Артем Каменистый Это наш дом

Глава 1

Вначале это был самый обычный рейс. Самолет взлетел, набрал высоту, жадно пожирая горючее, и направился к далекой цели, до которой добраться ему было не суждено. Ни один из пассажиров, похоже, не догадывался о том, что это рейс без посадки – никто не опоздал и не сдал билет, опровергая тем самым популярную теорию «предвидения катастроф». Из ста тридцати девяти пассажиров и членов экипажа ни один не догадывался, что причуды судьбы ведут их небесную машину навстречу редчайшему астрономическому явлению – ее путь пересекался с исполинским эллипсом, по которому вокруг Солнца двигался небольшой астероид. В принципе пересечения орбиты Земли с орбитами астероидов и комет – явление не столь уж и редкое: в плоскости эклиптики им тесновато. Большинство таких пересечений проходит незаметно для земных астрономов. А если это замечают астрономы, то обыватели в массе своей пребывают в неведении. Какое им дело до небесной механики? Да никакого.

Но не в этом случае.

Сегодня астероиду не повезло – редчайшее совпадение: в точку пересечения с орбитой Земли он пришел одновременно с планетой. Метеоспутнику, оказавшемуся на пути небесного гостя, тоже не повезло. Не повезло крупному промышленному центру и его обитателям: исполинская железоникелевая глыба закончила свое странствие в районе железнодорожного вокзала. Не повезло также двум самолетам и их пассажирам: один набирал высоту, другой давно уже занял свой эшелон – оба они оказались слишком близко к месту событий.

Им просто не повезло – минутой позже, и все бы обошлось.

Но второму самолету не повезло меньше.

Хотя как знать… пассажиры первого хотя бы не мучились…

* * *

Сок оказался теплым. Н-да… уж лучше бы коньячку у стюардессы взял – его и теплым можно выдуть, а вот теплый томатный сок – раствор соплей в протухшей болотной воде. Конечно, это вопрос вкуса, но его вкус, увы, именно такой. Эх, сейчас бы еще закурить… Дома покурит, и покурит как аристократ – как минимум одну сигару он точно заслужил. Как раз успеет до футбола вернуться: развалится перед телевизором на своем верном четвероногом друге диване. Будет по-плебейски пить пиво и по-аристократически курить сигару, наблюдая за полуфинальным матчем. А уж завтра, на фирме, сбросив груз неотложных командировочных трофеев, закатится с Серегой и Славкой в кабак, и там они отметят свой успех по-настоящему – завтра можно. Их почти двухгодичные усилия наконец-то разродились результатом. Да еще и каким – не на ступеньку вверх шагнули, а, считай, целый пролет разом перескочили. Будто два джек-пота сорвали в один день. Повезло. Хотя везение – это обычно результат кропотливой подготовки: в их случае все было именно так. Без труда, как говорится… холодильник не украсть, и будешь пить теплый томатный сок до скончания своих дней. Интересно, а что пьет эта красотка, сидящая впереди? Волосы у нее просто загляденье – будто каждую волосинку вручную укладывала на причитающееся ей место. Надо бы при выходе оценить переднюю часть организма: если там все соответствует затылку, придется подумать о перспективах завязать знакомство – такое произведение искусства упускать преступно. С легкой завистью покосившись на соседа, тянувшего из стаканчика далеко не сок, Андрей поставил свой стаканчик на откидной столик, потянул журнал из сетчатого гнездышка на спинке кресла. Именно в этот миг все и случилось – траектория небесного гостя пересеклась с курсом авиалайнера. Самолет задело огненной оболочкой умирающего небесного гостя – жизнь пассажиров и членов экипажа очень круто изменилась.

Для тех, кто это пережил, естественно.

Слева кто-то вскрикнул, тут же хором заорали чуть ли не все пассажиры по левому ряду. Повернувшись, Андрей от неожиданности подпрыгнул в кресле, нечаянно врезав коленом по столику. Стаканчик с соком подпрыгнул, выплеснул содержимое ему на рубашку, но он эту неприятность даже не заметил. По левой стороне салона творилось нечто невообразимое – все иллюминаторы сияли ослепительно-оранжевыми сполохами, будто снаружи кто-то врубил тысячи горелок одновременно. Андрей со своего места не мог видеть источник странного сияния, но и без этого у него волосы на затылке зашевелились. А уж дружные крики тех, кто сидел у иллюминаторов…

Что за… Крыло загорелось?!

Журнал выскользнул из мгновенно вспотевшей ладони – не тратя времени, Андрей поспешил пристегнуться. Он проделал это рефлекторно – очевидно, проснулась интуиция. Едва успел – самолет внезапно резко лег на правое крыло, попытался было выровняться, но в следующий миг уютный мирок салона попросту смело: по нему полетела посуда, журналы, сумки… и люди. Мало кто сидит пристегнутым после набора высоты…

Самолет нехотя завалился на правый бок. Перед Андреем головой на иллюминатор рухнул один из пассажиров. Корча в пронзительном крике кровавую маску, оставшуюся от лица, бедняга схватился за кресло впереди. Это его не спасло – очередной крен машины выкинул его к носу столь стремительно, что пластиковая обшивка вырвала несчастному ногти. В этот же миг Андрею заехал по затылку кто-то, прилетевший от хвоста. Повезло, что вскользь, но все равно шея угрожающе хрустнула, резко лязгнули зубы, наполнив рот осколками эмали, в глазах потемнело.

Это конец – авиалайнеры не приспособлены к подобной акробатике.

Это конец!

Но все равно хотелось верить в лучшее и сопротивляться костлявой старухе до последнего. Спасая голову от летающих по салону предметов и пассажиров, Андрей пригнулся, обхватил голову ладонями. Он теперь почти ничего не видел, но зато слышал все прекрасно. Надсадно ревели двигатели, угрожающе трещал фюзеляж, отрывисто ломалось что-то пластиковое, хрипло булькали динамики системы трансляции, временами эти невнятные звуки разбавлялись вполне узнаваемыми словами, иногда предельно матерными. Под ногами мелко вибрировал пол, а кресло дергалось столь угрожающе, что, казалось, вот-вот оторвется и отправится путешествовать по салону вместе с пристегнутой к нему жертвой.

Не оторвалось – после особо резкого рывка самолет внезапно выровнялся, почти унял нервную дрожь, да и треск практически затих. По салону, прорываясь через надсадный хрип обезумевшей электроники, пронесся, мягко говоря, нервный голос:

– Все бегом пристегнитесь!!! – И уже чуть спокойнее: – У нас нештатная ситуация, но всё под контролем! Мы снижаемся и сейчас совершим посадку в ближайшем аэропорту! Просьба…

Новый голос, паникующе-изумленный, напрочь заглушил первый:

– Что это?!! Где мы?!! Что за … … …!!!

Андрей от этого малоцензурного вопля посильнее пригнулся – еще чуть-чуть, рубаха по швам и лопнет. Голливудская киноиндустрия твердо вбила в голову одно: после фразы «всё под контролем» обычно начинаются основные неприятности – все, что было перед этой кодовой фразой, можно считать просто прелюдией. Если повезет отсюда выкарабкаться, в жизни больше не сядет в самолет. Платить такие деньги за билет, чтобы потом упасть в этом гробу! На фига за свои деньги иметь такие приключения?! Нет уж! Господи, да он готов был всю оставшуюся жизнь пешком передвигаться, лишь бы выбраться из этой алюминиевой ловушки!

А ведь так в итоге и вышло…

Самолет вновь начал вибрировать, в истошный вой двигателей вплелся нехороший звук металлического покашливания, следом отрывисто треснуло, что-то гулко ударило по фюзеляжу. Нечто неуловимо-стремительное, мелькнув перед носом будто молния, аккуратно разрезало переднее сиденье вместе с симпатичной пассажиркой, на Андрея брызнуло красным и горячим, по салону промчался ветер. Вот теперь точно конец – это разгерметизация.

Перекрикивая весь этот шум, динамики взревели в последний раз:

– Держитесь все!!! Мы садимся!!! Мы уже видим полосу!!! Держитесь!!!

Первые приятные новости. Они же и последние…

Это была не посадка – это было столкновение с землей. Многострадальные зубы родили очередную, самую щедрую порцию обломков эмали, рот наполнился кровью, уши оглохли от адского грохота – треск разрушаемых конструкций слился в сплошной душераздирающий рев. Кресло под Андреем перекосилось, будто норовя завалиться, но не оторвалось– так и застыло наклонившись.

На какой-то миг он вырубился – сознание спасительно отключилось. Очнувшись, понял – посадка (или скорее управляемое падение) свершилась. Двигатели еще ревели, но самолет больше не трясло на ухабах. Откуда на посадочной полосе такие ухабы? Полное впечатление, что на нее сотню «лежачих полицейских» уложили.

Расстегнув ремень, Андрей разогнулся, попытался оглядеться. Куда там… Перед глазами темно как после нокаута, да и салон почему-то густо затянуло пылью. А может, это не пыль? Дым? Странный дым – сеном пахнет вроде бы. Да какая разница, чем он пахнет, – надо быстрее отсюда выбираться!

Соседнее кресло пустовало. Неужто этот лысый толстячок уже выбрался? Вряд ли, скорее его размазало по салону в первые мгновения катастрофы. На подгибающихся ногах Андрей протиснулся между перекошенных кресел, шагнул в проход, наступил при этом на что-то податливое. Взглянул под ноги. Лучше бы не смотрел – его угораздило наступить на оторванную пухлую лодыжку в крикливо-красной туфельке на массивном каблуке. Пожалуй, даже не оторванную – слишком ровный срез, будто бритвой чикнули.

Долеталась…

Откуда-то справа пробивается солнечный свет. Потянувшись туда, увидел в пыльно-дымном мареве светящийся прямоугольник распахнутого аварийного выхода. Сорвало при посадке или кто-то уже успел открыть и выбрался? Да какая разница – бегом туда, пока тут все не вспыхнуло.

При ударе здесь из пола вылезла какая-то труба, оторвав пару рядов кресел. Их припечатало к третьему ряду, сложив в неряшливую груду из пластика и человеческих тел. Пробираясь через этот завал, Андрей нечаянно задел торчащую из обломков руку с вызывающе блестящими на запястье дорогими часами. Ладонь тут же сжалась вокруг его лодыжки. Он едва не заорал от страха и неожиданности, резво взбрыкнул ногой, освободившись, рванул вперед, уже не обращая внимания, на что наступает.

До земли было высоковато, но он прыгнул вниз не медля ни секунды. Пижонские туфли не лучшая обувь для подобных трюков – подошвы полыхнули огнем, в глазах помутнело от наворачивающихся слез. Быстрее – надо быстрее отбежать подальше. Самолет должен был лететь еще около двух часов, топлива оставалось немало, если сейчас все это рванет… Пошатываясь, он поспешно заковылял вдоль наполовину оторванного крыла, перед подозрительно шипящим двигателем притормозил, опасливо обошел его по широкой дуге. В ногах мышцы будто ватой подменили – бежать Андрей не мог. Левее и вроде бы впереди ковыляли другие пассажиры – значит, не он один сумел выбраться. Блин, а ведь многие остались там, внутри, среди этих завалов из кресел и обшивки, покалеченные или зажатые в ловушках авиационных руин. Если самолет вспыхнет, им хана. Но даже мысли вернуться назад не возникло. Чем он им поможет? Сам еле шевелится – назад ему точно не забраться. Да и погибнет без толку, никому он там помочь не успеет. Пусть спасателей дожидаются. Если повезет, дождутся…

Отойдя от крыла шагов на двадцать, он остановился, устало обернулся. Смерть будто дожидалась зрителя – над изломанным фюзеляжем взмыло облако густого дыма, из пробоины в основании крыла вынеслось пламя. Обреченные пассажиры, не успевшие вырваться, закричали хором – это было так ужасающе, что хотелось заткнуть уши. Не выдержав этого многоголосого призыва о помощи, Андрей рефлекторно шагнул к самолету, но тотчас отшатнулся – в лицо ударила волна столь жуткого жара, что на голове начали трещать волосы.

Растерянно оглядываясь, он не увидел ни толп спасателей, ни пожарных, ни вообще каких-нибудь следов аэропорта. Он вообще не понял, куда попал – идеально ровное буроватое каменно-глиняное поле. Нечто подобное иногда в фильмах про пустыни показывают. Вдали виднеются россыпи каких-то низеньких сараев, похоже, глинобитных, за ними поднимается огромная спаренная пирамида с двумя плоскими вершинами.

Да куда их вообще занесло??! Египет, что ли??! Это как так может получиться??!

От сараев быстро приближалась группа людей. Кто бы они ни были, они помогут – крики заживо сгорающих людей за спиной не утихали. Андрей поднял руку, неуверенно помахал, подзывая к себе этих «египтян». Ведер с водой у них он не замечал, но видел, что некоторые тащат какие-то палки, очевидно, пожарные багры. Сейчас они помогут…

Волна жара достала его и здесь. Вжимая голову в плечи, Андрей попятился прочь. Проковыляв несколько шагов, не выдержал, обессиленно опустился на колени. Что с ним? Неужто ранило? Или просто удар при посадке сказывается? Хлипким его не назвать, а ведь вон как развезло… Может, от сильного стресса? Страх все силы выжал? Да вряд ли, он даже не крикнул ни разу, хотя от крика сейчас заходились даже те, кто успел выбраться. Их можно понять – зрелище не из приятных… Только почему это все они с ужасом смотрят не на горящий самолет, а в противоположную сторону?

Андрей, подняв голову, уставился туда же – в сторону сараев. Местные «спасатели» со своими «баграми» были уже близко. Разглядев их, он распахнул рот так широко, что едва не порвал уголки губ, и заорал так громко, что едва не оглушил себя своим же криком.

* * *

– Дрю, ну че ты орешь?! Сейчас опять это чмо ушастое припрется и накостыляет всем по самое не могу. И все из-за тебя.

Андрей, выдравшись из паутины кошмарного сна, стряхнул с лица приставучие соломинки, медленно приподнялся. Сквозь щели ветхого сарая уже пробивалось предрассветное сияние, освещая десяток узников. Возможно, орал он и сильно, но вроде все спят – не перебудил народ. Лишь Гнус, как обычно, чем-то недоволен. Он вообще хоть спит когда-нибудь или вечно караулит спящих на предмет криков?

– Извини, – устало произнес Андрей.

– Муть опять снилась?

– Да… как всегда… Опять снилось, как мы сюда грохнулись.

– И че?

– Да опять как на самом деле все было. Не полностью, конечно – каждый раз иначе все снится. Но конец, как всегда, выходит одинаковый: вылез нормально и… В общем, этих увидел и орать начал. Все тогда орали, помнишь, наверное.

– Ясен пень. Я тогда тоже глотку чуть не порвал в трех местах. А сейчас-то чего орешь? Считай, уже два года на них любуешься каждый день – давно пора бы привыкнуть к местным нефотогеничным мордам.

– Так во сне все не так, как наяву. По-другому видишь. Иначе совсем все воспринимается, – нехотя оправдался Андрей.

– Дрю, тебе, блин, рот надо на ночь затыкать – в неделю раза два стабильно будишь всех своими воплями! Будто рожаешь, блин! Да еще и от этих достается из-за тебя! Они крик не любят, считают, наверное, что мы деремся, а за драки тут принято лупить.

– Кого я сейчас разбудил? Вон спят все. Тебя? Так ты вообще не в счет.

Гнус, обидевшись, зашелестел прелой соломой, пытаясь совместить две несовместимые вещи – закопаться в тонкий слой поглубже, но в то же время не добраться до утрамбованной земли.

– Дрю, да просто я рядом лежал, вот и толкнул тебя. Остальным в лом вставать тебя успокаивать. Сон-то у всех крепкий – хоть пушкой буди.

– Ладно, я же уже извинился. Спи давай.

– Какой спи? Сейчас на кормежку погонят. Слышишь, по котлу уже вроде бы скребут. Опять сейчас своей знаменитой мегакашей пичкать будут.

– Халва… Чтоб их… как же она уже достала… Гнус, так вроде же с вечера не заваривали? Или варят?

– Не, дыма нет, очаг не разжигали. Значит, без кипятка – холодной залили. Еще хуже выходит. Слышь, Дрю, а чем тебя там, в самолете, кормили? Ну во сне?

– Не помню. Вроде бы ничем не кормили.

– Должны были покормить.

– Ничего никто мне там не должен – это же сон. Да и, может, не помню – я сны плохо запоминаю. Напитки разносили… это хорошо помню…

– И че ты там заказал?

– Сок. Томатный. И эта цыпа к тому же принесла теплый. Полное впечатление, что пил обычную местную мочу – как всегда. Даже во сне не везет…

– Сок?! – Гнус обидно хохотнул. – Ну ты и лох! В билете же не указывают, кому что пить, за все уплачено сразу. Брать надо то, что подороже и посерьезнее. Я минимум водяру заказывал бы.

– Ну я за тебя искренне рад. А по мне так лучше сок выпить, чем непонятно из какой бочки налитую водку, да еще и без закуски.

– А ты конфетки бери, что перед взлетом дают. Накатил глоточек – и конфетку сразу. Хорошо-о-о-о-о. Сладенько. Хотя если конфетка с кислинкой, то лучше к такой брать коньяк. Коньяк, конечно, можно и так хлебать, но с лимончиком или конфеткой гораздо вкуснее получается. Можно еще оливкой его закусить или маслиной. Грибочек тоже ничего, маринованный. С грибочком, особенно если это груздь, можно и водочки пузырь легко придавить – с груздем даже паленка как дистиллированная роса пойдет. Все эти огурчики-помидорчики полный отстой, груздь – это тема во! Чесночка если еще раздавить к нему зубок, так и занюхивать классно выходит – от одного запаха сразу слюны полведра выступает и…

– Гнус, заткнись, пока мы тебя в своей слюне не утопили, – раздраженно донеслось из противоположного угла сарая.

– Угу. С раннего утра, гад, слипшиеся кишки дразнишь, – отозвались уже поближе.

– Это вам, барачным дистрофикам, тока на пользу – перед завтраком вам слюноотделение увеличиваю, – мгновенно отмазался Гнус. – Васильевич, вечная ему память, говорил, что местную халву без этих… как его… ну, мол, не усваивается без них жрачка вообще. Забыл…

– Ферментов, – угрюмо подсказал Андрей.

– Во! Точно! Без ферментов! Он говорил, что эти недоваренные крупы пережевывать надо получше, чтобы хорошо все перемешалось со слюной. Тогда, мол, усваиваются лучше и полностью. А без этого можно вообще не жрать – так и вылетает через дно непереваренным. Прапор вон жрет халву вообще не жуя, так я раз на его кучу посмотрел и чуть не зарыдал: можно опять лопать – что зашло, то и выпало. Зерна там всякие, травки – все лежит целое.

Прапор от желудочных разговоров тоже проснулся и голос подал немедленно:

– Мля, ну и наблюдательный же ты у нас! В следующий раз, как на дальняк пойду, тебе крикну – беги сразу следом и миску не забудь захватить с ложкой. Язва у меня! ЯЗВА! Жуй не жуй, а не переваривается у меня эта параша. Сам не знаю, почему не сдох до сих пор! Меня горячим кормить надо! Умник нашелся…

– Да ладно, Николаич, не обижайся. Тут все больные, у каждого свое…

– Язык у тебя больной. Всех перебудил.

– Так это не я, это Андрюха опять крик поднял. Я его сразу растолкал, а то было бы как в прошлый раз.

– Не знаю как там Андрей, я его не слышал. А вот твоя метла метет будто электрическая.

– Во-во! – опять из угла отозвался Лысый. – Тебе, Гнус, язык отрезать – всему коллективу огромная польза будет. Да еще и Прапору радость получится – бульончик язвеннику из языка наварим. Язвенникам бульон первое лекарство.

– Ну спасибо, нашли позитивную тему! Чуть что, так сразу Гнус!

Обидевшись на весь белый свет, Гнус завернулся в солому с головой. Андрей, поняв, что засыпать уже бессмысленно, уселся, принялся пятерней вычесывать мусор из спутавшихся волос. Голова чесалась немилосердно – будто миллиард вшей завелся. Паразитов, к счастью, здесь не было, да и вряд ли насекомые поселятся на шевелюре, которую уже два года не мыли, – побрезгуют. Хорошо кошкам, эти заразы вообще без водных процедур обходятся. А человеку куда деваться? Народ в сарае уже не спал, но подниматься следом за Андреем никто не торопился. Ловят последние минуты дремоты перед подъемом, да и вообще, давно привыкли без нужды лишний раз не шевелиться – меньше сил уходит.

Прапор, он же Прапорщик, или попросту Виктор Николаевич, самый старый из обитателей сарая, видимо, жаждал общения. Внимательно наблюдая за тем, как Андрей пытается привести шевелюру в порядок, он поинтересовался:

– Чего это у тебя лицо стало такое задумчивое? Андрюш, какая-то у тебя нездоровая печаль. Сны плохие опять достают?

– Да не, Николаич, нормально все. Задумался я просто. Разной ерундой голову забиваю. Лишь бы о пожрать не думать.

– Это да, а то все разговоры вечно крутятся вокруг этой злободневной темы… А о чем же ты сейчас думал? Уж сильно серьезное лицо у тебя было, будто у профессора.

– Да ни о чем… так… Вот смотри: у нас тут одиннадцать человек осталось.

– Девятнадцать. Еще восемь баб в своем сарае.

– Их не считаю, я про наших только. Вот есть среди нас хоть один, кто в тюрьме или зоне сидел?

– Хач сидел, и сидел серьезно. Он вечно законника из себя строил, хотя по жизни шестерка явная; Нос тоже срок отмотал, правда, по мелочи вроде бы, да и пальцы вообще не гнул.

– Носа при запуске убило, при самом первом, месяца через два, как мы сюда попали. Шар тогда накрыл дно карьера, в котором он прятался. Хач тоже еще первой зимой простудился и сгорел от жара. Я про тех, кто сейчас остался.

– Не, вроде нет таких. Может, правда, Киркоров наш сидел. Он-то о себе мало рассказывает.

В сарае дружно захохотали все обитатели, даже Киркоров изобразил нечто похожее на радостную улыбку. В день, когда они сюда попали, при неудачной посадке самолета бедняге не повезло. Он выжил, несмотря на изуродованную шею, но голоса лишился. Вероятно, повредило голосовые связки – раны у него тогда были серьезные, непонятно, как вообще копыта не отбросил. В общем, дар речи у него был потерян полностью – никто с того дня от него не слышал ни единого слова. Надо сказать, это не мешало ему занимать в коллективе уважаемое положение – несмотря на пережитые ранения, он, пожалуй, был самым выносливым и сильным из уцелевших. А то, что при всех своих несчастьях он не потерял чувство юмора, лишь добавляло ему уважения. Что с юмором у него все обстояло в полном порядке, выяснилось в один из первых дней, когда ныне покойный Хач агрессивно поинтересовался у кашляющего кровью чуть живого пассажира, как его следует называть:

– Эй, ты, с золотым голоском: ты там живой еще? Тебя как звать-то?

Тот, с трудом приподнявшись, расчистил солому с пола, веточкой на земле нацарапал «Киркоров». У назойливого Хача больше вопросов не было.

Насколько Андрей помнил, это была первая шутка в истории их злоключений – до этого ему здесь не доводилось вообще смех слышать, а уж дружный смех и подавно.

Правда, сам Андрей ни разу так немого не называл, только коротко – Кир. Да и не только Андрей.

Прапор между тем не унимался:

– А чего ты о сидельцах спрашивал?

– Да так… Вот посмотри сам: среди нас уголовников, получается, вообще нет. И не было, если не считать Хача, да и тот бледная карикатура на карманного воришку. Ты, Николаич, механик хороший, специалист по тяжелой технике, по сути, офисный механик, летел разбираться по рекламациям на бульдозеры. Я электронщик изначально, а потом бизнесмен мелкосредний – с криминалом дел никогда не имел. Гнус наш вообще студент-гуманитарий из университета, а Декан и есть декан – из строительного института. На кого ни посмотри, все, как один, приличные люди. Но по сути все мы сейчас сидим уже второй год. Наши надзиратели с нами не общаются, модели поведения не навязывают. Им лишь бы мы работали и не убегали, ну за драку еще могут поколотить. Вот и все их требования. Уголовников среди нас тоже нет: «воспитывать» на уголовный лад нас некому. И что мы имеем в итоге? Мы дружно стали закоренелыми арестантами или, по крайней мере, пытаемся ими казаться. Переняли жаргон, терминологию, образ мышления – и все это без малейшего внешнего давления. И без причин. Вот принято так себя вести за решеткой, вот и ведем себя так. И причем в массе ведь мы люди неглупые, понимаем, что бред это. Со стороны послушать некоторые наши разговоры, так чуть ли не извиняемся друг перед другом за этот спектакль. Я уж молчу о том, как фальшиво иногда выходит. Странно слышать, допустим, от интеллигентного редактора иллюстрированного журнала фразы в духе: «Господа, как только эти носилки дотащим, я сразу на дальняк рвану, а то рыжий друг мне прямо здесь очко рвать начнет».

– Угу, – кивнул Прапор. – Вот и пойми, что было первым – яйцо или курица. Мы ведь первоначально друг друга по именам, а то и отчествам звали. А теперь?

Гнус, не выдержав, высунул голову из соломы, зловеще ответил:

– А теперь начнем в петухов народ определять. Правда, Дрю?

– Ты, сладенький, первым и определишься, если еще раз утром всех перебудишь не по делу, – буркнул Прапор. – Так что, студент, учись кукарекать. Андрей, я вот еще до ЭТОГО читал где-то, что опыт был такой, социологический вроде бы. Взяли кучу студентов: часть назвали охранниками, часть заключенными. Заключенные сидеть должны в камерах, охранники водят их в столовую или еще куда. Никаких требований к поведению не было, им только определили названия ролей и мелкие условия режимные. В итоге охрана начала вести себя не хуже ментов-передовиков: с постоянными шмонами и карцерами за неубранный огрызок яблока, а заключенные ударились в отрицалово, пытаясь по-всякому ломать режим. Заметь, никакого принуждения не было – сами. Лучшему другу готовы были руки заламывать. Видимо, и с нами что-то подобное… Гнус, чем трещать не по делу, глянь-ка, что там за подозрительная тишина снаружи. Уже рассвело давно, а нас никто не поднимает, да и обстановка какая-то нездоровая… уж больно тихо…

Гнус без комментариев выбрался из соломы – очевидно, и самому было интересно. Добравшись до дверей, он изучил обстановку через все доступные щели с этой стороны. Затем, перебравшись в угол, цепляясь за выбоины в стенах, добрался до крыши, ухватился за стропило, приник к узкой дыре – самому большому «окну» сарая.

– Вот блин! Котел вижу – закрытый стоит на треноге. И рядом с ним вообще никого.

– Как – никого? – опешил Прапор. – Солнце уже поднялось, давно должны кормить начинать.

– Может, у них будильник не зазвонил, – несмешно пошутил Гнус. – О! Чубака топает, а с ним еще и Корявый. И дистрофиков за ними целая куча прыгает. Один мохнатый потопал к бабам, второй к нам рулит. Все, сейчас точно пожрать дадут.

– Странно… сильно опаздывают. Как бы опять не началось, – протянул Андрей.

– Не накаркай, – нервно проговорил Прапор.

С грохотом распахнулась дверь, здоровенный рыжий урод приглашающе взмахнул секирой. Андрей не мешкал – вышел сразу за Гнусом. Этого шустрого студента никому не перегнать, пожрать он всегда бежит первым. Проходя мимо молчаливого надзирателя, брезгливо повел носом, сплюнул – гориллообразный гигант чуть ли не на гектар благоухал. От них и самих сейчас несет так, что одеколон на коже кипеть будет, но до этой твари им очень далеко.

Надзиратель и глазом не моргнул. Скорее всего, для него просто непостижим смысл этого оскорбительного жеста Андрея.

Поселение, в которое они попали после авиакатастрофы, было очень маленьким. Полтора десятка полуразвалившихся больших и малых сараев, раскиданных без какой-либо системы. На северной окраине серия глубоких ям, из которых доставали глину, за южной поднимается спаренная пирамида. Если не учитывать масштаб пирамиды и ям, то можно считать, что центр местного очага цивилизации располагается на маленькой площади, окруженной постройками. Здесь стоит единственное оборонительное сооружение – башня. Весьма ветхая, для защиты поселения приспособлена слабо, да и не используют ее уже – стоит себе, разваливается потихоньку. Если откровенно, нечего там использовать – выжгло ее при одном из неудачных запусков. А вот огромный очаг рядом с ней, наоборот, сверхпопулярен – можно считать, что центр цивилизации располагается именно в нем.

Женщин уже привели. Несмотря на то что без женской ласки Андрей обходился уже почти два года, ни малейшего вожделения при их виде он не испытывал. Интересно, если бы та красотка, что сидела перед ним в самолете, не погибла, как бы она сейчас выглядела? Сумела бы держать в идеальном порядке свою великолепную прическу? Крайне маловероятно… Шампуня здесь не было. Мыла тоже. Здесь вообще ничего не было, кроме песка, камня, глины и чахлой травы. С водой тоже не все просто: единственный ее источник располагался на дне самого большого глиняного карьера, в сотне метров от поселка. Вода мутная, скорее даже не вода, а жидкий глинистый раствор. Оттуда пили и люди, и аборигены, также там они смачивали куски глины в носилках, перед тем как вытаскивать их на площадку. Гигиена у аборигенов была на нулевом уровне – они зачастую гадили по берегам, а то и в само озерцо. Когда люди столкнулись с первыми вспышками кишечных заболеваний, проблему чистоты воды начали решать кипячением. Охрана не возражала, когда они натаскивали степной бурьян к котлу, но не разрешала оставлять в нем воду на ночь – выливали на землю, засыпая котел зерном и травами. Выжившие пассажиры в сараях отводили места под хранение стерильной влаги – делали углубление в соломе, застилая его пластиком. Пить эту теплую жижу было противно даже зимой, но другой воды не было.

Вопрос о личной гигиене при такой ситуации с водой и вовсе никого не тревожил – гигиены здесь не существовало. Максимум – соломинкой почистить зубы. Два года без ванны, без косметики, без парикмахера, без туалетной бумаги и прокладок. Нудная тяжелая работа в пыли, на солнцепеке. Зимняя ночная стужа, когда снег залетает в щели сарая и находит твое тело даже под слоем соломы. Постоянный стресс, сжигающий нервы. Отвратительная пища и не менее ужасная вода, отсутствие витаминов и самых элементарных лекарств, изорванная одежда, превратившаяся в грязное тряпье.

Женщины превратились в жутковатых мегер.

Даже это не мешало мужчинам громогласно строить планы по покорению «женского барака». Пустая болтовня – дальше слов ни у кого смелости не хватало. Андрей на обоняние не жаловался и уже сам не мог точно сказать, от кого же воняет сильнее – от женщин или от аборигенов.

Гнус первый ухватил свою порцию, моментально юркнул в сторону. Андрей вытянул руки, сердце забилось в два раза быстрее, гулкие удары отдавались в ушах. «Адреналиновый миг»: корявые лапы раздатчика, поросшие редкими пучками грязной щетины, прибор несовершенный – размер выданной порции мог варьировать в широких пределах. Сколько этот гад зачерпнул – все твое. В ладони упал комок сырой халвы – смеси из размоченных зерен степных злаков, какой-то непонятной крупы, трав, корешков, кусочков вяленой рыбы, волокон мяса непонятного происхождения и вроде бы толченых орехов и грибов. Все это приправлено плесенью, грязью и песком. Вкус соответствовал описанию – редчайшая гадость. А куда деваться: в местном меню всего два вида блюд – халва вареная (варится с вечера, раздается поутру, обычно с кучей мух, успевающих влипнуть в теплую поверхность) и халва моченая (котел засыпается ингредиентами с вечера, к содержимому добавляется грязная вода, утром размокшая клейкая масса раздается голодающим).

Пайка ему досталась средняя. Он не сильно огорчился – главное, что не маленькая. Добавки здесь не практикуются. Отойдя к южной стороне башни, присел, прислонился спиной к стене. Камень прохладный – нагреться на рассветном солнце еще не успел. Сойдет и так.

Свою порцию Андрей пережевывал не спеша. Те, кто слишком рьяно глотал свои пайки, вымерли еще в первый год. Врачей среди пассажиров не было, но, судя по симптомам, это было похоже на аппендицит. Так что спешить не стоит, да и не следует забывать советы покойного Васильевича по поводу благотворного влияния слюны на процесс переваривания грубой пищи. Пока все не поедят, никого на работу не погонят. Сорок девять аборигенов и девятнадцать выживших пассажиров питались из одного котла – насчет еды здесь равенство полное. Да и насчет остального в принципе то же самое – одинаковая работа, одинаковое отсутствие гигиены, даже сараи у них одинаковые и спят на такой же соломе. Аборигены даже в очереди к котлу стоят наравне со своими пленниками – кто первый к раздатчику прорвался, тот первый и получит свою порцию. Раздатчику без разницы кому давать – человеку или лысоватой обезьяне. У аборигенов одна привилегия – у них есть оружие. Дротики и топорики у дистрофиков, стальные секиры у горилл. Но пока человек работает и пока не пытается покинуть территорию поселка, оружие ему не угрожает. Да и в случае нарушений убивать не торопятся – начинают «воспитание» с предупредительных побоев.

Лысый, присев рядом с Андреем, уточнил:

– Ты сегодня на носилках с утра будешь?

– Ну да, если туда погонят.

– Обух с тобой не пойдет, он захромал что-то сильно. Вон сам посмотри.

– Нога так и гноится?

– Угу… Нельзя ему сейчас на носилки. На замазке побудет сегодня, а там посмотрим.

– Давай тогда Кира ко мне в пару.

– С ним тебе неудобно будет, он ведь тебя выше сантиметров на двадцать.

– Про двадцать ты маленько загнул. Но с Обухом, спорить не буду, гораздо удобнее. Мы с ним сработались неплохо.

– Кроме Киркорова, с тобой никто долго не выдержит. Ослабли мы все. Ты, Кир и Обух самые крепкие у нас сейчас.

– Да знаю я… что ты мне рассказываешь…

– Давай до обеда с Кирей натаскай побольше комков. Потом я с Гнусом потихоньку дотаскивать буду, а вы на замазке отдохнете.

– А что у Кира с обувью?

– Прапор ему пластик наплавил новый на подошвы, не должны развалиться.

– Смотри, там на спуске обувь рвется влет. Если останется без «колес», труба будет.

– Не должно. Боты у него немногим хуже твоих. День точно протянут, а там, может, Обуху получше станет.

– А если Обуха боты Киру сегодня передать?

– Не, так не пойдет, у Киркорова лапы размера на три больше. Ему можно детские ванны вместо калош носить… баскетболист наш… А чего это наши охраннички не торопятся? Пожрать всем раздали, а не шевелятся… Чего это они? А?

– А я откуда знаю? Раз они не торопятся, то и мы не будем вперед бежать.

– Да это само собой. Просто интересно… У них же всегда каждый день одинаковый…

– Вон Чубака дожевывает свой навоз, сейчас начнется.

* * *

Из сорока девяти аборигенов восемь принадлежали к расе орангутангов-горилл, сорок один – к дистрофикам. Первых звали по кличкам, каждому подобрали свою. Несмотря на внешнюю идентичность обезьяны отличались друг от друга индивидуальными признаками и манерой социального поведения. Чубака – самый заросший из соплеменников, с настоящей бородой из густо растущих длинных щетинок, с мутными глазами, сверкающими из-под чудовищно мохнатых бровей. Обычно именно он назначает пленникам фронт работ, да и остальными аборигенами вроде бы командует. Корявый – этот, наоборот, лысоват, к тому же левое колено у него изуродовано, нога до конца не разгибается – от этого он вечно перекошен на левый бок. Обычно он по вечерам загоняет пленников в сараи, а утром открывает им двери. Жмот – одноглазый, по виду очень стар, щетина почти вся поседела, кожа на доспехах прогнила, и ему приходилось скреплять деревянные детали какими-то сомнительными веревочками. Жмот был бессменным раздатчиком пищи.

Дистрофикам кличек не давали. Мало того что они будто под копирку созданы, так еще и в дела пленников обычно не лезли. Правда, в случае побега именно дистрофики немедленно кидались по следам беглецов. Уйти от них нереально – скорость ходьбы у этих тварей равна скорости легкого бега у человека. Сутки – больше никто за пределами поселка не продержался. Лишь Киру однажды удалось побегать подольше, да и то лишь потому, что охрана поздно узнала про побег. Пойманных беглецов дистрофики приводили обратно, здесь их для профилактики могли жестоко отлупить обезьяны, но могли и не жестоко. После наказания бедолаг опять приставляли к рабскому труду. Поначалу бегали часто, но сейчас уже с год никто не дергается – поняли, что это бессмысленно. Даже Андрей утихомирился – шесть попыток на его счету. Больше только у Киркорова – тот до сих пор пытался сдернуть чуть ли не ежемесячно и никто уже не мог точно сказать, сколько раз за ним гонялись прыткие дистрофики.

Вот и сейчас, заметив, что Чубака доедает свою пайку, Андрей безошибочно определил – сейчас начнется. Все приказы от него.

Андрей не ошибся. Чубака вытер ладони о стену башни, повернулся к ближайшим пленникам, требовательно взмахнул лапой, не оглядываясь, пошел в степь. Странно… ямы же в другой стороне, да и не разделили их. Но приказ – это приказ – и люди и аборигены потянулись за главарем.

Андрей недолго гадал, что им сейчас предстоит. Всего видов работ здесь было три. Ежедневно большая часть обитателей поселка занималась доставкой к пирамиде носилок с глиной, подсохшими фекалиями, золой, известняковым щебнем, травой. Там все это «добро» складывалось в кучу, оттуда его потом перетаскивали в глубь пирамиды, но этим занимались только аборигены-дистрофики. Если умирал пленник или абориген, тело тоже оттаскивали к этой куче. Изредка к поселку приходили караваны тележек, запряженных странными гуманоидами – будто бочки с короткими мускулистыми конечностями и микроскопической головой. На тележках привозили мешки с сухой халвой, битум, остро пахнущую смолу, напичканную металлическими стружками, каменный уголь и какие-то вонючие склизкие клубни, колыхавшиеся будто живые. Продукты и битум шли в поселок, клубни, смола и уголь исчезали в недрах западной половины пирамиды. Назад, куда-то на север, тележки понемногу перевозили обломки самолета. Видимо, до авиакатастрофы они вообще порожняком возвращались.

Второй вид работы – нивелирование «стартовой площадки». Так пленники называли ровную пустошь, тянувшуюся южнее пирамиды. В длину она вытягивалась примерно на полкилометра, по ширине была не меньше сотни метров. Именно на нее пилоты посадили самолет. Обломки машины потом неделю убирали совместными усилиями пленников и аборигенов. На стартовой площадке все должно быть идеально гладким. Если день был не дождливым, то десяток-другой рабочих с утра до вечера ползали по ней на коленях, заделывая найденные щербины и неровности смесью из глины, песка и битума. Эти заплатки Чубака лично заравнивал тяжелым каменным катком.

Сегодня, очевидно, предстоит третий вид работ – сбор степных растений. Этим также занимались практически ежедневно – костру нужно топливо, а пирамиде сено. Но обычно здесь задействовалось две-три группы по три-четыре пленника или аборигена. Всех одновременно гоняли нечасто – Андрей по пальцам мог пересчитать такие случаи.

Все необычное пленников всегда пугало… Неужто опять запуск? Нет, только не это…

Запуск – это местный кошмар. Самый страшный кошмар. Ужасающий в своей нелогичности, жестокости и полнейшей непонятности. Все, что связано с запуском, в разговорах людей своего рода табу – про него предпочитают помалкивать. Если кто-то его настойчиво упоминает, то немедленно оказывается в положении вульгарного матерщинника, ухитрившегося в костюме извращенца заявиться на лирический вечер духовной поэзии. Но если на подобном мероприятии ему грозит лишь моральная обструкция, то здесь могут и в глаз дать.

Не любят пленники напоминаний о самом страшном кошмаре этого мира. Единственное исключение – день запуска. Не весь день, а только после события. Тогда его обсуждать можно свободно. Бояться уже нечего: двух запусков в один день не бывает – это люди безошибочно осознали еще в первый раз.

Пережить такой кошмар два раза за день не получится – не хватит ни сил, ни нервов.

Колонна миновала дальнюю оконечность полосы. Здесь людям приходилось шагать осторожно: вся растительность вырезана под корень – развалившаяся, латаная-перелатаная обувь защищала ненадежно. Ноги были очень недовольны контактом с сухими пеньками степных трав и кустиков. Кроме того, повсюду громоздятся кучи обломков самолета. Когда их вытаскивали с полосы, всю местность вокруг усеяли осколками стекла, металла и пластика. Обух примерно неделю назад ухитрился загнать здесь в ногу алюминиевый треугольник с зазубренными краями. Вытащить его было непросто, а рана потом сильно воспалилась, и ему с каждым днем становилось все хуже. Лечить ногу нечем… Жаль, Обух на вид не кажется крепким, но силен и вынослив.

Был…

Чем дальше отходили от поселка, тем легче становилось идти. Бригады сборщиков травы здесь свирепствовали гораздо реже, так что обрезки стеблей ногам почти не угрожают. При каждом шаге в разные стороны разлетались толпы кузнечиков. Их здесь было настолько много, что среди пленников постоянно муссировались голодные идеи наловить их побольше и зажарить в котле. Пока что реализовывать не пробовали. Максимум на что сподобились – слопали несколько ящериц и одного суслика. Этой живности было здесь так мало, что серьезным подспорьем в рационе людей они стать не могли. Серьезная живность приближаться к поселку не желала, но вдали от него ее хватало. Во время своих побегов Андрей в этом убедился. Да и отряды дистрофиков нередко уходили поохотиться, приносили зайцев и здоровенных птиц, похожих на маленьких страусов. Изредка им доставались и приличные животные – длиннорогие рыжеватые козы. Дичь измельчалась и шла добавкой к халве. А жаль, любой пленник полжизни бы отдал за хороший кусок проваренного мяса. А если оно при этом будет еще и соленым, то хоть сразу убивайте.

Чубака внезапно остановился, наклонился, ухватился за зеленый стебель степного бурьяна, вырвал растение из земли с корнем, бросил его перед собой. Это было сигналом к началу работы.

Присев на пятачке с буйной растительностью, Андрей достал из кармана узкий обломок стекла с залитым расплавленным пластиком основанием. Ухватив пучок травы, он этим примитивным ножом подрезал ее у корней, сложил в кучку. Против подобных орудий труда аборигены не возражали, хотя за найденный кусок металла могли жестоко отлупить древками дротиков и секир.

Теперь весь день люди будут резать траву своими убогими орудиями. Когда наберется приличный стожок, Андрей потащит его к общей куче, расположение которой указал Чубака. Когда возле главного надсмотрщика наберется приличная копна, дистрофики начнут перетаскивать добычу в поселок – для этого они прихватили огромные кожаные мешки. Производительность труда здесь удручающая – много травы не набрать. Почти вся добыча уходит в пирамиду, оставшегося топлива едва хватает, чтобы накипятить немного воды для питья. Даже халву частенько едят недоваренную или вообще замоченную.

Пару раз в месяц в степь уходит отряд из десятков аборигенов и пленников. Они отправляются далеко на запад, путь занимает несколько часов. Там, добравшись до глубокой балки, рубят кусты и даже мелкие деревца, назад тащат вязанки отменного хвороста. Это топливо складывают в отдельный сарай и обычно используют лишь зимой, для обогрева жилищ пленников и аборигенов. Нельзя сказать, что в развалюхах становится гораздо теплее от скудно снабжаемого очага, но хоть веселее, да и запах дыма перебивает тяжелую вонь от немытых тел. Людям, попавшим в такую «экспедицию», дико завидовали. Там, на дне балки, можно было напиться вволю из ручья – вода чистейшая и холодная. Там же, бывало, попадались сочные стебли дикого лука, а в начале лета можно собирать крупную землянику. Осенью терпкий терн, боярышник, барбарис, шиповник, сладкая или горькая рябина, бузина, бывало, и орехи попадались. Охрана, конечно, не даст наесться вволю, но хоть что-то перепадает.

От гастрономических воспоминаний рот начал наполняться слюной. Проклятье, что ж ему сегодня так жрать хочется?! Вроде пайку себе неслабую урвал, да и позавтракали буквально только что – сыт вроде бы… Нет, именно при воспоминаниях о ягодах желудок рыдать начинает. Видимо, витаминов не хватает… Плохо, что Чубака народ на горке поставил, в низине, бывает, щавель попадается, пожевать хоть можно.

Монотонная работа не мешала погружаться в мир воспоминаний, но при этом Андрей из реальности не выпадал – за обстановкой следил внимательно и сразу расслышал шипящий, зловещий звук, накатывающийся от поселка. Не вставая, обернулся, увидел, что основание западной половины пирамиды утонуло в клубах пара, струями вырывающихся из нее.

Вот и накликал – о таком не зря, наверное, люди предпочитают помалкивать. Выходит, и думать про это тоже чревато неприятностями. Стоило только о нем подумать, и вот он – приветствуйте.

Привет, запуск.

Загрузка...