Фактор четыре. Затрат — половина, отдача — двойная

Два автомобиля спокойно двигаются по сельской дороге навстречу друг другу. Ничего не происходит, и они вносят небольшой вклад в ВВП. Но вот один из водителей отвлекся и выехал на встречную полосу, что привело к серьезной аварии с участием третьего автомобиля. «Великолепно!» — восклицает ВВП: санитарная авиация, врачи, медсестры, аварийная служба, ремонт или покупка нового автомобиля, судебные тяжбы, посещения пострадавших родственниками, компенсация потерянных заработков, страховые агенты, сообщения в газетах, приведение в порядок поврежденных придорожных деревьев — все это рассматривается как официальные профессиональные действия, которые необходимо оплатить. Даже если ни одна из вовлеченных сторон не улучшает в результате свой жизненный уровень, а какая-то из сторон фактически несет значительные потери, наше «богатство», а именно наш ВВП, все равно увеличивается («Земная политика», Вайцзеккер, 1994, с. 197).

Что-то не так с общепринятым понятием ВВП или ВНП (валовой национальный продукт) как показателя благосостояния страны. Будем справедливы к ВВП — он не определяется как показатель богатства или благосостояния. Он предназначен для оценки общего объема экономической деятельности, которую можно измерить. Ребенку, может быть, больше нравится материнское молоко, чем детская смесь из бутылочки, однако бутылочку и ее содержимое можно измерить, а кормление грудью — нельзя. Последнее может даже отрицательно сказаться на оценке ВВП, потому что не дает возможности матери заняться какой-то поддающейся измерению профессиональной деятельностью.

Фонд новой экономики (ФНЭ) совместно со Стокгольмским институтом окружающей среды подвел итог некоторых предыдущих работ по более адекватным показателям благосостояния. Группа использовала и модифицировала Индекс устойчивого экономического благосостояния (ИУЭБ), который был предложен Клиффордом В.Коб-бом как возможный показатель благосостояния в приложении к книге «Для общего блага», написанной Германом Дали и Джоном Коббом (1989). Иногда этот показатель называют Индикатором подлинного прогресса. Сопоставление ВНП и ИУЭБ показывает, что близкая в прошлом корреляция между ними нарушилась в середине 70-х годов (Джексон и Маркс, 1994). С этого времени ИУЭБ в Великобритании, США и других странах ОЭСР стал снижаться, а ВНП продолжал расти, как видно из рис. 45. Это во многом объясняет кажущийся парадокс, скажем, сегодняшней американской политики, заключающийся в том, что официальная статистика показывает бурный рост экономики, а большинство людей явно чувствуют, что бегут все быстрее, но остаются на прежнем месте или даже оказываются отброшенными назад. На самом деле обе точки зрения правильны, но официальная статистика измеряет не то, что нужно: рост, о котором она сообщает, в основном связан с затратами на исправительные меры, а не на то, чтобы сделать людей действительно зажиточнее. При этом неудачи и неприятности рассматриваются так, как если бы они были товарами и услугами.

Более глубинные и детализированные причины увеличивающегося расхождения между оборотом и реальным богатством охарактери-зовать нелегко. С количественной точки зрения, наиболее важной причиной их различия является богатство неформального сектора (см. раздел 14.2). Есть и другие причины, как количественные, так и качественные. ВВП не учитывает баланс ресурсов, остающихся для будущих поколений. Точно так же деградация окружающей среды вносит скорее положительный вклад в расчеты ВВП, поскольку она требует соответствующей экономической деятельности, а вклад в ИУЭБ оказывается отрицательным. Более того, растущая разница в доходах и насилие на улицах, без сомнения, снижают качество жизни для большей части людей, даже несмотря на рост среднего экономического оборота. На протяжении 1980-х годов многие подобные расхождения продолжали усиливаться в странах ОЭСР.

Делалось много попыток скорректировать ВВП или сформулировать другие показатели. Хейзел Хендерсон в главе 6 своей книги «Парадигмы прогресса» (1991) нашла довольно сильные слова для того, что она называет «кризисом индикаторов». Более компромиссный и всесторонний подход предложен в книге Пола Экинса и Манфреда Макс-Нифа «Экономика реальной жизни» (1992). Эти авторы проливают свет на трудный вопрос устойчивого развития.

Статистическое управление Германии выбрало относительно бесконфликтный, но эффективный метод, а именно, создание «сателлитов» для ВВП. Такие параметры, как деградация окружающей среды, неоплачиваемая работа или профессиональная подготовка можно измерить независимо, хотя они не учитываются при оценках ВВП. В качестве сателлита может рассматриваться и Индекс развития человека, входящий в Программу развития ООН и учитывающий образование и ожидаемую продолжительность жизни.

С другой стороны, ИУЭБ задуман не как система отдельных сателлитов, а скорее в качестве замены ВНП. Такое пожелание высказано в важном новом докладе Римскому клубу «Считаться с природой» (Ван Дирен, 1995). Мы не видим необходимости пересказывать содержание этого доклада. Вместо этого нам хотелось бы обратиться к политическим затруднениям, с которыми столкнутся правительства при попытке не только ввести новые показатели благосостояния, но и действовать в соответствии с ними, жертвуя некоторой частью роста ВВП для достижения более высоких значений новых показателей.

Вскоре правительства (и ученые, занимающиеся показателями) осознают, что ВВП означает нечто большее, чем просто оборот. В реальном мире политики ВВП главным образом олицетворяет занятость, а значит, и налоговые поступления. В исторический период, когда решение проблемы безработицы и стабильность государственного финансирования входят в число абсолютных политических приоритетов, просто нельзя ожидать, что государства или политические партии повернутся спиной к ВВП. В современных условиях отсутствие роста ВВП будет многими восприниматься как серьезное ухудшение реального благосостояния.

Поэтому не будем недооценивать сложность политической задачи, состоящей в движении обществ в сторону реального и прочного благосостояния. Эта задача выглядит намного сложнее, чем академическая задача придумать более последовательное определение благосостояния. Нам придется рассмотреть сопутствующие характеристики, например, занятость, а также определить стимулы и побочные эффекты, которые могут волей-неволей вновь подкрепить и усилить классический рост, даже если люди явно не желают этого.

«Фактор четыре» для более скудного ВВП

То, что сказано выше в этой книге, окажет серьезную помощь в понимании стоящей перед нами политической задачи. Мы убедились, что «рост» можно снова сделать намного более значимым с точки зрения реального богатства. Занятость в области увеличения энергетической эффективности зданий и изготовления продукции с высокой энергетической эффективностью и продолжительным сроком службы, безусловно, повысит, а не понизит ИУЭБ. Кроме того, если экологическая налоговая реформа (ЭНР, см. главу 7) поможет снова сделать человеческий труд более доступным для работодателей при одновременном оказании экономического давления на использование ресурсов, то даже в пораженных безработицей европейских странах будет легче вновь добиться удовлетворительного уровня занятости. Как эффективность, так и ЭНР помогут вернуть приемлемую степень корреляции между ВНП и ИУЭБ.

В переходный период, который может длиться до 50 лет, начальные инвестиции в ресурсоэффективную цивилизацию смогут фактически поддерживать процент занятости на достаточно высоком уровне. Замена неэффективного ассортимента все более эффективными приборами, автомобилями, домами и инфраструктурами неизбежно займет несколько десятилетий. И экспорт стран-первопроходцев, вероятно, значительно возрастет. С точки зрения ИУЭБ, эти новые рабочие места повысят, а не понизят благосостояние.

Однако все это не решит до конца принципиальной проблемы, состоящей в том, что оборот и благосостояние — это не одно и то же. Аварии, преступность, ухудшение окружающей среды и деление общества на бедных и богатых продолжают вести к отставанию реального благосостояния от экономического оборота. Более того, все больше и больше человеческого труда, включая инженерно-технический труд, вероятно, будет выполняться машинами, даже если ресурсы станут намного дороже, а человеческий труд станет вновь более предпочтительным для работодателей. Будет потеряно больше рабочих мест. Вместо них можно создать новые полезные рабочие места.

Но если производительность материалов резко возрастет, то производство новых товаров не расширится, а сузится. Экономическая выгода будет сосредоточена в запасах товаров, а не в обороте.

Считается, что международная торговля и конкуренция нацелены на повышение экономического благосостояния людей. В то же время международная конкуренция используется во всех странах для объяснения и оправдания провалов социальной политики, ущерба окружающей среде, снижения уровня занятости и неумеренного внедрения технологий, подвергающих риску окружающую среду или здоровье человека.

Заверения экономистов и политиков, что выгоды от торговли превышают риски и издержки, находят положительный отклик у тех, кто владеет значительным капиталом. Для них свободная торговля открывает возможность дать своим деньгам работать там, где они приносят наибольшую прибыль. Тем, у кого нет денег, значительно труднее увидеть выгоды свободного движения капитала. К тому же владельцы капитала часто шантажируют их, угрожая уехать из страны.

Угроза покинуть страну высказывается также при любой попытке политиков обложить капитал налогами. В прошлом налогообложение капитала являлось одним из наиболее естественных способов наполнения общественного кошелька — при условии, что налоги поддерживались на разумном уровне. Налогообложение всегда было законным способом перераспределения. Во времена высокой безработицы налогообложение капитала представляется даже более целесообразным, поскольку налогообложение труда становится особенно проблематичным, а растущие социальные различия лишний раз свидетельствуют в пользу законности перераспределения. Однако капитал может легко избежать высоких налогов путем эмиграции. Труд не может так поступить. Разрыв между способностями труда и капитала к выгодным сделкам все увеличивается. Отражая это, уровни трудовых доходов и уровни доходов от капитала явно идут в разных направлениях, начиная с 1980-х годов, как показано на рис. 46 для одной из стран ОЭСР — Федеративной Республики Германии. В США заработки рабочих даже снижались при стремительном повышении дохода от капитала.

Рубеж 1970—1980-х годов обозначил начало сокрушительной победы философии свободного рынка в сочетании с «перестройкой» систем социального обеспечения. Вполне естественно предположить, что между обоими процессами существовала причинная связь.

«Конкуренция — это война»

Падение морали более опасно для нашей цивилизации, чем тенденция увеличения разрыва в доходах. Сейчас имеются серьезные экономисты, которые восхваляют разрушительную силу рынков, а некоторые люди этой профессии с готовностью подхватывают концепцию «созидательного разрушения» Йозефа Шумпитера. Следует отметить, что во времена, когда Шумпитер писал свои работы, разрушительная сила рынков была незначительной по сравнению с тем вредом, который они могут нанести сейчас. В «Сверхконкуренции» (1994) Ричард Д'Авени идет еще дальше Шумпитера, заявляя, что «конкуренция — это война». Для него цель конкуренции состоит не в том, чтобы быть лучше соперника, а в том, чтобы уничтожить его. В такой беспощадной философии не остается места для этики.

Некоторые ищут утешение в теоретическом предположении, что эта «война» идет между спекулятивными торговцами или обезличенными владельцами капитала, такими как пенсионные фонды, которые вовлечены в компьютеризированное движение капитала по всему земному шару. Но всегда есть люди, каким-либо образом связанные с капиталом. Проигравшие начнут возмущаться квазивоенным поведением победителей — и мы окажемся в гуще холодной войны нового вида, которую слишком легко связать с вооружениями, шантажом и прочими подобными вещами.

Размышляя о последствиях концепции «конкуренция — это война» для цивилизации, мы надеемся, что она останется лишь преходящей модой среди некоторых экстремистов в области экономики.

Можем ли мы все еще позволить себе социальную политику?

Совершенно неограниченные рынки, похоже, представляют очевидную опасность для социальной политики. Парадоксально, не так ли, что вслед за периодом неуклонного и существенного прогресса в создании благосостояния, облегчения доступа к мировым ресурсам и значительного разоружения после внезапного окончания холодной войны процветающие страны не могут больше «позволить себе» проведение социальной политики. Но как раз это и пытаются сейчас доказать общественности промышленность и многие экономисты. Осуждение столь вопиющего противоречия между здравым смыслом и экономической риторикой звучало рефреном во многих речах на Международном совещании на высшем уровне по социальному развитию, проходившем в Копенгагене в марте 1995 г.

В ответ на это осуждение сторонники свободного рынка стараются убедить общественность и проигравших, что свободные рынки действительно увеличивают общее благосостояние и помогают удерживать цены на ввозимые товары на значительно более низких уровнях, чем протекционистские стратегии. Более того, они заявляют, что для Америки (или Великобритании, или Германии) хорошо, если ее капитал имеет возможность свободно передвигаться по миру и приносить максимальную прибыль, и что налогообложение капитала в целом непродуктивно с точки зрения экономического роста. Но когда безработные и бедные слышат, что без конкуренции цены на фрукты, ткани и фотокамеры будут намного выше, они обычно отвечают, что были бы вполне счастливы без клубники зимой и с более дорогими фотокамерами, при условии достаточно надежной работы, а также здоровой окружающей среды.

Новый протекционизм?

Сэр Джеймс Голдсмит (1995), один из наиболее удачливых бизнесменов в мире свободного рынка, стал активным критиком неограниченной торговли по вышеупомянутым причинам. По его словам, примерно с 1990 г. на мировой рынок пришли около 4 миллиардов человек, согласных на зарплату в 20 раз меньшую, чем типичная зарплата в странах ОЭСР, поэтому создавать надежные рабочие места в Западной Европе и других регионах ОЭСР стало просто невозможно. Он ставит под сомнение утверждение защитников свободного рынка, что на нем товары становятся дешевле, приводя в качестве примера обувную фирму «Найк», которая перевела все свое производство из США в Азию. Это не оказало воздействия на цены, но принесло намного большую прибыль компании.

Голдсмит полагает, что потери не сменились общими выгодами, и заканчивает тем, что пропагандирует региональный протекционизм. Конечно, регионы могли бы свободно вести переговоры о том, чем они хотят обмениваться к взаимной выгоде. Книга Голдсмита многие месяцы была бестселлером номер один во Франции и произвела большое впечатление на некоторые политические круги в континентальной Европе. Однако, когда он основал в Великобритании партию референдума с антимаастрихтской платформой, многие из его бывших друзей отвернулись от него. Старомодный протекционизм и национальные экономики, кажется, просто отстают от нашего времени. Отголоски его призыва к региональному протекционизму можно услышать в США, например, в выступлениях Пэта Буханана на первичных выборах Республиканской партии в 1996 г.

В ответ на неопротекционистские настроения Всемирный банк посвятил свой Доклад о развитии за 1995 г. вопросу рабочих мест в условиях экономики свободного рынка. Банк доказывал, что доля товаров, ввозимых в страны ОЭСР из регионов с низкой зарплатой, слишком мала, чтобы изменить баланс заработной платы, и что дешевые ввозимые товары поддерживают инфляцию на низком уровне, помогая тем самым предотвратить спиральный рост заработной платы и цен в странах ОЭСР. Цинично сбивая людей с толку в условиях ухудшения позиций труда на рынке, доклад подчеркивает значимость на национальном уровне профсоюзов в ведении переговоров о повышении зарплат и надлежащем социальном обеспечении для рабочих.

Однако авторы доклада не могут не признать, что безработица растет во всех странах ОЭСР, кроме США, где достаточное число людей соглашается на работу с низкой зарплатой, которая по покупательной способности уже сравнялась с уровнем зарплаты в развивающихся странах. Итак, эмпирически Голдсмит, пожалуй, ближе к реальности, чем книжные экономисты, пишущие для Банка.

Более того, во всем докладе Всемирного банка даже не упоминается об окружающей среде. В нем игнорируется тот факт, что отчаянные (и частично успешные) попытки правительств в странах ОЭСР вмешаться и компенсировать потери рабочих мест схемами создания новых рабочих мест почти неизбежно приводят к дальнейшей физической экспансии. Ведущим создателем рабочих мест остается расширение транспортной инфраструктуры — полнейшее безумие в условиях массового увеличения числа автомобилей в развитом мире со всеми сопутствующими проблемами окружающей среды и материально-технического снабжения. Только в Германии автомобилей на дорогах уже в четыре раза больше, чем во всей Африке! Все, что мы говорили в контексте устойчивого развития, прямо противоречит безумным правительственным программам создания рабочих мест.

Однако при всем разрушительном потенциале свободной торговли, непросто предложить подходящие альтернативы. И все же, если мы не хотим соглашаться с протекционистскими воззрениями сэра Джеймса Голдсмита, нам следовало бы, по крайней мере, понять условия, при которых отрицательное воздействие свободной торговли на окружающую среду будет сведено к минимуму.

Условия функционирования рынка

Фактически сама экономическая теория содержит важные оговорки относительно превосходства свободной торговли. В своей конструктивной книге «Торговая политика и экономическое благосостояние» (1974) В. Макс Корден подчеркивал: «Теория не говорит — как часто утверждают плохо информированные или недостаточно образованные люди, — что «свободная торговля — превыше всего». Теория говорит, что при определенных предположениях она — превыше всего».

Среди этих предположений видное место занимает нормальная работа механизма цен. Экономисты Пол Экинс, Карл Фольке и Роберт Костанца (1994), на работы которых мы опираемся в данном разделе, говорят, что торговля деформирована, так как цены не отражают полных издержек производства. Еще меньше цены отражают предполагаемую стоимость истощения ресурсов и деградации окружающей среды. Эксплуатация окружающей среды приводит к тому, что цены вводят в заблуждение как производителей, так и потребителей, относительно действительной стоимости. В 1970-е и 1980-е годы, во время устойчивого повышения потребления ресурсов, рыночные цены на природные ресурсы резко упали, сигнализируя потребителям, что ресурсов становится больше, когда их становилось меньше.

Развитие до истощения?

Когда Берег Слоновой Кости за два десятилетия после обретения независимости израсходовал большую часть своих природных богатств на производство товарных культур и других экспортных товаров, молодое государство стало героем у международного банковского сообщества. Это была страна «на взлете», имеющая стабильную валюту (привязанную к французскому франку) и «стабильный» политический климат. Однако очень скоро праздник закончился. Все, что осталось, — это небоскребы, шикарные гостиницы и элита, привыкшая к западному стилю потребления, а в остальном — широко распространенная нищета, опустошенная природа и политическая нестабильность. Соседняя Гана — сегодняшняя любимица мировых финансовых институтов — идет по тому же пути. На Соломоновых Островах, которые намного меньше, чем Гана и Берег Слоновой Кости, уничтожали свои леса с такой скоростью, что даже МВФ (Международный валютный фонд) забеспокоился и посоветовал этой стране принять более осторожный темп.

Едва ли стоит продолжать перечисление того, что является неустойчивым.

Мы пишем это, живя в процветающих странах Севера, но вынуждены сказать, что Север внес чрезмерный вклад в разрушение природных ресурсов у себя и за рубежом. В ошеломляющей степени как раз северные фирмы, консультанты, банки, правительства и идеологии вдохновили и осуществили это разрушение в развивающихся странах.

Конечно, речь не идет о какой-то клике, которая злонамеренно поставила и исполнила эту драму. Нет, это сделала преобладающая философия, согласно которой все надо предоставить рынкам. Многое было отдано на откуп предпринимателям и консультантам, получавшим вознаграждение от международных рынков за чрезмерную эксплуатацию земли. Просто ежегодная прибыль от неустойчивой разработки ресурсов была выше, чем от устойчивых способов. Ясно, что в условиях международной конкуренции цены говорили разработчикам, как на местном, так и международном уровне, что они могли получить достаточную прибыль только при разрушении ресурсной базы.

Из этих наблюдений читатели не должны заключить, что бюрократический социализм, национальный протекционизм или другие идеологии, затрудняющие свободный поток товаров, не говоря уже об информации, помогли бы окружающей среде. Действительно, как убедительно подчеркивает Стефан Шмидхайни (1992), свободные рынки могут в значительной степени содействовать распространению благоприятных для окружающей среды методов и технологий. Однако что-то необходимо предпринять для лучшего согласования глобальной защиты окружающей среды и принципов свободной торговли.

Гармония с экономическим «притяжением», а не сопротивление ему

Многие проблемы свободной торговли сильно упростились бы, если бы законоположения об окружающей среде действовали (и строго соблюдались) по всему миру. Однако международное согласование стратегий в отношении окружающей среды всегда осложнялось тем, что все эти стратегии сопровождались издержками и, следовательно, служили тормозом конкурентоспособности.

Мы считаем, что картина могла бы измениться коренным образом, если бы было возможно преобразовать устойчивое развитие в конкурентные преимущества, как это имеет место, например, в микроэлектронике. Для интернационализации микроэлектроники не потребовалось склочных и длительных международных конференций и согласований. Новая технология распространялась сама по себе. Она шла в ногу с экономическим «притяжением», а не против него.

Мы действительно верим, как было сказано в частях I и II этой книги, что революция в эффективности во многом выгодна для любой страны. Она обеспечит конкурентные преимущества странам, которые первыми начнут ее. Для других было бы опасно опоздать на корабль. Мы также утверждали, что некоторые элементы революции в эффективности сейчас выгодны на уровне компаний. Но мы подчеркивали, что государство может многое сделать для резкого расширения выгоды как для производителей, так и потребителей. В преддверии дополнительной нагрузки на ограниченные ресурсы и окружающую среду, выгодность эффективности обязательно будет увеличиваться. Во всяком случае, применение «фактора четыре» несомненно будет расширяться под действием экономического притяжения скорее, чем, скажем, защита дельфинов или снижение выбросов СО2.

Совместима ли политика эффективности с ВТО?

Однако наряду с потенциальными конкурентными преимуществами у ВТО могут возникнуть некоторые реальные проблемы, если отдельные государства или группы государств решат сделать революцию в эффективности главным приоритетом внутри своих стран:

• Какова была бы реакция ВТО, если какая-либо страна применяла бы амбициозные стандарты эффективности автомобилей, которые де факто перекроют импорт автомобилей, не соответствующих этим стандартам? (Некоторые европейские производители автомобилей как раз по этой причине уже подвергают критике умеренные стандарты корпоративной средней экономии топлива США, хотя эти стандарты явно не носят дискриминационного характера.)

• Какова была бы реакция ВТО, если какая-либо страна провела бы экологическую налоговую реформу и вместо освобождения от налогов своих энергоемких отраслей промышленности ввела бы тариф на «серую энергию»? (см. главу 7).

• Какова была бы реакция ВТО, если какая-либо страна ввела бы запрет на импорт мяса или помидоров, произведенных с чрезмерным потреблением энергии?

• Какова была бы реакция ВТО на страну, которая очень эффективно использовала бы энергию в своем старомодном сельском хозяйстве и на этом основании запретила или воспрепятствовала бы внедрению высокотехнологичных сортов, требующих энергоемкого сельского хозяйства?

• Какова была бы реакция ВТО на налог на первичное сырье, который обеспечивал бы конкурентоспособность вторичному сырью, добываемому внутри страны из отходов?

Теоретически многое можно было бы оформить законодательно с помощью параграфа XXg ГАТТ. Однако, если намерение состоит в сохранении мировых, а не конкретных внутренних ресурсов, будет трудно обсуждать такие меры на юридическом языке ВТО.

При этом у нас есть серьезные основания, чтобы предложить две поправки для ГАТТ/ВТО, не требующие большого нового раунда переговоров.

• Защита мировых ресурсов (или мирового общего достояния) должна заслуживать не меньшей поддержки, чем защита национальных ресурсов, и поэтому ей необходимо предоставить эквивалентный статус а рамках параграфа XXg. Эту поправку можно связать с Принципом 7 Декларации Рио, которую подписали все государства-члены ВТО. В нем говорится: «Государства сотрудничают в духе мирового партнерства с целью сохранения, защиты и восстановления здоровья и целостности экосистемы на Земле».

• В параграф ХХb следует внести поправку, включающую освобождение от налогов для экологически здоровых производственных технологий (а не только товаров). Прецедентом является Монреальский протокол, который запрещает использование хлорфто-руглеродов в производственных процессах. (Однако есть опасение, что Совет ВТО не признает законность Монреальского протокола.) С другой стороны, в поддержку этой поправки можно использовать Декларацию Рио: в Принципе 14 говорится, что «государства эффективно сотрудничают с целью предотвращения перемещения или передачи другим государствам какого-либо действия или вещества, которое вызывает серьезную деградацию окружающей среды».

Еще одной правомерной поправкой к правилам ВТО было бы ввести защитников окружающей среды в советы ВТО и открыть для общественности доступ на заседания этих советов. Без доступа общественности, разумеется, не может быть ответственности, а из отсутствия ответственности логически вытекает порядок, при котором правила торговли устанавливают сами торговцы.

Намного более радикальное предложение сделала Эдит Браун-Вайсс (1992). Учитывая более чем 15-летнее бездействие Комитета по торговле и окружающей среде ГАТТ, а также печально известный дисбаланс всех решений в пользу торговли и против окружающей среды, она предлагает создать новую и общую правовую структуру для свободной торговли и окружающей среды.

Снижение субсидий в транспортном секторе

Вернемся к более привычным подходам и к конкретному примеру. Принцип, изложенный в главе 7, — цены должны говорить правду, следует безоговорочно применять ко всему транспортному сектору. Ему в современном мире большинство государств дают большие прямые или косвенные государственные субсидии. Возможно, это оправдано для наименее развитых стран. Но в целом такую практику необходимо, на наш взгляд, прекратить.

Мы не говорим о тривиальных суммах. Согласно исследованию, проведенному Всемирным институтом ресурсов (МакКензи и др., 1992), транспортный сектор США ежегодно получает прямые и косвенные субсидии на сумму 300 миллиардов долларов, которые идут в подавляющем большинстве частному автотранспорту.

Даже если полностью учесть внешние транспортные расходы, все равно скрытые субсидии намного превышают их. Внешние затраты определяются в конечном счете как расходы, которые несет население, а не те, кто создал это бремя. По некоторым заслуживающим доверия оценкам, общие искажения в видимых ценах на транспорт в США могут достигать 700 миллиардов долларов в год.

Способы применения истинной стоимости к перевозчикам могут включать в себя плату за проезд по дороге, налоги на топливо для воздушных перевозок, покрывающее затраты страхование перевозок по морю и по воздуху, экологическую налоговую реформу (глава 7). С помощью пакета таких мер стоимость дорожных перевозок на тонно-километр можно с полным основанием значительно увеличить. Аналогично было бы правомерно повысить стоимость воздушных и морских перевозок, чтобы она отражала истинные издержки. Это привело бы к несколько большему взаимному «разделению» конкурентов без какого-либо тарифного или бюрократического протекционизма.

Такая мягкая развязка, а также выбор потребителями продукции, перевозимой на короткие расстояния (см. главу 3), улучшили бы конкурентоспособность местных товаров по сравнению с товарами, привозимыми издалека, низкие цены которых в настоящее время явно обеспечиваются искусственным занижением транспортных издержек и пренебрежительным отношением к окружающей среде. Кроме того, можно в полной мере использовать потенциал электронных путешествий, если физические перевозки станут более дорогостоящими.

Поскольку наши идеи полностью согласуются с общей философией свободной торговли и одновременно привлекательны для специалистов по охране природы и защитников местного сельского хозяйства и рынка, они могут внести вклад в разрешение некоторых противоречий между торговлей и окружающей средой.

Принципы рыночной экономики и международной торговли своими философскими корнями восходят к работе Адама Смита «Богатство народов» и к концепциям Давида Рикардо о специализации и конкурентных преимуществах народов. Их теория утверждает, что преследование личной выгоды и международная конкуренция в конечном счете помогут нам всем, увеличив суммарное богатство, предназначенное для отчисления и распределения.

Почти сто лет спустя после Адама Смита весьма похожая гипотеза была выдвинута Чарльзом Дарвином для объяснения механизма биологической эволюции. Теория эволюции великолепно описывала удивительный расцвет биологического разнообразия и развитие от примитивных до сложных высших форм жизни на протяжении миллионов лет. Однако широкая публика знакома практически только с одним элементом теории Дарвина — принципом выживания наиболее приспособленных.

«Дарвинизм» и выживание наиболее приспособленных не выходят из головы экономистов, когда они думают о конкуренции, технологическом прогрессе и международной торговле. Конечно, после преступного злоупотребления [социальным] дарвинизмом немецким нацистским режимом, экономисты проявляют осторожность при проведении явных аналогий между дарвинизмом и социально-экономическим развитием. Но экономическая доктрина закономерной победы экономически удачливых над более слабыми конкурентами, несомненно, связана с дарвинизмом. Введенное Йозефом Шумпитером понятие о «созидательном разрушении», которое часто упоминают в контексте «перестройки» бывших коммунистических стран, довольно откровенно использует дарвиновский язык. (Шумпитер в основном разработал эти идеи еще до нацистской эры и своей эмиграции в США.)

Эволюция — это увеличение разнообразия, а не его уничтожение

Философская суть, которую мы хотим донести, состоит в том, что все это является искаженным пониманием Чарльза Дарвина. Проще говоря, Дарвин описывал и объяснял увеличение разнообразия в процессе эволюции. Упрощенческий экономический дарвинизм, наоборот, говорит об уничтожении разнообразия.

Инстинктивно мы предполагаем, что торговля и работа рыночных механизмов ведут ко все возрастающему разнообразию. Мы видим это ежедневно на наших супермаркетах, не так ли? Манго из Бразилии, часы из Гонконга, шелковые галстуки из Италии, швейцарский шоколад, изготовленный из ганских какао-бобов. Экономическая конкуренция принесла современные технологии и постоянно возрастающее разнообразие выбора в магазины на Главной улице.

На самом деле, однако, разнообразие не всегда побеждает. Сколько местных прохладительных напитков исчезло с появлением кока-колы? Сколько сортов фруктов и овощей было потеряно в процессе стандартизации рынка? Согласно исследованию Международного фонда развития сельского хозяйства, на которое ссылаются Фаулер и Муни (1990), около 97 % сортов овощей, зарегистрированных в 1903 г., к настоящему времени потеряны. Из 35 сортов ревеня, имевшихся в 1903 г., остался только один, который находится в Национальной лаборатории хранения семян. С яблоками ситуация немного получше. Из 7098 сортов, использовавшихся в XIX веке, потеряно «только» 6121, или 86 %.

Потеряны не столько красочность или размер яблок и овощей (наоборот, внешний вид среднего набора продуктов в овощных магазинах улучшился). Потеряны в основном витамины, разнообразие вкуса, разброс по вегетационному периоду и климатическим условиям, пригодность для более широкого спектра почв и устойчивость по отношению к вредителям.

Потребности рынка (а вовсе не желание потребителей) ведут к уменьшению количества сортов. Борьба за снижение затрат при сбыте на рынке основывается на наличии миллионов экземпляров нескольких одинаковых продуктов. Аналогичным образом промышленная переработка экономически невозможна для ассортимента с несколькими тысячами наименований товаров. Говоря дарвиновским языком, только несколько сортов огурцов, ревеня или персиков могут выжить в условиях крупномасштабной экономики.

Разве это не странно? Разве Дарвин не объяснял борьбой за выживание увеличение биологического разнообразия на протяжении бесконечно долгого периода времени? Действительно, его труд «Происхождение видов путем естественного отбора» (1859) заострил внимание на постоянном взаимодействии между изменчивостью и отбором, а также показал на богатом эмпирическом материале, что такое взаимодействие должно приводить к все возрастающей специализации, разнообразию и оптимальному (в основном устойчивому) использованию скудной ресурсной базы.

Созидательная сила изоляции

Наиболее яркое подтверждение своей теории Дарвин нашел в островных местах обитания, например, на Галапагосских островах. Вьюрки, которых он первым описал, сильно отличались от вьюрков, обитающих в других частях света. В отсутствие на островах дятлов некоторые вьюрки научились выклевывать насекомых из растений, используя в качестве инструментов шипы кактусов (илл. 14 на вкладке). В отсутствие попугаев у некоторых вьюрков появились очень сильные клювы. В отсутствие летучих мышей-вампиров некоторые даже научились сосать кровь теплокровных животных. Ни одна из этих способностей не присуща вьюркам, но все они весьма созидательны и увеличивают разнообразие.

Современная экономическая теория испытывает антипатию к островным условиям. Неограниченная торговля по природе склонна проникать везде и ломать все препятствия, которые еще остались. Действительно, «устранение барьеров» — излюбленное выражение наиболее ревностных защитников свободного рынка. Разнообразие не является задачей первостепенной важности для экономической теории. Оно отошло в тень, сохранив свое место в антитрестовских законах, но легко приносится в жертву, если этого требуют «законы» международной конкуренции.

Изобразим в карикатурном виде конфликт между традиционной экономикой и разнообразием. Представим себе, что Чарльз Дарвин был не натуралистом XIX века, а современным экономистом, заброшенным на Галапагосские острова. Он немедленно потребовал бы построить перешеек между Эквадором и островами, чтобы «устранить барьеры» для дятлов в покорении островов и искоренении этих прискорбно неэффективных вьюрков, пользующихся шипами. Далее экономист Дарвин сказал бы также, что это принесет пользу всем и будет содействовать экономической эволюции и развитию.

Конечно, такая карикатура несправедлива. Но она показывает, что между принципом неограниченной торговли и защитой и созданием разнообразия остается философское противоречие. Учитывая то, что разнообразие как в биологии, так и в социальных системах означает выбор и приспособляемость, мы считаем, что оно нуждается в защите. Однако в этой небольшой книге мы не можем более широко обсуждать стратегии защиты разнообразия в конкурентной окружающей среде.