Европа — Азия

В самолете Улковских авиалиний пахло старой мочой и новым парфюмом стюардессы. Перед полетом нам было совсем все равно, какой авиакомпанией лететь. Думали, как всегда, в самолете будет пахнуть небом. Ничего особенного. Исполнительный продюсер позвонил. Представился Никитой. Спросил, не желаем ли мы поучаствовать, ведь у съемочной группы есть вопросы и вообще. А нам как раз стало интересно, как это у нас снимаются фильмы. Вот бы научиться! Сказали продюсеру Никите — когда мы должны быть на съемочной площадке?

— В понедельник, — Никита ответил. — Мы ждем вас в понедельник.

— Пусть будет понедельник.

— Тогда улковские авиалинии.

— Тогда, Никита, улковские авиалинии.

Сами того не подозревая, мы обрекли себя на это страшное путешествие. Как и все путешественники, в пути мы лишь хотели найти то, чего нет, — и заодно потерять то, что у нас уже есть. Най-ти-потерять, най-ти-потерять — в таком радостном ритме билось наше сердце... Но этот кукарекающий ритм сломался, как только мы вошли в самолет.

И дело было не только в фирменном запахе. Самолет еще не загудел, а в салон уже вышел пилот. Он представился пилотом и сказал, что в знак особого уважения к пассажирам, рискнувшим перелететь из Екатеринбурга в Петербург, он сам покажет все, что нужно делать в самолете.

— Главное, — сказал пилот, махая руками в сторону запасных выходов, — согласитесь с мыслью, что мы можем преодолеть земное тяготение. Есть пассажиры, которые мысленно не смиряются с тем, что мы можем оторваться от земли. И даже в небе такие вредные пассажиры продолжают сомневаться. Вот тогда наступают настоящие проблемы. Эти пассажиры своей отрицательной энергией создают помехи на радаре и усиливают метеорологические фронты. И никакие кульки для блевания и жилеты со свистками тут уже не помогут.

Пилот стал свистеть в свисток, для отпугивания акул, а потом предложил всем перестать сомневаться, и пока заводятся пропеллеры и разогревается мотор, он порекомендовал пассажирам молча вспомнить, что кому плохого они сделали в течение своей жизни.

— Нам всем так не хватает времени оставаться людьми, когда мы там, на земле... Я предлагаю вам задуматься об этом здесь, на небе... вы заплатили немалые деньги за билет, и ничего, кроме вонючего туалета и ужасной еды, вы не получите... Я предлагаю вам то, что не купишь ни за какие деньги! Задуматься... это дорогого стоит.

Никто не мог вызвать милицию, так как пилот включил что-то, что глушило мобильную связь, поэтому всем пришлось задуматься. Сам пилот задумался вслух и сознался в том, что продал свою тещу в сексуальное рабство.

— Это мне друг помог, прораб... Их СМУ заказ получило от испанских инвесторов, хотя какие они... просто от сутенеров... — Пилот по громкой связи истово поведал всем, что для организации платного сексуального досуга испанцам понадобились наши смувские бытовки. — Родя, прораб, списывал их и продавал испанцам, а они уже ставили бытовки в наиболее горячих эрогенных точках Земли, где теперь и вкалывает моя теща! Этим летом вы можете встретить ее в Румынии, на трассе между городами Тиргу Мюреш и Клюж Напока. Ее фамилия Рводер, звать Тина. Когда-то была журналисткой... если кто собирается этим летом в секс-туризм по Румынии, передавайте ей от меня привет и извинения, она, может, на радостях обслужит вас бесплатно! В принципе, я одну ее профессию поменял на ту же самую, и она всегда мечтала мир посмотреть... думаю, мне это простится, тем более мы с ее дочкой наконец-то счастливы! И вам всем я желаю счастливого полета!

Пилот выключил микрофон, хлопнул дверью кабины, самолет загудел и тронулся. Мы сидели мокрые от страха. В этот момент мимо нас покатилась стюардесса Софья с табличкой на правой груди «Софья» — и тележкой, полной всякой всячины: съедобной и аперитивной. Я поймал ее за колготки, притянул к нашим сиденьям и предложил никуда больше не катиться. А брат уже открыл чипсы «Принглс» и стал угощать Софью. Не открывая рта, она захрустела чипсами, и мы полетели.

Да, мы забыли представиться. Олег и Владимир. Братья Пресняковы. Мы написали пьесу «Европа — Азия». А потом киносценарий. Его стали снимать. И вот мы полетели на съемочную площадку.

— Зачем мы полетели?!! — кричал брат, все еще находясь под впечатлением от срыва пилота.

— Может, напишем книгу... Увидим, как снимают кино, и научим всех тех, кто будет читать эту книгу.

— Чему научим?!

— Снимать кино!

Я точно уверен, это не сложно — снимать кино. Особенно глядя на то, какие фильмы идут теперь в кинотеатрах. Просто надо знать, как и что говорить людям на съемочной площадке. А те, кто заявляет, что кино снимать не каждый может, что надо долго учиться и все такое, они просто боятся за свое место, чтобы другие не стали снимать и зарабатывать!

— Снимать кино научить нельзя, так же, как и рожать детей. Надо просто решиться, а там уже как попрет.

— А вот по книге можно научиться и рожать, и снимать кино! Ведь книга не учит, она просто предлагает!

Мы преодолели наш страх, свыклись с запахом, а когда вслух стали придумывать обзывательства для исполнительного продюсера, то совсем уже повеселели! В общем, «Европа — Азия». Хотите научиться снимать кино?..

— Или просто отдохнуть по пути на работу...

— Испытать сексуальное возбуждение?

— Да, точно, в книге будет полно скользких тем... будет песня, которую можно петь на юбилеях, если выучите текст...

— Такая будет книга!..

— Не книга! Поэма!..

По шоссе в ободранном дорогом платье с большой плюшевой игрушкой в руках бредет девушка. Ее догоняет ветер. Он как бы проходит по девушке, на миг поднимая ее волосы и пытаясь отобрать игрушку. Девушка спотыкается, но упорно идет вперед. Ветер отступает. Девушка продолжает свой путь. На полной скорости ее сбивает «Копейка». Плюшевая игрушка подлетает в небо, — на горизонте — стела «Европа — Азия». Титры.

Режиссер фильма по имени Иван. Но нас это не испугало. Даже наоборот. Мы видели один его фильм. Он снял кино про машину. Про отечественную машину. Это очень смело, потому что в России все чуханят отечественные машины, а он не побоялся и снял про нее полнометражный фильм! Отчаянный Иван. Десперадо, как говорят иностранцы. Нас тоже иногда называют десперадо. Наши подружки из летнего кафе «Шамхор», когда мы приходим попить разливного пивка на День Десантника в узбекских халатах на голое тело. Так вот, однажды Иван Десперадо позвонил нам. Вернее, не нам, а нашему приятелю Жене, чей телефон мы всегда даем в Москве, чтобы нас никто никогда не нашел. А кстати, наш приятель Женя — мувер. Это такая профессия, когда человек за деньги организовывает вам переезд. Или офиса, или квартиры. Муверу пофиг. Он все упаковывает и перевозит. Женя все круто перевозил. Он в нашем Екатеринбурге популярнейший мувер. Дорогой. Но был один секрет в его роскошном образе жизни. Перед тем как все перевезти, Женя устраивал в этом помещении отвязные вечеринки. Тоже за деньги, только уже за другие. Хозяева офисов и квартир даже не подозревали, что когда Женя просил несколько дней на переезд, часть этих дней уйдет на то, что в этом помещении вдруг замутятся вертепы и бордельеро! И вот на одной такой мега Ё-бург пати нас и застал звонок Ивана Десперадо! Я как раз тогда вышел на импровизированную сцену офиса одной риэлторской компании, подлежащей переезду. Я вышел в белых шортиках и красной бандане, на босу ногу, и запел песню, что все мы чемпионы. Мой брат завыл, и все вокруг стали играть в стадион «Уэмбли», а одна из гостей даже не смогла сдержать звонкий пук удовольствия, так ей вдруг стало хорошо! И вот подходит Женя и сует мне трубку, а там такой серьезный голос из другого мира, мира московского барокко Рублево-успенского шоссе.

— Братья?

— Ага!

— У вас есть сценарий?

— Ага.

— Зашлетесь. Я хочу по вам кино снять.

— Ага.

— На электронную почту. У меня адрес простой. Иван точка Иван точка Иван точка Иван точка Иван точка Иван точка...

Мы не дослушали, потому что это было бесконечно, но выслали наш самый любимый киносценарий, потому что тоже десперады. И он дошел, представляете, и все завертелось!

По шоссе едет иномарка. За рулем мужчина средних лет в белой рубашке и синем галстуке; управляя машиной, он отвечает на звонок по мобильному телефону.

ЖЕНСКИЙ ГОЛОС. Ке-ке?

МУЖЧИНА. Ой... б... Да, да... как, что у тебя...

ЖЕНСКИЙ ГОЛОС. Ке-ке, я в капсуле!

МУЖЧИНА. В какой капсуле?

ЖЕНСКИЙ ГОЛОС. В аромо-капсуле! Але, Ке-ке?! Я в косметическом салоне, — лежу в аромо-капсуле!

Мужчина достает из бардачка предметы женского туалета, выбрасывает все в окно. Из-за поворота навстречу ему на бешеной скорости выносится автомобиль, мужчина с трудом успевает вывернуть руль так, чтобы избежать аварии. Испуганным взглядом провожает машину-убийцу.

МУЖЧИНА. Да... да... Так, в капсуле, и как там?

ЖЕНСКИЙ ГОЛОС. Меня обмотали пленкой и положили на полчаса...

Бормочет.

МУЖЧИНА. Лучше бы навсегда...

ЖЕНСКИЙ ГОЛОС. Что? Я не слышу!

МУЖЧИНА. Слушай, давай потом...

ЖЕНСКИЙ ГОЛОС. Ну Ке-ке, ну послушай... А что ты делаешь?

МУЖЧИНА. Я в пробке стою.

Мужчина смотрится в зеркало — вытирает помаду со щеки.

ЖЕНСКИЙ ГОЛОС. Ке-ке, давай заведем лялю!

МУЖЧИНА. Кого?

ЖЕНСКИЙ ГОЛОС. Лялю! Мне уже пора! Я если сейчас не рожу, потом уже не в тему будет!

МУЖЧИНА. Ну, роди сейчас...

ЖЕНСКИЙ ГОЛОС. Ке-ке, а вдруг я потолстею!

МУЖЧИНА. От чего?

ЖЕНСКИЙ ГОЛОС. От ляли!

МУЖЧИНА. Ну не рожай тогда...

ЖЕНСКИЙ ГОЛОС. Ну Ке-ке, ну как не рожай!

МУЖЧИНА. Слушай, во-первых, я не Ке-ке — я Инноке-ке... тьфу, б... Иннокентий! А во-вторых, — не хочешь толстеть, купи себе лялю в магазине!

ЖЕНСКИЙ ГОЛОС. В каком?

МУЖЧИНА. В детском мире!

ЖЕНСКИЙ ГОЛОС. Я серьезно...

МУЖЧИНА. И я!

ЖЕНСКИЙ ГОЛОС. Я хотела поговорить с тобой серьезно, Ке-ке!

МУЖЧИНА. Вылезешь из капсулы — поговорим серьезно...

Женский голос в телефоне начинает всхлипывать. Навстречу мужчине, виляя из стороны в сторону, движется еще один странный автомобиль. В самый последний момент мужчине удается объехать его.

ЖЕНСКИЙ ГОЛОС. Мы с тобой никогда не поговорим! Ты...

Иномарка резко поворачивает и вылетает на группу людей, которые стоят прямо на шоссе, на сто процентов готовые погибнуть вот так, случайно, и улыбаются. Мужчина инстинктивно бьет пяткой по тормозам, машина останавливается, мобильный телефон вылетает из рук мужчины в открытое окно и падает в траву.

ЖЕНСКИЙ ГОЛОС. Алло, Ке-ке! Ке-ке... Что случилось?! Поговори со мной, Ке-ке!

Прилетели мы в Питер и пошли за багажом. Багаж у нас всегда один и тот же — два пластиковых чемодана. Пустые и прозрачные. Когда мы ставили в Венгрии спектакль «Терроризм», дизайнер сделал такие чемоданы. Главный герой с ними гонял. Мы попросили нам сделать такие же. В аэропортах очень напрягаются, когда мы ставим наши прозрачные чемоданы на просветку. Чемоданы пустые. Мы уже давно с собой ничего не возим, потому что все теряем. Да и нет никаких привязанностей и предпочтений. Поэтому они у нас пустые. Но службы, проверяющие пассажиров, недоумевают. Они просят нас ставить чемоданы на линию по несколько раз. Просвечивают и опять ничего не видят. Они думают, внутри что-то такое, что их аппаратура не может отсканировать.

— Их невозможно проверить, — переговариваются между собой люди в униформе и пропускают нас. Наверное, они правы. Хорошо, что на выходе из аэропорта никаких проверок нет. Мы получили наш багаж и вышли. «Ауди», «Чистая линия», «господин Гуддинг», «ОАО Изумруд», «У меня нет яиц». О! Наконец мы нашли своего встречающего с табличкой: «У меня нет яиц». Это было нашим условием приезда — встречать нас должны с табличкой. Шофер-администратор Саша был очень недоволен, что вот так простоял минут двадцать под общие смешки чистых линий, нивей и ОАОшников. Он сказал нам, что никто и никогда его так не унижал. Брат ему сказал, не ты, Саша, первый, не ты последний. Нас везде и всегда встречают с такой табличкой. Это наше условие, а иначе мы никуда не едем.

— А чо не придумать нормальный текст, фамилии ваши, например?

Я достал из кармана железный штопор, который одолжил у Софьи из самолета, и стал тыкать им по воздуху. Саша перестал спрашивать и повез.

— Ехать два часа. Вся съемочная группа уже там, — Саша махнул в сторону зеленого горизонта.

— Где там? Разве мы будем не у Исаакия?

— Нет. Мы не в Питере. Под Выборгом. В городе Советский.

— Что ж, и мы не увидим Александрийский столп?

— Может, вы съездите в город, когда свободное время будет, и все посмотрите...

Я махнул штопором над головой Саши.

— Только я вас не смогу отвезти, мне надо будет там, по работе, там я должен оставаться. Мне еще роботов покупать...

— Каких роботов?

— Но у вас же по сценарию — собака-робот.

— А, да, Ресси. А что, еще не купили?

Саша зыркнул в зеркало заднего вида — там отразилось, как мой штопор пролетел у него над вихорком в районе макушки.

— Нет, найти нигде не можем. Их перестали выпускать!

— Ну да!

— Да. Нигде нет, ни фирменных, ни китайских.

— Наверное, были случаи, что они убили своих хозяев.

— Да, — включился и я в беседу. — Так же, как и кибер-шлем. По-тихому изъяли из продажи, а что с их владельцами стало — замалчивают...

Ке-ке приходит в себя, открывает дверь иномарки — перед ним — невеста, жених-инвалид в кресле-каталке, свидетель, свидетельница, мать.

МАТЬ. Нет, ну вы поглядите, какого гостя бог нам послал!

Ке-ке подходит к ней в упор, берет за шею и поднимает до уровня своей головы, смотрит ей прямо в глаза. Мать начинает бормотать, как бы оправдываясь.

МАТЬ. Такой день, такой день! Единственная дочь, сын — единственный, а сегодня у их свадьба! Милости просим, гостюшка дорогой, испей... за здоровье молодых...

Подсовывает под нос Ке-ке бутылку. Остальные, напряженно улыбаясь, ждут, чем все это закончится. Ке-ке свободной рукой берет бутылку, пьет, другой рукой продолжает держать мать на весу. Из громкоговорителя, прибитого к дереву, начинает доноситься музыка. Свадьба вздрагивает, Ке-Ке ставит маму на землю.

МУЖЧИНА. А если б я вас всех задавил, ну какой тогда праздник?!

МАТЬ. Ты пойми... если б ты мимо проехал, это для нас равносильно, что задавил... Мы же хотим поделиться...

МУЖЧИНА. Чем?

МАТЬ. Счастьем!

«Свадьба» подвозит к Ке-Ке инвалида. Невеста встает к инвалиду, поправляет собранные на коленках колготки.

МАТЬ. Ты глянь, глянь на их, ведь же созданы друг для друга, а ты мимо гонишь! Шумахер, прости Господи!

Свидетельница протягивает тарелку к носу Ке-Ке с «нюханым» салатом.

СВИДЕТЕЛЬНИЦА. Может, закусите, а то ведь вы же за рулем, — чтобы чего не случилось.

МУЖЧИНА. Сегодня уже ничего не случится, я лучше еще выпью.

СВИДЕТЕЛЬ. Это правильно, зачем водку закусывать, — ее лучше запивать...

МАТЬ. Водкой!

Все искусственно-празднично смеются. Мать протягивает Ке-ке другую бутылку. Ке-ке делает глоток, отрывается от бутылки, напрягается от того, как все странно-выжидаючи смотрят на него.

МУЖЧИНА. Спасибо.

МАТЬ. А спасибо, мил человек, на хлеб не мажется. Денежку какую сунь молодым на подарок, а то ведь это обычай такой...

СВИДЕТЕЛЬ. Сколько не жалко! На счастье!

Тяжело соображая, Ке-ке лезет в карман брюк, достает бумажник, открывает его, находит пластиковую карту, невеста тянется за ней, от наклона ее платье оттопыривается, приоткрыв груди — Ке-ке пытается провести картой между грудями невесты, та отстраняется. Возникает романтично-игривый момент, когда невеста пытается поймать пластиковую карту, а Ке-Ке пытается использовать груди невесты как аппарат для снятия наличности. Наконец Ке-ке поворачивается к жениху, сует ему карту в карман пиджака вместо платка.

МУЖЧИНА. Хочешь, — я тебя увезу?

ЖЕНИХ. Куда?

МУЖЧИНА. Подальше... Ты пойми, для нас это любовь, а для них — капсулы, пилинги... Давай прицепим твою коляску к бамперу, и рванем...

МАТЬ. Так, дорогой, подарил — езжай! Нечего жениху охоту отбивать!

МУЖЧИНА. Ну, решайся!..

НЕВЕСТА. Он уже решился!..

СВИДЕТЕЛЬНИЦА. Мужчина! Вы что, вы контролируйте свое опьянение!

СВИДЕТЕЛЬ. Поезжайте уже, а?!

Все насильно провожают Ке-ке к машине, усаживают за руль.

ЖЕНИХ. Спасибо!

НЕВЕСТА. Дай бог здоровья!

СВИДЕТЕЛЬНИЦА. Поезжайте осторожно!

СВИДЕТЕЛЬ. Проскочив на красный, можешь попрощаться с белым!

«Запущенный» Ке-ке, виляя то вправо, то влево, уносится вдаль. Свидетель подходит к инвалидному креслу, протягивает руку к карману жениха, достает карточку. Жених дергается, ловит руку свидетеля, пытается удержать карту в своем кармане, — жених напрягается, его пальчики скрючиваются, жениха становится очень жалко.

ЖЕНИХ. Пока он не заблокировал, надо обналичить...

СВИДЕТЕЛЬ. Я обналичу...

ЖЕНИХ. Нет, я просто, я могу метнуться, здесь недалеко...

СВИДЕТЕЛЬ. Не надо...

Свидетель с силой освобождает свою руку.

СВИДЕТЕЛЬ. Мама, спирт остался?

МАТЬ. Еще чуток, на дондышке осталось!

СВИДЕТЕЛЬ. Разведи... нечего на дондышке... оставлять!

Мать кивает и бредет к «жигуленку». Из леса выходит лесник в больших сапогах, он проверяет капканы и ловушки. В одном из капканов — большая плюшевая свинья.

— Олег, Вова... Вова... Здорово, что вы приехали! Мы вчера начали снимать... Да... Тут такое дело...

Из соседнего номера раздался страшный вопль. Кричала женщина. Иван выбежал в коридор. Мы остались одни. Откуда-то шел странный звук, будто горели дрова. Мы даже стали искать, нет ли в номере камина с непогашенными дровами. Камина мы не нашли, зато нашли кучу разных предметов, — курительную трубку, кроссовки, плащ, очки, — и на всех этих вещах было выгравировано: «Порш». Вскоре Иван вернулся и продолжил:

— У нас нет начала...

— Как?

— У фильма нет начала. Вы должны придумать начало фильма. То есть, конечно, оно есть. Мы с вами его уже обсуждали. Но, понимаете, когда начинаешь снимать фильм, обо всем надо передоговариваться. В этом и есть магия кино! Я понимаю, что вам никто не заплатит, если вы опять придумаете начало фильма, и мне никто не заплатит, если я сниму еще одно начало этого фильма, но нам нужно начало фильма.

Мы с братом все придумываем сразу. В основном писатели, конечно, — мудаки. Им нужно время. Время, чтобы придумать. Время, чтобы написать. Время, чтобы наслаждаться написанным. Время, чтобы разочароваться и умереть. У нас все происходит сразу.

— Вот, давайте так сделаем, Иван... Значит, шоссе, дорога. А, даже давайте так, вот... Перед шоссе такой огромный песчаный карьер... И по нему вниз скатывается девушка... С такой большой свиньей в руках... Плюшевой. Потом она карабкается наверх, к шоссе...

— И пусть, вот, она еще звонит... И вот она доползает до дороги... Идет, болтает по телефону, а сзади едет машина...

— Какая машина?

— Отечественная... Та, про которую вы снимали фильм... Это будет как бы мостик от вашей прежней работы к настоящей...

— И эта машина сбивает девушку, и свинья подлетает в небо... И такая надпись: «Европа — Азия»... А в конце фильма девушка упадет на землю, пойдут титры финальные, а после титров упадет и свинья!

Иван подошел к окну и стал смотреть, как кастелянша «Чайки» на крыше развешивает красные простыни с надписью «Гансу энд Роузис» для сушки.

— Мне нравится. У нас есть шоссе, лес, отечественная машина, свинья... много свиней... Нам нужно найти девушку и песчаный карьер. Девушку найду я, а песок... Эдик! Э-э-дик!

Дверь шкафа скрипнула, и оттуда вышел мужчина с камерой в руках. Камера все время снимала. Вот откуда был этот звук, похожий на треск дров в камине.

— Это наш оператор.

— Мы поняли.

— Он снимает не только фильм, но и фильм о фильме, я хочу вас сразу предупредить.

— Тогда и мы хотим предупредить, мы будем писать сценарий о сценарии.

— Договорились.

— Эдик очень хороший оператор, вы не думайте, что он эдик. Он снимал кино солялиным! Иван многозначительно поднял указательный палец, сузил глаза и замотал головой, видимо, чтобы мы прочухали важность этой его фразы. Вообще-то, мы не знали, что такое солялина, — но мы уже привыкли к тому, что Иван употреблял слова, не знакомые для нас: Василий Сталин, Политбюро, чардаш, гелентваген, Абрамович, мискаль... Иван человек опытный, и мы ему доверяем.

— Вы снимали кино солялиным!!! Это такая честь для нас, Эдик!

Эдик покраснел, но Иван сбил с него эту спесь пустой бутылкой виски:

— Эдик, нам нужен песчаный карьер!

— Я найду.

— Только не переходи границы.

— Добра и зла?

— Ленинградской области и Финляндии.

Эдик исчез. Исчезли и мы, чтобы разложить пустоту из нашего пластикового чемодана в номерах «Чайки».

Мать достает из багажника жигуленка флягу со спиртом и канистру с водой, начинает готовить «водку», заливая спирт и воду в пустую бутылку и судорожно взбалтывая ее у себя над головой.

По правде говоря, снимать кино в России — это как воевать с Наполеоном. Сначала придется оставить на разграбление самое дорогое, потом все, что тебе дорого, вообще сожгут. И вот когда уже нет никакой надежды, и режиссера все считают полным мудаком, он должен собрать свою волю в кулак, кого-то уволить, кого-то наградить, с кем-то банально переспать и выступить с бессмысленной пламенной речью, что надо напрячься, перестать, просыпаться, вовремя входить в кадр и выходить из него, короче, надо! Усталые от разграбления солдаты покряхтят, что-нибудь исполнят, подсветят, подмахнут, подыграют, соберут, отмонтируют, и фильм будет кое-как, но готов. И вот она — победа вместе с ранней старостью и импотенцией. Дальше, может, кой-какие награды от Комитета по культуре и кинематографии подсластят одинокие ночи в холодной постели, но это на любителя и только для избранных. Вот судьба всех отечественных кинопроизводителей. Такое счастье, что эта судьба не постигнет наш фильм! Да, на «Европе — Азии» мы были по-настоящему счастливы. Потому что точно знали — это фильм без судьбы!

На второй съемочный день вместе с Иваном мы устроили утреннее построение всей съемочной группы и объявили — Москву мы не сдадим! Все удивились. Как так, — съемочный процесс пойдет не по канонам! Актеры-петербуржцы поморщились, но делать было нечего, — на нашей стороне была и физическая сила (Иван занимался боксом, а нас с братом — двое), и моральная (Иван занимался боксом, а нас с братом — двое). Погрузившись в многочисленные «Газели» и «Ауди», мы двинулись в лес. Иван ловко запрыгнул в «Порш» и тронулся, замыкая колонну кинематографистов, чтобы никто не сбежал. Мы покинули город Советский и въехали в лес.

Лес под Петербургом исчезает. Мы сами это видели. Деревья выдирают корни из земли-матушки и сбегают через границу в Финляндию. Без паспортов, без виз. Нелегально. Там эти деревья превращаются в бумагу, начинают мучаться ностальгией и возвращаются на Родину. Иногда на этой бумаге пишут сценарии.

Невеста, жених и свидетельница, готовые к очередному броску на машину, сгруппировавшись у края шоссе, выжидаючи смотрят вдаль. Свидетель стоит к ним спиной, кладет пластиковую карту в пакет, где лежат скомканные деньги, часы, цепочки.

НЕВЕСТА. Хорошее место, хлебное...

СВИДЕТЕЛЬНИЦА. Хорошее...

ЖЕНИХ. Есть и получше!

СВИДЕТЕЛЬНИЦА. Где?

ЖЕНИХ. В переходах, на вокзале...

НЕВЕСТА. Да! Свадьба в переходе деньги просит!

ЖЕНИХ. Нет, ну конечно, мы уже были бы не свадьбой!

СВИДЕТЕЛЬНИЦА. А кем?

ЖЕНИХ. Ну, семьей... беженцев... или еще можно, я видел такое, стоят с собаками — как будто это собаки просят себе на еду... а хозяин рядом, он как бы транслирует просьбы своей собаки...

НЕВЕСТА. Что, и кто у нас сошел бы за собаку?

ЖЕНИХ. Ну кто...

Оборачивается на свидетеля. Тот отвлекается от пересчета денег.

СВИДЕТЕЛЬ. Чего?

ЖЕНИХ. Все нормально...

НЕВЕСТА. Нет, здесь природа, спокойно, а в переходе нам башню проломят, — там конкуренция, налоги огромные. Там же как — еще и не всякого можно изображать — сначала разрешают пьяницей попрошайничать, потом можно беженцем, потом инвалидом...

Достает из кармана черную повязку, надевает на глаза.

СВИДЕТЕЛЬНИЦА (сосет «чупа-чупс»). Ребенком быть круче всего... Я когда ребенком была, столько зарабатывала!..

Свидетель сдергивает повязку с невесты.

СВИДЕТЕЛЬ. Нам одного инвалида хватит!

Вынимает «чупа-чупс» изо рта свидетельницы.

СВИДЕТЕЛЬ. И детей у нас нет.

СВИДЕТЕЛЬНИЦА. Почему?

Свидетель переводит взгляд со свидетельницы на невесту, которая поправляет фату, затем на мать, которая возится с едой у «жигуленка», на жениха, который упирается в свою коляску так, что она поднимается кверху, и жених проворачивается вокруг своей оси, задрав ноги к голове.

СВИДЕТЕЛЬ. Из ничего и выйдет ничего.

Подмигивает свидетельнице, сосет ее «чупа-чупс».

Наша армия приехала на место. Красивое, кстати, место. Зеленая пустота. Шоссе, перекрытое милиционерами на время съемки. Деревянная херовина, которую построили художники.

— Понимаете, у нас в фильме все время будет стройка. Строители будут строить стелу, символизирующую границу Европы — Азии.

— На хрен? — С утра брат был жесток и прямолинеен. — У нас этого в сценарии не было! Никаких строителей! Стоит себе настоящая стела, уже построенная!.. Красивая, как у нас под Екатеринбургом!..

— Понимаете, — тихо прошептал Иван. — Лучше вы с этим смиритесь! Так всегда бывает на съемочной площадке. Мы, конечно, с вами сейчас тут самые главные! Но кое-что все равно происходит помимо нашей воли! И эти парни, они здесь не по моей воле... — Иван кивнул в сторону парней и трех женщин в синих комбинезонах. Замечательные парни и женщины съезжали с деревянной конструкции, напоминающей детскую горку, только огромных размеров. Ребята съезжали не как дети — на дощечке, а как взрослые — на попе. Одна из женщин была пожилая. Из рук она не выпускала огромный Куст Травы. Даже когда остальные мужчины щипали ее и нужно было отбиваться, одна рука женщины крепко прижимала Куст к грудям. Иван стал рассказывать, что эти ребята — настоящая находка и как они отлично сыграют в ненаписанных строителей. А Куст Травы — вообще — самородок! Его сначала не хотели брать, но он так просился в кино. Он даже согласился сниматься не за деньги, а чтобы вовремя поливали! Ребята нам понравились, но мы все равно удивились таким неожиданностям.

— Вы чо, в первый раз в кино? Чо вы к Ивану прикопались?! Режиссер обязательно должен изменить сценарий! Это правило любого съемочного процесса! Еще радуйтесь, что так! Просто строители! Могли вообще сюда вместо строителей черных матросов вам прихуячить к вашему сраному сценарию! Так часто режиссеры делают! Чтобы быть настоящими режиссерами — вводят черных матросов! Иногда они в жопе режиссера надолго застревают, и потом это оказывает влияние на весь его творческий путь!

Мы обернулись на эту реплику и занесли три ноги, чтобы пнуть по печени смелого оратора, который прервал внутренний разговор самых важных людей в этом лесу, режиссера и авторов, но хорошо, что мозги наши не совсем проебаны, а вправду сказать, вообще не проебаны, как у большинства курящих деятелей отечественного искусства. Мы вообще не курим, а пьем. И верим в жидкость, а не в дым. Поэтому ноги наши остановились еще до удара. Ведь тот, кто так выступил в защиту Лужина, — оказался нашей главной актрисой. Звездой нашего фильма. Женщиной по имени... ну, назовем ее совсем нереально. Татьяна! Правда, до этого фильма она в кино не играла. Но мы решили, что вот она как раз подойдет! Таня...

— Какая, в пизду, я тебе Таня?!

— Да, простите... Татьяна!

Татьяна, решили мы, — звезда! И она будет блистать в нашем фильме! Большую часть своего свободного времени Татьяна посвящала объявлению песен шакир на олигархических именинах. Другую часть своего занятого свободного времени Татьяна посвящала телевиденью.

— Когда кино?

— Щас начнем. Вот это авторы, Владимир и Олег. Братья Пресняковы.

— Я уже поняла... Очень приятно. — Татьяна грациозно вывернула свои найковские кедики и присела, протянув нам руку для многочисленных поцелуев. — У меня как раз с собой виски. За знакомство!

Мы сели под деревом, поставили стакашки на муравейник и начали знакомиться. Татьяна ловко наливала и опытно произносила тосты...

— Ладно, можете говорить меня Таней...

— Я не говорю, а пишу!

— Но ведь все равно проговариваешься!

Да, это она правильно уловила. Мы так часто, — кажется, что говорим и думаем друг с другом или про себя, — а люди вокруг слышат. Значит, проговариваемся...

— Проговариваетесь-проговариваетесь! Точно вам говорю. Ну давайте, чтоб вы и дальше проговаривались, а мы по вашим проговоркам фильмы снимать будем!

Мы ударили стаканами по королеве муравьев, выпили и закусили ее ядом. Из леса вышла Поветруля, дочь Лесного царя, и сказала, что все готово к съемкам и на съемочной площадке не хватает только нас.

— Запомните, братья!.. — начал учить нас Иван. Учить его нас, кстати, попросили мы сами. Потому что уж у кого и учиться снимать кино, так это у Ивана. Это мы вам точно говорим, повидали мы, блядь, этих режиссеров...

— Ну, я продолжу, вы только сейчас не прерывайте меня своими тупыми ремарками. Так вот, запомните, братья, это самый счастливый момент, когда все готово, а не хватает только вас. Так рождаются и счастливые дети, и хорошие фильмы. Когда все готово, а вас нет!

— Ага!

— Таня, пиздуй!

— В смысле? — пробулькала недосглотанным виски Таня.

Из леса вышел мужик в синих трикошках. Где-то между деревьями мелькнул стеклянный глаз Эдика. Мужчина в трико, очень смахивающий на маньяка, уверенно двинулся на Таню. Она не поняла, что это съемка. Испугалась и побежала.

— То, что надо, — сказал Иван, и мы продолжили пить.

Мимо нас пронеслась наша съемочная армия. Осветители подсвечивали первобытный страх Татьяны, гримеры гримировали тайгу, водители вели, казалось, сама природа податливо раздвинула ноги перед нашей съемочной группой и разрешила пользоваться ею, как молодая жена, ненавидящая секс по утрам, притворяется спящей, пока хотящий муж делает свое дело.

— Вы кудесник, Иван. Так завертеть процесс!

— Да, мы видели, что режиссеры обычно нервничают, бегают, кричат. И все равно у них никто не работает, и снимают мудню одну...

— Вот, правильно... Когда сам мудак, мудня и выходит.

— Это ведь еще до съемок понять можно?

— Конечно, Вова. Вова... У человека все начинается с родителей, а в кино — со сценария! Берешь сценарий и понимаешь все сразу.

— А почему так много говна снимают? Если сразу все понятно...

— Потому что изображают! Продюсеры, режиссеры, актеры. Пиздят бабло, обувают инвесторов. Такой негласный договор — изображать, что занимаются искусством. И каждый отрабатывает свою роль, чтобы никто ничего не заподозрил. Самое гадкое, когда и зрители начинают изображать зрителей. Знаете, дают команду в каком-нибудь журнале: хвалить! Промывать мозги и хвалить! Чтобы перед инвестором отчитаться... Люди начитаются и обсуждают пустоту, спорят...

— Из пустоты выходит пустота...

— Да... Ладно, пойдем на озеро. Сегодня еще там отснимемся и в гостиницу! Как вам Татьяна?

— Шакирная, тьфу, шикарная, я хотел сказать!

— Да... хорошо, что она нашла время в кино посниматься... знаете, как она устает! В Москве каждый день у кого-нибудь день рождения!

— Поятное дело! Столько народу и приезжих каждый день три миллиона!

— Больше!

— Все сказали? Теперь я продолжу, — продолжил Иван. — Татьяна выручит всех нас! Такое бывает на каждой кинокартине! Кто-то обязательно должен всех выручить. Здесь я ставлю на Татьяну! Она бесподобна! Представляете, куда она тратит свой талант?! Каждый день, — то Эминем, то Джей Ло, а то и сам Дольф Лундгрен — все едут поздравлять богатых москвичей. И всех их надо объявить! Как-то чтобы по-человечески! Татьяна еле успевает...

— Вот я заработаю когда-нибудь много денег, — задумался я, — и приглашу к себе попеть за все эти многочисленные деньги «Депеш Мод»!

Иван остановился, взял меня за руку, посмотрел в глаза и произнес:

— Хорошему человеку — поют бесплатно. Ты старайся быть хорошим, тогда никому платить не надо!

Мы пришли на озеро и увидели, как откачивают Татьяну и готовят новый кадр. Перед озером стоял мужчина в трусах. Температура в лесу была плюс пять. В озере, наверное, еще меньше. Мужчина был задумчив — он явно хотел струсить и убежать. Но ни то, ни другое мы бы ему не дали сделать. Кино если запущено, его не остановить! Понял?!

— Понял, — четко промямлил мужчина.

— Пошел в воду! Мотор! — дал команду Иван.

Мужчина пошел. Все стали фотографировать его на телефон, чтобы потом разместить в ютьюбе и обсудить в блогах, как умирал актер.

— Хороший актер, как правильно играет! — не переставали восторгаться мы с братом.

— Да... я его случайно нашел... В Питере...

— Иван, я так думаю, камеру надо в воду! Чтоб снимать как бы оттуда. — Оказывается, пока все думали, что «Мотор», Эдик стоял на берегу и думал.

— Ты, чо, Эдик, актер ведь работает! — занервничал Иван.

— Это ничего... пусть привыкает... к холоду... Ну так я запущу камеру в воду, на плоту, на маленьком плоту, она к нему подплывет и снимет как бы с воды. Очень эффектно будет!

— Запускай, — обреченно прошептал Иван, и Эдик побежал строить плот. Актер стоял в воде, остальные продолжали фотографировать. Иван подмигнул нам. Втроем мы сделали вид, что пошли в режиссерскую палатку. В ней обычно какой-нибудь тинейджер-упыреныш, юный вгиковец, собирает для режиссера экраны, по которым тот отсматривает, что снимает оператор. Мы зашли в палатку и тут же вылезли с другой стороны. Упыреныш обернулся, но подумал, что показалось, и стал продолжать слушать указания от своей галлюцинации. Вот они — вгиковцы! Хронический недосып и вообще — хронический недо. Поэтому галлюцинации на рабочем месте!

— Еще одно правило настоящего режиссера, братья, — подытожил первый учебный день Иван. — Режиссер должен уходить со съемочной площадки незаметно. Чтобы никто не видел. Тогда актеры будут продолжать играть, техники — техничить, персонал — оналить. И следующий съемочный день не сорвется. Понятно?

— Ага.

— И не будьте пиздодуями. Называйте главы в своей книге!

Столы ресторана «Чайка» гостиницы «Чайка» были готовы к ужину, но ресторан был полупустой, потому что большинство постояльцев все еще были на съемочной площадке. Иван подошел к барной стойке и купил три текилы.

— Потом будет поздно, — Иван поставил бутылки на стол и достал из-под стола бутылку виски, которую взял из номера. Я обратил внимание, что на двери ресторана была приклеена афиша.

— Не афиша, а нота!

— Даже не нота, а требование.

«Дирекция ресторана строго...» — дальше была какая-то заблевка, видимо, откушавшего в этом ресторане, и продолжение: «...свои напитки!»

— Как вы думаете, что было посередине?

— Какая, в жопу, разница? За ваш приезд!

Мы выпили свой напиток. К столику подошло нечто похожее на официантку женского пола. На ее бейдже было написано «Али...», а дальше было замазано все той же фирменной чайковской заблевкой.

— У нас на первое суп с куриной печенью, на второе грудки с пюре и компот на третье. Что-то сверху будете?

Я открыл меню и стал читать: «Гуси, пауки, молчаливые рыбы...»

— Нас устраивает стандартное меню ваше нас устраивает!

Али поправила волосы, которые в своей непервой промелированности напоминали лобок ярко-рыжей школьницы, не привыкшей принимать душ.

— В вас запросто можно влюбиться! — профлиртовал я, и все засмеялись. Вместе со смехом в ресторане появилась Татьяна. Али не стала дожидаться, пока ее конкурентка по красоте подсядет к нам за стол, и удалилась в чеховские кухни.

— Иван, братья, простите меня!

— Чо?

— Я сорвала вам съемку, но вы видели, какой сумасшедший! У меня муж из Питера, я в принципе была готова, что тут полно придурков! Но чтоб такой маньяк! А у нас нет охраны? Почему вот так запросто маньяк может попасть на съемочную площадку?

Татьяна допивала свой Ивана напиток, морщилась и крутила головой. Мы вдруг поняли, что Татьяна не всосала, что съемки она не сорвала, и что маньяк был свой, и что все отлично легло на пленку и...

— Блядь, она ничего не поняла. Но стоит ли ей все объяснять? Или пойти на творческий эксперимент? — Эти три мысли появились в наших трех головах, у каждого по одной, но вместе они объединили нас в трехглавого дракона, который ухмыльнулся, промолчал, вдруг раскатисто заржал, подлил даме в недопитое виски свежей текилки и выпил с ней всеми своими тремя головами.

Да, мы стали огнедышащим драконом, подлым и коварным! Красивым и жестоким! Но так было лучше, особенно для нашей Европы — Азии! В ресторан ввалилась толпа строителей в синих комбинезонах и женщина с Кустом. Строители стали пить компот и петь песню про веселых утят, на которых они быть похожими хотят. А я поймал себя на мысли, что хочу быть похожим вот на этих веселых строителей. Брат поймал Татьяну, а Ивана поймал Морфей, и он уснул.

Мать нервно делает салат из помидоров, разрывая овощи пальцами, льет в салат майонез и спирт, размешивает. Из леса раздается сиплый окрик: «Ваня! Ва-ня!» Мать что-то чувствует спиной, какое-то ритмическое дуновение ветра. Ветер усиливается. Мать перестает возиться с салатом, оборачивается, — прямо на нее смотрит девочка, точь-в-точь как с этикетки шоколада «Аленка». Девочка раскачивается на самодельных качелях, привязанных к двум сосенкам. Окрик повторяется, девочка соскакивает с качелей, убегает.

Свидетельница, свидетель, жених и невеста сидят под столбом. Вокруг столба круг за кругом наматывают двое — мужчина в плаще, напоминающий счастливого Тома Хэнкса, и девушка на каблуках, похожая на погрустневшую Амели. Мужчина вертит в руках какой-то предмет, женщина то и дело опускается на колени перед разными углами стелы, но мужчина ее поднимает, давая понять, что это не то место, где следует преклонять колени.

СВИДЕТЕЛЬНИЦА. Не, круче всего, — когда реформы денежные или валюта новая вводится! Мы с Вадиком — когда евро появились — деревнями окучивали — там люди — такие древние! Они все кормятся из огородов, а пенсии еще с царских времен копят! Мы приезжаем, типа из Собеса, — говорим, в России новые деньги вводятся — евры! Надо менять все рубли на евры! Можете в город не ездить — мы вам поменяем. Такие смешные деньги Вадик рисовал — с Кофе Ананом, с Гарри Каспаровым...

СВИДЕТЕЛЬ. Сотки с Волочковой...

СВИДЕТЕЛЬНИЦА. Бабушки спрашивали, кто это, а он им говорил — принцесса Мудяндская! Мудяндия, говорит, — полноправный член Евросоюза! Поэтому их принцессу рисуют на сотках! Лучше всех эти купюры расходились! Пачками!

ЖЕНИХ. Бедные старики!

СВИДЕТЕЛЬ. Бедные?! Ты бы видел, как они радовались!

СВИДЕТЕЛЬНИЦА. Им все равно деньги не нужны! Настоящие у них все замусоленные были, — а мы им — новые, цветные!

СВИДЕТЕЛЬ. Это мой принцип — не отбирать, а менять!

НЕВЕСТА. А сейчас? Что на что мы меняем?

СВИДЕТЕЛЬ. Мы изображаем свадьбу — мы счастливы! Кто сейчас счастлив? Вокруг насилие, взрывы, выходишь из дома — и готовишься к худшему! А мы дарим надежду! Радость! Это дорогого стоит!

Мужчина и похожая на Амели женщина останавливаются у той части стелы, которая под определенным углом обзора вдруг сходится в форме шестиконечной звезды. Мужчина и женщина видят эту звезду, падают на колени.

Мать бредет к «свадьбе», запинается обо что-то, нагибается, поднимает из травы телефонную трубку.

ЖЕНСКИЙ ГОЛОС. Ке-ке, перестань валять дурака и возьми трубку! Ке-ке!

Мать берет трубку, удивленно смотрит на нее.

ЖЕНСКИЙ ГОЛОС. Ке-ке!

МАТЬ. Алло...

ЖЕНСКИЙ ГОЛОС. Алло... Ке-ке?

МАТЬ. Ку-ку!

ЖЕНСКИЙ ГОЛОС. Ку-ку?

МАТЬ. Ага...

ЖЕНСКИЙ ГОЛОС. А где Ке-ке?

МАТЬ. Не знаю...

Женщина в трубке истерично кричит.

ЖЕНСКИЙ ГОЛОС. Сука! В пробке! Сказал, что в пробке застрял! Вот он где значит застревает! Как тебя зовут, сука?!

МАТЬ. Послушайте, женщина, — я этот телефон сейчас в кустах нашла...

ЖЕНСКИЙ ГОЛОС. В кустах?!

МАТЬ. Я не в курсе вашей проблемы!

ЖЕНСКИЙ ГОЛОС. Проблемы сейчас у тебя будут, тетерка, в кустах!..

Мать выключает мобильник, вешает его на шею. Возвращается к остальным. В руках она несет бутылку «водки», а также тарелку, где виднеются крупно наломанные помидоры, густо залитые майонезом.

Не помню, был ли это тот же самый вечер, или уже вечер на следующий день, но мы сидели все в той же «Чайке», и пресловутые три бутылки текилы стояли перед нами.

— Для меня важно понимать, прошел день или нет, потому что перед сном мне надо чистить зубы зубной нитью! Мне врач сказал, стоматолог, Татьяна Вячеславовна, что это просто необходимо! Я не могу долго сидеть с открытым ртом перед другим человеком, поэтому перед сном я стою в ванной с зубной нитью в зубах перед своим отражением и надеюсь, что это спасет меня от кариеса и от визита к стоматологу!

— Зубы все равно портятся! От зубной нити еще больше!

Мы обратили внимание, что за столом нас уже не четверо а пятеро. И этот пятый как раз вот это и сказал!

— Зубы все равно портятся! От зубной нити еще больше!

«Кто это...» — подумал я.

— Это мой сын Митя. — Иван проснулся и кивнул в сторону Татьяны, а та, в свою очередь, кивнула на молодого красавца в выцветшем с одной стороны костюме. Митя встал и расшаркался перед нами, как граф, вернувшийся к себе на родину и заставший на своей вотчине большевиков в трусах.

— Я действительно вернулся на родину!

— Мой сын живет в Германии. У него там семья и все... И он актер, он будет играть жениха!

По случаю знакомства мы выпили нашей текилки, а Митя метнулся за метаксой к барной стойке.

— Вы обратили внимание?

— Да!

Я соврал, брат тоже. Мы были абсолютно расконцентрированными, и никакого внимания ни на что не обращали. Но слова Ивана и наша ложь заставили нас взять себя в руки и начать обращать внимание. Так, Татьяну втыкает, вокруг люди... едят. Вдруг мы почувствовали, что не все люди вокруг — люди!

— Правильно! Это финны! Они приезжают прожигать жизнь в этот город.

— Почему они так смотрят на нас?

— Мы пьем! А алкоголь — источник их жизни!

Финны как вурдалаки смотрели на нас своими колючими глазами, и нам стало страшно. Мне стало страшно вдвойне, потому что я увидел мою зубную нить «суперглосс» в волосах Татьяны. Она завязала себе моей нитью хвостик, как выпускница в день последнего звонка.

— Это что ж, значит, я чистил зубы за столом, смотрясь, наверное, в глаза Татьяны, потому что они за столом самые большие. А если я чистил зубы, значит, мы уже ложились спать! Значит, мы уже который день в «Чайке»! Как же вырваться?!

Финны и страшные мысли сгущались, но вернулся Митя, и страх рассеялся. Митя улыбался, как воин света. Его выцветший с одной стороны костюм, который он позаимствовал со съемочной площадки, чтобы вживаться в роль...

— Подожди! Вот, как раз о костюме! Это просто была находка!

Иван приглядывал этот костюм за год до съемок. Он еще не знал, что будет снимать, но точно знал, что костюм будет играть главную роль. Этот серый костюм висел на манекене в одном из московских магазинов для ебанатов, которые получают зарплату и делают отчисления в пенсионный фонд. Костюм висел и зиму, и весну, и осень. И манекен не раздевался, и никто не покупал костюм в витрине, — и солнце сделало свою работу: костюм выцвел со стороны, смотрящей на улицу, и стал таким суперским, что Иван решил снять его в кино, а мы скоро откроем специальную линию выцветшей одежды. Мы арендуем солнечную сторону Москвы под отстойники одежды — это будут такие специальные стеклянные шоурумы (хуй знает, что это такое, но слово достаточно солидное, чтоб под него дали кредит в банке), где одежда будет выцветать, отстаиваться как коньяк — чем дольше простояла на солнце, тем дороже. Нет, правда, одежда становится неповторимой, если она выгорела с одной стороны, а с другой чиста и невинна. И потом всякие дольчи, габбаны будут просить нас — выцветать их одежду, и мы...

— А почему метакса не метакса?

Мы посмотрели на Митю, пригубившего коньяку, и проснулись. Так, руки, ноги... «Чайка», метакса, все остальное, включая зубную нить, было сном.

— Слава Богу! Бежим!

Мы вырвались из «Чайки» на улицу. Был вечер. Какого дня — никто не помнил! Так мы спаслись от кошмара, который мог тянуться всю жизнь. С той поры мы четко решили не спать по чеховским отстойным местам и контролировать реальность, ведь мы должны снять фильм! Мы пошли отдыхать по номерам, а Мите напоследок сказали: «Митя, какую, на хуй, метаксу ты ждал в ресторане «Чайка» гостиницы «Чайка» города Советский Ленинградской области?!!»

— Хуякса, в лучшем случае. Вот как называется то, что ты выпил. Оглянись вокруг!

Митя оглянулся и увидел, как в темноте стали пробегать тени со стамесками и молотками.

— Это не плотники и не свободные каменщики, Митя! Это местные жители! Днем они делают метаксу, а сейчас они ищут чего-нибудь на ужин!

— Пора спать! — промяукала та, кого мы звали Татьяной.

— Если утром не ослепнешь — значит везунчик! — Папа хлопнул сына по своему любимому выцветшему костюму и потопал в номера, и мы вслед за ним.

Утром мы не пошли на завтрак. И правильно сделали. На площади перед гостиницей по росту в две шеренги стояла вся наша съемочная группа. К Ивану подбежала помощница режиссера Алла. Строгая и дерзкая, сейчас она была необычайно взволнованна.

— Здраствуйте, братья. Здраствуйте, Иван... Мы ждем вас второй день... Волновались... Думали, если сегодня вы не выйдете из «Чайки», мы разъедемся... мы бы побежали так же позорно, как войска Искендера Двурогого из Индии, почуяв слабость в своем командире...

Алла долгое время проработала на киностудии какой-то бывшей братской республики, а еще она была тайно влюблена в Колина Фарелла, поэтому четко разбиралась в полководцах и предательстве. Алла отвесила нам народный поклон и отступила назад, открыв нас толпе кинематографистов и открыв эту же толпу нам.

Вот и настала та самая секунда, когда нужно было подумать и сказать вслух, зачем мы здесь, что этим людям ждать и на что надеяться.

— Братья и сестры! Мы должны снять этот фильм! Если начал, надо закончить, иначе на всю жизнь можно остаться импотентом! В нашей стране так мало нормального кино и так много тех, кто накуривается! Вы не видите связь? Я не накуриваюсь! Братья?

— Никогда!

— Братья никогда! Может быть, мы пьем, но это полезно! Человек, накурившийся хоть раз в своей жизни, навсегда проебал себе мозги! Человек пьющий — открывает в своем теле форточку, чтобы душа могла смотреть на мир и радоваться. Мы с братьями показывали нашей душе город Советский, поэтому нас так долго не было. Но теперь настало время взять в руки бутафорию и штативы и снять наш фильм!

Женщины плакали, дети нервно скрипели подгузниками, мужчины кричали «ура!», пьяных финнов забирал автобус, птицы пели любовные песни над нами, и два ястреба взвились вверх и стали кружить над гостиницей, как когда-то над Атиллой, который вел свои войска на Рим. Так начался третий великий день нашей съемочной эпопеи!

Иван дал себе и нам тридцать дней. Срок нереальный для России. Снимать фильм за тридцать дней не может никто. А тот, кто говорит, что может, — врет.

— Даже не просто врет, а нагло пиздит!

Но мы решились. Наш фильм был на натуре, а это значит, что мы полностью зависим от солнца и от погоды.

— Ну, от погоды мы уже не зависим, — сказал Иван и повел нас в лес. Мы подошли к дому, который когда-то был финским. Зажиточные финны жили там, пока границы нашей страны не отодвинулись на их территорию, — финны уехали в свою финнию, а дома бросили. Дома простояли много лет, одичали, но все еще были похожи на что-то.

— Финны строили на века... — Иван подошел к двери и открыл ее. Мы вошли в дом. В камине горел костер. У камина висели шерстяные носки, готовые к секретному всовыванию подарков Сантой.

— Еще ведь не Новый год!

— Да... но для кого-то нужно создавать веселую атмосферу... — Иван подошел к креслу, крутанул его, и мы увидели привязанную женщину, восседающую на кресле, как финский король когда-то восседал на троне. Женщина стала выть, но о чем, мы не поняли, так как во рту у нее был кляп.

— Это Марина... вернее, она когда-то была Мариной... она работала у нас на хлопушке, пока вы не приехали... Все было хорошо... у Марины тоже. Как женщина она развивалась очень успешно... но пошел дождь, а нам нужно было снимать... И вот Марина сказала, что когда-то Первый канал снимал семейную сагу в Перу, и там тоже пошел дождь, а у Первого бюджеты о-го-го!

— У-гу-гу! — закивала Марина.

— Первый сказал, снимайте! И все подчинились, мокли по-страшному, но подчинились... И вот один перуанский индеец пожалел съемочную бригаду Первого канала и раскрыл древний индейский секрет, как остановить дождь во время съемок. Он взял с Марины честное слово, что она никому и никогда не расскажет этот секрет, но Марина, как и любая другая женщина, существо любопытное. Она нарушила данное в Перу слово, остановила дождь под Выборгом и ответила жопой!!!

Иван снова крутанул кресло, и мы пошли обратно в лес искать съемочную площадку.

— А как, то есть, теперь реально не будет дождя?

— Да... нужно было положить в лесу на поляне тарелку, на тарелке — нож и вилку, крестом. И дождь перестал. Но как только дождь перестал, мы все озверели и наказали Марину. Вот она — индейская месть...

— То есть с Мариной все в порядке?

— Да... С нами не в порядке... лучше бы шел дождь!

МАТЬ. А я мобильник нашла!

ЖЕНИХ. Везет!..

НЕВЕСТА. Лучше его выкинуть!

МАТЬ. Ну да, выкинуть, — симку поменяю и буду пользоваться...

НЕВЕСТА. Да, поменяйте... — только время сейчас какое?

МАТЬ. Какое?

НЕВЕСТА. Начнете сим-карту менять — и привет! Вдруг это мина-игрушка!

Мать зашвыривает телефон обратно в кусты.

НЕВЕСТА. Сейчас ничего с пола поднимать не надо! Особенно в лесу...

СВИДЕТЕЛЬ. Да, время ужасное... Но другого не будет, давайте все мобилизуемся сейчас, мама, особенно вы, — ведь у вас и роль такая... вы как-то задорнее, что ли, побольше фольклора, вы — мама, понимаете?! У нас купец, у вас товар — вспоминайте традиции, обычаи!

ЖЕНИХ. Пейте вместе с гостями, это поможет...

МАТЬ. Да я и так уж... (отпивает из бутылки) Я, кстати, еще и в салат спирту ливанула, так они добрее будут, а то суют одну мелочь...

Вдруг ветер «нападает» на «свадьбу». Колышется платье невесты, взъерошиваются волосы жениха и свидетеля. Не сговариваясь, все встают, словно почувствовав что-то. Из-за поворота выруливают 20–30 велосипедистов китайской национальности. К багажнику каждого велосипеда привязана огромная сумка, набитая вещами на продажу.

МАТЬ. Во, орда поперла!

СВИДЕТЕЛЬНИЦА. Здесь рынок недалеко...

ЖЕНИХ. А вдруг это военное вторжение?

МАТЬ. Куда им вторгаться, — тут уже все — их...

Три китайца останавливаются напротив «свадьбы», достают что-то из сумки, раскладывают на траве, поджигают, — свадьба шарахается от грохота фейерверков.

1-Й КИТАЕЦ. Хропушки, ферьверьки, покупай!

2-Й КИТАЕЦ. Нози, нози... набор, подставка!

Достает из сумки набор ножей на деревянной подставке, другой китаец вываливает из сумки собак на батарейках — подделок японской собаки-робота. Они прыгают по траве, тявкают, сверкают глазами.

3-Й КИТАЕЦ. Роботы! Роботы! Роботы!

1-Й КИТАЕЦ. Берёс? Берёс?

НЕВЕСТА. Нам не надо, спасибо, нам не надо!

МАТЬ. Я собаку хочу, собака-робот почем?

СВИДЕТЕЛЬ. Да какой это робот, они на батарейках!

МАТЬ. Ну и что?! Роботы... я про них видела, они в Интернет сами выходят, обучаемые, почем у вас роботы?

3-Й КИТАЕЦ. Одна сто восемьдесят, две — триста! Две берёс, одну берёс, три — пясот!

МАТЬ. Я одну! Возьму одну собаку! Послушай, а почему она на батарейках? Почему? Робот от сети питаться должен!

3-Й КИТАЕЦ. Одна сто восемьдесят, две — триста! Три — пясот!

МАТЬ. Одну, давай одну!

Покупает у китайца собаку.

НЕВЕСТА. С ума не сходи! На фиг она тебе?

МАТЬ. Ее можно воспитать! Роботы круче людей! Не пьют, не едят... и в душу не лезут...

ЖЕНИХ. А я фейерверки куплю!

НЕВЕСТА. И ты туда же!

СВИДЕТЕЛЬНИЦА. Куда они тебе?! На девятый май?

ЖЕНИХ. На Новый год!

СВИДЕТЕЛЬНИЦА. Какой Новый год?! Сейчас же лето!

ЖЕНИХ. Летом дешевле! А потом бегай, елку ищи, фейерверки, подарки, а так одной проблемой меньше! Давай, слышишь, я всю сумку куплю.

Подруливает на коляске к китайцу, покупает огромный пакет хлопушек и фейерверков.

НЕВЕСТА. Так ты и елку сруби, как домой поедем! Еще одной проблемой меньше!

ЖЕНИХ. Елка повянет!..

Свидетель направляется к жениху и матери, один из китайцев подбегает к нему и всовывает в руки набор ножей.

СВИДЕТЕЛЬ. Откуда у вас деньги?

МАТЬ. А чего, это мои... я их из дома взяла...

СВИДЕТЕЛЬ. Я что, я похож на клоуна из «Макдональдса»? У нас что здесь — детский утренник? Хлопушки, гирлянды!

Наконец, понимает, что у него в руках набор ножей, размахивается, зашвыривает ножи так, что все они втыкаются полным набором в одно дерево.

СВИДЕТЕЛЬ. Мы что тут — вкалываем, чтобы эти узкоглазые наживались?!

Китайцы быстро собираются, уезжают.

СВИДЕТЕЛЬ. Хорошо живете, что ли, я не понял?! А здесь тогда что делаете?! Зачем тебе эта собака, мама?

Мать смотрит на свидетеля, потом на собаку, задумывается, вдруг начинает плакать.

МАТЬ. У меня никого нет! Я одинока! Раз в сто лет я открываю уста, чтобы говорить, и мой голос звучит в этой пустоте уныло, и никто не слышит... и вы не слышите меня... как пленник, брошенный в пустой глубокий колодец, я не знаю, где я и что меня ждет. От меня не скрыто лишь, что в упорной, жестокой борьбе с дьяволом мне суждено победить... а эта собака поможет мне!

Все удивленно смотрят на мать.

СВИДЕТЕЛЬ. Знал бы — сам тебе эту собаку купил!

Издалека доносится шум мотора.

СВИДЕТЕЛЬНИЦА. Машина едет!

Жених бросает свою сумку с фейерверками в траву, все группируются вокруг его коляски, на лица всей «свадьбы» ложится тяжелая печать праздника и великой гульбы. Шум мотора усиливается, свидетельница срывается с места и, как заяц-русак, скачет к шоссе и скрывается за поворотом. Вместо привычного скрипа тормозов, сообщающего об остановке машины, «свадьба» слышит яростный рев пролетевшего мимо автомобиля и нечеловеческий взвизг их подруги. «Свадьба» вздрагивает. Через несколько мгновений перед «свадебной» тусовкой появляется свидетельница — с ног до головы заляпанная грязью.

СВИДЕТЕЛЬНИЦА. Мимо проехал, сво-ло-о-о-чь!

Утирается и плачет. В это время на лужайке появляется милиционер. «Свадьба» впадает в кому. Вдруг мать резко отхлебывает из бутылки и орет.

МАТЬ. А почему водка такая горькая?! А?! Молодые?! Почему?..

Милиционер идет на мать и подходит к ней в упор. Он берет у нее бутылку, взбалтывает, подносит горлышком к рту и начинает пить, при этом его взгляд перебегает с одного персонажа на другой, а к концу бутылки останавливается на женихе. Тот чувствует, что все внимание милиционера приковано к нему, поэтому начинает дергаться, сильно кряхтит, суетится, пытаясь привести в движение свою коляску, колеса которой запутались в траве. Коляска не двигается, жених продолжает свою возню. Допив бутылку, милиционер начинает разговор.

МИЛИЦИОНЕР. Действительно... — горькая.

МАТЬ (резко хохотнув). Горько!

СВИДЕТЕЛЬ, СВИДЕТЕЛЬНИЦА. Горь-ко! Горь-ко!

Жених, так и не разогнав коляску, сползает с нее и ползет в направлении невесты, изображая игривого ужа; невеста подпрыгивает на месте и, как бы флиртуя сама с собой, обращается к жениху.

НЕВЕСТА. Да что ты, милый, я бы ведь и сама к тебе подползла.

Встает на четвереньки и, вытянув губы, ползет навстречу жениху, — добравшись до своего «суженого», целует его в губы. Мать, руками поедая салат, причитает.

МАТЬ. Нет, ну какая пара, а? Какая пара!

Свидетельница и свидетель распутывают колеса коляски, подкатывают ее к жениху и, прерывая поцелуй «молодых», пытаются подтянуть на нее счастливого «инвалида».

МИЛИЦИОНЕР. Так, давно гуляем?

Наконец свидетель и свидетельница усаживают жениха в коляску, встают по обе стороны от него.

СВИДЕТЕЛЬ. Да только что приехали, сразу из ЗАГСа — сюда, венки возлагать.

МИЛИЦИОНЕР. Возлóжили?

СВИДЕТЕЛЬ. Возлóжили.

МИЛИЦИОНЕР. А почему не уезжаем?

СВИДЕТЕЛЬ. Да вот только что, буквально секунду или полсекунды назад возлóжили, а тут и милиционер тут как тут.

МИЛИЦИОНЕР. Какой милиционер?

СВИДЕТЕЛЬ. Ну вы то есть... Вы ведь милиционер?

МИЛИЦИОНЕР. Да, я — милиционер.

МАТЬ. Вот, салатик, — хотите? На природе вся пища вкусней становится — от свежего воздуха.

Милиционер берет тарелку из рук матери и начинает хлебать салат. Вдруг он резко останавливается, отводя тарелку от лица, пристально, но по-доброму, рассматривает «молодых», смеется, успевая заглатывать набранные в рот помидоры. Жених, невеста, свидетель и свидетельница робко подхватывают его смех.

МИЛИЦИОНЕР. Не, ну если бы они не поцеловались — я бы ни за что не поверил, что это свадьба! Гляжу — шалава какая-то замазанная стоит, тетка бухая — а тут вон оно что!

Все, кого милиционер невольно оскорбляет своими словами, на мгновение негодующе вспыхивают, но тут же успокаиваются.

МИЛИЦИОНЕР. Ну, тогда от лица власти и вверенного мне лесного участка поздравляю вас со вступлением в должность мужа и невесты и желаю... желаю детишек побольше... ходячих!

МАТЬ И ВСЕ ОСТАЛЬНЫЕ.

Спасибо!

Большое спасибо!

Огромное спасибо!

Вот спасибо!

Милиционер показывает на «жигуленок».

МИЛИЦИОНЕР. Машина эта — ваша?

ЖЕНИХ. Наша.

МИЛИЦИОНЕР. За рулем пьющих нет?

МАТЬ. За рулем вообще никого нет. Все здесь!

МИЛИЦИОНЕР. Это хорошо, а то за рулем пить нельзя. Сегодня — четыре аварии на моем участке. Там дальше на шоссе целая гора уже металлолома, и у всех в крови — спирт! Я вот пошел проверить — может, здесь кафе какое открылось, где они все напиваются, а потом за руль садятся и погибают.

МАТЬ. Не, здесь кафе никакого нет.

ЖЕНИХ. Хотя, может быть, дальше есть какая-нибудь забегаловка.

СВИДЕТЕЛЬ. Это даже наверняка!

Милиционер выхватывает из рук матери очередную бутылку.

МИЛИЦИОНЕР. Ну ладно, тогда я пойду искать...

Милиционер удаляется быстрым шагом, все облегченно вздыхают, но тут раздается пронзительно-попрошайнический окрик матери.

МАТЬ. А подарок?!

Свидетель толкает женщину в бок. Милиционер замирает, долго стоит и думает, его глаза постепенно наливаются кровью. Мать не унимается.

МАТЬ. Молодым — подкинь, сколько можешь!

Милиционер, будто что-то вспомнив, лезет рукой в карман, роется там, достает какую-то мелкую вещицу и, держа ее в ладони, подходит к коляске. Протягивает вещицу жениху, говорит, смущаясь.

МИЛИЦИОНЕР. Вот — запонки. Как раз к моей рубахе подходят... Ну раз такое дело — дарю! Пока к аварии подошел — ребята уже все порасхватали — только эти запонки и остались. Кстати, там тоже муж с женой были, так что подарок — в тему!.. Ну ладно уже — еще раз всего и так далее...

Милиционер уходит. Жених подруливает к матери, кричит.

ЖЕНИХ. У тебя где границы?

МАТЬ. Какие?

ЖЕНИХ. Реальности! Что ты от него хотела?! Зачем мне его запонки?!

Выкидывает запонки в траву.

ЖЕНИХ. С трупа!

Свидетельница поднимает запонки, передает их свидетелю.

СВИДЕТЕЛЬНИЦА. Ой, да ну и что! Каждая десятая купюра евро — вся в кокаине! Что теперь, их в руки не брать?

ЖЕНИХ. Кокаин и трупы — разные вещи!

МАТЬ. Не разные — наркотики несут смерть!

СВИДЕТЕЛЬ. А евро несут жизнь! Кокаин и евро — это как жизнь и смерть! Поэзия...

Вдруг из кустов, растущих поодаль, выходят трое маленьких заморышей «кочевой» национальности — это две девочки и мальчик, оборванные и грязные. Завидев людей, они останавливаются, а их карие глаза, до того как будто покрытые мертвенно-тусклой пеленой безразличия, вспыхивают, как фары ревущего внедорожника, выскочившего в ночи из-за поворота. Удерживая в глазах этот режущий свет, дети принимаются попрошайничать, исполняя популярную русскую эстрадную песню.

ДЕТИ.

Нева нева лет ю гоу!

Ю а зе уан ам сёчин фо!

Флэш оф май флэш,

Бон оф май бон!

Ловс карвинг ит ин май хёрт!

СВИДЕТЕЛЬ. А ну пошли отсюда!

МАТЬ. Ты что на детей шипишь?!

ЖЕНИХ. Это уже не дети! Они наши конкуренты!

СВИДЕТЕЛЬ. Валите, упырята!

Дети выключают «фары» и уходят туда же, откуда пришли.

Пока мы дошли до очередной съемочной площадки в лесу, съемочный день почти закончился. Воодушевленные нашей утренней речью петербуржцы, саратовки, пермяки, ростовчане, в общем, — все, кого собрала под свои знамена кинокомпания, менявшая свое название каждые три дня, — все-все так постарались, что отсняли все без режиссера и авторов.

— Иван Владимирович, уже все отсняли, китайцев отсняли, милиционера, все, как у вас в режиссерском сценарии было намечено, все сделали, чуть-чуть только осталось, подвес милиционера... — бежала нам навстречу и рапортовала женщина с длинными белыми волосами, завитыми плойкой, обязательно лежавшей в тумбочке любого номера гостиницы «Чайка» вместе с Библией.

— Это ж кто ж такая ж красавица ж? — спросил брат.

Недобрые нотки прозвучали в этой фразе, понятные только мне, его брату. Я прямо почувствовал, как судьба настигает эту женщину в лесу под Выборгом, и жизнь ее скоро изменится, но она пока об этом не догадывается.

— Это моя помощница помощницы режиссера.

— Да, — промяукала женщина.

— Женя, познакомьтесь, это братья Пресняковы, авторы.

— Я знаю.

— Женя, можно я буду звать вас Таисией?.. Таисией Павалий...

— А что это? — по-мужски удивилась Женя.

— Лично для меня это синоним красоты и вечной женственности.

— Тогда зовите.

Таисия улыбнулась, оголив зубы, игриво вывернула язычок и вытащила им застрявшую в большой щели между передними зубами укропинку.

— Иван Константинович, обедать где вам накрывать, вместе со всеми или в вагончике с артистами?

— Вместе со всеми в вагончике.

Мы прошли к полевой кухне, где нас ждала организованная владельцами кинокомпании горячая мамалыга и куски панированного белого мяса.

Мы уже готовы были зарядить наши организмы звериной долей белка, как это делают англичане на Олимпиаде по оральному сексу в Греции, как вдруг из леса вышел наш любимый актер и человек Тит Хаев. Он еще не вышел из образа милиционера. Но из леса уже вышел. При взгляде на нас его лицо озарилось светом божественной улыбки, как когда-то лицо Ноя воссияло светом истины, когда два голубка, пущенные им на волю, вернулись со словами: «Земля, Земля!» Тит упал на влажный мох и прокричал:

— Бойтесь данайцев, дары приносящих!

Все вокруг перестали жевать, Таисия выронила из двух рук три стаканчика и три тарелки, которые несла нам на обед. Тит засмеялся и вышел из образа милиционера.

— Мне не избавиться от вас, братья! Нет мне покоя ни на сцене, ни на съемочных площадках! Что еще мне уготовано?! Я жду ответа!

— Какого ответа ты ждешь от нас, Тит?

— Отпустите меня, братья... Я хочу все бросить, и всерьез заняться рыбалкой... все эти роли, кина, спектакли, ничего уже не прикалывает... Я только что со съемок, а вечером уже опять на поезд и на другие съемки... Я даже не знаю, у кого я снимаюсь... Я вот к вам сюда куда ехал, знал... даже роль выучил, а все остальное я уже даже и не учу... и самое страшное, что никто этого не просит... Встань сюда, повернись, скажи «А!», получи онорар, вечером автопати, интервью для журнала «Хуель»... Братья, откажитесь от меня, зачем я вам... или... или айдате со мной на рыбалку!

Тит заговорил по-старославянски, значит, душа его точно страдала. Он давно готовил этот монолог, это было понятно... Специально для нас... Виделись мы редко с этим величайшим актером, который дарил свой талант сериалам про униженных и одновременно оскорбленных, или про проблемы военных. Тит вывалил на нас все и духовно очистился.

— Нелепо ли не бяшить! — ответил я Титу по-старославянски цитатой из «Слова о полку Игореве». Что она означала, я не знал... Но со школы она меня очень прикалывала... Мне казалось, что древний эм си Боян так начинал свои закрытые вечеринки для князей где-нибудь под Киевом. Они его башляли серебром, а он их крыл своими непонятными фразами. Князья, конечно, ничего не понимали, но кивали и делали умный вид, чтобы всем вокруг показать, что я в теме, я волну ловлю... а Боян славливал это настроение и крыл их еще более непонятными фразами... Да, ничего не изменилось... разве что все бояны из Киева в Москву перебрались, а так...

Милиционер заходит в кусты, начинает писать. Из травы доносится телефонный звонок. Милиционер присматривается, замечает телефонную трубку, берет ее в руки и подносит ко рту.

МИЛИЦИОНЕР. Алло...

ЖЕНСКИЙ ГОЛОС. Ке-ке?

МИЛИЦИОНЕР. Чего?

ЖЕНСКИЙ ГОЛОС. Ке-ке, я все знаю!

МИЛИЦИОНЕР. Чего ты знаешь?

ЖЕНСКИЙ ГОЛОС. Значит, ты теперь в кустах этим занимаешься!

Милиционер озирается, пытаясь обнаружить, кто подглядывает за ним.

МИЛИЦИОНЕР. А что такого? Можно и в кустах...

ЖЕНСКИЙ ГОЛОС. Приличные люди этим дома занимаются!

МИЛИЦИОНЕР. Не, я до дома не дотерплю!

ЖЕНСКИЙ ГОЛОС. Ты животное!.. Только почему ты мне об этом раньше не говорил?! Дома у тебя вообще мало что получается... Скажи — дело во мне?! Во мне, да?!

Милиционер застегивает брюки, бредет по лесной тропинке, пьет, слушает странный голос в мобильном.

ЖЕНСКИЙ ГОЛОС. Я тебя что, не возбуждаю? — почему я тебя не возбуждаю?! Может, дело в обстановке?! Почему ты не берешь меня с собой за город, в лес, — тебе нужна природа, зелень, ты по-другому не можешь?!

МИЛИЦИОНЕР. Я по-всякому могу...

Милиционер делает очередной шаг, вдруг его подбрасывает вверх, он повисает в воздухе головой вниз, попавшись в ловушку лесника.

— Я нашел отличный кусок леса, там его и повесим, — Эдик посмотрел на Тита, прикинул что-то в своей голове, или прикинулся, что что-то в голове прикинул, засунул камеру в чехол, сел в «Ауди» и поехал, ломая березы, в лес.

— Мы-то не знаем, где этот кусок леса, — предположил я.

— В этом лесу след от ауди только от нашего «Ауди». Найдем его по следу, доели? — Иван допил барский компот, поморщился и обратился к Титу: — Значит, так, Виталий...

— Тит! — резко гаркнул Виталий. Это, кстати, такая его типичная выходка — дерзить режиссерам. Однажды Тит даже укусил одного театрального режиссера. Потом это вся Москва обсуждала, а покусанный режиссер целых полгода не мог сидеть. И даже когда ему вручали наипрестижнейшую театральную премию, хрустальную Турандот, он всю церемонию на ногах простоял. Говорят, что его как раз эта Турандот и вылечила. Он ее прикладывал к покусанному месту, и через несколько раз уже смог использовать свою попу по назначению. А Тита обязали на репетиции к этому режиссеру ходить в наморднике! Как доктора Лектора! Такой был влиятельный этот режиссер и такой дерзкий Тит!

— Тит... Ты бежишь, озираешься, попадаешь в ловушку, а дальше мы снимаем каскадера. Его подвесят, то есть он взлетит вверх, попав ногой в петлю, потом твой крупный план, ты кричишь, стреляешь, потом каскадер падает с дерева на землю!

— Хорошо. Только давайте быстрее, а то мне вечером в Сочи на другие съемки. Поезд в десять, а до десяти мне еще с братьями выпить надо! Когда еще свидимся!

— Да, блядь... Режиссер, конечно, последний в вашей безумной цепи вакханалий, которую вы называете моя жизнь в искусстве. Только видишь, Виталий... Тит... Я сегодня пообещал за тридцать дней снять фильм!..

— За тридцать? Нереально!!!

— И они пообещали! — Иван показал в нашу сторону.

— Да? — взглянул на нас Титушка.

Мы кивнули в ответ.

— Ну, вы герои... Такого еще не было в России... Зачем вам это?.. Снимайте, пиздите продюсеру, расширяйте бюджет, чо вы, как дети?

— Нет! Мы выбрали другой путь, Тит. Не пиздеть, не оправдываться и никому ничего не доказывать! Мы — свободны. И другие тоже могут стать свободными. Тридцать дней — всем покажем! Поэтому пока мы тебя сегодня не снимем, Сочи не произойдет.

Мы кивнули в знак согласия с Иваном. Тит посмурнел, насупился. И буркнул:

— Что ж, я готов вас поддержать... Только в Сочи мне все равно нужно, там меня жена ждет и дети. Там серьезный фильм, пусть они гордятся, что я в реальных фильмах играю, у моря, ол инклюзив, где меня все уважают и восторгаются. У вас тут... хорошо... Но семья не поймет... Тут у вас все слишком по-настоящему, никто никому не врет, еще немного, и я поменяю жизненные ориентиры... снимите меня побыстрее и отпустите!

— Ребята, извините, ребята... — к нам подкрался парень с привязанной к животу камерой.

— Да... — Иван сделал интеллигентное лицо, его бровь по-дворянски приподнялась и он представил нам парня.

— Это Денис. Наш второй оператор. Хэндикамом он управляет, видите... Такая ручная камера привязывается к животу оператора и во включенном состоянии обеспечивает эффект живой съемки. Денис бегает с привязанной камерой между актерами и снимает, а мы потом все смонтируем так, чтобы...

— Ребята, — прервал Ивана Денис. — Я чо придумал, я объектив камеры привязал к пенису, и когда он эрегируется, то есть, говоря не по-научному, встает, происходит наезд фокуса! Причем настолько плавный!!! Вручную этого не добиться! Видите, этот шнурок от «саламандеров» моих я приспособил.

Мы посмотрели на камеру и действительно увидели, как от объектива тянется в Денискину ширинку шнурок, отвязанный от белых типично гопнических «саликов».

— Круто!

— Это ноу хау! Денис!

Мы стали жать Денису руку, обнимать его.

— Только за шнурок не дергайте! — закричал Денис. — Штука еще вот в чем, что мне в процессе съемки тогда нужно, ну, что ли, возбуждаться, что ли...

— Да — согласились мы, — иначе в жопу твое изобретение.

— Ну, а как?

— Как? — спросил Иван.

Все задумались, хотя ответ на вопрос знали все. Я как бывший психолог-вредитель решился озвучить общий комплекс.

— Надо, чтоб кто-то его возбуждал! Пусть та, кто хлопает хлопушкой, будет как-то опосредованно будоражить Денискину письку.

Все поразились моему профессионализму, и Денис стал делиться с нами своими сакральными представлениями о возбуждении. Из всех вариантов мы выбрали один, самый приемлимый по деньгам и по моральным принципам женщины с хлопушкой. Звали ее, кстати, Нинкой. Она заменила собой ту, что привязали в финском доме. Нинка была студенткой ВГИКа и всегда жевала хот-дог, даже когда анонсировала очередной эпизод съемки. Это всех раздражало, и кое-кто даже уже начал подыскивать очередной пустующий финский дом. Мы договорились, что отныне Нина будет, во-первых, медленно жевать свой хотдог, а во-вторых, надеты на ней будут только утепленные коричневые колготки с красными носками и пятками. Наша костюмер, Наташа, как-то быстро нашла такие колготки, и мы было заподозрили, что такой навязчивый эротический образ уже был подсмотрен Дениской, но подозревать нам стало некогда, да и эффект Денис пообещал такой, что...

— Венеция взвоет!

— На хую мы вертели твою Венецию, Денис! Мы снимаем кино для людей, а не для повернутых на долгих планах болотной тины онанистов! И вообще, еще год-два такого роста цен на нефть, и об этих сраных фестивалях вообще никто вспоминать не будет! Наш отечественный рынок самый могущественный! Они уже все мечтают к нам в прокат попасть! Мы теперь и Венеция, и Канны, и Монреаль с Ланкарном!!!

Мы погрузились в оставшиеся «Ауди», и поехали по следам эдиковского «Ауди», в самую чащу, где благополучно подвесили и Тита, и каскадера, отсняли, возбудили Дениса и отсняли все на хэндикам с эффектом медленной наводки фокуса! Только Нинка взмолилась, что веточки еловые ей прокалывают колготки и больно колются.

— Может, туфли мне разрешите надеть?

— Как Денис, если она будет в туфлях?

— Я тогда возбуждаться дольше буду, если вам пленки не жалко...

Мы пожалели пленку и оставили Нину босиком.

А потом отправились на ужин в Чайку.

У Тита было всего три часа до поезда, поэтому мы решили не жалеть ни себя, ни Чайку.

— Давайте будем пить коктейли!

— Давайте, давайте! — завизжали гримерши и актрисы, предчувствуя во рту сладкий вкус алкогольных миксов.

Тит поморщился, а я добавил грозным голосом:

— Путь на Тибет!

Тита расплющило улыбкой, и женщины заподозрили что-то недоброе. Иван нервно закурил трубку «Порш», подаренную ему фирмой «Порш». Кто охотно, а кто нехотя, — все согласились пить мой коктейль.

Я заказал у Али бутылку водки, бутылку коньяка и ведерко для льда без льда. Ведерка без льда в «Чайке» не оказалось, и Али вынесла нам пустую трехлитровую банку. Я залил в нее коньяк и водку и стал разливать всем по бокалам.

— Еще этот коктейль называют «Маменькин сынок».

— Да? А вот интересно узнать, почему? — решилась позаигрывать со мной какая-то персированная актриса-петербурженка.

— Потому что пили мы его в основном со школьными товарищами. И однажды один товарищ ушел так далеко на Тибет, что без мамы не вернулся!

— Не бойтесь, женщины, брат школой называет университет, в котором учился и преподавал.

— Ага... называю.

— Коктейль вполне алкогольный, вы не думайте... Школьникам он не по зубам и не по печени... А нам, взрослым, за три часа до поезда, он самое то!

Все поднесли бокалы к губам, у кого напомаженным, а у кого пересохшим.

— Товарищ тот, Мельчаков его фамилия, как выпил, так сразу пал ничком и пролежал на полу часа два-три... а потом мы его тело обвели мелом, так и родилась идея пьесы «Изображая жертву»! — я засмеялся и выпил. Все вокруг повеселели, решив, что тоже могут послужить какой-нибудь идеей новой пьесы, и выпили залпом. К столу подошла Татьяна.

— Послушайте, Иван! Сегодня опять меня не сняли. Я так готовилась, все прогоняла по несколько раз, а никто ничего не снимал, Эдик только все настраивал, а когда настроил, вы стали другой эпизод снимать!

— Да... — Иван пытался набрать воздух после коктейля, но никак не мог поймать его в спертом помещении «Чайки», тем более что все вокруг уже похватали воздух своими ртами и Ивану ничего не оставили.

— Вы что, все тут рыбок изображаете? — засмеялась Татьяна. — Я тоже хочу!

Я плеснул актрисе Путь на Тибет, и она тоже начала изображать рыбку. Так-то этот коктейль, кстати, не жжется, но если, конечно, водка это водка, а коньяк — коньяк. Что было под Выборгом, никто не знает... поэтому наш путь на Тибет оказался не из простых.

Али принесла селедки, все закусили, всем полегчало. Селедка в «Чайке» была отменная! Не подумайте, что это продукт-плейсмент. Это правда. И никто нам за эту правду не платит, поэтому это правда! Вообще, это здорово, писать не за деньги. Только тогда ты по-настоящему свободен. А если еще и живешь не за деньги — как большинство русских... авторов... — это уже целый Остров Свободы получается. Куба! Все русские авторы — с Кубы. Там они пишут, а потом посылают в московские издательства, их наебывают, но разве это плохо — за возможность опубликовать правду? Мы лично всегда не против, чтобы нас наебывали. Правда должна быть напечатана! Иначе зачем Иван Федоров это все придумал, да ведь?

— Слушайте, я хочу зеленый чай! — взмолился Тит после очередной порции коктейля.

— Ничего я не взмолился... просто, если уж начали по-восточному, то лучше так и продолжать! — Тит поймал Али за руку, которая собирала наши пустые тарелки. — Есть у вас зеленый чай?

— Нету!

Тит провел наманикюренными ногтями по белой коже Али и прошептал:

— Послушай... послушай, а вот если муж твой, муж твой приходит с работы и просит у тебя... просит зеленого чаю... ты ему также отвечаешь? Нету!

— Ладно, щас посмотрю...

Али скрылась в кухне, а мы все поразились Титовому мастерству уговаривать женщину.

— Поразительно! Нам она ничего никогда не смотрела.

— Вы разговаривать с женщиной не умеете! — Тит ухмыльнулся улыбкой знатока, умывшего только что неопытных детей.

— Тоже мне! — пробурчал Иван. Все остальные отправились на Тибет и позволили Титу упиваться своим мужским превосходством. Пришла Али и поставила перед Титом чашку. Тит шкрябнул по ее руке маникюром, поднес чашку к губам и остановился. Я заглянул в его чашку и ужаснулся — чай был настолько зеленым, что напоминал зеленку, залитую кипятком. Пар от него был тоже зеленым.

«Нелегко, наверное, приходится мужу Али, если он, конечно, еще жив...» — подумал я и, нагло улыбаясь, посмотрел Титу в глаза. Тит поймал мою улыбку и стал пить, — а иначе никак. Так у нас, у мужчин, — отступать нельзя!

— Вкусно? — спросил я.

Тит проглотил зеленый напиток и прошептал сквозь позеленевшие зубы:

— Вкусно... спасибо, хозяюшка...

Али уже и не слушала, ей до этих спасиб не было никакого дела, и только «Чайка» знала, что было этим зеленым чаем, который заварила Али, но «Чайка» говорить не умела, только срать. Тут заиграла веселая музыка, и мы пустились в пляс. Те, кто мог, конечно. Кто не мог, сидел на стуле, не надеясь пережить этот ужасный коктейль. И Тибет уже не казался таким романтичным, и «Чайка» не такой уж чеховской, и Чехов не таким уж.

Мы с Титом крутили колеса по сцене, почему-то считая, что это очень подходит под песню Риханны «Амбрелла». И чем ровнее выходило колесо, тем более нам казалось, что мы крутые танцоры. Женщины нам аплодировали, а мужчины...

— А почему мужчин нет? Одни медведи! — это кричала Татьяна. Она на несколько секунд ослепла и оказалась в мире без мужчин. Кошмар, описанный когда-то Пушкиным в романе «Евгений Онегин», случился с бедной Татьяной наяву! Я подбежал к бару, заказал холодного спрайта и вылил его Татьяне на лицо. Она пришла в себя и успокоилась. В этот момент к Титу подбежала рыжая женщина, которая знала графики. Такие женщины должны быть на каждой съемочной площадке, иначе все могут забыть, зачем собрались, а главное, кто откуда собрался, и куда кому в итоге возвращаться.

— Виталий!

— Да! — мы сделали очередное колесо, Тит поймал женщину, подбросил над собой и стал крутить. Но женщина оказалась профессионалкой, и даже несмотря на то, что ее стали крутить нетрезвые руки под потолком, она произнесла все, что должна была произнести. И о поезде, и о машине с шофером и билетами туда-обратно, ожидающим у входа в гостиницу, и о том, что через три дня нужно вернуться сюда, досниматься. Женщина даже смогла вывернуться и поцеловать Тита в щеку на прощанье.

Все вывалили на улицу провожать Тита. И тут случилось страшное. Открыв дверь из гостиницы, вся наша лихая кинемотагрофическая компания оказалась не в городе Советский, а в Лхасе. Мне стало очень тревожно, ведь только я видел шофера и машину, показывающую на часы, намекая, что, мол, опаздываем на поезд. Все остальные видели пейзажи Рериха и Эдди Мерфи, отбивающего золотого мальчика монгольской внешности у дракона-европейца. Делать было нечего. Я сел в машину и поехал в Сочи.

В крытом кузове фургона среди многочисленных ящиков с водкой сидят две девушки. На девушках — футболки с веселыми рожицами, поверх которых нанесен рисунок с фирменными логотипами водки. Одна из девушек подводит глаза, другая пытается выучить нехитрый текст рекламной акции.

ДЕВУШКА. Дорогие покупатели, сегодня мы предлагаем вам выпить... (сбивается) попробовать, да, попробовать продукцию... продукцию торговой марки... «Тревога»... водка... водка с приятным мягким вкусом... Так, ладно, купите одну бутылку... и в подарок от нас вы получите фирменную ручку и отрывной календарь н-на... на этот год...

Мать сидит в траве, играется с собакой. Невеста и свидетельница пьют, жених подходит к свидетелю.

ЖЕНИХ. Вадик, можно вопрос?

СВИДЕТЕЛЬ. Давай.

ЖЕНИХ. Почему у меня невеста такая старая? Может, поменяем их местами.

Кивает в сторону женщин.

СВИДЕТЕЛЬ. И что?

ЖЕНИХ. Красавица и чудовище — мировой сюжет, — таких всегда жалко!

СВИДЕТЕЛЬ. Чудовище и чудовище — это еще жальче! «Шрек»-2! Надо идти в ногу со временем! И потом, за рулем в основном мужики, — а как они тебя пожалеют, если ты с молоденькой и красивой? Они тебе завидовать начнут... нет, все продумано, что ты лезешь, просто исполняй и все!

ЖЕНИХ. Ну послушай, — я не могу с ней целоваться... и вообще, она себя не контролирует, после каждого «Горько»! — сует мне язык в глотку!

СВИДЕТЕЛЬ. Правильно, что сует! Иначе какие вы молодожены?!

ЖЕНИХ. С ней я не могу!..

СВИДЕТЕЛЬ. Мы о чем договаривались? Ты должен все мочь! Иначе тебя здесь не будет!

НЕВЕСТА. Так, машина едет!

СВИДЕТЕЛЬНИЦА. Торопится! Мимо проскочит!

МАТЬ. Не проскочит!

Хватает бутылку с «водкой».

МАТЬ. Нэва, нэва лэт ю гоу!!!

Срывается навстречу машине.

Прямо на машину из-за поворота выбегает мать. Она вытягивает вперед руку с бутылкой, подмигивает шоферу, как бы призывая не то выпить, не то раздавить ее в лепешку, а может быть все вместе. Шофер на миг призадумался, так как ему и вправду хотелось бы выпить, но в то же время ему бы очень не хотелось раздавить человека. Мысль остаться в этой жизни «чистеньким» победила, и шофер резко нажимает на тормоз. Машина «свистит», выезжает за кромку шоссе и врезается в дерево.

В поезде я сразу лег спать, чтобы не думать, как все будет. Но поспать долго мне не удалось, — минут через пятнадцать, как застучали колеса, купе стало знакомиться. Я сполз с верхней полки, как нинзя из одноименной компьютерной игры, которая недавно выкрала меня у реальности на три месяца. Женщина и двое мужчин смотрели на меня ласковыми взрослыми глазами. Женщина понимающе вздохнула, открыла большую кожаную сумку «пума» и из вороха плавок и носков вытащила бутыль с чем-то нефабричным. Женщина разлила всем по стаканам для чая своей жидкости и представилась. Звук чуть-чуть опаздывал по отношению к картинке, поэтому как ее звали, мне пришлось додумывать на ходу, впрочем, как и все остальное.

— Манила, Манила Крайкина. Я журналист.

— Очень приятно! — сказал мужчина, единственный в костюме, с черной бородой. — Расмус! Расмус Гриндерс. — Мужчина в костюме привстал и ударился головой о полку. Все засмеялись над его тупой интеллигентностью и выпили. Я назвался Алексеем Учителем. Кто это, я не знал, но для такой ситуации я решил, что это самое подходящее имя. И последний мой соседушка, похожий на кефир с бифидобактериями, расправил свой хвостик, распустил белые волосы и промямлил:

— Михаил Рудин! Борец.

Ужасной оказалась жидкость Манилы. Но делать было нечего, я улыбался, поддакивал новым друзьям и пил. Минут через десять я заметил, что все молчат, и перестал поддакивать. Тогда и начала свой рассказ Манила.

— Свой отпуск я всегда провожу в дороге... — Манила засмеялась. Я сидел напротив нее, улыбался и ощущал, что чем-то от Манилы пахнет, из ее рта, чем-то необычным, даже сильнее ее самогона, какой-то горький полынный запах бил мне в нос.

— Останавливаю машины и еду, еду к морю, пишу эссе, о театре, о культуре... Вам нравится театр?

Все стали кивать, говорить о театре, возбужденно спорить. Михаил стал показывать приемчики, намекая, что не все столичные спектакли близки и понятны провинциальной публике. Мне вдруг представилось, что я попал в роман Тургенева «Накануне», такой светской казалась беседа.

— Меня подсаживают в основном дальнобойщики! Бывает, я до юга добираюсь совсем бесплатно! — Манила рассмеялась и выдохнула на меня очередную порцию своей полыни.

Да, точно, это была полынь, полынь, растущая в полях, по которым едут дальнобойщики; эти парни переминают даль своими огромными колесами и между делом — подсаживают таких вот дурочек, чтобы... И тут я понял, чем на самом деле пахнет изо рта Манилы. Мне стало плохо, и я побежал в туалет. Туалет был закрыт, потому что...

— Молодой человек, мы еще не выехали из санитарной зоны! — проводница пальцами давила мокрые пакетики чая по стаканчикам и складывала выжатые пакетики в большую банку, залитую кипятком. Мне стало еще хуже. Я выбежал в тамбур, вдохнул поглубже тамбурного воздуха и растворился в темноте. Сколько так простоял, я не помню, — пока не полегчало, а может, окончательно поплохело. Это в принципе одно и то же. Я стал повторять про себя слова из песни:

Это песня из детского кинофильма про детей-таджиков, которые боролись с басмачами за тетрадку Устатели. В ней таджик-ученый Устателя описал секретный способ, как плавить какой-то редкий металл. За секретную тетрадку детям помогал бороться учитель Талиб Сатарович. Мне так нравился этот фильм! Его обычно показывали по центральному телевидению на весенние школьные каникулы. Сейчас этот фильм сожгли, наверное, чтобы никто больше не вспоминал про то, что нет разницы между детьми: дети таджики-не-таджики — всем нам жилось когда-то очень прикольно без той хуйни, которую вдруг придумали взрослые. Мы проиграли свое детство, и тетрадь Устатели нашли не те, кто должен был. Поэтому теперь в весенние школьные каникулы детские программы не показывают. Я вернулся в купе и подсел поближе к борцу Мише, чтобы не вдыхать ароматы дальнобойщиков изо рта журналистки.

— Я знаете как боролся! Меня даже на разборки приглашали разбираться! — с каждым гласным звуком Миша подсвистывал какой-то своей личной дыркой, которой у нормального человека нет. — На рынок вызывают, что там, типа, наехали! Приезжай, Миха, на разборки! И чо?! Стоят качки накаченные по тренажерным залам! Фитнес — хуйня!!! Залом, хрясь, — рука сломана, подсечка, залом, — нога сломана. Пять минут, и все эти качки с переломами валяются! — Миша засмеялся и засвистел, как соловушка у китайского императора. — Только однажды дорогу переходил по светофору, с палебрика ступил и сломал ногу! Все, со спортом пришлось завязать... Вот ты!!! — Миша взял меня за плечи. — Вот ты, ответь мне, я дьяков спрашивал, отцов! У меня столько вопросов, а мне никто так и не ответил! Про религию!

— Что конкретно вас интересует про религию?

— В августе 1991 года я работал на колхозном рынке в городе Свердловске...

— Ой, подождите, я диктофон включу! — Манила пошарила в «пуме» рукой, виновато загогатала. — Да где же ты? — вытянула из «пумы» сиреневый носок, потом черную мужскую майку, наконец, схватила сумку и вытряхнула из нее все свое и не свое белье.

— ...мы отбирали товар у новичков, собирали дань со старичков, в общем, — все, как обычно. Мое внимание привлекли два подростка с большими мешками из-под картошки. Мешки их были набиты румынскими кроссовками, сшитыми на фабрике «Клюжана».

— Всегда он у меня где-то застревает, вот... — Манила вытянула над столом огромный носок и вывернула его. На стол упал включеный диктофон.

— Говорите, Михаил, говорите, не смущайтесь! — Манила прищурилась и вся ушла в свои челюсти, которые все это время разминались с куриной косточкой.

— ...«Клюжана». Подростки были из города Челябинск, что недалеко от Аркаима, где, по воспоминаниям современников, жил Заратустра. Все лето они проработали на Старо-Оскольском Электромеханическом заводе. Зарплату им выдали кроссовками, и вот они пытались обратить их в хлеб насущный, толкая на моей территории. Я сказал, что половину надо отдать мне — это входной билет в мир русского капитализма. С остальной половины я буду брать десятину. Парни заплакали и сказали, что учатся в свердловском театральном училище на кукольном отделении, и что если у них не будет денег, то придется ехать домой, в Челябинск, — разносить почту.

— Закусывайте, молодой человек! — Расмус протянул мне свою куриную ножку из большого пакета с надписью «Дзинтарс-парфюм». Я захотел выбежать, но прерывать Михаила было опасно для здоровья, тем более его рассказ напоминал исповедь. А сбегать с исповеди вообще неприлично. Я остался.

— Я ненавижу театр! Все наши проблемы начались как раз с театра! Вспомните Чехова и его друзей-спонсарей! Куда спускали свои капиталы господа? На театр и революцию! МХАТ сделали и в жопу государство великое отправили! Все! Все, кто дает деньги на театр, — они все что-то замышляют! Их всех проверять надо! Революция, так, потом что, устаканилось все, как-то зажили, успокоились и нна тебе! Таганки! И в Праге танки! Ага! А сейчас... зашевелилась контра! Опять по подвалам тусуются, шушукаются! Театры открывают! Что будет дальше, всем известно! Пиздец! Сейчас на него они деньги и собирают, меценаты ебаные! Отобрал я кроссовки у парней! Ненавижу театр!

— Браво! — заскулила Манила. — Такая животная мужская ненависть! А они еще мне заявляют, что я не так разбираю их спектакли! Не-по-существу ругаю!.. а вот же как народ их кроет не-по-децки! Продолжайте, Миша!

— Вот сейчас почему «а» убрали?!!

— Откуда? — вопросил я.

— Оттуда! — Миша ткнул пальцем, похожим на рог теленка, в небо.

— Из МХАТа, вы имеете в виду? — Манила и все мы напряглись, ожидая ответ.

— Я вас всех щас поимею, а потом введу! Где А?!! — Михаил пытался встать, но упал ничком на пол, ударившись лбом о железный раскладной столик. Всем как-то полегчало, и мы продолжили светскую беседу.

— Наверное, опять потрясения вашу страну ожидают... начали с театра... Убрали А!

— А ведь вы...

— Я, молодой человек, инженер-геолого-разведчик... из Клайпеды.

— Разведчик... и что вас так заинтересовало у нас в России...

— Асбест, мы будем покупать ваш асбест и заземлять наши электроплиты... а что?

— Нет, ничего... — Подозрительным мне показался прибалт. Но так, напрямую ему об этом заявить, это я бы себя сразу выдал... Так, подождите, — кто я, если мне нельзя сразу себя выдать?..

— Вы же актер, вы нам так представились... Кстати, я вас нигде не видела...

— Я по сериалам...

— А, нет, нет, увольте, это говно я не смотрю! Стыдно! За страну стыдно! Такие артисты, режиссеры, а вынуждены... да... Вот вы почему за наш театр не вступились, теперь понятно, что вам, сериальщикам, проблемы страны...

— И еще я во МХАТе... несколько спектаклей... служу!

— Да вы что, и молчите! Давайте-ка, батенька, включайтесь в дисскюссию! Не начало ли перемен?!

— Что?

— Манила говорит об оттепели. То, что на вашем главном театре убрали букву А, это, скорее всего, начало оттепели...

— Мне оттепель не нравится! — отчеканил я, глядя в глаза ненавистному Расмусу и продажной журналистке.

— Да?

— Да?

— Ага. Какашек много всплывает... Так их не видно, а как оттепель ударит — все! По мне лучше заморозки, чем об такие, как вы, какашки, ноги марать!

— Вы, молодой человек, подлец! Назовите мне ваши спектакли, где вы играете?! Я разгромлю эти постановки!

Я стал вспоминать репертуар московского художественного. В голову лезли только спектакли из детского репертуара. «Конек-горбунок», «Трехгрошовая опера»... Где же я играл... Вдруг с земли что-то засопело, заскрипело, — огромный Миша поднялся с пола, вытер кровь со лба, пробитого краешком железного стола, и как начал реветь:

— Перемен! Мы ждем перемен!!!

Миша стал проводить приемы, заламывать руки Расмусу, шею Маниле. Я подскочил наверх и лег спать. Я так всегда делаю, особенно после фильмов ужаса. Или когда сам оказываюсь в таком фильме, как сейчас. Правда, попробуйте! Накрывайтесь с головой и ждите, — ведь проснуться-то можно где угодно!

Утром я проснулся все в том же купе. Манила спала с борцом, отключившимся во время проведения очередного приема. Расмус лепил из какой-то жижи колобки. Купе уверенно двигалось в составе поезда к Сочи.

— Я рад, что вы проснулись, молодой человек!

— Я тоже рад... всегда как проснусь, так и радуюсь...

— По «цеппелинчику»?

— А что это? — я принял из рук доктора Мартинса колобок муки и мяса.

— Это наше национальное, так сказать, блюдо. Только его, в идеале, варить надо...

— Да... вкусно... — я соврал, потому что подумал про совсем другое. Не «да, вкусно» — а ужас! И если даже сварить этот ужас, вкуснее не будет...

— Я вас тоже поддерживаю! Ни в какую оттепель я не верю! Хватит, однажды, мы поверили!.. У меня до сих пор ребра нет!.. Так я поверил в вашу оттепель в середине восьмидесятых... Вот я, у меня сейчас так — поле! Свое поле! И мне, чтоб я на этом поле ничего не выращивал, Евросоюз платит европремию! Я каждый год пишу проект развития моего поля, что я мог бы выращивать на нем гибискус, как я мог бы продавать мой гибискус и какую выручку получать. Но в Евросоюзе все четко, — кто и где и что должен растить. И пока мое поле в их планы не входит, мне платят, чтобы я свои проекты не реализовывал! И мне больше ничего не нужно. Никакие перемены! Я еще инженерю потихоньку, так, чтобы совсем не забыть, как это — работать...

— Все равно перемены будут... Это неизбежно, уважаемый доктор Мартинс... Вы еще все ахнете, как мы вам все переменим!

— Моя фамилия Гриндерс.

— Один хуй! Фирма-то одна! — я дожевывал свой цеппелин и не знал, как его проглотить. Он прилипал к небу и горлу, но никак не проталкивался внутрь. И чем больше я жевал, тем огромней становился ком муки и мяса в моем рту. Я задыхался и думал, что бы такого исполнить, чтобы выбежать и выплюнуть этот национальный изыск. Надо было растерять... нет, как это, растереть, в общем, сделать что-то, чтобы прибалт растерялся, — и убежать!

— Я слышал, что скоро Евросоюз будет платить вам, чтобы вы не жили. Вы представите план, как бы вы жили, чем бы занимались, где работали, с кем бы трахались и по скольку раз... — я посмотрел на доктора Мартинса и заключил — в год... Вы предоставляете этот план в Брюссель, и вам заплатят, чтоб вы не жили... Скачайте форму заявления из интернета. — Расмус побледнел и растерялся, я выбежал из купе, заскочил в темный туалет и стал плеваться. Когда выплевал все изо рта, поднял голову и увидел — передо мной сидела женщина в красивом белом старомодном платье. Платье было бы еще ослепительнее и белее, если бы не перламутровые плевки, похожие на куски мяса и слюнявой муки, разбросанные по всей ее восхитительной материи. Какой-то дизайнерский изыск, видимо. Чтобы не возникло нелепой паузы, я заговорил по-венгерски и оказался прав, так как случайная попутчица моя оказалась как раз оттуда:

— Szép idö van, nemde? Engedje meg, hogy bemu-tatkozzam, Krokodil Géna!

— Sissy, az osztrák-magyar monarchia királynöje. — A nö felállt a wécéröl, felhúzta a bugyiját és bókolt.

— Szép vagy, szép vagy, szép vagy, ez így van!

— Csak négy percünk van, hogy megmentsük a világot!

— A barátom visszatért Hollandiából.

— Hallgass a szívedre!

— Kinek, kinek, kinek, kinek képzeled magad? Ha-ha-ha-ha-ha-ha-ha-ha-ha.

— Hiszek a szerelemben!

— Néhányuk ki akar használni téged!

— Néhányuk ki akar használódni általad!

— Sírj nekem egy folyót!

— Rossz vagyok, rossz vagyok, te tudod ezt!

— Megbünhödte már e nép a mültat, s jövendöt!

— Dicsöség neked szabad hazánk!

— Tetszik vagy nem az elnyomottak vannak fenn, és én ragyogni fogok, amíg a szivem meg nem áll.

— Elviszlek téged a cukrászdába, és hagyom, hogy szopj a rúdcukromból!

— Mert, talán te leszel az, aki megment engem, végül is te vagy az én csodafalam!

— Add nekem, igen! Senki nem mutatja meg nekem, hogyan!

— Beállhatsz az ernyöm alá!

— Az én szúnyogom, az én libidóm!

— Ha rá akarsz venni, hogy elvonóra menjek, én azt mondom: Nem, nem, nem!

(— Хорошая погода, не правда ли? Разрешите представиться, крокодил Гена!

— Сиси, королева Австро-Венгрии. — Женщина встала с унитаза, надела трусы и сделала реверанс.

— Вы замечательны, вы замечательны, вы замечательны, это правда!

— У нас только четыре минуты, чтобы спасти мир!

— Друг приехал из Голландии...

— Послушай свое сердце!

— Кто ты, кто ты, кто ты, что ты о себе думаешь?! Ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха!

— Я верю в любовь!

— Кое-кто хочет использовать тебя!

— Кое-кто хочет быть использован тобой!

— Плачь по мне, река!

— Я плохой, я плохой, ты знаешь это!

— Эта нация уже пострадала и в будущем и в прошлом!

— Славься, отечество наше свободное!

— Нравится тебе или нет, униженные рулят, но я буду сиять, пока мое сердце не остановится!

— Я возьму тебя в магазин «Восточные сладости» и позволю пососать мою монпосьеку!

— Может быть, ты как раз тот самый, что и спасет меня, и к тому же ты моя чудесная стенка!

— Дай это мне, да! Никто не покажет, как!

— Ты можешь встать под мой зонтик!

— Мой москито, мое либидо!

— Если ты хочешь послать меня на реабилитацию, я тебе скажу нет, нет, нет!)

Она выиграла, я выбежал из туалета и направился к своим друзьям в купе. Быстрее бы Сочи, лишь бы у них на столе не было отвертки!

— А что ты так отверток боишься? — спросила проходящая мимо проводница.

— Не хочу, чтобы она у меня в затылке оказалась!

— Страсти какие! — проводница засмеялась, выправила через юбку полоску стрингов из попы и пошла своей дорогой, качая грудями в такт стука колес. Я открыл дверь и первое, что увидел, — отвертку в руках Михаила. Он чинил приемник, Манила лежала на нем, Расмус сидел напротив, предлагая и мне сесть к нему. Манила решила подвести свое лицо под нечто удобосмотрибельное. Она стала слюнявить карандашик и рисовать себе глаза, приговаривая:

— Встреча с умными людьми для меня, особенно с умным мужчиной, это как встреча с книгой, я высасываю из нее все самое возвышенное и полезное, а потом использую все высосанное в своей работе, когда пишу о театре.

Миша починил радио и, конечно же, сразу прокрутил на новости. Новости и БМВ — все это для таких вот Миш. Они теперь везде, и все для них. И нет никакого шанса заиметь другое общество.

— Никакого шанса? — прочитал мои мысли доктор Мартинс.

— Даже у негритят из Африки есть надежда... оказаться в лучших условиях, чем у нас с вами, — их хотя бы может усыновить Анджелина Джоли!

— Католическая, реформаторская, православная, евангелисты, баптисты, мормоны, свидетели Иеговы, адвентисты, сомбатисты, англиканцы, — все мне сказали, все простица тебе, окроме тех двух студентов театрального училища! — закончил свою вчерашнюю мысль Михаил. Даже новости не отвлекли его от мыслей о прощении. — Нет, просто что... я сейчас мерчендайзером работаю, колы... а могу продолжить грешить, если мне все равно придется ответить, так какая разница, за скольких?!

— Есть разница! — Манила выскользнула из под мышки Мишки и продолжила наводить красоту — помадить губы и краешком скатерти стирать помаду с передних зубов. — Лучше тебе расставлять колу по супермаркетам в алфавитном порядке и не обижать людей, Миша!

— Да... просто есть люди, кого можно обижать, а есть, кого лучше не трогать, — я намекнул на себя, глядя на отвертку, которую Михаил все еще не выпускал из рук.

Миша сел на лицо Манилы, стерев только что нарисованную красоту. Он посмотрел на меня, вспоминая меня и еще что-то. Вспомнил, видимо, и заговорил:

— Кеннеди был единственным американским президентом-католиком! — Миша резко вытянул ногу и прервал разведку асбеста инженером из Клайпеды недели так на две-три. Расмус прилип к стене, а Миша продолжал:

— Единственный, кто забивал мяч рукой и его засчитывали, был Диего Марадона!

— Он говорил, что это Бог направил его руку!

— Вот! — подскочил Миша. — Вот! А моя — чья рука?! Что я ей делаю?! По чьей воле?!! Может быть, я единственный?! — Миша метнул отвертку, я упал на пол, и отвертка воткнулась в стенку.

— Сочи! — крикнула проводница и открыла мне дверь на другой уровень. Я выскочил. У меня было полно жизни, супероружие и возможность сохраниться в любой момент. Я поймал такси и поехал в гостиницу «Жемчужина».

Вдоль шоссе по направлению к стеле Европа — Азия быстрым шагом идет женщина. За руку она держит ребенка в костюме человека-паука. То, что это ребенок, можно определить только по росту и голосу, так как на вид это самый настоящий человек-паук. Ребенок с трудом поспевает за матерью.

ЖЕНЩИНА. Тварь, мне что в школе сказали?! Ничего не читаешь, все вообще как не у людей у тебя! Элементарных вещей не знаешь, мне за тебя стыдно было! Тупарь! Ни дней недели, ни месяцы, ни морей названия!.. Ты почему не знаешь дни недели, ничего не знаешь почему?!

ЧЕЛОВЕК-ПАУК. Нам не говолили!

ЖЕНЩИНА. Да кто об этом должен говорить! Скотина картавая! Не говолили! Это так надо знать! Сегодня какой день недели?!

Человек-паук тяжело дышит, вот-вот готов заплакать.

ЖЕНЩИНА. Какой сегодня день недели, я тебя спрашиваю!

ЧЕЛОВЕК-ПАУК. Втолник...

ЖЕНЩИНА. Так, а потом будет что?!

Человек-паук сопит.

ЖЕНЩИНА. Что потом будет, я тебя спрашиваю?!

ЧЕЛОВЕК-ПАУК. Чев... чевтелг...

ЖЕНЩИНА. Что?! Что ты сейчас сказал, я убью тебя, если ты мне еще повторишь это!!! Какой завтра день недели?!

ЧЕЛОВЕК-ПАУК. Четвелг...

ЖЕНЩИНА. Так, потом какой?!

ЧЕЛОВЕК-ПАУК. Суббота?

ЖЕНЩИНА. Пятница, потом пятница, скотина, — ничего не знает, суббота это какой день?!

ЧЕЛОВЕК-ПАУК. Недели...

ЖЕНЩИНА. Какой недели, суббота это какой день?! Какой день суббота!!!

ЧЕЛОВЕК-ПАУК. (Плачет). Недели...

ЖЕНЩИНА. Тупарь, отец когда на работу не выходит, когда отец дома отдыхает?! Я картошку на листе, в духовке, когда делаю?!

ЧЕЛОВЕК-ПАУК. На выходных...

ЖЕНЩИНА. Выходные у нас когда, какие дни выходные?!

Человек-паук всхлипывает.

ЖЕНЩИНА. Суббота, воскресение! Повторяй за мной, скотина, суббота, воскресение!!!

ЧЕЛОВЕК-ПАУК. Суббота, восклесение...

ЖЕНЩИНА. Так, теперь география... мы в какой стране живем, страна наша как называется, родина твоя?!

ЧЕЛОВЕК-ПАУК. Лоссия...

ЖЕНЩИНА. Как?!!

Женщина резко останавливается, ребенок по инерции продолжает идти, женщина дергает его за руку, он останавливается. Рядом с ними стела Европа — Азия. Жених нашел в траве какие-то старые рога не то лося, не то оленя, которые животные сбрасывают за ненадобностью. Он надел на себя эти рога и побежал на свидетельницу, как бык на тореадора.

ЧЕЛОВЕК-ПАУК. Лоссия...

ЖЕНЩИНА. Какая Лосия?! Ты где, в стране лосей что ли живешь, бемби, мать твою!!! Все, кончилось мое терпение.

Женщина резко сворачивает с шоссе в лес, исчезает в зарослях. Ребенок озирается, бежит вслед за женщиной.

Я вышел из такси. Вдруг перестали петь птицы, и тучи закрыли солнце. В этот момент где-то заплакал ребенок, сработала сигнализация на китайском джипе, и Сочи выбрали олимпийской столицей 2014. Но тучи сгущались не только над Сочи. Под Выборгом заваривалась такая же каша. Проводили меня, закончили четвертый съемочный день, вернулись в гостиницу, спустились на ужин, — все, как обычно. Ничто не предвещало бури. Но буря уже пришла. Начала все Татьяна, — чисто по-женски, собрав вокруг себя душевных подружек, она вдруг придумала сложиться деньгами, у кого сколько есть, и купить все. Но у барной стойки женщинам заявили, что:

— Все уже куплено, осталось ничего!

— И если хотите, то надо брать быстрее.

— Иначе и это скоро раскупят!

Три официантки в один голос трижды расстроили Татьяну. Хотя, на самом деле, расстроилась она в этот день четырежды! Ей опять не удалось сняться, так, как ей это всегда представлялось, и это тотальное непопадание под объектив работающей камеры терзало Татьяну извне. Изнутри Татьяну терзало нечто более страшное. Оно бы и могло успокоиться, но требовался допинг! А в допинге женщинам отказали.

— Это что тут за блядин сын гуляет, что у вас ни грамму спиртного не осталось! — произнесло изнутри Татьяны ее страшное нечто. Сама Татьяна не материлась никогда. Она очень культурная, знает много языков. И когда ее нечто страшное вот так грязно вслух выругивалось, Татьяне было жутко неудобно. Вслед за Татьяной стала кричать помощница помощницы Таисия, а потом и сама помощница Алла. И вот тогда-то Татьяне перестало быть стыдно. Ее новые подруги выражали свои чувства гораздо прямолинейнее и дерзче, чем Татьяна. К орущим женщинам присоединилась Нинка. Она стянула с себя колготки-возбудители, закинула в них рюмку, так, чтобы она докатилась в район носка, и стала вертеть этими колготками у всех над головой, особо не вникая в суть требований.

Испуганные барменши кивнули в сторону стола, за которым гудело облако, состоящее из странных мужчин и женщин. Кое-кто бы подумал, взглянув на это облако, — отсосы, но персонал ресторана как-то по-рабски подскакивал к этому облаку, подливал, улыбался. Такого Татьяна и ее подружки не ожидали. Наши, свои же, родные, и так пресмыкались! Перед кем, за что?!

— Да кто это такие?!!

— Это финны приехали, на викент, а вы нам мешаете! Ешьте свое блюдо, которое вам по договору выписали, и валите спать. А мы за нал работаем! — нахамила женщинам тетка с пустым бейджем, которая вообще никогда не утруждала себя обслуживать нас. Мы-то всегда думали, что девочек в ресторане не хватает, а оказывается, девочек хватает, только они не ко всем вываливают! Это было возмутительно. А тут еще и финны заметили русских намакияженных перед сном красавиц. Они побросали свои финки и кинулись к нашим женщинам — соблазнять остатками спиртного и обещанями финского рая. Женщины Европы — Азии отскочили от финского прилива и побежали к Ивану. Конечно, кому еще жаловаться на иностранцев. Только Ивану!

А Иван был занят. Он рисовал график расходования актерского мастерства в течение двадцати семи солнечных дней, помножая это на рубли, выделенные на съемку. Не сходилось. Рядом сидел сын Митя. Он днем вместо обеда метнулся в Выборг. Месяц в йаху обещали солнечный, и Митя решил купить солнцезащитные очки. В местном магазине ему продали лучшие, но, надев их, Митя ясно увидел, что у каждого предмета и человека на этой земле есть его точная копия, которая ходит вместе со своим оригиналом и создает эффект раздваивания. Сняв очки, Митя видел мир прежним, но стоило надеть их, и перед Митей открывалось аутентичное бытие.

— Сначала метакса, теперь вот, очки... Оказывается реальность совсем другая, чем та, в которой мы якобы живем! «Сальваторе Феррагано»...

— Хорошая фирма! — хмыкнул Эдик. Он сидел за одним столом с Иваном и Митей. Эдик разбирал камеру и смазывал ее детали маслом, готовясь к пятому дню битвы за фильм. Тут же сидел брат и я, вернее, Тит, которого все приняли за меня, потому что его здесь не должно было быть, а меня — там. Мы молча, никому не мешая, допивали графин с ромом. Обоим нам казалось, что что-то не то, но никто не хотел выглядеть занудой и начинать разбираться, что, мол, в чем дело, и кто где.

— Хорошая фирма... — Митя снова надел очки, пытаясь понять, кто с ним говорит, Эдик или второй Эдик, который сидел рядом с первым и делал то же самое. — А главное, недорогие! Я сначала засомневался, даже у меня в Кельне, в период распродаж, Феррагано раз в пять дороже, чем здесь... а они мне объяснили, что это аутлет, поэтому все дешево! Хотя магазин больше был похож на туалет... Аутлет в туалете...

Все мы выглядели в тот момент как типичные представители галереи лишних людей. У всех у нас было высокое предназначение, но мы растратились, и все шло к тому, что нам предстояло состариться в бездействии. Этот фильм давал нам робкую надежду на вырыв из этого мудачного состояния. Все наши помыслы были связаны с этим съемочным процессом. Всем нам хотелось что-то свое доказать в мире, где уже никто никаких доказательств не слушал. И показать нам хотелось всем и все, но это уже слишком личное. Вот в этот самый момент и подошли к нам наши женщины со своим доносом.

— Иван, простите, что отрываю, — закричала Татьяна, — но съемочный процесс под угрозой срыва!

Все мы напряглись.

— Этого допустить никак нельзя! — тихо, но четко произнес Иван.

— Кто?!! Кто мешает съемочному процессу?!! — заревел, как дикий зверь, брат.

Татьяна кивнула в сторону финской пати, мы обернулись и ужаснулись. Финские мужчины в дешевых костюмах, прямо как «свадьба» из нашего кино, танцевали с их женщинами, которые сплошь были одеты в какие-то самошивные разноцветные комбинезоны, как арлекины из старого советского фильма про Буратино. Как они надели такие костюмы на свои финские тела, никто из нас не мог предположить: сверху дырка была небольшая, а снизу — хоть и две, куда вдеваются ноги, — но они были еще меньше верхней, куда пролезает голова. Ни молнии, ни пуговочек, ни застежек на комбинезонах не было!

— Их, наверное, обматывают материей и зашивают по телу, — решил брат.

— Неважно! — сказал Тит, уже стоя перед заставленным непочатыми бутылками финским столом. Он хотел было схватить кого-нибудь за плечи и банально начать мычать: что, мол, типа, земляк, сколько время, закурить дай, по ебальнику получить хочешь (типичный екатеринбуржский этикет, выученный Титом во время гастролей со спектаклем «Ромео и Джульетта»; он вышел в антракте покурить на площадь перед Академическим Театром Драмы Екатеринбурга, а там как раз запускали фейерверк к Дню города, и Тит овладел этим этикетом), но Иван остановил Тита.