Ездовые собаки-друзья по риску

6. Еще несколько гонок

На этот раз победа далась Скотти Аллену относительно легко. Но в 1911 году было иначе. По его собственному признанию, те гонки оказались самыми трудными как физически, так и морально в его жизни.

Состязание «через всю Аляску», как его называли, стало известно всей Америке. И снова Ном превратился в дом буйных сумасшедших.

Для участия записалось шесть упряжек: Скотти Аллена, разумеется, Джона Джонсона (побившего рекорд скорости на прошлогодних гонках), Фэя Делезена, Кока Хилла, Чарли Джонсона и Тедди Исто.

Собаки были все как на подбор, с внушительной родословной: три упряжки сибирских, чистопородных и три местных, аляскинских.

Имея таких опасных соперников, Скотти углубился в расчеты, ибо победа зависела от количества минут, какое можно было выиграть для отдыха или для дороги.

В Топкоке он изучил, за какое время его конкуренты покрыли расстояние от Нома до Соломона (около сорока пяти километров) сквозь пургу, вихри снега, по льду и предательским наледям. У Скотти ушло 3 часа 15 минут, у Джона Джонсона — 3 часа 30 минут, у Делезена — 4 часа 7 минут, у Хилла — ровно 4 часа, у Чарли Джонсона — 3 часа 58 минут, у Исто — 3 часа 38 минут.

Скотти был удивлен медлительностью Хилла и Делезена. «Я не понимал, что с ними? Думал, что они вот-вот оторвутся от прочих. Поэтому меня не поразило, когда в пункте Хэвен я увидел Хилла, который, после того как засекли его время, тотчас же отправился в Кандл. Но представьте себе мое удивление, когда я узнал, сколько Хилл затратил на перегон Телефон — Хэвен; он на 25 минут побил мой рекорд на самом трудном участке трассы: наледи, подъем на ледник «Горб», потом Долина смерти…»

Скотти чуть не дал себя перехитрить. Лишь взвесив все сроки, убедившись в том, что все его расчеты правильны, он не поддался панике — пропустил Хилла вперед и заставил себя дать собакам отдых, в котором они нуждались.

В Кандле Хилл опережал Скотти на четыре часа. Скотти прибыл туда предпоследним. Здесь он повернул обратно; за ним ехал только Фэй Делезен.

«Я предпочел бы видеть его впереди. Фэй — один из лучших, его упряжка превосходна, и он вел гонку в правильном, продуманном, рассчитанном темпе».

Вот данные об этой первой половине гонок, обозначенные в полночь 10 апреля 1911 года на большой доске в Номе:

«Из Кандла сообщают: Скотти Аллен — три собаки по приезде отвязаны. Две в плохом состоянии, одна в очень плохом.

Джон Джонсон в хорошем состоянии. Одну собаку привез на нартах. Три остальные довольно утомлены на вид.

Фэй Делезен — собаки на своих местах. Состояние упряжки лучше, чем у других. Ни одной раненой, все резвы и держатся на ногах. Гонщик, видимо, в хорошей форме.

Кок Хилл — все собаки в постромках, кроме одной, чуть-чуть нездоровой, вторая утомлена. Остальные в хорошем состоянии.

Чарли Джонсон — по приезде одна раненая собака на нартах, прочие в порядке.

Септ Кримминс (каюр — Тедди Исто) — одна собака на нартах с отмороженными лапами; это произошло при переправе через речку. Остальные собаки в норме».

Жители Нома толпились перед этими сообщениями, прикидывали, каковы шансы соперников, жестоко спорили и часто меняли ставки.

В двухстах километрах от Нома Скотти опередил упряжку Исто. Еще через тридцать километров, у Бостонского ручья, он нагнал Хилла, остановившегося, чтобы дать собакам передохнуть. Хилл подошел к трассе, когда Скотти проезжал мимо, но не для того, чтобы пожелать успеха, а чтобы посмотреть, в каком состоянии упряжка Скотти. Хилл отдыхал уже два часа. Еще через три километра Скотти поравнялся с обоими Джонсонами. Они выглядели утомленными, и он без труда обогнал их. Проехав еще восемь километров, Скотти остановил упряжку перед заброшенной хижиной, куда завез продукты и где имелся телефонный аппарат. Не теряя ни минуты, он накормил собак, дал им возможность отдохнуть, а сам вновь занялся расчетами.

Скотти решил дать собакам поспать пять часов, а затем закончить гонки, не делая перерывов на отдых и еду. Ему казалось, что бороться придется с Хиллом, чья упряжка резва и на нескольких этапах превзошла его в скорости.

Лишь только он покинул хижину и вновь пустился по замерзшей реке, как услыхал крики Хилла, понукавшего собак позади него.

«Я не терял ни секунды. Он был сзади, на излучине. Я выпряг двух псов помоложе и привязал их к задку нарт. Мой вожак Ириш был приучен бежать во главе упряжки на подъемах и в трудных местах, а на спусках выскальзывать из сбруи и прыгать на нарты, чтобы сохранить силы как можно дольше.

Когда Хилл нагнал меня, я притворился, будто толкаю нарты сзади; на самом деле я их придерживал.

— Это ты, Скотти? — спросил Хилл.

— Это я. Как дела, Кок?

— Могли бы быть получше. А у тебя?

— Тоже идут неважно. Собаки устали, я тоже. Занимай колею.

— Нет, поезжай впереди. Доедешь быстрее меня!

— Не думаю.

Через несколько минут Хилл промолвил:

— Ну что же, Скотти, я, пожалуй, займу колею. Полагаю, что смогу ехать быстрее.

— Еще бы, Кок! Разумеется!

— Сожалею, что ты в неважном состоянии, Скотти. Валяй, старина, не унывай!

— Не беспокойся, доеду как-нибудь. До свидания, Кок, счастливого пути!

— До свидания, Скотти! Увидимся в Номе. Нельзя, чтобы сибирячки выиграли. Постараюсь их догнать. Пока!»

В Каунсиле, расположенном на двадцать восемь километров дальше, Хилл опережал Скотти на тридцать семь минут; в Тимбере, еще через двадцать четыре километра, — на сорок четыре минуты. Если учесть, что один выехал на полчаса раньше другого, то Скотти нужно было на последних ста километрах наверстать целый час и сорок минут.

Его друзья и те, кто на него ставил, были в полном смятении. Их охватила паника, тем более что Фэй Делезен прибыл в Тимбер по пятам за Скотти, между тем как предыдущей ночью отставал от него на три часа.

Начиная от Тимбера, на протяжении двадцати четырех километров шел спуск, во время которого Ириш мог восседать на нартах как паша и беречь силы для финального рывка.

В Топкоке Скотти уже отыгрывал у Хилла тридцать две минуты на последних двадцати пяти километрах. Двойные рационы и отдых, предоставленный собакам, оправдали себя. Перед ним виднелись упряжки Хилла и Чарли Джонсона, с трудом взбиравшиеся по склону холма.

У подножия этого холма Скотти запряг Ириша в голове, перед Бальди и Пристом. Чтобы облегчить собак, он бежал рядом с ними по склону километра три; но не успел задок нарт перевалить через гребень, как Скотти вскочил на их полозья.

В сугробе он увидел одну из рукавиц Джонсона, сорванную ветром. Он остановил нарты, поднял рукавицу и, обгоняя Джонсона, бросил ее гонщику. В благодарность — угрюмое ворчание.

Затем настал черед Хилла.

«Кок — хороший парень и все гонки провел отлично. Я предпочел бы сделать все, что угодно, лишь бы не обгонять его. Но это пришлось сделать, чтобы выиграть состязание. Если бы он, обернувшись, огрел Ириша бичом или обругал меня на ходу, мне было бы легче… Обгоняя, я спросил Хилла, как дела. Он оставил вопрос без ответа. Потом я подумал, что при таких обстоятельствах это был глупейший из всех вопросов, какие можно было задать».

Скотти выиграл эти состязания, пройдя 656 километров за 80 часов 45 минут 49,5 секунды, опередив Кока Хилла на два часа, Чарли Джонсона — на три, Фэя Делезена на целых пять часов. Что касается Джона Джонсона, он остался в Сэфети из-за снежной слепоты.

Не все гонки по Аляске были выиграны Скотти Алленом. На такой длинной дистанции обычно при чрезвычайно тяжелых метеорологических условиях и люди и собаки рискуют жизнью, и удача не всегда оказывается на стороне того, кто подготовлен лучше всех.

Во время гонок 1910 года Скотти действительно чуть не сломал себе шею из-за несчастного случая.

Эти гонки выиграл Джон Джонсон со временем 74 часа 14 минут 37 секунд — рекорд состязания. Вторым был Фокс Рамсей (76 часов 19 минут 19 секунд). Скотти пришел третьим, за 76 часов 33 минуты 27 секунд, отстав больше чем на два часа от занявшего первое место.

В старте участвовало тринадцать соперников с отличными упряжками. Как всегда, царила лихорадка, пари заключались на значительные суммы. Погода была ясная, стоял мороз, ехали быстро.

Скотти вел упряжку из десяти собак, самых резвых, какие у него когда-нибудь были. Дистанцию Ном — Кандл, около 335 километров, он прошел за 19 часов 46 минут, то есть с необычайной скоростью — около семнадцати километров в час.

Скотти стал суперфаворитом. Он чувствовал себя в форме. Будучи далеко впереди, смог отдохнуть в Кандле больше, чем остальные. Обратный путь обещал стать простой прогулкой, казалось, дело было в шляпе.

С вершины высокого холма, где дул сильный ветер, он выехал на карниз, образовавшийся в течение зимы из наметенного буранами снега; на этом участке таких карнизов было много. Вдруг его собаки заметили, что упряжка Фокса Рамсея перевалила через гребень, и рванулись как бешеные. Не успел Скотти шевельнуть пальцем, как произошла драма: карниз рухнул. И гонщик, и собаки, и нарты полетели вниз с высоты более пятидесяти метров, катясь кувырком. Они должны были разбиться в лепешку на дне оврага.

Однако, когда Скотти, наполовину оглушенный, пришел в себя, он констатировал, что цел — невероятное везение! — и ничего у него не сломано. Кое-как он поднялся и занялся собаками. Пять псов было невредимо, два совсем плохи и, видимо, должны были закончить пробег, лежа на нартах; да и три остальных тоже нуждались в лечении.

Хотя Скотти был изрядно помят, весь в ссадинах и синяках, ему ценой невероятных усилий удалось втащить нарты на лыжню. Он запряг пять здоровых собак, положил двух раненых на нарты. Прочие могли бежать сами, хромая, и Скотти предоставил им свободу следовать за нартами. Сам он с трудом шевелил плечом, и голова у него страшно болела. Решив, что в сущности отделался легко, он погнал собак по лыжне.

Но еще до приезда в Топкок Скотти почувствовал, что продрог до костей, ведь при падении его одежда порвалась. Начали мерзнуть ноги; в таких условиях продолжать гонки было невозможно, и он зашел в первое попавшееся иглу. Там на скамейке сидели старые эскимос и эскимоска.

— Мокасины! — крикнул Скотти. — Пару мокасин! Эскимосы безучастно смотрели на него, не двигаясь с места.

Видя, что словами ничего не добьешься, Скотти (его глаза успели привыкнуть к полумраку, царившему в иглу) стал сам искать обувь, но ничего не нашел.

Наконец старуха как будто проснулась. Поднявшись, подошла к нему и уставилась в упор.

— Твоя — Скотти?

— Да, да! — ответил он нетерпеливо.

— Твоя голодный?

— Нет! Ноги мерзнут. Моя хотеть муклуки!

— Плохо, шибко плохо. Нету муклуки.

— Это твой муж?

— Да. Но лишние муклуки нету.

— Твоя брать пять долларов. Моя брать муклуки (мокасины) твоего мужа. Через два месяца моя вернуть муклуки. Ладно?

Услыхав это, мужчина, протестуя, поджал ноги, обутые в муклуки. Но Скотти сунул в руку его жены пятидолларовую кредитку. Они поладили. Когда женщина стаскивала с мужа обувь, Скотти держал старика за руки, чтобы помешать его сопротивлению. Поспешно напялив мокасины, он под брань и проклятия хозяина кинулся к выходу, но старуха удержала его за руку.

— Моя давать парка. Шибко холодно. Твоя замерзать, Скотти! — Сняв с себя парку, она протянула ее гонщику. Выйдя из иглу, Скотти сразу привлек внимание эскимосов, сбежавшихся на него поглазеть. Мужчина в женской парке — комичнейшее зрелище!

К двум часам ночи у Скотти стали появляться галлюцинации. Все тело у него страшно болело и ныло. Ему казалось, что лыжня ведет спиралью прямо на небо. Он постарался взять себя в руки и смотреть не по сторонам, а только на трассу. Но несколько раз ему пришлось останавливаться и закрывать глаза, чтобы избавиться от видений.

На постоялом дворе Тимбер он как следует подкрепился, накормил собак и внимательно их осмотрел, а через два часа тронулся в дальнейший путь. О происшедшем с ним несчастном случае уже знали в Номе, и шансы его стали котироваться ниже. Стало известно, что выиграть гонки он уже не может и, без сомнения, даже не будет в состоянии их закончить.

В восемь часов утра, измученный донельзя, он чуть не спасовал в ста километрах от финиша. Но большой выигрыш во времени, накопленный в первой половине гонок, еще оставлял ему надежду быть в числе претендентов на три призовых места.

За тридцать километров до финиша глубокой ночью он вдруг заметил перед собой огонек и подумал, что какой-то приятель спешит ему на помощь. Но ведь это запрещалось правилами гонок! Скотти сердито велел ему убраться прочь с дороги, но огонек продолжал мерцать перед ним до самого контрольного пункта на мысе Ном, где Скотти врезался в толпу, ругая оболтуса, из-за которого его могли дисквалифицировать.

Один знакомый подошел и спросил, кого это он так отчитывает.

— Перед тобой никого нет! Тебе померещилось. Держись и заканчивай гонку! Ведь твои дела не так уж плохи, можешь рассчитывать на второй приз!

Эта новость подстегнула Скотти как бичом, ведь он думал, что занимает место в хвосте!

После мыса Ном перед Скотти вновь замаячил огонек. Видимо, он был совсем измотан, раз у него появилась такая галлюцинация. Лишь в пяти или шести километрах от финиша, в форте Дэвис, огонек исчез, но, по словам Скотти, на этом последнем отрезке пути он был почти без сознания. И все-таки пересек финишную черту с пятью здоровыми собаками, двумя на нартах и тремя привязанными к нартам, что вполне соответствовало правилам. Скотти совершенно не помнил, когда и где он привязал трех поранившихся собак, которые большую часть пути бежали рядом с нартами.

Он пожелал сам позаботиться о своих псах, категорически отказавшись поручить это кому-нибудь другому, и проделал все, что в этом случае полагалось.

Поспав четыре часа, Скотти вскочил и стал одеваться с целью продолжать гонки, сразу не сообразив, что уже прибыл в Ном. И в течение нескольких часов он не верил, что с его собаками произошла катастрофа, и думал, что ему рассказывают небылицу.

Ежегодно на Аляске устраивали и другие гонки, на гораздо более короткие дистанции. Так, гонки «Соломондерби» происходили по маршруту Ном — Соломон — Ном протяженностью всего 105 километров. Это расстояние в конце зимы пробегали меньше чем за шесть часов. Скотти считал это состязание лишь тренировкой перед большими гонками. В 1910 году он выступил на нем со своей упряжкой, самой резвой из всех, какие у него когда-либо бывали, с двумя замечательными вожаками — Кидом и Бальди. При одной из пробежек Скотти уложился в пять с половиной часов.

Кид был замечательной собакой, помесью маламута и сеттера; в нем сочетались физические и психические достоинства обеих этих пород. Ему было два с половиной года, и Скотти считал его одной из лучших ездовых собак во всем мире.

Как-то утром он нашел Кида мертвым в конуре: пес висел в петле на перекладине. Как это произошло, не известно. По общему мнению, злодеяние совершил один из соперников.

Известие о происшедшем распространилось с быстротой молнии. До этого никто не решался ставить пари против Скотти и его упряжки. Он считался фаворитом из фаворитов, и его участие сулило верный выигрыш. Но как только узнали о гибели Кида, болельщики начали ставить против Скотти. Ставки доходили до двух к одному.

Теперь Скотти мог рассчитывать лишь на Бальди, но тот, к несчастью, никогда не был единоличным вожаком и очень нервничал. Его пугала толпа на старте. Вообще он боялся громкой музыки, выстрелов, шума. Бальди был чувствителен, как оперная примадонна.

По жеребьевке Скотти вытянул первый номер, самый плохой, ибо у того, кто едет первым, нет никого впереди, чтобы возбудить у собак желание догнать. Бальди так нервничал, что рванулся вперед на десятую долю секунды раньше сигнального выстрела. Однако старт все же засчитали.

Проехав сорок километров, Скотти услышал, что один из полозьев трещит. Он перегнулся с нарт посмотреть, в чем дело, и очутился в сугробе. Когда он очнулся, Бальди облизывал его лицо, по которому струилась кровь. Оказывается, нагнувшись, Скотти ударился об одну из железных вешек, расставленных вдоль трассы. Капюшон парки и ее мех смягчили удар, но железо распороло одежду, сильно оцарапало щеку и поранило голову. Если бы обморок продолжался дольше, если бы Бальди не помог ему прийти в себя, Скотти наверняка замерз бы.

Умный Бальди заметил, что нарты стали легче, когда хозяин упал с них. Он повернул упряжку назад, чтобы подъехать к Скотти, распростертому в снегу, стал лизать и согревать его… Для ездовой собаки поведение необычайное, быть может единственное в своем роде.

Скотти, почти без сознания, сильно пораненный, кое-как добрался до нарт, с трудом вскарабкался на них и уцепился за стойки. Бальди, видя, что хозяин держится крепко, тронулся в путь быстрым аллюром.

Увидев радиовышку Сэфети, Скотти вынул из кармана путевой лист и убедился, что на нем нет отметок. Значит, он не проезжал через Соломон. Бальди изменил направление и вез его опять в Ном… Скотти остановил упряжку и повернул обратно. Ему было настолько не по себе, что большую часть пути он сидел на нартах. Его белая парка вся была покрыта замерзшей кровью.

В Соломоне приезд Скотти произвел сенсацию. Все собрались вокруг нарт. Хотели его перевязать, но он отказался: замерзшая кровь вполне заменяла повязку. Скотти потерял не так-то много времени, и у него еще были шансы одержать победу.

На мысе Ном, в двадцати пяти километрах от финиша, ему повстречался врач, посланный властями Нома, предупрежденными из Соломона.

— Привет, доктор! — крикнул Скотти, проезжая мимо. — Увидимся в Номе!

Конечно, Скотти получил первый приз, к большой радости оставшихся ему верными держателей пари. Бесспорно, этим он обязан Бальди, удостоенному нашивками вожака первого ранга, несмотря на то что Бальди тогда только начинал свою легендарную карьеру; на Аляске пес скоро стал известен под кличкой Бальди из Нома.

Действительно, Бальди из Нома был необыкновенным псом. Он доказывал это много раз, но особенно ярко в тот день, когда Скотти во время поездки заметил, что Бальди почти не в состоянии бежать. Его тело утратило гибкость из-за длительного напряжения в сильный мороз и метель. Было очевидно, что у него сильно болят все мышцы. На очередном привале Бальди запихнули в спальный мешок, чтобы он не мерз, когда его повезут на нартах. Но, увидев, что на его место во главе упряжки ставят другого пса, Бальди вырвался из спального мешка, соскочил с нарт и в таком виде, прихрамывая, занял свое место. Затем он сделал попытку заставить других собак бежать, но безрезультатно, так как они привыкли следовать за ним, только когда он был запряжен. Скотти, огорченный всем этим, но вместе с тем восхищенный мужеством своего пса, вернул его на место вожака. Бальди тронулся с места, сначала медленно, огромным усилием воли переставляя наполовину парализованные лапы. Затем его бег ускорился, силы стали нарастать, мышцы разогрелись, и он снова помог хозяину победить.

Бальди сделался знаменитостью, национальным героем. В награду Скотти дал ему свободу, т. е. позволил сопровождать себя в городе. Поклонники и поклонницы Бальди пылали таким энтузиазмом, что при встрече с ним каждый пытался отрезать на память прядь его шерсти; не мудрено, что вскоре он принял довольно печальный вид: точь-в-точь плешивая собака!

Однажды Скотти даже взял его на сессию законодательного собрания Аляски, но Бальди, который терпеть не мог толпы, удрал и пропадал трое суток. Скотти подобрал для него подругу — маламутку по кличке Ласка. Она, наоборот, очень любила, когда на улицах Нома ею восхищались. Чтобы победить неприязнь Бальди к многолюдству, она брала в зубы его поводок и выводила на прогулку под умиленные взоры всех жителей.

Депутаты от Аляски даже подарили знаменитому псу золотой ошейник, на котором было выгравировано: «От Ласки — Бальди».

Когда знакомишься с биографией Скотти Аллена, больше всего поражает обилие перебывавших у него «из ряда вон выходящих» собак. Это лишний раз доказывает, что ценность собаки часто, если не всегда, зависит от ее хозяина, от полученных ею воспитания и дрессировки, иными словами — от среды (ведь точно так обстоит дело и с людьми).

Одну из этих несравненных собак звали Дубби (мы уже упоминали о ней). Она тоже прославилась настолько, что Альберт Финк (юрист, составивший правила «Большой гонки через Аляску»), встречая ее на улицах Нома, снимал перед нею шляпу!

Дубби, как и Бальди, пользовалась полной свободой и могла гулять, где хотела. Во время поездки на нартах она бежала впереди собак, чтобы увлекать их за собой и отыскивать путь, если в этом встречалась надобность. Она бесподобно умела находить тропу, даже если последняя была покрыта слоем снега. Однажды Скотти со своей упряжкой во главе с Дубби был застигнут пургой в 150 километрах к северу от Нома и искал хижину, где можно было бы укрыться от непогоды и где, как он знал, имелись съестные припасы и дрова.

Бушующая стихия заставила его сделать привал и дать собакам возможность спрятаться в снежных норах. Вьюга могла длиться несколько недель, а продуктов хватило бы лишь на два дня. Этот срок удалось растянуть до пяти дней. Так как пурга не утихала, а дальше ждать было невозможно, он решил вновь пуститься на поиски хижины. Не оставалось ни грамма пищи ни для себя, ни для собак, а мысль о том, что можно принести одну из них в жертву и накормить остальных, у него не возникала. Оставался единственный выход — как можно скорее найти ту хижину.

Дубби, будучи, как обычно, на свободе, бежала перед упряжкой. Заметив на горизонте огонек, Скотти велел ей свернуть в эту сторону, но она заупрямилась и продолжала бежать в избранном ею направлении. Приказания, проклятия, ругань — ничто не помогало. Скотти был в бешенстве, ведь в этой отчаянной ситуации мелькнувший огонек казался единственным якорем спасения.

После долгого бега упряжка, которую вела Дубби, остановилась, и собаки принялись лихорадочно рыться в снегу. Скотти подошел, по-прежнему сердясь на них, но заинтересованный их поведением. Вдруг Дубби исчезла в прорытой ею норе. Это оказался туннель, ведший к хижине, совершенно погребенной под снегом.

Что касается огонька, это, как Скотти потом легко догадался, была звезда, очень низко стоявшая над горизонтом и замеченная им в минуту затишья. Так Дубби еще раз проявила поразительный инстинкт, единственный в своем роде.

Все аляскинские старожилы и даже индейцы знали Дубби. Когда Скотти удалился от дел, он взял ее к себе домой. Его дети приучили ее охранять котенка по кличке Техас. Когда Дубби выходила с ним на улицы Нома, ни одна собака не осмеливалась на враждебный выпад против котенка.

Когда Дубби умерла, известие об этом появилось в самых крупных американских газетах под заголовком: «Кончина величайшей аляскинской собаки».

Именно благодаря Скотти Аллену и его легендарным собакам «Большие гонки через Аляску» до сих пор пользуются в США известностью. Это состязание способствовало тому, что в Америке узнали об арктических собаках, стали изучать и улучшать их породы.