Если полететь высоко-высоко…

Глава 13. ИДЁМ ДАЛЬШЕ…

Первая после больницы прогулка на бухту, когда у нас не было сил дойти домой…

Мы почему-то совершенно выдохлись, то и дело останавливались и передыхали, сидя на лавочках. А ведь ещё недавно мы проходили эту дорожку, играючи.

– Что это с нами, сынок?

– Не знаю…

– Надо срочно что-то делать с собой.

– Надо.

Гуляния в лесу. Каждый день, с утра пораньше, мы уходили в лес…

Мы часами бродили в нашем берёзово-сосновом раю, дышали, дышали, впитывали в себя витамины кислорода, лазали по деревьям, собирали насекомых, выкапывали и притаскивали для посадки на лоджии красивые хвощи, мхи и папоротники. Вся лоджия в папоротниках! Вся комната в папоротниках! Просто папоротниковый лес в доме!

И весёлые стрелы хвощей зеленеют в цветочных ящиках… А мхи красуются на тарелках. Ты их поливаешь, следишь за их самочувствием.

Изучаешь насекомых, которых принёс с прогулки. У тебя куча справочников. Как заправский энтомолог, ты можешь часами говорить о красоте какого-нибудь жучка, о том, как устроена его головогрудь, лапки, усики…

Нашли на Ленинском проспекте магазин, где можно купить энтомологические булавки. Теперь мы там довольно частые посетители.

Кстати, наш заветный Листик уже отрастил хороший, крепенький корешок и был торжественно посажен в землю. Расти, малыш!

(Забегая наперёд, надо сказать, что Листик со временем отрастил ещё много братьев и превратился в прекрасное тёмно-зелёное растение с упругими, плотными, в мелких пупырышках, стрельчатыми листьями! Оно стало бурно расти, и вскоре понадобились новые горшки для рассадки…

Сегодня этому цветку уже двадцать пять лет, он полон сил и может похвастать большим потомством. А ещё он умеет цвести! Летом он выпускает из своей глубины длинную-длинную тонкую стрелочку, и вскоре она оказывается усыпана на конце оранжевыми цветочками, похожими на крошечные лилии…

Я нежно люблю это зелёное существо и никогда не забываю, с чего всё начиналось…)

Не забыть:

Как Антоша гулял с выводком гусениц на голом плече. На руках и на животе! Штук тридцать их было, не меньше. Женщины, попадающиеся нам навстречу, чуть не падали в обморок.

– О Господи! – восклицали одни.

– О ужас! – вскрикивали другие.

Мальчик, мохнатый от гусениц!… А гусеницы были чёрные, с ярко-жёлтыми полосками. Очень красивые, просто шикарные! Сынок их нашёл на кусте в соседнем дворе и решил с ними прогуляться.

– Мама, почему все тёти так пугаются? Почему все так боятся красоты?…

Врачи сказали, что тебя нужно кормить мясом. И отваром из овсяной крупы. Но с этим трудно. Где ж его возьмёшь, это мясо? И эту овсяную крупу? Вечная проблема – добыча еды. У дверей нашего магазина с ночи стоят автобусы из Подмосковья. Караулят еду! И как только открываются двери магазина – толпы покупателей, сшибая друг друга, устремляются к прилавкам…

Но иногда всё же удаётся что-то добыть. Помню, как ты уплетал тефтели.

– Какой миленький ужин ты приготовила, мамася!

Я радовалась, глядя на тебя. И при этом мне хотелось плакать…

А за овсяной крупой ездили в город Химки. Соседка сказала, что в каком-то там магазине видела эту крупу. И вот мы потащились искать этот магазин и эту крупу… Была жара, переполненный автобус… потом нас долго посылали в разные стороны… шли через какой-то мост над железной дорогой, под палящим солнцем… Но всё-таки мы её нашли!

Когда вернулись домой, были чуть живы…

Я тут же сделала тебе этот отвар. Но… ты сказал, что пить эту гадость ни за что не будешь. Я попробовала – и тоже содрогнулась от отвращения. Ну, употребили эту крупу на супчики.

Порой даже за картошкой приходится гоняться по всему городу!

Приятельница поделилась своей радостью: «Вчера на Семёновской в ларьке у метро купила картошку!» С утра пораньше мчусь на другой конец города… Картошки уже нет. Продавщица воззрилась на меня изумлённо:

– Вы что, хотели, чтобы картошка до сегодня лежала?! Вчера надо было приходить, а не дожидаться, пока всё разберут!

Такая вот непростая жизнь. Но мы не унываем! Ведь есть на свете много хорошего. Не для еды – а для радости. Жуки и бабочки, хвощи и папоротники… Кто-то нам сказал, что, кажется, во Франции молодые папоротники жарят, что это считается деликатес. Нам сказали: «У вас полный лес еды!» Но ведь папоротники – наши друзья! Разве можно жарить друзей?!

Мы начитались Брэгга и решили бегать трусцой.

Не забыть: наши вечерние пробежки… Сначала было трудно, быстро уставали. Но с каждым днём силы всё прибывали и прибывали… Откуда-то.

Зелёные дворики, окутанные тёплым вечерним сумраком… Добегаем почти до бухты – и обратно. Потом ещё разок туда и обратно, потом ещё разок…

Звоню в редакцию журнала «Литературная учёба»: там готовится к печати моя повесть о Енгибарове «Не прощаюсь с тобой». После Вечера памяти я её значительно дописала.

Как всё было:

Ещё весной. Дала повесть Ире Евтушенко, своей бывшей однокурснице. Она прочла, ей понравилось.

– Послушай, – говорит, – я хочу её дать почитать Леониду Жуховицкому. По-моему, вы чем-то близки… Интересно, что он скажет. Ты не против?

Я и мечтать о таком не могла! Чтобы мою повесть прочёл сам Жуховицкий!

Через неделю звоню ей. Ира кричит:

– Ты куда пропала?! Тебя Жуховицкий ищет! Записывай телефон и звони ему скорее!

Набираю его номер, жутко волнуюсь, прямо зубы цокают. А голос в трубке такой приветливый! Он так обрадовался, когда услышал, что это я.

– А я ищу вас! Я хочу вам сказать огромное спасибо. Я прочёл вашу повесть за одну ночь, не отрываясь… Я давно ничего подобного не читал. Это написано так искренне, так пронзительно!… И образ клоуна вырисовывается просто захватывающий. И образ героини тоже. Я просто полюбил вас, пока читал…

– А я давно люблю вас. С шестьдесят пятого года, как прочла рассказ «Тебе вручаю».

– А теперь и я люблю вас! Обещайте мне, что всё, что вы напишите, вы будете показывать прежде всего мне.

– Обещаю.

– И ещё. Можно мне оставить себе этот экземпляр?

– Конечно!

– Я хотел бы давать читать своим друзьям… А вообще, это надо печатать. Вы в «Юность» не хотите отнести?

– В «Юности» мне уже отказали. Потому что – девочка с улицы, ничья, ни от кого…

– Понятно… А в «Литературную учёбу» не предлагали?

– Нет.

– Вообще, – сказал Леонид Аронович, – ваш издатель ещё не родился. Я не представляю, в какое издательство это можно отнести. Где у нас можно издать такую прекрасную повесть о любви, об искусстве цирка?… Не представляю. Да, давайте попробуем хотя бы в «Литучёбе». Там печатают молодых авторов с обязательным послесловием-разбором какого-нибудь маститого писателя. Я с удовольствием напишу это послесловие.

На сердце – ликование…

Господи, скажи: ведь это же – не честолюбие и не тщеславие – то, что я так рада, что Леониду Жуховицкому понравилась моя повесть? Это просто чистая радость! Когда-то я чуть не наизусть заучивала его дивные, как стихи в прозе, светлые и грустные рассказы. Я прочитывала их, не отрываясь, на одном дыхании.

А теперь этот чудный писатель сказал мне: «Я читал вашу повесть всю ночь, не отрываясь». Неужели такое возможно? Есть, есть в жизни счастье! Когда тебя понимают.

С подачи Жуховицкого я отвезла рукопись в «Литературную учёбу».

А ещё повесть понравилась Ролану Быкову!

Он сказал:

– Да, это Лёня. Как живой! Даже голос его слышу…

Долматовскому тоже понравилась. Но он сказал:

– Мне кажется, так писать нельзя.

– Почему?

– Слишком искренне, слишком обнажёно. Ты, мне кажется, подставляешься…

– Но я по-другому не могу!

– Понимаю… Впрочем, не слушай меня, старика. Но ты мне показывай, всё, что ты напишешь, ладно? Мне интересно. Обещаешь?

– Обещаю.

– А советов моих стариковских можешь не слушать.

В «Литучёбе» повесть прочли и попросили сократить рукопись на два печатных листа. Это очень много! Но иначе – она не войдёт в номер.

– А если напечатать в двух номерах, с продолжением? – спросила я.

– Мы это не практикуем, – сказал главный редактор Александр Михайлов. – Ведь мы, к сожалению, выходим раз в два месяца. И пока выйдет следующий номер, читатель уже забудет о том, что читал в предыдущем номере. Так что придётся сокращать. Хотя мне самому жалко. Я прочёл. Мне очень понравилось. Рад познакомиться с автором таких замечательных повестей! У вас, наверное, ещё что-то есть?

– Намечается…

– Пишите! У вас это здорово получается.

…Сижу ночь над своей рукописью… Это – машинопись (компьютеров в то время не существовало). Вычёркиваю эпитеты, фразы, абзацы и целые страницы… Ужас! Как по живому режу…

Наши вечерние пробежки…

– Мамася, а когда твою повесть напечатают?

– Обещают осенью… Тьфу-тьфу, чтоб не сглазить!

– Но осень – это уже скоро!

– Когда я думаю об этом, я начинаю жутко волноваться: как бы чего не сорвалось! Поэтому лучше думать о том, что первого сентября мы едем с тобой в Судак!

Да, мы едем в наш любимый Судак. Уже куплены билеты. Хотя денег на это не было совершенно. Но тебе нужно море, нужен крымский воздух, чтобы окрепнуть! И два человека нас выручили. Людмила Фёдоровна и Мария Леопольдовна, соседка из нашего дома, бабушка твоего приятеля Олежки. И та, и другая чуть ли не силой вручили мне по сто рублей. Я не люблю брать взаймы и стараюсь этого всеми силами избегать, но в этот раз пошла против своих правил. Потому что речь шла о твоём здоровье – это во-первых. А во-вторых, осенью выйдет повесть, и мне заплатят какой-то гонорар. Так что я сразу смогу вернуть долг.

Судак!… Ну, Судак – это отдельная песня и отдельная книга, которая терпеливо ждёт, когда я её напишу…

Это место нас всегда приводило в чувство. Мы здесь с тобой уже в четвёртый раз. Опять остановились у Антоныча. Я написала ему заранее, и комната нас ждала.

…Нас ждал зелёный дворик, большой деревянный стол во дворе, старая алыча над столом, сыплющая на стол мелкими разноцветными листьями и мелкими жёлтыми плодами… Нас ждала длинная кипарисовая аллея, на которой мы решили устраивать наши пробежки. Не делать же месячный перерыв в таком важном деле! Нас ждало тёплое, ласковое сентябрьское море… Ждали Крепостная гора и нежно любимый Алчак… И запахи! и закаты!… И золотистые, и зеленоватые богомолы в шелестящей сухой траве…

– Есть, есть в жизни счастье!

– И очень много, мамася!

Когда мы приехали, на местной почте нас уже ждали четыре посылки, отправленные нами из Москвы заранее. Две посылки с гречневыми кашами. Без которых мы – никуда. И две посылки со всем, что тебе необходимо для полноценной, радостной жизни: книжки, разные конструкторы и строительный инвентарь. Ну, как же без этого? А в двух наших рюкзаках это было бы не дотащить…

Утренние пробежки по кипарисовой аллее… Ты и здесь остаёшься жаворонком. А я жаворонок – с тобой за компанию.

Мы не любим жару, поэтому из дома выходим рано-рано, когда мир обласкан ещё нежарким, мягким солнышком… Когда на пляже ещё ни души. Когда всё чисто, душисто и краски мира ещё не подёрнулись маревом жары.

Любимый пляж. С тёплым песочком и выглаженной голубой галькой. В прошлом году я раскладывала тут, на пляже, свою повесть, придавливая каждый листик галькой.

– Ты и тут работаешь! – удивлялся сынок. – Ты что, не можешь не работать?

– А ты можешь не строить свои замки и каналы?

– Не могу! Ведь это – моё дело! Чем же я тогда буду тут заниматься? Валяться жареной сосиской на одеяле?

Мы смеёмся. Мы – одного поля ягоды. Мы понимаем друг друга. Без работы, без творчества мы не можем и дня.

Также, как в прошлом году, и в позапрошлом, таскаем на пляж большой рюкзак игрушек – совки, лопаты, ведёрки и разный строительный материал. И тут же, как осы на сладкое, к нам слетаются дети со всего пляжа… Игрушек хватает на всех!

И – начинается строительство очередной системы каналов, замков и мостов… Ты – как всегда – прораб. Умеешь организовать толпу детей так, что всем находится дело, и у каждого – свой участок работы. Но и сам ты трудишься с таким азартом и удовольствием, что на тебя любо посмотреть. Организаторские способности видны уже в восемь лет. Инженерный талант тоже на лицо. Ты ни минуты не скучаешь и ни минуты не сидишь без дела. Тебя даже трудно вытащить искупаться!

– Я же работаю! – говоришь ты. – Я ещё не закончил строить мост…

Но когда затащу тебя в море, то уже не вытащить на берег… Ты всему, что ты делаешь, отдаёшься со всей страстью. Ты – очень страстная натура!

А я, как всегда, прихватила с собой рукописи, которые надо отрецензировать. Ну, как же без этого?

В своём матросском костюмчике ты чудно смотришься на набережной, на Алчаке. На нашей любимой Ферейке… На плече – сачок, ловля насекомых продолжается! В будущем ты себя мыслишь энтомологом. В настоящем – тоже.

А ещё… тебе нравится ещё одна профессия.

– Когда вырасту, у меня будет две профессии. Буду изучать насекомых, а ещё буду продавцом кваса! Я буду продавать квас сразу из двух бочек: из одной продавать, а из другой – сам пить!

Цикл фотографий «Антон в Судаке» – это сплошь шедевры. (Прошу прощения за нескромность). Долматовский потом скажет мне, уже не в первый раз:

– Ты могла бы работать профессиональным фотографом. Такой талант пропадает!

– Евгений Аронович, разве он пропадает?? Но я могу фотографировать только Антона!

– Я говорю о другом. Я тебе добра желаю. Давай я тебя всё же устрою в какой-нибудь журнал. У тебя решилась бы проблема заработка. Фотографы хорошо зарабатывают.

– Но мы и так нормально живём: на книжки-игрушки-фрукты Антону хватает. Даже на море ездим. Чего же ещё желать?

– Что ж ты, так и будешь всю жизнь заниматься подёнщиной, писать эти рецензии?

– Конечно, утомительная работа. Но не столько писать, сколько перечитывать горы макулатуры… Но всё равно это лучше, чем писать на заказ, или фотографировать на заказ.

– Но почему тебя это так пугает? Да, писатель и художник должен уметь откликаться на социальный заказ! В этом нет ничего постыдного и унизительного.

– Но для меня это невозможно. Я могу откликаться только на то, что у меня внутри.

– Послушай, сколько лет мы уже с тобой знакомы… да, двенадцать лет, ты права, а я так и не понял тебя. Столько людей ко мне приходят с просьбой помочь им, и я звоню, устраиваю их, просто наседают с этими просьбами, иногда даже не знаю, куда от них деться. А тут я сам предлагаю тебе, а ты – отказываешься.

– Спасибо, Евгений Аронович, я очень люблю вас, но пусть лучше всё останется, как есть. Я буду приносить вам то, что я написала, а вы будете меня критиковать.

Он был такой хороший, так искренне хотел мне помочь. Но что я могла с собой поделать? «Я – такое дерево, Господи, прости…»

Не забыть: письма Людмилы Фёдоровны нам в Судак. И в каждом – стихотворение. Особенно меня растрогало вот это, посвящённое Антону.

А ещё – вот это – в ответ на моё письмо ей:

Милая, милая Мама Кошка! Больше всех в жизни я скучала теперь по ней…

А когда мы вернулись из Судака, на вокзале нас встречала моя мама. И первое, что она сказала после «здравствуйте, мои хорошие!» – была волшебная фраза:

– Вышла твоя повесть в «Литературной учёбе»!

Люди, она-таки вышла!…

Наши пробежки осенние продолжаются – по тёмным дворам, в сторону бухты и обратно. Листья, запахи осени, чага на берёзе…

И ещё раз туда, и ещё раз обратно…

Под моросящим дождём…

Мне заплатили за опубликованную повесть кучу денег. Антон удивлялся: он никогда не видел таких больших денег. Я – тоже. Почти тысячу рублей! «Чудеса!…» – шептал мой сынок, пересчитывая длинные сторублёвки.

Мы тут же вернули долги. Накупили новых книг, пластинок, новый проигрыватель, одёжек Антоше. И решили сделать ремонт. Захотелось обновления.

Всё делали сами, вдвоём: клеили обои (и выбирали их, и тащили домой в четыре руки), вместе красили окна и двери: я вверху, Антоша внизу. Оклеили обоями кухню – она ведь у нас как комната: и мой рабочий кабинет, и гостиная, и столовая – всё в одном флаконе. Выкрасили ванную в оранжевый цвет! На стене ванной я нарисовала разбегающуюся галактику, а на двери – огромную стрекозу. Так весело стало! Конечно, и раньше было весело, но теперь – ещё веселее!

Только одна накладка произошла. В прихожей на толстых верёвках повесила большую полку, как раз над дверьми в комнату и на кухню, и нагрузила эту полку книгами и игрушками. Полюбовались… Здорово! Какие мы, однако, умельцы! Вспомнила, как меня моя подружка Неструева называла: «папа Рома и мама Нушка». Приходится быть в двух лицах. А что делать? И провисела наша шикарная полка ровно один день, а на следующий вечер как грохнется! Хорошо, что никто под ней в этот момент не стоял… «Папа Рома» слегка оплошал.

Оформила Антону домашнее обучение. Учитывая его предъязвенное состояние, врождённый порок сердца и астматический компонент. Хотя сейчас, после моря, сынок себя чувствует прекрасно! Но я не хочу, чтобы он пошёл в школу, и опять бы всё стало ужасно!

– У меня аллергия на эту дурацкую школу! – говорит Антон. – Не школа, а шкость!

Всю неделю он занимается сам, школьные задания делает за считанные минуты, а в субботу ходим после уроков в класс к нашей учительнице, и Антон отчитывается. За неделю. Никаких проблем. Ребёнок счастлив, что не нужно отсиживать в школе скучные уроки. Учительница довольна, что ей не нужно ломать голову над тем, чем занять скучающего вундеркинда, а мама Нуш счастлива, что сынок после возвращения из Крыма ни разу не болел.

Мы ехали в полупустом автобусе, и ты громко, на весь автобус рассказывал мне о том, как устроена наша вселенная… Прошло время, когда я тебе рассказывала об этом. Теперь ты рассказываешь мне. Ты знаешь гораздо больше меня! У тебя фантастическая память… Ты помнишь скорости вращения планет, помнишь их массы, помнишь десятки, сотни подробностей о каких-то дальних спутниках, кометах… Мой мозг всего этого уже не вмещает. Я даже и не пытаюсь запомнить. Но слушать тебя всегда страшно интересно!

Какой-то молодой мужчина лет тридцати всю дорогу оглядывался на тебя и прислушивался к нашему разговору. Когда мы все вышли на конечной остановке, у метро «Речной вокзал», этот мужчина подошёл к нам и сказал:

– У вашего ребёнка колоссальные способности! Вы знаете об этом?

– Знаю.

– А где он учится?

– В обычной районной школе.

– Ну, это не серьёзно! Вам нужно отдать его в физико-математическую школу.

И он стал нахваливать школу-интернат для особо одарённых детей. Он там, оказывается, работает, преподаёт математику.

– Интернат – это не для моего ребёнка, – сказала я.

– Но у него фантастические способности! Разве можно не развивать их? Это – преступление!

– Но он прекрасно развивается и без спецшколы. У нас много книг, он читает взахлёб…

– Но вы же понимаете, что здесь нужна система.

– Я думаю, что такая ранняя специализация совершенно ни к чему. А если ему на роду не написано быть математиком? А если он захочет стать энтомологом? Он обожает насекомых!

– Детские фантазии! Энтомология может быть его хобби. Но у него мышление математическое. Подумайте о его будущем.

– Я подумаю. Точнее – мы с сыном подумаем.

– Можно записать ваш телефон? – спросил он. – Я вам позвоню.

– А у нас нет телефона.

– Жаль.

Он записал нам свой телефон, попрощался с тобой за руку и сказал:

– Звоните! Я уверен, что вы примете правильное решение!

Шли дни. Я думала…

Значит, надо расстаться?! А как наши вечерние пробежки? А наши разговоры и разговорчики? А наша любовь, наша дружба, наше постоянное общение, без которого мы не можем жить? Этот человек сказал: «Подумайте о его будущем». А разве может быть будущее без настоящего? Ну, научишься ты решать супер-уравнения и супер-задачки, но разве ты от этого станешь счастливее? Разве от этого вообще можно быть счастливым?

Жизнь врозь… Отдать тебя в интернат, по сути – в детский дом. «Вы можете забирать его на воскресенье, – сказал этот человек. – А можете не забирать. Иногородние ребята живут постоянно, только на каникулы уезжают домой». Я представила этот интернат за высоким забором, и как я стою у щёлки, чтобы увидеть тебя хоть краешком глаза…

– Антоша, ты хочешь такой жизни?

– НЕТ!!! – завопил ты так оглушительно, что я поняла: эти дни ты жил в напряжении и тягостном ожидании: какое решение приму я? Но разве я когда-нибудь что-то решала без тебя, сынок?

Ну, вот и решилось. Ни ты, ни я на это не согласны – на твоё заточение в элитарной спецшколе.

Я даже звонить тому человеку не стала. Он бы нас всё равно не понял.

Идём дальше…

Тоненькое письмецо в почтовом ящике. От Гавра. Однажды в субботу, в декабре, в конверте – стихотворение о Нашей Крыше…

О том, что время на часах – всё то же… то же, что и двенадцать лет назад…

То же ли, милый? Твоя дочка, что была тогда малышкой, уже заканчивает школу. Мой сын уже спорит с учительницей, полезны или вредны овраги…

Где-то год назад ты пригласил нас с Антоном как-то в воскресенье: приехать, полепить из глины. Ты уже давно живёшь один… Но детей ты обожаешь, сына и дочку. И устроил для них что-то вроде детского клуба: по воскресеньям зовёшь знакомых с детьми, и все с увлечением лепят. У тебя есть даже муфель! Старенький. Притащил из какой-то керамической мастерской, его хотели выбрасывать. (Такая же история, как с моей пишущей машинкой «Олимпией» – вместо ссылки на помойку у «Олимпии», так же, как у твоего муфеля, началась новая жизнь, открылось второе дыхание.)

Вот настал и наш черёд быть приглашёнными… Антон вылепил двухголовое чудовище, а я – кошку и горшочек для маленького цветочка. Для того, который я оживила. Анюты в тот раз не было, но был Саша, и мальчики хорошо играли потом, во всякие настольные игры, играли на равных, несмотря на разницу в возрасте в три года, даже побольше. А я заваривала на кухне чай…

Потом пили все вместе чай, и я спросила тебя об отце, и ты стал рассказывать про деревню Бавыкино, про маленький домик у оврага, который ты купил для родителей, и теперь они там живут постоянно, а внуки приезжают на всё лето, и Гавриил Яковлевич устроил им настоящую сказку, расписал дом сказочными персонажами, и соорудил маленький домик для игр, и тоже расписал его… А сколько деревьев посажено на пустоши возле дома! Теперь там сад, переходящий в рукотворный лес… Ах, увидеть бы когда-нибудь! Но, наверное, не суждено…

А потом ты провожал нас к метро. Ехали до центра с Сашей, попрощались, он пошёл, худенький и бледный, из воротника курточки торчала тонкая шея, один ботинок хлопал, и при каждом шаге на пятке показывалась дырка на носке…

И так защемило у меня внутри при виде этой тонкой шеи и дырки на пятке… так защемило, хотелось догнать, обнять, приласкать, заштопать эту дырку… И я поблагодарила Бога за то, что когда-то, когда этого мальчика ещё не было на свете, (но он уже собирался прийти сюда), я не стала разрушать семью его родителей. И хотя она всё равно разрушилась, но моей вины в этом нет, и моя совесть перед этим мальчиком чиста.

А потом, спустя полтора года, пришло это стихотворение в конверте. В самом конце 1984 года. Я перечитывала его и не знала, как мне ответить на этот светлый и грустный подарок? И надо ли вообще отвечать? Не слишком ли поздно?…