Эй, прячьтесь!

РАСЯЛЕ, ГНОМЫ И КОНТРАБАС

На опушке леса, среди кустов цветущей сирени и высоких раскидистых лип, словно куропатка, расселась старая избушка. Два ее сонных окошка глядели на озеро, которое поблескивало за оградой палисадника. Остальные окна закрыты ставнями, и любой, пришедший со стороны леса, мог подумать, что в избе никто не живет. Разве что петух, этакий гордец, встретит гостя пронзительным «кукареку», что на человеческом языке значит: «Зачем пожаловали?» А потом из сарая выкатится коротышка пес Кудлатик, гневаясь, что незнакомые шаги помешали ему дремать и вполглаза следить за воробьями, воровато клевавшими из его миски. Скрипнет дверь, и через высокий порог из сеней перелезет Расяле. Она встанет босыми ногами на рыжий камень, прикроет ладошкой глаза, удобно устроит палец в носу и примется ждать, что же скажет гость.

– Папы нет дома, – объяснит она. – Папа уехал в город. Далеко-о, далеко… Мама на огороде, Гедрюс в школе, а Полосатик народил трех котят. Вот!

Вспомнив, что палец в носу держать не следует, она спрячет руки за спину, выпятив пузик, смущенно повертится на камне и – прыг! – через порог обратно в избу.

В горнице, где пахнет, как в мамином сундуке, не то воском, не то куличами, в стенах, под цветастой бумагой, шуршат и скребутся какие-то таинственные существа. Расяле уверена, что там прячутся гномы, о которых так много рассказывал дедушка. Больше всех Расяле полюбился гном Живилёк. Он самый маленький из всех – чуть больше мизинца, – озорной и веселый, под стать ей самой. Если Расяле споткнется, поскользнется и упадет, она тут же догадается, что виноват он – гном-невидимка.

– Не толкайся, бесстыдник! – говорит он Живильку.

Когда она чисто умыта и в волосах, словно синие птицы во ржи, порхают бантики, Расяле гордо попрекает гнома:

– Причешишь, раштрепа! Взрошлый парень, а не причешиваешьшя.

Но вообще-то они в большой дружбе. Разговорам – конца нет. Вместе они играют, по ягоды ходят, вместе Кудлатика кормят и котят ласкают. Даже засыпая, Расяле встречает Живилька, и вдвоем они путешествуют в царстве снов. Иногда соседи спрашивали:

– С кем это ты, Расяле, разговариваешь?

– С гномиками.

– А где же они?

– Там… – тыкала Расяле пальцем в какой-нибудь темный угол и добавляла: – Только очень уж пугливые…

Расяле могла бы перечислить по именам целый отряд гномов, которые обитают в лесу, а иногда, тихо перешептываясь, приходят к ней и бродят по дому. Она знакома с Дайнисом – этот красит шляпки грибам и ставит крапинки на птичьи яйца, чтобы птицам веселей было на них сидеть. Мураш приручил ежа и ящерицу. Иногда усядется на ящерицу и несется верхом так быстро, что даже мотоцикл его не перегонит. Слышала Расяле и про ученого Мудрика, который знает языки всех зверей и птиц. Ему что лягушка, что соловей – с каждым говорит, словно семечки щелкает. Гном Оюшка – цветочный парикмахер, он – чах-ча-х-чах! – подстригает и завивает цветы.

Расяле знает, что у гномов есть даже свой поэт, и заучила одну его песенку:

Дилидон, как вы уже догадались, командир гномов, в походе всегда затягивает эту песню.

Есть всякие истории о том, откуда взялись гномы, но Расяле кажется, что самая интересная и, конечно, самая научная – дедушкина.

Это было давным-давно – пожалуй, три лета и четыре зимы назад. Дедушка тогда жил в городе и только изредка приезжал в деревню погостить. Расяле очень любила с ним гулять, потому что дедушка все время что-нибудь рассказывал или, смешно надув губы, напевал разные мелодии: «Прум-пум-пум, прум-пум-пум!» Когда они с Гедрюсом удили рыбу, даже рыбки собирались вокруг лодки и слушали, как дедушка изображает трубу, виолончель или свой огромный контрабас. Гедрюс, бывало, сердился, что из-за этой музыки у них не клюет, а дедушка знай свое: «Прум-пум-пум, прум-пум-пум!..»

Однажды летом дедушка приехал, снял с машины контрабас в серой одежке, красиво обшитой кожей, с длинной «молнией» на боку, отнес в горницу и поставил на место пальмы, которая замерзла той зимой. Папа принес два чемодана, а шофер – узел с постелью, и дети узнали, что дедушка приехал навсегда. Тогда он и привез в своем контрабасе гномов, которым очень полюбились лес, Расяле, Кудлатик и весь хутор.

Не будем спорить с теми, кто утверждает, что гномы обитали здесь всегда, – дедушка считал, что они прибыли из театра, в котором он много лет пиликал и гудел на своем контрабасе.

– Однажды, – рассказывал дедушка, – приехал к нам в театр новый дирижер. Белая манишка, черный фрак – все как положено (а как положено, мы знаем: все дирижеры одеваются, словно сороки – в белое и черное). А у этого на лацкане медаль, волосы седые, как прошлогодняя осока, и дирижирует он не столько палочкой, сколько густыми насупленными бровями.

Начинаем играть: «Пум-по, пум-по, пум-пум-пум… Та-та, та-та, та-а…» Я свои партии знаю назубок, меня, думаю, лохматыми бровями не запугаешь. И вдруг ни с того ни с сего вместо «та-та та-а-а…» мой контрабас – «та-та, ти-и-и»!

У меня даже макушка вспотела. Дирижер, ясное дело, уставился на меня, будто кот на сверчка: «Ладно уж, на сей раз я тебя помилую», и, значит, играем дальше.

Прижал я контрабас покрепче к плечу и жду, когда мне снова сыграть «пум-по, пум-по», а пришло время – опять слышу: «Пим!» Опять не ту струну задел! Дирижер затряс головой, словно у него комар в ухе, и я понял: в антракте попадет…

Так и случилось.

«Надо в ноты смотреть, а не на люстру, маэстро! Этак вы нам еще не к месту похоронный марш изобразите».

А что я в нотах найду? Они еще с прошлого года, а то и раньше, лежат, а я все равно играю каждый раз как надо. Нет, думаю, лучше буду глядеть на струны: может, поймаю тот палец, который надо мной, стариком, насмехается. И поймал!

Дедушка осторожно раздел контрабас и показал, как это все получилось.

– Только начал я во втором акте свою партию, вдруг опять: «Динь!» Смотрю, а на деке, вот тут, где струны крепятся, стоит крошечный человек, лохматый, глазки хитрые, и палочкой по струнам: «Динь-дон, динь-дон…» Почуял, что я его вижу, прыгнул куда-то и исчез. Не верите? – спросил дедушка и посмотрел поверх очков. – И я, честно говоря, не поверил. Раз уж, думаю, мне гномы мерещатся, самый раз на пенсию уходить. Пришел домой и написал заявление. Так и так, сорок пять лет отыграл – хватит. Отпустили меня, музыканты подарок вручили, пожелали всяческого счастья – живи, на рыбалку ходи. А у меня все гном этот из головы не выходит. Может, думаю, кто-нибудь мои очки подменил? Ведь оставлял как-то в оркестровой. Нет, очки вроде те же. Может, думаю, этот дирижер с бровями-щетками мне в голову втемяшился и теперь мерещится? Опять не то… Кто же тогда по струне ударил?

Дедушка еще долго ходил в театр, бродил по темным закоулкам, сидел на спектаклях, приставив стул около первого ряда, и до тех пор смотрел на оркестр, пока не впадал в дремоту, а может, просто притворялся, что спит. А гномы то мелькнут за струнами арфы, то, заткнув уши, пробегут мимо большого барабана, а то сядут на хрустальную люстру и, подперев кулачками головы, слушают музыку.

Дедушке, конечно, хотелось узнать, откуда же взялись эти гномы. И почему он их видит, даже иногда подмигнуть успевает, а другие словно бы не замечают?

Научные догадки, которые пока что не докажешь, именуются гипотезами. И вот дедушка придумал такую гипотезу.

Давным-давно в театре играли очень хорошую сказку «Доктор Айболит». О, золотое это было время для театра! В зале ни единого пустого места. Всюду дети, дети, дети. Только с третьего яруса разглядишь где-нибудь плешь или седую голову.

Спектакль длинный, дети ерзали в креслах, возбужденно жевали печенье и пирожные, а крошки падали на пол. А уж где крошки, там и мышки. Их заметили все – от пожарника до директора, который очень беспокоился, как бы они не изгрызли новый бархатный занавес.

А такая опасность возникла, когда дети, по два и три раза посмотрев спектакль, убедились в том, что разбойник Бармалей не поймал Айболита и никогда не поймает, успокоились и перестали ходить в театр. Сладкие крошки под креслами исчезли, и для мышей настали тоскливые голодные дни.

Однажды лунной ночью вышли они на улицу и стали шнырять в клумбах, украшавших театральный скверик. Но из вкусного там был один душистый горошек. Другие семена были горькие, а то и колючие, как ежи. Мышки грызли и плакали, грызли и плакали, пока у одной не мелькнула спасительная мысль: надо самим вскопать землю и посеять горошек! Ленивые мыши, конечно, стали ей возражать:

– Ничего у нас не выйдет. Давайте переселимся в какой-нибудь склад, а еще лучше в кино. Там дети семечки грызут.

И отправились. Там одних переловили коты, а потомки других по сей день, притаившись под полом, ждут, чтобы какой-нибудь неряха бросил им корку или просыпал семечки.

Остальные мышки, где могли, стали выращивать горошек, анютины глазки и настурции. Кроты пахали, воробьи боронили, еж свозил урожай. А мыши сеяли, пололи и сами не почувствовали, как стали превращаться в крохотных человечков. В гномиков, как сказал дедушка.

Потом они научились читать, писать и петь песни. Одни остались в городе, другие переселились в леса и подружились с детьми, птицами и всеми зверюшками.

Дедушка рассказал, что лесные гномы ткут из солнечных лучей, птичьего щебета и запаха цветов удивительные ленты, которые потом показывают детям, как кино. Пасет какой-нибудь малыш гусей, или лежит в кровати, болеет, или, как вот Расяле, стережет дом и не знает, почему ему вдруг захотелось съехать на лыжах с радуги… С самого самого верху – бултых! – прямо в озеро… Можно и без лыж, просто так…

А когда Гедрюс спросил, почему почти никто их не видит, дедушка объяснил:

– Пауки прядут для них нитки, и одежда получается почти такого цвета, как воздух. Может, поэтому… Но хорошим детям они должны бы показаться… Неужто вы их ни разу не приметили? Как же это так?

– Я вообще-то видела разик… – откликнулась Расяле и тут же зарделась, как райское яблочко – ведь не такая уж она была хорошая! Вот только что получила нагоняй за то, что вырезала дырки – нос и глаза – в дедушкиной шляпе. – Живилька я, правда, видела! Во сне… – добавила она чтобы не солгать. – Такой вихрастенький, я его еще причесывала.

А Гедрюс, хоть и нарисовал полную тетрадь гномов, откровенно признался, что в глаза их не видел. А вот их дивные ленты-мечты видывал, иногда даже на уроках.

– Ничего, – пообещал дедушка, – еще увидите. Я вам как-нибудь покажу.

Но той осенью дедушка заснул и не проснулся. Мама плакала, а Гедрюсу с Расяле все казалось, что кто-то очень тихо трогает струны контрабаса – «динь-дон, динь-дон».

Дедушку похоронили ветреным, но погожим днем под березами. На гроб все падали и падали нежные золотистые листья.

Это гномы, примостившись на ветках, бросали ему прощальные письма.

ПОЖАР

Дедушки не стало, а его контрабас теперь лежал на сундуке, словно старинная карета, на которой прикатила веселая ватага дедушкиных гномов. По-видимому, они остались здесь жить навсегда.

Расяле совсем не обязательно было видеть и слышать Живилька так, как пса Кудлатика или кота Полосатика.

Она ведь такая хитрушка, что и не видя, видит Живилька как вылитого. Кто же, как не он, по ночам уволакивает под кровать ее туфли? Кто вечно прячет куда-то ее ленты?

В тот день, потихоньку беседуя с гномом, она выполнила все, что велела мама: покормила Кудлатика, а поросятам бросила в закут охапку одуванчиков. Что же еще? Живилёк напомнил, что надо напоить курицу, что высиживала цыплят в сарае – та дышала, разинув клюв, и конечно же очень хотела пить.

И еще мама сказала:

– Когда проголодаешься, почисти и съешь яйцо.

Понесла Расяле курице воду и сунула это яйцо той под крыло: пускай Рябая высидит еще одного цыпленка, а Расяле как-нибудь перетерпит и неевши. И перетерпела бы, но тут Живилёк, что ли, возьми и предложи ей напечь картошки, и даже показал, где спички лежат.

Чтобы папа не увидел со своей стройки, что из трубы идет дым, и не прибежал домой, и чтобы мама потом не ругалась, Расяле решила развести огонь не в плите, а в ящике старого комода. На растопку разодрала газету, положила наверх щепы и зажгла. А пока огонь разгорится, она намоет картошки и принесет дровишек со двора.

Когда Расяле вернулась с чистой картошкой в подоле, пылал не только ящик, но и весь комод. Расяле перепугалась и побежала за водой. Пока она притащила тяжеленное ведро, горница была полна дыму, и пламя, потрескивая, бежало по обоям. Расяле разлила воду у порога, заревела и спряталась под кровать.

– Ох, Живилёк, и попадет же тебе! – всхлипывала она. – Ох и попадет…

– Кукаре-ку-ку-у! – запел петух, он первым услышал шаги.

Куры, копошившиеся в пыли под сиренью, поняли: возвращается Гедрюс.

«Чего это из нашей избы пар идет?» – подумал Гедрюс, весело размахивая портфелем. Сегодня он получил пятерку за диктант, а по арифметике – четыре.

Подойдя поближе, он услышал кисловатый запах дыма и увидел, что Кудлатик скулит и рвется с цепи. «Горим!» – понял Гедрюс и, отшвырнув портфель, бросился в дом.

– Расяле! – крикнул он, ничего не видя в дыму. – Расяле!

Открыл одно окно, другое, заметил в углу контрабас, схватил за гриф и выволок во двор.

– Спасите! – крикнул он и закашлялся. – Спасите! – и снова бросился в избу. Он вспомнил, что в шкафу вся хорошая одежда и папины документы. Но жара была такая страшная и так много дыму, что он успел только стащить с плечиков папин костюм да прихватить две подушки с кровати.

За домом он услышал голоса, топот и, немного осмелев, опять кинулся в дверь. «Где же Расяле? Где Расяле?»

А та с перепугу даже плакать перестала, забилась в самый угол под кроватью. Но и тут стало жарко, едкий дым разъедал горло.

– Я тут! Я тут! – захрипела она, увидев, что в дыму мелькают башмаки Гедрюса.

Но неподалеку уже гудел огонь, и Гедрюс ничего не расслышал.

Теперь в третий раз он успел обежать комнаты и все звал сестру, но она не отзывалась. Вдруг он; услышал крик в горнице, в которой уже пылало, как в печи. Гедрюс минуту колебался, испугавшись пламени, пожиравшего все подряд, потом схватил с крюка папин плащ, набросил на голову и нырнул в эту страшную печку.

Расяле лежала ничком у порога и не двигалась. Гедрюс попытался поднять ее и упал сам. От едкого дыма першило в горле. Он уже не дышал, только кашлял и задыхался. В висках стучали какие-то молоточки, и казалось, все тело горит.

– Где дети? Где мои дети?! – услышал он испуганный крик отца и из последних сил перетащил Расяле через порог в кухню. Соседи с криками разбивали окна и лили воду.

Еще шаг, еще дальше от пламени – и обоих подняли сильные руки отца.

На воздухе Расяле очнулась. У нее болела обожженная нога, а Гедрюс никак не мог открыть глаз. Ему все казалось, что он горит, что все еще тлеет на нем одежда, и он звал и звал сестру.

– Я здесь, Гедрюкас, я здесь, – отвечала Расяле и гладила его, пока брат не успокоился.

Приехали пожарные, а вслед за ними – скорая помощь. Врач перевязал детей и увез в больницу.

На следующий день в больницу пришла мама. Она рассказала, что от дома остался только чулан, дедушкина комната и половина кухни. Все пахнет дымом, а обгоревшая половина выглядит так страшно, что даже куры обходят ее стороной. Обгорела изгородь, пожухли тюльпаны, почернел куст сирени, а трава вокруг избы черная от сажи.

– Это все ничего, – сказала мама. – Дом у нас будет новый, мы с Расяле новые цветы посадим – только бы Гедрюс не ослеп. Только бы глазоньки уцелели!

– Поправится, будет видеть, – успокаивал доктор. – А если останется шрам, такой шрам – как медаль. Человека спас, а не дрался!

В палате еще лежал Витукас – ровесник Гедрюса, со сломанной ногой. Поначалу он стеснялся рассказывать о том, что с ним приключилось, но потом признался: они с ребятами соревновались, кто из них смелее, кто перебежит улицу перед самой машиной. Моросил дождик, делать было нечего, вот и придумал со скуки…

Его нога была закутана и поднята на странных приспособлениях выше изножья кровати. А для того чтобы она не стала короче, к пятке привязали гирю. Витукас не мог ни сесть, не перевернуться на бок. Но Расяле сказала, что Гедрюсу еще хуже: ворочаться-то он может, зато ничего не видит сквозь свои бинты.

Она сама на третий день уже бегала по палате и могла ехать домой, но Гедрюс очень просил, чтобы она побыла с ним еще хоть денька два. Расяле, конечно, согласилась, и доктор разрешил.

Расяле знала один секрет доктора – он просил никому его не выдавать. Из кармашка его халата торчал волшебный цветок, все больные спрашивали, почему он все не вянет. А Расяле видела, как доктор взял крохотную ампулу, пустил туда шприцем воды и вставил стебелек. Анютины глазки стояли в воде, а доктор улыбался и никому ничего не говорил. Вообще-то он любил поговорить, знал множество разных историй, и Расяле умела его упросить, чтобы он подольше посидел у них в палате и еще о чем-нибудь рассказал.

– Дядя доктор, – спросила она однажды, – а как вас зовут?

– Я – дядя доктор Напалис Альсейка, – ответил он. – Если не веришь, можешь за бороду подергать…

Расяле осторожно потрогала его бороду и опять спросила:

– Дядя доктор, а вы кто – больше дядя или больше доктор?

– А как бы ты хотела?

– Я бы хотела… Я бы хотела, чтобы ты нам сказку рассказал. – И поправилась: – Чтобы вы рассказали.

Доктор Напалис Альсейка вздохнул:

– Что поделаешь! Только вы внимательно слушайте. Я девять раз выдумаю, один – правду скажу. А вы сами угадайте, где и что я выдумал.

– Ты тоже слушай! – прошептала Расяле. Она была уверена, что ее крохотный дружок прячется неподалеку. Сама она, закутавшись в халатик, села поближе к доктору.

– Однажды человек сеял на холме гречиху, ячмень и коноплю, – начал доктор. – Сеял и думал: «Уродится гречиха – каши поем, уродится ячмень – похлебки вдоволь. А вырастет одна конопля – совью плеть и пойду побираться, будет чем собак по хвостам стегать…»

Сеет-сеет и видит – его посевы вороны клюют. Схватил с дороги камешек – кыш! – запустил в них, вороны улетели. А камешек упал на мягкую теплую пашню и стал расти. Рос, рос и вырос в большой, голубоватый камень в белых крапинках.

– Камни не растут! Выдумка! – не вытерпел Витукас.

– Сам ты не растешь! – воскликнула Расяле. – Под машину полез, и тут лезешь… Молчи и слушай.

– Год был засушливый, – рассказывал доктор, – и не уродились у человека ни гречиха, ни ячмень. А конопли даже на плеть не хватило. Приуныл бедняга, глядит – а в поле камень с хорошую копну. Осень была, иней – камень дрожит, зуб на зуб не попадает… Видит камень, что человек идет в тулупе нараспашку, и говорит ему: «Накинь-ка на меня, человече, тулуп, я тебе сторицей отплачу!»

«Как же ты отплатишь, коли сам гол, что камень, да еще на моей земле разлегся?»

«Укрой меня тулупом, чтобы я зимой не замерз, а весной, как снега сойдут, поднимешь меня и найдешь подо мной червя. На этого червя поймаешь в озере рыбу, а в брюхе у рыбы найдешь брильянт – с горошину величиной. Продашь его и купишь все, что твоей душе угодно. Пироги есть будешь, пиво пить, мед с бороды слизывать».

Поверил человек, накинул на камень тулуп, а сам пришел домой, лег на печь и заснул. Спал, спал, пока поля не побелели от снега. Открыл один глаз, посмотрел, перевернулся и опять храпит, аж стекла дрожат. Так и проспал человек всю зиму, словно медведь. А как снег сошел – проснулся, пошел камень поднимать. Камень-то теплый, вспотел под тулупом и еще больше вырос. Толкает человек камень, толкает – никак не сдвинет.

«Давай, давай! – кричит ему камень. – А ну навались!»

Поднатужился человек, ногами уперся, чуть приподнял камень, но тот – бац, – и еще ногу ему придавил. «Тут нужен лом, – подумал человек, – иначе не поднимешь».

Пока домой за ломом сходил, пока свою ногу вызволил, червяк взял да и ушел глубоко в землю.

«Эй! Теперь что делать? – спрашивает человек и тормошит камень. – Червяк-то в землю зарылся!»

«Копай, – говорит камень, – копай, пока не докопаешься».

Человек копал-копал, рыл-рыл и выкопал колодец. В колодец вода набежала, а червяка нет как нет. Рассердился человек, давай пинать камень ногами:

«Где червяк? Где рыба? Где драгоценный камень? Где мои пироги с медом?»

Пинал камень, пока башмаки свои деревянные не разбил. Сел на камень и заплакал.

«Вычерпай колодец, и будет так, как я сказал», – сжалился камень. Ему хорошо было в тулупе, он и ударов не почувствовал.

Человек опять послушался. Поставил журавль, начал воду черпать. Черпает – выливает, черпает – выливает, и все на поле. Вытер пот, огляделся – а все поле зеленое! И прошлогодняя гречиха поднялась, и ячмень. А конопля – словно елки в лесу.

«Что ж, это хорошо», – подумал человек, поплевал на ладони и снова скрипит журавлем. Черпает и не видит, что уже зацвела гречиха, пахнет. Цветы на ней – что твой кочан, пчелы мед ведрами таскают… Натаскали один улей, второй, третьего не нашли, лепят соты в амбаре, а мед и оттуда через порог течет.

Ячмень – куда там косой! – топором рубить пришлось. А когда стала конопля осыпаться, страшно было и подойти – еще семя голову проломит. А человек прибежит домой, второпях меду поест, ячменного пива напьется и давай снова воду черпать. Воды за день вроде убавится, а за ночь опять насочится. В конце концов потерял он терпение, отшвырнул бадью, навалился на камень и прямо с тулупом шмякнул его в колодец. А камень до того накалился за лето, что даже вода загорелась.

– Вода уж точно не горит, – хихикнул Гедрюс.

– А вот и горит! – снова заспорила Расяле. – Я сама поливала и видела.

– Горела, – подтвердил доктор. – Голубым пламенем горела, потом белым дымом пошла, и выгорел не только колодец, но и вся горка. На другую весну не взошел ячмень, увяла гречиха, поклевали воробьи коноплю. И только тогда человек понял, каким богатым он был год назад: пироги ел, пиво пил, мед с бороды капал.

– Ну-те? – помолчав, спросил доктор. – Что я придумал, а что в этой сказке правда?

– Все правда, – вздохнула Расяле. – Только камушек жалко.

Гедрюс и Витукас могли сказать, что пчелы ведрами мед не таскают… Могли спросить, как это человек принес из дому лом, если камень его за ногу держал. Но они не хотели портить такую хорошую сказку и думали: что же тут правда?

А доктор хитро улыбнулся и, не дождавшись ответа, сказал:

– Правда здесь такая же большая, как тот камень… Без лома не поднимешь. Хорошо, что человек копал колодец, черпал воду, поле поливал, но плохо, что думал только о червяке и забыл порадоваться тому, что есть. Ясно вам? Вот Витукас был здоров, мог бегать по лугам, по лесу. Мог кататься на коньках, и лыжах, а он – раз! – и сунул ногу под машину. Со скуки…

– Я еще поправлюсь! – перебил Витукас.

– Оба поправитесь, – согласился доктор. – Только смотрите у меня! Чтоб обежали все холмы, чтоб узнали, где подснежники, где черника, где грибы. И чтобы не говорили: «Как скучно я живу».

Но фантазия в сказке доктора была куда занимательнее для детей, чем правда, которую втолковывал им доктор. Почувствовав это, он махнул рукой, потрепал Расяле по щеке и ушел.

МИКАС-РАЗБОЙНИК

Неделю спустя Расяле все-таки собралась домой. Гедрюс наощупь нашел ее ручонку, сказал: «Прощай» и поцеловал сестру во влажную от слез щеку. Мама утешала, через несколько дней доктор снимет повязку с глаз, и Гедрюс снова сможет видеть и гулять по двору.

«Ах, если бы дни и правда были всегда днями!» – думал Гедрюс. Он бы целыми часами сидел где-нибудь в лесу у муравейника и смотрел, как муравьи здороваются, касаясь друг друга усиками, как они выносят на солнце личинки и сообща одолевают врага, который их во сто раз сильнее. Он стал бы удить рыбу, читать, играть с котятами или смотреть, как ласточки лепят свои дома.

Будь у него глаза открыты, несколько одиноких дней пробежали бы как разноцветный поезд, где в каждом вагоне ждет тебя что-то новое, неожиданное. А теперь его ждут только черные, долгие – длиной в целый месяц – ночи. Без луны, без звезд, без тлеющих в траве светлячков.

Теперь и ему часто снились гномы. Он бродил с ними по дубравам и пел лихой марш Дилидона:

Иногда стонал Витукас, и сон рассеивался.

– Э-гей! Подождите! Не убегайте! – кричал Гедрюс гномам. – Поиграем еще…

Иногда они слушались его и снова появлялись среди пней и травы. Гедрюс догонял их и опять погружался в сказку.

Дни ползли, словно улитки, но все же Гедрюс наконец увидел добродушное лицо доктора, его седую бороду, сестру в белом халате и мальчика на костылях.

– Витукас! – узнал он, хоть до сих пор не видел его ни разу.

Но Гедрюс видел все словно сквозь туман, и доктор сказал, что ему придется носить очки.

В школу Гедрюс пошел в последний день учебного года. О пожаре и о том, как он спас сестру, знали все, и первоклассники и восьмиклассники. Вся школа смотрела на него с завистью и восхищением.

– Шу-шу-шу, – шушукались совсем незнакомые девочки из других классов: – Это тот самый мальчик, который чуть не сгорел.

– Который? Который?

– Вот тот, очкастый.

– Смотрите-ка… Такой маленький, а такой отчаянный!

Из всех похвал и добрых слов ему больше всего понравилось «отчаянный». Гедрюс как-то подтянулся, оживился, здороваясь, тряс за плечи приятелей, давал им посмотреть в свои очки, показывал отметины на руках и на щеке.

– Чепуха!.. – уверял он, как и полагается отчаянному. – Вот раньше были раны – это да! Волосы и то обгорели.

А в кармане нового пиджака, у лацкана, сидел мудрый Дилидон и шептал прямо в сердце:

– Гедрюкас, не задавайся: смотри, не задирай нос!

А как тут не задирать, если столько восхищенных глаз смотрят на твои очки и хотят узнать все подробности твоего подвига?

Чего он не успел рассказать сам, добавил товарищ по парте Микас-Разбойник. Жил Микас по соседству, был на пожаре и видел не меньше Гедрюса. Но Гедрюсу показалось, что Микас хочет умалить его заслуги: мол, если б не отец, они бы живьем сгорели – и Расяле и Гедрюс.

Тогда он толкнул Разбойника и сказал:

– Ты в огонь не лазил, ничего не знаешь и не говори!

– Знаю!.. – оправдывался Микас. – Я видел, как тебя выносили.

– А если видел, что же сам-то не помогал? – засмеялись вокруг. – Хорош товарищ!..

Микас-Разбойник что-то буркнул и сердитый уселся за парту.

Этот последний перед каникулами день был радостным для Гедрюса, а вот для Микаса – печальнее некуда. Он так ждал Гедрюса – это ведь был самый близкий его друг! Да и играть теперь не с кем (добавим, не у кого списывать диктанты и задачки). Словом, весна была не в весну. А Гедрюс пришел и, можно сказать, прогнал его… Разве он не знает, что Микас в поте лица трудился на пожаре: черпал из озера воду, таскал выброшенные из избы вещи? Он даже мог бы показать дыру на шапке, прожженную головешкой. А сколько раз бегал он к Расяле, чтобы узнать, как там Гедрюс, когда он вернется, и все просил передать привет от Микаса-Разбойника…

– Свинья! – прошипел Микас, когда Гедрюс уселся рядом.

А тот молчал, напыжившись, и даже головы не повернул.

– Между нами все кончено! – добавил Микас, вставая, так как в класс вошла учительница.

– Ну и хорошо! – откликнулся Гедрюс и вытянул шею, чтобы учительница сразу его заметила.

Увидела – как же не увидеть такого очкарика… спросила, как он себя чувствует, снова рассказала классу про пожар, хотя все и без нее это знали, и похвалила Гедрюса.

А у Гедрюса от счастья даже очки вспотели, и он тер их платком, как директор перед торжественным собранием. Хоть он целых три недели не ходил в школу и даже Микас, наверное, теперь знал больше его, учительница, разумеется, не оставила его на второй год.

– Гедрюс был хорошим третьеклассником, – сказала она. – Надеюсь, что он не обманет наших ожиданий и в четвертом классе. А вот его другу Микасу придется еще недельки две поучиться. По письму у него выходит двойка, по арифметике тоже вроде того… Так что его мы пока не будем называть четвероклассником.

– Разбойник плачет, – сказала одна девочка.

– Никакой он не разбойник, а просто лодырь, – ответила учительница, и Микас еще жалобней сморщился, а по его усыпанным веснушками щекам катились слезы.

Гедрюсу теперь было жаль друга, но он не знал, что сказать. Слишком уж вознесли его и принизили Микаса. И когда тот, волоча по земле портфель, побрел домой, Гедрюс догнал его и как-то неудачно окликнул:

– Эй, Разбойник! Чего такой надутый?

– Сам ты надутый. Отстань! Чего тащишься за мной хвостом?

Гедрюс готов был вынести любое оскорбление, только бы помириться. Но молчать было неловко, и он ответил:

– Сам ты хвост! Куда хочу, туда и тащусь.

– Вот еще… фон-барон нашелся… Нацепил очки и пыжится, как лягушка!

– А чего мне не пыжиться? Перед таким лодырем да плаксой…

– Сам заплачешь, если будешь у меня под ногами путаться.

Тут Гедрюс взял да наступил ему на ногу – в шутку конечно, потому что не знал, как ответить. А Микас обернулся и замахнулся портфелем.

– Ну, ну! Попробуй только!.. Двойки рассыплешь! – прикрикнул Гедрюс.

Но Микас не шутил, он трахнул Гедрюса портфелем по голове:

– На! Еще хочешь?

Если бы не заболела его недавно зажившая рана, Гедрюс ни за что не дал бы сдачи…

Поначалу они колотили друг друга портфелями. Но тут Гедрюс увидел, что чернила, которые капали из портфеля Микаса, забрызгали его красивый новый пиджачок, подаренный тетей Алдуте. Он кинулся на бывшего друга с кулаками, повалил его на землю.

ТАК-ТАК-ТАК ТАК-ТАК!.. – телеграфировал дятел лесным зверям, птицам и гномам. – ТЕ-ЛЕ-ГРАМ-МА ДИ-ЛИ-ДО-НА. ВСЕМ! ВСЕМ! ВСЕМ! ПОДРАЛИСЬ ДВА ДОБРЫХ ДРУГА, ПОЙТЕ, ЖАВОРОНКИ, СВИСТИТЕ, ДРОЗДЫ! МОЖЕТ, УСЛЫШАТ ВАС И ОПОМНЯТСЯ. ВСЕМ! ВСЕМ! ВСЕМ! ЦВЕТИТЕ, ЦВЕТЫ! ПОРХАЙТЕ, БАБОЧКИ!.. ШМЕЛИ! НЕСИТЕ ВСЕМУ СВЕТУ СЛАДКИЙ АРОМАТ МЕДА.

Но драчуны не слышали щебета, не видели цветов и бабочек, не слышали аромата дикого меда. Микас вцепился Гедрюсу в волосы. Потом сорвал с него очки и зашвырнул в кусты.

Услышав шум, в прошлогодней листве под орешником проснулся еж.

– Пых-пых-пых… Что тут творится? Что тут творится? Что это упало мне на спину? – Пошмыгав черным остреньким носиком, он уловил незнакомый запах. – То ли бежать, то ли клубочком свернуться? – Еж покосился из-под щетки колючек в одну и в другую сторону, никого не увидел и заковылял по прошлогодним листьям поглубже в чащу.

– И-хи-хи-хи!.. – развеселился козодой: он еще никогда не видел ежа с очками на спине.

ОТРЯД ДИЛИДОНА

Эта драка, как любое несогласие на свете, была глупой и ненужной. Ребята намяли друг другу бока, испачкали лучшую одежду и расстались теперь уж настоящими врагами. А Гедрюс к тому же потерял очки, без которых не мог разглядеть ни муравьев, ни ягод, ни прятавшихся в траве грибов. Он искал очки, ползая на четвереньках, пучками вырывая траву, шарил в орешнике, а очки, как вы знаете, поблескивали в гуще кустов на спине у ежа, и козодой помирал со смеху.

Огорченный и вовсе не похожий на отчаянного, Гедрюс приплелся домой. А тут еще мама принялась ругать его и расспрашивать, где он так вывозился и чем запачкал пиджак.

– В школе друзья меня ка-ак схватили, как начали качать!.. – лгал Гедрюс, не желая впутывать Микаса. Выходило так, что они кричали «ура» и качали его, пока в портфеле не разлились чернила.

Эту историю он выдумал по дороге домой и теперь рассказал с такими подробностями, что даже мама поверила. А Расяле, скрестив на животе руки, с упреком качала головой.

– Врун! Врун! – накинулась она на Гедрюса, как только мама унесла чистить его пиджак. – Врун, врунишка, завирушка!

– Замолчи! – прикрикнул на нее Гедрюс. – Ничего ты не знаешь!

– Знаю! Знаю!.. – дразнила сестричка. – У тебя чернила синие, а пиджак в зеленых, вот!

– Еще чего!.. – сказал Гедрюс, щупая ухо. – Ничего ты не знаешь.

– А кто тебе шею расцарапал?.. А где твои очки? С кем подрался, а? – не отставала она. – Не скажешь? Хорошо… Вот я сейчас пойду и маме скажу.

Что поделаешь, пришлось ей все рассказать и попросить, чтобы никому ни-ни.

– Прежде всего, – сказал он, – надо, хоть лопни, отыскать очки.

– Завтра возьмем Кудлатика и пойдем втроем искать, – пообещала Расяле. – Только ты мне никогда-никогда не лги, ладно?

Рано утром, когда солнышко, едва приоткрыв глаза, сонно оглядело росистые просеки, Дилидон выстроил гномов на поваленной сосне для переклички.

– Дайнис!

– Тут! – отозвался знаменитый поэт и художник. Он вставал и ложился вместе с солнцем. По утрам, пока птицы щебетали, он раскрашивал яйца в гнездах, а по вечерам сочинял песни для своего отряда.

– Мураш! Где Мураш?

– Я здесь, здесь! – закричал тот. Он сидел верхом на ящерице.

– Бульбук!

– Есть!

– Как ты стоишь? Встань прямо, – пожурил его Дилидон.

Бульбук был настоящий силач и каждую свободную минутку делал гимнастику. Теперь он изогнулся так, что голова торчала меж ног, а в руках, за спиной, держал крупную шишку.

– Мудрик! – продолжал перекличку Дилидон.

– Я тут, – скромно откликнулся ученый, захлопнув книгу.

– Оюшка!

– Есть! Кончаю прическу одуванчику. Извольте взглянуть – последний крик моды! Вместо желтого шара шапка из серебристого пуха! – Оюшка был большой мастер, но и хвастунишка не меньший. Впрочем, кто лишен слабостей?

– Живилёк!

Тот, как всегда, был занят не тем, чем надо: выпрашивал у огромного шмеля капельку меда. Но скупой шмель только жужжал и притворялся, что не понимает.

– Живилёк! – еще раз окликнул командир.

– Угу! – отозвался лакомка и начал карабкаться на поваленный ствол. Выстроившись, гномы повернулись к солнцу и спели короткий утренний гимн:

Потом командир велел устроиться поудобней и пояснил, для чего они собрались здесь.

– Как вам известно, – начал он, – дом Расяле и Гедрюса постигла беда. Сгорело много всякого добра, а главное – пострадал наш добрый друг, о котором я еще скажу позже. Отвечай, Живилёк, тебе известно, отчего вспыхнул пожар?

Живилёк стоял, потупясь, и шелушил какое-то семечко.

– Мы тебя спрашиваем, как возник пожар? – повторил Дилидон.

– Дом загорелся, вот и возник… – негромко ответил гном, пытаясь раскусить зернышко.

– А кто подговорил Расяле разжечь костер в комоде? Кто показал, где спички спрятаны?

– Показал-то я, но я думал, что картошку она в плите будет печь…

– Вот что, Живилёк, – серьезно сказал Дилидон, – ты уже не маленький, пора и за дело приниматься. Возьмешь стремянку, кисть и пойдешь раскрашивать грибам шляпки.

– Ой-ой-оюшки, только бы он не выкрасил мухоморы под боровики! – заволновался парикмахер.

– Дайнис научит, чем что красить!

– Мне бы больше хотелось яйца расписывать, – робко попросил Живилёк.

– Будешь, будешь, – пообещал Дайнис, – когда с грибами управишься.

По правде говоря, Живилёк ждал наказания пострашнее. Красить грибы – все-таки ремесло. «Учение – свет», – как говорит Мудрик, который вечно сидит, зарывшись в книги.

Хоть Живилёк сам и не устраивал пожара, но вообще-то он любил смотреть на огонь и не раз нашептывал Расяле, что огонь – живой, иногда веселый, иногда угрюмый. Вот, скажем, когда дрова сырые, огонь даже пищит, плачет – он так хочет все согреть, быть добрым ко всем…

И вот к чему привели легкомысленные сказочки Живилька. Как же теперь вознаградить Гедрюса, который чуть было не ослеп на пожаре?

– Мало и без того забот, так еще одна прибавилась… – говорил Дилидон. – Гедрюс и Микас – лучшие друзья – ссорятся между собой, дерутся, а до нас им и дела нет. Вокруг птицы щебечут, прямо из-под ног вылетают пестрые бабочки – а им хоть бы что!.. В гномов больше не верят, вот в чем беда!

– Надо, чтоб они нас увидели! – воскликнули одновременно Дайнис, Мураш и Бульбук. – Ну, пусть не оба сразу, так хоть пока один Гедрюс, такой молодчина!

– У нас его очки, еж принес, – продолжал Дилидон. – А Мудрик говорит, что когда-то гномы умели изготовлять такую микстуру «гляди насквозь» – может, попробовать?..

– У меня есть рецепт! – откликнулся Мудрик, поднимая книгу, заложенную травинкой.

Гномы тут лее окружили его, как пчелы матку. Ученый раскрыл книгу, откашлялся и начал читать:

– Прояснитель зрения «гляди насквозь» позволяет видеть все, даже фей, эльфов и прочих гномов, – он подчеркнул слово травинкой. – Приготовляется он так:

Первое: возьми щепотку розовых кристалликов или песчинок, которые можно найти на дне озера. Ими пользуются раки, чтоб сохранять равновесие. У раков есть особый кармашек, в который они кладут эти кристаллики и, таким образом, узнают глубину погружения и положение своего тела. Точнее: знают, опрокинулся или нет, плывешь задом или передом. Все это может показаться мелочью, но спешим предупредить, что раки весьма дорожат своими кристалликами.

Второе: раздобудь слезы змеи. Это так же нелегко, как высечь огонь из воды.

Третье: на каждое стекло очков насыпь по нескольку кристалликов и капни по три слезинки. Когда взойдет луна, пронеси очки сквозь можжевеловое пламя. Это еще труднее выполнить, чем первое и второе, вместе взятые. Но терпение и труд все перетрут. Желаем удачи!» – Все, – сказал Мудрик и с шумом захлопнул книгу.

– Ну как? Возьмемся или нет? – спросил Дилидон.

– Возьмемся! – откликнулись гномы.

– Попытаем счастья…

– Во что бы то ни стало сделаем! Пусть Гедрюс увидит и узнает больше, чем другие без очков. Он это заслужил.

Один только Живилёк чесал макушку и молчал. С Расяле-то играть было куда легче…

Что ж, вздыхать некогда. Надо готовиться к походу на озера… Чтобы приободрить своего будущего подмастерье, Дайнис весело затянул третий куплет марша:

ССОРЕ КОНЦА НЕ ВИДНО

У папы и мамы было очень много забот, и они даже не заметили, что сын ходит без очков.

– Хозяйничай дома, – сказала мама Гедрюсу, уходя утром, и поручила ему множество дел. – И еще, – строго предупредила она, – следи, чтобы Расяле одна не ходила купаться. I

Гедрюс сразу почувствовал себя взрослым: Пеструха, поросята, наседка с цыплятами, да и кот и пес глядели на него, как на кормильца и хозяина.

– Ку-ка-ре хо-хо-хо! – кричал петух, и это означало: «Ай да Гедрюс!» или «Гедрюс – парень что надо!»

Правда, когда Гедрюс перепоручил всех кур, кошку и пса сестренке, этот подлиза закукарекал и ей:

– Ку-ка-ре ха-ха-а! – или примерно: «Расяле – вот это хозяйка!»

Покормив поросят, кур и перевязав корову туда, где травы побольше, Расяле с Гедрюсом отвязали Кудлатика и втроем отправились искать очки. Кудлатик был сегодня особенно весел и не мог на месте устоять от радости. Он лаял на кур, овец, ворон и обнюхивал каждый куст. Расяле твердо верила, что пес непременно нашел бы очки, если бы знал, каковы они с виду, если мог бы унюхать стекло.

А Гедрюс все это время ломал голову, как бы все объяснить Кудлатику. Молчал, молчал, и наконец придумал. Надо нарисовать очки на окне соседней избы. Пускай Кудлатик посмотрит и обнюхает.

Соседки не было дома, а за ее замурзанными малышами-близнецами присматривала бабушка – такая дряхлая, что ходила, опираясь сразу на две палки. Когда бабушка зашла за дом, Гедрюс подкрался к окну, подышал на стекло и нарисовал на запотевшем окне большие очки.

Близнецы сидели на полу и ели простоквашу с картошкой. Услышав какой-то скрип на стекле, они, не вынимая ложек изо рта, поспешили к окну.

Поскорее – пока не исчез рисунок – Гедрюс схватил встревоженного пса, которого Расяле держала за загривок и поднял к стеклу. Но пес, прижав нос к стеклу, прежде всего заглянул в избу. Было жарко, пес вывалил длинный розоватый язык, и прохладное стекло приятно холодило его.

Чумазые близнецы, увидев собачью морду, завопили не своим голосом, швырнули ложки и – прямо по картошке и простокваше – к бабушке…

– Волк! Волк в окно смотрит!..

Пока бабушка поняла, что к чему, пока обошла вокруг избы, Гедрюс, Расяле и пес были уже далеко.

Увы, Дилидон пока никак не мог сообщить детям, чтобы те не трудились зря, не искали очков. Сегодня же под вечер гномы опустятся на дно озера. Если им удастся раздобыть розовые кристаллики, они передохнут день-другой, а потом отправятся в болото за змеиными слезами. А когда очки наконец будут покрыты волшебным составом, гномы сами торжественно доставят их Гедрюсу на еже. Мураш поведет его, как слона, под уздцы, а остальные с песней пойдут следом… Об этой приятной минуте мечтал теперь каждый гном. Какая жалость, что об этом не подозревали ни Гедрюс, ни Расяле!

– Знаешь, – сказала она брату, – а может, очки забрал Разбойник? А может, он знает, куда их вчера бросил? Ты побудь здесь, а я к озеру сбегаю, посмотрю: может, Микас рыбачит.

Гедрюс подумал и согласился. Ему самому было неприятно попадаться Микасу на глаза, а Расяле что?.. Она может сходить, как разведчица, или как «натуральное лицо» (он имел в виду «нейтральное» – но забыл слово).

Расяле убежала. Она знала те мостики, с которых обычно удил Микас, и не ошиблась: над камышом торчала длинная удочка.

– Клюет? – подойдя, спросила она.

– Во!.. – показал тот окуньков, нанизанных на ивовый прутик.

Микас разговаривал вполне дружелюбно, и Расяле не знала, отругать его или разговаривать по-хорошему.

– А что ты вчера Гедрюсу сделал, бесстыдник? – незлобиво попрекнула она.

– Получил по заслугам, – так же беззлобно ответил Микас. – А чего он меня?..

– Так ты же, Микас, не горел! С завязанными глазами не лежал! Разбойник, вот ты кто!.. – Расяле распекала Микаса как по нотам. – Отдай очки! А то маме скажу, вот!

– Отвяжись, – немного струхнув, отпирался Микас. – Я этих очков сроду не видывал. Сами с носа слетели.

– Как же, слетели… Ногти бы лучше постриг! Как набросился, Гедрюсу всю шею расцарапал!

– А чего он с кулаками полез? Еще не так получит, если я маме скажу, что у меня из носу текло.

– Иди жалуйся. Сопли у тебя текли, вот что!

– Ну-ну, потише ты! – обиделся Разбойник. – Вот как заеду удочкой!..

Расяле ничуть не испугалась:

– Сам уймись, петух! Сперва сходи, очки найди.

– Отвяжись! Видишь, клюет… Э-эх! Из-за тебя такую рыбину упустил.

Расяле вспомнила сказку доктора Альсейки и спросила у Микаса:

– А где ты червей собираешь?

– Всюду…

«А если бы я так – вдруг поймала рыбку с драгоценным камнем!.. – подумала Расяле. – Вот бы хорошо было!»

– Дай удочку подержать, – попросила она. – Сходи к Гедрюсу. Он без тебя, правда, не найдет.

– А он опять с кулаками не полезет?

– Не бойся. Он больше на тебя не злится. Честное слово! Говорит, позови Микаса, может, он случайно видел, куда очки упали. Иди, я подержу… Так хочется поймать хоть одну рыбку!

– На уж, – сказал Микас, забросив удочку. – Только смотри, не оборви леску.

Микас ушел, а Расяле стала на мостки и обеими руками вцепилась в удилище.

Гедрюс, оставшись с Кудлатиком, тщетно лазил по кустам, ждал Микаса и раздумывал, как пройдет их встреча. Помирятся они или нет? И решил: найдут очки – помирятся, а нет – Микасу придется держать за них ответ. И вдруг он вспомнил, что наказала поутру мама: «Смотри, чтоб Расяле одна не купалась!» А та, небось, Микаса не нашла и теперь наверняка уже плещется в каком-нибудь заливчике! Ведь сколько раз мама говорила ей: «Не трогай спички, не трогай спички!» – а ей бы все делать наоборот!

И Гедрюс прямо через кустарник припустил к озеру. Ему показалось, что и пес, почуяв опасность, начал испуганно взлаивать.

То ли от спешки, то ли потому, что плохо видел, Гедрюс зацепился за колючую проволоку, которой когда-то был обнесен выгон, упал и, больно ударившись коленкой, так скривился от боли, что даже Кудлатик завыл от сочувствия. В это время Разбойник, насвистывая, шагал по опушке. Прислушался, остановился. Это показалось Кудлатику подозрительным. Увидев, что Гедрюс смотрит на Микаса так, словно говорит: «Все из-за тебя», пес яростно залаял и бросился на Разбойника.

– Эй! Забери свою собаку! – крикнул Микас.

Но Гедрюс, который все еще стонал от боли, вместо того чтобы позвать Кудлатика, подумал: «Все из-за тебя! Куси его, куси, Кудлатик! Пусть знает…»

А собаки ведь хорошо понимают мысли хозяина, им и говорить ничего не надо. Едва только Микас бросился наутек, пес догнал его и цапнул за ногу. Потом, правда, смутился – как-никак Микас был знакомый – и, поджав хвост, понуро поплелся назад.

Расяле, замечтавшись о драгоценном камне и вкусном пироге с медом, даже не заметила, как нырнул поплавок. «Клюнуло!» – поняла она и дернула удочку. Высоко над головой пролетел полосатый окунек. Расяле помчалась на берег, на траву и принялась рассматривать добычу.

Нет, такой малыш не мог проглотить большой камень. Рыбка широко разевала рот, будто показывая, что ни во рту, ни в глотке у нее и впрямь ничего нету, кроме впившегося в губу крючка. У Расяле от жалости даже нос вспотел.

– Я сейчас, я сейчас… – утешала она трепещущую рыбку. – Ну, разинь ротик, еще, еще… Потерпи, полосатенький… Сейчас вытащу… Коташа ты мой…

Смахнув слезы, она поцеловала рыбку и бросила в озеро. Теперь ей стало жалко и тех окуньков, которые еще трепыхались на ивовом прутике. Расяле осторожно сняла трех и пустила в воду. Но те едва держались на поверхности, чуть шевелили хвостиками и не могли даже уйти в воду.

«Нет уж, – подумала Расяле, – больше в жизни не возьму удочки. И бедные червяки сохнут в ржавой банке, мечутся, спрятаться им негде…» Подумала, взяла банку и высыпала червей в сырое место под кустом, возле камней. «Если уж кто рыбу ловить хочет, пускай отвалит камень и поймает ту – драгоценную».

Вернулся Микас злой и неразговорчивый.

– Ну как? Нашли очки? – спросила Расяле.

– Я тебе найду… Катись отсюда!

Расяле удивилась – теперь Микас и впрямь выглядел как разбойник.

– Куда червей девала?

Такому сердитому разве объяснишь. И она не торопилась отвечать.

– Я поймала вот такого окуня, – похвасталась она. – Поймала и отпустила.

– Слышишь, что говорят? Куда червей девала?

– Не бойся, не съела. Хочешь, Микас, я тебе скажу, как достать алмаз? Хочешь? Когда снег стает, поднимешь вот этот камень и найдешь червя. Я их тут нарочно посеяла. А когда найдешь, то на этого червя поймаешь рыбину. А эта рыбина…

Но Микас не стал слушать. Он увидел своих окуньков – они покачивались на воде – и вытянул Расяле удилищем. Расяле от изумления даже заплакать забыла. Что это с ним? Почему он такой злющий? Она только поняла, что Микас не нашел очков и ссора еще не кончилась и не скоро кончится.

ВО ВЛАДЕНИЯХ ОДНОРУКОГО РАКА

Под вечер, когда высокие корабельные сосны закрыли тенью Заводь Кувшинок, у озера появились гномы. Шагали они тихо, были озабочены, перед такой ответственной экспедицией им и песня на ум не шла. Малыши были вооружены отточенными иглами ежа. Ведь ни один не знал, какие опасности ждут их на дне озера.

Все согласились, что для такого дела лучше всего подходят силач Бульбук, знаток зверей и птиц Мураш, ученый и переводчик Мудрик и, конечно, Дилидон. Остальные улеглись на зеленые листья кувшинок и смотрели, как их друзья, положив в ранцы по камешку, погружаются в непроглядные глубины.

Первыми отважных водолазов встретила стая серебристых уклеек. Их любопытство победило страх, и уклейки, остановившись среди водорослей, объяснили гномам, что Заводью управляет Однорукий Рак, а властелином всего озера считается Великий Сом, которого эти рыбешки и в глаза не видывали.

– Где же проживает господин Рак? – спросил Мудрик, смешно размахивая руками, – ведь рыбки, разговаривая, тоже помахивали хвостом и плавниками. Уклейки, видно, прекрасно поняли вопрос и показали источенный водой камень, под которым и обосновался Однорукий.

Гномы поблагодарили уклеек и, загребая руками, зашагали к камню. Рак, по пояс высунувшись из норы, поводил длинными, словно удочки, усами и, насупившись, ворочал глазищами. Приблизившись, гномы увидели, что в этих глазах не заметно ни удивления, ни тепла, ни крупицы радушия.

– Добрый день, – поздоровались гномы.

– Зачем пришли? – равнодушно осведомился Рак. Он даже не поинтересовался, кто они такие и откуда.

Гномы стали ему все объяснять, а он все продолжав выуживать что-то усами, беззвучно шамкая костистой пастью. Гномы вежливо попросили розовых кристалликов и вызвались отработать за них.

– Мы можем оштукатурить ваш замок, – сказали они. – Можем сшить вам отличный костюм или искусно расписать панцирь.

– Я за модами не гоняюсь, – мрачно ответил Рак. – Мне и так хорошо.

Расписывать панцирь и впрямь не стоило. У Однорукого давно чесалось все тело, и он, шевеля усами, думал: «Пора менять панцирь (чтоб его нелегкая!..). Лежи потом неделями в одном белье, пока новый не окрепнет!»

– Мы работы не боимся, только дайте нам кристалликов, – просили гномы.

– Нет их у меня, – ответил Рак. – Моя кладовщица – водяная крыса Проныра. Напишите заявление, я подпишу, тогда сходите к ней и получите.

– А чем мы вам отплатим за это?

– Не знаю. Подумаю, – буркнул Рак и выполз на прогулку. Он и впрямь оказался одноруким. Вторая клешня, подвязанная платком, висела на груди.

Поначалу гномы обрадовались – вроде бы все идет легче, чем они думали. Только вот как написать в воде заявление? Мудрик попробовал, вода вокруг посинела, а на бумаге не осталось ни буковки. Что делать?

– Вы что, не видите? – сказал Мураш. – Он только посмеялся над нами. Бумага мокнет, чернила текут… чепуха какая-то!..

– Ну, Мудрик, ты что скажешь? – спросил Дилидон.

– Надо поразмыслить, – ответил ученый. – Все можно сделать. Надо поразмыслить.

– И сколько будешь мыслить? Месяц? Два? – ехидно усмехнулся Бульбук.

– Я поднимусь наверх и сделаю все, что смогу. А вы – смотрите… Может, и без меня обойдетесь.

Что ж, совет разумный. Дилидон пожал руку ученому:

– Ладно, Мудрик. Иди, подумай и сделай что-нибудь. Мы будем тебя ждать.

Мудрик выкатил из своего ранца камешек и как пробка выскочил на поверхность. Остальные посовещались и отправились на поиски кладовщицы.

В лабиринт крысы Проныры вело несколько запутанных ходов: одни тянулись до берега, другие извивались под водой, между дном откоса и почерневшими корневищами. Тут не мудрено было заблудиться и угодить в лапы хищнице. Лучше уж подождать ее на открытом месте, где видно, что происходит вокруг. Гномы сели на камешки и принялись гадать, где же у Проныры эти кристаллики.

Долго сидеть не пришлось. Проныра следила за ними, притаившись в своей норе, и, не вытерпев, приплыла сама.

– Здравствуйте! Здравствуйте! – ласково поздоровалась она. Дилидон и Мураш поняли ее крысиный язык и объяснили, что спустились сюда за кристалликами, и вежливо спросили, не может ли она помочь им. Проныра посоветовала обратиться к властелину Заводи. Гномы ответили, что он велел им написать заявление… Проныра откинула голову, обнажив длинные желтые зубы, расхохоталась, и Дилидон понял: она не верит, что гномы смогут что-нибудь написать.

– Пишите, пишите, только поторопитесь, – сказала она, вдоволь нахохотавшись. – Мне скоро на охоту, а без меня никто вам кристаллики не выдаст.

– Жаль, если не успеем, – вздохнул Дилидон. – А может, вы хоть покажете нам, каковы они с виду, эти кристаллики? Может, мы их еще где-нибудь добудем.

– Пожалуйста, пожалуйста, попробуйте, – согласилась Проныра и отвела их к крупным ракушкам, которые присосались ко дну среди камней – издали их даже трудно было заметить. Она что-то шепнула им – ракушки зашевелились, послушно легли на бок и открыли створки.

В уголке каждой перламутровой створки было по доброму десятку прозрачных кристалликов, вроде крупных сахаринок, но с розовым отливом. Гномы только глубоко вздохнули. Проныра снова визгливо расхохоталась и оставила раковины, забыв ткнуть их в бок, чтоб закрылись.

– Скажу вам начистоту, – наконец вымолвила она. – Хоть в лепешку расшибитесь, ничего вы не напишете. А Рак у нас – жмот, кристаллики он не выдаст. Короче, ничего у вас не выйдет – нос не дорос.

– А вы б не смогли как-нибудь?.. Хоть щепотку…

– Ну, что вы!.. Песчинки не мои. Знаете, какая ответственность!..

Она проворно всплыла, глотнула воздуха и снова вернулась к ним.

– А может, поохотитесь со мной? – спросила она. – Отличная штука – подводная охота!

– Спасибо большое, да нам не до того, – ответили огорченные гномы.

– Погодите еще минуточку, – попросил Дилидон. – У нас есть очень способный ученый. Может, он как-нибудь напишет это заявление…

– Ладно, подожду… – согласилась Проныра. – Но помните – от голода я зверею…

Хоть она и улыбалась, говоря это, гномы поняли, что это не шутка.

А Мудрик зря времени не терял. Ему пришло в голову провощить бумагу с прошением. Но где же взять воск? Парикмахер Оюшка вспомнил, что у него много нектара, которым он сбрызгивал аккуратно причесанные головки цветов. Решили смешать чернила с самым лучшим нектаром – розовым – и посмотреть, что получится.

Едва они написали первое слово, над головами зажужжали пчелы. Запах роз приманил их, и вскоре на бумаге не осталось белого клочка. Пчелы ползали в поисках меда и, как предвидел парикмахер, провощили своими лапками бумагу.

А значилось на ней вот что:

ЕГО ПРЕВОСХОДИТЕЛЬСТВУ ВЛАСТЕЛИНУ ЗАВОДИ КУВШИНОК ГОСПОДИНУ ОДНОРУКОМУ РАКУ

от Дилидона и остальных

ЗАЯВЛЕНИЕ

Убедительно просим Вас выдать нам для благородных целей щепотку розовых кристалликов, хранящихся в Ваших кладовых.

Заранее благодарные Вам Дилидон, Мураш, Дайнис, Бульбук, Мудрик, Оюшка и Живилёк.

Мудрик свернул пергамент трубочкой, перевязал травинкой и, сияя от радости, опустился на дно.

Теперь оставалось немного: управляющий выведет в уголке «КЛАДОВЩ. ПРОНЫРЕ. Выдать одну щепотку» и нацарапает свою подпись.

Но Рак не торопился. Он спокойно расправлялся с рыбешкой, которую поймал во время прогулки, и, шевеля челюстями, покосился на заявление.

– Хм… Хорошо, – сказал он, – ловко придумано. Только как я наложу резолюцию? К такой бумаге чернила не пристают.

Но Мудрик все предусмотрел.

– Не обязательно чернилами, – ответил он и сунул Раку свое оружие. – На воске можно писать и вот этой колючкой.

– Хорошо-о, – снова протянул Рак, осматривая колючку. – Приходите, когда клешня отрастет, подпишу.

– А когда это будет? – в досаде крикнул Дилидон.

– Когда отрастет, тогда и будет! – повторил Рак, ковыряя колючкой в челюсти. – Я не левша какой-нибудь! А правая, как видите, в битве пострадала.

– Я же говорил, он над нами издевается! – воскликнул Мураш. – Надо Проныру угостить, и увидите – она даст песчинки безо всякой резолюции.

– А чем ее угостить?

– Да вот! – Мураш на всякий случай держал в рюкзаке хорошо сохранившийся прошлогодний орех. – Чем не гостинец крысе?

– Не гостинец, а взятка! – проворчал Мудрик. Он был уверен, что гномы не должны так себя вести. – Как можно дурными способами добиваться доброй цели?

– Эх ты, ученый!.. – пренебрежительно отозвался Бульбук. – Ум за разум зашел! Неужто не видишь, какие тут порядки? Не подмажешь – не поедешь.

Дилидон пытался найти золотую середину.

– В своем лесу, – сказал он, – мы поступаем и будем поступать, как говорит Мудрик. А здесь иного выхода, увы, нет.

Он взял орех и отправился поговорить без свидетелей. Гномы издали следили за ним и видели, как Проныра расхохоталась, видимо, узнав, что заявление не помогло, потом сердито потрясла головой, воровато огляделась и что-то зашептала Дилидону на ухо. Командир сердито ответил, она капризно махнула хвостом и уплыла.

– Что ей орех! – сказал, вернувшись, Дилидон. – Она за живностью охотится. Знаете, что она мне предложила? Говорит, разоружи одного из своих, а я уж с ним управлюсь.

– Мерзость какая! – выругался Бульбук. – Ничего тут не добьешься, ребята. Если эти лоханки еще не закрылись, подойдем да и схватим по нескольку кристалликов.

– Позвольте, позвольте!.. – снова всполошился ученый. – Если вы собираетесь воровать, то на меня не рассчитывайте.

– Ну, а что ты предложишь лучше? Что?

– Надо подумать, – сказал Мудрик.

– Опять он за свое! – рассердился Бульбук. – Сочинил заявление, ну и что? Неужто не видишь? У них маковой росинки не выпросишь. Колючку отдал – смотри, чтоб шкура осталась цела.

Дилидон и Мураш молчали, но было видно, что они склоняются к мнению Бульбука.

– Ох уж эти ученые! – не унимался тот. – Какой непрактичный народ!.. Никакой от них пользы, только помеха.

– Как хотите. Могу и не мешать, – обиделся Мудрик. – Поступайте как знаете.

Он выкинул балласт – камешек величиной с фасолину – и всплыл на поверхность.

– Не надо было его сердить, – упрекнул друга Дилидон. – Его мудрость нас не раз выручала.

– Может, да, а может, и нет, – ответил Бульбук. – Кто знает, что нам больше поможет – моя сила или его ум? Не такие уж мы ничтожные, как он думает! – Бульбук готов был это доказать тут же, на дне озера.

Раковины и впрямь были еще открыты, словно ждали, чтобы гномы взяли себе, что им нужно. А те углядели три самые крупные, где кристалликов было больше всего. Решили по команде схватить по нескольку и тут же всплывать. Чтобы не мешкать, они вынули камни из ранцев, зажали их под мышкой, встали каждый у своей раковины.

– Раз… два… три! – скомандовал Дилидон.

А створки – хлоп! – и у всех троих руки оказались в перламутровой ловушке. Только теперь гномы поняли, что Проныра нарочно оставила раковины открытыми. Может, это и есть ее подводная охота? Может, она сама притаилась неподалеку и сейчас приплывет за добычей?..

При мысли о ее страшных желтых зубах у гномов мороз по спине пробежал. Створки закрылись так плотно, даже силач Бульбук не мог шевельнуть пальцем.

От Проныры они, пожалуй, еще кое-как защитятся дротиками. Камни теперь не нужны, одна рука у них свободна. А вот если приползет Рак, он управится с ними, как с той рыбешкой, а их колючки сможет употреблять вместо зубочисток. Одно счастье, что наверху раза два прогремел гром. Однорукий, как и все раки, ужасно боялся грозы и отсиживался в норе.

Грозила им и третья опасность. Гномы – не рыбы, они не могут без конца находиться под водой. Готовясь в путь, они всласть надышались вкусным сосновым воздухом, но приближалась пора, когда надо подниматься, а то задохнешься.

– Надо было подставить по камешку, потом уж руки совать! – воскликнул Мураш.

– Как это мы не догадались! – огорчился Бульбук. – Лопухи мы этакие бестолковые!

Дилидон молчал, хоть ему и хотелось напомнить Бульбуку, что тот никогда не старался размышлять и еще недавно потешался над Мудриком. Но командир понимал, что теперь не время для укоров. Задним умом каждый крепок… Пусть с опозданием, но надо искать выход.

В ЗАПАДНЕ

Мудрик сидел на листе кувшинки и, обхватив обеими руками голову, раздумывал, правильно ли он поступил, оставив товарищей. Может быть, невзирая на оскорбления Бульбука, надо было остаться с ними? Но ведь тогда он изменил бы своим принципам, стал соучастником кражи!.. Что выше – принципы или дружба? Мудрик мысленно перелистал сотни книг, но ответа не нашел.

Дайнис от нечего делать сочинял песенку про зайца. Он долго что-то мычал, подбирая мелодию, и наконец запел:

– Перестань, будь добр, – оборвал его Мудрик. – Лучше помолчим. Почему они так долго не всплывают?

Живилёк был уверен, что Дилидон не пропадет, и с восторгом следил, как носятся над водой огромные голубокрылые стрекозы. А когда одна из них села на лист кувшинки, у него от радости дух захватило. Стрекоза была сине-зеленая, с изящно изогнутым брюшком и большими зеркальными глазами, в которых Живилёк видел себя – смешного толстенького гнома. Он осторожно погладил прозрачные крылья в тонких, словно нарисованных прожилках, и ему ужасно захотелось полетать.

– Возьми меня на спину, – стал просить Живилёк. – Я не такой толстый, как тебе кажется. Да еще я ранец на листе оставлю, увидишь, как нам будет хорошо!

Стрекоза пошевелила крыльями и чуть-чуть покачала головой.

– Попробуй, – просил гном. – Я ведь никогда еще не летал. Хоть от кувшинки до сосны и обратно…

– Ой-ой-оюшки, не дури, Живилёк! – вмешался парикмахер, склонившийся над кувшинкой, которой он поправлял прическу.

А в Заводи уже выстроилась целая очередь кувшинок – кривых, еще не совсем раскрывшихся или уж очень разлохмаченных. Но Мудрик велел гномам бросить все дела и позаботиться о балласте. Если друзья не вернутся, придется спуститься на дно озера.

Дайнис, Живилёк и Оюшка, прыг-прыг с листа на лист, поспешили к берегу за камешками. Мудрик остался дежурить и увидел, что из воды всплывают какие-то предметы. Пустые ранцы! Один, два, три… В одном он обнаружил сломанную колючку – и ничего больше.

– Скорей! Скорей! – крикнул он друзьям.

Гномы, запыхавшись, вернулись с берега, неся камушки. Мудрик показал им ранцы, и они поняли, что с товарищами стряслась беда.

– Давай, Живилёк, свое оружие, камень, а сам оставайся тут! – приказал Мудрик. – Мы погружаемся.

– Только не вздумай летать! – предупредил Дайнис. – Слышишь, как гремит? Гроза приближается.

Живилёк огорчился, но, кажется, не так из-за друзей, сколько оттого, что в суматохе улетела стрекоза.

Как и предвидел Дилидон, у раковин вскоре появилась крыса. Надо было браться за оружие, а Бульбук, горячая голова, сломал свой дротик, пытаясь открыть раковину. Заметив безоружного, Проныра начала к нему подбираться. Дилидон и Мураш, стиснув от боли зубы, кое-как доволокли свои раковины поближе к Бульбуку, чтобы защитить друга.

Но одной левой, да еще задыхаясь, без воздуха, им от Проныры не отбиться. Мелкие уколы все больше бесили крысу. Она старалась замутить воду, бесновалась от злобы и становилась все опасней.

Дилидон велел сбросить ранцы. Во время боя да еще одной рукой сделать это нелегко. Зато когда ранцы всплыли, гномы знали, что вскоре придут друзья, и это придавало им силы.

Увидев еще трех вооруженных гномов, Проныра присмирела и юркнула в свой лабиринт. Пленные могли вздохнуть с облегчением, но как вздохнешь под водой? Надо было срочно что-то предпринимать. Как заставить эти бестии открыть створки, не знал даже Мудрик.

– Может, их пощекотать? – предложил Дайнис. – Вдруг засмеются.

– Так они же кругом как костяные… – пожал плечами Оюшка.

– У них подошва есть, мягкая, – пояснил Мураш. – Так ведь они ее внутрь втянули.

– Я им кое-что расскажу, – сказал Мудрик. – Сидят они тут в своих ракушках и даже не знают, какие у них знатные родственники есть. Может, от удивления створки разинут?

И Мудрик принялся рассказывать на языке моллюсков о теплых морях, где живут сестры озерных ракушек – жемчужные. Они не просто ползают по дну – бездушные, холодные, ко всему равнодушные. Нет – они всю жизнь выращивают волшебную горошинку, которая кажется серебристой и светится неостывающим нежным сиянием. Эта горошина зовется жемчужиной. Тому, кто ее вырастит, позавидует и соловей…

Но раковины не раскрылись. Почувствовав свое ничтожество и бессилие, они еще крепче сжали перламутровые челюсти. Мудрик умолк и огорченно развел руками.

– Переводи! – задыхаясь, крикнул Дилидон. – Я попробую!

– Эй, моллюски! – тихо заговорил он, стараясь беречь силы, а Мудрик переводил во весь голос. – Кто вы, живые твари или просто сундуки в кладовых Рака?! Оглядитесь вокруг! Здесь такая красота, а вы в своих раковинах не видите, как распускаются кувшинки, как ныряют веселые, свободные рыбки. Вы думаете, слабее вас на свете твари нет? Посмотрите, как дрожат от страха усы вашего повелителя, – и вам станет веселей! Подползите, пока гремит гроза, схватите его за усы – увидите, как он встанет перед вами на колени!..

Дилидон захлебнулся, побледнел и замолк. Но, к счастью, и этого было достаточно. Услышав про дрожащие усы Однорукого, ракушки начали ухмыляться и вдруг одна за другой застучали своими створками от смеха. Гномы вытащили руки и тут же устремились вверх, крепко сжав в онемевших кулаках драгоценные кристаллики.

В воде остались лишь Мудрик, Дайнис и Оюшка. На прощание ученый пожелал ракушкам почаще смеяться, жить веселей и набраться побольше смелости. Гномы вежливо раскланялись и выбросили из ранцев свои камешки.

Казалось бы, все кончилось хорошо, но, взобравшись на лист кувшинки, гномы увидели, что нет Живилька.

– А где же наш малыш?

Там, где он беседовал со стрекозой, лежал ранец, а на нем – крохотная шапчонка.

– Улетел, – догадался Дайнис. – Говорил же я ему, предупреждал – гроза идет… Ну, что ты с ним поделаешь?

– Уже накрапывает, мы и так умаялись, промокли, а тут еще ждать его! – возмущался Бульбук. – Вот зададим ему взбучку, будет помнить!

Сверкнула молния, и так ударил гром, что даже деревья в лесу присели. Крупные капли звонко забарабанили по листьям кувшинок. Гномы, скользя и спотыкаясь, выбрались на берег. Пока они добежали до ближайших деревьев, их изрядно посекло дождем. В довершение всего посыпался град, и у тех, кто не успел спрятаться под деревьями, даже под шапками вздулись шишки.

Теперь гномам казалось, что все неприятности, все беды – из-за Живилька – этого неслуха и сорванца. Если б не он, все давно бы собрались в каком-нибудь дупле, а то и в гостях у белки.

– Остригу ему в наказание вихор! – сказал Оюшка, которому больше всех досталось от града.

– Важно не то, что на голове, а то, что в голове, – назидательно заметил Мудрик. – Пускай он лучше прочитает «Большую Гномскую Энциклопедию» – от первого до сто первого тома! Для тела наказание, а уму польза.

– Захиреет, поседеет – и что с того? – возразил Бульбук. – Всыпать бы ему сотню травинок потолще, будет тогда старших слушаться.

Пока они спорили, забившись под елочки, черная туча ушла, и выглянуло розовое, свежеумытое вечернее солнце. Провело лучом, словно пальцем, по росистому небосводу, и вспыхнула радуга. Из нее, будто из сверкающих ворот, звеня крылышками, вынырнула стрекоза. А Живилёк сидел на ней, как пилот, весело ухмылялся и озирался по сторонам.

Гномы, потеряв терпение, только руками размахивали и в конце концов решили наказать ослушника трижды: и остричь, и высечь, и за энциклопедию засадить.

А тот приземлился рядом с ними и весело крикнул:

– Видали, а? Мы все болото облетели, и я нашел, где прячется змея Пятнашка. Вот хорошо было!

Он сверкнул блестящими от счастья глазами и спросил:

– А вы как? Раздобыли кристаллики?

Дилидон смотрел на него и улыбался: «Как его сечь, такого счастливого?»

О том же думал и Оюшка: «Ему так идет этот светлый вихор – пускай себе носит на здоровье…»

«А энциклопедию я ему все-таки принесу, – решил Мудрик. – Пусть хоть картинки посмотрит…»

Таков уж был Живилёк: его всегда хотелось и наказать и приласкать.

К ЗМЕЕ ПЯТНАШКЕ ЗА СЛЕЗАМИ

На следующий день гномы отдыхали. Мудрик листал словарь ужо-змеиного языка, Дайнис лежал навзничь в белом клевере и мечтательно напевал:

Другие собирали землянику и нанизывали, словно бусинки, на травинки. А Живильку, который устал меньше всех, поручили проведать Расяле, Гедрюса и Разбойника. Что у них слышно?

Живилёк еще не умел писать и, боясь что-нибудь запамятовать, завязывал на носовом платке узелки. Иногда, роясь в поисках платка, он приговаривал: «Где же моя записная книжка?»

На сей раз гномик вернулся с узлами на всех четырех углах платка и даже на полах своей курточки. Всем стало ясно, что у него уйма важных новостей.

Он подождал, пока собрались все и пока Мудрик захлопнул словарь. Тогда он вытащил «записную книжку» и, развязывая узелок за узелком, принялся рассказывать.

Прежде всего гномы узнали о вчерашних событиях: как Гедрюс ушиб ногу, а пес Кудлатик укусил Микаса. Разбойник, вернувшись домой, разрезал грелку, в которую мама наливала горячую воду, чтобы погреть бок, и смастерил рогатку. За грелку ему уже всыпали. Но наплакавшись, он набрал камней, подстерег Кудлатика и подбил ему заднюю лапу.

Пес жалобно завизжал, и Гедрюс, выбежав из избы, успел увидеть, как Разбойник улепетывает в кусты.

– Теперь все они хромые, – разведчик развязал последний узелок. – У Гедрюса коленка, у Микаса икра, а у Кудлатика – сухожилие. Одна Расяле пока бегает. Ну вот… – он осмотрел платок, – вроде и все.

– А зачем узелки на куртке? – спросил кто-то из гномов.

– А-а!.. – вспомнил тот. – Еще Расяле с Гедрюсом поклялись отомстить за Кудлатика. Все время шепчутся, ищут какой-то мешочек, а что они будут делать… – Он пожал плечами. – Может, утопят… Ой, еще один узелок – этот уж и не знаю про что…

– Ну подумай, вспомни, – просили друзья.

Живилёк поскреб белокурую макушку, но все равно ничего не вспомнил. Так и остался узелок под вопросительным знаком…

– Все трое хромают… – повторил Дилидон. – А некоторые еще спрашивают, не зря ли мы мучаемся с этими очками. Вот Мудрик может переводить наши слова зверям, птицам и ракушкам. Так и Гедрюс – увидит нас и сможет рассказать другим наши приключения и про тайны природы, – ведь мы их так много знаем. А то они теперь ничего не видят и знай дерутся со скуки.

– Печальней всего будет, – откликнулся Мудрик, – когда им и драться надоест.

– Ладно, – сказал командир. – Прочь сомнения! Надо подробно обсудить завтрашний поход. Вы подумали, что нам взять с собой?

– Нелегко будет договориться с Пятнашкой. Ужасно трудный язык, – пожаловался Мудрик. – Без единой гласной! Одни только «с», «ш», «з», «ж» и еще несколько согласных.

– Луковицу надо взять, – откликнулся Бульбук. Он гордился своей выдумкой.

– Хорошо, – одобрил Дилидон. – Кто еще что придумал?

– Я полагаю, что стоит взять с собой ежа, – предложил Мураш. – Если змея нападет, еж не даст нас в обиду.

Все обрадовались. Гномы любили ежа и всегда искали случая взять его с собой в поход.

– А я вот думаю о свирели, – сказал Дайнис. – Мудрик говорил, что змеи любят музыку.

– Но мы же идем за слезами? – удивился Бульбук. – Нам надо ее до слез довести, а не веселить.

– Веселье часто кончается слезами, – как всегда возразил ему Мудрик.

– Мне кажется, – вмешался Мураш, – что все зверьки и птицы плачут только тогда, когда их обидят. Сбили однажды дети ласточкин домик вместе со всеми птенцами. Бедная мать села на ивовый плетень, плакала, плакала – от слез даже плетень зазеленел.

– Ой-оюшки! Что это с тобой, Живилёк?

– Ласточку жалко… – ответил тот, всхлипывая и вытирая нос шапкой.

– То-то и оно, – вздохнул Дилидон. – Мы не имеем права обижать даже змею. А как раздобыть эти слезы, нигде не сказано и не написано.

Один вздохнул, другой откашлялся, третий безнадежно махнул рукой. Но все дружно решили отправиться в путь завтра же, как только спадет роса, чтобы к полудню быть у змеи.

На болоте Живилёк показал пень посреди малинника. Здесь он и видел во время полета змею Пятнашку. Дилидон велел Мурашу с ежом спрятаться за малинником, а остальным немного отстать, чтобы толпа не испугала змею. Сам он вместе с Мудриком, внимательно осматриваясь, зашагал к пню.

Пятнашка, свившись в затейливый клубок, лежала в расщелине и грелась на солнце.

– Пшш-пшш, с-с! – с поклоном поздоровался Мудрик.

Змея подняла голову, облизнулась тоненьким раздвоенным языком, словно ужалила их крохотными злобными глазками и только тогда ответила на приветствие.

Пока Мудрик, шипя да сипя, растолковывал, кто они такие, красноречие не изменяло ему, но когда пришлось перейти к делу, ученый смутился и принялся расспрашивать, как здоровьице, много ли уродится нынче на болоте клюквы, и понес такую околесицу, что сама Пятнашка не выдержала и осведомилась, чего они все-таки от нее хотят.

– Моих слез?! – возмутилась она. – Вот для чего они явились с ведром! Я вам не крокодил, чтоб лить слезы… ведрами.

– Дорога плохая: вереск, топи, – теребя шапку, оправдывался Мудрик. – А тут такая драгоценность… Боялись расплескать.

– Нет-нет-нет! – сморщилась змея. – Никогда я еще не плакала и не собираюсь.

– Что вы, уважаемая?! – вмешался Дилидон. – Кто не плачет, тот и не смеется.

– Разве я говорю, что смеюсь! Да, я никогда не смеюсь и не плачу.

– Невеселая у вас жизнь, – вздохнул Мудрик.

– А я и не говорю, что веселая! – заявила змея, как отрезала.

– У нас тут луковица есть… – по знаку Дилидона заговорил Мудрик. – Если вы позволите, мы поднесем ее поближе. От луковицы, видите ли, многие… гм… если не плачут, то хоть прослезятся.

– Ладно уж, несите. Посмотрим, кто тут прослезится.

Бульбук проворно раздел луковицу, надрезал крест-накрест и, поднатужившись, затащил на пень. Пока он возился с луковицей, слезы так залили ему глаза, что он чуть не наступил змее на хвост.

Пятнашка понюхала луковицу, лизнула и даже не поморщилась.

– Видите… – прошипела она. – Говорила я? Лучше приведите сюда того, кто врал, что змеи плачут. Уж он-то у меня наплачется! Других до слез довести – это мы умеем…

– Мы знаем… Слышали, что вы очень больно жалите. Многие боятся вас как огня. Но и у вас есть враги, которые…

– А я и не говорю, что нет!

– Ну вот. Если они обижают вас или ваших близких, неужто у вас не болит сердце? – допытывались гномы.

– А я и не говорю, что не болит!

– Но ведь когда поплачешь, полегчает. Как же вы без слез?..

– А я и не хочу, чтоб мне полегчало! Вы слезы льете, а мы копим яд. От боли, от гнева, от досады – от всего понемножку. А потом ка-ак ужалим!

– Да, – согласился Мудрик. – Но в теплых странах живут, например, гремучие змеи. Еще поядовитей вас. Не могу сказать, плачут ли они, а вот повеселиться, поплясать очень любят. Заклинатель монотонно так играет на дудочке, а они как разойдутся, даже на кончик хвоста становятся!

– Ну и что? – ничуть не удивилась Пятнашка. – Пляшут под всякие погремушки, вот и прозвали их гремучими…

Мудрик знал, что те змеи и сами умеют греметь, за это их так и прозвали, но он был скромен, как истый ученый, и не спорил по пустякам.

– А если бы послушали другую, веселую музыку, – спросил он, – может, и вы бы захотели плясать? У нас тут музыкант есть.

– А я и не говорю, что не спляшу! Сыграйте – видно будет.

Дайнис вытащил свирель и заиграл веселый танец. А чтоб было еще веселей, гномы запели в такт:

Пятнашка покривилась, поизвивалась чуть-чуть и заявила:

– Под такую музыку надо трястись, как последней дуре, а не плясать. Уфф! Вредно после сытного обеда. Съела улитку, мышку проглотила, да еще глупая пташка попалась…

– Вот уж, правда, гадюка, – прошептал Дайнис.

– Давай напустим на нее ежа, уж он ее доведет, – предложил Бульбук. – Такую и впрямь не стоит жалеть.

Но Дилидон призвал их к порядку и велел Мудрику спросить: может, змея любит печальную, лирическую музыку?

Та ответила:

– Не знаю, попытайте счастья.

Дайнис недавно сочинил такую трогательную песенку, что и камень бы заплакал. Он выстроил гномов, взмахнул: «Три-четыре», и все запели:

Но змее дела не было ни до зайчонка, ни до елочки. Она бы, пожалуй, расхохоталась – да не умела. Певцы это поняли и замолчали один за другим.

Пока они пели, еж, оставшись без присмотра, принялся рыскать по малиннику и под корнями соседнего пня обнаружил гнездо змеенышей. Гномы, верно, бы и не заметили, но Пятнашка почуяла опасность и, словно пружина, метнулась спасать детей.

В такой схватке обычно побеждал еж. Змеиного яда он не боялся, а когда гадюка жалила в нос, еж только дергался с отвращением, хватал ее зубами и принимался хлестать о свои иглы. Но Пятнашка боролась бы до тех пор, пока не попрятались бы ее детеныши.

– Мураш! – крикнул Дилидон. – Усмири ежа!

– Зачем? – удивился тот. – Жалко тебе змеиного выводка? Все равно по-хорошему она не заплачет.

– А она пожалела птичку? – добавил Бульбук. – Пускай сию минуту плачет или…

– Сказано – усмири ежа! – строго повторил командир.

Мураш, явно недовольный, подошел и схватил ежа под уздцы.

Пятнашка, злобно шипя на гномов, заползла на свой пень, снова свернулась в клубок и застыла, словно неживая. Мудрик попытался заговорить с ней, но она даже не шевельнулась.

– Злится… – поняли гномы и стали упрекать Дилидона в мягкосердечности.

– Послушайте! – разозлился тот. – Чего вы от нее хотите?

– Слез – и больше ничего, – ответил Бульбук.

– Если б она так легко плакала, мы бы стояли по колено в слезах. Все ее ненавидят, презирают, преследуют – она бы могла давно целое озеро наплакать и сама бы в нем утонула.

– А зачем она всех жалит? За что ее такую любить?

– Она защищается, как умеет. Если б не жалила, не выжила бы.

– А почему не жалит болотный уж? – заметил Мураш.

– Да потому, что он так похож на гадюку, что ему и жалить нет надобности. Не будь на свете Пятнашки, ему бы, чего доброго, пришлось отрастить рога или когти.

– А вот, например, роза, – вмешался Оюшка, – колется, зато какой запах! Какая красота! А тут, полюбуйтесь на нее – что за мерзость! Ох-ох-оюшки!

– Если хотите знать про розу, я вот что вам скажу, – прервал его Мудрик. – Было время, когда роза не имела шипов и не кололась. Но все ее так ломали, так рвали, что ей волей-неволей пришлось некоторые ветки превратить в острые колючки. Видите, что творится! – поднял палец ученый. – Одних мы обижаем за красоту, а других ненавидим за уродство. И тем и другим приходится защищаться! Неужели змея сама укусит кого-нибудь, как злая собака, исподтишка? Нет. А вот наступите на нее – она вам покажет. Не от хорошей жизни она выбрала для жилья всякие болота до топи. Мол, вы, красавцы да силачи, живите где вам угодно, а мне и болота хороши, только оставьте меня в покое…

Если б гномы не были так увлечены спором, они бы увидели, что тело Пятнашки слегка вздрагивает.

– Главное, – сказал Дайнис, – что от нее никому никакой пользы. Вот пчелка – у нее тоже есть жало, но ее все любят, уважают. За мед, за воск… Розу – за прекрасные цветы. А змею, добрые молодцы, за что любить?

«Добрые молодцы» молчали. Дилидон думал: «Любить и уважать ее, может, и не за что, но жить и она имеет право».

– Эх вы, несмышленыши! – неожиданно подняла голову змея. К удивлению всех, она прекрасно говорила на языке гномов. А еще больше удивились гномы тому, что из ее крохотных глазок текут такие огромные слезы… – Из моего яда, – всхлипнула змея, – из моего яда делают дорогие, очень важные лекарства! Чего стоите? – зло прошипела она. – Неужто не видите?.. Давайте сюда свою посудину!

Мудрик с уважением снял шапку, поставил перед Пятнашкой ведерко и велел всем отойти. Опустив головы, словно виноватые, гномы тихо удалились за малинник.

Вдруг они услышали в воздухе странный звук. Ух-ух-ух! – взмахивая крыльями, над чахлыми березками низко летел аист. Пока гномы, не понимая опасности, разглядывали красиво изогнутую длинную шею и красные ноги, аист увидел змею. Немного снизился, цапнул гадюку и унес. На пне осталось почти полное ведерко слез…

МЕСТЬ

Расяле знала, где осиное гнездо. Ловко спрятанное в запущенной живой изгороди, под густой крышей веточек и листвы, оно походило на большое яйцо из серой бумаги: тупой конец его был прилеплен к ветвям, а в остром чернел крохотный леток.

О том, как осы шили и клеили свой домик, можно было бы рассказать длинную историю. Расяле с Гедрюсом видели, что осы, ползая по деревянным изгородям и стенам, собирают крохотные ворсинки. Но сколько таких ворсинок пришлось прилепить одну к другой, чтоб вышел домик, об этом они не подумали. Брат и сестра размышляли о другом: как напустить ос на Микаса-Разбойника. Отыскав мешок из синего пластика, о котором говорил Живилек, они с нетерпением стали ждать сумерек.

Осы с раннего утра ловили мух, искали сладостей – и сами ели и кашу для личинок готовили. Вечером, когда село солнце, они вернулись с охоты и, уставши за день, вскоре заснули. Гедрюс с Расяле обмотали головы полотенцами, надели перчатки и подкрались к гнезду. Убедившись, что осы уже спят, они надели на гнездо мешок, закрутили и завязали лентой Расяле.

На ветках живой изгороди остались лишь серые клочьи и прутик, на котором раньше висели круглые соты с личинками, кашкой и яйцами. Несколько ос все-таки улизнуло, и одна из них пребольно ужалила Расяле в бровь. Но дети так радовались, завладев столь интересным оружием, что даже Расяле больше смеялась, чем плакала.

Настало воскресенье. Утром детей разбудил петух. Он во всю глотку загорланил:

– Гости приехали! Гости приехали!

– Эй! Эй! Эй! – залаял Кудлатик. Он не собирался нападать, просто хотел, чтоб и его увидели.

Из легковой машины, которая когда-то привозила дедушку, выкатилась толстая-претолстая тетушка Алдуте – вот уж, правда, всем теткам тетка, и два ее сына: Криступас и Йонас. Едва она ступила на зеленую травку, как вокруг, словно грибы, стали вырастать корзины и сумки с городскими пирогами, пирожными и прочими лакомствами. Тетя Алдуте оделила ими папу, маму, заспанную Расяле и Гедрюса. Всех тетушка расцеловала, растормошила, а когда поскользнулась, то так звонко расхохоталась, что с неба мгновенно убежали все серые тучи. Стало светло, весело, и запахло ванилью.

Ну как в такой счастливый день думать о мести! Криступас тут же начал ладить удилище, а Йонас прикидывал, где бы разбить палатку. Гости собирались погостить целую неделю, или, как сказала тетушка, «пока не выгоните».

Но день был длинный, рыба не клевала, палатку поставили быстро, и дети, наевшись до отвала пирогов, начали понемножку скучать. Тогда Расяле, у которой все еще ныла бровь, вспомнила про ос, про Микаса и свою клятву отомстить за лапу Кудлатика.

Перебивая один другого, Гедрюс и Расяле принялись рассказывать гостям всю историю вражды с Микасом. Криступас с Йонасом осмотрели пиджак Гедрюса, с которого так и не удалось вывести пятна, пощупали ноющую коленку (ведь если б не Микас, у Гедрюса были бы очки, он бы не упал) и убедились, что бедняга Кудлатик и впрямь прихрамывает. Только Йонасу казалось, что на правую, а Криступасу – что на левую лапу. Мальчики чуть было не подрались, но Расяле мудро рассудила:

– Кто его знает, может, этот злодей ему и вторую подбил?

Гостям снова захотелось осмотреть пса. Кудлатик, щурясь от наслаждения, грыз вкусные косточки (тетя не забыла даже о нем!), и у него не было ни малейшего желания показываться экспертам. А когда те снова полезли щупать его лапы, пес зарычал и цапнул Криступаса за большой палец. Тот сунул палец в рот и побежал было к тетушке, но Гедрюс успокоил его:

– Не стоит… Подержи во рту, а потом приложим подорожник – как рукой снимет.

И Криступас, сося палец, отправился вместе со всеми на сеновал посмотреть на ос. Бедняжки жалобно жужжали в неволе, а некоторые уже прокусили в пластике крохотные дырочки. Мешок с осами гости назвали «бомбой». Осталось только придумать, кто и как подсунет ее Микасу-Разбойнику. Тот, конечно, в такой прекрасный день тоже не сидит дома.

– Или рыбу удит, – предположила Расяле, – или пошел на вырубку по землянику.

– А мы сейчас проверим! – сказал Гедрюс, неожиданно почувствовав себя командиром отряда.

Они взяли ос, сели в лодку и погребли к тому месту, где обычно ловил рыбу Разбойник. На сей раз мостки пустовали. Тогда они повернули немного назад и свернули в заводь, за которой начиналась вырубка, поросшая молодыми сосенками, березками и малиной.

Еще не сойдя на берег, они услышали голос Микаса. Разбойник собирал ягоды не один и кричал кому-то:

– Эй! Идите сюда! Полным-полно!.. Красным-красно!

– Ешьте, ешьте, наедайтесь, – воинственно выпрямившись в лодке, сказал Гедрюс. – Мы эту земляничную поляну скоро захватим!

Коротко посовещавшись, заговорщики решили послать с осами Расяле. Пусть она положит мешок на тропинке или на пне и, встретив Микаса, скажет: «Потеряла гостинцы, что мне тетя из Вильнюса привезла. Помоги найти». А как только Расяле увидит, что Микас уже подбирается к «бомбе», пускай бежит домой.

– Знаю, знаю, знаю! – нетерпеливо твердила Расяле. – Отгребайте поскорей!

Мальчики уплыли, а она, спрятав мешочек за спину, зашагала туда, где только что кричал Микас.

– А-у! – крикнула она, увидев три склоненных спины. – Много земляники нашли?

Рядом с Микасом стоял еще один разбойник, в узеньких брючках с широким ремнем, в старой, выгнутой по-ковбойски шляпе. Черноволосая девочка, поменьше ростом, тоже в длинных полосатых брючках, скорей всего, была его сестрой.

– Тьфу, испугала! – плюнул Микас. – Куда девала Гедрюса? Чего он носа не кажет!

– Боится, наверно! – отозвался ковбой. – Нахватал бы по шее!

Гости Микаса явно знали все подробности ссоры и были, разумеется, на стороне своего хозяина. А из-за незнакомого мальчика и его смуглой сестренки, появившихся во дворе Микаса, Живилёк завязал тот последний узелок, про который потом ничего не мог вспомнить. Он, чего доброго, еще и теперь, возвращаясь из похода за змеиными слезами, шагает с завязанной узлом полой пиджачка.

– И у нас гости есть, – сказала Расяле. – Криступас с Йонасом приехали.

– Хм… Ездят ко всяким погорельцам! А где они жить-то будут? Сена-то еще нет на сеновале.

– А мы палатку поставили! – похвасталась Расяле. – Папоротника, мха настелили – до чего же хорошо!

– Вот и торчите в ней. Жми отсюда, – буркнул Микас.

– Почему ты сердишься? Я только спросить хотела, вы случайно не нашли такой синий мешочек? Тетя нам пирожные и конфет дала, я принесла, куда-то положила, а теперь не найду.

– А очки вы нашли? – поинтересовался ковбой.

– Нет. Папа новые заказал.

– Может, ему дать от нашего мотоцикла? – не то спросил, не то похвастался высокий мальчик.

– А наша тетя на «Волге» приехала! – не сдавалась Расяле. – Найдите мешочек, по конфетке получите.

– И где же ты его потеряла? – Разбойник явно клюнул.

– Да где-то там, на пне положила – землянику собирала, собирала и потеряла. Такой красивый мешочек…

– Пошли, – сказал ковбой. – Но если найдем, знай – пополам!

Расяле еще немножко прошла, оглядываясь, потом присела, как будто землянику нашла, юркнула в кусты и исчезла.

– Где же эта разиня? – крикнул ковбой. – Дженни уже нашла.

– Да тут, смотрите, какие-то мухи поналезли, – сказала Януте, которую брат по-ковбойски величал Дженни. Сам он был Римасом, но требовал, чтобы его звали Джимом.

– А мне что придумать? – как-то спросил Микас.

– Майкл! – ответил Джим. – Майкл-Разбойник. Ол-райт! – Он крепко ударил его по плечу.

Разбойник ухмыльнулся и с удовольствием почесал веснушчатый нос.

Не досвиставышсь и не дозвавшись Расяле, ковбои принялись изучать содержимое синего мешочка.

– Если он завязан лентой, как туда забрались мухи или слепни? – гадал Майкл.

Они чувствовали, что здесь что-то не так, но не могли же они догадаться, что в мешочке осы!

Едва ленточка была развязана, осы с остервенением набросились на ребят и стали их жалить, Дженни, Джим и Разбойник отшвырнули мешочек и с воплями, отмахиваясь от ос, ринулись спасаться в озеро.

Расяле, выбравшись из густого орешника, поплясала, похлопала в ладоши от радости и берегом озера, через кусты, помчалась сказать своим, что «бомба» взорвалась.

А мальчики меж тем рассматривали изгородь, в которой раньше обитали осы. Несколько ос еще ползали по ветвям в поисках своей семьи и что-то подклеивали к лоскутам гнезда.

Расяле нашла друзей и, захлебываясь, принялась рассказывать, как те развязали мешок, как потом удирали, вопили и катались.

Между тем осы, оставив в покое ковбоев, прилетели к своему бывшему жилищу и увидели здесь еще один отряд врагов.

Погибло гнездо, не осталось семьи, нет больше люльки с личинками – нет смысла и жить. Осы напали на детей и стали жалить еще сильней, чем тех, первых.

Поднялся такой вой и крик, что даже Кудлатик, поджав хвост, кинулся в сарай, а петух отдал команду курам и цыплятам броситься в укрытие. Из избы, с уполовником в руке, выбежала мама, а вслед за ней выкатилась и тетя Алдуте. Снова поскользнулась, но, испугавшись, не рассмеялась, и большая серая туча снова скрыла солнце. Последняя оса покружилась вокруг тети, осоловела от сладкого запаха и мирно опустилась на ее белый платочек.

Когда выяснилось, что от укусов никто еще не умер, когда иссякли слезы и утихли рыдания, тетушка Алдуте предложила сфотографировать их таких, какие они сейчас, со всеми волдырями да шишками. Для этого она даже остановила лесника, который ехал мимо на велосипеде, тот привез аппарат, выстроил всех четверых, посадил перед ними собаку, и – «внимание!». Несколько раз снимал, все приговаривая:

– Со смеху аппарат пошевелил!

Ковбойская половина по-своему защищалась от укусов. Мама Микаса, которая смыслила в болезнях и всегда знала, как, кому, где и когда какая нужна примочка, уложила их на дворе под яблоней и каждому положила на лицо и на искусанные руки по компрессу из пахтанья.

– Ну и ну!.. – первым нарушил молчание Джим, отгоняя мух. – Давай подумаем, как отомстить этой деревенщине!

– Я-то думаю… – откликнулся Майкл. – Только мухи мешают.

– Давай поедем домой, Джим, – ныла сестричка.

– Да разве можно в таком виде показаться? И сперва надо отомстить.

– У меня резина есть! – медленно начал Разбойник. – Сделаем рогатки и пойдем ночью к этой ихней палатке.

– Вот это дело! – похвалил Джим. – Надо бы им какую-нибудь горящую тряпку в палатку сунуть. Выбегут в одних рубашках, а мы их – цок-цок-цок!

Ковбои ожили. Планы мести вылечили их лучше, чем пахтанье.

СОЛОВЕЙ

Спустилась ночь – теплая, звездная, благоухающая цветущим лугом. За холмами и лесами, в облачной ладье, сидел месяц, собираясь плыть по мерцающему небосводу, навстречу Утренней звезде.

По оленьим дорожкам и заячьим тропкам, между пнями и деревьями, гуськом шагали гномы.

Может, их веселила красота ночи или память о прежних походах, а может, просто было хорошо и хотелось петь.

За Дилидоном, который высматривал и прокладывал путь, шагали Мураш и Бульбук. Они несли очки. Следом шел Дайнис с драгоценными кристалликами в ранце. Ведерко со слезами доверили Мудрику. Оюшка, словно контрабас, тащил на спине спичечный коробок. Правда, он был пуст, потому что последние две спички взял Живилёк. Неужто ему идти порожняком, как белоручке. Поначалу Живилёк нес спички на плече, как ружье, потом взял, словно лыжные палки, и опирался на них, когда приходилось перепрыгивать веточку или клочок мха.

Он шел последним, и никто не предупредил его, что сера может осыпаться со спичечных головок или намокнуть от росы. Так и случилось. Поэтому Живилёк не пел и едва плелся, сокрушенно поглядывая на безголовые спички. Ему бы остановить друзей и сказать: «Ребята, что делать? Спичечки промокли. Может, отложим наш поход на завтра?», но он не посмел. Жалко было портить им настроение.

«Подожду, пока перестанут петь», – подумал он. А когда они перестали, у него снова не хватило мужества. «Может, Дилидон или Мудрик найдут какой-нибудь выход, – утешал он себя. – Авось, как-нибудь разведем этот костер».

Так они дошли до Исполинского дуба. Другие деревья почтительно отступили, чтобы кланяться от ветра его почетной старости. Отсюда была видна зеркальная гладь озера, и слышно, как в палатке под липами хохочут Гедрюс, Расяле и их гости. Гномы выбрали место для костра и пошли за сухим можжевельником.

Сколько ни откладывал Живилёк злосчастную минуту, она все же наступила.

– Ну-ка, давай спички, – сказал Дилидон.

Живилёк подал и виновато шмыгнул носом:

– Сера чуть-чуть пообтерлась…

– Эх ты, Живилёк… – сказал командир. – Они же совсем без серы! Где не надо, целый пожар разводишь, а тут, смотрите, что натворил.

– Все, – с досадой процедил Дайнис, – пошли домой,

– Нет, – откликнулся Бульбук. – Я не засну, пока мы его не накажем. Грозимся-грозимся, а все ему сходит с рук.

– Будто я нарочно?! – воскликнул Живилёк. – Оюшка пыхтел от натуги, вот я и решил помочь.

– Это я-то пыхтел?! Ой-ой-оюшки, не завирайся!..

– Что же мне с тобой делать? – вздохнул командир. – В тот раз мы тебе три наказания нашли, а теперь выбирай сам. Или мы тебя острижем, или получишь сто травинок, или должен будешь прочитать всю Большую Гномскую Энциклопедию.

– Подумай… – многозначительно подхватил Мудрик. – Одно из этих наказаний весьма развивает ум.

Живилёк покатал ножкой прошлогодний желудь, потом поднял голову и поправил шапку – он уже выбрал себе наказание.

– Я бы хотел так: пускай мне вот здесь чуть-чуть остригут, пускай разик дадут травинкой и одну – потоньше, пожалуйста, – книгу этой энциклопедии.

От такого ответа гномы снова повеселели, а весельчакам, как вы знаете, всегда больше везет, чем злюкам.

Мураш вдруг разглядел в траве светящуюся искорку. Это был разборчивый кавалер Светлячок. Каждый год он зажигал свой фонарик и искал подходящую невесту. Мудрик, наклонившись, заговорил с ним.

– Привет, Светлячок! Все ищешь подругу жизни? Как дела?

– Не ахти как, – поморщил тот полысевший лоб. – Кругом всякие божьи коровки, вонючие клопицы, кузнечики-музаканты, а приличную, серьезную подругу днем с огнем не сыщешь.

Светлячок одолжил им для костра уголек и пополз дальше, размахивая фонарем. Гномы бросили уголек в можжевельник и, присев на корточки, раздули огонь.

Джим, Дженни и Разбойник набрали у озера камешков и, заткнув за пояса рогатки, направились к дому Гедрюса. Вдруг где-то вдали, за деревьями, они увидели мерцающий огонек.

– Эй, братцы! – прошептал Джим. – Видите, они еще не спят. Огонек развели.

– Еще лучше! – обрадовался Разбойник. – Вот ударим! У костра они будут как на ладони.

Перешептываясь, мстители свернули к Исполинскому дубу.

Трудно было заснуть в первую ночь в палатке под липами. На голове шишки, щеки распухли; как ни положишь голову – все жестко, что ни скажешь – все смешно., А тут еще Кудлатик ищет того, кого укусил днем, лижет всех подряд, машет хвостом, угодничает. В конце концов Гедрюс увел его, привязал во дворе и, возвращаясь, увидел, что в лесу мигает огонек.

– Вылезайте! – сказал он друзьям. – Кажется, кто-то неподалеку костер развел.

– А я знаю кто, – опасливо зашептала Расяле. – Это Микасовы разбойники. Они хотят на нас напасть.

– Давай первыми на них нападем! – предложил Йонас.

– Поползем посмотреть, что они делают!

Вся четверка быстро оделась, вооружилась кто палкой, кто удочкой, а Расяле схватила свои грабельки, и, шикая друг на друга, они поползли к дубу, где мерцал огонек.

Бульбук расстелил два листа мать-и-мачехи бархатной стороной кверху и положил на них очки. Мудрик насыпал на каждое стекло по нескольку кристалликов и залил их прозрачными слезами змеи. Дайнис и Мураш подбрасывали веточки. Сухой можжевельник трещал, словно порох. Все были серьезны и сосредоточены.

– Живилёк, дай свою шапку, – сказал Дилидон.

Гном протянул шапку.

– Я кладу в нее, – сказал командир, – семь ягод можжевельника. Шесть зеленых и одну спелую, черную. Тому, кто ее вытащит, придется пронести очки сквозь пламя, как сказано в книге у Мудрика. Ты держи, Живилёк, а мы будем тащить. Когда скажу, откроем ладони и покажем, кто какую вытащил.

Первым взял ягодку Мудрик.

– Смелее, смелее, – понукал Мудрик остальных. – Вспомните, ради кого наши труды. Он трижды бросался в огонь!

Дайнис тянул жребий напевая: «Тир-ли, тир-ли, тир-лир-лир-ли, тир-ля-ля!» Бульбук осторожно сунул палец и взял ту ягодку, которой коснулся первой. Оюшка попросил Живилька еще раз встряхнуть шапку.

Дилидон подбросил в костер веточек и последним взял ягодку.

– Покажите, – негромко сказал он.

Гномы, сбившись в кучку, разом разжали кулаки. Шесть влажных ладоней блестели в свете костра, и на каждой лежало по зеленой ягодке.

«А где черная?» – чуть не спросили все сразу и поняли, что нет ладони Живилька. Заглядевшись на других, он забыл взять последнюю ягодку.

– Так вот где черная! – сказал он, порывшись в шапке.

Гномы смутились. Ни одному не пришло в голову, что роковая ягодка может достаться самому маленькому и любимому. Ведь он, чего доброго, даже не дотащит очки. Что делать? Придется заново кидать жребий.

Но пока они раздумывали, Живилёк покрепче нахлобучил шапчонку, схватил очки за дужки и, спотыкаясь, кинулся в огонь. Гномы даже крикнуть не успели, как пламя захватило его в свою жгучую горсть и метнуло вверх.

Но это был уже не Живилёк… Гномы увидели, как из пламени выпорхнула крохотная птичка и, опустившись на вершину дуба, звонко запела.

Словно устав от содеянного, огонь ослабел, замигал и начал гаснуть. Гномы не подбрасывали больше веток. Они стояли в оцепенении и слушали.

Оба отряда драчунов были уже недалеко.

– Послушайте! Соловей! – услышал Гедрюс голос Микаса.

– Покажите – где! Сейчас я его! – вполголоса крикнул Джим.

– Не вспугни его, не стреляй!.. – взмолилась Януте. – Я еще никогда не слышала соловья.

Голос у нее был беспомощный и милый – «как заячья капустка», – подумал Гедрюс, и он вдруг почувствовал, что никогда не представится лучшего случая помириться с Микасом-Разбойником.

– Давайте бросим эти палки! – громко сказал он и шагнул к дубу, под которым только что мигал огонек.

– Стой! Руки вверх! – скомандовал Джим.

– А ну-ка, отойди, – смело заявила Расяле. – Не ты командир. Где Микас-Разбойник?

– Я тут… – миролюбиво откликнулся Микас. – А что вы так поздно здесь делаете?

– Мы соловья слушаем…

– Соловья? С палками?..

– Посмотрите, мои очки! – вдруг воскликнул Гедрюс. – Как они тут оказались?

– Ага, они самые, – подойдя, подтвердил Микас. – Значит, это стекла блестели в лунном свете, а мы-то думали, что вы костер развели.

Очки были теплые и приятно щекотали переносицу. Взглянув вниз, Гедрюс увидел шестерых крохотных человечков. Запрокинув головы, со слезами на глазах они нетерпеливо ждали – увидит он их или нет.

В этот напряженный миг даже соловей примолк.

– Что с тобой, Гедрюс? – спросила Расяле. – Что ты увидел?

Гедрюс приложил палец к губам:

– Тс!.. Смотрите и вы! Лес полон гномов!

Он сказал это так, что нельзя было ему не поверить. Дети тихо присели, сбились в одну общую кучку и почувствовали себя крохотными дружными человечками, которым ночь открыла свои тайны.

В мягком гнезде из мха сопели спящие шмели, и от запаха меда им снился сладкий красноголовый клевер. Словно заколдованный замок, коротким, но крепким летним сном спал муравейник. Каждый куст, каждая ветка и каждый цветок баюкал какое-нибудь дремлющее существо. Только трещали, не переставая, хмельные кузнечики, и светлячок, взобравшись на самую высокую травинку, все еще размахивал фонариком в поисках своей спящей царевны.

– Как хорошо, что мы встретились!.. – прошептал кто-то.

Может, это сказал Гедрюс, может, Микас, а может, кто-нибудь из гномов. Они сидели очень близко друг к другу, а тут еще соловей залился так торжественно и громко, что даже луна остановила свою небесную ладью и преданно слушала его до самой зари.