Евангелие Люцифера

май 1970 года

ДОРОГОЙ БОЖЕНЬКА, ПОМОГИ МНЕ! Я НЕ ХОЧУ ОСТАВАТЬСЯ ЗДЕСЬ! Я ХОЧУ ДОМОЙ, К МАМЕ И ПАПЕ! И К БЕЛЛЕ. ДОРОГОЙ БОЖЕНЬКА, НЕ ДАЙ МНЕ УМЕРЕТЬ!

Кто они? Почему они сняли с меня одежду и положили голую в каменный гроб? Они сумасшедшие. Они хотят моей смерти?

Они ждали меня у школы. Их было четверо. Четверо мужчин в черном «мерседесе». Солнце сверкало на звезде на капоте. Поэтому я знала, что это «мерседес». Машина стояла у тротуара, мотор работал.

— Быстро проходи мимо! — сказал мне Ло-Ло, когда я приближалась к ним. Как будто он знал их или что-то про них.

Когда я была уже рядом, двое вышли из машины.

— Сильвана? — спросили они. Хотя они, наверное, знали, что это я, раз спрашивали.

— Да, — ответила я.

Они сказали, что мама и папа послали их, чтобы забрать меня домой.

— Не верь им, — шептал Ло-Ло.

Я и сама не хотела ехать с ними. Мама и папа говорили, чтобы я никогда даже не разговаривала с незнакомыми людьми. Но они втолкнули меня на заднее сиденье, и мы поехали.

— Куда мы едем? — спросила я. Я не хотела показывать, что испугалась.

— Недалеко, — сказали они.

Я спросила, кто они. Они не ответили. Я испугалась. Но, может быть, мама с папой и правда послали их за мной. Мы ехали по городу. Потом я перестала узнавать места. Мы оказались на автостраде. Затем съехали с автострады и двинулись через какой-то маленький городок, где почти не было людей. Потом поехали мимо полей.

— Не плачь, — сказал мужчина, сидевший справа от меня. Голос у него был добрый.

— Куда мы едем? — спросила я еще раз.

— Скоро будем на месте, — ответил мужчина с приятным голосом.

Другие молчали. Сидели и смотрели вперед. После долгой поездки машина остановилась у замка. Или того, что мне показалось замком. Но когда они выпустили меня из машины и я огляделась, то поняла, что это монастырь с часовней и кладбищем, окруженный высокой стеной. Ко входу в монастырь вела лестница. Над дверью я прочитала слова: кажется, «монастырь», и «синьор», и «Санто», и год — «1871». Слов было гораздо больше, но их я не запомнила. Здесь, наверное, уже давным-давно никто не обитает. Окна разбиты. Во дворе разрослись сорняки, деревца росли прямо между камнями брусчатки. Мне показалось, что я слышу пение монахов. Но, может быть, это пение звучало у меня в голове. Мы стали подниматься по широкой лестнице в монастырь. Ступени были покрыты пылью и песком, обломками разбитой черепицы. У стены вверх ногами стоял прислоненный огромный крест, видимо свалившийся с крыши. Рядом, в тени, кто-то заботливо расположил сохранившиеся статуи пророков и святых из библейской истории. Во всяком случае, я узнала Моисея, Деву Марию и Иисуса. Вместе с четырьмя мужчинами из машины я прошла по монастырю. Мужчина с добрым голосом вел меня за руку. Мы вошли в часовню. В центре на высоком постаменте стоял каменный гроб. Со всех сторон украшенный орнаментом из вьющихся растений и фигур из ада. Демонов и дьяволов. Тех, кого изучает папа. Острые лица с длинными языками и пустыми глазами. Мужчины встали вокруг гроба и запели. Как будто они были монахами. Может быть, они и правда были монахами. Мужчина с добрым голосом сжимал мою руку. Когда они кончили петь, один из них опустился на колени перед гробом. Я думаю, что он молился. Но слов я не слышала. Когда он закончил, все склонили головы и хором произнесли одно слово, которого я не поняла. Потом все повернулись ко мне. Мужчина с добрым голосом еще сильнее сжал мою руку. Я заплакала. Двое держали меня, другие двое срывали с меня одежду. Мне было страшно и стыдно. Я закричала. Попробовала сопротивляться. Но они сильнее. Потом, уже голую, они повели меня через часовню. Я не могла вырваться. Звала маму и папу. Но никто меня не слышал. Никто, кроме четверых мужчин. Они заставили меня влезть в холодный каменный гроб. Когда они сдвинули крышку гроба, посыпалась пыль. Я закашлялась. Я попробовала крикнуть. Пыль и ужас сжали горло. Наступила темнота.

Я бью кулаками по внутренним стенам гроба. Пинаю ногами крышку. Гроб маленький. Тесный. Если я пробую встать, голова стукается о каменную крышку. Все здесь твердое и тяжелое. Сердце бьется быстро. Я кашляю. При ударах сдираю кожу. Стараюсь не дышать.

— Воздуха не хватает, — говорит Ло-Ло.

Я читала о детях, которые умерли, потому что залезли в старый холодильник и не смогли открыть дверь изнутри. Я стараюсь дышать медленно и глубоко. Надо экономить воздух. Это очень нелегко. Мне нечем дышать. Для дыхания нужен кислород, я читала об этом в учебнике по биологии. Воздух в гробу теплый и мокрый. Сердце стучит. Тук-тук-тук. Внутренняя сторона гроба пахнет в точности так, как пахло на строительной площадке, куда меня водила мама несколько месяцев назад. Я не знаю, это запах цемента, или извести, или камня, или еще чего-то. Мама продает виллы и квартиры. Как правило, в них кто-то жил раньше. Но иногда фирма, на которую работает мама, строит новые дома на продажу. Я поняла так. И пахнет здесь как на строительной площадке.

Мне надо пописать.

— В гробу нельзя писать, — строго говорит Ло-Ло.

Через дырочку в крышке они просунули тонкий резиновый шланг. Через шланг входит воздух. От движения воздуха на коже появились пупырышки. Я поднимаю ладошку вверх, и поток воздуха попадает на нее. Я добираюсь до самого шланга. Поворачиваюсь на бок. Потом на живот. Поднимаю голову, и воздух попадает мне прямо в лицо. Открываю широко рот и глотаю воздух. СПАСИБО, ДОРОГОЙ БОЖЕНЬКА, ЗА ВЕСЬ ВОЗДУХ, ОЧЕНЬ-ОЧЕНЬ БОЛЬШОЕ СПАСИБО, ДОРОГОЙ БОЖЕНЬКА!

— Совсем это не Бог вставил шланг, — говорит Ло-Ло. Он такой неблагодарный.

В конце концов я чувствую себя шариком, который наполнили воздухом. Я могу лопнуть. Я выпускаю воздух и ложусь на спину. Думаю о маме и папе. Они наверняка испугались. ДОРОГОЙ БОЖЕНЬКА, МОЖЕШЬ ТЫ ПОМОЧЬ МАМЕ И ПАПЕ, ЧТОБЫ ОНИ НЕ БОЯЛИСЬ, ОНИ ДУМАЮТ, ЧТО Я УМЕРЛА. ВО ИМЯ ИИСУСА. АМИНЬ. Папа, конечно, позвонил в полицию. Сейчас в нашей квартире, наверное, уже полно полицейских. В газетах будут мои фотографии. Кто-то, наверное, видел, как меня увозили. Возможно, даже записали номер машины. А может быть, монастырь уже окружен полицией. И тогда мужчины расскажут, где я лежу. Не факт, что полиция решит открыть гроб. Подумать только, вдруг они арестуют мужчин и уедут, а я останусь тут.

Скоро я описаюсь. Можно ли так сказать, если я лежу в гробу голая. Я сжимаю ноги. Щиплет в животе и ниже. Но я не хочу писать. Не хочу лежать мокрая. Фу-у. Я стискиваю зубы, сжимаю коленки.

Папа занимается демонами. Я не понимаю зачем. Я боюсь демонов. Я люблю ангелов. Они добрые. А демоны плохие. Плохие, и все. Ло-Ло говорит, что мир полон демонов.

— Мы, люди, не можем видеть демонов, если они не хотят этого, — говорит Ло-Ло. — Как правило, они не хотят, чтобы их видели.

Я хочу пить. Странно, что я хочу пить и хочу писать. Одновременно. Во рту пересохло. Язык прилип к гортани. Я думаю о холодной как лед воде. О фонтанчике с питьевой водой в школьном дворе. И о кока-коле с кусочками льда. Мне ее дают за обедом по воскресеньям.

Каждый раз, когда я делаю глоток, в горле раздается хлюпающий звук. Я не хочу есть. Но у меня тошнота. Я думаю о том, когда они дадут мне есть и пить.

— Они тебя не выпустят, — говорит Ло-Ло.

— Замолчи, — говорю я.

Наконец я не могу больше сдерживаться. Так хочется писать, что меня почти тошнит. И я думаю, что мне придется лежать здесь еще много часов, и невозможно сдерживаться так долго. Все тело онемело, и я не замечаю, как начинаю писать.

— Какой стыд! — говорит Ло-Ло.

Мужчины увидят это, когда откроют крышку. Я чувствую, что краснею в темноте.

Ло-Ло — дух. Давным-давно он был эльфом в царстве, которым управляли царица по имени Суливана и злой тролль по имени Зах-Маль. Во всяком случае, так он рассказывает сам. Суливана и Зах-Маль отравили царя экстрактом белладонны. Сотни лет Ло-Ло жил в зеленой дубраве внизу под горой. Он говорит, что возделывал землю, ухаживал за животными и любовался небом. Тогда его звали Ловиндулар-кан-Лошвеемин. В сине-зеленом омуте под водопадом он ловил карпов, которых ел с овощами из своего огорода. Когда ему исполнилось 753 года, он умер от отравленного леденца, который ему послал Зах-Маль. Ло-Ло так и не смог понять, что он сделал троллю, чем досадил ему. После смерти он стал жить как дух. В тот год, когда я родилась, его вызвали к архангелу Михаилу и назначили моим ангелом-хранителем. Все это он рассказал мне. Я не знаю, можно ли ему верить. Он так много говорит. Он немножко странный. Трудно поверить, что он прожил 753 года. Он не настолько умный. Моя бабушка была и умной, и старой. А Ло-Ло говорит, скорее, как ребенок. Я называю его просто Ло-Ло. Нельзя же жить с именем Ловиндулар-кан-Лошвеемин. Так не принято.

Мама и папа говорят, что я придумала Ло-Ло.

Они говорят, что он существует только у меня в голове.

— Пусть себе думают, — говорит Ло-Ло.

Они его не видят. И не слышат. Не замечают его даже тогда, когда он стоит рядом со мной на полу и кричит и поет народные песни, которые были популярны во всех странах в годы его жизни. Они смотрят сквозь него. Его голос не слышен их ушам. Когда он лежит в моей постели, а мама и папа приходят пожелать мне спокойной ночи, они иногда садятся прямо на него. Тогда он лежит тихий как мышка и моргает глазами.

— Ты ангел, Ло-Ло? — спросила я его однажды.

— Я хотел бы им быть.

— Тогда кто же ты?

— Я, наверное, дух.

— Но ты говоришь, что ты мой ангел-хранитель?

— Ангел-хранитель — это не настоящий ангел, Сильвана.

— Какая разница между духом и ангелом?

— В присутствии Бога.

— Что это значит?

Он долго молчал. Для Ло-Ло это совершенно нехарактерно. Наконец он сказал:

— Не думай об этом, Сильвана, не забивай свою голову такими вещами.

— Почему?

— Когда будешь взрослой, может быть, поймешь.

— А ты понимаешь?

— Хочу понимать. Но не думаю, что понимаю.

ДОРОГОЙ БОЖЕНЬКА, ВЫПУСТИ МЕНЯ ОТСЮДА, ПОМОГИ МНЕ! ПУСТЬ ЭТО БУДЕТ СОН, ПУСТЬ Я ПРОСНУСЬ И УЗНАЮ, ЧТО МНЕ ЭТО ПРИСНИЛОСЬ. ПОЖАЛУЙСТА, БОЖЕНЬКА. ВО ИМЯ ИИСУСА ХРИСТА, АМИНЬ.

— Сильвана, — шепчет Ло-Ло, — проснись!

Я смотрю в темноту. Делаю вдох. Жажда. Ужасная жажда.

— Нельзя крепко спать, дружок.

— Почему?

— У тебя жар и судороги. Не засыпай.

— Я очень устала.

— Постарайся не засыпать.

— У меня в легких песок.

— В гробу мало воздуха, — говорит Ло-Ло.

Он приближается и шепчет на ухо мое имя, с утешением. Я плачу. Градом льет пот. Воздуха не хватает. Умираю. Я умираю, мама и папа, почему вы меня отсюда не заберете? Вы хотите, чтобы я умерла?

Тело мое вздрагивает и трясется.

Больше не могу.

Ло-Ло шепчет снова:

— Проснись, дружок.

Не могу.

Я сплю.

Вижу сны.

Просыпаюсь.

Открываю глаза.

Демон сидит — наклонившись и съежившись — у меня в ногах. Смотрит на меня. Он испускает свет и сверкает. Поэтому я его вижу в темноте. Руки у него как кости. Голова без волос имеет форму заостренного яйца, кожа такая тонкая, что я вижу череп.

Я кричу.

Его глаза закрываются. От него пахнет.

— Ло-Ло! — кричу я.

Ло-Ло не отвечает.

Я кричу и кричу.

I К. К.

РИМ

11–12 июня 2009 года

Каждый человек, который совершил дальнюю поездку на Восток, туда, где восходит солнце, знаком с тягостным ощущением потери одного дня собственной жизни. Ничто — ни логика, ни аргументы, ни тщательное изучение календарей и альманахов — не может избавить вас от ноющего чувства, что у вас украли время, что вы что-то упустили в промежутке между прошлым и настоящим.

Я с трудом открыл глаза. Каждая ресница весила много тонн.

Несколько минут я лежал тихо, как после длительной и шумной пьянки, которая закончилась полной потерей сознания. Как будто я проснулся на носилках за квадратной дверью в холодильнике морга.

Факт: Я живой. Это уже что-то. Я не в больнице. И не на вскрытии в морге. Я лежал на кровати. И не был связан. Это значило, что я не пленник. На предплечье пластырь.

Вопрос: Что случилось? Где я? Где Примипил и другие безумцы?

Неужели похищение было только инсценировкой, чтобы напугать меня до ужаса? В таком случае спектакль удался. Аплодисменты и топот ног зрителей. Но я не сказал, где находится манускрипт. Или все же сказал? Я попытался вспомнить. Крепко зажмурился и напрягся. Вспомнил седого мужчину, который назвал себя Примипилом. Вспомнил монахов в серых костюмах. Вспомнил, что они надели сосуд на мою руку. Вспомнил продолговатый сосуд и хирургические инструменты в серебряном ларце.

Но после этого? Ничего.

— Шоковая граната[97] и газ.

Мужской голос. Это американец.

Я повернул голову набок, но не увидел его.

— BZ-91,— продолжил он. — Газ поражающего действия на основе скополамина и морфина. Разработан в ЦРУ в 2005 году. Чрезвычайно эффективный. Отключает за полсекунды. Они успели вскрыть вам вену.

Я попытался сесть на кровати, чтобы увидеть говорящего. Но не смог. Со стоном откинулся.

— Головная боль и мягкая форма паралича продолжаются примерно пятнадцать часов после вдыхания газа. Сожалею. Альтернативой была бы вооруженная акция. Спорный ход. Я не сторонник вооруженных акций, знаете ли. В них погибают люди. Гранаты и газ надежнее. Через несколько часов вы будете на ногах.

Слышны тяжелые шаги. Затем появился неясный силуэт. Я прищурился, чтобы сфокусировать взгляд. Человек сел на стул около кровати:

— У нас в распоряжении была оперативная группа «Морских котиков». Элитного подразделения, одолженного нам. Они вас освободили. Реальной опасности не было ни секунды. Хотя вам так показалось. Приношу свои извинения. Этих монахов мы держим под наблюдением уже некоторое время.

Этих монахов…

Силуэт принадлежал высокому стройному мужчине лет пятидесяти, с привлекательной внешностью и бросающимся в глаза кривым носом.

— Кто вы? — Голос мой был похож на пересыпающуюся щебенку.

— Имя — Карл Коллинз. Большинство знакомых называют меня К. К. Единственное, что вам надо знать, — это то, что я хочу вам добра.

По причинам, в которых лучше разбираются психологи, я скептически отношусь к людям, которые говорят, что хотят мне добра.

— Квартира, в которой вы остановились с Моник, находилась под наблюдением. Как вы и предполагали. Не только датчики, но еще телекамеры и микрофоны. Когда вы начали писать Моник, мы решили, что вы разоблачили нас. Мы следовали за вами в подземный гараж. Но оперативная группа не была наготове, когда на вас напали. Я сожалею, что дело зашло так далеко. Но в любом случае все было под контролем.

— Где Моник?

— Здесь. Она попала к нам, когда вы вышли на лестницу.

— Что вы с ней сделали?

— Абсолютно ничего. Вы меня не поняли. Я на вашей стороне.

— Все так говорят…

— Мы сообщили обо всем инспектору Хенриксену в Осло. Вам не надо беспокоиться.

— Вы знаете Хенриксена?

— Мы в курсе событий. Вы сейчас не в себе, Бьорн. Отдохните несколько часов. Нам есть о чем поговорить.

К. К. исчез за дверью. А я исчез в темноте.

Самым первым проник в сознание какой-то странный звук. Клик-клик. Клик-клик. Клик-клик. Я попытался открыть глаза. Просыпаться после химического отравления — все равно что подниматься на поверхность в ванне грязелечебницы. Я попробовал объяснить себе кликающие звуки. Когда я наконец открыл глаза — сначала правый, потом левый, — то увидел неясный контур Моник. Она вязала, сидя у моей кровати. Звук исходил от ее спиц.

— Доброе утро, — прокряхтел я.

Она отложила спицы. Даже в состоянии полусна-полубдения я отметил, что лежал практически голый. На кровати. В комнате. Рядом была Моник.

— У тебя все хорошо? — спросил я.

Она кивнула. «А у тебя?» — написала она.

— Голова кружится. Тошнота. Кто они?

«Наши друзья».

Моник помогла мне встать с кровати и пойти в туалет. Я вымыл лицо холодной водой и оделся. Я чувствовал себя развалиной, как после одновременного употребления коньяка со снотворным. Когда я вернулся в комнату, рядом с Моник стоял К. К.

— Бьорн! — воскликнул он, как будто мы были старые друзья. — Теперь вы выглядите гораздо лучше!

— Не надо смеяться. Я знаю, как выгляжу.

Взглядом, затуманенным газом и остатками сна, я попытался посмотреть ему прямо в глаза. Не очень удачно. Когда я очень устаю или напиваюсь или же когда врачи накачают меня слишком большим количеством розовых таблеток, у меня появляются признаки косоглазия. Толстые стекла очков только подчеркивают эту беду. Косоглазие никого еще не красило.

Стремление окружить себя красивыми вещами не обязательно говорит о тщеславии. Это может означать попытку создать в своей жизни гармонию. Фэн-шуй души. Найти покой в красоте.

Профессор Альдо Ломбарди имел такой вид, словно нашел этот покой. Он принял нас в роскошной квартире с бархатными коврами, живописными полотнами и люстрами эпохи барокко.

Лжец.

— Как дела? — спросил он, накинув личину заботливости, когда я, пошатываясь, вошел в гостиную.

У меня появилось желание съездить ему по физиономии. Но я был слишком слаб.

Альдо Ломбарди виновато откашлялся:

— Сожалею, что ввел вас, в известной степени, в заблуждение. Я ни разу ни солгал. Однако и всей правды не сказал.

Старинные кожаные диваны заскрипели, когда мы сели на них. Служанка принесла поднос с кофе и чаем. Стекло звякнуло, когда она поставила стеклянный поднос с чашками на стеклянный стол с ножками из кованого железа, покрытого серебром. Она налила чай Моник и кофе — К. К., Альдо и мне.

— Кто вы? — спросил я, когда она закрыла за собой дверь. Голос мой дрожал. Это меня раздражало. — Что вы от нас хотите?

— Я прекрасно понимаю вашу подозрительность, — сказал К. К. — Вы, естественно, боитесь, что за похищениями и убийствами стоим мы.

— Такая мысль приходила мне в голову.

— За Евангелием Люцифера охотятся две группировки. Две абсолютно разные группировки. Альдо и я представляем одну из них. Другая — монахи из религиозной секты, известной под названием дракулианцы. Название можно перевести как «кровь дракона».

— Евангелие Люцифера было одним из текстов, которые легли в основу их веры, — сказал Альдо Ломбарди. — Проблема состоит в том, что дракулианцы — как и все прочие — неверно его истолковали.

«Религиозный орден? Который убивает?» — написала Моник и повернула блокнот так, чтобы мы все могли прочитать.

— Парадокс, — сказал Альдо Ломбарди. — Или нет? Такой же великий парадокс, как средневековые Крестовые походы и инквизиция. Или джихад и террористы-смертники у исламистов. В Библии можно отыскать множество примеров того, как жизнью жертвуют, чтобы достигнуть высших целей. Дракулианцы так же, как иезуиты, считают, что цель оправдывает средства. Они следуют заветам Бога и Сатаны.

— Заветам Сатаны?

— Они поклоняются Сатане, — сказал К. К. — Называть их экстремистами совсем не преувеличение. Эти монахи — фанатики, которые во всех отношениях живут в прошлом и прошлым.

— А кто вы? The good guys?[98]

— Мы — исследователи, — сказал К. К. — Ученые. Мы принадлежим к крупной исследовательской организации. Ее кодовое название — проект «Люцифер».

— Что?

— Проект «Люцифер». Группа состоит из ученых разных специальностей. Археологи. Историки. Теологи. Палеографы. Антропологи. Философы. Лингвисты. Физики. Астрономы. Биологи. Математики. Социологи. Психологи. Антропологи. Как пример…

Я посмотрел на профессора Альдо Ломбарди:

— А ваша роль?

— Я один из теологов в этом проекте.

— То, что вы рассказывали о Сатане…

— …истинная правда. В Евангелии Люцифера действительно ничего не говорится о сыне Сатаны. Однако дракулианцы верят, что это там написано. Верят! Они прочитывают древний текст таким образом. Они вкладывают такой смысл в пророчества. Подобно тому, как священники иногда неправильно истолковывают Библию, а имамы — Коран.

— Именно поэтому дракулианцы так стремятся захватить манускрипт, — сказал К. К. — Они хотят облегчить сыну Сатаны путь на землю.

— Все, что я рассказывал об Антихристе, — продолжал Альдо Ломбарди, — базируется на основах веры дракулианцев. Подобно тому как в Библии много ошибок, которые возникли, когда манускрипты переписывались, переводились и истолковывались, так и греческие и латинские переводы Евангелия Люцифера были, мягко говоря, неточны.

— Как вы можете знать, что есть в манускрипте, если вы его не читали?

— Мы прочитали большие куски из него, — сказал К. К. — И мы изучили другие тексты, где о нем говорится. Но нам нужен сам манускрипт.

— Мы вас просим, — сказал Альдо Ломбарди, — передать Евангелие Люцифера нам, мы изучим и расшифруем его.

— Что случится со мной и Моник, если я откажусь?

— Случится? — К. К. тихо рассмеялся. — Не слишком-то вы высокого мнения о нас.

— Я хочу домой! Можно мне уехать?

— Конечно, вы можете свободно ехать домой. Вы вовсе не пленник. Но мы надеемся, что вы останетесь.

— Почему?

— Потому что хотите узнать больше. Потому что вы, как и мы, хотите знать, что скрывает этот манускрипт.

К. К. подлил кофе Альдо Ломбарди и мне. Кружка с чаем Моник все еще была наполовину полной.

— Где сейчас монахи? — спросил я.

— В надежном месте.

— Что это значит?

— Они у нас.

— Я хочу с ними поговорить.

— Они не хотят ни с кем говорить.

— Позвольте мне, по крайней мере, посмотреть им в глаза.

— Почему?

— Они хотели меня убить.

— И что?

— Если бы вы не пришли на помощь, они пустили бы мне кровь. Мне кажется, что у меня есть причины встретиться с ними.

К. К. посмотрел на Альдо Ломбарди, тот покачал головой.

— Не знаю… — протянул К. К.

— Насколько я понимаю, у вас выбор такой. Вы отпускаете меня домой, в этом случае можете навсегда забыть о манускрипте. Или мы будем идти друг другу навстречу.

— Хорошо. Вы встретитесь с ними. Завтра. Но не думайте, что они что-то расскажут.

— Посмотрим. А теперь я жду рассказа о Евангелии Люцифера? Что это за текст? Как он попал в Киев?

— Не так быстро, Бьорн, — вступил в разговор Ломбарди. — Ваши вопросы требуют обстоятельных ответов. Позвольте я объясню… В 1995 году группа археологов под руководством американца Джозефа ван дер Вельта сделала находку во время раскопок в Испании христианского монастыря, который был разрушен, когда римляне потеряли контроль на Иберией в пятом веке. Археологи обнаружили папирусный текст Codex Hispania («Испанский кодекс»), в котором говорилось о Евангелии Люцифера и никейском Вселенском соборе. Проект «Люцифер» был тут же подключен к изучению этого текста. Codex Hispania содержал важные указания, которые помогли нам осуществить систематическую и целеустремленную охоту на Евангелие Люцифера, его третью часть. Именно эта часть находится у вас.

— Разве киевский манускрипт не является полным?

— Евангелие Люцифера вот уже 1700 лет не существует в виде единого документа. Манускрипт был разделен на три части во время никейского Вселенского собора в 325 году. Киевская часть — последняя из трех.

— Понятно. — С моей стороны это было преувеличением. — Позвольте задать вам вопрос. Музеи и архивы во всем мире полны апокрифическими предсказаниями и пророчествами. Почему вы тратите столько сил и денег на текст, о котором никто ничего не слышал? То, что какая-то религиозная секта верит в пророчество о сыне Сатаны, еще не является весомой причиной.

— Вы — внимательный наблюдатель, Бьорн. И обладаете здоровым скептицизмом. Вы правы. У нас есть другая, более важная и притом сенсационная причина.

С торжественным видом К. К. протянул мне папку:

— Прочитайте этот отчет. Здесь много говорится об этой причине.

II ОТЧЕТ

Секретно — 15 января 1996 года

Евангелие Люцифера (Codex Lucem Ferre) в числе прочих сокровищ было украдено из Второго Иерусалимского храма[99] в 70 году. Манускрипт длительное время рассматривался как магический, еретический и оккультный. В христианское время манускрипт получил греческое название Σατανα Διαθηκ — Satana Diathiki (на древнегреческом «Завещание/Пакт Сатаны»), которое во время увлечения в первые столетия христианскими Евангелиями было изменено на Κατ Εωσφσπον Ευαγγελον— Евангелие Люцифера.

Этот отчет написан о манускрипте Codex Hispania, свитке с папирусным текстом, который был найден в 1995 году в глиняном кувшине на окраине раскопок руин монастыря Святого Павла в Испании. Codex Hispania, найденный американской исследовательской группой во главе с археологом Джозефом ван дер Вельтом из Котсеновского института археологии университета Калифорнии, бросает новый свет на более древний текст Евангелие Люцифера.

На основании радиоуглеродного анализа папирусного свитка мы относим происхождение папируса к 400 году (с разбросом плюс-минус 50 лет), что подтверждает датировку писца (375 год).

Текст на папирусном свитке написан на коптском языке[100] и переведен профессором Кристофером Уоттом.

Codex Hispania оценивается как достоверный рассказ монаха Пофейноса об одном эпизоде, происшедшем на никейском Вселенском соборе 325 года:

Вместе с двумя другими монахами — Никасием и Якобом — Пофейнос получил задание уничтожить еретический текст, известный под названием Евангелие Люцифера. Три монаха через несколько дней покинули Никею с манускриптом в руках.

Codex Hispania важен по нескольким причинам. Самая важная та, что он приводит цитаты из Евангелия Люцифера, которые позволяют оценить содержание, форму и природу манускрипта. Codex Hispania дает также важную новую информацию о том, что случилось с Евангелием Люцифера позже.

Многие мифы и неточные представления связаны с первым Вселенским церковным собором в Никее[101] в Малой Азии в 325 году. Например, такие: церковный собор не ввел христианство простым большинством голосов, он не принимал канон христианской Библии и не утверждал, что женщина обладает душой.

Император Константин созвал ведущих епископов на Вселенский собор в Никею. Основанием послужила, в частности, необходимость разрешить теологические разногласия с арианством — о соотношении между Богом Отцом и Богом Сыном.[102] В то же время император, несомненно, желал консолидировать силу и единство империи с помощью и при поддержке Церкви.

Количество участников точно не установлено. Император Константин пригласил 1800 епископов. По-видимому, собралось около 250 епископов. Собор был открыт 20 мая 325 года и продолжался два месяца.

Важным итогом собора стало утверждение никейского Символа веры.[103] Было также принято решение о том, когда отмечать Воскресение Христово.[104] Важным также является тот факт, что Вселенский собор в Никее стал первым форумом, на котором полномочные представители христиан различных направлений и общин собрались, чтобы прийти к единому мнению по вопросам, вызывающим различное толкование.[105]

Вселенский собор в Никее объединил также церковную власть со светской. Этот собор содействовал таким образом созданию симбиоза христианской Церкви с государственной властью.

Распространен миф о том что собор принял решение сжечь спорные апокрифические тексты. Подобное решение не зафиксировано в исторических источниках.

И тем не менее, по данным Пофейноса, узкий круг епископов решил уничтожить Евангелие Люцифера. Существует теория, что манускрипт содержал в себе формулировки, которые можно было использовать для обмана в среде епископов — противников арианской теории. Однако, поскольку Пофейнос подчинялся епископу, который не поддерживал вызывавшую споры арианскую трактовку императора Константина, такое утверждение вряд ли можно считать обоснованным. Возможно также, что решение об уничтожении было принято из-за предположительно сатанистских симпатий текста. Третья теория, основанная на одном из разделов «Истории Екклесиаста» епископа Евсевия,[106] исходит из того, что в манускрипте содержались магические формулировки, которые при злоупотреблении могли помочь вызвать Сатану. Евангелие Люцифера не упоминается в известных авторитетных источниках о деятельности Вселенского собора. По словам Евсевия, решение о сожжении принималось тайно, и присутствовали при этом лишь немногие епископы. Три монаха — Пофейнос, Никасий и Якоб — получили задание сжечь текст. Ни один из них не был формально делегатом, они были только помощниками своих епископов. О тех, кто давал задание, Пофейнос пишет:

Три монаха получили задание уничтожить еретический текст. Но через короткое время они переменили мнение. Пофейнос пишет:

Трое пришли к единому мнению, что текст надо спасти. Обоснование передается не очень отчетливо — если не считать всеобщего благоговения перед старинным Священным Писанием, — но можно предположить, что эти трое монахов (во главе с Никасием) провели обсуждение задания (подстегиваемые силами, которые выступали против уничтожения). Отсутствие идеологического обоснования наводит на мысль, что возможность подкупа исключить нельзя.

Коррупция может считаться вероятным объяснением, поскольку три монаха своими действиями порывали со своими начальниками — епископами — и тем самым теряли пропитание и статус. Большая сумма денег, возможно, давала им базу для вступления в новую жизнь.

Мотивация — идеологическая, религиозная, принципиальная или финансовая — играет в последующий период менее важную роль. Пофейнос пишет:

Монахи решили встретиться в Фивах и соединить три части манускрипта в Александрийской библиотеке. Но так как они опасались преследования, то решили двигаться тремя разными маршрутами.

Пофейнос родился в семье христиан-коптов[107] недалеко от Фив около 300 года:

В двадцатилетием возрасте Пофейнос был послан в Александрию на севере Египта. Он был монахом-слугой и личным помощником папы Александрийского.[108]

Пофейнос, который вез из Никеи первую часть Евангелия Люцифера, двигался сухопутными путями до Византии,[109] откуда отправился на торговом судне назад в Александрию. О плавании он пишет:

В Египте Пофейнос укрылся в неназванном монастыре среди пустыни, судя по всему неподалеку от Фив. На протяжении многих лет он тщетно ждал своих братьев-монахов:

Пофейнос спрятал манускрипт (первую часть Евангелия Люцифера) в пещере среди пустыни:

В конце жизни по неустановленным причинам Пофейнос перебрался в Испанию в монастырь Святого Павла. Здесь он написал Codex Hispania, о котором рассказывает наш отчет.

Первая часть Евангелия Люцифера, которую Пофейнос привез с собой из Никеи, была найдена пастухом коз в Египте в 1969/1970 годах и попала в руки итальянского теолога Джованни Нобиле в мае 1970 года при содействии местного торговца черного рынка, который имел связи с итальянцем — владельцем антикварного магазина.

Откуда Никасий — неизвестно, и мы не знаем, какому епископу он служил. Пофейнос пишет:

Имя и упоминание о способе прибытия могут свидетельствовать, что Никасий — как и его официально делегированный на Вселенский собор тезка, позже ставший святым,[110] — прибыл из Галлии.[111] Мы можем сделать предположение, что он старше Пофейноса (который говорит о Никасии как о «мудром советнике» и позже как о «старшем брате»). Многие упоминания Пофейноса о Никасии:

— дают нам возможность предположить, что именно Никасий уговорил двух своих собратьев спасти манускрипт от уничтожения. Мы не знаем, что случилось с Никасием. Пофейнос пишет:

Мы можем предположить, что вторая часть манускрипта, которую вез Никасий, была использована дракулианцами. На основании текста второй части Евангелия Люцифера дракулианцы создали религию Судного дня в полном убеждении, что два бога — Бог света, представленный Иисусом Христом, и Бог тьмы, представленный сыном Сатаны Антихристом, — вернутся на землю в физическом обличье и начнут борьбу, которая кончится Армагеддоном и спасением душ.

О Якобе мы знаем мало. Он был монахом из Сирии. Пофейнос называет его «братом». Мы не знаем, какому епископу он служил и когда родился и умер. Пофейнос пишет:

Монах Якоб должен был добираться до Александрии через Византию и Афины. О его кончине ничего не известно.

Совет получил информацию о манускрипте, найденном в Киеве, которая может прояснить судьбу монаха Якоба. Если текст, находящийся сейчас в руках норвежского археолога Бьорна Белтэ, является третьей частью Евангелия Люцифера, то возникает следующая гипотеза: монах Якоб, по-видимому, потерял манускрипт в Константинополе или в его окрестностях. Возможно, его остановили солдаты, которые охраняли императора Константина, или же ограбили разбойники. Вероятно, что затем манускрипт попал в библиотеку императоров Восточной Римской, позднее Византийской, империи.

После битвы под Стиклестадом в 1030 году Харальд Хардроде,[112] ставший позже королем норвежских викингов, бежал в Гардарики,[113] а позднее в Миклагард.[114] Здесь он был на службе Византийского императора. Император имел гвардию, состоявшую из скандинавских наемных солдат.[115] Харальд Хардроде прослужил в гвардии варягов семь лет и был назначен ее начальником. Когда он покидал Византию, у него были несметные богатства. Он не только возглавил грабительский набег на Африку, но и получил богатства во время службы при дворе.[116] Мы предполагаем поэтому, что он — сознательно или, скорее всего, не осознавая — прихватил и третью часть Евангелия Люцифера. Харальд был близким другом великого князя Киевского Ярослава[117] и женился на его дочери.[118] Мы предполагаем, что он оставил манускрипт в Киеве, потому что там было больше ученых людей, чем на его родине — в Норвегии. Эта гипотеза может получить известную поддержку в том факте, что позднее Харальд Хардроде взял трикветр в качестве своего личного символа. Трикветр как символ постоянно встречается в манускрипте.

Если наша гипотеза верна, то третья часть находится в распоряжении норвежского археолога Бьорна Белтэ. Это дополнение написано для того, чтобы обеспечить получение Советом этой части.

III ARCHIVUM SECRETUM

РИМ

12–14 июня 2009 года

Читальный зал Секретного апостольского архива Ватикана напоминал нерешительную церковь, которая хотела бы стать библиотекой, но никак не могла решиться. Здесь сидели исследователи с покрасневшими от напряжения глазами, покрытые пылью и погруженные в забытые загадки. На столах — груды книг с потрескавшимися корешками и рассыпающиеся документы, все это снятое с двухэтажных стеллажей или принесенное из подвалов со сводами потолками. Архив содержал документы, пергаменты, письма и книги, которые Католическая церковь собирала почти две тысячи лет.

Разговор с К. К. и Альдо Ломбарди и отчет о Codex Hispania с рассказом о странной судьбе трех частей Евангелия Люцифера возбудили мое любопытство. Когда К. К. и Альдо Ломбарди дали мне необходимую информацию и отправились по своим делам, я покинул здание. Никакой сигнализации. Никаких охранников. Мне кажется, никто за мной не следил, но в это трудно поверить.

Несколько лет назад, изучая исландский манускрипт «Кодекс Снорри», я познакомился с одним из сотрудников Ватиканского архива — Томазо Росселлини. Я спросил о нем в регистратуре. Через несколько минут он вышел и провел меня внутрь. После обязательного цикла притворной радости от встречи и горячих рукопожатий я объяснил, что мне надо. Он помог мне найти свободный стол и привез целую тележку книг, научных трудов и документов, которые содержали материалы о дракулианцах.

В Encyclopedia of World Religions and Sects («Энциклопедии мировых религий и сект») я прочитал, что этот монашеский орден имеет базу в румынских Карпатах. Их аналог римско-католического папы Доминус управляет советом из двенадцати епископов, которые называют себя старейшинами. И по сей день дракулианцы используют римские военные титулы. Такие как легат — командир легиона, или генерал. Оперативные подразделения дракулианцев называются декуриями, так назывались когда-то группы римских солдат из восьми-десяти человек, живших в одной палатке и возглавляемых Примипилом, самым старшим из центурионов. Перелистывая предоставленные мне книги и документы, я добрался до низа кипы и наткнулся на машинописный текст Джованни Нобиле. Как он попал в Ватиканский архив?

Целую минуту я сидел и размышлял над тем фактом, что секта лишила жизни человека, который так страстно изображал их экстремизм. И что они были близки к тому, чтобы лишить крови и меня.

Некоторое время я листал исследование Blut und Heiligkeit: Anthropologie und Metaphysik,[120] объясняющее, почему дракулианцы рассматривали принесение крови в жертву как священное действие. Они разделяли тело и кровь, поскольку этот вид жертвоприношения, по их представлениям, очищает тело и душу. Эти же представления оказали влияние на румынского князя Влада Цепеша, подтолкнувшего Брэма Стокера к написанию книги о Дракуле, и на венгерскую графиню Элизабет Батори, убившую сотни девственниц, чтобы купаться в их крови. Представления о священной и чудотворной силе крови являются, с одной стороны, не новыми и непривычными — с другой. Автор сочинения указывает, что многие христиане как ни в чем не бывало пьют «кровь Христову»[121] во время причастия. Для «свидетелей Иеговы» кровь столь неприкасаема, что они готовы умереть, но не позволят перелить себе кровь в медицинских целях. В одном пассаже о сыворотке правды Sodium pentothal я обнаружил интересное упоминание о предположении дракулианцев, будто бы удаление крови приводит к короткому замыканию в коре головного мозга и умирающий не может лгать. Необъясненной осталась информация, почерпнутая мной из фотокопии заметки из «Нью-Йорк геральд трибьюн», датированной 29 ноября 2007 года:

Я думал, что провел в архиве с полчасика, но оказалось, что прошло уже больше двух с половиной часов. Я поднял голову — и увидел перед собой человека, которого я узнал. Он был удивлен не меньше моего. Я не мог вспомнить, кто он. Но когда он снял очки, я вспомнил. Витторио Тассо. Семиотик, с которым я познакомился у Альдо Ломбарди. Ему было неловко видеть меня здесь, как будто мы, старые товарищи, вдруг встретились в сомнительном порносалоне. Мы перекинулись парой слов, потом он вернулся к своему исследованию хризмы[122] на боевом щите, принадлежавшем королю остготов Теодориху Великому.[123] Я сдал все, что брал под расписку, и не спеша пошел к подземному гаражу. По дороге с телефона-автомата я позвонил инспектору Курту Хенриксену. Он подтвердил, что знает о похищении и акции по спасению. Сказал, что все десять человек, подозреваемых в трех убийствах, были арестованы.

— Так что же все-таки происходит, Белтэ? — спросил он.

Я ответил правду: не имею ни малейшего представления.

Я трясся от страха, когда шел по гаражу и открывал дверь автомобиля. На этот раз не было никаких безумцев. Ни монахов, ни охранников. Я спокойно проехал по римским улицам. К. К. разрешил мне припарковать Боллу во дворе. Моник и я были приглашены на обед к нему в половине восьмого.

Можно быть пленником, не сознавая этого. Многие жены подтвердят, что я прав. Это обнаруживается тогда, когда ты хочешь расправить крылья свободы и тут обнаруживаешь, что кто-то их подрезал.

После хорошего вегетарианского обеда с вином и кофе мы с Моник вернулись в гостиницу. К. К. поехал по делам в посольство на машине Альдо. Я подумал, не взять ли мне бутылку вина из бара в номере и не постучаться ли к Моник. Никогда не знаешь, что нас ждет. Я открыл бар и взял в руки бутылку вина — Accordini Amarone della Valpolicella Classico Acinatico 2005 года, — но, стоило руке соприкоснуться с холодным стеклом, мужество покинуло меня. Полностью одетым я лег на кровать и уставился в потолок, размышляя, что сказала бы и сделала бы Моник, если бы я оказался в дверях с бутылкой и двумя бокалами и с глупой ухмылкой на лице. Вероятнее всего, она бы сочувственно улыбнулась и отослала меня вон. Или выпила бы один бокал, чтобы утешить меня. Я переключил мысли на то, что прочитал за день. Трудно отрицать, что загадка становилась все более увлекательной. Немного позже, размечтавшись, что смогу оказаться наедине с Моник, я собрал все свое мужество и пошел к ней с бутылкой вина и двумя бокалами. В замочной скважине был виден свет. Я постучал. Она тут же открыла и с изумлением посмотрела на меня. Как будто ждала кого-то, но никак не меня. Засмущавшись, я поднял руки с бутылкой вина и бокалами:

— Я подумал, не выпить ли нам по бокалу, чтобы успокоить нервы. Сама понимаешь… Но, может быть, сейчас некстати?

Только тут я заметил, что на ней плащ. А рядом стояли собранные чемоданы и сумки.

«Дорогой! — написала она. — Сожалею! Не могу. Уезжаю. Я думала, что это шофер».

— Куда?

«Домой».

Бутылка и бокалы стали тяжелыми как свинец. Домой… Она и не собиралась прощаться со мной.

«Дирк, — написала она. — Ему хуже. Я должна быть с ним. Надеюсь, ты понимаешь».

— Ты вернешься?

Она посмотрела на меня взглядом, понять который было трудно.

У меня навернулись слезы на глазах. Я стоял в коридоре, в дверях женщины, которую хотел соблазнить или быть соблазненным ею, с бутылкой вина и двумя бокалами и унизительным ощущением человека, которого не просто отвергли, а выбросили из своей жизни, как ненужную вещь.

Моник склонила голову, как будто обдумывая мои слова.

«Сожалею, Бьорн, — написала она. — Правда, должна ехать к нему».

Хотелось так много сказать ей. Например, что я влюблен в нее. Что она невероятно хороша. Но как это сказать женщине, которая едет домой к умирающему мужу? И которой ты, скорее всего, просто-напросто не нравишься.

— Хорошо… — Я планировал пожелать ей счастливого пути, может быть слегка рассмеявшись в конце, но понял, что не владею голосом, и промолчал.

Раньше я думал или, скорее, надеялся, что она будет сопровождать меня в этих приключениях, пока мы в конце концов не разгадаем тайну манускрипта. Но я, как обычно, раздул из мухи слона. По крайней мере, в ее улыбке была нежность. Дверь открылась. Вошел шофер.

— Такой поздний рейс? — спросил я. Больше для того, чтобы что-нибудь спросить.

«К. К. одолжил мне свой личный самолет», — написала она.

— Ну конечно. — А я и понятия не имел, что у него был личный самолет. — Спасибо тебе за все, за все. — Лучше все же мне было промолчать. Голос задрожал на последних словах.

Она погладила меня по щеке.

Чтобы скрыть блеск глаз и покрасневшие щеки, я протиснулся мимо нее в номер, поставил бутылку и бокалы на комод и помог шоферу вынести багаж. Когда вещи были погружены, мы обнялись. От нее хорошо пахло. «Шанель № 5».

«Vaarwel, Бьорн Белтэ», — написала она в своем блокноте. Я не был уверен, означало это «прощай навсегда» или только «до свидания».

Я остался стоять на широкой лестнице гостиницы, когда они уезжали. Я провожал автомобиль взглядом, пока он не исчез в транспортном потоке. Моросил мелкий дождь. Ступенька за ступенькой я стал спускаться вниз к тротуару. Мимо прогрохотал грузовик. Большая группа туристов вышла из-за угла и оттеснила меня на первую ступеньку лестницы, они проходили мимо, погруженные в облако незнакомых языков, жестов и зонтов. Внезапно мне пришла в голову мысль — пойти вслед за ними. Через несколько минут мы уже были на Пьяцца Навона. Тут группа расползлась, как будто мы попали в магнитное поле с двумя полюсами. Я стал проталкиваться через кучки влюбленных парочек, которые окружали фонтаны — под звуки смеха и поцелуев, — и продолжил свой путь до Корсо Витторио Эмануэле II. Я уже почти вышел на Пьяцца Венеция, когда длинный черный седан подъехал к тротуару прямо передо мной. Заднее окно открылось.

— Гуляешь? — спросил К. К.

— Так точно. А ты? Следишь за мной?

— Вовсе нет. Возвращаюсь из посольства. Они предложили подбросить меня домой. А я заметил тебя.

Я не стал распространяться о том, что для этого нужно было сделать большой крюк.

— Моник уехала.

— Я знаю. Дирк. Ему осталось недолго. Бедняга. Хочешь поехать со мной?

— А можно?

— Конечно нельзя.

Я сел рядом с ним. На меня напала какая-то вялость. По пути мы не сказали друг другу ни слова.

IV МОНАХИ В КАМЕРАХ-ОДИНОЧКАХ

Десять монахов были помещены в камеры-одиночки ныне закрытой тюрьмы, которую К. К. разрешили использовать итальянские власти. Такие вещи у К. К. получались очень легко.

Движение по улице перед тюрьмой было перекрыто, она охранялась вооруженными карабинерами, а также транспортной и обыкновенной полицией. Военный вертолет барражировал над кварталом. Шофер, К. К. и я должны были показать паспорта и пропуск с печатью, чтобы нас пропустили дальше.

Во дворе в полной готовности находилась еще одна группа вооруженных солдат.

— Группа захвата, — сказал К. К. Словно это было самое обычное дело. — На случай, если кто-то попытается освободить наших пленников.

Коридор с облезлой штукатуркой просматривался через видеокамеры. Солнце светило через узкие прорези высоко под потолком. Коридор пропах мочой, гнилью и чистящими средствами.

Один из охранников отпер первую дверь, которая была помечена большой цифрой «1», написанной тушью на выкрашенном серой краской металле. Я тут же узнал молодого монаха с большим носом. Он сидел на нарах и был прикован к стене. С него сняли темный выходной костюм и одели в серую тюремную одежду.

Он поднял голову, когда мы вошли в камеру, но тут же отвернулся, когда увидел, кто мы. Я попробовал завести с ним разговор. Но он не смотрел на меня. Наконец и мы отказались от мысли вступить с ним в контакт и пошли к следующей камере.

Все повторилось.

Короткий взгляд. Ни единого слова.

Охранники без выражения отпирали одну дверь за другой. Чтобы дверь открылась, в каждый замок нужно было вставить и повернуть два толстых ключа.

Монахи не хотели говорить. У них не нашлось слов для того, кого они пытались убить.

В последней камере под номером «10» сидел мужчина с аристократической внешностью, который называл себя Примипилом. Он кивнул, когда К. К. и я вошли в его камеру. Как будто он нас ждал.

— Они обязаны молчать. — Акцент у него сейчас был заметнее, чем тогда. — Даже пытками вы не заставите их говорить.

— А если им выпустить кровь? — бесстыдно сказал я.

Он же был прикован к стене.

— Ничего не знаю об этом, — сказал К. К. Голос его звучал формально и без выражения, как будто он делал объявление для собравшихся членов жилищного кооператива. — Зато знаю, что вы будете выданы в одну из тех стран, где были совершены убийства. Такая вот юридическая головоломка. Три убийства в трех странах. Если все три страны потребуют вашей выдачи, определить, в какой из стран вас будут судить, поможет Суд Евросоюза. Очевидно, ваша группа будет осуждена за совершение целого ряда преднамеренных убийств. Но все это произойдет после того, как мы закончим нашу часть расследования. Вам предстоит отвечать за многое. Но вы успокойтесь. У нас более гуманные методы допроса. Мы не прольем ни капли вашей крови. У нас есть другие средства, которые заставляют людей говорить. Химические методы.

Мужчина, словно не слыша ни слова, поглаживал пальцами свою седую бороду. Запястья были ободраны. Длинные острые ногти острижены и спилены. Возможно, охрана опасалась, что он может использовать их как оружие. Что, в общем, было недалеко от истины.

— Что вы тут делаете? — спросил Примипил, обратившись ко мне. Тюремная одежда зашуршала, когда он пошевелился.

— Вы хотели убить меня. Мне кажется, что у меня есть право узнать почему.

— Я думал, вы знаете почему.

— Я понимаю, что вы хотите захватить манускрипт. Но я не понимаю, почему человеческая жизнь стоит так мало.

— Мы, люди, живем по милости богов.

— Вы — монахи. Не боги. Не ваше дело решать, кто должен жить, а кто умереть.

— Мы — средство в руках богов.

— С неограниченными полномочиями?

— Вы нас осуждаете, потому что ничего не знаете. Когда мы умрем, мы вернемся назад в Костхул — универсальную общность, которая всегда была и всегда будет. Жизнь здесь, на Земле, — только незначительная вспышка в этой вечности.

— И эта вера дает вам право убивать?

— Что значит жизнь? Жизнь коротка. Костхул вечен.

— Кто это говорит? Бог?

— Никто не знает Бога. Ни иудеи. Ни христиане. Ни мусульмане. Ни мы. Бог слишком велик, чтобы Его можно было понять. Мы, люди, не можем понять Божественного. Даже пророки и священники его не понимают. Но когда мы воссоединимся в Костхуле с богами, каждый из нас сможет господствовать над всеми мирами на небесах. Harga-me-giddo-dom должен освободить нас от оков земной жизни. Только после того, как Судный день уничтожит созданное, мы все сольемся. С темнотой. Со светом. С Костхулом.

— Вы не в себе.

— Прочитайте наше Священное Писание!

— Какое Писание?

Он замолчал. Демонстративно.

Я задал ему еще несколько вопросов, но, казалось, кто-то — может быть, Люцифер, может быть, разум — отключил его. Бесполезно. Взгляд его был направлен туда, где не было ни К. К., ни меня. На наше счастье.

Через несколько минут мы покинули камеру. Когда дверь закрывалась, он поймал мой взгляд и сказал:

— In nomine Magna Dei Nostri Satanas.[124]

Закрывшаяся дверь оборвала концовку.

Мы вышли во двор и сели в автомобиль. У К. К. был задумчивый вид.

— Странно. Монах произнес слово, которое я недавно прочитал. Harga-me-giddo-dom.

— Звучит как Армагеддон. Это какое-то место? Место последней битвы между Богом и Сатаной?

— На холме Мегиддо в Израиле. Здесь, как предсказывает Библия, произойдет решающая битва между воскресшим Иисусом и Антихристом.

— Где ты прочитал это слово?

— Мы изучали многообещающий след, который Альдо Ломбарди нашел в одном из текстов папы Григория Двоеслова.[125] Он указывает на надпись на стене в римских катакомбах.

Я никогда не считал себя специалистом по религиям.

Я могу понять веру. Стремление к чему-то, что больше нас, к непонятному, к тому, что дает направление. К смыслу. Но у меня больше симпатии к карме. Все, что ты делаешь и чего не делаешь, определяет твою судьбу. То есть сумма действий определяет твою последующую жизнь. Где посеешь, там и пожнешь. Коротко и ясно. Избежать второго рождения — нирвана.

Я никогда не мог понять нирваны.

Будда описывал нирвану как идеальное состояние души, выражающееся в радости, покое и гармонии. Довольно далеко от моей нынешней жизни.

V КАТАКОМБЫ

В слабом свете карманного фонаря указательный палец Карла Коллинза отбрасывал длинную тень, которая медленно — слово за словом, строчка за строчкой — ползла по стене с поблекшей надписью между трикветром и хризмой, когда-то давно бывшими ярко-красными.

Голос тихий, скорее шепот, когда он переводил старый текст. Он выпрямился и стукнулся головой о потолок.

— Эти катакомбы начали копать во втором веке после Рождества Христова. Но надпись датируется концом четвертого века, — объяснил К. К. — Как видишь, текст содержит явный намек на Откровение Иоанна Богослова, на христианские догмы и на слова монаха-дракулианца.

В колоссальной сети катакомб с туннелями и низкими ходами воздух был прохладный и влажный. Почти незаметный ветерок приносил слабый запах гниения.

Здесь, за пределами старых городских стен Рима, — тысячи умерших римлян и христианских мучеников. В пещерах, нишах и запечатанных надгробиях их отправляли на покой во власть веков. Узкие крутые лестницы вели все глубже в подземелье. В некоторых ходах катакомб все еще лежали тысячи черепов и фрагменты скелетов, к болезненной радости туристов, которые каждый день толпами бродили по этим коридорам.

— Текст и символы не дают логического объяснения, — продолжил К. К. и провел рукой по волосам. — Почему трикветр? Почему хризма, символизирующая Иисуса Христа? И обрати внимание на формулировку «вниз с небес». Более естественным было бы написать «вверх из ада», правда? Ни в одном библейском тексте не написано, что Сатана сходит «вниз с небес» — если не считать того несчастного эпизода, когда Люцифера вместе с его последователями выгнали оттуда. Далее писавший играет игру с Откровением Иоанна Богослова: «похожий на многоголовое чудовище с большим количеством рогов» — и уж чистое издевательство, когда «единородный», как он называет его, сын Сатаны помещается «по левую руку» от отца. Harga-me-giddo-dom означает «Судный день». Это не христианский текст, это святотатство!

Игра теней на лице К. К. делала его похожим на того дьявола, о котором он с таким увлечением говорил. От далекого звука — похожего на коллективный стон душ, нашедших упокоение в катакомбах — я вздрогнул. К. К., кажется, ничего не услышал. Он тщательно рассматривал надпись, которую перевел, глаза были обращены в сторону стены с текстом.

— Ты слышал? — спросил я.

— Слышал что?

— Звук.

— Нет.

— Как стон.

— Боишься, Бьорн?

Я и в самом деле испугался. Не говоря уже о моей клаустрофобии. Как бы то ни было, мы находились у погребений под землей, которая могла в любой момент обрушиться. Хотя катакомбы и простояли без изменений почти две тысячи лет.

— Я слышал звук.

В мелькании карманного фонаря я увидел, что К. К. рассмеялся.

Шофер, который нас привез, ожидал на площади перед базиликой Святого Себастьяна, построенной над самыми старыми римскими захоронениями.

На обратном пути к Виа Венето мы с К. К. задремали в машине.

«До нашей следующей встречи, — написал К. К. на листочке самоклеящейся бумаги, — ты должен это прочитать».

Листочек был прикреплен к стопке пожелтевшей от времени бумаги.

Я отложил стопку в сторону.

Конечно, я понял, чего добивался К. К. Он хотел, чтобы я сделал разминку. Подготовился к разностороннему анализу ада. Но я не такой наивный. Сочинение Джованни Нобиле сорокалетней давности не поколебало ни моего здравого смысла, ни восприятия реальной действительности.

— Скажи мне, — произнес я и посмотрел прямо в глаза К. К., который закуривал сигару, большую и черную, как гнилой банан, — ты пытаешься убедить меня в том, что вы опасаетесь скорого появления сына Сатаны?

— Совсем нет.

К. К. сосал сигару как грудной ребенок, пока она не задымила. Мы вдвоем сидели в его кабинете. Не особенно большом. С окнами во двор. Между двумя высокими книжными стеллажами висела карта мира, в которую было воткнуто много разноцветных булавок.

Я был растерян. В голове у меня вертелось множество мыслей и гипотез.

— Итак, Бьорн, — продолжил К. К., сигарный дым выходил у него из носа, как у огнедышащего дракона, — я прекрасно понимаю, что тебя не обманут ни старые профессора, ни еще более старые надписи на стене. Позволь мне напомнить, что это ты захотел пойти в катакомбы.

— Из-за монаха! Почему ты показал мне рассуждения об аде Джованни Нобиле?

— Чтобы ты имел как можно более широкое представление о его взглядах. — Он втянул грозовую тучу сигарного дыма и стал выпускать его маленькими порциями. — Не исключено, Бьорн Белтэ, что ты тоже можешь что-то узнать для себя.

— Если только пойму, что происходит вокруг меня.

— А чего ты до сих пор не понял?

— Например, вот чего. Ты говоришь, что вы представляете группу ученых. И тем не менее у вас есть группа захвата, которая больше всего напоминает элитное военное подразделение.

— А это и есть элитное подразделение. Проект «Люцифер» имеет в своем распоряжении не только элитное подразделение, но еще и секретных агентов и самое современное разведывательное оборудование, какое только существует. Все имеет свое объяснение. Без этого подразделения и секретных технологий мы никогда не освободили бы тебя. Не многие из нас, — К. К. поднял вверх обе руки с обезоруживающим смехом, — смогут вступить в физическую конфронтацию с кем бы то ни было. Мы — ученые, а не боксеры.

Что-то в его взгляде сказало, что сам К. К. это высказывание к себе не относит.

— Почему ты не расскажешь мне, что мы ищем? Я хочу знать больше!

— Бьорн, есть люди, очень много людей, которые верят в пророчество о сыне Сатаны. Они верят, Бьорн! Они готовы пойти так далеко, насколько понадобится, чтобы пророчество сбылось. Они ждут Сатану и его сына! Вот так христиане ждут второго пришествия Иисуса Христа уже две тысячи лет. Но все это побочная линия по отношению к теориям и гипотезам, над которыми мы работаем уже несколько лет. — К. К. подул на кончик сигары. — Позволь предупредить. Эти теории комплексные и — для постороннего — маловероятные.

— И секретные?

— Ты получишь ответы на свои вопросы. — Тление постепенно съедало сигару. — Мы разрабатываем три гипотезы. Они основаны на знании, полученном из двух первых частей Евангелия Люцифера, и на упоминании в других сочинениях о третьей части.

— Подожди-ка, подожди-ка… Ты хочешь сказать, что у вас есть две первые части?

— Да. Мы этого и не скрываем.

— Они же были утрачены? Исчезли?

— В свое время — да.

— А теперь нашлись?

— Мы имеем первую и вторую части Евангелия Люцифера. Ты, мой дорогой, имеешь третью.

— Первая часть была у Джованни Нобиле…

— Специалисты в университете успели сделать с нее фотокопию.

— А вторая часть?

— Мы нашли ее в монастыре дракулианцев.

Я вспомнил газетную заметку, которую читал в тайном архиве Ватикана.

— Так это были вы? Вы украли манускрипт в монастыре?

— Да. — К. К. посмотрел на меня подчеркнуто снисходительно. — Бьорн, мы украли его у группы религиозных фундаменталистов, обладавших примерно таким же чувством чести и теми же взглядами, которые были у «Аль-Каиды». Можешь сравнить это с кражей лома у вора-домушника. Или компьютера у распространителя компьютерных вирусов.

— Тогда зачем дракулианцам мой манускрипт, если они лишились своего?

— Можно предположить, что они сделали копии.

— Вы смогли прочесть первые части?

— Да. И, впервые ознакомившись с содержанием первой и второй частей вместе, мы увидели, как филигранно и сложно они соединены. И как многое зависит от третьей части, чтобы получить общий смысл. Поддающийся чтению текст в левой колонке — это одно дело. Пророческий и мифологический апокалипсис, включающий биографию автора. Но символы и значки во второй колонке не могут быть прочитаны таким же образом. Они бессмысленны без третьей части. Мы думаем, что ее надо читать вертикально, с самой первой страницы до последней. На основании того, что мы уже прочитали, мы создали три главные гипотезы, которые проверяем. Есть ли среди них верные, мы узнаем, — тут он посмотрел на меня, — когда ты передашь нам третью часть.

Пока я размышлял над тем, почему К. К. сказал «когда», а не «если», он глубоко втягивал дым в легкие.

VI ОРИОН

— Что же ты молчишь, К. К.?

Полночь. Мы сидели на узкой террасе рядом с гостиной. На улице стояла тишина. Изредка проезжал автомобиль или мотоцикл. К. К. принес бутылку «Asti» и два высоких бокала. Я рассказал ему о своем детстве и приключениях в разных концах света.

— Позволь, я отвечу вопросом на вопрос: почему ты мне не веришь?

Мы посмеялись. Друг над другом. Каждый над собой.

— Ты делишь истину на маленькие порции, — сказал я. — Прячешь от меня карты. Ты делаешь вид, будто делишься со мной, но фактически рассказываешь о мелочах. Что ты скрываешь? Какой тайной ты не хочешь со мной поделиться?

— Тайна — уже не тайна, если она известна.

— Возможно, от меня будет больше пользы, если ты мне все объяснишь. Я археолог, К. К. Моя профессия делает меня любопытным. Я хочу знать. Ты должен мне открыться.

— Что ты хочешь знать?

— Ты обо мне знаешь все. Я о тебе ничего. У тебя степень доктора астрофизики Стэнфордского университета. И ты — исполнительный директор проекта «Люцифер». Вот все, что мне известно.

— Во многих отношениях я похож на тебя, Бьорн. Я человек, который любит делать дело.

Белое вино серебрилось в бокалах. Вокруг лампы на террасе с шумом летал большой жук, наконец он наткнулся на лампу и хлопнулся об пол с сухим фатальным стуком.

— Ты женат? — спросил я.

Вопрос удивил его. Он посидел немного, глядя перед собой, потом ответил:

— Был женат. Я женился на моей Сью, нам было по двадцать. К тому времени мы встречались уже пять лет. Правда, мило? Она оставалась в Канзасе, когда я получал образование в Калифорнии. Все закончилось так, как и должно было. Когда я наконец получил докторскую степень, мы развелись. Сью снова вышла замуж и родила двоих детей от парня, который до сих пор торгует скобяными товарами на главной улице в Форт-Скотте. Он — председатель приходского совета, масон, президент торговой палаты в городе. Чарли. Чарли Менкрофт. Чертовски славный парень. — К. К. поднял бокал и посмотрел на меня через стекло, глаз стал большим. — Но вот что кошмарно и так патетически банально, Бьорн, — я так и не смог забыть эту даму. Ты не находишь это смешным? Она уже бабушка. Я не видел ее двадцать пять лет. Вот так. Были другие женщины. Но… ты сам знаешь, как это бывает.

Я прекрасно знал, как это бывает.

— Так ты из Канзаса?

— Мой брат до сих пор владеет фермой, которую завел еще прапрадед в 1856 году. — Он опять прикрыл глаза. — Канзас… Более типичного сельского штата в США нет. Вечерами я любил гулять в темноте. Отсюда интерес к астрономии. Я мог часами сидеть в темноте на пшеничном поле и смотреть на небо. Какое зрелище! Большинству людей хорошенько разглядеть небесный свод мешает свет. Свет большого города, свет на ферме, свет от автомобилей — мир загрязнен светом. Но в Канзасе в пятидесятые годы было темно. Темно, друг! Казалось, я мог протянуть руку и снять с неба звезду.

— Ты часто бываешь дома? В Канзасе?

— Я не был там двадцать пять лет. С тех пор как умер отец. — Он покосился на меня. — Зачем тебе это?

— Хочу узнать тебя поближе.

— Почему ты думаешь, что я тебя все время обманываю?

— Потому что это твоя работа.

— А почему я должен доверять тебе, Бьорн?

— Я не просил тебя доверять мне. — Пауза. — Ты ничего мне не рассказываешь, — продолжал я наседать на него.

— Разве? Мне кажется, я рассказал очень много.

— Я хочу знать больше!

— Давай я скажу тебе вот что. Мы пытаемся понять Евангелие Люцифера и для этого проверяем три гипотезы. Теперь ты знаешь больше, чем половина тех, кто участвует в проекте «Люцифер».

— Какие три гипотезы? Я знаю только об одной: текст предсказывает о пришествии сына Сатаны.

— Придет время.

— Ну вот опять. Ты обещаешь ввести меня в курс дела — и снова ничего.

Несколько минут мы сидели молча.

— Где ты живешь? — спросил я наконец К. К.

— Где живу? М-да, как бы это объяснить? Мой дом — скажем так — расположен под Вашингтоном, округ Колумбия. Но я много путешествую. Рим. Лондон. Хьюстон. Стэнфорд. Поэтому мой дом едва ли можно назвать постоянным местом жительства.

— Место, где мы живем, говорит о нас как о людях. Я живу в многоэтажке в Осло. Это мой дом. Трехкомнатная квартира в многоэтажке.

— А теперь мы здесь. Оба. В Вечном городе.

Мы подняли бокалы и посмотрели в темноту. Я наслаждался виртуозным вкусом «Asti».

К. К. указал на небо:

— Видишь звезды вон там, над крышами? Это Орион. Название происходит, по-видимому, из аккадского Уру-анна — небесный свет. Созвездие возникло полтора миллиона лет назад и будет видно на протяжении еще стольких же. Потом перестанет существовать. Не потому, что звезды погаснут, а потому, что взаимное расположение звезд, наблюдаемое с Земли, изменится. Орион — самое стабильное созвездие в истории человечества. Человечеству только двести тысяч лет. Для нас Орион существовал всегда. Но, как и все другие созвездия, Орион не более чем иллюзия. Мысленное представление, основанное на силе света различных звезд и их взаимном расположении, рассматриваемое с определенной точки зрения в мировом пространстве: с Земли. Зачем я это рассказываю тебе? Не потому, что я астроном. Это хороший пример. Он показывает нам, что ничто в мире не является таким, каким оно нам представляется. Созвездия. Люди, которых ты встречаешь на дороге. Ничто не является таким, каким тебе кажется. И я тоже. Ты видишь лишь маленькую толику меня. А я — тебя. Самое главное, Бьорн, чтобы мы иногда брали на себя смелость доверять друг другу. И если мы не всегда знаем друг о друге все или чего-то не рассказываем, это не обязательно означает, что нам есть что скрывать.

Чтобы не показать, будто меня это совершенно не интересует, я сидел и смотрел на Орион. Или делал вид, что смотрю на Орион. Зрение у меня не из самых лучших. Для меня звездное небо — просто туман.

В свете уличного фонаря я увидел летящее насекомое, может быть цикаду, которая по ошибке залетела сюда из ближайшего парка. Я узнавал себя в ее состоянии отчаяния, в панике, в бегстве от невидимых преследователей, которых вы только ощущаете. Вы знаете, что они есть, но не видите их. Когда насекомое улетело в темноту, за ним бросились две птицы.

Так что же ты таешь, Карл Коллинз? Чем ты не хочешь поделиться со мной?

К. К. допил вино из своего бокала:

— Спокойной ночи, Бьорн. Подумай об этом. Хорошо? Не только ради меня. Но и ради себя самого. Очень важно доверять людям.

май 1970 года

Лучана пришла домой после часа. Вопросительно посмотрела на Джованни: есть какие-нибудь новости? Он покачал головой. Лучана повесила пальто и вошла в гостиную. Даже несмотря на запахи шампуня, мыла и духов, исходящие от нее, Джованни услышал запах лосьона после бритья и сигарет. Или он это внушил себе. Подозрительность была его чертой. Ни один мужчина, имея молодую красивую жену, не может жить, время от времени не испытывая приступов ревности.

— Где ты была?

— Там.

— Там?

— Я не могу быть здесь.

— Они могли позвонить.

— Я больше не в состоянии, Джованни.

— Да-да, конечно. Я понимаю.

— Не в состоянии сидеть и ждать, и ждать, и ждать, когда этот чертов телефон зазвонит.

«Но ты почему-то уверена, что я в состоянии», — подумал он.

— Непривычно слышать проклятия из твоих уст, Лучана.

— Тебе так кажется? Кто-то украл нашу дочь! Джованни! Слышишь ты! Черт! А ты никогда не свирепеешь, да? Черт бы их побрал! Черт, черт, черт! — Она заплакала. — Извини. Я…

Он сказал:

— Тсс!

Она успокоилась.

— Где ты была — там? — Он попытался придать голосу естественное бытовое звучание.

— Я была… на работе.

Пауза длилась не более десятой доли секунды, но он уловил ее.

На работе…

— Три часа?

Она поймала его взгляд; не сейчас, умоляли ее глаза, пожалуйста, не сейчас.

— Ты не рассказала им о Сильване?

— Конечно нет.

— Как дела у Энрико?

Снова этот… взгляд.

— У него… хорошо. Почему ты спрашиваешь?

— Меня интересует все, что важно для тебя, ты же знаешь.

Она взглянула на него, явно не будучи уверенной, как истолковать такую двусмысленность.

— Я кажусь тебе тряпкой? — Он поднял ее подбородок указательным пальцем и посмотрел прямо в глаза, словно его взгляд мог объяснить ей все, что он вынашивал. — Скажи все как есть, Лучана.

— Джованни, ты меня пугаешь.

— Во мне сохранилось не слишком-то много мужского, да?

— Почему ты это говоришь?

— Тебе кажется, что я должен относиться к сложившейся ситуации как-то иначе?

— Перестань, это неправда.

Приступ гнева и жалости к самому себе улегся. Он вышел на кухню и выпил стакан воды.

— Ты раздобыл манускрипт? — спросила она, когда он вернулся в гостиную.

— Нет.

Он рассказал, что произошло. Лучана опять заплакала.

VII МОЛИТВА В КРОВИ

РИМ

14 июня 2009 года

Белые как мрамор, в страшных позах, словно фигуры из подвала ужасов музея восковых фигур, обнаженные монахи купались в крови в лучах утреннего солнца.

Смерть всегда приходит неожиданно. Лобовое столкновение автомобилей на шоссе. Инфаркт. Лопнувшая артерия, лезвие ножа, огонь, опухоль. Даже для безнадежно больного, который неделями и месяцами пытался ускользнуть от нее и теперь собрал вокруг себя всех близких — шепчущихся, ожидающих, — смерть наступает неожиданно. Сейчас? Уже сейчас? Такова смерть.

Но это?..

— О боже! — простонал К. К.

Кровь была повсюду. На полу. На стенах. Даже на потолке. Утреннее солнце вливалось через продолговатые окна камер вверху на стене. Свет отражался в крови, которая застыла темно-красными узорами.

Я быстро отвернулся. Икая, оперся о стену обеими ладонями. Закрыл глаза, борясь с ощущением тошноты и невероятности случившегося.

Голос К. К.:

— Во имя Господа, что тут произошло?

Голос начальника охраны:

— Мы не понимаем!

Резня. Кровавая баня.

Я подумал: «Неужели в человеческом теле столько крови? Пять литров… Неужели пять литров крови — это так много?»

Все, кого отталкивает кровь, думают о цвете, консистенции и о том, что кровь должна быть внутри тела, а не снаружи. Очень немногие думают о запахе. Резком запахе, отдающем металлом. Я очень чувствителен к запахам. Я узнал запах крови задолго до того, как открыли дверь в коридор с камерами. Все время пытался дышать через рот. Девять трупов из десяти лежали на топчанах, каждый в своей камере. Казалось, они спали. Некоторые сложили руки на груди. Один широко раскрыл рот, застыл в беззвучном крике. Другой тупо уставился в пространство. Словно для того, чтобы помешать им убежать, они все еще были прикованы к стене. Тюремная одежда была разодрана на полосы и брошена в угол.

— Все до единой двери, — заверил начальник охраны, — были надежно заперты, когда заключенные были обнаружены мертвыми в положенное время завтрака, в половине восьмого.

Мы перешли в дежурную комнату в коридоре. Даже сюда доходил запах крови.

— Может быть, они убили друг друга? — спросил я.

— Двери были заперты снаружи. Двумя ключами.

— Ну а если кто-то сумел украсть комплект ключей?

— Невероятно!

— А если?

— В камерах нет оружия, ножей, даже бритвенных лезвий.

— Сколько человек дежурило в ту ночь?

— Три группы. Восемнадцать вооруженных мужчин. Двое в коридоре. Четверо в дежурной комнате. Шестеро во дворе. Шестеро на улице.

— Мог ли кто-нибудь суметь пройти мимо всех охранников, войти в запертые камеры, убить монахов, снова запереть двери и исчезнуть?

— Нет.

— Тогда это значит, что охранники были соучастниками?

— Ни в коем случае! Проверенные, надежные люди.

— Профессионалы?

— Самые лучшие.

— Каждого наемника можно купить…

— Только не моих!

— …если заплатить побольше.

— Я предпочитаю пропустить оскорбление мимо ушей.

— Их допросили?

— Конечно. Все, кто дежурил сегодня ночью, на местах. Если бы они участвовали в убийствах, уже давно сбежали бы.

— Если только не остались, чтобы на них как раз не подумали.

— Вы не просто подозрительны. У вас слишком бурная фантазия.

— Когда наступила смерть?

— По предварительному заключению врача, все умерли с пяти до половины шестого утра.

— На рассвете, — сказал К. К. — В это время дракулианцы обычно отнимают жизнь у своих жертв. На рассвете или в сумерках на исходе дня.

В череде охранников, врачей и полицейских был один человек, который резко отличался от остальных.

Крупных размеров, с лысеющей головой, в белой рубашке и синем галстуке с монограммой. Несмотря на толстый живот, редкие волосы и круги пота под мышками, он напоминал хулиганистого мальчишку, который забрался в построенный в буковой кроне деревянный домик и оттуда планировал налет на соседние участки.

— Марк! — окликнул его К. К.

Марк задыхался и двигался рывками, чем походил на фигурку из узкопленочного фильма, пленка которого застревала в кинопроекторе. Обернувшись и обнаружив К. К. через толстые стекла очков, он так и засиял во всем своем добродушии. Можно было подумать, что резня его никак не касалась.

— Это Бьорн, — представил меня К. К., — Бьорн Белтэ.

— А! Археолог! Человек с манускриптом! — Марк встретил мой взгляд с обезоруживающей улыбкой и взял меня за руку. — Маркус Вандерлейден Третий. Все зовут меня Марк, просто Марк. Моего деда назвали в честь Марка Аврелия. Знаешь такого? Это император? Marcus Aurelius Antonius Augustus! — Он провозгласил это имя так громко и торжественно, что привлек по-утреннему недовольные взгляды нескольких охранников. — Что касается «Третьего», обвинять меня не надо. Мой отец — сноб. Единственная причина, по которой меня назвали в честь деда и отца, была та, что он мечтал иметь сына по имени Маркус Вандерлейден — проклятие! — Третий. Как король или кто там еще. Они надеялись, что я унаследую банк. И тогда я встряхнул это чертово благородное генеалогическое древо от самых его снобистских корней до аристократической кроны, приступив к изучению международной политики, а затем внедрившись в сферу государственного управления. Они до сих пор не отошли от шока. Вот я и рассказал свою биографию в самом сжатом очерке.

— Что вы здесь делаете?

— Здесь? Здесь, в тюрьме? Здесь, в Риме?

— Марк входит в мой штаб, — сказал К. К. — Он…

Громкий крик прервал К. К.:

— Мистер Коллинз!

Начальник охраны поманил К. К., и они вошли в камеру Примипила.

— Так что же вы делаете в тюрьме?

— Хороший вопрос. Дьявольски хороший вопрос. Какого черта делаю я здесь? — Он остановился, размышляя, как будто вопрос касался загадки Вселенной. Потом он как бы пришел в себя. — Я вам кое-что покажу.

Он потянул меня в первую камеру.

Монах с большим носом спал мирным сном в луже застывшей крови. Обнаженный. Окровавленный. Белый. Он казался ненастоящим, как будто его тело заменили куклой.

На стенах кровь. Впечатление ужасное. Поэтому на слово я обратил внимание только тогда, когда проследил за взглядом Марка.

На стене кто-то нарисовал трикветр и кровью написал большими рукописными буквами:

Я почувствовал ужас и отвращение.

Кто написал его? Монах перед смертью? Убийца?

— Подобные слова написаны во всех камерах, — сказал Марк.

— Что написано в других камерах?

— Не знаю. Разные слова.

— Что это значит?

— Мы еще не знаем. Сначала надо перевести. Мы думаем, что это по-румынски. Монахи написали какое-то сообщение своей кровью и умерли.

— Зачем?

— Для всех дракулианцев написанное кровью имеет сакральное значение. Кровь священна. Если написать сообщение кровью многих умирающих, то это придаст особую силу молитве. Точно так же у христиан молитва всей собравшейся общины, по-видимому, имеет особый вес у Бога. Идем!

Во второй камере монах лежал лицом к двери, как будто ему больше всего хотелось увидеть реакцию тех, кто войдет. На лице жуткая гримаса: глаза широко раскрыты, губы оттянуты назад, зубы обнажены. На стене он написал:

Под буквами и трикветром стекавшая кровь застыла темно-красными полосами.

— Ужасно, правда? — прошептал Марк.

— Сначала sfant. Теперь sange. Их монастырь называется Sfant sange.

— Так оно и есть. По-румынски это значит примерно «святая кровь».

Только камера Примипила была недоступна, там работали техники. Марк и я записали разные слова, переходя из камеры в камеру. В конце концов мы получили такой список слов:

— О чем тебе говорят эти слова? — спросил Марк.

— Не очень о многом, если не считать «святой крови». Я предполагаю, что Satana — это Сатана. Harma-me-giddo-dom означает «Судный день», Армагеддон.

«Но почему именно эти, на первый взгляд бессмысленные, слова?» — подумал я. Почему они не написали, кто их убил? Этот вопрос дал толчок внезапному и дикому предположению. Против своего желания я понял, что произошло. Я взглянул на Марка:

— Вы ведь тоже поняли, что произошло?

— А вы?

— Думаю, что понял.

— Нам надо поговорить. Можем мы встретиться в посольстве через несколько часов?

— В посольстве?

— Я там работаю.

— Вы дипломат?

— Скажу правду: я работаю в ЦРУ.

— Бьорн…

Если крик может быть замедленным, то это был замедленный крик.

К. К. стоял перед камерой Примипила. Голос звучал странно. Как будто у него была плохая новость, которую он очень не хотел мне рассказывать. Он помахал мне, мягко взял за руку и ввел в камеру.

Трупные судороги — каталептические спазмы — один из самых жутких феноменов судебной медицины. Человек, умирающий в экстремальном физическом или психическом напряжении, может застыть в самой неестественной позе в момент смерти.

Примипил был единственным монахом, из десяти, кто не лежал на топчане. Он молился, стоя на коленях.

Он умер — обнаженный, стоящий на коленях, молящийся — с кровью, вытекающей из тела. Так он и застыл. Голова направлена вверх. Как будто он искал того бога или дьявола, которому посвятил свою жизнь. Колени на полу. Локти опирались на матрас. Руки и длинные пальцы прижаты друг к другу. Рот приоткрыт.

Если бы я приложил ухо к его губам, я услышал бы, возможно, эхо его последней молитвы…

На стене почти исчезли под стекавшей кровью трикветр и шесть слов на краске цвета беж.

К. К. положил руку мне на плечо. Как отец.

Долго стоял я, читая слова:

VIII СУДНЫЙ ДЕНЬ

Аналогично рептилии — из тех, у которых невероятно длинный язык, а глаза смотрят во все стороны, — Маркус Вандерлейден III был помещен в стеклянную клетку, которая очень напоминала террариум. Охранник проводил меня от входа до стеклянной клетки Марка в большом конторском зале. Мы пожали друг другу руки.

— Уже готов перевод, — сказал он и пододвинул мне стул.

— Что там написано?

— Собственно говоря, слова не имеют смысла. Переводчик говорит, что предложений там нет. Между словами нет грамматической связи. Переводчик думает, что люди писали слова независимо друг от друга. И все же… Если соединить слова хронологически и логически, забыть о грамматике и добавить порцию здравого смысла, то получится сообщение примерно такое… — Он поднял листок с письменного стола. — «Святая кровь! Господин Сатана спит, как труп, в пирамиде и проснется в Судный день. Бьорн Белтэ! Манускрипт! Сейчас! Слава тебе, Сатана!»

Мне потребовалось несколько секунд, чтобы переварить эти слова. Даже с переводом сообщение казалось бессмысленным. Сатана спит, как труп? В какой пирамиде?

— Почему они называют меня?

— Это приказ. У вас манускрипт. Они хотят заполучить его! С помощью Сатаны!

— Чем им поможет то, что они написали мое имя? Кровью? На стене?

— Написав священное послание кровью, они надеялись вызвать Сатану. Они пытались призвать тебя отдать им манускрипт. Магия крови, Бьорн. Молитва, обращенная к Сатане.

Это было смешно. И в то же время довольно пугающе. Любой человек, имя которого было написано кровью умирающим сатанистом, поймет, что я хочу сказать.

— Подействовало? — спросил он наполовину шутливо. — Если подействовало… хоть немного… можешь передать манускрипт К. К.

— Вы на него работаете?

— Yes, sir! Строго говоря, я сотрудник ЦРУ. Но в последние годы я вхожу в состав проекта «Люцифер». — Марк изобразил пальцами когти и сделал страшное лицо. — Формально в посольстве я руковожу отделом геополитического анализа. Но сейчас я полностью занят делами К. К. Раньше я сидел в Лэнгли и в ЦРУ занимался сообщениями, которые «Аль-Каида» передавала через Интернет.

— Так вы тайный агент?

Марк рассмеялся.

— Как видите, — он похлопал себя по животу, — я не агент. Не работаю в поле. Я — бюрократ. Аналитик, работающий за письменным столом. Человек, читающий документы и отчеты и пишущий свои отчеты. Бьорн, давайте обменяемся мячами. Что вы думаете о сообщении, которое они написали на стене?

— Примипил, видимо, знал о предстоящей резне. Он упоминал о сообщении, когда мы с К. К. приходили вчера к нему в камеру. Все было спланировано заранее.

— Интересно. Вы сказали, что поняли, как были совершены убийства?

— Конечно. Но этой информацией я поделюсь с К. К. И он уже решит, надо ли передавать ее ЦРУ.

Маркус поудобнее уселся на стуле, который скрипнул под ним.

— Я расскажу вам, чем мы тут занимаемся. В ответ вы должны будете поделиться со мной информацией, которой у меня нет. Я знаю, что Альдо и К. К. рассказали вам о пророчестве насчет сына Сатаны — Антихриста. Увлекательно. Но притянуто за уши. Чистой воды «Ребенок Розмари», «Изгоняющий дьявола», «Предзнаменование».[133]

— Какое дело аналитику ЦРУ, работающему против «Аль-Каиды» до теологических теорий о сыне Сатаны?

— Для начала надо расширить перспективу. Вера в Сатану, демонов и злых духов широко распространена в некоторых религиозных, особенно фундаменталистских, кругах. Как бы то ни было, о них написано в Библии, Коране и других религиозных книгах. Если человек предпочитает верить в священные книги буквально, как это делают многие, то дьявол и его демоны непременно должны быть обнаружены. В некоторых сектах и общинах стремление к гибели мира, к Армагеддону глубоко укоренилось. Эсхатология. Учение о конце света.

— В древнескандинавской мифологии это называется Рагнарок,[134] — добавил я. — Там были боги и йотуны — злые великаны, — которые сражались друг с другом.

— Рагнарок состоит в родстве с Армагеддоном христиан — представлением об окончательной битве между Богом и Сатаной. Это не какие-то пустяки. Почитайте Откровение Иоанна Богослова! Настоящее светопреставление из града, огня и крови, молний и грома, смерти и разрушений! Горячие схватки! Религиозные фанатики воспринимают этот текст буквально — не как аллегорию. Во многих религиях, не в последнюю очередь в христианстве и исламе, Судный день — фундамент веры. Без Судного дня жизнь будет протекать без цели и смысла. Судный день, как ни парадоксально, — ультимативная цель религии.

— Какое отношение все это имеет к Евангелию Люцифера?

— Дракулианцы верят, что Евангелие Люцифера предсказывает не только дату Судного дня, но и его протекание.

Манускрипт, по сути, каталог и руководство к действию. Проблема состоит в том, что очень важные детали описываются только в третьей части. А не в первых двух. В первой части есть формулировка: «Через 1 647 000 дней Земля родится после harga-me-giddo-dom». Как понять такое предсказание? 1 647 000 дней, как ни крути, очень точное указание времени. Евангелие Люцифера было написано 4500 лет назад. «Через 1 647 000 дней» — это ведь наше время. Это может случиться в любой день, строго говоря. Manana?[135] В 2012 году? Самое позднее — в 2024? Но вообще, что такое harga-me-giddo-dom? Армагеддон придет в виде атомной войны на Среднем Востоке? Какие страны будут вовлечены? Иран? Ирак? Пакистан? Израиль? Нападение террористов начнет третью мировую войну? Такие вопросы и смутные толкования получат разъяснение в тексте. Это одна из причин, почему ЦРУ участвует в охоте на загадочный древний манускрипт.

Он продолжил раньше, чем я успел задать вопрос:

— Дракулианцы прочитали текст с точки зрения Сатаны и всеми силами пытаются приблизить конец света. В монастыре в Карпатах они подготовили не только зал, где Сатана оплодотворит блудницу, но еще и родильную комнату и очаровательную детскую, где ребенок дьявола будет расти. Если бы они остановились на этом! О дракулианцах мы все-таки кое-что знаем.

— Разве еще кто-то замешан в этом деле?

— Одна из соперничающих с «Аль-Каидой» экстремистских группировок называет себя «Яум аль-Киямах», что означает «Судный день». Группировку возглавляет исламист-фанатик, сторонник джихада, располагающий огромными финансовыми ресурсами. Как и в случае с дракулианцами, поддерживающие его теоретики нашли в священных текстах многочисленные упоминания о том, что Аллаху нужна помощь правоверных, чтобы Судный день настал.

— Ничего удивительного. Коран почти каждый мулла толкует по-своему.

— Есть и еще много общего. В пятом веке дракулианцы создали понятие sanctus bellum — священная война, аналогичное джихаду у исламистов. Сейчас две экстремистские группировки: дракулианцы и «Яум аль-Киямах» — нашли друг друга. Можно говорить о партнерстве, пришедшем из ада! Они считают, что Судный день не произойдет сам по себе как результат каприза богов. Поэтому хотят осуществить его от имени богов.

— Как? При помощи террора?

— Очевидно. Но что может быть целью террористической атаки, которая начнет мировую войну? Взорвать бомбу в «Куполе над скалой»?[136] В здании ООН? На нефтяной платформе? Во время вручения премии мира в Осло? На спортивных соревнованиях вроде Олимпийских игр, чемпионата мира по футболу или Суперкубка?[137] Устроить химическую или радиоактивную атаку на один из западных мегаполисов? Взорвать, например, «грязную бомбу»[138] в Нью-Йорке?

На протяжении долгих секунд я представлял себе жуткие картины, одну за другой. Марк перестал говорить.

— Вы молчите, — констатировал он.

— Я размышляю.

— О чем?

— То, что вы мне рассказали, по-видимому, секретно. Совершенно секретно.

— Конечно.

— И тем не менее вы рассказываете это мне. Ни с того ни с сего. Почему?

Марк с удивлением посмотрел на меня:

— Потому что К. К. попросил меня об этом.

— Ты просил Марка встретиться со мной?

К. К. бросил на меня усталый взгляд, тяжело вздохнул. Он опустил в своем кабинете жалюзи. Вместо резкого утреннего света комнату наполнял мягкий свет настольной лампы.

— Да? — сказал он. — Что-то не так?

— Почему ты не рассказал мне, что это ты организовал нашу встречу?

Он негромко рассмеялся:

— Ты что же думал, что можешь встретиться с Марком за моей спиной? Что он доверит тебе какие-то секреты, а я не буду об этом знать?

За стеной звонил и звонил мобильный телефон. Лицо К. К. было серым, он явно устал. Слишком долго я видел в К. К. только противника, потенциального врага, того, кто пытается меня обмануть и захватить манускрипт. Ну а вдруг все мои подозрения напрасны и являются лишь последствием моих неврозов? Я не допускал мысли, что К. К. может оказаться четным и искренним человеком.

— Ты очень устал, — сказал я.

— Спасибо за сочувствие. Все хорошо.

— Я знаю, как умерли монахи.

— Неужели знаешь?

— Ты ведь тоже догадался?

— Результаты вскрытия ожидаются с минуты на минуту. Какая теория у тебя?

— Самоубийство.

— Я думаю так же. Вопрос в том, как они его осуществили.

Кто-то стал стучать в дверь так сильно, словно хотел проломить ее. Кулаком.

— Входи, Дик! — крикнул К. К.

Шефа безопасности проекта «Люцифер» звали Дик Стоун,[139] именно так он и выглядел. Он был такой широкоплечий и мускулистый, что я забеспокоился, достаточно ли ему места в дверях, или он разнесет в пух и прах и дверь, и часть стены, проходя внутрь.

— Что стало известно? — спросил К. К.

— Самоубийство.

— Способ?

— Зубы.

— Зубы?

— Они прокусили вену у кисти.

— Друг у друга?

— Каждый сам себе.

Пауза.

Я содрогнулся и попытался избавиться от картины, которая появилась перед глазами.

— Боже милосердный… — сказал К. К.

— Разве это возможно? — спросил я.

Дик Стоун стоял не шевелясь, будто вопрос касался не его.

— Они принесли себя в жертву, — сказал К. К. — Как мученики sanctus bellum.[140] Они пожертвовали собой, чтобы достичь вечного блаженства.

— Сэр? — нетерпеливо сказал Дик Стоун, как будто больше не мог ждать и хотел вернуться в зал вскрытия и рассмотреть все раны подробнее.

Когда Дик покинул нас, я остался сидеть и смотреть на К. К. Наконец я выкрикнул предположение, которое жгло меня с того момента, как К. К. и я стояли в камере Примипила:

— Сообщение монахов тебе о чем-то говорит, ведь правда? О чем-то большем, чем ты мне рассказал?

К. К. пожал плечами, придав лицу притворно равнодушное выражение. Вот теперь я начал узнавать его.

— Мне сообщение кажется непонятным. Но ты что-то знаешь, К. К., я вижу это. Ты знаешь, на что они намекают.

— Если бы я был тобой, я тоже гадал бы и строил предположения.

— Ты рассказывал мне, что у вас есть три гипотезы о содержании Евангелия Люцифера. Три гипотезы. Три части. Три монаха. Три — везде. Ты попросил Марка рассказать мне об одной из гипотез. А как насчет двух других?

— Тебе придется подождать, Бьорн.

— К. К., ты хочешь иметь манускрипт. Но ты ничего не рассказываешь. Я такой же упрямый, как ты.

— Что правда, то правда.

— У меня есть манускрипт. У тебя есть тайны. Если ты хочешь иметь то, что есть у меня, ты должен поделиться со мной. Рассказать все, что ты знаешь!

Под толстыми стеклами очков мои глаза с красными прожилками выглядели, вероятно, ужасно настойчивыми.

— Бьорн… — сказал он, словно добродушный папаша своему строптивому сыночку.

— Я ведь могу уехать домой, чтоб ты знал!

— Не надо упрямиться.

— Я хочу узнать о двух других теориях!

К. К. тяжелым взглядом посмотрел на меня:

— Их изучают в Англии, а не здесь, в Риме.

— Тогда поехали туда!

— В Англию?

— Конечно.

— Бьорн, так дело не пойдет…

Но дело пошло именно так.

Болла стояла во дворе, а К. К. и я летели на «Гольфстриме» из аэропорта Леонардо да Винчи в аэропорт Хитроу.

май 1970 года

Он подумал: «Каждый человек — если давление будет достаточно долгим — дойдет до крайности».

Джованни вошел в туалет, встал на колени перед унитазом, его стошнило. Вот так. Стало легче. Захотелось ополоснуть лицо. Кран заскрипел, когда он открыл холодную воду. Она была тепловатой. Набрал воды в руки. Вымыл лицо. Несколько раз. Посмотрел на себя в зеркало. «Выглядишь ты как труп, Джованни». Лицо распухло, было серого цвета. Надо побриться. Он встретил в зеркале свой взгляд. Взял в рот из ладошки воды, от которой отдавало хлором, пополоскал и выплюнул. Долго чистил зубы большим количеством зубной пасты. Потом намылил лицо мыльной пеной и стал бриться безопасной бритвой.

Когда Сильване было полторы недели от роду, она заболела, всего через несколько дней после возвращения Лучаны из больницы. Кожа девочки стала мертвенно-бледной и влажной. Она отказывалась от молока матери. Джованни вспомнил бесконечный страх перед тем, что она их покинет. Они обернули ее одеялами и сразу отвезли в больницу на обследование. Врачи дали ей подслащенной воды и оставили для наблюдения на несколько дней. Аппетит появился вновь. Свежий цвет кожи. Но они так никогда и не узнали, что с ней было.

«Разве возможно потерять ребенка, — подумал он, — и остаться после этого жить?»

Гроб…

Он еще раз наполнил руки водой и вымыл лицо. На ватных ногах вошел в кабинет и закрыл дверь. Прислонился спиной к двери. Закрыл глаза. Ему нужно было ощущение нормальной повседневной жизни. Работы. Мыслей без страха, без ужаса от того, что они могли сделать с Сильваной.

Он уселся за письменный стол и нашел список демонов, который раньше с горя скомкал и бросил о стену. Как можно лучше расправил топорщившиеся уголки страницы и положил лист на стол. Выдвинул нижний ящик стола и после некоторых поисков нашел пачку машинописных листов, связанных тематически со списком. Он очень любил делать списки; это была почти идея фикс. Списки приводили все в систему, превращали хаос в порядок. Сколько дней он потратил на сбор материала о демонах и на составление этих списков? Все религии имели собственный каталог демонов. Часами он мог смотреть на членов этой армии дьяволов. У каждого была особая функция, свои качества, своя собственная, очень индивидуальная камера пыток. Некоторые демоны умудрились прорваться в мифологии нескольких религий. Пользуясь старой ремингтоновской пишущей машинкой, Джованни написал:

Его взгляд скользнул по списку. Пазузу. Нергал. Боже мой! Какая бессмыслица! До самого дальнего ада бессмыслица! А это нормально? Абраксас. Самиаза. Бафомет. Это его жизнь? Крокелл. Эзекеель. Работа? Баракиалъ. ААд-дажжаль. Этот список и есть его специальность? Аль-А’вар. Ксафан. Как могла эта банда дьявольских бездельников полюбиться ему? Не только полюбиться, но и заложить основу его карьеры, учебы, исследований. Как это стало возможно?

Самсапеэль. Йомйаэль. Кокабиэль.

Беельзебуб. Люцифер. Сатана.

Эль Элохим. Яхве. Иегова. Господь. Бог.

Бог…

Теперь, когда Сильваны не было, он увидел, какой бессмысленной была вся его чертова работа. Сильвана — реальность, подумал он. Она что-то значит. А Бог? Бог был большей реальностью, чем все эти демоны? Эти смешные уроды, эти отвратительные монстры, эти карикатурные отражения человеческого зла. Имя. Только имя. Он мог составить другой список. С другими именами. Зевс. Осирис. Один. Аполлон. Беллона. Амон-Ра. Пта. Вакх. Тор. Пан. Посейдон. Купидон. Ащторет. Изиз. Юпитер. Анубис. Балдр. Тебо. Локке. Афродита. Ахиджах. Фрейя. Хадес. Ньорд. Муул-Лил. Фригг. Венера. Список вымерших богов был бесконечен. Но Бог, он-то жив еще? Всемогущий и довольный собой. Он смел всех своих конкурентов три тысячи лет назад. Ты не должен иметь богов, кроме меня! Ладно-ладно. Вас понял. Теология, горько подумал он, это наука ни о чем. Ни о чем! Изучение исследований, мыслей, истолкований, рефлексий других. Систематизация религиозных представлений. Плод фантазий. Систематизация суеверий. Вечный замкнутый круг. Наука, основанная на предположении, что боги и ангелы существуют. Силы, которые невозможно проверить, исследовать. Наука? Это наука — изучать тексты и мысли о богах и дьяволах, ангелах и демонах, пророках и евангелистах, видениях и откровениях? А если Бога нет? Что остается от теологии? Если Бог — игра воображения, стремление куда-то, то теология — только изучение суеверий и глупости людей. От этой мысли ему стало нехорошо. Стул закачался. «Думай о чем-нибудь другом, Джованни… О чем? О чем-нибудь другом». Он подумал: «Господи, почему Ты так далек от меня? Почему Ты не помогаешь мне, когда я в беде? Я кричу днем, Господи, — Ты не отвечаешь.

И ночью тоже, покоя нет». Он посмотрел в пространство. Надо что-то делать. Действовать. Он понял, что Бог не спасет Сильвану. «Неужели Сильвана, бедная невинная Сильвана должна умереть из-за какого-то манускрипта? Этого чертова манускрипта? Что делать? Черт побери, что мне делать?» Он заметил, что ужас и бессилие уходят, проявляется разум. Не важно, какую ценность представляет собой Евангелие Люцифера, не важно, какое значение оно имеет для странной религиозной секты, не важно, что в нем есть какая-то информация, — нет ничего важнее Сильваны. Что ему делать? Он должен — может — заставить декана открыть сейф? Но как? Его остановят охранники задолго до того, как он дойдет до выхода.

«Я ничего не могу сделать, черт побери!»

Или же…

«Что сделал бы папа?»

Он смог бы…

Он повернулся на стуле к окну. Он сидел и считал удары сердца. «Ты утратил Бога, Джованни».

Момент истины.

Поворотный пункт.

Безбожник.

Он попробовал это произнести. Безбожник. Что восклицал Иисус на кресте? Eli, Eli, lema sabaktani? «Я тоже потерял веру в Бога», — подумал он. Он доверял Господу. Зачем? Ради чего?

«Пусть Бог спасет сейчас Сильвану, если она Ему дорога. Пусть Бог остановит меня, если я Ему дорог».

Джованни стал медленно подниматься, подошел к шкафу, где хранил пистолет, которым папа пользовался во время войны: полуавтоматический пистолет девятого калибра, «беретта М 1934». Когда он сорвал крышку с неоткрытой коробки, ему показалось, что на него обрушилась тьма. Он вынул магазин и зарядил пистолет. Даже Спаситель на кресте дошел до предела… Ему приказывали. Над Ним потешались, издевались, Его третировали. По милости Господа. И громко крикнул Иисус: Eli, Eli, lema sabaktani?

«Теперь, — подумал Джованни, — я тоже дошел до предела.

Мой Бог, мой Бог, почему Ты покинул меня?»

IX АРМАГЕДДОН

ВИНДЗОР

15 июня 2009 года

По небесному своду пронеслась падающая звезда. Далекие галактики и звезды поблескивали в темноте Вселенной. Слабо мерцая, Млечный Путь вплывал в неясные очертания тумана.

— Роскошно, правда? — спросил К. К. в восторге. — А как насчет спутника? — Запрокинув голову, уперев руки в бедра, он следил за полетом кометы через небесное пространство. А я полулежал на диване с откидывающейся спинкой и наблюдал за хищной атакой черной дыры на близлежащие вселенные. — Джофф! Спутник!

Через десять секунд в поле зрения появился спутник связи. Медленно и грациозно он проплывал мимо нас, на блестящей поверхности его вспышками отражались солнечные лучи.

— Как видишь, Бьорн, мы можем…

К. К. вдруг замолчал. На заднем плане из глубин космического пространства показался квазар.[141]

— Джофф? Что это значит? Джофф?

Квазар во всем своем великолепии приближался к нам. Я прилип к стулу. Когда он подошел к нашей Солнечной системе, случилось то, что должно было случиться: квазар взорвался в ослепительной и совершенно беззвучной вспышке света, которая уничтожила Солнечную систему и ее окрестности за десятую долю секунды.

— Опа! — сказал чей-то голос. Это был Джофф. — Прошу прощения.

— Квазар? — воскликнул доктор Ян Максвелл. Он все время стоял, прижавшись к стене в темноте, позади К. К., а теперь выступил вперед, как бог, которого вызвали навести порядок в космическом хаосе. — Извините меня, — сказал он нам. — Одну секунду. Джофф? Джофф! Какого черта появился этот квазар?

Доктор Максвелл был научным руководителем Виндзорского астрономического института. Рыжие волосы, веснушки, круглые очки. И пластырь на лбу. Во время перелета из Рима К. К. рассказывал мне, каким уважением доктор Максвелл пользуется в астрономических кругах.

В этот момент включили свет.

— Sorry, sorry, sorry, — продолжал повторять бормочущий голос, целый поток извинений. Голова Джоффа выглянула из высокотехнологичного центра управления планетарием в углублении в центре пола. — Sorry! Я работал над взрывом квазара до поздней ночи. И по ошибке, видимо, скопировал весь файл в папку нашей Солнечной системы. Позор мне!

— Джофф! — сказал доктор Максвелл с наигранным терпением. — Ты знаешь, так же как и я, что квазар в нашей части Вселенной…

— Знаю, знаю, — прервал его Джофф. — Извините, я немедленно уничтожу этот файл.

К. К. добродушно подмигнул мне:

— Наш планетарий может показывать картины и анимации, рядом с которыми другие планетарии выглядят как домашние кинопроекторы восьмидесятых годов. — Он сел на диван рядом со мной. — Как видишь, Евангелие Люцифера можно прочитать самыми разными способами. Доктор Максвелл несет ответственность за одну из гипотез. Ян, продолжишь?

Моложавый рыжий мужчина подошел и встал перед нами:

— Наше исследование текста связано с теорией, направленной в сторону — скажем так — космического пространства. Мы говорим по-прежнему про Судный день. Но в другом смысле. Некоторые формулировки Евангелия Люцифера заставляют думать о столкновении Земли с астероидом.

Несколько секунд было тихо.

— Бьорн? — позвал меня К. К.

В отличие от большинства людей нам, альбиносам, трудно бледнеть. Я не знаю, где в этот момент была моя кровь, но в головной мозг она точно не поступала.

Я не мог думать ясно. Поднял руки в знак того, что мое сердце все еще билось и мне нужно немного времени, чтобы прийти в себя.

— Что именно, — спросил я наконец, — заставило вас думать о страхе перед таким конкретным явлением, как астероиды?

— Дело в двусмысленных формулировках исследуемого манускрипта. Текст написан на чужом для автора языке, которым он к тому же владел не очень хорошо, — сказал К. К.

На экране под потолком появился текст:

— Это из первой части Евангелия Люцифера, — сказал К. К — Той, которую нашли в пещере в Египте в 1970 году. Ее привез в Италию профессор Джованни Нобиле. Слова harga-me-giddo-dom мы встречали раньше. «Судный день». Аккадское слово «восстанет» можно также перевести как «расцветет» или «проснется».

— А остальное?

— «Небесный объект» немного расплывчато, потому что на аккадском языке это значит всего лишь «что-то, находящееся на небе» или «что-то, пришедшее с неба». «Небесный объект» может быть истолкован как «комета» или «астероид», но может означать и «божество». Нюансы утрачиваются при переводе. Аккадский язык красочен и метафоричен по сравнению с сухими современными языками. Так какое слово выбрать для перевода? Большой объект на небе — это астероид или бог?

Я ничего не сказал. Абсолютно ничего. Когда тишина стала гнетущей, К. К. продолжил:

— Так что, возможно, речь в Евангелии Люцифера идет не об Армагеддоне, вызванном человеком, а о природной катастрофе апокалипсических размеров.

— Астероид, — ответил с опозданием на вопрос К. К. доктор Максвелл. — Если на Землю попадет астероид достаточно больших размеров, то последствия будут катастрофическими. Цивилизация будет уничтожена.

— Почему в 2009 году мы должны учитывать астрономические пророчества тысячелетней давности? — спросил я.

— Наши предки были выдающимися астрономами, — сказал доктор Максвелл. — Астрономия была одной из первых наук, из которой потом выросли философия, математика, физика, химия. Ну и религии тоже. Но это совсем другая история.

— Вопрос хороший, — сказал К. К. — Зачем тратить время, силы и деньги на гипотезу, основанную на манускрипте того времени, когда у людей не было даже бинокля? Как, доктор Максвелл?

— В узком смысле — так. Астрономы в прошлом, возможно, наблюдали комету или траекторию полета астероида и точно зафиксировали время и место его прохождения по звездному небу, так что мы можем использовать данные для вычисления этой траектории. Мы будем знать, когда она столкнется с Землей. Эти траектории могут быть определены по третьей части Евангелия Люцифера. — Доктор Максвелл нажал на кнопку пульта, у которого был вид, по меньшей мере, пульта авиалайнера. Свет стал приглушенным, на своде планетария опять появилось звездное небо. — Есть много видов метеоритов, астероидов и комет. Метеориты — самые маленькие. Большинство имеет размер с песчинку или с камешек, самые большие — до десяти метров.

На экране планетария возникло метеоритное облако, которое превратилось во вспышку пламени и пыли.

— Астероиды — каменные глыбы, пойманные притяжением нашей Солнечной системы, — продолжил доктор Максвелл. — Самые большие — в диаметре достигают нескольких сотен километров.

Появился астероид, неровная гигантская скала, плывущая по космическому пространству.

— Некоторые астероиды пересекают траекторию Земли при ее вращении вокруг Солнца, — сказал К. К. — И среди них очень немногие иногда проходят в опасной близости.

— Кометы, — сказал доктор Максвелл, — еще более проблематичны. — Пультом он вызвал комету с хвостом из пыли и газа. — От астероидов кометы отличает наличие хвоста.

Изображение Вселенной задрожало и сменилось другим, которое было почти таким же.

— Вот так, — сказал доктор Максвелл, — космическое пространство выглядело в Китае 2250 лет назад. Видите комету справа? Комета Галлея — такой ее видели китайские астрономы. В последний раз мы ее наблюдали в 1986 году. В следующий раз это случится в 2061-м.

Изображение на звездном небе дрогнуло, как это бывает при переключении каналов телевизора, — появилась новая комета.

— Комета Галлея вполне предсказуемая, но другие появляются совершенно неожиданно. Комета Хейла — Боппа была обнаружена в 1995 году. Она вернется в 4377 году. Комета Хякутаке прошла мимо Земли в 1996-м. Ее ожидают через сто тысяч лет или около того.

— Как велик риск столкновения кометы с Землей? — спросил я.

На своем пульте доктор Максвелл вызвал анимацию траекторий планет Солнечной системы и перекрещивающихся с ними траекторий астероидов и комет.

— Мы знаем примерно 5500 астероидов около Земли и до 4000 комет, проходящих в окрестностях Солнца.

— Неопасные метеориты встречаются нам все время, — сказал К. К. — Раз в тысячу лет на Землю попадают крупные объекты вроде того, который упал в районе Тунгуски в России в 1908 году. Совсем недавно, в марте этого года, подобный астероид прошел рядом с Землей на расстоянии всего в шестьдесят тысяч километров.

— А в будущем? — спросил я.

— Самый большой и опасный астероид, о котором мы знаем, называется 2007 VK184. Он пройдет мимо Земли или попадет в нее в 2048 году. Проблему составляют не астероиды и кометы, о которых мы знаем. Проблема с теми, о которых мы не знаем. И возможно, Евангелие Люцифера могло бы нам дать предварительную информацию.

— А зачем? Разве можно сделать что бы то ни было, чтобы помешать столкновению?

— Конечно, — сказал доктор Максвелл. — Но нам нужно время. Время планировать защитные мероприятия. Все зависит от размера астероида. Мы можем взорвать его с помощью ядерного оружия. Мы можем помочь ему изменить траекторию. Но чтобы подготовить подобную акцию спасения, нужны годы. Поэтому нам надо знать, когда ожидать такой визит.

— Вот для чего, — сказал К. К., — нам нужна полная версия Евангелия Люцифера.

Я смотрел на небесный свод надо мной. Внезапно мне пришла в голову мысль — любознательность у меня в крови, — и я спросил:

— Как вы думаете, есть там жизнь?

— Жизнь? — переспросили К. К. и доктор Максвелл в один голос.

— Да. Разумная жизнь.

— Бесспорно! — сказал доктор Максвелл.

— Конечно, — сказал К. К.

— Фактически астрономы всего мира ищут разумную жизнь изо всех сил, — сказал доктор Максвелл. — Уже в 1960 году астрономы из Корнуэльского университета начали ловить сигналы из района звезд тау Кита и эпсилон Эридана. При помощи радиотелескопа в последующие годы был осуществлен целый ряд проектов SETI — Search for Extra-Terrestrial Intelligence.[142]

— Более вероятно предположение, что жизнь где-то в космосе есть, чем то, что ее там нет, — сказал К. К. — Только на небольшом пятачке Млечного Пути астрономы идентифицировали четыреста экзопланет, то есть планет, которые вращаются вокруг своего солнца. В марте этого года НАСА запустила космический зонд «Кеплер» с телескопом и спектрофотометром, который должен помочь нам найти другие экзопланеты. Во Вселенной их миллион миллионов.

Доктор Максвелл продолжил:

— Уравнение Дрейка было создано Фрэнком Дрейком в 1960-е годы, чтобы установить вероятность жизни в нашей Галактике. Не просто жизни, а разумной жизни. Данные ошеломляющие. Джофф! — крикнул он. — Ты можешь вывести на экран уравнение Дрейка?

Вместо звездного неба на потолке появилась формула:

— Я не буду входить в детали…

— Ладно-ладно.

— …но ограничусь тем, что скажу, что N определяет шансы появления разумной жизни в какой-то вселенной. Отсюда N — функция таких астрономических параметров, как количество звезд с системой планет, количество планет, которые потенциально могут развить примитивную и разумную жизнь, и так далее.

— И что в итоге?

— Итог не подлежит обсуждению: абсурдно предполагать, что Земля — единственная планета Млечного Пути, на которой есть разумная жизнь.

май 1970

Ожидая, Джованни прислонился к фонарному столбу. В фетровой шляпе и серой хлопчатобумажной куртке, он имел вид безработного исследователя, который бродит вокруг Григорианского университета в надежде устроиться на работу. Велосипед он оставил в узком переулке, таком узком, что преследование на автомобиле было бы невозможно. Темные очки скрывали глаза, которые внимательно наблюдали за всеми входящими и выходящими. Университетский представительский автомобиль «Фиат-2300» подъехал к тротуару, двигатель продолжал работать. Джованни оторвался от фонарного столба и стал медленно приближаться ко входу. Декан Сальваторе Росси вышел вместе с двумя египтянами. Один нес дипломат из черной кожи. Росси сказал что-то, отчего египтянин рассмеялся. Джованни продолжал приближаться. Шофер в униформе, увидев Росси и египтян, вышел из машины и открыл заднюю дверь. Декан ужасно стремился показать уважение к гостям и стал извиняться за убожество автомобиля. Джованни услышал, что он сказал что-то про аэропорт Фьюмичино.

— No problem, — ответил один из египтян, — we have plenty of time.[143]

Джованни подошел и встал перед ними. Росси и египтяне остановились.

— Джентльмены, — сказал Джованни и сжал рукоятку пистолета в кармане, — мне очень жаль, но я вынужден просить вас отдать мне дипломат с манускриптом.

— Профессор Нобиле? — произнес Росси, ничего не понимая.

— Манускрипт! — потребовал Джованни.

— Это два представителя из Каирского музея, — объяснил декан, как будто Джованни не понял, что тут происходит.

— Я вынужден по причинам, о которых расскажу позже, просить отдать мне манускрипт.

— Не будьте смешным!

Джованни вынул из кармана пистолет.

Египтяне отступили назад.

— Профессор! — воскликнул декан.

— Примите мои извинения.

— Вы сошли с ума?

— Прошу отдать мне манускрипт!

Египтяне обменялись репликами на арабском языке.

— I am very sorry,[144] — обратился декан к египтянам. Потом обернулся к Джованни, негромко и зло сказал: — Боже милосердный, профессор Нобиле, что вы тут вытворяете?!

— Сейчас я не могу этого объяснить. Но мне нужен манускрипт.

— Какая чушь!

— Дело идет о жизни и смерти.

— Уберите пистолет!

— Я не шучу!

— Возьмите себя в руки, профессор Нобиле! Это очень серьезное дело!

Джованни направил пистолет в сторону египтянина с дипломатом. Тот испуганно подскочил на ступеньку вверх.

— The manuscript! — крикнул Джованни и помахал пистолетом.

Несколько прохожих, увидев пистолет, постарались скрыться побыстрее.

— Профессор! Джованни! Нобиле! — резко произнес декан с ударением на каждом слове.

Джованни подошел к египтянину с дипломатом. Испуганный египтянин поставил дипломат на ступеньку и поднял вверх обе руки. Джованни схватился за ручку. То же самое сделал второй египтянин. Они стали тянуть дипломат каждый в свою сторону. Свободной рукой египтянин попытался ухватиться за пистолет. Джованни отдернул руку. Египтянин стал трясти его за куртку.

— Отпусти! — закричал Джованни по-итальянски.

Египтянин замахнулся.

Выстрел прозвучал, когда кулак египтянина ударил Джованни по плечу. Многочисленные туристы на Пьяцца делла Пилота закричали. Египтянин отпустил дипломат. Распространился резкий запах пороха. Сначала Джованни решил, что выстрел был в воздух. Чуть не попал! Египтянин опустился. Сел на ступеньку. Тут Джованни увидел, что на блейзере египтянина чуть ниже левого плеча появился кровавый след. Кровь закапала на серые брюки. Египтянин съежился и застонал. На ступеньке стала расти лужа крови.

— Извините, — пробормотал Джованни.

На Пьяцца делла Пилота все замерли. Потом, как по команде, пустились бежать. Кто-то закричал. Раненый египтянин упал на бок.

— Остановите кровотечение! — сказал Джованни второму египтянину. Тут до него дошло, что сказал он это по-итальянски.

Декан Росси стал пятиться по ступенькам, предостерегающе держа руки впереди. Шофер «фиата» давно скрылся где-то на площади. Джованни спустился по лестнице, бросил дипломат на заднее сиденье «фиата», захлопнул дверь, обошел машину и сел за руль. В открытое окно он уже слышал сирену полицейских автомобилей. Поставил первую скорость и попробовал дать газ. Двигатель взвыл. «Фиат» медленно тронулся. Запахло жженой резиной. Тогда он понял, что включен ручной тормоз. Он опустил его. «Фиат» выехал на площадь. Быстро проехал по Виа деи Луччези, потом направо по Виа делла Датариа. По всему Риму звучали сирены.

Выехав на Виа Национале, он встретил несколько полицейских машин и карет «скорой помощи». Но у них, конечно, еще не было информации об автомобиле, скрывшемся с места преступления.

А если его преследовали эти, похитители, то он избавился от них уже давно.

В нескольких кварталах от дома, за одним мусорным контейнером на сонной боковой улочке, он оставил «фиат». Мотор продолжал работать. Если немножко повезет, то какой-нибудь вор угонит машину и выведет полицию на ложный след. Джованни выбежал на главную улицу и открыл дверь табачного торговца, которого тоже звали Джованни и который поэтому не только стал для него постоянным поставщиком свежего трубочного табака, но и провозгласил себя верным другом и закадычным приятелем на всю жизнь. Дверной колокольчик радостно зазвенел. Торговец, который при росте сто двадцать сантиметров был примерно такой же ширины, сидел на табуретке за прилавком.

— Джованни! — сказал Джованни.

— Джованни! — сказал Джованни.

У них это была любимая шутка.

— Что случилось с твоей шляпой и курткой?! — воскликнул торговец.

— Ты должен мне помочь.

— Всегда готов!

— Я говорю серьезно. Все зависит от тебя!

— Тем более приятно быть в твоем распоряжении.

— Речь идет о жизни и смерти Сильваны. Я не шучу.

Лицо торговца — комплект из седых усов, густых бровей, носа картошкой и глубоких морщин — стало серьезным.

— Что-то случилось с ангелочком? — Он был одним из немногих, кто был очарован Сильваной.

Нобиле протянул Джованни дипломат:

— Можешь спрятать это до тех пор, пока я не приду за ним?

— Конечно, друг мой, конечно.

Торговец взял дипломат.

— Спрячь его получше.

Он вошел в соседнее помещение и спрятал чемодан в шкафу.

— Никому не отдавай, кроме меня.

— Конечно.

— Никому — абсолютно никому, — кроме меня, не отдавай его.

— Понял, друг мой.

— Даже полиции.

Торговец как бы засмеялся, но только одной бровью.

— Потом я тебе все объясню. Я тебе верю!

— Конечно, конечно.

Нобиле вышел через заднюю дверь во двор, потом через подвал на боковую улочку в нескольких кварталах от своего дома. Натянул поглубже шляпу и перебежал на другую сторону улицы. Он предполагал, что эти держали под наблюдением вход, но он их не видел. Возможно, они сняли квартиру на той же улице и сейчас наблюдали за ним из-за занавески. Он вошел в подъезд и стал подниматься, прыгая через ступеньку. Было без пяти минут четыре.

Лучаны дома не было. Ну как ей не стыдно! Она положила на кухонный стол записочку: «Дома нет! Л.» Он подошел к окну в гостиной и посмотрел на улицу. Полиция должна уже быть где-то близко. Он услышал сирену. «Звони! — подумал он. — Звони, звони, звони!» — Сирена приближалась, потом прекратилась. Полицейский автомобиль выехал из-за угла и остановился перед входной дверью. — «Звони же, черт бы тебя побрал!» — Телефон зазвонил в шестнадцать ноль-ноль. Он схватил трубку.

— Времени болтать нет. Полиция поднимается по лестнице. Встреча через полчаса на лестнице Испании! — Джованни повесил трубку в тот момент, когда полиция стала звонить и стучать во входную дверь.

— Полиция! — кричало одновременно несколько голосов, как будто Джованни жил с ложным убеждением, что они были очень усердными миссионерами. Он открыл окно во двор и выбрался на узкий карниз. От балкона соседа перебрался на пожарную лестницу. Он был уже внизу, когда услышал, что полиция взломала дверь квартиры. Он забежал в подворотню, оттуда вышел на боковую улочку подальше от входной двери. Никто его не ждал.

Когда появился черный «мерседес», он стоял, спрятавшись за припаркованными автомобилями в тени колонны Девы Марии на площади Тринита деи Монти напротив лестницы Испании. Он сразу увидел, что это они. Великий Магистр сидел на пассажирском сиденье впереди. Один из молодых монахов был шофером. Они ехали так медленно, что Джованни успел на ходу открыть заднюю дверь и заскочить внутрь, на заднее сиденье, — туда, где сидели гигант и Примипил. Никто не сказал ни слова. Шофер прибавил скорость. Сильваны в машине не было. Он этого и не ожидал. Он только надеялся.

— Я вижу, у вас в руках ничего нет, профессор Нобиле, — сказал Великий Магистр.

— Я не дурак. Где Сильвана?

Они молча проехали несколько кварталов.

— Вы взялись за дело очень профессионально, профессор. Производит впечатление. Мы слышали о происшествии в новостях по радио. Мне и в голову не могло прийти, что вы на это способны.

— На что способен?

— Стать убийцей.

— Он умер?

— Не удалось спасти. Потеря крови, сами понимаете. Человеческое тело очень хрупкое. Оно не создано для того, чтобы в нем пистолетом делали дырки.

Джованни почувствовал пустоту, но эта смерть не слишком взволновала его. Пока… Пока Сильвана не спасена. И все же… «Я убил человека. Из-за меня умер человек. Я — убийца».

— Вас ищет полиция. Но вы об этом, конечно, знаете.

— Я не хотел его убивать. Это получилось случайно.

— Приберегите извинения до суда.

Они въехали на автостоянку.

— Так что мы делаем? — спросил Великий Магистр.

— Я получаю Сильвану, вы получаете манускрипт.

— Должен вам сказать, что я не считаю вас глупцом, профессор. Я надеялся, что вы тоже уважаете меня.

— В одном вы можете быть уверены: если бы полиция знала, где я, я бы давно был арестован.

По улице проехал полицейский мотоцикл с сиреной.

— Я предлагаю следующее, — сказал Джованни. — Мы едем за Сильваной. Вас в любом случае больше. Вместе с Сильваной мы едем и забираем манускрипт.

Двое на переднем сиденье переглянулись. Великий Магистр кивнул:

— Мы согласны. Хочу подчеркнуть, что и вы, и ваша дочь будете убиты при малейшем отклонении от договоренности. Вы поняли предупреждение?

— Конечно. Для меня лишь Сильвана имеет смысл. Как только увижу, что она невредима, я привезу вас к манускрипту.

Великий Магистр еще раз переглянулся с шофером. «Как будто такая возможность уже заранее была взвешена и обсуждена и все подготовлено», — с беспокойством подумал Джованни.

X КОД БИБЛИИ

ОКСФОРД

15 июня 2009 года

Лаборатория по изучению Евангелия Люцифера располагалась в скромном кирпичном здании, примыкавшем к парку на окраине университетского кампуса в Оксфорде. После долгой поездки из Виндзора я был разбитым и сонным. Наконец К. К. свернул с тихой улочки и остановил автомобиль у невысокого дома, который выглядел как трансформаторная станция, пожелавшая слегка приодеться. Окна были узкими — скорее щели, чем окна, — и «сидели» высоко на стене. Выглядевшая здесь совершенно неуместно решетка окружала дом. Входная дверь была стальной.

Пройдя через ни много ни мало два шлюза безопасности, мы попали в приемную, потом спустились на лифте на третий подземный уровень, где начальник отдела по исследованию текста Евангелия Люцифера Элис Гордон ждала нас у своего кабинета. Ей было чуть за сорок.

— Хотя вы меня не знаете, я о вас хорошо осведомлена, — сказала она, когда мы пожимали друг другу руки.

— У Элис большой опыт по изучению древних манускриптов, — объяснил К. К. — Она работала со «Свитками Мертвого моря» и «Библиотекой Наг-Хаммади», а также с Евангелием от Иуды.

Доктор Гордон провела нас по коридору в пустую аудиторию, которая амфитеатром спускалась вниз еще на два этажа. Откидные стулья мягкие и удобные, как в кинотеатре класса люкс. Свет приглушенный. Доктор Гордон пошла вниз к подиуму, сверху спустился большой экран.

— Карл Коллинз попросил меня познакомить вас вкратце с работой нашей лаборатории и с той гипотезой, которой мы занимаемся. Фактически вы первый посторонний, которому мы рассказываем об этом.

На экране появилась картинка. На ней была изображена первая часть Евангелия Люцифера.

— Как видите, хотя манускрипт напоминает любой другой дохристианский текст, он все же очень сильно отличается от всех остальных. Аккадский текст в левой колонке рассказывает, если его упростить, о жизни иноземца в Вавилоне.

— Сбежавшего туда иудея?

Доктор Гордон покачала головой:

— Он прибыл в Вавилон откуда-то издалека и полностью обосновался в своей новой стране. Он изображает людей и культуру Месопотамии и Среднего Востока с примесью пророческих и апокалипсических видений мифологического и религиозного характера.

Красной лазерной указкой доктор Гордон выделила в правой колонке непонятные символы:

— Мы не знаем, как читать или как истолковывать эти значки. Мы ничего не можем извлечь из них. Решить что-либо без полного комплекта манускрипта — это все равно что решать математическое уравнение, где третья часть знаков отсутствует. Совершенно определенно этот язык не является ни одним из известных в настоящее время древних языков. Что представляют собой значки? Буквы? Числа? Символы? Пиктографические знаки? Идеографические, как в китайском языке? Фонетический алфавит? И вообще, как его читать? У нас есть туманные предположения, но без полного текста они так и остаются предположениями. Есть гипотеза, что символы представляют собой числа или среднее между буквами и числами, — неизвестная нам форма математики, основанная на тексте, а не на числах.

— Многое свидетельствует о том, что автор Евангелия Люцифера имел хорошие знания в области математики, — вставил К. К.

На экране изображение манускрипта сменилось фотографией глиняной дощечки.

— Математика — очень старая наука, — сказала доктор Гордон. — Среди старейших математических текстов, которые нам известны, есть вавилонская глиняная дощечка, которой почти четыре тысячи лет, ее называют «Плимтон 322». Вавилоняне использовали старую, шестидесятеричную систему шумеров, основанную на числе «шестьдесят», остатки которой мы видим сегодня в измерении углов и при указании времени.

На экране появилась новая картинка — крупное изображение символов из правой колонки. Доктор Гордон показала на некоторые значки лазерной указкой:

— Мы попытались предположить, а не являются ли символы закодированным текстом? Но даже самые совершенные компьютеры и шифровальные машины не смогли обнаружить какую-то закономерность при замене символов буквами.

— Наша самая увлекательная теория, — сказал К. К., — имеет связь с гипотезой, выдвинутой в книге The Bible Code («Код Библии»), вышедшей в 1997 году. Она была написана американским журналистом Майклом Дроснином, но основывается на работах известного израильского математика профессора Элияху Рипса из Еврейского университета в Иерусалиме.

— В своей книге Дроснин — используя многочисленные таблицы, разработанные Рипсом, — утверждает, что пять Моисеевых книг содержат тайный код со скрытыми предсказаниями, — сказала доктор Гордон. — Рипс берет в качестве исходного материала оригинал Торы, написанный на древнееврейском языке. Ликвидировав пробелы между словами, все гигантское количество слов поместили в компьютер на матрицу — сетку, заполненную знаками. Компьютер обрабатывает текст. С использованием математической систематики удаляется определенное количество знаков. Например, удаляется десять знаков, остается один, удаляется еще десять знаков, остается один. Или удаляется каждый седьмой. Или каждый тринадцатый. И так далее. Во всем тексте. Предположительные предсказания становятся читаемыми, когда мы — горизонтально, вертикально или по диагонали — читаем знаки, которые остаются на своих местах в сетке.

— Кажется невероятным, какое количество сообщений Рипс нашел в книгах Моисеевых, — сказал К. К. — Во многих случаях они говорят о современных нам событиях — например, об убийстве Кеннеди[145] и столкновении кометы Шумахера — Леви с Юпитером.[146]

— Математики и статистики называют метод Рипса чистым вздором, — сказала доктор Гордон. — Они утверждают, что подобные сообщения и предсказания можно найти также в «Войне и мире»[147] и «Моби Дике».[148]

— И все-таки увлекательно читать, какие предсказания они обнаружили при дешифровке, — сказал К. К. — Даже израильская разведка МОССАД заинтересовалась их теорией.

— Автор этой книги в 1994 году поехал в Израиль, чтобы предупредить тогдашнего премьер-министра Рабина,[149] — сказала доктор Гордон и вывела на экран текст.

В письме Рабину Дроснин написал:

— Ни МОССАД, ни Рабин не восприняли предупреждение всерьез, — сказал К. К. — Мы знаем, чем это кончилось. Рабина застрелили год спустя.

— И тогда Рипс и Дроснин обнаружили еще одну сразу обеспокоившую их деталь: имя убийцы — Игаль Амир, которое тоже встречалось рядом с именем Рабина в тексте Ветхого Завета, — сказала доктор Гордон. — В своей книге Дроснин задает вопрос, не на этот ли «код», «печати» Библии дается намек в Откровении Иоанна Богослова.

Доктор Гордон вывела на экран новый текст:

— Или возьмите Книгу пророка Даниила в Ветхом Завете, — вставил К. К.

— На какие скрытые сообщения и свитки указывают пророки? — спросил К. К. — Дроснин размышляет, не намекают ли письмена, запрятанные в запечатанную книгу или же в свиток, на существование тайного кода в Библии. Он спрашивает, не является ли современная наука с ее электронными вычислительными машинами ключом, который откроет нам печати. Нельзя ли предположить, что Евангелие Люцифера содержит ключ к тому коду, который необходим, чтобы прочитать скрытые сообщения в Библии?

— Каким образом пророки, которые писали Моисеевы книги, могли иметь хоть малейшее представление о том, что произойдет спустя много тысяч лет после них? — спросил я.

К. К. пожал плечами:

— Если Бог существует, он знает все. И под этим я подразумеваю все.

— А если Бога нет?

Доктор Гордон поспешила дать изящный уклончивый ответ:

— Чтобы исследовать все гипотезы, касающиеся Евангелия Люцифера, мы создали комиссию, состоящую из представителей разных наук. И теперь разбираемся.

После рассмотрения вопросов в аудитории мы спустились еще на один этаж вниз, пройдя через три стальные двери с кодовыми замками и проверкой отпечатков пальцев. В сводчатом помещении-сейфе с черными стенами и неярким освещением — за дверью такой толщины, как будто здесь охраняется американский золотой запас в Форт-Ноксе,[153] причем дверь открылась только после того, как доктор Гордон набрала две бесконечно длинные цепочки цифр и подошла вплотную к аппарату, который считывал информацию с радужной оболочки глаз входящего, — на полу в центре стояли три металлических пьедестала. Все разной высоты, на каждом — купол из тонированного стекла.

Мы вошли в помещение. Датчик тут же замигал и запищал.

— Температурный контроль, — объяснила доктор Гордон. — Наши тела оказывают влияние на температуру и влажность воздуха. Устройству потребуется несколько секунд, чтобы учесть наше присутствие.

Писк прекратился.

— Даже освещение здесь подобрано специально, — сказала доктор Гордон.

Под стеклом на двух пьедесталах лежали два манускрипта. Третий был пуст.

— Первая и вторая части Евангелия Люцифера, — сказал я.

— Дотроньтесь до стекла, — предложила доктор Гордон.

Я вопросительно посмотрел на К. К., он кивнул и положил мою руку на стекло.

За полсекунды все три пьедестала опустились в шахты под полом, появился стальной лист, который выдвинулся со стороны и закрыл три отверстия. Металлическая решетка опустилась и закрыла выход. Главная дверь захлопнулась. Сквозь звучание сирены я услышал рычащий звук мотора, который запирал дверь. Доктор Гордон открыла дверцу пульта на стене и набрала код. Сигналы прекратились, и теперь они продолжали звучать лишь в моих ушах в виде эха. Металлическая решетка поднялась, дверь тоже пошла вверх, три пьедестала медленно появились из шахт.

Я стал изучать первую страницу манускрипта под стеклом малого пьедестала. Вторая часть Евангелия Люцифера. Даже через толстое прочное стекло я видел, что пергамент такой же, как у третьей части. Мягкий, вечный.

— Вы узнали, как был изготовлен этот пергамент? — спросил я.

— Мы продолжаем наши анализы, — быстро парировала доктор Гордон.

— Но у вас есть какие-то догадки?

Взглядом она попросила у К. К. помощи, тот сказал:

— Главное внимание мы обращаем на содержание. Нас особо не интересовали ни качество пергамента, ни техника его обработки.

— А как с датировкой манускрипта?

— Исходя из содержания, мы думаем, что…

— Я имею в виду радиоуглеродный метод датировки пергамента.

Доктор Гордон переглянулась с К. К.:

— С этим ничего не получилось.

— Чудно как-то.

— Да, это действительно странно.

Они опять переглянулись.

XI МОЛЬБА

ОКСФОРД

15–16 июня 2009 года

Я думал, что мы вернемся в Лондон, но К. К. настоял на том, чтобы переночевать в Оксфорде. В нескольких кварталах от лаборатории руководство проекта располагало аристократической виллой с квартирами и гостиничными номерами люкс. К. К. поселился в трехкомнатной квартире на втором этаже. Я получил гостиничный номер люкс на третьем.

С нового адреса Hotmail я послал электронное письмо Трайну, чтобы убедиться в том, что с ним и с манускриптом все в порядке. После этого я рассказал инспектору Хенриксену обо всем происшедшем, включая мое нынешнее местопребывание. Он ответил сразу же. Норвежская полиция, написал он, получила информацию от итальянской уже вчера утром. Полный отчет итальянской полиции ожидается в течение ближайших недель. Расследование убийства Кристиана Кайзера было приостановлено. «По-видимому, виновные избежали наказания», — лаконично написал Хенриксен. «Или наказали себя сами», — подумал я.

Закончив переписку, я уничтожил все ее следы в памяти компьютера. На всякий случай.

Когда через три четверти часа я вошел в гостиную, там сидела Моник с рюмкой шерри, а К. К. вводил ее в курс событий последних дней.

— Моник! — воскликнул я с плохо скрываемым восторгом.

«БЬОРН!» — написала она неровными заглавными буквами в своем блокноте.

Радость от встречи с ней была огромной, я хотел прижать ее к себе и, как щенок, виться у ног, виляя хвостом. Но ограничился тем, что слегка обнял. Потом придал лицу сочувственное выражение и спросил, как дела у Дирка.

«Не очень хорошо».

— Ему хуже?

Еще до того, как я задал вопрос, я знал, какой будет ответ. Моник кивнула. Посмотрела на меня. Как будто ей не хотелось говорить.

— Говори-говори, — сказал К. К. и тут же поправился: — Напиши.

«Дирк хочет с тобой поговорить».

— Дирк? О чем?

«Сам знаешь».

У Моник был с собой ноутбук со встроенной веб-камерой, она поставила его на стол перед нами. Включив скайп, вызвала Дирка по списку контактов и открыла окно диалога. Установилась связь. Я увидел на экране ноутбука руку, которая покрутила, настраивая, камеру. Хриплый голос Дирка произнес:

— Вот так. — Изображение сбилось, теперь экран показывал стену и спинку кровати. Дирк еще покрутил камеру, и в центре кадра появилось его лицо. Лицо умирающего. — Привет, Моник. Вот так свидание! Модерновые технологии! Привет, Карл!

— Дирк! — поздоровался К. К.

Они знакомы?

Дирк откашлялся, чтобы прочистить горло.

— Бьорн, спасибо, что согласились поговорить со мной. Как вы знаете, я болен.

— Знаю, Дирк. Знаю.

— В будущем году мне исполнилось бы восемьдесят лет. Подумать только! Но у меня нет будущего года. Я не хочу быть слишком сентиментальным и вызывать к себе жалость, Бьорн, однако каждый день может оказаться для меня последним. Так обстоят дела. И я примирился с судьбой. Все мы умрем. Рано или поздно приходит наш черед. Жизнь — всего лишь оттягивание неизбежного. Мне не страшно.

Никто из нас ничего не сказал. Моник тихо плакала и шмыгала носом.

— Verdorie,[154] — продолжил Дирк. — Я не собирался быть таким помпезным и мелодраматичным, простите.

— Все в порядке, Дирк, — сказал К. К., — не думай об этом. Ты хотел сказать что-то Бьорну?

— У некоторых из нас есть в жизни миссия. Цель. Смысл всей жизни. Для меня таким смыслом было Евангелие Люцифера. Я понимаю, Бьорн, что вы не хотите отдавать манускрипт. Вас терзают всякого рода сомнения. И они должны быть. Это неизбежно.

Я ничего не смог ответить на его слова. Когда слышишь такие вещи, волнуешься. Дирк, что говорить, был на пороге смерти.

— Я вас умоляю, Бьорн.

Он смотрел на меня с экрана:

— Я прошу вас отдать манускрипт К. К. — Карлу Коллинзу. Он — человек, которому можно доверять.

Что-то оборвалось во мне и покатилось куда-то в пропасть. Прозрение. Прозрение…

Отдайте манускрипт К. К.

Карлу Коллинзу…

Он — человек, которому можно доверять…

Дирк… К. К…

То, что они знали друг друга, было очевидно. Они знали друг друга все это время.

Если Дирк действовал заодно с К. К., означало ли это, что Моник тоже действовала с ними заодно? Я долго думал. Пытался разобраться. Посмотрел на Моник. Она отвернулась.

— Вы знаете друг друга? — спросил я, обращаясь наполовину к Дирку, наполовину к К. К.

— В некоторой степени, — сказал Дирк.

К. К. молчал.

В некоторой степени.

Признание Дирка вмещало бесконечно много, гораздо больше, чем эти три слова. Существовала связь между Дирком и К. К. и тем самым между ними и Моник.

Моник положила свою руку на мою. Я отодвинул ее.

— Бьорн, — сказал Дирк, даже не догадываясь, какой душевный хаос вызвало его признание во мне. — Я понимаю, что мы знаем друг друга недостаточно долго для того, чтобы я осмелился просить вас отдать манускрипт ради меня. И все же я сделаю это. Поверьте, я готов молиться на вас, если бы это помогло делу. Я выполз бы из этой кровати и на коленях стал бы молить… если бы только молитва умирающего могла вас тронуть. Но я знаю, что вы крепкий орешек, Бьорн. Некоторые называют вас упрямцем.

Последние слова он произнес с обезоруживающей улыбкой. Он, конечно, был прав.

— Много лет тому назад, в другое время, в другом мире, я был точно таким же, как вы, — продолжал Дирк. — Честолюбивым, любознательным, уверенным в себе. Я понимаю, почему вы медлите. И тем не менее умоляю вас. Я посвятил свою жизнь Евангелию Люцифера и хочу увидеть загадку разгаданной до того, как умру. Я так хочу узнать… — Пауза. — Я готов пойти на обмен, если угодно. Я могу рассказать, почему Джованни Нобиле, итальянский демонолог, вел себя так иррационально. Вам пригодятся эти сведения. В качестве обмена любезностями вы выполните и мою просьбу. — Дирк не стал ждать моего ответа. — Я могу рассказать вам о Нобиле и просто так. Вы, должно быть, слышали, что его сочли сумасшедшим. Он застрелил четверых. После этого он исчез вместе с Евангелием Люцифера. Вот то немногое, что мы знаем. Но никто не спрашивает, почему он это сделал. Почему, Бьорн? Почему Евангелие Люцифера превратило уравновешенного теолога Джованни Нобиле в убийцу? Почему он стрелял и убил четверых? Почему манускрипт был для него таким важным? Никто не задавал этот напрашивающийся сам собой вопрос. Почему? Полиция, СМИ, публика — все спрашивали, что случилось. Как? Где? Но никто не спросил: почему?

— И почему?

Дыхание Дирка стало похожим на шелест листьев под дуновением осеннего ветерка.

— Ты уже знаешь, что дочь Джованни Нобиле исчезла вместе с ним. Ее звали Сильвана. Очаровательная маленькая девочка. Десяти лет от роду. Сильвана… Никто не знает, что религиозные фанатики похитили ее.

— Дракулианцы?

— Конечно.

— Из-за манускрипта?

— Чтобы заставить Джованни Нобиле отдать его им.

— Он отдал?

— Нет.

— Что с ней стало?

— Они похитили ее около школы и спрятали в гроб, в саркофаг, находившийся в заброшенной часовне при монастыре на окраине Рима.

— Что вы такое говорите? Десятилетнюю девочку? В гроб?

Как люди, даже если это дракулианцы, могли опуститься так низко?

— Что с ней случилось? Не говорите, что она умерла в гробу!

Дирк продолжил, не обращая внимания на вопрос:

— Для ордена дракулианцев все это было извращенной формой религиозной церемонии, осуществлением древних пророчеств. Вера ослепила их. Сделала беспощадными.

Я перевел взгляд с экрана ноутбука на К. К., который смотрел на меня бесстрастным взглядом ученого.

— Не могу поверить, жизнь не может быть такой жестокой… — бормотал я.

— В гроб… — повторил Дирк.

— Но что случилось с девочкой? Вы расскажете, чем все кончилось? — Во рту у меня пересохло. — Девочка умерла? Что стало с Джованни Нобиле?

Через сеть кабельных линий между Амстердамом и Лондоном Дирк смотрел на меня отсутствующим взглядом умирающего человека.

— Об этом, — сказал Дирк ван Рейсевейк со вздохом, сопровождаемым хлюпающими звуками, — история умалчивает.

— Я должен задать тебе вопрос, Моник.

К. К. покинул нас. Его вызвал начальник службы безопасности. Мы с Моник остались сидеть в гостиной. Она взяла блокнот и вопросительно посмотрела на меня.

— Я ничего не понимаю, — признался я. — К. К. и Дирк знают друг друга?

«Да», — написала она. Буквы на бумаге словно плясали, — если бы она могла говорить, вероятно, голос Моник дрожал бы.

— Это значит, что ты все это время знала К. К. и Альдо Ломбарди?

«Немного».

— В чем заключалась твоя роль?

«Ты мне не доверяешь?»

— Зачем Дирк попросил тебя сопровождать меня?

«Ему было трудно отослать меня. Но он знал, что ключ к загадке у тебя».

— И поэтому он был готов использовать тебя? Чтобы ты со мной…

«Дирк уверен, что ты человек достойный».

— Но… зачем?

«Его удерживает в жизни только одна вещь — надежда узнать!»

— Что узнать?

«Нужно ли было это все?»

— Что — все?

«Исследования. Самоотречение. Весь этот труд. Из года в год. О господи! Как я ненавижу этот манускрипт! — Восклицание было неожиданным. Буквы стали большими, кончик пера застрял в бумаге. — Дирк может умереть в любую минуту…» — продолжила она. Перо стало писать спокойнее.

— И поэтому ради душевного покоя Дирка я, по-твоему, должен отдать ему манускрипт?

«Они… — написала она и зачеркнула. — Мы — не злодеи. Мы хотим добра. Все до одного. Верь нам. Верь Дирку. Верь К. К. и мне».

Кончик пера повис над бумагой в нескольких миллиметрах, потом она продолжила: «Где манускрипт?»

Вернувшись, К. К. рассказал, что были замечены четверо мужчин в подозрительном автофургоне, который стоял чуть дальше по улице. Когда к ним приблизились два охранника, фургон рванул с места и заехал в соседний тупик, выезд из которого был заблокирован мусоровозом со спущенным передним колесом. Из фургона начали стрелять в охранников К. К. Когда позже на место происшествия прибыла полиция, все четверо уже были мертвы — выстрелили друг за другом себе в голову. Из одного пистолета.

На шее каждого были обнаружены бронзовые амулеты, с отчеканенными на них трикветром с одной стороны и пентаграммой с другой.

Моник уехала к Дирку на следующий день утром.

Я не знаю, был ли причиной ее отъезда страх, что Дирк умирает, или же они поняли, что ее пребывание рядом со мной больше ничего им не даст.

Или же она просто не хотела меня видеть.

Когда я спустился из номера, направляясь на завтрак, она стояла в вестибюле, уже в пальто и с чемоданом.

Дежавю.

Я остановился и несколько секунд смотрел на нее, пока она меня не заметила. Она кивнула в качестве безмолвного подтверждения того, что, покидая меня, оставляет и охоту за Евангелием Люцифера. И, вновь почувствовав, что не смогу совладать с голосом, я ничего не сказал ей. Лишь подошел к ней и похлопал ее по плечу.

«Мне надо домой!» — написала она.

— Понимаю.

«Дирк».

Вошел К. К.:

— Автомобиль подан. Доброе утро, Бьорн.

Он понес ее чемодан на улицу.

— Вы в безопасности в Амстердаме? — спросил я. — Ты и Дирк?

Она кивнула.

«Еще одно, — написала она. — Не важно, что ты думаешь обо мне. Я всегда буду твоим другом. Всегда. Ты мне очень дорог».

Я не ответил.

«Ты не доверяешь людям, Бьорн. Ты всегда противопоставляешь себя другим. Бьорн против черни! Если есть возможность что-либо понять неправильно — намерение, мотив, — ты обязательно выберешь самый худший вариант. Но ведь не всегда окружающие тебя люди — твои противники и враги. Мы, другие, не всегда имеем злой умысел. Подумай об этом».

Это была самая длинная запись, которую я до сих пор видел в ее исполнении.

Она встретилась со мной взглядом. Ее глаза были полны слез. Мои — тоже.

«Может быть, уже очень скоро ты начнешь верить людям, Бьорн Белтэ».

Она печально улыбнулась и протянула мне руку. Я пожал ее нежную маленькую ручку.

— Прощай! — сказал я.

Все, что человек ценит в жизни, преходяще. Красота. Любовь. Преданность. Ничто не существует вечно.

Долгое время после того, как Моник ушла из здания и из моей жизни, я стоял и думал о том, что она написала в своем маленьком линованном блокноте.

Может быть, уже очень скоро ты начнешь верить людям, Бьорн Белтэ.

— Ты — крепкий орешек, — сказал К. К.

— Знаю. Мне это уже говорили.

Мы сидели в гостиной с коньяком. Со времени отъезда Моник прошло десять часов. Мне ее не хватало. Сознание того, что она меня провела, а я ее обидел, лишь усугубляло мое скверное настроение.

Я никак не мог выбросить из головы ее слова. Может быть, уже очень скоро ты начнешь верить людям, Бьорн Белтэ.

— О чем ты думаешь? — спросил К. К.

— Почему ты не рассказывал мне все, что знаешь о Евангелии Люцифера?

— В соответствии с действующим законодательством я вынужден соблюдать режим секретности. Если бы я рассказал тебе то, что я знаю, меня стали бы преследовать по закону.

— Но ведь что-то ты мне рассказал.

— У разведчиков существует такое понятие: дозированная информация.

— Что это значит?

— Никогда не говори больше того, что абсолютно необходимо. Давай объекту информацию пункт за пунктом. Не давай новой информации, пока это не станет необходимо. Имей всегда что-то в запасе как материал для переговоров.

— Ты мне не доверяешь?

— Конечно, я доверяю. Ты можешь раздражать, особенно когда ты не в духе, что, впрочем, бывает довольно часто. Но ты мне нравишься.

— Давай будем честны друг с другом.

— Хорошо.

— Проект «Люцифер» в ведении ЦРУ?

— И да и нет. По большей части — нет. С технической точки зрения мы независимы от них. Но для того чтобы общественность не копалась в нашем бюджете, мы получаем финансирование через ЦРУ. Мы отчитываемся перед ними о наших делах. И что самое важное: весь их аппарат — технологические разработки, штаб, агенты — находится в нашем распоряжении. По особому распоряжению президента США.

— И перед кем конкретно ты отчитываешься?

— Перед особой группой лиц.

— Кто они?

— Это секретная информация, извини.

— Как ты можешь чего-то ожидать от меня, если ничего не даешь взамен?

— Позволь я ограничусь замечанием, что во главе группы стоит президент.

— И это из-за какого-то манускрипта, которому несколько тысяч лет?

— Из-за его содержания и связанных с ним последствий.

— Почему-то мне кажется, что наш старый добрый Сатана не играет тут главной роли.

— Играет, но лишь второстепенную.

— Какую часть выданной мне информации составляют ложь и дезинформация?

— Ты не понимаешь. Мы не лгали тебе ни в чем. Наши гипотезы реально существуют, и мы их действительно разрабатываем. Конечно, мы не тратим ни времени, ни сил на какие-то довольно неясные предположения, связанные с Евангелием. Но мы не лгали.

— И все-таки ты знаешь гораздо больше, чем знаю я, верно?

— Да.

— Значит, ты признаешь, что придержал часть информации?

— Да.

— И это правда, что вам, чтобы дойти до цели, нужна моя часть манускрипта?

— Да. Мы многое знаем на основании двух частей, которые у нас есть, но без третьей нам не продвинуться дальше.

— Иными словами, вы попали в ситуацию, которая называется deadlock. Тупик.

— Бьорн, у меня есть к тебе предложение. Я думал об этом уже давно. Подумай и ты, прежде чем ответить.

— Какое предложение?

— Ты не хочешь присоединиться к нам?

— К «нам»? Кто эти «мы»?

— Проект «Люцифер».

Предложение ошеломило меня. Такая мысль никогда не приходила мне в голову. До сих пор я испытывал только недоверие и совершенно необоснованные подозрения к К. К. и проекту в целом. Я знаю, что временами бываю странным и дьявольски упрямым. Неужели мне — Бьорну Белтэ, старшему преподавателю по специальности «археология», слабонервному мужичонке из крохотной Норвегии — предлагают влиться в ряды суперсекретной научной организации с доступом ко всевозможным технологиям и военизированным ресурсам?

Эта мысль показалась мне абсурдной… Возбуждающей… Увлекательной…

— Что скажешь, Бьорн?

— Если ты озвучишь нечто подобное своему начальству, они умрут со смеху.

— Не скажи. Ежегодная конференция проекта «Люцифер», где принимается решение о принятии в организацию новых членов, дала зеленый свет для включения тебя в наш состав. Твоя биография, твой опыт и не в последнюю очередь твои профессиональные заслуги были в твою пользу.

— Не говоря уже о том, что у меня есть манускрипт, который вам нужен.

— Конечно.

Должен сказать правду. Предложение было лестным. Они хотели вовлечь меня в проект. Они хотели, чтобы я стал членом их эксклюзивной, совершенно секретной группы ученых. Меня приглашали вступить в эту группу.

— И ты уже поднимал этот вопрос… на вашей ежегодной конференции?

— Все формальности улажены. Чего недостает — это твоей подписи на обязательстве соблюдать секретность и быть верным интересам проекта. Ты будешь подчиняться непосредственно мне. Тебя уже проверили. Я буду нести за тебя персональную ответственность, Бьорн.

Мысль о том, что я стану частью проекта, открыла у меня в голове какую-то калитку, о существовании которой я даже не подозревал, как не подозревал, куда она может привести.

— Если ты предпочтешь присоединиться к нам, стать членом команды, я смогу рассказать тебе больше. Гораздо больше.

Членом команды…

— Мне нужен хороший археолог… У меня навалом толковых археологов, работающих непосредственно на самих раскопках. Но мне нужен личный консультант, археолог, который был бы моей правой рукой и был бы в состоянии помогать мне.

— На каких раскопках?

— О!.. — с восторгом сказал К. К. и откинулся назад. — Это всего лишь самые увлекательные археологические раскопки в мировой истории, которые далеко задвинут в тень даже находку Картера[155] — захоронение Тутанхамона. Эти раскопки, Бьорн, откроют новую эру в истории Земли.

Последнее заявление прозвучало так невероятно, так преувеличенно грандиозно, что я понял: каждое слово было правдой.

— Но что вы ищете?

— Бьорн Белтэ, хочешь взять свою лопату, и свои кисточки, и свою проклятую ершистость и начать вместе со мной искать нечто совершенно фантастическое?

— И тогда ты мне расскажешь все? Если я скажу «да», ты мне расскажешь все?

— Когда придет время, — пробурчал он. — Не забывай о дозированной информации.

— А это не обман, К. К.?

— Нет, Бьорн, это не обман. Где манускрипт?

— Подожди-подожди. Я должен все уяснить для себя. Если я отдам тебе манускрипт, то меня включат в проект «Люцифер»?

— Точно так.

— И я приму участие в археологических раскопках?

— Точно так.

— И ты ничего от меня не будешь скрывать?

— На протяжении проекта ты узнаешь все.

Я проглотил слюну. С трудом. Сердце билось. Громко.

— Так что скажешь? — продолжал он давить на меня. — Мы договорились?

Я подумал о Кристиане Кайзере. О Тарасе Королеве.

О Мари-Элизе Монье. О моем долге перед ними.

Я мог бы продолжать молчать. Я мог бы продолжать вести мою частную маленькую борьбу за манускрипт. Бьорн — неутомимый рыцарь.

Или прямо сейчас мне нужно было начать верить людям.

И двигаться дальше.

«Может быть, уже очень скоро ты начнешь верить людям, Бьорн Белтэ».

Я могу стать частью научного сообщества. Добровольно, преисполненный вновь обретенным идеализмом, воссоединиться с человечеством.

— Бьорн?

Я встретился с К. К. взглядом, набрал воздуху в легкие и ответил:

— Манускрипт в Исландии.

Признание принесло мне чувство облегчения, неотвратимости и любопытства к тому, что случится дальше. Я думал, что раскаяние настигнет меня тут же. Но нет. Зато появилось ощущение, что я поступил правильно. Прекрасное ощущение.

Неподдельное удивление К. К. свидетельствовало, что об Исландии даже он не думал. Одновременно я увидел у него на лице облегчение, радость, удовлетворение.

— В Исландии? — повторил он.

— В Рейкьявике. В безопасном месте.

— Насколько безопасном?

— В защищенном от огня и взлома.

Он ненадолго задумался.

— Ну конечно! — воскликнул К. К. наконец. — В Институте Аурни Магнуссона?

— О манускрипте знают только несколько ученых. Людей, которым я полностью доверяю.

— Когда поедем за ним, Бьорн?

— Что касается меня, то в любой момент.

— Я попрошу пилотов быть готовыми к вылету завтра утром.

— Ну вот, К. К., — поговорил я в напряженном ожидании, чувствуя, что кровь все быстрее бежит по жилам, — теперь наступил твой черед. Что ты до сих пор скрывал от меня?

В точности так же, как раньше я сам, К. К. стал тянуть с ответом, как будто истина никак не хотела появляться на свет. Лучше, чем кто-либо другой, я сознавал, как трудно выдать тайну, которую носишь в себе очень долго.

— Что ж, позволь, я начну с небольшого введения, которое даст возможность двигаться дальше.

Из внутреннего кармана он вынул бумажную копию одной страницы Евангелия Люцифера.

— Посмотри на эти значки в правой колонке, которые кажутся совершенно непонятными.

— Кажутся непонятными?

— В древности никто не мог их расшифровать. Лишь в двадцатом веке цивилизация достигла такого технологического уровня, который позволил оценить, что лежит перед нами.

— Каким образом?

— Я знаю, это прозвучит невероятно. Но значки в правой колонке лучше всего можно охарактеризовать как код некой примитивной компьютерной программы.

— В манускрипте, которому несколько тысяч лет?

— Если говорить еще точнее, эта примитивная программа задает точки системы координат. Но без чисел, которые имеются во всех трех частях манускрипта, мы не можем приступить к поискам.

— Поискам чего?

Он помолчал, прежде чем ответить. Он понимал, что ответ прозвучит как нелепость:

— Бьорн. Мы ищем руины Вавилонской башни.

— Библейского сооружения, которое разрушил Бог?

— Моисей имел склонность к преувеличениям. Башня разрушилась сама по себе.

— Я всегда считал, что Вавилонская башня существовала лишь в мифологии.

— Нет, если верить Библии.

— Если верить Библии, Земле шесть тысяч лет.

— Как и многое другое в Библии, Вавилонская башня — символ, который выражает не только себя, но и нечто гораздо большее. В Библии Вавилонская башня символизирует тщетные усилия человека проникнуть в рай. Если человек не попадает туда путем спасения, то может построить высокую башню и забраться по ней наверх. Бог возмутился. Он разнес башню на маленькие кусочки и наказал людей, дав им множество разных языков. Трудных, непонятных языков.

— Как немецкий.

— Но как ты понимаешь, любая мифология уходит корнями к забытым истинам. Висячие сады в Вавилоне существовали на самом деле и были одним из семи древних чудес света. Но то, что мы ищем, не библейская версия Вавилонской башни. На камнях тех руин ты не найдешь отпечатков пальцев Бога. Мы же ищем остатки совершенно конкретного, физически существовавшего сооружения, возведенного в Вавилоне много тысяч лет тому назад.

— Башни, которая поднималась до самого неба?

— Писавшие Библию были вынуждены приукрашивать ее размеры, чтобы подчеркнуть свои претензии. И не только они. На протяжении веков башню изображали множеством фантастических способов. Преувеличение свойственно любой религии и любой мифологии. Пример — высота башни. Или то, что она была покрыта золотом, серебром и драгоценными камнями. Греческий историк Геродот — отец истории — описывает какую-то башню в восемь этажей с фундаментом в двести квадратных метров. Восемь этажей представляли собой восемь башен все меньшего и меньшего размера, поставленных друг на друга. На внешней стороне спиралью шла лестница, или дорожка, которая поднималась вплоть до алтаря на вершине. Да, в Вавилоне существовала высокая красивая башня. Но ее разрушил не Бог. А Время.

— Сколько ей лет?

— Мы не знаем, когда Вавилонская башня была построена. Или когда она рухнула. Но утверждают, что она существовала с древнейших времен. Если Геродот описывал Вавилонскую башню, то он, возможно, побывал в Этеменанки — зиккурате,[156] возведенном в честь бога Мардука.

— Зачем ее возвели?

— Основываясь на местной традиции и способах строительства, мы предполагаем, что Вавилонская башня была зиккуратом, башней — храмом пирамидальной формы с террасами и лестницами. Вавилоняне считали, что боги жили в зиккуратах, чтобы быть поближе к людям. Задачей жрецов было заботиться о благе богов. Только жрецы имели доступ во внутреннее помещение, в фундаменте башни.

— И неизвестно, кто ее построил?

— Тут нам снова приходится домысливать. Хотя напрямую это не сказано в Библии, принято считать, что строил башню Нимрод.[157] Уже в 94 году иудейский историк Флавий Иосиф в историческом труде Antiquitates Judaicae («Иудейская древность») написал, что Нимрод построил башню, которая вызвала гнев Бога. По словам Моисея, Нимрод первым создал огромное царство после Всемирного потопа. Ты знаешь, кем был Нимрод?

— С ходу не могу сказать.

— Нимрод был правнуком Ноя.

Так как я не отреагировал, он добавил:

— Ной! Построивший ковчег!

— Я знаю, кто такой Ной. Но мне кажется, что это подтверждает мое предположение, что башня — нечто из области мифологии.

— Ты ошибаешься, Бьорн. Вскоре ты узнаешь, насколько ошибаешься. И кроме того, мы ищем не саму башню. А то, что в ней находится.

Во мне вспыхнуло пламя любопытства. Стремление понять. Стремление узнать.

— И что же в ней находится?

— Не пришло время, Бьорн.

— Дозированная информация?

— Дозированная информация!

— И вы хотите найти руины Вавилонской башни при помощи компьютерной программы, написанной несколько тысяч лет назад…

— Да, мы, Бьорн, мы хотим найти руины Вавилонской башни при помощи компьютерной программы, написанной несколько тысяч лет назад. И это, — добавил К. К. с глубоким вздохом, — всего лишь начало.

XII ВОРОТА БОГА

РЕЙКЬЯВИК-ОКСФОРД

17–24 июня 2009 года

На следующий день, в среду, К. К. и я вылетели в Исландию. Вместе с нами в самолете «Гольфстрим» находилось два телохранителя. Дуг и Дункан из «Морских котиков». Ни тот ни другой за все время не сказали ни слова.

Трайн встретил нас в аэропорту. Дуг и Дункан ехали на машинах сопровождения, предоставленных американским посольством. На «форде-бронко» Трайн провез нас по пустынному, продуваемому ветром лунному ландшафту между аэропортом Кеплавик и Рейкьявиком. В страшном волнении он рассказывал об оригиналах, найденных в саркофаге в Скаульхольте. Исландские археологи нашли не только утраченный текст «Саги о Гуннаре» и первоначальный вариант «Саги о Ньяле», которые в XIII веке были соединены в то, что мы теперь знаем как «Сага о Ньяле», — но еще и большое количество других, ранее неизвестных и очень интересных и важных для становления исландской культуры текстов.

В Институте Аурни Магнуссона Трайн провел нас по винтовой лестнице к хранилищу манускриптов в подвал. За толстой тяжелой стальной дверью с кодовым замком сохранялись письменные свидетельства истории Скандинавии и самые старые из рукописей Исландии.

Манускрипт, который я ему доверил месяц назад, был спрятан в картонной коробке, предназначенной, судя по надписи на ней, для «Саги об Эйнаре Скуласоне». Трайн открыл плоскую коробку и отодвинул слой защитной шелковой бумаги.

Евангелие Люцифера.

— Узнали что-нибудь новое? — спросил Трайн.

— Не очень много, — сказал я уклончиво. Дозированная информация…

— Как вы знаете, — он перевел взгляд с К. К. на меня, — мы подвергли анализу материал.

— Да, и что? — спросил К. К. с заметным беспокойством.

— Раньше мы предполагали, что материал — пергамент. Обработанная шкура животного. Но оказалось, это не так.

— Но что же это тогда? — спросил я.

— Понимаю, что звучит это довольно странно, но наши химики говорят, это синтетика.

— Синтетика? — повторил К. К. раньше, чем я успел отреагировать.

— Я же сказал, видимо, в анализы вкралась какая-то ошибка. Но мы не можем понять, в чем она.

Он снова положил шелковую бумагу на манускрипт и закрыл картонную папку.

— Спасибо за доверие, — сказал Трайн, протягивая мне папку с манускриптом.

Честно говоря, вид у него был радостный: наконец он отделался от всего этого.

В тот же день к вечеру мы вернулись в Англию. Вертолет доставил нас из Хитроу в лабораторию в Оксфорде.

Все сотрудники лаборатории — три палеографа, математик, специалист по шифрам и кодам, лингвист, два географа, семиотик и историк — стояли в ряд, нетерпеливые, с горящими глазами, когда мы передавали текст доктору Гордон.

Мгновение было торжественным. Впервые после Вселенского собора в Никее, проведенного семнадцать столетий тому назад, манускрипт, текст Евангелия Люцифера, был воссоединен.

Задание для коллектива сотрудников, как мы понимали, было эпохальным — расшифровать значение древних непонятных символов.

В тот вечер, когда доктор Элис Гордон позвонила К. К. и пригласила нас в лабораторию в Оксфорде, шел дождь. Ехать надо было немедленно.

Они разгадали код.

— Все так, как мы и думали, — сказала доктор Гордон К. К., встречая нас перед шлюзом безопасности. Она тяжело дышала, раскраснелась, волосы в беспорядке, как будто после страстного свидания. — При наличии третьей части манускрипта дешифровка прошла необыкновенно легко. Все сразу прояснилось.

Сияя от восторга и усталости, доктор Гордон подвела нас к лифту, потом проводила до подземной аудитории. Мы с К. К. промокли насквозь при пробежке от автомобиля до входа. Пока мы стряхивали воду с одежды, Элис Гордон готовила к работе аудиовизуальную установку и уменьшала освещение. С жужжанием опустился большой экран. Доктор Гордон показала на экране картинку.

Земной шар.

— Нам посчастливилось, — объяснила она, — преобразовать древнюю систему координат в современную, с градусами долготы и широты.

Складывалось впечатление, будто она сама не может поверить, что такое могло свершиться.

— Прекрасно! — сказал К. К.

— Как вы это сделали? — спросил я.

К. К. дал знак доктору Гордон продолжить рассказ.

— Я не знаю, насколько детально надо рассказывать, — проговорила она, поворачиваясь к К. К.

— Сейчас деталей не надо, — ответил К. К.

— Как вы, конечно, знаете, земной шар делится современной наукой линиями по вертикали и по горизонтали на градусы, минуты и секунды.

На экране быстрая анимация рассекла земной шар вертикальными и горизонтальными линиями, которые иллюстрировали современную систему координат.

— Если число по десятеричной системе будет достаточно длинным, мы можем обозначить расположение с поразительной точностью. Северный полярный круг, например, проходит параллельно экватору по 66°33′ 39'' северной широты. Вертикально к параллелям находятся меридианы, или градусы долготы. Так называемый нулевой меридиан проходит через обсерваторию, расположенную в лондонском пригороде Гринвич. Но это, понятно, только один из возможных способов разделить земную поверхность. У вавилонян была другая система.

— А вы не можете рассказать нам по-простому, что вы нашли? — нетерпеливо попросил я.

— Вавилонская система координат, которая возникла в глубокой древности и на которой базируется дешифровка, использует ту же самую главную мысль, что и наша сегодняшняя. Горизонтальные и вертикальные линии, базирующиеся на числе «шестьдесят». И все-таки расхождения между системами настолько велики, что…

— К какому выводу вы пришли? — спросил К. К.

Взгляд доктора и крохотная пауза говорили, что ей не по душе наше нетерпение, и она сделала попытку скрыть раздражение.

— Что ж, как угодно! Если перевести на современную систему координат, то Евангелие Люцифера создано здесь.

На экране появилась вереница цифр, доктор Гордон прочитала каждую из них:

— Где это? — спросил я.

Доктор Гордон нажала на пульт. На экране карта мира начала видоизменяться, увеличивался масштаб. Вот уже различим Ближний Восток… Ирак… Багдад… Аль-Хилла…[158]

Остановка.

Аль-Хилла. Ирак.

— Теперь понял? — спросил К. К.

— Да, — выдохнул я. Хотя в действительности ничего не понял.

Аль-Хилла вряд ли известна каждому. Город расположен в десяти милях к югу от Багдада, он долго был центром исламистского учения. Здесь пророк Иезекииль в ссылке закончил свои дни, здесь же он похоронен. Но Аль-Хилла на протяжении тысячелетий носила совершенно другое название.

Название, окутанное мистикой и мифами.

Вавилон.

Легендарный город-государство между реками Евфрат и Тигр в Месопотамии. Колыбель цивилизации.

— Феноменально, что вавилоняне имели знания, которые давали им возможность определять расположение с такой точностью, — сказала доктор Гордон.

— Каким образом нам помогут координаты? — спросил я. — И без того довольно понятно, что Вавилонская башня была расположена в Вавилоне. А что Аль-Хилла скрывает руины Древнего Вавилона, было известно и раньше.

— Придется прочесывать огромную территорию, — сказал К. К.

— Координаты не имеют отношения к расположению Аль-Хиллы, — объяснила доктор Гордон. — Они показывают точку, находящуюся на границе между пустыней и плодородной местностью вдоль реки Евфрат.

— Это и есть место, где находилась Вавилонская башня? — спросил К. К.

— Добрейший Моисей — или кто бы там ни написал Первую книгу Моисееву, — наверняка потирал руки, когда передавал миф о разрушении Вавилонской башни, — сказала доктор Гордон.

Она нажала на пульт. На экране я увидел:

Babylon

Babilu

Bab-ilu

בבל

Babel

Balbal

— Babylon — греческое название того, что называется Babilu или Bab-ilu на аккадском языке. На иврите пишется בבל. Это слово очень похоже на слово иврита Balbal, которое означает «вводить в заблуждение». Вот так возник миф о том, что Бог ввел в заблуждение человечество, дав людям разные языки. В Первой книге Моисеевой Ветхого Завета написано так:

— Вот так, — сказала доктор Гордон, — звучит миф Ветхого Завета о Вавилонской башне. Но проблема состоит в том, что оригинальное название Bab-ilu не является аккадским вариантом Balbal, как думал автор Библии. Bab-ilu значит не «вводить в заблуждение» на аккадском языке. Настоящее значение могло бы стать исходным пунктом для еще одного грандиозного библейского рассказа.

— Какого же?

— Bab-ilu, — сказала она, — значит «ворота Бога».

Ворота в Божье царство…