Пролог

Я пью кофе с другом-статуей.

– Неплохо, верно? – говорю я. – Может, не так мило, как в Caffè Americano…

Мой друг и не думает смеяться в ответ. Он никогда не отличался хорошим чувством юмора.

Я со вздохом ставлю бумажный стакан обратно на стол. Прямо передо мной – старомодный телевизор с выпуклым экраном, и в нем отражается вся комната: ветхая панельная обшивка, блестящая, серебряного цвета дверь, древний диван, обитый узорчатой тканью, и я – за круглым столом, в центре всего этого. Если я сижу совершенно неподвижно, мое отражение кажется каменной статуей.

Машу рукой. Мутная рука машет в ответ.

Ага. Вот что бывает с людьми, в распоряжении которых слишком много свободного времени, – они разговаривают сами с собой и дружат с собственным отражением.

Выходя из этого состояния, перестаю притворяться, будто стакан с водой – это кофе, и беру кисточку для рисования. Я настроен завершить сегодня автопортрет или, по крайней мере, добиться того, чтобы стало понятно, что я рисовал человека. Изучаю свое лицо на экране телевизора, но оно напоминает отражения в комнате смеха, и потому мое творение выходит неровным и безликим, подобным зеленоглазой тени.

Может, мне лучше заниматься тем, что у меня хорошо получается.

Опускаю кисточку в воду, мою, а затем опускаю в синюю краску и начинаю наносить на тень-мальчика короткие мазки. Я так сосредоточен на этом занятии, что едва замечаю, как серебряная дверь у меня за спиной открывается.

Мои глаза вновь находят телеэкран, и какую-то секунду мне чудится, будто на пороге стоит статуя-папа. Но потом он шевелится, входит в комнату и ставит термос на стол рядом с моими акварельными красками. Иллюзия разрушается. Я поднимаю на него глаза, он ерошит мне волосы большой рукой, пахнущей машинным маслом.

– Ты целый день этим занимаешься? – спрашивает он, расстегивая верхнюю пуговицу на фланелевой рубашке.

– Да, сэр, почти.

Он, улыбаясь, сжимает мое плечо и показывает на коричневый бумажный пакет у него в руке.

Это… – спрашиваю я как можно осторожнее, – сюрприз для меня?

Радостное выражение исчезает с его лица, а это значит, что спросил я недостаточно осторожно.

– В чем проблема? Ты же понятия не имеешь, что это такое.

– Когда ты утром сказал сюрприз… я подумал…

– Ты хочешь выйти на улицу.

Я молчу, а это то же самое, что «да».

Он роняет пакет на стол и тяжело опускается на стул напротив меня.

– Сам знаешь, это небезопасно.

– Всего на несколько минут. – Я пытаюсь не ныть, что очень трудно, потому что чувствую себя совершенно несчастным. – Никто меня не увидит.

– Мы не можем так рисковать.

– Но…

– Я сказал нет.

Смотрю на столешницу. Ничего не могу с собой поделать.

– Собираешься дуться?

– Не собираюсь.

– Тогда поменяй выражение лица.

Иногда выполнить подобный приказ невозможно, словно он велит мне превратиться в кого-то другого. Но я сосредоточиваюсь, расслабляю брови и губы. Перенастраивая все клетки лица, принимаю виноватое выражение.

Он двумя пальцами постукивает по пакету.

– Тебе не интересно, что здесь?

– Да, сэр, интересно. Я просто хочу…

– Хватит, – зло говорит он. – Ты не можешь получать все, что захочешь. А теперь дай мне свою ногу.

Я незаметно вздыхаю и стараюсь смотреть на него пустыми глазами.

Потом разворачиваюсь на стуле и вытягиваю ногу. Его пальцы касаются моей кожи. Он вынимает из кармана связку ключей, перебирает их и снимает у меня с ноги оковы. Нога теперь свободна, и я потираю лодыжку, кожа на которой слегка воспалена.

Он продолжает наблюдать за мной, я чувствую это, – и потому, подавив вздох, изображаю на лице благодарность и говорю:

– Спасибо.

Загрузка...