Невероятный скачок понимания

И самое интересное, что этот Некто (см. эпиграф) к тому же может существенно меняться. Правда, случается это не всегда и далеко не со всеми. Андрей Дмитриевич Сахаров обладал уникальной способностью к творческому саморазвитию. «Сахаров рассматривает все, как если бы перед ним был чистый лист бумаги, и, благодаря этому, делает поразительные открытия», — И. Е. Тамм ([1], с. 117). И можно с уверенностью сказать, что тот Сахаров, который написал «Размышления…», доведись ему тогда — в 1968 г. — прочитать написанное им же в 1975-м, многие тезисы книги «О стране и мире», воспринял бы с немалым удивлением и даже с внутренним протестом. Но машину времени еще не изобрели, а в 1975-м Сахаров следующим образом оценивал написанные за 7 лет до того «Размышления…»:

«Я и сейчас в главном не отошел от сформулированной тогда позиции. Но прошедшие годы, изобиловавшие драматическими международными событиями, очень много значившее для меня расширение общения с людьми нашей и других стран, расширение личного опыта — не могли пройти бесследно. Сегодня я чувствую потребность вновь вернуться к темам «Размышлений», уделив главное внимание не «оптимистической футурологии», то есть мечте, а опасностям, заблуждениям, драмам сегодняшнего дня, всему тому, что стоит между мечтой и реальностью» ([2], с. 87).

«Размышления…» с их по большому счету не устаревающей идеей конвергенции, как некоего состояния общества, в котором оптимально сбалансированы идеи свободного рынка и социальной справедливости, тем не менее написаны СОВЕТСКИМ человеком, для которого очевидна «жизнеспособность социалистического пути, который принес народу огромные материальные, культурные и социальные достижения, как никакой другой строй возвеличил нравственное значение труда» ([2], с. 38), очевидны «преимущества социалистического пути развития человеческого общества», как «следующей за капитализмом формации, представляющей собой более высокую ступень общественного, экономического и социального развития» ([2], с. 41 – 42). А сталинизм — это чудовищное отклонение, искажение прекрасной идеи, содержащее — по сравнению с германским фашизмом — «гораздо более изощренный заряд лицемерия и демагогии», поскольку он опирался «не на откровенно людоедскую программу, как у Гитлера, а на прогрессивную, научную и популярную среди трудящихся социалистическую идеологию» ([2], с. 25). Думать, что все это писалось «понарошку», значит ничего не понимать в истории. А тем, кто все-таки хочет понять и историю, и Сахарова, советую в порядке ликбеза прочитать «книгу века» — «Воспоминания» самого Андрея Дмитриевича [3]. Сахаров был глубоко идейным и необыкновенно ответственным человеком — и в своей «оборонной» работе, и всегда. Его самоотверженная, с полной отдачей защита прав человека, конкретных людей — это тоже служение идее. По счастью, как очень точно заметила во время одного из разговоров на «сахаровской» кухне на ул. Чкалова мать Е. Г. Боннэр Руфь Григорьевна Боннэр: «Права человека — не идеология, а насущная необходимость». Впрочем, готовность помочь пострадавшим от несправедливости — это у Сахарова изначально; примеров тому немало. Его дочь Любовь Андреевна Верная-Сахарова рассказывала мне, что еще в «додиссидентский» период в их квартире в Москве по нескольку месяцев жили преследуемые властями за попытки явочным порядком вернуться на историческую родину семьи крымских татар. («Случалось, зайдешь в туалет, а в углу на полу аккуратная кучка: выросшие в казахстанских степях ребятишки никогда не видели унитаза и стеснялись использовать такое чистое и белое по назначению».) Что и говорить, нетипичный это был академик.

Идеи социализма для Сахарова, очевидно, были привлекательны именно своей «справедливостью». В 1968 году Андрей Дмитриевич, как и мой отец Л. В. Альтшулер (он — один из создателей советской атомной бомбы, работал в Арзамасе-16 до 1969 г. и волею случая уехал оттуда тем же поездом, что и Сахаров), как и многие другие, верил в «исключительную общемировую цель» (выражение Сахарова — [2], с. 91), носителем которой является СССР, и, создавая и совершенствуя советские ядерные вооружения, был убежден, что выполняет историческую миссию, действует в ситуации крайней необходимости: силы реакции играют с огнем, угрожают нам, нашей социалистической Родине страшным оружием; отвести беду, запугать зверя — разве это не священный патриотический долг? «Во Вьетнаме силы реакции не надеются на желательный для них исход народного волеизъявления, применяют силу военного давления, нарушают все правовые и моральные нормы, совершают вопиющие преступления против человечности. Целый народ приносится в жертву предполагаемой задаче остановки «коммунистического потопа». От американского народа пытаются скрыть роль соображений личного и партийного престижа, цинизм и жестокость, бесперспективность и неэффективность антикоммунистических задач американской политики во Вьетнаме, вред этой войны для истинных целей американского народа, которые совпадают с общечеловеческими задачами укрепления мирного сосуществования» ([2], с. 17).

Многое здесь правда. Ужасная это была война и бездарная. И ужасен был ее конец — от нарушения Северным Вьетнамом Парижских соглашений до полпотовщины с ее трехмиллионной камбоджийской Катастрофой. «Воевать надо было иначе», — сказал как-то (много позже, в середине 70-х) Андрей Дмитриевич. «Политическое давление на СССР с целью не допустить поставок оружия Северному Вьетнаму, своевременная посылка мощного экспедиционного корпуса, привлечение ООН, более эффективная экономическая помощь, привлечение других азиатских и европейских стран — все это могло повлиять на ход событий, тем самым предупредить войну со всеми ее обоюдными ужасами» ([2], с. 131). Так писал Сахаров через 7 лет в книге «О стране и мире». Эволюция взглядов налицо.

Небольшое личное отступление. В начале августа 1968 г. мы с Андреем Дмитриевичем оказались в одном самолете, направляясь на международную гравитационную конференцию в Тбилиси. Из-за грозы над Главным Кавказским хребтом самолет посадили в Минеральных Водах, и мы провели ночь на стульях в аэропорту. (Хорошо помню, как Андрею Дмитриевичу предложили проследовать в небольшую гостиницу аэропорта вместе с летевшими на конференцию иностранными физиками и как он, поблагодарив, отказался, когда выяснилось, что для его спутника — простого советского физика — места в гостинице нет.) Незадолго перед этим я прочитал в самиздате «Размышления…» (мать моего друга Павла Василевского Майя Яновна Берзина распечатывала статью на машинке, и я имел возможность ее прочитать), а в июне мы с Павлом как раз закончили и запустили в самиздат (под псевдонимами) существенно более «антисоветскую», чем «Размышления…», статью «Время не ждет» (см. ниже). Так что поговорить хотелось, но не хотелось быть излишне навязчивым. Ведь мы тогда практически не были знакомы — для Андрея Дмитриевича я был сыном очень уважаемого им Льва Владимировича Альтшулера, виделись мы с ним перед этим только один раз, когда я в мае принес ему домой на Щукинский проезд свою диссертацию по общей теории относительности, которую он согласился оппонировать. Такого знакомства, очевидно, было все-таки недостаточно для ведения откровенных разговоров на рискованные темы. Тем не менее, оглянувшись и убедившись, что рядом с нами в зале ожидания никого нет, я в весьма сдержанных выражениях сказал, что абзацы в «Размышлениях…», посвященные вьетнамской войне, мне не понравились своей однозначно антиамериканской направленностью. Интересен ответ Сахарова. Он согласился, что все не так просто с вьетнамской войной, но добавил, что отрицание или даже просто критическое обсуждение еще и этого идейного стереотипа означало бы полное отторжение от потенциального читателя; в работе и без того достаточно способных отпугнуть непривычных идей, а он надеется, что «Размышления…» будут прочитаны и услышаны советской интеллектуальной, научной элитой.

Да, когда Сахаров писал что-либо, он ВСЕГДА — и в этом его принципиальное отличие от практически всех говорящих и пишущих умные слова, — всегда думал о предполагаемом читателе, автоматически просчитывал дальнейшую «работу» произносимых либо написанных слов. И очевидная официальность приведенных выше цитат из «Размышлений…» о социализме, как «более высокой ступени» и т.п. не случайна — Сахаров рассчитывал на прочтение его труда высшими советскими партийными идеологами и старался говорить на понятном им языке; и резкая отповедь «силам реакции» за преступления во Вьетнаме отражает желание быть услышанным также и западной либеральной интеллигенцией, сотни тысяч лучших, самых честных представителей которой активно боролись тогда против вьетнамской войны. Но этот мудрый и полностью себя оправдавший учет Сахаровым мнений и психологии аудитории отнюдь не означает, что Андрей Дмитриевич написал что-то, не соответствующее его убеждениям. Он никогда не кривил душой, а его неоднозначная реакция на аэродроме в Минводах просто означала, что в этот самый момент, отвечая на мой вопрос, он обдумывал проблему как бы с нуля, с чистой страницы, размышлял вслух. Чего в нем не было совсем — так это взрослого консерватизма. И он умел слушать, не перебивал, не спорил, на глупости почти никогда не возражал — просто молчал. Помню, как, бывало, что-то по молодости лет горячо излагаешь, доказываешь, а в ответ — молчание; и действительно: зачем тратить слова, когда и так все ясно. Для меня это была хорошая школа.

Приведу еще две выдержки из «Размышлений…»:

1. «Как показывает история, при обороне Родины, ее великих социальных и культурных завоеваний наш народ и его вооруженные силы едины и непобедимы» ([2], с. 20). Не только в этой фразе, но и в самом мироощущении Сахарова до и во время написания «Размышлений…» нет и намека на возможную агрессивность СССР, на экспансионистскую сущность советской внешней политики.

2. В «Размышлениях…» Сахаров выдвигает действительно новую для советского сознания идею, что «заведенный в экономический тупик капитализм не будет обязательно вынужден броситься в отчаянную военную авантюру» ([2], с. 38).

Идея, что капитализм не настолько страшен, как это рисует официальная пропаганда, почти революционна для советского сознания тех времен. А через 7 лет мы читаем о советской «экспансии во всех частях света», о невиданно высокой для мирного времени и опасной для всего мира «сверхмилитаризации» советской экономики и ее «хроническом перенапряжении» ([2], c. 92, 94, 114), о «распространенном недоразумении, что советская сторона по экономическим причинам в большей степени заинтересована в истинном разоружении, чем ее западные партнеры по переговорам» ([2], с. 123), о «разобщенности Запада» ([2], с. 122), о его «существенной слабости и дезорганизованности перед лицом тоталитарного вызова» ([2], с. 146), об «удивительных просчетах и неудачах западной политики, без боя отдающей кусок за куском своему партнеру по разрядке» ([2], с. 88). И наконец, — при обсуждении опасности соглашения Никсона — Брежнева об ограниченной противоракетной обороне (в случае СССР — обороне только Москвы) — Сахаров пишет, что советская правящая элита, обеспечив с помощью такой ПРО свою личную безопасность, способна нажать ядерную кнопку: «Страшное подозрение невольно закрадывается в душу, рисуется схема того, что при такой оборонной системе большая часть территории и населения страны приносится в жертву соблазну получить решающее преимущество первого ракетно-ядерного удара при относительной безопасности московских чиновников» ([2], с. 125). Представители старшего поколения, я полагаю, способны оценить, какой надо обладать смелостью, а также смелостью мысли, чтобы в 1975 г. написать и передать для публикации за рубеж такие слова.

В главе «Проблемы разоружения» книги «О стране и мире» Сахаров пишет: «Конечно, экономическая система нашей страны, несущая огромный груз военных расходов, крайне перенапряжена, и перевод многих миллионов рублей на мирные цели — в высшей степени в интересах большинства народа. Но реально кардинальное изменение в таком определяющем вопросе, как милитаризация экономики нашей страны, невозможно без глубоких общеполитических изменений. Сейчас доминирующая черта политики властей — по возможности ничего существенного не менять, чтобы не нарушить сложившегося равновесия вещей, а в конечном счете — чтобы не поставить под удар положение элиты и ее привилегии, тесно вплетенные в это существующее положение. (Я уже писал выше, что одной из основных причин падения Хрущева была его попытка уменьшить непомерные военные расходы и покушение на привилегии «номенклатуры»). Можно опасаться, что одностороннее разоружение Запада не повлечет за собой ответной реакции — тогда это чревато нарушением равновесия» ([2], с. 123). Представляется очевидным, что здесь речь идет об элите, связанной с производством вооружений, о тех чрезвычайно влиятельных кругах, чьи «привилегии тесно вплетены в существующее положение», для которых любое замедление гонки вооружений — недопустимое ущемление их кровных финансовых и властных интересов. Невозможно понять общественную деятельность Сахарова вне контекста советского ВПК и советской глобальной военной угрозы.