Эволюционная теория познания

Согласование между природой и разумом имеет место не потому, что природа разумна, а потому, что разум природен.

(Klumbies,1956, 765)

Важнейший закон теории эволюции состоит в том, что приспособление вида к своему окружению никогда не бывает идеальным (стр.45). Отсюда вытекает, как общепризнанный факт, то, что наш (биологически обусловленный) познавательный аппарат несовершенен, а также его объяснение в качестве непосредственного следствия эволюционной теории познания. Наш познавательный аппарат оправдан в тех условиях, в которых был развит. Он «приспособлен» к миру средних размеров, но при необычных явлениях может привести к ошибкам. Это легко показать по отношению к восприятию и уже давно известно благодаря оптическим заблуждениям (см. стр. 50, 101). Но современная наука — прежде всего физика нашего столетия — показала, что это относится и к другим структурам опыта.

Применимость классической трактовки пространства и времени получает отчётливые границы в теории относительности. Были сняты не только эвклидов характер пространства, но также взаимная независимость пространства и времени и их абсолютный характер. Наглядность не является больше критерием правильности теории. Такие категории как субстанция и каузальность получили в квантовой теории глубочайшую критику. Распад частицы осуществляется, правда, в соответствии со (стохастическими) законами, но почему он осуществляется именно в данный момент, квантовая теория не может ни предскаать, ни объяснить. Как повседневный язык, так и язык науки, особенно понятийная структура классической физики, ведут к неконсистентности, которая может быть устранена только посредством принципиальной ревизии. Даже применимость классической логики иногда ставится под сомнение.

Из этих немногочисленных примеров становится ясным, что структуры нашего опыта отказывают в непривычных измерениях: в микрокосмосе (атомы и элементарные частицы, квантовая теория), в мегакосмосе (общая теория относительности), в случае высоких скоростей (специальная теория относительности), высокосложных структур (круговороты, организмы) и т. д.

Отсюда вытекает очень пессимистичный взгляд относительно достоверности наших познавательных структур. Уже Демокрит и Локк определяли как субъективные и отбрасывали цвет, звук, вкус и т. д., т. е." вторичные качества". Однако также и "первичные качества", масса, непроницаемость, протяжённость, в современном естествознании, особенно в теории поля, не могут считаться «объективными». Наконец, даже эвклидово пространство и ньтоновское время утратили свой абсолютный характер.

Что же остаётся от объективного? Мы хотели исследовать мир и не находим ничего кроме субъективности. Не уходим ли мы только дальше от цели? Не окажемся ли мы наконец на кантовской позиции, согласно которой мы сами привносим все структуры познания. Эти скептические вопросы получают ответ в рамках эволюционной теории познания.

Возможность объективного познания

Приспособительный характер познавательного аппарата позволяет объяснить не только его ограниченность, но и его достижения. Главное из них состоит в том, что он способен схватывать объективные структуры "адекватно выживанию". Но это возможно только благодаря тому, что он учитывает константные и принципиальные параметры окружающих условий. Во всяком случае, он не может быть совершенно неадекватным; структуры восприятия, опыта, умозаключений, научного познания не могут быть полностью произвольными, случайными или совершенно ложными, а должны в определённой степени соответствовать реальности. Это соответствие не нуждается в иденнтичности.

Не следует ожидать, что категории опыта полностью соответствуют реальному миру и ещё менее, что они его воспроизводят. Им не нужно отражать связь действительных событий, но они должны быть — с определённым допуском — ему изоморфны.

(v. Bertalanffy,1955,257)

Частичную изоморфию (структурное равенство) можно исследовать посредством сравнения различных аппаратов, отображающих реальность. В принципе она существует уже у инфузории туфелька. Если такое одноклеточное после столкновения с препятствием меняет направление, то, хотя оно и не имеет точного представления о своём окружении, но всё же «право» в том, что имеется нечто, которое нужно обойти.

В его окружающем мире, правда, намного меньше данностей, чем в нашем, но те немногие, которые имеются, также истинны, как соответствующие видимым в нашей картине мира.

(Lorenz, 1943, 356; ahnlich 1973, 16)

Когда мы смотрим на предмет, имеющий два цвета, то, хотя восприятие цвета субъективно, оно основано на объективных различиях спектрального состава цвета. Лучшая аппаратура отображения реальности обычно не дезавуируетет соответствующие примитивные сообщения как ложные, но обрабатывает большее число аспектов.

Любой познавательный аппарат поставляет, следовательно, информацию об объективной действительности. Чем большее число аспектов он обрабатывает и чем большее число раздражений он может отличать друг от друга, тем больше его "разрешающая возможность" и тем ближе подходит он к вне-субъективной реальности. То, что эволюционная теория познания в союзе с гипотетическим реализмом утверждает и обосновывает возможность объективного познания, без сомнения является её важнейшим следствием. В определённой степени она оправдывает тем самым наше интуитивное убеждение в существовании реального мира и его познаваемости. Мы можем опираться на наши чувственные впечатления, восприятия, опытные данные, научное познание, не забывая о гипотетическом характере всего познания.

Теоретико-познавательную схему на стр.41 мы можем теперь дополнить связью познания с субъектом и реальным миром (рис. 9).

Рис. 9. Теоретико-познавательная схема согласно эволюционной теории познания

Селективное действие чувственных органов, способности восприятия и т. д. обозначено как «фильтр» <, который, естественно, также имеет субъективную природу. Конструктивный вклад субъекта обозначен жирными стрелами. Единственная прямая (эмпирическая) связь реального мира и познания протекает через чувственные органы и восприятия. Непрямая связь (пунктиром) ведёт также от реального мира через субъект к познанию: эволюционное приспособление субъективных познавательных структур!

В кантовской схеме эта связь отсутствовала и поэтому там не было ключа к вещи в себе. Желание объективного познания тогда не выполнимо. Поэтому в кантовской системе человеческое познание ограничено опытом. Также и научное познание там конституируется всегда только посредством субъективных познавательных структур (форм созерцания, категорий, принципов) и относится к структурированному опытному миру. Сверх этого никакое познание невозможно.

Согласно эволюционной теории познания, можно согласиться с тем, что наш опыт соопределяется нашими структурами восприятия (например, у нас нет возможности естественного восприятия магнитных полей, мы не можем наглядно представить четырёхмерное пространство).

Истинное ядро кантовского априоризма состоит в том…. что человек сегодня подходит к явлениям с определёнными формами созерцания и мышления, с помощью которых упорядочивает эти явления.

(Bavink,1949,237)

Наше познание не остаётся, однако ограниченнным опытом. Мы получаем также познание о реальном мире (вещи-в-себе). Кантовская критика справедлива, правда, в том отношении, что это знание не является надёжным, однако оно возможно и более того, проверяемо.

Здесь встаёт вопрос, как биологически возникает познавательное стремление, цели которого выходят за пределы биологических потребностей окружающего мира. Если человек получил стремление к познанию из природы, может ли оно быть направлено не только на биологически полезные результаты?

Это возражение частично опровергается себя само. Независимое от объекта любопытство детей, примитивных людей и высших животных (!) доказывает, что здесь имеет место биологически целесообразное поведение. То, что любопытство у людей сохраняется до старости, в то время как у животных в большинстве случаев проявляется только в молодости, связано с неотенией человека, с сохранением юношеских признаков, что относится к предпосылкам становления человека (см. стр. 80).

Сложнее, чем вопрос объяснения возникновения стремления к абстрактному познанию, является вопрос о том, как и почему могла возникнуть в ходе эволюции способность к такому абстрактному познанию.

В действительности, достаточно удивительно, что мы в состоянии вообще проникать в такие области природы, которые нас как биологических организмов до определённой степени вообще не «касаются».

(v. Ditfurth,1973,165)

Однако, на примере пространственного и образного восприятия мы видели, что количественное развитие биологически важной функции мозга может вести к новым, качественно более высоким достижениям: к пра-формам мышления и абстракции. Различные функции мозга взаимодействуют и именно благодаря этому становится возможным переход на более высокую интеграционную ступень (см. стр. 81).

То, что развил человек, было не "математическое мышление", а общие способности абстрагирования и генерализации, которые давали огромное селективное преимущество. Это преимущество играло свою роль не только в биологической, но также и в культурной эволюции. То, что способность к абстрагированию и правильным умозаключениям привела вместе с собой — так сказать, побочным образом — к математическим способностям, было «открыто» и использовано лишь в ходе культурного развития. Также и высадка на Луне есть следствие биологически ценного любопытства и способностей, развитых во взаимодействии с данностями биологического и культурного окружения.

По-видимому, в наших теориях мы можем испробовать все логически возможные структурные предпосылки (геометрии, системы аксиом и т. д.) и исследовать их на предмет применимости. Фактически, современная физика использует эту возможность и выходит за пределы трёхмерного пространства, эвклидовой геометрии, принципа каузальности. Насколько далеко от конститутирующих опыт структур (напр., от наглядности) исследователь отваживается или способен отклониться в своей теории, является психологическим вопросом. Оправдана ли после этого его теория, есть, правда, опять научный или теоретико-научный вопрос. Гениальность проявляется, очевидно, в том, чтобы воздать должное обоим требованиям.

Если эволюционная теория познания показывает принципиальную возможность объективного познания, то ведь удивительным (так сказать эмпирическим) фактом является то, что наука нового времени фактически и с успехом выходит далеко за пределы человеческого опыта. Очевидно, что высоко развитая познавательная способность только одно из многих условий, которые были необходимы для возникновения такой науки. Другими предпосылками были разделение труда в культуре, развитие достижений математики и вообще того предположения, что явления объясняемы. Также и сторгое различение между «посвящёнными» и «профанами», которое осуществляет христианство в противоположность другим религиям, могло быть предпосылкой для научного мышления: не провозглашать и верить, а сомневаться и исследовать.

Проективная теория познания

Соотношение реальности и познания можно представить на модели графической проекции. Структура образа, возникающего в результате проекции зависит от:

структуры предмета,

напр., куб, шар;

вида проекции

напр., параллельная, центральная проекция;

структуры принимающего экрана

напр., цветная или черно-белая плёнка.

Если известны эти три элемента, то образ можно определять (конструировать). Образ при этом согласуется с оригиналом не во всех аспектах. Однако всегда сохраняется определённая частичная изоморфия. Если известен только образ, то можно попытаться «наоборот», объяснить его на основе предположений (гипотез!) о самом предмете, проекционном механизме, и экране. Таким способом оказывается возможным получить из образа гипотетическую (!) информацию о проецируемом объекте (рис. 10).

Рис. 10. Проекция реального мира на наш познавательный аппарат

Путь получения познания полностью аналогичен этому процессу. При этом проецируемый предмет соответствует действительности (реальный мир, объекты, вещь в себе); проекционному механизму соответствуют сигналы (электромагнитые или механические колебания, молекулы), которые достигают наших органов чувств; воспринимающий экран соответствует нашему субъективному познавательному аппарату (о котором из эволюционной теории познания мы знаем, что он воспринимает и обрабатывает сигналы внешнего мира, по меньшей мере, "адекватно выживанию"); наконец, образу соответствует восприятие или простой опыт.

Так, уже в донаучном опыте в каждом восприятии (см. стр.42), каждом обобщении, каждом предсказании, мы пытаемся реконструировать реальный мир. Естественно, наука выходит за пределы этого "повседневного опыта". Она дополняет органы чувств высокочувствительными приборами, фиксирующими сигналы, которые мы не можем воспринимать прямо органами чувств. В эксперименте она получает целенаправленную информацию (данные) об образе проекции и для объяснения этих данных формирует модели и теории, следствия которых она опять проверяет. Таким образом, она предпринимает реконструкции, которые много ближе к действителности (чем опыт), потому что она владеет большей опытной областью, имеет больше информации и более точные данные.

Такое понимание мы называем проективной теорией познания. Ааналогия с геометрической прроекцией показывывает, в каком соотношении находятся действительность и опытный мир, как и почему возможно познание действительности.

Аналогия с проекцией отражает также гипотетический характер принципиально всего познания. Нет дедуктивного заключения от образа к условиям, в которых оно осуществляется, а только наоборот. Нельзя дедуктивным образом «заключать» о проецируемом предмете, тезис, теоретико-познавательная аналогия которого является также результатом современной теории науки.

Гипотетический характер относится не только к научному познанию, где он был открыт (например, Пуанкаре), но также распространяется на восприятие и опытное познание. Уже интерпретация чувственных данных в восприятии представляет собой (естественно неосознанную) гипотезу о том, что имеет место "там во вне" и вызывает чувственные впечатления.

В действительности, воспринимаемый предмет есть гипотеза, которая выдвигается и проверяется на основе сенсорных данных… Восприятие превращается в дело формирования и проверки гипотез. Процесс проверки гипотез наиболее отчётлив в случае двузначных фигур, забавного кубика (см. стр.50). Здесь сенсорная информация константна и теме не менее восприятие меняется от мгновения к мгновению, предлагая для проверки одну из гипотез. Каждая попеременно восстанавливается, но ни одна не может окончательно осуществиться, так как ни одна не лучше другой.

(Gregory, 1972,12,223)

Также и в науке мы выдвигаем гипотезы о мире, проверяем их на предмет применимости и обманываемся ложными гипотезами. В плане своего гипотетического характера, восприятие показательно для всех видов познания. Грегори даже характеризует науку как кооперативное восприятие. Аналогия восприятия, донаучного опыта и научного познания дополнительно оправдывыает применение прежде всего структур восприятия как примера субъективных структур познания. С другой стороны, из опыта и науки нам известны ограниченность, биологическая обусловленность и приспособительный характер восприятия. Но все эти свойства распространяются в принципе на все другие виды познания.

В ином плане имеются, правда, существенные различия: реконструкция реального мира в вовсприятии осуществляется неосознанно, в донаучном опыте сознательно, но некритически и лишь в науке сознательно и критически. Некритической позицией является прежде всего наивный реализм, для которого мир таков, каким он нам является. Гипотезы восприятия познаваемы, правда, как таковые, но ввиду того, что они врождённы и неосознаваемы, их нельзя корректировать. Научные гипотезы, напротив, принципиально корректируемы, хотя и с большим психологическим сопротивлением.

Проекционную аналогию можно распространить и далее. Она показывает, что уже различие между свойствами проецируемого предмета и проекционным экраном возможно только опытным путём. Но поэтому оно не невозможно; посредством систематических вариаций параметров (замена объектов при одинаковом экране, другое освещение, предположение о том же самом объекте с разными экранами) можно приходить к гипотетическим заключениям.

Тот же самый опыт должен вести к различению «объективных» и «субъективных» аспектов познания.

Замену объектов мы осуществляем беспрестанно — в повседневном опыте и в науке. Особенно примечательны случаи, в которых объект так необычен, что приводит наш познавательный аппарат к заблуждениям (оптические иллюзии, большие скорости, экстремальные расстояния). На таких заблуждениях, психология восприятия и теория познания могут особенно многому научиться.

Вариации субъектов более трудны, так как привлекать других людей для сравнения недостаточно. Успех в этом случае будет не большим, аналогично тому, как если менять лупы, вместо того, чтобы взять микроскоп. Здесь следует привлечь критерии объективности, которые обсуждались выше (стр. 31): независимость суждения от личности, язык, доступный для сообщения, система отсчёта, метод, конвенция. Некоторые аргументы существования реального мира (стр.35) основаны на этих критериях и могут служить для объективной проверки: конвергенция различных аппаратов познания (f), конвергенция исследований (h, i, j), константность восприятия (g), инвариантность в науке (k) и опровержение теорий (l).

В соответствии с этими критериями мы можем попытаться разделить субъективные и объективные элементы в нашем познании. То, что при этом мы должны «открыть» как субъективные, так и объективные структуры, не означает, что мы были свободны в выборе каких-либо из этих компонентов: Гипотезы должны снова выполнять требования, о которых говорится на стр. 108 и далее (см. рис. 11):

Рис. 11. Взаимодействие объективных и субъективных структур при восприятии.

a) они должны согласовываться друг с другом (внутренняя консистентность);

b) они должны иметь приспособительный характер; ибо субъективные структуры должны были возникать (внешняя, здесь «эволютивная» консистентность);

c) они должны объяснять совместно со структурами нашего восприятия и нашего опыта (олбъясняющая сила);

d) должна иметься возможность верификации или фальсификации этих гипотез (проверяемость).

Проективная теория познания обсуждалась здесь, правда, в связи с эволюционой теорией познания; но в в принципе она предполагает гипотетический реализм и независима от рассмотрения филогенеза познавательных способностей, потому что соотношение реальности и познания можно рассматривать совершенно статично, что и осуществлялось доныне, но также динамично, но в чисто онтогенетическом аспекте, как это сделал Пиаже в своей "генетической теории познания"(90). Также и здесь открываются важные аспекты познавательно-конститутивных достижений субъекта. Однако трудно увидеть, как осмысленно можно ответить на главный вопрос о пригодности познавательных структур и основе их согласосвания с реальными структурами.

Врождённые структуры и кантовское априори

В философии есть проблемы, которые можно назвать классическими, потому что они постоянно дискутируются, но никогда не разрешаются: проблема соотношения души и тела, проблема индукции, проблема врождённых идей или спор между рационализмом и эмпиризмом. Одной из нерешённых и важных, но попавших последне время в забвение проблемой является вопрос о том, имеются ли синтетические высказывания (суждения, утверждения, предложения) априори.

Высказывание является аналитическим именно тогда, когда оно или его отрицание логически следуют только из определений, входящих в него понятий. Высказывание является синтетическим именно тогда, когда оно не является аналитическим. Высказывание является эмпирическим (или апостериорным) именно тогда, если для его обоснования нужны наблюдения.

Высказывание является априорным именно тогда, когда оно не является эмпирическим(91).

Все аналитические высказывания априорны; все эмпирические высказывания являются синтетическими. Имеются ли высказывания, которые одновременно и синтетичны, и априорны?

Вопрос о том, имеются ли синтетические суждения априори является в определённом отношении решающим для философии. Если нет, то все осмысленные научные высказывания чисто логически распадаются на две группы (аналитические или контрадикторные) предложения и высказывания о фактах (эмпирические предложения). У первых отсутствует любое эмпирическое содержание, последние определяются иключительно отдельными эмпирическими науками.

(Stegmuller,1954,535)

Заслуга открытия и формулировки этой проблемы принадлежит Канту. С тех пор существование синтетических суждений априори одними мыслителями утверждается, другими отрицается(92). Как показал Штегмюллер с помощью современной логики, ответ на этот спорный вопрос зависит от уточнения дефиниции синтетического априори относительно определённого языка. (В нашем определении мы избежали отнесённости к определённому языку или наличной ситуации). Что такое синтетическое суждение априори, после этого можно, правда, определить; но нет критерия по которому предложение можно распознать как синтитическое априорное. Этим, частично, объясняется отсутствие единства среди философов. Другой и более важной основой является соответствующая — логически в большинстве случаев неопровержимая — философская позиция. Эмпиризм можно определить как теоретико-познавательное направление, которое отрицает наличие синтетических априори.

Сам Кант синтетические суждения априори точно не определил и не дал точных критериев и хороших примеров. Он был так убеждён в их существовании в чистой математике и чистом естествознании, что менее печалилсся о том есть ли они, а более о том, как они возможны. Согласно Канту, они основаны на априорных формах созерцания пространства и времени и априорных понятиях, категориях. Последние не только независимы от любого опыта (априорны), а вообще лишь и делают опыт возможным, они конститутивны для опыта, составляют "условия возможности опыта".

Откуда происходят априорные формы созерцания и понятия? Как мы видели на стр. 10, Кант пытался отвечать на этот вопрос осторожно, но не вышел за пределы намёков. Однако ответ можно дать прямо следуя эволюционной теории познания!

Согласно ей имеются структуры человеческих познавательных способностей, которые учитывают основополагающие окружающие условия (например, трёхмерность). Эти структуры являются продуктом эволюции, принадлежат к генетическому оснащению, когнитивному «инвентарю» индивида, они являются унаследованными и врождёнными в широком смысле. Они поэтому не только независимы от всякого (индивидуального!) опыта, но имеются до опыта и делают вообще опыт возможным. Они являются конститутивными для опыта.

В этом смысле имется синтетическое суждение априори!

Оно определяет, правда, наше восприятие и опыт, но не наше познание (см. стр. 121). Ибо, как наше сознательное опытное познание может распознать ошибки восприятия, так и гипотетически полученные научные теории могут корректировать опытное познание (не опыт!). Итак, это синтетическое априори может быть опровергнуто теоретическим познанием! В этом смысле имеется опровержение опыта посредством теории, а не только опровержение теории посредством опыта, как это описывал Поппер.

Очевидно, Кант думал об этой возможности. Он, правда, многократно подчёркивал, что "имеется только два пути, на которых возможно необходимое согласие опыта с понятиями о его предметах: или опыт делает эти понятия возможными, или эти понятия делают опыт возможным" (Kant, 1787, B 166); но в трансцедентальной дедукции чистых понятий рассудка издания B, он упоминает ещё и третью возможность для категорий:

Быть может, кто-либо предложит средний путь между двумя указанными единственно возможными путями, именно допустить, что категории не суть созданные нами самими первые априорные принципы нашего знания и не заимствованы из опыта, но представляют собой субъективные, внедрённые в нас вместе с нашим существованием задатки мышления, устроенные нашим Творцом так, что применение их точно согласуется с законами природы, с которыми имеет дело опыт (это своего рода система преформации чистого разума). Однако допущение этого среднего пути (не говоря уже о том, что при этой гипотезе не видно, до какого предела следует доводить допущение предопределённых задатков будущих суждений) решительно опровергается тем, что в таком случае категории не отличались бы необходимостью, которая существенно присуща их понятию… В таком случае я не мог бы сказать: действие связано с причиной в объекте (т. е. необходимо), но принуждён был бы выражаться лишь следующим образом: я так устроен, что могу мыслить это представление не иначе, как связанным так-то.

(Kant, 1787, B 167/168)

Однако, в соответствии с результатами глав B и D, мы, кажется, фактически "так устроены" и имеем "внедрённные в нас вместе с нашим существованием задатки мышления". В соответствии с данной цитатой, Кант выдвигает против этого предположения два возражения:

Во-первых, мы не знаем, как велика субъективная ("внедрённая") часть в наших суждениях и познаниях и, во-вторых, категории лишились бы своей необходимости. Однако оба возражения опровергаются в рамках эволюционной теории познания.

Прежде всего, первое возражение не является ни логическим. ни теоретико-познавательным, оно только указывает на нежелательные последствия "среднего пути": мы не может разделить субъективные и объективные составные элементы познания так ясно, как это делает кантовская стстема. Но какой аргумент (кроме горячего желания уметь это делать) гарантирует нам, что такое разделение вообще возможно? Такого аргумента Кант, очевидно, дать не может. (Не исключено, что именно поэтому он помещает даннный аргумент только в скобки.)

Но также и последствия, на которые указывает здесь Кант, частично снимаются эволюционной теорией познания. Ответ на вопроос, какие структуры при избрании среднего пути могут считаться субъективными звучит достаточно просто: именно те структуры, в которых нуждается человек, чтобы осуществиться в ходе эволюции. Найти эти структуры трудно, но не невозможно. Естественно, при этом сохраняется тезис о гипотетическом характере всего знания.

В основе второго возражения, которое Кант, очевидно, воспринимал серьёзнее, лежит следующий ход мысли: Имеются синтетические суждения априори. Они обладают необходимостью и всеобщностью. Их необходимость объясняется только тем, что формы созерцания и категории имеют необходимый характер, Так, в соответствии с цитатой, категория причинности обладает необходимостью. Для "внедрённых задатков", напротив, нет логического основания для их согласования с законами природы, а в лучшем случае предустановленная гармония между естественными законами и организацией духа, в худшем случае, "обманчивые принципы", так как "никогда с уверенностью невозможно узнать, воздействует ли дух истины, или отец лжи" (Kant, 1783, § 36). Такая система преформации не могла бы гарантировать абсолютного значения (необходимости) категориям. Кант исключил поэтому третий путь.

Однако понятие необходимости у Канта является в высшей степени неясным(93). Прежде всего, оно двузначно, так как может означать "необходимо истинный" и "необходимый для опыта". Как вытекает из цитаты Канта на стр. 128, речь здесь идёт о первом значении. Но когда предложение является необходимо истинным? Если оно логически истинно, то оно аналитично (см. определение на стр. 126) и не является синтетическим априори. Но если оно необходимо, так как подпадает под естественнй закон, то его необходимость он извлекает из категорий, которые априори предписывают природе её законы. Но тем самым мы попадаем в круг: категории являются необходимыми, так как имеются (необходимые) синтетические суждения априори, которые сами свой необходимый характер получают лишь через категории. Необходимость является несостоятельной не только как критерий априорности, но и как свойство синтетических высказываний вообще.

Но тем самым становится несостоятельной вся кантовская аргументация. Ни синтетические суждения априори, ни категории не имеют необходимого характера. Необходимых истин о мире нет вообще. Для гипотетического реализма все высказывания о мире имеют скорее гипотетический характер. От Сциллы метафизически предустановленной гармонии и Харибды шатких принципов предохраняет нас только эволюционная теория познания. Когда Кант спрашивает:

Если бы кто-нибудь стал сомневаться в том, что пространство и время суть определения, присущие вовсе не вещам самим самим по себе, а только их отношению к чувственности, то я бы спросил: как это считают возможным знать a priori и, следовательно, до всякого знакомства с вещами, т. е. прежде, чем они нам даны, каково будет их созерцание?

(Kant,1783, § 11)

то ответ прост: формы созерцания и категории, соответствуют миру как субъективные, внедрённые в нас задатки, и "их использование точно согласуется с законами действительности" просто потому, что они сформированы эволюционно в ходе приспособления к этому миру и его законам. Врождённые структуры делают понятным то, что мы можем делать соответствующие и одновремено независимые от опыта высказывания.

Наши формы созерцания и категории, устанавливаемые до всякого индивидуального опыта, приспособлены к внешнему миру по тем же самым причинам, по которым копыто лошади ещё до её рождения приспособлено к степной почве, а плавники рыбы приспособлены к воде ещё до того, как она вылупится из икринки. Любой разумный человек по поводу таких органов никогда не подумает, что их форма «предписывает» объекту его свойства, но каждый считает само собой разумеющимся, что вода обладает своими свойствами совершенно независомо от того, взаимодействуют ли с ней плавники рыбы или нет… Однако именно относительно структуры и функций собственного мозга предполагает трансцедентальный философ нечто принципиально иное.

(Lorenz,1941, 99; см. стр. 19)

То, что наши формы созерцания и категории в нас «внедрены» и делают возможным опыт, объясняет, почему мы не можем представить себе иного опыта, т. е. они создают психологическую необходимость. И эта психологическая необходимость объясняет, наконец, то, почему Кант считал нужным приписывать им абсолютную необходимость. Но они не являются необходимыми ни по логическим основаниям, ни в силу естественного закона, так что мы независимо от них можем разрабатывать теории, которые выходят за их пределы.

Кант был прав, что наш рассудок предписывает природе законы — только он не обратил внимания на то, как часто наш рассудок терпит крушение: закономерности, которые бы мы хотели предписывать являются априорными психологически, но нет ни малейшего основания считаь их априорно действительными, как думал Кант. Потребность предписыывать такие закономерности нашему окружающему миру является врождённой, основанной на стремлениях или инстинктах.

(Popper,1973,36)

Попытка Канта свести воедино структуры опыта и структуры познания и обосновать отсюда законы опытного мира потерпела неудачу. Но он оставил нам исследование двух важных задач: во-первых, найти субъективные структуры, которые соопределяют наш опыт и делают вообще его возможным. В осуществление этой программы сам Кант внёс существенный вклад, хотя его система категорий нуждается в ревизии, а их трасцедентальная «дедукция» непригодна. Во всяком случае, синтетических суждений априори в кантовском смысле не имеется. Использовать ли в новом исследовании термины «врождённый» и "синтетический априори" как синонимы является поэтому больше вопросом терминологии. По историческим причинам было бы целесообразнее говорить о эволюционной трактовке или интерпретации кантовского синтетического априори, как это делал, например, Кэмпбелл (1959, 160).

С другой стороны, должны разрабатываться объективные структуры, которые характерны для нашего мира. Это является задачей (экспериментальных и теоретических) наук о действительности. Фактически, кантовскую систему можно трактовать как попытку выявить предпосылки современной ему науки, в основном ньютоновской механики. Он хотел дать анализ разума, дал же анализ естествознания своего времени (Reichenbach,1933,626).

Глубокая связь этих обеих задач осуществляется посредством эволюционной трактовки наших познавательных способностей. Надежды Канта, соответственно неокантианцев, найти систему категорий для всякого возможного опыта и научного познания не оправдались; но уже поиск предпосылок существующего познания, как задача, достаточен.

Рационализм и эмпиризм

Рационализи и эмпиризм занимают различные позиции относительно вопроса об источнике познания. Для эмпирика всё познание происходит из опыта; наблюдение, измерение и эксперимент являются его важнейшими методами. Для рационалиста всё (или, по меньшей мере, некоторое познание о мире происходит из чистого мышления (разума); важнейшими вспомогательными средствами являются интуиция, логика и математика. Спор между этими теоретико-познавательными позициями мы охарактеризовали (на стр. 126) как классическую проблему философии.

По-видимому, причина неразрешимости проблемы состоит в том, что обе позиции в определённом смысле являются правильными, но также и ложными. Рационализм не корректен; ибо ни одно высказывание о мире не может быть доказано как познание независимо от всякого опыта. Но строгий эмпиризм также опровержим:

a) Опыт не даёт нам гарантии, что естественный закон останется неизменным и не будет однажды изменён.

b) Он не является достаточным гарантом правильности опытных высказываний, так как мы в своих суждениях об опыте можем обманываться, находиться в состоянии опьянения, просто заблуждаться.

c) Ни одно предложение, которое относится к бесконечному числу индивидов или событий, не может быть доказано посредством перечисления частных предложений, являющихся только примерами(94).

В этом смысле следует добавить, что эмпиризм как теория познания несостоятелен. Быть может, тогда прав рационализм?

Альтернативы соблазнительны, но редко корректны. Часто правильное решение состоит в критическом синтезе обеих возможностей (Lorenz, 1973,63). Это относится, например, к противоречию врождённый-приобретённый (см. стр. 70); локализация-интеграция в памяти (см. стр. 89); биологическая-культурная эволюция (см. стр. 84). Это относится также к альтернативе рационализм-эмпиризм. Эволюционная теория познания не может, правда, разрешить этот спор, но она предлагает в определённом смысле "соломоново суждение". Обе позиции, рационализм и эмпиризм, имеют своё оправдание, но на различных ступенях.

В предшествующих исследованиях рационалистическая компонента в большей степени относилась к языку. Прежде всего нужно показать, что наше познание фактически содержит не-эмпирические элементы. Это возможно уже для различных форм восприятия. Биологические и психологические исследования кроме того доказывают, что эти не-эмпирические элементы частично генетически детерминированы, так что (по меньшей мере, по отношению к восприятию и опытному познанию) можно говорить о врождённых познавательных структурах. Только внутри и с помощью этих структур отдельное существо (животное или человек) может осуществлять опыт. Они образуют сеть (Эддингтон, см. стр. 16), сито (Джинс), очки (Рейхенбах), литейную форму (Бутру), коробку (Лоренц), фильтр (см. стр.120), с помощью которых опыт становится возможным и которые частично (у Канта полностью) определяют его структуру. Затем эти структуры, которые мы сами встраиваем в опыт, критический анализ опять в нём открывает и, возможно, «разоблачает» как субъективные. Любой познавательный прогресс означает снятие очков (Лоренц).

Вторую рационалистическую компоненту нашего познания образует логика и математика. Обе применяются, правда, при описании мира, но ничего о нём не говорят. Из бесконечно многих геометрий, которые создала математика, может самое большее одна геометрия соответствовать нашему физическому пространству; но геометрия не говорит нам какая. (Быть может, правильная ещё и не создана). Логические и математические теории являются формальными системами, которые не могут быть ни подтверждены, ни опровергнуты посредством опыта. Их предложения являются априорными, потому что для их обоснования не требуется наблюдений (см. определение на стр. 126). Но они также аналитичны (тавтологичны), так как их правильность следует только из определений, входящих в них понятий.

Третья рационалистическая черта нашего познания состоит в гипотетико-дедуктивном методе, посредством которого мы получаем теоретическое познание, далеко выходящее за пределы чисто опытного познания. Гипотезы не «извлекаются» из опыта, а в лучшем случае стимулируются им. Они, как говорил Эйнштейн, являются свободными творениями человеческого духа. Также для их проверки привлекаются логические методы. Так, нужно доказать, что система гипотез непротиворечива и является синтетической (относится к возможным мирам). Для выведения следствий также нужна логика.

Но как мы видели на стр. 108, этого недостаточно, чтобы доказать некоторое высказываение в качестве познания о мире. И здесь эмпирист прав; ибо дальнейшие требования к теоретической системе высказываний о мире относятся к опыту.

Система должна представлять не только логически возможный мир, а мир возможного опыта, должна быть развита так, чтобы быть проверяемой,т. е. должна иметь проверяемые следствия. И, наконец, система должна быть правильной, т. е. должна отличаться от других систем тем, что описывает наш опытный мир(95). Как математик предоставляет нам множество геометрий, среди которых мы должны эмпирически определить «физическую» геометрию, также и логик открывает предметы теоретически возможного мира, среди которых мы должны найти относящиеся к нашему миру. Какие гипотезы, какие теории, какие системы аксиом правильно описывают наш мир, можно решить поэтому только с помощью опыта. Эмпирия играет незаменимую роль для научного познания. Правда, можно представить себе ситуацию, когда две теории будут эмпирически эквивалентными, так что с помошью опыта нельзя будет осуществить выбор. Тогда для выбора вновь должны привлекаться рационалистические или прагматические критерии (vgl. Stegmuller,1970,152f.)

Эволюционная теория познания показывает, что имеется другой важный путь, на котором опыт определяет наше познание: через врождённые структуры познания. Это, на первый взгляд, парадоксальное утверждение объясняется тем, что врождённые структуры приобретены ведь филогенетически (см. теоретико-познавательную схему на стр. 120). Они, правда, независимы от всякого опыта индивида, соотетственно онтогенетически априорны, но не независимы от всякого опыта, а дожны были в ходе эволюции проверяться на опыте и являются филогенетически апостериорными(96).

Совершенно верно, что у живого существа всё происходит из опыта, также и наследственно врождённое, будь это стереотипное поведение пчёл, будь это врождённые рамки человеческого познания. Но происходит это не из актуального опыта, который каждый в своём поколении делает снова, а из опыта, накопленного в ходе эволюции всеми поколениями.

(Monod, 1971, 188)

Склонность интерпретировать все события в понятиях трёхмерного пространства была бы тем самым онтогенетическим a priori, но не филогенетическим a priori… Аналогичное относится к причинности: Юм и Кант расходились, так сказать, по поводу психологического вопроса, приобретается ли тенденция воспринимать причинно-следственные отношения в ходе жизни индивида или является продуктом родоисторического «обучения».

(Campbell, 1959, 160)

На вопрос, кто прав рационалист или эмпирист, в этих некритичных формулировках не даётся ответа. Они должны быть дополнены указаниями о том, какое познание, какие критерии и какой опыт вообще допустимы.

Логика и математика предлагают познание, независимое от опыта, но оно ничего не говорит о мире. С другой стороны, только опыт может обоновать знание о действительности. Если, наконец, спросить, имеется ли познание, которое, с одной стороны, независимо от опыта (т. е. априорное), с другой стороны, относится к миру (т. е. синтетическое), то это вновь ведёт к вопросу о существовании синтетических априорных суждений. Ответ гласит:

Рационализм прав (имеется синтетическое априори) для человека как отдельного существа; эмпиризм прав (нет синтетического априори) для человека как биологического вида (Табл. 6).

Поэтому было бы неверным противопоставлять обе позиции и спрашивать, какая теперь права или более права. Но психологически понятно, почему этот спор возник и долго длился. Ранним мыслителям противостояние рационализм-эмпиризм представлялось подлинной альтернативой, так как они не различали между познанием вообще и познанием мира, во-вторых, между познанием и обоснованным познанием, в третьих, между человеком и человеческим родом, следовательно, между онтогенетическим и филогенетическим опытом, что не казалось необходимым до появления эволюционной теории. Но полагалось, что, если в этой якобы полной альтернативе одна позиция будет опровергнута, то

Табл. 6. Имеется ли независимое от опыта познание?

другая должна быть верной. Так как обе позиции были ложными, всегда имелся основательный аргумент против другой.

Если с этой точки зрения рассмотреть произведения крупных эмпириков и рационалистов 17 и 18 столетий, то обнаруживаются совеншенно новые, более острые и более нейтральные возможности. Больше речь не идёт о том, кто прав, а, в каком отношении и в каких границах он прав.

Уже во введении мы выдвинули требование, что современная теория познания должна согласовываться с наукой. Гипотетический реализм, эволюционная и проективная теории познания удовлетворяют этому требованию. Но они являются плюралистическими позициями, так что "систематическому теоретику познания они должны представляться как род беззастенчивого оппортунизма" (Einstein, 1955, 684):

Реалистический означает предположение о независимом от сознания, закономерно структурированном и частично познаваемом мире.

Рационалистический есть утверждение о том, что математика и логика независимы от опыта; что индивид имеет врождённые познавательные структуры, которые независимы от его личного опыта, но соопределяют этот опыт; и что гипотезы и теории являются "свободными творениями человеческого духа".

Эмпирический означает тезис, что всё познание может быть только гипотетическим, что опыт в большинстве случаев стимул, но всегда пробный камень синтетического познания и что гипотетический характер, а также эмпирические критерии значения относятся как к индивидуальному, так и биологическому (родоисторическому) опыту.

Границы познания

Имеются ли в природе вещи и события, о которых мы никогда ничего не узнаем, так как они недоступны нашему мозгу? Или быть может логическое мышление, вытекающее из структуры человеческого мозга, даёт только одну возможность духовно постигать действительность? Представимы ли такие структуры мозга, которые сделали бы возможной другую, более плодотворную логику? Быть может законы нашего мышления, как результат предшествующего развития мозга, не являются окончательными, может дальнейше развитие приведёт к формированию новых структур, с помощью которых будущий человек будет познавать неизмеримо больше, чем мы?

(Rohracher, 1953, 8)

В вопросе о границах человеческого познания не может, естественно, подразумеваться современное состояние знаний человека или даже человечества. Повседневность и наука полны нерешённых проблем и каждый, кто выдвинул бы предположение, что наше настоящее познание безгранично, был бы опровергнут. Только вопрос о принципиальных границах познания является осмысленнным.

Также и в этом вопросе мы должны предварительно обсудить тривиальные ограничения, на которые обратил внимание Штегмюллер. Мог бы, правда, иметься язык, в котором допустима формулировка любого познания; с другой стороны, всё познание не может быть сформулировано, так как имеется бесконечное множество фактов. (Описания фактов также являются фактами).

Поэтому невозможно всё познать и как познанное выразить в одном предложении. Но из этого ни в коем разе не следует, что есть нечто, что не может быть познано, и поэтому нет границы между "сферой познаваемого" и "сферой непознаваемого". Указанная граница не фиксируема; она не отделяет одни предметы или факты от других, а предоставляет нам выбор.

(Stegmuller, 169a, 127)

Итак, вопрос гласит: имеются ли принципиальные границы познавательных способностей? На этот вопрос отвечают различным образом. Большинство указывает, правда, на границы познавательных способностей.

Как ни далеко человеческое знание от универсального или совершенного постижения всего существующего, оно всё-таки обеспечивает наиболее существенные интересы человека, так что у него достаточно света, чтобы прийти к познанию своего творца и пониманию своих обязанностей.

(Locke, 1690, Einleitung)

Хотя, на первый взгяд, кажется, что наше мышление обладает этой неограниченной свободой, при ближайшем рассмотрении обнаруживается, что в действительности оно заключено в очень тесных границах и что эта вся творческая сила духа состоит только в возможности связывать, переносить, умножать или уменьшать материал, данный посредством чувств и опыта.

(Hume, 1748, 33)

Схематизм нашего рассудка… есть сокрытое в глубинах человеческой души искусство, настоящие приёмы которого нам едва ли когда-либо удастся проследить и сделать явными.

(Kant, 1787, B 180f.)

Ошеломляющая нас сила логики и математики, так же как и их применимость, обусловлены ограниченностью нашего разума. Существо с неограниченным разумом не имело бы интереса к логике и математике, оно было бы в состоянии познавать всё с первого взгляда и, следовательно, никогда не могло бы узнать из логического вывода нечто такое, что уже не было бы полностью осознано. Но наш разум не обладает подобным качеством.

(Ayer, 1970, 112)

Зависимость от мозга ставит человеческому мышлению непреодолимые границы; он не может достичь большего, чем это возможно посредством процесса возбуждения нервных клеток.

(Rohracher, 1953, 8)

Эти врождённые принципы духа, которые дают возможность приобретать знания и верования, могут также и научному познанияю устанавливать границы, которые исключают постижение сверх приобретённого или используемого, хотя такое понимание могло бы быть доступно для организмов с другой или высшей организацией.

(Chomsky,1973,18)

В большинстве случаев конечность познания утверждается, но не обосновывается. Но в эволюционной теории познания имеется обоснованный ответ.

Для ответа на вопрос «правы» ли были рационализм или эмпиризм нужно (стр.133) различать между познанием и обоснованным познанием. Независимое от опыта, обоснованное познание о мире отсутствует. Эта дифференциация необходима также для вопроса по поводу границ познания. Если необоснованные высказывания допустимы как познание, тогда границы познания совпадают с границами образования гипотез.

Образование гипотез представляется прежде всего полностью свободным. Оно не должно придерживаться определённого языка; ибо выбор языка, в котором формулируются гипотезы, является произвольным.

Но какой-либо язык и какая-либа логика должны быть избраны. И на этом могут основываться границы образования гипотез. Возможно, что мы, ввиду нашей биологической или психологической конституции, при построении языка или логики окажемся не так свободны, как ожидали. Если это так, то это можно понять на основе приспособительного характера познавательного аппарата.

Мы не можем сказать, существуют ли границы образования гипотез. Вопрос о границах необоснованных высказываний также неразрешим. Поэтому бессмысленно спекулировать о втром мире «рядом» с нашим. Но мы в качестве познания допускаем только обоснованные высказывания.

Однако обоснованные высказывания также являются гипотезами; возможные ограничения для гипотез являются поэтому возможными ограничениями для подлинного познани

Сверх этого, эволюцонная теория познания раскрывает большую вероятность того, что наши познавательные способности ограничены. Как бы мы ни были свободны в в образовании гипотез, познание должно формулироваться и обосновываться. Но для обоснования нам служит (помимо логики) только опыт. И здесь могут быть большие ограничения. Познавательный аппарат, который прежде всего адекватен только для выживания, позволяет, правда, получать (и обосновывать!) научное познание; но нет оснований предполагать, что он идеально подходит для познания всего мира.

То, что он не должен быть идеальным, показывет сравнение с животными, которые выживают, хотя их познавательный аппарат работает далеко не так хорошо, или сравнение между людьми, которые обладают разными познавательными способностями. Мы можем радоваться, что в ходе эволюции вообще дошли до теоретического познания.

Когда мы видим, что восприятие корректируется опытом, опыт корректируется научным познанием, тогда напрашивается предположение, что аналогичное корректирование имеется и для научного познания.

Все эти аргументы делают, правда, очевидными границы человеческих познавательных способностей, однако не доказывают их. Можно предположить, что познавательный аппарат будет эволюционировать дальше и благодаря целенаправленным мутациям достигнет совершенства. Если это возможно, то нельзя опровергнуть предположения, что он уже теперь находится на этой идеальной стадии. И здесь обнаруживается окончательно принципиальня граница наших познавательных способностей:

Даже если они теперь или в будущем должны быть идеальными, то всё равно они не смогут удовлетворить наше желание обладать абсолютно надёжным знанием о мире, о нас самих и о нашем знании о мире. Познания такого идеального познавательного аппарата, особенно отностельно степени его собственного совершенства также являются гипотетичными. Насколько хорошо наше познание «постигает» действительность, в гипотетическом реализме и эволюционной теории познания никогда нельзя совершенно точно и доказательно указать. Степень согласования между миром, реконструируемом в теоретическом познании и действительным миром всегда остаётся нам неизвестной, причём даже тогда, когда оно совершенно.

Никогда не было и не будет человека, который бы постиг истину о богах и обо всём на Земле. Ибо даже постигнув нечто совершенно точно, он никогда не узнает об этом. Только догадки (=гипотетическое знание) нам суждены.

(Xenophanes(97))