ЛЕКЦИЯ № 4. Этика Возрождения

1. Антихристианская этика Э. Роттердамского

Главной темой в этических произведениях Эразма Рот–тердамского стала проблема соотношения веры и знания. Ка–кова же позиция Эразма по этому вопросу?

Мыслитель не противопоставляет веру и знание. По его мнению, вера и знание гармонично связаны между собой Знание призвано укреплять веру, понимать Священное Писа–ние. В своем произведении «Оружие христианского воина» Эразм писал: «…Павел пять слов, произнесенных с понимани–ем, предпочитает десяти тысячам слов, сказанных попусту…»; «Тот, кому надлежит сражаться… со всей когортой пороков… тот обязан готовить два вида оружия – молитву и знание. Чистая молитва ведет чувство на небо, словно в крепость, не–приступную для врагов; знание укрепляет ум спасительными помыслами. Одно именно вымаливает, другое указывает, о чем надлежит молиться. Знание указывает, чего просить во имя Христово…». До Эразма о гармоничной связи веры и зна–ния говорил Фома Аквинский.

Но у Аквинского вера вела за собой знание, а философия (наука) служила теологии. Эразм усилил роль знания. Анти–христианской ее можно назвать потому, что знание у Эразма становится элементом, практически равнозначным вере. Ко всему прочему, Эразм в своих произведениях призывает ис–пользовать труды древних мыслителей.

Он считает наследие языческой культуры подготовитель–ным этапом для познания божественного, источником хри–стианского знания и благочестия. «Если ты полностью посвя–тишь себя изучению Писаний., – указывает он в „Оружии христианского воина“, – ты будешь крепок и готов к любому нападению врага. Однако я не отвергал бы, что неопытному воину следует сначала подготовиться к этой военной службе, изучить сочинения языческих поэтов и философов.

Если кто притронется к ним в юности и запомнит мимохо–дом, он не потеряет времени… Эти сочинения лепят и оживля–ют детский разум и удивительным образом подготавливают к познанию божественных Писаний, врываться в которые с не–мытыми руками и ногами – своего рода святотатство…». «Из философов я бы предпочел, чтобы ты следовал платоникам, потому что они и многими своими предложениями, и самими особенностями речи стоят ближе всего к профетическому и евангельскому стилю.» «Если ты предпочитаешь быть крепче духом, а не подготовленнее для спора, если ты больше ищешь пищу духовную, чем щекотку для ума, то лучше всего разверни древних, у которых благочестие явственнее, просве–щенность богаче и древнее, а речь не бессильна, не грязна и толкование больше соответствует священным тайнам.». «Если ты из языческих книг возьмешь самое лучшее и, как пче–ла, облетая все сады древних, минуешь ядовитый сок, а высо–сешь только спасительный и благородный, то возвратишь свою душу жизни всеобщей.».

Таким образом, мыслитель приравнивал по значению язы–ческую культуру Древней Греции и Рима к христианской культуре. Вторая, по его мнению, возникла на основе первой. Продолжили, развили этические идеи древних и итальянские гуманисты XV века. У Эразма эта тенденция к преемственно–сти идей особенно глубоко и тонко обозначена.

Он стремился в своих размышлениях к гармоничному со–четанию античных и христианских морально-философских идеалов. Поэтому Сократ, например, был им практически приравнен к Христу. В книге «Домашние беседы» Эразм утверждал, что «многие изречения древних язычников по сво–ей моральной ценности приближаются к положениям Свя–щенного Писания». Он смело утверждал, что «может быть дух Христов разлит шире, чем мы считаем, и к лику святых при–надлежат многие, кто в наших святцах не обозначен».

Таким образом, Эразм полагает, что знание универсально. Оно не изменит своей сути в зависимости от источника. Для веры необходимо любое знание, если оно будет соответство–вать духу христианства.

В вопросе соотношения веры и знания мыслителя можно отнести к концепции «двух истин», или концепции о двой–ственности истины, возникшей в XII—XIII вв. Согласно этой концепции, истина, формулируемая человеческим разумом и относящаяся к природе, является истиной в философии (совпадавшей с наукой), в то время как истина Священного Писания или совсем не доступна человеческому разуму, или постигается им только частично, имеет отношение лишь к сфере человеческой морали, которая ориентирована не на реальную земную жизнь, а на вечную жизнь в посмертном су–ществовании.

В «Книге антиварваров» – высказывания Эразма о том, что ученые пользуются доказательствами при исследовании вопроса, а благочестие базируется на вере. Но для Эразма бо–лее свойственна ориентация на благочестие, т. е. на сферу мо–рального поведения человека, и на знание.

Эразм, как и многие другие гуманисты, полагал, что схола–стика в своих стремлениях объяснения христианского веро–учения зашла в тупик. Основаниями этого, по Эразму, можно считать невежество схоластов, которые ограничиваются лишь трудами Аристотеля, излишним увлечением напыщенными идеями, образованием множества разноречивых направлений Эразм в своих этических произведениях осуждает современ–ную ему схоластическую теологию.

Он уверен в том, что ее формализм является самоцелью, за–слоняет собой ясный и простой смысл Святого Писания, под–вергая тем самым сомнению очевидные истины. Он говорит о буквоедстве схоластов, об использовании теологами Писа–ния в духе нравов своего времени. В «Похвале глупости» Эразм указывает: «.что до богословов. люди этой породы весьма спесивы и раздражительны. с помощью своих „рас–членений“ и диковинных, только что придуманных словечек они выскользнут откуда угодно.

По своему произволу они толкуют и объясняют сокровен–нейшие тайны: им известно, по какому плану создан и устро–ен мир, какими путями передается потомству язва первород–ного греха, каким способом, какой мерой и в какое время был зачат предвечный Христос в ложеснах девы. Существует еще бесчисленное множество еще более изощренных тонкостей касательно понятий, отношений, форм, сущностей и особли-востей, которых никто не может отличить простым глазом. Все эти архидурацкие тонкости делаются еще глупее из-за множества направлений, существующих среди схоластиков, так что легче выбраться из лабиринта, чем из сетей реалистов, номиналистов, фомистов, альбертистов, оккамистов, скоти-стов.». Но хотя Эразм и указывал в данном произведении на таких известных схоластов, как Фома, Альберт, Дунс, Скот, Оккам, объектом его язвительной критики становятся, глав–ным образом, носители официальной философии, которые преподавали на университетских кафедрах. Именно они до–вели до полного абсурда формализм чисто словесной мудро–сти.

В «Оружии христианского воина» Эразм заявляет: «Из тол–кователей Священного Писания более всего выбирай тех, ко–торые дальше всего отходят от буквы… Ведь я вижу, что новей–шие теологи весьма охотно цепляются за буквы и на всякие хитрые тонкости затрачивают больше труда, чем на раскрытие тайн.»; «К какому роду людей ни обратишься, человек дей–ствительно духовный повсюду увидит много достойного сме–ха, а еще больше – достойного слез. Он обнаружит, что очень многие воззрения чрезвычайно искажены и весьма сильно расходятся с учением Христовым. Многие ученые увеличи–вают эту заразу, искажая, как говорит Павел, слово Божье и приспосабливая Священное Писание к нравам времени.».

Для изменения сложившейся ситуации Эразм предлагает очистить христианское вероучение от всего наносного и не–нужного, привнесенного в него схоластикой, и возвратиться к идеям и идеалам первоначального христианства и к истокам первоначального знания. «Вернуться к истокам истинной ве–ры, искать их там, где они еще были божественно чисты и не-замутнены никакой догмой» – вот чего хотел Эразм от новой гуманистической теологии. Под истоками Эразм понимает как Священное Писание и труды отцов церкви, так и языче–скую культуру.

Для Эразма возврат к истокам, началам всего был не про–сто идеей, а реальной практической деятельностью. Он созда–ет новый перевод Нового Завета, очищенный от ошибок, пе–реиздает античных авторов.

Интересен тот факт, что идея необходимости знания для веры воплощалась не только в работах Эразма, но и в его жиз–ни. В период Реформации католическая церковь стремилась привлечь его на свою сторону, использовать его знания и огромный авторитет. Сам Папа обратился к нему с прось–бой: «Выступи в поддержку дела Божьего! Употреби во славу Божию свой дивный дар! Подумай, что от тебя зависит с Божь–ей помощью вернуть на путь истинный большую часть тех, ко–го соблазнил Лютер, укрепить тех, кто еще не отпал, и предо–стеречь близких к падению».

2. Скептическая этика М. Монтеня

На данном этапе этика еще сохраняет достаточно прочные преемственные связи со средневековым мировоззрением Своеобразным способом утверждения новых идеалов высту–пает при этом скептицизм. Наиболее интересным примером этого является позиция Мишеля Монтеня (1533—1592 гг.), ко–торый сумел в образно-эмпирической форме отразить многие антиномии морального сознания, дать позднейшим теорети–кам морали «труднейшую проблему: каково может быть осно–вание добродетели, если она не покоится ни на личных, ни на общественных потребностях человека, а вступает в противо–речие с теми и другими?».

Монтень полагал, что человек не должен смиряться перед судьбой, Богом, провидением, он способен полностью отве–чать за свои поступки. Стоицизм Монтеня ориентировался прежде всего на природу, на естественное, носил эпикурей–ский характер; ему были чужды жертвенность, отречение во имя потусторонних идеалов: «Презрение к жизни – нелепое чувство, ибо в конечном счете она – все, что у нас есть, она – все наше бытие…

Жизнь ведет нас за руку по отлогому, почти неприметному склону, потихоньку да полегоньку, пока не ввергнет в это жал–кое состояние, заставив исподволь свыкнуться с ним. Вот по–чему мы не ощущаем никаких потрясений, когда наступает смерть нашей молодости, которая, право же, по своей сущно–сти гораздо более жестока, нежели кончина еле теплящейся жизни или кончина нашей старости.

Ведь прыжок от бытия-прозябания к небытию менее тяго–стен, чем от бытия-радости и процветания к бытию-скорби и муке». Уважение к природе как мировоззрение очень харак–терно и для большинства мыслителей эпохи Возрождения. Основная цель человека – вслушиваться в природу.

А самое верное средство для человека, которое помогает преодолевать ему трудности, – умеренность, только она по–зволяет избегать ему уничтожающих личность излишеств, по–зволяет ей находиться в тех пределах, которые поставлены при–родой. «Мудрецы затратили немало усилий, чтобы предостеречь нас от ловушек наших страстей и научить отличать истинные, полновесные удовольствия от таких, к которым примешивают–ся заботы и которые омрачены ими. Ибо большинство удо–вольствий, по их словам, щекочет и увлекает нас лишь для то–го, чтобы задушить до смерти, как это делали те разбойники, которых египтяне называли филетами. И если бы головная боль начинала нас мучить раньше опьянения, мы остерегались бы пить через меру. Но наслаждение, чтобы нас обмануть, идет впереди, прикрывая собой своих спутников.

Книги приятны, но если, погрузившись в них, мы утрачи–ваем, в конце концов, здоровье и бодрость – самое ценное до–стояние наше, – не лучше ли оставить и их?». Также Монтень полагал, что красоту и изящество мы замечаем лишь в том слу–чае, когда они предстают перед нами искусственно завышен–ными, напыщенными. Если же они скрыты за простотой, то легко исчезают из поля нашего примитивного зрения.

Прелесть их – потаенная, только очень ясный и чистый взгляд может уловить их сияние. Таким образом, чтобы уви–деть их, нужен специальный настрой. Тот, кто удовлетворяет–ся поверхностным взглядом, конечно же, не заметит того, что внутри. Монтень критиковал людей за то, что ни в чем они не умеют ограничиться тем, что наиболее необходимо. Они хотят как можно больше любовных утех, богатства и власти. Алч–ность их не имеет границ. То же самое налицо и в стремлениях к знанию. Изменить же положение возможно волею разума.

Природа, по мнению Монтеня, должна быть также настав–ницей и в деле нравственного воспитания. На первое место при этом необходимо поставить не накопление знаний, а ра–звитие мышления, способности суждения. Воспитание чело–века является средством обнаружить, раскрыть и усовершен–ствовать то, что дано ему от природы, заложено в натуре чело–века. Цель воспитания – создать естественных, честных, тру–долюбивых людей.

Монтень призывает ко всему в мире относиться скептиче–ски. «Безумие судить, что истинно и что ложно, на основании нашей осведомленности» – это выражение одного из скепти–ков, ученика Пиррона, Монтень принимал и доказывал. «Са–мый мудрый человек в мире на вопрос, что он знает, ответил, что знает только то, что он ничего не знает. Большая часть то–го, что мы знаем, представляет собой лишь ничтожную долю того, что мы знаем». Но при этом нужно понимать, что скеп–тицизм Монтеня был направлен не против разума в целом, а против средневековой схоластики, которая занималась раз–работкой абстрактных логических схем, но не работала с кон–кретными знаниями, не шла по пути от частного к общему, от конкретного опыта.

«В мире зарождается очень много злоупотреблений, или, говоря более смело, все в мире злоупотребления возникают от–того, что нас учат боязни открыто заявлять о нашем невеже–стве и что мы якобы должны принимать все, что не в состоя–нии опровергнуть. Обо всем мы говорим наставительно и уверенно.

По римскому праву требовалось, чтобы свидетель, даже рассказывая о том, что он видел собственными глазами, и су–дья, даже вынося постановление о том, что он доподлинно знал, употребляли формулу: «Мне кажется». Начинаешь нена–видеть все правдоподобное, когда его выдают за нечто непоко–лебимое. Я люблю слова, смягчающие смелость наших утвер–ждений и вносящие в них некую умеренность: «может быть», «по всей вероятности», «отчасти», «говорят», «я думаю» и тому подобные. И если бы мне пришлось воспитывать детей, я бы так усердно вкладывал им в уста эти выражения, свидетель–ствующие о колебании, а не о решимости: «что это значит?», «я не понимаю», «может быть», – что они и в шестьдесят лет стали бы держаться, как ученики, вместо того, чтобы изобра–жать, как это у них в обычае, докторов наук, едва достигнув де–сятилетнего возраста. Если хочешь излечиться от невежества, надо в нем признаться.

В начале всяческой философии лежит удивление, ее разви–тием является исследование, ее концом – незнание. Надо сказать, что существует незнание, полное силы и благород–ства, в мужестве и чести ничем не уступающее знанию, незна–ние, для постижения которого надо ничуть не меньше знания, чем для права называться знающим…». Монтень, таким обра–зом, подходит к одному из самых сложных вопросов филосо–фии.

На самом деле человеку познать свое место в мире, во Все–ленной очень сложно. История человечества и философии знала великих мыслителей, которые были способны сделать разного рода попытки постижения бытия, удачные и не очень. Человечество обязано им многим.

Но, даже не говоря о достижениях цивилизации и прочих условиях, влияющих на степень познания человека и Вселен–ной, а рассматривая разум человека, можно сказать, что люди далеко не до конца реализовали свои собственные возможно–сти в познании мироздания и себя самих. Монтень повторял слова Сократа, который имел обыкновение говорить: «Знаю, что ничего не знаю».

При этом Монтень не отказывается от познания мира и ис–тины, скептицизм его не имеет абсолютного характера. Разли–чие теорий, мнений, их переменчивость и непостоянство лишь свидетельствуют о неисчерпаемости природы и мысли человека, но отнюдь не об их бессилии.

Скептицизм Монтеня сыграл определенную положитель–ную роль в отрицании писателем различных предрассудков и веры в чудеса. Он категорически выступает против пресле–дования «колдунов». Монтень выступает против желания че–ловека рассматривать себя как центр Вселенной. Он строит новую иерархию человека в мире. «Но только ли природа и че–ловек как ее составной элемент являются частями мирозда–ния? Существует ли Бог, а если да, то каково оно, это боже–ство?»

Во времена расцвета инквизиции во Франции Монтень, конечно же, не мог открыто ответить на эти вопросы в своих «Опытах», но позиция мыслителя намечена достаточно ясно. Монтень предлагает обзор толкований древними авторами идеи божества и называет его гвалтом философских школ Слабость человеческого разума, считает писатель, не в состоя–нии рационально обосновать веру, которая может быть обнару–жена только в «откровении».

За идеей Бога Монтень признает, таким образом, значение некой непостижимой первопричины. Отделив эту первопричи–ну от всего земного и мирского, он пришел к безграничной сво–боде человека в мирских делах.

Загрузка...