Евдокия

9

Анна Ивановна и Марья Карловна сидели в цветнике у фрау Анны Рабе. – Целый вечер я на фисгармонии канты играла, – рассказывала фрау Анна. – Тогда совсем темно стало, и я фисгармонию закрыла и пошла немного на крыльцо стоять. На небе было много звездочки, я голову подняла и смотрела. Это есть так интересно – там я видела один кашне и разную кухонную посуду: много разные кастрюльки, горшки… Тогда я замечала там один цветок – как раз как моя брошка, эта маленькая ромашечка, которую мне Карльхен привез из Риги… И я была счастливая и думала, что это есть душа от моей брошки, стояла и смеялась. Приходит Лижбетка: – Барыня, вы видели Цодельхен? – Нет… – И вот сегодня ей нашли за огородом в крапиве.

– Да, – сказала Анна Ивановна, смотря на затянутый фасолью забор. – Сегодня Цодельхен, завтра – Эльза, а там… – Она замолчала и подняла глаза на серенькое небо. Марья Карловна вздохнула и закивала головой.

– Это была любимая собачка моего Карльхен. После обеда он идет немного посмотреть свои больные, наденет свою шляпочку – он имел такую маленькую шляпочку с зеленым перышком – и кричит на Цодельхен: – Цодель! – И тогда Цодельхен бежит с им вместе. Я полью грядки и присматриваю себе на кухне. Тогда вдруг гавкает этот собачка. Я скоренько передник долой и бегу встречать. Цодель прыгает на мене с лапам, Карльхен есть на углу, он машет своим шляпочком и крутит над головой кошелек: это есть, что он имеет много денег…

Она низко наклонила голову.

Гостьи, опустив глаза, молчали. Пахло цветами. Чай остывал в трех чашках… Застучали дрожки, остановились, все подняли головы, хлопнула калитка, и по обсаженной сиренью дорожке прибежал муж Марьи Карловны.

– Катерины Александровны здесь нет? Война объявлена. Становой присылал сказать: приехали со станции, и вот…

Дамы встали. – Катерина Александровна на горе, – сказала Марья Карловна: – Обдумывает завещание… Беги…

– Как тиха сегодня твоя земля, Господи. Проехали со станции, прогремели, и опять тихо. Вон какие-то верзилы купаются, – и не горланят… Дорога к палаццо лежит под деревьями, как мертвая… – Катерина Александровна задумалась. Ей вспомнился такой же серенький вечер: читать стало темно, она открыла дверь на балкон и посмотрела на улицу. Из палисадника пахнуло теплой сыростью, прелыми листьями… Два узких желтых листика висели на красно-коричневой ветке. Было тихо. Маленькие купола с белесоватой позолотой тянулись на тонких шеях к серенькому небу…

– Катерина Александровна, война объявлена!

Катерина Александровна перекрестилась. – Спуститесь, я подумаю. – Через несколько минут она сошла с горы. – Завтра будем укладываться. Идемте, надо устроить манифестацию. – Быстро пошли по мягкой от пыли дороге. Дашенька и Иеретиида шагали сзади.

Съели по кусочку хлеба с маслом. Катерина Александровна поправила прическу и надела цепь. Марья Карловна наскоро причесалась, надела белую кофту, пригладила ее ладонями и одела девочек в белые платья. Она дала им тон, и они спелись. Ее муж взял Катерину Александровну под руку. – Тетечка, вы – с ним, я с детьми – перед вами, Дашенька – впереди, с флагом. Иеретиида пойдет сзади. Около Пфердхенши будем кричать «долой Германию». – Катерина Александровна сказала: – С Богом, – сделали важные лица, Иеретиида открыла калитку, запели «Боже, царя храни» и вышли на улицу.

Уже темнело, когда Гаврилова и ее дачница дочистили крыжовник. Гаврилова перекрестила блюдо и сказала: – Ну, в час добрый. – Вытерли шпильки и воткнули их на место, в волосы. Сполоснули руки, разулись, повязали головы, поставили самовар и спустились под откос – купаться.

– Мальчишки, убирайтесь! – Пока мальчишки одевались, посидели на камне. Обрыв на другом берегу был желто-красный, будто освещенный заходящим солнцем…

Наплавались и с счастливыми лицами, скрестив руки, тихо стояли в воде. – Погодите-ка, что за история? – По улице шла толпа с флагами. Дачница вылезла, натянула рубаху и побежала узнать. – Война объявлена, – задыхаясь, крикнула она через минуту и схватила платье. – Акцизный на крыльце с флейтой: – Боже, царя… Побегу, обуюсь…

– Трубу с самовара снимите, – закричала, поглядев ей вслед, Гаврилова. Она одна стояла над водой… Трясущимися руками завязывала тесемки и застегивала крючки.