Это было недавно, это было давно...

ГРЕМЯЧИНСК ВО ВРЕМЯ ВОЙНЫ

1942 год. Шла Великая Отечественная война. Было очень тяжело, неимоверно тяжело на фронте. Поэтому работники тыла самоотверженно трудились под лозунгом: «Все для фронта, все для победы!», и им тоже было нелегко.

Когда западные угольные бассейны были оккупированы фашистскими захватчиками, промышленность Урала и его железнодорожный транспорт потребовали резкого увеличения добычи кизеловских углей. Нужно было срочно строить новые шахты.

Государственный Комитет Обороны принял решение об освоении Гремячинского каменноугольного месторождения, частично разведанного еще до войны. Нарком угольной промышленности В. В. Вахрушев издал приказ о строительстве здесь шахт; мелкого заложения. Их требовалось построить в кратчайшие строки.

Для этого 8.12.1941 г. была образована специальная организация — Гремячинское управление новых шахт, а сокращенно Гремячинское УНШ. Из разных мест страны стали прибывать на станцию Баская вагоны с людьми.

Новая стройка находилась в 6 километрах от станции и была связана с ней только стланевой дорогой — это вплотную уложенные поперек дороги бревна. Поэтому почти одновременно с началом строительства первых шахт было начато и строительство железнодорожной ветки от станции Баская до будущих гремячинских шахт. Но ни то, ни другое строительство невозможно было вести без жилья. Его остро пе хватало. Строили самое простое: палатки на 20—30 мест и бараки на 150—200 мест. Как только были готовы степы и потолок, сразу же начиналось вселение в барак людей. Потом достраивались крыша и утеплялся потолок. Внутри барака по. обоим сторонам устраивали сплошные двух-яруспыс нары, а посередине прохода устанавливали одну пли две железные печки величиной с письменный стол, которые и обогревали жильцов барака.

Кругом была нетронутая тайга, и основным строительным материалом был лес. Из него строили жилье и шахтные здания, копры и железнодорожные бункеры. В стволах шахт крепление и армировка тоже были деревянные.

В летнее время около всех строительных объектов стояла непролазная грязь. Зимой все покрывалось глубоким снегом. В этих условиях в первые годы (даже и после окончания строительства железнодорожной ветки) основной транспортной силой были некрупные и неприхотливые, но очень выносливые и достаточно трудолюбивые лошади-монголки. А транспортным средством были волокуши. На них возили бревна, брусья, доски, рельсы,а тяжелое оборудование—по частям.

Хлебных и продуктовых карточек первый год мы не видели. Кормили пас в столовой по суточным талонам. Каждый работник после отработанной смены получал у табельщика талон на питание па следующие сутки. Больные получали талоны па питание прямо в медпункте. А вот прогульщики никаких талонов не получали и назавтра оставались без питания.

Там, где сейчас «Заречный поселок» (это сразу за мостом через речку Большую Гремячую), на месте дома № 51 по улице Комсомольской стоял первый в Гремячинске небольшой деревянный двухэтажный дом, на первом этаже которого находилась столовая. Питание в ней выдавали только «на вынос». Поэтому каждый, кто был прикреплен к этой столовой, имел свои ложку и котелок.

Паек был, конечно, очень скудным. Шахтеры получали в день одни килограмм, а поверхностные рабочие только семьсот граммов хлеба. Буханка была по размерам чуть больше, нежели в наши дни, но значительно тяжелее: от 2,5 до 3 килограммов. Подвозили хлеб в мешках на спине лошади или на волокуше, и поэтому он всегда был сильно измятый.

В столовой готовили супы всегда до обидного прозрачные. Чаще всего варили один день суп с сушеными грибами, а на другой день — с пиканами (борщевиком). Изредка готовили суп картофельный или суп-лапшу. И если меню в столовой все же иногда менялось, то неизменным в те годы после посещения столовой оставалось одно — чувство голода. Две-три лапшинки или картофелинки на поллитра воды никого не могли насытить.

В свободное от работы время чаще всего говорили о делах на фронте. Радио во многих бараках еще не было. Новости мы узнавали перед началом работы в нарядной или из газет. С ноября 1942 года два раза в месяц начала выходить

первая гремячииская газета «Строитель». Печаталась она в Губахе. Первым редактором этой газеты был А. Б. Полторак — человек очень старательный и подвижный. Он очень много ходил по строительным объектам и собирал материалы для газеты, а часто сам и разносил газеты подписчикам в бараки и палатки.

В первые военные годы ни шахтерам, ни поверхностным рабочим никакой спецодежды не выдавали. Каждый работал в том, в чем приехал в Гремячинск. Шахтеры после рабочей смены снимали только прорезиненную спецодежду, а в остальной, и тоже грязной, ходили повсюду: п дома, п в столовую, и в контору, и даже в медпункт. При строившихся шахтах бань еще не было, и умывались после работы в бараке под умывальником. Если дежурил сознательный п старательный дневальный, то он подогревал воду, а нередко обходились п холодной водой. О постельных принадлежностях в первый год речи не было: спали кто на сене, а кто на своей одежде.

Приблизительно там, где сейчас находится дом № 5 по улице Восточная, была построена баня со специальной «жарнлкой» для санитарной обработки одежды. Но пропускная способность бани была

настолько мала, что мылись строго по графику и нс чаще одного-двух раз в месяц. Большая скученность людей на сплошных нарах, антисанитария в бараках очень быстро привели к большой завшивленности всех жильцов этих бараков. Вши буквально истязали нас, не давали отдохнуть и выспаться как следует по ночам. В этих условиях наши медики приняли решение в обязательном порядке обстричь всех наголо, даже женщин. Последние восприняли эту меру очень болезненно.

Я уже говорил, что гремячинские строители, как п все труженики тыла в годы войны, работали под лозунгом: «Все для фронта, все для победы!» За выполнение дневной нормы получали двухразовое питание. В дальнейшем за особые посменные трудовые успехи были введены «стахановские талоны», по которым обладателю такого талона на ужни дополнительно выдавали пару ложек каши или картофельного пюре и небольшой кусочек рыбы.

Питание, которое мы получали в столовой, стоила очень дешево, каких-то 30—40 копеек в день. Денег на руках у людей в годы войны почему-то было очень много. Поэтому и цены на базаре были очень высокие. Одна папироска-самокрутка стоила рубль, а спичечная коробка табака-самосада — пять рублей. Стоимость буханки хлеба доходила до 300 рублей.

О зарплате долгое время никто не вспоминал. Однажды, уже в мае 1943 года, к нам в барак пришел незнакомый мужчина в темных очках и сказал, что он кассир Абушаев. К большому нашему удивлению, он объявил, что будет выдавать нам аванс по 10—15 рублей каждому. Многие из нас были тогда в возрасте 16—17 лет и слово «аванс» услышали впервые. С этого времени мы стали привыкать к заработной плате.

Место, где сейчас пересекаются улицы Лепина и Комсомольская, постепенно стало центром поселка Гремячинский. Здесь в летнее время 1943 года после рабочего дня постоянно собирался народ: что-то продать, или что-то купить, а большинство — просто так, чтобы поговорить, услышать какие-нибудь новости. Скоплению людей в этом месте больше всего способствовало и то, что рядом находилась столовая № 8. Она имела очень просторный зал, в котором проводились торжественные мероприятия, а иногда и просто различные собрания. Известный всем гремячинцам магазин № 1 «Горняк» находится как раз на том месте где раньше была эта столовая.

В следующие годы «толкучка» сместилась к забору первой в Гремячинске подстанции (сейчас подстанция № 2). Так здесь образовался первый в Гремячинске базар. Старожилы хорошо помнят, как многолюдно бывало на базаре по воскресным дням. На его месте сейчас стоит дом № 96 по улице Ленина.

Начинал я работать в шахте № 62 уборщиком породы, когда главный и вспомогательный стволы были уже пройдены до проектной отметки и началась проходка штреков и других горных выработок. Насосы с трудом успевали справляться с большим притоком шахтных вод. «Успевали справляться» сказано с очень большой натяжкой. Насосы были поставлены прямо на штреке между главным и вспомогательным стволами.

Насосную камеру и водосборник еще только начали проходить. Насосы были старые, запасных частей не хватало. Поэтому, как ни старался механик шахты В. П. Коржавин, насосы часто выходили из строя и вода тут же затопляла штреки. При проходке ствола, в случае поломки насоса, проходчики в забое уже работать не могли и покидали его. А вот когда горняки сели на горизонт и начали проходить штреки то работа в забоях из-за поломки или остановки насоса не прекращались.

Первые два-три месяца штреки чаще были подтоплены, нежели откачаны. Нам приходилось почти ежедневно работать по колени в воде. Резиновые сапоги в то время были только у большого начальства. Шахтеры работали в чунях, в ботинках и даже в лаптях. Вода в шахте холодная, как ключевая. Стоило шахтеру с мокрыми ногами немного постоять, как они сразу немели. Поэтому приходилось все время быть в движении. Но лучше всего ноги разогревались, когда мы толкали от забоя к стволу груженую вагонетку. Рельсовый путь чаще всего был под водой, и следить за чистотой или исправностью его было трудно. Вагонетки катились по залитым путям очень тяжело. Нередки они бурились, то есть съезжали с рельсового пути, и тогда приходилось засучивать рукава и на ощупь в воде определять, почему забурилась вагонетка. И не так-то легко было поставить ее снова на рельсы, если вода в штреке порой скрывала колеса.

В период строительства первых шахт вся механизация проходческих работ сводилась к пневматическим отбойным и разбуровочным молоткам. Бывало, что не во все забои хватало отбойных молотков, и тогда их заменяли кайла или ломы. А вот совковую лопату имел каждый проходчик.

И здесь хочется рассказать, что в период строительства в шахте было много мест, где из кровли или боковой части выработки текли струйки воды — воды чистой и вкусной. И если у кого из нас появлялась жажда, то мы подставляли под струю свою лопату, ополаскивали ее и с нее же пили.

Я уже говорил, что работать в шахте я начал уборщиком породы (в прежние годы была и такая шахтерская профессия). Через месяц меня перевели в проходческую бригаду. В то военное время медицинскую комиссию шахтеры не проходили, технику безопасности не изучали. Учились мы, новички, у старшего поколения. Возрастного «ценза» в то время не придерживались. Я и многие мои сверстники начали работать в шахте в семнадцать лет, а некоторые были еще моложе. Первым моим горным мастером был старый горняк Гольцов. Среднего роста, крепкого телосложения, он выделялся среди шахтеров тем,.что носил длинные буденновские усы. В течение смены, а работали тогда по 8 часов, Гольцов приходил в забой по несколько раз, давал указания по работе, а при необходимости — советы по соблюдению техники безопасности. После этого он почти каждый раз вешал на стойку или вагон свою лампу, разглаживал усы и говорил: «А ну, ребята, дайте-ка закурить, если у кого есть...».

Курение в шахте в те годы не запрещалось. Да такой запрет не имел бы тогда смысла. Все шахтеры пользовались бензиновыми лампами «Вольфа», но ни стекол, ни сеток наши лампы не имели. Бензина тоже не было. Лампу заправляли соляркой, в отверстие, предназначенное для заливки горючего опускали фитиль толщиной с палец и зажигали его. Пламя у лампы было высокое, 10—15 сантиметров, и очень коптило. Поэтому в забоях со слабой вентиляцией воздух вечно был наполнен дымом и копотью от шахтерских ламп.

Во время строительства шахты № 62 мне выпало счастье некоторое время работать бок о бок с Михаилом Романовичем Тарараевым — впоследствии первым Героем Социалистического Труда на гремячинских шахтах. Опытный горняк, очень трудолюбивый, удивительно скромный, Тарараев уже в те далекие годы был наставником молодежи в настоящем понимании этого слова. Он показывал нам пример в работе и всегда был готов дать полезный совет.

Мне хотелось бы отметить старательность Михаила Романовича. Делать любую работу только хорошо было его неписанным правилом. Из-за того, что Тарараев на первое место ставил качество работы, а не количество, его бригада, случалось, проходила несколько меньше горных выработок, чем другие, и, следовательно, зарабатывала меньше. Но даже возможность заработать «лишний рубль» не могла поколебать рабочую совесть этого образцового горняка. В тех штреках, где работал Тарараев, креплением можно было любоваться: станок к станку, все одинаково ровно, как по ниточке.

Тарараев нам рассказывал, что еще до войны опытные горняки считали высшим классом так заготовить верхняк, чтобы он с первого раза плотно лег на обе ножки... и никаких прокладок. Такие опытные проходчики, как Тарараев, Гладких, Пирогов, Кравченко, Семенов и другие старшие товарищи всегда были для нас, молодежи, примером в работе.

5 июня 1943 года шахта № 62 была принята комиссией в эксплуатацию. При этом новое руководство шахты попросило руководство УНШ временно оставить из числа строителей 25 человек для более быстрого освоения проектной мощности повой шахты. Так, были оставлены на шахте братья Завадские, Буркис, Герцен, Унгер, Шмидт и еще ряд проходчиков, в числе которых был и я.

На эксплуатируемой шахте нам пришлось работать в новых условиях и приобретать новые профессии. Я стал работать бурильщиком. Новым для пас было, например, и то, что теперь пересменка проводилась не каждую декаду, как было принято в УНШ, а только первого числа каждого месяца. Тяжело было работать целый месяц в ночную смену если учесть, что мы тогда часто трудились без выходных дней.

Я попал работать на северное крыло шахты, а на южном крыле в нашу смену бурильщиком был М. Клепиков. За восьмичасовую смену каждый из нас на своем крыле обязан был разбурить панель и забой промежуточного и коренного штреков а иногда приходилось бурить еще и в очередной углеспускной печи. На каждом крыле шахты было всего по одному электросверлу, которое мы, бурильщики, перетаскивали из одного забоя в другой.

В те годы электрические сверла были еще без контроллеров и поэтому включение и выключение электросверла производилось при помощи штепсельного барабанного выключателя ШБГ-2, который весил не меньше, чем само электросверло, Таким образом, нам ежедневно приходилось перетаскивать из одного забоя в другой электросверло, выключатель и до 80 метров бурильного кабеля.

Вместе с бурильщиком всегда посылали и помощника, который во время бурения шпуров сидел около выключателя и по команде бурильщика включал и выключал электросверло. Был п у меня помощник родом из Средней Азии. Почти все рабочие из этого пополнения до приезда из Средней Азии в Гремячинск не то что на шахтах, по и вообще на производстве не работали. По-русски умели говорить лишь немногие из них и с большим трудом привыкали к повой работе. Так вот, моим помощником оказался казах Давлетбаев — мужчина средних лет, крепкого телосложения, который знал два десятка русских слов. Как и большинство прибывших из Средней Азии, он спускался в шахту в длинном национальном ватнике и меховой шапке. Лазать по крутым выработкам в такой одежде было крайне неудобно. Вдоль двухрядной органки панелей никогда не было лестниц, и мы добирались до панелей, цепляясь то за выступы угля, то за органку, постоянно рискуя сорваться и упасть вниз вместе со своими бурильным инструментом. От большого напряжения (и частично от страха) Давлетбаев добирался до панели весь в поту и при этом каждый раз крепко бранился и по-казахски, и по-русски. Но уж зато как только ступал ногой в панель, он гут же находил себе наиболее безопасное место, садился на скрещенные ноги, плотно подбирал под себя полы длинной одежды, ставил поближе к себе барабанный выключатель и не поднимался больше с места, пока я не разбурю всю панель.

Случилось, что очередной шпур попадал на очень твердую прослойку угля, и тогда я долго бурил. За это время Давлетбаев успевал задремать. Закончив бурение шпура, я кричал: «Выключай!». А бывало и так: я крикну раз, другой третий, но помощник меня не слышит. Долго держать над головой работающее электросверло я не мог и в таких случаях бросал его вместе со штангой в сторону и бежал к выключателю. Тут уж наступал мой черед браниться. А разбуженный Давлетбаев растерянно моргал глазами и спросонья никак не мог понять, за что его так ругают.

Запальщиком в нашу смену был чаще всего опытный С. Шилоносов. У него я многому научился. От него, например, узнал, как рациональнее располагать шпуры в забое штрека или в панели, ибо в те годы паспорта буро-взрывных работ никто не составлял, и мы о них и понятия не имели.

Запальщиков на шахте не хватало, иногда случалось, что мы оставались без них. И если в подготовительных забоях отпалку можно было произвести и в следующую смену, то в в панели палить нужно было ежесменно. Дело в том, что ни один горный мастер не мог удержаться от соблазна выпустить из рабочей панели с десяток вагонов «лишнего» угля.

В те времена горных мастеров в шутку называли старшими шуровщиками, ибо большую часть смены они находились на кореном штреке у мест погрузки угля в вагонетки. В панель горные мастера поднимались крайне редко и о состоянии дел в панели узнавали чаще всего в конце смены от бурильщиков или крепильщиков. В тех случаях, когда уголь из рабочей панели грузили, а отпалку в панели своевременно не проводили, расстояние от отбитого угля до линии забоя доходило до четырех метров. Разбурить такую «пустую» панель можно было только со специально забитых стоек и то с очень большими трудностями. Поэтому при отсутствии запальщика я иногда поднимался на-гора, брал аммонит и палил в панели.

Аммоиитный склад находился в небольшом дощатом сарайчике недалеко от здания главного подъема. По стенам сарая висели куски бикфордова шнура с капсюлями (тогда применяли еще огневое паление), а аммонит был повсюду на полу — в ящиках и просто в кучках. В середине сарайчика была установлена железная печурка, которую в холодное время Топили... аммонитом, да еще так старательно, что печка бывала вся красная.

Аммоиитный склад никогда не закрывался на замок, даже если все запальщики уходили в шахту. Раздатчиков взрывчатых веществ тогда еще и в помине не было. При современных больших строгостях с выдачей и учетом взрывчатых материалов сейчас трудно поверить, что в этом примитивном и неохраняемом складе все обходилось без «ЧП».

В нашу смену первое время горным мастером был Волченков, Если случалось, что в стволе забурится скип, то Волченков тут же собирал нас всех: бурильщиков, крепильщиков, опрокидчиков и даже дежурного электрослесаря. Он не отпускал никого до тех пор, пока мы не поставим скип на рельсы. И все это время, пока мы разбуриваем скип, Волченков вместе с нами лазил вокруг забурившегося скипа, помогал нам в работе.

Однажды мы разбуривали скип в метрах двадцати пяти от низа. Неожиданно оступился и сорвался вниз слесарь Воль-перт. Угол падения ствола был порядка 70 градусов. Мы скорей полезли вниз, в зумпф. Вольперт упал на мелкий сырой уголь, и это его спасло от переломов и сильных ушибов. Когда мы его подняли наверх и стали спрашивать, где и что у неро болит, то Вольперт неожиданно для нас забормотал: «А часы мои, мои часы?» — и при этом рукой стал искать в кармане на груди свои часы. Они были завернуты в тряпицу и продолжали тикать. А мы не знали, как себя вести: всем было и грустно, и смешно из-за того, что человек больше думал о своих часах, нежели о своем здоровье. Справедливости ради я должен сказать, что в те годы часы были большой редкостью. Даже золото в те военные годы так не ценилось, как часы.

После Волченкова горным мастером в нашей смене стал

Кокдрашев — человек и добрый, и требовательный. И при Кондрашеве наша смена продолжала оставаться одной из лучших на шахте. Стране нужен был уголь, и мы старались добывать его как можно больше. Из месяца в месяц мы наращивали добычу угля, и проектная мощность шахты была освоена раньше, чем планировалось.

В марте 1944 года меня и некоторых моих товарищей по работе отозвали с шахты № 62 обратно в УНШ. Я опять стал работать проходчиком, по уже на строившейся тогда шахте № 68. Это была первая пусковая шахта на западной стороне гремячинской синклинали.

В отличие от всех шести предыдущих, шахта № 68 была вскрыта не наклонным, а вертикальным стволом. К весне 1944 года его проходка была закончена, и многие бригады шахтостроителей приступили к проходке различных горизонтальных горных выработок на этой шахте.

Исторические победы наших войск на фронте вызвали высокий трудовой порыв у всех тружеников тыла, в том числе и у гремячипекпх шахтостроителей. Большинство бригад трудились самоотверженно, .высокопроизводительно и с большим энтузиазмом. /

Здесь я хочу отметить большую агитационную и / пропагандисткую работу, которую в этот предпусковой период проводило руководство УНШ и особенно парторг ЦК Виктор Алексеевич Беляков. Он часто бывал в шахте, встречался в забоях с членами многих проходческих бригад. I

В предпусковой для шахты № 68 период были использованы разнообразные формы моральных стимулов. Чуть ли не ежедневно вывешивались листки-молнии, извещавшие об отличной работе такой-то бригады в таком-то забое. На копре над местом посадки людей в клеть долго висел большой и броский плакат: «На перевыполнение плана снова и снова идут передовые бригады Обороки и Душакова!».

Но, пожалуй, еще большую радость и вдохновение мы ощутили 3 июня 1944 года, когда в Гремячинск пришла телеграмма от Председателя Государственного Комитета Обороны И. В. Сталина, в которой он поздравил шахтостроителей со сдачей в эксплуатацию шести гремячинскнх шахт.

Через три дня, 6 июня, США и Англия начали высадку своих войск на севере Франции. Чересчур долго тянули наши союзники с открытием второго фронта. Терпеливо ждали этого события советские люди. Почти два тяжелых года ждали мы и надеялись на помощь, но к этому времени уже, как говорится, перегорели. Советские войска победоносно громили фашистские полчища за пределами наших западных границ. Народы Восточной Европы рукоплескали советским воинам — освободителям.

До сдачи шахты № 68 оставалось всего несколько месяцев. Соревнование проходческих бригад нарастало с каждым днем. Экран социалистического соревнования регулярно извещал нас, кто впереди, а кто отстает. Каждому приятно и радостно было видеть свою бригаду в числе передовых. Но особенно испытывали моральное удовлетворение и получали вдохновение на высокопроизводительный труд шахтерские бригады, когда после успешной рабочей смены прямо у копра их встречали с цветами и духовым оркестром. Так, летом 1944 года многие шахтерские бригады добивались этой высокой чести. Игра духового оркестра в таких случаях вдохновляла не только победителей, но и весь шахтерский коллектив.

Здесь я хочу отметить, что гремячинцам очень нравилась игра духового оркестра. А руководил в те годы оркестром очень одареный музыкант А. Ротермель.

В период строительства шахты № 68 мне пришлось некоторое время работать с опытным горняком И. Безгубенко. Он был физически силен и обладал упрямым шахтерским характером. Мы работали на северном крыле шахты на проходке ската снизу вверх. В это время по Кизеловскому бассейну прошла слава о высоких достижениях знатного шахтера Под-жарова с шахты «Центральная», который начал работать в отстающих выработках отбойным молотком с удлиненной пикой. Безгубенко попросил, чтобы и на нашу шахту завезли несколько удлиненных пик. Вот так и случилось, что Безгубеико и я первыми на гремячинских шахтах начали работать по методу Поджарова. И если раньше за смену мы поднимали скаты па 80—90 сантиметров, то с помощью длинных пик и применяя метод Поджарова мы стали проходить от полутора до двух метров ската за смену. После этого постепенно и другие горняки нашей и соседних шахт начали применять длинные пики при работе в угольных забоях.

Летом 1944 года на шахте № 68 работала на проходке северного коренного штрека Шура Гончарова. До этого она была на поверхности откатчицей и сигналисткой. Но после неоднократных просьб ей разрешили стать проходчиком. Шура первая в Гремячинске «проложила» дорогу женщинам в шахту. В дальнейшем многие из них трудились в шахтах.

До шахты № 68 гремячинцы построили уже шесть шахт, и на всех шахтеры спускались и поднимались только пешком. 68-я стал первой, где была механизированная доставка людей в шахту. 30 сентября 1944 года шахта № 68 была сдана в эксплуатацию, и все основные силы Гремячинского УНШ были брошены на скорейшее завершение строительства шахты № 69.

1944 год часто приносил нам радостные вести с фронтов Великой Отечественной войны. Хорошие перемены происходили и у нас в Гремячинске. Улучшилось питание в столовых, а главное, весомей стал хлебный паек шахтера. Вместо 1 килограмма мы теперь получали на 200 граммов хлеба в день больше. И еще были введены так называемые «холодные завтраки». Талоны на них выдавались за перевыполнение норм выработки и отоваривались по 100 граммов хлеба и 30 граммов сала. Это была калорийная добавка к нашему ежедневному рациону.

Начальником Гремячинского УНШ с лета 1943 года был Иван Иванович Шелонцев. Начальником ЖКО, а затем заместителем начальника УНШ был Валериан Прокопьевич Шаврин. Первый был небольшого роста, очень полный человек. Второй тоже был полноватый, но высокого роста. Оба очень энергичные и подвижные и, я бы сказал, далеко не кабинетные работники. Шелонцева часто можно было видеть на строительных объектах. Шаврин много внимания уделял улучшению наших жилищно-бытовых условий. Достаточно требовательный по тому суровому времени, он оставался вежливым человеком. При Шаврине вместо сплошных нар во всех бараках установили деревянные койки, как в плацкартном вагоне. Всем выдали постельное белье. В каждом бараке отгородили специальную комнату, где мы переодевались после работы п сушили рабочую одежду. Так что в бараках стало гораздо светлее, уютнее и чище.

Несколько слов о нашей одежде. Всем поверхностным рабочим по мере поступления на склад УНШ стали выдавать телогрейки, бурки и чуни. Шахтеры еще получили и брезентовые костюмы. Правильно говорят, женщина всегда остается женщиной. Те же телогрейки они сразу начали перекраивать и перешивать, умудряясь при этом выкроить материал на воротничок, манжеты и широкий с двумя пуговицами хлястик. В перешитых таким образом приталенных телогрейках, в новых бурках и чунях, с отрастающими волосами наши девушки и женщины ходили радостные и гордые. А нам они казались еще более привлекательными и красивыми.

Глядя на них, и мужчины старались одеться чище и аккуратнее. Так, получаемые белые брезентовые костюмы (такого цвета их поступало в УНШ в 1944 году большинство) молодые шахтеры старались сохранить чистыми как можно дольше и ходили в них в кино и на свидания. Такая одежда никого не стесняла. Даже наоборот, мы гордились ею.

К концу лета 1944 года открылся новый клуб (в последнее время он назывался клуб шахты «Восточная»). Для всех шахтостроителей это было знаменательное и радостное событие. В клубе стали регулярно показывать разнообразные кинофильмы, чаще стала выступать с концертами наша художественная самодеятельность, почти еженедельно под духовой оркестр или баян устраивались танцы.

И все же это были трудные военные годы. Облегчения наступали очень и очень медленно, малыми долями. Потому мы всегда были искренне рады любым, даже незначительным улучшениям в нашей жизни.

После сдачи в эксплуатацию шахты № 68 строительство шахты № 69 стало вестись более ускоренными темпами. На пусковой стройке значительно увеличилось количество поверхностных и проходческих бригад, резко возросло число новых .проходческих забоев.

В те годы не было еще сквозных и комплексных бригад. В каждой смене в забое работала самостоятельная бригада. Это в настоящее время на проходку коренного или промежуточного штрека выходит в смену всего три-четыре человека, на помощь проходчикам пришли комбайны, погрузочные машины, конвейеры, скреперные лебедки, вентиляторы местного проветривания и другая горная техника.

Всего этого в годы войны не было. В коренных штреках не было погрузочных машин и электровозной откатки. Мы вручную грузили вагоны, сами откатывали их к стволу, гнали себе порожняк, доставляли от ствола крепежный лес. При возможности использовали для этого порожняк, по рельсовый путь подолгу бывал занят, н поэтому чаще всего мы доставляли лес на своих плечах, ошкуривали его уже в забое.

. При проходке промежуточных штреков уголь из забоя возили в вагонетках с опрокидывающимся в обе стороны кузовом. Емкость его была приблизительно 0,25 кубометра. Вместо рельсов настилали деревянные бруски.

В этих условиях приходилось затрачивать очень много времени и сил на вывозку угля из забоя. И все же меньше, чем во время строительства первых гремячинских шахт, когда вентиляционные и некоторые промежуточные штреки мы проходили «на тачке».

Высокий трудовой энтузиазм, который охватил нас, шахтостроителей, во время строительства шахты № 68 всецело сохранился и на строительстве шахты № 69. Мало сказать, к примеру, что все проходческие бригады сменяли друг друга только в забое. Часто проходчики приходили на рабочее место значительно раньше положенного времени, а бригада, находившаяся на смене, никак не соглашалась уходить из забоя преждевременно. Всем хотелось поработать дополнительное время, чтобы сделать как можно больше для победы.

Ежесменный строгий замер объема выполненной работы позволял оперативно и своевременно оценить и огласить трудовые успехи каждой бригады.

На строившейся шахте № 69 я работал на проходке коренного и промежуточного штреков южного крыла. На нашем участке в ноябре 1944 года комсорг УНШ П. Старжинский высокопроизводительно отработал одну смену, о чем он и написал в своей книге «Рожденный в грозу». Тут же автор коротко рассказал и о пожаре на шахте № 66. Вот как это было...

5 декабря 1944 года я работал во вторую смену (с 16 до 24 часов). Часа через три после начала смены поступила команда: «Срочно всем шахтерам выехать на-гора».

На поверхности нам выдали инструмент: кому — лопату, кому — кайло, кому — ломик, и начальник горных работ Титаренко без объяснений повел нас темным вечером за собой. Отряд в 60—70 человек шел молча, не зная, куда его ведут. От шахты № 69 мы шли сначала вдоль высоковольтной линии до центральной подстанции (сейчас подстанция № 2 на пересечении улиц Ленина и Комсомольской).

Эта дорога всем нам была хорошо знакома, так как по ней мы ежедневно ходили на работу и с работы. От подстанции Титаренко повел нас по железной дороге в сторону шахты № 63. Когда прошли ее и стали приближаться к шахте № 64, то увидели па темном небе слабое зарево. Оно то появилось, то исчезало. В колонне пошел разговор, что мы идем на пожар: горит шахта.

И вот, поравнявшись с шахтой № 65, все увидели печальное зрелище: горела шахта № 66. Из нее вырывался столб огня выше шахтного копра. Потом по непонятной причине вентиляционная струя в шахте меняла направление и огонь исчезал. По пути мы несколько раз наблюдали огненные столбы.

На месте мы узнали, что пожар возник во вспомогательном стволе после выполнения ремонтных электросварочных работ. Об этом сказано и у Старжинского.

К нашему приходу главный ствол был уже перекрыт металлическими лядами и их засыпали песком и породой. Мы стали заваливать горящий вспомогательный ствол: бросать в него вагонетки, куски рельс, трубы, камни, породу. Постепенно пламя все реже и реже вырывалось вверх, а потом и вовсе его не стало.

Но густой дым еще долго валил из ствола. В темноте и дыму мы с трудом узнавали друг друга. Люди непрерывно подходили с разных сторон к устью горевшего ствола, бросали в него свою ношу и сразу же отходили в сторону, чтобы не мешать другим. Особой осторожности мы пе соблюдали, ибо никто не предполагал другой беды. А она случилась. Схваченная зимним морозом земля вокруг ствола оттаяла и неожиданно с глухим шумом рухнула. Вверх взметнулись искры, клубы густого дыма и пыли. Когда удушливое облако рассеялось, то на месте устья ствола прямоугольной формы мы увидели провал — глубокую воронку. В полуметре от края ее висел механик УНШ Олехов. Чисто случайно его шуба зацепилась за конец торчавшего рельса. Все, кто был поблизости, бросились ему на помощь. Спасенный Олехов сказал, что в момент обвала рядом с ним, вроде, были еще люди. В темноте трудно было выяснить, все ли на месте, и мы продолжали работать. Но в душе у каждого оставалось тревожное чувство.

До самого утра мы носили с породного отвала камни и куски породы и бросали их в ствол. К утру мы так устали, что с трудом передвигали ноги.

Домой возвращались небольшими группами, кто по санной дороге, а кто снова по железной. И лишь утром, когда собрались в своих бараках, выяснилось, что три человека так и не. вернулись с пожара. Погибли, наши товарищи, проходчики Валдин, Артюхов и Прокопчук.

31 декабря 1944 года шахта № 69 была принята в эксплуатацию. А в первый день последнего военного года весь коллектив УНШ отдыхал, отдыхал заслуженно после напряженной работы, связанной со сдачей шахты.

В январе 1945 года начались подготовительные работы на месте будущей шахты 71—72. Одних послали валить лес па месте заложения шахты, других — рубить просеку от шахты № 69 до новой. Несколько проходческих бригад получили задание копать вдоль просеки ямы и устанавливать опоры для высоковольтной липни электропередачи.

Погода стояла холодная, и мы, проходчики, в шахтерской одежде чувствовали себя не очень уютно на морозном воздухе. Огромные костры горели вдоль просеки. Без упреков и ограничений нам разрешали попеременно греться у них, ибо у многих был еще в памяти случай двухлетней давности.

...Январь 1943 года был характерен снежными метелями и сильными морозами. 16—17 января температура воздуха понизилась до 52 градусов мороза. Всем поверхностным рабочим предложили оставаться в бараках и в дальнейшем при температуре —50 градусов на работу не выходить.

18 января с утра держался .мороз. А вот после полудня «потеплело» до —49 градусов. Слепо следуя распоряжению, какой-то педант приказал вывести людей на очистку от снега железнодорожного пути вблизи шахты № 62. На снегоборьбу вышло около 300 человек. Зимний день короток, поэтому костры не разводили. Самые стойкие проработали не более двух часов. Но большинство, не выдержав сильного мороза, вернулись еще раньше... Польза от этого мероприятия была сомнительная, так как к утру путь снова замело снегом. Но почти каждый третий вернулся в барак с обморожениями рук или ног. Среди пострадавших оказалось немало и таких, у которых обмороженные места месяцами не заживали. В медпункте бинтов не было, соответствующих мазей тем более. Раны гноились, от этого в бараках стояла ужасная вонь. Сотрудники медсанчасти не решались пли не имели права освободить их от работы. Я уже писал, что порядок с питанием с первых дней был строжайшим. В конце рабочего дня бригадир или сами рабочие получали у табельщика талон на питание на следующий день. По такому талону выдавалась дневная пайка хлеба и

еще завтрак и обед в столовой. Хлеб вечно был сырой и тяжелый, как глина, а в столовой выдавали жидкую похлебку. От такого «обильного» питания люди исхудали и обессилели, но жизнь все же теплилась в теле.

А вот после «эксперимента» с людьми па морозе для многих наступили последние дни.,, Обморозившись, они не смогли в последующие дни выходить на работу. И, следовательно, не получали талоны на питание. Для истощенного человека достаточно было один-два дня остаться без еды, и он уже был обречен на голодную смерть. А сколько очень нужных рабочих рук потеряла в это время наша стройка, и все из-за жестокой команды работать на сильном морозе в худой одеженке и не соответствующей погоде обуви...

На установке опор под высоковольтную линию мы проработали несколько дней, после чего получили указание выходить на работу на будущую шахту № 71—72.

Узкая тропинка, протоптанная в глубоком снегу, долго петляла по глухой нетронутой тайге. Наконец мы вышли на небольшую площадку, на которой хаотически лежали спиленные деревья. В середине этой площадки стояла стройная высоченная ель. На ней сделан затес, на котором было написано «Клетьевой ствол шахты № 71—72».

Но горные работы мы начали не с проходки ствола — здесь еще длительное время велась подготовка к ним. «Первый штык» сделали на проходке северной разрезной печи. Эту выработку начали проходить чуть ли не с ходу. Расчистили снег и без всякой механизации начали выбирать землю. За несколько дней углубились метров па 10—15, многократно перекидывая грунт с полки на полку. Вскоре нам установили лебедку, соорудили небольшой копер, и дальнейшую проходку разрезной печи мы вели с помощью скипа, которым на шахтах выдавали на-гора уголь и спускали лес для крепления.

Сегодня каждый житель нашего города знает, что название с декабря 1942 года поселок Гремячинский, а с мая 1949 года — город Гремячинск, пришло от названия реки Большая Гремячая. Но уже мало кто знает, что еще 50 лет назад эта река вполне его оправдывала. Тогда она была полноводной, в ней водилась во множестве рыба. А каждую весну наша Большая Гремячая так бурно разливалась, так энергично и стремительно несла свои воды, что этот шум и рокот быстро текущей по камням воды был слышен очень далеко. Мы даже просыпались по ночам от громкого треска и грохота, когда весной на реке начинал ломаться лед. Вот какой гремящей и шумливой в свое время была река Большая Гремячая, представляющая сейчас из себя жалкий с ржавой водой ручей.

Из-за крутого права реки Большая Гремячая в те годы весной нам особенно трудно было добираться на работу' до шахты № 71—72. О подвозке рабочих па шахту не было и речи: ни дорог, ни транспорта. От наших бараков (сейчас район магазина «Горняк») мы шли по Железнодорожной линии до шахты № 64 (сейчас центральная часть города), а далее лесом, через реку Большая Гремячая на шахту № 71—72. Реку мы переходили по сваленным деревьям. Но разбушевавшаяся река нередко уносила их, и не так легко было^ выбрать вблизи реки другое большое дерево,- . чтобы спилить его для очередного мостика.- • •

На шахте № 71,—72 мы проходили первый в, Гремячинеке вертикальный, круглого сечения, с бетонной крепью клетьевой ствол. По мере углубления забоя ствол становился все водо-обильней. Два прорезиненных костюма нередко оказывались не-достаточной защитой от подземного дождя. От, падающей холодной воды тыльная сторона ладоней к концу смены становилась круглой: так опухала. У всех брезентовых рукавиц мы сразу отрубали топором уголок,, где должен находиться конец мизинца. Это делалось для того, чтобы вода свободно вытекали из рукавиц, а иначе они, наполнившись водой, спадывали с рук.

Погрузка породы в стволе выполнялась только' вручную. Пневматические грейферные погрузчики появились значительно позже.

От падающей воды, от работающих отбойных и разбуровочных молотков, от подвесного насоса в забое всегда стоял такой шум, что проходчики могли сказать друг другу пару слов только подойдя вплотную, и до предела надрывая голосовые связки. .

О телефоне в забое ствола не могло быть н речи. Связь с поверхностью осуществлялась Через стальную «ниточку» механического сигнала. При натяжении сигнального канатика специальный молот на поверхности ударял по стальной тарелке-вагонного буфера, и звук от удара был слышен' по всей территории шахты. • •

Во время проходки ствола была принята делая серия условных сигналов. По ты из забоя поднимали и спускали бадью, вывозили людей, открывали и закрывали сжатый воздух, поднимали и спускали подвесной насос, спускали в ствол временную металлическую крепь, кружала и бетон, вызывали в шахту запальщика, дежурного слесаря или горного мастера. Но был сигнал, который всегда вызывал и вызывает волнение и особую тревогу у всех лиц, находящихся на поверхности. Это восемь ударов подряд: «Подъем больного». Пусть же этот тревожный сигнал как можно реже звучит на шахтах нашего города и в других шахтерских коллективах.

Весной 1945 года было принято решение: восстановить после пожара шахту № 66. Начальником этих работ был назначен опытный и вдумчивый горняк Михаил Гаврилович Гринев.

При назначении на столь ответственную должность он оговорил за собой право свободного подбора кадров и из группы переданных ему со строительства шахты № 71—72 проходчиков отобрал только тех, кого лично знал, или о ком ему приходилось слышать хорошие отзывы. Такими оказались Семен Солин, Василий Нога, Костя Сочивко, Федор Ермоленко, Михаил Семенов, Николай Богданов и другие, а также молодые проходчики Адам Ситнер, Андрей Фриц, Яков Тнс-еен, Пфейф Андрей, Андрей Герцен и др. В числе других молодых рабочих от 17 до 19 лет был и я.

Для руководства проходческими бригадами Гриисв «не забыл» и таких прославленных асов своего дела, как Ефим Гладких, Михаил Тарараев, Влас Пирогов.

О том, что Гринев лично подбирал людей, мы узнали от него только на завершающем этапе восстановительных работ. А на первом нашем собрании Михаил Гаврилович высказался предельно кратко: «Нас ожидает трудная и опасная работа. Поэтому прошу всех быть в шахте дисциплинированными, очень внимательными».

Всю зиму 1944—1945 годов в горевшую шахту № 66 закачивали воду из реки Большая Гремячая, пока не заполнили все выработки. Нам теперь предстояло откачивать воду и восстанавливать главный ствол и околоствольные горные выработки.

В период нашей работы единственным производственным помещением на поверхности, которое постоянно обогревалось, было здание подъемной машины. Сюда мы заходили перед сменой, чтобы получить наряд, погреться. Здесь собирались и после смены, чтобы всем, вместе «и опять по шпалам» отправиться домой.

Получилось так, что на восстановление шахты были направлены только проходчики, поверхностных откатчиков и сигналистов у нас не было. Поэтому ежедневно поочередно 2—3 человека оставались на поверхности, чтобы откатывать на отвал породу, заготавливать, подносить и спускать в шахту крепежный материал, выполнять другие вспомогательные работы.

Работая на поверхности, мы с интересом наблюдали за действиями машинистов подъемной машины. И вот однажды в нашу смену заболел и ушел домой машинист. Телефонной связи не было, вызвать другого машиниста, послав кого-нибудь за ним, — значит, потерять много времени. А для выполнения сменного наряда нам нужно было выдать на-гора пару скипов породы и спустить лес для крепления. Тогда я сказал горному мастеру, что могу взяться за управление подъемной машиной, но при условии, что во время подъема и спуска скипа в забое никого не будет. Все согласились, и я впервые сел за рычаги этой машины. Простоя не было, и наша смена успешно выполнила задание.

Обо всем этом на следующий день горный мастер Петр Урванцев сообщил начальнику горных работ Михаилу Гавриловичу Гриневу и механику Павлу Васильевичу Нотченко. Впоследствии, как только не хватало машинистов, мне все чаще стали доверять управление подъемной машиной.

Забегая несколько вперед, скажу, что с легкой руки механика П. В. Нотченко в дальнейшем на строительстве шахт №№ 71—72 и 73—74 и другие механики — В. Коржавин, Т. Савчук, А. Вебер стали привлекать меня к обслуживанию тех или иных механизмов. В то время с одной работы на другую переводили без письменных приказов, и мы привыкли беспрекословно подчиняться любому устному распоряжению руководителей. Удостоверений на право обслуживания механизмов тогда никто не требовал. Мне, например, довелось поработать и машинистом подъем», и машистом шахтных Насосов (камеронщиком), и машинистом компрессора. А в копие 1946 года по настоянию механиков меня перевели на постоянную работу в электромеханическую службу УНШ, и на этом моя проходческая карьера закончилась. Но это случилось

уже много позже, а пока я продолжал работать проходчиком.

Во время восстановления шахты № 66 мы часто оказывались и работали в очень опасных условиях. Вывалы и обрушения над штреками достигали порой десяти и более метров. От пожаров песчаник в кровле сильно потрескался н обрушивался большими глыбами, нередко совершенно неожиданно. И когда мы выкладывали костры над креплением, то работали почти молча, без лишних слов — так велико было нервное напряжение. Не раз убеждались, что преходить новые выработки намного легче, чем восстанавливать старые.

После пожара вода в шахте № 66 стала очень кислотной. Например, капая в одну точку, вода за один месяц пробивала в шахте рельс. Откачанная вода стекала в реку Большая Гремячая, отравляя в ней все живое.

Новый, 1945 год принес советскому пароду и всем народам государств антигитлеровской коалиции реальные надежды на скорый и окончательный разгром фашистской Германии.

Мы каждый день, затаив дыхание, внимательно слушали очередные сводки Совинформбюро.

Первого мая 1945 года наши войска вели жестокие и кровопролитные бои уже в самом Берлине.

Второго мая над рейхстагом взвилось советское Красное Знамя. Берлин пал!

Утром 9 мая 1945 года по радио было передано радостное и долгожданное сообщение о том, что 8 мая фашистская Германия подписала акт о безоговорочной капитуляции. В этот день мы, как всегда, пришли утром на работу. Начальник горных работ, Михаил Гаврилович Гримов, собрал нас н горячо поздравил с долгожданным Днем Победы. А потом, впервые за все годы войны, нас отправили с работы домой. По всей стране был объявлен нерабочий день.

В то же утро праздничные митинги состоялись у конторы УНШ, на всех других шахтах. По такому торжественному случаю всем шахтостроителям к обеду выдали по 100 граммов водки.

Богат и эмоционален русский язык. Но я не могу подобрать нужные слова, чтобы в полной мере описать всеобщий восторг, воодушевление, огромную радость, какую пережили мы, гремячинцы, отмечая со всем советским народом первый день Победы. Зто был действительно «праздник со слезами на глазах». Многие плакали, вспоминая своих родных и близких, которые ушли защищать Родину и уже никогда . не вернутся в--свои-семьи...

Вспоминали и тех, кто в годы войны погиб во время строительства гремячинских шахт, кто умер от истощения и простуд, от других болезней и навечно остался лежать здесь, в гремячинской земле.

Вечером 9 мая 1945 года в Москве в честь Дня Победы был- дан праздничный салют. Мы взволновано слушали этот салют по радио.

Москва салютовала героической Красной Армии и флоту.

Москва салютовала труженикам тыла.

Москва салютовала всему советскому народу — народу-воину, народу-труженику, народу-победителю!!!