Этих глаз

заплаканные глаза, серые,

за тонкими стрелами ресниц твоих,

а я – поэт,

иду, улыбаясь,

волную песнями,

запах сырого прибоя,

а, может быть, военного училища. –

слышу,

бьют в барабан.

вижу-на сонце блестят штыки вычищенные.

мне бы только на тот берег зеленый,

узкие деревца обнять,

вдохнуть воздух гор!

переплыть желтую Куру, что-ли?

или песней перелететь туда?

не встало с востока темное сонце,

но вечера после приходит влажная ночь.

ты же со мною навеки будешь,

легкой походкой по улицам сердца идя.

ты ль полюбила хмурое небо души моей? –

нет! это я

тонкой рукою зажал

сухую песчинку Божьяго сада.

бледная ручка мне на рукав легла.

Боже! прикажешь какой мне подвиг свершить? –

ночь просижу над кроваткой любимой, –

камни таскать смогу

слабой моей спиной.

нестерпимо синия реки

на зелени этих лугов –

так над глазами подымутся веки,

когда сердце пронзит любовь.

ты твердишь о душистом боре,

думаешь я не видал шоссе,

не гулял, когда волнуется пшеницы море,

босиком по утренней росе.

но лето смуглых деревень

меня не очарует ныне:

предпочитаю сочной дыне

весенних улиц дребедень.

не легко трехпалубное судно.

с якорей ему рвануться трудно.

стоит – тяжелый битюг –

сразу хочет на север и на юг.

заскрипели канаты.

песенку запели,

двинулось в середине апреля.

коричневый пускает дым.

гнется море под ним.

путешествовать к чудесным странам

мне на пароходе странном.

прощай, далеких долинок пух! –

старшим штурманом стал пастух.

не для того ль я в город вышел,

мечтой болезненно сжимаем,

чтобы меня все тише, тише,

пронзало трепетом и маем?

ведь здесь не раздобревший Рим,

но крепкий воздух Петрограда! –

и много ль над Невою надо,

когда от скуки мы бежим?

ах, не забуду! помню все, –

веселье мысли и разгула, –

хотя б ко мне не повернула

вовек фортуна колесо.

лицо напудрено, как сердце,

и тростью тонкою стуча….

куда прикажете мне деться

от глаз упорных палача? –

так жадно пьем из кубка жизни,

что и в последний, смертный час

боимся, что презренье брызнет

из голубых, спокойных глаз.

не правда ль, зло непоправимо

и нам любезна тишина? –

но больно, вспомнив у окна

твое коротенькое имя.

какая странная игра,

когда нам дарят, будто в шутку,

не жизнь, а грустную минутку,

верней – жестокое «пора.»

покойно спи. В твой милый гробик

кладем цветы у детских плечь,

что-б было мягче в землю леч,

чтоб оттенить твой мертвый лобик.

каким пустынным стал наш дом,

но ждем, но верим – не на-вечно:

здесь ты не встретишься, конечно,

там – мы тебя, опять найдем.

там, где кисельные берега,

там, где реки из молока,

сонце встанет высоко.

запоется легко, легко.

там, где вырос деревяный лес,

там, где заяц под кустик влез,

волк не страшен в утренний час

для детских твоих глаз.

с малюткой мамой за цветами пойдешь,

в охапке розовые цветы принесешь,

скажешь папе: «папа, на! –

я с мамой, я не одна».

нет! нет! но надо, надо

сказать последнее прости

и, выехав из Петрограда,

навеки сердце унести,

мы растеряли чувства разом

на поскользнувшейся площадке,

когда моргнул нам поезд шаткий

своим зловещим, желтым глазом.

не страшен пятидневный путь

и встречных станций суматоха:

мы их поборим как нибудь

ценой подавленного «оха».

друзей запомним разговор,

запрем мы сердце на запор, –

но кто нас выучит поплакать,

когда повсюду эта слякоть?..

на утро ветер слижет лужи,

чтоб поражала синева,

и снова стянется потуже

меж набережными Нева.

но туфель твой не станет резче,

от блеска солнечного мокрый,

твой желтый зонтик не расплещет

по Невскому немного охры.

а вечером в кругу друзей

мы папироску не закурим,

затем, что вечно балагурим

и жизнью платимся своей.

нам бронзовая лампа светит,

вся комната об'ята сном,

хотя унылый воет ветер

и бьет железом заₜокном.

как хорошо сидится рядом

за чаем и хрустящей булкой,

когда начав наш день прогулкой,

его мы кончим нежным взглядом.

зачем слова, на что нам имя? –

когда без слов друг другу скажем

губами жаркими одними,

что в нас любовь одна и та-же.

так сини ленты в темных косах

и платье белое, как снег.

в орешнике твой срезан посох –

друг пиллигримов и калек.

не бросив взгляда на прощанье,

ушла, не написав строки.

о, покаянное скитанье,

твои дороги далеки!

почти безумное злорадство

сковало мне уста опять –

я не пытался удержать

мою любовь, мое богатство!..

а если попросишь очень,

если взмолишь – «помилуй!»

осени в мокрую мочень

кину твою могилу.

чтобы запомнить надо

вымучить душу до чиста,

сердце терзать мы рады

мученью и пророчеством.

странно звезда плеснулась

в небо над темной крышей,

думал, детка уснула –

не чуял, что ты не дышешь.