Евангелие от IT. Как на самом деле создаются IT-стартапы

2. Когда утки крякают

Потеря работы ввела меня в штопор. С виду со мной все было в порядке, или, по крайней мере, я очень сильно пытался так выглядеть. Внутри же чувствовал, что едва сохраняю контроль над собой, несмотря на ежедневный прием лоразепама. «Ты выкрутишься», – твердили окружающие, и мне хотелось им верить, но с течением времени я все больше и больше в этом сомневался. На тот момент в пассиве у меня было провальное собеседование с вице-президентом одной крупной PR-компании в Нью-Йорке, который пригласил меня, а затем, заставив прождать его целый час, признался мне, что ему не нравится брать на работу журналистов. В Forbes один редактор, который менее года назад пытался переманить меня из Newsweek, теперь предлагал мне работу по контракту с зарплатой 32 тысячи долларов в год, но без медицинской страховки. Ночью я без сна лежал в кровати, тайно мучаясь при мысли, что никогда больше не смогу найти работу.

Та история в Newsweek о «белых мужчинах на мели», как оказалось, не была плодом воображения. Я знаю людей моего возраста, чьим карьерам пришел конец. Им недавно исполнилось пятьдесят лет, и хотя они занимали ведущие должности, их сократили, давая понять, что они никому не нужны. Эти люди оказались там, где я сейчас; в свое время, оставшись без работы, они не теряли надежду, ходили на собеседования. Но проходит шесть месяцев, а затем год – и в какой-то момент на твои звонки перестают отвечать. Я еще не на этой стадии. Я взял небольшой фриланс, все еще зарабатываю выступлениями, а мой агент пообещал мне, что постарается сделать так, чтобы я не остался без этой работы, но, с другой стороны, предупредил, что без приставки Newsweek перед моим именем эти выступления, скорее всего, загнутся. Что будет потом? Естественно, у нас были кое-какие сбережения. Но они не безграничны. И мы делали все возможное, чтобы сэкономить деньги.

Дети знали, что происходит. Мы не обсуждали при них свалившиеся на нас проблемы, но что-то мне пришлось им объяснить. Не знаю, помогали ли разговоры или делали только хуже. У меня было такое чувство, что дети немного ошарашены, особенно мой сын. Он чувствительный ребенок. Однажды, укладывая его ночью спать, я заметил в его глазах то, чего никогда не видел прежде, – не испуг, а понимание того, через что я прохожу, и еще – сожаление. Это почти невозможно было выдержать. «Иди сюда, дружище!» – восклицаю я, обнимая его и пытаясь сделать так, чтобы он рассмеялся, и у меня это получается, я смеюсь вместе с ним, но в то же время пытаюсь не заплакать. Я понимаю, что то, каким он видит меня теперь, отличается от того, каким он видел меня до этого. До конца своих дней я буду помнить ту искру сожаления в его глазах. Этот взгляд будет преследовать меня. Мне нужна работа. Любая работа.

Достаточно скоро я ее получил. Это произошло в сентябре 2012 года. Работа эта не была отменной. Даже не была хорошей. Новая работа почти сплошь состояла из недостатков, главным из которых было то, что находилась она далеко от дома, но я ни секунды не колебался. Схватился за первую подвернувшуюся возможность. Таким образом я стал главным редактором испытывающего трудности сайта, посвященного новостям технологий, под названием ReadWrite, небольшого блога с тремя сотрудниками на полной ставке и полдюжиной крайне низкооплачиваемых фрилансеров. ReadWrite располагался в Сан-Франциско, что означало для меня вылет туда в понедельник и ночной вылет обратно в Бостон в четверг или пятницу. Те недели, что я не был занят в Сан-Франциско, я проводил или в Нью-Йорке, где расположена компания-учредитель ReadWrite, или в каком-нибудь другом городе, занимаясь телефонными звонками, в надежде продать информационно-технологическим компаниям рекламное время. Это не доставляло много радости, но я зарабатывал деньги и приглядывал себе что-нибудь получше.

Офисы ReadWrite находятся на Таунсенд-стрит и в районе Саут-оф-Маркет, где расположено множество стартапов в области информационных технологий – Twitter, Uber, Dropbox, Airbnb. В то время как страна все еще зализывала раны от худшей за последние сто лет рецессии, здесь кипела работа. Стартапы были повсюду, и все они получали финансирование.

На протяжении нескольких лет после биржевого краха 2008 года многие компании не могли осуществить первичное публичное размещение своих бумаг на бирже. Без этого фирмы с предпринимательским капиталом, вложенным в стартапы, не могли получать прибыль от капитало-вложений, так что венчурное финансирование обвалилось. Но теперь все налаживалось. В мае 2011 года LinkedIn, социальная сеть, стала открытым акционерным обществом и с удовольствием наблюдала, как ее акции в первый же день торгов увеличились в цене более чем вдвое. Позже, в том же году, у Groupon и Zynga были самые большие первичные публичные размещения на бирже со времен Google в 2004 году. В мае 2012 года на биржу вышел Facebook с наивысшими показателями за всю историю ИТ-индустрии, оценив в 100 миллиардов долларов социальную сеть, которую Марк Цукерберг начал создавать в своей комнате в общежитии Гарварда за восемь лет до этого.

Теперь все пытались разглядеть следующий Facebook, а новая технолихорадка обретала свою форму. На восточном побережье, где я проводил свои выходные, вас посещает неоднозначное чувство, что вне района Залива жизнь лишена истинного драйва. Здесь, в Сан-Франциско, сомнения в этом отпадают. Здесь повсюду деньги. Любой вылетевший из колледжа обладатель толстовки с капюшоном и сырой идеи может рассчитывать здесь на венчурное финансирование. Аренда скутеров, горячие сэндвичи с сыром, компания, которая каждый месяц рассылает своим подписчикам коробки с необычными аксессуарами для любителей собак, – все они получают прибыль. Blue Bottle Coffee, компания, популярная среди продвинутых ребят Сан-Франциско, заработала 20 миллионов долларов (а за следующие два года еще 100 миллионов долларов), варя кофе на японском оборудовании, одна установка которого стоит 20 тысяч долларов. Чашка кофе стоит семь баксов. И к ним всегда выстраивается очередь.

Благодаря такому бизнес-климату Сан-Франциско кишит всевозможными маленькими радостями вроде элегантных маленьких магазинчиков, торгующих мороженым из жидкого азота, и модных пекарен, готовящих выпечку ручной работы. Каждое утро по дороге на работу я пересекаю реку хипстеров в зауженных джинсах и массивных очках, на скейтбордах – взрослых людей! на скейтбордах! – со стаканами кофе за пять долларов, направляющихся на работу в компании, названия которых похожи на имена персонажей из детского ТВ-шоу: Kaggle и Clinkle, Vungle и Gangaroo.

Здесь все напоминает конец 1990-х, может быть, даже слишком, время первого бума интернет-компаний. У меня было жуткое чувство, что вскоре нам придется пережить этот кошмар по новой. В то время я был репортером, специализирующимся на технологиях, и работал в Forbes. Многие годы я писал о бизнесе и изучал традиционные методы оценки стоимости компаний. Во время бума я чувствовал себя вменяемым человеком, которого поместили в психбольницу. Экономика таких компаний не имела смысла. Оценка их стоимости была напрочь нелогичной. Не я один бил кулаком по столу. Но все же рынок продолжал расти. Жулики богатели, а я нет. Тяжелая это штука – быть технологическим журналистом во время технологического бума. Ты дни напролет разговариваешь с людьми, которые, кажется, ничуть не умнее тебя самого – а ты совсем не блещешь умом, – и все же они мультимиллионеры, в то время как ты – низкооплачиваемая сошка, с трудом платящая по счетам. Я не знал, возмущаться ли их поведением или завидовать. В итоге я ощущал и то и другое.