. Окружающие весело ржут и матерят новичка.

— Неверные собаки! — зло скрипит зубами молодой бей. — Который день выспаться не дают! Проклятые урус-шайтаны. Дайте мне только время, привезут выкуп, а там посмотрим, чья возьмёт! Камня на камне от вашей Москвы не оставлю. Дотла сполю ваш городишка.

Азис откинул одеяло, вскочил на пол, неумело ударившись коленом о соседнюю кровать. Морщась и ругаясь, он задвинул ноги вместе с портянками в тяжелые кирзовые сапоги и одетый по форме раз (Примечание автора. Лысый, в майке, трусах и сапогах.) почавкал в сторону выхода. Мотать портянки за три дня солдатской неволи, он так и не научился. (А добрые люди естественно не помогли — а зачем?). Призывник сунул ноги в сапоги как придется, и вот следующие полчаса для высокородного бея должны были снова превратиться в кошмар.

— Бегом, бегом, что ты телишься, вша поганая? — Азис с трудом уворачивался от затрещин, бежал по тропинке. Худые ножонки высокородного татарина торчали из голенищ, как палки.

— Копье ему в ухо или дубиной по сопатке, — «отзывчивые товарищи» неустанно подгоняли его сзади тычками, крепкими выражениями и матерками.

— Я не хочу так жить! Я не могу! Копек этэ! Неверные, оставьте меня в покое — я благородный бей, потомок великого Чингисхана, — с отдышкой шептал Азис по-татарски. А затем про себя добавлял… — Презренные, вы заплатите мне, за всё! Грязные свиньи! Шакалы! Собаки! Вы все сдохните под копытами лошадей, что несут моих нукеров. Они смешают вас с прахом земным, развеют негодных по ветру.

Однополчанам на его угрозы было глубоко наплевать и растереть…

Солнце уже поднялось из-за океана и проступало сквозь зеленые тени красным пятном. Топот. Хрипы. Пыль. Подзатыльники. Боль. Обида. Ноющая боль под лопаткой, тяжелые пудовые сапоги, натирающие ноги, навязчивые мысли об отдыхе и прохладе.

Ручейки влаги, струятся по лицу, текут по спине, смешиваются с пылью, впитываются в одежду, превращая её в пропитанную потом тряпку. В глазах рябь. Губы пересохли. Хочется пить.

— Бегом, бегом, шире шаг! — раздаются команды со всех сторон. — Живее робята, шибче, поспешай. Держать строй!

Передвигаться во время зарядки нужно рваным темпом не менее трех верст — вдоль моря и через лес. Передвигаться трудно, ноги разъезжаются, проваливаются в колеи и рытвины. Либо утопают в шершавом песке. Бежать приходиться по каким-то оврагам с высокой, колючей травой. Вверх — вниз, подъем-спуск. Очень крутой, долгий, нескончаемый подъем…

Примерно на полпути Азис выдыхается. Выбившийся из сил пленник тащится позади строя. Постоянно спотыкается. Для боевых товарищей бегущих по обе стороны от него эта легкая пробежка с благородным татарином стала праздником. Они по очереди ловко пинают высокородного по худосочной заднице. Его подбадривают и воодушевляют обидными воплями и оскорбительным свистом.

— О, Аллах, уж лучше бы они начали меня пытать и предали смерти, чем заставляют выполнять эти дикие упражнения, — ордынец беспомощно ругается и вскрикивает, всуе вспоминая проклятых урус шайтанов, призывая на их голову небесные и земные кары, самые ужасные болезни и несчастья. После ударов он ускоряется — но ненадолго. И снова удары и вновь обида затмевающая разум.

Делай два… состояние — очень плохо.

— Неужели я могу столько бегать? Я уже давно не чувствую своего тела. Мозоли уже не болят, они просто раздирают ноги на части. Форма, до чего она неудобна, колюча, шероховата и тверда, стискивает все тело… Бельё насквозь мокрое от пота. От меня пахнет как от бешенной собаки. В который раз я преодолеваю полосу препятствий. Надсмотрщики передают меня друг другу по очереди, меняясь каждый час. Почти полдня ползаю по-пластунски, бегаю вокруг стен с пустыми окнами, прыгаю через ямы, подныриваю под перекладины, не вылезаю из земляных окопов, со страхом поглядываю на высоченные щиты, через которые, ухватившись за край, надо снова и снова перелезать… А потом самое страшное — Висну на турнике, отводя вперед и назад согнутые в коленях ноги, пытаюсь подтянуться… Ладони горят, тело дрожит, губа прикушена до боли… До крови… — Не удается.

И так круг за кругом!!!

Надзиратель мной не доволен. Очередное наказание…

— Упор лежа, принять! Тридцать раз, отжаться! — на его лице появляется издевательская, пренебрежительная улыбка.

— О, великий пророк, сжалься и помоги мне! — татарин нехотя ложиться по команде, упирается коленями в землю. Начинает кое-как отжиматься. Пыхтит и сопит, выплевывая слюни, как загнанный верблюд — из последних сил.

— Э, басурманин ягастый, укуси тебя карась! — его товарищ присел перед несчастным на корточки. — Ты часом белены не объелся? У тя чё руки отсохли?? Анусь ка быстро исполнять, пока я тебе бока не намял.

— Проклятые гяуры! — Азис с трудом попытался отжаться.

— Я не хочу, не могу! — он крикнул, выполняя очередное упражнение.

— Не любишь отжиматься? — убежденно, на распев произносит истязатель. — Не нравится? И мне, брат, не нравилось, да, вишь, — служба, надобно… А у нас русячей в армии знаешь как сказывают: не хочешь — заставим, не можешь — научим! А потом добавляют: Бей сову о сосну аль сосну о сову, — всё сове, не сосне будет больно. Ну, а коли сдохнешь, собака! Похороним с честью… Да ещё и на радостях честной пирок закатим!

— Встать! — командует его сосед. — Пошто не резво? Будем тренироваться. Упор лежа принять! Отставить! Встать! Лечь! Встать! Лечь! Лечь. Какого лешего встал — команды подъем не было.

— Проклятые урусы! Вернусь домой, соберу орду в набег и вырежу всех до единого! Ни баб, ни стариков, ни детей… никого не пощажу! Пеплом землю покрою, только псы голодные выть будут.

— Лечь, — снова обидный приказ. — Вот так, лучше будет. Упор лежа принять! Делай раз! Ниже, ниже! Жопу опусти! Делай два. Раз! Раз, я сказал! Татарушка, не тормози! — Сильный удар с оттягом сапогом в бок.

Азис едва удержался, чтобы не вспахать носом песок.

— Я сказал… Делай раз… У, злыдень… — ещё один сильный удар.

В глазах Азиса закружились звезды. Он упал на землю и резко начал хватать ртом воздух.

— Что шипишь как гадюка? Зубы мешают? Добавить?

Делай три… состояние — наверное, хуже уже не бывает.

Наконец-то отбой. Голова Азиса касается подушки. — Слава Аллаху! Спать. Спать. Спать. Глаза закрылись сами собой. Заснул мгновенно, касаясь подушки. Темнота резко накрыла мир своим покрывалом. Хочу пошевелиться, поправить неловко заломленную руку, но не могу, нет сил.

Резкий удар по лицу от соседа, чья койка стояла напротив. Новобранец проснулся, вздрогнул, сжался от боли и не сразу включился в происходящее. Глаз от сильного удара стал медленно заплывать.

— Слухай сюда, татарская морда, — грозно протянул неизвестный. Он оглянулся по сторонам. — Не знаю, как ты попал сюда и сколько заплатил, но помни… — я тебя на ремни порежу. Я тебе не дам жизни, не на этом свете — не на том. Кровью будешь харкать нехристь, на коленях просить прощенья, все равно сдохнешь, собака. Вот, гляди! — Он вытянул жилистую руку, показал две наколотые линии. — Тута ча, отметки. Я уже свёл двух татар в могилушку. А Бог любит троицу! Помни… скатиняка — ты, третий. — Он грубо ощерился. — Как бы тебя не пасли, я всё равно порешу тебя, погань!

В большой спальне, на окне, тенью металось пламя светильника. В комнате пахло миндалевой водой и остывшим дымом. Джафар Ялшав-бей задумчиво полулежал на обитой зеленым бархатом широкой тахте. На его мужественном лице, побитом оспой, была видна тревога о единственном сыне, захваченном в полон проклятыми неверными. Ордынец рассеянно сложил листы, исписанные славянской вязью, и, склонив голову, некоторое время смотрел исподлобья с таким видом, словно что-то глотал горькое. Его мысли были далеко. В глазах родителя стояли слезы.

Потом голова его поднялась, и лицо приняло властное, повелевающее выражение, словно в этой комнате были какие-то люди, с которыми он спорил, и зорко, со сдерживаемой неприязнью смотрел на них сквозь тяжелые, почти слепые стены помещения. Но в комнате никого не было. Холеной, в перстнях рукой он взял письмо и в очередной раз его глаза заскользили вдоль строчек…

Прищуренные глаза бея при воспоминании о сыне заискрились, потеплели. Он поднес бумагу ко лбу, затем к губам и нежно поцеловал её.

— Гнусное отродье! Подлые, трусливые шакалы! — Джафар крякнул и засопел, сдерживая рвущуюся из груди ярость. Если бы он мог закричать во всю силу своих легких, он изрыгнул бы самые чудовищные проклятия этим шелудивым собакам! — О, великий пророк, помоги мне! Помоги осилить силу урусов. Я буду тебе горячо молиться. Научи меня как поступить… Задали неразрешимую задачку — купить пять десятков корабелов и что бы все они были из Московии. Где я найду таких мастеровых? Их даже захватить в полон невозможно? У, грязные дети шайтана! Проклятые собаки! Вы ответите мне за страдания сына! Всю кровь выпущу по капле! Это же надо было придумать — невыполнимое требование!!! Разве могут быть у постылых гяуров строители кораблей?

— У-у, исчадия ада! Дети оспы и горбатых ослов! — бей схватился за рукоять торчавшего за поясом богато украшенного кинжала и стиснул её так, что побелели суставы пальцев. Он скрипнул зубами и мешая русские, персидские, татарские ругательства, начал маятником ходить из угла в угол комнаты, угрюмо поглядывая в пол… — Проклятая страна, дьявольский народ! Откуда неверные узнали про подробности рождения его любимого сына? Какая ещё ДАНЬ Родине? Что за мерзкие выдумки неверных? Сколько ещё придётся заплатить, что бы мне вернули сына?

Несчастный родитель встал и, схватившись за голову, словно в приступе боли, повел рукой по лбу, как бы желая прийти в себя. — Презренные гяуры! Видит Аллах, пусть будет так, как хочет этот презренный купец. Я найду ему корабелов! Я выкуплю любимого сына, что бы мне этого не стоило, но потом… — Он зло усмехнулся в бороду. Его бледное лицо потемнело от гнева, а глаза налились кровью. Перекосив от злости рот, он прошипел. — Что ж, придет час, и безумцы пожнут плоды собственной глупости! Они ответят за все страдания, которые перенес мой сын!

Глава 9

Огромное, оранжевое светило медленно и неохотно клонилось к горизонту. С острова «Счастливый» казалось, что чем ниже опускалось оно, тем становится всё больше и больше. Расплавленный шар раздувался прямо на глазах. Казалось, еще немного, и солнце взорвется, расплескается по небосводу и океану кипящими, жгучими брызгами. Усиливающийся ветер шелестел большими листьями пальм. Он надувал их словно паруса. Время от времени доносился глухой стук упавшего кокосового ореха. Сухой воздух постепенно напитывался влагой, холодел. Вечерний закат нес запах моря, рыбы, водорослей. Соленый и мокрый, он лишь слегка, незримо, вплетался в упругую влажность ветра, и все-таки от него, от этого легкого и горького привкуса, немного опьяняло и кружило голову…

Слова незнакомой песни задорно разносились по округе, с высокой, одиноко стоявшей возле большой строительной площадки пальмы…

Недалеко от «поющего» дерева собралась группа бывших рабов, неделю назад доставленных на остров в обмен на «свободу» татарского принца Азиса. Люди непонимающе переглядывались, чесали затылки, соображали, зачем их собрали после ужина, недалеко от этого, без перерыва «поющего» дерева.

— Так, козлятушки — ребятушки, слухай сюды, — начал неизвестный суховатый дедок.

Одет старец был «по последней моде», короткие, до колен, тропические брюки, (Примечание автора. Называемые на острове странным заморским словом шорты) белую рубашку и выцветшую панамку, напяленную на загорелую лысину.

— Братцы, нынче у нас осемнадцатое, — бывший почетный кобыловодитель, ныне заслуженный высокого звания вторпомпех Потап важно подоил седую козлиную бороду. Хитро прищурился и вопросительно осмотрел окружающих. — А, это значит, что?

— Што? Што? Чавось? — эхом понеслось непонимание среди зарождающегося карибского пролетариата.

— Чавось? — передразнил старец. — Итить — колотить веником по бане! Это значится, ваша бригада, последняя, которая не получила аванс. Вы пошто баламуты антихристовы порядок не блюдёте. У нас, все трудяги получают аванс с пятнадцатого по осемнадцатое число. Сегодня, осемнадцатое — треба получить.

— А, что это, задери лещ местную рыбу за жевотину, за оказия такая? Аванс? — переспросил костистый, похожий на Кощея бесмертного, мужичок, тряся кудлатой головой.

— Девок, что ля приведут, али кормить скусней будут? — кто-то из толпы начал весело зубоскалить. Мужики по-доброму засмеялись. — Али ещё кокое богохульное запланировано? Тут ведь у вас, куда не плюнь, во всех местах непонятки творятся — прости господи грешную душу за срамные слова!

— Э-э-э… деревня… — на заборе лапти худые! — дедок пошамкал беззубым ртом. Матюкнулся. — Чертово семя! Молодо-зелено, ума не нажито… Пороть вас надо вожжами на конюшне, а не девок водить. Сказываю, оплату вам положено выдать, за работу.

— Оплату? Деньгами? — толпа сразу в едином порыве начала приближаться к говорившему. — Пресвятая богородица, владычица милосердная! Вот, так диво — штаны на ветер! Вытащили людишек из неволи, кормят, поят, одёжку выдали, да ещё и… платить собираются!

— Воистину, тагановский купчина из ума выжил… — тощий выкатил от удивления глаза и зарядил скороговоркой…

— Да погодь, ты ужо, балда стоеросовая! — резко перебили лохматого. — Поскольку… сказываешь платить будут?

— Ну-у, робята, — «финансовый распорядитель кредитов» смущенно начал оправдываться. — Ваша бригада на острове всего — ничего, неделю. Работа пока у вас самая простая — уборка мусора, расчистка площадки — принеси, подай поддержи. Бригадира вы покамест не выбрали… Поэтому, всего пять гривенников, алтын, да три денежки.

— Ничего себе! — мужики радостно забубнили. — Мать честная! Рас тудь твою лихоманку налево! Вот, это сумища!!!

— Ого! — толпа как море заволновалось. — Это, что? На всех? А делить-то как будем?

— Почему на всех? — счетовод-бухгалтер удивленно посмотрел на трудяг. — Каждому.

— КАЖДОМУ??? — в едином порыве произнесли два десятка луженых глоток.

На площадке на целую минуту, смолкли разговоры. Даже пальма онемела от удивления, взяла паузу. В наступившей тишине казалась было слышно, как скрипят мозги, осознавая величину цифр и решая, что теперь делать с такими деньжищами.

— Это жа, ча получается… — патлатый заводила начал загибать в уме пальцы. — Я не знамо как, не ведая, что делая, бегая без дури, как волк по острову, за неделю на цельную корову заработал???

— Каку корову? Окстись богохульный! Этого почитай на хорошего коня хватит. Да ещё на сошку с струментом. Да ещё на пару топоров…

— Постойте, постойте, братцы… — не как не мог успокоиться лохматый. — Это же чаво получается, а если цельную телегу хомутов купить да теленка, да подарков любавушке? Али в кабак загудеть, да недельки на две?

— А сколича вы хотели? — «бухгалтер от конюшни» по-прежнему не понимал недоумения трудового народа. — Вы же отработали всего седмицу? За семь дён и получайте.

— Матерь божия! — тощий от удивления засунул руки в свои длинные волосы и начал чесать голову. — Так, это ча, всего ещё и за НЕДЕЛЮ???

С другой стороны поющей дерева, на штабелях досок, на каких-то тюках, ящиках, бревнах, просто на песке в самых живописных позах сидели и лежали рабочие из бригады, которая появилась на острове раньше остальных.

— странная пальма не хотела успокаиваться.

Дневная жара спала и заходящее солнце мягко пригревало тела отработавших целый день на стройке людей. Они, развалившись, задумчиво смотрели на волнующееся вдали море. На пенные волны, идущие вдоль берега с право налево, закручивающиеся в гигантский коловорот. Вдали из-за скал показался парусник с оранжевым флагом. Сопровождаемый легким попутным ветром, корабль грациозно и плавно вошел в живописную бухту.

— Никола, — один из мужиков, длинный и сухой, как жердь, с серыми бесстрастными глазами, перевел взгляд с парусника на друга. — С деньгами-то чаго будешь делать, когда закончим работу?

— Земельки себе подкуплю, лошаденку ещё одну, домишко перестрою, дочерям на приданное соберу.

— А ты, Афонька?

— Каменну лавку поставлю на Москве, торговать начну. А там и до гостиной сотни недолго…

— А ты, Митрич? — друзья обратились к старшему группы. — Пошто язык прикусил? Куда деньжища девать будешь? Чай также лавку купишь? Ты же в прошлом купец? Али ещё, каким прибыльным делом займёшься?

— Нет, други, я ничего покупать не стану.

— Чё это вдруг?

— Ты же больше всех лямку рвешь? И денег ужо больше всех заработал. Куда же ты с ними?

— А ни куда. Здеся, навовсе хочу корни пустить.

— Как это, здеся? Да мыслимо ли сие? Чегось, тут, в глухомани делать?

— Эх, вы, лапотники! Лешаки дремучие! Нечто не понимаете, — бригадир передразнил работников. — Землица, домишко, лавка.

— Тута ча надо оставаться. Оглядитесь. Зело вольготно здесь! Земля благодатная! Только бы жить да жить! Все растет, цветет, к солнышку тянется. Зимы не бывает. Море — теплое. А, сколько рыбы, зверья! Чует мое сердце, не случайно тогановский купец вцепился, словно клещ в этот кусок земли. Не случайно ратников гоняет до седьмого пота. Чую, не стойбище собрался возводить, а большой укрепленный посёлок. А могет со временем и город заложит.

— Да с чего ты взял? — глухо, как в бочку, хохотнул сосед, что сидел рядом.

— А с того, что давеча мужики с соседних бригад сказывали, парк для отдыха в чаще начали разбивать, порт закладывают, на строительство маяка камни повезли. Эван людишек, с каждым днем всё более и более нагоняют. Оглянитесь вокруг: Тут, у него, похоже стройка на годы затянется, если не на десятилетия.

— Ну, а ты-то, причем?

— Причем? — старший в группе медленно приподнялся, расправил плечи, вдохнул полной грудью свежий морской воздух, выдохнул. На несколько секунд задумчиво посмотрел в сторону заходящего солнца. — А притом, что я здеся хочу иметь землю, дом, семью и каменну лавку. Вот, как то так…

— Красно баешь, — сосед задумчиво почесал в густой чёрной бороде. — Почитай, и я так хочу…

Громкий «лошадиный» смех стоял над утоптанной, подготовленной для танцев поляне. Смеялись все: Бойцы, с которыми проводилось обучение, зеваки, привлеченные громким хохотом, и прибежавшие посмотреть, чогой-то здесь тако веселое происходит. Люди всхлипывали, хрюкали, охали и ахали, вытирали слезы, заражаясь весельем друг от друга. Чуть в стороне звонко смеялись два десятка молодых барышень приглашенных на сие таинство в качестве наблюдательниц. Они зорко кидали насмешливые взгляды в сторону молодых парней.

Месье Анри Базиль, утонченная натура, репетитор и «духовный наставник» капитана Хейлли, в белоснежной рубашке с кружевными воротником и манжетами, заправленной в обтягивающее тело трико, в длинном парике ниспадающем почти до самого пояса, весь украшенный кучей бантов, ленточек, рюшечек стоял рядом с манекеном одетым в простую пятнистую солдатскую форму и на личном примере показывал ему и забитой крестьянской северной своре дикарей — коноваль как надо правильно проявлять себя в танце в высшем свете.

— Месье, мадам… Ву мё компрёнэ? — важно продолжил рассказ о красоте танца воспитатель ирландца. — Учиться настоящий танец нужно многий, долгий год. Это очень трудный и длительный занятий. Больше всего в танец нужно уделять внимания поклон. Все танцор при дворе его величества… Алёр ну. Тра-ля-ля — дё плю гран. Долго репетировать, делать красиво трэ бьен поклон. Они, согласно правильный этикет придают свой поклон большой чувства, переживаний, шарман! Пример, так… Один нога повернуть, а другой чуть назад, но соединить колень. Руки, принимать первую позиция: Рука в положении будто держать кольцо, опустить чуть ниже пупка, другая над голова, и немного вперед, что би ви могли её смотреть. Рука вверх также должна держать колеч-ко. Вот так, тра-ля-ля… И далее надо делать несколько шажок, прыжок, скольжений. И в конце все завершать оп-ля-ля дё мьё… — глубокий поклон — реверанс.

Народ, окруживший учителя танцев и светских манер, «согнулся» в очередном приступе хохота.

В защиту преподавателя на середину поляны вышел красный от смеха Пехота.

— Видите, глупые коноваль, всё просто.

Павел набрал в грудь воздуха, отдышался, а затем произнес… — А вы боялись? На самом деле нет ничего страшного в этих дерганьях ногами, руками и всем остальным телом под названием, танцы.

Высшее военное командование тагановских дружинников подняло руки вверх и начало хлопать.

— Поаплодируем учителю за проведённый показ и поучительную беседу. Скажем спасибо его мастерству. А теперь по росту, в одну шеренгу, становись!

Парни споро построились, выполняя приказ.

Конопатый командир тут же повернулся в сторону ничего не подозревающих представительниц прекрасного пола и громко гаркнул… — А ну девоньки, поднялись и построились в одну линию напротив ребят, быстро! — В его голосе прорезался металл. Глаза рыжего бесенка хитро заблестели.

— Чего на меня смотрите? Вам говорю, живо построились! Носочки выровнять! Пяточки вместе. Грудь колесом. Ровнее. Подбородочек выше. Смирно! Замри!!! Глаза закрывать не нужно.

Женщины худо, бедно, как попало, (Явно нарушая время, заложенное на построение по уставу) минуты через три, а то и через все пять, наконец-то построились в линию.

— Орлы! — торжественно произнес затейник-балагур-новатор. — А также орлицы! Руководство, поддержало меня и приняло важное решение — с сегодняшнего дня вводим новую форму отдыха для жителей острова — танцы. Теперь, каждый боец самолично сможет научиться танцевать одну даму, а затем в свободное от занятий время обучит танцевать других понравившихся ему молодых особ. Если кому не понятно — то это приказ. Он не обсуждается. Ясно?

— Так точно, — недовольно раздалось в ответ.

— Тогда, взяли за руку стоящую напротив себя партнершу. Разошлись по поляне с интервалом полтора — два метра. Повернулись друг к другу лицом.

— Очень хорошо! Взяли избранницу одной рукой за руку. Вторую положили ей на талию. На талию я сказал, а не на задницу. Девчата, таким же образом приобняли парней.

— Далее, — Пашка подошел к свободной девушке. Осторожно притянул к себе.

— Показываю… Легонько, аккуратно и не спеша начинаем двигаться и кружить по кругу. Выполняем упражнение все вместе, одновременно на счет: Раз, два, три, четыре… Вот, так, понятно? Я спрашиваю, ясно?

— Так точно, — отозвались бойцы. — Ясно.

— Вместе со мной, на счет, репетицию начии-най…

— Раз, два…

— Ой!

— Не напрягаться, выпрямить колени!

— Ой, ой.

— Плечи развернуть, живот подобрать!

— Три, четыре…

— Голову выше!

— Раз, два.

— Смотреть прямо перед собой, можно в глаза партнершам! Улыбаемся!!!

— Три, четыре.

— Черкашин, сделай морду попроще, не медведя обнимаешь.

— Господи милосердный, страсти-то какие! — пары наступая друг другу на ноги, сталкиваясь, ударяясь локтями, плечами, спиной с соседними парами, неуклюже кружили по поляне.

Через пять минут общего пыхтения, ойканья, айканья, стенания и возмущений раздалась новая команда… — Хорошо, теперь делаем тоже самое, но только под музыку…

Из динамиков проигрывателя, расположенного неподалёку зазвучала медленная, незнакомая, но берущая за душу композиция…

— Гришка!

— Ась?

— Нась, — полноватый, с толстым добродушным лицом прохожий передразнил лопоухого, взъерошенного друга. — Куды спяшишь, голубь сизокрылый?

— На Кудыкину гору. А вообще, не твое дело. Иду куды надь.

— А как вернешься оттель куда надь, пойдешь вечером картинки глядеть? Сказывают, опять показ будет. (Примечание автора. Название «Картинки» — на острове получил вечерний сеанс показа одного или нескольких диафильмов. Вот уже неделю как, на небольшом экране, начали вечерний показ детских сказок на кинопленке из фильмоскопа. Специально обученный «киномеханик» крутил ручку аппарата и громко читал для всех текст сказки. Успех нового культурного начинания был ошеломляющий. Люди задолго до начала сеанса занимали места и ждали, ждали, ждали когда стемнеет и начнется вечерний показ).

— Ух-ты! Конечно, пойду! — сразу же загорелся желанием новоявленный киноман. — Антиресно, про чё ноне картинки будут? «Конек-горбунёк» или «Маша и три медведя»?

— Не ведаю, но ходят слухи, что сегодня что-то новое покажут.

— Новое… — собеседник недовольно сморщил нос. Почесал затылок. — Я бы старое поглядел — «Конек-горбунёк» например. Ужо дюже там царевна красиво нарисована. И кажут картинки долго.

— Да ладно тебе! Пошли, давай. Я вместо ужина бегал к экрану. Там новый большой холст натянули, раза в три более чем был ране. Какие-то большие черные коробки поставили у экрана. И еще лавочки сколотили для сидения.

— Да, ну? Ух, дюже антиресно! Чай опять «Конька — горбунька» покажут. Али ещё чего про принцесс, там, или королев всяких. Пошли скороча места занимать.

В начале киносеанса, в новом кинозале, было всё как всегда. Долго ждали, пока свечеряло. Затем в полумраке появился свет на холсте. В этот раз он шел из другого места. Холст быстро окрасился в насыщенно синий. На его фоне возникли непонятные, размытые буквы. Они начали дрожать. Внезапно, из черных коробок, заиграла музыка. Затем изображение настроилась а… потом!!! перед зрителями совершенно отчётливо, как будто они были там всегда, возникли старые ворота с охранниками в кольчугах стоящими у входа. Живые, настоящие воины открыли ворота, из них вышла старушка с клюкой. И… вдруг (этого никто не ожидал) старушка прищурилась, посмотрела на присутствующих и сама (а не чтец) САМА громко заговорила:

Старушенция исчезла, и появилось изображение сидящего на дереве большого сокола с короной на голове. Птица покрутила головой, взмахнула крыльями и взлетела с ветки.

Зал набрал воздуха в легкие. В едином порыве застыл и… не отрываясь смотрел на новое чудо творящиеся перед его глазами.

На огромном холсте вновь, теперь уже отчетливо возникли большие буквы…

— Финист-Ясный сокол. По мотивам одноименной сказки Шестакова, — внезапно громко прочитал надпись чтец текста диафильмов.

— Чур меня! — он удивленно перекрестился, и не чего не понимая уставился на экран. Там играла музыка и отчетливо сами собой сменялись картины родной русской природы… А затем началось такое, что ни в сказке сказать ни пером описать.

Глава 10

Апрель 1686 года. Вольный торговый город Гамбург. Таверна «Жареный гусь».

Таверна «Жареный гусь» была переполнена народом. В плохо проветриваемом помещении висел сильный запах кислой капусты, дрожжей и крепкого табака. Вечернее время способствовало безудержному веселью царившему в пивном зале. За столами собралось не менее сотни капитанов, шкиперов, матросов. Тут были разные люди: и новички, ходившие не дальше соседнего порта, и просоленные моряки, успевшие на своем веку избороздить едва не все моря и океаны. Любители выпить рому и побалагурить в портовых кабаках Старого и Нового Света. Многие из присутствующих сдвинули широкополые черные шляпы на затылок, другие побросали их на чисто вымытые столы, заставленные кувшинами с пивом, глиняными кружками и винными бутылками. В руках посетителей дымились длинные голландские трубки с вытянутыми чубуками. Выскобленные добела стены таверны дрожали от разноязыкого многоголосья, громового хохота, женского визга, крепких морских словечек, проклятий и веселых песен. Полногрудые, глазастые служанки, мелькая пышные бюстами, ловко лавировали между большими дубовыми столами, уворачивались от настойчивых комплиментов, разносили кувшины с вином, кружками наполненными пивом. Проказницы с наигранной стыдливостью отбиваясь от грубых ухаживаний подвыпивших мореходов, а иногда с веселой бесцеремонностью усаживаясь к ним на колени. Время от времени кто-нибудь из гостей отправлялся нетвердой походкой вслед за одной из красоток по скрипучей, винтовой лестнице на второй этаж. Ему в след звучали голоса искреннего одобрения и поддержки.

Иоахим Ворденхофф, капитан небольшого флейта «Серая чайка» довольно тихо сидел в углу таверны. Это был плотный, на редкость крепко сбитый мужчина пятидесяти двух лет, шести футов и трех дюймов ростом. Обросший седой шевелюрой и бровями, плоским красным лицом продубленным солёными ветрами, которое не брал никакой загар, и ясными карими глазами не мутневшими при принятии любых доз спиртного.

Из темного угла, где стоял его стол, он рассеяно наблюдал за всеми находившимися в питейном заведении. Бывалый моряк был совершенно равнодушен и к гулу голосов, что шумели вокруг него, и к полным восхищения взглядам неряшливой служанки, снующей взад — вперед между соседними столами. Просоленный солёными ветрами мореход беспорядочно осматривал присутствующих, глубоко вздыхал, морщился.

Его пестрая жизнь была полна бурных событий, лишений, опасностей. Он знавал лютую стужу северного Архангельска и невыносимый жар далёких берегов Бразилии. Вместе с командой пережил множество невзгод: Жестокие шторма и рифы в тумане, повальные болезни и нападения пиратов. Но, что бы не происходило одинокий волк старался не входить в состав торговых конвоев. Он всегда полагался только на собственную голову да сноровку команды. Под всеми парусами, в одиночку он ходил куда быстрее и маневреннее, чем в караване неповоротливых купеческих толстопузов. Опытный моряк ценил время, старался все делать быстро и не любил ждать других. И получалось, что он успевал совершить по несколько рейсов, пока другие возвращались из одного.

За последние пять лет флейт, доставшийся от отца в наследство, сильно одряхлел, поизносился. Учитывая небольшой размер и тихоходность, заказов становилась все меньше и меньше. В таком состоянии Ворденхофф не мог и думать плыть через Атлантику, или ожидать богатых заказов. Однако он ещё вполне надеялся немного заработать на рейсах в Англию, Голландию или в балтийском каботаже.

Который день подряд, потрепанный временем морской волк с грустью теребил в руках полупустую кружку с вином, с надеждой осматривал переполненный зал. Он мутными от алкоголя глазами выискивал нанимателя. Однако фортуна отвернулась от старого капитана. Все заказы уходили к конкурентам, имеющим пузатые двух мачтовые галеоны с хорошим ходом и мощными батарейными палубами. Для безопасного ведения дел торговцы оптом закупали товар и отправляли его большими караванами под охраной многопушечных фрегатов. А Иоахим кусал губы и тоскливо размышлял над своим незавидным будущим, становясь все угрюмее с каждым прожитым днём.

Громко поздоровавшись, за столик присел незнакомец. Длиннополый синий камзол из английского бархата с белым кружевным воротником и такими же манжетами не мог скрыть гибкой и атлетически сложенной фигуры. Под верхней одеждой неизвестного был виден оранжевый жилет, перехваченный красным шелковым поясом. Грудь наискось пересекала расшитая серебром перевязь со шпагой. Рукоять клинка поблескивала золотом. Вишнево-красного цвета панталоны были заправлены в зеленые ботфорты с отворотами. Всё это великолепие венчала широкополая черная шляпа с пышным страусовым пером оранжевого цвета. Русые волосы молодого человека, расчесанные на прямой пробор, спадали на крахмальный воротник. Приветливое лицо, на котором ярко блестели синие глаза, вызывало добродушие и симпатию.

— Меня зовут Алексей Воронцов, — убежденно начал собеседник. Я русский купец и только, что оформил разрешение на право конвоировать торговые суда. Я зарегистрировал частную охранную компанию — «Таганово компании». В моем распоряжении полностью оснащенный шлюп с недавно набранной командой. Для защиты от каперов на судне установлены две легкие скорострельные пушки ЗУ-23[29]. У меня есть груз, который необходимо срочно доставить в порт Малаги. Мне сказали, что именно, вы, Иоахим Ворденхофф, способны отвести мои товары в указанное место. Я заплачу вам две тысячи талеров и дополнительно предоставлю свой корабль для охраны.

— Куда? — из головы Ворденхоффа мгновенно улетучился весь хмель. Он удивленно вскинул брови. — Я не ослышался… вы хотите идти… — в испанскую Малагу? Сударь! Мало того, что вы из Московии, так ещё сумасшедший идиот! Идти морем, под охраной ОДНОГО корабля, с ДВУМЯ легкими пушками, в Испанские воды, особенно в западное Средиземноморье и Гибралтарский пролив, которые кишат берберийскими пиратами — это высшая глупость которую я слышал за последние двадцать лет! Эскадры легких, маневренных парусников рыщут там, в поисках добычи. И далее, вдоль всего берега у берберийцев имеется достаточно укромных бухт, где прячутся их быстроходные средиземноморские галеры, многочисленные команды которых знают толк в абордажных делах. А помимо них есть ещё французы, алжирцы и всякий иной сброд всех мастей, который только и ждет, чтобы поохотиться на перевозимый груз. Купцы остерегаются ходить туда даже большими караванами и под надежной защитой нескольких хорошо оснащенных военных судов! А вы хотите, чтобы я, на своей медленной гнилушке, в сопровождении одного единственного корабля охраны, на борту которого всего две жалкие пушки!!! сунулся в те воды?

Странный наниматель расположился поудобнее на стуле, самодовольно закинул ногу на ногу и положил на колено свою длинную шпагу. — На случай, если берберийцы полезут на абордаж, у меня есть военный корабль на котором пятьдесят три молодых русских моряка! И им срочно требуется морская и боевая практика.

— Сударь! Неужели вы говорите всерьез? — на лице Ворденхоффа появилась хорошо заметная презрительная ухмылка, ехидно искривившая губы седого капитана.

Он залпом допил вино и стукнул кружкой по столу… — Ни за что! Тем более с молодыми, не обученными матросами из далёкой Московии! Да, военный корабль в моем понимании должен быть тяжелым фрегатом с двумя — тремя орудийными палубами, а кроме того, иметь добрую дюжину стволов приличного калибра на баке и на корме. И в составе команды должно быть не менее четырех сотен обученных в постоянных походах матросов.

— Три тысячи талеров! — громкое заявление на всю таверну.

Шум стих в зале. Все удивленно повернули головы в сторону Ворденхоффа и его странного собеседника. Гости стали заворожено следить за результатом беседы.

— Даже за четыре! Не упрашивайте, — мореход отмахнулся от незнакомца как от назойливой мухи.

— Хорошо! — не сбавляя голоса, продолжил наниматель. — Первый раз и в качестве рекламы, в том, что моя компания очень надежная и с ней выгодно иметь дело… — Я дам вам пять тысяч! И мы завтра же с утра поднимаем паруса и отплываем.

— Нет! Разговор окончен, герр Алексей. Я не самоубийца, — произнеся последнюю фразу, Иоахим резким движением отодвинув пустую кружку, встал из-за стола и направился к двери, бросив на ходу фразу о том, что мертвым деньги не к чему.

Пока Иоахим Ворденхофф разговаривал с незнакомцем, за ним внимательно наблюдали несколько широкоплечих молодцов, сидевших неподалеку. И как только стало понятно, что парочке не удаться договориться, эти люди, словно по команде, встали и исчезли за дверью.

Дождь, шедший весь вечер без перерыва, наконец-то прекратился. Яркая луна выглянула из-за рваных облаков. Осветила мокрую мостовую, покрытую вязким слоем помоев и грязи. На улице было сыро и ветрено. В воздухе ночного города стойко пахло рыбой и ворванью. Редкие фонари едва теплились, освещая кривые картонные улочки и переулки. Обшарпанные здания мрачно смотрели на улицу своими трухлявыми рамами окон.

Ворденхофф шагал по еле освещенной дороге, погруженный в свои мысли. Он не любил тратить деньги по-пустому и всегда ходил пешком. Вот и сейчас удрученный бесцельно потраченным временем, прижимистый скряга, месил грязь ногами в сторону дома.

В сгустившихся сумерках за ним по пятам следовали неизвестные в темных плащах и широкополых шляпах, надвинутых по самые брови. Преследователей было трое. Они неотступно крались за капитаном, пока тот не свернул в кривой и грязный переулок, круто поднимавшийся от берега реки к городским кварталам. Двое из незнакомцев ускорили шаг, обогнали Ворденхоффа и, внезапно повернувшись к нему лицом, перегородили дорогу.

— Добрый вечер, господин хороший! — со страшным акцентом прохрипел один из них по-английски. Зрачки у него были черные и глянцевые, как обсидиан, полные гнева, белки глаз налились кровью. Он, словно петух, важно выставил одну ногу вперед, неуклюже снял старую дырявую шляпу с драным пером и помахал ею перед собой, окуная о мокрую мостовую.

— Добрый, — машинально ответил моряк. — Вы кто такие? Что нужно?

— Сейчас узнаешь, — нагло в ответ бросил другой. Он выразительно сплюнул сквозь выбитый зуб и страшно ощерился.

Загулявший допоздна горожанин мгновенно огляделся. Только сейчас он заметил, что окружен тремя незнакомцами, каждый из которых чуть ли не на голову выше его. Прежде чем нападающие успели опомниться, он проскочил вперед, повернулся и выхватил из ножен шпагу. Теперь за спиной у него никого не было. Трое ночных проходимцев сгрудились в кучу. Разбойники вытащили клинки и начали стремительно наступать на капитана. Он едва сумел отстраниться от первого удара, увернуться и отбить выпад другого соперника. А затем моряк завертелся волчком: Удар, отскок, еще удар. Атака, блок, скрещенные клинки. Звон металла и искры в глазах.

Иоахим всё время перемещался, извиваясь всем телом, уходил от летевших на него сверкающих лезвий и наносил ответные выпады. К счастью для морехода переулок был настолько узок, что нападающие только мешали друг другу. Это был плюс. Он медленно пятился под напором двоих нападавших вверх по круто поднимающейся дорожке. Третий разбойник из-за узости переулка вообще не принимал участия в поединке.

Преимущество в росте у соперников исчезло. Но! Их было всё-таки трое! Это большой минус. И хотя Ворденхофф довольно неплохо фехтовал, долго ему явно не продержаться. Моряк продолжал понемногу отступать, зная, что где-то за спиной проходит поперечная многолюдная улица. Может быть, там кто-нибудь из прохожих придет ему на помощь.

— Сколько же я ещё смогу сражаться? — недобрые мысли предательски лезли в голову седовласого морехода. Он только, что уклонился от ещё одного неистового выпада и почувствовал щекой поток воздуха от просвистевшего рядом клинка.

— Может, стоить позвать на помощь? Хорошая идея! Только кто отзовётся? Да ещё ночью? И в этом месте?

Стиснув зубы, Ворденхофф продолжал отбиваться от двух незнакомцев, парировал выпады, ловко уворачивался от встречных ударов. Однако, два укола с их стороны всё же достигли цели, разорвав одежду и слегка задев кожу. Внезапно Иоахим сделал резкий, глубокий выпад… Один из разбойников схватился за руку и громко закричал от боли. Второй испугавшись крика и мастерства капитана, резво отскочил в сторону. На освободившееся место с мягкой кошачьей легкостью и проворством, выдвинулся третий поединщик, окутанный с головы до ног во всё черное. Даже его лицо было закрыто темной маской. Гибкий, ловкий как пантера он обнажил два клинка и стал вращать ими с такой скоростью, что невольно стал походить на мельницу. Свет серебреным блеском отражался в крыльях закалённой стали. В лужах дрожала луна. Новый противник двигался настолько быстро и изящно, казалось, будто он не идёт, а танцует.

Резкий отвлекающий взмах одной саблей, выпад другой и Ворденхофф тут же почувствовал тупой удар клинка в левое плечо. По руке предательски побежала кровь. В глазах морехода от ужаса, что его ранили, потемнело, колени стали ватными, холодный пот побежал по лбу. Но он сделал над собой нечеловеческое усилие и продолжил сражаться, отступая чуть быстрее.

Удар, ещё удар! Поворот. Выпад. Защита… — звон стали был единственным звуком, который нарушал тишину, царившую на улице. Уже нечем дышать. Сердце стучит часто и глухо: бум, бум, бум, бум — сейчас остановится… По руке струится кровь. Ещё взмах из последних сил, ещё. Отскок… Шаг вперед, прыжок, два шага назад. Поворот…

— Нет, подлые твари! — подбадривал себя седовласый капитан, отмахиваясь клинком от серебристых молний, летевших в него, точно стрелы из лука… — Я не побегу! Вы, не дождетесь этого!

Неожиданно за спинами нападающих появилась ещё одна фигура. Сквозь звон в ушах мореход услышал знакомый голос.

— Эй! Что здесь происходит?

— Герр, Алекс, — изнемогая, крикнул в ответ Ворденхофф. Если вы порядочный человек, позовите стражу! — Пусть они схватят этих негодяев! Здесь им не прорваться, пока я стою на ногах!

— Это ещё зачем? — бодро раздалось в ответ. — Обойдемся без стражи, теперь они никуда не денутся!

И обладатель богатырского голоса, прорычав проклятие, начал осыпать противников Ворденхоффа ударами своей огромной шпаги.

Через минуту разбойники с ужасом разбежались. Последний в отчаянии ринулся напролом, рассчитывая сбить морехода с ног, но кулак незнакомца обрушился на его голову с такой силой, что несчастный упал на землю и выронил клинки. В ту же секунду благородный герой ловко схватил оставшегося из бандитов за шиворот, и потащил его к поперечной улице. За поворот в переулок. Он стал громко, во всю мощь своих легких вызывать стражу. Через некоторое время спаситель вернулся к капитану.

— Да-а! Они набросились на вас, словно бешеные собаки. Ещё немного, и дырок в вашем теле было бы больше чем в старой грелке. Постойте, да вы ранены! А я хотел догнать вас и сделать новое предложение: как вы смотрите на то, что случае потери корабля, я оплачу вам страховку?

…М-м-м, — что-то попытается произнести старый моряк. От пережитого напряжения перед глазами всё ещё плыли красноватые круги. Он опустился на колени и стал растеряно трясти головой.

— Ну, вот и ладушки! — наниматель произнес в ответ радостно. — Значится, договорились…

Устойчивый северо-восточный ветер игриво трепетал трехцветный вымпел на мачте. «Серая чайка», небольшая посудина Ворденхоффа, благополучно обогнула в сверкающих лучах солнца меловые скалы мыса Финистерре, оставила за кормой беспокойный Ла-Манш с его туманами, переменчивыми течениями и подводными скалами… и, ловя парусами хороший норд-вест, спешила навстречу теплому дыханию юга. Невысокие, пологие волны Атлантики лениво колыхали судно, сверкали солнечными зайчиками на глянцевых гребнях и катились дальше к скалистому, изрезанному многочисленными бухтами галисийскому берегу, который медленно проплывал по левому борту. Возглавляемый седым капитаном корабль по причине исключительной осторожности за дорогостоящий груз и безопасность команды, держался как можно ближе к берегу. Парусник буквально крался вдоль полосы прибоя, опасаясь упустить его из виду, как младенец боится выпустить из рук спасательный круг, впервые попадая в глубокий водоём.

Морской бриз дул настолько ровно, что не было нужды маневрировать парусами. Судно шло ровно, слегка накренившись, с шипением вспарывая носом прозрачную голубую воду. Воздух был наполнен запахами разогретого солнцем дерева, смолы и конечно солёными брызгами. Команда торгового судна наслаждалась отдыхом, грелась на залитой солнцем палубе: Одни ставили парусиновые заплаты на свои поношенные куртки и штаны, другие чинили дырявые рубахи, третьи, попыхивая длинными трубками, плели друг другу небылицы о всяких чудесах: О морских чудовищах, способных раздавить своими щупальцами огромные корабли или о прекрасных обнажённых русалках, якобы замеченных ими на безымянных островах. Последние просто дремали под тихий скрип рангоута и посвист ветра в снастях.

Иоахим Ворденхофф беспокойно расхаживал по шканцам «Серой чайки», кидаясь то к одному борту, то к другому. Он до рези в глазах всматривался в линию горизонта — не покажется ли где чужой парус. Потом переводил взгляд на небо, опасаясь появления грозовых облаков, предвестников шторма. У левого борта наводил складную подзорную трубу на отвесный берег, внимательно разглядывая каждую бухточку, каждый скалистый островок. Внутренне он чувствовал, он знал, тревожно ожидал — это затишье перед бурей и беды просто не миновать.

Предвестником надвигающегося огромного несчастья являлся парусник сумасшедшего русского.[30]

Справа, на расстоянии в добрую милю от борта «Серой чайки», словно пастушья овчарка, стерегущая стадо, беспокойно мотался из стороны в сторону «дикий» шлюп с неведомым оранжевым флагом. Канаты судна визжали в блоках, реи скрипели, паруса опадали и вновь надувались под ветром, хлопая с пушечным грохотом. Судно охраны без устали проводило ходовые учения. Оно то приближалось, то удалялось от корабля Ворденхоффа. Вот и сейчас он с удивлением заметил, что на «Искателе сокровищ» несколько человек зачем-то стали устанавливать дополнительные треугольные паруса, абсолютно ненужные при спокойном ветре. Другие матросы, распластавшись на верхних реях, наоборот убирали всё необходимое для быстрого хода. Ругань и крики, «юные гардемарины» изрыгали проклятия, ломали ногти о непокорную ткань или отталкивали своих более неуклюжих собратьев, в попытке ухватиться за грубую парусину.

В результате бестолковой деятельности команды посудина русских вздрогнула всем корпусом и резво зарылось носом в воду. Тучи легких брызг взлетели над фальшбортом и волны сплошным потоком хлынули на переднюю часть корабля. Люди, находившиеся там, в одно мгновение промокли до нитки. Боцман, подбежал к свободным членам экипажа, заревел словно бык и начал щедро с помощью увесистых кулаков раздавать новые указания. Озлобленные, промокшие матросы, живо приступили к работе. Полезли по веревочным лестницам на грот-мачту. Стали усердно тянуть снасти так, что огромные полотнища парусов развернулись и заполоскали, словно огромные лепестки цветка. Паруса в мгновение ока были поставлены, и судно ускоряясь, заплясало на крутой океанской волне.

Однако это был далеко не конец… Солнце ещё высоко стояло в зените. Безумный капитан, с садистским упорством продолжил ставить эксперименты над несчастной командой и своим кораблём. Последовали новые приказы: Моряки уперлись ногами в палубу. Загрубелыми ладонями вцепились в канаты и брасы, как гроздья повисли на них. С пронзительным скрипом повернулись вокруг мачт реи. Полотнища парусов сердито захлопали. «Искатель сокровищ» заложил галс на левый борт так круто, что нок марса-рея едва не коснулась воды, после чего, как туго взнузданная лошадь, резво пошел в сторону «Серой чайки». Ещё несколько минут и реи русского шлюпа снова со скрипом повернулись. Измученный пытками парусник, хлебая носом пенную волну, накренился на противоположный борт. Судно, сменив направление, прошло курсом зюйд-ост на расстоянии в четверть полета пушечного ядра от фрегата Ворденхоффа.

Седовласый капитан в сердцах чертыхнулся и замотал головой. К нему подошел связной.[31]

— Эль капитан Хейлли! Имеет честь спросить у герр капитана… — громко, в ухо Ворденхоффу прокричал радист. — Какого лысого черта мы, как сухопутные крысы, с черепашьей скоростью тащимся вдоль берега, когда есть прекрасная возможность плыть лучше и быстрее в открытом море?

— Передай, этому русскому! — чопорный немец выпрямился, твердо оперся тяжелыми руками на поручень, встал неестественно прямо, широко развел плечи, задрал подбородок — будто только что проглотил аршин, и гордо произнес: — Что не его собачье дело…

— Простите, герр капитан, — матрос вежливо перебил Ворденхоффа. — Но! Эль капитан имеет честь быть ирландцем!

— Какой, он, к рогатому дьяволу, ирландец? По тому, как ходит… этот негодяй, — седой мореход махнул рукой в сторону бешено прыгающего по волнам парусника. — Я убежден, что он с головы до пят, дикий северный варвар! Так, передай этому неотесанному медведю, что не его собачье дело как мне лучше и быстрее доставить груз в порт Малаги!

Тираду седого морехода прервал истошный крик марсового: «Паруса! Справа по борту паруса!».

Резкая трель боцманской дудки погнала людей на ванты и реи. Ошеломленный рулевой стал быстро перебирать рукоятки штурвала, обстененные паруса заполоскали. «Серая чайка» вздрогнула и покатилась влево под ветер. Штурман, сорвавшись с места, побежал наверх, на полуют.

Ворденхофф уже разглядывал в подзорную трубу большой фрегат, который только что вынырнул из-за очередного острова, словно морской орел, ринувшийся из-под облаков на зазевавшуюся утку, и теперь он на всех парусах мчался наперерез «Искателю сокровищ». Нос двухпалубного, вытянутого в длину корабля украшала фигура орла, а не льва, как у английских или голландских судов. Это могли быть только французы. Выкрашенные светло-голубой краской борта незнакомца подтверждали такое предположение. Три мачты, огромные размеры, множество пушек почти наверняка означали, что перед ними военный корабль. Преследователь имел больше ста пятидесяти футов в длину и две батарейные палубы. Орудийные порты были уже открыты, оттуда торчали тупые рыла пушек. Каждый борт щетинился двадцатью четырьмя орудиями. И, конечно же, на палубе у него были ещё и более легкие аркебузы… количество которых посчитать было трудно. Стоит оказать хоть малейшее сопротивление, и неизвестный корабль просто подойдет и в щепки разнесет безоружный парусник азиатов.

— Вот и допрыгались! — мрачно протянул Иоахим, будучи не в силах оторвать взгляд от фрегата. Глаза капитана сверкали злобными искрами, зубы были крепко стиснуты, пальцы, сжатые в кулаки, ногтями вонзились в ладони, шейные мускулы напряглись. — Пусть меня проглотит дьявол, если я не подозревал подобного! Это же французский пират!!!

На корабле такого размера по расчетам Ворденхоффа могло оказаться не менее двух сотен матросов плюс столько же вооруженных солдат на палубе. И намерения у этих невесть откуда взявшихся незнакомцев были явно не из лучших. Шестьдесят плохо обученных салаг на шлюпе против четырех — пяти сотен умелых и закаленных в постоянных походах головорезов.

— Всё, майн готт! Это конец! — сквозь зубы прошипел Ворденхофф. Ужас накатил на него, словно приступ морской болезни: Губы седого морехода побелели. Голова тряслась из стороны в сторону. Руки дрожали. Гримаса боли застыла на лице. Он повернулся в сторону представителя «Таганово компани», схватил несчастного радиста за грудки и стал громко кричать ему в лицо, как будто в огромную телефонную трубку. — Слушай меня, Хейлли. Черт тебя задери! Это, французский пират! Поднимай паруса и быстро уводи свою драную калошу!

Однако ни ирландец, ни его малочисленная команда не желали прислушиваться к голосу разума и подсказкам Ворденхоффа. Они по-прежнему как бешеные тараканы сломя голову лезли на мачты, расползались по реям, выполняли дурацкие упражнения своего капитана.

Огромное, вытянутое судно быстро приближалось к шлюпу, готовое как морское чудовище, поглотить и уничтожить наглецов. Корабль становился все больше. Он будто вырастал из воды. Паруса француза уже заслонили половину неба. В брюхе фрегата, что-то сверкнуло. Удар грома громким эхом пронесся над водой. Маленькое облачко дыма отделилось от корпуса. Дымящееся ядро, издавая холодящий душу свист достигло моря и запрыгало по волнам, точно мячик. Нырнуло в воду неподалеку от преследуемого судна. Корабль пиратов приказывал «Искателю сокровищ» лечь в дрейф.

Выстрел из пушки со стороны незнакомого судна мгновенно развеял сонное оцепенение, царившее на палубе русского парусника. Известие о предстоящем конце света не произвело бы, пожалуй, большего фурора. Матросы побросали свои дела. Началась суматошная беготня. Капитан и его помощники надрывались, старались перекричать друг друга. Они отдавали при этом бестолковые приказы, которые только усугубляли переполох. Кто-то резво бросился внутрь трюма, другие наоборот полезли на ванты. Несколько человек подбежали к борту, стали возбужденно подпрыгивать, делать непристойные знаки в сторону французов, корчить рожи, изображать петухов. Даже кок!!! вылез из каюты и с воинственным выражением на лице, принялся зло грозить неприятелю дымящимся черпаком. Боцман достал из-за пояса большой старинный пистолет, смачно выругался и… прицелившись, выстрелил из него в сторону неизвестного захватчика.

В ответ пронзительно загудели дудки, застучали барабаны. На топах стеньг и кормовых флагштоках поднялись и затрепетали зловещие черные флаги. Капитан неприятельского судна, подпрыгивал от нетерпения, распоряжался на шканцах, размахивая подзорной трубой. Его канониры раздували фитили. Матросы на неприятельском судне бегали по вантам, спешно убирали лишние паруса, натягивали над шкафутом прочную верёвочную сеть для защиты от падающих обломков рангоута. На вантах пиратского корабля виноградными гроздьями висела абордажная команда. У них в руках мелькали короткие сабли, абордажные топоры, пистолеты и тесаки.

Разъяренный оскорблениями француз подошел на расстояние пушечного выстрела и полностью разрядил орудия левого борта в сторону непослушного наглеца. В момент залпа судно сильно качнуло на волнах и ядра, просвистев высоко над палубой, оставили зияющие дыры в верхних парусах «Искателя сокровищ». Раскрашенный корабль окутала полоса густого тумана. С палубы раздались многочисленные крики недовольства и проклятья.

Безумие окончательно парализовало способность команды Хейлли соображать. Часть матросов начала зачем-то опускать якорь. Остальные, вытащив неизвестно откуда небольшие мушкеты, в панике от испытываемого страха попряталась в укрытия. Якорь тем временем погрузился в воду и, как узда сильного жеребца, резко затормозил ход шлюпа.

— Герр капитан! — на фоне творящегося безобразия к Вандеркоффу обратился связист. Он внимательно выслушал треск голосов идущих из прибора и произнес спокойным ледяным голосом. — Приказано всем торговым судам срочно покинуть сектор проведения военных учений.

— Кем приказано? — не понял фразы седой мореход. Его губы крепко сжались в упрямую линию, а одутловатое лицо побледнело, несмотря на загар. — Каких ещё учений? Какого дьявола здесь происходит?

И прежде чем растерянный Вандеркофф смог что-либо сообразить, два корабля прочно сошлись бортами. Послышался треск ломающегося дерева. С пронзительным скрипом качнулись на мачтах реи. Оба судна вздрогнули от килей и до клотиков. Острые зазубренные когти тройных стальных «кошек» с лязгом стали впиваться в дерево бортов, цепляться за открытые пушечные люки, за натянутые абордажные сети, за ванты и вообще за все, за что можно было зацепиться.

Чужими голосами захрипели пересохшие глотки корсаров. Повсюду замелькали искаженные злостью свирепые рожи, многие из которых были исполосованы широкими рубцами. Разбойничья стая, словно лава, поднялась и с рёвом бросилась на растерянный «Искатель сокровищ».

В ответ сотни пуль роем устремились в сторону пиратского корабля, сметая с палубы все живое, впиваясь в мачты, стеньги, реи, разрывая в клочья тела, паруса и такелаж.

Яростные крики, вопли раненых, хриплые проклятия зазвучали над морем. Живые и мертвые гроздями стали сыпаться за борт и исчезать в волнах. В предсмертной агонии корчились люди, в страшных судорогах заканчивая свою жизнь. В один миг палуба стала представлять собой жуткое зрелище. Десятки растерзанных трупов лежали то тут, то там, залитые кровью.

Немногие, в задних рядах, зажимая кровоточащие раны, пытались отползти, укрыться, спрятаться. Однако спасения не было. Смерть повсюду вершила свою кровавую жатву. Огненная лавина свинца и железа буквально выбрила палубу фрегата, сделав её голой, как понтон.

…А спустя несколько минут наступила странная, звенящая тишина.

Покинуть место событий до вечера так и не получилось. Устойчивый бриз к концу дня потерял силы и превратился в слабый, еле шепчущий ветерок. Паруса на кораблях сперва сникли, а потом и вовсе тряпками обмотали мачты. Утомлённая жарким днём вода, казалось, дремала и во сне тихонько причмокивала, мягко поплёскивая у борта кораблей. Как серебристая чешуя, на солнце искрилась лёгкая водная рябь. Три парусника лениво застыли в непосредственной близости друг от друга, равномерно покачиваясь на зеленоватых волнах морской глади.

Команда «Серой чайки» в полном составе стояла на палубе у фальшборта и как в зрительном зале театра, опираясь на планшир, обсуждала происходящие события на сцене бывшего французского капера.

— Даа, кровь Господня! — произнес тучного вида матрос, засовывая за щеку кусок жевательного табаку. Он с завистью осматривал стройный силуэт судна с его изящной линией бортов, большим количеством мощных бронзовых пушек, грациозной симметрией рей и превосходными снастями. — Повезло этим московитам! Такой корабль отхватили! До сих пор не могу понять — как эти дикие азиаты умудрились так ловко и быстро перебить весь экипаж?

— Скорее всего, французы были смертельно пьяные, — парировал гигантского роста моряк, заросший жесткой курчавой бородой до самых глаз. Засаленные черные волосы великана были заплетены в тугую косичку на затылке и выбивались спереди из-под ярко-зеленого головного платка, свисая на лоб. — Или набрали косоруких крестьян. Вот деревня с испугу и попрыгала за борт, рыбам на смех.

— Сколько же там сокровищ? — влез в разговор юнга. Парень воодушевленно заморгал светлыми водянистыми глазами. Его длинная, тонкая шея вытянулась в направлении парусника. — Представьте, что корабль наполнен доверху: Самоцветными камнями, серебреной посудой, золотыми слитками, жемчугом величиной с кулак, слоновой костью. И конечно деньгами… Деньгами: Луидоры, песо, реалы!!!

Все разом замолчали, представив себе огромный трюм красавца корабля в котором находиться множество открытых сундуков и ларцов. И отовсюду, мерцало золотое сияние вперемешку с искрящимся всеми цветами радуги блеском драгоценных камней.

— Да с чего ты взял? — недоверчиво возмутился бородатый гигант. Голос его слегка охрип и дрожал от волнения.

— Да потому, что они сразу, как только поднялись на судно, начали сорить деньгами, — пылко ответил безусый юнец. — Только поглядите: Пленных мавров выпустили из трюма и отпустили на шлюпках на все четыре стороны! Дорогостоящие ядра, порох швыряют за борт. А ведь это все можно выгодно продать!

— О, майн готт! — воскликнул матрос, стоящий у самого носа корабля. — Эти горе — мореплаватели только, что отправили на корм рыбам прекрасное восемнадцатифунтовое орудие… и ещё одно! — Что творят, варвары? Это же какие деньги идут на корм рыбам?

Русские моряки полностью, всей командой, включая кока, такелажного мастера и корабельного плотника перебрались на борт французского капера и трудились не покладая рук, что называется, в поте лица. Они сновали по палубам и трапам, демонстративно таскали какие-то бочонки, тюки, кули, сундуки. Дикари постоянно что-то ломали, двигали, перекладывали, выбрасывали. Несколько человек споро ставили перебитую фок-мачту, другие чинили рангоут и такелаж, третьи драили, скатывали и снова драили палубу. Со стороны захваченного корабля доносился шум, недовольные крики и крепкие русские и английские выражения. После тщательной уборки судна, команда русских построилась и торжественно подняла на кормовом флагштоке оранжевый стяг с накрест пересеченными зелеными линиями.

Вандеркофф стоял на палубе, широко расставив ноги, скрестив на груди руки. Он напряженно всматривался в сторону замерших кораблей. Происходящее его решительно не устраивало. Что-то тяжелое и плохое продолжало незримо висеть над его головой. В душе гамбургского капитана царила тревога.

Работник связи тенью появился за спиной седовласого морехода. Он гордо задрал нос, вытянулся в струнку и громко произнес:

— Адмирал Хейлли!!! принявший на себя руководство эскадрой просит вас выделить десять матросов для помощи в сопровождении нового судна в порт Малаги.

Иоахим скорчился, гневно заскрипел зубами. — Кто просит? Какого судна? Я не расслышал, повтори громче?

— Герр капитан, — во всю силу легких заорал связист. — АДМИРАЛ Хейлли!!! Обращается с просьбой для управления своего флагмана «Ля витэс» направить в помощь десяток матросов.

Раздраженный мореход повернулся в сторону собравшейся команды. Он медленно обвел тяжёлым взглядом лица своих людей.

— Все слышали просьбу этого полоумного русского хлыща. Кто хочет пойти? — седые брови Вандеркоффа хмуро сошлись на переносице, он стиснул зубы и сжал кулаки, его лицо побагровело.

— Что мы там не видели? — команда сразу поняла тяжелое настроение капитана.

— Да, во всем Гамбурге не хватит талеров и гульденов, что бы Ганс! пошел в работники к московитам… — зашумели в ответ моряки.

— Пусть сами горбатятся! Дураков нет, — звонкий голос юнги перебил дружный хор недовольных.

— Надо было головой думать, прежде чем хватать всякое дерьмо болтающиеся в океане!!! Вот теперь пусть сами возятся, с этим плавающим сундуком без ручки! — подытожил общее мнение шкипер.

Немец довольный ответом своих людей, по-деловому повернулся и посмотрел в сторону радиста. — Передай этому ирландскому выскочке, что желающих идти к нему на корабль, не нашлось.

Парень спокойно оглядел расхрабрившихся петухов. Хмыкнул.

— Адмирал Хейлли… — связист начал торжественно тянуть фразу-предложение. — Обещает всем добровольцам звание старшего матроса, трехразовое питание, отдельную койку и половину серебреного талера за каждый день работы на флагмане его эскадры! А также долю с каждого добытого в бою корабля!!!

На палубе «Серой чайки» возникла напряженная тишина, все начали недоуменно переглядываться, ошеломленно посмотрели на капитана, а потом началось столпотворение… — Я! Возьми меня! Отойди, боров… Да дайте же пройти! Я был первым, кто услышал! — Желающие в едином порыве, отталкивая друг друга локтями, бросилась в сторону переговорщика.

Утро было спокойное и светлое. Слоистые бледно-розовые облака на востоке прикрывали восходящее солнце. Облака казались настолько низко, что лучи, падая из-за них, причудливыми полосами освещали дальние песчаные острова. От этого необычайного освещения крошечные очертания клочков земли казалась маленькими, раскрашенными в разные цвета камешками, разбросанными художником вдоль берега. Море дышало спокойствием. Колыхались небольшие волны. Прилетевший с востока ветерок медленно разворачивал на гафеле двух парусников невиданные доныне флаги: Оранжево-дымное полотнища, перечеркнутые из края в край, наискось, двумя зелеными линиями.

Резкие звуки дудки боцмана разбудили команды кораблей. По палубам загремели каблуки обуви многих ног, раздались громкие команды. Заскрипели якорные кабестаны. Десятки просмоленных, мозолистых ладоней ухватили вымбовки, вставленные в гнезда. Толстые якорные канаты начали медленно наматываться на барабаны. Матросы заскользили по вантам, с обезьяньим проворством стали разбегаться по реям. Зарифленные паруса развернулись, заполоскали, поймали окрепший ветер. Утренняя тишина сменилась негромким плеском волн и поскрипыванием рей. Эскадра проснулись и, рассекая водную гладь в кильватерном строе (Примечание автора. В ряд, один за одним.), продолжила движение к теплым берегам Испании.

Глава 11

Наши дни. Борт самолета Boeing 747-8 VIP. Частный рейс Лос-Анджелес — Париж.

Гигантский летающий дворец «Boeing» 747-8 VIP совершил прощальный круг над лазурными волнами Тихого океана, помахал крыльями. Величаво развернулся над Голливудом, набрал высоту над Кейджон Пасс и бешено понесся в сторону Европы. Снаружи остались лишь полная темнота и далекое зарево огней миллионного города ангелов с его фешенебельными особняками, бесконечными авеню с усаженными на изумрудных газонах пальмами и сверкающими фонтанами, многочисленными площадками киностудий со всевозможными декорациями.

Снаружи огромной металлической птицы монотонно гудели двигатели. Она плавно качалась, кренилась в виражах и снова выравнивалась, выходя на прямые. Из сопла белоснежного авиалайнера струились желто-голубые огни. Струи пламени отлетали назад, мгновенно растворялись в кромешной мгле. Внутри звучала легкая, приятная музыка. Самолет еле ощутимо вибрировал.

Дряхлеющая владелица заводов, газет, пароходов Линда Гамильтон сидела в огромной гостиной собственного самолета, курила, тяжело нахмурив брови. Из-под опущенных ресниц герцогиня рассеяно смотрела на клубы ментолового дыма, медленно поднимающегося от сигареты, которую она держала в левой руке. Опустошенный бокал насмехался над ней. Каждый раз, когда взгляд её мутных, когда-то ярко зеленых, завораживающих глаз падал на него, она быстро закрывала их, чтобы с трудом удержать набегающие слезы. Со стороны было четко видно, что женщина сильно переживает. Лицо VIP пассажира было бледное, но где-то глубоко в себе она боролась упорно — то ли с приступом истерики, то ли с подступавшей тошнотой.

Закрыв глаза, пожилая женщина попыталась успокоиться, прийти в себя.

Чтобы расслабиться, Линда проделала дыхательные упражнения, которым её обучил врач: Вдох на два счета, выдох — на четыре. С каждым выдохом отпускало напряжение. Боль, давившая виски, постепенно начала проходить, мутные круги в глазах понемногу стали рассеиваться.

— Уважаемая Ли, — звучал в голове тихим шелестом голос лечащего врача. — Вы уже не молоды и работаете с огромным напряжением. Вам пора остановиться, и дать отдохнуть организму или тому, что от него осталось. Вы же продолжаете изматывать себя, а это очень опасно. Мой совет, пора прекратить работать и уйти на отдых. Иначе через полгода — максимум год мы можем потерять вас навсегда! Прошу, вас, как это звучит не прискорбно, подумайте о себе, подумайте о приемнике.

— Ага! — она выразительно повела суховатыми руками, скидывая с плеч шубку из викуньего меха. — Так просто, взяла и всё, что создала за многие годы, бросила! Отдала неизвестно кому! — Двадцать лет, проведенных в безжалостном мире бизнеса, научили Линду жестко принимать решения, стойко переносить поражения, неудачи и даже катастрофы, а всего этого досталось на её долю немало. Несмотря на то, что её охватила холодная ярость, после известия о её состоянии — изощренный ум властительницы финансовой империи продолжал напряженно работать, изыскивая выходы из создавшегося положения.

Из-за глубины серого табачного тумана возникла молоденькая стюардесса с разносом, на котором тихо позвякивали фужеры с шампанским. Линда пренебрежительно хмыкнула и привычно попросила плеснуть туда коньяка. Необходимо было выпить перед долгим и утомительным путешествием через Атлантику.

— Миссис Гамильтон, — на распев, подобострастно произнесла хрупкая девушка с подкрашенными в голубой тон веками, и длинными трепетными ресницами. — Не желаете ещё чего-нибудь?

— Нет! — недовольно, сквозь зубы, выплеснула миллиардерша. Её давно уже стало раздражать заискивающее обращение со стороны членов экипажа, особенно молодых представительниц слабого пола. Отовсюду только и слышно: Да, миссис Гамильтон, нет, миссис Гамильтон, конечно, миссис Гамильтон, мы обо всем позаботимся, миссис Гамильтон! Тьфу, надоели эти подхалимы, противно!

Проклиная всех, она с силой закрутила окурок в пепельнице.

— Особенно эта новенькая: Высокие скулы, длинные достигающие талии волосы черного цвета, большие карие глаза, небольшой курносый нос, прекрасной формы полные губы и идеальный цвет лица. — Кто взял эту фигуристую куклу на борт её самолета? — Небожительница с призрением посмотрела на длинные, стройные ноги, выглядывающие из-под обтягивающей талию юбки. — Уволить, срочно! И того, кто принял её. А также другого, который принял того, что пригласил эту сучку ко мне на работу… — всех выгнать на улицу скопом, без выходного пособия! И немедленно!

Пытаясь успокоиться, Линда выпила очередную (немаленькую) дозу спиртного, откинула голову на спинку дивана и погрузилась в раздумье. Пожилую женщину охватило чувство горькой безнадежности. Никогда ещё она не чувствовала себя такой одинокой. С горечью подумала, что всегда одна, даже сейчас на этом чертовом летающем корыте.

— Как хорошо быть молодой, беззаботной, испытывать томительные позывы плоти и не думать о прожитом дне как о последнем. И как плохо быть одинокой, старой, никому ненужной, всеми нелюбимой богачкой. Которую скрыто все презирают и ждут, не дождутся, когда она загнется как изнеможенная лошадь, на пороге своей разукрашенной бриллиантами конюшни.

Тяжело вздохнув, страдалица раздавила сигарету в пепельнице и, повернувшись к зеркалу начала придирчиво оглядывать себя: Редкие ярко каштановые волосы по-мужски коротко подстрижены. Уставшее, пугающее извилинами морщин, изможденное, осунувшиеся лицо. Печальные, выцветавшие глаза. Сильно накрашенные губы оттопырились, они придавали лицу презрительное выражение.

За бортом самолета потемнело. Лайнер словно нырнул на дно черного, глубокого колодца. Грозовые тучи хищно протянули темные руки к его корпусу, «схватили за шею» и начали болтать из стороны в сторону. Зигзагами засверкали молнии. Глухой рокот грома, повторенный многократным эхом, казалось, перекатывается прямо по крыльям самолета. Большие капли дождя яростно захлестали в овалы иллюминаторов. Верхний свет на мгновение померк, а затем вновь ярко вспыхнул под потолком. На передней стенке салона над дверью, ведущей в кабину пилотов, появилась надпись: «Просим пристегнуть ремни и не курить!».

Подвыпившей старой деве стало дурно от возникшей качки. Перед глазами запрыгали белые и желтые сверкающие зайчики. Оттолкнув смазливую стюардессу, бросившуюся помогать VIP пассажиру, Линда поднялась и, медленно перебирая руками по стене, пошла в сторону туалета, качаясь на тонких шпильках модных итальянских туфель. Неизвестно откуда, рядом с проходом вспыхнула яркая точка. Светящийся изнутри овал стал пугающе увеличиваться и в конце превратился в большой, бездонный проём.

Самолет сильно дернулся в одну сторону, затем в другую, клюнул носом и провалился в воздушную яму. Внезапный толчок закрутил его, будто это была не многотонная, оснащенная гигантскими двигателями стальная конструкция, а сухой лист, случайно залетевший высоко в небо.

Пожилая женщина не смогла удержаться от возникшей перегрузки. Сдавленный воздух, подобно кулаку, ударил в лицо. Её как куклу оторвало от стены и швырнуло в мутный туннель времени…

Три месяца спустя. Версаль. Резиденция двора «Короля-Солнца» Людовика XIV.

В летнем зале небольшого дворца, кокетливо украшенным мраморными статуями и позолоченными вазами, за резным карточным столом, расположились в круг несколько знатных дворян. Вельможи активно обсуждали последние сплетни, при дворе его величества, параллельно от скуки играли в карты на небольшие суммы.

За спиной одного из игроков, в расписанной золотом раме висел портрет короля Франции Людовика XIV. На нём Король-Солнце был изображен в полный рост в военном костюме. Широкий воздушный шарф опоясывал пояс короля, трепетал на ветру и вызывал у присутствующих иллюзию живой энергичности, бравады исходящей от монарха. Одна из миловидных особ специально расположилась лицом к портрету Его Величества, чтобы постоянно бросать томные, чувственные взгляды в сторону его бёдер. И… немного (Совсем чуть-чуть) на отполированную до зеркального блеска раму, позволяющую видеть карты игроков, которые сидели напротив неё.

— Тысяча чертей! — высокий массивный мужчина с небольшим зигзагообразный шрамом на правой щеке и тонкими весьма тщательно подстриженными испанскими усиками с восхищением обратился к белокурой девушке похожей на ангелочка. Всё время он чувствовал на себе пристальный взгляд её больших зеленых глаз, которые шарили по его лицу, восхищенно осматривали ширину его плеч, расчетливо оценивали поведение за столом.

Изящное пепельно-зеленое парчовое платье с большими серебряными цветами не могло скрыть совершенства фигуры: Расшитый шелком заостренный лиф подчеркивал тонкую осиную талию, которую, казалось, можно было обхватить соединенными пальцами рук; темно синего цвета роба с намеком на шлейф, оттеняла хрупкость и невинность девицы; широкое низкое декольте, отделанное алансонскими кружевами, обнажало безупречные плечи; длинное жемчужное ожерелье несколько раз обвивало ее лебединую шею и, опускалась немного ниже подчеркивая её соблазнительную грудь. Завершали облик чародейки, искусно уложенные волосы украшенные жемчугом, и двумя легкими белыми перьями.

— И почему я не имел удовольствия видеть вас раньше, сударыня?! Клянусь честью! Я никогда не видел таких прекрасных глаз, такой нежной, белой кожи, такой милой обворожительной улыбки. Вы молоды!!! свежи и элегантны как роза в весеннем саду! Вы удивительная женщина! И поверьте, я готов броситься к вашим ногам, чтобы безмерно восхищаться божественной, несравненной внешностью!

— Ах, маркиз, не стоит! — юная девушка, услышав комплимент, покраснела и в смущении отвела глаза в сторону. Голос у нее был звучный — красивое сопрано. Было заметно, что прелестница для отражения своих эмоций умело, использует все его богатые возможности.

— Вы лукавите, с целью завлечь в ваши тенета беззащитное создание. Более того, мой муж считает, что молодой женщине следует оставаться дома за вышиванием, почаще молиться и не отвлекаться от своих скромных дел ради великолепия королевского двора.

Щеки хорошенькой непослушницы горели, а звонкий голосок колокольчиком звучал в зале…

— И вот, я тайно решила заменить его перед глазами нашего монарха, пока он куда-то отлучился, сбежал от меня на какую-то там… войну или битву. Одним словом занялся своим привычным мужским делом.

— Да, милочка, — поддержала расфуфыренного франта высокая полная женщина. Не отрывая взгляда, от раскрытых веером карт, она медленно вытянула губы и произнесла. — Вы поступили правильно! В Версале совсем не беспокоятся о сохранении супружеской верности, напротив, любое влечение мужа к жене и жены к мужу здесь воспринимается как выражение плебейства и признак дурного вкуса. Поэтому если хотите признания при дворе, то забудьте про своего беглого муженька и говорите всем, что вы одиноки, а ваш супруг геройски погиб защищая Францию от неверных во славу короля и Отечества.

— Черт меня возьми! — внезапно взорвалась проклятиями женщина, сидевшая напротив говорившей дамы. Её правильные черты лица, матовая, немного смугловатая на изысканный вкус кожа и задумчивое выражение лица придавали ей сходство с Мельпоменой. Ей было около сорока лет, аромат чуть увядшего цветка ещё сохранился в её полноватой фигуре. Чувственная кокетка была полна изящества и грации.

— Ну, почему я такая клуша? — она с отвращением бросила раскрытые карты на середину стола. — Ведь могла же взять четыре в черву, если бы решилась играть, а не сидеть хлюпая носом. У других-то было — шесть взяток в трефах, да несколько фосок в пиках. Уму непостижимо, как я умудрилась остаться с тремя козырями? А ещё эта идиотская дама!

— Оу! — милые губки девушки сложились бантиком. Она захлопала в ладоши. Её глаза отливавшие изумрудами, радостно заблестели. — Я опять выиграла! — Вся её фигура выражала грациозное кокетство и очарование от победы.

— Госпожа удача улыбается вам сегодня! — произнесла проигравшая, глотая слезы, как малолетний ребенок. От глубокого вздоха разочарования её грудь, как морская волна, поднялась и опустилась. — Уже все знают, что король проявил к вам благосклонность и пригласил на охоту. Вы молоды и нравитесь мужчинам. В игре вам фартит! А мне не везет! Ведь только на этой неделе я проиграла тридцать пять тысяч ливров. И мой муж вечно шумит и говорит, что я разоряю его. Постоянно пугает меня кредиторами.

— Тридцать пять тысяч ливров! — удивлённо воскликнул красавец маркиз.

— Не такой уж большой долг. Плевала я на стоны мужа! Я сказала, чтобы он подождал со своими кредиторами. Вчера я увидела пару таких алмазов, что у меня оборвалось сердце. Я просто схожу с ума! Я хочу эти украшения больше всего на свете! И если он не оплатит их к завтрашнему дню, то ювелир не отдаст их мне!

Она в мольбе вскинула руки вверх и вполголоса произнесла что-то тем, кто был там на небесах. Затем обратилась к полной даме. — Вот, вы мадам дю Барте де Шаньи, когда-нибудь видели такого мужа, который вечно суёт нос не в свои дела? Постоянно на всем экономит. Особенно на своей любимой, ненаглядной жене!

Страдалица взяла со стола миниатюрную шкатулку. Нажав на какую-то секретную пружину, она осторожно открыла её и ногтем мизинца. Зачерпнула из неё немного серого порошка. Поднеся его к одной ноздре, она глубоко вздохнула и на несколько секунд подняла голову кверху. Громко чихнула.

— Боже мой! — со слезами на глазах продолжила. — Какой же он зануда и скряга! Мой муженёк деспот и совсем не слушается меня! А я бедная и несчастная… И все меня обижают!

Она открыла пухлый кожаный сундучок и вывалила из него содержимое на стол. Осмотрев несколько вещей, которые могли бы покрыть проигрыш, женщина внезапно достала небольшой прямоугольный предмет золотистого цвета. Подняла его над головой и удивленно произнесла…

— Кстати, никто не знает, что это такое? И сколько это может стоить? Я его сегодня случайно нашла у себя дома на столе.

Неизвестная вещица пошла по кругу. Всё удивленно рассматривали её, пожимали плечами. Красавиц маркиз поскреб блестящую сторону ногтем. Когда, предмет оказался в руках зеленоглазого ангелочка. Она хитро прищурилась, осмотрела присутствующих и… внезапно открыла диковинку. Она оказалась раскладной. Внутри стали видны небольшие кнопочки с арабскими цифрами, небольшое черное зеркало.

Девушка, недолго думая ткнула куда-то пальцем. Из неизвестного предмета раздалась музыка и одна из сторон засветилась.

Возглас удивления раздался в зале.

— Сети нет, — милое создание разочаровалось. — Она с расстройства прикусила нижнюю губу. Насупилась. — Но откуда здесь, в этом времени сотовый телефон?

— Я не знаю, что это, — девушка ещё раз пристально осмотрела партнеров за столом. — Но я согласна взять эту вещицу в качестве выигрыша.

— Похоже, что это музыкальная табакерка, — произнес кто-то из-за стола.

— Так, вот и наша беглец — беглянка обнаружилась, — встрепенулся синеглазый незнакомец, стоящий неподалеку. Извинившись, он прервал разговор с очаровательной, жгучей брюнеткой и повернулся в сторону игрального стола.

— Рыбка заглотила наживку, не удержавшись от соблазна, включила телефон. Более того, зеленоглазая красавица заглотила не только наживку, но и грузило, и всю удочку.

Сыщик довольно потер руки, поднял голову и подмигнул кому-то стоявшему в другом конце зала.

— Итак, теперь понятно кого занесло из нашего времени. Пожалуй, пора с ней познакомиться поближе. А чертовка-то — хороша!

Грандиозный парк Версальского дворца поражал своим великолепием: Теряющиеся в дали ряды блестящих бронзой античных статуй вызывали ощущение возвышенности мироздания. Многочисленные клумбы цветов, золотистые дорожки отсыпанные песком, идеально ровные аллеи деревьев создавали впечатление бесконечного пространства. В зеленых версальских театрах, украшенных цветочными гирляндами и апельсиновыми деревьями, разносились дивные трели певцов и музыкантов. В тенистых аллеях дрались на шпагах и целовались, играли в серсо и мяч, плакали и смеялись, блистали остроумием и потрясали ничтожеством, декламировали стихи и играли на флейтах, интриговали и шпионили, любили и умирали подданные Его Величества Короля-Солнце…

Воздух парка был наполнен сладким ароматом трав и цветов.

У большого фонтана, огороженного зеленой изгородью кустарника прогуливалась пара молодых людей.

— Ах, какая трогательная история! — голос девушки звучал мелодией.

Отраженные лучи солнца сверкали в её изумрудных глазах и на прекрасных алых губах. Приклеенная почти у самого рта мушка умело оттеняла легкую улыбку. Белые, ровные зубки плутовки призывно блестели.

— Маркиз! Вы такой благородный и великодушный! Вы отдали свой платок Его Величеству, когда он поранил руку во время охоты. О-о-у! Вы, настоящий рыцарь!

— Сударыня! Как прекрасны ваши черты! Любоваться вами — это и радость, и мучение! Я страстно желаю припасть губами к вашей нежной шее, к вашим волосам и вашему телу. Как бы мне хотелось видеть вас лежащей рядом со мной и нежно стонущей от удовольствия!

— Ну, что вы! — озорница улыбнулась в ответ и, собрав всё своё очарование, произнесла. — Что вы такое говорите, сударь! У меня есть муж!

— Тысяча чертей! — огромное сердце дворянина разбилась на миллион кусочков. Он никогда не слышал более ужасных слов в ответ на своё признание. Красавиц маркиз в отчаянии заломил руки и посмотрел на самую прекрасную женщину Парижа. Очаровательная незнакомка, которую он уже полюбил всем сердцем, почему-то оказалась замужем. Да ещё за каким-то самодуром, бросившим её на произвол судьбы.

— Так он же ушел на войну, — воскликнул несчастный страдалец. — Вы же сами говорили, что ему нет до вас дела!

— Да, но у меня есть ещё тайный воздыхатель! А у него есть друзья — они злопамятны. Их много и они хитроумны.

— Две тысячи чертей! — галантный кавалер резко поправил роскошную перевязь, на которой висела шпага огромных размеров. — Я один из лучших фехтовальщиков Парижа. Я этих ревнивцев по несколько человек убиваю до завтрака и ещё больше после обеда. Вы только скажите, и я уничтожу каждого, кто посмеет встать на нашем пути.

— Да, но вас тогда посадят в Бастилию.

— Я не боюсь Бастилии! — безумец яростно оглядел парк, выискивая противников. Он вытянув наполовину свою шпагу. Потом швырнул её обратно в ножны, откинул голову и самодовольно произнес. — Ради вас — я готов на всё!

— О, боже! — притворщица томно застонала. — Молю вас, ради всего святого! Сжальтесь же надо мной. Мои бастионы могут не выдержать такого напора. Дайте же мне немного времени, чтобы прийти в чувства.

— Сударыня, не будьте так жестоки! — маркиз слегка наклонился, шаркнул ножкой, взял в руку ладонь девушки, чувственно припал губами к её нежным пальчикам… — Скажите, что сделать умирающему страдальцу, чтобы завоевать вашу любовь?

Юная чертовка вздохнула и с благодарностью посмотрела на плененного кавалера. Серебристые брызги воды и зеленые листья как нельзя лучше оттенили её изумрудные глаза и белоснежную кожу, придавая ее облику что-то необыкновенное, ведьмовское.

Воздыхатель улыбнулся в ответ.

— Я не сильно разбираюсь в том, что сейчас скажу, — напевно начала колдунья. На лице невинного ангелочка зажглись зеленые, ненасытные, кошачьи глаза… — Но мне говорили, что вы один из акционеров Ост-Индской компании. Насколько я поняла, эта компания торгует с Америкой. Мой муж, уходя на войну, попросил купить какие-то бумаги или акции этой компании. Зачем они ему я не знаю. Может быть, вы мне поможете, подскажите, у кого их можно приобрести подешевле? Особенно первый выпуск.

Напыщенный рыцарь, не ожидая такого поворота событий, приоткрыл рот. Он удивлённо посмотрел в глубокие зеленые глаза, в которых явно забегали озорные огоньки.

За густым сплетенным кустарником, в темных листьях мелькнул чей-то силуэт. Маркиз вышел из состояния оцепенения и схватился за ножны. И тут, так показалось ему, небо рухнуло, покачнулась земля, завертелись, закружились белые облака, деревья, тропинки. Вопль возмущения замер на губах дворянина. Пахнущая крутым крестьянским потом жесткая ткань плотно закупорила рот. Откуда-то хлынул серый поток тумана.

И сразу же над распростертым на траве телом склонился парень богатырского сложения в широком, темно-зеленом со светло-коричневыми пятнами маскировочном халате. Ловко подхватив маркиза под мышки, взвалил на себя, юрко скрылся среди буйных зарослей прекрасного парка.

Девушка испуганно отшатнулась. Она не могла понять происходящего рядом с ней действия. Из-за дерева вышел импозантный мужчина. Приятное лицо под напудренным париком улыбалось ей, костюм мужчины был элегантным.

— Бонжур, мадам! — он галантно поклонился, помахав шляпой со снежно-белыми страусовыми перьями.

— Алексей Воронцов, — представился незнакомец. — Полиция по сыску беглых пенсионеров!

У него было открытое, веселое, озорное, лицо. И он, судя по всему, с юмором относился к той ситуации, в которой неожиданно оказалась беглянка.

— Я тот, кто пришел спасти вас от пропасти времени. Восстановить несправедливо созданный порыв в пространственно — временном континууме. Вернуть вас домой к родным, друзьям, нянькам, дежурным, сиделкам. Сделать всё, чтобы они были счастливы вместе с вами в последние минуты жизни!

Он щелкнул пальцами и недалеко от места где они стояли возник темный омут портала.

— Постойте, подождите! — в ужасе запричитала молодая женщина. Ее руки начали дрожать, запутавшись в складках платья. — Какие друзья, что за родные? Какие ещё посиделки в последние минуты? — Она медленно начала пятиться. Зелёные глаза загнанной жертвы блестели как два осколка кремня, лицо стало похожим на гранитную маску. — Я не хочу быть старой… Мне нельзя назад!!!

Наше время. Театр «Старый замок». Театральный бар.

Бар театра «Старый замок» был полупустым. Двое зрителей не дождавшись антракта, молча, сидели в разных углах небольшого зала и задумчиво тянули виски с содовой.

За столиком, ближе всех к барной стойке расположились два актера, одетые в театральные костюмы. Импозантный мужчина в атласном средневековом камзоле расшитым золотыми нитями, длинном рыжем парике с огромными локонами, белых обтягивающих ноги шелковых чулках, туфлях с большими бантами, и обворожительная блондинка в ярко-зеленом парчовом платье из той же эпохи. Они не обращая внимания на присутствующих, вели негромкий разговор.

Оформление театрального бара словно продолжало декорации одного из спектаклей. Помещение было обделано с претензией на таверну средне вековой Европы: Стены были обиты разрисованной кожей. Большой декоративный камин, сложенный из камня, в котором огнем мерцали тусклые лампы, освещали огромные закопченные поленья, под потолком висела стилизованная люстра в виде колеса от телеги, лампочки на ней были похожи на оплавленные свечи. В зале присутствовало много разных предметов эпохи того времени. Вкусно пахло молотым кофе и ванилью. Приятная сладкоголосая музыка негромко лилась из невидимых динамиков.

Блестящий поднос официанта пропел дзинь, опустившись на мраморный столик. Ловким движением одной руки, ловкач — универсал крутанул проволоку и с громким «бух» открыл бутылку «Боланже». Разлил игристый напиток по длинным бокалам, положил счет под ведерко со льдом, сказал механически: «Пожалуйста, мсье, мадам» и быстро отошел за стойку.

Женщина закурила, отпила глоток из узкого бокала. Подняла глаза и задумчиво посмотрела на нагловатого прыщавого бармена в черной кожаной безрукавке, голову которого покрывал завязанный на пиратский манер красный платок. Лицо у нее стало вдохновенным, почти страстным, глаза сузились, заблестели. Парень обворожительно улыбнулся новенькой, молодой актрисе. Она в ответ призывно выпустила в его сторону вытянутое колечко дыма и отвела взгляд. Колечко, не получив любви и поддержки, пролетев несколько сантиметров, печально растаяло.

— Не знаю, кто вы и чем занимаетесь, — Рязанцев хорошо успел разглядеть глаза собеседницы: они были темно-зеленые, с золотистой искоркой, смотрели прямо и дерзко. Он постарался придать своему голосу максимально спокойное и доброе выражение.

— Наверняка у вас есть семья, родные, близкие родственники которые ищут вас. Беспокоятся. Места себе не находят. Наверно давно обзвонили все больницы, морги, кладбища. Может быть, даже полицию подняли на ноги. Или частный сыск.

— Верните меня назад, — как в тумане произнесла женщина, и ей показалось, что голос её доносится откуда-то издалека.

— Да поймите же! Вы, стали результатом чудовищной ошибки, случайного, неконтролируемого эксперимента. Если бы не моя болезнь и стремление вылечиться. Если бы не способность моего организма переносить меня и окружающие предметы из одной эпохи в другую… Вас там никогда бы не было. Только представьте себе, не дай бог, со мной, что-то случится. Вы же навсегда застрянете в том времени. Одна, в средневековье, без защиты, среди незнакомых, давно умерших людей! Ужас!!!

— Ну и пусть… — её глаза, затуманенные слезами, смотрели мимо странника. Она достала из пачки, лежавшей на столе, новую сигарету и закурила. Руки у неё дрожали. — Зато я буду там жить ещё очень долго… богато и счастливо.

— Хорошо, если дело только в деньгах, так и быть… Я компенсирую моральный ущерб, нанесённый вашей личности за время пребывания в средневековой Франции. Ну, скажем, полторы тысячи евро.

На губах беглянки появилась ироническая усмешка. Она прищурилась и вытянула ногу под столом, нежно коснувшись ею Рязанцева. Нога была длинная и теплая… — Не надо мне ничего. Верните меня назад.

Путник хмыкнул и отодвинулся так, чтобы плутовка не смогла дотянуться до него.

— Мадам, ваша просьба совершенно невыполнима. У меня есть ряд коммерческих планов, которые я желаю осуществить в том времени и вы, к сожалению, случайная, неподготовленная к таким переживаниям женщина не можете участвовать в них. Всё! Разговор окончен. Берите деньги и говорите, куда вас доставить.

— Двадцать тысяч евро! — четко проговорила незнакомка. Она уставилась колючим взглядом в глаза Рязанцева, в ожидании его реакции на произнесенные слова.

— Мне не нужна ваша заначка, собранная на пышные похороны, — Алексей уперся руками в стол. — Я не беру денег с женщин, особенно таких легкомысленных как вы. Вы просто не представляете всех трудностей и опасностей, которые подстерегают вас в той эпохе! — Он улыбнулся, вложив в улыбку всю теплоту и учтивость, на какую был только способен.

— Двести! — улыбка странника абсолютно не произвела впечатления на несчастную беглянку. А сумма увеличилась сразу в десять раз.

— Нет.

— Четыреста, — она говорила так, как будто отчитывала мелочь на сдачу.

— Нет.

— Миллион! — красотка стряхнула пепел с сигареты в пепельницу. Удобнее уселась в кресле, закинула ногу на ногу, явно желая продолжить торг.

— Да хоть миллиард… — странник отмахнулся от надоедливой дамочки. — НЕТ. Я принял решение! Давайте выдвигаться до дому. — Он поднялся из-за стола, показывая, что разговор закончен.

— Два миллиарда!!! — дьяволица посмотрела в глаза путнику долгим оценивающим взглядом, словно прикидывая на вес его душу. Эффект был настолько сильным, что её зеленые глаза словно изменили цвет и стали темно-серыми. На ней были бирюзовые серьги, однако цвет глаз был даже насыщеннее цвета камня. Пальцы соблазнительницы вертели стакан, и солнечные зайчики дико плясали вокруг, двигаясь в такт колыханию жидкости на дне стакана.

— У меня большие возможности, связи, капиталы, источники информации, гигантский опыт финансовой и управленческой деятельности. И всё это в вашем распоряжении.

— Вы соображаете, что говорите!

— Значит так, молодой человек! — хищница бросила плотоядный взгляд в сторону прижатого к стене собеседника. Она призывно улыбнулась, с хитрецой. Показала очаровательные белые зубки. — Я готова инвестировать в ваш проект в течение года три с половиной миллиарда долларов! И я, хочу быть партнером в ваших проектах.

— Но! — акула империализма почувствовала слабину в обороне путешественника во времени. Щелкнула зубами, захватила палец по самую кисть и медленно, переламывая челюстями кости, начала продвигаться по руке в сторону предплечья.

— Первым делом вы вернете меня назад. Я кое-что не доделала. — Выражение лица незнакомки мгновенно изменилось. Теперь перед Алексеем сидела настоящая железная леди с холодными, жестокими, мстительными глазами цвета помутневшего нефрита… И их темные застывшие зрачки напоминали дуло крупнокалиберного пулемета.

Глава 12

Средиземное море. В 20 морских милях от порта города Малага. Флагман эскадры адмирала Хейлли.

Два небольших парусника медленно удалялись от флагмана эскадры. Постепенно в дымке горизонта таяли пирамидки белоснежных парусов кораблей, спешивших в порт города Малага. «Ля витэс» практически остановился. Команда судна, оставив управление кораблем, проводила итоговые занятия по навыкам владения холодным оружием.

Разбившись по парам, «молодые, безусые» гардемарины усердно сражались друг с другом. Они с энтузиазмом двигались по палубам, кружились на трапах, уворачивались от оружия соперника, порою увлеченно забирались на ванты. Некоторые из них увлекшись, перелезали через фальшборт и продолжали фехтовать на русленях — узких площадках снаружи по борту фрегата, служивших для крепления и оттяжки вант. Затем качаясь как обезьяны на пенковых канатах, лихо прыгали на деревянный настил.

— Сто акул мне в глотку! — боцман с квадратной челюстью и непроницаемо-чугунными глазами медленно прохаживался по надравленным доскам палубы. Он зорко наблюдал, как молодые матросы быстро и дружно выполняют заданные упражнения. — Какого дьявола вы возитесь, словно портовые шлюхи!

В ухе «живодера-преподавателя» болтались длинная золотая серьга, поломанный горбатый нос хищно раздувался от возбуждения. Пот блестел на могучей бычьей шее. В распахнутом вороте рубашки тонкого голландского полотна виднелась широкая волосатая грудь, с несколькими розовыми шрамами. Огромные пудовые кулаки «учителя» покрытые густой рыжеватой порослью, которой позавидовал бы самец гориллы, постоянно двигались, сжимались и разжимались, готовые в любую минуту нанести удар. Иногда сильным толчком или крепкой затрещиной он подгонял поединщиков.

— Бейте жестче, сухопутные крысы! — угрожающе буркнул учитель, подняв свою свирепую, как у сторожевого пса, морду. Голос у него был под стать облику. Такой же грозный, скрежещущий, словно мельничные жернова. — Двигайтесь. Быстрее трясите костями! Иначе всех передавят, как слепых щенков, при первом же абордаже!

Великан оскалился, обнажив в ухмылке белые зубы хищника, и смачно сплюнул на пол. — Эх, понабрали! Отрыжка гальюнных червей!

Звенела сталь от соприкосновения клинков, чуть слышно поскрипывали снасти, за бортом недовольно кричали чайки.

На шканцах флагманского корабля расположились три строгих члена приемной комиссии. Один из них с мощным биноклем, как в театре, осматривал изломанный волнами горизонт. Двое других с интересом наблюдали за поединками.

— Эх, хороши, черти! Не правда ли! — один из экзаменаторов с гордостью хвалился другому. — Пройдет немного времени, и они станут сильными, закаленными, жестокосердными мужчинами, готовые по первому приказу, стиснув зубами нож, идти на абордаж вражеских линейных кораблей!

Он гордо выставил вперед ногу. В умилении смахнул рукой несуществующую слезу. Взялся за дорогую перевязь шпаги.

— Однако их слишком мало! Алексей, для нормального управления кораблями, мне срочно нужны люди — матросы, солдаты, а также современные пушки, оружие, патроны… Той малости, которую я имею, едва хватает на то, чтобы работать с парусами. На сегодняшний день моя эскадра не имеет превосходства не в силе, не в мощи огня перед противником. Поэтому я не могу нормально планировать военные операции и славные походы.

Прежде чем ответить на прозвучавшую просьбу, глава приемной комиссии удивленно приподнял брови, перевел взгляд на «прославленного флотоводца». Его голубые глаза вмиг стали ледяными.

— Бастер! Какие операции? Что ещё за славные походы? Твоя задача — обучать молодых курсантов морским навыкам. Мне нужны хорошие, умелые матросы, а не каперы, корсары и всякие отщепенцы удачи. Они, на отлично должны знать, как делать такелаж и поворот оверштаг, ставить и крепить паруса, ложиться в дрейф под разными парусами, спускать и поднимать стеньги, брать пеленги и делать обсервации, и многое другое из согласованной с тобой программы. А ты мне битый час показываешь, как они прыгают и бегают по палубе с всякими колющими и режущими железяками. Я не понимаю — на, что ты тратишь время и мои деньги?

Хейлли громко рассмеялся. Смех был рефлекторный, своего рода защитная реакция, попытка разрядить обстановку.

— Я веду обучение по утвержденным прожектам с использованием славных морских традиций! — начал оправдываться «суровый, закаленный в постоянных походах моряк». — У нас тяжелая экспедиция. Людей на кораблях мало. На занятия приходиться выделять огромное количество времени и средств. Курсанты исхудали. Многие не высыпаются. Пропал аппетит. Я не знаю, что придумать, чтобы выкрутиться и залатать дыры. Стыдно сказать, дошел до того, что пришлось просить в займы у Вандеркоффа матросов. А он, старый скряга, дал всего десять человек, да и только до порта Малаги. Более того, за оказанную помощь, требует деньги!

— Послушай, Бастер! Ты опять за свое! — путник недовольно перебил Хейлли. — Сколько можно плакаться про малую численность команды?

— Нет, это ты послушай!!! — «прославленный адмирал» давно понял, что лучшая защита это нападение. — У меня мало людей для управления кораблями! Оборудование и инвентарь быстро изнашивается, приходиться чинить. И ещё все постоянно лезут под руку со своими советами…

— Ну, хорошо, хорошо, — наниматель, слегка почесал подбородок, прищурился, почти согласился. — Кому сейчас легко? Да и где я возьму людей для тебя? Из-под воды, что ли достану?

— Зачем из-под воды? — вступил в разговор третий собеседник. Он не спеша убрал бинокль от глаз. Вытянул руку в сторону маячившего у горизонта длинного остроносого судна. — Вон, по пятам за нами, ползет прекрасная галера, одних весел только больше двадцати штук. На ней наверняка от службы в морфлоте скрывается куча призывников.

Майор задиристо тряхнул густой рыжей шевелюрой, улыбнулся, и лицо его стало совсем молодым, мальчишески задорным. — Хорошо устроились! Сидят там, себе на галерах с липовыми грыжей и плоскостопием, ничего не делают: Пьют, едят, да ещё по загранице плавают. А в это время нормальные, простые ребята за них отдуваются.

— Короче, коллеги! У меня деловое предложение! Давайте подойдем ближе. Узнаем, кто такие, что за судно? Почему за нами ведут слежку? Проверим правильность заполнения документов: Накладных, квитанций, в конце концов, судового журнала на всех лиц призывного возраста от 18 до 27 лет, родившихся на территории Московского государства.

Павел вытянул указательный палец и угрожающе начал махать им в сторону неприятеля.

— Вот, чувствую, что есть там нарушения или приписки. А поэтому, как положено по закону «О воинской обязанности» за неявку граждан без уважительных причины на призывные пункты, предлагаю призвать беглецов на полные три года. Обучим их. Воспитаем. И будет полная обойма на всех кораблях.

— Я, за, — быстро произнес Хейлли, понимая, что появилась возможность на время отсрочить неприятный разговор с работодателем по качеству подготовки новобранцев.

Рязанцев взял бинокль. Хорошо рассмотрел неизвестную галеру. Задумчиво покусал нижнюю губу.

— Ладно, — произнес он через несколько минут, согласившись с идеей Пехоты. — Стоит попробовать. — Странник повернулся лицом к Хейлли. — Так, господин адмирал, командуйте… Свистать всех наверх! Боевая тревога!

Большой трёх парусный галеас «Серебреная стрела» не торопясь скользил по волнам в поисках легкой добычи. Легкий ветер едва наполнял три больших треугольные паруса. Корабль с длинными желтыми веслами, поднятыми над бортами, походил на огромную птицу, медленно плывущую с распластанными крыльями.

Новый владелец судна Яман-паша блаженно развалился на ковре, расстеленном на корме у входа в каюту капитана. Обложившись взбитыми подушками, он наслаждался прохладным ветерком и наблюдал за извивающимися, полными страсти полуголыми плясуньями. Их гибкие, тела лепестками мелькали вокруг паши, завораживали, грели душу теплыми чувствами. Чуть впереди, недалеко от дорогого персидского ковра находился почти голый, гибкий светлокожий подросток. Юный музыкант с короткими паузами извлекал из тростниковой дудочки, убаюкивающие монотонные звуки. Они напоминали престарелому меломану дни его далекой молодости, выбивали слезы печали из его суровых глаз.

Неслышно ступая по палубе, к паше подошел его старший семнадцатилетний сын. Увидев, чем занят отец, он осторожно кашлянул, чтобы обратить на себя внимание. Романтик недовольно вскинул голову, но при виде наследника гнев в его взгляде угас, и он молча указал Алиму на место напротив себя. Юноша почтительно поклонился, сел на подушки, поджав под себя ноги.

— Селям алейкум, отец. Да будут бесконечными твои дни.

— Слушаю тебя, сын мой! — колючие глаза паши при взгляде на наследника заискрились, потеплели.

— Я не волен давать тебе советы, отец, но почему ты не атакуешь корабли неверных? У нас на борту много орудий. Запас ядер велик, а порохом заполнена половина носовых отсеков. Дай команду, и мы потопим проклятых собак всех до единого, во благо пророка.

— Ах, Алим — Алим! — философски произнес родитель воинственно настроенного молодого воина. — Печально, когда горячий поток молодой души заглушает голос разума, лишая голову холодного рассудка. Оглянись вокруг. Мир велик. Как много кораблей в море с богатой добычей? Их трюмы наполнены дорогими товарами, золотом, рабами. Но, у них есть мощные пушки и обученные команды.

Строгий наставник недовольно махнул танцовщицам, отпустил их. Приподнялся, оперся на локоть.

— А, я не для того месяц назад оставил все торговые дела, рассчитался с долгами и купил это великолепное судно, чтобы в первом же бою что-нибудь ободрать, порвать или не дай бог поломать. Три корабля к одному в битве с неверными — это слишком опасное соотношение. Алим, я назначил тебя капитаном!!! Так иди и постарайся найти хорошую, богатую добычу, при условии, что наш корабль не получит повреждений.

Прошел час.

Тихое море продолжало мягко чмокать волнами в корпус галеры. Знобкий, попутный ветерок рябил фиолетовую, ярко-зеленую на скатах пологих волн воду. Яман-паша читал «Мевлюд» — житие пророка Мухаммеда. Чуть склонившись, он водил пальцем по священной книге. Его губы трепетно вслух проговаривали прочитанные слова. По бокам от просвещённого турка на корточках сидели два негра. Кроме белых набедренных повязок, на них ничего не было. В лучах дневного солнца мускулистые тела невольников блестели, словно чёрное дерево. В руках слуги держали опахала из павлиньих перьев. Они медленно обмахивали голову своего господина, чтобы хоть немного освежить его и отогнать мух.

Алим снова чуть слышно кашлянул. Набожный родитель оторвал взгляд от текста, заложил страницу фазаньим пером и бережно опустил книгу на небольшую расшитую золотыми нитями подушку. В глазах бывшего торговца мелькнуло удивление. — Любопытно, чем хочет развлечь или озадачить сын? Было сказано — заняться делом и не отвлекать благоверного родителя по пустякам.

— Да умножит пророк твою мудрость, отец! — золоченый шлем и серебристая кольчуга молодого капитана ярко блестели на солнце. — Великий Аллах давно сердит на презренных иноверцев! Он совсем лишил их разума! Два корабля охраны бросили на произвол судьбы большое купеческое судно под большим оранжевым флагом, и оно медленно дрейфует по волнам. У нас на борту двести пятьдесят хорошо вооруженных янычар. А у проклятых гяуров не наберется и сорока. Более того: В последний раз на невольничьем рынке я купил для тебя большую партию гребцов — урусов. Торговец сильно хвалил их, убедил меня, что они двужильные. Я заплатил большие деньги за неверных. Ты только скажи и они вмиг домчат нас до брошенного корабля!

— На всё воля Аллаха, да будет благословенно имя его! — хозяин «Серебреной стрелы» устало откинулся на подушки. — Алим, а тебе не кажется странным, что большой корабль с товарами, будто специально подкидывают нам на растерзание? Нечистый как бы подталкивает — идите и возьмите. И вроде людей на нем не велико и пушек не видно. И остался он один, брошенный всеми. Но!!! Нет, мой послушный сын! Я чувствую тут подвох, западню. Так, что… Мы обойдем стороной этот корабль. Видит пророк, да осветиться его имя, это не наша добыча.

— Но, отец!? — молодой воин, не удержавшись от возмущения, воскликнул расстроено. — Да пребудет на вас милость Аллаха! Сколько же можно ходить вокруг да около? Одна корабельная казна такого судна может представлять собою целое состояние! Вот, к примеру, наш сосед Рашид ибн Сейфуддин аль-Мируни за это же время захватил уже два корабля и один расстрелял из пушек. Он хвастался, что настоящий воин и прилюдно смеялся над нами.

— Алим! — брови родителя сердито сошлись на переносице. — Бугэн миндэ, иртэгэ синдэ. (Примечание автора. Крылатая фраза в книге гаданий «Фальнаме». Дословно означает… Сегодня это — со мной, завтра — с тобой!).

— Зависть и жадность плохие советчики! К тому же алчный человек мало чего сможет добиться в жизни. В Коране Пророк Мухаммад, мир ему и благословение Всевышнего, написал, что мы должны набраться терпения, стать осторожными и предусмотрительными…

— А наше богатство от нас не уйдет. Лучше один раз найти большее, чем всю жизнь растачивать на малости. Иди, подумай над своим поведением и направь свой воинственный взор на поиски парусов на горизонте, а после мы с тобой, подобно ястребам…

Паша не успел договорить фразу, как вдруг, огромный, тяжелый фрегат, возник ниоткуда и словно гигантский айсберг, с громким треском начал надвигаться на беззащитный борт «Серебреной стрелы». Как спички ломая длинные весла, жуткая громадина напоминала мощную плавучую крепость, черную, грозную, и совершенно неуязвимую.

Мгновение и через борта полетели стальные абордажные крючья, намертво соединяя корабли. Со звоном и треском железо стало впиваться в дерево.

Галера наклонилась, сильно затрещала, застонала, одним бортом начало медленно погружаться в воду. Ребра шпангоута выгнулись, по боковым доскам побежали трещины. Гребцы-каторжане в ужасе отпрянули к центру лодки, насколько позволяли цепи. На судне началась отчаянная суматоха: Люди сломя голову метались по кораблю, натыкаясь друг на друга, раздавались крики, команды, звенела труба. Первыми от шока, на турецком галеасе, оправились лучники. Они начали выскакивать из своей палатки, разбегаться по палубе, натягивать луки в сторону чужого корабля.

Сразу же с двух сторон неприятельского парусника хлёстко ударили крупнокалиберные пулеметы. Выстрелы, звучавшие от странного оружия и свист пуль, слились в один сплошной грохот. Сверху посыпались обломки рей и такелажа. Щегольские полотнища «Серебреной стрелы» продырявлены. Щепки от древесины с пронзительным жужжанием полетели во все стороны. Присутствующие на галере, словно по команде плашмя повалились на палубу. Стали закрывать глаза, подтягивать к животу колени, обхватывать голову руками, молиться.

Два потока свинца, распространяя вокруг ужас, ливнем прошлись над их головами. Встретились на середине. Средняя мачта турецкого корабля, подбитая вражеским огнем, со страшным скрежетом, сначала медленно, а затем всё быстрее стала валиться на борт. Со стоном рухнула в море. С правого борта, на расстоянии двух — трех шпаций, вражеские пули совершенно разбили фальшборт, разодрали нижние паруса. Несколько обломков рей и штанг уже валялись внизу или беспомощно висели, готовые упасть. У правой мачты были заметны остатки уничтоженной шлюпки.

Стрельба внезапно стихла. Паша поднял голову и увидел, как вдоль борта неприятельского судна стали появляться новые стволы неизвестных мушкетов. Напавшие, устрашающе чем-то лязгали, водили черными дулами из стороны в сторону. Были готовы в любой момент открыть беспорядочную стрельбу по присутствующим на галеасе. Владельцев страшного оружия становилась все больше и больше.

К борту нависшего над галерой огромного пиратского корабля подошел странный человек высокого роста в чёрной широкополой испанской шляпе, с которой до самых плеч свисало пышное кроваво-красное перо. Он уперся позолоченной тростью о палубу. Улыбнулся, обнажив белые зубы, напоминая оскалившегося волка.

— Я адмирал Хейлли, — заносчиво произнес незнакомец.

— С моего корабля бежала большая группа матросов, родившихся в Московии. По слухам многие из них находятся на вашем корабле. Я требую немедленно выдать беглецов. В случае отказа мне придется применить оружие…

Час спустя. Флагман адмирала Хейлли «Ля Витэс». Каюта дорогих гостей.

— Для добора команды мне нужно срочно поговорить с каждым человеком, — адмирал настойчиво убеждал своего высокопоставленного гостя в прописных истинах. — Понять, что за люди. Выбрать лучших из лучших. Подписать договор. Оговорить условия несения службы и правила пребывания на корабле. Поставить на довольствие…

— Бастер, не торопись, погоди, — перебил его оппонент. — Это же русские люди. Только, что из неволи. Многие месяцами не видели белого света. С ними нужно по-другому: Пусть хотя бы покушают, придут в себя. Осмотрятся. Пообщаются с земляками — матросами. А там… Дойдем до Малаги и спокойно подпишем все бумаги.

Рязанцев снял со стены гитару. Наклонил голову. Прижал одной рукой верхний лад. Другой начал перебирать струны. Пропел фразу в качестве распевки. — Та-а-к, что да-вай, собирай-ся и пошли-и!

— Куда пошли? — не понял странника Хейлли.

— Как куда? Знакомиться будем. Как говорят у нас в будущ… — путник поперхнулся, махнул головой, поправил себя. — Как сказывают у нас в Московии. Будем проводить музыкальную, социально — психологическую и восстановительную терапию. Будем петь песни. Плясать. Разговаривать по душам. Сплачивать коллектив надо. Формировать эффективную команду.

— Я! — петь песни? — ирландец сморщился, затем возвел глаза кверху, как бы прося заступничества у бога. — Плясать? С молодыми гардемаринами и каторжанами? Из Московии??? — Глаза его округлись от удивления. Стали большими.

— Не куксись, Бастер. Ты собираешься в коллективе самоутверждаться или нет? Между прочим, прописки за звание адмирала, у тебя, ещё не было! Да и новый корабль не обмывали! И самое главное… — сегодня у нас на Руси большой праздник.

— Какой ещё праздник?

— Ну, например, пускай будет день рождения Флота!!! Флота Таганово!

— Так, что давай, мой адмираль! — вояжер во времени произнес с акцентом, копируя местных иностранцев. — Вперёдь, на виход, праздновать большой, яркий событий! Гип Гип, ура!!!

Он толкнул дверь каюты. На миг остановился. Бросил остаток фразы через плечо. — Главное не робей и делай как я. А ещё лучше — больше меня!

Такого странного корабля Егорка ещё не видел. Высокий острый нос и плавно выгнутые линии бортов придавали корпусу сходство с хищной рыбой, а круглая корма походила на голову кита. Мальчишка, засунув дудочку за пояс, затравленно озирался по сторонам. На борту огромного галеона с необычным оранжевым флагом находились русские моряки. Но!!! Это были странные русские моряки. Они больше походили на немцев. Причем на дерзких, самоуверенных немцев. Безбородые, румяные от ветра лица, коротко стриженные головы, все в одинаковом платье невиданного покроя: Очень короткие черные сапоги, черные штаны, черные рубахи, широкие коричневые ремни, с сверкающими на солнце золотом бляхами. Лихо задвинутые на голове черные береты с небольшими оранжевыми флажками и блестящими значками на лбу. Из-за распахнутого ворота рубах виднелось белье с синими полосами. И главное на левом рукаве каждого члена команды присутствовала нашивка — картинка с якорем, на правом с оскалившимся рыжим лисенком.

Особо среди присутствующих на палубе матросов выделялся рыжий парнишонка в темно — зеленой одежде. Она сидела на нём как влитая. Начищенные сапоги блестели так, что было больно глядеть. Он, скорее всего на год, от силы на два, был старше Егорки. Но!!! Вел себя этот безусый вьюноша так как будто являлся, по меньшей мере, единственным сыном боярина. По поведению сынка складывалось впечатление, что папаша дворянин отказался от воспитания своего чада, плюнул на всё и сбежал с корабля. Утёк боярин в Москву, а может и ещё куда подальше. А дитинушка — сиротинушка, вошел во вкус, и гонял по судну всех без разбора и остановки. И, что удивительно — все его слушались. Он с деловым видом ходил между моряками. Приставал к вновь прибывшим. Постоянно, что-то спрашивал, узнавал, давал советы. Вел себя в высшей степени странно.

Матросы, под его присмотром вытаскивали на середину палубы ящики. Открывали их. Доставали оттуда содержимое. Человек в белой рубахе и колпаке выкатил пузатую бочку. Бывшим каторжникам, в небольшой железной посуде раздали вкусно приготовленное мясо и какие-то овощи. Выдали легкие белые ложки и прозрачные кружки со сладкой водой.

Истощенные, грязные, опухшие рабы, оглядываясь друг на друга, крестились, начали пробовать пищу на вкус, а потом есть. Они всё еще не понимали, куда попали, и какая судьба ожидает их.

Рыжий подошел к Егорке. Пристально осмотрел его. Увидел дудочку за поясом, ухмыльнулся.

— Ну, и как зовут нашего юнгу — музыканта?

Парнишка обернулся по сторонам, потом сообразил, что обращаются к нему, робко произнес. — Егорка.

— Егорка, — обидно передразнил рыжий.

В его голосе было что-то пренебрежительное и вместе с тем очень смелое, мальчишеское, задорное.

— Фамилия? — боярский отпрыск добавил в голос металла.

— Сонин.

— Так вот, юнга! Будущий матрос должен гордо произносить свое имя и должность… Юнга флагмана «Ля витэс» Егор Сонин. Ясно.

— Да… — промямлил. Егор.

— Не, да. А так точно. Повтори.

— Так точно, — звонко произнес Егор.

— Добавки хочешь?

— Нет.

— Тогда иди за мной, будешь помогать.

Кто-то из бывших невольников негромко затянул песню. Мелодия была горькой, тягучей. Несчастный хмуро сидел, привалившись к борту, в такт постукивал по доскам грязной ладонью…

Тоска по неудавшейся жизни звучала в песне, и было грустно слушать её здесь, над морским простором, из уст человека, для которого не было другой дороги, кроме как погибнуть от побоев и издевательств, с утра до ночи работая прикованным цепью к галерной скамье.

Юнга взглянул в сторону певца, увидел, как сошлись у него брови над переносьем, как тоскливо блеснули белки полузакрытых глаз.

Рыжий заметил спускающегося с верхней палубы человека в одежде похожей на его. В глазах парня заплясали веселые чёртики, он резко развернулся и гаркнул. — Пашутин, Климкин, Миронов ко мне.

К нему подошли три моряка.

— Климкин, песню про остров, запевай. Пашутин и Миронов подпевают. Юнга подыгрывает на дуде.

— громко запел Пашутин.

— подхватили два других матроса.

Проникновенно и ласково зазвучал семиструнный инструмент когда неизвестный присоединился к певцам. Егор достал дудочку и тоже постарался подыграть мелодию.

Матросы дружно подхватили слова песни.

Закончили петь. Люди задумчиво сидели, кто, где. Каждый с тоской думал о своем.

Рязанцев отложил гитару. Взял «До краёв наполненный стакан». Обратил внимание на то, что никто не подходит к коку — виночерпию. Встал и громко произнес. — У меня, родился хороший тост: — Друзья! За волю, свободу и самую лучшую долю!!!

Бывшие каторжане молчали, исподлобья затравленно поглядывая на Рязанцева.

— Ну? Почему за вином никто не подходит? — странник оглядел скисших людей. Вы, что свободе не рады? — Он повернулся в сторону команды. — А вам, что особое приглашение нужно? Или у нас перевелись нормальные мужики, на корабле.

— Эт, дело доброе! Любо! Хорошо удумали, — радостно заголосили в ответ присутствующие на палубе, и весело устремились к бочке со всех сторон.

Выпили по первой. Вино было крепким.

— Первая с козлом, вторая с кипятком! — мужики закряхтели. — Э-эх зараза, язви её в дышло — хорошо пошла родимая!

— Наливай по второй, душа окаянная! — у многих в глазах показались слезы — первые с нежных лет детства.

— Пей до дна, наживай ума! — моряк с порванным ухом стал отдуваться, махать ладонью перед лицом, другой, со шрамом на щеке, шевелил губами, словно молился.

— Джонс, — рыжий недоросль продолжал давать указания коку. — Тащи огурцы, капусту, копчёности. Возьми Харламова и Петрова в помощники. Не видишь, закуси нет?

Выпили по второй — третей, произнеся горячие тосты за удачное плаванье и справедливого адмирала. Душевная песня продолжала звучать на корабле…

Третья или четвертая кружка. А может шестая. В приличном застолье — моряки их не считают.

— Джонс! — не успокаивался голос рыжего командира. Он громко перебил песню пьяного хора. — Вот пошли дурака за вином. Он одну бочку и прикатит. Живо давай, за добавкой. Это… и Шмелёва с собой возьми. Он, вроде пьет, мало. Пусть поможет.

— Вот, я — адмирал! — ирландец растроганный алкоголем, жаловался окружающим. Моргал пьяными, осоловевшими глазами. — Прославленный мореход! Командую всеми тремя кораблями. — Слезы текли из глаз Хейлли рекой. Голос дрожал. Спиртное ударило «прославленному флотоводцу» в голову, на щеках выступил румянец, глаза заблистали. Он икнул. Стал загибать разведенные пальцы перед носом какого-то мужика. — Испанцев топил. Французов на абордаж брал. Турков! — разнес к чертовой матери всю их драную лоханку. А он мне! Губернаторская собака… Потный пожиратель рыбьих потрохов! Чтоб его громом разорвало! — не отдаёт Элизабет. А я ведь чувствую, любит она меня! Жить без меня не может. Скажи мне друг? — Он приобнял за плечи одного из матросов. — Где справедливость?

— Согласен с тобой, майн либер адмирал. Натюрлих. Шнэля! Надо выпить ещё!

— Надо, да? — Хейлли глубоко вздохнул, задрал голову. И заорал, — Джонс! Три тысячи чертей под килем! Похоже, моя глотка здорово пересохла. Вина мне… и моим лучшим друзьям!

— Други! — один из моряков громко обратился к товарищам. — Давайте попросим Азиса спеть нашу любимую. Азис, порадуй душу. Спой «От темна до темна».

Аккорды гитары зазвучали переливами. «Молодой татарский певец — самородок» с небольшим южным крымским акцентом начал исполнять всеми любимую песню.

На какое-то время гул притих на палубе. Слишком уж по-человечески, трогательно, душевно пел татарин. А когда начался припев, певцу стали подпевать все, даже те, кто раньше не слышал этой песни.[33]

— Эх, Азизушка!!! Осока да мурава — во поле горькая трава… Душевно поешь, чертушко! Дай же я тебя горе мое горемычное облобызаю, — мужик с двумя линиями наколотыми на руке, дыша перегаром, полез целоваться к татарину. — Вот мы, тут, люди вольные, над нами бояр да князей нет. А ведь, ты, подневольный человечишка! Закис тут, поди, совсем, сиротинушка. Истомился, весь — ожидая воли. Слушай паря, хочешь я посаблю тебе, поговорю с капитаном, и он выкупит тебя у твоего бея.

Азис непонимающе захлопал глазами, с трудом понимая, о чем идет речь.

— А коли, тот бей, скажет, чаго супротив нас!!! Так мы его мучителя-ирода вместе со свитой, а может быть и со всем ихним поганым табором, сживем со свету.

Мужик вытянул волосатую руку и сжал её в кулак. — Вот, мы! Вместе, силища!!! Не сумлевайся! Мы, за тебя, сокола нашего ясного, кого хочешь, в лоскутья порвем.

До Азиса с трудом дошло, ЧТО предложил пьяный товарищ — собутыльник. Он задумчиво сглотнул. Представил картину расправы над родным семейством. После чего с трудом произнес. — Нет, не надо. Я когда вернусь. Сам всем рога пообломаю.

— Ерой! — сердобольный кореш похлопал татарина по плечу. — Молодчага!!! Этоть по нашему, по-христиански! Вино пить будешь?

— Нет, я не пью.

— А немного, для сугреву?

— Нет!

Закадычный друг хмыкнул, с сожалением поглядел на Азиса и поучительно произнес:

— Ну, и дурак!

Веселая пирушка продолжалась. Уже давно все были пьяны вдрызг. Мужики, сидевшие прямо на палубе, улыбались хмельными улыбками, мутными глазами смотрели на музыкантов. Все разом разговаривали друг с другом. Рассказывали лучшим друзьям свою пьяную правду, слушали и соглашались друг с другом, и понимали друг друга с полуслова, потому, что у каждого была своя беда, похожая на беду собеседника.

Третья бочка вина пошла в расход. По-прежнему напевно звучали струны гитары. Егорка устав дуть в дудку, просто хлопал в ладоши. «Его сиятельство» адмирал Хейлли мирно дремал, обняв пустой ящик из-под тушёнки. Многие присутствующие на палубе уже давно пошли в пляс под задорную, веселую песню гостей из будущего…

— Эх-ма, до чего же песни у незнакомцев веселые да ладные! — Егорка задумывался о людях, создающих эти песни. — Сотворить бы одну — и больше во всей своей жизни он ничего бы и не хотел. Счастье-то какое — подарить людям, такую песню!

Глава 13

В здание коменданта порта города Малаги пожаловала высокая делегация «Тоганово компании». Представительство делегации возглавлял сам адмирал эскадры Бастер Хейлли. На его мужественной, внушительной фигуре был одет щегольской костюм из фиолетового сукна. Изящные серебряные кружева украшали ворот и манжеты. Черный, как смола, парик пышными волнами кудрей ниспадал до самого пояса. Широкополая, украшенная фиолетовым плюмажем шляпа слегка набекрень сидела на голове. На ногах были сапоги из прекрасной голландской кожи. Большое фиолетовое перо красиво ниспадало на плечо. Превосходная испанская рапира, висевшая на расшитой серебреными нитями перевязи, отливала золотом.

Его «Великолепие» господин адмирал оперся на высокую, поблескивающую драгоценными каменьями трость. Сняв шляпу и отставив ногу, он смешно присел назад — отвесил модный французский поклон. Важно поднял голову и, оглядев ничтожно мелких, чернильных клерков, о чем-то деловито забормотал по-русски.

Личный толмач адмирала с особым усердием стал переводить присутствующим в помещении чиновникам слова его «милости» с русского на испанский, добавляя при этом ужасный французский акцент.

— Месье адмираль Бастер Хейлли желать знать, по-о-чему администраций порталь задерживать и не даёт разрешений на виход его эскадр из города в составе флагман корабль «Ля витэс», что в переводе обозначает быстрый скорость, прославленный шлюп «Искатель сокровищ» и торговый судно «Серый чайка».

— Да никто его не задерживает, — чиновники прилизанные, чопорные, тяжеловесные, в своих долгополых зеленых кафтанах с большими карманами и бронзовыми пуговицами нервно засуетились. Зашелестели бумагами. Невысокий клерк в сбившемся на голове «рогатом» парике подошел к переводчику и подобострастно поклонился.

— … бум-бурум-брык… злы! — его «великолепие» милостиво улыбался присутствующим в помещении, но, глотнув кислого запаха канцелярии, немедленно вынул смоченный духами платок и поднес его к носу.

Переговорщик с сияющей улыбкой поклонился чиновникам, повёл перед животом шляпой, притопнул ногой, ещё раз повёл повыше и снова притопнул погромче.

— О-ля-ля… Жё нё компран па? Как так не задерживааать? — хитрец продолжил давить на клерков авторитетом важной особы.

— Экскюзе муа! Не пускать в обратный вуаяж важный дипломатик персональ? Это есть серьезный европейский гранд скандаль! — переводчик добавил, обнажив в улыбке крепкие белые зубы.

— Вуаля… Это есть политик давлений на «Таганово компани». Месье адмираль не оставит без внимания этот вопиющий безобразий. Это есть нарушение торговый закон. Он будет иметь честь жаловаться на вас и ваше руководство… свой наниматель и ваш Король.

— Все бумаги подписаны, — клерк с низким поклоном протянул бумаги представителю эскадры. — Мы просто хотели лично предостеречь адмирала от выхода в море. Дело в том, что вчера вечером в двадцати милях от порта видели разведывательные галеры Алжирского Бея. Ходят слухи, что вот-вот должна подойти вся эскадра, а это без малого… пятнадцать — двадцать хорошо вооруженных судов. В связи, с чем начальник порта просит всех капитанов временно отложить отплытие и остаться в городе под защитой береговой артиллерии. Через неделю — две прибудет эскадра адмирала Хопса. Будем надеяться, что командующий британской средиземноморской эскадрой разгонит корабли Бея. И вы спокойно продолжите плаванье.

Неизвестно, что таилось в отчаянно дерзкой голове адмирала от таких новостей, но, на его губах играла злорадно-довольная ухмылка.

— Месье Адмираль Хейлли, — как это будет по-вашему, представитель Таганово компани с трудом начал подбирать слова. — Прэтрэ лёрэй а вотр опиньон… Обязательно прислушается к вашему мнений… Но он очень спешить и не станет дрожать от дырявых посудин всяких разбойник. Если придётся, то он покажет всем, что есть такой военный искусство. И что может делать молодой русский моряк, под его талантливый руководство!

— Слава адмиралу! — кто-то бойко, по-русски выкрикнул из свиты гостей.

— Слава!!! — его громко поддержали.

— О рёвуар господа. Же дуа партир, — Хейлли вновь отвел руку в сторону, чуть присев, любезно поклонился. Волнистые локоны его парика повисли и стали раскачиваться из стороны в сторону, как уши спаниеля. А затем он, задрав голову как павлин, плавно перебирая ногами, вышел из комнаты.

Писчики удивленные поведением делегации перестали строчить и притаились. Тишину приемной комнаты нарушила бившаяся в окошке крупная муха.

— Этот напыщенный московит — сумасшедший, — тихо понеслось вслед адмиралу за закрытой дверью.

— Он ирландец, — ещё тише возразили говорившему.

— Какая к дьяволу разница, хоть латинянин, — всё равно их потопят как слепых котят!

День разгорался всё ярче и роскошнее. Длинные, перистые облака, раскинулись над горизонтом, поднялись выше, распушились, округлились и, сверкая белизной, тихо плыли по краю голубого неба. Море искрилось и блистало тысячами солнечных зайчиков. Казалось, оно дышит прозрачным голубоватым воздухом и бережно, словно материнскими руками, направляет эскадру из трех кораблей в сторону неведомого края земли.

Егорка Сонин уже на следующий день после выхода корабля в море полностью ориентировался на судне, знал название многих морских словечек и предметов, разбирался, где у корабля нос, а где корма. Все присутствующие «бывалые моряки» казались ему, мальчишке, просоленными морем волками, деловыми, строгими учителями. Он старался вовсю подражать им — ходил по палубе раскачиваясь, по-взрослому хмурил брови, говорил баском, хотя хотелось, и побегать, и попрыгать на корабле.

— Эге-ге-гей! — звонкий голос ветром разносится над кораблем. Юнга решил устроить себе первый морской экзамен. Он набрался смелости, забрался на салинг, обвил руками стеньгу и качается вместе с мачтой.

Корабль огромной птицей несется по водной глади. У него резкий крен на правый борт, море встает бурлящей стеной. У юного матроса кружится голова, его тянет вниз. Сердце учащенно стучит. Но вот судно выправилось. Сердце паренька перестает давать перебои, страхи неожиданно исчезают, становится легко и весело, как некогда в детстве. Он начинает мурлыкать бодрую песню, смотрит вниз на матросов. Они работают, вися в воздухе так же спокойно, будто находятся на ровной земле. Распускаются всё новые и новые паруса, толстые стволы мачт постепенно начинают гнуться, и натужно скрипеть как древки луков. Огромные полотнища принимают на себя ветер, раздувающий тысячи квадратных метров парусины.

Егорка нерешительно освобождает одну руку, потом другую. Оказывается, можно держаться со свободными руками. Он доволен собой. Он складывает ладони рупором и лихо кричит вдаль, подражая шкиперу: — Эге-гей! Живее, молодцы! Право на борт! Круче держать! Свистать всех наверх! Лево на борт! Двигайтесь, шустрее, якорь вам в душу! Справа по курсу земля!

Впереди, слева от судна, по морю тянется к горизонту извилистая дрожащая солнечная дорожка. Корабль и отраженное в воде солнце движутся наперегонки. Белые чайки, парят над изумрудными волнами. Легкий ветерок, ласково обдувая крутые просмоленные борта корабля, насвистывает мелодию далеких стран и невиданных приключений. Хрипло потрескивает палуба. Пена бурлит у форштевня. Прямые паруса на передней мачте тихими хлопками перешептываются с косыми.

Молодой моряк мечтательно смотрит вдаль, на горизонт, в сторону солнца клонящегося лучами к морю. Это первый день его путешествия на новом корабле и он пребывает в состоянии безотчетного юношеского счастья.

Накануне бывалые мореплаватели рассказывали новичкам невероятные истории. И он жадно ловил слова о морских путешествиях, о далеких райских островах, где круглый год лето, о затонувших испанских галеонах с несметными сокровищами, о местах, где золото валяется прямо под ногами, как простые булыжники! — Эти невероятные истории будоражили душу молодому матросу и звали его в путь — дорогу.

Егорка, висит высоко над палубой, глубоко вдыхает полной грудью ароматный, йодистый воздух моря, жмурится от солнца, улыбается, сам не замечая этого. В своих фантазиях он представляет головокружительные приключения, в которых он будет сражаться со злобными пиратами, охранять большие торговые караваны… Он пристально всматривался в серебристые волны, словно намеревался увидать погребенные на дне океана сокровища погибших кораблей.

Юный мореход грезит наяву и видит самого себя то на капитанском мостике великолепного красавца галеона, то у штурвала грозного фрегата, то, на худой конец, с пистолетом за поясом несущим вахту на шканцах какого-нибудь быстроходного шлюпа или бригантины…

— Эге-ге-гей! — счастливый голос мальчишки ветром разносится над кораблем.

Через три дня.

В самой большой каюте флагмана «Ля витэс» переделанной под обучающий кабинет. (Не прошло и пяти минут, как завершился «душевный» разговор с Рязанцевым). Возле большого привинченного к палубе стола стоял адмирал Хейлли и гневно орал на Азиса. Новоявленный матрос из крымских степей сморщил лоб, слушал молча.

— А мне плевать на то, что ты не учитель и у тебя нет способностей к обучению матросов. На корабле худо — бедно читать и писать по-русски можешь ты, да ещё юнга. Не зная элементарной грамоты, люди не могут обучаться морским дисциплинам. А я, не могу делать из них мастеров своего дела.

На смуглом лице ирландца пылало выражение озабоченности, чёрные брови нахмурились, и между ними пролегла глубокая складка.

— Вот, — Хейлли размашисто ударил по большой стопке книг лежавшей рядом. — Книжки с картинками. Они называется, азбука. Только, что принесли. Собирай народ и учи… учи… учи от первой и до последней буквы.

— Да, но я… же не могу… — что-то попытался промямлить в своё оправдание «первый татарский учитель словесности».

— Ты мужик или кто? — высокое начальство не выслушав, пренебрежительно осмотрело невольника холодным, не допускающий возражений взглядом. — Ты ещё мамочке пожалуйся, что тебя не кормят по утрам, кашей. У нас, на военном судне, нет слова, не могу! Не можешь, заставим! Не хочешь, снова заставим! Значит, так… Матрос Ялшав с сегодняшнего дня вы освобождаетесь от всех текущих работ и занимаетесь только обучением письму и грамоте. И сожги ром мои кишки! Если они не начнут читать и писать, все до единого, уже через две недели!!! То я прикажу, тебя, высокородного бея, выпороть как подзаборную собаку. А затем понижу в должности до юнги и продлю срок твоего пребывания на судне ещё на два года! Всё, свободен. Иди и выполняй приказ.

— Есть, идти и выполнять приказ, — Азис весь бордовый как варёный рак, почти ползком, покинул кают-компанию.

— Герр адмирал, — в дверь заглянул часовой. — Первая группа матросов для разговора «по душам» собрана.

— Хорошо. Пусть заходят.

Две минуты спустя…

…— А мне плевать на то, что у вас нет способностей и вы уже взрослые мужики, — адмирал не мигая, впился колючим взглядом в подчиненных. — Плевать на то, что вас учит ягастый басурманин, а вы ничего не понимаете в его учёбе!

— Значит так!!! — Хейлли засопел, напыжился, начал скрести ногой как бык на красную тряпку. — Если кто! Через две недели! Не будет уметь читать и писать — спишу на берег, к чёртовой матери. Причем выкину с корабля, так как написано в контракте — в первом же порту.

Адмирал (изображая святое правосудие) поднял свёрнутый листок бумаги и затряс им перед собой. — И идите на все четыре стороны… — нищенствуйте, голодайте, сдыхайте на чужбине, в какой-нибудь вонючей канаве, в полном невежестве и дремоте. А я наконец-то найду нормальных молодых ирландских гардемаринов и сделаю из них настоящих матросов, штурманов, капитанов, состоятельных и уважаемых людей.

— Кстати, может быть, есть желающие уже сейчас плюнуть на всё и сойти на берег?

…Тишина и обиженное сопение раздалось в ответ.

— Тогда время на обучение пошло. Разобрали учебники с картинками и бегом учиться грамоте.

Хейлли повернулся в сторону приоткрытой двери и закричал:

— Часовой, давай следующую группу.

Глава 14

— Во имя Аллаха великого и пророка его Магомета! На абордаж!!! — прорычал худой, жилистый человек в белоснежном тюрбане. Глаза пирата были бледно-серые, почти бесцветные, холодные и безжизненные, как у змеи, с таким пронзительным взглядом. Над головой морского разбойника развевался зловещий зеленый флаг со звездой и полумесяцем.

Шершавые, продубленные соленой морской водой, солнцем и ветром борта кораблей с треском сшиблись друг с другом. Абордажные крючья и кошки будто железные щупальца впивались в фальшборты и палубу, сцепляя корабли намертво.

Под устрашающие вопли полуголые пираты с обезьяньей ловкостью начали перепрыгивать на английский корабль.

— Алла! Алла! Смерть неверным инглизам! — раздавались их громкие выкрики.

В один миг нападавшие смели палашами противоабордажные сети. Закрутилась жуткая кровавая карусель: Резня, звон сабель, шпаг, абордажных топоров, выстрелы, крики вперемежку с неистовыми проклятиями, стоны раненых. Свирепые удары клинков высекали снопы искр, как на точильном камне.

Голые по пояс, мокрые от пота, со сверкающими зубами и белками глаз на черных от копоти и пороховой гари лицах, прыгали, орали и бесновались люди, точно помешанные, в то время как воздух вокруг гудел и разрывался от грохота орудийной пальбы, треска мушкетных выстрелов, свиста пуль и визга разлетающихся осколков.

Все происходящее представляло какой-то хаос… И только нижние части мачт линейного корабля торчали среди палубы, точно три гигантских руки, поднятые к небу в безмолвной мольбе против творящегося вокруг ужаса.

— Бонжур, мусью Вандеркофф, — на узком бледном лице Хейлли, оттенённом небольшой, по испанской моде, бородкой и тонкой полосой усов возникла приветливая, добродушная улыбка.

— Прекрасная погода, теплая вода, тишина и покой на море! — смуглое насмешливое лицо адмирала обрамляли чёрные хорошо завитые локоны длинного парика. — Все так, как говорят у нас в Париже: Иль фэ бо, иль фэ дю со лей.

— Не правда ли? — проклятый «северо-ирландский варвар» велел поставить на юте кресла с высокими спинками, обтянутые зеленым бархатом, натянуть над ними кусок парусины наподобие тента, и теперь блаженствовал, развалясь перед столом заставленным яствами. А его желторотые новобранцы, вместо того чтобы молиться и просить у господа ветра, зачем-то растянули по палубе длинные ленты и весело зубоскаля вталкивали туда пузатые металлические стержни. (Примечание автора. Бойцы набивают патронами ленты для крупнокалиберных пулеметов и зенитных пушек).

— Силь ву пле, Иоахим. Же сюи зёрё. Присаживайтесь, — помпезно произнес ирландец, услужливо отодвигая кресло возле стола.

От увиденного на палубе седого морехода на мгновение парализовало как от удара грома, однако он тут же решительно надвинул широкополую черную шляпу на самые брови и громко воскликнул:

— Кровь Господня! Какое присаживайтесь? Зачем меня сюда притащили? Вы, не видите, что происходит в миле от вашего носа? — густые брови на лбу капитана «Серой чайки» удивлённо поползли вверх. Он красноречиво ткнул рукой в сторону, где шло морское побоище: Легкие алжирские галеры буквально облепили шесть трехпалубных британских кораблей застывших столбами из-за отсутствия ветра.

— Же ву прэзант мэ зэкскюзе! А что происходит? — разряженный франт на мгновение поглядел на ясное голубое небо и верхушки мачт, над которыми кружили чайки. Пожал плечами, задумчиво почесал щеку. Небрежным жестом, откинув манжету из тонких кружев, развел руками. — О, пардон! Се ля ви. Кто-то, там, стреляет… пиф — паф, бегает, суетится. Нам то, какое до этого дело?

— Как же это произнести красиво и по-нашему? — новоявленный француз ненадолго ушел в себя, вспоминая невыученные уроки. — Же не сюи… сюи… сюи па…

— А, вот, вспомнил! — его глаза заблестели радостью. — Же не сюи па дакор авэкий ву… Мы мирные торговцы, плывем себе спокойно, никого не трогаем, законов не нарушаем. Одним словом, как говорят в этом случае мои матросы по-русски: а не пойти ли вам всем…

Палуба одного из пиратских кораблей внезапно занялись пламенем, через несколько минут оно взметнулось к небу гигантскими языками, вмиг поглотив мачты и такелаж. А через несколько секунд весельное судно с грохотом разлетелась над морем. Это взорвались бочки с порохом, которыми под завязку был набит трюм алжирца. Небо над галерой потемнело, пеплом покрылись облака… Подброшенные страшной силой куски горящего дерева и парусины поднялись в воздух, а затем с шипением посыпались на морскую гладь.

Клубы дыма окутывают ещё одно судно. У нескольких тяжелых орудий перебиты тросы, крепящие станки пушек к борту. Рухнувшая мачта кренит корабль на один из бортов, и пушки катятся, давя людей. Золотой корпус галеры окрашивается в багровый цвет. Вода и огонь начали борьбу за его останки, заставляя вскипать море вокруг. Облака пара шипя, расходятся над горящим кораблём. Ровные языки пламени с шумом вырываются из-за бортов и под крики несчастных рабов, прикованных цепями к корпусу, высоко поднимаются над многовесельным галеасом. Через несколько минут огромный костёр добирается до весел, мачт, парусов. Сытно трещит, хрипит и резко громыхает двумя подводными толчками. Волны от взрыва с шумом бросаются на соседние корабли.

— Разорви ром мою селезенку! Я, тут, посидел, подумал: Сэ бьен, кё ну ну… ну в общем решил пригласить, вас, дорогой мой Иоахим, на ланч, — сумасшедший ирландец резко встряхнул слюнявчик и не спеша повязал его у себя под подбородком. Затем пройдоха взял со стола темно-мутного цвета бутылку и налил себе вина в высокий серебряный бокал.

— Послушайте, — он откинулся в кресле. Мы ведь с вами совсем не знакомы. Пора исправить эту вопиющую несправедливость. А не распить ли нам по бокалу мадеры, для знакомства… а, герр капитанэ?

— Ах, мон ами, — философски продолжил молодой мечтатель, моряк и «поэт» глядя куда-то вдаль, сквозь полыхающие огнем и шумом сражение. — Порой мне кажется, что после каждого выпитого стакана хорошего вина возможность богатой и обеспеченной жизни становится всё ближе и ближе. И чтобы это приближение шло ещё быстрее, нужно пить как можно больше и тем самым как бы пробивать себе путь к желанному царству дорогого и прекрасного! А? Что скажите?

— Чудовище! Неуч! Сопливый оболтус! — морской волк вспыхнул как порох. Его широкое лицо побагровело. Глаза налились кровью. Седые брови сошлись на переносице.

— Идиот, перестань строить из себя менестреля. Взгляни на небо. Видишь облака, что едва показались у горизонта. Безветрие закончилось. Появился небольшой зюйд-вест. Пока он слабый, но через полчаса-час окрепнет. Поэтому надо уходить, пока эта свора не бросилась на нас. Будь я проклят! Сейчас, они заняты англичанами, но как только переломают им кости, так сразу займутся нами.

— О-ля-ля, мой друг! Вы в серьёз так думаете? — с явно деланным равнодушием собеседник поймал вилкой шампиньон и стал отрезать ножом от него кусочек. — Сэ бон! Сэ бьен!

— Уверен, — Вандеркофф твердо стоял на своем мнении. — Я все вижу прекрасно. Клянусь концом моей жизни! Как бы храбро не сражались британцы, рано или поздно их просто задавят численностью. И пока чернокожие лезут на мед как пчелы. Нужно поднимать паруса и уходить из этой западни, в которую привело нас безветрие.

— Экскюзе-муа, ту са не мё плэ па… Знаете, именно эту великолепную фразу любит повторять «король-солнце» Людовик XIV когда собирается казнить кого-то из своих поданных. А уж он, поверьте, знает толк в этих делах!

Хейлли оторвал кусок от курицы и с деловым видом начал осматривать его со всех сторон.

— Не знаю. Я бы все-таки подождал. А вдруг победят англичане? Кстати, вон, на тот пузатый раздутый вширь галеон «Хилл энд Мэри», я поставил 40 рублей.

Ирландец указал на медленно погружающийся в воду большой черный корабль. В его борту зияли огромные дыры, паруса, ещё укрепленные на мачтах, были пробиты, мачты поломаны, а несколько рей и штанг уже валялись внизу или беспомощно висели, готовые упасть. В натянутой над палубой сетке чернели обломки рей, нос корабля был изуродован, на корме что-то сильно дымило. Одного взгляда на бывший красавиц галеон было достаточно, чтобы понять: Через час, самое большее полтора он скроется под зеленоватыми волнами моря.

— Компанию составить не желаете? — Хейлли хитро прищурился и стал показывать пальцами, как будто вёл счет денег. Затем несколько призывно мигнул левым глазом. — Ме прёмьер зэмпресьон сон трэ бон. Месье, сейчас самая выгодная ставка — 1 к 20.

— Знаете, что? — бывалый моряк понял, что над ними просто издеваются. Он досадливо скрипнул зубами. — Как хотите. Я скорее соглашусь сгореть в аду, чем останусь здесь! Я, немедленно возвращаюсь на свой корабль и готовлю судно к отплытию.

Седовласый капитан, решительно повернулся и направился к борту, где его ждала шлюпка. И тут же услышал щелчок взводимого курка. Боцман, играючи поднял огромный длинноствольный пистолет и направил его в сторону головы немца.

— Какого дьявола, здесь происходит? — широко раскрыв глаза, удивился Вандеркофф. Его рука непроизвольно потянулась к месту, где висела шпага.

— Сядьте, Иоахим, — вмиг протрезвевший голос ирландца стал холодным и режущим, как стальной клинок. — Нам есть о чем поговорить.

Испуганные выстрелами и шумом чайки, тревожно кружили над полем боя, издавая крики. На атакованных кораблях шла отчаянная рукопашная борьба, причем с одинаковым успехом пускались в ход сабли, ножи, топоры, пики, прокладывая себе путь и беспощадно проливая кровь. То тут, то там падали раненые и убитые. Под натиском корсаров английские моряки медленно отступали со шкафута на корму и на нос корабля. Ноги присутствующих буквально скользили по красной и липкой от крови палубе. Раненые стонали, корчались от боли, либо молча сидели у фальшборта. Многие висели на нем, точно безжизненные мешки, или медленно ползли по палубному настилу, оставляя за собой тягучий темно кровавый след, умоляющим жестом протягивая руки, прося о помощи или о капле воды.

Вот, часть оставшихся в живых матросов с трудом развернули уцелевшую пушку и направили её в сторону атакующих. Один из моряков дотянулся, через кровавое месиво на палубе, до убитого канонира. Поднял выпавший из его руки фитиль и поднес к запалу.

Жерло орудия пыхнуло ярким огненным языком. Грохот выстрела. Со страшным воем рваная масса металла понеслась в сторону наступающих пиратов. Осколки в мгновение ока, словно смерч разбросали людей, в щепки разорвали и расщепили отдельные части корабля, навели вокруг ужас и разрушение.

— Видите ли, мой седовласый друг! — произнес Хейлли, крякнув после распития очередного кубка. — «Ля витэс» находиться ближе к месту сражения, чем ваша «Серая чайка» и мне с вершины мачт, в хорошую оптику, бухта видна лучше. Мы в капкане. Воспользовавшись отсутствием ветра, весельные галеры алжирцев заранее перекрыли выход. Поэтому, ни с ветром, ни без него, нам уйти не дадут. Мы, так сказать, приз, вишенка на торте, оставленная напоследок, на сладкое. Кстати, — к ирландцу вновь вернулось чувство юмора. Он ухмыльнулся, как будто у него в рукаве были спрятаны козыри. — В баталии, вон на том корабле, на который я поставил деньги, пока вроде выигрывают мои соотечественники.

— Господин адмирал, разрешите обратиться? — по-русски произнес один из матросов, который осуществлял связь между кораблями эскадры.

— Обращайтесь.

— Установлена связь с островом. Подтверждена команда «Красна тревога». Через десять минут вас просят прибыть в кают-компанию для анализа ситуации и разбора плана военной операции.

— Это все?

— Так точно.

— Хорошо, передай ответ. Вас понял. Ждем гостей.

— Есть передать ответ, ждем гостей.

В тот же миг расхлябано ленивое состояние адмирала изменилось.

— Послушайте, мой дорогой друг, — он внезапно обратился к седовласому капитану. — Пусть дьявол сожрёт кишки медузы! Я всегда восхищался вашим умом, талантом и прозорливостью! Вы были правы по поводу поднимающегося ветра! Нам надо срочно уходить из этой чертовой дыры. Срочно возвращайтесь к себе на «Серую чайку». Поднимайте паруса и следуйте курсом за «Искателем Сокровищ». Сам же я выдвинусь вперед и огнем своих пушек прикрою ваш отход.

— Хейлли, ты сумасшедший? — на лице, Вандеркоффа отразилось глубочайшее удивление и изумление. — Ты собрался одним кораблем прикрыть наше отступление? Ты, явно безумец или перегрелся на солнце? Ты забыл, что продал все пушки испанцам? Ты что делаешь? Из чего ты будешь стрелять? Не пройдет и двадцати минут как от твоего корабля останутся одни обломки!

— Я не могу поступить по-другому! — слезы от умиления заблестели в глазах истинного джентльмена. — Гори тысяча ведьм на огненной сковородке! Кто-то должен пожертвовать собой ради других? Зато, спустя годы… Благодарные потомки… Маленькие ирландские детки! Назовут меня — Хейлли «Благородный» или Бастер «Великодушный». Или ещё как — я пока не придумал!

— Так, всё, иди. Не стой над душой! Не порть красоту момента!!!

— Велик Аллах! — звучит молитва на большой золотистой лодке с огромным синим шатром. Военачальник пиратов подняв свой воинственный взор, продолжил на четках отчитывать часы, минуты, секунды до окончания битвы. — Шевелитесь! Живей, живей, сыны оспы! — Шептал он побелевшими губами, мысленно подгоняя своих воинов.

— Бумм-дан-бабах-хах-дудан-дах, — стоны, вой, звуки выстрелов, непонятные команды, отборная брань, треск ломающегося дерева и рвущихся парусов — все это слилось в единый невероятный гул поединка. На сцепившихся кораблях всё ещё продолжается бой. Люди сражаются из последних сил. Несчастные уже не орут, а рычат по-звериному. В помощь пиратам, облепившим со всех сторон английские корабли, изредка подплывают галеры с подмогой, подпитывая «живым хворостом» костер битвы.

Чуть вдали от поля боя видны уродливые обломки неприятельских судов, медленно уносимые течением. Нельзя счесть, сколько сотен людей барахтаются по всей бухте. Из последних сил они держаться на обломках мачт и рей, на ящиках и досках. Зовут на помощь. Нельзя счесть число трупов, что темными пятнами плавают и тонут в «кровавой воде».

— Давай, Бастер, докладывай обстановку, — недовольный Рязанцев с ходу обрушился на адмирала. — Почему стоим, кого ждем? Зачем в одном месте собрал столько кораблей? И вообще, что происходит? Я же просил, по возможности, избегать вооруженных столкновений. У нас, молодая, не обученная команда! Опыта вождением судна мало. Люди после неволи. Психика травмирована. А ты словно специально лезешь во все неприятности.

— Я четко следую твоим указаниям, — Хейлли начал отнекиваться. — Идем не спеша. Никого не трогаем. Ни на кого не нападем. Можно сказать, ползем как сухопутные крысы, по берегу. Пересчитали все прибрежные мели. Ночуем на суше. А тут незадача — ветер ослаб, обездвижил парусные корабли английской эскадры. А потом алжирцы напали на несчастных соотечественников. Терзают, грызут их помаленьку. Видит бог, я тут ни при чём.

— Так уж и не причем?

— Истину тебе говорю! — стал недовольно брюзжать ирландец. — Сижу себе спокойно в сторонке, отдыхаю, занимаюсь французским, учу спряжение глагола «Йtre», попиваю вино. Жду, когда все более-менее успокоиться.

— И только в случае крайней потребности… Я думаю, вряд ли это произойдет, — поправил он себя. — Может быть, немного… Немного постреляю. Так, совсем чуть-чуть, пифф-пафф — не более. После чего поплыву дальше.

— Хорошо, молодец! — стратегический расклад молодого талантливого флотоводца произвёл на Рязанцева глубокое впечатление.

— Только мне не понятно: Про совсем чуть-чуть и пиф-паф? — в холодных синих глазах странника блеснула молния и мгновенно потухла.

— Ты, что, француз недоделанный, — строгое начальство произнесло ледяным тоном. — Собрался нарушить наши с тобой договоренности и организовать здесь небольшой Армагеддон? Хочешь, чтобы о тагановских моряках пошла слава как о приемниках дьявола? Чтобы впоследствии ими и тобой пугали детей?

— Нет, что ты. Ничего такого я не планировал.

— Зачем тогда на борту приготовлено столько оружия?

— Ну-у, на всякий случай…

— Значит так…

— Первое — никакого всякого случая не будет. Разрядить пушки. Вернуть в оружейку РПГ и АГСы. Крупнокалиберные пулеметы применять только в крайнем случае.

— Второе… Вести огонь только по тем судам, которые будут проявлять агрессию. Даже не по судам, а по веслам. С перебитыми веслами они никуда не уйдут. Если вздумают поднимать паруса — вали пулеметами мачты.

— И третье… Главное — охрана корабля Вандеркоффа. У нас с ним контракт. Надеюсь, ты не забыл об этом?

— Ведите ли, у них, имеются вёсла!!! — в очередной раз недовольно процедил Бастер Хейлли, заскрежетав зубами. Настроение у него было мрачнее тучи.

Нет, не так!

— Тысяча чертей и ведьм на сковородке! — выпалил «прославленный флотоводец». Настроение у адмирала было ужасное. Отвратное. Мерзкое.

— Неужели он думает, что я такой идиот, который суёт голову в петлю, не зная заранее, как её оттуда вытащить? А главное, он мне в ответ: Стреляй только по вёслам и в случае необходимости!

Одинокая фигура ирландца, прижав к глазу окуляр большой подзорной трубы, грозно изрыгала проклятия на нескольких языках, маячила на шканцах «Ля витэс» и уже несколько часов подряд вдоль и поперёк гневно мерила шагами палубу.

Горизонт был по-прежнему девственно пуст. Ни один парус не был заметен вдали, ни одна черная точка, которая указывала бы на присутствие шлюпки или рыбацкой лодки. Ни-ко-го! На ком можно было бы выместить свою злобу. Только ветер мелодично пел в снастях, да небольшие волны с шепотом лизали борта.

— У меня, незаслуженно украли победу, — недовольно ворчал Хейлли. — Причем, «Великую победу». Победу, в которой я смог бы прославить свое доброе имя, получить признательность будущего тестя и, конечно же, горячее восхищение, моей несравненной возлюбленной Элизабет.

— А теперь!!! Мать твою, голым задом, через весло! — Бастер выругался по-русски. — Придётся снова быть ни кому неизвестным оборванцем, с утра и до вечера дрессирующим этих тупых северных медведей, возжелавших непонятно зачем стать матросами.

— Нет, каково, а? — обиженный моряк не мог успокоиться. — Стреляй только по вёслам и в случае крайней необходимости! Ну, и где в этих действиях славная победа?

Хейлли на миг остановился. Бросил взгляд на палубу. Две-три дюжины сильных и коренастых матросов беспечно сидели на снастях, оканчивая с веселым смехом и шутками какую-то работу, очевидно, заданную им скорее во избежание дурных последствий праздности, нежели в силу необходимости.

— Лэсли, разрази ромом глотку пьяного висельника, и это ты называешь такелажной работой, — начальство изрыгнуло очередное проклятье в сторону своих подчиненных. — Научи дураков вязать муссинг, сдвижной кноп, и редьку — они с дури тебе все канаты позапутают. Немедленно займи матросов нормальной работой! Они с утра и до вечера должны тренироваться и проливать кровавый пот, а не ржать как потные лошади.

— Компран-па, мон капитэн. (Понятно, мой капитан. Франц.) Будет исполнять. Муштраль, есть отшень хорошоо, — раздался громкий крик второго помощника.

Паруса небольшой эскадры из трех кораблей лениво наполнял западный ветер, и суда шли, вперед неспешно переваливаясь с боку на бок на крутых гребнях волн Атлантического океана. Бастер совершив несколько очередных кругов по шканцам, яростно натянул на лоб шляпу, остановился, скрестил руки и сердито уставился в сторону горизонта.

То, что его матросы, по приказу «высшего руководства», немного постреляли из крупнокалиберных пулеметов по веслам четырех галер, бросившимся наперерез каравану, когда они выходили из бухты, где кипело кровавое сражение, мало утешило «прославленного адмирала». Душа бывшего пирата требовала размаха! Полёта в вышине. Славы и признания! А не этой мышиной возни в «навозной куче».

— Биверстон! — Хейлли грозно позвал боцмана, ядом изливая на него свое испорченное настроение. — Кончай разводить сонное царство. Ветер в корму. Поднимай новичков. Ставь лисели.[34] Затем снимай, а потом ставь заново.

Едва группа матросов, перебирая руками и ногами выбленки, добралась до рей и начала разворачивать дополнительные полотнища парусов, как сверху, с мачты, донесся крик дозорного:

— Э-ге-гей! Вижу два паруса справа по борту! Идут вслед за нами.

— Два паруса по правому борту, — громко повторил боцман индивидуально для адмирала. После чего уставился на него с немым вопросом.

— Да хоть десять! — недовольно проворчал обиженный Хейлли. — Я сказал поставить лисели. А потом снять. А затем ещё два раза поставить и снять! Кому, разрази ядром печень, непонятно? Выполнять!

— Есть, выполнять! — проревели в ответ.

Маленькие, едва заметные точки, показавшиеся на самом краю горизонта, там, где небесный свод, по-видимому, сливается с поверхностью океана, через час выросли в две небольшие пирамидки парусов. А ещё через час удалось хорошо рассмотреть нагоняющие эскадру корабли. Это были раздутые в боках низко сидящие в воде галеоны построенные, по всей вероятности, на одной из английских верфей. Паруса неизвестных кораблей тянули из всех сил, выпячивая свою тугую белоснежную грудь под легким дуновением бриза. Медные края портов в свежеокрашенных черно жёлтых бортах и позолоченные деревянные скульптуры на носу ярко сверкали в лучах дневного солнца. На топах фок-мачт развевались длинные вымпела с изображением креста святого Георга.

Хейлли прикинул, что водоизмещением каждый из двух парусников потянет тонн на семьсот — восемьсот. Отсюда следовало, что у незнакомцев, если они не торговцы, должно было быть немалое количество пушек и многочисленная команда.

— А это значило, что? Что? — в голове Бастера возник вопрос и задрожала тростинка надежды. Может быть, незадавшийся с утра день не такой уж и плохой!

— Аля гер ком аля гер, как говорят мои друзья французы, — подбодрил он сам себя и начал мурлыкать под нос какую-то веселую мелодию.

Корабли, лавируя легко и проворно, подходили всё ближе и ближе. Вскоре Хейлли, мог уже отчетливо рассмотреть преследователей. Различить количество орудийных палуб, посчитать число пушек. Впрочем, не особо интересуясь подсчётом. (Какая разница, сколько, у них, пушек? Гром их разорви на тысячу частей! Конечно, хотелось бы побольше.)

— Вот ещё, стану я считать их пушки! — отговаривая себя, он всё же начал подсчёт: Двадцать четыре орудия с правого борта, столько же с левого, плюс две кормовые пушки — дают в общей сложности пятьдесят орудий на одном корабле. Это не считая легких. Неплохо! Так, и сорок два ствола на другом фрегате. Это в сумме почти сто пушек. Сто!!! против меня… Против моей… Против…

— Чёрт подери! — глаза адмирала алчно заблестели. — Да какая, к дьяволу разница, сколько у них пушек! Теперь всем известно, что (Примечание автора. Теперь… Всем стало известно именно после встречи Хейлли с гостем из будущего) в современном бою всё решают ум и талант флотоводца, а не количество каких-то там допотопных каменных орудий. А у меня, таланта, в противовес, этому добру, на целую флотилию, хватит! Да, я самый талантливый в этой части океана!!! А если будет не достаточно таланта, так ещё с трюма достану.

— Только бы они напали, — Хейлли внезапно взмолился, бросив взгляд в небеса. — Господи, если ты есть, пусть они нападут!!!

Пока адмирал общался с небесами о нападении насущном, а команда корабля в очередной раз обучалась ставить и убирать дополнительные паруса, суда неприятеля прошли мимо торговой эскадры с подветренной стороны на расстоянии не более трёх полетов пушечного ядра. Чуть вырвались вперёд. Их орудийные порты оставались закрытыми, и ничего не предвещало возможного нападения.

— Не-ве-зёт! — с горечью промолвил разуверившийся в богах Бастер, после чего расстроенный, направился в себе в каюту. Настроение адмирала вновь ушло в отрицательную зону.

Громкий предупреждающий выстрел с носовой пушки противника заставил его остановиться.

— Сэр, нам велено немедленно лечь в дрейф, — боцман стрелой поднялся на шканцы и громко продублировал приказ неприятеля.

— Радио всем кораблям, — произнес Хейлли, не отрывая глаз от подзорной трубы. Сердце адмирала готово было выскочить из груди от радости. Ноги сами шли в пляс. — Добавить парусов. Держать указанный курс — зюйд-зюйд-ост! Не останавливаться, ни при каких обстоятельствах. С неприятелем разберусь сам.

— Есть, передать: Добавить парусов и держать курс зюйд-зюйд-ост. Не останавливаться. С неприятелем разберусь сам, — раздался за спиной голос радиста.

Ядра от второго и третьего предупреждающих выстрелов упали гораздо ближе к эскадре. Видя непослушание торговцев остановиться, на неприятельских судах послышались удары барабанов, дудки засвистели команды «Все по местам! Приготовиться к бою!». В бортах преследователей стали появляться жерла орудий. Они зловеще ощеривались, выползая из их раскрытых портов.

Хейлли возбужденно обернулся к боцману.

— Вот скажи мне, Биверстон, — благородный синьор «эль-адмирало» решил дать последний шанс безумцам. И в то же время обезопасить себя от беспочвенной критики начальства. — Ты случайно не заметил вёсел, у этих посудин?

— Нет, сэр.

— А ты посмотри, внимательно, — Хейлли сунул боцману подзорную трубу.

— Никак нет, господин адмирал, — верзила непонимающе захлопал глазами. Вернул трубу Хейлли. — Лопни мои глаза, но я, ни когда не видел их у военных фрегатов.

— Замечательно! — лицо Броуди расплылось как у кота, который переел сметаны. — Я тоже не вижу! А это значит, что?

— Что?

— А это значит… — в глазах ирландца блеснул хищный огонек, на губах заиграла злорадная улыбка. — Быстро, ко мне, Петрова, Сенцова и Ромашкина.

— Есть! Гардемаринов Петрова, Сенцова и Ромашкина наверх, к адмиралу.

— Петрова, Сенцова, Ромашкина бегом, наверх, к адмиралу, — эхом понеслось по палубе.

Глава 15

В душном и вонючем подземелье, куда свежий воздух поступает только через входную дверь, на темной, выложенной серым камнем стене, изогнувшись, висел на вывернутых руках Гришка Молчун. По стенам темницы тянулись разводами тени и прокопченная сырость. В большом очаге потрескивали догорающие поленья, чтобы в достатке были угли и огонь. Рядом лежали тяжелые почерневшие прутья, а чуть дальше в полутьме виднелись страшные орудия пыток — палки, веревки, доски с набитыми гвоздями, плети, кнуты и острые окровавленные клещи с длинными ручками. И вокруг всего этого, по полу, бегали мерзкие серые крысы… Пахло набухшей кожей, каленым железом и жженым человеческим мясом.

Загремел тяжелый засов. Жалобно скрипнули петли на массивных дубовых дверях.

Сутуля широкую спину, осторожно ступая по каменным щербатым ступенькам, в смрадное помещение спустился князь, боярин и воевода Борис Михайлович Прозоровский. Огонь от масляных горелок, развешанных по углам, хорошо освещал лик боярина, потомка одной из знатнейших и древнейших в России дворянских фамилий: Глаза навыкате, злые, толстые губы сжаты, лицо красное, свирепое, на шее вздулись вены.

Дабы чего не случилось с важной особой, воеводу сопровождали два стрельца, дежуривших в тот день при входе в пыточную, хотя с дыбы от боярских палачей ещё никому по своей воле уйти не удавалось…

— А ну, сказывай, рыло навозное, голь перекатная, смутьян блохастый, как зовут, величают тебя? — воевода тяжело шагнул к стене с крючьями, потянул руку и с силой рванул затворника за бороду. Звякнули цепи по каменному полу.

Пленник неожиданно выпучил глаза и запел высоким тонким голосом, словно прося милостыню на паперти:

— Говори доподлинно, пёс смердящий, зачем проник в приказ? — боярин наотмашь, со всей силы ударил юродивого по лицу. — Что выискивал, вынюхивал паскудник, рвань воровская?

Нечастный вытаращив глаза от боли, задергался на цепях, истошно завопил, пуская изо рта слюни:

— Ты мне, змей подколодный, своими побасенками зубы-то не заговаривай! — широкие брови начальства гневно сошлись к переносице. — По какому праву смел выпытывать? Ну, живо сказывай, да без уверток, а не то…

Что случиться с несчастным после фразы… «а не то», воевода произнести не успел, поскольку по его голове ударили чем-то тяжелым, похожим на дубинку и он потерял сознание.

— На-а-а… — Прозоровский пришел в себя от сильного удара металлическим прутом по его плечу. Он открыл глаза и увидел ухмыляющиеся бородатое лицо Гришки Молчуна.

Холёный родовитый боярин сидел в ярко освещенной комнате с белыми стенами. В странном, незнакомом помещении не было ни одного окна, не стояло никакой привычной мебели. Если здесь имелись какие-нибудь выходы, то они, по-видимому, были тщательно замаскированы — их невозможно было различить, пока в глазах стояли слезы от слишком яркого освещения.

В глаза бил сильный свет от неизвестных светильников. Воевода был привязан к стулу. Пленник попытался со всей силы закричать от боли. Но изо рта донесся лишь громкий стон, переходящий в глухой хрип. Его рот был чем то заклеен. Свет от неизвестной лампы со стены обозначил дорожки слез на потных щеках.

Ещё один сильный удар по руке. Ещё. Безумная боль. Кажется, сломали кость. Затворник стал весь белый. От нахлынувших страданий на лбу выступила испарина. Пленник заскрипел зубами. Задергал головой. По ногам побежала теплая жижа.

— Ты, чё, хрыч боярский, хотел подвергнуть пыткам Гришку Молчуна? До смертушки запытать?

— Помнишь меня? — грязная, потная рука схватила его за волосы и стала рывками трясти в разные стороны. — Помнишь, аспид ненавистный? — Е-ей, ожгу! — хлесткий удар кулаком по лицу. — Мало? На… На… ещё!!!

Вокруг всё было как в багровом тумане. По рассечённому лбу медленно стекала вязкая, тёмно-красная струйка. Лицо всё горело. Затворник застонал и открыл мутные от боли глаза. Левое веко у него нервно дергалось, словно он кому-то хитро подмигивал. Глаз быстро опухал. Губы были разбиты.

— Эх, задком, кувырком, да и под горку… — сквозь пелену кровавого тумана слышался всё тот же ненавистный голос юродивого истязателя. — Слушай, князюшка, а давай ка я тебе, собаке высокородной, колено поломаю?

Сильный удар железякой по суставу. От боли Прозоровский резко выгнулся на стуле, широко открыл остекленевшие глаза. Лицо его исказилось. Боль волнами разошлась по телу. Пленник заскрипел зубами и до крови прикусил язык.

— Да чё колено? Все равно мне за тя ничё не будя! А когда возвернем назад — будешь свеж аки огурчик! — «заплечных дел мастер» гулко расхохотался над своей шуткой.

— Пожалуй, я тебе Иуде оби ноги загублю… Сколько ча, ты ирод, православных людишек на тот свет отправил? Эх, потешусь за всех, отведу душеньку!

Палач ощерился и начал охаживать князя железным прутом по ногам, всё больше и больше зверея от вида страданий затворника. Ноздри его раздулись, глаза недобро прищурились.

— На! На! На-а! — раздавались резкие выдохи.

Безумная боль. Воевода снова бесчувственно обмяк.

Чувство всеобъемлющей боли. Она просто везде, по всему телу. Кажется, весь организм единый источник боли.

Какие-то звуки, шорохи, гул, гам доносятся до ушей. Но вдруг затворник что-то расслышал сквозь море тарабарщины в голове:

— …Гри-и-ишка-а-а, я не по-о-о-о-онял? — в комнате появился неизвестный тягучий голос. — Ты-ы-ы-ы, что-о-о сделал?

— О-о-он, сам умоля-я-ял… — отвечал голос юродивого. — Лю-ю-ю-блю страда-а-ать…

— …Ла-а-а-а-дно, — голос сильно недоволен. — Тащи-и-и за мно-о-о-ой…

Воевода очнулся «у себя дома», в «своей родной», «любимой» пыточной. Он сидел связанный на стуле, за столом. Боли не было. У него ничего не болело. Руки, ноги, тело — все было цело. Он снова мог хорошо видеть и слышать. Он ощущал себя замечательно. Он чувствовал себя превосходно! Ему чуть — чуть было неудобно из-за затёкших рук за спиной.

— Господи, как хорошо! — счастливые мысли переполняли душу царского слуги. — Вот, только привкус крови во рту — от этого было немного неприятно. И слегка кружилась голова.

— Борис Михайлович, — молодой, неизвестный стрелец, сверкая холодными, как лёд глазами, обратился к вернувшемуся «с того света» собеседнику. — Пора бы нам познакомиться и поговорить об общем деле. Кстати, я только, что спас вам жизнь! — Он улыбнулся и, не дождавшись ответа, беспечно махнул рукой. — Не стоит благодарности. Это такой пустяк!

Странный незнакомец подошел к большому дубовому столу, присел на соседний стул.

— Уважаемый Борис Михайлович, слушайте меня внимательно.

Стрелец положил карточку с написанной цифрой на стол. — Это, все ваши сбережения, которые я временно забрал из сокровищницы. Сумма указана в рублях.

Брови боярина удивленно поползли вверх. Он зачем-то оглянулся по сторонам. Сглотнул слюну.

— Если не верите, можете сходить и убедиться, она девственно пуста. Верну всё до копейки если договоримся.

Странник протянул вторую карточку с большим количеством нулей.

— Вот столько, я готов заплатить за неудобство, доставленное вашей особе, когда вы были у меня в гостях.

Затем показал третью:

— А вот это сумма, которую я буду ежемесячно тратить на обеспечение работой вашего заведения.

Собеседник достал и развернул исписанный лист бумаги. — Для выполнения перечня, вот этих мероприятий.

Боярин недовольно заерзал на стуле. Закусил губу. Засопел в бороду.

— Впрочем, у вас есть право выбора! Скажем, до завтрашнего утра. Если вы не согласитесь, то мне продеться работать с другим воеводой, который будет более сговорчив и который придет после вашей смерти. Или со следующим, которого назначат после смерти вашего приемника.

— Ну, а ваши деньги? Часть сбережений пожертвую церкви за упокой безвременно усопшей души раба божьего Прозоровского — светлая ему память. Другую на поминки. Оставшееся раздам нищим, калекам и вдовам.

— Итак, Борис Юрьевич, — неизвестный подвел итоги разговора, прямо глядя в лицо воеводы своими синими, льдистыми глазами. — До завтра. И будем надеяться, что утро принесет нам добрые вести.

Вторую неделю как «Торговая сеть Тоганово» открыла большую двухэтажную пристройку к своей лавке под вывеской «Детский мир».

Вторую неделю туда как «в мавзолей» стояла очередь из желающих купить или хотя бы попасть и одним глазком посмотреть на чудо игрушки и изделия тагановских умельцев. Москва впервые узнала, что такое занимать очередь с раннего утра. При открытии торгового зала впускали ограниченное количество человек. После выхода определенного числа покупателей, столько же запускали внутрь.

Дизайн внутреннего интерьера новой чудо лавки был предельно прост: Все пространство с потолка и до пола… С пола и до потолка было заставлено, завалено, заполнено яркими большими и маленькими ИГРУШКАМИ, игрушками, и-г-р-у-ш-к-а-м-и. В новом торговом зале можно было не просто посмотреть и купить, но и потрогать, покрутить в руках и даже ПОИГРАТЬ. От такой невиданной «акции» детская волна «покупателей» и взрослая «зрителей» пребывала в эйфории.

И как правило после того как дети брали в руки игрушки, щупали их, играли с ними, они уже не желали выпускать их из рук. (Ну, только если со слезами на глазах и криком на устах).

Возле полки с оловянными солдатиками стоял мальчик семи-восьми лет. Надув полные красные щеки он задумчиво рассматривал невиданные до этого ярко раскрашенные фигурки. Глаза ребенка блестели от восхищения. Позади него с мешками за плечами расположились два здоровых боярских холопа.

— И этого берем тоже, — указал он на очередного оловянного воина продавцу в оранжевой накидке.

— Отличный выбор, — уверенно начал поддакивать консультант. — Это, прославленный новгородский боец Семён Хитрый лис, настоящий воин, гроза проклятых ворогов. В бою он один стоит пятерых солдат противника.

— Прошу обратить внимание, — торговец поставил на прилавок ещё две фигуры. — Семён Хитрый лис обычно ходит в походы вместе с Иваном Медвежья сила и Петром Метким стрелком. Без этих лихих воинов, удачи атаману не видать. Один в поле не воин. Не сдюжит он против целой ватаги поганых.

Малолетний сын боярина согласился с вескими аргументами профессионала и стал рассматривать новых участников своей команды, двигать их по столешнице. Со знанием дела устроил им поединок. (У одной из фигур в руке торчала сабля, у другого кривой нож)… — Берём!

— Верное решение, — продавец снова похвалил молодого военачальника. — Но для настоящего боя нужна команда хотя бы из десяти душ. Хотите добрать команду?

— Да! — мальчишка быстренько сгреб оставшиеся фигурки из набора в свою сторону.

— Кстати, в поход лучше всего плыть на ладье! Не пешком же идти им на битву? Желаете приобрести… настоящую… боевую ладью!

— А, что? — глаза ребенка удивлённо расширились. — И это… есть???

— Конечно!!!! Сейчас достану.

— Проклятый тагановский купец! — послышалось еле слышное шипение из секции игрушек для девочек. — Он вытянул у меня все деньги! Все!!! Всё, что наторговал за месяц! Всё оставил здесь за один день, в этом чертовом «Детском мире».

— Не плачь моя Эльза, — высокий иноземец в длинном белом парике обратился к своей пятилетней дочери, которая вцепилась в блестящую куклу в кислотно-розовом платье. — Папа купит тебе и эту игрушку, но только потом, завтра!

— Ы-ы-ы-ы-ы-ы-ы-ы-ы-ы-ы-ы-ы-ы-ы-ых, — без отдыха и перерыва завывала малолетняя пожарная сирена. — Короткий вздох и снова. — Ы-ы-ы-ы-ы-ы-ы-ы-ы-ы-ы-ыхх… — И столько мольбы и просьбы в глазах дочери.

— Хорошо, хорошо, маленькая, — сердце родителя не выдержало. — Только не плачь. Папа купит тебе эту чертову куклу, сегодня. О, майн гот! Да где же мне взять столько денег, на всё это!!! А мы ведь ещё даже не дошли до середины лавки!

— Прекрасный выбор для вашего ребенка, — мягко и ненавязчиво обратилась девушка в оранжевой накидке к иностранцу. — Новую куклу вашей дочери зовут Маша.

Затейница улыбнулась и протянула перед глазами ребёнком прозрачный пакет, в котором просвечивались яркие кусочки материи.

— Дополнительно для Машеньки можем предложить набор одежды. В нём есть яркие платюшки, вязаные кофточки, туфельки, сапожки и даже меховая шапочка с чудесной шубкой! — Она весело подмигнула маленькой плаксе.

Зарёванный ребёнок улыбнулся, схватил пакет, стал его рассматривать.

— Нет, спасибо, нам такое не на… — самонадеянный отец — покупатель не успел закончить фразу.

— Ы-ы-ы-ы-ы-ы-ы-ы-ы-ы-ы-ы-ы-ы-ы-ы… — звук боевой тревоги вихрем понесся по магазину, причем звучал он на два тона громче, чем до этого пожарная сирена. — Дочь клещами вцепилась в упаковку и активно стала мочить её слезами.

— Хорошо… Хорошо… Хо-ро-шо, милая, — немец недовольно оскалился, показывая крепкие зубы, закивал головою, соглашаясь. — Мы берём одежду для куклы… Берём. Только, не плачь.

— Кстати, — юная продавщица не замечала расстроенного состояния отца. Она наклонилась к девочке и вела разговор теперь только с пятилетней покупательницей. — А не желает маленькая принцесса, посмотреть уютные домики для Машеньки или разноцветную мебель в её комнату. А может быть она хочет выбрать карету с коняшками! А ещё для Машеньки есть…

— Найн! Найн! — полностью разоренный иностранец внезапно понял, что сейчас произойдет нечто ужасное, и он решительно замахал руками. — Нет-т, мы не куда не пойдем. — Он резко потянул дочь за руку в сторону выхода. — Покажите где оплатить покупки. Нам срочно надо домой!

Тем временем возле полки с оловянными игрушками грозная боевая ладья вместе с отважной командой в количестве двенадцати человек бесстрашно бороздила просторы бушующего моря — океана.

— Ж-ж-ж-ж-ж-ж-ж-бум-бум-бум-бум-вз-з-з, — раздавалось с той стороны.

К счастливому покупателю корабля стали подтягиваться другие юные посетители.

— Ого! Смотрите, настоящая ладья! Ничего себе! Вот, это, да! Ух, ты! Тятя, я тоже хочу такую! Купи… купи! И солдатиков купи!

— Беру, вместе с моряками, — мальчишка почувствовал за спиной восторженные отзывы.

— Кстати, — не унимался хитрющий продавец. Он значительно приподнял бровь, — есть макет настоящего пиратского фрегата с пушками, парусами и черными флагами!!! Команду для второго корабля подобрать не желаете?

— Д-д-да-а! — горло мальчишки сдавила волна невиданного счастья.

Маленькие слюдяные фонарики, разбросанные по залу, волшебным светом заливали помещение второго этажа торгового центра, в котором расположилось первое в городе детское кофе «Сладкоешка». В углу зала небольшая группа музыкантов — скоморохов, в пестрых костюмах исполняла душевную песню…

Вдоль стен, примыкая плотно друг к другу, находились огороженные с трех сторон кабинки. Внутри них, как и положено предприятию для организации питания молодежи, стояли небольшие столики. Приятно пахло кофейными зернами. По замыслу организаторов за столиками на лавочках должны были отдыхать от детей родители или опекуны. Ну, а сами ребятишки, в возрасте от трёх до семи лет, могли быть либо с родителями или находиться в большом трехуровневом игровом лабиринте — «Остров Сокровищ».

Исполнитель задорно пританцовывал, зазывал гостей обратить внимание на своё выступление, призывал поддержать его и пуститься в пляс.

Однако на деле, практически все гости кафе и стар и млад, «чихать» хотели на его приглашения. Они скопились у невиданной ранее, разноцветной, стилизованной под дикие джунгли, игровой площадки. Чада дорвавшись до свободы, как и положено, с криками, воплями, возгласами катались, носились, толкались, кружились, барахтались и прочая, прочая внутри игрового павильона. Несчастные родители, сумрачно выпятив глаза, успокаивая их бегали с наружи… Центр зала бурлил фонтаном и выплёскивал разноцветную лаву ребятни, скатывающихся с разноцветных горок, канатов, верёвочных лестниц и перекорёживающихся заградительных сеток.

— Ванечка, дитятко, не смей! Ай-яй-яй! Бо-бо будет. Остановись, — пухлый, розоволицый, крепенький словно репка карапуз, зацепившись за паровозик из нескольких детей, с визгом скатился с огромной спиральной горки и гулко плюхнулся в кучу-малу таких же озорников.

— Сонечка! Ох, смертушка моя… Пожалей бедную нянечку, перестань тутачки прыгать, у меня уже моченьки нет и головушка кружиться.

— Хорошо, няня, здеся не буду, — послушно произнесла девочка и быстро перебралась с одного батута на другой, более упругий и широкий.

— Дарьюшка, ахти, лихонько! Я туточки. Я рядом с тобой, ладушка моя, — полная, дородная женщина, в большой соболиной шубе, высокой шапке почти по-пластунски, карабкалась по полу вдоль длинной качающейся трубы. — А тю. А тю, не бойся, мама рядышком. Аки ящерка, ползёт за тобой на коленочках.

— Мишенька, маленький, ты где? — две женщины испугались, погрузили руки по локоть, искали малыша нырнувшего в сухой бассейн наполненный шариками. — Что же они, окаянцы, напридумали! Гдежь теперь его поймаешь? А ну вылезай оттуда, безобразник! Хватит прятаться. Ох ти, фулюган! Дай же времячко, ужо мы выловим тебя!

Из многочисленных посетителей молодежного заведения четыре человека всё же присели за столик и вели еле слышный, почти шепотом, разговор.

— Ловко обтяпано, — один из них, со смоляной бородой, явно старший в компашке, завистливый взглядом осмотрел игровой зал. Он стиснул угловатые челюсти и зло прошипел. — Удивил купчина из Таганово. Иноземные да и местные купцы просто зеленеют от зависти. Звон идёт по рядам от всех его задумок и потех. Ишь как, чертоплюй, развернулся. И главное, другие купчишки везде жульничают, везде норовят оплести, обмануть, облапошить. Только с этого и живут. А этот? Не правильный он какой-то. Это подозрительно. Очень подозрительно!

Он из приличия отхлебнул принесенный ранее официанткой неизвестный напиток, едва заметно сморщился, спросил участливо: Что это? На квас, пареное пиво, настойку на меде не похоже? — Чернобородый пошамкал губами, привыкая к неизвестному вкусу во рту.

— Васька, Голопузый? — старший за столом выкатив большие круглые глаза, наклонился к тщедушному, седенькому, с кудластой бородой соседу и пробубнил глуховатым голосом. — Полно, по сторонам глазами лупать! Чай не на аменины приперся. Сказывай, телепень худородный, ты съездил в вотчину Алешки Воронцова? Разузнал о его замыслах? Откель у него такое богатство?

— Нет, — маленькие, хитрые, как у зверюшки глазки худого мужика забегали. — Не смог я добраться до его проклятущей деревеньки. Даже до «Черного леса» не доехал. По дороге, в Таганово, происходит вообще неведомо, что?

— Что значит неведомо, что?

— А то и значит, — рассказчик осенил себя крестным знамением, недоверчиво огляделся по сторонам, стал говорить ещё тише. — На дорогу, что ведет в сторону его деревни, без оранжевого флажка не попасть. Я попытался проскочить без него — чуть живота не лишили. Создаётся впечатление, что в леса, вдоль дороги, лихих людей навели. Как будто со всей округи тати со товарищами понаехали, да ещё и сродственников вместе с животиной привели. Буквально под каждым кустом и деревом сиднем сидят с топорами, саблями, а кто и с рогатиной. Все кого-то высматривают, ловят, озорничают. Ловушек, засад понастроили, ям в снегу понарыли. Открыли забаву на тех, кто желает без оплаты по пути — дорожке пройти — проехать. Зато, ежали купил флажок — молодец. Апосля едешь, как боярин. Все тебе приветливо машут, провожают, желают доброго пути. Даже улыбаются. Да чего там улыбаются — в благодарность за поездку, для дорогих гостей, дорогу чуть ли не до земли расчистили, столбов указательных понаставили. Вдоль дороги построили теплых избушек. В них продают недорогую выпечку, горячие напитки. Народу всякого роду-племени на дороге пасётся много, как будто в базарный день. Все пытаются что-то продать, предложить путникам, заработать.

— Пустое плетешь, — не веря словам доносчика, пробубнил чернобородый. — А как же простые людишки — крестьяне, богомольцы, нищие? Они-то как по дороге идуть, ежели нет денег?

— Нет денег — иди другой дорогой или отрабатывай. Чисти дорогу, убирай мусор. Жги сушняк. Лови тех, кто не хочет платить. Помогай местным по хозяйству. Отработаешь сколяча надо — накормят, дадут флажок и отпустят на все четыре стороны. Однако, это не всё: Доехал до Орешкино, село акакрас на половине пути — купляй оранжевый шарф. Флажка для проезда уже не достаточно. Ну, а на подъезде к Черному лесу, в пяти верстах до сворота на Таганово, путь вообще перегорожен рогатками и частоколом! Строго у них там всё, да так, что заяц не проскочит? День и ночь дозором ходят… Скрытничают. Людишки охрану несут да с собаками!

— Ишь ты и чаго делать? Как далеча ехать?

— А никак! Для проезда, нужен специальный пропуск. Что это такое, я не ведаю — чужакам его вообще не продают. Всем сказывают… — Путь закрыт на ремонтные работы. Какие могут быть работы зимой? На дороге? Посреди леса?

— Быть может, правдой, сказывают? — внезапно третий собеседник — высокий, костистый, с лошадиной челюстью и наглыми глазами перестал грызть ногти и включился в беседу.

— Ага, два раза, — рассказчик в ответ пристально посмотрел на товарища и недовольно произнес. — А целая вереница торговых поездов, в десять — пятнадцать подвод, под охраной, которые, даже ночью не останавливаясь, ручьем текут туда и обратно? А вагончики с людишками внутри. Для них, чавось? Ремонта не существует? Или они по воздуху скочут?

— Вагончики? Эта ишшо че за зверь?

— Карета[35] вытянута с крышей и печкой внутри. Чтоб народ простой из Таганово прямиком до Москвы возить. Понасодют внутрь людишек, печку затопят и едуть себе не спеша, по дороге всех, как грибы, собирают.

— Ин ладно! — тощий осклабился в добродушной усмешке. — И, чавой народ соглашается в этой страхолюдине ехать?

— Ещё как! Отбоя нет. Сказывают, сидишь себе любо, в тепле. Балакаешь друг с другом или мирно дремлешь. Всё хорошо кабы бабы своим кудахтаньем не мешали, вообще ляпота была бы.

— Нешто они и баб возят?

— А как же без них. Первые удобство рассмотрели. Понабьются внутря как селедки… Займут лучшие места у оконцев… И все коровищи, как одна, до конечной, до Москвы прутся. Как будто они там отродясь не бывали!

Чернобородый внимательно выслушал рассказ доносчика. Криво усмехнулся, не сумев скрыть досаду, после чего недовольно скорчил лицо, перевел взгляд с одного собеседника на другого.

— А ты, Афонька, пошто молчишь? Ты мне без утайки скажи — почему его лавка не сожжена до сих пор? Почему он спокойно торгует? Где твои люди, чем они занимаются? Или я заплатил тебе мало?

Глава 16

Наши дни. Мехико. Приемная инженера Игнасио Карлоса дель Альберто.

— Отъявленный подлец и негодяй, сбежит при первой же возможности… — сеньорита Лаура Лопес, жгучая, сексапильная брюнетка с темными, как смола, длинными густыми волосами, с нескрываемым любопытством, тихо «из-под полы», по очереди осматривала присутствующих посетителей в приемной инженера Игнасио Карлоса дель Альберто.

— Зануда и большой негодяй. (Очередную жертву начали разбирать по косточкам), неудачник, к тому же ещё и грязнуля… слишком злой и дотошный…

— А этот, с вытянутым носом — здоровенный, потный как боров…

— Следующий, наверное, жадный: глазки маленькие, хитрые, бегают… себялюб и ещё нарцисс…

— А тот, у стены — худой и похоже мнит себя жутким ловеласом…

Лаура — личный секретарь инженера Игнасио Карлоса дель Альберто считалась строгим ценителем мужских достоинств. Девушке было уже двадцать семь и она до сих пор очень серьезно и требовательно относилась к выбору единственного спутника в своей жизни. (Ну, или хотя бы очередного знакомого на ближайшую ночь).

— Ох уж эти одичалые мужланы! — женщина вздохнула в глубине души, пренебрежительно передернула плечами. Попыталась сменить тему размышлений. — Думают только о сексе. Во всяком случае, большинство из них. Нет, ну конечно, бывают в жизни исключения, — но тогда, этих особей приходиться добиваться с большим трудом!

Страстная мексиканка требовательным взглядом, больших карих глаз, вновь окинула приемную наполненную посетителями. Большинство претендентов застыли как изваяния, молча уставившись в потолок или смотрели в сторону огромного витражного окна. Какой-то бородач ковырял в ухе, один из посетителей зевал, другой чесал лысину. Кто-то, удобно развалившись на стуле, даже пытался заснуть.

— Господи! До чего же пустые, однообразные лица!

Аналитический обзор потенциальных самцов закончился на джентльмене, только, что появившемся в приемной. Он не просто показался ей симпатичнее других, он будто сошел с глянцевой обложки журнала. И Лаура, тут же расчехлив орудия главного калибра, навела прицел и приготовилась открыть огонь на поражение.

Глаза сеньориты Лопес окинули лицо незнакомца, сканером прошлись по плечам, груди, отмечая его мощь, опустились ниже, ещё ниже и ещё, пока не упёрлись в привлекательную возвышенность под пряжкой ремня.

— Боже мой, — поволока тумана заволокла глаза мексиканки. — К-а-а-а-кой мужчина!

Взгляд его голубых глаз подействовал на девушку, словно разряд тока. По телу пробежала дрожь, кожа покрылась мурашками. В голове пышногрудой страдалицы появились яркие, трепещущие душу и плоть картинки.

Её эротические желания были особенно буйными ввиду долгого вынужденного воздержания. Лаура откинулась в кресле, плотно сжала ноги и начала раскачиваться, улыбаясь украдкой своим мыслям. Она пристально смотрела на мужчину, слегка прикусив нижнюю пухлую губу. Карие глаза секретаря сузились, в них разгоралось томимое желание, они призывно засверкали…

В самый разгар мысленного душевного призыва из-за спины голубоглазого полубога появилась наглая, самоуверенная малолетка. Ей хватило одного взгляда, для того, чтобы правильно оценить и словно открытую книгу прочитать все благочестивые мысли мисс Лауры Лопес. Белобрысая тинэйджер, одетая в белый свитер, кроссовки, драные на коленях джинсы, с рюкзаком за плечами, на котором болтался небольшой розовый слоненок, презрительно фыркнула и потребовала немедленной аудиенции с инженером.

— Сеньор Игнасио Карлос дель Альберто сейчас занят, — серьезным голосом, парадируя известную телеведущую с новостного канала «Погода из Мехико», произнесла Лаура. — У него важная…

— Кукла крашенная, — тоненькая, гибкая, слишком самоуверенная нахалка, вряд ли достигшая совершеннолетнего возраста, не желая слушать доводов ответственного секретаря, махнула белым, стянутым резинкой хвостом волос и сразу начала ругаться…

— Диабло! Локро де чоклос! Баста, пиндега! Немедленно доложи шефу, что в приемной находиться Линда Гамильтон! Она повернула голову в сторону красавчика гринго, который как, оказалось, в качестве опекуна сопровождал молодую, совсем не воспитанную леди.

— Хизо де ла дран пута![36] — юная леди громко продолжала сквернословить.

— Старикашка Игнасио, будучи безусым сосунком, занял у меня довольно круглую сумму, лет тридцать назад… Я тогда была легкомысленна, да еще влюблена в него по уши. Запудрил голову молодой девчонке. А отдавать, старый ловелас, до сих пор не желает. Он, что думает, я настолько постарела, что у меня отшибло память? Давай, вызывай его, быстро! — она перевела свои страшные, налитые зеленью кошачьи глаза на съёжившуюся, забившуюся под стол мышку Лауру. — Иначе завтра будешь стоять в очереди за бесплатным супом, сыром. Если, конечно доживешь, до утра!

— Сеньор, сеньор дель Альберто, — референт, испугано схватила трубку селектора и произнесла дражайшим голосом. — В приемной важные гости: очень вспыльчивая сеньорита и какой-то представительный гринго. Юная особа ведет себя весьма вызывающе. Её зовут Линда Гамильтон и она утверждают, что вы её давний поклонник и должник.

— Сеньор Игнасио Карлос, — Лаура Лопес шваркнула носом от обиды. — Она ругает меня и вас такими нехорошими, выразительными словами! Может вызвать охрану или позвонить в полицию?

— Сейчас разберемся, — голос шефа внезапно охрип и стал похож на скрип старого сундука. — Лаура, пропусти гостей.

Игнасио Карлос дель Альберто был настоящим кабальеро в отношении любой женщины, особенно к той, которой давным-давно питал нежные чувства и которая беспечно заняла ему большую сумму денег.

— Буэнос диас, Линда! — произнес высокий грузный мужчина лет шестидесяти, с редкими темными волосами, массивным красноватым носом, в больших роговых очках. Он с трудом встал из-за стола. — Добро пожаловать в мое скромное, холостяцкое бунгало! Давно тебя не видел. Ты, сильно изменилась! Но, выглядишь, чертовски привлекательно! О, господи! — хозяин кабинета присмотрелся и поднял широкие брови от удивления. Его бывшая возлюбленная была великолепна. Фигура женщины дышала молодостью и здоровьем. Её голова была высоко поднята, густые белокурые волосы, собранные в узел, блестели. На лбу не было заметно даже намека на морщины. Походка была легкой и пружинистой. Ты, помолодела лет… на сорок! — он произнес, широко открыв рот. — А то, и на все пятьдесят. Когда, мы с тобой встречались, ты выглядела старше!

— Спасибо за комплимент, Игнасио. Как всегда преувеличиваешь. Кстати, о тебе такого не скажешь. Постарел, полысел, одел очки. Живот отрастил. Выглядишь плохо. Хоть бы спортом занялся, что ли! Или, пить-курить бросил.

— Да-а, бросишь, тут, с такой жизнью! — инженер произнес мягко улыбаясь. — Поздно бросать. Да и привычки менять не охота.

— Игнасио, у меня к тебе, серьезное дело, — выражение лица девчонки мгновенно изменилось. Теперь перед должником находился настоящий рэкетир с холодными, жестокими, мстительными глазами цвета зеленого нефрита. Бандит ехидно прищурился и мысленно достал из кобуры огромный, размером с корабельное орудие, револьвер.

— Помнишь, твоя компания должна мне… н-ную сумму? Которую, ты обещал отдать по первому требованию.

— Я все помню. Только… Прости меня, Линда! Сейчас, у меня, нет свободных денег: Всё в деле, в бизнесе, в предприятиях. На днях собираюсь открыть новую, большую, современную фабрику по пошиву одежды. Дай бог, свободные деньги появятся через год-два, когда окупятся вложенные в бизнес средства.

— Альберто, ты хороший мальчик, хотя и расстроил меня, — бывшая возлюбленная произнесла сухим голосом. Она стала стучать длинным ногтем по краю столешницы, как будто заряжая оружие. Вставляя патроны по очереди, один за другим. Но с другой стороны, ты меня обрадовал, — чертовка прокрутила барабан и взвела курок. — Мне как раз нужно перенести одно новое предприятие из одного места в другое… Кстати, где у тебя открывается швейная фабрика?

— В Тихуане, — не подозревая подвоха, произнес должник.

— Вот, — она повторила свое предложение. — Нужно полностью, разобрать предприятие в Тихуане и перенести его на один из островов в Карибском море.

— Но, это же невозможно! — побледнев, просипел инженер. — Его только что оснастили станками, машинами. Начали набирать персонал.

— Согласна, с тобой! Сегодня невозможно, — юная акула империализма подвела итог разговора. Она резко выпрямила руку, прицелилась и хладнокровно спустила курок. После чего поднесла дымящее оружие к губам и сдула белый дымок со ствола. — А завтра, с утра… начинай.

Ивановская область. Город невест. Рекрутинговый центр.

— Уважаемый, Алексей Петрович, к сожалению, наша компания не сможет подобрать кандидата по вашему запросу, — бойкая девчушка, нарочито громко пыталась образумить, глуховатого, выжившего из ума на закате лет, работодателя. Взгляд её фиалковых глаз красноречиво сигнализировал: Не сидится же дома на печке старпёру. Притащился аж-но с самой Москвы!

Вечернее солнце внезапно вырвалось из-за туч и залило стену кабинета яркими оранжевыми квадратами. Они заиграли на стенах, засветились так, словно за окнами пылал огромный костёр. Засветились плавающие в воздухе мельчайшие пылинки. Солнечные зайчики, крохотные, но яркие начали перекатывать по столешнице сизый ком теней. Лицо пожилого человека, сидевшего напротив окна потемнело, окрасилось в насыщенный оранжевый цвет.

— Почему? — спросил он и удивленно поднял густые кустики заросших бровей. Часто затряс седой головой, словно на него напала трясучка. — Разве я не правильно заполнил бланк? Или может быть, написал стержнем не того цвета? Так я, перепишу. Вы мне только скажите…

— Ничего не надо переписывать.

— А что тогда, не так?

— Всё не так. Послушайте, что вы пишите о запрашиваемой вакансии, — специалистка кадрового центра наклонилась к монитору и стала читать вслух:

— Все правильно, все правильно, — как мантру произносил старец, маятником качающийся на стуле. Казалось он медленно погружается в гипнотический сон.

— И, что здесь не верно? — клиент непонимающе проснулся, заерзал на месте. Удивленно заморгал выцветшими водянистыми глазами.

— Тут, все правильно, — опытная кадровичка продолжила давать пояснения глупому посетителю. — Но! То, что вы отмечаете в разделе «Особые условия» не лезет ни в какие рамки.

В голове девушки давно скрежетало недовольство… — Старый пень! Песок уже давно сыпется! И не сидится же ему дома, на пенсии, где-нибудь в огороде, на даче. Ходил бы, бродил по участку 6 соток. Слушал бы радио «Дача» или «Ретро FM». Окучивал какие-нибудь баклажаны или огурцы. Так нет же! Всё ему надо какие-то производства открывать. Зачем-то кадры искать. Нас от нормальной работы отвлекать! Господи, людям заняться нечем, на старости лет! Неужели, и я буду когда-нибудь, такая?

— Вот, уважаемый гражданин Рязанцев! — на её лицо набежала улыбка и она быстро защелкала колесиком на мышке. — Только посмотрите, что вы написали:

— Вы, себе, представляете? Человека в возрасте старше семидесяти??? — специалист кадровой службы значительно прервала себя на полуслове. Скептически приподняла идеально накрашенную бровь. Мысленно покрутила пальцем у виска. — Знающего русские традиции и фольклор? Готового переехать в другую страну? Чтобы работать в открытом поле, вахтовым методом, в режиме ненормированного рабочего дня, да ещё и проживать в продуваемой всеми ветрами палатке?

Её взгляд снова красноречиво показывал…

— Дедушка! Алё, есть, кто дома? Давай… Домой, на выход.

Однако настырный старикашка решительно отказывался понимать намёки «охотницы за головами».

— Вы же убеждаете всех, что при подборе персонала применяете передовые методики рекрутинга? — пенсионер буквально вцепился зубами в свою бредовую затею и не как не хотел покидать кабинета. — Пишете, что у вас работает энергичная, мобильная команда квалифицированных специалистов? Что вы отвечаете за качество подбора персонала?

— Более того! — он решительно поднял палец в сторону потолка. — В рекламе, на вашем сайте, вы обещаете протестировать всех кандидатов на способность адаптироваться к резко изменяющимся условиям, к нервно-психической и стрессовой устойчивости. А в случае необходимости даже провести консультации, и (или) организовать курсы повышения квалификации.

— Обалдеть! — молодая особа от неожиданности запуталась в своих умозаключениях. Рот её непроизвольно открылся. В голове начали медленно закипать мысли. — Он оказывается умеет пользоваться интернетом! Упасть и не встать! И даже был на нашем сайте! И даже доподлинно процитировал то, что написали наши маркетологи.

— И где, это всё? — требовательный работодатель ехидно засмеялся. — Неужели не смогли выполнить такой простой запрос? А сейчас пытаетесь убедить меня, что у вас ничего не получилось?

— Как вам сказать? — профи по подбору персонала явного не ожидала обвинения в свой адрес. Она насупилась, зло сжала ярко накрашенные губы. — Вы, не поняли моих рассуждений.

— Наши консультанты, подбирая вам специалиста, прошерстили несколько баз соискателей. В итоге выяснили, что сотрудников с запрашиваемыми навыками и опытом в Иваново либо нет, либо они уже все переехали на кладбище. Хотя-я, есть одна кандидатка, которая чисто теоретически подходит под ваши основные требования. Но, вот по части особых условий…

— Да, говорите, уже, — заказчик внезапно проявил нетерпение. Глаза его сузились и вмиг стали колючими. Он зло стал буравить кадровика. — Что там за кандидатка?

— Голубева Елизавета Пантелеевна. Возраст семьдесят восемь лет. Первый директор сети предприятий «Рукодельница». Начинала с простой швеи и дошла до управляющей, а потом и генерального директора объединения. Отработала на производстве более пятидесяти лет. За многолетний добросовестный труд даже награждена несколькими государственными наградами. Мы навели о ней справки, где она и чем сейчас занимается.

— Ну-у-у… И-и-и, что-о, — нетерпеливо протянул заказчик. Он резко выпрямился от волнения, раздался в плечах, шумно задышал, как будто насос совершал серьезную работу.

— И не чего! Пять дней назад, у Елизаветы Пантелеевны, произошел инсульт. Её с трудом вытащили из комы. Сейчас лежит в городской больнице и никого не узнает. Даже единственного родного сына. Думаю, если выздоровеет, что в её возрасте уже чудо, то вряд ли будет заниматься какой-либо работой, а уж тем более связанной с длительными зарубежными поездками и проживанием в полевой палатке.

— Ну, что девчата! Начнем нашу первую после большого перерыва производственную планерку, — вернувшаяся с «Того света» молодая женщина начала производственное совещание в большой армейской палатке.

— Мамонова здесь? — она постучала ручкой по исписанному блокноту. Осмотрела помолодевших присутствующих.

— Тут, я, Елизавета Пантелеевна.

— Ну-ка покажись! Сто лет тебя уже не видела.

— Сама себя такой не помню. Чудеса, да и только!

— Елена Сергеевна, на тебе как всегда подбор и обучение кадров. Идём далее. Похомова?

— Нет её, — звонко ответили со стороны входа. — Два года как похоронили.

— Жаль, очень жаль… — начальница до синевы прикусила губу. — Коровушкина?

— Я, — руку подняла худущая белобрысая девчушка.

— Вера Степановна, на тебе организация производственных процессов, контроль качества и всё, что вела Пахомова.

— Поняла!

— Рахимова?

— Нет её.

— Брагина?

— Тоже нет.

— Васильева Вера Андреевна? Василёк, ты-то, хотя бы здесь?

— Здесь.

— Хорошо… Вера. Как всегда — ткани, фурнитура, логистика. А в дальнейшем, по-хорошему и разработка новых моделей.

— Ну, что ж девчата, маловато нас осталось. Но ничего, ничего — прорвёмся. Как говорят мужики, у нас в будущем — нас мало, но мы в тельняшках. За работу девочки! За работу…

Глава 17

Июнь 1686 года. Река Упа. Окраина города Тула.

Все последние дни в окрестностях города Тула как говорят местные рыболовы, была страшная непогодь: Моросил мерзкий проливной дождик. Противный порывистый ветер гнал по воде высокую волну. Берега речушки размыло, было склизко и сыро.

Рыба, почувствовав изменение погоды, держалась на самом дне и, конечно, проголодалась. Так, что теперь, когда стихло, собралась силами и готова была бросаться на любую наживку: и на червя, и на хлебушек, и на мясо, а потом, когда сильно разрозниться, и на голый крючок.

Незаметно и непонятно, когда и откуда подкралось утро. Выгорел и выцвел черный бархат неба, зарозовели далёкие облака. Выглянуло умытое грозой солнце. С речки потянуло туманом. Трава взмокла от росы. Мирно плескалась рыба, поднявшаяся с глубины. Пахло парной землей и грозовыми разрядами.

Поплавок на воде несколько раз дрогнул, заплясал, запрыгал. Успокоился.

— Слышь, паря, брось баловство, — связанные мужики обратились к молоденькому деревенскому парнишке, с глупым выражением лица удившему на берегу. Одет рыжий вьюноша был во всё старенькое, но чистое, ладно пригнанное по росту: Распахнутый короткий кафтанец из тёмно зеленой крашенины, простая холстинная рубаха, вышитая красным по воротнику, груди и концам рукавов, белые онучи, ловко перевитые лыковыми оборками, свежие лапти с круговой подковыркой.

Пленники от волнения обливались потом. Дергали руками у себя за спиной. Пытались развязаться. Из носа одного из них темной струйкой шла кровь.

— Сдобрись, — попросил жилистый мужик, с умными глазами и большой, черной как у цыгана бородой. — Отпустил бы ты нас? Ну, какие мы, к Ёшкиной корове, разбойники? Сказываем тебе — плотники, мы. Вона вещи наши, струмент. Всё чин по чину. Идём в город, на работу наниматься. Я, Гаврила, а это, мой родной брат, Сидор. Карасевы, мы. Нас знает в окрестных селах каждая собака. Идём по делу, никого не трогаем. А тут, словно черт поманул… — мешок валяется, возле удочек, без присмотра. Посовещались, решили забрать потихоньку. То ж знал, что эн-то твоё?

Поплавок вновь начал танцы на воде. От него побежали круги во все стороны. Рыболов по-детски поджал губы, напрягся, готовясь подсечь клюнувшую рыбешку.

— Что ж ты лиходей, из-за мешка с барахлом теперяча будешь нас, добрых людей, жизни лишать? — громко произнес один из потерпевших.

— Ну хочешь, мы тебе на харчи соли отсыплем? — ещё громче вторил ему второй.

Молодец не дождавшись когда рыба полностью заглотит наживку, начал резво тащить её из-под воды. Рыба показалась на поверхности, сверкнула серебром и с плеском ушла под воду.

— Заткнулись оба, — расстроенно буркнул малолетний живодер, алчно насаживая длинного толстого червяка на крючок. Сморщился. Откусил половину червя. Брезгливо сплюнул. Закинул удилище. — Всю рыбу распугаете, к такой-то матери.

— Да окстись, человече, — погоревшие на воровстве не слушаясь приказа замолчать, продолжали громко возмущаться. — Не ловилась тутача ничаго отродясь. Вон, под те камушки пройти надо. Там, может и клюнет. А нас отпусти по-доброму. Не то кричать начнем! На помощь звать.

— Ещё как клевать будет, — приговаривал конопатый добродетель, не церемонясь, заталкивая тряпки в рот «пойманному улову». — Рыбку надо немного подкормить хлебцем. На подкормку она приплывёт сразу.

— А ещё! Рыбка тишину любит… — Особо ретивому пленнику он «нежно» добавил ногой в бок… — И спокойствие.

Пашка достал из мешка краюху хлеба. Стал потихоньку отламывать небольшие кусочки и бросать в воду, чуть приговаривая… — Ловись рыбка большая, очень большая и огромная.

Ветки кустарника чуть-чуть задвигались. Из-за листвы проявились лица нескольких чумазых ребятишек.

— Дядечка, угости хлебушком, — пискляво запросил самый старший.

— На, бери.

Из кустов, на приманку, показался маленький отощавший пацанёнок пяти — шести лет. За ним, держась друг за дружку, словно прицепные к локомотиву вагончики, вышли две девочки погодки в возрасте трех лет. Одет мальчонка был в перештопанную заплатами одежку, разбитые лапти. Девчушки были босы, в одних дырявых холщовых рубашках, до пупка. Чада молча уставились голодными глазами на протянутый кусок хлеба.

Пехота разломил ломать на три равные части, протянул карапузам.

— Рыбачишь? — с деловым видом произнёс сопливый «мужичок», через несколько минут после смачного чавканья и швырканья розовым облупившимся от солнца носом. И тут же переспросил, указывая на лежащих в стороне связанных мужиков. — А те, кто? Беглые али тати — лиходеи?

— Наживка, — на полном серьезе ответил рыбак. — Здесь говорят, только на них и клюёт.

Один из пленников громко застонал, испуганно заелозил, захрустел зубами.

— Брешут, — со знанием дела ответил «бывалый» знаток — рыбалов — профессионал. — Я бы ловил на червяков. И-и-и вон там, за камушками. Там рыба есть, точно. Мы с тятькой часто ловили, там.

— А вы, красавицы, — Пехота, махнул рукой на девонек «одетых в мини-бикини по пояс». — Откуда будете?

— Из Слабодкино, тутошние. От Тулы недалече, — за всех ответил мальчуган. — Я, Артамошка, старшой. А эт, сеструхи мои — малолетние Катька да Манька.

— А где же, люди добрые, ваши родители? Отчего спозаранку не сидится дома, с родней?

— Ма-ма… — одна из девочек, при упоминание любимого, самого дорого на свете человека, надула щеки, часто зашмыгала носом, стала утирать накатившиеся слезы грязным кулачком.

— Замолчи, постылая… Без тебя, тошно! — Артамон ткнул её в бок. — Нет ужо у нас дома, да и родителей, нет. Тятьку помещик запорол до смерти. А мамка, с горя, топиться пошла. Велела нам идти до хороших людей. Люди грит нынча добрые, помогут. Выживем как-нибудь.

— И давно… она? — Пехота прищурив глаза, задал вопрос. — Того… Топиться пошла?

— Да только ча.

— … Где… говоришь пошла топиться??? (Пауза не более трёх секунд, в течение которой майор сканером успел осмотреть весь видимый участок реки). Особо прошелся по плёсу, откуда торчали корни вывороченного в разлив дерева, вода здесь воронилась, булькала.

— Да вона-ча, за теми… кустами… — боевая машина Пехоты получила ускорение равносильное слиянию трех команд воедино: На старт-внимание-марш и с «места в карьер» шумя как многотонный грузовик всеми цилиндрами, стартовала в указанном направлении, за кусты.

Над водой шли пузыри, крутилась мутная воронка от мечущегося на глубине человека. Светлая прядь волос практически ушла из виду. И все же Пашка успел ухватить за длинный девичий хвост и грубо нецеремонясь потащил ещё дёргающуюся «утопленницу» к берегу.

Пять минут спустя к кучке «боевых трофеев» добавилась связанная молодая женщина.

— Лиходей. Нечестивец! Пусти! Все равно утоплюсь, — кашляя, сплевывая воду, грозно прошипела водяная с мокрыми, распущенными до пояса волосами. Лицо сглаженное, остановившееся, бескровная маска. Она задергалась как вытащенная на сушу большая рыбина. Через мгновение замерла. Её глаза потемнели от гнева, брови сдвинулись.

— Нет мне жизни на свете этом! — вяло пошевелившись, выдавила утопленница.

Рядом с ней тихо в голос подвывали две малолетние девчушки, по-щенячьи прижимаясь к ногам женщины.

— Послушай паря, — один из связанных мастеровых сумел выплюнуть кляп изо рта. — Мало, видать, тебя пороли в детстве. Вымахала сажень, а ума на плошку. Все знают, грех это… рыбу кормить православными мужиками! Накажет тебя боженька, за срамные дела! А вот её, в качестве наживки, можешь утопить, Она жить не хочет. Ей, всё равно.

— Отпусти бы ты нас, братец. Нас люди ждут добрые. Работать-чи надо.

— Замолкли все! — страшный конопатый «убивец» обернулся и стал похож на упыря, в глазах которого разгорался адский огонь. Многим показалось, что душегуб внезапно вырос, раздался в ширь и уперся в облака плечами.

Он замер, прислушался. В камышах, слева от него, чуть слышно шумел ветер. По медленно бегущей воде поблескивали радужные блики от едва колыхавшихся небольших волн. На небе ясно засветило солнышко, вышедшее из-за туч. Мокрая трава на солнце заблестела.

«Упырь» снова почувствовал жертву. Ноздри его кровожадно расширились. От нетерпения он прикусил нижнюю губу.

— Колодин, — рыбак произнес громко, обращаясь к неизвестным «кустам». — За маскировку — пять. За скрытое движение по пересеченной местности — три. Пыхтишь как медведь, идешь через лес, сам себе на ноги наступаешь. Самохин! Чуть лучше. Но нужно ещё тренироваться.

— Да, и после того как вернемся, каждому по два наряда вне очереди.

— За, что? — недовольно раздалось из кустов. — Павел Александрович???

— Вы опоздали на десять минут.

На берег реки вышли два человека в крестьянской одежде.

— Бойцы! — металл прорезался в голосе молодца. — Слушай мою команду: Охраняем особо ценный улов, — Пашка кивнул в сторону связанных пленников. — Вечером заберем всех с собой. Исполнять!

— Есть.

— А я, — рыжий парнишонка прищурившись, глянул на солнце, прикинул направление. — Пока до Тулы прогуляюсь. Разведаю обстановку. Что-то мне не спокойно.

Большой белокаменный собор величаво возвышался на холме. Золотые купала омытые дождем за ночь, ярко блестели на солнце. На звонницах тягуче пели колокола. Плавно переливаясь, словно волны реки, плыл по Туле малиновый звон — перезвон. Стаи голубей носились над церковной оградой. Сухо шелестя широкими крыльями, они клином стремительно взвивались ввысь, то, словно снежная метель, кружась над самой землей опускались.

С вершины колоколен хорошо были видны курные, вросшие в землю избёнки прилепившиеся к размытой ливнем, немощеной дороге. За каждой избой — свой огород с луком, огурцами и чесноком, темные срубы замшелых мыленок.

По слободам, переулкам и улицам тянулись в приходские церкви богомольцы. Горожане степенно шли к обедне, снимали шапки перед храмом, крестились, совали в руки нищим милостыню. Дорога пестрела цветными зипунами и рубахами, кафтанами и однорядками, летниками и сарафанами.

Небольшая группа молодых людей расположилась на пригорке недалеко от храма.

— Знатно звонют! — восхищенно произнес один из них, перекрестившись с малым поклоном. — Аж-но за душу берет!

— Знатно, — поддержал его худой конопатый молодец, внезапно появившийся у него за спиной. Он резво тряхнул рыжими как огонь волосами. — Докладывай.

— Товарищ военком, у нас не получается нанять кузнецов на работу.

— Почему?

— Все мастера напуганы, попрятались по домам. По Туле ходят слухи, что разрешили Гришке Строганову, по царской грамоте, набрать в Кузнецкой слободе три десятка крепостных кузнецов с домочадцами. И отправить горемык в Прикамье, на постоянное жительство. Приказчики Строгонова с солдатами третьи сутки лютуют по городу, выбирают лучших. Недовольных, али кто сопротивляется тех на цепь, в колодки. Хватают прямо с семьями и в амбар, под замок. Сказывают, ни сегодня — завтра погонят горемычных на соляные промыслы.

— Сержант Ложкин, брось демагогию разводить. Ты, солдат или тряпка? Прекрасно знаешь — люди нужны на острове, нужны срочно, как воздух, ещё вчера. Особенно кузнецы и мастеровые. У тебя приказ, к вечеру нанять несколько человек. Так, что выполняй, а иначе я тебе обещаю, что в ближайший месяц вся твоя группа из нарядов не вылезет. А тебя, чтобы служба медом не казалась… я ещё и в звании понижу. Так, что, давай, вывихни мозги! Делай, что хочешь… Хоть рожай!!! Хоть воруй. Хоть в карты выигрывай. Но к вечеру умельцы должны быть. Всё, свободен! Иди и выполняй приказ.

— Есть! Выполнять приказ!

— Павел Александрович, — к Пехоте подошел один из бойцов разведывательно — диверсионной группы. — Разрешите обратиться.

— Ну, что ещё?

— Тут, такое дело… Ребята за Илюху Черкашина просят. Совсем парнишонка исстрадался. Изводит себя грусть тоскою, голубь наш сизокрылый. Помочь бы ему?

— В чём нужна помощь, этому лоботрясу? Напомни ка, давно ли он вышел из наряда?

— Любовь у него.

— Любовь, это хорошо. Хотя, лучше бы он уставы зубрил, и спать перестал в караулах. Так, что отставить любовь! Не положено! Мы на задании или где? Нам, сейчас, о найме кузнецов думать надо, а не о любви.

— Павел Александрович, — упрямая складка на лбу подчиненного пересекла лоб. — Ложкин с вашим приказом и без нас справиться. А пока, разрешите вытащить девчушку из неволи. Ведь пропадет красатуля почём зря.

— Подожди Подберезкин, мы в Туле всего ничего… — вторые сутки. Когда он успел?

— Эва, да вовчерась к вечеру зацепился «Черкаша» у какой-то калитки. Уж сильно ему приглянулась девонька: Стройна, пригожа, пышногруда, в глазах — жар. Всего-то часок посудачили у завалинки. А с утра пришли солдаты и похватали всю семью под белы рученьки, да под замок. Сказывают брат с отцом у неё дюже по кузнечному делу мастера. Собрались гнать их по царскому велению на соляные работы. Илья как узнал — места себе не находит. Цельный день ходит вареный как рак.

— Товарищ командир, прошу от всех ребят… Переживаем за него. У нас он заводила, балагур: Что железо ковать, что девку целовать — везде поспеет. А насчет дисциплины, так подтянет, после свадебки. Верно люди сказывают… Сытая курица и волка залягает.

— Бойцы, вы вообще соображаете, о чем говорите! — грозное рыжее начальство насупилось и собралось со всей армейской прямотой пропесочить нерадивых подчиненных. Открыло рот, набрало в грудь побольше воздуха и… вдруг на несколько секунд задумалось.[37]

— Чтобы я, для своего «лучшего» бойца, — Пехота ткнул рукой в сторону виновника торжества. — Вот этого лопоухого «отличника боевой и строевой подготовки», зубрилы устава! Дал разрешение из-под замка, из амбара, окруженного дубовым частоколом, с крепкими запорами, засовами, с вооруженной до зубов охраной и кабелями волкодавами, выкрасть любимого, самого дорого на свете человека… Да не за, что!!!

— …Так, орлы! Слушай мою команду. Первое, срочно вернуть ребят Ложкина. Его задание отменяется. Второе, через час собираемся всей группой в условленном месте. Третье, Черкашин, Ромео недоделанный — ко мне, быстро.

Раздав поручения бойцам, Пехота натянул на свое лицо облик обычного деревенского увальня и не торопясь, двинулся вдоль улицы, мурлыкая что-то смутно популярное из произведений Кати Лель…

Дорогу бравому майору перегородил большой лохматый пес. Он оценивающе осмотрел рыжего свистуна. По-собачьи прокачал способности и навыки избранника. Сделал выводы, после чего присел на передние лапы и, уткнувшись мордой в землю, начал жалобно скулить. Собака медленно поползла к человеку.

— Что, Лохматик? — Пашка не сдержался, сжалился над животиной. Подошел к кабелю и начал нежно трепать рукой по голове. Чесать за ушами. Поглаживать. — Злые хозяева? Выгнали сиротинушку из дома? Остался один? Ищешь друга? Есть хочешь, поди, чертяка?

— Слушай. Ну, прости. Был у меня хлеб. Да скормил я его ребятишкам.

Внезапно пес вскочил и стал метаться из стороны в сторону. Затем побежал в переулок, вернулся, снова несколько раз сбегал туда — обратно. Стал громко лаять, словно приглашая пойти за ним.

— То есть, ты хочешь, чтобы я пошел за тобою? — лохматенция довольная начала подпрыгивать на месте, подбежала к Пехоте, стала ластиться к ногам. Тянуть за штанину.

— Ага, вот сейчас все брошу, и пойду с тобой, неизвестно куда и неизвестно зачем. Прости друг, не могу. Есть такое ответственное слово — служба!

— Так, что, давай! Иди, Лохматик. Ищи других желающих, — Пашка произнес с деловым видом и продолжил путь по улице, не сворачивая ни в какие переулки. — У меня своя дорога, у тебя своя.

Пес догнал человека. Забежал вперед, грозно растопырил лапы, перегородил дорогу. Вмиг добрый четвероногий друг превратился в опасного, смертельного врага. Он грозно зарычал. Шерсть на собаке взъерошилась. Она обнажила крупные желтые клыки, приготовилась к прыжку. Глаза псины налились кровью.

— Хорошо, — произнёс Пашка. Он огляделся по сторонам. Ему не хотелось устраивать разборки с бешеной собакой на улице среди прохожих.

— Давай, «Белый Бим Чёрное ухо», веди, показывай, что, там у тебя.

Собака, поняв обращение человека, бросилась в сторону. Оборачивалась на ходу, она бежала зигзагами, изредка проверяя, идет ли за ней рыжий незнакомец.

Пройдя несколько домов странная пара, подросток с собакой, вышли на пустырь, посередине которого стоял эшафот с виселицей. Рядом с устройством пытки, сидя, опираясь на забор, мирно спал охранник. Недалеко от него, в яме засыпанной землёй, виднелась рыжая голова преступницы, наказанной за убийство мужа.

Пёс подбежала к несчастной, жалобно заскулил и начал аккуратно передними ногами откапывать женщину. Ухватил её зубами за воротник, стал тянуть из стороны в сторону.

— Водицы бы мне испить, колодезной, — женщина очнулась, застонала.

— А ну, цыц, отойди, скотиняка, — охранник проснулся, подошел к осужденной и ногой оттолкнул собаку. Лохматенция с визгом отлетела в лопухи с крапивой.

— Чего зенки раззявил, — он заметил худенького рыжего деревенского паренька. Замахнулся на него бердышам. — Кнута захотел петушина! А ну, пшёл вон, свиное рыло!..[38]

Через пятнадцать минут по одной из улиц Тулы шатаясь из стороны в сторону, «на бровях», шла странная пара: «Вусмерть» набравшись с утра, молодец практически на себе тащил пьяную, измазанную грязной землёй «развратную» женщину, с распущенными до пояса рыжими волосами. При этом он громко напевал один и тот же куплет:

Вокальную поддержку заднего плана или как говорят певцы партию бэк-вокала странной пары заполняла большая лохматая псина. Грозно лаявшая и метавшаяся по сторонам.

— Черти окаянные! — редкие зрители «собачей свадьбы» чертыхались и отводили глаза. — Ни свет ни заря! Срам-то какой!

— Почему мне всегда достаётся одно и тоже? — бравый майор недовольно роптал и почти волоком тащил смертницу, еле переставляющую ноги. Почему, я постоянно должен кого-то спасать, выручать, из всяких ям вытаскивать?

— И самое интересное… — он поудобнее перехватил «пьяную в дупель подружку». — Ни в прошлом, ни в будущем — ничего не меняется… — Всё время одно и тоже: — Пашка Пехота куда-то, кого-то тащит…

Снаружи покосившегося на одну сторону амбара было зябко, сыро от прошедшего накануне дождя. В душном воздухе спёртого тесного помещения пахло прелью, мхом, сырой кожей, человеческим потом, образуя смрадную, тяжелую атмосферу. Холодные капли всё еще продолжали сочится с потолка. Сквозь небольшие оконца заделанные бычьим пузырём тускло светил догорающий день. Подневольного народу внутри амбара набралось много.

— Ахти ты, горе горькое какое! Ах, беда — беда кака! Матушка-владычица, богородица пресвятая, спаси и помилуй нас, — женщины роняли горькие слезы жалости, причитали, прощались с разорённым хозяйством, с родной сторонушкой. Мужики, скрипели зубами, сдерживались, сидели, словно каменные. Звякнула ржавая цепь. Кто-то от тоски, от тягот заныл унылую песню. Снаружи здания, вдоль стен, больше для отвода глаз, нежели для порядка, меся жидкую грязь, расхаживали два стражника с рогатинами.

Скрипучая дверь амбара противно захрипела, приоткрылась, и заключенные увидели лицо неизвестного ушастого парня. Заглянув, он долго пытался осмотреться в полумраке. Затем вошел внутрь негромко произнес:

— Дуняша, сердце мое, свет очей моих! Ты же здесь?

Ответом ему была тишина. Народ решительно не понимал, каким образом, случайный прохожий по такой мерзкой погоде сумел незаметно подойти к амбару, пройти злую вооруженную с головы до ног охрану, открыть тяжелые входные ворота. И всё ради того чтобы узнать здесь ли его сердце — Дуняша. Люди молча переглядывались друг с другом.

— Любушка-голубушка, это я, Илюша, — чуть громче, напевнее повторил странный посетитель. Одет парень был в ярко красную рубаху и холщовые порты, заправленные в сапоги, на голове — суконный колпак из-под которого вились белые кудри. Мы с тобой вчерась вечерком познакомились. Солнышко ясное, выйди на минутку, пока охранников нет. Перекинемся парой словечек.

— Шел бы ты отседова паря, ради Христа, — внезапно грубый мужской голос ответил влюбленному. — Девоньке чичас не до свиданий. Не видишь, бяда у людей, в ссылку как скотиняку угоняют. А ты тут с глупостями лезешь, душу морочишь. Да и люба она другому. Жених у неё чай ужо есть.

— Эта кто же таков? — голос влюбленного вмиг изменился. В нем резко прорезался, метал и высокомерие. Заводила тряхнул белокурыми кудрями. Распрямил спину. Выпучил грудь колесом. Задрал подбородок. — А ну, покажись, кто такой смелый?

— А хотя бы я, — с земли поднялся здоровенный, весь обмотанный цепями парень.

— Ты что, Вася? — девушка наконец-то проявила себя. — И вовсе ты, мне, ноне не жених. Да и этого белобрысого я толком не знаю.

— Как это не жоних? — С пола поднялись ещё два человека, явно стараясь поддержать друга. — Чегой-то всякое дубье стоеросовое, рыло неумытое на наших красных девок зарится будет? Шалишь парниша. Мы чужим добра не отдаем!

В открытую дверь амбара по одному стали просачиваться другие неизвестные люди. Они по-деловому располагались вдоль стен. Последним в смрадное помещение вошел молодой рыжий паренёк.

— Ложкин, что здесь происходит? — гаркнул он, сразу же обратившись к одному из незнакомцев.

— Павел Александрович. Кажется, местные собираются бить Черкашина.

— Очень интересно… А за что будут бить этого непутевого лоботряса?

— Дык, сказывают, чужую невесту собрался увезти.

— Православные! А чего в темноте-то кулаками махать? А ну, давай, кто не трус! Выходим на улицу, а затем аккуратно проходим в овальный проход, и уже опосля разберёмся на кулачках кто чего стоит.

Народ нехотя стал выходить из амбара. Многие, особенно большей частью женщины, решили остаться на месте.

Парнишка видя, что не все торопятся покидать помещение, тут же дал указание своим людям ускорить процесс.

— Подберезкин, — майор начал отдавать последние команды в опустевшем амбаре. — Снимай охрану, выводи ребят. Кашкин, проверь, тут всё и вон, пацаненка, забившегося в угол, взять не забудь… А то потом нам с тобой какая-нибудь мамашка все мозги вынесет… — куда дели чадо мое чумазое?

Глава 18

Карибское море. Остров «Счастливый». В двух верстах от строящегося поселка.

Розовое солнце почти полностью закатилось за бескрайнюю кромку океана. Сиянием золотых искр обозначилось огромное зеркало водной глади уходившей далеко за горизонт. Расцветка набегающих на белый песок волн, под светом последних лучей, менялась на глазах. Вот зеленоватые цвета стали золотисто-синими, а вот спустя несколько минут потемнели до пепельно-серого. Небольшие валы катились друг за другом, с ходу выползали на пологий берег, как живые существа мягко шипели и отступали обратно. Далеко от берега, казалось на самой середине моря, легко, как комья пены, длинной грядой кружили белоснежные чайки.

Вволю накупавшись после работы, вдоль небольшой пальмовой рощицы, живописно раскинувшейся на берегу, по теплому, не успевшему ещё остыть от дневного жара песку, в сторону поселка шли три девчушки и задорными, отчаянными голосами не просто пели, а весело голосили, длинно растягивая слога:

Вечернее солнышко теплыми лучами приятно щекотало спины девчонок. Позади них между собой шептались кокосовые пальмы. Морской воздух был свеж и густо напоен ароматом тропических цветов, жасмина, ванили. Они полной грудью вдыхали в себя эти томные, сладкие запахи и словно опьянев, глядели на густо-синий дальний край моря. Вслед движению проказниц к берегу подбегали небольшие синеватые волны, прошипев себе что-то под нос, они недовольно убегала обратно. Вода, напоенная солнцем, была изумрудно-прозрачной, и порою казалось, что это изнутри, из самой волны, исходят свет, тепло и сияние прошедшего дня.

Бесстыдницы приплясывая и задорно хохоча в один голос выкрикнули оставшуюся часть припева:

— Ах, подруженьки, ладно-то как! — медовые веснушки сладко заиграли на сахарных, румяных щеках одной из них. Она гордо тряхнула длинными да пушистыми косищами.

— Так бы всегда! Живи да радуйся!

— Верно, подмечено, — подхватила другая.

— Только мне все равно страшно.

— Осподи, боже! Это еще, почему же?

— Живем ведь на самом краешки Землицы. От этого жуть как страшно становиться. Бывает, выйдешь ночью на берег, глянешь на звезды, на их отражение в море. И сердце обмирает от такой страхоты. И, кажется, что ещё немного, ещё чуть-чуть — оторвет наш маленький островок и унесет прямо в Небесные Чертоги.

— Свят, свят, пустые небылицы плетешь! — недовольно закрестилась рассудительная подруга. Её каштановая коса задвигалась, от солнца зароилась искорками и, казалось, даже начала потрескивать. — Остров, во-о-он какой большой. Сказывают, за месяц не обойдешь.

— А я девчата, больше всего войны боюсь, — поделилась своими страхами третья собеседница. — Живем тут, со всех сторон открыто, как на блюдечке. Спрятаться негде. А не дай бог вороги нападуть? Перебьют всех мужиков. Жить-то опосля, как будем? Без них скучно.

— Марфуша, ну пошто ты вечно пузыри в кадушке пускаешь? Какие ещё вороги?

— Не знаю! Мало ли их на белом свете понаплодилось? Татары, например или ещё какие-нибудь ляхи со свеями. А может быть турки ягастые.

— Окстись сердобольная! — заспорила пышнотелая. — Откуда же им тутача взяться? Мы же на острове, да и водица же кругом на многие-многие версты?

— Откуда мне знать? Эти аспиды окаянные — иродово семя, вечно нам жизни не дают. Возьмут, да нападуть. С них станется.

— Эх, Марфа, Марфа! И ты туда же — про всякую ересь кумекаешь. Жениха тебе надо, чтоб об чём попало не думала. И всякие небылицы на нос не мотала.

— Ага, как же? — Марфуша игриво повела плечами, вытянулась, махнула рукой в сторону дышащего спокойствием моря: Высокая, стройная, ладная. Лицо словно выточенное по классическим пропорциям. Высокий лоб, небольшой чуть вздернутый нос, идеального овала подбородок.

— Где же их женихов взять то? — красавица присела к большой черепахе медленно ползущей в сторону моря. Приподняла её. Осмотрела. Нежно погладила по панцирю. — Ненаглядный, где-ты? Ау? Кто-нибудь видит тут настоящего жениха? Ан, нет, так нет. Одни мы тут с тобой, черепашка. Несчастные бабоньки, всеми забытые, на этом заброшенном острове. Сидим песочек слезками поливаем, старости ожидая.

— Ахти-боже-светы! Очумела совсем, что-ля? — вторила ей подруга. Размашисто из стороны в сторону боднула головой воздух. — За ней давеча пол острова прибегала — ухаживали. Здеся свободных парней, мужиков наверное пол тыщи! А то и все две!!! Они тут кобыляки — жеребцы кудрявые цельными табунами туда-сюда шастают! Выбирай — не хочу! А она среди них жонихов не видит? Зенки-то раскрой, глобля косолапая! Чай не слепая? Главное все на неё смотрють. Здоровые, поджарые, мордастые! Каких хошь! Хошь лошкой ешь, хошь черпаком греби! Слова красивые сказывают? Внимание оказывают? На танцы приглашают! А она их, не видит!

Рассказчица расстроенно развязала, завязала узлы платка. Провела ладонью по голове. Оправила юбку.

— Люди добрые, — она обратилась к неизвестным слушателям. — Ну, нету ей мужиков на острове!

— В том-то и дело! — вступила в разговор третья собеседница. — И, что они нашли в тебе, а? В теле тонка, худа как оглобля, нос махонький, вздернутый? Глазами зеленющими как ведьма зыркает. Что им, тут, может понравиться? Что???

— А, я тебе скажу, — ответила она сама себе. — Знаешь, какие бабы нужны мужикам? Знаешь?

— Какие? — красавица повела соболиными бровями, прищурила серые с бирюзовым отливом глаза. Посмотрела загадочно куда-то вдаль.

— Такие! Чтобы в теле была! Во!!! (Показала на себе). Могла бы при случае вместо кобылы плуг аль борону волочь. Чтобы в поле с утра и до вечера. Чтоб в постели с любимым с ночи и до зари. А в тебе, что? Всё хрупкое, барское. Плюнь в твою сторону — либо обломиться, либо поломается. Вот они на тебя как собаки на кости и косятся… Жалеют!!! А женихаться все равно будут на других!

— Вот и пущай себе таких, ищут — на кобыл похожих! — Марфуша недовольно махнула длинной русой косой. — А, я, девица — красавица сама себе на уме! Собираю апельсины, лимоны и… и… и складываю их в ящики!

— Кстати, деваньки, — Иришка перебила спор подруг по поводу наличия на острове свободных женихов. — Видели группу новеньких, что третий день живут в отдельной палатке, с самого края лагеря?

— Это такие, молоденькие, безбородые? Шта ходють зазнавшись, да нос до крыши задирают? Нет, не видали. Пошто нам на них смотреть. Все какие-то куцые. Одежа весит на них камками. А старший у них такой смешной. Хлипкий, в очках. Всё в какую-то штуковину смотрит и большую линейку таскает. Все меряет чегой-та, записывает. Небось дюже умный из семьи писурчуков или ярыжек.

Советчица внезапно остановилась, оценивающе, как будто впервые, снизу вверх осмотрела Марфушу. После чего ехидно произнесла. — Слушай, барыня кисельная, а давай ты к нему присмотришься. Он хоть молоденький, страшненький, но ничего, шебутной. Поженихаешся с ним, а лет через пять — семь, как войдет в мужицкую силу, нарожаете себе ребятишек. Тебе ж торопиться некуда, а за это время глядишь и поправишься, станешь нормальной бабой…

Произнеся задиристую тираду, подруга резко ущипнула подругу за худой бок. Та не ожидая такого поступка взвизгнула. И сразу же ещё больнее ущипнула хулиганку в ответ.

Взвизгивая, хватаясь, друг за дружку, словно прячась одна за другую, девки хохоча, побежали дальше по берегу моря.

Большая часть новоявленных островитян тихо спала, когда в двух километрах от мирно дремлющего лагеря вспыхнули мощные прожектора, освещая большую площадку. Открылась огромное овальное пространство. Оттуда, из «глубины веков» стала появляться строительная техника. Первым, недовольно урча и пуская синие дымы, в воронку времени выполз гусеничный экскаватор. За рычащим монстром появился бульдозер с большим ковшом. Медленно словно крадучись, и пробуя колесами на вкус землю далекого прошлого, выкатился огромный кран с массивной стрелой, ещё один… На «божий свет» точнее в «дьявольскую темень» один за одним стали выезжать самосвалы, бетосмеситель, топливозаправщик. Огромные строительные монстры, не торопясь, обшаривая фарами пространство, как неведомые чудовища, всё продолжали и продолжали выползать на недавно обжитый людьми остров. Повинуясь мечущемуся, машущему руками человеку, машины сразу же выстраивались ровно, как солдаты, в строго определенный за ними порядок, образуя первую стоянку строительной техники в далеком семнадцатом веке.

Западный, восточный и северный берег неизвестного острова окаймляли рифы, которые могли послужить причиной гибели любого корабля собравшегося причалить к берегу. Только с юга подступ к острову был сравнительно безопасен. Огромные камни, выступающие местами из воды, напоминали черные цветы, распустившиеся на лазурной поверхности моря. Белизна кораллов была подобна хлопьям снега, линии пены показывали, где притаились смертоносные камни. Рифы и отмели чередовались в восхитительном освещении солнечного цвета: Утром из небесно-голубой воды выступали окрашенные в яркий пурпур гряды рифов, в полдень в морских затонах василькового цвета, как в зеркале, отражалось небо, в час заката и остров, и рифы, и вода казались отлитыми из золота. С отливом вода отступала на половину метра, и подводная часть рифов обнажилась. Они словно чудовища, поднявшиеся со дна океана, каемкой окружали эллиптической формы лагуну, протянувшуюся с юга на восток. Рифы охватывали ожерельем весь остров, то придвигаясь, то отдаляясь от него. Сейчас, когда море было спокойно, лагуна за черными камнями напоминала крупный изумруд безукоризненной формы.

— Сожги ром мои кишки! — воскликнул Сэм Марвелл, капитан трехмачтовой бригантины «Черная смерть». Грозный пират, сейчас он был более похож на какое-то лохматое чудище, чем на человеческое существо. Сэм презрительно сплюнул за борт. Взбешенный неудачным походом, вооруженный до зубов, и готовый к любым неприятностям он ежеминутно изрыгал проклятья на всех и вся, что попадалось ему на глаза.

Рыская между островами, пиратское судно готовились к набегам на небольшие селения, чтобы грабить всех, кто попадет под руку. Подкарауливая в укромных морских закоулках проплывающие суда, морские разбойники ждали богатой добычи, особенно тщательно выискивая невольничьи суда, шедшие из Африки. Однако до сих пор трюмы пиратской бригантины были девственно пусты.

— Как же попасть, на этот проклятый дьяволом остров? — Сэм не отрывая глаз от подзорной трубы, внимательно осматривал короткий промежуток, что разделял песок и камень, попутно решая сложную задачу — каким образом пройти в узкий вход на пути к большому острову, что при сложившихся обстоятельствах было очень и очень сложным делом. Справа тянулась длинная череда огромных камней, слева темнела серая холодная громада мыса — спасение или гибель для любого корабля. А далеко вдали, словно райская пуща виднелся прекрасный остров.

Поблизости от фок-мачты, там, где лежали свернутые в бухты канаты, разные ящики и всякая рухлядь, мирно беседовали два матроса.

— В этих местах, на многих островах живут индейские племена, — вёл рассказ один из них. — Племена есть разные — добрые и жестокие, порой больше похожие на диких зверей, чем на людей. Более того, ходит поверье, что где-то на заброшенном острове, окруженном со всех сторон неприступными скалами, скрывается племя, у которого, золота больше, чем у нас кукурузы. У них всё из золота: Дорожки между домами, повозки, утварь, одежда и даже крыши у хижин из золота…

— Да, ну?! — не поверил тот, кто первый раз вышел с «прославленным» головорезом в поход. — Что-то мне кажется это сказкой!

— Точно тебе говорю, у нас про то на корабле даже юнга знает. Найдем этот остров, и всё! На всю жизнь, обеспечены!

Оба моряка задумчиво посмотрели куда-то вдаль. По очереди глубоко вздохнули. Подумали каждый о своём.

— Чарли, а зачем в трюме так много кандалов?

— Для людей, — бывалый напарник ответил без обиняков.

— Для людей? Ты что, шутишь?

— И не думаю!

— Для каких людей?

— Любых: негров, индейцев, метисов, испанцев, голландцев, португальцев, французов — всяких, какие попадутся к нам в лапы, кроме, конечно, своих земляков — англичан.

— А что мы с ними станем делать?

— Как что? Негров и разных прочих цветных продадим на плантации в рабство, а с европейцев сдерём солидный выкуп.

— Но это же разбой! За это же могут повесить!

— Как знать?! — друг весело расхохотался. Заботливо похлопал безусого напарника по плечу. — Это, не разбой! Это прибыльное дело, приносящее большие деньги. Сейчас на островах всякого сброда шатается, много. Почему бы их не поймать, да не продать с выгодой!

— А тебе их не жалко?

— А чего их жалеть, тем более, что все они преступники, либо дикари и людоеды.

— Откуда известно? — не отступал молодой матрос.

— Всякий болван знает, что это так, — твердо прекратил спор старший по возрасту. — Тем более не вздумай про свои сомнения сказать капитану! Старик у нас настоящий каналья и живодер! Такого капитана-зверя не сыскать на всём Карибском море! Ну и ребята, — он обвел взглядом лица матросов, опаленные порохом, изрубленные в абордажных боях, продубленные ветрами. — Все ему под стать. Порвут если, что!

— Капитан! — вахтенный в «гнезде» с особым вниманием всматривающийся в морскую даль, закричал, так как будто увидел привидение. — Гляньте на вест, там есть небольшой проход!

На судне поднялся радостный переполох. Все бросились к правому борту и оттуда стали всматриваться вперед, указывая руками вдаль.

— Дьявол, разрази громом мою селезенку! — удивленно воскликнул боцман. Он также поднял подзорную трубу и осмотрел открывшуюся прибрежную полосу. — Сколько же там людей? Вот это улов!!! Они копошатся, словно муравьи в муравейнике. А ещё я вижу повозки, лошадей! И какие-то двигающиеся механизмы!

— Сэр, — обратился один из матросов к капитану! — Не слишком ли там много народа. А вдруг проклятые аборигены окажут сопротивление.

— Заткни свою писклявую глотку, ты, трусливая крыса! — вся мера презрения Сэма Марвелла выразилась в этом громогласном восклицании.

— Сто тысяч чертей!!! — капитан размахивая пистолетом, начал изрыгать проклятия и угрозы. — На моём корабле двести отъявленных головорезов! Более того с каждого борта установлено по десять двенадцатифунтовых пушек, а если к ним ещё в ближнем бою, добавить короткоствольные карронады на шканцах и два тяжелых орудия на полубаке, мы сможем обрушить на проклятых островитян одним бортовым залпом 800 фунтов металла. Суммарно, через полчаса — час мы превратим в песок всё, что они там понастроили. Тем более, вдоль береговой линии я не вижу защитных укреплений и вооружения. Отрядов охраны или городской милиции тоже нет.

Внезапно маска радости на лице Марвелла превратилась в гримасу отчаяния. Кто-то огромный из-под воды схватил судно, заставив его содрогнуться всем телом и остановиться на пути к богатству.

— Что случилось, дьявол вас всех подери, и когда же вы все захлебнетесь в акульем дерьме? — недовольно, сквозь желтые зубы прорычал капитан. Огромная голова, выпученные глаза и хищно оскаленный рот представились всем, кто смотрел на него в этот миг, мордой какого-то страшного морского чудища.

— Цепи, капитан. Пусть меня повесят, если это не так. Эти негодяи, натянули цепи и полностью перекрыли проход.

Пираты бросились к борту и увидели, что узкий, единственный проход между скалами был полностью перекрыт натянутой над водой цепью.

Парусник тут же открыл огонь по скалам, на которых были укреплены цепи. Вершины каменных глыб мгновенно превратились в огнедышащие вулканы. В воздух полетели осколки разбитых камней, железа, к небу поднялся плотный столб пыли. Цепь выскользнула из замков удерживающих её натяжение. «Черная смерть» почувствовала свободу и медленно, боясь сесть на мель, двинулась в сторону берега.

В ответ на движение пиратов с берега начался обстрел судна. В тот же миг жужжание и свист одиночных пуль накрыли бригантину. Один за другим в воду рядом с кораблем и на палубу стали падать матросы, сбитые с мачт. Закричали от боли и начали корчиться на палубе раненные моряки. Пули залетали в бойницы, в открытые порта пушек, смачно рвали полотнища парусов. На голову укрывшимся пиратам сыпались щепки, обломки снастей. Практически вся команда бригантины повалилась на палубу.

— Да у них там какие-то дьяволы стреляют, а не люди, — проворчал сквозь зубы Сэм Марвелл, ругаясь и проклиная всех на свете.

Через несколько минут, когда стрельба немного утихла, корабль опустил якоря, остановился. Наугад, в сторону острова было сделано несколько залпов из пушек. Однако ядра не долетев до берега ста ярдов, упали в воду. Стрельба с обоих сторон прекратилась.

— Ну, что там? — произнес капитан, обращаясь к боцману, который смело (Или глупо) высунулся из-за борта и наблюдал в подзорную трубу за берегом.

— Вьють-бамз, — мерзко пропела одиночная пуля, предупредительно вдребезги разбив фонарь над его головой.

— Жалкие трусы! — лежа на полу, смело произнес боцман. — Сначала испугались, попрятались, а сейчас видя, что наши пушки не приносят им вреда, и мы не двигаемся, вроде опять вернулись к работе. Даже вроде их стало ещё больше.

— Это хорошо, да отсохнет задница у морского ежа, — брызгая ядом, засопел капитан. — Пусть сдохнут как тысяча ведьм на сковородке! Не придется собирать их, бегая неделями по острову.

— Значит так, гальюные черви жрущие навоз! — откуда-то из-за укрытия возвышенно произнес гордый, храбрый и безжалостный капитан. — У них дьявольски точные стрелки. Но в темноте они стрелять не смогут! Приказываю: дождаться сумерек. А затем ночью, а лучше всего на рассвете, когда все будут спать, высадимся на остров и перережем глотки проклятым островитянам, к чертовой матери!

— Всем понятен мой приказ, гнилое отрепье сатаны.

— Да, всем, — недовольно прозвучало в ответ.

Через два часа, после наступления темноты над кораблем взлетели и вспыхнули несколько ярких огней. С окруживших бригантину лодок на палубу полетели какие-то дымящиеся предметы. Вся палуба корабля покрылась едким, горлораздирающим, вонючим дымом. А через несколько минут на парусник, словно мураши, полезли люди в черной одежде.

Спустя несколько дней испанский сторожевой корабль «Санта Маргарита де лос Мигрилос» обнаружил у своих берегов брошенное судно с одиозным названием «Черная смерть». После осмотра пустой палубы испанцы заглянули в трюм ужасного корабля. Он был сырой и грязный. Из всех углов и щелей пахло то ли сгнившими яйцами, то ли провонявшей рыбой. Соединяясь с испарениями и дыханием десятков заключенных, запертых здесь, тошнотворный запах усиливал невыносимую духоту. Страшная темнота, теснота, где нельзя было пошевелиться, выпрямить ногу или руку, как ни кто другое оправдывали названия «чумного» корабля. Прикованные друг к другу, без воды и пищи две сотни белых людей давно сошли с ума в узкой деревянной коробке. Брошенные на произвол судьбы они сидели и лежали в отчаянной тесноте, многие друг на друге, в несколько слоёв.

— Господи! Святая Мария! — проявил милосердие один из солдат. — Кто эти бедняги? За какие грехи их сюда поместили? За, что им такое ужасное наказание?

Ни один из найденных людей, чудом оставшихся в живых ни сразу, ни потом не смог дать вразумительного ответа на эти вопросы.

— Золото, золото, золото, — шептал обезумевший моряк. Его руки тряслись. Побелевшие зрачки неестественно вылезли из орбит.

— Я видел его на острове, — рассказывал он слушателям. — Его там столько, что невозможно себе вообразить! Оно всевозможных видов и размеров — от мелкого песка до рисовых зёрен. От маленьких самородков до гигантских камней — даже нет, до больших кусков скал! Все усыпано, унизано, заполнено золотом. Его там, на сотни тысяч, на миллионы фунтов, песо, реалов!

При этих словах глаза невольных слушателей блестели.

— Скажи! Где находится этот остров? — с жадностью требовали они ответа.

— Там!!! — безумно вытянув руку в потолок, отвечал сумасшедший человек.

Глава 19

Высоко в небе, над лениво плещущимися от горячего ветра розово-зелеными волнами цветущих трав и ковыля, парит одинокий ястреб. Расправив серые, со светлыми пестринками, ловкие и чуткие крылья, он, лишь изредка трогая ими воздух, методично выписывает в раздольном поднебесье завораживающие круги.

Далеко вверху над птицей, загромождая небесную синь, величаво, словно летающие острова, плывут огромные горы слоеных облаков, темные снизу и ослепительно белые вверху.

Внизу, под крыльями ястреба, по обильно политой потом и кровью дороге Черного шляха движется невольничий караван. Вдоль колонны живого товара, подобно стервятникам-падальщикам, на взмыленных лошадях кружат татары. Они хлещут людей по лицам, по плечам, по спинам. Подгоняют несчастных.

— Быстрее, быстрее собачий помёт! — ордынцы проклинают отставших, не желающих ускорить свой шаг.

— У-уу, грязные дети шакалов, не отставать!

— Эй, кэль, копек этэ! Горе вам! Ей-бох, сапсем мертвый стали!

— Айдэ! Живэй! Живэй!

— Тохтама! Кукуч итэ!

— А-ай-яя, шайтан, язык сана!

В воздухе над головами страдальцев свистят нагайки, стучат копыта, слышится свирепая татарская брань. Не по душе десятку степняков порученное сераскирам дело. Вся орда пошла дальше, вперед. Великие воины будут рыскать по землям урусов, завоёвывать уважение и славу: Жечь селения, убивать неверных, насиловать их жен и дочерей, собирать много добычи, и лишь им выпало мучиться с сотней пленников, захваченных в самом начале похода.

Солнце жжёт немилосердно. Едва поднявшись над горизонтом, оно обдало землю своим горячим дыханием, а к полудню степь превратилась в раскалённую печь. Люди идут очень медленно (Точнее еле «ползут») один за другим, в ряд. Идут, спотыкаясь, толкая головами друг друга в спины. Черная, блестящая, словно змея волосяная веревка тянется от человека к человеку по всему ряду. Связанные руки не позволяют сгонять с язв насекомых. В ранах многих копаются черви.

В конце колонны из последних сил бредет молодая женщина. Её ветхое платье изорвано в лоскуты. Изнеможённая, видно не раз она падала в беспамятстве на дорогу. Лохмотья несчастной закрывают только грудь и бедра. Ноги оголены и покрыты ссадинами и кровоподтеками. С другой стороны веревки, перехваченный петлей под мышками, еле переставляет ноги измученный ребенок. Ещё дальше на веревке пожилая женщина, бредущая, словно в тумане.

— Держись Софьюшка. Держись, птичка моя. Все будет хорошо, — она тихо, словно молитву, повторяет одни и те же фразы.

Последним в цепочке старик, несчастный спотыкается, волочился по земле, пытается встать, снова падает, ударяется головой о землю.

Плывут над дорогой клубы белесой пыли. Невнятными миражами парит степь. Знойно, нечем дышать. Немилосердно дует горячий ветер, волнами гнет травы. Горько пахнет бурьяном. На высохшем кофейном земляном бугорке вылез из норы и в бесстрашном столбняке застыл суслик. Вот он заметил что-то, пригнулся, побежал, скрылся. Где-то в стороне от дороги, окруженные со всех сторон высокой травой, бесшумно скользят человеческие силуэты. По одному «тает» охрана каравана. Чуть слышны невыразительные хлопки и предсмертное ржание лошадей.

Несчастные не замечают, что уже несколько минут как сбились с пути, зачем-то повернули в сторону от дороги и бредут без надзора. Впереди показался небольшой бурый курган. Первый невольник запинается о корягу и словно подкошенный падает на землю. Его рот открыт. Он задыхается, хватает ртом воздух, как рыба, выброшенная на берег. Вся вереница останавливается. Пленники обессиленно валятся на землю, ожидая ударов и криков о продолжении пути.

— Пить, — одними спёкшимися губами, из последних сил, произносит девушка и, теряя сознание, летит куда-то далеко вниз. Небо, трава, земля кувыркаются перед глазами.

— Софьюшка, девочка моя, очнись, — кто нежно трепет невольницу по плечу. Она с испугом встрепенулась, словно от удара кнута, и щурясь на свет открыла глаза. Над ней было лицо няни. — Доченька, давай я развяжу тебя. Господи, исстрадалась-то как, птичка моя.

— На, вот, выпей водицы, касатушка, — женщина, стуча зубами о фляжку, глотнула раз-другой. Влага была тепловатой и отдавала железом, однако невольница пила с удовольствием.

— Скорея, робята, скорея! Окопаться! Татарва может налететь в любой момент. Поспешать надочи.

Люди в странной, зеленой одежде, сливающейся с травой, загнали караван на холм. И активно, подбадривая друг друга, стали копать землю вокруг него небольшими лопатами. Комья мягкой земли один за другим дружно падали на траву и ямы росли прямо на глазах. Неизвестные работали с таким остервенением, словно это был последний день в их жизни.

Долговязый, тонкий в поясе, безбородый парень в зеленом платке, с грязным лицом изрисованным зелеными полосами и веселыми глазами, с интересом, по-кобелиному рассматривал практически голую пленницу. Невольно приоткрыл рот. На его груди болталось невиданное до того девушкой небольшое ружьё — рогато-черное, с ухватистой рукояткой, чужое и таинственное.

— Вы, Софья Борисовна Прозоровская? — с насмешкой произнес он. — Чё, прям настоящая боярыня?

— А тебе-то што? — невольница немигающим взглядом посмотрела на незнакомца, на его широченную худую грудь, на громадные корявые руки, выпирающие из закатанных рукавов, чем-то напоминавшие крестьянскую соху.

— Да так, — нахал улыбнулся широко и ослепительно. — Проходил мимо. Интяресуюсь? Не встречались ли с ней? Говорят, с дому убёгла?

— Батюшки-светы, да Софьюшка, это, Софьюшка — нянечка всплеснула руками. — Ищут они тебя касатушку. Всем миром ищут. Батюшка попросил.

— А ну, греховодник чёрномордый! Зенки-то не пяль, — девушка почему-то внезапно покраснела, засмущалась. Закрыла руками почти обнаженную грудь.

— А я и не пялюсь. Было бы, тут, ещё на что глядеть, — нахал, ухмыльнулся, весело заржал и вскинув голову, громко закричал куда-то в сторону… — Радио командиру: Пленница найдена. Живёхонька, здоровёхонька. Окапываюсь. Передай описание местонахождения. Жду подхода основной группы.

Конный отряд татар в две сотни отборных нукеров подскакал к небольшому холму только к вечеру. Всадники осадили лошадей на расстоянии двойного полета стрелы от центра кургана. Золотая пыль солнечного заката осветила разноцветную массу людей и животных. Двигаясь, они начали суетливо переливаться из конца в конец поля. От яркого солнца посверкивали кольчуги, выделялись яркие пятна попон, проблескивали наконечники копий, стальные клинки сабель. Большинство степняков были одеты в рваные овчинные полушубки без рукавов или в стеганые матерчатые халаты, подпоясанные разноцветными кушаками. Кое на ком были шлемы, другие с непокрытой головой. У многих были видны наголо обритые или выбритые наполовину головы с заплетенными позади косицами.

— Рассредоточиться, черт возьми! — прозвучала команда странного командира. — Всем по своим местам! Без приказа не стрелять.

Смолкли шутки и озорной смех чумазых похитителей. Команда была выполнена чётко и молча.

— Святая Богородица — спаси и сохрани! — Софья, как и все невольники, увидев татар, поспешила спрятаться в длинной глубокой яме, выкопанной вокруг кургана. — Как же их много? Господи, просто цельная тьма!

Девушка от страха до синевы прикусила губу. Сердце у неё сжалось в предчувствии непоправимой беды. Внутри словно оборвалось что-то, сразу лишив сил, сделав руки и ноги ватными. Не контролируя себя, она потихоньку начала подползать к странному ратнику, который до этого смеялся над ней.

— Куда ты, ласточка? — нянька не отставала от беглянки. — Укроемся туточки. Здеся безопаснее. Оставь ты в покое этого охальника. Чай, этого наглеца, первым зарубят?

— Сейчас закружится страшная карусель всадников, — пленница начала вспоминать недавние события. — Полетят меткие стрелы, страшно закричат, застонут раненые. Задергаются в предсмертной судороге люди. А там наступит черёд арканов: сыромятные и сплетенные из конского волоса петли затянутся на руках, на горле, скользнут к ногам… И снова плен. Снова долгая дорога и бесчестие.

— Смотрите, правоверные! — зло процедил сотник Джавдет. Он заворочался в седле, хлестнул плетью по голенищу плёткой. Удерживая шарахнувшегося жеребца, обратился к нукерам. — Проклятые собаки — урусы настолько испугались, что попрятались от страха, зарылись в землю как вонючие суслики!

— Грязные шакалы! Они посмели убить наших людей, захватить ясырь! Они ответят за всё! — Джавдет поднял высоко правую руку и махнул плеткой. — Вперед воины Аллаха! Смерть неверным! Да иссохнут их глотки во веки веков!

Степь задрожала, гулко заурчала от топота копыт татарской конницы. Послышались громкие крики, свист, улюлюканье. Две сотни воинов, выполняя приказ своего командира, ударили стременами по бокам лошадей и, сорвавшись в бешеную скачку, понеслись по степи, на ходу рассыпаясь веером.

Молодец, что находился рядом с Софьей, самолюбиво поджал припухлую губу, сдунул усевшуюся на лицо мошку, несильно надавил на лепесток предохранителя. Тот легко поддался, скользнув вниз. Хорошо смазанный затвор почти беззвучно отошел назад и гладко вернулся обратно. Где-то внутри механизма бережно вошел патрон в ствол. Боец тщательно прицелился, нащупал пальцем покатую выемку спускового крючка, и вместе с выдохом, плавно, без рывка, как учили, надавил его.

Воздух ожил словно по команде, задрожал от чудовищного грохота неведомого оружия, вытянулся в стальную струну и лопнул давя болью на перепонки. Измученная ожиданием струя свинца и огня как свора выпущенных на волю бешеных псов, рванулась в сторону приближающейся конницы. Свистя и визжа разногласьем летящих пуль.

А спустя несколько мгновений все смешалось: степь до ближнего полета стрелы кипела падающими, шевелящимися в предсмертной агонии телами людей, лошадей, как вспоротый суком муравейник. То, что минуту назад было несущейся лавиной смерти — теперь дрыгалось, разлетелось в клочья, сползало в высокую траву, обнажая позади себя широкую, словно дымящуюся от пыли, выстриженную огромной косой дорогу…

Страх и уныние царили в походном шатре мурзы Огулбека. Внутри шатра, на высоких металлических подставках мрачно чадили светильники, окутывая сизой дымкой парчовые занавеси.

Жирный, небольшого роста человек, в широком шелковом халате, отороченным по краям желтым атласом, обезумев от ярости, хлестал плеткой сотника Джавдета до тех пор, пока в изнеможении не упал на мягкие шелковые подушки.

— Презренные гяуры! Собаки! — грызя зубами подушку, захрипел он. А потом, чуть передохнув, вновь поднялся и ударил жильной плетью принесшего дурные вести.

Вестовой не вскрикнул и не шелохнулся. Он покорно распластался у ног разъяренного мурзы, уткнувшись лицом в дорогой бухарский ковер.

— Скажи мне, перед тем как я вырву твой лживый язык, как это произошло? — небольшие темные глаза высокородного горели злым огнем и в то же время холодно блестели, как у змеи. — Как можно за один день! пути до Ор-Капу, в своих землях! где даже не пахнет русским духом! потерять богатый ясырь? Как???

— О-о-о, проклятие Аллаха, на мою голову! Теперь, надо мной, будет потешаться вся степь! Мой брат послал мне дорогой подарок. А вы, шелудивые псы, не смогли его привести.

— Сколько их? — Огулбек перевел взгляд на несчастного сотника, ползающего в крови у его ног. Мотнул белой чалмой.

— О, великий и несравненный! Вначале, по рассказам погонщиков, их было не более полусотни. Все пленники, отобранные вашим братом для подарка. В основном молодые женщины и дети. Но к вечеру подошла вторая группа невольников, которая по пути захватила обоз с провиантом и подарками!

— С моими подарками? — не скрывая раздражения, повторил мурза. Он переложил плеть в правую руку, наотмашь, с оттяжкой продолжил хлестать гонца.

— Да продлит всемогущий Аллах вашу жизнь! Я думаю, что сейчас, там чуть более сотни изнеможённых, чуть живых неверных.

— Всего? — Огулбек засопел и так сжал челюсти, что на скулах вздулись желваки. Лицо исказила гримаса гнева, зубы заскрипели. — И они до сих пор живы?

— О, великий батыр! Мне просто не хватило людей и времени. Дай ещё пять-семь сотен джигитов, и я раздавлю этой гнойник, верну ясырь, и Аллах вновь смилостивится над нами.

— А не ты ли, смрадный пёс, всего восемь часов назад, похвалялся, что покосишь проклятых как траву? Что уже через два часа их головы будут висеть на копьях моих джигитов! И что случилось? Почему они живы? Я тебя спрашиваю? Где мой ясырь, где мои подарки?

— О, милостивый коджа! Твои нукеры были храбры и убили много неверных. Весь курган, за которым спрятались проклятые урус-шайтаны, до небес завален трупами. Смрад от поганых тел идет на многие вёрсты. Воронье тучами слетается терзать их бранные тела. Мы почти победили, но эти исчадия ада, как кроты обезумев от страха, закапались в землю и оттуда дьявольски часто и точно начали стрелять из неизвестного оружия. На расстоянии чуть дальше полета стрелы они убивают всех, кто движется в их направлении. Я сожалею… Нам временно пришлось отступить, чтобы перегруппироваться и послать за твоей милостью и подмогой.

— У-у-у, грязная черноухая собака! — высокородный вскинул голову. В его узких, как щели, заплывших глазах загорелся злобный огонек. — Презренный шакал! Ты, потерял всех моих воинов? Их, что? Перестреляли голодные, измученные бабы?

— Не думай так, о, справедливый! — холодок ужаса побежал по спине сотника. Спазмом стиснуло горло, защипало в глазах. Он понял, что доживает последние минуты. — Я потерял не ВСЕХ твоих воинов! Как ты учил, о мудрый Огулбек, да прославиться твое имя во веке веков, я проявил военную хитрость. После нескольких успешных атак, в которых твои воины сражались как львы, и убивали проклятых урусов десятками, я определил расстояние, с которого можно безопасно наблюдать за ними. А затем, окружил место, с которого они уже не смогут выбраться. Сейчас они как загнанные, шелудивые псы, побитые, измученные, истекают кровью, им просто некуда деваться. Через три дня, без еды, дети оспы начнут выть как голодные шакалы, через неделю — две, без воды они ослабнут, и выползут из своего укрепления. И тут, ослабевших, измученных мы раздавим голыми руками.

— О, Аллах! Терпеть насмешки ещё две недели? — мурза заметался по шатру, расшвыривая ногами валявшиеся на ковре золотисто-желтые подушки и пинками раздавая «гостинцы» охранникам. Он недовольно сорвал с козьего рога изогнутую саблю, подбежал к склонившему сотнику и, резко замахнувшись с плеча, снес ему голову. Презренно оттолкнул ногой задёргавшееся безголовое тело. Голова сотника качаном покатилась к ногам оробевших охранников…

— Саип! — Огулбек нервно засмеялся. Затем оборвал смех и хлопнул в ладоши. — Поднимай нукеров. Я лично поведу воинов и раздавлю этих гяуров как поганых блох.

— Скольким, прикажешь седлать коней, о великий?

— Поднимай всех! Всех, сколько есть!

Глава 20

— Батюшка — кормилец, будь отцом милостивым! — благоговейно, переминаясь с ноги на ногу, жаловались челобитчики воеводе на очередные проделки купца из Таганово.

— Пришла бяда великая! — густым басом сопел мужик в суконной однорядке, опоясанной замызганным кушаком. Он тяжело поклонился, едва держась на ногах, багровый, всклокоченный, со сбитой на сторону широкой бородищей.

— Пропадаем нонча! Хиреем! Купчишка Алешка Воронцов совсем не даёт жития добрым купцам на Москве. Озорует, творит беззаконие.

— Тьфу, нехристь, вор окаянный! — другой мужичок в исступлении распахнул рубаху, рванул её в клочья, обнажил крест… — Чтоб ему ни в дышло, ни в оглоблю!

— Чего лаетесь? — князь, боярин и воевода Борис Михайлович Прозоровский — в красном атласном кафтане, в бархатных малиновых штанах и синих, шитых по голенищу жемчугом, сафьяновых сапогах произнес недовольно, страшно выкатил глаза.

— Смилостивись! — один из ябедников ронял слезы в жидкую седую бороденку, поминутно кашлял и наклонялся. — Нет силушки терпеть обиду: Проклятый анчихрист усю улицу, за Арбатскими воротами, вусмерть перегородил. Теперяча тама нет ходу телегам, каретам, возкам. Одних безлошадных путников пропускают. Да и то в чистой, опрятной одежде. Как простому люду спокойно гулять, отдыхать, проходить на соседние улицы? Товар в лавках куплять?

— Афонька, про какие — сякие лавки сказываешь? — боярин зажал в кулак длинную курчавую бороду, закряхтел. — Кто, куда и за каким товаром собрался идти? Пошто вы мне голову к обедне морочите. Там, на этом Арбате, всю жизнь был гадюшник и большая свалка мусора. Неслучайно добрые люди такие места всегда стороной обходили. А сейчас! Любо дорого поглядеть — чистота, порядок. Мусора нет. Купец всё вычистил, облагородил. Расписные лотки вдоль красивого кованого забора разместил. Лавочки для отдыха поставил.

— Батюшка, — не сдавались проплаченные конкурентами ябедники. — Так он вместе с мусором слой бесценной московской землицы снял.

— Знающие люди сказывают, что он вор, христопродавец, вывез её втихушку из города.

— И не просто вывез, а продал поганым за границу, — вежливо поправил рассказчика худощавый с плутоватыми глазами мужичонка в ситцевой рубахе. От него сильно попахивало водкой и чесноком.

— Зачем?

— Говорят, задумка у него такая, заговор тайный… Святую русскую землю собрать с наших улиц, да немцам поганым продать за ихнее злато-серебро. А иначе откуда у купчины такие ДЕНЬЖИЩА?

— Ага, продать, вместе с грязью и дерьмом! — раздражаясь, произнес воевода. — Иноземцам как раз нашего мусора и не хватает!

— Баярушка — благодетель! Отец родной, не гневись, — козлобородый поднял голову, воровато оглянулся и молвил тихо. — Токмо, это ещё не всё.

— Что ещё? — глаза Прозоровского раскраснелись и стали грозно смотреть из-под широких кустистых бровей.

— Он аспид, такой хитрющий, что не объедешь на кривых оглоблях! Взял и на место убранной земли — матушки, положил заморский цветной камень. А по краям насадил иноземной зеленой травы с басурманскими цветами. Их зловоние портит запах на улице. Прохожие нюхают цветы — теряют разум и как ошалелые бегут к нему за товарами. А к нормальным купцам даже носа не кажут.

— Ерунда… — воевода недобро усмехнулся, оскалив белые крепкие зубы. — Пусть не нюхают. Короче, если у вас всё, то пошли вон отсюдава. Чтоб духу вашего не было!

— Спаси тя Христос, надёжа — батюшка, — просители запоздало зашли с козырей. — А с позавчерашнего утра лиходей начал вообще издеваться над православными!

— Этот ирод, креста на нём нет, заставляет людишек за еду да срамную одёжку, мыть улицу!!! тряпками, смоченными мыльной водой. Они кажный божий день ползают на коленях по каменной мостовой. Горько плачут. Стонут, всуе поминая господа нашего. Шоркают каменные плитки до кровяных мозолей на руках.

— Вон, я сказал! — покраснев, запальчиво закричал боярин.

В приказную палату, расталкивая удаляющихся подкупленных страдальцев, «влетел» замыленный гонец. В пояс поклонился князю, молча расположился у двери.

— Ну, не томи, — сглотнув слюну, произнес воевода. — Сказывай.

— Только-шта получили известие. Тагановский купец держит слово: Софья Борисовна найдена. Жива, здорова. В полной безопасности. Однако, есть плохая новость!

— Да говори же, ирод!

— Ваша дочь возвращаться назад не желает!

Берег реки Яузы. Потешная фортеция молодого царя Петра Алексеевича «Стольный град Пресбурх».

На одном из берегов реки Яузы полным ходом шли земляные работы. Потешная крепость Пресбурх перестраивалась по новым, утвержденным планам генералов Франца Лефорта и Симона Зоммера. Люди, словно растревоженные мураши, копошились на строительной площадке: Расширяли стены, копали глубокие рвы, на углах фортеции поднимали крепкие башни, укрепляли бойницы. Плетенными из ивняка длинными гибкими фашинами и мешками с песком прикрывали ряды бронзовых пушек, толстопузых мортир и грозных единорогов.

— Шнеля! Шнеля! Арбайтен! — слышны выкрики иноземцев, важно расхаживающих с планами и циркулями вдоль работающих.

— И — эх-ма! — громко вздыхают мужики в ответ, забивая сваи.

— Эх-ма-и! — эхом им отвечают потешные солдаты, поднимая канатами бревна на башни.

Со стороны строительной площадки отчетливо слышен громкий стук топоров, нудное зудение длинных пил, крики, забористая ругань, хохот, свист кнутов, скрип осей.

На противоположном берегу речки, возле небольшого мостика, не смея перейти, «торжественно» собралась группа бояр. «Почетные гости» крепости вот уже почти час высматривали среди присутствующих длинного как жердь, худощавого подростка в вязаном колпаке, в одних немецких портках и грязной рубашке, лихо катившего по доскам тачку с мусором, при этом смрадно дымящего трубкой. Узнав в грязном бесстыднике миропомазанное величие, они чинно сняли горлатные шапки, начали кланяться, упали на колени, уткнулись бородами в землю.

— О господи, пресвятые угодники! — набравшись смелости, затряс бородой и завыл громким дрожащим голосом один из высокородных ходоков. — Казни, великий надёжа государь, за правду. Но, не могу я терпеть, всё скажу: Отцы и деды наши нерушимой стеной стояли вокруг твоих предков, оберегали их, чтоб пылинка али соринка не села на их миропомазанное величие. Без малого как бога живого выводили к народу в редкие дни, блюли византийское древнее великолепие и благочестие, на коем одном стоит Россия. А теперяча, что? Конец православию?

— Стыдно глядеть на срамную потеху… — вторил ему длиннобородый, сухой старец поднимая рукава тяжелой шубы. — Вконец тебя немцы проклятые на Кукуе споили и опорочили… Попрал ты всё, что было нажито великим трудом за многие, долгие годы!

Чумазый работник, к которому обратились приезжие, остановил тележку. Лихо закатал рукава разорванной и испачканной дегтем рубашки. Одной рукой вытащил трубку изо рта, смачно матюгнулся и другой рукой погрозил кулаком ненавистным воспитателям.

— Царь — батюшка, — не успокаивались челобитчики от высших слоёв общества. — Великий государь! Подумай о нашей-то чести, брось баловство, одумайся, иди в баню или в храм божий. Помолись за искупление грехов наших.

— Как управимся, так и помолимся! — блеснул карими глазами, весело произнес богопомазанный фулюган. — А потом и помоемся.

— Мин херц! — истошно поддерживая царя, заорал любимиц Петра Алексашка Меншиков. Его синие глаза так и горели, так и искрились смелой недетской удалью и молодым задором. — А есчо раскурим по трубке, выпьем винца и-и-и… к бабам! Верно?

К одному из бояр, отошедшему от высокой делегации на несколько метров в сторону, подошел часовой, в зеленом стрелецком кафтане, в высокой шапке с ярко расшитым околом, в желтых, подбитых серебряными скобами, сапогах. В руках охранник держал бердыш.

— Какое же большое дело задумал наш царь батюшка! — вместо приветствия произнес он. — Просто глаза разбегаются. Вот это я понимаю — Марсова потеха!!!

— Да, уж, немалое, — подтвердил боярин, настороженно схватившись за саблю, висевшую у пояса. Он внимательно осмотрел синеглазого незнакомца. Узнал человека грозившего ему ранее смертью.

— Нет, чтобы где-нибудь на золоченом стульчике с пригорочка взирать на забавушку, — так нет же, не сидится дома нашему надёже, всё норовит успеть, выполнить, везде побывать. Вона-ча какую крепость сооружает. Молодец!!!

— Твоя, правда, — снова согласием ответил воевода Прозоровский.

— Трах-тах-бах, — с крепостной стены в сторону делегации внезапно громко жахнул двенадцатифунтовый единорог заряженный горохом. Выстрел пушки вмиг повалил людей на землю.

— Ох-ти, погубили черти окаянные, — господи Исусе Христе, сыне божий, о-о-о-о! — слышались стоны, плачь и причитания «убитых».

— Ах, ты уморышка, — в ответ раздался громкий хохот и крики проклятой черни. — Лопни мои глаза ребятушки, сколько лет живу, такой забавы не видывал. Ан рылом их ткнули…

— Ахтунг! — иноверцы также были не прочь поиздеваться над несчастными. — Правой плечь — впередь! Фор-вертс! Неверно! Лумпен! Тавай… Бистро… Мать, вашу, тудай…

— Ы-ы-ы-ый-сь, смертушка моя пришла, весь кровушкой истеку! — не могли успокоиться поверженные от страха на землю. — Ой, спасите люди добрые! Ой, умру теперяча насовсем!

— Борис Михайлович, — решил перейти к своему делу стрелец, увидев, что до них нет никакого дела. Он резко поменял тему разговора. Одновременно превратившись совсем в другого человека. — Я очень занятой человек. Мое время дорого. И, я не собираюсь его тратить на созерцание потешных игрищ которые устраивает молодой царь. У меня своих таких игр — «выше крыши»!

— Я пригласил вас сюда, чтобы вы повстречались и поговорили со своей дочерью. Если Софья Борисовна пожелает вернуться домой — пусть возвращается. Нет, пускай остается там, где ей больше нравиться.

— А разве это возможно? — удивлённо произнес боярин.

— А почему нет? Идёмте.

— Куда?

— К дочери естественно.

— А она, что? Здесь? Где-то рядом?

— Как бы вам объяснить, попонятливее. Скажем так! Отседова… — недалече.

Напуганные и «побитые» горохом бояре ковыляли с многочисленной челядью в сторону своих повозок и карет. Всё внимание строителей потешной фортификации было приковано к несчастным страдальцам, получившим «горячий» ответ на свою любовь к помазанной особе. Никто не обратил внимания на двух людей, незаметно подошедших к кромке леса. Мирно беседуя, путники, как ни в чем не бывало, вошли в сплошные заросли орешника, бузины, дикой смородины, окруженные буйно растущей высокой крапивой.

Странный лес открылся перед воеводой, словно свод мрачной пещеры. Косое солнце просвечивало листву, и воздух был пронизан чистым изумрудным сиянием. Стволы всевозможных форм и размеров возносили к небу огромные, невиданные ранее длинные перистые листья, которые изящно оттеняли радужно-фиолетовые соцветия. Высокие деревья вздымали свои кроны над более густой листвой с невероятным количеством цветов — красных, белых, золотистых, — затмевавших собой остальную растительность. Куда бы ни падал взгляд во время короткого пути, повсюду были видны гирлянды лиан, переплетавшихся самым причудливым образом. Они карабкались на пальмы и низвергались вниз, обвивая стволы деревьев и сплетаясь на земле с огромными корнями. Едва проходимая чаща была наполнена множеством пряных, дурманящих голову ароматов. Повсюду кричали и пели разноголосые птицы. Среди больших листьев пальм прыгали, вопя во все горло, обезьяны. Чуть в стороне, сквозь дремучие заросли, серебром струился извилистый ручей. Где-то вдали мирно урчало море.

Прозоровский вместе с путником вышли по узенькой змеевидной тропинке на открытое место и притаились в прореженных кустах, недавно разбитого парка, с аккуратно высаженными деревьями и разбитыми клумбами с цветами. Они встали недалеко от группы людей, окруживших полукругом дочь воеводы.

Боярин растерянный, ошеломленный увиденным, не верил своим глазам: Его младшая дочка, тихая мышка — норушка, скромная птичка в данный момент превратилась в мегеру. Молодая, княжна самозабвенно, с крепкой хозяйской закваской руководила бригадой из трех десятков человек.

— Девочки, подходим сюда, — она произнесла авторитетно. — Аккуратно берем растения и раскладываем их по цветам, вон у того дерева. Нам ещё надо засадить две клумбы. Цветы садим четко по тем разметкам, которые я отметила на земле. Смотрим внимательно! Это рисунки. Цветы определенного цвета должны расти каждый в своем месте.

— Так, ребятушки. Быстро, поднимаемся. Перерыв закончен. Встаём! Веселей, веселей, я сказала.

— М-м-м-м, даже и полушки не отдохнули, — недовольно заворчали в ответ.

— Ничего, орлы. На полатях лежать — ломтя не видать! Вечером, на танцах, отдохнёте. А сейчас, мне, в бригаде лодыри не нужны. Берём инструмент и выкапываем, вон те кусты. К вечеру их не должно быть.

— Матушка, кормилица! Креста на тебе нет. Как же так? — недовольство прозвучало со стороны работяг. — Тут работы, тьма — тьмущая, можем за сёдня не успеть. Мыслимо ли перекопать такую прорву землицы?

— А вы постарайтесь! — Софья высоко вскинула соболиную бровь. — На завтра у меня по плану работа в другой части парка. Тем более, мне завтра обещали ещё дать людей.

— Теперь, ты, Николай. Почему опоздал?

— Ппппп-пр… раздалось невнятное бормотание со стороны возницы, который привез растения на рассаду. Парень был высок, статен, красив. С русой курчавой бородкой. Он попытался спрятаться за лошадь от неприятного вопроса начальницы.

— Что ты мне солому жуешь? Мы тебя ждем уже полчаса! Ни десять минут, ни двадцать. А половину часа!

— Софья Борисовна, кормилица! Долго же грузили другие подводы, — наконец-то нашел, что придумать в своё оправдание водитель кобылы. Он вымученно улыбнулся, окинул бригадиршу красноречивым, лукавым взглядом. — Очередь пока дошла на погрузку. Потом, лошадешка у меня ещё молодая, пути-дороги не ведает. На цвяточки засмотрелась, заплутала.

— Сегодняшнее оправдание интереснее вчерашнего, — девушка широко открыла свои карие, густо опушенные черными ресницами глаза. — Но, это — в последний раз. Значит, так! Слушай внимательно, гусь лапчатый, начиная со следующего опоздания, я не буду тебе начислять пропущенные трудо-часы… Ясно! А если не исправишься, выгоню с бригады, к чертовой матери. Более того попрошу Алексея Петровича чтобы отправил тебя обратно домой, в Россеюшку. Голоштанным. В твою родную, затрапезную деревеньку Немытово. А там, как раз, зима скоро. Снег, морозы трескучие, холодно! А нынча ещё и голод после прошлых лет засухи. Так, что я, тебе, с твоей ленью, не завидую! И плевать на то, что в тебя влюблены половина девок из МОЕЙ бригады! Поплачут, перебесятся, да будут вздыхать по другим — нормальным молодцам. А теперь, быстро слез с телеги и начал помогать разгружать цветы. — Её брови грозно сдвинулись. В голосе прорезались металлические ноты и боярыня, подражая одному озорному, рыжему островитянину, скомандовала: — Бего-о-ом, я сказала.

— Хорошо, хорошо, кормилица, — страх промелькнул на лице мужика. Он живехонько вскочил с возка, всплеснул руками. — Асё сделаю, только не гневайся…

— Тотача, — довольно произнесла бригадир, сурово осматривая своих подчиненных. — А-то ишь, распустились тут, без меня…

Имеется в виду то короткое время, когда её ещё не было на острове, плюс дополнительное, незапланированное и не зависящее от неё отсутствие на время неволи у татар.

— Ишь ты, командирша, выискалась! — еле слышно, с обидой раздалось в толпе.

— Далече пойдет, — ещё тише ответили возмутителю. Добавив от души. — Стрекозель занозистая.

Софья слушала отца, мечтательно улыбалась. Видимо, представляла себе прошлую, спокойную, безмятежную жизнь, где затерялась её юность с няньками, мамками, сонным Московским царством, из которого она убежала. Теперь у неё была другая жизнь, совсем не схожая с её прошлой, — яркая, насыщенная, полная впечатлений и переживаний, требующая большой ответственности. И совсем уже по-другому она взглянула на предложение отца.

— Нет, тятя, — прозвучал её четкий ответ.

Глава 21

Громадный, взметнувшийся в небо, небоскреб, сверкающий стеклом и металлом, казался ещё более мощным и неприступным на фоне скромных двадцати трех — двадцати пяти этажных домиков, ютившихся где-то у самых ног этого горделивого, полного сил и красоты гиганта. Словно полноводный ручей по стенам здания неслась бегущая строка с биржевыми курсами иностранных валют, сведения о крупнейших торговых операциях, новости, касающиеся внутренних дел компаний, процентные ставки акций, динамика активных и временных вкладов, обменные опционы, индексы эмиссии и даже краткие сообщения последних известий, круглосуточно транслируемые Би-Би-Си.

Суетливая, кипучая деловая жизнь царила и внутри огромного здания финансовой империи. Эскалаторы и скоростные лифты поднимали многочисленных посетителей и служащих офисов. Толпы людей спешили куда-то, встречались и расставались друг с другом или просто сидели, ожидая назначенного часа приема у дверей какого-нибудь клерка.

— Джентльмены! — старый полноватый человек убежденно рассказывал трем присутствующим руководителям «Таганово компани» историю нахождения сокровищ древнего Египта на последнем этаже небоскреба, за большими окнами огромного кабинета. Его солидное плотное брюшко с трудом помещалось в сравнительно узких брюках. Седые волосы, запавшие глаза и пожелтевшая кожа придавали ему вид старика, но в улыбке тонких губ читалось торжество юности. На голове старого романтика нелепо сидела фетровая шляпа похожая на ту, что носил герой Харриса Форда в знаменитых фильмах о похождениях Индианы Джонса.

— Самая крупная находка сокровищ произошла в 1922 году в Долине Царей. Глазам двум английским ученым — египтологу Говарду Картеру и археологу лорду Карнарвоному предстали несметные богатства фараона Тутанхамона. Вы только представьте себе: Три ящика оббитых золотыми пластинами, хранили в себе украшенный бирюзой саркофаг массой в сто десять килограмм из чистого золота. В нем как матрешки лежали три золоченых гроба, напоминающих контурами человеческое тело. В последнем гробу, полностью состоящим из золота, лежала мумия Тутанхамона, покрытая сверху удивительной золотой маской. И помимо прочего вся комната умершего была полностью завалена дорогими вещами. В ней обнаружены тысячи различных предметов, включая позолоченную колесницу, сиденья, золотой трон, светильники, драгоценные украшения, одежду, письменные принадлежности и даже пучок волос его бабки. Количество найденных сокровищ было настолько велико и несметно, что впоследствии их разбирали на протяжении пяти лет! Именно столько понадобилась времени, что бы оценить всё, что нашли в усыпальнице!

— Друзья мои! — хищно сглотнув слюну, забеспокоилась пожилая миллиардерша. Она внимательно посмотрела на высокого седовласого мужчину. — Нам надо срочно организовать экспедицию. И достать все эти вещи. И чем быстрее мы это сделаем, тем лучше!

— А что? Я за приключения! — Пехота с самого начала разговора делавший какие-то пометки в блокноте, отложил ручку. Его глаза азартно заблестели. — Только надо подготовиться. Оружие взять. Ребят подготовить. Собрать амуницию, провиант.

— Ну-у, не знаю? — недоверчиво протянул Резанцев. Он удивленно рассматривал черно-белые фотографии внутренних помещений гробницы и предметов, которые были найдены там. — Как-то всё это не серьёзно и подозрительно. Начали за здравие: Сидели, подводили итоги финансовой деятельности компании. Вели разговор про одно, перешли к другому. Затем пришел этот любитель египетских побрякушек со своими фото. И всё покатилось к черту, с ног на голову. Я не могу понять, как связана финансовая деятельность нашей компании с поисками сокровищ Древнего Египта?

— Напрямую, — жестко отрезала владелица заводов, газет, пароходов. На постаревшем лице Линды Гамильтон паутиной задвигались морщины. — Совместная с вами деятельность обнулила сбережения нажитые мной за долгие годы. Количество расходов, превысило доходы в пять раз. Поэтому, я нашла заказчика, который заранее спонсировал экспедицию и полностью погасил дыру в нашем бюджете. Я сказала ему, что мы обнаружили и раскопали гробницу фараона не уступающею по богатству Тутанхамону.

— Да, господа! — полный коротышка внезапно повернул к присутствующим оживленное страстным наплывом мыслей лицо. Он возбужденно облизнул губы, словно ему хотелось пить.

— Египет всегда восхищал меня. Египет, земля древних таинственных преданий. Я много читал, смотрел фильмов и грезил о пирамидах и царях. Мне виделись громадные мрачные империи, мертвые фараоны, усыпальницы, ныне опустевшие как пустые глаза Сфинкса. И особенно, я много думал о золоте! Древние египтяне считали, что золото — это плоть богов, потому, что оно никогда не тускнеет. Золото, его в Египте было больше чем песка!

— И, Я!!! Франц фон Циммерманн — легкая дрожь пробежала по спине безумного коллекционера. Его фанатичный взор сверкал злорадным торжеством. Он истерически задёргал головой. — Я всегда готов вложить деньги и броситься на поиски артефактов! Я доверяю леди Гамильтон. Это, удивительная женщина! Все предприятия, которые она начинает — заканчиваются успехом! Тем более, мне ещё никогда не приходилось участвовал в столь увлекательных приключениях, хотя мечтал об этом всю жизнь!

— Какие ещё, к чертям собачьим увлекательные приключения? — странник пробурчал недовольно. — Разве это приключения? Господи, как маленькие дети в поисках блестящих побрякушек. Всё будет обыденно: Выйдем из здания. Зайдем в усыпальницу. Посмотрим, есть ли там золото. Аккуратно возьмем, что-нибудь не тяжелое и спокойно пойдем ужинать.

— Павел, у тебя фонарик с собой?

— Даже два! — Пехота потянулся к рюкзаку захваченному им из Таганово.

— Линда, вы ведь наверняка предполагали вечернюю прогулку по древним руинам засыпанных пирамид? — Алексей махнул головой в сторону банкирши. На ней были джинсы, кроссовки, мягкий свитер и куртка.

— Конечно, — она указала на две больших заполненных доверху сумки стоящие на полу. — Даже плотные перчатки и респираторы с инструментом собрала.

— А лопату? — по-детски потирая руки, счастливо блестя глазами, воскликнул фон Циммерманн. Ему не терпелось погрузить свои пальцы в груды сокровищ.

— И лопату взяла, — махнув рукой, подтвердила серьезная воспитательница.

— Наконец-то! — престарелый авантюрист ощутил прилив чуть ли не истерического счастья. В его голове зашумело, как будто рядом пошел на взлет самолет.

— Исполняться все мои мечты! — перед глазами новоявленного охотника за сокровищами стали появляться приятные видения будущей славы и богатства. Он, Франц фон Циммерманн, всегда знал, что искать сокровища — это должно быть быстро, приятно и эффективно. Так поступают все удачливые люди. Например, такие как Леди Гамильтон со своими партнерами. Всё должно быть просто как сказал этот «малый»: Вышли — зашли — собрали в мешки то, что дороже и красивее — принесли домой — разложили на обзор завистников и воздыхателей! Что-то ненужное (Какие-нибудь стекляшки и черепки), в порядке исключения, подарили музею. Да, черт возьми! Так и должно быть! А не иначе!

— А все эти многочисленные предупреждения об опасностях и трудностях? — фон Циммерманн сглотнул слюну. — Всё это враньё, для неудачников и суеверных трусов! Все египетские мифологи непроходимо глупы и безумны! Кто там пускает слюни о проклятиях фараонов насылающих страшные неведомые болезни… О каких-то внезапно оживающих статуях со звериными головами… О множестве ловушек из которых постоянно вылетают отравленные стрелы, падает на голову тяжелый потолок или, в самый неожиданный момент, в полу открывается зияющий провал и оттуда выскакивает пара десятков острых как бритва шипов. — Всё это чушь и беспросветная че-пу-ха!

— Договорились, — путник не мог слышать внутренних рассуждений самого счастливого первопроходца. Он закинул ногу на ногу и откинулся на спинку. Скрестил руки. Закрыл глаза. Задумался на минуту. Потом выпрямился. Решительно поднялся из-за стола. — Пройдемте, посмотрим, что там. Но не долго. Нам с Павлом надо быть вечером в деревне. У нас репетиция в театральной постановке. Очередного прогула нам точно не простят.

Удушливый и едкий смрад ветхости хлынул на незваных гостей, обволакивая густой пеленой легкие. Воздух дышал холодом, в этом царстве теней его давно не согревал солнечный свет. Неприятности начались, как только за легкомысленными искателями сокровищ закрылся портал, и они включили фонари.

— О, ужас и проклятье! — организм путников, впервые пройдя сквозь мглу веков, не прошел обычной процедуры омоложения. Люди остались в том возрасте, в котором они находились до входа в портал. Но главная неприятность таилась в другом: Они появились в другом месте, в усыпальнице неизвестного человека.

Огромный овальный зал, с массивным каменным саркофагом посередине, просто подавлял своими размерами. Потолок был настолько высок, что даже свет мощных фонарей не доставал до самого верха, а только освещал таинственные письмена, выгравированные в незапамятные времена на стенах. Иероглифы бежали по кругу на высоте, втрое превышающей рост, взрослого человека и казалось, корчились в тусклом свете от боли.

По углам склепа, словно колонны, поддерживающие свод, были установлены массивные статуи людей с волчьими головами. Колоссальные фигуры грозно высилась в скудно освещенном пространстве, а их потрепанные временем очертания всё ещё хранили следы горделивого величия и необъяснимой угрозы. Пустые глазницы созданий свирепо уставились на пришедших, их пасти, почерневшие от времени, раскрылись в беззвучном сердитом оскале.

Крышка саркофага была на полу. Возле него, перегораживая дорогу, валялись осколки разбитой статуи огромного сфинкса вперемешку с многочисленными костями, черепами, кусками сгнившей одежды выпирающей из иссохших скелетов. Полноту окружающего пейзажа добавляли камни, щебень, грязь, накопившаяся за тысячелетия.

— Друзья мои, вы только представьте! — радостно засопел Циммерманн, и не боясь возможных опасностей, ловушек, капканов направился прямо к саркофагу, с хрустом ступая по человеческим костям, будто по валежнику.

— Тысячелетиями в этот черный подземный склеп не проникал никакой свет, ничья поступь веками не тревожила ковер из пыли на каменных полах. Многие, многие годы ни один голос не отдавался эхом в древнем воздухе. Быть может последним освещал стены гробницы священный факел в руках древнего жреца, читавшего молитвы на языке Верхнего Нила!

— Шайзе! — голос искателя сокровищ сменил интонацию. Теперь он звучал расстроено. Саркофаг пустой! — Где мое сокровище? Золото, слитки, украшения? Где всё это, я вас спрашиваю?

— Мы опоздали, — Линда вслед за немцем заглянула внутрь пустого саркофага. — Кто-то побывал здесь до нас.

Она мельком взглянула в мертвое лицо одного из чудовищ и ей показалось, что в лучах фонаря черты каменной головы изменились. Резная усмешка истукана превратилась в злорадную гримасу. Валяющиеся на полу черепа оскалились, будто насмехаясь над ней. Нехорошее предчувствие холодком пробежало по спине миллиардерши. На миг Линда почувствовала, будто она стоит у входа в темное подземелье египетского мира.

— И не просто опоздали, — вторил ей Алексей, рассматривая глубокую нишу, в которой была заметна пыль с остатками кусочков папируса. Глаза его сузились. — Похоже, мы попали не туда. Это явно не усыпальница Тутанхамона. Это место больше похоже на захоронение жреца. А кости и оружие, разбросанные повсюду, скорее всего, принадлежат грабителям, мародерам, не поделившим между собой найденную добычу.

Рязанцев осторожно двинулся вперед. Линда словно хвостик тенью следовала за ним по пятам. Интуиция подсказывала ей, что здесь им следует держаться как можно ближе друг к другу. В атмосфере мрачной, изъеденной временем гробницы ощущалось царившая в склепе мертвая тишина, пыль веков под ногами и сильнейший аромат разложения.

— Джентльмены, я чувствую, я знаю, здесь есть сокрытые богатства! — «Индиана Джонс» отказывался верить в то, что в гробнице нет сокровищ. Он высоко поднял фонарь, и яркий свет осветил стены, покрытые геометрическими узорами, иероглифами и вырезанными в камне изображениями богов и богинь. Авантюрист, не долго думая, с азартом бросился лазить вдоль стен. Выискивать скрытые механизмы. Клубки пыли недовольно затанцевали у его ног.

— Давайте найдём потаённые ниши, переходы, комнаты. Нужно активнее искать, шарить руками. Здесь должны быть подозрительные выемки, бугорки. Различные подсказки, надписи, рисунки. И тогда мы сможем за каким-нибудь углом обнаружить зал, битком набитый золотом и драгоценными камнями.

Внимание азартного кладоискателя привлек рисунок с надписью высеченной на стене. Подняв фонарь повыше, Франц склонился, чтобы получше рассмотреть его. Надпись была забита грязью. Он самозабвенно, как учили в фильмах про оживших мумий и темных богов начал очищать её, чтобы прочесть. Хотя немец абсолютно не знал Египетского языка ни современного… ни древнего… никакого. Но всё же надеялся, что ему удаться понять, где, в каком месте находиться гигантский склад с сокровищами.

Мастерство давно забытых художников поражало воображение. В первом символе он без труда узнал горного льва. А кто ещё в послании египтян мог стоять на высоком бугре с большой зубастой пастью — только горный лев. Далее следовало изображение человеческой ступни, покрытой причудливым узором. Стопы бога Ра — имен других египетских богов Циммерманн просто не знал. Третий — звезда внутри луны, расположенной внутри солнца. Ну вот, это и есть самый правильный знак о месте расположения сокровищ!!! В составе очередного рисунка шифратор самоучка заметил что-то блестящее.

— Чудесно… Просто чудесно, — руки искателя сотрясала мелкая дрожь, пальцы нервно ощупывали неровности… Со стен на пол посыпались земля и мелкие камешки. Он как раз оттирал от паутины очередной знак — существо с головой крокодила, телом леопарда и непропорционально большой задней частью бегемота. Припав к песку, чудовище широко раскрыло пасть, готовясь сожрать несколько лежащих перед ним человеческих сердец.[39]

— Ууухмм-оорхть-вжить — возле стены, где суетился безумный «археолог» послышался страшный звук — глухой стон — свист, который, казалось, был исторгнут из самого сердца пирамиды, и наполнил мрачную тишину усопшей темницы.

Безумец случайно нажал на едва приметный выступ. Волчья голова одной из статуй медленно повернулась, под действием скрытой пружины, и два острых штыря плавно вынырнув из стены, резко вошли в тело несчастного кладоискателя.

— А-а-а-а-а-ать, — гулким эхом прокатился по мрачному склепу крик боли. Глаза Франца широко распахнулись, тело содрогнулось. Лицо исказилось от боли. Он закашлялся, роняя кровавую пену. Немец, словно мотылек, задергался на штырях. В горле что-то хрипело и булькало.

— Египет твою, налево, — увидев произошедшее, выругался Алексей. — Павел, снимай скорей этого чудика. Похоже, его приключения окончились, не успев начаться.

Майор, грязно ругаясь, схватил истекающего кровью под мышки. Резко сдернул с металлических стержней, и волоком потащил в сторону открывшегося портала. Позади него по каменному полу потянулись ярко-красные дорожки. Гробница темного жреца вновь приняла кровавую жертву.

— Линда! — путник обратился к застывшей от ужаса партнерше. — Возвращаемся, срочно. Иначе через несколько минут спасать будет некого.

— Хорошо, — женщина вышла из ступора, дернулась в сторону одиноко стоящих у саркофага сумок. Остановилась на половине пути, а затем бросилась в сторону открытого портала.

И как будто в ответ на её действие сверху на сумки обвалился целый фрагмент потолка, разбившись при этом на тысячу кусков. Гранитный монолит приземлился с таким невероятным грохотом, что всё помещение сотряслось от его падения, подняв в зале огромное облако пыли. А затем тишина многих веков вновь воцарилась внутри таинственного храма.

— Ничего не понимаю? Как такое возможно? — раздосадовано произнес путник, выйдя из портала.

Вместо ожидаемого большого просторного офиса на последнем этаже гигантского небоскрёба путешественники снова появились в том же месте. В том же склепе. Только в этот раз вместо зловещей темноты мрачное пространство тускло освещалась факелами, зажжёнными на стенах. Пламя от светильников трепетало и билось, извиваясь, будто комки змей в предсмертных судорогах. Подобные огромным летучим мышам тени грелись и трепетали там, на границах света и тьмы, где последние лучи света рассеивались во мраке, и порой расступались, намекая на то, что ждало впереди. К потолку поднимался едкий коптящий дым. По-прежнему в воздухе присутствовал отвратительный запах пыли, плесени, ржавого железа и смерти.

Массивные статуи людей с волчьими головами вновь грозно стояли во мраке, охраняя темные секреты и таинственные загадки усыпальницы. Всё так же циничной и живой казалась всезнающая ухмылка на резных губах. В каменных глазах светился зловещий намек, нотка звериного разума.

Помещение было наполнено большим числом убитых и умирающих людей. Несчастные валялись в разных позах. Многие были ещё живы. Несчастные громко стонали, корчились от боли. Извивались в пыли. Казалось, они исполняют некий кошмарный танец. Сочившаяся из ран кровь стекала на каменный пол, окрашивая его в грязно-бурый цвет. Возле открытого саркофага придавив несколько человек, валялась огромная статуя разбитого сфинкса. Крышка саркофага вновь была на полу.

— Куда вы меня тащите? — бесчувственное тело Франца фон Циммерманна ожило в руках Пехоты, сильно задергалось. Стало возмущаться, отталкивать руками, бодать головой, вырываться из рук. — Да отпустите же. Где мы?

Пехота отпустил ожившего охотника за сокровищами.

Голова единственного мецената и спонсора экспедиции раскалывалась от боли. На него, сменяя друг друга, попеременно обрушивались волны ужасной слабости и тошноты.

— Боже милостивый, башка трещит — хоть на месте подыхай, — он невольно поморщился. Во рту стоял поганый привкус, словно ему несколько часов подряд пришлось жевать грязные носки.

Франц отчаянно пытался вспомнить, что с ним случилось, но ему это не удавалось. Кроме того, он никак не мог понять, где находится, и далеко не сразу сообразил, что снова очутился в проклятом захоронении.

— А-а-а, так мы, что снова в пирамиде? — «Индиана Джонс» заговорил, очнувшись от «летаргического сна».

«Инди» поправил свою фетровую шляпу и спокойно, как ни в чем не бывало, подобно зомби вытянул руки, двинулся к саркофагу. Разбросанные по полу погибшие и умирающие люди, словно помятые капризным ребенком куклы, не произвели на него никого впечатления.

— Джентльмены, мы опять опоздали! — новоявленный археолог недовольно осмотрел внутренности открытого саркофага. Перед ними лежала разлагающаяся мумия с остатками бинтов, гниющая плоть кусками свисала с пожелтелых повязок. Руки и ноги мумии были зачем-то перехвачены сыромятными ремнями, давно превратившимися в окаменевшие обрывки. Иссохшие губы обнажали желтые, полусгнившие зубы, глаза были похожи на две впадины, заткнутые лоскутами ткани и казалось, на лице покойника застыло выражение жутковатого веселья, словно он хохотал над какой-то веселой шуткой.

Циммерманн брезгливо отдернулся от взгляда усопшего. Он легонько коснулся дрожащими пальцами тусклой полированной поверхности, покрытой многовековым слоем пыли, ненароком ощутил могильную твердость камня.

— Проклятие! Они, где-то здесь. Они не могли уйти далеко, — в отчаянии «доктор Джонс» обернулся по сторонам в поисках живых похитителей. Краешком глаза заметил громадный темный силуэт тени медленно крадущийся к выходу из усыпальницы.

— Ага, вот и он! — громом раздалась в огромном зале. К нему снова вернулись силы и жажда приключений.

Неизвестный, услышав, что его заметили, побежал изо всех сил, стараясь как можно быстрее выбраться из этого круглого подземного могильника, словно за ним по пятам гнались все демоны ада.

— Хальт! Цурюк! — немец радостно завопил на языке своих предков и, улюлюкая, дикими скачками бросился вслед за убегающей тенью.

— Стоять! — запоздало выкрикнул Пехота по-русски, передергивая затвор пистолета. Он попытался прицелиться в убегающего. Однако крупная туша фон Циммерманна решительно не позволяла этого сделать.

— Франц, вернитесь, — Линда также безуспешно попыталась остановить бестолкового спонсора.

— Вас ист дас? Вохин! Эс ист ферботен!!! — оживший искатель сокровищ никого не слушая несся по коридору сломя голову. — Это мое золото! Это мои сокровища! Это я за них заплатил!

Быстро догоняя незнакомца, Циммерманн хорошо рассмотрел окровавленного человека с большим мешком за спиной. Подобно игроку в регби или американский футбол, он с разбега запрыгнул беглецу на спину, оседлал его, азартно повалил на пол. Попытался вырвать добычу.

В ответ над ухом Франца раздалось утробное рычание, наподобие тому, что издаёт дерущаяся собака. Изловчившись, немец изо всех сил лягнул незнакомца. Затем схватил за волосы и стал сильно дергать, словно пытался вытащить из грядки крупную морковь. Похититель зарычал от боли, однако не выпустил мешка из рук. Более того он скинул нападавшего на пол, перевернулся и придавил его своим телом. Отчаянно извиваясь, мелкие камни больно впивались в кожу, Циммерманн попытался сбросить нападавшего. Однако ему этого не удавалось. Перед глазами несчастного мелькало голое брюхо, расписанные темными полосами, грязные ободранные волосатые руки, волосатая грудь и пояс, унизанный сверкающими бляхами. Узкие, устрашающе-красные как у вампира, глаза противника поблескивали в свете горящих факелов.

— Сокровища! — из последних сил прошипел немец. — Его «страшная» хватка усилилась. Пальцы задрожали от напряжения. — Швайне! Отдай мое золото, или оторву голову.

Внезапно он почувствовал резкую боль в боку. Что-то острое, неприятно — шершавое, холодное как лёд, вошло в живот. Глаза несчастного помутнели от ужаса и боли. Он отпустил руки и часто задышал!

Противник вскочил, оттолкнул от себя пронзенное тело и, волоча мешок по земле, побежал дальше по коридору.

— Ба-бах, — раздался глухой выстрел. Фигура бегущего человека дернулась, руки взлетели вверх и неизвестный словно споткнувшись о невидимое препятствие, повалился на землю.

— Ты, цел? — к Циммерманну подбежал Рязанцев. Начал поднимать несчастного с земли.

— Сам не знаю, — прошептал концессионер. Темные глаза Франца вдруг сделались странно пустыми, словно остекленевшими. Его дыхание стало частым и неглубоким. — Эта… скотина… украла… мои сокровища! И мне… Очень, больно.

— Да фараона же твою, за ногу, — Алексей скрипнув зубами, увидел обильно кровоточащий бок немца. Мысленно отвесил себе хорошего пинка. — Взяли же чудилу с собой, на свою голову!

— Павел, — он тут же обратился к Пехоте, пытавшемуся развязать ношу похитителя и посмотреть, что находиться внутри. — Да оставь ты, этот чертов мешок! Похоже у нас снова проблемы. — Иди сюда, помоги!

— Линда, — странник громко позвал четвертого члена несчастной экспедиции. Рядом с ним, возле стены возникла воронка времени. — Быстро! В портал! Уходим…

Непроглядная, зловещая темнота. Она окружала, обволакивала, давила на сознание. Со всех сторон исходило отвратительное и тошнотворное зловоние. Линда как ковбой из фильмов о Диком Западе, завязала лицо платком.

— Ну и вонища тут! — от резкого запаха у женщины сильно кружилась голова. — Почему в местах захоронения всегда так мерзко воняет?

Павел достал из рюкзака фонарик. Зажег свет. Луч заметался из стороны в сторону. Пронизав темные глубины захоронения, остановился на мрачных фигурах людей с волчьими головами.

Искатели сокровищ снова были в усыпальнице темного жреца: Мир сошел с ума и замкнул время в петлю. Гробница, подобно паутине огромного кровососа когтистыми руками древних проклятий поймала жирную добычу, и явно не собиралась её отпускать.

— Мы снова в том же склепе, — Алексей недовольно скрипнул зубами. Свет фонаря отбрасывал на стену усыпальницы его огромную тень. — Только, похоже, переместились во времени.

— А вот и наше сокровище, — Пехота поддержал командира. Он направил луч в центр зала и осветил закрытый саркофаг, стоящий возле целой скульптуры сфинкса. — Лежит себе спокойно под надежной охраной усопшего.

Огромная статуя древнего чудовища, в натуральную величину, с крыльями грифа и телом гиены замерла в настороженной позе. На цепких лапах бестии топорщились огромные когти, а над приземистым телом высилась массивная антропоморфная голова с ужасной тройной короной и огромной открытой пастью, готовая сожрать каждого кто осмелится подойти к погребению умершего. В ужасном теле, казалось, таилась сокрытая, наделенная сознанием жизнь. Да, статуя казалась живой — или, скорее, каменным покровом, готовым в любое мгновение пробудить жизнь.

— Сокровище! Вы сказали сокровища? — Циммерманн очнулся рывком, сердце его бешено колотилось. Внутри него все словно горело. Казалось, что в желудок зашили огромную пудовую гирю, и она, причиняя безумную боль, перекатывается внутри при малейшей попытке пошевелить какой либо частью тела. Состояние было отдаленно похоже на ужасное похмелье, но все тяжелые симптомы похмелья были не только представлены в нестерпимо остром, болезненном виде, но помножены ещё на что-то, незнакомое и страшное.

Кладоискатели подошли к закрытому саркофагу. Новоявленный археолог сразу же бросился открывать крышку. Массивная каменная плита, около двух метров в длину и полутора в ширину, оказалась тяжелее свинца. Она словно вросла в основание саркофага.

— Друзья, мне нужна ваша помощь. Давайте все вместе. Иии… раз. Ещё… Иии, раз.

— Хрр-ыкррр, — наконец-то раздался шершавый скрежет — удивительно похожий на предсмертный хрип человека. Только втроем искателям сокровищ удалось на несколько сантиметров сдвинуть тяжелую плиту с места. Из образовавшегося отверстия начала медленно выходить волна розового пара, потянуло тлетворным запахом разложения.

— Ух, ты! — удивленно воскликнул великовозрастный телёнок. — Вы видели такое?

Рязанцев схватил Циммерманна за одежду и резко оттащил его от приоткрытого саркофага.

— Франц, учитывая вашу способность попадать в неприятности, предлагаю немного подождать в стороне. Отойдите куда-нибудь и… пожалуйста, ничего не трогайте.

— Хорошо, согласен, — произнес немец. Он сделал несколько шагов назад и уперся спиной в громадную статую сфинкса. Вздрогнул от неожиданности, зашел за него. Облокотился всем телом, чтобы перевести дух. Чудовище неожиданно дрогнуло, покачнулось, и, оторвавшись от постамента, начало заваливаться в сторону полуоткрытого саркофага.

— Бу-дуу-хх, — огромная фигура упала на захоронение и раскололась с ужасным грохотом на несколько огромных кусков, при этом полностью сдвинула крышку с основания саркофага. Из под него в погребальный зал, словно закутанный в саван призрак, выплыло облако пыли.

— Франц, когда я сказал ничего не трогать, значит, я имел в виду… абсолютно ни чего не трогать и ни к чему не прикасаться, ясно.

— Конечно, конечно, — с благоговейным трепетом в голосе произнес нашкодивший «ребёнок». Он показательно развел руками, показывая ладошки. — Как скажете.

Расхитители гробниц, осторожно переступая через битый камень и поднявшуюся туманом вековую пыль, вернулись к захоронению и заглянули внутрь.

Находившуюся в саркофаге мумию окружали какие-то непонятные предметы из костей и зубов, золотые статуэтки людей, животных. На шее усопшего висело несколько тонких золотых пластинок с древними письменами. Но больше всего новоявленных искателей сокровищ удивил скипетр с позолоченной ручкой, который держал в руках мертвец, длиной около пятидесяти сантиметров.

Верхняя часть артефакта была сделана в виде когтистой лапы демона, схватившей большую шишку, украшенную неограненными сапфирами и рубинами потрясающей глубины, цвета и чистоты. В свете фонаря они блести настоящей радугой — черные, оранжевые, темно-синие, белые, зеленые, розовые и желтые, и каждый был идеально подобран для создания потрясающей воображение картины.

— Невероятно, — благоговейным шепотом изрек Циммерманн. Глаза его сияли, к нему вернулось хорошее настроение. — В жизни не видал ничего подобного!

Даже в самых лихорадочных снах меценат экспедиции застрявшей в петле времени не представлял себе подобных самоцветов. Каждый камень был уникален, каждый стоил на рынке огромных денег. А уж он-то в драгоценностях разбирался. Но все вместе, в сочетании с древнеегипетской работой — да ценность этого жезла колоссальна, ни с чем не сопоставима.

— Джентльмены, это, что и всё? — дрожа от сдерживаемого волнения, притворно расстроившись, произнес «Индиана Джонс». Он бесцеремонно разглядывал находки и запихивал золотые и нефритовые изделия себе за пазуху.

— Признаюсь, я надеялся на больший размер клада. А ради этой мелочёвки, можно было посидеть и дома. Давайте, ищите ещё — раз мне нельзя. Я уверен, тут должна быть масса бесценных находок! Вы только вообразите, сколько тайников, скрытых комнат и потайных проходов может быть здесь! За каждым углом, за каждой статуей наверняка есть скрытые ниши…

Павел усмехнувшись, направил луч света на лицо умалишенного немца. Оно было покрыто потом и грязью, кожа приобрела пугающий землистый оттенок. В безжалостном луче глаза Циммерманна казались красными углями, светившиеся безумием.

Чувство страха не оставляло Линду Гамельтон с самого начала путешествия. Её пугало всё: Зловещая обстановка, дурацкое поведение безумного Циммерманна, неудачные попытки вернуться назад. Потихоньку в сознание Линды стали проникать крошечные щупальца ужаса, укоренившиеся в мозгу безысходности и высосавшие из неё всё, кроме чувства страха. Женщину уже давно охватило дикое желание всё бросить, выскочить наружу, вновь очутиться в нормальном мире — увидеть над головой теплое солнце, почувствовать на лице мягкий ветерок, не отравленный пылью мертвых веков.

Внезапно ей показалось, что слева от саркофага мелькнула какая-то тень. Что-то неуловимое как бы выглянуло из-за статуи, внимательно осмотрело присутствующих и скрылось в темноте.

— Алексей, — Линда подошла к путнику. Тронула за плечо. — Я предлагаю вернуться. Пожалуй, на сегодня хватит прогулок и впечатлений.

— А как же долг перед фон Циммерманном? — с усмешкой возразил странник во времени. Он снова стоял у ниши, в которой были сложены папирусные свитки. При осторожном прикосновении к древним документам папирус вновь превратился в песок.

— Ничего, переживёт. Он мне больше должен. Я, уже сыта по горло этими дурацкими похождениями по мертвой пирамиде, будь она трижды проклята.

— Домой, так домой — странник направил свет фонаря на то место, где ранее находилась входная дверь в усыпальницу. Луч осветил плиты сомкнутые настолько плотно, что между ними не было заметно даже стыков.

— Только, чтобы попасть домой надо выйти отсюда. А выйти мы не сможем — вход закрыт. Более того, мне кажется, что мы ещё и закопаны вместе с усыпальницей глубоко под песком.

Рязанцев постучал ладонью по светильнику, заставляя его гореть ярче.

— Гробница была вскрыта расхитителями сокровищ. Как они её открыли? Не имею не малейшего представления.

— Алексей, — женщина попыталась внести деловое предложение. — А если снова попробовать выйти через портал?

— Тогда опять попадем в то же место, только нырнём ещё глубже во времени.

— А потом ещё глубже и ещё? — у миллиардерши мгновенно родилась деловая бизнес модель. В её глазах засветились радостные огоньки. — Правильно я понимаю?

— Наверное. — неуверенно произнес «Иван Сусанин — египтянин».

— То есть, получается, рано или поздно мы окажемся в том времени, когда пирамида была построена и вход — выход в усыпальный зал ещё не был запечатан?

— Получается так.

— Нуу… Скорее всего, так.

— Тогда почему стоим? Друзья мои, — она тут же деловым тоном обратилась к коллегам, копающимся в саркофаге. — Не будем задерживаться. Здесь уже больше нет ничего интересного. Двигаемся далее. Впереди, нас ждут более дорогие находки и новые приключения!

— Я-я, — воскликнул Циммерманн, услышав последнее слово. Он возбуждённо задрал голову. — Ооу, зер гуд… Приключения!!! Это есть хорошо…

Спертый воздух усыпальницы был пропитан тяжелым запахом смерти. В самом центре зала освещенного множеством факелов проходил чудовищный обряд жертвоприношения. Пламя факелов металось, отбрасывая призрачные, пляшущие узоры, и облик присутствующих в усыпальнице непрерывно менялся. Слуги жреца, упав на колени, затянули свое пение перед отвратительным хозяином, не забывая отбивать при этом поклоны. Внезапно пение оборвалось. Стоявшие на коленях люди запрокинули головы вверх.

— Йах кухлан йок тха, Ксуххалла! — со сжатых губ черного колдуна сорвалось чудовищное заклинание. Глаза его загорелись бешеным огнем. Он поднял руку с жезлом, на котором подобно небольшому солнцу вспыхнула и засверкала всеми цветами радуги верхушка. Серый туман, висевший под сводами пещеры на высоте его головы, зашевелился от возникшего света, как будто был живым. Помощники жреца замерли, не вставая с колен, и мертвенно-голубой свет упал на их лица. Это сверхъестественное сияние с оглушительным треском разгоралось перед их лицами. Воздух обжигало то стужей, то жаром… Безумцы огласили своды радостными возгласами.

— Яйх кхахл ту кат ткама нункхх! — продолжали тяжело звучать чужие и непонятные слова заклинания. Язык, на котором говорил маг, даже отдаленно не походил ни на один из языков, произнесённых кем-либо в современном мире. Кристаллы на скипетре сперва налились кровью, потом побелели, словно наполнились туманом.

В ответ на призыв жреца в зал медленно вползла огромная золотая змея. Ее отливающее переливами и блеском тело, толщиной с хорошую многовековую сосну, отвратительно пульсировало и переливалось. Массивная плоская голова чудовища, унизанная множеством горящих кровавым цветом камней, раскачивалась в такт движению. Раздвоенный язык высовывался между острых клыков. Немигающие ледяные глаза, величиной с большие монеты, нестерпимо блестели. Хвост гадины всё еще скрывался в круглом отверстии, находящемся в дальнем углу зала, а непрестанно высовывающийся раздвоенный язык уже почти касался ног заклинателя. Размеры гигантской рептилии были немыслимы.

Перед заготовленным заранее саркофагом, к высокому черному столбу была привязана гибкая обнаженная девушка. Её темные волосы падали на белые плечи, глаза были глазами пойманного в ловушку затравленного зверя. Взгляд пленницы был с пристальностью смертного часа устремлен на змею, которая в завораживающем танце поднялась и стала раскачиваться над несчастной жертвой. Чудовище широко раскрыла пасть. Показала страшные клыки, с которых капала ядовитая слюна.

— Ннеухтха лэхен мо ту тха хонон татутмх, — произнес колдун, всплеснул руками и громко рассмеялся. Его смех эхом отозвался в большом зале, загрохотал, снова и снова отражаясь от каменных стен. Змея резко, подобно пружине, разогнулась, прыгнула и заглотила голову девушки своей огромной пастью. С хрустом впилась в шею. Стала медленно, словно расплавленный металл, обволакивать пленницу своим телом. Её длинный хвост задергался, задрожал от удовольствия, с силой ударяясь в стоящие рядом статуи.

Гибкое обнаженное тело несчастной корчилось. Кровь струйками бежала по обнажённому телу цвета слоновой кости, бордовыми каплями капала на полированное дно саркофага.

— Наше путешествие, это величайшее археологическое открытие всех времен и народов! — нарушая идиллию торжественного момента жертвоприношения, из возникшего ниоткуда портала, с возвышенной речью к многочисленным поклонникам, вышел полноватый туземец. Тяжело дыша как перегруженный слон, весь увешанный золотыми изделиями, он с трудом удерживал в руках множество драгоценных жезлов, как большую охапку хвороста собранного на краю леса. — Вы не представляете, только на одной этой находке я смогу сделать целое состояние! Кстати, а когда у нас очередной выход по сбору раритетов?

— О, майн год! — еле слышно промолвил неизвестный и остановился, выпучив глаза. А затем, набрав воздуха в грудь, закричал со всей мочи от радости. Как кричат потерпевшие кораблекрушение, увидев долгожданный клочок земли после недельного скитания по морю. — Люди-и! Живые люю-дии!

— Джентльмены, вы не поверите! — он взволнованно обернулся в сторону, откуда появился. — Вход в эту чертову гробницу наконец-то открыт. Мы сможем выйти на свободу!

Фон Циммерманн не отдавая себе отчета по привычке двинулся к саркофагу. Не задумываясь, машинально взглянул в глаза жрецу и… не смог отвести взор. Глаза колдуна горели зловещим огнем. Подобно адскому пламени они ослепляли, окутывали, выжигали мозг жаром, заглушали все человеческие чувства. Внезапно немец почувствовал, что его колени ослабели и начали подгибаться, а руки утратили силу. Из них высыпались все украшения, что он с таким трудом насобирал в других временах. Расхитителю гробниц показалось, что он превращается в безвольную куклу и ступает по густой, липкой, дурно пахнущей как запёкшаяся кровь грязи…

— Ссалахх тка кухлан наллан кха! — громом зазвенело в усыпальнице. Упавшее на пол золото ожило, задвигалось жидким оловом, превращаясь в небольших зубастых змей. Затем повинуясь приказу жреца, подобно ручейкам ртути они слились в одну длинную, блестящую кроваво желтым цветом змею.

— Кхамон хмха ткахх ту кхалан, — дымчатые кристаллы на жезле жреца, запульсировали неясными огнями, как живое сердце. Змея повинуясь приказу, противно зашипела, вытянулась длинной нитью, вползла на ногу и начала быстро, подобно спирали опутывать тело расхитителя гробниц… Двигаться к его шее.

— Па… по… могите… — волосы на голове несчастного встали дыбом, а язык примерз к небу. Глаза его расширились, а белки почти сияли от разгорающегося фиолетового света, идущего из верхушки жезла колдуна.

Громкие звуки пистолетных выстрелов слились с сильным толчком. Подобно мешку с мукой немец «влетел» в портал времени. И очутился на верхнем этаже небоскреба.

— Вау! Да! Наконец-то мы дома, — раздавались крики удовлетворения измученных скитаниями путешественников. Люди улыбались, радостно хлопали друг друга по плечам.

И только один человек не принимал участие в общем ликовании. Он расстроенно, не двигаясь, словно мумия лежал на полу и слезы ручьём текли из его глаз.

— Франц, милый, что случилось, — спросила Линда. Она не понимала расстроенного состояния самого несчастного искателя сокровищ всех времен и народов.

— Мое золото? Мои камни? Моя всемирная слава археолога? Это всё остались там! В этом ненавистном, проклятом, чёртовом склепе, — он громко рыдал. Помогите мне встать. От пережитого ужаса я не могу подняться. Все тело затекло и потяжелело. Мне даже дышать трудно.

Друзья начали с трудом поднимать сильно отяжелевшего искателя сокровищ. Не удержали. С треском порвалась одежда. Он выскользнул из их рук и упал на пол, с характерным металлическим звуком, как будто был в кольчуге.

«Индиана Джонс» негодуя, осмотрел себя, и увидел, что все его тело словно сердечник катушки многократно обмотан толстой золотой проволокой, из которой подобно шишечкам выглядывают большие разноцветные камни…

Глава 22

Село Изворкино. Поместье помещика Артемьева. Девять верст от Таганово.

Мимо черных приземистых бань к ветхой, покосившейся, криворотой, вросшей по самые окна в землю, избенке на санях, запряженных в одну лошаденку, подъехал Афанасий Изыдин.

— Ох, и до чего же худо живут соседи, — покачал головой приезжий. — Не приведи господь, вот также познать лихую годину!

— Свят! Свят! Свят! — приезжий перекрестился и, открыв дверь, вошел внутрь.

Сразу обдало кислой вонью. В избушке стоял полумрак. На стенах большой слой сажи. Тускло горит лучина в светце. В правом красном углу застыл образ богородицы, перед иконой чадит лампадка. По закопченным от дыма стенам ползают большие черные тараканы. Возле печи кадка с квасом. На широких лавках вдоль стен навалено тряпье, рваная овчина. В избушке два оконца. Одно затянуто бычьим пузырем, другое заткнуто пучком прошлогодней заплесневелой соломы.

С полатей свесили нечесаные косматые головенки трое худеньких, чумазых ребятишек. Ещё один ползал возле печи. Самый маленький уткнулся щекой в голую грудь матери, вытаращив глазенки на вошедшего. Лихорадочный взгляд женщины больше всяких слов говорил о том, как она измучена. Безжизненные, усталые глаза, свалявшиеся волосы, то и дело падающие на лицо из под грязного платка, острые плечи, прикрытые латаной одежонкой.

— Здорова будь, бабонька. — Афанасий, перекрестился на божницу. — Дома ли хозяин?

— Здравствуй, гостьюшка дорогой. Заходи, присаживайся. Никитушка мой припозднился чевой-то. В лес с утречка ушел, мож еду принесет, так до сих пор нету.

Баба оторвала от груди младенца, уложила его в зыбку, затем смахнула с лавки тряпье.

— Присядь, батюшка. Чичас, поди, скоро, заявится государь мой.

Догорал огонек в светце. Хозяйка достала новую лучину, запалила. Худущая серая кошка, мурлыча, подошла и стала трется головой о её ноги.

— Мам-ка-а, и-и-ись, — пропищал ползавший возле печи мальчонка лет трех, ухватив мать за подол домотканого сарафана. Начал дергать за ткань, шамкать губами.

— Кусать хотца, — поддержала его девочка чуть постарше. Скрючилась, обхватила руками худые колени.

— Тихо всем! — мать шлепнула мальчонку по заду и уселась за прялку, начала прясть.

Вскоре в избу заявился хозяин — Никита Голый локоть. Сбросил изодранную шубейку в угол, уселся на лавку, устало вытянув ноги, выжидающе поглядел на нежданного гостя.

— Здрав будя, Никита, — гость произнес густым басом. — Меня кличут Афанасий. Из Таганово приехал, к тебе. От нашего помещика, с антиресным предложением.

— Поди знаешь про нас и наше невеселое жилье, — гость запустил огромную лапищу себе в бороду.

— Как же, не знать. Земелька-то слухом полнится. Слыхал я о чудачествах вашего помещика. Матрена, собери-ка на стол. Вечерять пора.

— А и вечерять-то нечего, кормилиц, — хозяйка вздохнула и развела руками. — Токмо шти пустые да квас.

— И то ладно. Подавай на стол чего бог послал. В животе урчит, с утра не емши. Да и гость с нами сотрапезничает. Не правда ли, Афанасий? Сделай милость, откушай с нами.

Матрена загремела ухватом. Чада сползли с полатей, собрались вокруг стола — худые, вихрастые, в темных до пят рубашках — заплатка на заплатке. Женщина налила из горшка в большую деревянную чашку щей из кислой капусты, подала ложки и выдала каждому по вареному кругляшу-свекольнику.

— Ты уж не обессудь, Афонасий, — между делом извинился хозяин за своё житьё-бытьё. — Хлебушка у нас нет с Никона Исповедника. Шти, вот, свеклой закусываем. Всё животу посытней.

Перед едой все встали, помолились на икону и принялись за скудное варево. Гость, хозяева и ребятенки ели жадно, чавкая, торопливо поглощая постную еду. Никита то и дело стучал деревянной ложкой по чумазым лбам ребятишек, не в свою очередь тянувшихся в чашку за варевом. Ложка в его огромной руке казалась крохотной, хотя на самом деле она была чуть поменьше ковша.

— Ишь-ти, галчата вертикрылые, — любо, больше для порядку, он поругивался на них.

Повечеряли. Дети снова полезли на полати. Все молча уставились на приезжего.

— Ну, с чем пожаловал, гость дорогой? — наконец-то произнес хозяин.

— Не шибко, вижу, хорошо живешь-поживаешь, — приезжий гость горестно завздыхал.

— А-а! — махнул рукой Голый локоть. — Голод живота не пучит, а легко ходить учит. Ничего проживем как-нибудь.

— Вот и я говорю, — подключился к беседе приезжий. — Голодному вздыхается, а сытому отрыгается. Понимаешь, Никита, тут такое дело… Даже не знаю с чего начать то-о… — Он задумчиво почесал затылок.

— У нас в Таганово, у нашего нового барина, очередная потеха. Господин наш вумный, начитанный, за границей бывал. Много чаго видел! Одним словом: Зимой заняться ему нечем — скучает. Замучила его эта… как её… опять забыл это мудрёное слово… А, вспомнил — социальная ипохондрия. Страдает наш кормилец — родной ентой заморской болезнью с утра и до сумерек. Сам мучается и нас православных гнобит почём зря. Уже не знает, что бы ему такое придумать и как развеселиться.

— Да уж, — задумчиво поддержали говорившего, попутно с интересом рассматривая драные портки.

— И главное, в округе мор скота после засушливого лета. Народу по деревням кушать нечего. От голода животы сводит, а ему хоть бы хны. Бесится, и всё какие-то замудрёные игрища выдумывает.

— Вот, примерыча, недавно посетила его светлую голову новая мыслишка! Решил зимой очистить свой лес от снега. Весь его свести в поле. Представляешь!!! А там этого снега! — до неба навалено. Мы всей деревней естестно выступили против — попрятались от работы. Говорим старосте — не потянем столько работы, надорвемся. А барину хоть бы хны! Хочу грит по зимнему лесу ножками гулять. Зверушек глядеть. Лисичек кормить с руки.

— Господи, Иисусе Христе, сыне божий, помилуй нас, — перекрестилась хозяйка. — Вот дурь-то у бар несусветная. Развешь можно лис! С руки кормить?

— Вот и мы ему все, про то же. В общем, собрал нас — несчастных сиротинушек, топнул ножкой. Сверкнул очами гневно. И отправил нас сердешных страдальцев по ближайшим деревням работников набирать, дабы чащу от снежных завалов успеть до весны очистить. Сами-то столи-ча работы не потянем. Помрём от тягот прямо там, в лесу… С кем он опосля нашей смертушки будет играть в свои дурацкие игрища?

Замученный в неволе горестно вздохнул и продолжил…

— Такта вот, звать приказал мужиков у кого детушек в семье больше всего и по возрасту мал — мала мельче. Сказывает, что только таких возьмёт на работу и платить за работу в лесу будет только им. Почему так решил? — А бог его знает. Ирод учёный, что с него возьмёшь!

— Значиться, и пришел я, к тебе Никита, со своей бядой…

Афанасий хитро покосился на худющих, похожих на маленьких скелетиков, ребятишек. Белые косточки несчастных прямо светились из под кожи.

— Ты… это… сейчас, вродя, свободен? Да и ртов голодных у тебя многовато. И в селе поговаривают, что местный помещик ободрал тебя как липку. Сказывают, что скороча с голода кору с деревьев кушать начнешь, да родню носить на погост?

Хозяин избы насупился. Тяжело задышал, уронил худые смуглые руки на колени, помолчал. На полатях тихо завыли чада.

— Никита, друг милай, давай… Выручай, а? Выходи взавтрача на работу?

— Ну, не знаю… — растерялся от такого предложения Голый локоть. — Как это? Зимой, в морозы, работать в лесу, на чужого помещика? Без позволения?

Хитрый тагановец, потянулся к мешку, долго в нём копался. Наконец достал небольшой, аппетитно поджаренный каравай. Положил на стол. Следом вынул кусок таганосы. По избе потянуло вкусным запахом свежеиспечённого хлеба и копчёного мяса. Ребятишки, словно лисята, стали принюхиваться, вытянули носы из «норки». Матрёна, не смотря на то, что недавно «аппетитно и сытно» поели, сглотнула набежавшую слюну. Глаза её потеплели, лицо расползлось в довольной глуповатой улыбке. Она долго не могла отвести взгляд от румяной булки и копченостей.

— Договорились? Завтра, в Таганово, с утрица, у клуба.

— ??? — не понял незнакомого слова собеседник.

— У самого большого строения, в центре деревни! Жду. Смотри, не опаздывай. А то придется другим, за тебя, твои честно заработанные харчи отдавать!

В небольшой комнате, в помещении нового тагановского клуба, за коричневой дверью, под номером «один», с неизвестной надписью «Отдел кадров», вокруг вытянутого стола расположились три человека. Небольшая девочка подросток, лет десяти громко читала вопросы на неизвестном тарабарском наречии, на ответы кандидатов заполняла небольшую грамотку. Крупная телом, «взрослая» женщина, с добрыми глазами переводила слова с басурманского на родной, понятный каждой православной душе, язык. Мужчина, претендент на вакантную должность четко отвечал на задаваемые вопросы.

— ФИО? — серьезным тоном прочитала первый вопрос малолетняя помощница.

— Ну, сердешный, сказывай, как тебя зовут, величают? — старшая по кадрам перевела неизвестное мужику слово.

— Кличут меня — Никитка Голый локоть.

— Хорошо, а батюшку твоего как звали?

— Агафон.

— Лизонька, козочка быстроногая, пиши… Никита Агафонович Голый локоть. Голый локоть — это фамилия, еже ли, чё.

Девочка старательно заскрипела небольшой палочкой по разлинованному листу бумаги.

— Написала?

— Да.

— Умничка солнышко, молодец, очень хорошо.

— Место жительства, — мелкая блоха пропищала очередной вопрос.

— Где живёшь — проживаешь, горемычный?

— Так-ма обитаю в поместье Артемьева, в Изворкино.

— Ага… — кадровый работник погоняла воздух, между щеками, переваривая информацию. — Лизанька, рыбонька серебристая, отмечай… Село Изворкино. Холоп помещика Артемьева.

— Ос-нов-ной о-пыт ра-бо-ты, — по слогам пробурчала малолетний писарчук.

— Так, ситцевый мой, сказывай — у помещика-то, чем занимаешься?

— Раблю в поле, пахарь.

— Хорошо, золотце сизокрылое, запиши… Землепашец.

— И-ной о-пыт ра-бо-ты? Хоб-би, — с трудом произнесла неизвестные слова помощница.

— Ага, — по-своему поняла кадровичка. — Скажи-ка мне Никитушка, голубь сизокрылый, ещё что-нибудь умеешь делать, кроме работы в поле? Ну, там дома, может быть чаго мастеришь али ладишь?

— Конечно, — кандидат в снегоуборщики вдруг замешкался и разом заволновался. — Рудознатец, я, потомственный. И батя мой, и дед были рудознатцами. Всю жизнь по белому свету ходили, искали разные камешки, руды. А я, вот, прикипел к Марфуше. Да и остался у помещика Артемьева. Хотя не моё это — не моё! Но сердцу-то не прикажешь.

— Вот и добро, — не задумываясь, выдала ответ кадровичка. — Лиза, солнышко кареглазое, пиши… Хобби — Рудознатец.

— Тетя Глаша, а как писать: рудознатец или рудазнатец? А вдруг это разные слова?

— Действительно непорядок. Охти, аспиды нерусские! Напридумывают всяких словечек незнакомых. А нам потом православным сиди — разбирайся. Что сие значит? Даа, вот беда-лебеда. Горе — горемычное. Не звали его заразушку, а оно пришло! Слово-то чай незнакомое. А писать надочи.

Бабанька на миг задумалась. Потеребила платок. Глубоко вздохнула большой грудью.

— Лизок, голубушка, а сходи-ка доченька, поспрашай у Татьяны Сергеевны. Она учительница — она всё знает. И как правильно писать и одно ли это словечко.

— Ладненько… — маленькая егоза стрелой выскочила из комнаты.

Спустя несколько минут в «Отдел кадров» вместе с Лизой вошла молодая высокая девушка с картонной коробкой в руках.

— Меня зовут Татьяна Сергеевна. Я учительница. Это правда, что вы рудознатец?

— Да, вроде.

— Хорошо, — произнесла строгий экзаменатор. Она достала образец породы из коробки. Положила на стол.

— Скажите, пожалуйста, что это за камень?

Никита взял образец, рассмотрел его.

— Это гнейс или ещё его обзывают гранит.

— Вы уверены?

— Да.

— А вот это?

— Это кварц. Только чудной какой-то. Розовый. У нас таких не встречается.

— А это?

— Похоже на алатырь-камень.[40] Да, это он.

— А это? — она достала черный, маслянистый экземпляр.

— Горюч-камень[41], барыня.

— А этот?

— Московское стекло[42], матушка, ещё знающие люди кличут его хрусталём.

— Ясно! — учительница сделала выводы. — Глафира, напомни-ка мне, чем у нас молодой человек будет заниматься?

— Татьяна Сергеевна, с завтрашнего утричка будет помогать мужикам убирать лес от снега.

— Понятно, — почему-то расстроившись, кивнула учительница. Гневно прикусила нижнюю губу. Поправила несуществующую душку очков на носу. Внимательно посмотрела на Никиту. — А ну-ка, знаток-самородок пойдём-ка со мной.

— Это безобразие! — она сразу начала с места в карьер высказывать свои претензии молодому помещику, что-то пишущему за столом в другой комнате. — Алексей, скажи мне, почему у нас всё ни как у людей. Почему всё с ног на голову. Когда это всё прекратиться?

— Что всё? — странник приподнял глаза и непонимающе посмотрел на вошедшего педагога.

— Всё! Сейчас, я случайно узнаю, что, этот, — она показала на Никиту, испуганно теребившего драный колпак в руках. — Талантливый парень — рудознатец. И вместо того, чтобы заниматься своим делом по призванию, искать и изучать образцы, полезные ископаемые, минералы. Так вот, его заставляют чистить снег! Снег!!! Зимой! В заснеженном лесу!!! Что за бредовая идея? Зачем и кому понадобилось убирать снег, зимой, в лесу?

— Татьяна Сергеевна, это специально подготовленная социальная программа помощи малообеспеченным… — что-то попытался сказать путник в свое оправдание.

— Алексей? — строгая учительница не желала слушать бывшего ученика хулигана и двоечника. — Вы, там, вместе с Павлом, совсем не дружите с головой? Ведь это не шутки! Это живые люди! Как же так? Ты бы заставил их ещё по ночам иголки на ёлках от инея протирать! А что — тоже нормальная социальная программа!!!

Через час, в том же кабинете новый работодатель положил перед Никитой цветные картинки, на которых были изображены прозрачные камни с гладкими, блестящими сторонами.

— Сможешь определить, что за камень нарисован? — Рязанцев подсунул фото необработанных алмазов.

Будущий геолог взял одну из картинок в руки, покрутил, посмотрел, раздосадовано покряхтел.

— Похоже на хрусталь, неуверенно произнес Голый локоть. — Но вроде не хрусталь и не кварц, через паузу раздумий продолжил он. — Это другой камень. Больше похож на… на прозрачный лёд. А этот цветной. Блестит так. Лучами играет. Нет, раньше я не встречал, таких.

— А если встретишь, и увидишь вживую, сможешь их определить?

— Пожалуй, смогу, — неуверенно произнес новый работник. — А вообще… Да, смогу. Точно.

— Слу-у-шай, Никита, — молодой помещик довольно потянулся. Откинулся на спинку стула. Запрокинул руки за голову. Выгнулся. Его синие глаза мечтательно заблестели. — У меня давно родилась одна задумка. Одним словом, предлагаю тебе работу. Ту, которой занимались твой дед и отец. Будешь по земле ходить, там, где я тебе укажу. Места расположения разных камней, руд искать. Имя свое прославишь! Согласен?

— Батюшка — кормилиц, помилуй, а по оплате-то как? Харчами не обидишь?

— Не обижу. Более того! За каждое найденное место ископаемых ещё и по-царски награждать буду.

— Ну, если, по-царски, — рудоискатель с надеждой посмотрел на странного помещика. Не сумасшедший ли? — Господи всемогущий, умоляю! — в груди оголодавшего землепашца гулко застучало сердце. Спина вмиг покрылась потом. В горле пересохло. — Сделай так, чтобы он не был безумцем. Ну, пожалуйста! Ведь так не бывает на свете? Такое невозможно? Собирается платить по-царски за простые, прозрачные камни? Да хоть бы просто приказал накормить, а то с утра в животе пусто. — Согласен, — не веря в происходящее, из последних сил прохрипел Никита.

— Отлично! Завтра начнём. У-хх! — синеглазый наниматель задорно хлопнул, а затем с большим удовольствием потер ладони. — Покажу тебе одно чудесное местечко. Походишь, там. Побродишь. Внимательно всё осмотришь.

Вдохновленный фантазер вскочил из-за стола.

— Вот, чую! — он начал угрожающе трясти указательным пальцем невидимым слушателям. — Есть там такие «Камни», как на картинках! Более того, они там россыпью валяются. Их как грибы собирать можно!

— Всё-таки умалишенный! — кислая мина отразилась на лице рудознатца. — Видано ли дело, чтобы такие камни как грибы валялись?

— Хотя-я-я, — не переставал фонтанировать идеями сбрендивший барин. — В дальнейшем и покопать придется. Чтобы больше! Камней, набрать. Эх, Никитушка, мы с тобой, таких дел наворочаем!

— Да уж, похоже, сегодня кормить не будут, — голодная мысль крепкой занозой засела в мозгу.

— Так, надо к утру подготовиться, к экспедиции. Сказать Павлу, чтобы подобрал двух-трех надежных ребят для охраны. Четко определить место первого поиска, — полоумный что-то бубнил себе под нос. — Подумать, что взять с собой в дорогу.

— Помилуй, батюшка, — работник вернул с небес на землю заблудившегося среди звёзд работодателя. — Как же я буду завтрача камни искать? Побойся бога, кормилец! На дворе же зима лютая? Все снегом занесло, завалило? У многих селян из-под сугробов крыш не видать, не то, что землицы?

— Не волнуйся, Никита. В том месте, где лежат эти прозрачные камешки, снега нет. Более того, — мысленно проговорил про себя ушлый помещик. — Там, на Южном берегу Оранжевой реки, на месте будущего городка Кимберли и зимы-то никогда не бывает — Африка всё-таки.

Глава 23

Южная Африка. Долина реки Вааль. Недалеко от притока Оранжевой реки.

Неизвестный караван, состоящий из двадцати подвод и полусотни человек, только через неделю после тщательного планирования и подготовки к экспедиции, появился прямо посередине холма Колсберг, в долине небольшой реки на Юге Африканского континента. Прибывшие сразу же организовано, начали огораживать небольшую площадку диаметром около пятидесяти метров: Вкапывать столбы, натягивать колючую проволоку. Из заранее заготовленного каркаса собирать небольшие домики и наблюдательные вышки. Строители, под охраной вооруженных до зубов солдат, словно хорошо отлаженный механизм создавали небольшую заставу: Топоры с молотками стучали не останавливаясь, как пулеметы. Пилы со свистом и скрипом грызли стволы и толстые доски. Рубахи работников мгновенно промокли насквозь потом.

Никита, окинул взглядом место, где они появились. Такого резкого контраста красок он не видал ещё ни разу в жизни, хотелось зажмурить глаза: На ослепительно синем небе полыхало огнём и немилосердно жгло огромное солнце. Было душно, жарко, неуютно. Редкие, неправдоподобной белизны облака сиротливо ползли по небосклону: Возвышались воздушными замками, текли молочными реками в кисельных берегах, паслись курчавыми барашками. Иногда проносилась мимо бесформенными чудовищами, или четко очерченными сказочными персонажами.

Вдали, насколько хватал глаз — во все стороны расстилалась одна бесконечная, вымершая от горячего зноя равнина. Устало полегшие желтые островки травы, безжизненно торчащие, одинокие, скрюченные и высохшие, словно древние колдуны деревья, или небольшие группы кустарников.

Всю неделю Голый локоть вместе с группой ратников изучал особенности новой неизвестной земли под чудным названием «Южная Африка». По ярким, красочным картинкам, рудознатец знакомился с природой, животными, ископаемыми неизвестной стороны. И всё же в живую всё выглядело абсолютно по другому.

— Что, минер-следопыт? — к нему подошел молоденький тагановский воевода. — Не боишься?

— Сперва было жуть как страшно, — честно признался Никита. — А сейчас ничаго, отошел. До сих пор не вериться, что мы далеко от родной сторонушки. Где-то на краю Бела Света! Какая же красотища кругом, аж душа поёт — радуется! А землицы-то? Конца-краю не видать… А воздух какой чудной!

Рыжий военачальник внимательно осмотрел своего самого ценного сотрудника. Задумчиво прищурился. Повернулся в сторону расположившихся кружком ратников и громко гаркнул, перекрикивая звуки стучащих по дереву топоров.

— Бобриков, ко мне.

— Я, — к Пехоте подбежал здоровенный детина под два метра ростом. У великана было добродушное сдобное лицо цвета розовой картошки и утиный нос.

— Выдели двух бойцов в охрану Никите.

— Есть, выделить двух бойцов в охрану.

— Павел Александрович, остальным что делать?

— Что делать? Что делать? — мозг Пашки лихорадочно обрабатывал поступившую информацию. — Начинайте рыть траншею вокруг лагеря.

— Есть, начать рыть траншею!

— Кстати, Бобриков, передай всем, любые камни которые найдете при рытье укрепления, аккуратно извлекаем из земли и приносим на заставу.

— Все?

— Все, — уточнил воевода. — Даже самые маленькие.

— Есть, все камни приносить на заставу.

— Ещё вопросы?

— Никак нет.

— Тогда вперед, рыть траншею.

Жгучий, горячий ветер продолжал беззвучно разгонять белые глыбы облаков с одной стороны горизонта, и вновь громоздить друг на друга снеговыми валами с противоположной. Одно облако долго сохраняло форму сжатого кулака с вытянутым пальцем. Проплывая над строящейся площадкой, оно медленно поворачивалось так, что, в конце концов, перст указующий уперся прямо в сторону появившегося объекта. Словно кто-то специально, сверху, обратил на него внимание, показывая — здесь, тутача необходимо искать. Через какое-то время знак размазался, распался на рваные клочья…

Когда солнце стало медленно склоняться к земле, раздосадованный искатель сокровищ вернулся в полностью оборудованный лагерь.

— Как улов, Никита? — рыжий военком первым встретил Голого локтя у ворот заставы? — Есть чем похвастаться? Я тут, пока тебя не было, место поиска решил назвать твоим именем. А что? Красиво звучит — копи «Голого локтя». Почти как рудник «Парящего орла тускароры» или затерянный прииск «Чингачгука — Большого Змя». Что-то навеяло из прошлого — волнующее. Из книжек про первопроходцев, золотоискателей, открывателей новых земель.

— Павел Александрович, рудознатец понурил голову. Залился румянцем, инстинктивно спрятал за спину свои жилистые руки. — Каюсь. Не нашел я алмазы. Камни, песок. Нет ничего.

— Плохо, Никита, плохо. — Пехота расстроено заскрипел зубами. — Ладно. Не расстраивайся. Первый блин, он всегда комом. Зато потом, всё пойдёт как по маслу, только снимать успевай с печи. Так, что давай, проходи, перекусим, да будем собираться домой. Скоро уже Алексей Петрович вернется за нами.

За колючим забором доносились пение, взрывы смеха, тянуло горьковатым дымком. В котле шипело и булькало варево, распространяя такой аппетитный запах, что у искателя потекли слюнки.

— Ты, Гаврила, совсем не разумеешь военной хитрости, — громко бубнил здоровенный дедина похожий на медведя.

— Тебе же русским языком сказывают… — он прямо-таки закатывался от хохота, пошатываясь, как пьяный, и размахивая руками. — Камни нужны, чтобы от слонов отбиваться. Вот ежели они, едрит их в кочерыжку, собаки проклятущие, возьмут и нападуть табуном на заставу! Представляешь, ты значится дрыхнешь без задних ног, а их тут, цельный табун прибежал! А у нас… Раз, к примерыча… И патроны закончились, а? Что делать? Гаврюша, пораскинь мозгами. Во-о-от! Правильно! Будем кидаться этими каменюками. Теперь, сосна стоеросовая, чуешь, зачем я эту тяжесть откопал? Я его ка-а-ак подниму, — балагур заводила поднял над головой здоровенный, весом не менее двух пудов булыжник, на котором сидел. На необъятной спине, зашевелились огромные жерновами-лопатки… Натертый штанами великана камень заблестел, засверкал, переливаясь в лучах заходящего солнца.

— Ка-а-ак швырану его, к едрёной Матрене, в это чудо-юдо носастое.

— Бобриков, отставить швырять камни в слонов! — Пехота мгновенно оценил шутку со стороны подчиненного. — Быстро тащи камень сюда.

— А чё я? — по всему круглому и румяному, как домашний пирог, лицу, от уха до уха растеклась довольная улыбка. — Я не чё. Я же шутя. Больно надо мне их забижать, хороняк проклятущих! Ишь ты, обиделись! И слова им не кажи…

— Давай, волоки, без разговоров.

— Есть, без разговоров.

Павел достал из-за пояса флягу с водой. Вылил содержимое на грязный булыжник, обмыл от земли выпирающие грани, прилипших к руде камней.

— Что скажешь, орел первопроходец? — Пашка взволнованно повернулся к Никите, указывая на находку. — Наш клиент? Размерчик-то о-го-го!

— ???? — искатель начал зачем-то протирать глаза, морщиться словно от яркого света.

— Нууу? — с нетерпением повторил вопрос тагановский военком. — Никитушка, не тяни кота за нижнее место… Родимый, давай, говори?

— Он! — произнес рудознатец, оттирая находку от налипшей грязи.

Перед глазами обалдевшей от внезапного счастья поисковой бригады предстало небывалое зрелище…[43]

Глава 24

Наши дни. Развлекательный клуб «Мандала клаб». Нижняя Калифорния. США.

Вечеринка калифорнийской богемы была в самом разгаре. Парад «роллс-ройсов», «мерседесов» и других дорогих автомобилей, приехавших к развлекательному клубу, впечатлил бы любого обывателя. Каждую машину останавливали у входа. Гостей проверяли по списку. Среди приглашенных были знаменитости всех мастей: Представители кино, шоу-бизнеса, известные спортсмены, политики. Звезды сверкающие снаружи меркли в свете человеческого праздника, словно признавая свою никчемность перед господами в рубашках из тончайшего египетского хлопка и светскими львицами в атласных обтягивающих платьях. Вид почти раздетых женщин всех возрастов, извивавшихся на танцполе, привлек огромную толпу зрителей.

Было жарко, воздух стал плотным от дыма и запаха пота — резкого запаха четырех сотен разогретых тел. Наседающий со всех сторон на людей неоновый полумрак был наполнен разноцветным дымом, лазерными лучами, небывалыми переливами света.

Популярные ди-джеи не жалея сил и таланта под громкие выкрики и аплодисменты разгоняли все популярные стили — от джаза до современного диско и рэпа. У стен, поверх зеркальных столов возвышались многоярусные пирамиды из фруктов, закусок, черной икры, заливных деликатесов. Рекой лилось спиртное и песочным ручьем растекался белый порошок.

С каждым часом количество обнаженных тел увеличивалось. Атмосфера мероприятия была пронизана вседозволенностью и эротизмом: обнаженные пары всё чаще прыгали в бассейн, другие страстно уединялись, под миниатюрными пальмами, в укромных уголках, отдельных кабинетах и специально отведенных местах…

— Итак, мистер Инкогнито, — тщательно ухоженный, загорелый, седовласый джентльмен около шестидесяти лет с покровительственным удовольствием посмотрел на собеседника, стоявшего в окружении троицы здоровенных ребят, у входа в небольшой стеклянный кабинет администрации ночного клуба. — Напомните старине Хьюго, как вас зовут?

— Бонд, — в ответ на приветствие искренне произнес импозантный молодой мужчина. Он держался с важностью и достоинством, но в то же время демонстрировал веселый характер и прекрасное чувство юмора. Спокойный и чуть ироничный взгляд пронзительно синих глаз, короткая непослушная прядь черных волос, запятой закручивающаяся над правой бровью. Тонкий вертикальный шрам через всю правую щеку придавал лицу «инкогнито» несколько пиратское выражение.

— Кто-о? — не поняв, протянул седовласый. Худощавое, с жесткими чертами лицо придавало глазам владельца клуба выражение алчности, готовности вступить в схватку.

— Бонд??? — он поднял густые брови, пытаясь изобразить удивление. Недоумевая осмотрелся по сторонам, как будто хотел удостовериться, в том ли месте находиться. Еще раз внимательно осмотрел вошедшего: белый. Правильные черты лица — канадец или откуда-то с севера Европы. Смелые, живые пронзительно синие глаза — скорее всего линзы. На щеках ямочки. Уголки глаз странно или, как сказала бы женщина, таинственно приподняты. Наверняка сердцеед. Высок, крепок, отлично одет. И конечно же шрам! Который больше придает обаяния, нежели уродует лицо.

— Красавец — наглец — скорее всего полный мерзавец! — хозяин кабинета подвел черту под своими наблюдениями. — Покоряет всех женщин подряд, а может быть, ещё и живет за их счет.

Хьюго резко кивнул головой одному из здоровяков. Тут же двое других с ног до головы обыскали новоявленного любовника-пирата. Очень быстро на столе появились трофеи: наручные часы фирмы «Патек Филипп» с расстегивающимся позолоченным браслетом, сотовый телефон «Верту», перьевая ручка «Паркер» с золотым пером в четырнадцать каратов. Через несколько секунд рядом с дорогими находками очутился простой ситцевый носовой платок.[44]

— Бонд, — продолжил представление синеглазый служащий Сикрет Сервис, когда обыск был завершен, и он опустил руки. — Джеймс Бонд.

— Ну, что же мистер… Джеймс Бонд. Чтобы всем нам было удобно вести разговор, почему бы вам не присесть? — Мафиози сделал жест рукой в сторону кожаного кресла у стола. Параллельно кивнул охранникам. Они отошли.

— Мы проверили ваши камни. Они настоящие и заслуживают того, чтобы мы начали их покупать. Как и договаривались, — делец вежливо рассмеялся и нажал кнопку. — Я всё приготовил.

Суперагент вальяжно развалился в кресле. Закинул ногу на ногу. Озорное лицо выражало нескрываемое удовлетворение. Он был в прекрасном настроении. Всё шло как надо. Сейчас главное продолжать в том же духе.

В кабинет босса «вплыла» роскошная блондинка. Она везла передвижной столик, на котором лежал серебристый металлический кейс. На совершенной фигуре девушки было кукольное, с большим вырезом, сидящее как вторая кожа черное платье, босоножки на высоких каблуках. Разрез на груди подчеркивался восхитительным жемчужным ожерельем. Она подкатила столик к гостю. Подняла и поставила кейс на столешницу. С эффектной и соблазнительной улыбкой открыла крышку. Повернула содержимое в сторону гостя. Кейс был доверху наполнен стодолларовыми банкнотами.

— Будите пересчитывать? — чаровница посмотрела прямо в глаза гостю и призывно провела языком по краю передних зубов.

— Ну, что вы? Что, вы? Джентльмены верят дамам на слово! — в словах пришельца отчетливо проявились безукоризненные манеры и тонкий шарм. Ещё бы: у дьяволицы были до изумления серые глаза, в которых безумно плескалась зеленое море. Настолько глубокое, что можно было запросто в них утонуть. На какой-то миг девушка задержала взгляд, а затем удалилась в противоположный конец продолговатой залы. Весельчак-балагур посмотрел ей вслед, его взор скользнул по открытой спине, красивым длинным ногам, аппетитному изгибу талии. Его глаза сузились.

— А вы тут ничего живете! — с восхищением подумалось герою одиночке, залезшему раздетым в берлогу к бешеному, голодному медведю и мило тыкавшему ему в нос голой пяткой. — Славненько, так и со вкусом. Занавесок с цветочками не хватает. И ковриков на полу.

— Кстати, джентльмены, а это, что? — произнес агент Ноль-ноль-семь, поднимая над головой небольшое серебреное украшение, которое лежало прямо на банкнотах. Его лицо приняло озабоченное выражение.

— Это, старинный испанский амулет, — самозабвенно прохрипел гангстер. — Я, немного педантичен по отношению к новым партнерам. Вручаю тем, кто не прошел проверку на преданность. Мне эта вещица приносит удачу, а вот другим… — он взял паузу и как-то не хорошо посмотрел на незнакомца.

— У него хищная улыбка, — опять теплой, приятной волной разлилось в мозгу гостя. — А так он, такой милашка!

— А другим, что? — синеглазый плейбой поторопил хозяина кабинета с ответом.

— Для других — черная метка… Чаще всего, билет на тот свет!

— Оуу? — неподдельно удивился новоявленный партнёр, хорошо рассмотрев драгоценность. — А за какие заслуги меня включили в состав группы «Другие»?

— Потому, что тебя никто не знает! — хозяин кабинета гневно поднял на махинатора холодные, черные как антрацит глаза. Ты шарлатан и мошенник! — квадратная физиономия мафиози побагровела, на седых висках выступили вены. — Появился ниоткуда. Назвался чужим именем и хочешь впарить, мне!!! подозрительные камни! Причем как выяснилось, безумной дороговизны и величины.

— Так, что мистер Джеймс Бонд! — он осклабился и кровожадно провел пальцем по горлу. — Ночью, в подвале, мои ребята сдерут с тебя кожу, а уж потом выяснят: кто ты такой и откуда у тебя алмазы?

— Взять, его живо… — он не успел до конца произнести команду своим бультерьерам, как пришелец мгновенно вскочил с кресла, волчком перекатился через стол и прыгнул в объятия седовласого мафиози.

— Придется нам познакомиться поближе! — в одной руке у него был крепко зажат старинный испанский медальон, второй он тянулся к горлу бандита.

Сзади на него, толпой навалились охранники. Стали жестко отрывать неизвестного от жертвы. Пришелиц лихо отбивался, пинался, забористо ругался на неизвестном языке. Внезапно под копошащимися в куче людьми, в полу, образовалась огромная, темная воронка. Она, не спеша, как в замедленном кино, сытно чавкая, заглотила людей в бескрайнюю бездну времени.

Воздух внутри помещения был спертым, в нем ощущались резкие запахи протухшей стоялой воды и испорченных продуктов. Кругом всё было заставлено мешками, ящиками и бочками.

— Ральф? Бенджамин? Каллаган? — Сайман Хьюго пришел в себя в тёмном, обширном, раскачивающемся помещении.

— Где этот проклятый ублюдок Бонд? Ответит, кто-нибудь? Эй, куда все подевались? Что вообще, черт возьми, происходит?

Пробравшись вслепую между непонятными предметами, Сайман на ощупь нашарил дверь в переборке, вылез и очутился на трапе, ведущем наверх. Поднялся по лестнице, выглянул наружу. Огляделся вокруг…

Гордый красавец галеон «Себастьян де Базан» с пышной громадой белоснежных парусов, округлившихся под свежим попутным ветром, величаво, как и подобает «знатному кабальеро», пробирался сквозь плотные заросли морских водорослей, носивших название «саргассы».

Океан лежал молчаливый и спокойный, и лишь мелкая зыбь, отголосок недавнего шторма, небольшой рябью пробегала по его поверхности. Свежий ветерок весело посвистывал в вантах и огнем колыхал на флагштоке желто-красное полотнище.

Сайман удивленно пробежался взглядом по деревянным частям корабля: Палубе, бортам, надстройкам, старинным пушкам: Их вороненые стволы блестели на солнце, станки были покрыты, свежей краской, а удерживающие их снасти тщательно закреплены. У каждой мачты деревянные стеллажи со старинными мушкетами, а возле пушек картузы с порохом и плетеные корзины с ядрами. Матросы в непонятной одежде споро бегают по реям и проходам. Что-то громко кричат на испанском языке…

— Эй, парни? — дружелюбно произнес мафиози, едва отошедший от межвременного перехода. Он улыбнулся, обнажив белые зубы — Вы, что, черти? Кино снимаете?

— Ола! Мальдито сэа! Диабло! — кажется его заметили.

К Хьюго подбежали актеры (скорее всего массовка), режиссёр, сценарист, осветители. Почему-то все были одеты в старинную одежду. (Наверное, потому, что исторический фильм!) Громко загоготали используя старинные слова и выражения. (Про Колумба, что ли снимают?)

Рабочие кадра толпой навалились на Хьюго, попытались заломить руки за спину. (За кого они меня здесь принимают?) Сайман начал сопротивляться. (Он уважаемый человек, мафиози и не подписывался на такие идиотские приключения!).

— Амиго? В этом клоповнике, кто-нибудь говорит по-английски? — Хьюго от души врезал самому крикливому из массовки.

— Комрады! Я не черта не понимаю, о чём вы тут щебечите! — гангстер заветрелся волчком. (Еще бы, в недалёком прошлом он был довольно неплохим боксёром.) Удачно нырнул под один удар, отшатнулся от второго, профессионально ушёл от третьего замаха.

— Черти, да сколько же вас? Кстати, а где этот самозванец, Джеймс Бонд? Это он, затащил меня, в это дерьмо!

Какой-то особо противный актеришка, явно из второго состава, видать новичок в синематографе, желая выделиться и попасть на главные роли, подло и незаметно подкрался к Хьюго сзади. (Самбоди!!! — такой нехороший человек!) Ударил чем-то тяжелым по голове, скорее всего рукояткой кинжала.

Раздетого по пояс Саймана привязали к мачте. Бесцеремонно окатили забортной водой. Причем подобную процедуру повторили трижды, прежде чем туман перед глазами гангстера рассеялся и он приобрел способность более ясно различать окружающие предметы.

— Буэнас тардес, ихо де ла пута! Кэ ле паресе, эль идиота! — зазвучали обидные высказывания над его головой.

Пленник очнулся. Мутным, расплывающимся взглядом осмотрел двух людей стоящих перед ним. Позади них, в нескольких шагах, выстроилась шеренга солдат. Все в одинаковых кожаных колетах в стальных шлемах, с алебардами в руках.

— Послушайте, — Сайман хриплым голосом начал свое гневное повествование. — Проклятые латиносы! Не знаю, какое кино снимаете? Но, вы не понимаете, кого схватили! Вы все, покойники! Где, этот пройдоха назвавший себя Джеймсом Бондом? К чему это маскарад? Скажите ему, что он не получит и рваного доллара за алмазы! Чего уставились? А ну, быстро развязали меня, пока я вас всех на ремни не порезал!

— Отец мой, — произнес высокий человек с красивым лицом, что был в костюме из темно-бордового бархата. На шее у него висела тяжелая золотая цепь и огромное пышное жабо. Густые усы благородного дворянина отливали серебром, словно шкура песца. В глазах, окруженных тонкими морщинками и упрятанных под мешковатыми веками, светился ум и спокойствие.

— Что скажете об этом любопытном человеке? Откуда он взялся на моём корабле?

— Ах, дон Альваро! — глухим, низким голосом ответил второй, одетый в долгополую монашескую рясу, подвязанную вместо пояса обыкновенной веревкой. Черный капюшон прикрывал его голову, но не скрывал лица. Всё в морщинах, овальное по форме, оно словно излучало ужас своей худобой, голодным, алчным выражением и диким пылающим взглядом черных пронзительных глаз. Кожа так плотно обтягивала лицо святоши, что можно было предположить, будто она подобно маске покрывает лишь кости черепа, мясо на которых давно сгнило. На груди каноника висел знакомый — для кого-то счастливый, серебреный медальон.

— Не стоит сомневаться, перед нами подлый английский шпион! — убежденно заговорил святоша. Он улыбнулся, как-то странно, нехорошо улыбнулся — одной верхней губой, которая сперва медленно опустилась к низу, а потом вжалась в глубину рта.

— Я думаю, синьор капитан, господь специально направил этого человека в наши руки, желая чтобы он раскаялся в грехах своих. И теперь, с великой радостью, Пресвятая Церковь займется спасением заблудшей души несчастного.

Святой отец наклонился к костру, который был разведен в небольшой железной бочке, достал от туда нагретый до красна прут, с эмблемой подобно медальону на конце. Во взгляде миссионера не было даже намека на доброту или сочувствие.

— Храни Бог короля Испании и всех твердых в вере людей, и да будет проклят каждый еретик, и пусть он пылает в адском огне во веки веков!

— Шшш, — раскаленное железо с шипением прижгло тело несчастного, словно клеймо породистую лошадь.

— Силы небесные! Говори! Зачем проник на корабль?

— Аааааа, — Хьюго выкатил глаза из орбит, громко закричал от боли. — Послушайте, послушайте, — зачастил он, глотая слюни. Пот побежал ручьем по его вискам.

— Это всё, Джеймс Бонд. Это он, британский шпион и агент, а не я! Вы, сумасшедшие? Давайте договоримся. Чего вы хотите? Вы же актеры, служители музы, а не палачи? Деньги? Сколько?

С мачт огромного галеона, опутанных сплошной паутиной снастей и канатов, отовсюду — с рей, с вантов, со смотровых площадок мачт чернели многочисленные фигуры солдат в матросов, с нетерпением глазевших на диковинный спектакль экзорцизма.

— Бешеные английские собаки! — скрипел монах с лицом, похожим на череп. Его проницательные колючие глаза пылали точно угли. Они были похожи на глаза животного и ярко блестели.

— Ересь и ложь! Вы решили, будто можете безнаказанно смеяться над Святой Церковью и тайком пробираться на наши корабли! Не бывать этому, никогда!

— Аааааа, — ужасный, душераздирающий крик и раскаленная печать, в очередной раз оставила свою отметину на теле преступника.

— Кровь Господня! — служитель церкви медленно повернулся к Хьюго. Посмотрел искоса. Улыбнулся. Напряженная улыбка на вытянутом лице палача выглядела нелепо и ужасно.

— Говори, исчадие ада! Кто подослал? Сколько вас здесь, псов — пиратов? Имена! Имена иродов, участвующих в этом шабаше, называй!

— Это, их, они… — сердце пленника бешено колотилось, нервы напряглись до предела. Мышцы обмякли, ноги предательски дрожали.

— Какие имена? — Хьюго не мог сообразить от боли, что нужно знать монаху. — Какой шабаш? Имена, каких пиратов? Из фильмов что ли? Которые смотрел? Героев, которых видел на экране?

— Говори, сын сатаны! — непроницаемые, темные как глубина преисподней глаза святого отца вспыхнули белыми искрами. — Про всё, говори!

— Я, я, я… уважаю студию «Уолт Дисней Пикчерз»! Её продюсера Джерома Брукхаймера. И, я несколько раз пересмотрел фильмы о пиратах Карибского моря. Лично знаком с Джеком Воробьём, Уилом Тёрнером, его невесткой! Этой девкой белобрысой! Господи, я забыл её киношное имя. И этим, как его… капитаном Гектором Барбоссой. (Примечание автора. Центральные персонажи приключенческой саги «Пираты Карибского моря»).

— О, чёрт! До чего же больно! — из последних сил хрипел пленник. — Джентельмены, отпустите меня. Ну, хотите, я договорюсь со сценаристом и режиссёром! И вас, с вашей посудиной возьмут на главные роли в следующем фильме? Хотите?

— Имена, говори!!!

— Шшш…

— А-а-а-а-а, — я не запомнил других имен! Их, там, этих пиратов, целая куча. И они все, на одно лицо — грязные, черномазые, противные.

— Шшш…

— Хорошо, хорошо, — выдавил несчастный, из последних сил. Одними губами. Он с трудом приподнял голову, упавшую на грудь. Обвёл палубу подавленным взглядом. — Хорошо, зовите Бонда. Я куплю у него эти чертовы алмазы!

— Парус на горизонте! — громко раздалась откуда-то сверху. Трели дудок резко ударили по перепонкам. Эхом прокатились по палубам судна с настойчивостью голоса из ночного кошмара. Корабль проснулся, загудел подобно улею от топота ног матросов спешащих занять свои места согласно расписанию.

— Шшшш, — человек потерял сознание.

Заложник чувствовал сильную боль во всём теле и головокружение. Он пытался сконцентрироваться на мыслях, мелькавших в сознании. Ощущение было такое, что ему снится ночной кошмар, и он скоро проснется. Окажется в большом загородном доме в своей постели в окружении двух или трех длинноногих красавиц. На мгновение душа его как будто отделилась от тела и свободно парила, подобно облачку дыма, ведомую ветром. Но всю идиллию нарушал грохот, напоминающий бесконечные раскаты грома, и Сайман вопреки собственной воле начал приходить в себя, медленно открывать глаза и выскальзывать из блаженных сумерек забытья в резкий слепящий свет сознания и боли.

Мафиози очнулся от грома выстрелов с неизвестного корабля. Он не успел толком открыть глаза, как рядом с ним со страшным воем пронеслось огромное ядро размером с человеческую голову. Снаряд подобно бритве срезал рядом весящую рею. Она с треском рухнула с высоты двенадцати футов.

— Что, за дерьмо здесь происходит? — с трудом шевеля непослушными губами, произнес Хьюго. От резкого запаха серы из глаз потекли слезы. В горле запершило.

— А, это, что? — пленник присмотрелся к обшивке корабля. Там подобно зловещему черному глазу из проделанной им воронки с неровными краями поблескивало настоящее железное ядро.

— Карамба! Кагада! Диабло! — кругом слышались дикие вопли испанцев, ругань, беготня и суматоха.

Небольшой парусник с черными флагами на мачтах, явно спешил на помощь попавшему в плен американцу. Ведя стрельбу из десятка пушек, он смело атаковало испанский галеон.

— Это должен быть Бонд! — сердце узника радостно застучало. — Только он, Джеймс, способен, в этой заднице, отыскать небольшое судно. Договориться с командой каких-нибудь отъявленных головорезов и осуществить безумную операцию по спасению своего будущего покупателя дорогих камней. Давай, Джеймс! Давай, «Секрет сервис»! Да здравствует кавалерия её Величества Британии! Ё-хо-хо!

Однако превредные мучители не собирались сдаваться. В ответ, на благородный позыв отпустить пленника, на палубе испанского галеона разразился гром орудийных выстрелов. Корпус и шпангоуты съёмочного павильона застонали, словно на них обрушилась снежная лавина. Пушка за пушкой отпрыгивала назад, натягивая крепления, заполняя едким дымом окружающее пространство. Уму непостижимо! Проклятые актеришки даже не думют сдаваться. Боле того после каждого выстрела, они умело прочищали ствол, забивали заряд, наводили пушку и с радостным криком стреляли в спешащую на выручку службу спасения.

«Себастьян де Базан» окутало грохотом, густые клубы порохового дыма начало медленно сносить по ветру.

На палубу неизвестного спасателя обрушился железный град. Их корабль задрожал от киля до клотиков под воздействием снарядов, угодивших в корпус. Лопнули канаты, полетели в разные стороны обрывки парусов, палубу густо залила жидкость заменяющая кровь безумных смельчаков.

— Куэтрэ! Муйбьен! Грасьяс! — подбадривали себя канониры с огромного галеона.

— Парни, вперёёд! Гоу-гоу! — Сайман поддерживал противоположную сторону. — Не слушайте их. Не верьте им. Я здесь! Один решительный бросок и вы порвете этих латиносов на лоскутья!

Словно услышав призывы несчастного пленника, вдоль борта корабля британцев вновь замелькали красные всполохи. Раздались громовые раскаты. Спасители стреляли из орудий поочередно, каждую пушку тщательно наводили. (Сразу видно настоящих проффи, экономно расходующих выделенные под отчёт боеприпасы.)

Треск раздираемых парусов свидетельствовал о том, что морские разбойники целили в рангоут. Ни одно из ядер не попало в корпус фрегата. Нападавшие (Естественно добрые спасатели) явно хотели сохранить судно на плаву, взять его на абордаж. Освободить несчастного страдальца от пыток.

— Интересно, во сколько Бонду обошелся этот спектакль? Костюмы? Декорации? Реквизит? — в голову мафиози закралась алчная мысль. — Он, что думает? Что я, за просто так, буду покупать у него камни?

Корабли медленно сближались.

— Гуд блис Амэрика! — настоящий американ бой успокоился. Всё равно спасут. Он оценил окружающую обстановку, разобрался кто на чьей стороне. И начал поддерживать армию спасения. Тех шустрых ковбоев, что шли под чёрным флагом.

— Ви а чемпионс! Парни: Квотербек, Тейлбэк, Фулбэк вперёёёд! Хей-хей… Нападай, защищай, побеждай!!! Вы же хотите, чтобы про вас помнили! (Примечание автора. «Боже, благослови Америку. Мы чемпионы. И другое…» Хьюго произносит патриотические слова — призывы — кричалки зазывалки болельщиков по «американскому футболу» по отношению к пиратам — победителям).

— Давайте, сделайте этих сопливых желторотиков! Еееее! — во всё горло орал сумасшедший, привлекая к себе внимание.

Внезапно, на реях «Себастьяна де Базан» появились развернутые паруса, и перед носом галеона поднялась горою пена, указывая, таким образом, на его резкое ускорение. Загудело, засвистело в парусах. Канаты зашумели на блоках, реи заскрипели, ветер ударил в передние полотнища, и красавиц галеон, изящно и быстро покачиваясь, лихо развернулся другим бортом к неприятелю.

А затем…

Одевшийся в белоснежные одежды, он с громыханием, потрясшим весь корпус, практически в упор расстрелял «жалкую английскую гончую» бортовым залпом из двадцати трех пушек и семнадцати каронад.

Нежданный шквал огня и грохота вихрем пронесся по кораблю преследователей. Ядра размерами от крупного апельсина до небольшой дыни, с неистовой силой прошили трехфутовую толщину бортов английского судна, превратили пиратский парусник в беспомощную развалюху: Поломали мачты, заклинили пушки, завалили палубу обломками рангоута, обрывками такелажа и грудами парусины, фрагментами человеческих тел.

Ход разбитой пиратской посудины резко замедлился, вода волнами хлынула в пробитый трюм, а дон «Себастьян де Базан», величаво расправляя паруса, медленно выходил из боя. Слегка покачиваясь на волнах, «испанский гранд» словно склонился в элегантном поклоне, и вежливо удалялся, поставив все паруса, вплоть до лиселей.

— Вива! Тронкос инглес! Кон миль дьяблос! — со стороны победителей зазвучали насмешливые крики прощания.

— Черт вас всех раздери, проклятые бритиши! — даже Хьюго понял, что спасители проиграли. Он почувствовал, как нервная дрожь пробирает его от мозга и до костей. Не в силах ничего предпринять, он просто стоял привязанный к мачте, наблюдал за происходящим, сжав кулаки так, что ногти чуть не до крови впились в ладони.

— Неумехи! — обида разъедала его. — Какой чудило учил вас, в ваших секретных школах? Кто так стреляет и водит корабли? А эта старая ведьма[45] куда смотрит? Смех, да и только! Не могут взять на абордаж одну старинную посудину! А ещё, суперагенты!

— Тьфу, идиоты!

Израненный, умирающий корабль англичан плюнул ядом из последних сил, больше из обиды, вдогонку торжествующим испанцам. Несколько ядер со свистом достигли палубы галеона. Разнесли в щепки часть обшивки, вырвали из неё щепы размером с человеческую ногу. Зазубренные и острые, как лезвие клинка деревянные дротики, разлетаясь, разорвали фальшборт, порвали оснастку.

Хьюго почувствовал жгучую боль в левом виске, словно его сильно огрели битой по голове. Картина мира задрожала, поплыла, а затем кто-то взял и просто выключил свет.

Глава 25

Месяц спустя. Село Изворкино. Поместье помещика Артемьева. Девять верст от Таганово.

— Гррр-пс-пс, гррр-пс-пс — чернобородый, высокого роста, коренастый, с большой головой и черными, как смоль волосами Макарка Дутышев, лежал на широкой лавке в подклете барского дома и тяжело храпел, с посвистом. Богатырь распластался на спине, широко раскинув ноги, густая, темная борода колыхалась по груди.

В полу-мрачном помещении чисто и просторно. От щелястых сосновых стен духовито пахнет смолой. Над крепкой дубовой дверью чадят два тусклых фонаря.

— Макарка! — невысокий, косоглазый, в драной сермяге слуга, придерживая овчину, начал толкать сонного. Кудлатая голова качнулась, и храп смолк.

— Хваре спать. Давай, сподымайся.

Богатырский храп прекратился. Илья Муромец почесал одну ногу о другую. Поднялся. Сел на лавку.

— Ээээваа — проснувшийся зевнул, так широко, что ворона могла залететь в появившееся дупло. Перекрестил рот. Растопыренной пятернёй поскреб шею под грязной бородой. Потянулся. Лицо сонное, опухшее. — Федотка, чаго опять баламутишь?

— Чаго-чаго — коромысло через плечо да ведром в корыто. Гости «дорогие» пожаловали к барину. Помещик приехал из Таганово. Так, что дуй дурень в погреб, тащи варенья, соленья, закуски.

— А чегось его принесла нелегкая, да ещё к обедне?

— Грит, ехал мимо. Приспичило до ветру. Отошел от дороги. Глядь, а там в сугробе, мешок с барахлом. А в нём деньги — рублей пять, мелочью. Раз такое счастье привалило, решил к нам заехать. Отметить благое дело.

— Нуу? — помятое, заспанное лицо Макара всё ещё досыпало, мутные глаза безучастно скользнули по Федоту.

— Баранки гну, да на заборе вешу! Загорелась душа до винного ковша. Вот и сидят с барином. Пьют вино хорошее. Обнимаются. Лобзаются. Песни похабные горланят.

— Нечто наш барин сдобрился, да подал вина хорошего? — не веря в чудеса и доброту родного помещика, произнес Макарка.

— Осподь с тобою! Нет, конечно. Откель, у нашего, винцо? Этот привез, с собой, тагановский. Большой бутыль! У него же радость. Деньги, почитай задарма нашел. Хотя наших харчей, уже больше найденных, на цельный червонец, нажрали. Экая напасть!

Выполнив тяжеленую работу, охранник погреба широко зевнул и снова завалился на боковую.

— Гррр-пс-пс… гррр-рр…

— Макарка, де ты там? — через некоторое время снова раздалось в подклете. — Опять дрыхнешь?

— Нуу? — промычал в ответ бычок переросток.

— Оглоблю загну и на горбу обмотаю! Давай сызнова, ступай в погреб. Волоки хренку, капустки, огурчиков, грибочков хрустящих.

— Так, они, что, супостаты, ещё не уехали? Ужо вечерня скоро. Сколько же можно жрать задарма?

— Как же, он уедет, ирод? В карты им сыграть загорелось, на деньги.

— Ась? Нечто, Иван Лукич, наш кормилиц, отец родной решил сыграть на свои деньги?

— Хрясь да по мусалу нась! Нет, конечно! На деньги, этого полоумного, играют. Ну, в смысле, на те, которые он невзначай нашел, на дороге.

— А карты от-кель?

— От-тель, глупый ты кабель! Этому проходимцу, покойная матушка, любя, на дорожку, в платок завернула. С тех пор так и лежали без дела.

Макар боярином развалился на полатях. Задрал в потолок смоляную бороду и покачивая ногой в драном лапте, душевно выводил себе под нос собственно сочиненный куплет, который в будущем вполне возможно мог стать всенародно любимым шлягером…

Старая, давно не смазанная дверь в подклеть противно застонала так, как будто решетка в темнице. Шаркающие, с трудом перебирающие с места на место ноги вошли в помещение. Хозяин ног глубоко, с надрывом вздохнул.

— Макарушка! — рыдая, промолвил раздавленный горем Федот. — И что за горемычная наша доля? Что за муки-мученические? Не видать нам теперь родной сторонушки. Ни семьи. Ни детей кровинушек. Погибнем мы все в неволе от смерти лютой. И иссохнут наши белые косточки на чужой сторонушке. И останутся вдовами наши женушки…

— Ча-вось опять за беда — за кручинушка?

— Та-вось, морда твоя сиволапая! — звучало еле слышно, скрипучим, словно отсыревшим, голосом. Пятое через десятое, сапогом налево да рожей набекрень. Пришла беда великая. Пришла откуда не ждали. Чёрным вороном спустилась на наши несчастные головушки. А ты стервец подзабористый дрыхнешь как всегда без задних ног!

— Ключ чё ли потерялся, от погреба? — удивлению сторожа подклети не было предела.

— Чё-ли — через забор пе-чёли! — передразнили его в последний, прощальный раз. Нас только, что с тобой и ещё несколько человек поставили на кон и проиграли! Теперь ужо — всё! Мы собственность помещика из Таганово. Эх-ма, дуй в погреб. Неси-ка Макарка мед ставленый на хмелю, да на черной смороде. Пущай наш кормилец выпьет вина родного в последний раз из рук наших. Могет одумается родимый, мозги прочистит, а тама глядишь и отыграется.

— Наш? Отыграется?

— Батюшки светы! — Федотка громко швыркнул носом. Убито повел глазами по горнице. Понурый взгляд его остановился на драных лаптях помощника.

— Истину глаголешь, друже… — несчастный заплакал, забожился, закрестился трехперстно. — Наша раззява… во веки веков не отыграется!!!

Молодой паренек коснулся пальцами клавиш, развел меха — инструмент негромко вздохнул, застонал. Он как бы примерялся к рукам нового хозяина, стоит ему извергать шум и беспокойство или ограничиться тихим, неспешным перебором скрытых от постороннего глаза струн. Музыкант приноровился, нащупал связь между тонами, а потом заиграл, зазвучал уверенно, разлил плавную, звучную мелодию.

Сколько помнят себя сторожили, в Изворкино не было других звуков в окрестном мире кроме звона церковного колокола на небольшой деревенской часовне, ржания лошади, мычания коровы, петушиного пения, скрипа тележного колеса, звяканья цепи около колодца, звонкого тюканья молотка по наковальне, когда отбивают косу…

И вдруг!!! Откуда-то издалека… С неведомой стороны — сторонушки. Скорее всего, от дороги, ведущей в Таганово: Он возник. Стал усиливаться. Зазывать. Трогать простую крестьянскую душу непонятными переживаниями… Объединятся в красивую, зовущую, щемящую душу музыку…

— Что случилось? Что произошло? — недоумённо ветром понеслось по селу?

— Вы слышали? Вы слышали? Где-то, там, играет?

— Ась, что играет? Где?

Так не могли звучать пастушьи рожки, что играли на утренней заре или в лугах, когда найдет на пастуха лирическая минута. И не шутовские дудки, сопелки, трещотки бродячих скоморохов, что веселили народ по доброте души на ярмарках. И не военные барабаны стрельцов…

— Что это? Что это? Что это? — неслось со всех сторон.

— Гармонь, — сладким волнением отзывалось в ответ неизвестно слово.

— Гармонь. Гар-монь. ГАРМОНЬ! — пробуя на вкус сладкое, с душевным теплом новое слово, повторяли слушатели.

По селу медленно передвигались двое саней, каждые запряженные тройкой коней. На одних важно развалился заводной парнишонка с неизвестным музыкальным инструментом в окружении стайки молодых девчат в ярких платках.

Молодец лихо растянул — свел меха, пробежал пальцами по разноцветным кнопочкам, тряхнул кучерявым чубом выбивавшимся из под шапки и… вновь полилась чудесная музыка по округе. Девчата подхватили и звонко, с переливами начали новую песню…

Переборы неизвестного инструмента играли причудливыми переливами, рассыпались серебром и звенели колокольчиками. Гармония вздыхала густым напевом, и выдыхала звуками тоски и надежды. Расправлялось задором, и сходилась в слезах тоски, и криках надежды…

Народ выходил, выползал, вылезал из вросших в морозную землю изб. Недоуменно оглядывался. Крестился. Разгибался. Выпрямлял сутулые спины. И словно зачарованный волшебной дудочкой Нильса шел за санями в сторону дома, где жила семья Никиты Голого локтя.

Музыкант всё усложнял и усложнял мелодию. Его пальцы с непостижимой быстротой скользили то вверх, то вниз, аккорды смешались в один буйный поток звуков. Казалось, зажмурь глаза, и покажется, что играет не один человек а несколько.[48]

— Господи, сподоби, своей милостью рабов грешных! — люди стали задавать вопросы, когда собрались возле избы старателя. — А, что сослучилось? Куды все идуть? Что сотряслось?

— Ой, худо! Горюшко — горькое! Горе? — недоуменно звучало с одной стороны толпы. Говорили слабым, упавшим голосом, примиряясь с неизбежностью выпавшего несчастья на простых, никем не защищённых сельчан.

— Наш кормилец, Иван Лукич проиграл семью Никиты в карты.

— Как же Никатка теперяча? Что будет с женушкой, с малыми детками? Помрут ведь убогие, кушать-то нечего! Зима лютая на дворе!

— Радость. Радость! Радость? — ответом шло с другого конца.

— Барин из Таганово Голому локтю за заслуги небольшой домик с амбаром да банькой подарил. Вот и радуются крещеные — новоселье.

— Слышали, тагановский помещик Локтю, сдуру, ради прихоти, здоровенную домину подарил и несколько лошадей! — народная молва тут же, на ходу увеличивала награду.

— Вот тебе и крест святой и пречистая богородица! Тьфу… — всё больше разрасталась барская благодарность к бывшему односельчанину. — Представляешь, купчине Воронцову вожжа в одно место попала… Бросил все дела, специально приехал из Москвы, выиграл в карты его самого и всю семью у нашего кормильца! А затем отстроил, этому босяку, здоровенные хоромы, подарил табун редких лошадушек, да есчо понагнал цельный табор голосистых красных девок, с песнями, собирать его в путь — дорожку! Вот, где справедливость на белом свете? Почему одним всё — другим ничего?

Возле небольшой избушки Голого локтя стояли двое саней. Кони, били копытами землю, фыркали и гремели бубенцами, украшенные разноцветными лентами, вьющимися на легком ветру. Сбруя лошадей пылала жаром начищенных медных блях и подвесок.

— Православные, — громко произнес Никита, завершив погрузку своего большого семейства в наряженные яркими лентами сани вместе с отощавшей от голода кошкой и коробочкой для домового.

— Приглашаю всех в Таганово! Ко мне, на новоселье! Прошу, люди добрые, на пир честной! Не откажите, будьте гостями…

И люди замерли от такой шальной новости, и, казалось, даже дыхания их не было слышно.

— Да, ещё несколько сундуков злата-серебра отсыпал… — продолжалось увеличение чудачеств странного помещика после паузы. — А иначе откель у Никитки такие деньжища? От пуза напоить да накормить два села?

Тройки весело понесли в сторону Таганово. Вышли на хорошую накатанную дорогу. Кони игриво закусили удила, развели головы в разные стороны. Стали задорно перебирать длинными ногами увеличивая скорость. Снежная пыль поземкой завертела из под полозьев. Зазвенели колокольчики и погремушки. Весело заиграла гармошка, раскатисто зазвучала задорная песня…

— Что это? Что это? Что это? — было слышно вдоль дороги.

— ГАРМОНЬ! Гар-монь. Гармооо-ньь, — людское эхо гулко разносилось ответом.

Глава 26

Деревня Лепино. Усадьба помещика Киреева. В двенадцати километрах от Таганово.

— Ну, и какие новости в нашем болоте? — зевнув, спросил Киреев у большеголового лохматого мужика, стоящего перед ним босиком, в просторной кумачовой рубахе. Лицо у приказчика было помятое, глаза мутные, осоловелые.

— Кормилец, упаси боже! — холоп глуповато шмыгнул носом. — Тебя чай не было всего-то три месяца. Какие могут быть вести, за столь короткое время? Их ни слыхом не слыхать, ни видом не видать! Всё по-старому: Тишь, благодать, покой. Скука такая, хоть петлю на шею надевай…

— А у соседей, что слышно? — барин повязал шелковым кушаком тёмно-синий атласный кафтан, одетый поверх бархатных сиреневых штанов, подошел к поставцу, налил из ендовы в серебряный кубок фряжского вина и начал пить небольшими глотками.

— Да и у соседей всё по-прежнему, батюшка, — ответчик продолжал лукаво моргать глазами, не выходя из образа преданного слуги. — Тишина, лепота. Так, небольшие сплетни…

— И насколько небольшие?

— С ладошку. Даже нет, с вершок: Лопочут у вдовы помещика Фёдора Лукича Стородубского корова отелилась двадцати лет отроду. В Сокольниково, что в соседней деревне, сказывают, поп появился новый. Бородища у него — землю метёт. Дюже ликом грозен. Народ застращал до того, что на молебен ходить бояться. А ещё, я ночесь сон страшной видел, да с испугу забыл какой, а тут ещё пёс так жалобно с утрица выть начал…

— Афонька! — Киреев сумрачно свел брови. — Очумел, што ля потрах сучий! А ну, рыло неумытое! Не тяни козла за рога! Знаешь, про что вопрошаю — про Таганово.

— Ась, про Таганово. Будь оно трижды не ладно, свят, свят! Пронеси силу нечистую, — рассказчик быстро перекрестился, тихонько сплюнул. Затем хитро чихнул, зажав одну ноздрю.

— Нуу! — грозно протянул Киреев.

— Кормилиц, прости меня грешного! Не серчай! Не уразумел я твоих заумных вопросов. Худоумие какое-то на меня напало… Каюсь. Только тамошний помещик, продолжает чудить.

— И что же он учудил, за столь короткий срок? — не утерпел Киреев.

— Понасадил он на улицах деревни ёлок цвета голубого да пахучих цветов заморских. Вдоль улиц, выложил красным камнем небольшие, узенькие тропинки. Возле каждого домишки у ворот вкопал столбы. Да на них повесил слюдяные фонарики разного цвета.

— Погодь, погодь Фанасий, вот тут, помедленней, не спеши. Толком говори, что там и как?

— Сказывают, теперяча кажную субботу, к вечеру зажигают их, и они горят цветными огоньками. Света от них никакого. Так баловство одно. Зато масла дорогова заморского сжигают на это чудачество — прорву.

— И-и-и… наколь ему это? Нешта, так все делают за границей, жгут масло задарма? Чтобы цветы с елками освещать ночью? Вот дурь-то несусветная!

— Григорий Иванович! Да кто ж этих иродов знает! Чужая душа потемки. Только не замужние девки с холостыми парнями с близлежащих деревень теперяча как вечер субботы так все прут табунами в Таганово. Рты поразявят и глядят на сие баловство. Дружат, гуляют, знакомятся с местными, песни орут, пляшут, бесятся как будто им там мёдом намазано. А чтобы не случилась чаго — мало ли? Так вот, в энто позднее время, ходят по селу караульные. За порядком следят. А после полуночи всех выгоняют из деревеньки. Дабы крестьянам спать не мешали.

— Да, чудны дела твои господи, — Киреев недоумённо посмотрел в сторону иконы. Перекрестился. — Хотя… Ерунда, всё! Он бы лучше подати новые придумал или поборы с наказаниями. Это было бы богоугодное дело! А так… Баловство, от скукоты и тугодумия.

— Батюшка-кормилиц! — приказчик начал оправдываться, за соседского барина. — Так ведь придумал наказания, лиходей тагановский. Не даёт мужикам жития спокойного, безобразничает, хоть плачь, хоть вой волком. Ропщут сердобольные людишки! Особенно старики. Клянут его, на чём стоит свет.

— Ну вот, уже интересно! Давай вещай с этого места поподробнее.

— Надежа наш, свершилась эта оказия акакрас после твоего отъезда, когда всё в округе успокоилось, улеглось. Только мы вздохнули, перекрестились как тут, раз и бяда пришла! Пошил этот греховодник своим бабам платья заморские, аляпистые, разукрасистые все в пятухах. Представьте себе, такое, — Афанасий начал махать руками, показывать на себе какие фасоны платьев пошил своим крестьянкам тагановский изувер. — Взяли и оторвали обрез лоскута от одной ткани и пришили на, вот на… Короча тут! Ну, а туда, где у лошади шея заканчивается, а у коровы ещё нетути, так вот туды, недалече, у крепления хомута, тьфу ты, то есть, под руками у плеча и прихватили второй кусок. А у горла, вокурат под подбородком, тама ляпанули и присобачили воротник, такой ужины… Тутача, у пузе, в обхвате, взяли и утянули до такой ширины… У ног, так то вот сделали, что при ходьбе, всё сходиться вродя в узел, но можа быть и свободноча, в обтяг. В поясе, всё оставили жиденько, как будто вожжами подвязали…[50]

В горле у помещика запершило. Он поежился и глубоким глотком вина прогнал возникший в голове образ.

— И теперяча, Григорий Иванович, он приказал своим девкам и бабам одеть все эти срамные заморские одёжки на себя и кажную божию субботу, после обедни, по два часа, гулять в ней по улице. А кто не выйдет — того велено хватать и тащить на конюшню.

— Пороть? — потирая руки, не утерпел Киреев.

— Зачем пороть… — работать. Либо ты каждую субботу гуляешь в новом платье, подаренном от помещика, или цельный дюжий день убираешь конюшню.

— Это правильно! — Киреев впервые похвалил соседа. — Здесь он молодец! Надеюсь, конюшни теперь блестят у него?

— Помилуй, кормилиц? Как же, дождёшься от них благодати. Бабы в Таганово оказались хитрющие! Назло всем готовы ходить в этих срамных платьях, нежели делать доброе дело на гумне. Грят, ещё не одна не пошла работать! Как только обедня в субботу окончиться, так тутжна по улицам шастают, зубы точат об обновах, всем кости перемалывают! Что с них взять — дьявольское семя.

— Да-а… — Киреев допил вино. Задумчиво поставил кубок на стол. — А ещё говорят, я самодур!

— Что ты, благодетель, спаси и сохрани! Лучше тебя нет никого на свете!!!

— Ладно, — довольный похвалой барин улыбнулся в густую рыжую бороду. — А сам-то он где, что делает?

— А кто ж его ведает. Кто грит — в Новгороде, кто в Москве, а кто сказывает, будто уехал опять к басурманам за товаром.

Глава 27

Крупный дородный мужик в шелковой оранжевой рубахе сидел за столом в рабочей столовой «Строительно-дорожной бригады № 3» расположенной под небольшим тканевым навесом. Его матово-бледное лицо было напряжено, курчавая до пояса борода вспенилась. Тяжелым пристальным взглядом темно-карих глаз он задумчиво рассматривал небольшую горку серебреных украшений рассыпанных перед ним.

— Иван свет Степанович, помоги! — худосочная женщина с добрыми исплаканными глазами милосердно застыла, склонив голову. — Христом, богом заклинаю от всех людей мирских! — челобитчица склонилась в низком поклоне. — Не к кому обратиться нам более. Нет жития ни бабам, ни малолеткам, ни старикам от управителя — аспида. Душегуб запытывает за любую мало-мальскую провинность, забивает до смерти, лишает живота. Лютует почище зверя лесного. Ирод пьёт кровушку православною вёдрами. — Иван! — слёзы выступили на её глазах. — Прошу тебя! Умоляю! Заступись. Покарай зверя лютого.

Собеседник изумленно заморгал ресницами, недовольно закряхтел в кулак.

Чуть вдали от расположившейся под открытым небом столовой начали спорить друг с другом несколько мужиков. От группы говорунов отделился щуплый мужичок в суконной однорядке, холщовых портах заправленных в сапоги, с жидкой как стёртый веник бородой. Он резво двинул в сторону собеседников. Подбежал к столу, громко и призывно топая ногами.

— Ватаман, едрёная корова в драном хомуте! Это чего же делается на вверенном нам участке! Эти чурбаны, шта без мозгов, собираются засыпать яму у Чёрного леса! Ты видел эту яму? Видел? А я видел! Там, в эту прорву, войдет два воза крупным камнем, а они хотят песком.

— Итить-колотить обухом по забору, — вбежавший гневно тряс куцый бородой, направил на командира свой сверлящий взгляд. — Иван, мы же провозимся с ней до вечера, а то и до утрась.

— Ну, — пытатель справедливости обернулся и стал указывать рукой в сторону новых работников. — Изба по горнице, а сени по полатям! Кажи ты им, головам содовым! Кажи, что я прав! Кажешь?

— Тришка, твою узду в телегу, — атаман осадил ватажника. — Сколько раз тебе говорено, во-перва не атаман, а бригадир. Нечта трудно запомнить! А во вторых, погодь скрести душу вопросами! Отодь в сторону, остынь. Тут покумекать надочи, не торопясь.

— Е-дрёная бочка в дырявом кабаке! — Трифан недовольно снял войлочный колпак и от души хлопнул им по голени. — Всегда так! Как оказия с ямами, так жди Трифон, когда рак на горе свиснет. А чего ждать-то? Тутача и скорача решать надо.[51]

Шум в кучке работников стоявших неподалеку от обеденного заведения разгорался всё громче. Кто-то уже перешел на крепкие выразительные словца, спецы в отрасли ремонта дорог начали толкаться, хватать друг друга за грудки.

Начальник строительного участка по-прежнему продолжал молча теребить пятернёй дремучую бороду.

Мужики около ямы шумят всё пуще: голоса крикливые, друг с дружкой сцепились, орут, слюнями брызжутся.

— Ватаман! Тьфу, ты, козла серого за ногу! — Трифан не вытерпел, сызнова влез в раздумья начальства.

— Так с ямой-то той, чаго делать? — активист-скандалист-заводила побагровел, выпрямился, смахнул пот со лба. — Засыпать али нет? Я вот, чаго думаю. А можна оставить её, к едреной занозе, как есть, а потом на обратном пути возьмём и кааак…

— Тришка, мать твою так рас пять через метёлку! Какого лешака ты тут шары пялишь? Лапти в руки, да дуй к мужикам мелкой рысью, кажи пусть ждут, чичас подойду и решим всё.

— Пощади, батюшка! — страдалица напомнила о себе, как только недовольный ямакопатель учесал от стола в сторону спорящих сотоварищей.

— Смилуйся, сердешный! — женщина вытянула руки в сторону большого и важного начальства.

— Ну, што тебе стоит с твоими лихими людишками сходить в набег, — голос её вновь наполнился страданием и болью. — Подкараулить его, где-нибудь вместе с прихвостнями. Да удавить всех до единого. Ведь простое дело для твоих робят, а Иван? Людишки сказывают у тебя отчаянные, злодей на злодее.

— Каки у меня робята? — Ванька Разбойник начал прибедняться по старой доброй традиции. — Лапти рваны, в голове мякиш… В кулаке кукиш… Раззявы! Яму, вона, закопать не могут!

— Тем более возьмись, — не отступала гостья. — Ужель, ты никогда не отказывался от кровяной потехи. Люди добрые сказывают о тебе много чаго! Тем более за хорошую плату. Их всего-то пять-семь душ.

— Не мели попусту, Пелагея! — выдохнул бывший лихой тать Ванька Разбойник, а ноне уважаемый человек, начальник строительной дорожной бригады, Большаков Иван Степанович.

— Не было такого никогда! Нет на моих руках крови. А если и сказывают про меня невесть что, то теперяча, я совсем другой человек. Зарекся я не выходить на «разбойную дорогу». Ноне я раблю по-другому. И не што не заставит меня отказаться от своего решения!

— А про то кем был! — хрипло выдавил бывший разбойник, и глаза его яро блеснули. Он сердито посмотрел на собеседницу.

— Ты не трепи языком, коли жизнь дорога! — собеседник страшно нахмурил густые смолянистые брови. Зрачки его глаз сузились до размеров острия иголки. — Кажешь про меня кому!!! И не ровен час найдут твое тело изъеденное червами в канаве или лесочке.

— Всё, разговор окончен, — грозный начальник дорог и тропинок важный командир поднялся изо стола.

— Авдотья, под мою ответственность, накорми гостью и пусть идёт с богом, — походя, бросил он повару и решительно пошел в сторону большой группы людей ожидавших его возле дороги.

Несчастная изнеможённо опустилась на лавку у ближайшего стола и зарыдала.

— Постой косатушка, не хнычь! — к страдалице подошла крупная баба в зеленом сарафане с запоном, с добродушным толстым лицом и большими румяными как медовые пряники щеками. Поставила деревянную чашку с горячими щами на стол. — Скажи лучше, как кличут тебя?

— Пелагея. А что тебе имя мое?

— Я вот, чаво кумекаю, Пелагея, — сердобольная работница кухни отломила гостье ломоть свежего хлеба, подала кружку кваса. Тайком осмотрелась кругом, не подслушивает ли кто. Перекрестилась. И тяжело вздохнув, произнесла. — Про печаль твою скорбную. Про бяду твою страшную! Вот каку думку думаю…

Она сглотнула. Прищурила глаза.

— Не к тому, ты обратилась бабанька со своим горюшком. Ой, не к тому!!!

— ???? — женщина внезапно умолкла. Смахнула последнюю слезу. Выпрямилась. — А к кому надоча?

Глава 28

Над залитым синью берегом оврага взошло и пригрело малиновое солнце. Ветра нет. Не шелохнутся, не двинутся зеленые сарафаны белоствольных березок и молоденьких дубков. Ещё голубеет обильная, рожденная из небытия ночи роса, упавшая пластами под тяжестью алмазных капель на поля, усланные лилово-красными цветами иван-чая, белыми лепестками ромашек, золотом зверобоя. Под деревьями, склонив головки, ещё дремлют синие колокольчики. Приятно пахнет похолодевшей травой, пылью на дороге, душистым туманом леса.

По проселочной дороге, в такую рань, едет подвода, на которой, локтем опираясь на обшитый мешковиной тюк, лежала взрослая женщина и рядом с ней, свесив с телеги босые ноги, сидели две молодые «скисшие» девчушки.

Лошадь, по мягкой едва накатанной землице, плетётся не торопясь, лениво, постоянно кому-то кланяется. Вдруг в далекой роще проснулась кукушка, начала отчитывать годы жизни.

— Даа! Свезло вам красавицы! — ожила бабка Лукерья, насчитав больше, нежели умела считать.

— Свезло, так свезло! — возница продолжила вздыхать. — Барин лично пригласил вас работать в Таганово. И главное: Цех построили новый. Работа интересная. Девчат набирают весёлых. Озорных. Не жизнь у вас теперяча будет, а малина! Эх, живи да радуйся. Мне бы так!

Танюшка и Ульянка Ляповы до сих пор не могли отойти «от внезапно навалившего счастья». Им было трудно понять: Плакать с горя, или смеяться от счастья. В руках старшие сестры погодки из многодетной семьи держали выигрышные путевки (аляпистые цветные бумажки), дающие право начать трудиться на новом предприятие помещика из Таганово.[52]

— Девоньки, как я вам завидую! Победить в такой сложной викторине. Выбрали всего два человека из цельного села. Представляю, как сейчас кусают себе локти другие девчата, которым не повезло. (Под одеждой бабки была скрыта купчая на сестер Ляповых, которую она тайно должна была передать в отдел кадров).

— Вы главное не зазнавайтесь. И родственников навещайте хотя бы раз в месяц. А то им будет совсем плохо без вас.

— Конечно, конечно, — сестры одновременно покачали головой. (И тем не менее в горле першило и слезы предательски накатывались на глаза).

— Скажи, бабушка, а у кого мы будем жить? — произнесла Ульянка, внезапно очнувшись от литургического сна. Добрые ли они люди? Не обидят ли?

— Эх, лапоньки сизокрылые, так в том-то и дело, что жить вы будете вдвоем, в отдельной комнате в новом бараке с чудным названием общежитие. Всех бездомных работниц поселили туда. Поближе к месту работы.

— Даа! — выдохнула бабулька, после очередного глубокого вздоха. — И ещё… Теперяча — все суженные ряженные ваши!

«Счастливые победительницы мега-конкурса» переглянулись. Недоуменно посмотрели на старую, выжившую из ума сваху. Даже попытались улыбнуться… Об чём это она? Какие женихи? Какие ряженые? Когда на сердце так муторно? Когда насильно забрали и увезли от родных в неведомую сторонушку? Чур, меня, чур!.

— А вы как думали! — водила продолжала уверенно убеждать. — Чичас вы будете работать в Таганово! Хорошо получать за работу. Дай бог, будет всё любо да дорого. Накопите на приданное. Станете богатыми невестами.

— ??? — молодушки захлопали ресницами.

— Смотрите не зазнайтесь!!! — Лукерья хлестнула вожжами лошадь, чтобы та ускорила шаг.

— Какими невестами? — Танюшка залилась краской. Закрестилась. — Владыко, царь небесный, господи! Свят, свят, свят! Лукерья Ильинична, вы что? Мы замуж сроду не собирались!

— Как же, не собирались они! — старая ключница недовольно поправила сбившийся платок. — Жених, что чирей: ждёшь не ждёшь, придет время, где захочет, там и сядет.

— И как только это произойдёт! — она продолжила обучению жизни глупое подрастающее поколение. — Тотчас мотрите внимательно. А то набегут всякие босяки охальники — голь перекатная… Тьфу, на них, иродов! Особенно из других деревень! Глазом моргнуть не успеете — уведут под венец. Чичас все как с ума посходили — ухлёстывают за тагановскими, проходу не дают!

— И ещё!!! — сваха крякнула по-мужицки. А затем, вдруг жалея, осмотрела сбившихся в середине повозки желторотых галчат и произнесла с душевным волнением, с неожиданной искренностью. — Самые хорошие женихи, ситцевые мои, это те — кто крестьянствует на земле барина. Барин у нас хороший. Он своих мужиков поддерживает и защищает. Найдете своего суженого — ряженного. Честным пирком сыграете свадебку. Нарожаете ребятишек. Будете жить как за каменной стеной. Ещё лучше выбор, это те, кто работает на предприятиях барина. Некоторым платит в месяц столько, сколько другие купцы не получают. Статный, русоволосый, со светло-голубыми веселыми глазами.

— Ну, а самые видные женихи, у нас в Таганово… — Лукерья сглотнула. Пошамкала губами. Интригующе посмотрела на молодых вертихвосток. (Господи, до чего же они тощие и костлявые!) Прищурила глаза. Подумала: Стоит ли раскрывать главную тайну «Золотого ключика» или немного подождать? — Самые лучшие, девоньки мои синеглазые, — это конечно дружинники барина. Там и форма красивая, и оплата высокая, и молодцы все как на подбор красавцы и удальцы, да ещё за добрую службу жильём награждают.

— Даааааа, — задумчиво протянула учительница жизни. — Но там, рыбаньки мои, не так всё просто…

Месяц спустя. Село Веселково. Изба ныне покойного Аркашки Ляпина.

— Ульянка? Доченька? Где Танюшка? Что случилось? — в старенькую, с гнилой тесовой крышей избушку вбежала тощая взволнованная женщина с жёлтым морщинистым лицом.

— С добрым здоровьецем, мама, — гостья произнесла смиренно, низко поклонилась, уставившись в пол. — С Таней всё хорошо, на работе, — она весело задрала глаза, после чего с визгом бросилась на шею матери. — А, я, вот она! В гости приехала! С подарками! — Поддавшись общему движению радости, от услышанного, все присутствующие в избе девчушки, от мала до велика, а их было четверо, малолетних сестер Ляповых, присоединились к общему обниманию, ликованию, многократному целованию. В результате чего в избе на несколько минут возникла небольшая куча-мала.

— У-рря-я, — закричала шестилетняя Арина, самая маленькая в семье. Она радостно топала по полу своими босыми ногами, побитыми цыпкой, весело трясла нечесанными, выгоревшими на солнце волосами, крутила рваным платьем, сквозь прорехи которого просвечивалось костлявое тельце. — Не зря у маменьки сердце со вчёра радость чуяло: два раза ножик роняла на пол. Вот, она и есть — правдивая примета. А ещё! Улька цельный мешок гостинцев приволокла.

— Ах, батюшки! Ах, светыньки! — гостья пыталась, что-то начать рассказывать. Но, ей не давали. Целовали в шею, в губы, в щёки, в глаза.

— Мне дали день отдыха, — наконец она с трудом оторвала от себя гроздью повисшую младшую сестру. — А тут обоз. Мужики проездом по сёлам, закупают ягоду, грибы. Я и добралась с ними. Завтра с утрица обратно. Обещали забрать. Так, что, родненькие мои, я не надолго. Только попроведывать.

— А мы с Катькой, Дашкой да Глажкой во поле траву косим, скирдуем, — начала сбивчиво рассказывать мать — сухопарая женщина, с острым носом, с низеньким лбом. — А тут Аришка прибёгла. Срочно домой. Грит, ты приехала. Я испужалась! Аж-но сердце в пятки зашлось. А ещё намедни видела сон плохой. Измучалась вся. Бягу, что пятки горят. Думаю, какая бяда приключилась? Матушки мои, да чего же это я с ума-то схожу от нетерпения? — в её глазах засветились тревожная радость и испуганное любопытство. — Всё про себя да, про себя. Давай Ульянушка, сказывай. Как вы там с Таней живете в неволе? Что делаете? Барин какой? Сильно, нехристь лютует али нет?

— Как это тебя отпустили? — старшая сестра, соблюдая очередь, ехидно добавила россыпь вопросов. — Сбежала небось? Али с работы выгнали?

— Верно ли сказывют, — не слушая никого, без очереди, влезла в разговор малолетняя проказница Арина. — Серебра у него столько, что он его трескает на завтрак, обед и ужин? А ещё сказывают, чта глаз у него золотой? И куды им глянет, всё превращается в золото?

— Так и быть, обо всём поведаю, — Ульяна подошла к печи. Убрала заслонку. Взяла ухват и достала оттуда вкусно пахнувший горшок с варевом. — Попробуете воперва моё угощение! Я пока ждала вас с поля, приготовила гостинчик: Таганофель варёный с кусочком тушёного мяса.

— А что такое таганофель? — воскликнула Дарья. Она потянулась к заветному блюду ложкой. — М-м-м… И когда это ты научилась варить, да ещё вкусно?

— Лучша кажи, чта тако туршоное мясо? — задорно вторила ей Аришка, залезая в горшок без очереди, в обход всех ложек закрывавших ей путь. — Вкуснятина небось?

— Таганово… Это почти сказочный мир, — начала на распев Ульянка после того как было полностью покончено с поданным кушаньем.

— Новая трехглавая церковь с высокими колокольнями и мелодичным звонок колоколов, аккуратные домики с синими, зелёными и даже красными крышами, — лицо рассказчицы зарумянилось, посвежело, глаза горячо заблестели, и в них засветилась игривая, задорная мысль. (Как мне хочется иметь такой уютный домик!) — Чистые и опрятные улицы, затаились в зелени, как будто выросли в неведомом лесу, — голосок сочинительницы — фантазёрки зазвучал ласково, певуче. Заворковал с какой-то странной радостью и светлой надеждой. — Невысокие разноцветные заборчики. Вы только подумайте, там даже белки прыгают по деревьям, и ёжики ползают по дорожкам. Такие смешные. Идешь такая, гуляешь, а он колючка — невеличка ползёт себе мимо. Глазки такие маленькие как бусинки… Ути-пути. Длинным носиком шевелит.

Девушка вспомнила, что-то приятное. Заулыбалась. Продолжила рассказ…

— Перед каждым домом клумбы с яркими заморскими цветами. Такие запашистые! Смотришь на всё это и в глазах кружится. А ещё большой клуб, где проходят всякие мероприятия: Вы бы видели как там танцуют, как поют. А общежитие: смех, шутки, песни не утихают даже ночью, после работы…

— Цветы, белки, ёжики, танцы — это всё понятно, — мать перебила, недослушав. Она задумчиво посмотрела на «блаженную» дочь. Развязала и снова завязала платок. — Погодь ужо. Лучше ответь, где живете с сестрой, у кого, что за люди? Не обижают ли вас? Не голодуете ли? Что кушаете?

— Мы с Таней живём в новом двухэтажном доме. Называется общежитие. На втором этаже! В светлой, уютной двухместной комнатке. Там есть стол, два стула, две кроватки, небольшой шкаф для белья. Кормят вкусно, три раза в день, в общей рабочей столовой. На обед дают первое, второе и третье.

— Ась, что такое первое? — не понимая дочери, переспросила мать.

— А, второе? — по старшинству, как положено, сыто икнув, добавила Дарья.

— А третье? — не услышав ответов, без очереди, как всегда занозой из-за угла со своим вопросом, вылезла младшая сестра.

— Это номера блюд в столовой. Родненькие мои! — губы мечтательницы сами растягивались в улыбку. — Вы просто не представляете, какой по утрам открывается вид на восходящее солнышко. Большое, косматое, ровно нарисованное чудными красками. Встанешь у подоконника, откроешь оконце, вздохнешь глубоко — глубоко сладкий воздух дремучего леса и любуешься. Как же там хорошо, как красиво. Душа поёт и радуется! И ждёт чего-то хорошего, доброго… А ещё… Там… — поэтесса — прозаик желая продолжить перечень чудес в неведомой сказочной стране Таганово, внезапно обратила внимание на недоверчивые взгляды матери и старшей сестры.

— Не верите, да?

— Ох, Ульянка! — Дарья игриво вытянула губы. — Чевой-то ты заливаешь небылицы. Будто тебя не в вечное рабство продали, а замуж выдали за князя. И мелишь так, ась прожила всю жизнь не в завалившейся халупе, а во дворце. Сколько тебя помню, ты всегда была пришибленная на голову и разговаривала с кузнечиками. А теперяча уехала из дому всего-то месяц назад, а уже прям такая — сякая, вся дворянкой стала, нос от важности задрала! И слова сказываешь ненашенские: — хорошее, доброе. Так, шта знаем тебя. Спустись-ка на грешну землю. Со второго этажа! Да поведай всё как есть: Про жизнь вашу с Таней новую, про работу, да про Тагановского помещика изверга.

Сказительница не ожидала такой реакции на свое чувственное повествование.

— А я ей верю, — сопливая Аришка поддержала рассказчицу. Она недовольно ткнула локтем «Неверущую Фому» в бок. Скорчила ей страшную рожицу.

— И я, — поддержала её Катериана, молчавшая с самого начала разговора. Она пригладила свои волосы цвета соломы, нащупала короткую косичку. — Люди в церкви сказывают, случаются чудеса иногда.

— Дашка просто злюка-калюка, — мелкая егоза начала давать пояснения. Захлопала круглыми, широко раскрытыми глазами. — Потому шта вочерась не пришел ухожор ей-ный. Она ждала, бесилась. А он не пришёл. Вот, она и срывает злобу на всех. А так она верит во всё. Правда же, Дашуля?

— А вот и нет! — сестры начали перепираться.

— А вот и да! — мелкая задира снова сквасила лицо. — Ульяша, не останавливайся, сказывай далече про дворцы, царей, королей и ёжиков носастых. Дюже антиресно!

Мать сидела чуть в стороне от перепирающихся детей с застывшей улыбкой и молчала.

— Ах, так! Хорошо… — приезжая недовольно метнулась к своему вещевому мешку. Подняла и прижала его к груди.

— Хотела показать! Но! Чуть позже, — она начала говорить непонятные фразы. — Покажу сейчас. Вот, выдали, за хорошую работу. Вообще-то нам запрещено вывозить их из Таганово. Однако я потихоньку привезла. Как знала, не поверят мне здесь!

— Ждите, — девчушка стрелой вынырнула из избы. Побежала на сеновал.

Через несколько минут в избу вплыла, высоко подняв голову, расправив плечи, переодевшаяся царица-молодица-раскрасавица в невиданном доселе платье…[53]

Она сделала два шага по избе, крутанулась через левое плечо, как учили соседки по этажу. Поставила руки на талию. Снова повернулась, теперь уже в другую сторону. Подняла подбородок, расправила плечи.

— Вот! Все видели!!! Все рассмотрели! А у Танюшки, такое же, только синее!

Тишина коромыслом повисла в избе на долгое время. Любознательный паук успел переползти в углу с одного места на другое, дабы лучше видеть происходящее.

— Огось!!! — не соблюдая очередности в высказываниях, произнесла младшая сестрёнка. Ей первой удалось отбиться от столбника напавшего на всё женское население избушки. Её глаза стали огромными. — Видали!!! И это Улька ещё не сказывала про жениха! Представляю, что ждет нас впереди!!!

— Мама, — внезапно она повернулась в сторону родительницы и грозно произнесла. — Немедляча продай меня в Таганово! Я тожа-ма хочу платье такое!

Глава 29

Июнь 1688 года. Переславль-Залесский. Берег Плещеева озера. Место постройки потешного флота молодого царя Петра.

— Ох, боже праведный! Ох, дева пречистая! Ох, пресвятая богородица… — князь, боярин и воевода Борис Михайлович Прозоровский перекрестился. Молча уставился вдаль. На глаза накатилась слеза.

— Вот она и смертушка моя настаёт! Вот и всё, окончена жизнь! Пропал я. Погибла моя буйная головушка. Так подставил меня, так подставил, это ирод ненашенский! И откуда он только взялся, иуда, христопродавец, дьявол во плоти? Всю жизнь мне исковеркал, всю судьбу переломал!

Восходящее солнце золотым пожаром горело издали в верхних окнах монастырского купола. Далеко по округе малиновым звоном разливались голоса новых колоколов Троицкого Горецкого монастыря. Их звуки выматывали душу, оглушали и притупляли чувства. Чуть погодя ударили в большой колокол, потом в перебор, словно на праздник, весело заиграли, зазвонили во все колокола сразу.

— Это по его наводке я подбрасывал царю картинки с кораблями. По его приказу постоянно восторженно сказывал о море, будь оно трижды неладно. Ещё приволок в подарок здоровущий макет пиратского корабля, что более аршина в длину. Разве я мог так думать? Разве я мог так предполагать? Забава, она и есть забава. А когда его величеству благоугодно стало развлечь себя плаванием на небольшом ботике по Яузе реке… Помечтать под плеск небольшой волны о дальних странах, о морских сражениях — взял и напросился вместе с ним. И как будто дьявол вселился в царя! Захотел он иметь свои настоящие корабли, свой флот. А, я ещё сдуру ляпнул… — Конечно батюшка-государь, это же очень здорово иметь свой флот. Да с громкими пушками, удалыми матросами, большими развивающимися флагами… Это же так прекрасно! А иноверцы, подлюки, сучьи дети, воры преподлые, пакостники, все как один, подхватили дурную идею. Похвалили. Поддержали. Подставили!

— Что можно сказать? Молодец, Бориска — сам совет подал царю — сам и исполняй! И как быть?

— Ох-хо-хоо, Господь, отец наш небесный, грозен и справедлив ты в гневе своём, — воевода горестно вдохнул полной грудью. Перекрестился.

Чистый утренний воздух был насыщен запахами сена и цветов. Над едва плещущим озером стоял туман, в тихом, теплом воздухе занимающегося дня зудели комары. Большое розовое солнце не спеша, вразвалочку выползло из-за края земли и лениво поднималось над полями.

— Петр Алексеевич нагнал мужиков, погостил в Переславле всего несколько дней, — тяжелые воспоминания никак не хотели покидать голову Прозоровского. — А затем ускакал с Меншиковым, Измайловым и Голицыным домой — командовать сухопутными потешными сражениями. А мне теперяча надобно строить флот для царевой морской потехи. А для того ещё верфь корабельную. А там и пристань приличную. И в довесок ко всему ещё и возводить батарею на мысу Гремячем. А ведь я, даже не ведаю, каков он есть этот самый корабль! Я их только на картинках-то и видел. И воды я боюсь, как огня! Мы, не морская держава. Нет у нас корабелов, нет матросов, нет капитанов. Никого нет. И где их брать?

— Ох, пропала моя головушка, — голова боярина гудела от мыслей. Сердце всполошенно билось в грудном капкане, вонзая боль под самую лопатку. — Хоть и дал государь в подмогу, этого немца Карштена Брандта да ещё двоих заморских «мастеров» Класса да Корта. А они после расспросов, похоже, ещё меньше моего знают о кораблях. Или скрытничают аспиды проклятущие, добиваются смертушки моей. У крысёныши ненавистные — муторно с ними!

— Что же делать теперяча? Что делать? Что? Дело новое, небывалое… А тут ещё сказывают на днях курица петухом кукарекала, верная примета… — к беде.

— Утопиться что ли? — боярин посмотрел на тёмную воду. — Уж лучше так, чем голову снимут или на кол посадят… Кстати, говорят здесь от берега сразу, глубоко.

— Батюшка, кормилиц! — к воеводе подбежал староста из большого села Васильково, вотчины боярина, что находилось в двухстах верстах от Москвы. Он взглянул ему в глаза, уважительно, глубоко поклонился, бухнулся на колени. — Вот ты где! Кое-как тебя нашел.

— Прошка? А ты здесь откудава?

— Так пришел со всеми мужиками деревенскими.

— А они почему, тут? Кто велел?

— Софья Борисовна, дочь ваша. Голубушка, казала, что бяда вяликая! Что, ты, надежа наш в большой опасности. Нехристи собираются напасть на нашу сторонушку. Помочь тебе надо. Крепость на озере построить, да постоять всем миром за землю русскую. Собрала многих, кто топором умеет махать да сюда привела.

— Подожди не тараторь. Так она, что, с вами? Здесь?

— Ну да. Вон, тамача, у леса, командует.

— Как командует?

— Как надобно. Как положено. Как енерал!

— Значит, так! — умело распоряжалась высокая девушка, стоя возле начатой строится пристани… — Первое! Всё, что понастроили эти косорукие горе старатели, поломать. Второе! Ямы, которые они тут понакопали, закопать. Мусор, грязь, опилки, щепки — всё повычистить. Чтоб блестело и зеленело, как будто, нет никаких работ. И главное… Ребятушки, побыстрее, побыстрее всё делаем! А-то мне ваше сонное царство уже опостылело. А если я рассержусь, будет всем плохо!

— Иванцов!

— Слушаю, Софья Борисовна, — ответил парень, стоявший у неё за спиной.

— Передай радио Климову. Пусть выделит нескольких бойцов и вернет всех строителей, что ушли подрабатывать в село Веськово.

— Будет сделано!

— Далее, Хомутов!

— Слушаю, матушка.

— Где воевода Михайловский? Почему я не вижу его?

— На озеро, с утрица ушёл. Думы думает, важные, в одиночестве. За ним отправили Прохора.

— Хорошо.

— Так, Анисим, теперь с тобой. На следующей неделе прибудет большой обоз с корабелами из Архангельска. Бери своих мужиков, выбери удобную площадку и начинай готовить место под строительство временного поселения. Кстати, как подойдут беглые работники из Веськово, их тоже можешь забрать к себе. И следи за ними. Мне тут лодыри не нужны. А будут возмущаться, отдай их Климову, пусть вместе с его бойцами по полям, без устали, с утра и дочи, бегают. Или нет, подожди, пускай лучше, пока нет кораблей, по деревьям лазают на скорость, к высоте привыкают.

— Дарья?

— Аушки, кормилица!

— Обоз с бабами дошел, всё нормально? Отставших нет?

— Все тутачки. Все добрались, с божьей помощью.

— Полевую кухню развернули?

— Да, матушка. Пищу ребятушкам готовим. Хлебушек замесили. Возницы повели лошадушек скупать на озеро. Все при деле. Все под рукой.

— Замечательно! Иди и найди, этого паразита, который, у них, тут, отвечает за продукты питания. Всё посмотри. Всё проверь. Перепиши. Доложишь к вечеру.

— Ладушки, боярынька наша, всё исполню, как велено.

— О-ля-ля, мадам Софи-я… — к девушке подбежал человек в пышном белокуром парике, волнами ниспадающим на камзол из голубого атласа, украшенный розовыми бантами, в розовых чулках и красных башмачках, в коротких бархатных штанах с лентами. На животе и с боков неизвестного из-под бархатной куртки выбивалось тонкое белье в кружевах.

— Это-о какой-то кошмарь, ужасаль, фантастик моветоон! — иностранец гортанно произнес в нос. — У нас с вами урок через половину час. А ви ещё не готови?

Военачальница повела соболиной бровью. Прищурила глаза и произнесла по-французски с сильным «рязанским» акцентом… (Примерный перевод автора: Поль, сейчас я сильно занята. У меня нет времени на пустые разговоры. Мне не до глупых занятий с тобой. Иди и займи себя чем-нибудь полезным. Например, найди иностранцев и познакомься с ними поближе. Вечером, всё расскажешь, кто они такие и чем тут занимаются.)

— Шарман, когда мы прибудем на место, вы обещали познакомить меня с молодым царем, — учитель запротестовал в ответ. — А вместо этого мне приходиться заводить дружбу и следить за всякими старыми голландцами, скукота. Сударыня! Вы наняли меня учить вас французскому языку, политесу, танцам и на досуге рассказывать веселые истории про Высший свет, Короля Солнце и мою милую Францию. Вы говорили, что это путешествие будет ужасно интересным, что…

— Поль де Мюрай дю Реварди! Давай ноги в руки и дуй мелкой рысцой к голландцам. Пожалуйся им на варварскую страну. На свой глюпий, деспотичний ученица. В конце концов, расскажи им про кошмаль, коноваль, и прочее ужасаль… наших дорог, — боярыня произнесла уже по-русски, резко повысив голос. — И не отвлекай меня, пока не позову, ясно?

— Но, София Бори-со-внаа? — он обиженно посмотрел на её красивые, хорошо очерченные губы, небольшой с курносинкой нос и широко разметанные брови, придающие лицу решительное выражение.

— И помни!!! — она вновь перешла на язык Людовика XIV. — Не будешь меня слушаться, верну туда, откуда забрали… в Бастилию! К крысам, жучкам, паучкам, червичкам и прочим друзьям — обитателям камеры одиночки. Всё, иди.

— Хорошо, мадам… Как вам будет угодно, мадам, — бывший заключенный склонился в реверансе. — О, да! Как вы правы. Эти ужасные, северные дороги! Об этом мне надо обязательно кому-нибудь срочно — срочно рассказать, например моим новым лучшим друзьям из Голландии.

— Иванцов, — «командирша в юбке» вновь обратилась к радисту.

— Слушаю.

— Я, последний раз повторяю вопрос: — Где воевода Михайловский? Почему я до сих пор не вижу его? Почему я должна обо всём всем напоминать? Я что, тут, до второго пришествия, как одинокая сосна на холме, стоять буду? Найдите мне его, быстро!

— Да здесь я, дочка. Здесь, — отец подошел к дочери.

— Здравствуй, тятя! — зубастая мегера вмиг превратилась в ласкового пушного зверька. Шерстка её заиграла, заискрились на солнце. Щеки порозовели. — Папаа… (С француским акцентом.) Что же ты тут натворил? Ну, право слово, как маленький ребенок! Алексей Петрович попросил меня помочь тебе со строительством потешной флотилии.

— Но помни, — её голос вновь приобрел железные нотки. — Обязанности по выбиванию денег и взаимодействие с царём, лежат на тебе!

— Здравствуй, Софюшка! — боярин улыбнулся, тепло посмотрел в её глаза. — И я рад видеть тебя, тоже.

Ветер дул с озера пахучий, смоляной, веселый. Он подергивал рябью сизые воды, шелестел листвой кустарника, на берегу качал стволы тонких березок. Он мило наблюдал, как незатейливо и добродушно разговаривают отец с дочерью после долгой, долгой разлуки.

Глава 30

Спустя месяц, к вечеру субботы, на стройку пригнали большую партию каторжников. Отощавших, изнеможённых доходяг расковали. Людям раздали пищу. Велели выбрать место и отдыхать. С утреца бывшие охранники по привычке пообещали погнать страдальцев на самую тяжелую работу. Андрейка Поклонов не понимал, что происходит, почему сняли кандалы, однако сразу решил бежать. Другой возможности совершить побег у молодого затворника могло не появиться. Он, недолго думая, дождался рассвета, когда все сладко спали, потихоньку поднялся, украдкой оглядел спящий лагерь. Никого из охраны не было видно. Бывший заключенный ехидно ухмыльнулся в бороду, поблагодарил Господа и Богородицу за удачу и юркнул в темноту чащи.

В сумрачном, глухом, дремучем, безмолвном лесу клубился зыбкий туман. Понизу он был плотный, густой как желе, отливал синим. Выше, в просветах между деревьев расплывчатым, — голубым. В гуще кустарника, в самом лозняке, казался зеленоватым. А в низинке, в ногах у небольших осинок, светился сиреневыми переливами. Налившиеся зеленью травы и полевые цветы поседели от выпавшей росы.

Поначалу беглец бежал быстро, однако спустя время, когда солнце взошло над лесом и начало припекать, он устал и теперь двигался из последних сил. Частые коряги и сучья вконец размочалили лапти, в лоскутья изодрали сермяжный кафтан. Вековые ели и сосны, кололись, хватались, предательски цеплялись за одежду бродяги пахучими зелеными лапами. Трещали сучья, шуршала хвоя, стреляли под ногами сучки. Подошвы горели. Андрей ослаб, стал дышать тяжело, сопел словно загнанная лошадь. Обходя большой муравейник, он запнулся об торчащую из-под земли корягу и изнеможенно упал на сухой валежник. Застонал, раскинул руки от слабости, словно на распятии.

Где-то совсем рядом кто-то зауныло, себе под нос, затянул жаластливую песню…

— Уж не леший ли в смолистых, ветвях запутался и завлекает меня пением к себе на погибель? — струхнул скиталец. — Пронеси, господи! Спаси, святой Николай, Чудотворец Божий от бед и лихой напасти!

— Люди-добрые, а это, что за ягодки? — недалеко от него раздался скрипучий старческий голос.

Бродяга присмотрелся и сквозь высокую траву увидел невысокого, сухощавого старика, с большой седой бородой, лет под семьдесят. Лесной певец был одет в посконную рубаху, холщовые порты, на ногах виднелись лапти. В руках дед держал небольшое лукошко. Старик остановился возле куста смородины и с удивлением стал рассматривать ягоду.

— Гли-ко, сморода, — запричитал старый, обращаясь к заросшему дикому кустарнику. Он по доброму улыбнулся, и морщинки разошлись по его лицу, как рябь по воде. — Да много. Надо будет пособирать да бабке отнесть. Ууу, да кислючая! Аж-но выворачивает очи.

Старец пошамкал губами. Раздвинул ветки. Осмотрел количество ягод на кустах.

— То-кмо, если бы, ты, сморода, была беглым мужичком, — лесовик неожиданно продолжил разговор с кустом. — То я бы посоветовал тебе не ходить в сторону солнышка. Овраг там глубокий. Оступишься, упадешь, покатишься, ноги — руки поломаешь. А с поломанными ногами, тебе не уйти далече. Тебя быстро, сладка ягодка, догонят серые волки и съедят.

— А катись-ка ты, сморода, лучше туда, — дедок показательно махнул рукой. — Да всё время чуть в сторону от солнышка поворачивай. Глядишь, и живёхонек останешься…

— Эй, старче! — из-за деревьев появились два здоровенных сытых солдатика, безбородые, наглые, в неизвестной заморской одёже с серо-зелеными разводами. Глаза жесткие, злые. Шли они по лесу легко и мягко, как ходят звери и в отличие от обычных служивых. — Ты, там, с кем языком чешешь?

— Здоровы, чертяки! — Андрей чертыхнулся про себя. — С одним справиться будет тяжело. А тут, двое!

— С кем, с кем? — лесовик потряс лукошком. — С ягодками общаюсь. Смороды нашел, вон, несколько кустов. Да гляжу вся мелкая. Эх, сердешные! То ли раньше было. По молодости. Ягода была крупная, сочная, размером… воо, с кулак. Росла везде, где можно и не можно. За ней даже ходить не надо было. Подойдешь к лесу, с краю, наберёшь полный короб. И всю зиму можно было чаи гонять. А теперяча? Мелкая, кислая, возьмешь в руку, тьфу, совсем никакая…

— Зубы-то нам не заговаривай, чай они не болят у нас! Не видел в лесу беглеца?

— А чавось его видеть? Вона, побёг, в сторону солнышка, стреканул от меня, как заяц. Испужался песни моей!

— Эн-то в сторону оврага, что-ля? — ищейки молча обменялись взглядами.

— Ну, да.

— Так он же там ноги поломает? И шею свернет.

— Вот и я говорю, непутёвый. Совсем с голоду обезумел. Эх, судьба-судьбинушка! Вот, то-ля раньше: Мужики были сытые, благоверные, по лесам, оврагам не шастали… Сидели по домам в нарядных рубахах али с бабами водили хороводы… Жили, — как сыр в масле катались. А чичас, чево?

Долго бежал Андрей, в направлении указанном стариком-лесовиком. Постоянно чуть сворачивал в сторону по совету доброго человека. И всё же заблудился, заплутал. Зашло солнышко в облака и потерял он путь дорожку верную. Осмотрелся кругом: Обступил со всех сторон густой, дремучий лес, с изъеденными трухлявыми пнями, с цепляющимися косматыми ветвями и корягами, с поверженными наземь после бурелома корявыми деревьями, с посохшими и вздернутыми к небу змейками-корнями. Устало упал беглец на траву, отдышаться, прислушаться. Поразмыслить, что делать далее.

Чуть в стороне от ближайшей поляны мелькнуло среди зелени что-то темное. И сразу пропало. Андрей насторожился. Может быть, зверь проскочил? Или балует нечисть лесная?

Где-то рядом вновь раздалась негромкая песня…

Это было похоже на чудо: в кустах вновь появился старый добрый провожатый.

— Опять поганка! — как несмазанное колесо на телеге заскрипел лесной колдун. Он закончил петь. Наклонился к земле и поднял находку. — Когда же нормальные грибочки пойдут. Вроде нонча дожжи прошли. А хороших грибов — нетути.

Дед поднял гриб над головой и стал рассматривать его на солнце, абсолютно необращая внимание на распластавшегося недалеко от него бродягу.

— Вот если бы ты, поганка, была беглецом, то я посоветовал бы тебе в сторону солнышка не ходить. Там места глухие, болотистые. Прошлой осенью пошли погулять две бабёнки да сгинули почём зря. Так, что лучше всего бежать вон туды… Да постоянно поворачивать от солнышка чуть в сторону.

— Дедуся! — из леса снова раздался оклик солдат. Бравые служаки, ищейками, словно по пятам, шли за беглецом. Загорелые лица вояк светились удовольствием от прогулки в лесу. — Ты с кем там лясы точишь, пень старый?

— С кем, с кем? С грибочками, — недовольно засопел грибник. — Говорю, нынча в лесу одни поганки да мухоморы. Хорошего гриба днём с огнём не сыщешь. Не то, что ранее… Эх-ма! Помню, когда был молодой… В ту пору грибов было видимо — невидимо… Все такие, агромадные, велики размером… акокрас с твою голову. В лукошко не помещались. Найдешь таких полянку, телегу подгонишь, доверху насыплешь и на всю зиму хватало. А теперяча, что? Одни худодышные поганки. Эх, были, да прошли добрые времена!

— Слушай, отец! Не виляй хвостом! Беглеца, не видел?

— А почто мне на него смотреть? Чай не девка красная. Вона, направочко, в сторону солнца потопал, как медведь косолапый, все ветки пообломал.

— В болото, что ля полез?

— Туды, родимые.

— Во, дурной. Потонет почем зря. Ладно. Спасибо тебе, пойдем, пожалуй, глянем, как тонуть будет. Можа вытащить успеем ещё.

— Давайте ужо, идитя, идитя, голуби сизокрылые, — старик задумчиво посмотрел в сторону удаляющихся солдат. — Шастают тут по лесу, все грибы потоптали, жеребцы окаянные.

И снова Андрей бежал со всех ног: Перепрыгивал через поваленные замшелые стволы. Бездумно уворачивался от толстых сучьев. Спотыкался, налетал на невидимую паутину и торопливо отирал лицо ладонями. Трижды переходил мелкие, заросшие кустами ручьи. С упрямством, лишенного на ошибку загнанного зверя, претворял в действие нехитрую и жизненно важную задачу — оторваться как можно дальше от погони. И всегда послушно, по доброй подсказке, поворачивал чуть в сторону от висячего справа над головой солнышка.

Казалось, это будет длится часами — сумасшедший бег меж деревьев, шумное хриплое дыхание, нескончаемый, бесконечный, похожий сам на себя лес… И вот показался просвет между деревьями. Беглец вышел из леса и… увидел озеро и раскинувшийся вдоль берега строительный лагерь. Не понимая, как такое могло произойти, он остановился. Получается, что он полдня бегал по кругу.

— Что делать? Как же так? Как теперь поступать? Не мог добрый лесовик подсказать неправильную дорогу? — мысли пузырями кипели в голове. Лоб покрылся холодным потом. Под сердцем защемило.

— Иди милай, не останавливайся, — позади него чуть слышно проскрипел голос злого проводника.

Каторжник обернулся. За его спиной, в нескольких метрах стояли три человека.

— И помни, — на губах старика возникла кривая, зловещая улыбка. — Второго шанса не будя. Играть со смертушкой больше не надо!

— Ну, что встал? — гневно произнес один из солдат. Он снял с плеча небольшое ружье. Воронёный ствол уставился в живот беглеца. Он резко дернул рукой, «ружье» громко лязгнуло. — А ну бегом, быстро.

Поклонов со страха со всех ног припустил в сторону лагеря.

— Ой! — кто-то вскрикнул звонко.

Андрей во время бега в высокой траве натолкнулся на девушку собирающую цветы.

— Батюшки святы, медведь! — во все горло завизжала незнакомка. Она попятилась, прикрыла рукавом глаза.

— Перестань орать, дуреха! — Андрей начал успокаивать девчушку. — Я не медведь.

— А кто? — пострадавшая на полном серьезе продолжала разговаривать с медведем, одним глазом выглядывая из-за рукава. (Кто же ещё кроме больших косматых животных способен бегать по лугу, сбивать её, когда она! одна! в полном одиночестве! вдали ото всех! собирает цветы.)

— Я, Андрей… Поклонов, — он окинул незнакомку изучающим взглядом. Во всем её облике — в ладной фигурке, в выражении лица, в больших и немного испуганных сиреневых (похожих на озерца) глазах — была растерянность.

— А-а-а, так ты поклонник, что ли? — выбившиеся из под платка белые пряди волос падали на лоб, заставляя её кривить губы и фыркать, сдувая назойливые завитки.

— Кто-о? — беглец недоуменно пожал плечами. — Чудная какая-то.

— Ну, поклонник!!! — шустрая егоза быстро пришла в себя и начала, не останавливаясь щебетать. — Это тот, который восхищается моим талантом! Моим красивым голосом! Моим пением! Ты специально выследил меня, чтобы признаться мне в том, что я пою лучше всех? — у певуньи мгновенно летней зорькой заалело всё лицо. — О-о-о, это так здорово! Как ты узнал, про меня? Кто-то рассказал? Мы же только что приехали из Таганово? И меня ещё никто не слышал? И не кто мне ещё не хлопал? И цветов не дарил в награду за моё пение? А концерт будет только вечером! Мы же ещё даже распевку не начинали! А все уже говорят, что я самая талантливая и голосистая!

— … Ыыы??? — Андрей ничего не понимал из того, про что щебетала глазастая незнакомка. Он задумчиво поскрёб пятерней бороду. — Ась? Куда? Кого? Чавось?

— Тавось, медведь косолапый, — по-хозяйски начала вести себя юная, но уже начинающая капризничать звезда. Поднявшись с земли, она хорошо рассмотрела парня: Высокий, крепко сколоченный, лобастый. Широкие брови, черные, сросшиеся на переносице, нависали над голубыми печальными глазами, придавая облику «медведя» грубоватую привлекательность.

— Значит так! — молодушка по-деловому тряхнула тяжелой золотистой косой, туго перехваченной розовой шелковой лентой и пошла в сторону лагеря, продолжая разговаривать со странным воздыхателем. — Ежеля ты поклонник, бери цветы и провожай меня в лагерь. Сегодня у меня первое выступление.

— Да, — добавила она, явно любуясь собой. — Можешь идти чуть позади и негромко и томно вздыхать. Ну, или слова какие-нибудь сказывать красивые про меня или мой талант.

— Ух, — она подпрыгнула как коза и счастливо прижала руки к груди. — Вот, бабаньки-то обзавидуются! Не успели приехать на концерт. К этим? Как их?.. К морякам! А меня! Меня!!! уже местные поклонники с цветами провожают! И это я ещё даже не пела!!!

— Афоня, кончай ухо давить! — любый друг, маленький, рыжий, облезлый человечек в засаленных портах и рубахе, растолкал товарища прикорнувшего в тени, под березой. — Слыхал новость? Сёдня опосля обедни не работаем.

— О, как! Митька, а не брешешь? Нечто чертова баба, дух из неё вон, одумалась, да пошла в церкву, грехи замаливать? Или у этой бестии все мыслишки закончились, о том, как нас православных, перестать изводить, с этими чертовыми кораблями? А могет быть просто — заболела?

— Не, — Митрий перекрестился, опасливо огляделся по сторонам, не подслушивает ли кто. (Сказал бы словечко, да волк недалечко!).

— Слава богу, с Софьей Борисовной, всё нормально, — полушепотом произнес он. — Боярыня объявила всем выходной. Грит… будя — сюрприз!

— Сюприз? — недовольно роптал друг — сотоварищ, не забывая вставлять свою любимую присказку. — Вот ведь ведьма постылая, дух из неё вон! Мало того, что у неё в голове сто дел сразу, так ещё постоянно, что не день, то выдумывает всякие слова обидные: «План», «норма», «бездельники», будите у меня всю ночь под «пальмами» «апельсины» грузить бочками! Всех до единого запужала!!! А намедни к заутренней выдала новое словцо, наверное обидное… — «сюприз». Господи всемогущий! Ну откель она взялась на нашу голову? Забрал бы ты её чтоля, вместе с её кораблями!

— Зря ты наговариваешь худое на нашу матушку — кормильцу, — Митька снова затравлено посмотрел в разные стороны. (Не видит, не слышит ли кто их разговора). — Строгая она, но справедливая.

— Да, ну??? Лягни её кобыла в задние ворота!!!

— Точно, тебе сказываю! Грит, сердешные, вы, заслужили награду. Потому, сегодня — отдыхайте! А ещё с утрица приехали тагановские девки да бабы. Петь, танцевать, веселить будут. Ух-х! Тамача, на пристани, площадку соорудили для их гуляния. Работяг кличут поглядеть. Айда штоля? Место займем поближе к озеру. Дюже антиресно, что за кипишь такой, отчего вся стройка встала?

— Ну, тя, к лешему, в качан задери! — Афанасий ухмыльнулся в бороду и едко добавил. — Нее, не пойду. Теперь меня отсюда и кобылой не сдвинешь. Чё я не видел, как деревенские дурехи глотки дерут. Вот, лучше бы, дали пожрать паболе але поднесли винца доброго чару. Вот тенто был бы праздник! А так, всё баловство. Лучше я спать завалюсь. В кои-то веки отдохну, в тишине да покое. Когда не стучат, не долбят и не орут.

— Как знашь. А я, пожалуй, метнусь, погляжу. Сказывают бабёнки у них дюже ядрёные, красоты неписанной, все до одной на принцесс похожи и поют словно соловьи!

— Давай, давай — топай. Только, скорее всего они все страшные, сухие, да пупыристые, как кикиморы болотные, дух из них вон, и поют как двери скрипучие. Ежели, чё возвращайся, я тебе тут место покараулю.

Над головой распластавшегося работяги мягкою да нежной хвоей шептались ели с соснами. Смолистый запах пьянил голову. Афонька дел в долгий ящик не откладывал. Поправил суконный кафтан расстеленный ранее на травке, в теньке, да завалился почивать. Однако сон не шел в руку.

Небо, когда не нужно было изображать из себя лошадь, было синее-синее. Голубое-голубое. Где-то в стороне висело теплое, яркое, даже малиновое солнышко (Видимое сквозь пахучие еловые ветки). Порой откуда-то набегал легкий ветерок. Верхушки деревьев пугливо вздрагивали, а Афанасию казалось, что на их фоне качаются облака. Временами он закрывал глаза, предаваясь случайным думам. Как-то сами по себе текли мысли о жизни — с грустинкой, с долей сожаления о прожитом ранее, или с надеждой о будущем и счастливом времени… Глубоко вздохнув, свободный мечтатель медленно прикрыл глаза.

— Эй, сердешный? — задремавшего Афанасия разбудили неизвестные мужики. — Не знаешь, где тут выступают приезжие, из Таганово? Дюже поглядеть хочется. Всё наше Веськово стоит на ушах с утрица, все только об этом и бают.

— Там, возле озера. На пристани. Ступайте туда.

— Спасибо, мил человек. Сам-то, пошто не идёшь? Нешто не любопытно? Али немощный? Можа захворал?

— Не. Мне и тут хорошо.

— Чудной ты, — незнакомец удивлённо потряс мочальной бородой с взъерошенными волосами. — Может блаженный али на голову больной?

— Нормально всё, — Афанасий окончательно проснулся. — Идите, куды шли. А мне и здеся ладно.

— Ну, будя, мил человек. Как знаешь!

Получивший заслуженный отдых, за участие в «стройке века», недовольно перевернулся на бок. Положил колпак под голову. И снова попытался задремать. Мимо него пробежала собачья свадьба. Последняя из группы, небольшая лохматая псина, остановилась возле дремлющего мужика. Обнюхала его влажным носом. Отбежала в сторону и начала звонко лаять.

— Афф, аф афф, аф, ррррр, афф, аф, — захлебывалась шавка.

— А ну, пошла отсюдова кабелина! Дух из тебя вон!

Собака ещё несколько раз с чувством выполненного долга гавкнула, осуждающе посмотрела на мужика, дивясь его несолидности, (Никак не хотел реагировать на её позывы) и затрусила дальше по своим неотложным делам.

Из чащи тянуло лесными запахами: Мокрым мхом, поспевающей земляникой, грибами и свежим родником. Лес звенел от птичьего гама. Издалека, из бора, чуть слышное, донеслось кукованье кукушки. Афанасий ворочался. Сон больше не шел. В ушах начало гудеть. Он поднялся и недовольно сел. Тряхнул головой. Гул усилился, преобразовался в звуки, а потом и в отдельные слова. Складывалось впечатление, что будто кто-то постепенно поёт всё громче и громче.

— Ба! Да их там цельный хоровод завывает!

Наконец-то песня обрела себя и зазвучала в округе в полный голос…

Песня звучала так красиво и притягательно, что Афанасий не выдержал.

— Нет, до чего же нехристи непонятливые! Ну, разве же можно так терзать душу, когда человек решил отдохнуть, выспаться? Есть ли у вас хоть капля совести, дьяволы вы во плоти? Орут, гремят, визжат черти окаянные, прямо под ухо! Дух из них вон!

Разбуженный поднялся и недовольный пошел в сторону озера.

— Все-таки надо пойти и посмотреть, кто же там так красиво поёт? У кого же глотка така лужёна?

Всё пространство перед пристанью было буквально усыпано народом. Люди волновались, подпевали, многие даже приплясывали.

— Батюшки светы! — человеческое море гудело многоголосым сдержанным гулом. — До чего же тагановские девки красные да голосистые! Чем же они их там кормят — поют, — что они так заливисто поют да пляшут?

— Дорогие друзья, — перебивая радостный гул публики, громко произнесла ведущая. Сейчас перед вами выступит наша начинающая певица Берислава Солнушкина. Она впервые исполнит новую песню «А по камушкам речка бежит». Это её первое выступление за пределами Таганово. Давайте же поддержим молодую талантливую исполнительницу вашими громкими аплодисментами.

Народ зашумел, заволновался, начал хлопать в ладоши.

На площадку смущаясь, вышла небольшая худенькая девчушка, чуть присела в поклоне, а затем заиграла музыка и молодушка начала петь… Да так, что вся многоликая площадь вмиг притихла, приосанилась. А песня, ожила, заиграла, заискрилась, взяла за душу, затомила сердечко, в один счастливый миг взлетела над людской молвой и, закружив, радостно понеслась, куда высоко в облака.

На сцену пристани, словно лебеди, павушками выплыли плясуньи в ярких, нарядных сарафанах, в блестящих в лучах заходящего солнца кокошниках. Подпевая, завели, закружили удалой девичий хоровод. Молодушка озорно блеснула сиреневыми глазками, подняла платочек, начала плавно двигаться, махать им в такт музыки…

Афанасий с удивлением заметил — он не мог не заметить, — как оживились, все кто слушал, подались навстречу исполнительнице, у многих на глаза навернулись скупые мужские слезы. Казалось, площадка охнула от изумления, от неожиданной встречи с волшебной песней, с изумительно чистым, звонким, дрожащим как горный ручеёк, девичьим голосом — с той нежной, раздумчивой мелодией, в которой отцы и матери изливали мечту о гордой прекрасной любви к родной земле, в которой жила и трепетала душа народа.

— Господи, господи, господи, — молитвой нараспев шептал Афанасий. Он прижал руки к груди. До боли, от избытка чувств, прикусил губу. Его широкое лицо, окаймленное светлой с проседью бородою, горело, как после бани. — Ну почему, почему, почему, я дурень бестолковый, дух из меня вон, не пришел сюда раньше!!!

Глава 31

Стройка гудела, шумела, стучала, разносилась по округе сотнями голосов и звуков… Непрерывным потоком, словно извивающиеся змеи, в сторону стройки тянулись воза с песком, битым камнем, брёвнами. Рядом с возами натужено вышагивали возчики и грузчики в побитых сапогах, драных лаптях, а порой и просто босые, с грязными, потрескавшимися ногами, всклокоченные, со злыми, угрюмыми лицами. Одни подводы затирали другие, а задние напирали на них, путались, цепляясь одна за другую. Телеги, скотина и люди комом сбивались в общей безрядице.

На верху холма, откуда открывался панорамный вид на строительство «великого» объекта, находилась группа из нескольких человек. Старшим в группе была высокая девушка, одетая в простое белое платье с голубыми цветами — разводами, меховой накидке, кокошнике.

Твердость характера руководительницы подчеркивалось выразительностью тёмных и дерзких глаз под низко опущенными веками с длинными ресницами и линией надменно сжатых ярко-алых губ.[56]

— Радио Селезневу, — мелодичным голосом, подобно автомату, она продолжала, не останавливаясь, раздавать указания своим подчинённым. — Скажите, этому торопыге, что стою высоко, гляжу далеко, и уже со вчерашнего вечера не вижу нормальной работы. Значит так! Либо он и его рабочие начинает копать как надо: На два локтя[57] шире и на две пяди[58] глубже или через час он будет закапывать всё, что накопал за неделю. А если не поймёт моих указаний, то вечером, всей бригадой, перед сном, его ожидает добавка, в виде часовой пробежки вдоль дальнего леса. Мне здесь не нужна скорость и показуха. Я хочу видеть качественную работу. И умение правильно выполнять мои задания. А если у него проблемы с глазами или с ушами, значит, будем лечить их с помощью оздоровительного бега.

— Далее, — она повернулась в сторону, где шло строительство жилого посёлка. — Передайте бригадирам Федорову, Игнатьеву и деду Василию, что они молодцы. Я довольна ими и сегодня на ужин их ждёт сладкое угощение — пироги с ягодой.

На вершину «командного пункта», задыхаясь от бега, можно сказать ползком, из последних сил, поднялись три человека.

Девушка обратила внимание на замыленных «в пене» людей.

— Итак, уважаемые советчики, которых мне прислал мой любимый Па-паа, (произнесено с француским акцентом). — Специально для вас я повторяю вопрос: «Как и во что будем обувать работников стройки?».

— Нет, не знаю, — загнанно дыша, хватая воздух ртом, произнес самый полный из троицы, похожий на пивной бочонок. Сверху бочонка торчала облысевшая седая голова с провалившимися висками и сбитой на сторону бородой. — Каюсь, но я ничего не придумал.

— А, что, хороший ответ, — проказница улыбнулась. Игриво показала белые зубки. Красиво вытянула руку в сторону леса. — Сосну видишь, примерно в двухстах саженях отсюда.

— Да, госпожа.

— Бегом, марш.

— Следующий! — молодая хулиганка обратилась ко второму умнику, худому, вытянутому, похожему на колодезного журавля. Волосы на макушке советчика от бега стояли дыбом, руки подрагивали.

— Матушка — боярыня! — журавль раздумчиво затряс смоляной бородой. — Чтобы всех мужиков обуть, надо срочно что-то продать! А на полученные от продажи деньги купить сапоги всем работягам.

— Афанасий, чувствуется, ты близок к правильному ответу. Давай, быстренько «дуй» за Петром, в туже сторонку, к той же сосенке. И думай по дороге, кумекай, шевели мозгами!

— Иван, советник младший. Твоя попытка. Или сразу побежишь?

— Софья Борисовна, я покумекал и решил: Давай обуем мужиков в лапти!

— Во, что?! — соболиная бровь военачальницы вопросительно изогнулась.

— Кормилица! На стройке, много крестьян. Они почти все умеют вязать лапти. Соберём толковых людишек, нарежем лыка и пусть вяжут. Через неделю все будут обуты.

— Какая прелесть! — слушательница выдавила из себя. — Просто восхитительно.

В её глазах запрыгали веселые чертики. «Полагаю, я вас недооценила. Надо, надо вас больше гонять!».

— Слушай мой приказ, младший советник! Назначаю тебя… — старшим. — Итак, новый старший советник, беги за друзьями, и быстро организовываете бригаду по плетению лаптей. После обеда подойдёшь ко мне со списком необходимого инструмента. Всё! Почему стоим? Кого ждём? Бегом, марш!

— Продолжим… — военачальница «передернула затвор», «повернула воронёный ствол» и посмотрела в сторону, где дымили полевые кухни.

— Радио Дарье! Пусть увеличит количество сборщиков ягод, грибов. Пройтись по ближним селам, деревням. Привлечь людей. Оплату за собранный урожай поднять в полтора раза… Нет, в два! В два раза.

— Как же так, кормилица! — воскликнул один из мужиков, стоящих за её спиной. — Мы же разоримся? Где это видано платить за какие-то грибы, да ещё из своей казны.

— А ты, не считай мои деньги! Скоро осень, а там и зима не загорами. Кормить такую прорву народа, чем будем? А грибы сейчас самый ходовой товар. Их и продать можно.

— Матушка, так кто же их купит? Накой они нужны?

— Кому надо, тот и купит! — «отрезала» боярыня, показывая, что разговор закончен. Она вспоминила, что этот… кому надо, давно сделал предоплату. А ещё ему кроме ягод и грибов нужны лекарственные травы, цветы, корни и много того, что не относится к стройке.

«Я, тут, между прочим, — недовольно подумала она. — Корабли строю, а не занимаюсь заготовкой продуктов и трав для его деревни».

— О, бонжур! Бонжур, мадам Софиа, — на холм спешно поднимался персональный учитель боярыни по политесу, танцам и просто хорошим манерам в высшем обществе. Он тащил за руку какого-то упирающегося худасочного мужика. — Пардон, мадам Софиа. Один минут вашего внимания для Поль дю Реварди!

— О, шарман! — он поднялся на холм и склонился в поклоне. — Я нашел в этой большой куча людей настоящий бон трубадур. Его зовут Федька Топо-лин.

— Мадам, послушайте, послушайте его. Как он поэтично и красиво про всё говорить! Это есть талант. Большой талант! Все, в округе, говорят как простой мужик — коноваль. А он! Как… певец… менестрель… и так поэтично! А ну, Федька, сюкин сынь! Айе ла бонтэ дё. Тавай, каналь, не молчать, кажи нибудь, что.

— А чего казать-то? — народный рифмоплёт от страха присел, сдернул колпак, после чего склонился в поклоне.

— Говорить, как прошлый раз… — француз замахнулся на мужика. — Про солнышь-ко, про радость, про сердечь-ко. Ну, тавай, а не то я тебя ударять…

Федька на миг растерялся, закрутил головой, но затем быстро пришел в себя и проговорил длинно и учтиво:

— О, бьян! Ви слышали, София Борисовна! Ту дё сюит. Это же есть колосаль! Манифик! Трэ бьен! Чтобь лючик радостью звенель! — дю Реварди вскинул руки к небу. Радостно запрыгал на своих башмаках. — Какой, это есть, красивый словё — словно музика! Ооо, это очень, очень поэтично! Поверте, я понимать, в этих делах. Я уже даже подумывать перевести его слова па франсэ!

— Знаме я этого детинушку, — произнес один из сопровождающих Софьи. — Пригнали с последней партией каторжан. Он с первого дня чудачит. Всяко где-то прячется, отлынивает от работы. Прикидывается блаженным. Лодырь, один словом.

— Тополин? — поинтересовалась Софья. Глаза её сузились, стали строгими. — Что скажешь в свое оправдание? Почему не хочешь работать?

Рифмаплёт недовольно скосился, бухнулся на колени и начал оправдываться…

— О-ля-ля! — француз снова был восхищен своим новым другом. — Нет, ви это-о слышать? Ву мё компрёнэ? Да, он, не просто колосаль поэт — он еще и филёсоф! Как он красиво сказать…

— Ишь ты поганец какой! — кто-то едва слышно произнёс за спиной боярыни, перебивая яркую стихотворную речь француза. — За такие слова плетей мало, тут стоит быстро мешок сверху и вешать на березе или снимать голову с плеч.

— Матушка — боярыня, — неизвестный ближе подошел к руководительнице стройки. — Всё ясно, он пустомеля, заводила, бунтарь. Надо бы его казнить по-тихому. А то простые мужики наслушаются таких словов, и начнут повторять почём зря, а там и до бунта не далече.

— Ну, что же, — начальница посмотрела на скисшего мужика. Задумчиво прикусила губу. — Значит, предлагаете удавить или повешать?

— Лучше отрубить голову, — авторитетно добавили из-за спины. — Так будет спокойнее и ему и нам.

Поль дю Реварди понял, что вскоре он потеряет свое вдохновение, своего нового «друга» если не попытается срочно что-нибудь предпринять.

— Ах, мой милый мон ами, айе ла бонтэ дё… — внезапно гламурный почитатель поэзии громко обратился к поникшему колоднику. — Тебя теперь всё равно будут вешать или отрубать голова. Поэтому ничего не бойся. Скоро ты умрешь. Лучше кажи ещё шта-нибудь… На прощанье! Такое же поэтичное — про смерть, про боль, про страдания душа. Давай, не молчи! Мы все запомним твой последний слова.

«Приговоренный» упал на колени, вскинул руки, размашисто перекрестился и начал причитать…

— О, да! Это колосаль! — почитатель прекрасного вытащил из рукава батистовый платок и мягко смахнул слезу с глаз. — Какой биль талант. Он погибать молодой в этой варварской страна. Жаль, жаль. Но! Ничего нельзя поделать. О, жесткий нравы! О, злые люди! Иди, мой друг, высоко поднять голова и прими смерть красиво, так как ты читать эти великий строка! Прощай!!!

— Отставить, казнить, — Софья наконец-то приняла решение.

— Епифан!

— Да, матушка, — писарь подошел ближе.

— С сегодняшнего дня и цельную неделю ходишь по пятам за этим горе рифмаплётом.

— За кем, кормилица?

— За ним… — она ткнула пальцем в распластавшегося на коленях страдальца. — И всё, до последнего слова записываешь.

— Всё писать? Даже если он начнёт ругаться срамными словами?

— Всё пиши, Особенно если в стихах. Потом принесешь мне. А я на досуге покажу его болтовню кое-кому. И если эта билеберда действительно заслуживает внимания, то придётся перевести его на более лёгкую работу, а если нет, тогда…

— Выпорем, — перебил Епифан.

— Хорошо, — согласилась княгиня. — Выдерем как сидорову козу.

— Давай, холоп, благодари боярыню! — француз радостно толкнул мужика.

Федька пополз на коленях в сторону «святой» начальницы…

— Так, не тараторь, — чернильная душа сразу взялся за дело. — Повтори ещё раз последние слова.

— Неустанно спасибо, тебе говорю, — недовольно оглядываясь, произнес стихотворец.

— Молодец, не останавливайся. — Епифан записал концовку четверостишья и сразу начал командовать дальше. — А теперь кажи что-нибудь красивое, про стройку, про корабли…