Ротмистр Гордеев. Эскадрон особого назначения

Глава 3

Тело поляка дернулось последний раз в пред-смертной агонии, выгнулось и застыло. Зеленоватая пена на губах, остановившиеся зрачки глядят куда-то мимо нас всех в небеса.

Поворачиваюсь к барону-троллю.

– У вас не найдется портсигар?

– Извольте, – Маннергейм удивлен, он знает, что я не курю, но протягивает мне серебряный портсигар. – Огоньку?

– Это уже лишнее. Благодарю.

Беру портсигар, подношу его ко рту только что опочившего Вержбицкого. Внимательно смотрю на отполированную блестящую поверхность. Нет… ни малейшего замутнения… Значит, и правда не дышит.

И что нам теперь делать с предателем? Вернее, с его телом? Таскать с собой по всем нашим разведывательно-диверсионным делам? Быстро протухнет. Прерывать миссию отряда и возвращаться обратно на нашу сторону фронта? Или похоронить здесь в безымянной могиле?

– Барон, на пару слов… – возвращаю портсигар хозяину.

Отходим с Маннергеймом в сторону.

Делюсь с троллем своими мыслями о вариантах посмертной судьбы пана Вержбицкого. Карл Густав закуривает, пускает дым пижонскими колечками.

– Каждый из вариантов имеет плюсы и минусы. Тащить с собой в дальнейший рейд, конечно, не стоит. Можно еще отрядить несколько человек и отправить их на нашу сторону с мертвецом и кучей подробных рапортов о произошедшем в придачу.

– Ослабить отряд? Ладно, утро вечера мудренее… – Поворачиваюсь к бойцам. – Сорока!

– Здесь, вашбродь, – казак мигом оказывается рядом.

– До полуночи сторожишь тело, потом тебя сменят.

Двое бойцов переносят покойника подальше за деревья, Сорока занимает при нем свой пост. Остальные возвращаются в лагерь. Перекусываем. Грамотных усаживаю писать рапорта о выявленном в рядах отряда японском шпионе. Сами с Маннергеймом тоже отдаемся эпистолярному творчеству.

Этой ночью японцы могут спать спокойно – нам не до них. А решение по Вержбицкому приму утром. Возможно, тролль и прав – выделить десяток человек и отправить их с рапортами и трупом предателя на нашу сторону, а самим продолжать пакостить «джапам» дальше.

Подзываю Савельича.

– Назначь двух сменных караульщиков на подмену Сороке. В полночь пусть его сменят. Смены по четыре часа.

– Сделаю, господин штабс-ротмистр.

Под веками, как песка насыпали. Ставлю последнюю точку в собственном рапорте при колеблющемся свете свечного огарка в потайном фонаре и устраиваюсь под деревом спать, подсунув под голову вещмешок. Последний взгляд в темное маньчжурское небо с яркими точками звезд.

Сорока, как мог, боролся с охватившей его сонливостью. Словно собака, встряхивал головой, каждый раз, как чувствовал, что клюет носом. Густые сумерки накрыли полянку, где он сторожил тело Вержбицкого. Лес жил своей насыщенной ночной жизнью. Какая-то мелочь шуршала палой листвой и мелкими ветками в корнях дальних деревьев. Перекликались ночные птицы, почти неслышно шелестела листва под порывами ночного ветерка. Темным, почти неразличимым на траве силуэтом в нескольких шагах лежало мертвое тело Вержбицкого. Сорока в очередной раз клюнул носом и сам не заметил, как закрылись его веки. Липкая, вязкая дрема охватила молодого казака.

Темный дымок, почти неразличимый в ночной мгле, медленно струился из ноздрей, ушей и приоткрытого рта мертвеца. Клубясь и извиваясь, он окутал все тело Вержбицкого, скрыв начавшуюся трансформацию. Деформировалось лицо мертвого офицера, зубы превращались в клыки, прорастали сквозь кожу рыже-черные волосяные пряди, само тело удлинялось и увеличивалось в размерах, человеческие кисти превращались в толстые лапы с острыми, до поры до времени спрятанными между подушечками волосатых коротких пальцев, когтями. Веки нового существа дрогнули и открыли янтарные глаза с черными, жуткими и пустыми как бедна зрачками, глянули оттуда в звездное небо.

Тихий взрык вырвался из пасти. Тело шевельнулось и встало на все четыре конечности, Сбросив с себя лопнувший по швам офицерский мундир. Мягко и бесшумно ступая, чудовище направилось к дереву, под которым дремал караульщик.

Казак вздрогнул и открыл глаза, вырвавшись из липкой паутины дремоты. Прямо перед ним из ночной темноты вынырнула оскаленная тигриная морда. Зловонное дыхание из оскаленной звериной пасти обдало человека. Желтые глаза с вертикальными щелями зрачков, не мигая, словно гипнотизируя, смотрели Сороке прямо в душу. Волосы казака встали дыбом под папахой, а кожу словно свело жаркой судорогой. Очень хотелось закричать от ужаса, но язык не слушался.

Короткий, но мощный удар лапой с кривыми смертоносными когтями разорвал Сороке лицо и горло. Последний предсмертный хрип вырвался с потоком крови из разорванных кровеносных сосудов.

– Вашбродь! Вашбродь! – меня тормошат и трясут, вырывая из темного небытия полночного сна. Вскидываюсь, трясу головой, приходя в себя – надо мной склонился встревоженный Савельич. – Беда, господин штабс-ротмистр!

Рядом подскакивает спавший Маннергейм. Бежим за унтером. С нами десятка полтора бойцов. Здесь же и Буденный, и Кузьма, и оба брата Лукашины, и Ипполитов с Жалдыриным.

В пляшущем свете факелов и фонарей полянка, где Сорока сторожил тело Вержбицкого, словно декорация из фильмов ужасов. Казак с разорванным горлом и лицом, залитый кровью, пятна крови вокруг на траве, обрывки мундира Вержбицкого, его совершенно целые сапоги, измятая, некогда щегольская фуражка, и кругом следы лап и когтей гигантской хищной кошки – некоронованного царя маньчжурских лесов.

Кто-то из бойцов испуганно крестится, губы шепчут молитвы. Переглядываемся с троллем.

– А где же труп предателя? Тигр сожрал его полностью?

Отрицательно мотаю головой:

– Вместе с костями? И не подавился? К тому же мундир штабс-капитана только разорван, но совершенно не испачкан кровью.

– Неужели тигр унес тело вместе с собой? – высказывает догадку один из солдат.

– Предварительно разорвав на нем мундир? – замечаю я.

И тут же добавляю:

– Необъяснимая история. Но, как говорил мой отец, оставим необъяснимое будущему. Рано или поздно, но оно разъяснится.

Поворачиваюсь к Лукашиным.

– Мы сможем догнать зверюгу? Если идти по следам…

– Ночь же, Николай Михалыч. Надо хотя бы рассвета дождаться.

Резон в их словах есть. Не спорю.

– Добро. Сейчас давайте похороним Сороку, мир его праху.

Лукашины крестятся.

Тигр-убийца бежал по ночному лесу. Птицы испуганно верещали в вершинах деревьев. Гигантская полосатая кошка их там, конечно, не достанет, но страха в крохотных птичьих мозгах от этого меньше не становилось.

Шершавый язык на ходу слизывает с волосатой морды вокруг пасти последние следы крови ночной жертвы. Мерно вздымаются полосатые бока, по которым хлещут ветки кустов и лесная трава. Тигр остановился перед лесным ручьем. Фигура его окуталась темной густой дымкой. А когда пелена рассеялась, на берегу ручья лежал голый человек, он застонал, открыл глаза, с трудом встал на четвереньки. Так, на четвереньках и преодолел несколько метров до ручья. Человек жадно припал к воде, пытаясь утолить жажду и голод.

Последнее пристанище Сороке было готово где-то через час – могила вышла не слишком глубокой. Каменистая почва плохо поддавалась нашим саперным лопаткам, приходилось практически долбить.

Погибшего бойца проводили в последний путь заупокойной молитвой. Жаль, батюшки не было, но что поделаешь, война…

Укрепили самодельный крест между камнями в изножье насыпи. Ну и помянули, благо винная порция подразделению была выдана еще перед началом рейда.

По следам таинственного тигра-убийцы со мной вызвались идти братья Лукашины, Маннергейм и, разумеется, мой верный ординарец. В лагере за старшего остался Бубнов. Я приказал удвоить караулы и всем быть настороже. И ни в коем случае не отлучаться из лагеря поодиночке.

Когда на востоке забрезжил красноватый рассвет, а звезды в небе словно подернулись пеплом и малость потускнели, мы двинулись в путь по тигриным следам. Мы углубились в лес, с первых шагов окруживший нас плотной стеной. Шли молча, только шорох шагов да обычные звуки предрассветного леса не давали тишине сделаться полной, вязкой и тягучей. След зверя-убийцы вел нас все дальше. Мы то поднимались на каменистые увалы, то спускались в небольшие распадки. В стороне вдруг резко застучал свою барабанную дробь по древесному стволу дятел. Продравшись сквозь густой подлесок, мы вышли на берег лесного ручья. Младший Лукашин дал знак остановиться.

– Все, ваши благородия, – обратился он к нам с Маннергеймом, – последний тигриный след. Дальше нет ни одного.

Мы с троллем переглянулись.

– А что есть? – спросил Маннергейм.

Федор Лукашин почти распластался у земли, вынюхивая следы.

– И запах тигриный здесь заканчивается. Дальше – человечий. До самого ручья.

Все страньше и страньше, особенно чем дальше… Прям стихи какие-то!

– А за ручьем есть человеческие следы?

Наш следопыт внимательно все осмотрел по обоим берегам ручья и отрицательно помотал головой.

– Вот здесь он вошел в воду. Дальше ушел по воде. Вверх или вниз – непонятно. Здесь он на другой берег не выходил, вашбродь.

– Федор, а мог Вержбицкий быть оборотнем? Вы чувствуете собратьев или как?

– Чувствуем. Но господин штабс-капитан точно не был оборотнем.

– Николай Михалыч, – Маннергейм пристально смотрит на меня, – а сами вы ничего не чувствовали в отношении пана Вержбицкого? Вы же охотник за демонами.

– Увы, Густав Карлович, – ничего, кроме обычной человеческой неприязни, которую пан Вержбицкий подчас вызывал во мне своим жлобским поведением. Но после перенесенной контузии я стал хуже владеть этим даром.

– Жлобским? Разве Вержбицкий был скрягой? – Маннергейм удивленно смотрел на меня.

Вот же ж… стоило немного расслабиться, и тут же вылезло словечко из моего родного мира и времени.

– Ну… я несколько в ином смысле… Пан Станислав порой был излишне спесив и заносчив.

– О, да у вас тонкое чувство юмора, – улыбнулся тролль в усы, – вы прошлись по пану поляку его же собственным родным языком, ведь буквально по-польски «жлоб» – олух и грубиян.

– Да, у нас в имении был поляк-управляющий, он нередко употреблял это словечко, вот и прилипло к памяти, – надеюсь, что я смог выкрутиться. Впредь не стоит терять осторожности.

– Что дальше, Николай Михалыч?

– Предлагаю разделиться. Вы со старшим Лукашиным двинетесь вниз по течению ручья, а мы с Федором и Кузьмой – вверх. Будем искать, где оживший и обернувшийся тигром-убийцей пан Станислав выбрался на берег.

– И как долго будем двигаться?

– Думаю, с четверть часа. Нам еще в лагерь возвращаться.

– Что ж, сверим наши часы, – Маннергейм выудил из нагрудного кармана своего кителя – часы-«луковицу».

В среднем темпе втроем движемся по берегам ручья вниз по течению. Основная надежда на нашего следопыта-оборотня Федора, но и мы с Кузьмой внимательно смотрим на берега, не появится ли след, где поляк-предатель выбрался на берег.

Солнце уже поднялось достаточно высоко. Мы движемся словно по дну огромного зеленого океана. Звенит летняя мошкара, досаждая нам ежеминутно, перекликаются птицы, журчит весело вода в петляющем между берегов ручье.

– Господин штабс-ротмистр! – Кузьма хватает меня за плечо и показывает на довольно свежий обвалившийся край берега ручья. – Не здесь ли?

Да, похоже, что кто-то поднимался здесь от воды на берег.

– Федор, что скажешь?

Оборотень склоняется над следами. Отрицательно качает головой.

– Кабаны, Николай Михалыч, спускались к ручью на водопой. Вон, копытца отпечатались.

Н-да, это явно не Вержбицкий был в тигрином или человеческом обличье. Смотрю на часы. Отведенное время почти на исходе. Надо возвращаться.

Обе наши поисковые группы встретились в условленном месте почти в обговоренный срок. На мой немой вопрос барон отрицательно покачал головой. Что ж, этот гештальт нам закрыть не удалось.

– Возвращаемся. Дальнейшие поиски отнимут слишком много времени, а с ним у нас просто швах.

Пояснять, что такое «швах», не приходится – постепенно и сам тролль начинает перенимать кое-что из моего лексикона.

Движемся по собственным следам обратно. Выходит быстрее, чем в первый раз проделали мы тот же самый путь в погоне за ускользнувшим не то тигром, не то поляком-шпионом. Солнце уже довольно высоко, воздух прогрелся, и даже здесь, под кронами деревьев основательно припекает. Птицы смолкли, лишь перестук дятлов то тут, то там несколько оживляет тишину. Неожиданно Федор делает знак остановиться. Замираем, всматриваясь и вслушиваясь в окружающее. Невозмутимую тишину нарушило еле слышное за расстоянием хрюканье.

– Кабаны. Должно быть, целое стадо.

В голосе младшего Лукашина прямо сквозит желание свежего мясца. Прекрасно его понимаю, сухомятка всем уже порядком надоела: каша с вяленой рыбой да каша с вяленым мясом, вот и все наше пищевое разнообразие в рейде. Да еще каменного состояния сухари – мечта стоматолога.

– Что, господин барон, скрадем кабанчика? – предлагаю я.

– А если враг заслышит нашу пальбу? – осторожничает Маннергейм, но по его виду чувствуется: тоже не прочь разнообразить рацион.

– Ограничимся парой выстрелов. Да и мы далековато от японских расположений, чтобы выстрел-другой мог быть ими услышан, – излагаю соображения я.

Барон кивает:

– Тогда никаких возражений.

Стадо кабанов расположилось на прогалине у небольшого дубняка: пара матерых секачей, пяток кабанчиков-подростков с уже наметившимися клыками, штук семь молодых игривых свинок, четыре матерые самки и с полтора десятка веселых полосатых поросят, суетящихся меж более взрослых особей.

Ветер тянул на нас, а потому кабанье стадо чувствовало себя вольготно – наши запахи до них просто не долетали. Стадо полагало себя в полной безопасности. Многие звери развалились на охапках ветвей и смятой травы. Вокруг них прыгали и перелетали сороки, склевывая обильных кровососов-насекомых, привлеченных кабаньей кровью.

Карабины мы с бароном подняли одновременно. Я прицелился в подсвинка, чесавшего спину об обломанный сук одного из деревьев. Барон выстрелил первым, я почти без промедления нажал на спуск. Жертвой Маннергейма стала молодая свинка. И моя пуля прилетела, куда надо.

В первое мгновение после наших выстрелов на тайгу обрушилась звенящая тишина. И почти сразу звери с треском бросились вверх по косогору, унося ноги поглубже в дубняк. Следом за ними с возмущенным стрекотом снялись с места и сороки.

Когда мы подошли к нашим лежащим жертвам, оба зверя были уже мертвы. Только поблескивали остекленевшие глаза, пялящиеся в голубое небо.

– Ваши благородия, надо бы поспешить с потрошением, а то застынут туши, будет не повернуть их, – Скоробут торопился дать дельный – совет.

Впятером мы принялись за дело. Желудки нашей добычи были набиты полупереваренными желудями и свежими ветвями каких-то кустарников. На запах свежей крови тут же налетела масса мух, так что пришлось отплевываться от лезущих в глаза и рот наглых насекомых. Сообразительный Кузьма вооружился веткой и принялся разгонять эти мушиные орды.

Как ни старались, а в крови мы все же изрядно выгвоздались. Сняли с добычи шкуры и в них завернули лучшие куски – мякоть, окорока и печень. Остальное пришлось оставить. Даже впятером нам это было не унести.

В лагере бойцы встретили неожиданный приварок к надоевшей сухомятке с энтузиазмом. Часть мяса пошла в варившуюся кашу, а печень и часть мякоти запекли кусками на прутьях над углями. Если бы не война, могло создаться полное впечатление выехавшего на корпоративный пикник крепко спаянного мужского коллектива.

А потом пришлось собирать мозги в кучу и писать в кратких, но емких выражениях историю с вскрывшимся предательством Вержбицкого, его «смерти» и последующего исчезновения. (Я бы исписал тетрадь мелким почерком, но почтовый голубь такое послание просто не поднимет в воздух, так что пришлось изощряться в крат-кости и убористости.)

Последний голубь взмывает в воздух, я провожаю его взглядом. Но что это? Наперерез нашему посланцу из-за дальних деревьев устремляется тэнгу.

Черт, неужели японцы так близко от нашего тайного убежища? Это первая плохая новость. И вторая… Тэнгу настигает нашего голубя. Птица мечется, пытаясь избежать поимки.

Вскидываю карабин – была не была: не знаю, что хуже, перехват нашего послания командованию или обнаружения себя противником? Задерживаю дыхание, жму на спуск, передергиваю затвор, целюсь, стреляю.

Тэнгу не успевает дотянуться до моего голубка, кубарем валится с небес в сторону нашей многогрешной земли. Кажется, от него во время попадания даже перья в разные стороны полетели, но думаю, это иллюзия – разглядеть такие мелкие подробности на таком расстоянии без хорошей оптики невозможно. Голубь благополучно скрылся из глаз, но и тэнгу сумел выправиться над самыми деревьями и превратить падение в хромающий и кособокий, но все же горизонтальный полет.

– Отряд! Тревога! В ружье! – командую я.

Я сам только что раскрыл противнику наше местоположение, так что теперь надо удирать, путая следы, если хотим уцелеть.