Комментарии к Книге Иова

{стр. 448}

Время возникновения Книги Иова может быть определено только гипотетически. Острота чувства и отчетливость мысли, характеризующие этот шедевр древнееврейской литературы, бескомпромиссность, с которой в нем поставлен «проклятый вопрос» о разладе между умственной доктриной и жизненной реальностью, заставляют думать о «послепленной» эпохе, скорее всего, о IV веке до н. э. Этим не исключено присутствие в составе книги более раннего материала (может быть, проза в начале и конце) и более поздних вставок (вероятно, речи Элиу, возможно, песнь о мудрости в 28 главе, описания Левиафана и Бегемота в 40 и 41 главах и т. д. ).

Имя героя засвидетельствовано уже для II тыс. до н. э.; оно жило в народном воображении как имя вошедшего в поговорку праведника сказочной древности. Когда пророк грозит Божьей карой, постигающей грешную страну, он может сказать так: «Если бы среди вас были такие три человека, как Ной, Даниил и Иов, то они бы и спасли жизнь свою праведностью своею;… даже эти три человека не спасли бы ни сынов, ни дочерей, и только сами бы спаслись, а земля стала бы пустыней» (Книга пророка Иезекииля, гл. 14, ст. 14 и 16). Приводимая Иезекиилем присказка о трех великих праведниках соединяет имя «Иов» (Ийов) с именем Ноя (из легенды о потопе) и с именем пророка Даниила (присутствовавшем уже в угаритском эпосе); это заставляет думать об очень глубоких пластах общесемитских традиций. Итак, время действия — легендарная старина. Место действия несколько загадочно: имя «Уц» фигурирует в библейском родословии потомков Сима, но с чем следует отождествлять землю Уц — с арамейскими областями на севере {стр. 449} Заиорданья, или с Хаураном, лежащим южнее и еще восточнее, или с Эдомом, расположенным к югу от Мертвого моря, — до сих пор не ясно. Скажем так: Иов настолько близок по крови и географическому местожительству к иудейско-израильской сфере, чтобы входить (вместе с тремя своими друзьями и с Элиу) в круг почитателей Единого Бога; и он ровно настолько далек от этой сферы, чтобы являть собою столь нужный для философской притчи тип «человека вообще», пример «открытого» религиозного опыта, образец как бы «естественной» праведности, не прикрепленной к какому-либо моменту истории древнееврейского народа (потому что иначе читательский интерес был бы перенесен с личного на общественно-политическое). Иов верит в того же Бога и постольку стоит перед теми же проблемами, что и любой иудей, но все-таки он не иудей, и поэтому его устами можно было спрашивать об Этом Боге и об этих проблемах свободнее, чем устами иудейского персонажа.

Для того чтобы увидеть своих героев сквозь некий «магический кристалл» временной и пространственной дистанции, автор Книги Иова идет на тонкую и продуманную стилизацию. Божественное Имя «Яхве», по библейскому преданию открытое специально Моисею и через него рождающемуся еврейскому народу, тщательно избегается в речах Иова и его друзей, хотя обильно присутствует в авторской речи. Иов принадлежит к иной эре, иному порядку вещей — он живет еще до Моисея. Его опыт первозданен, как опыт «праотца» Авраама! Поэтому он называет Бога теми же именами, которыми, по Библии, называл Бога Авраам: «Шаддай», «Эльон», «Эл», «Элохим».

Язык Книги Иова очень необычен; он изобилует дерзкими, неожиданными, порой загадочными сравнениями и метафорами, а также иноязычными словами, арамейского или, по некоторым гипотезам, эдомитского происхождения. В нем довольно много речений, которые больше ни разу не встречаются в сохранившихся древнееврейских текстах, и смысл которых приходится угадывать из контекста. В некоторых случаях значение слова было, вероятно, проблемой уже для истолкователей времен Септуагинты (ІІІ–І вв. до н. э. ) и Талмуда (первая половина I тыс. н. э. ). Для порчи текста тоже было {стр. 450} достаточно много возможностей (хотя и далеко не так много, как это виделось науке несколько десятилетий назад). В настоящее время начинается новая эпоха текстологической работы над Книгой Иова благодаря наконец-то воспоследовавшей публикации одной из кумранских находок — арамейского таргума (переложения) этой книги.

К сожалению, переводчик не успел воспользоваться новыми данными, которые еще долго будут осваиваться гебраистикой. Автор перевода и комментариев приносит сердечную благодарность Михаилу Иосифовичу Рижскому, любезно предоставившему возможность ознакомиться с его работой о Книге Иова. Возможности оговаривать в примечаниях все места, перевод которых более или менее гадателен, не было. Оговорены только особые случаи.


1:1 И человек этот был прост… В подлиннике [там] — непереводимое древнееврейское слово, которое обозначает отсутствие внутренней ущербности, полновесную доброкачественность и завершенное взаимное соответствие всех помыслов, дел и слов. Перед нами возникает образ искренней, чистосердечной, благообразной истовости богатого патриархального «шейха», неуклонно блюдущего себя от греха и во всем поступающего, как положено.

Иов — хороший, и ему хорошо, и с ним хорошо; кажется, злу неоткуда войти в его жизнь.


1:2 И родилось у него семеро сыновей… — Сакральные числа 7, 3, 5 соответствуют древней числовой эстетике и выражают идею совершенства, законосообразности, гармонической стабильности. Если человек отовсюду окружен такими числовыми структурами, это значит, что все его дела идут правильно, по порядку, «по чину».


1:6 Сыны Божьи — описательное обозначение ангелов.

Господь — в подлиннике здесь и далее имя «Яхве».

Противоречащий — в подлиннике слово [сатан], обозначающее также «обвинитель» или «клеветник» (в суде), «враг» или «супостат» (на войне), «искуситель» или «подстрекатель» (при раздо{стр. 451}ре), «препятствующий» (на пути), вообще «соперник», »противник», «противоборник». Это древнееврейское имя нарицательное живет в современных языках как имя собственное — «Сатана». Однако в Книге Иова это скорее кличка и прозвание безымянного и тем более жуткого сверхчеловеческого прокурора вселенной, чем его установившееся собственное имя. Но разница не только в этом. Ο Сатане в свете позднейшей теологии заведомо известно, что он противник Бога. Ο Противоречащем из Книги Иова известно пока что одно: что он — противник человека. Его отношения с Богом остаются загадкой и открытым вопросом.


1:11 Но — протяни-ка руку Твою… Сатана «искушает» Бога, и формула этого искушения символически соответствует формуле искушения человека в библейском рассказе ο грехопадении Адама и Евы. Там Змий внушил человеку протянуть руку и коснуться запретного плода, чтобы познать, что есть добро и зло; здесь Противоречащий внушает Богу протянуть руку и коснуться человека, чтобы познать, что есть человек — добро или зло.


2:4 «Кожа за кожу!» По-видимому, поговорка, возникшая из практики меновой торговли бедуинов.


2:7 злыми язвами… Имеется в виду проказа. Для древнего еврея это не только неисцелимая болезнь, перспектива медленной и мучительной смерти, но и скверна, знак Божьей немилости, позорная утрата телесного благообразия. Прокаженный «нечист» в ритуальном смысле и потому отлучен от общинного культа.


2:11 Элифаз из Темана, и Билдад из Шуаха, и Цофар из Наамы — Β этом перечне названы земли к востоку от Палестины, славившиеся мудростью своих обитателей. Друзья Иова — это, так сказать, мудрецы из мудрецов, умники и спорщики по праву рождения.


3:1 …и проклял день свой. День рождения проклинает и пророк Иеремия (20:14 и сл. ).

{стр. 452}

3:3 «Да сгинет день…» Все это проклятие по своему глубинному смыслу представляет собою как бы попытку оспорить и взять назад слова Бога при сотворении мира: «Да будет свет!» Бог есть собственник дня, поскольку некогда вызвал свет из мрака, небытия и хаоса; но если Он, как выражается Иов, «не взыщет Свою собственность», последняя снова достанется прежним владельцам — мраку, небытию, хаосу. Символ хаоса, в космогонической борьбе с которым создан мир, — чудище Левиафан (о котором еще будет идти речь в гл. 40-41); поэтому проклятие дню рождения и ночи зачатия должно быть заклинанием и окликанием Левиафана.


3:5 Смертная тень да емлет его… Перевод сделан по исправлению текста, предложенному немецким гебраистом Г. Форером.


5:7 …как искры — возлетать ввысь. В подлиннике «сыны Рэшэфа». Рэшэф — древнее ханаанейское олицетворение огня, пламени, жара, а поэтому и того «жара», который бывает у больного человека.

В нашем переводе принято истолкование древних таргумов и Ибн-Эзры: «сыны Рэшэфа», то есть сыны огня — метафора понятия «искры». Другая интерпретация, отразившаяся в Септуагинте, требует переводить «птицы».


5:17 …от Крепкого… Здесь и ниже старославянским эпитетом «Крепкий» (в приложении к Богу и в значении «сильный» — ср. «Святый Боже, Святый Крепкий…») передано характерное для Книги Иова очень древнее и очень загадочное имя Бога «Шаддай», по-видимому, этимологически связанное с идеей всесокрушающей мощи.

Традиционный перевод «Всемогущий» предполагает абстрактно-догматический уровень мышления о Боге, чуждый ветхозаветной архаике.


7:12 …разве я пучина и разве я Змий? Морская пучина и морское чудище(«таннин») выступают в Библии как символы побежденного Богом, но не укрощенного хаоса. Поэтому Бог и должен к ним «приставлять дозор», чтобы они не вышли из повиновения.

{стр. 453}

7:17 Что есть человек, что Ты отличил его… — Проникнутое трагической иронией воспоминание ο псалме 8, который славит место человека в Божьем мире:

«…Что есть человек, что Ты

помнишь ο нем,

или сын человека, что Ты

печешься ο нем?

Ты сделал его немного

меньше богов,

славой и достоинством его

увенчал,

дал власть над творениями

рук Твоих,

и все положил к ногам его!»

Оба древнееврейских поэта согласны в том, что человеку уделено в планах Бога неимоверно важное место. Но если в псалме это причина для ликования, то в Книге Иова — причина для ужаса.


9:9 Кесиль — созвездие Ориона.


9:13 Рахав — одно из олицетворений хаоса.


16:15 Рог — обычный для древней поэзии Ближнего Востока символ славы, силы, гордости.


19:26 …лишаясь плоти, я Бога узрю! Для автора и для героя Книги Иова еще не существует доктрины ο загробной жизни и ο воскресении мертвых. Сказанное здесь можно понять как философско-поэтический парадокс: да, я должен увидеть это, — хотя бы за пределами себя самого, за пределами моего существования, уже кончившись!

Впрочем, это место отличается грамматической неясностью и допускает разные интерпретации.


22:24 Офир — местность (в Аравии? в Индии?), откуда при царе Соломоне вывозили золото.

{стр. 454}

26:5 Рефаимы — «призраки», «мороки», «нежить», олицетворения и обитатели непроницаемой загробной мглы.


26:6 Аваддон — «погибель», «бездна» (ср. русское слово «пропасть», обозначающее «бездну» как место, где все «пропадает»): преисподняя и олицетворение преисподней.


26:13 … и Змия сражает Его рука! — еще один образ космогонической битвы Бога с первочудищем хаоса.


29:7 … к воротам градским… В древней Палестине место, где восседали и творили суд старейшины.


29:18 …словно птица Феникс, прожив жизнь… Текст истолкован в соответствии с цитатой в талмудическом трактате «Санхедрин».

По масоретскому тексту надо было перевести: «как песок, умножатся мои дни».


Содержание главы 31 составляет «очистительная присяга» Иова. Он хотел бы вести юридически правильный судебный процесс и теперь делает шаг в этом направлении, по всем правилам древнего судопроизводства заявляя о своей невиновности по всем возможным пунктам.


Глава 33 Основная идея, принесенная с собой Элиу на затянувшийся диспут, примерно такова: страдание надо рассматривать не столько как возмездие в юридическом смысле слова, сколько как целительное и очистительное средство, при помощи которого Бог врачует тайные недуги человеческого духа и обостряет внутреннюю чуткость человека, его «слух» (ср. 36:15: «и в утеснении отверзает людям слух… »).


38:36 Кто премудрость… Перевод по конъектуре Ф. Штира. Темное место допускает самые различные толкования.

{стр. 455}

42:7 Стихи снова сменились прозой; этим подчеркнуто, что книга кончается так, как она началась, — идиллией. Поразительно, что автор после картин предельной патетики с высокой поэтической дерзостью решается кончить повесть в тонах сказочного юмора (чего стоят хотя бы «говорящие» имена трех дочерей!).

Загрузка...