Штопор Арцеулова

В «Воспоминаниях» Сахаров пишет: «Очень скоро я изгнал из этого мира Сталина. /…/ Но оставались государство, страна, коммунистические идеалы. Мне потребовались годы, чтобы понять и почувствовать, как много в этих понятиях подмены, спекуляции, обмана, несоответствия реальности. /…/ Потом я уже рассматривал наше государство на равных с остальными: дескать, у всех есть недостатки — бюрократия, социальное неравенство, тайная полиция. /…/ Это — то, что можно назвать теорией симметрии. /…/ И, наконец, уже в свой диссидентский период, я пришел к выводу, что теория симметрии тоже требует уточнения. Нельзя говорить о симметрии между раковой и нормальной клеткой. А наше государство подобно именно раковой клетке — с его мессианством и экспансионизмом, тоталитарным подавлением инакомыслия, авторитарным строем власти». И все-таки Сахаров — это, в первую очередь, неустанная, а в вопросах принципиальных — мучительная работа мысли. («Разрыв со старым должен быть мучительным», — сказал студент Сахаров своему однокурснику Мише Левину, комментируя строки пушкинского «Моцарта и Сальери» — [7], с. 339). Перечислив отрицательные свойства нашей «раковой клетки», он добавляет: «Но какая-то (и большая) доля истины есть и в ней («теории симметрии». — Б. А.). Истина всегда неоднозначна. Какие выводы из этого следуют? Что надо делать нам здесь (т.е. в СССР) или там (т.е. на Западе)? На такие вопросы нельзя ответить в двух словах, да и кто знает ответ?.. Надеюсь, что никто — пророки до добра не доводят. Но, не давая окончательного ответа, надо все же неотступно думать об этом и советовать другим, как подсказывают разум и совесть. И Бог вам судья — сказали бы наши деды и бабушки» ([3], с. 229 – 230). Вот такое сочетание отсутствия какого-либо идейного догматизма, открытости новым идеям, новому пониманию с удивительной целеустремленностью, определенностью там, где понимание уже достигнуто (СССР — «раковая клетка»; определеннее, пожалуй, не скажешь). Уникальность Сахарова еще и в том, что он был не только мыслитель, теоретик, но также и конструктор — в самом широком смысле этого слова. И в этом смысле они с Еленой Георгиевной просто каким-то чудесным образом нашли друг друга, оказались полными единомышленниками. «Нереализованная идея — еще не идея», — говорил Андрей Дмитриевич. На одной чаше весов «слова, слова, слова», на другой — реальная помощь конкретным людям, жест, пощечина подлецу, участие в демонстрации, долгие часы перед зданием суда, где судят товарища, посылки в лагеря и т.п. — и каждое из этих действий весомее любых, как угодно умных, теоретических концепций. Правда, у Сахарова и Слово имело характер Жеста, попадало в «болевую точку» проблемы, вызывало «материковые сдвиги».

Именно в начале 70-х происходила та эволюция взглядов, о которой говорит Сахаров в вышеприведенной цитате и которая является темой этой статьи. И можно указать некоторые зримые вехи, когда это новое понимание воплощалось в действия, которые советские люди могли определить лишь как «безумие» или как «чудо». В конце октября 1972 г., вернувшись с Еленой Георгиевной домой с суда над Кронидом Любарским, Сахаров впервые дает интервью иностранцу — корреспонденту американского журнала «Ньюсуик» Джею Аксельбанку. В «Воспоминаниях» ([3], с. 533) Андрей Дмитриевич пишет об этом эпизоде вскользь, почти как о чем-то само собой разумеющемся. Вспомним, что «Воспоминания» писались много позже, когда общение с «корами» уже давно было для Сахарова рутиной. Но я хорошо помню реакцию физиков на эту первую встречу сверхсекретного Сахарова с иностранцем, да еще корреспондентом: «Сахаров — говорящая лошадь, но не могут же все лошади говорить» (Я. Б. Зельдович), «Нарушение закона сохранения энергии» и т.п. Особенно удивляло, что после этого «самоубийственного шага» он не был ни арестован, ни убит. Говоря о мощи физической интуиции Сахарова, Давид Абрамович Киржниц в статье «Грани таланта» ([10], с. 165) приводит потрясающе наглядную аналогию с подвигом русского летчика Константина Арцеулова, который во время первой мировой войны, проверяя правильность своих представлений о механизме выхода из смертельного штопора, первым в истории авиации сознательно свалил свой самолет в штопор и благополучно вышел из него, создав методику, спасшую жизнь множеству летчиков. Так вот, встреча Сахарова с Джеем Аксельбанком и многие его другие действия — это «штопор Арцеулова», спасший нас всех.

Тем не менее ни в интервью в ноябре 72-го, ни в знаменитом интервью Улле Стенхольму 2 июля 1973 г. ([11], с. 449) вопросы международной безопасности Сахаров еще не обсуждает. После интервью Стенхольму власти наконец отреагировали на недопустимые контакты носителя ядерных секретов с иностранцами: 16 августа Сахарова вызвали к заместителю Генерального прокурора СССР Малярову, где предупредили о недопустимости его антисоветской деятельности и контактов с иностранцами: «вы встречаетесь с иностранцами и сообщаете им сведения, которые могут представлять интерес для зарубежных разведок. Я прошу вас учесть всю серьезность этого предупреждения и сделать для себя выводы» ([12], с. 81). Но, как сказано у Твардовского в «Василии Теркине», «есть металл сильней металла, есть огонь страшней огня». «Я решил сделать /…/ большую пресс-конференцию; одной из ее целей было показать, что я не собираюсь ничего менять в своих действиях, которые считаю правильными и нужными, — в том числе буду продолжать встречаться с иностранными корреспондентами. /…/ Это была моя первая пресс-конференция, она привлекла большое внимание» ([3], с. 550). На этой пресс-конференции 21 августа 1973 г. и в последующем интервью иностранным журналистам 23 августа Сахаров впервые коснулся вопросов разрядки и международной безопасности ([12], с. 88–95). «Коснулся» — мягко сказано: «Если Советский Союз освободится от проблем, которые он сам не в состоянии решить, он сможет сконцентрироваться на накоплении силы, в результате чего разоруженный мир окажется перед мощью советского неконтролируемого бюрократического аппарата… Разрядка напряженности без всяких условий, принимая советские правила игры, очень нежелательна. Таким образом культивируется и поощряется замкнутость страны, где все скрыто от посторонних глаз… Никому не желательно иметь такого соседа, особенно вооруженного до зубов» ([12], с. 93). «Западу следовало бы понять, что сближение, на которое он идет, не может быть безусловным, так как оно означало бы капитуляцию перед антидемократическим режимом, поощрение его произвола. Это, в свою очередь, имело бы тяжелые последствия для всей международной обстановки и могло бы привести к заражению мира тем злом, которое гложет Советский Союз» ([12], с. 97). «Они должны понимать, что имеют дело с крайне коварным партнером, располагающим преимуществами тоталитарного режима» ([12], с. 99). Реакция на этот «штопор» последовала незамедлительно: 24 и 27 августа — в ручных «Юманите» и «Фольксштимме», 28 августа — знаменитое письмо 40 советских академиков ([11], с. 458), а затем бешеная травля в советских СМИ ([11], с. 459–467).

Любопытная закономерность: тяжелая академическая артиллерия применялась против Сахарова три раза, и каждый раз, когда он существенно затрагивал интересы советского военно-промышленного комплекса. Так было в 73-м. Так было и после присуждения Нобелевской премии Мира; в Нобелевской лекции, зачитанной Еленой Георгиевной 11 декабря 1975 г. в Осло, в частности, говорится: «Миру жизненно необходимо всестороннее сотрудничество. /…/ Но это сотрудничество должно происходить на основе доверия открытых обществ, как говорят, с открытой душой, на основе истинного равноправия, а не на основе страха демократических стран перед их тоталитарными соседями. Сотрудничество в этом последнем случае означало бы просто попытку задарить, задобрить жуткого соседа. Но подобная политика всегда лишь отсрочка беды, которая вскоре возвращается в другую дверь с удесятеренными силами, это попросту новый вариант мюнхенской политики» ([2], с. 156). Подключились небезысвестные четыре академика и в июле 1983-го после опубликования тайно вывезенного Еленой Георгиевной из Горького судьбоносного «Открытого письма доктору Сиднею Дреллу» — в этом письме Андрей Дмитриевич призвал Запад догнать СССР в обычных вооружениях, реализовать «двойное решение НАТО», призвал Конгресс США выделить деньги на шахтные ракеты MX: «Я пытаюсь предупредить от противоположной крайности — «зажмуривания глаз» и расчета на идеальное благоразумие потенциального противника». «Запад на этих переговорах (о ядерном разоружении. — Б. А.) должен иметь, что отдавать. Насколько трудно вести переговоры по разоружению, имея «слабину», показывает опять история с “евроракетами”» ([2], с. 221, 223). В сущности тогда Сахаров — из горьковского заточения — чрезвычайно эффективно поддержал Рональда Рейгана в его борьбе с «империей зла», защитил Рейгана от нападок влиятельных, но и патологически наивных американских миролюбцев-либералов. А в результате Рейган оказался на Красной площади и маховик ядерной гонки все-таки был остановлен. Такова диалектика, которую Сахаров хорошо понимал и многое предвидел. Ну, а как его тогда не понимали, известно всем, не говоря уже о травле официальной: удар, как известно, «приняла» Елена Георгиевна, с которой действительно хотели покончить, почему Сахаров и объявлял свои многомесячные смертные голодовки и в очередной раз победил.

Но вернемся к 1973 году. Во время очередной вспышки «народного негодования» в конце сентября или начале октября (это была уже реакция на «чилийское» письмо) я, встретив Андрея Дмитриевича во вторник на семинаре в ФИАНе, задал ему глупый вопрос: «Почему Вас и нескольких других особо шумных правозащитников и еврейских отказников не убьют? Казалось бы, чего проще: «Нет человека — нет проблемы» (И. В. Сталин), и все будет тихо, и Запад мгновенно успокоится и спокойно даст себя скушать. Кто там — наверху — заступается, не допускает «окончательного» решения вопроса?». Сахаров ответил, как всегда, мудро: «Мы не должны об этом думать; мы должны настаивать на своих принципах, на соблюдении прав человека, а результаты, возможно, последуют». Хорошо помню, что планово-организованная газетная кампания резко прекратилась на следующий день после возвращения Брежнева в Москву из Ялты, из отпуска — кажется, 10 сентября. Партийные люди говорили тогда, что по стране прошла серия закрытых инструктивных докладов, в которых объяснялось, что Сахаров, конечно, в чем-то ошибается, но он большой ученый и его выступления в защиту окружающей среды, в т. ч. озера Байкал, очень полезны. Травля прекратилась, но ненадолго, тем более что Сахаров держал слово — ничего не стал менять в своих действиях. 5 сентября он делает заявление по поводу нападок на него в советской печати: «Газетная кампания по поводу моих недавних интервью использует в качестве основного аргумента обвинение в том, что я якобы выступаю против разрядки международной напряженности, чуть ли не за войну. Это бессовестная спекуляция на антивоенных чувствах народа, перенесшего величайшие страдания во второй мировой войне, потерявшего миллионы своих сыновей и дочерей. Это сознательное искажение моей позиции…» ([12], с. 134). Он дает интервью 6 и 8 сентября; 14 сентября обращается к Конгрессу США в поддержку известной поправки Джексона, предполагающей торговые санкции в отношении государств, ограничивающих свободу эмиграции; 18 сентября совместно с Александром Галичем и Владимиром Максимовым выступает с вышеупомянутым Обращением к правительству Чили в защиту Пабло Неруды, что породило новый всплеск газетных нападок; 11 октября — интервью ливанскому корреспонденту о войне Судного дня в защиту Израиля и с резким осуждением ближневосточной политики СССР ([12], с. 145–236). А 21 октября в квартиру к Сахаровым вошли люди, назвавшиеся арабами из организации «Черный сентябрь», угрожали ему, и даже детям и внукам. («Они были в штатском?» — спросил Андрея Дмитриевича кто-то из коллег-физиков, когда он рассказывал об этом эпизоде через два дня в ФИАНе.) В начале ноября Елену Георгиевну стали вызывать на допросы в Лефортово; «наконец, после шестого или седьмого допроса Люся отказалась взять повестку на следующий допрос, выдержав при этом очередной сеанс крика и угроз, — это был своеобразный психологический поединок» ([3], с. 567). Парадоксально, но факт: в этих психологических поединках с государственным монстром Андрей Дмитриевич и Елена Георгиевна выходили победителями; и на этот раз от нее тоже отстали, поток повесток прекратился. Но давление, конечно, не прекратилось, так же как не прекратилась навязанная миру советским военно-промышленным комплексом и угрожающая самому существованию человеческой цивилизации гонка вооружений.