Эскимо с Хоккайдо

1

В девяти случаях из десяти я — хороший парень. Верю в непротивление злу насилием, интеллигентный разговор, творческую свободу и прочую хрень. При всем том я не претендую на широту взглядов. Как я всегда твержу моей соратнице Саре, широта взглядов — это просто костыль. Объективность? Это для слабаков. Я — журналист, я должен влезть в гущу событий, наступить кому-то на мозоль, затеять небольшую кумитэ.1 Если долг зовет, я способен громить номер сайгонской гостиницы заодно с шепелявыми «плохими мальчиками» из рок-группы «Высокие дебилбелы», играть в покер на раздевание с привратниками Запретного города2 или заняться армрестлингом с громилами из Триады на последнюю таблетку декседрина.

А также дать по морде кинорежиссеру.

После этого инцидента я сказал Эду, нашему главному редактору: если я начну щадить чьи-то чувства, откуда возьмутся горячие публикации, которых верные читатели «Молодежи Азии» во всем мире, мои славные подростки, ищут в каждом выпуске?

Эд ответил, что в принципе со мной согласен, однако журнала на принципах не издашь. И отправил меня в отпуск. Принудительный отдых для поправки здоровья в какой-то дыре в горах Хоккайдо. Послать меня на каникулы в Японию — все равно что Дина Мартина3 в Лас-Вегас на лечение, но коли Эду втемяшится в голову идея, он цепляется за нее, как за выигрышный лотерейный билет.

Как раз когда я подумал насчет Эдовых идей, что-то скользнуло по моему загривку. Мгновенно развернувшись навстречу противнику, я мысленно перебрал имевшееся в номере оружие. Дешевая керамическая лампа в форме кота, неподъемный деревянный стул, чернолаковая ваза, набитая искусственными тигровыми лилиями. Ничего, справлюсь голыми руками и ногами. Разве что нунчаки из китового уса могли бы пригодиться, подарок Ассоциации Водных Драконов, профсоюза рыболовов и поэтов-любителей из Цукидзи. В 91-м меня пригласили судить их ежегодное состязание по танка и с тех пор звали каждый год, но сколько поэзии о тунце может выдержать человек?

Однако в данный момент от нунчаков никакой пользы. Они валялись в кейсе вместе с запасом бумаги и авторучками. После пинг-понговых волнений в Дананге мне не доводилось пускать нунчаки в ход, но я возил их с собой как талисман. Удивительно, до чего привязываешься к некоторым вещам.

При виде нападавшего я понял, что чаки не понадобятся: бессловесный противник взирал на меня с покрытого ковром столба — наверное, кошка и не такое видела. Весьма вероятно, поскольку это была гостиничная кошка, проживавшая со мной в номере отеля «Кис-Кис».

Кошка облизывала лапу, ту самую, которой только что потрогала меня — похоже, хотела избавиться от моего запаха. Странное животное. С другой стороны, если всю жизнь проводишь в одной и той же комнате, а посторонние люди что ни день появляются в твоем жилище и исчезают вновь, это должно как-то отразиться на психике. Даже если ты кошка.

Я хотел ее погладить, но она спрыгнула со столба и затрусила под кровать. В отеле «Кис-Кис» постояльцу предлагают выбрать сожителя из тридцати трех пород, официально признанных Японской ассоциацией любителей кошек. Абиссинскую, египетскую мау, картезианскую, селкирского рекса, норвежскую лесную. Что угодно — пикси-боб или рагамаффин или американская жесткошерстная. На ваш вкус — мальчик или девочка. Мне лично все равно. Я так и сказал Дневному Менеджеру: я вовсе не поклонник кошек.

— Нет ничего постыдного в том, чтобы считаться поклонником кошек, — с северным акцентом возразил Дневной Менеджер. — Большинство наших гостей охотно причисляют себя к этой категории. А раз вы не из их числа, вы сами тут сойдете за редкую породу. За весьма редкую породу. — И он с улыбкой вручил мне ключи и рассказал, с какой кошкой мне предстоит делить номер.

То была самка японского бобтейла весом в шесть фунтов и с безукоризненной родословной. Короткий пушистый хвост, который фанатики именуют помпончиком. Девочка любит воду и общение. Дневной Менеджер сказал, что мне, писателю, будет любопытно узнать: кошек завезли в Японию из Кореи, чтобы спасти драгоценные рукописи от мышей.

— Кошки всегда были друзьями писателей, — заключил Дневной Менеджер, после чего пустился рассуждать о межпородном скрещивании, об отличиях между сиамками с Бали и с Явы, а также между носиком окраса лилак-пойнт и носиком сил-пойнт. Правда, я только теперь сообразил: имя моей соседки он так и не назвал.

Я побродил по отелю, восхищаясь упорством, с каким владельцы развивали кошачий мотив. Каждый этаж был посвящен отдельной разновидности. Третий именовался «Дух дома», и вдоль коридора висели расфокусированные снимки сонных декоративных котов, белых и пушистых. «Коты-ковбои» на втором этаже были представлены картинами в стиле Нормана Рокуэлла4 с тощими деревенскими котами, которые ловили полевых мышей и гонялись друг за другом среди высокой травы. Мой этаж именовался «Кошачья метрополия», и здесь имелась мультяшная мозаика, изображавшая кошачий мегаполис. Крутые кошаки на дискотеке, коты-байкеры на мотоциклах, деловые коты, спешащие на метро, поножовщина между уличными котами и даже коты в очереди за билетами на мюзикл «Кошки».5

Конечно, страсти по кошкам перехлестывали через край, но тяга японцев к китчу вообще непреодолима. В таком духе разукрасили, например, «Карповый отель» в Иокогаме или четырехзвездочную «Спящую мартышку» в Ойте.

Ну, так я думал, пока не увидел бассейн. Над ним нависал воздушный шар высотой с «Мейсиз»6 — китайская кошечка-зазывала. Такие сидят в любой витрине и машут лапкой, приглашая войти. Мало того: вода в бассейне была белой, так что издали он смахивал на гигантскую миску молока.

Дневной Менеджер уверял, что вода хуже не сделалась. Безобидный пищевой краситель, твердил он. Под душем сразу смоется, никаких проблем. Он клялся, что все правила гигиены и безопасности соблюдены, и буквально умолял меня окунуться.

Нога моя не ступала в воду с тех пор, как на вечеринке по случаю премьеры «Секс-призрака Вин-Чуня IV» меня угораздило спасти ручного шимпанзе Анны Вонг. Дневному Менеджеру я об этом рассказывать не стал, ограничившись добрым советом: если пьяный шимпанзе будет тонуть на ваших глазах, предоставьте его своей судьбе. Дневной Менеджер лишь кивнул — похоже, он так и подозревал.

По-настоящему на нервы мне действовали отнюдь не кошки и даже не молочный бассейн, а лестницы. Пользовать их было нельзя, потому что их ремонтировали. Понятия не имею, как можно пользовать лестницу, но объявление гласило: «Лестницы не пользовать. Сломано. Мы чинить. Персонал отеля „Кис-Кис“ благодарит вас».

И вот я стою на пятом этаже, то бишь в «Кошачьей метрополии», на ковровой дорожке с узором в виде отпечатков лап, и дожидаюсь лифта. Я всегда избегаю лифтов. Терпеть их не могу, и это вовсе не иррациональная фобия. Я мог бы вам порассказать… впрочем, это уже другая история. Скажем так: у человека моей профессии хватает изобретательных врагов.

Двери лифта открылись, и передо мной предстал сухопарый старик в ливрее винного цвета. Безукоризненно стильное облачение, вплоть до шляпы-коробочки, нахлобученной под точно выверенным углом. Несмотря на сутулость, старикан оказался выше большинства японцев своего поколения — на глаз, судя по торчавшим из-под шляпы седым прядям, я дал ему шестьдесят с хвостиком. Он высунулся из лифта, волнообразно изогнул торс и попытался сложить губы в улыбку, позабытую двадцать лет назад.

— Я — Ночной Портье, — сообщил он.

Я кивнул ему и вошел в лифт. Вероятно, следовало поклониться, но при одной мысли о поездке в лифте хорошие манеры вылетели из головы. Они у меня и так не слишком стойкие; впрочем, это не страшно, ведь я — гайдзин.7 Американцу прощается все, пока он не тычет хозяевам в глаза палочками для риса. Двери лифта сомкнулись.

Вместе с нами в лифте ехал тощий котенок с короткой шерстью. Мелкий такой, костлявый, дерганый. В кино его сыграл бы Стив Бушеми.8 Наверное, ему то и дело роняли на хвост тяжелые чемоданы, или, катаясь целый день вверх-вниз, он испортил себе вестибулярный аппарат. Да уж, малышу не позавидуешь. Не знает, куда себя деть, точно подросток в комнате без телевизора.

Пока мы ехали, Ночной Портье явно ко мне присматривался, даже губы раздвигал, будто хотел заговорить, но лишь втягивал в себя воздух с присвистом и шлепал губами. Поначалу, услышав этот звук, я оборачивался к портье. Портье таращился на меня, я вежливо улыбался и снова утыкался взглядом в пол. Затем свист и чмоканье повторялись.

Мы остановились на четвертом этаже. Двери лифта открылись, хотя никто его не ждал, разве что две одинаковые мраморные кошки посреди пустого холла. Двери медленно затворились, и мы поехали вниз. Наконец Ночной Портье заговорил:

— Я думал, вы уже выехали.

Произнося свою реплику, он смотрел не на меня, а на числа, вспыхивавшие над дверью лифта, — люди всегда на них смотрят. Странно, что это место еще не додумались занять под рекламу.

— В смысле? — переспросил я.

— Я думал, вы уже выехали, — повторил портье.

— Нет, — усмехнулся я. — Только вчера въехал, так что какое-то время поживу.

Портье опять зашлепал губами. С таким влажным чмоканьем мясо отделяется от кости. Я заставил себя улыбнуться, когда портье подался вперед и уставился на меня, будто на загадочный дохлый мусор, выброшенный волной на берег.

Самая длинная поездка в лифте за всю историю Вселенной подошла к концу, двери распахнулись, и я увидел вестибюль, кишевший кошачьими статуями, картинами с изображениями кошек и живыми кошками, болтавшимися у всех под ногами. Не слишком типичный гостиничный вестибюль, но по сравнению с лифтом — прямо-таки оазис здравого смысла.

— Дэва маша,9 — попрощался я со стариком, не забыв на сей раз поклониться. Ночной Портье ограничился легким наклоном головы — при его сутулости это вполне сошло за поклон.

Обе сиамки, постоянно крутившиеся возле стойки дежурного, взирали на мое приближение со свойственной этой породе аристократической и высокомерной гримасой на заостренной мордочке. Звали их Либер и Штоллер, хотя лично я окрестил бы их Леопольдом и Лёбом.10 Завидев меня, Дневной Менеджер широко улыбнулся, и я постарался отплатить ему той же монетой, целеустремленно направляясь к выходу.

— Вы всем удовлетворены, господин Чака? — окликнул он меня.

— Все прекрасно! — я слегка махнул рукой на прощание, однако Дневному Менеджеру этого было мало.

— Вы, кажется, успели познакомиться с Ночным Портье? Сегодня он дежурит и готов исполнить любое ваше желание.

— Замечательно! — сказал я, еще чуть-чуть продвигаясь к двери.

— А ваша соседка в порядке?

— Кошка? Да-да, отлично. Отличная кошка.

— Она — особенная, правда? — Менеджер засиял, будто новая монетка. — Шубка белая, как первый снег. Мы, конечно, не вправе оказывать кому-либо предпочтение, но перед этой кошкой я устоять не могу. Я всех кошек люблю, каждую по-своему, но эта — божественна, не правда ли? Царственные манеры.

Я выжал из себя улыбку.

— Знаете, — гнул свое Дневной Менеджер, — тысячу лет тому назад император Итидзё11 присутствовал при рождении пяти белых котят и издал указ: растить их в его дворце в Киото как принцесс крови. Когда я смотрю на ее шубку, на ее осанку, мне приходит в голову: а что, если ваша кошка — прямой потомок тех царственных особ?

И при этой на редкость приятной мысли ангельское личико Дневного Менеджера расплылось в улыбке еще шире.

— Звезда помета, — ляпнул я.

Он изо всех сил постарался удержать на лице улыбку.

— Доброго вам вечера, сэр!

Я в сто первый раз кивнул и вышел на улицу.

Прогуливаясь по крошечному городишке, я почти не встречал прохожих. Не заметил ни одного офиса. Даже лапшевни не нашел. И оглянуться не успел, как снова очутился в номере отеля «Кис-Кис».

Ни с того ни с сего подумалось: уж не начал ли я стареть?

Вот так, вдруг.

Редактор намекал, что пора мне переходить на работу в «Генеразию Икс» — наш веб-журнал для демографической прослойки от 20 до 31 с половиной года. По словам редактора, это был бы вполне логичный следующий шаг. На это я мог сказать одно: нормальный журнал не может именоваться «Генеразия».

— Но это ведь не журнал, — напомнил он, — а веб-сайт. generasiax.com.

Даже Сара — Сара, которая впервые появилась в «Молодежи Азии» дерзкой девятнадцатилетней девчонкой, панк-рокером, сплошь в пирсинге и с заветной мечтой — умереть, имея больше дырок в теле, чем у Джона Диллинджера,12 — даже Сара намыливалась в «Генеразию». И сколько б она ни отрекалась, я слышал, как в момент слабости она обмолвилась насчет «карьеры».

Эд говорит, что «Генеразия» откроет мне новые горизонты, даст шанс заняться животрепещущими темами. Я пошарил пару раз в Интернете и выяснил, какие такие животрепещущие темы: как добиться повышения кликайте сюда бестселлер МакМагона «Кто твой папочка? Как вынудить босса сказать да!»; как носить костюм кликайте сюда 20 % скидка на большие размеры; как накачать пресс кликайте сюда 40 % скидки на «Тренажерах Джима»; как подцепить девчонку в баре введите почтовый индекс бары вашего района; как иметь больше секса и лучший секс кликайте сюда советы от порнозвезд, и как купить лучшую автомагнитолу кликайте сюда, подслушать секреты лесбиянок!

Я так Эду и сказал: в тот день, когда мне предложат писать подобную гиль, я сломаю карандаши и уйду в горы Тибета к повстанцам-кхампа.13

— Время не стоит на месте, — вздохнул Эд. — Ты, главное, подумай.

И вот я сижу на принудительном отдыхе в дурацкой гостинице посреди захолустного Хоккайдо и думаю.

Знай я заранее, до чего дело дойдет, я, может, пару недель назад и не вмазал бы японскому режиссеру, почетному гостю Чикагского кинофестиваля. Нет, все-таки вмазал бы.

Звали этого деятеля культуры Исяо Тонда. Его фильм «Одуревши от гейши» более-менее «творчески» воспроизводил факты моей биографии — в частности, довольно странный инцидент, имевший место несколько лет тому назад в Токио. Поскольку я отнюдь не давал согласия снимать обо мне фильм, деятелю культуры пришлось изменить кое-какие детали.

В этом фильме мой журнал именовался «Дикие подростки» и, в отличие от весьма авторитетной «Молодежи Азии», предназначался в качестве мягкого порно для менеджеров среднего звена и средних лет с рорикон — то бишь с «комплексом Лолиты».

Меня в фильме звали не Билли Чака, а Рэнди Шанс. Вместо черных слаксов и белых рубашек, за которые Сара прозвала меня ходячим инь-янем, Рэнди Шанс наряжался в кислотной расцветки костюмы, а вместо непритязательных остроносых ботинок носил сделанные на заказ серебристые «Док Мартене».

В финальной сцене Рэнди Шанс возносился на лифте к последнему этажу «Санбим-Сити-билдинг», чтобы сыграть на крыше партию в мини-гольф с очаровательной гейшей, спасенной им от якудза.

Мини-гольф.

А вы еще спрашиваете, за что я ударил режиссера.

Я могу стерпеть легкие подначки. И вполне признаю право творческого человека истолковывать события по-своему и воплощать свое видение. Я бы и партию в гольф ему простил, но уж очень беспардонно создатели фильма обошлись с двумя величайшими Любовями моей жизни.

Сару превратили в серую мышку, растерянную женщину-девочку, беззаветно преданную Рэнди Шансу. Совершенно асексуальная дурочка, живущая в мире грез. Блондиночка-болельщица. Вот уж ничего общего с моей Сарой, яростной феминисткой, деконструктивистом, неистовым и беспощадным критиком, ревнивицей Сарой — можете себе представить, она ревновала меня к городу, — которая всякий раз, стоило мне уехать в Токио, отправлялась к дурной репутации дантисту из Куспидории, штат Огайо, и выдирала себе очередной зуб. Чтобы вылечиться, по ее словам. Чтобы выкинуть меня из головы.

И Токио, возлюбленный мой Токио, ради которого я мог пожертвовать неделями, месяцами, да что там — годами своей жизни, — Токио постигла столь же прискорбная участь.

Когда я прослышал о замыслах Тонды, я пустил в ход все связи, чтобы воспрепятствовать съемкам в Токио. Я рассчитывал уничтожить фильм в зародыше. Не сработало. Они перенесли съемки в Осаку. Осака напоминает Токио не более, чем Филадельфия — Нью-Йорк, но современная компьютерная техника позволяет талантливому режиссеру создать желанную иллюзию.

К сожалению, Тонду не назовешь талантливым.

А я что? Всего лишь хлопнул бесталанного ублюдка по лицу в холле отеля «Дрейк». Легкий безобидный шлепок по щеке, можно сказать, погладил. Кроткий упрек, не более того. Тонде и этого хватило с лихвой.

Он раздул дело. Инцидент. Посыпались телефонные звонки. Извиняться я не стал, не на таковского напали.

И Сара осталась недовольна. Кино и есть кино, растолковывала она мне, а бить режиссера достойно Рэнди Шанса, но никак не Билли Чаки. Я возразил: дескать, я отстаивал ее репутацию. На это Сара заявила: большое спасибо, о своей репутации она сама позаботится.

И закатила пощечину мне.

Главный редактор — образец долготерпения, но все эти пощечины его доконали. Хуже того: я подозреваю, что Эду понравилась картина. Впрочем, я за презумпцию невиновности. После долгой дискуссии Эд настоял, чтобы я взял отпуск.

Я не желал ехать в отпуск.

— Либо отпуск, либо увольнение, — заявил он.

Вряд ли он это всерьез; однако на следующий день я обнаружил у себя на рабочем столе билет и план поездки. Мне предстояло две недели провести в горах в каком-то отеле «Кис-Кис». К квитанции об оплате гостиничного номера была прикреплена записка — другим почерком, не Эда:

Кто, как не я, закармливал Сару поэзией хайку, и на кого мне теперь обижаться? Хотя право, обидно, когда стихи оборачиваются против тебя. По правилам этикета следовало сесть и помедитировать над ответом, однако настроение было далеко не медитативное.

И вот я сижу тут и стараюсь не думать о «Генеразии». Не думать о бездарном режиссере и пощечине, а главное — не думать о Саре. Не думать на эти три темы не получалось, и тогда я попытался не думать вовсе. Как сказал бы специалист по дзэн-буддизму, это все равно что кровь смывать кровью.

Когда отключить мысли не удалось, я прибег к верному средству и включил телевизор. И точно: минут десять или пятнадцать я предавался блаженному безмыслию, пока реклама «Одуревши от гейши» не выбила меня из колеи.

Я выключил телевизор, зевнул, потер глаза. Похлопал себя по лицу в надежде подтянуть обвисшую кожу. Не знаю, помогает ли это реально, однако здесь, как и в любом ритуале, это не важно. Главное — занять себя. Затем я несколько раз отжался на трех пальцах, как учат йоги. Я не фанат фитнесса, но тело нужно держать в форме, и я делал что мог.

Кошка наблюдала за мной со своего насеста, равнодушная, как и прежде. Ей еще не доводилось встречать такого скучного постояльца. И кошек не любит, и поселился в отеле не пойми зачем — не ради секретного свидания, не ради семейного отдыха, не ради исполнения тантрического обряда, для которого требуется уединение и кошка. Да что там, даже порноканал не включаю! «Что, собственно говоря, ты делаешь в отеле „Кис-Кис“? — молча вопрошали кошачьи глаза. — Отжимаешься?»

На небе последние дневные лучи боролись с ранними зимними сумерками. Очертания гор размывались, сливаясь с тенями. Этот пейзаж прямо у меня под окном показался вдруг непостижимым и чуждым. Глухая виртуальная реальность на экране компьютера.

Вообразить себе будущее, в котором я стану выглядывать из окон незнакомых отелей, а рядом — лишь безымянный кот. Будущее с картины Эдварда Хоппера.14«Неудачник с кошкой».

Эти каникулы меня доконают.

2

Звякнул лифт. Кошка навострила ушки. Я сел в постели и тоже прислушался к тихому параду: по коридору приближались вкрадчивые шаги. Они замерли возле моего номера.

Громкий стук в дверь. Кошка всполошенно спрыгнула с телевизора, бесшумно приземлилась, метнулась к двери и запела на языке, не знающем других звуков, кроме «я», «м» и «у». Я вылез из постели и потащился к двери.

Повернул ручку и дернул на себя. Ночной Портье.

Он медленно раскачивался по часовой стрелке, словно борясь с силой земного тяготения. Глаза его смотрели в никуда, руки протягивали мне стопку свежих полотенец, которые я спрашивал четыре часа назад. Я о них совершенно позабыл.

— Домо аригато годзаймасу, — поблагодарил я, пытаясь изобразить бодрость, и потянулся за полотенцами. Почему-то от моих слов колебательное движение Ночного Портье сменило направление. Теперь его торс двигался против часовой стрелки, а мои руки так и повисли в пустоте, не ухватив полотенец. Кошка потерлась о его ногу.

— Хочу поговорить с вами, — заявил Ночной Портье.

— Заходите, пожалуйста.

— Хочу поговорить с вами о бессмертии.

Я уже совсем проснулся, да и кто заснет после долгого перелета и при такой разнице во времени? Почему бы и не ублаготворить старика? Когда-нибудь я сам превращусь в дряхлую развалину, буду бродить по гостиничным коридорам, желая поговорить с незнакомцами о бессмертии, или апокалипсисе, или хотя бы о немыслимо высоких ценах на мандарины в нынешнем году.

— Бессмертие, говорите? — переспросил я. — Сейчас освобожу вам стул.

Я включил свет. Портье вошел в номер. Я на минутку отвернулся, чтобы убрать со стула кейс.

— Выпить хотите? — предложил я, не оборачиваясь.

В ответ послышался глухой стук.

Ночной Портье распростерся на полу во весь рост. Так он почему-то казался еще выше.

Я бросился к нему, а кошка — под кровать. Что с вами, спросил я, но портье молчал. Я подхватил его подмышки и усадил, прислонив спиной к стене. Старик почти ничего не весил.

— Ушиблись?

Глаза его были закрыты, он еще дышал — едва-едва. Толком не соображая, что делаю, я схватил его запястье, нащупал пульс. Косточки тонкие, того гляди переломятся.

Свободную руку портье сунул в нагрудный карман, что-то нащупывая.

Лекарство! Я выпустил его запястье и, уже обнадеженный, сам полез к нему в карман.

Но таблеток там не оказалось. Я вытянул только ламинированную карточку, что-то вроде пропуска с фотографией Ночного Портье. На оборотной стороне красовалась стилизованная черная птица и рядом — номер телефона.

— Звоните! — прохрипел старик.

Я кивнул и ринулся к телефону. Набирая номер, я не спускал глаз с Ночного Портье, готовясь обрисовать ситуацию диспетчеру «скорой помощи». Я не знал, что сказать, кроме того, что старик упал.

Ответа не было. Я набрал номер еще раз. Голова Ночного Портье бессильно перекатывалась из стороны в сторону, грудь еще поднималась и опадала. Десять, двенадцать гудков. Я смотрел на старика и думал: что же теперь делать?

Вдруг он открыл глаза и посмотрел на меня.

— Они не идут, — то ли спросил, то ли сам себе ответил он.

Затуманенные глаза прояснились, голос звучал бодрее. Я принял этот миг просветления за благоприятный симптом.

— Сейчас позвоню вниз, — сказал я. — Держитесь.

Я сунул карточку с фотографией и загадочным телефоном в карман и позвонил дежурному администратору.

Точно не скажу, но где-то между вторым и третьим гудком Ночной Портье испустил дух.

В приличных отелях механизм смерти отлажен, существует заранее известный протокол, как провожать гостей, которым вздумалось съехать прежде времени. Японцев рисом не корми — только погоняй на боевой подготовке, так что будь отель «Кис-Кис» похож на другие гостиницы, здесь бы дважды в месяц проводили учения, как действовать в случае внезапной смерти.

Однако отель «Кис-Кис» не походил на нормальные гостиницы.

Несколько раз я звонил вниз и не дождался ответа. Прикинул, стоит ли звонить в полицию, и решил, что не стоит. Если санитар и копы ворвутся в отель и обнаружат, что персонал понятия не имеет о мертвом теле в номере 523, это скажется на репутации гостиницы. Зачем делать людям гадость? К тому же и срочности нет: Ночному Портье никто уже не поможет.

В итоге я решил спуститься в холл и разыскать кого-нибудь из обслуги. Даже в полупустой гостинице должны быть дежурные помимо старика.

Новая дилемма представилась мне, как только я шагнул за порог. Закрыть дверь или оставить открытой? Если закрою, получится, будто я умышленно прячу труп. Закрытая дверь вызывает смутные подозрения. С другой стороны, если оставить дверь нараспашку, проходящий мимо гость заметит тело, перепугается и тоже кинется разыскивать дежурных по гостинице. Впрочем, именно это пытался сделать и я, а двое скорее найдут кого-нибудь из персонала. Но может получиться и так: человек, который обнаружит тело, сразу позвонит в полицию и тем самым разрушит мой план сохранить лицо отеля «Кис-Кис». Хуже того: тело найдет дежурный, совершая обход этажей, и подумает: что за идиот бросил у себя в номере мертвое тело всем напоказ?

Я сам себя чудовищно раздражал. Окончательный выбор помогла сделать кошка. Я прикинул: если оставить дверь открытой, кошка того гляди сбежит. Дневной Менеджер предупреждал меня о строжайшем правиле: кошки друг с другом не встречаются. Если его принцесса исчезнет, у парня случится припадок, и я, не дай бог, получу второй труп на свою голову.

В итоге я вышел из номера 523, оставив кошку и труп взаперти.

Коридоры безлюдны. Только потрескивают электрические лампы, будто сверчок стрекочет, да изредка из-за двери доносятся жалобы запертого в одиночестве животного.

Я нажал кнопку вызова и стал ждать лифта. Приполз наконец. Тощий котенок сидел внутри. На этот раз он вроде не так нервничал. Лениво точил когти о ковер, не обращая на меня ни малейшего внимания. Сложный геометрический узор коврика складывался из миниатюрных кошачьих голов — такое мог бы нарисовать Эшер,15 обкурившись кошачьей мяты. Стукнув по кнопке первого этажа, я начал заранее готовить речь о том, как Ночной Портье зашел ко мне в номер, пробормотал несколько слов, скопытился, еще что-то сказал — и на этом финиш. Помер человек. И все это буквально за несколько минут — рекламная пауза не успела бы закончиться.

Двери лифта раздвинулись, и я смог обозреть весь холл. Дневной Менеджер говорил, мол, сквозь высокие окна у парадного входа открывается фантастический вид на горы, однако сейчас горы скрывались в темноте, и лишь бледно-оранжевый нимб нескольких фонарей мерцал в ночи.

В холле стояла тишина. У стойки дежурного — ни души, даже кошка не мяукала. Все немалое помещение казалось заброшенным, только мебель громоздко выступала в потемках.

Слева из бара доносились голоса. Сквозь стекло неплотно прикрытой двери мерцал голубой огонек. Телевизор, подумал я с облегчением: я благополучно пронес тайную весть о смерти портье через весь отель, исполнил свой печальный долг.

В темном баре спиной ко мне сидела молодая женщина, рядом с ней, тоже задом к двери, стоял бармен. Оба уставились на телеэкран над длинным зеркалом возле стойки. Я прошел в комнату и негромко кашлянул.

Женщина полуобернулась, но я не успел даже разглядеть ее лицо — она тут же вновь сосредоточилась на теленовостях. Похоже, она плакала. Ссутулилась, что-то прижимая к груди.

Бармен в белой рубашке с черным галстуком-бабочкой приветливо кивнул мне и вернулся к телевизору. Я подошел и встал рядом с женщиной.

— Вы уже знаете? — заговорила она. — Он умер. Я оглянулся на бармена. Тот печально кивнул, подтверждая: да, так оно и есть.

Экран мерцал в темноте, голубой отсвет ложился на грустные лица. Наконец, я сумел выудить из застойных мозгов вопрос, который напрашивался:

— Как вы узнали?

— По всем каналам передают, — скорбно пояснила женщина, качая головой. Я не успел даже вглядеться в телик, как она протянула мне портрет, который нежно прижимала к груди. Она держала фотографию очень бережно, словно боялась сломать.

На снимке в рамке эта самая девушка стояла рядом с длинноволосым парнем в мотоциклетной куртке. Их сфотографировали в баре. Девушка сияла, парень демонстративно надул губы, морда побагровела от выпивки.

Я не врубался.

На экране репортерша с микрофоном стояла на фоне высокого здания. Явно не отеля «Кис-Кис», да и вообще дело происходило в другом городе. Я попытался опознать район Токио, но тут картинка внезапно сменилась.

Весь экран заполнило лицо женственного юноши с пышной рыжей шевелюрой, под цвет которой он выбрал себе помаду и тени для век. Из-под тонкой черной рубахи с рукавами-сеточками виднелась длинная серебряная цепочка, голова наклонена под тщательно выверенным углом: точно между боже-как-я-сексуален и боже-как-я-устал. Под снимком — две даты с промежутком в двадцать семь лет.

Юноша был мне знаком, как и всякому, кто бывал в Японии за последние пять лет. Я видел это лицо чаще, чем Джон Хинкли смотрел «Таксиста»,16 и все же не узнал на фотографии, лелеемой его молодой поклонницей, потому что ни разу не видел парня без грима.

Звали его Ёсимура Фукудзацу, или попросту Ёси, и он был солистом самой популярной в Японии рок-группы «Святая стрела».

Кроме того, Ёси был еще много кем, в зависимости от точки зрения: попсовым диктатором, бездарным кривлякой, наглым гением гипофиза, худшим, что случилось с японской рок-музыкой после «Эм-ти-ви», очередным наркоманом, совершенно потрясным иро-отоко,17 за которого восхищенной девушке и умереть не жаль, ужасным развратителем/идеальным символом апатичной японской молодежи, выросшей в «утраченное десятилетие» девяностых.

А теперь Ёси превратился в покойную рок-звезду. Выдернули мальчика из розетки на двадцать восьмом году.

Отчего-то меня разобрал смех.

Молодая женщина вновь обернулась, печально и пристально вгляделась в мое лицо. Наверное, приступ «смехунчика» вызвали две смерти разом: ничего забавного в двух мертвецах не было. Я вернул поклоннице Ёси его портрет.

— Очень жаль — пробормотал я.

— Вы тоже поклонник «Святой стрелы»? — спросила она сквозь слезы.

— Ничего ребята.

Она слегка отодвинулась и глядела уже не так ласково.

— Послушайте, — заговорил я. — Не знаю, как сказать, так что брякну, и все тут: Ночной Портье…

— Забыл принести вам полотенца, — подхватил бармен, укоризненно качая головой. Он мгновенно превратился в служащего отеля, готового рассыпаться в извинениях. — Вы уж простите…

— Нет, — перебил я. — Не в этом дело. Он умер. У меня в номере.

На мгновение изумленные взгляды обоих зрителей приковались к моему лицу, потом снова к телевизору. Репортаж о смерти Ёси уже сменился рекламой шампуня.

С этого момента дело пошло веселее. Приехали санитары и, не задавая лишних вопросов, вывезли тело из номера. Тихой сапой, чтобы не потревожить других постояльцев. Если таковые имелись.

Явился Дневной Менеджер, усталый и помятый, по его представлениям, — то есть он выглядел так, как мне и не снилось в мои лучшие дни. Он тоже рассыпался в извинениях и предлагал мне перейти в другой номер. Я возразил: мол, нет смысла таскать пожитки с места на место, ничего страшного, поживу и тут.

— Прекрасно, — в конце концов сказал он, — вы храбрее меня.

Пока длился переполох, кошка не вылезала из-под кровати. Дневной Менеджер обеспокоился: не нанесут ли эти события психическую травму чувствительному животному. Я взял грех на душу и солгал, будто кошка проспала самое страшное и даже не заметила, как зашел Ночной Портье. Боюсь, любитель кошек мне не поверил. Он оставил мне свой домашний телефон и просил звонить, если белоснежной принцессе станет не по себе.

Бармен и та молодая женщина торчали в коридоре под дверью моего номера, не зная, на чем сосредоточиться: на происшествии в отеле или на трагедии, свершившейся за много миль от нас в Токио. Они растерялись, их скорбь нарушили, запутали, выбили из колеи. Ночной Портье неудачно подгадал.

Насчет Ёси репортеры пока лишнего не говорили, но я написал столько биографий угасших рок-звезд, что знал наизусть: если человек помирает в двадцать семь, безмолвные подозреваемые — либо наркотики, либо суицид. Тучи репортеров несутся в погоне за словами, будто призрачное войско, рассекающее зыбкий ночной мир Токио. Подростки обрывают друг другу телефоны, делясь скорбной вестью. По всему миру взрываются сенсациями интернет-чаты. К утру по поводу смерти Ёси накопится больше сплетен, чем о злодеяниях японцев в пору Второй мировой войны, и с каждым слухом подлинные обстоятельства будут становиться все туманнее и туманнее. Как сказал некогда самурайский писец Ямамото Цунэтомо,18 источник тайны — устное слово.

Что касается Ночного Портье, его смерть никого особо не заинтересовала, и о причинах ее не приходилось гадать. Ковайсо, — вздыхали коллеги, что означает: вот незадача, бедняга, такая уж у него судьба. Как будто служащие отеля ждали этой смерти. Только к трем часам ночи мой номер наконец-то очистили. Я аккуратно прикрыл дверь. Кошка вылезла из-под кровати, забегала по комнате. Она все время совала нос в угол, терлась о стену в том месте, где скончался старик, словно пытаясь постичь смысл этого события через осязание.

Раздеваясь, я обнаружил в кармане карточку. Я не сказал о ней санитарам, которые забирали тело, да и в разговоре с Дневным Менеджером не упомянул. Не то чтобы нарочно скрыл, а просто не сказал, и все.

Интересно, подумал я, глядя на черные цифры, кого он пытался позвать в последнюю минуту, у кого искал помощи, когда сдавило грудь и пресеклось дыхание? Я вспомнил лицо умирающего, когда он понял: кому ни позвони, это уже ничего не изменит.

Они не идут.

Я подумал, не набрать ли номер еще раз — может, теперь-то они ответят, — но было три часа ночи, и если кто-нибудь снимет трубку, что я скажу? Еще я мог позвонить домой Дневному Менеджеру и рассказать ему про карточку и разговор о бессмертии: дескать, сперва забыл, а вам следует знать.

Но к чему? Пусть лучше думают, что старик помер, не осознав конца. Смиренно выполняя свой долг, с улыбкой на лице и чистыми полотенцами в руках.

Я убрал карточку в бумажник, а бумажник в тумбочку у кровати, где меня дожидалась Гидеонова Библия, «Учение Будды» и два тома Сосэки19«Я — кошка». Я выключил свет и вскоре уснул.

3

— Поезжай в Токио! — прокуренный голос Эда настиг меня из Кливленда. Я фыркнул и бросил трубку. Каникулы закончились.

Мне не терпелось вернуться к работе, а нигде так не работается, как в Токио. Кроме того, прелести отеля «Кис-Кис» я уже исчерпал.

Но не слишком ли Эд зарывается?

Ясное дело, он босс, но в уставе профсоюза работников подростковых журналов должно быть предусмотрено правило, воспрещающее отправлять сотрудника в принудительный отпуск, а потом звонить в шесть утра и вызывать обратно на работу.

С минуту я полежал в постели, давая Эду время, чтобы позвонить еще раз — и с другой интонацией. Примерно через четверть часа он сподобился. Теперь я позволил ему выговориться, но отвечал односложно, не спуская начальника с крючка. Хотелось понять, как далеко он зайдет, насколько готов к компромиссам. Хороший редактор умеет просить.

Свинтус Эд, тем не менее, редактор хороший. Он вновь и вновь просил прощения, объяснялся, пока не иссяк. Тогда я позволил ему перевести дух и обрушил на него артиллерийский шквал требований.

Я согласился написал о Ёси, но на своих условиях. А именно: если я пожелаю рассказать о жизни и смерти рок-звезды исключительно в ракурсе его коллекции старых теннисных кед, так оно и будет. Если я пожелаю свести рассказ к ночи его смерти или ко дню его появления на свет, я сделаю это, и никто мне не помешает. И если в ходе расследования мне придется дать кому-нибудь по морде или применить прием джиткундо20 — воткнуть палец в горло, — руки у меня развязаны.

Я также настоял, чтобы Чак, бухгалтер «Молодежи Азии», на двадцать процентов увеличил мои командировочные, — это так, для понта. Под занавес я потребовал, чтобы Эд опубликовал мою рецензию на «Одуревши от гейши».

— Ни за что! — встрепенулся он. — Даже и не думай. Отсюда все неприятности. Наплюй и забудь.

Я ответил: забуду, когда напишу. Он ответил: такой вариант даже не рассматривается.

— Ладно, — сказал я. — В таком случае посылай в Токио Сару.

Эд напомнил мне, что по моей милости Сара наотрез отказывается даже думать про Японию. Я раз и навсегда стер для нее с карты мира целую страну, только потому, что не умел вести себя по-человечески, находясь в этой самой стране.

Я сказал, что могу написать рецензию в четыреста слов.

— Количество слов ничего не меняет, — упорствовал Эд.

— Тогда хана, — подытожил я и бросил трубку. Пошел в ванную, почистил зубы и начал паковаться. На этот раз Эд продержался без малого полчаса.

— Максимум триста слов! — простонал он.

Я хотел было выторговать триста пятьдесят, но пожалел босса: на одно утро с него хватит. Он часто напоминает мне, что до моего появления в журнале он вовсе не курил, а теперь смолит по две пачки в день.

Басист «Святой стрелы» собирался провести пресс-конференцию строго по приглашениям в каком-то спортзале для кикбоксинга к западу от токийского района Икэбукуро. Эдуже раздобыл для меня аккредитацию.

Когда я выходил из комнаты, кошка запрыгнула на кофейный столик и как-то странно посмотрела на меня. Столько раз гости паковали багаж на ее глаза: — кошка прекрасно знала, что теперь будет. Наверное, я чересчур сентиментален: мне показалось, ей было не много жаль со мной расставаться.

Я остановился на пороге, ломая голову, что бы такого умного сказать на прощание. Может, дружеский совет дать? Но я понятия не имел, каким образом животное может наладить свою жизнь и сделать ее продуктивнее. На ум не шли и приятные слова, что скрасили бы принцессе день.

— До скорого, киска, — пробормотал я и вышел из номера.

Дневной Менеджер был уверен, что я покидаю отель из-за происшествия с Ночным Портье. Он излил на меня целый водопад извинений и заманчивых предложений и едва не посулил вернуть к жизни Ночного Портье, согласись я провести в гостинице еще несколько дней. Когда он наконец печально со мной попрощался, к нему на стойку запрыгнула кошка, обитавшая в холле. Она здорово смахивала на кошку из моего номера. Прямо-таки сестры-близнецы.

— Жаль, что человеку не дано девять жизней, а? — сказал я Дневному Менеджеру, поднимая свой чемодан.

— Не знаю, — вздохнул он. — Мне кажется, они человеку даны. Мы просто не знаем, сколько уже прожито, сколько осталось. Так торопимся, что начала и концы сливаются.

— Может, оно и так, — согласился я.

Менеджер по этикету поклонился мне, а затем помахал вслед. Я торопливо вышел на улицу и поспешил в Саппоро на самолет. Я не знал, что это было — начало, конец, или и то и другое вместе.