Это было в Южном Бантене

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Небо закрыто тучами. Все вокруг серо. Холмы перед деревней, густо поросшие лесом, тоже кажутся серыми. От холода попискивают птички. Временами налетают сильные порывы ветра, и тогда слышится отдаленный глухой рокот Индийского океана. В ушах стоит гул от шума воды в реке, прокладывающей себе путь среди огромных валунов; ее бешеный поток свирепо обрушивается на скалистые берега, неистовствует, ревет, и рев этот проникает в самую душу.

У подножия горы приютилась низенькая, не более двух метров высотой, хижина Ранты, построенная из бамбука и крытая листьями саговой пальмы. Позади хижины на холме возвышается девственный лес — гигантские деревья буйно раскинули свои пышные кроны над разросшимся под ними кустарником. В этот пасмурный день гора кажется черной, и только кое-где виднеются светло-серые полоски набегающих на нее облаков. На земляном полу передней веранды хижины стоит бамбуковая скамейка. Налево в углу — бамбуковая с плетеным верхом подставка для кувшина с водой. На бамбуковой двери болтаются клочки газеты.

Из-за поворота дороги выходят два носильщика — они направляются к стоянке грузовиков, прибывших из города за кассавой[1]. Бамбуковые коромысла на плечах людей согнулись под тяжестью груза. На носильщиках черные короткие штаны и широкополые соломенные шляпы. Концы саронгов заткнуты за пояс, у каждого на боку плетеная бамбуковая сумка.

Поравнявшись с верандой, носильщики останавливаются. Один из них берет кувшин с подставки и пьет из него. Его примеру следует второй. Утолив жажду, первый садится на скамейку, поджав под себя ноги. Он машинально отвязывает сумку, вынимает оттуда портсигар, пальмовый лист, свертывает самокрутку и закуривает.

— Закуришь?

— Нет.

— Садись.

Товарищ садится на скамейку рядом с ним.

— Кажется, снова собирается дождь.

— Эх, если бы у нас была повозка…

— Пустые разговоры.

Оба немного помолчали. В наступившей тишине отчетливо слышится шум реки, щебетание птиц. Внезапно все смолкло. Пробормотав что-то себе под нос, первый носильщик с горечью произносит:

— Ты помнишь, как мы строили эту дорогу? Сколько народу было согнано отбывать роди[2]! А что теперь?

— М-м… да-а…

— За то, чтобы пройти по дороге, которую мы сами строили, мы должны платить владельцам плантации. Проходишь через двое ворот — плати два раза. Вот и покупай тут повозку! Сколько платить тогда придется! За каждый проезд через ворота!

— Да-а, плантаторы люди видные, кожа белая, нос прямой, но жадны… как черти.

— Черти и есть.

— Кажется, скоро пойдет дождь.

Носильщики поднялись. Первый бросает окурок и привязывает к поясу сумку. Посмотрев на небо, они медленно бредут дальше.

Спустя некоторое время показывается Ранта, высокий, плечистый мужчина лет сорока. Он идет не торопясь. Сухие узлы мышц на его теле говорят о том, что человек этот много работал и мало ел. На нем грязные белые штаны, трикотажная рубашка с короткими рукавами, тоже грязная и сильно поношенная; синий в фиолетовую полоску саронг повязан вокруг шеи и покрывает плечи. Ранта направляется к своей хижине, дергает за ручку двери.

— Заперто.

Он оборачивается, смотрит на подставку с кувшином, подходит к ней, берет кувшин и жадно пьет. Напившись, снова подходит к двери и негромко зовет:

— Ренг! Ренг! Иренг!

Никто не отзывается. Только шум реки да щебетание птиц слышатся громче, чем обычно. Тогда он подходит к скамейке, садится, смотрит на небо.

— Дождь начинается. Хорошо, что уже дома.

Вскоре на дороге показывается его жена Иренг. За спиной у нее пустая корзина. На Иренг черная кебайя и темный каин[3] из хлопчатобумажной ткани. Она идет, низко опустив голову. Увидев мужа, Иренг вздрагивает и останавливается. На ее еще молодом лице заметно легкое замешательство. Она подходит к мужу и тихо, почти шепотом спрашивает:

— Уже вернулся, пак[4]?

Ранта спускает со скамейки ноги и вздыхает.

Иренг снова тихо спрашивает:

— Неудача?

Ранта встает и, направляясь к двери, сдержанно бросает:

— Кербау уже продали другому… Как дела на базаре?

Иренг открывает дверь и впускает мужа, сама же, стоя перед широко открытой дверью, говорит тихо:

— На базаре паника: налет дарульисламовцев.

— Опять они, — с досадой отзывается Ранта.

Иренг входит в хижину.

Вскоре из-за поворота дороги появляется Муса. На нем китель шоколадного цвета, саронг из пеликата[5], высокая черная шляпа с шелковым бантом. Вся одежда уже поношенная, но еще приличная и чистая. В правой руке у него портфель, тоже изрядно потертый, но еще крепкий, в левой — большая палка с изогнутой рукояткой. На вид ему можно дать лет сорок. Самоуверенная походка и весь его облик свидетельствуют, что этому человеку незнакома тяжелая, грязная работа. Подойдя к веранде, он на минуту задерживает свой взгляд на двери, затем поворачивается к ней спиной и зовет:

— Та! Ранта! Та!

Ответа нет. Он зовет еще раз, громче, но сдержанно:

— Та! Ранта! Выйди на минутку, Та!

И на этот раз ответа не последовало. Муса слегка поворачивает голову, украдкой смотрит на дверь, ухмыляется и снова зовет:

— Ренг, Иренг! Где твой муж?

Голова Иренг на минуту показывается в дверях, затем сразу же исчезает.

Муса снова ехидно ухмыляется.

— Ренг, Иренг! Да не прячь ты своего мужа.

Дверь открывается, и на пороге появляется Иренг. Довольно громко, с наигранным радушием она спрашивает:

— Кто меня зовет? А, господин Муса. Садитесь, пожалуйста.

— С каких это пор ты стала притворяться, будто не узнаешь меня?

— Я не притворяюсь, Я действительно не узнала вас, — оправдывается Иренг, вытирая скамейку.

Муса покрутил палкой и, не глядя на Иренг, продолжает с улыбкой:

— Где Ранта?

— Еще не пришел, ган[6].

Понизив голос до шепота, Муса говорит:

— Не лги. Я сам видел, как он возвращался. Та! Ранта! Выходи!

Иренг отступает на шаг от скамейки. Нижняя челюсть ее дрожит. Стараясь справиться с собой, она шарит вокруг руками, словно ища опоры. В наступившей тишине ясно слышатся шум реки и щебетание птиц.

Опустив голову, усталой походкой из дома выходит Ранта. С сумрачным выражением на лице он нехотя подходит к Мусе и виновато произносит:

— Слушаю, ган.

— Почему сразу не вышел?

Ранта не отвечает, только смотрит на Мусу еще пристальнее.

— Нехорошо притворяться, будто не слышишь, С тобой раньше этого не случалось, Ранта.

— Слушаю, ган.

— Иренг, оставь нас, я хочу поговорить с твоим мужем.

Муса снова поворачивается спиной к двери. Между тем тучи плотной пеленой заволокли все небо. Начинает темнеть. Отступив немного назад, Муса зовет:

— Иди сюда.

Ранта подходит к Мусе и останавливается у него за спиной. Стараясь быть гостеприимным, он приглашает:

— Садитесь, ган.

Муса делает вид, что не слышит. Он внимательно смотрит на небо и говорит:

— Видишь, дождь собирается. Хорошая погода, хороший сезон. Не правда ли, Та?

— Да, ган.

Неожиданно Муса самодовольно рассмеялся и, уже не сдерживаясь, смеется долго и громко. Только теперь он поворачивается лицом к двери и, не спуская глаз с Ранты, который продолжает стоять, опустив голову и вычерчивая что-то на земле большим пальцем ноги, с шумом втягивает воздух носом и с расстановкой произносит:

— На базаре был налет дарульисламовцев. Слышал, Та? Значит, и у жены неудача. Да, хорошее время, хороший сезон. Итак, запомни. Сегодня вечером в одиннадцать часов.

— Что за работа, ган?

— Надо достать семена каучука.

— Трудно пронести их, ган.

— Не труднее, чем голодать, Та.

Ранта молчит, чешет затылок и шею, затем, почувствовав на себе пристальный взгляд Мусы, бессильно опускает руки.

— В прошлом году я тебя же посылал за семенами каучука. Вот и теперь. Чего же тут трудного?

— Гоподин Муса знает, что в прошлый раз я чуть не попался.

— Дурак. Зачем же у тебя голова на плечах?

— Понимаю, ган.

— Значит, пойдешь сегодня ночью. Я жду в три часа ночи дома.

— Хорошо, ган.

Муса опускает руку в карман и протягивает Ранте две с половиной рупии. Прежде чем уйти, он говорит:

— Если что случится, я ничего не знаю, понял?

Он с угрозой смотрит в глаза Ранте и уходит, играя палкой.

Тем временем совсем стемнело. Иренг зажгла в хижине керосиновую лампу. Свет от нее через сплетенные из бамбука стены хижины проникает на веранду. Ранта бессильно опускается на скамейку и погружается в раздумье. Временами из груди его вырывается тяжелый, глубокий вздох.

Когда Иренг выходит из хижины, он отдает ей полученные от Мусы деньги и снова погружается в свои невеселые думы.

Иренг берет ассигнацию, подносит ее к глазам и с возмущением восклицает:

— Две с половиной рупии! Вот негодяй!

— Тихо, Иренг, тихо.

— Эх, пак, если бы я была мужчиной, я бы давно угостила этого негодяя палкой. Подумать только, тебя, честного человека, он заставляет воровать.

— Молчи, Иренг.

— Молчи! Ведь ты мой муж, а вдруг что случится?

Ранта берет Иренг за руку и медленно, отчетливо выговаривая каждое слово, произносит с нежностью:

— Подожди, Иренг, придет время, и мы заживем хорошо и радостно.

— Дай бог, пак, дай бог. Мы оба уже достаточно поработали за свою жизнь. Но счастье наше пока еще не с нами, господь не шлет его нам.

Ранта встает, опускает руку на плечо жены и по-прежнему медленно, со спокойной уверенностью говорит:

— Придет время — и мы сами построим свое счастье.

Иренг внимательно слушает мужа, но смысла последних его слов не понимает.

— Дай бог, пак, дай бог.

— Ну, иди спать.

Иренг настораживается. В полумраке, царящем на веранде, она отыскивает глазами глаза мужа и спрашивает с тревогой:

— А ты?

Ранта не отвечает.

— Все-таки идешь, пак? Идешь воровать семена каучука?

Ранта берет жену за руку и ведет в хижину. Задержавшись перед дверью, он смотрит ей прямо в глаза.

— Слушай, Иренг. Да, я ворую. Но ведь делаю я это не по своей воле.

— Пак! Пак!

— Когда придут лучшие времена…

— А если попадешься, пак?

— …ведь никому не хочется быть вором, Иренг.

— Но они изобьют тебя, эти сторожа на плантации.

— Не надо, Иренг, не накликай беды.

— Пак! Пак!

— Сейчас они определяют нашу судьбу. Они.

— Кто они, пак?

— Кто?! А ты не знаешь?

— Пак! Пак!

Даже при тусклом свете керосиновой лампы видно, как напряглись крепкие мускулы Ранты. Сдерживая готовый вырваться наружу гнев, он говорит:

— Они — это те, кто пришел к нам только затем, чтобы сделать из нас воров. Они — это те, кто живет отдельно от нас в джунглях, как дикие звери. Они — это те, кто только и думает, как бы сожрать других. Вот кто они.

— Не ходи, пак!

— Но ведь завтра понедельник, нам надо идти в больницу навестить Ри-ах.

Погруженные в свои мысли, оба медленно уходят в хижину. Вскоре оттуда слышится голос Иренг:

— Завтра поедим, пак. Да и где в такой поздний час достанешь чего-нибудь поесть?

Один из них подходит к двери. Гремит засов. Через минуту свет в хижине гаснет. Вокруг кромешная тьма. Слышится отдаленный крик совы, изредка лает собака. Ежеминутно сверкает молния, гремит гром. Шум реки все усиливается.

Снова появляются двое носильщиков, они идут в обратном направлении. В темноте звучит голос одного из них:

— Переночуем здесь. Давай попросим разрешения.

Сверкает молния и освещает носильщиков: они оба вымокли до нитки.

Первый подходит к двери и зовет:

— Пак! Пак! Мы не дарульисламовцы, мы честные люди. Можно переночевать здесь?

Ответа не последовало. Тогда носильщики складывают свою ношу около двери на скамейку. Вокруг тишина. С резким криком пролетел на запад чулик. Шум воды в реке превратился в сплошной гул. Снова сверкает молния.

Двое пришельцев уже уснули, с веранды доносится их храп. Медленно открывается дверь, и на веранду выходит Ранта. В это время сверкает молния, и при свете ее видно, как он склоняется над спящими. Ранта без пиджака, в одних только черных штанах. В правой руке у него коромысло и веревка, в левой — широкополая соломенная шляпа, к поясу привязан длинный нож. Убедившись, что оба незнакомца крепко спят, он крадучись проходит мимо них и скрывается в темноте.

Шум реки заглушает все звуки. Два раза пропел петух. Небо начинает светлеть, наступает новый день.

Внезапно из хижины раздается голос Иренг:

— Ой, где же он?

Слышно, как она чиркает спичкой, и бледный свет лампы через стенку проникает наружу. Иренг открывает дверь, осматривается и все еще сонным голосом произносит:

— Все-таки ушел. И дверь оставил незапертой. О господи, сохрани его от всех несчастий!

Услышав храп, Иренг вздрагивает.

— Ой! Кто здесь?

Один из спящих бормочет что-то во сне.

Иренг подходит ближе.

— Пак, а я думала, ты ушел.

Небо, недавно казавшееся темно-синим, просветлело, и уже можно различить очертания окружающих предметов.

Один из носильщиков вскакивает со скамейки, непонимающими, широко открытыми глазами смотрит на Иренг и испуганно говорит:

— Извините, мбок[7]. Мы хотели переночевать здесь. Мы звали…

Поднимается второй носильщик и приходит на помощь товарищу:

— Никто не ответил нам, и мы решили прилечь здесь.

Испуг охватывает Иренг. Беспомощно посмотрев вокруг, она замечает в углу около — скамейки два мешка с кассавой. Заметив ее испуганный взгляд, первый носильщик поясняет:

— Мы направлялись к стоянке грузовиков, чтобы продать кассаву, но по дороге узнали, что грузовик сожгла банда дарульисламовцев. О господи, что за наказание!

Собравшись с духом, Иренг произносит:

— Вы не видели моего мужа?

Второй носильщик, протирая глаза, отвечает:

— Нет, госпожа. Мы так устали, что сразу заснули.

Иренг снова бросает взгляд на мешки с кассавой.

Заметив это, второй носильщик предлагает:

— Хотите?

И прежде чем Иренг успевает ответить, он подходит к своему мешку, достает оттуда несколько клубней кассавы и кладет их на земляной пол.

— Возьмите.

Заметив, что лицо Иренг озарилось радостью, он улыбается.

— Можно попить?

Но не дождавшись ответа, оба уходят с веранды, чтобы привести себя в порядок.

Иренг поднимает с пола кассаву и через переднюю дверь уходит в хижину. Веранда пустеет. Шумит река, но сегодня ее шум слабее, чем накануне.

Спустя некоторое время на веранде снова появляется Иренг с тарелкой вареной кассавы в руках. Она ставит ее на амбин[8]. Вскоре возвращаются и оба носильщика, бодрые после купания. Неожиданно из-за поворота дороги показывается Ранта. Левая рука его перевязана мокрой корой бананового дерева и бессильно повисла вдоль тела.

Взглянув на мужа, Иренг восклицает:

— Пак!

От этого крика двое носильщиков вздрагивают и пятятся назад, однако поняв, в чем дело, бросаются к Ранте и берут его под руки.

Иренг бросается к мужу, обнимает его.

— Что случилось, пак? Что случилось? Где коромысло? Где нож?

Ранта спокойно высвобождается из объятий жены и незнакомцев и сдержанно отвечает:

— Пропало! Все! Все отобрали, звери!

Носильщики пятятся, не зная, что делать. А Ранта продолжает:

— Я не боюсь тюрьмы. Это они заставили меня воровать семена каучука на плантации. Я ходил два раза и каждый раз приносил им. Потом они сказали: «Хватит, можешь идти домой». — «А плата?» — спросил я. Тогда они вместо платы избили меня палками, отобрали коромысло и нож. Да еще предупредили: «Не смей ходить сюда красть наши семена, понял?»

Иренг всхлипывает.

Первый носильщик выпрямляется, с минуту пристально смотрит на Ранту, затем произносит:

— Это могут сделать только такие люди, как господин Муса.

Ранта быстро поворачивается. Он с изумлением смотрит на носильщика, потом спрашивает, с трудом сдерживая волнение:

— А ты откуда знаешь?

Тот тянет Ранту за руку и усаживает на скамейку:

— Слушай, в прошлом году то же самое случилось и со мной. Вот, взгляни на мою спину.

Он снимает майку, показывает Ранте спину и поясняет:

— Это следы пари[9]. Тоже за то, что воровал каучук. Били меня четверо. Хотели прикончить. Потом отпустили. «Убирайся, — говорят, — отсюда сейчас же, не то доложим в полицию». Что ж, я убежал. Вначале я хотел убить господина Мусу, но потом поостыл немного и наконец совсем забыл. А вот сегодня увидел, что случилось с тобой…

Жестом руки Ранта останавливает его.

— Не стоит, забудь об этом. Что пользы, если убьешь его? Он заставляет нас воровать, но они сами тоже воры.

— А кто их заставляет воровать? — гневно спрашивает Иренг.

Первый носильщик добавляет:

— Они богаты, зачем им воровать!

Ранта отрицательно качает головой.

— Все богатство их нажито воровством. Иренг, помнишь, тогда у нас заболел наш первый ребенок и мы заняли у них денег? Ребенок умер. Они забрали у нас весь урожай. Нам пришлось голодать, и мы вынуждены были продать землю. Они же и купили ее. А сколько нам заплатили? Этих денег не хватило, даже чтобы начать торговлю. И все, все пошло прахом.

На минуту воцаряется молчание. Иренг с трудом сдерживает охватившее ее волнение. Второй носильщик все еще стоит на месте, не зная, что предпринять. Первый пододвигает Ранте тарелку с кассавой.

— Поешь лучше вот это.

— Да, поесть надо. Со вчерашнего дня во рту ничего не было. Две ночи не спал. Сейчас бы поспать, да надо идти в город навестить ребенка в больнице.

— Заболел?

— Да. Первый раз решили отвезти в больницу. Другие дети так померли, дома.

Все молчат. Вокруг тишина, не слышно даже пения птиц и журчания воды в реке. Первый утренний ветерок слегка колышет пальмовые листья на веранде. Иренг вытирает глаза и уходит в хижину. Вскоре оттуда слышится ее печальный голос:

— Хотелось бы угостить вас кофе, но что поделаешь — нет ни кофе, ни сахару.

— Ничего, сойдет и вода, лишь бы была горячая, — отзывается первый носильщик.

Иренг появляется на веранде. Она несет чайник, от которого идет пар, и несколько чашек с блюдцами. За исключением Иренг, все жадно набрасываются на чай. Иренг подходит к мужу.

— Давай, я перевяжу тебе руку.

Ранта отводит ее руку и ставит чашку на амбин.

— Не нужно. Ничего страшного.

— Пак, — просит Иренг с нежностью и состраданием.

Ранта продолжает есть кассаву. Проглотив последний кусок, он произносит:

— Ничего, Иренг, ничего страшного. Вот подожди — придут лучшие времена и ничего подобного больше не повторится.

Концом кебайи Иренг снова вытирает глаза, затем, низко наклонившись, чтобы скрыть подступающие слезы, поворачивается и быстро уходит в хижину. Уже оттуда, сдерживая рыдания, она говорит:

— Ах, пак, я всегда говорила, что ты слишком терпелив. Когда придут эти твои хорошие времена?

Ранта улыбается.

— Мне приятно слышать такие вопросы, Иренг. Я давно их жду. Ты спрашиваешь, когда придут лучшие времена?

Оба носильщика внимательно слушают Ранту.

— Когда? — повторяет он. — Это будет зависеть от того, когда мы сами начнем действовать.

— Я не понимаю тебя, пак, — говорит Иренг. Тут в разговор вмешивается второй носильщик:

— И верно. Когда же? Раньше нас притесняли староста, господин старший администратор, житья не давали, заставляя нас отбывать разные трудовые повинности. Потом пришли японцы, согнали нас в трудовые отряды и снова заставляли работать, пока не высохнешь в щепку, пока не сдохнешь. Затем наступили времена НИКА[10]. Опять принудительные работы, расстрелы — каждый день. А теперь? Теперь не дают покоя банды дарульисламовцев. Мало того, наши же товарищи, когда становятся господами, относятся к нам…

— Как дикие звери, — вставляет Ранта.

— Да, как дикие звери. Запугивают нас армией, полицией, дарульисламовцами, заставляют нас воровать, а платят за это палками. Нет, видно, так и не дождаться нам хорошей жизни. Когда же мы сами начнем действовать?

— Тогда, когда мы будем все заодно, как было перед разгромом японцев, пятнадцать лет назад. Тогда мы все вместе уничтожали эту волчью стаю, которая по ночам убивала наш скот.

— В нашей деревне они тогда за три месяца зарезали двадцать голов, — вставляет первый носильщик.

В это время Иренг снова выходит из хижины и направляется к мужу.

— Как рука? Не болит?

Ранта нежно улыбается жене:

— Не болит? Конечно, болит. Но не это важно. Ведь вся наша жизнь — сплошная болезнь. Не тело болит, душа. Все время ноет.

Второй носильщик удивленно смотрит на Ранту.

— Брат раньше обучался в школе?

Ранта кивает головой.

— Могу немного читать и писать.

— Если так, то на следующих выборах обязательно выберем тебя старостой, — заявляет первый носильщик, а его товарищ одобрительно кивает головой.

У Иренг и у самого Ранты заблестели глаза. Ранта отвечает:

— Если выберете — не откажусь. Но выдвигать свою кандидатуру я не могу. У меня нет денег для залога. Ну а если выберут, я, конечно, соглашусь.

Ярко светит солнце. Шума реки не слышно. Иногда только доносится веселое щебетание птиц.

Неожиданно второй носильщик настораживается, внимательно всматривается вдаль, туда, где дорога делает поворот, и с тревогой сообщает:

— Берегись, господин Муса идет.

Все встревожены и кажутся испуганными, за исключением Ранты, который, наоборот, даже улыбается и медленно произносит:

— Мне надоело бояться. Пусть идет.

Оба носильщика поспешно взваливают на плечи мешки и, распрощавшись с хозяином, уходят в том направлении, откуда пришли накануне вечером.

Ранта стоит в спокойном ожидании. Иренг держит его за руку и что-то шепчет на ухо. Ранта отрицательно качает головой, тихо говорит:

— Это я уже слышал. Мне надоело бояться.

Иренг тянет его за руку, пытаясь увести в хижину, однако Ранта не двигается с места.

Слегка выпятив подбородок, с палкой в левой руке и с сумкой — в правой, одетый так же, как и вчера, господин Муса неторопливо проходит мимо хижины, даже не взглянув на веранду, где стоят Ранта и Иренг. Они провожают его глазами до тех пор, пока он не скрывается за поворотом.

Неожиданно снова появляются двое носильщиков, но уже без коромысел.

Первый, посмотрев назад, медленно произносит:

— Зверюга!

Ранта и Иренг вздрагивают. До сих пор они, казалось, не замечали присутствия посторонних.

— Кажется, ушел! — с облегчением говорит Иренг.

— Да, кто знает, какую еще подлость он может сделать, — отзывается второй носильщик. — Мы завернем за дом. Если что, мы сможем сразу же прийти на помощь. Хорошо?

Иренг нетерпеливо перебивает его:

— Если он захочет что-либо сделать, кто из нас может помешать ему? Он берет не силой, а деньгами. А против денег мы не можем бороться. У него влиятельные друзья. А наши друзья — люди маленькие.

Ранта прерывает жену:

— Хватит. Надоело твое нытье. Надо не отчаиваться, а самим устраивать свою жизнь. Верно?

Второй носильщик бросает удивленный взгляд на Ранту.

— Верно-то верно, но как?

— Не знаю, время покажет.

— Значит, сейчас мы не нужны? Нам можно возвращаться? — спрашивает первый носильщик.

Ранта улыбается, трогает больную руку.

— Да, спасибо. Если будете здесь, заходите. Приводите с собой и товарищей.

Первый носильщик кивает головой и идет прочь, но, не дойдя до поворота, возвращается.

— Мы переносим кассаву и через день бываем здесь.

Не дожидаясь ответа, он поворачивается и уходит догонять товарища.

Взглянув на мужа, Иренг говорит:

— Вот такие же бедняки и все наши друзья, пак.

— Да, но ты недооцениваешь их силу, Иренг.

— В чем же она проявляется, пак?

— Пока еще ни в чем, но те, кто правил раньше и правит сейчас, всегда существовали и существуют за счет таких, как этот носильщик, Иренг. Запомни это хорошенько! Мы пойдем в больницу?

Иренг прислушивается к чему-то, затем смотрит в лицо мужа, удивительно спокойное после всего пережитого, и говорит:

— Что-то не слышно военных грузовиков.

— Да. Ну что ж, пойдем послезавтра. Я устал.

— Бедная Ри-ах. Наверное, все глаза проглядела, ожидая нас.

— Я немного посплю.

Оба уходят в хижину. На минуту все смолкает. Зной усиливается. Падающие на веранду тени от деревьев становятся все меньше и короче.

Уверенной походкой богатого человека, привыкшего считаться только со своими желаниями, к хижине Ранты подходит господин Муса.

У дверей он останавливается, поворачивается к ней спиной и тихо зовет:

— Ранта! Ранта!

Ответа нет.

— Иренг! Где твой муж?

Дверь открывается, и из хижины тихо выходит Иренг.

— Слушаю, господин.

— Ты что, не слышишь? Где муж, спрашиваю?

Господин Муса даже не взглянул в сторону Иренг. Он по-прежнему стоит, повернувшись спиной к двери, и смотрит вверх, на небо, как будто ожидая, что оттуда вот-вот посыплется манна небесная.

— Ранта устал, господин, он лег отдохнуть.

— Ты что, глухая? Разбуди, скажи, чтобы вышел!

Иренг уходит в хижину и больше не показывается. Господин Муса нервничает. Пальцы руки, лежащей на рукоятке палки, слегка вздрагивают, однако глаза по-прежнему устремлены в небо. Он чуть заметно помахивает портфелем и постукивает носками сапог о землю. Видя, что ни Иренг, ни Ранта не собираются выходить, он перестает смотреть вверх и украдкой смотрит на дверь. Она по-прежнему закрыта. Он делает несколько шагов назад, но, услышав шум за дверью, снова задирает голову вверх. Однако и на этот раз ожидания его оказываются напрасными. Никто не выходит — хозяева просто заперли дверь изнутри. Поняв это, господин Муса приходит в ярость. Глаза его сверкают от гнева. Куда девалось его самодовольство и беззаботность! Он резко поворачивается к двери и кричит:

— Ранта! Выйдешь ты или нет?

Молчание.

— Ранта! Выходи!

Ответа нет.

— Хорошо. Ты не хочешь выходить? Я доложу в полицию, что ты воровал у меня семена каучука. Понял?

В хижине по-прежнему тихо. Издалека доносится глухой лай собаки.

— Ранта, ты что, на самом деле не хочешь выйти?

Наконец дверь открывается, и на пороге показывается Ранта. Господин Муса сразу же набрасывается на него с руганью:

— Как ты смеешь ослушаться моего приказа?

Ранта делает шаг вперед. Плечи его приподняты, глаза устремлены на господина Мусу, полусогнутые руки вытянуты. Он похож на разъяренного дикого зверя, готового броситься на свою жертву. Левая рука его теперь перевязана тряпкой, сквозь которую сочится кровь.

Господин Муса кричит угрожающе:

— Ранта! Как ты посме…

Ранта медленно надвигается на него. Господин Муса в страхе пятится. Ранта продолжает наступать. Господин Муса истерически кричит:

— Если посмеешь… ударю!

Он высоко поднимает палку. Ранта продолжает наступать. Муса в испуге бросает палку, портфель и со всех ног пускается наутек, подняв саронг.

Ранта останавливается и выдавливает сквозь зубы:

— Негодяй!

Из хижины выбегает Иренг, она хватает мужа за руку и тянет назад.

— Успокойся Ранта, успокойся!

Ранта повинуется. Оба садятся на амбин на веранде. Ранта все еще продолжает смотреть в ту сторону, куда убежал господин Муса. Иренг с тревогой смотрит на мужа. Оглянувшись на хижину, она видит на земле портфель и палку господина Мусы.

— Смотри, он портфель бросил.

Ранта бросает взгляд на портфель.

— Не трогай. Не марай руки! Грязь! Возьми палку и отбрось в сторону.

Иренг продолжает с любопытством рассматривать портфель. Затем она встает и нерешительно направляется к тому месту, где лежат портфель и палка, держа руки за спиной, как бы показывая мужу, что у нее нет намерения прикасаться к ним.

В это время снова появляются двое носильщиков. С ними незнакомец. Это невысокий, худощавый, энергичный мужчина средних лет.

— Канг[11], — говорит первый носильщик, — это мой друг. Уже…

Он не успевает договорить, так как в это время второй носильщик замечает портфель и палку и восклицает:

— Это же господина Мусы!

— Да, — отвечает Иренг. — Он убежал. Ранта хотел побить его.

Второй носильщик с удивлением смотрит на Ранту.

— Если так, то, видно, уже началось.

Оба носильщика подходят к вещам, брошенным Мусой, но Ранта предупреждает с порога:

— Не прикасайтесь!

Носильщики поворачиваются и подходят к Ранте, по прежнему не спуская глаз с портфеля и палки Мусы.

Тут впервые подает голос их товарищ.

— Я знаю, что в нем!

Второй быстро оборачивается к нему:

— Откуда?

Тот не отвечает, смотрит на первого носильщика, а он в свою очередь — на Ранту.

— Пак, — говорит он, обращаясь к Ранте и указывая на третьего, — это наш товарищ, он уже два сезона не получает воду на свое поле. Люди господина Мусы отвели воду, а когда он попытался сопротивляться, его избили. Что он мог поделать? У Мусы всесильные друзья. Племянник его работает у Мусы слугой. Так он говорит, что каждую среду ночью господин Муса встречается с бандитами из Дар-уль-Ислама. Вот в чем секрет того, что дарульисламовцы не трогают Мусу, а нас, бедняков, грабят, убивают, жгут наши хижины.

Третий подходит к Ранте.

— Да, поэтому банды его и не трогают.

Тут Иренг в страхе восклицает:

— Ой, если так — нам будет плохо!

— Да, лучше всего бежать, — замечает третий.

Ранта встает, смотрит по очереди на каждого из своих друзей.

— Это значит, стать кули в городе, да? — Он отрицательно качает головой. — Нет. Я тоже знаю, что господин Муса часто встречается с дарульисламовцами. И мы должны пойти к коменданту, доложить об этом.

Третий с восхищением смотрит на Ранту. Ранта кивает головой и решительно продолжает:

— Так будет вернее всего. Да возьмем с собой и эти вещи.

Второй носильщик восторженно приветствует решение Ранты.

— Правильно! Очень правильно!

Не обращая внимания на его слова, Ранта поворачивается к жене:

— Ренг, забери с собой всю одежду и запри дверь.

Иренг уходит в хижину. Вскоре она возвращается с небольшим узлом. Прежде чем уйти с веранды, она запирает дверь на замок и прячет ключ на груди.

Ранта спокойно говорит:

— Ну, пошли! Только не по шоссе.

Он поднимает портфель, запихивает его в узел к Иренг, берет у нее этот узел, надевает его на палку господина Мусы и перекидывает через плечо. Все покидают веранду и вскоре скрываются за поворотом дороги.

Слышится тихий плеск воды в реке и щебетание птиц. Небо, только что ясное, постепенно затягивается тучами.

Близится закат. Издали доносится звон колокола, зовущего на молитву. Небо почернело. Не видно ни звездочки. Наступила ночь. Слышны отдаленные раскаты грома.

Неподалеку от хижины слышатся голоса.

— Далеко ли еще до хижины-то?

— Вот она.

Фонарь освещает веранду. Из темноты показываются силуэты нескольких мужчин. Один из них стучит в дверь.

— Ранта! Ранта! Выходи!

И другой голос:

— Заперто снаружи. Там никого нет!

— Вот черт!

— Поджигай, чего там!

Фонарь гаснет. Слышится топот нескольких пар сапог. Раздается треск — рушатся столбы, а за ними и вся хижина.

— Поджигай!

— Пали, чего там!

И хижины Ранты не стало.