Евреи, конфуцианцы и протестанты. Культурный капитал и конец мультикультурализма

Культура имеет значение. Если миру нужно было еще раз напомнить эту истину, то, надо полагать, авантюра Джорджа Буша в Ираке решила эту задачу. Каковы были шансы на то, что удастся создать прочную демократию – подразумевающую не только выборы, но и полный набор политических прав и гражданских свобод – в Ираке, арабской стране, не имеющей никакого опыта демократии, жители которой принадлежат к двум склонным к взаимным конфликтам исламским сектам, суннизму и шиизму, а также к отдельной этнолингвистической группе курдов, стремящейся к автономии, – и все это в пределах арабского мира, в котором до сих пор ни одна страна не достигла демократической стабильности, несмотря на «арабскую весну»?

Иракская авантюра и столь же обескураживающий опыт в Афганистане поднимают вопрос, который не может не приводить в замешательство живущих в разных частях мира многочисленных сторонников мультикультурализма – идеи, что все культуры хотя и различны, но в сущности равны. Если культурные ценности, испытывающие мощное влияние ислама и различных его течений, служат препятствием на пути Ирака и Афганистана к демократической стабильности, социальной справедливости и процветанию, т. е. к достижению целей, провозглашенных Всеобщей декларацией прав человека ООН, – то не означает ли это банкротства идеи мультикультурализма?

Более того, ценности, верования и установки некоторых других культур, как мы увидим дальше, способствуют достижению этих целей, и в этом отношении особенно выдающиеся результаты демонстрируют еврейская (иудейская), конфуцианская и протестантская культуры. (Я перечисляю их в этом порядке из соображений хронологии: еврейская культура – с соответствующими ценностями, верованиями и установками – существует примерно 4000[3], конфуцианская – 2500, а протестантская – 500 лет.) Эти, а также некоторые другие религиозные или этнические группы, такие как мусульмане-исмаилиты, католики баски, сикхи и мормоны, пользуются плодами того набора ценностей, который может быть назван «универсальной культурой прогресса» (Universal Progress Culture). Сюда входят, например, сосредоточенность на будущем, образование, успех, достоинство, бережливость и этичное поведение. В столь несхожих географических условиях, как Швеция, Гонконг и США, этот набор ценностей создает наиболее успешные общества – общества, получающие наибольший выигрыш от культурного капитала.

Культурный капитал добавляет новое измерение к более ранним понятиям капитала, к числу которых относятся:

• финансовый/ресурсный капитал или капитал как собственность (Адам Смит и Карл Маркс);

• человеческий капитал – качество рабочей силы (Гэри Беккер);

• социальный капитал – свойственная обществу тенденция поощрять объединение своих членов (Гленн Лоури, Джейм Коулмен, Роберт Патнэм и Френсис Фукуяма).

Культурный капитал, который рассматривается в первой главе этой книги, тесно связан с человеческим и социальным капиталом; он может рассматриваться как ключевое условие, способствующее росту последних. В обществах, где ценится успех и образование, больше человеческого капитала; в обществах, делающих упор на этичное поведение и доверие, больше социального капитала.

Конец мультикультурализма

С конца 60-х годов XX в. доминирующей характеристикой политического и интеллектуального ландшафта Запада все больше становился мультикультурализм – особенно в США и Канаде, где иммиграция существенно меняет этнический и религиозный состав обоих обществ. Примечателен связанный с этим факт, что в последние десятилетия в этих двух странах резко снизился уровень доверия, измеряемый в рамках проекта World Values Survey[4]. Недавно Роберт Патнэм в качестве главного фактора, внесшего вклад в это уменьшение, указал на иммиграцию: «В краткосрочной перспективе присутствие вокруг нас людей, от нас отличающихся, увеличивает неопределенность – мы замираем, втягиваем голову в плечи и меньше доверяем кому бы то ни было. Подобно черепахе при появлении некоей пугающей угрозы, мы прячемся в панцирь»[5].

Мультикультурализм стал также доминирующей темой в дискуссиях по поводу международного развития, например во Всемирном банке, где, в частности, заявление экономического историка Дэвида Ландеса на конференции Всемирного банка в 2000 г. о том, что некоторые культуры являются «ядом» для экономического развития, вызвало шок у значительной части слушателей[6]. И мультикультурализм был одной из ключевых неявных посылок доктрины администрации Буша: «Эти ценности свободы правильны и истинны для каждого человека и в любом обществе»[7].

Однако мультикультурализм базируется на хрупком основании – культурном релятивизме, т. е. на представлении, что ни одна культура не лучше и не хуже, чем любая другая, она просто иная. Антрополог Рут Бенедикт, автор классического исследования японской культуры «Хризантема и меч»[8], писала, что все культуры представляют собой «сосуществующие и в равной степени правомерные жизненные модели, которые человечество создало для себя из исходного материала существования». С ее точки зрения, «каждая культура самодостаточна, автономна, отдельна от других, но в то же время равна всем другим. Все имеет смысл в своем контексте, и все, что нам нужно, – это знать контекст, чтобы понимать, что люди делают и почему они делают это»[9].

Несомненно, адресованный антропологам культуры совет заниматься полевыми этнографическими исследованиями – это правильный совет. Если целью является полное понимание системы ценностей, сильно отличающейся от собственной, этноцентризм может сильно исказить процесс поиска и конечные выводы. Но что если задача состоит в том, чтобы оценить степень, в которой та или иная культура способствует продвижению к демократической системе правления, социальной справедливости и ликвидации бедности, т. е. к целям, содержащимся во Всеобщей декларации прав человека ООН? В этом случае культурный релятивизм становится гигантским препятствием, поскольку требуемая оценка предполагает, что одни культуры в большей степени питают прогресс, чем другие, и оспаривает саму суть культурного релятивизма.

Религиозный релятивизм

Религия есть главный источник ценностей, верований и установок – аспектов культуры, в наибольшей степени влияющих на те виды поведения, которые оказывают мощное воздействие на ход общественной эволюции. Сегодня в полном согласии с культурным релятивизмом широко разделяется презумпция, что все религии должны считаться равноценными и ни при каких условиях не должны быть предметом сравнительных ценностных суждений. Эта презумпция – назовем ее религиозным релятивизмом – является доминирующей на Западе. Однако, когда дело доходит до взаимоотношений между религией и человеческим прогрессом, я нахожу убедительными доказательства того, что некоторые религии больше, чем другие, способствуют продвижению к таким целям, как демократическая политическая система, социальная справедливость и процветание.

Хорошим примером может служить вуду, господствующая религия на Гаити. Это самая бедная, самая неграмотная и хуже всего управляемая страна в западном полушарии. Вуду – это магическая религия, в которой судьбу человека контролируют сотни духов, очень капризных и похожих на людей. Единственный способ оказать влияние на то, что происходит в собственной жизни, – умилостивить духов посредством вмешательства жрецов и жриц вуду. Эта религия лишена этического содержания и как следствие является главным фактором той высокой степени недоверия, паранойи, чувства беспомощности и отчаяния, которая отмечается в антропологической литературе, посвященной Гаити. Наблюдение, сделанное в 1959 г. Пласидом Давидом, гаитянским эмигрантом, звучит особенно горько: «Наши души подобны мертвым листьям. Мы живем в атмосфере безразличия и молчаливого недовольства… самые вопиющие нарушения наших прав и самые возмутительные злоупотребления властью вызывают в нас лишь чувство покорности»[10].

Корни вуду восходят к региону Дагомея в Западной Африке – сегодня это страна Бенин. Показатели доходов, уровня детского недоедания, детской смертности, ожидаемой продолжительности жизни и грамотности для Гаити и Бенина практически идентичны.

Бóльшая часть жителей Барбадоса также ведет свое происхождение из Дагомеи. Однако в отличие от Гаити, которая завоевала свою независимость от Франции в 1804 г. в результате восстания рабов, Барбадос получил независимость от Великобритании в 1966 г., когда потомки рабов, впервые привезенных на остров в первой половине XVII в., уже доминировали в политике и большей части экономики. За три столетия они настолько усвоили британские ценности и институты, что их иногда называют афросаксами (Afro-Saxons) или чернокожими англичанами (Black Englishmen). Господствующая религия в этой стране – англиканство.

Сегодня Барбадос – процветающая демократия, занявшая в 2010 г. 42-е место по Индексу развития человеческого потенциала ООН (UN Human Development Index), что как раз означает переход его в категорию стран с «очень высоким индексом развития человеческого потенциала». Гаити занимает 145-е место (из 169 стран). Культура имеет значение. А раса не имеет.

«Релятивизм» экономистов

Культурный и религиозный релятивизм составляет основной интеллектуальный фундамент мультикультурализма. Но экономическая наука предоставляет ему дополнительную подпорку. Многие экономисты предпочли бы игнорировать культуру. Как написал бывший экономист Всемирного банка Уильям Истерли, автор книги «Бремя белого человека», рецензируя мою книгу «Кто процветает?»: «Вероятно, можно привести много аргументов в пользу старомодного представления экономистов, что все люди одинаковы, где бы они ни находились, и будут одинаково реагировать на правильные экономические стимулы и возможности»[11].

Это было в 1994 г. Сегодня Истерли смотрит на мир совсем по-другому: «Я намного больше готов признать важность социальных норм, индивидуальных ценностей… короче говоря, культуры»[12]. Он, как и я, отмечает, что в мультикультурных странах, где экономические возможности и стимулы открыты для всех, некоторые этнические и религиозные меньшинства нередко достигают гораздо лучших результатов, чем большинство населения, как это имеет место в случае китайских иммигрантов в Индонезии, Малайзии, Коста-Рике и США, а также в других местах.

Почему рецепты свободной рыночной экономики, предусмотренные «Вашингтонским консенсусом» (такие как дисциплина в бюджетной политике; упор на образование, здравоохранение и инфраструктуру; налоговая реформа; либерализация внешней торговли; открытость для иностранных инвестиций; приватизация), хорошо сработали в Индии и плохо в Латинской Америке, где социализм – или даже, как в случае Венесуэлы при Уго Чавесе, авторитарный социализм – по-видимому, жив и отлично себя чувствует и где лишь Чили оказалась способной достичь темпов экономического роста, трансформирующих общество? Культурные факторы объясняют не всё, но они, несомненно, имеют отношение к делу. (Ключевой фактор чилийской исключительности – непропорционально большая доля населения баскского происхождения.)

Алан Гринспен точно уловил суть дела, когда в 1997 г. сказал: «Многое из того, что мы в нашей свободной рыночной системе принимали как данность и полагали свойственным человеческой природе, было вовсе не природой, а культурой»[13].

Следствия для внешней политики

Если культура имеет значение, влияя на степень восприимчивости общества к демократическим институтам и на степень, в которой это общество выдвигает из своей среды и поддерживает предпринимателей, то каковы вытекающие из этого следствия для внешней политики, в фундамент которой заложена доктрина «Эти ценности свободы правильны и истинны для каждого человека и в любом обществе» – доктрина, которая проникнута мультикультурализмом и корни которой восходят по меньшей мере к Вудро Вильсону? Администрация Буша сделала ставку на применимость доктрины в Ираке, и эта ставка включает в себя огромные человеческие, финансовые, дипломатические и репутационные ресурсы. Сегодня уже ясно, что она не имеет под собой оснований.

Кроме того, становится все более очевидным: иракский опыт релевантен и для случая Афганистана – традиционного общества, в котором, согласно данным Международного чрезвычайного детского фонда ООН (ЮНИСЕФ), в период 2000–2004 гг. грамотными были 43 % мужского и 13 % женского населения[14].

Френсис Фукуяма доказывает, что в долгосрочной перспективе все человеческие общества будут сближаться и сойдутся на демократической капиталистической модели, так как она проявила себя в качестве самого успешного способа поставить человеческую природу на службу прогрессу[15]. Я согласен с этим, даже несмотря на серию тяжелых ударов, которые капитализм получил в ходе нынешнего экономического кризиса. Но как насчет краткосрочной перспективы? Каковы шансы на то, что будет установлена демократия в Ираке и Афганистане – не только выборы, которые можно организовать практически в любой стране, хоть в той же Гаити, но и полный набор политических прав и гражданских свобод?

Чтобы оценить возможности успешного продвижения демократии в Ираке, мы можем начать с характеристики общей ситуации с демократией в арабских странах. Согласно рейтингу Freedom House за 2006 г., измеряемому по шкале, где показатель 2 наилучший, а 14 – наихудший, средняя величина для 15 арабских стран составила 11. В противоположность этому большинство стран «первого мира» получили оценку 2. По данным, представленным в «Докладе ООН о развитии человеческого потенциала» за 2004 г. (Human Development Report), в тех же самых 15 странах средний показатель грамотности составил 77 % для мужчин и 57 % для женщин. В Ираке, Египте и Марокко более половины женщин были неграмотны. В Йемене грамотными были 70 % мужчин и 29 % женщин.

Хотя, как показывает пример Индии, где женская грамотность составляет около 50 %, стабильная демократия может и не зависеть от высокого уровня этого показателя, грамотные женщины, несомненно, укрепляют ее, в частности потому, что женщины вообще играют ключевую роль в воспитании детей. Данные о грамотности в гендерном разрезе ясно свидетельствуют о подчиненной роли женщин по отношению к мужчинам в современном исламе.

Иракская авантюра свидетельствует по меньшей мере об огромных рисках, сопряженных с внешней политикой, основанной на мультикультурном мировоззрении. Но она также указывает на необходимость понимания той роли, которую играет культура во всех аспектах внешней политики, а также на необходимость компетентности в сфере культуры всех агентств, занимающихся внешней политикой, включая министерство обороны.

Мультикультурализм и помощь развитию

Институты содействия развитию, как многосторонние, так и двусторонние, до настоящего времени так и не смогли заняться вопросами изменения культуры. Главная причина этого в том, что при выработке политики доминируют экономисты, не обращающие внимание на культуру, а также приверженные культурному релятивизму антропологи и специалисты по другим общественным наукам. Идея, что некоторые культуры больше тяготеют к прогрессу, чем другие, несмотря на все фактические доказательства, с трудом завоевывает признание в кругу людей, занимающихся развитием. Эту трудность еще больше усиливает политика международных институтов, где правом голоса обладают и доноры, и реципиенты и где намного более комфортно с точки зрения межличностных отношений (и менее опасно для чувства самоуважения) придерживаться точки зрения, что отстающие страны либо являются жертвами более успешных стран, либо пока что не смогли найти подходящее содержание и сочетание политических мер, стимулов и институтов.

Хорошей иллюстрацией этой интеллектуально-эмоциональной трудности служит неприятие, с которым были восприняты в некоторых арабских кругах четыре нелицеприятных Доклада о развитии человеческого потенциала в арабских странах (2002–2005) (Arab Human Development Reports), представленные в рамках Программы развития ООН при поддержке Программы по Персидскому заливу под эгидой организаций ООН по развитию (Arab Gulf Programme for United Nations Development Organizations) и написанные арабскими экспертами. Во всех четырех докладах главное внимание уделяется необходимости культурных изменений; в частности, доклад 2005 г. поддержал гендерное равенство.

Симптоматичной для мультикультуралистской среды Всемирного банка была стычка, которая у меня случилась несколько лет назад после того, как я сделал презентацию на конференции Всемирного банка по сокращению бедности. (Полагаю, что я получил приглашение выступить из-за популярности книги «Культура имеет значение» в книжном магазине Всемирного банка. У меня и прежде было несколько контактов с банком, благодаря которым я имел представление об институциональной враждебности ко всему, что бросает вызов культурному релятивизму.) В ходе вопросов и ответов одна сотрудница африканского происхождения с некоторой горячностью заявила: «Я полагала, что мы уже давно оставили в прошлом все объяснения в духе “жертва сама виновата”».

Я могу лишь надеяться на то, что неизменное и широко разделяемое неудовлетворение и разочарование по поводу вялых темпов прогресса в беднейших странах побудит институты помощи развитию задуматься над основным посылом книг «Культура имеет значение», «Главная истина либерализма» и этой книги. Немалый интеллект, творческие способности и самоотдача, проявленные профессионалами в сфере экономического развития на протяжении последней полусотни лет, не привели к успеху в том, что касается трансформации подавляющего большинства бедных и авторитарных обществ. Там, где трансформация имела место, она обычно либо питалась культурами, тяготеющими к прогрессу (например, в конфуцианских обществах Восточной Азии), либо происходила в случаях, когда культурные изменения играли центральную роль в преобразованиях (например, в Испании, Ирландии и Квебеке).

Мультикультурализм, раса и иммиграция

В основе мультикультурализма лежит идея, что все культуры в сущности равны. Но что если это не так? Что если именно афроамериканская субкультура, а не расизм и дискриминация сегодня является главным препятствием, мешающим прогрессу чернокожих американцев? И что если именно иберо-католическая культура, а не империализм, колониализм и зависимость является основной причиной того, что латиноамериканские страны бедны, несправедливы и авторитарны по сравнению с англо-протестантскими Канадой и США (а также Барбадосом)? Что если культура есть ключевой фактор в объяснении того, почему чернокожие американцы и испаноамериканцы в США достигают сравнительно худших результатов, – и что если некоторые люди, уверенные в правильности такого объяснения, сами являются латиноамериканцами, испаноамериканцами, африканцами и афроамериканцами?

Два выдающихся латиноамериканца – аргентинский интеллектуал Мариано Грондона и кубинский эмигрант, журналист-обозреватель Альберто Монтанер – считают, что стремлению Латинской Америки к демократии и процветанию мешают иберийские культурные традиции, такие как фатализм, авторитарность, узкий радиус доверия и идентификации, презрение к экономической активности. Так же думают писатели, нобелевские лауреаты по литературе Марио Варгас Льоса и Октавио Пас; лауреат Нобелевской премии мира, бывший президент Коста-Рики Оскар Ариас[16] и бывший президент Эквадора Освальдо Уртадо.

Американец мексиканского происхождения Лайонел Соса в своей книге «Мечта об Америке»[17] доказывает, что та же самая система ценностей служит препятствием для вертикальной мобильности латиноамериканских иммигрантов в США. То же самое говорит бывший американский конгрессмен Эрман Бадильо, пуэрториканец, чья книга «Одна страна, один стандарт»[18] есть одновременно и обвинительный акт против принижения латиноамериканцами ценности образования, и призыв к изменению культуры. И о том же пишет американец мексиканского происхождения Эрнесто Каравантес в своих трех книгах «От плавильного тигля к ведьминому котлу: как мультикультурализм подкосил Америку»[19]; «Подрезая собственные крылья: несовместимость латиноамериканской культуры и американского образования»[20] и «Мексикано-американское сознание»[21].

В своей статье «Познай самого себя: Латинская Америка в зеркале культуры»[22] президент Уртадо приходит к следующему выводу:

«Взаимосвязь между неудачами Латинской Америки и ее культурой – трудный предмет для обсуждения. Этот вопрос неполиткорректен и вызывает чувство неловкости, особенно если он поднимается чужаками. Большинство латиноамериканцев в частном разговоре полностью подтвердит бóльшую часть приведенных здесь наблюдений, но те же самые люди будут совершенно не склонны произнести это публично, особенно в смешанной компании, состоящей из людей, принадлежащих к разным культурам. Более того, поскольку для ученых практически невозможно описать культуру в количественных терминах, сегодня они с легкостью могут ее игнорировать. Но самое главное – анализ культуры обнаруживает такие вызовы, на которые не существует готового ответа.

И все же мы должны говорить правду о Латинской Америке, и не только в доверительном личном общении – в противном случае мы будем создавать препятствия для собственных усилий, направленных на улучшение ситуации. Конечно, изменение любой культуры – дело нелегкое. Оно требует времени. Но до тех пор, пока лучшие латиноамериканские мыслители и лидеры общественного мнения не преодолеют свои предрассудки и не признают проблемы, связанные с культурой, Латинская Америка не изменится. Но она должна измениться, и она может измениться. Культурные ценности не являются неизменными или неотъемлемо присущими той или иной расе, религиозной группе или общественному классу. Они могут быть трансформированы при помощи политических и правовых мер, экономических и социальных реформ, посредством усилий просвещенных политических лидеров и с помощью силы образования и воспитания через школы, церкви и средства массовой информации. И благотворное внешнее влияние, вероятно, тоже может помочь – даже то, которое идет из Испании и США».

Сэмюэл Хантингтон в своей последней книге «Кто мы? Вызовы американской национальной идентичности» подчеркивал центральную роль англо-протестантской культуры в успехе Америки. К составляющим этой культуры относятся верховенство права; честная игра; индивидуальные права; ограничение государственной власти; сочетание индивидуализма с чувством общности; свобода, включая религиозную свободу; этический кодекс, воспитывающий доверие; трудовая этика; приверженность человеческому прогрессу, особенно тому, который достигается через образование. Эти ценности в основе своей разделяются большинством развитых стран мира, например странами Северной Европы. Однако обычно они не обнаруживаются в странах исламского мира, Африки и Латинской Америки.

Испаноамериканцы – более бедные и хуже образованные, чем афроамериканцы, – сегодня являются самым многочисленным меньшинством в США и, согласно прогнозам Бюро переписей, к 2050 г. будут составлять почти треть населения страны[23]. Опыт их жизни в США воспроизводит в сокращенном виде латиноамериканскую отсталость, формируемую культурой. Например, доля латиноамериканцев, выбывающих из старших классов школы до завершения образования, достигает тревожно высоких значений – 25 % и более (см. главу 9); в Латинской Америке, где образование имеет гораздо меньший приоритет, чем в США и Канаде, эта доля намного выше. Кроме того, вялый экономический рост в странах этого региона отчасти есть отражение дефицита предпринимательства, на который влияют культурные факторы, высвеченные Лайонелом Сосой и другими авторами.

Таким образом, прогресс испаноязычных иммигрантов, не говоря уж о гармонии в обществе в целом, зависит от привития им ценностей этого общества. Попытки законсервировать латиноамериканские ценности в рамках мультикультурного винегрета – например, длительное образование на двух языках – препятствуют усвоению культуры большинства и социальному продвижению; их результатом скорее всего будет сохранение низкого образовательного уровня, бедности, рес-сентимента и конфликтов. То же самое можно сказать о вынужденном появлении билингвизма в США – прежде ни один язык в нашей истории не конкурировал с английским до такой степени, что можно чуть ли не ежедневно услышать, как автоответчик коммерческого предприятия говорит: «Если вы хотите говорить по-английски, нажмите 1; Si quiere hablar an español, oprima el botón número dos».

Вполне уместно высказывание Сэмюэла Хантингтона из книги «Кто мы?»: «Была бы Америка Америкой, если бы в XVIIXVIII вв. ее заселили не английские протестанты, а французские, испанские или португальские католики? Ответ простой – нет. Это была бы не Америка, это был бы Квебек, Мексика или Бразилия»[24].

Структура книги

В главе 1 задается концептуальная рамка для всего последующего изложения. Глава посвящена разработке идеи культурного капитала с использованием типологии ценностей – верований – установок. Согласно этой типологии имеется 25 факторов, отношение к которым различно в культурах, тяготеющих к прогрессу и сопротивляющихся ему.

В главе 2 представлен анализ результатов, достигнутых 117 странами, сгруппированными на основе господствующей религии; эти результаты оцениваются на основании десяти показателей, характеризующих политические, социальные и экономические достижения. Эта типология и анализ 117 стран в совокупности обосновывают идею «универсальной культуры прогресса», которую разделяют евреи, конфуцианцы и протестанты, а также некоторые другие религиозные и этнические группы.

Глава 3 содержит обзор истории еврейских достижений и прослеживает их связь с истоками еврейских ценностей, начиная с Десяти заповедей.

В главе 4 рассматривается конфуцианство и другие источники восточноазиатских ценностей, верований и установок – а также способов поведения, – такие как даосизм, буддизм и поклонение предкам[25]. Затем в ней дается обзор восточноазиатских экономических «чудес», а также достижений китайских, японских, корейских и вьетнамских иммигрантов в разнообразных географических условиях.

Глава 5 начинается с рассмотрения значимости Реформации – я считаю ее самым важным событием в истории из числа тех, которые поспособствовали прогрессу. Затем она переносит фокус на поразительное различие путей, которыми пошли после Реформации Шотландия и Ирландия – обе первоначально кельтские, – и на лютеранство как общий знаменатель «чемпионов прогресса» – скандинавских стран (Nordic countries), т. е. Дании, Финляндии, Исландии, Норвегии и Швеции.

В главе 6 обсуждаются две группы, обладающие большим культурным капиталом, но при этом составляющие меньшинство населения соответствующей страны или стран: баски, исповедующие католичество, и индийские сикхи.

Глава 7 посвящена обсуждению двух других меньшинств с большим культурным капиталом – мормонов и исмаилитов; последние являются мусульманами. Главу завершает раздел, в котором рассматривается вопрос о реформировании ислама на основе опыта исмаилитов.

В главе 8 анализируются недостатки католических стран, особенно стран Латинской Америки, по сравнению с протестантскими США и Канадой. Ее завершают некоторые комментарии по поводу реформы католической церкви.

Глава 9 содержит обзор условий жизни латиноамериканских иммигрантов в США и достигнутых ими результатов. Фактические данные, свидетельствующие о медленном усвоении культурных ценностей и социальном продвижении иммигрантов, – высокие показатели отсева из образовательных учреждений, низкий уровень самозанятости – вызывают большую тревогу, особенно в свете прогнозов Бюро переписей на 2050 г.

Глава 10 посвящена анализу двух главных объяснений низкого уровня достижений афроамериканцев: расизм/дискриминация и культурные препятствия; кроме того, в ней обсуждаются последствия избрания Барака Обамы президентом страны.

Глава 11 завершает книгу (1) настоятельной рекомендацией отстающим странам стремиться к культурным изменениям, которые приблизят их к универсальной культуре прогресса, посредством следующих действий:

• усовершенствование методов воспитания детей;

• религиозная реформа / религиозное обращение;

• реформа образования;

• повышение ответственности со стороны средств массовой информации;

• внесение изменений в экономическую политику:

• программы развития, учитывающие культуру;

• повышение восприимчивости к культурным факторам в частном секторе;

• руководство, приверженное культурным изменениям.

и (2) обзором опыта Института культурных изменений в течение первых четырех лет его работы.