Фактор кролика

1

Каннельмяки в сентябре. Не знаю ничего более прекрасного. Ярко-алые листья и самые конкурентные цены на дома во всем Хельсинки.

В воздухе раннего утра в этом окраинном районе витал запах осени. Научно доказано, что этот воздух — самый свежий в городе. Огромные красные и желтые листья серебрились гигантскими каплями росы, невесомыми зеркалами искрившимися в лучах восходящего солнца. Я стоял на балконе своей квартиры на четвертом этаже и размышлял о том, что нахожусь именно там и тогда, где и когда надо, и ничто на свете не заставит меня изменить это мнение.

Застройка вокруг железнодорожной станции Каннельмяки — наглядный пример наиболее удачного городского планирования во всем Хельсинки. От своей двери до станции я добирался за две с половиной минуты бодрым шагом. Поезд доставлял меня до работы в Пасила за девять минут, а раз в месяц до кинотеатра в центре города — за тринадцать. Учитывая расположение, квартиры в Каннельмяки стоили не так уж дорого и были отлично спроектированы: удобные, максимально функциональные. Никаких украшений, ничего лишнего.

Дома построили в середине 1980-х, во времена господства рационального мышления. Некоторые люди называли эту часть города безликой, даже депрессивной, — возможно, потому, что видели только фасады, одинаковые коробки домов и общий серый колорит, что само по себе служит примером потрясающего единообразия. Эти люди допускали распространенную ошибку — не проводили точных расчетов.

Я знаю из опыта, что именно расчет указывает нам, что красиво, а что нет.

Район Каннельмяки был красивым.

Я сделал еще один неглубокий вдох и вернулся в квартиру. Прошел в прихожую, достал обувь и куртку. Застегнул «молнию» почти до верха. Узел моего блестящего галстука лежал ровно и симметрично. Я посмотрел на себя в зеркало и не увидел ничего неожиданного. К своим сорока двум годам я сохранил всего одно потаенное желание.

Мне хотелось, чтобы все было разумно.

Страховая математика — это дисциплина, которая сочетает в себе математику и статистический анализ, необходимый для оценки вероятности риска того или иного происшествия и установления размеров страховой премии, являющихся финансово приемлемыми для страховщика. Это официальное определение. Большинство людей не задумывается над ним, как и над множеством других официальных и потому кажущихся скучными определений. Даже когда они пытаются в это вникнуть, не многие обращают внимание на слова «финансово приемлемый», не говоря уже о том, чтобы поинтересоваться: а что они означают в данном конкретном контексте.

Страховые компании существуют, чтобы извлекать прибыль. В случае страхования от несчастных случаев она достигает почти 30 процентов. Немногие компании из других сфер деятельности могут похвастать похожими показателями за счет продажи всего одного продукта. Страховые — могут, потому что знают, что у людей нет других вариантов. Вы не обязаны страховаться — каждый имеет право на выбор. Но большинство предпочитает, как минимум, застраховать свой дом. Страховым компаниям известно также, что люди — существа хрупкие, а их способность влипать в неприятности даст сто очков вперед любому другому виду. Поэтому современные страховые компании всего мира высчитывают, как часто люди будут поскальзываться и падать у себя в саду; засовывать себе в разные отверстия те или иные предметы разных форм и размеров; высыпать тлеющие угли от шашлыка в мусорную корзину; врезаться друг в друга на новеньких гидроциклах; доставать с верхней полки шкафа вещи, заставленные рядом стеклянных ваз; напившись, напарываться на нож для суши и, запуская петарду, попадать в глаза себе или окружающим. В будущем году.

Как следствие, страховые компании знают две вещи. Во-первых, людям необходимо приобретать страховки. Во-вторых, определенное число людей, невзирая на предупреждения, неизбежно себя подожжет. В пространстве между этими двумя вещами — то есть между авторучкой и спичкой — как раз и работают актуарии. Наша работа гарантирует, что, даже если горе-поджигатель получит денежную компенсацию за свои неприятности, компания не останется в убытке, потому что компенсирует расходы за счет других клиентов.

Там я и пребывал, между заточенным карандашом и пылающим пламенем.

Моя работа находилась в районе Валлила. Новое офисное здание на Теоллисуускату достроили прошлой весной, и наша компания въехала в него, когда еще не высохла краска. Теперь, когда я каждое утро приезжал в офис, я всегда чувствовал одно и то же раздражение и разочарование. Подобно куску черного льда внутри, который отказывался таять: у меня больше не было кабинета. Вместо него у меня появилась рабочая станция.

Слово «станция» говорило мне все, что необходимо знать. Моя «станция» представляла собой узкое, заваленное бумагами пространство на краю длинного стола, торцом упирающегося в окно. Перед ним стоял точно такой же стол. Напротив меня сидел Мийкка Лехикойнен, младший математик, который регулярно рассказывал истории о выезде на шашлыки. Слева сидел Кари Халикко, младший аналитик рисков, имевший привычку подхихикивать себе под нос без всякого повода. Судя по всему, они принадлежали к новому поколению профессиональных актуариев.

Мне не нравились ни они, ни наш офис. Он был шумным, здесь что-то меня постоянно отвлекало и мне мешало. Он был полон банальности. Но главная проблема заключалась в том, что он был полон людей. Мне не нравились вещи, которые нравились большинству: бесконечные разговоры, бесконечные просьбы дать совет и бесконечные советы, бесконечный бессмысленный треп. Я не понимал, какое отношение все это имеет к вычислению вероятностей. До переезда в новое здание я пытался объяснить, что мы работаем в области контроля рисков, а не в Диснейленде, но на тех, кто принимал решение, это, похоже, не оказало никакого воздействия.

Моя производительность упала. Я по-прежнему не ошибался — в отличие от практически всех остальных, но моей работе значительно мешал непрекращающийся поток бессмысленной болтовни, заполнявший рабочую станцию Халикко.

Халикко смеялся над всем. Казалось, большую часть времени он проводит за просмотром видео прыгунов в высоту, дурацких конкурсов певцов или владельцев странных домашних животных. Все хохотали, и ролики сменяли один другой. Халикко то хихикал, то ржал. Я считал это поведение недостойным аналитика рисков.

Еще одним источником беспокойства был Лехикойнен, который не замолкал ни на секунду. По понедельникам он рассказывал нам, что произошло в выходные; осенью — о своем летнем отпуске; в январе я узнал, как он провел Рождество. С ним постоянно что-то случалось. Вдобавок ко всему он был дважды женат и разведен, что, по моему мнению, является ярким доказательством того, что человек плохо понимает связь между причиной и следствиями. Младшему математику стоило бы пристальнее изучить эту проблему.

Тем конкретным утром оба они уже сидели за своими рабочими станциями. Халикко скреб свой бритый череп, а Лехикоинен смотрел на экран, выпячивая губы и постукивая пальцами по подлокотнику кресла. Оба выглядели полностью сосредоточенными на работе, что само по себе не могло не удивлять. Я взглянул на часы на столе. Ровно девять. Начало рабочего дня.

После переезда в новое здание я каждое утро старался выходить из дома примерно на тридцать секунд позже, чтобы избежать необходимости поддерживать бесцельные разговоры до начала работы, а потому являлся в самый последний момент. Для меня это нетипичное поведение. Я поставил кейс возле стола и выдвинул свой стул. И впервые услышал звук, с каким его твердые пластиковые колесики катились по ковру. В этом звуке было что-то, от чего меня передернуло, словно кто-то провел холодными ногтями мне по позвоночнику.

Я включил компьютер и убедился, что на столе есть все необходимое для работы. Я проводил самостоятельное исследование влияния частоты изменений процентных ставок на оптимизацию выплат в их постоянно меняющихся экономических условиях. И надеялся, что сегодня смогу завершить двухнедельный труд.

Тишина была, как вода в стакане — невидимая, но конкретная и ощутимая.

Я ввел свои имя и пароль для входа в систему. Прямоугольники на экране мигнули. Внизу появилась красная надпись, сообщившая, что мои имя и пароль не годятся. Я ввел их снова, на этот раз медленнее, проверяя, чтобы все заглавные и прописные буквы были на месте. Прямоугольники снова мигнули. Внизу под ними появилась еще одна красная строка. Неверное имя или пароль. А также — это было написано ЗАГЛАВНЫМИ БУКВАМИ — у меня осталась одна (1) попытка правильного введения. Я взглянул поверх экрана на Лехикойнена. Он по-прежнему барабанил пальцами по подлокотнику, но смотрел в окно на «Макдональдс» через дорогу. Я уставился на него, еще раз мысленно повторяя свои имя и пароль. Разумеется, я помнил и то и другое и знал, что оба раза ввел их правильно.

Вдруг Лехикойнен повернулся, и наши взгляды встретились. Затем он так же стремительно вернулся к своему экрану. Стук прекратился. Стал слышен гул. Я знал, что это кондиционер и что я слышу его потому, что никто не разговаривает. Было в этом гуле что-то такое, что я не мог не обратить на него внимания. Возможно, из-за этого я не повернулся и не спросил Халикко, не столкнулся ли он сегодня утром с проблемами, когда входил в систему.

Если проблемы у него и были, то они давно исчезли: Халикко остервенело щелкал своей мышкой. Я положил руки на клавиатуру, и холодные ногти снова прошлись мне по хребту. Я осторожно двигал пальцами, концентрируясь на каждой клавише, которую нажимал. Наконец я нажал Enter; понимая, что другого шанса у меня не будет, сделал это достаточно решительно и быстро.

Я не то что не закрывал глаза — я даже ни разу не моргнул. Единственное нажатие кнопки казалось безумно важным; только что был обычный день, а потом я вдруг то ли заснул, то ли потерял сознание, а когда пришел в себя, мир вокруг изменился до неузнаваемости. День утратил все свои краски. Сдвинулась точка опоры всего мира. Прямоугольник в центре экрана содрогнулся в третий раз. Я моргнул, и он вообще исчез.

Я услышал знакомый голос.

— Коскинен, не заглянете ко мне в кабинет на минутку?

2

— Поговорить надо, — сказал менеджер нашего отдела Туомо Перттиля. — Обменяемся кое-какими идеями.

Мы сидели в кабинете Перттиля — стеклянном кубе, неприятные особенности которого включали в себя отсутствие приватности, а также тот факт, что между сидящими не было никакого стола. Для меня это было неестественно. Мы расположились друг напротив друга, как на приеме у врача. Мне не хотелось думать, кто из нас пациент, а кто — лекарь. Стулья были жесткими, с металлической рамой, страшно неудобными, и мне некуда было положить руки. Я опустил их на колени.

— Я хочу тебя послушать, — сказал Перттиля. — Я хочу тебя услышать.

Одно дело — физический дискомфорт. Но принять новую роль Перттиля мне было еще труднее. Я подавал заявление на должность начальника отдела. Я был более опытным и подходящим кандидатом. Не знаю, как и чем, но Перттиля — бывший начальник отдела продаж — убедил совет директоров, что отдать предпочтение следует ему.

— Думаю, что так мы лучше поймем друг друга, — продолжал он. — Я верю, что, если мы откроемся друг другу, мы найдем что-то общее и придем к взаимоприемлемому решению. А общее решение — это правильное решение. Но произойдет это только в том случае, если мы поймем, что мы — просто два человека, которые ведут диалог. Просто два человека, без всяких должностей, без статусных одежек, без амбициозных личных планов. Два парня у костра, готовые открыться друг другу на эмоциональном уровне, чтобы двигаться вперед.

Я знал, что говорить так сейчас модно, и знал, что Перттиля прошел бесчисленное количество курсов по этой теме. Разумеется, я не мог представить себе нас с ним голышом в лесу, но с его манерой вести разговор была еще одна, более серьезная проблема: он не сообщал никакой информации и его болтовня ни к чему не вела.

— Не понимаю, — сказал я. — Не понимаю, почему система…

Перттиля дружелюбно усмехнулся. Что на голове, что на лице у него не было ни волоска — он их тщательно сбривал, и, когда он улыбался, следы улыбки можно было видеть даже на затылке.

— Ой, извини. Иногда меня немного заносит. Я так привык открываться людям, что забываю дать им пространство, — сказал он голосом, которой появился у него меньше года назад.

Год назад он говорил, как все, но после всех этих курсов тембр его голоса превратился в нечто среднее между сказкой на ночь и переговорами об освобождении заложников. И это очень плохо совпадало с тем, что я о нем знал.

— Ты только не подумай… Я хочу дать тебе пространство для маневра. Ты говори, а я буду слушать. Но прежде чем мы начнем, есть один вопрос, который я хочу тебе задать.

Я подождал. Перттиля уперся локтями в колени и наклонился вперед.

— Как тебе наш новый офис? Командная работа, открытость? Наше стремление все делать вместе? Делиться знаниями в реальном времени. Наш корпоративный дух?

— Как я уже говорил, мне кажется, что это замедляет нашу работу и усложняет…

— Но ты же понимаешь, что мы — одна команда? Мы узнаем друг друга, чувствуем присутствие друг друга, учимся друг у друга, будим наш спящий потенциал…

— Ну…

— Все говорят, что они нашли свое истинное «я», — продолжал Перттиля, — достигли нового уровня понимания — не просто как математики и аналитики, но как люди. А все потому, что мы поставили своей целью стереть границы. Все границы — и внутренние, и внешние. Мы поднялись на новый уровень.

У Перттиля были глубоко посаженные глаза под темными бровями, из-за чего было трудно прочитать выражение его лица. Но я мог представить себе, что за этими глазами, в самой глубине, яростно ревел огонь. По моему позвоночнику снова прокатилась холодная волна неопределенности.

— Насчет этого не знаю, — сказал я. — Мне сложно оценить все эти… уровни.

— Сложно оценить… — овторил Перттиля и откинулся на спинку стула. — Ладно. За решение каких задач, по-твоему, ты мог бы взяться?

Такого вопроса я не ожидал и с трудом удержал руки на коленях.

— За те задачи, которые у меня уже есть. Я математик, и…

— Как ты видишь себя частью команды? — прервал меня Перттиля. — Что ты приносишь команде? Сообществу? Семье? Чем ты готов нас одарить?

Вопрос с подковыркой? Я решил быть предельно честным.

— Математически…

— Давай на минуту забудем о математике, — сказал он и поднял свою правую руку, словно пытаясь остановить невидимый поток, струящийся через комнату.

— Забыть о математике? — непонимающе спросил я. — Эта работа основана на принципах…

— Я знаю, на чем она основана, — кивнул Перттиля, — но нам необходим общий путь, по которому мы идем вместе, и неважно, что у нас в руках — математика или что-то еще.

— В наших руках? Боюсь, это не та часть тела, которая принесет нам пользу, — сказал я. — Наша сила в логике. Нам нужна ясная голова.

Перттиля снова наклонился вперед, упер локти в колени и сдвинул голову чуть вбок, приняв позу мыслителя. Выдержал долгую паузу и, наконец, произнес:

— Когда я стал у руля этого отдела, он увязал в грязи. Ты помнишь, каждый сидел в своем маленьком кабинетике, работал над чем-то, и никто не знал, чем заняты остальные. Это не было продуктивно, и отсутствовало всякое чувство сообщества. Я захотел перенести эту группу бумагомарак и астрофизиков в двадцать первый век. А теперь это произошло. Мы летим. Летим к самому солнцу.

— Я бы этого не рекомендовал. В любых условиях. К тому же, даже если выражаться метафорически, это…

— Видишь? Я именно об этом и говорю! Есть один парень, который всегда противостоит всему, что мы делаем. Парень сидит в своем уголке и считает, как хренов давно потерянный кузен Эйнштейна. Угадай, кто это?

— Я просто хочу, чтобы все было рационально и разумно, — сказал я. — Именно это и дает нам математика. Это конкретное знание. Не знаю, зачем нам нужны все эти «внутренние дети», все эти… графики настроения. По-моему, они нам ни к чему. Нам нужны разум и логика. Вот что я приношу.

— Приносил.

Одно это слово причинило мне больше боли, чем тысячи предыдущих. Я знал свой профессиональный калибр. Я почувствовал, как заколотилось сердце и ускорился пульс. Все это было абсолютно недопустимо. Неопределенность прошла, и ее сменили раздражение и досада.

— У меня прекрасные профессиональные навыки, и с опытом они только отточились…

— Похоже, не все.

— То, что нам сегодня нужно…

— То, что нам сегодня нужно, отличается от того, в чем люди нуждались в семидесятые, — сказал Перттиля и дернулся. — Я имею в виду тысяча девятьсот семидесятые. Или заглянем еще дальше?

Я понял, что свистопляска с паролем была лишь началом. И я слишком хорошо знал Перттиля. Сейчас он говорил своим обычным голосом.

— А теперь послушай меня. Как старший актуарий, ты можешь получить именно то, чего хочешь, — сказал он. — Тебе не придется быть членом команды. Пользоваться внутренней сетью. Ты сможешь сидеть в одиночестве и считать сколько влезет. У тебя будет собственный кабинет.

Перттиля выпрямился и оперся о спинку стула. До этого он сидел на самом его краешке.

— Все предусмотрено. Твой кабинет будет на первом этаже. В маленькой комнате за стеллажом уборщика. Ты сможешь даже закрыть дверь. Вот тебе блокнот и калькулятор. Внутренняя сеть тебе не нужна. Твоя задача — оценить влияние инфляции 2011 года на страховые премии 2012-го. Все данные у тебя на столе. Если не ошибаюсь, там примерно шестьдесят папок.

— Это совершенно не разумно, — сказал я. — Сейчас 2020-й. К тому же все это уже давно подсчитано, когда мы определяли размер страховых премий для того года…

— Тогда посчитай еще раз. И проверь, чтобы все было как надо. Тебе такое нравится. Тебе нравится математика. Ты такое любишь. Ты любишь математику.

— Разумеется, я люблю математику…

— Но ты не любишь коллектив. Ты не любишь нашу открытость, нашу способность к диалогу, наше общение, наше стремление открываться друг другу и исследовать наши эмоции. Ты слишком замкнут в себе, тебе не хватает гибкости, и ты нам не доверяешь. Тебе не нравится то, что я тебе предлагаю?

— Я не…

— Вот именно. Ты — «не». Так что… — ерттиля протянул мне лист бумаги. — Вот тебе другой вариант.

Я быстро прочитал бумагу. Раздражение и досада покинули меня. Я был поражен. Я был в ярости. Посмотрел на Перттиля:

— Ты хочешь, чтобы я подал заявление об уходе?

Он снова улыбнулся. Улыбка была почти такой же, как в начале нашего разговора, только теперь из нее исчез даже намек на теплоту, которая, возможно, присутствовала в ней за секунду до этого.

— Вопрос в том, чего хочешь ты, — сказал он. — Я хочу помочь тебе и предложить другой путь.

— То есть или я буду заниматься бесполезными расчетами, или участвовать в любительских сеансах психотерапии, которые мешают серьезному математическому мышлению? Первое бессмысленно. Второе ведет к дезорганизации, хаосу и краху.

— Всегда есть третий вариант, — сказал Перттиля и кивнул в направлении листа бумаги.

— Точность требует точности, — сказал я, услышав в своем голосе дрожь. Кровь у меня кипела. — Нельзя достичь абсолютной точности в матрицах корреляции методом Конмари. Я не могу быть частью команды, чья высшая цель — уик-энд с изготовлением суши.

— Для тебя есть маленький кабинет на первом этаже.

Я покачал головой.

— Нет, — сказал я. — Это просто неразумно. Я хочу, чтобы все было разумно. Я хочу действовать разумно. А это соглашение… В нем сказано, что в случае увольнения я добровольно отказываюсь от выплаты полугодовой зарплаты, которая мне полагается, и что увольняюсь я немедленно.

— Потому что ты уходишь по собственному желанию, — сказал Перттиля, снова включив свой мягкий голос — наверное, ему нравилось, как он звучит. — Если хочешь остаться с нами, на нашем этаже… Завтра утром у нас трехчасовой семинар по трансцендентной медитации, который проведет выдающийся…

— Дай мне ручку, пожалуйста.

Судя по выражению их лиц, они уже все знали. На рабочей станции у меня имелась всего одна личная вещь — фотография моего кота Шопенгауэра. Я выложил все рабочие документы из своего кожаного кейса и бросил в опустевший кейс фото кота. Спустился в лифте на первый этаж и даже не взглянул на стеллаж уборщика и дверь за ним. Вышел на улицу и остановился, словно на что-то наткнулся, как будто ноги прилипли к земле.

Я теперь безработный.

Мысль казалась невероятной, как минимум, для меня. Я никогда не представлял себе, что окажусь в ситуации, когда не буду знать, куда мне идти утром. Как будто гигантский механизм, обеспечивающий порядок в мире, внезапно сломался. Я посмотрел на часы, но, как и следовало ожидать, это ничем мне не помогло. Они показывали время, но время утратило всякий смысл. Было 10:18.

Еще минуту назад я размышлял над различием между условной вероятностью и исходной вероятностью и пытался найти способ определить математическую независимость системы аксиом во взаимно дополнительных событиях.

Теперь я стоял на обочине шоссе — безработный, с кейсом, в котором не было ничего кроме фотографии кота.

Я заставил себя двигаться. Солнце грело мне спину, и я почувствовал себя чуть лучше. Когда показалась железнодорожная станция Пасила, я уже мог взглянуть на ситуацию более прагматично, применяя логику и разум. Я был опытным математиком и знал о страховом бизнесе больше, чем вся неграмотная команда Перттиля. Я слегка расслабился. Скоро я начну заниматься расчетами для его конкурентов.

Насколько трудно найти страховую компанию, в которой и к себе, и к математике относятся одинаково серьезно?

Вряд ли так уж трудно. Скоро я все выясню.

Проще говоря, все наладится.

3

— Ваш брат скончался.

Голубая рубашка и темно-синяя куртка только подчеркивали еще один оттенок синего в глазах мужчины. Его редеющая пшенично-блондинистая шевелюра, зачесанная налево, выглядела усталой, словно увядшей. Бледное лицо, на котором пылали румянцем ярко-красные щеки. Он представился и сказал, что он адвокат, но его имя я не запомнил.

— Не понимаю, — совершенно честно сказал я.

Вкус первой за утро чашки кофе еще не выветрился у меня изо рта, но вдруг приобрел жестяной, почти ржавый привкус.

— Ваш брат скончался, — повторил мужчина, пытаясь удобнее устроиться на моем диване.

Во всяком случае именно так я интерпретировал его ерзанье. За окном стояло прохладное и солнечное осеннее утро. Я это знал, потому что позволил Шопенгауэру сразу после завтрака занять его излюбленный пост и пошел к двери, как только раздался звонок. Через некоторое время адвокат чуть наклонился вперед и положил руки на колени. Куртка из блестящей ткани натянулась у него на плечах.

— Он завещал вам свой парк аттракционов.

Я поправил его, даже не задумываясь:

— Парк приключений.

— Прошу прощения?..

— Парк аттракционов — это Линнанмяки или Олтон-Тауэрс. Американские горки и карусели. Механизмы, в которые вы садитесь и позволяете швырять вас из стороны в сторону. А парк приключений — это место, где люди двигаются самостоятельно. Лазают и бегают, прыгают и ползают. Там есть скалодромы, канаты, горки, лабиринты — все такое.

— Кажется, я понимаю, — сказал адвокат. — В парке аттракционов есть катапульта с яркими мигающими огнями, которая подбрасывает людей в воздух. А в парке приключений есть… Ничего в голову не приходит…

— Замок приключений, — сказал я.

— Да, точно, замок приключений, — кивнул адвокат. Он явно хотел что-то добавить, но вдруг передумал. — Ну, наверное, в парке аттракционов тоже может быть замок приключений, как в парке Веккула в Линнанмяки. Там лезешь наверх, а потом, обливаясь потом, спускаешься вниз… А вот простую катапульту в парке приключений представить себе трудно. Садишься в нее и чувствуешь, как тебя отрывает от земли… Думаю, я понимаю разницу, хотя вряд ли сумею ее корректно сформулировать…

— Мой брат умер, — сказал я.

Адвокат посмотрел на свои руки и быстро прижал одну к другой.

— Да, — сказал он. — Мои соболезнования.

— Как он умер?

— В своей машине. «Вольво-V70».

— Я имею в виду, что стало причиной смерти.

— Э-э… — амялся адвокат. — Сердечный приступ.

— Сердечный приступ? В машине?

— На светофоре. На бульваре Мунккиниеми. Машины стояли в пробке. Кто-то постучал в водительское стекло. Он настраивал радио.

— Уже мертвый?

— Нет, разумеется, нет. — Адвокат покачал головой. — Он умер, пока его настраивал. Искал станцию классической музыки, если я не ошибаюсь.

— И он оставил завещание? — спросил я.

Юхани был, мягко говоря, человеком порывистым и импульсивным. Он жил одним днем. Чтобы он что-то планировал вперед, думал о завещании? Нет, на него это было совсем не похоже. Он шутил, что я умру от негибкости. Я говорил ему, что вполне себе жив и с гибкостью у меня все нормально, просто я хочу, чтобы все делалось по порядку, разумно и логично. И что свои действия я основываю на рациональном мышлении. По какой-то причине его это веселило. Тем не менее, будучи полной противоположностью друг другу, мы оставались братьями. Я не совсем понимал, как реагировать на новость о его смерти.

Адвокат полез в свой светло-коричневый кожаный портфель, достал из него тонкую черную папку и откинул зажимы в углах. Бумаг внутри было немного. Адвокат долго рассматривал верхний документ, прежде чем заговорить снова.

— Это завещание было составлено шесть месяцев назад, когда ваш брат нанял меня. Его последняя воля отличается простотой и ясностью. Вы получаете все. Единственный, кроме вас, человек, упомянутый в завещании, это бывшая жена вашего брата, которая не получает ничего. Это специально подчеркнуто. Других родственников нет; во всяком случае он больше никого не назвал.

— Других родственников нет.

— Значит, все ваше.

— Все? — спросил я.

Адвокат снова посмотрел в свои бумаги.

— Парк аттракционов, — повторил он.

— Парк приключений, — поправил его я.

— Мне до сих пор трудно видеть разницу.

— Кроме парка приключений, больше ничего? — спросил я.

— В завещании больше ничего не упоминается, — сказал адвокат. — Краткое расследование показало, что другой собственности у вашего брата не было.

Мне пришлось мысленно повторить его последнее утверждение, чтобы в него вникнуть.

— Насколько мне известно, он был состоятельным и успешным предпринимателем, — сказал я.

— Согласно имеющейся у меня информации, квартиру он снимал, а машиной владел на паях с другим человеком. И за то и за другое он задолжал за несколько месяцев. И управлял этим… парком.

Разумеется, моей первой мыслью было, что все это бессмыслица. Потому что это и была бессмыслица. Юхани умер, по сути не оставив ни гроша. Оба этих утверждения казались мне крайне неправдоподобными. К тому же…

— Почему я только сейчас узнаю о его смерти?

— Он так хотел. Он просил, если с ним что-нибудь случится, сообщить мне, а я должен уведомить его родственника, но только после того, как будут закончены все формальности. То же касается и завещания. Связаться с наследниками следовало только после полной оценки всего, чем он владел.

— Он чем-то болел? Юхани знал, что он?..

Адвокат наклонился вперед на пару сантиметров. Он больше не выглядел усталым; казалось, что в нем проснулся почти энтузиазм.

— В смысле, есть ли причины подозревать, что его могли убить?

Адвокат посмотрел на меня с таким видом, будто мы с ним занимались чем-то невероятно интересным: разгадывали тайну или играли в викторину.

— Ну да… Или…

— Нет, — сказал он, качая головой. Его энтузиазм испарился. — Боюсь, ничего такого. Проблемы с сердцем. Что-то неоперабельное. Он мне об этом рассказал. Всегда был риск, что это случится, и однажды это случилось. У него просто остановилось сердце. Как правило, в смерти мужчины средних лет нет ничего загадочного. Боюсь, блокбастер из этого не слепить.

Я повернулся к окну и посмотрел на осеннее утро. Мимо окна пролетела пара ворон.

— Но взгляните на это с другой стороны, — раздался голос адвоката. — Это прекрасная возможность для бизнеса. Принадлежавший вашему брату парк…

— Нет, — сказал я. — Парки приключений — это не для меня. Я актуарий.

— Где вы работаете?

Голубизна глаз адвоката по интенсивности цвета располагалась точно между его рубашкой и курткой, так что в этом прослеживалась почти математическая симметрия. В других обстоятельствах это могло бы показаться интересным, но только не сейчас. Этим утром, в 7:32, после полутора недель неустанных поисков работы, последняя подходящая актуарию дверь захлопнулась у меня перед носом. Сразу после увольнения я разослал свое резюме во все уважаемые страховые компании, специально указав, что серьезно отношусь к традиционной математике и не хочу тратить время на всякую ерунду вроде укрепления корпоративного духа. Не получив ни одного ответа, я сам связался с ними и ошеломленно выслушал кучу банальностей. Один стремился к созданию гибкой командной динамики, другой мечтал о новой форме вычислений, основанной на алгоритме. Каждый объяснил, что в данный момент вакансий у них нет. Тут я мог им возразить. Я знал, что их компании набирают новых сотрудников. В ответ я слышал гулкую тишину, после чего разговор приходил к финальной точке и пожеланиям мне приятной осени.

— Сейчас я ищу новое место работы, — сказал я.

— И как продвигаются поиски?

Хороший вопрос. Как они продвигаются? По состоянию на это утро баланс явно сдвинулся в красную зону. Я не могу найти работу в своей области; мой брат умер; и я, похоже, стал владельцем Парка приключений.

— Я уверен, что ситуация разрешится разумным образом, — сказал я.

Вроде бы этот ответ удовлетворил адвоката. На его лице появилось такое выражение, словно он только что вспомнил что-то важное. Он снова обратился к своей папке. Конверт.

— Ваш брат оставил вам сообщение. Письмо. На всякий случай. Это была моя идея. Я сказал ему, что, как только завещание будет составлено, ему придется не откладывая сделать две вещи. Из-за его диагноза. Оплатить мои услуги и поприветствовать вас.

— Поприветствовать?

— Он выразился именно так. Я не знаю, что там. Как видите, конверт запечатан.

И правда. На конверте формата А5 было написано мое полное имя: «Хенри Пекка Олави Коскинен». Почерк Юхани. Когда мы виделись в последний раз?

Примерно три месяца назад мы обедали с ним в районе Валлила. Я оплатил пиццу с пепперони, потому что Юхани забыл бумажник в машине. Разумеется, теперь я задумался: возможно, у него, помимо забывчивости, было чуть больше проблем с бумажником. О чем мы тогда разговаривали? Юхани рассказал о некоторых новых приобретениях для Парка приключений. Я упомянул об аксиомах теории вероятности Колмогорова и объяснил Юхани, что он должен совершать крупные покупки по одной за раз и лишь после того, как станет понятно, как много новых клиентов привлекает в парк каждое очередное приобретение. Юхани не выглядел больным, тем более — смертельно больным. Тем более — как человек, только что составивший завещание. А как обычно выглядят люди после составления завещания? Уверен, не существует общего для всех выражения лица, хотя эти люди заглядывают за грань невозможного, пытаясь повлиять на жизнь после смерти.

Я вскрыл конверт и достал из него сложенный лист бумаги.

Я почувствовал раздражение, граничащее с яростью. В этом был весь Юхани. С его полным и абсолютным отсутствием ответственности. Письмо было явно написано в спешке. Без предварительного обдумывания. Под влиянием минуты. В нем не содержалось ни одной рациональный мысли, ни одного серьезного аргумента. На месте детального анализа и ясного заключения зияла пустота. В тысячный раз в своей жизни мне захотелось сказать ему, что он порет чушь.

Но Юхани умер.

Меня охватила печаль. Я был зол, сбит с толку, раздосадован и — необъяснимым образом — обессилен. Все эти эмоции жгли мне легкие и скребли когтями грудь. Все указывало на то, что теперь я и в самом деле — владелец Парка приключений.

— Это все? — выдохнул я.

— Не совсем, — ответил адвокат, быстро нырнув в свой портфель, и отработанным жестом извлек из него еще один конверт, размером побольше. — Мой счет.

Он положил второй конверт рядом с первым, с письмом от Юхани. Я заметил, что на обоих написано мое имя. Адвокат в последний раз пролистал бумаги и подтолкнул ко мне папку.

— Мои поздравления, — сказал он. — Мои соболезнования.

4

По осеннему ландшафту ярким, наводящим на мысли о генетической модификации пятном расползался парк «Заходи, здесь весело». Почти двухсотметровая коробка из жести и стали, раскрашенная в ослепительные красно-оранжево-желтые цвета, мозолила глаза вне зависимости от того, через какие линзы ты на нее смотрел. Очевидно, кричащая раскраска была призвана создать атмосферу потного веселья и игр для каждой семьи, входящей в эти ворота. В высоту Парк приключений достигал метров пятнадцати. Внутри поместились бы стадион и авиационный ангар, несколько школ и парковка для грузовых фур. «Заходи, здесь весело» располагался сразу за городской чертой Хельсинки.

После визита адвоката минуло два дня и две почти бессонные ночи.

Я случайно сошел с автобуса на одну остановку раньше. Чем ближе я подходил к Парку, тем труднее было идти. Не потому, что дорога шла чуть в горку, и не потому, что в лицо задувал легкий ветерок, и не потому, что мне хотелось насладиться видом кобальтово-синего неба и почти белого вечернего солнца. Скорее, дело было в том, что мной владели неверие, отвращение и отчаяние, которые пухли во мне тем ощутимее, чем неотвратимей я приближался к Парку. Что-то как будто толкало меня развернуться в обратную сторону и поскорее убраться отсюда, даже ни разу не оглянувшись. Предполагаю, что это был голос разума. В то же самое время я слышал голос Юхани: «Это мое единственное желание».

Я мало что знал о работе Парка приключений. Я знал, что Юхани не принимал участия в каждодневной работе Парка. Двери открывались и закрывались без него. У него был в здании кабинет, но он много времени проводил в так называемых деловых разъездах. О том, кто занимался систематическим управлением Парка, я не имел ни малейшего представления. Парковка — залитое бетоном пространство размером с три футбольных поля — была заполнена наполовину. В основном — семейные седаны, по большей части не новые. Я посмотрел на буквы на крыше здания.

Буквы, казалось, стали еще больше, чем в мой прошлый и, надо добавить, единственный визит. К моему удивлению, они выглядели почти угрожающе. Я поймал себя на мысли о том, что должен вести себя осторожно, чтобы не напороться на острия букв «Х» и «Ь» и не попасть в ловушку «О». Откуда взялась эта мысль? Я мог только предположить, что событий последних дней было достаточно, чтобы вызвать столь нерациональные соображения. Направляясь к входу, я еще раз бросил взгляд на крышу.

Внутри я встал в очередь к билетной кассе. Обстановка в фойе намекала на то, к чему следует готовиться: пронзительные вопли детей и более тихие и гораздо менее возбужденные переговоры мамаш и папаш. Полукруглый прилавок длиной метров десять был окрашен в те же цвета, что и сам парк. Над этим оранжево-желтым сооружением изгибался гигантский купол. В промежутке между ними, словно букашка, накрытая гигантским психоделическим космическим шлемом, стоял человек в форме цветов парка.

Это был молодой, лет двадцати пяти, парень, с бейджиком на рубашке. Большими белыми буквами было написано: «Заходи, здесь весело» и черными буквами помельче: «Кристиан». Кристиан оказался кареглазым и мускулистым. Судя по свисавшей у него с пояса сумке с инструментами, он отвечал за техническое обслуживание аттракционов. Он стоял за полукруглым прилавком и выглядел там, с одной стороны, на своем месте, а с другой — совершенно не к месту.

Когда подошла моя очередь, я замер.

Что я здесь делаю?

Изначально я планировал сообщить сотрудникам, что Юхани скончался и Парк перешел в мою собственность. Но сейчас я понял, что этого недостаточно. Я не подумал о Кристиане и других сотрудниках. И совсем не подумал о клиентах, которые толпились здесь даже в этот утренний час.

Все выглядело так, словно в мире нет ровным счетом ничего, что способно подготовить человека к тому, чтобы унаследовать парк приключений.

Я представился Кристиану и сказал, что хочу поговорить с тем, кто отвечает за работу Парка. Он спросил, почему бы мне не поговорить со своим братом. Я сказал, что это невозможно, потому что Юхани скоропостижно умер и Парком теперь владею я. Улыбка с лица Кристиана исчезла, и он сказал, что всем управляет женщина по имени Лаура Хеланто. Я спросил, как мне с ней встретиться. Кристиан прижал к уху телефон — я даже не успел предупредить его, что предпочитаю сообщить новости этой Хеланто лично. В эту минуту Кристиан говорил в трубку, что Юхани умер, а сюда пришел некто, утверждающий, что он его брат, но он не похож на Юхани, и надо ли проверить у меня документы, а то вдруг это очередное нигерийское мошенничество… Ладно, балтийское… Хорошо… Ладно, пока. Кристиан закончил разговор и снова повернулся ко мне. Мы молча стояли по разные стороны прилавка и ждали. Наконец он заговорил:

— Юхани был очень хорошим боссом. Он нас не контролировал. Не торчал у тебя за плечом и не считал каждый грош.

Ты не ошибаешься, подумал я. Затем сообразил, почему мне показалось странным, что Кристиан стоит за прилавком.

— Почему вы в билетной кассе? — спросил я и указал на его сумку с инструментами. — Похоже, что вы тут должны заниматься немного другими вещами.

— Венла сегодня не пришла.

— Не пришла? Почему?

— Она не может встать.

— Заболела?

— В каком смысле? — спросил Кристиан, и в его голосе впервые зазвучало беспокойство. — Вы что-то о ней слышали?

Не успел я открыть рот, как у меня за спиной раздался женский голос. Голос поздоровался. Я повернулся и пожал протянутую мне руку. Лаура Хеланто, темная шатенка, носила очки в темной оправе; ее вьющиеся волосы торчали во все стороны и спускались до плеч. Ее сине-зеленые глаза глядели на меня с живым любопытством. Ей было около сорока, может, на год-два больше, как и мне. Сантиметров на двадцать пять ниже меня, среднего для финки роста. Я довольно точно определяю рост людей, потому что сам довольно высокий — метр девяносто два. Я давно привык к постоянным бессмысленным вопросам на эту тему.

Лаура Хеланто окинула меня быстрым взглядом — буквально осмотрела с ног до головы — и выразила свои соболезнования. Не знаю, как принято на них отвечать, а по выражению ее лица было трудно сказать, действительно ли она соболезнует или продолжает изучать мой внешний вид.

Затем мы быстро пошли прочь.

— Пончик, — сказала Лаура Хеланто и указала на огромную пластиковую прозрачную трубу, в которой несколько детей врезались друг в друга и отскакивали от мягких стен. — Наше первое приобретение. До сих пор один из самых любимых клиентами аттракционов парка. В нем можно бегать по стенам, презирая силу гравитации. Если вам все это уже известно, просто скажите.

— Мне вообще ничего не известно, — сказал я. Это была правда.

В душном воздухе витал какой-то неопределенно-сладковатый запах, сочетание ароматов еды из кафе, средств для дезинфекции и человеческих выделений. Со всех сторон неслись пронзительные крики, вопли и визг. Я постоянно смотрел себе под ноги, пока не понял, что боюсь ненароком наступить на одного из маленьких клиентов.

— Спрашивайте все что придет в голову, — сказала Лаура Хеланто.

Мы резко свернули направо, и она посмотрела на меня. В этом взгляде я уловил все то же любопытство. Когда она повернула голову, ее пышные волосы подпрыгнули, словно под порывом ветра.

— Теперь это ваш Парк. Вон там — Замок приключений. Единая огромная конструкция. Есть два разных пути прохождения через него. В каждой части замка лезть надо немного по-другому, и препятствия там разные. С точки зрения поддержания в рабочем состоянии это одно из самых проблемных мест в Парке. Там всегда что-нибудь сломано. Мы даже в шутку называем его не Замок приключений, а Замок запчастей. Степень износа многих конструкций очень высокая. Никогда не подумаешь, что тридцатикилограммовый ребенок может вести себя, как Терминатор, но это так и есть.

— Ясно, — сказал я, чувствуя растущий в душе ужас. — А ремонтом занимается?..

— Кристиан, — кивнула Лаура. — Вы с ним уже познакомились. Хороший парень. Умелый. Но…

Лаура явно подыскивала нужные слова.

— Иногда до него бывает трудновато донести нужную информацию. Но он добросовестный и трудолюбивый. Не то что…

— Венла.

Лаура удивилась. В этот момент наш шаг немного замедлился, и я смог посмотреть куда-то еще, кроме своих ног.

— Кристиан сообщил мне, что сегодня утром Венла не могла встать с постели.

— Этим утром! — фыркнула Лаура, явно имея в виду что-то другое. Рукой она откинула со лба волосы. — Так. Отсюда стартуют гоночные машинки. Всего у нас тридцать машинок. Маршрут огибает почти все здание. Как следует из названия, это не совсем «Формула-1». Эта гонка — хороший способ утихомирить буйных детей. Усаживаете их в машинку, даете им немного покататься, и постепенно они успокаиваются. Я уверена, вы и сами это знаете. У вас есть дети? Ребенок? Извините, это не мое…

— Ничего страшного, — прервал я ее. — Я живу один. С учетом всех случайных переменных это наиболее разумный вариант. Вы хотите сказать, что Венла и в другие дни с трудом выбирается из постели? Тогда почему она здесь работает? За что конкретно ей платят?

Мы остановились. Одна из темно-зеленых машинок с номером «13» на капоте пришла в движение. Водителю было года три, и он смотрел на нас, а не на дорогу впереди. За ним сидел его отец, выглядевший так, будто на следующем повороте заснет. Ничего страшного не произошло бы: машинки двигались со средней скоростью меньше, чем скорость ходьбы.

— Вы и Юхани когда-нибудь разговаривали о?.. — Лаура замялась. — О нашем… То есть о финансовом состоянии дел в Парке?

— Не в деталях, — сказал я. — Иногда он рассказывал мне о новых приобретениях, Ружьях-тромбонах, поезде «Варан», возможно, о Пончике, возможно, о каких-то еще вложениях, но кроме этого… — Я покачал головой. — Нет, не разговаривали.

— Ладно, — сказала Лаура. — Извините. Я думаю, что вы в курсе хотя бы в общих чертах. Думаю, лучше начать с другого. Объяснить, кто я и чем занимаюсь. Моя официальная должность — менеджер парка. Это означает, что я отвечаю за каждодневную работу Парка, проверяю, чтобы все функционировало как надо и чтобы наши сотрудники были на месте в нужное время. Я работаю в этой должности уже два с половиной года. Сразу признаюсь, что не планировала для себя такую карьеру. Я профессиональный художник, но… Жизнь вмешалась в планы. Сами знаете, как это бывает.

— Совсем не уверен, — честно ответил я. — Как показывает мой опыт, механический перенос законов пропорциональности с одних вещей на другие часто уводит нас в сторону.

Лаура Хеланто, уже не таясь, смотрела на меня во все глаза. Ее взгляд был задумчивым, а на лице появилось выражение озабоченности. Возможно, даже не озабоченности, а подозрительности.

— Тяжелый развод… И у меня есть дочь. Туули. Ей нужны дорогие лекарства от аллергии, — после небольшой паузы произнесла Лаура. — Но вы спрашивали про Венлу. Ее нанял Юхани.

И секунды не прошло, а и ее голос, и тема разговора кардинально изменились. Я предположил, что с рассуждениями о вмешательстве жизненных обстоятельств в личные планы покончено. Меня это устраивало.

— Учитывая то, что я узнал о ее поведении, ее прием на работу не кажется очень разумным решением, — сказал я.

Лаура смотрела на блестящие горки.

— Ваш брат всегда хотел дать людям шанс.

Мимо нас пробежала группа маленьких людей. Уровень децибел достиг масштаба рок-концерта. Когда крики немного стихли, я осмелился заговорить снова.

— Понимаю, — сказал я, хотя до конца не понимал. — Сколько у нас всего сотрудников?

Мы снова двигались. Лаура Хеланто прокладывала путь; я следовал за ней, хотя мы шли рядом. Она была обута в пестрые кроссовки на толстой подошве. Шагала она походкой человека, привыкшего много ходить пешком. От ее волос исходил очень приятный аромат, но мое внимание привлекали в основном ее глаза. Она обладала уникальной способностью рассматривать собеседника, полностью избегая зрительного контакта.

— У нас семь штатных сотрудников, занятых полный день, — сказала она. — Скоро я вас с ними познакомлю. Плюс есть сезонные работники. В основном в кафе «Плюшка и кружка». Число сезонных рабочих меняется; в зависимости от дня недели их может быть от нуля до пятнадцати. В сентябре и в феврале, когда в школах каникулы, у нас пиковый сезон. Летние каникулы не дают такой загрузки, хотя нам есть чем заняться. Каждому из нас. Иногда я беру с собой Туули. Она быстро заводит друзей, как и большинство детей. Я уверена, вы помните.

Я помнил, но обратное. В детстве мне всегда больше всего нравилась своя собственная компания. Мой ранний опыт подтвердил фундаментальное правило: чем больше людей, тем больше проблем и тем эти проблемы серьезнее.

— Юхани часто здесь бывал?

— Честно говоря, нет. В последнее время я видела его все реже. Если позволите, мне казалось, его полностью устраивает, как я управляю Парком. Он говорил, что его присутствие здесь не нужно, потому что всем занимаюсь я.

— Он когда-нибудь говорил с вами о финансовом положении Парка?

— Да, — быстро ответила Лаура. — Число посетителей у нас стабильно росло. Юхани часто повторял, что дела идут отлично, просто отлично. В особенности в последнее время. Он хлопал в ладоши, шутил с нами и хвалил нас. Недавно он сказал, что заплатит нам премию.

— Премию?

У Лауры снова подпрыгнули волосы — она повернула голову ко мне. Теперь в ее сине-зеленых глазах появилось что-то еще кроме осторожности.

— Когда мы достигнем поставленной цели по количеству посещений и положительным отзывам клиентов. И пока все выглядит многообещающим. Мы ждем премию в конце года — как рождественский подарок.

— На это Рождество?

— До Рождества всего восемьдесят семь дней, — сказала Лаура. — Я это знаю, потому что у меня есть друг в Фейсбуке, который каждую неделю сообщает, сколько дней осталось до Рождества. Бог свидетель, мне нужна эта премия, иначе это будут очень мрачные праздники. Для меня и Туули.

Перед моим внутренним взором предстала совершенно другая сторона характера Юхани, который в принципе жил в другой реальности и делал все что заблагорассудится. Мы остановились. Лаура показывала мне аттракционы и объясняла, как они работают. Говорила она быстро и с энтузиазмом. Размеры Парка вызывали у меня определенные физические ощущения, и не сказать, чтобы приятные. Лаура показала на горки.

— Не желаете попробовать?

Я посмотрел на нее. Она улыбнулась.

— Шучу, — сказала она, уже серьезно. — Извините, вы не в том настроении. Когда кто-то близкий внезапно …

— Мы не были особенно близки… — ачал я, прежде чем сам заметил, что открыл рот. — Я многого не знал о Юхани. Похоже, я вообще ничего о нем не знал. Знал, что у него было это… — казал я и покрутил правой рукой в воздухе, словно вращая перевернутую кастрюлю. — Но должен признать, оказывается, я вообще ничего не знал об этом месте. Это… Сюрприз. Во всех смыслах.

Лаура Хеланто смотрела на меня с напряженным ожиданием. Во всяком случае так я истолковал ее взгляд. Из кафе доносился звон посуды. Какой-то ребенок звал маму. Упорно, не останавливаясь.

— Как вам все это?

— Как мне что? — спросил я. Это был честный вопрос.

— «Заходи, здесь весело», — ответила Лаура. В ее голосе слышался намек на гордость.

Я быстро огляделся по сторонам. Что я мог сказать? Что каждая деталь из увиденных и услышанных здесь была, наверное, самым ярким проявлением гротеска, с каким я когда-либо сталкивался. Пигмеи, которые носились туда-сюда, невыносимое отсутствие организованности, ошеломляющие затраты на техническое обеспечение, непродуктивное использование человеко-часов, экономическая бесшабашность, обещания, которые невозможно исполнить, машинки, передвигающиеся со скоростью черепах? Я прикоснулся пальцами к горлу и проверил положение галстука. Оно было безупречным.

— Ладно, — сказала Лаура. — Должно быть, трудно все это принять сразу. Приносить радость сразу такому числу людей. Давайте пойдем познакомимся с остальными.

Самппа — около тридцати лет, в прошлом — воспитатель детского сада. В каждом ухе у него торчало по серьге, руки покрывала эклектичная коллекция татуировок, шею закутывал толстый красный шарф. Группа детей колотила в тамтамы, пока Лаура рассказывала Самппе кто я и почему я здесь. Самппа прикрыл рот рукой, возможно, пытаясь скрыть изумленный вздох. Он заговорил о целительном холистическом влиянии игры. Мы оставили его и двинулись к кафе.

Заправляла в кафе «Плюшка и кружка» Йоханна. Рыжеволосая, чуть старше меня, невероятно худая. Она выглядела так, словно готовилась к соревнованиям по триатлону или только что в них участвовала. В ее лице было что-то стальное, некая безграничная выносливость. Она предложила смешать мне смузи для повышения уровня ферритина, потому что, по ее мнению, я выглядел усталым. Я сказал, что только что потерял работу и брата и унаследовал Парк приключений. Похоже, это объяснение ее не убедило.

Мы направились к металлической двери между Ружьями-тромбонами и Туннелем призраков. На двери красовалась пластиковая желтая табличка с надписью «АППАРАТНАЯ». Лаура открыла дверь мастер-ключом, мы прошли коротким коридором и оказались перед еще двумя дверями. За первой находилось нечто, похожее на коммутационный аппарат. За второй сидел в офисном кресле с подстраиваемым подголовником широкоплечий мужчина лет пятидесяти с небольшим. Перед ним была стена, увешанная мониторами, из чего следовало, что Парк приключений напичкан видеокамерами гораздо плотнее, чем я заметил во время нашей прогулки. Мужчину звали Эса, и он возглавлял службу безопасности парка. На нем был свитер с надписью «Американский морпех, и горжусь этим». Мне не очень верилось, что он действительно служил в американской армии. С другой стороны, если я сейчас был владельцем Парка приключений, кто знает, чем занимался Эса, пока не очутился в этой аппаратной. Его рот обрамляла небольшая черная бородка, подстриженная с точностью до миллиметра. Приплюснутый нос, голубые глаза с красными прожилками. Мы представились. На этом разговор завершился.

Следующий сотрудник, с которым мне предстояло познакомиться, находился на другом конце комплекса. Минтту К сидела в кабинете. Венецианские жалюзи на окнах были плотно закрыты. Она занимала должность менеджера по маркетингу и продажам. Во всяком случае так она представилась.

Минтту К была чуть моложе меня. Короткие светлые волосы, густой загар. Темно-синий блейзер, как минимум, на один или два размера меньше необходимого. Она очень дружелюбно мне улыбнулась и похвалилась, что может продать что угодно кому угодно. К концу нашего пятнадцатисекундного знакомства я поверил, что это весьма вероятно. Я также был почти уверен, что уловил в воздухе нотки грейпфрута и алкоголя. Минтту К извинилась и сказала, что ей надо срочно позвонить. Она подмигнула мне, вытянула из пачки ментоловых Pall Mall сигарету и зажала ее между пальцев.

— Просто какой-то мелкий козел, которому надо надрать задницу, — сказала она и добавила более мягким голосом: — Слышь, мне очень жаль, что с твоим братишкой так вышло.

Мы прошли назад по коридору, повернули направо и оказались возле кабинета Юхани. На двери висела табличка с его именем. При виде ее я испытал то же недоумение, что во время визита адвоката. Имя висело в воздухе, словно ждало, что кто-то появится и оживит его.

Кабинет выглядел так, будто принадлежит человеку, который не просто владеет Парком приключений. Стол едва не прогибался под грузом бумаг; кофейный столик был завален буклетами; здесь же стоял миниатюрный макет замка, даже с башенками. Из одной из башен выдвигалась доска, похожая на трамплин. Я подумал, что если внизу не будет бассейна, то у этого проекта очень скоро обнаружатся серьезные недостатки.

— Я только сейчас поняла, что не спросила, кем вы работаете.

Слова Лауры вернули меня к действительности.

— Я актуарий, — сказал я. — Но две недели назад подал заявление об уходе.

— Из-за Парка?

Я покачал головой.

— В тот момент я еще не знал о Парке. Я уволился потому, что не мог спокойно смотреть на то, как мое рабочее место превращается в детскую площадку. А вскоре сам такую унаследовал.

Лаура Хеланто улыбалась? Не думаю, что сказал что-то смешное. Она прикрыла рот рукой. Когда она ее опустила, на ее лицо вернулось нейтральное выражение.

— Вы, наверное, хотите все изучить?

Я этого точно не хотел. Но снова услышал у себя в голове голос Юхани: «Мое единственное желание».

Я посмотрел на лежащую на столе груду бумаг.

В этот момент зазвонил телефон в руке Лауры. Я обратил внимание, что это был обычный телефонный звонок, а не какой-нибудь дурацкий джингл или шум спускаемой воды в унитазе, от которого окружающие должны были захихикать. Крайне разумный выбор, подумал я. Она посмотрела на экран телефона.

— Эса, — сказала она прежде чем ответить на вызов.

Развернулась, назвала собеседнику свое имя и скрылась за углом. В воздухе остался ее аромат.

Луговые травы и полевые цветы.

5

Минус 63 541 евро и 80 центов.

Солнце село. Я изучил только малую часть бумаг, но среди них уже обнаружилась пачка неоплаченных счетов с уведомлением о просрочке толщиной с мой указательный палец. Это была серьезная сумма.

Я включил компьютер Юхани, но, не зная пароля, далеко не продвинулся. Без доступа к содержимому компьютер был не более чем издававшей тихий гул пластиковой коробкой с металлической начинкой. Я выключил его и продолжил расчищать стол.

Я сидел в оставленном Юхани офисном кресле и размышлял над выбором: сжечь тут все или пойти на дно вместе с Парком, как капитан «Титаника».

Сначала я решил, что в последний раз нахожусь в этой комнате и сижу в этом кресле. Я сделал то, что от меня требовалось. Я оценил ситуацию, принял факты и пришел к болезненному, но неизбежному выводу. Во всяком случае так я пытался думать. Но мне не удавалось обуздать свои мысли, которые без остановки рикошетили от одного места и времени к другим.

Иногда я мысленно возвращался к последнему разговору с Перттиля. Иногда убеждал Юхани поступить разумно. Первый был идиотом, второй — покойником.

«Юхани, ты и в самом деле знал, что делаешь, когда пытался настроить автомобильное радио? Ты точно сам выбрал путь, по которому пошел? Невероятной красоты зелень бульвара в августе, возможно, звуки Брамса, льющиеся из колонок?» Наверняка это было приятнее, чем необходимость вникать в условия оптовых поставок для кафе «Плюшка и кружка» или поиск более надежной замены разбитого Бананового дерева.

Смерть.

Я знал многое о смерти.

Не из личного опыта, а из своей работы актуарием. Страховые компании и их оптимистичная реклама никогда об этом не упоминают, но им известно, что некоторые из тех, кого они страхуют, прекратят свои страховые выплаты через один, фигурально выражаясь, удар сердца и отправятся в один конец куда-то, куда их страховым выплатам никогда не добраться. Я мог бы поступить так же: выбежать из офиса и броситься под колеса Варана.

Но нет.

Я был не таким человеком. Я скорее верил: чтобы найти в жизни проблемы, далеко идти не надо, они и сами достаточно быстро нас найдут.

Я потянулся ослабить узел галстука, когда вспомнил, что уже ослабил его несколько часов назад. Пока я смотрел на цифры, до меня дошло, что вместе с Парком я унаследовал все, что есть в этом здании. Ошеломляющая мысль.

Стул, на котором я сижу. Ручка на столе. Качели-трапеции. Самые медленные машинки во всей известной Вселенной. Куртка с логотипом спонсора — производителя шоколадных батончиков, висевшая в холле. Все это.

Юхани умер, а значит, его вещи теперь стали моими вещами. Смерть не была пустой и немой абстракцией, она предстала передо мной тысячей и одним предметом разных форм и размеров, каждый из которых занимал место и издавал звук, если его кидали в мусорную корзину или помещали в коробку для временного хранения.

Я не планировал ничего сжигать. Повторюсь, я не был таким человеком. Я знал, что существуют люди, которые поджигают здание, а потом мастурбируют в близлежащем лесу, глядя на пламя, но не думал, что подобные действия принесут мне нужный результат.

Что более важно, была еще одна папка бумаг толщиной чуть меньше сантиметра. И эта папка беспокоила меня гораздо больше, чем счета и последние предупреждения.

Деловая активность Парка отличалась стабильностью и была почти прибыльной.

Но Юхани практически не платил по счетам и взял под залог бренда Парка еще один кредит.

Я не понимал смысла этого уравнения.

Благодаря своему образованию я знал основы бухучета. Пока что мне не приходилось применять эти знания в работе, но в бухучете используются те же принципы, которые так нравятся мне в математике. Стремление к идеальной ясности, точность, непогрешимый баланс, образцовое оформление. Безупречность.

Мне это нравилось. Разумеется, документы, лежащие передо мной, кишели ошибками. Но, тем не менее, из них явствовало, что Парк функционировал удовлетворительно, возможно даже, хорошо. Я нашел финансовую ведомость, составленную бухгалтером Парка, но в другой пачке бумаг обнаружилось уведомление о том, что договор с бухгалтером прерван, а также счет за его услуги с просроченной датой и отметкой, что счет переслан в агентство по взысканию долгов. В документах не было никаких указаний о привлечении к работе другой бухгалтерской фирмы. Возможно, потому, что ее и не привлекали.

Если Парк в действительности приносил прибыль, то почему Юхани не взял еще один кредит, чтобы предприятие продолжало нормально функционировать? На что он потратил предыдущие кредиты? Явно не на последние приобретения: Безумную спираль и Горку-штопор, прикрепленную к Большой горке. За нее Юхани внес только аванс и первый взнос. Из документов следовало, что неоплаченные счета начали копиться с того времени, когда бухгалтерская фирма разорвала договор с Юхани. Все выплаты практически прекратились. Что-то произошло. Все банковские займы, кроме одного, тоже датировались этим периодом. С учетом долгов и неоплаченных счетов складывалось впечатление, что примерно 200 тысяч евро просто растворились в воздухе.

Двести тысяч евро. Чуть меньше чем за один год. Логично было ожидать, что должны быть какие-то признаки существования подобной суммы. Где они?

На протяжении последних двух лет Юхани ездил на старой «вольво», взятой напрокат. Он жил в однокомнатной квартире, обставленной фанерной мебелью, в которой поселился после развода. Он носил одежду из магазина «Дрессманн», а питался в местной дешевой китайской забегаловке. Тот Юхани, которого знал я — признаюсь, знал плохо, — практически не употреблял таких слов, как «Версаче» и «Савой». Ни за что не поверил бы, что он спустил эти деньги на уход за кожей, маникюр и экстравагантные путешествия за границу. Юхани съездил в Таллинн, провел одну ночь в отеле «Виру» и вернулся в Финляндию. Он выглядел среднестатистическим финном средних лет, у которого нет особенных увлечений, или хобби, или того, что можно назвать страстью. Такие, как он, обходятся в жизни меньшей суммой, чем большинство воробьев. Но эти деньги должны были куда-то деться.

Я как раз задумался над тем куда, когда снова раздался стук в дверь.

6

Я не закрывал дверь. Но вспомнил, что слышал шаги, которые сначала приблизились, а затем отдалились. Дверь закрыл кто-то еще. Зачем? Снова стук. Мне надо было что-то сказать.

— Я здесь, — сказал я. — Заходите.

Ручка повернулась, и дверь осторожно открылась. Интересно, а Парк еще работает? Я посмотрел на часы. Так и есть, закрылся полчаса назад. Не исключено, что я — единственный человек в этом здании. Хотя, разумеется, не единственный: ведь кто-то постучал в дверь. Но никто не зашел в комнату. В проеме я заметил плечо, рубашку и половину лица.

— Что? — спросил Кристиан.

— Да, я здесь… Я же сказал.

— Я не слышал, — сказал он, по-прежнему стоя в дверях.

— Заходите, — сказал, вернее, почти выкрикнул я.

— О’кей, — сказал Кристиан и шагнул в кабинет.

Он остановился возле моего стола. Я указал ему на стул, и он сел. Звякнули о пластиковое сиденье инструменты в сумке у него на поясе. Его карие глаза напоминали зерна миндаля. Мышцы живота бросали вызов застегнутой на все пуговицы форменной рубашке.

— Вы весь день провели в билетной кассе? — спросил я.

Кристиан кивнул:

— Отличные продажи за сегодня. Продал кучу браслетов с тритонами.

— Полагаю, Венла на работу так и не пришла?

Кристиан опустил глаза:

— Нет. Она, наверное, все еще болеет.

Я подумал о недостающих двухстах тысячах евро и вспомнил слова Лауры о том, что Юхани нанял Венлу по причинам, которые не имели никакого отношения к ее способности продавать браслеты с тритонами.

Их что-то связывало? Надо бы поговорить с этой Венлой, если она когда-нибудь явится на работу, за которую мы ей платим зарплату. Мысль была и абсурдной, и раздражающей.

— Она вам звонила? — спросил я. — Вы часто с ней разговариваете?

Кристиан еще больше смутился. Я заметил, как к его щекам прилила кровь.

— Да. То есть нет.

Я подождал.

— Не очень часто, — поправил он себя. Лицо его пылало. — Честно говоря, вообще никогда.

— То есть вы не общаетесь?

— Нет.

— Но вы ее подменяете.

— Да.

— И при этом вы отвечаете за техническое состояние Парка.

— Да.

— Может, Венла должна сама заниматься своей работой?

Кристиан выглядел так, словно проглотил что-то, что не мог протолкнуть в желудок, но не хотел и выплюнуть, чтобы я не увидел.

— Да мне нетрудно.

— А почему бы тогда вам и за других не поработать?

— В смысле?

— Ну, если вам нетрудно?

— Работать за всех? А их куда девать?

— Не знаю, — сказал я. — Туда же, где Венла.

По лицу Кристиана легко было догадаться, что эта идея ему совсем не понравилась.

— Кто-то это предложил?

— Нет, — вздохнул я. — Я такого не слышал. Это был риторический вопрос. Я хотел показать, что избранная вами тактика поведения крайне нелогична.

Кристиан напоминал собой человека, взбирающегося на особенно крутую гору.

— Вы пришли ко мне что-то сообщить? — наконец спросил я. — Это вы стучали в дверь?

— Да, — ответил он с явным облегчением оттого, что я сменил тему. — Я знаю, что это ваш первый день и все такое… Но мы тут разговаривали… В смысле, остальные разговаривали. А я просто слушал. Раз теперь тут новый владелец… Ну, то есть, раз вы — новый владелец, значит, вы отвечаете за…

— Допустим, — кивнул я.

— Дело в том, что примерно месяц назад мы разговаривали с Юхани. У нас было соглашение, и Юхани… Ну, он больше не сидит в этом кресле, и мне очень жаль, но… Раз у нас было соглашение, и все такое… Я бы хотел узнать, когда именно…

Я выждал секунду или две.

— Какое соглашение?

— Ну, мы говорили о том, что… — ристиан скользил глазами по кабинету, пытаясь на чем-то сфокусироваться, но, судя по всему, без особого успеха. — Понимаете, я должен был стать… В смысле, меня должны были назначить… Не знаю, как вы к этому отнесетесь…

— Вы должны были стать кем-то еще? — попробовал подтолкнуть его я.

— Главным менеджером, — наконец разродился он.

Я был уверен, что ослышался.

— Прошу прощения?

— Боссом. Шефом. Самым главным.

Я наконец понял. Ну разумеется. Юхани планировал сделать Кристиана главным менеджером. Таким главным менеджером, который… не будет присматриваться к каждой детали и изучать каждую подпись. Кем-то, кто будет главным менеджером только на бумаге. Разумеется, оставалась возможность, что у Кристиана — целый букет скрытых управленческих талантов. Я посмотрел на него и подумал о том, что только что услышал. Если у него и были скрытые управленческие таланты, то он прятал их с эффективностью бомбардировщика «стелс».

— Кристиан, — сказал я. — Этого не будет.

Карие глаза Кристиана внезапно остановили свое скольжение по комнате. Он уставился прямо перед собой.

— Нет, будет.

— Нет. Вы…

— Да. Я. Менеджер.

— Вы знаете, Кристиан…

— Не хочу я ничего знать! — пылко воскликнул он. — Я хочу быть главным менеджером.

Мы немного посидели в тишине.

— У нас соглашение, — сказал Кристиан. Его голос понизился на октаву.

Я взглянул на кучи бумаг на столе, с которыми успел ознакомиться. У меня складывалось впечатление, что Юхани умер в чрезвычайно неподходящий момент. Он явно вляпался во что-то еще, кроме экономических неурядиц. Если Кристиан не солгал — а у меня не было причин в этом сомневаться, потому что он казался очень откровенным, — то какой-нибудь месяц назад Юхани попал в ситуацию, которая требовала, чтобы он свел свое присутствие в компании к нулю.

— Кристиан, — осторожно сказал я. — Давайте поговорим об этом позже.

Он вскочил со стула и протянул мне руку.

Я встал и пожал ее.

Кристиан воспользовался этим, чтобы потрясти мою — в буквальном смысле слова. Я чувствовал силу его хватки. Эта сила словно струилась у него из тела, и даже тектонические мышцы груди участвовали в завершении нашего разговора.

— Договорились, — сказал он.

Я открыл было рот, но в последний момент прикусил язык. После паузы я сказал:

— Вернемся к этому разговору позже.

Похоже, Кристиана это устроило. Он выпустил мою руку. Повернулся и шагнул к открытой двери. В дверном проеме он остановился, снова развернулся и вытянул руку. Сложил большой и указательный пальцы пистолетом и сделал попытку подмигнуть мне, но ему удалось лишь моргнуть обоими глазами.

— Клево, — сказал он.

7

Человек махал у меня перед лицом пачкой документов. «Ла-ла-ла-ла-ла!» — издевательски приговаривал он. Он пятился от меня, а я на него надвигался. Я попытался схватить бумаги, но руки у меня налились свинцом и почти не двигались. Человек продолжал меня дразнить. Я не мог разглядеть его лицо. Его части — рот, нос, щеки, лоб — беспрестанно менялись местами. Эти документы содержали нужную мне информацию; они объясняли, куда делись деньги. Наконец я заставил себя сделать рывок; нырнул и схватил…

Я проснулся за миг до того, как упал на пол. Но все-таки упал. Упал я на левый бок, врезавшись правым кулаком, которым тянулся за бумагами, в прикроватный коврик. Боль от падения наступила с легкой задержкой. Я уже вставал, пошатываясь, на ноги, когда понял, что ударился еще и головой. Удар пришелся на ламинат рядом с ковриком. Левая часть лба начала пульсировать. Я исхитрился встать и оценить ситуацию.

Часы на прикроватном столике кроваво-красными цифрами показывали время: 03:58.

Шум разбудил Шопенгауэра, который следил за мной с края кровати. Я ничего не сказал. Не хотел спорить насчет его ночных перекусов. Натянул халат и шерстяные носки. Прошел на кухню, выпил стакан воды и открыл дверь на балкон. Цементный пол холодил ноги, в воздухе веяло свежестью. Стояла абсолютная тишина.

Домой я приехал измотанный. Быстро поел — несколько холодных сосисок и кислое яблоко — и отправился спать. Мой первый день в Парке приключений оказал на меня такой же эффект, какой он оказывал на всех наших посетителей. Во всяком случае так сказала Лаура Хеланто. Когда весь день носишься по парку, вечером отключаешься моментально. Спорить с этим было бы бессмысленно — она сказала чистую правду.

Холод больше не казался мне неприятным. Лоб у меня по-прежнему пульсировал. Тупая боль постепенно утихала. В памяти всплывало многое из того, что я услышал от Лауры Хеланто. Как будто кто-то невидимый с регулярными промежутками кидал камень за камнем в неподвижный пруд ночи. Ее удивило, как скоро я прибыл в парк после смерти брата. Я не понимал, что тут такого. Она сказала, что мне нужно время, чтобы пережить утрату. Неужели я не намерен дать себе возможность предаться скорби? В этот момент разговора мы как раз подошли к сломанному Банановому зеркалу, но тут случилось нечто непредвиденное, и ответить ей я не успел. Но сейчас, как и в любой другой день, я разговаривал с людьми, которых здесь не было.

Я мысленно ответил ей, что не вижу, как эта ситуация изменится к лучшему, если я буду сидеть на диване, размышляя о будущем и природе смерти, тем более, что мои размышления никоим образом не могли повлиять на состояние дел в Парке.

С похоронами все было улажено. Адвокат сказал, что он все организовал в соответствии с инструкциями, полученными от Юхани. Я выберу гроб, который в надлежащее время отправится в печь крематория. После этого мне сообщат, когда можно будет захоронить урну с прахом. Никакой церемонии прощания не предусмотрено. Никаких приглашенных. Никому не захочется жевать сухие фрикадельки с теплым картофельным салатом и лежалые булочки с корицей, доставленные кейтеринговой компанией. Никому не захочется слушать священника, восхваляющего покойного, которого он в жизни не видел и о существовании которого только что узнал. Я предположил, что мне сообщат, где закопать урну, а также скажут, где взять веревку — чтобы опустить урну в могилу, а затем последовать за Юхани в объятия земли. Но больше меня волновал другой вопрос: какое время считается достаточным, чтобы пережить такую утрату?

Юхани был моим братом.

В детстве мы не ведали никакой стабильности.

Наши родители по очереди теряли контроль над различными аспектами обычной жизни. Выражение «из огня да в полымя» является для их описания идеальным. Когда они обуздывали, хотя бы временно, свою богемную привычку к алкоголю, не проходило и недели, чтобы они не начали накупать ненужные вещи, которые не могли себе позволить. Когда ситуация достигала почти катастрофического уровня, они ухитрялись притушить свою страсть к барахлу, переезжали и начинали все с нуля в вонючей коммуне, возглавляемой бородатым мужчиной в слишком коротком для него шерстяном свитере, который — это было очевидно даже ребенку — спал со всеми женщинами в доме. Когда наш импульсивный отец узнал правду, мы снова переехали, и в виде мести Мистеру Утопия направились прямиком в мир капитализма. Родители занялись торговлей пластиковой посудой, пока наша слишком дорогая съемная квартира не оказалась доверху заполнена одноразовыми тарелками и контейнерами всех форм и размеров; чтобы за них расплатиться, они решили открыть кукольный театр. Даже в тринадцать лет я понимал, к чему это приведет. К очередной катастрофе.

И так далее.

Ничто никогда не имело никакого смысла.

В юности я поклялся, что моя жизнь будет основана на признании фактов, на разуме, планировании, контроле, оценке потенциальных преимуществ и рисков. Даже в детстве ключ к этому я видел в математике. Люди нас предавали — цифры нет. Я рос в окружении хаоса, но числа символизировали порядок. Покончив с уроками, я ради удовольствия занимался разнообразными вычислениями. По математике я опережал одноклассников на два года.

Наши родители умерли, когда нам с Юхани было чуть за двадцать. В их смерти не было ничего драматического. В каком-то смысле родители умерли от старости, хотя им не было еще и шестидесяти. Полагаю, их преждевременно состарила бесшабашная жизнь и попросту вымотали бесконечные авантюрные предприятия. Их последней сумасшедшей затеей был фестиваль болгарского йогурта, который они снова организовали совершенно по-идиотски: импортировали огромное количество йогурта и хранили его дома до начала фестиваля.

Но какое отношение это все могло иметь к Юхани и оплакиванию его смерти?

Опираясь на металлические перила своего балкона, я думал, что в каком-то смысле давным-давно оплакал его, как и своих родителей. Юхани и наши родители были птицами одного полета. Казалось, его это нисколько не беспокоило. Как и они, он скользил из одной безвыходной ситуации к другой, неизбежно оставляя за собой дымящиеся руины. Снова и снова сбегая подальше от вызванного им разрушения и смеясь на ходу. Наверное, поэтому я так на него злился. И, разумеется, на то, что он завещал мне Парк приключений с загадочными долгами на сотни тысяч евро.

Вцепившись руками в холодный металл перил и наполняя легкие прохладным ночным воздухом, я наконец понял, что это — история моей семьи.

«Заходи, тут весело!» — то был Юхани. Это были наши мать и отец.

«Заходи, тут весело!» — то была наша семья.

Именно поэтому все оказалось так трудно.

Я не забыл разговоров с родственниками. Я пытался показать каждому из них несостоятельность избранного ими жизненного пути, подчеркнув риски пофигизма, которым было отмечено все, что они делали. В каждом случае я оперировал фактами. Какую цену в реальности придется заплатить — вопреки их надеждам и ожиданиям. Как одно решение влияет на следующее. Каким может быть наиболее вероятное развитие событий и к какому финалу оно приведет. Все эти разговоры всегда заканчивались одинаково: спор, оскорбления, обида, обиженное молчание, напряжение — и новый спор.

Пока все они не умерли.

С цементного пола тянуло холодом. У меня заболели ноги. Звезды напоминали булавочные головки, освещенные яркой светодиодной лампой.

Мысль накатила волной, зародившейся давным-давно; она была как набирающий скорость поезд, и я знал, что он приближается. Я знал, о чем эта мысль, задолго до того, как смог облечь ее в слова. Я знал, к какому решению в итоге приду. Хотя на долю секунды мне захотелось всего этого избежать: мыслей, заключений, последствий. Ответственности, которую мне придется взять на себя.

8

Лаура Хеланто в одиночестве обедала во дворе за Парком приключений, на служебной территории, где специально для сотрудников расставили садовую мебель. Я спустился по лязгающим металлическим ступеням разрузочной эстакады и направился к ней. С учетом времени года день стоял безветренный и теплый. Синело безоблачное небо. Мир казался ярким, открытым и неподвижным.

Я сделал глубокий вдох.

Предыдущий вечер и ранние часы этого утра я потратил на изучение бумаг Юхани. Мое отчаяние стало только глубже. Хотя я думал, что, возможно, отыскал посреди этого финансового хаоса крохотный проблеск надежды.

Лаура в правой руке держала вилку, а в левой — телефон. Она посмотрела вверх, только когда я был в трех шагах от стола. В ее очках отражался солнечный свет, но я уловил в ее глазах удивление прежде, чем она улыбнулась.

— Ой, привет, — сказала она.

— Я понял, что учет мелкой наличности живет своей собственной жизнью, — сказал я и присел за стол напротив нее. — Кто за это отвечает?

Лаура промолчала, насаживая на вилку кубики огурца из пластикового контейнера. Ее улыбка исчезла.

— Юхани назначил ответственной меня, — сказала она.

— Почему?

— А что? Что-то не так? Я всегда сдавала ему отчет о продажах за предыдущий день. Каждое утро. Как мы и договаривались. А каждый понедельник — отчет за неделю. А в конце месяца — месячный отчет. Распечатывала на бумаге. Это все у него на столе. Он сам так попросил.

— Да, — сказал я. — Звучит хорошо. Отчеты по мелкой наличности. Я обнаружил на столе самый свежий плюс несколько десятков предыдущих. Но почему?.. Юхани не сказал? Или раньше это делалось по-другому?

Огуречный кубик застыл в воздухе. Вилка остановилась на полпути между ее ртом и контейнером.

— Если я правильно понимаю, документы отправляли бухгалтеру одним файлом, прямо с компьютера, — заговорила она. — Но Юхани сказал, что уволил бухгалтера и ищет нового. И попросил, пока его не наняли, присматривать за кассой и отчеты сдавать ему.

В ее лице мелькнуло что-то похожее на неуверенность. Она вернула вилку в контейнер.

— А что, с этим какая-то проблема? — спросила она.

Краткий ответ был «да». Факт заключался в том, что на счет поступало достаточно много денег, но еще больше с него выводилось. Чем дальше я продвигался, складывая эту головоломку, — визит адвоката; Кристиан с его мечтой о должности исполнительного директора; два бухгалтерских отчета, один из которых был явно нарисован; недавние кредиты Юхани; другие долги Парка — странности только нарастали. Я не успел ответить, потому что Лаура Хеланто снова заговорила:

— Все, что я знаю, это то, что дела в Парке идут хорошо. Я обо всем позаботилась, как мы и договаривались.

Похоже, Лаура Хеланто говорила честно. И это было еще одной проблемой. Кристиан тоже казался честным, как и адвокат. Все были честными, но это не объясняло, куда пропала крупная сумма денег.

— У вас есть опыт в таких делах? — спросил я.

— В каких делах?

Она ответила быстро. В очках снова короткой вспышкой отразилось солнце.

— В корпоративных финансах, — сказал я. — «Заходи, здесь весело» — омпания скорее среднего размера, чем маленький стартап. Поэтому…

— А у вас… — ачала она. — У вас есть такой опыт?

Такого вопроса я не ожидал, хотя это был совершенно разумный вопрос. Возможно, Лаура это заметила.

— Нет, — честно ответил я. — Никакого.

Мы посмотрели друг на друга. Лаура Хеланто молчала. Мне тоже нечего было добавить. Я не хотел озвучивать никаких предварительных, не до конца продуманных выводов. Это не принесло бы пользы мне и не разрешило бы ситуацию.

— Я просто пытаюсь понять, как здесь все устроено, — сказал наконец я и не солгал. — Для меня все здесь в новинку. У нас достаточно посетителей. Это плюс. Как вы и говорили, Парк действует успешно.

Я снова не сказал всего. Парк действовал успешно — с учетом всех обстоятельств. Лаура окинула меня коротким взглядом. Она явно расслабилась. Снова подняла вилку и почти донесла до рта.

— Вы уже пообедали? — спросила она.

— Нет, — сказал я и понял, что никаких планов насчет обеда не составил. Я был голоден. — Я не… Может, возьму что-нибудь в «Плюшке и кружке»…

— Вот фалафель и хумус, — сказала она, придвигая ко мне маленькие пластиковые коробочки. — Я уже поела. Съем еще огурцов. Я много с собой взяла.

Я посмотрел на коробочки. Еда в них выглядела так, как будто из них кто-то уже ел. Несмотря на голод, у меня не было ни малейшего желания доедать объедки за тем, кого позже я, возможно, стану подозревать в присвоении чужих денег.

— Нет, спасибо, — сказал я.

Лаура продолжила есть огурцы. У нее зазвонил телефон. Она посмотрела на экран, раскрыла телефон. Возникла красочная картина. Несмотря на блики, я понял, что это картина. Лаура вздохнула и снова взглянула на меня.

— Извините, — сказала она. — Один тип хочет купить картину, но предлагает за нее меньше, чем я потратила на краски. Вот так сейчас обстоят дела. Люди все хотят получить даром. Никто не желает платить художнику за труд. Все думают, что, если бы у них было время и желание, каждый мог бы написать что-то похожее. Даже лучше.

— Можно посмотреть? — неожиданно для самого себя спросил я.

Такое случилось со мной уже во второй раз. Вчера я к собственному удивлению начал рассказывать Лауре Хеланто о своих отношениях с братом. Я не совсем понимал, что происходит.

— Конечно, — сказала она и повернула телефон ко мне.

Экран был заполнен яркими красными и белыми пятнами. Похоже, картина была немаленькой. Она не изображала что-то конкретное, но вскоре в этих переплетениях красок я начал замечать какие-то фигуры и даже движение. Через какое-то время до меня дошло, что я почти загипнотизирован. Мне стоило усилий оторвать глаза от экрана.

— Впечатляюще, — инстинктивно сказал я и тут же почувствовал, что ступил на опасную территорию. Я не мог понять, почему продолжаю говорить. — Сильная картина. Чем дольше на нее смотришь, тем больше видишь. Она живая. В ней все время появляется что-то новое.

— Спасибо, — сказала Лаура и выключила телефон. — Приятно это слышать.

Мне хотелось прекратить этот разговор, но я почему-то продолжал сидеть с ней за столом. Я начал его с чисто бухгалтерских вопросов, а закончил туманными художественными метафорами. Не похоже на меня. Я встал, стараясь не смотреть на Лауру Хеланто.

— Значит, в вас все-таки есть творческая жилка, — сказала она.

— Какая-какая жилка? — Это вырвалось у меня само.

— То, что вы сказали о моей картине. Не ждала от вас таких слов.

А что я должен был сказать? Что я понятия не имел, откуда у меня взялись эти слова?

— Приятно такое слышать. Особенно потому, что в последнее время мне трудно пишется. Спасибо за поддержку.

— Не за что.

У меня в ушах раздался гул — и это не был гул машин на шоссе поблизости. Лаура наклонилась над столом. Ее плечи поднялись.

— Когда вы приехали, вы сразу перешли к делу. Никакой болтовни. Вы даже не поздоровались, не спросили, как у меня дела.

— Я никогда никого об этом не спрашиваю, — сказал я и тут же почувствовал, что расслабляюсь. Это была легкая тема: я знал, о чем говорю.

— Ну да, — кивнула Лаура.

— Мне не нужно знать, как дела у других людей. Мне неинтересно, что они думают, что делают, что чувствуют. Мне неинтересны их планы, их надежды и цели. Поэтому я не спрашиваю.

— Ну да, — повторила Лаура.

— За исключением экстремальных ситуаций.

— Ну да.

Я по-прежнему стоял рядом с ней. Лаура Хеланто улыбалась? Ее реакция удивила меня не меньше своей собственной. Я не собирался делиться с ней своими мыслями; просто это произошло. Меня охватило чувство дискомфорта. Меня больше всего занимали бухгалтерские и финансовые нестыковки. Я видел свою цель в том, чтобы разобраться с ними до конца. А не это… Что именно? Я не знал. Ни точно, ни приблизительно, ни даже в общих чертах. Почему я все еще здесь стою и смотрю в глаза Лауре Хеланто? Я чуть было снова не ляпнул что-то непредвиденное, когда меня спас оглушительный вопль за спиной.

— Эй, Гарри! — крикнул Кристиан с погрузочной площадки, махая руками. — Тут два парня. Пришли с тобой повидаться. Они в твоем кабинете. Говорят, они тебя знают. И знают, где ты сидишь.

Я сделал шаг к Кристиану и повернулся к Лауре.

— Никто не зовет меня Гарри, — сказал я. — Мне не нравится это имя.

— Ну да, — сказала Лаура Хеланто, а затем добавила — Значит, Хенри.

И да, она улыбалась.

9

Первое впечатление: мужчины являлись полной противоположностью друг друга — как небо и земля.

На старшем, моего возраста, была синяя рубашка с воротником, черный пиджак, светлые джинсы и светло-коричневые топ-сайдеры. Как только я вошел в кабинет, он продемонстрировал, что знает, кто я такой. И судя по всему, это было известно ему давно.

— Соболезную, — сказал он. — Твой брат был интересным человеком.

Круглое и рябое лицо, глазки маленькие, голубые. Короткие, аккуратно постриженные светло-каштановые волосы зачесаны на левую сторону. Телосложение обычное, если не считать футбольного мяча вместо живота. Мы кратко пожали друг другу руки. Я представился, хотя он, без сомнения, знал, как меня зовут. Я ждал, что он назовет свое имя.

— Сейчас перетрем по-быстрому, — бросил он.

И только.

Я взглянул на его спутника. Тот стоял на другом конце кабинета, почти вплотную к стене. Лысый, молодой, широкоплечий, челюсти безостановочно перемалывают жевательную резинку. Черный спортивный костюм Adidas размера XXL. В правой руке — здоровенный смартфон, из ушей торчат белые наушники. Общее впечатление — недоразвитый мутант.

— Чем могу быть полезен?

Старший прошествовал через кабинет, словно у себя дома, и закрыл дверь в коридор. Затем указал мне на мое же кресло, приглашая сесть, и вытянул из-под длинного стола в центре комнаты стул для себя. Я обошел свое рабочее место и сел. Мутант стоял, словно памятник, с торчащими из ушей наушниками.

— Ты вроде как математик, — сказал мужчина постарше, устроившись на стуле.

— Математик в области страхования. Так вы по какому делу?

Прежде чем ответить, мужчина мгновение рассматривал меня.

— По делу твоего брата. Хотя теперь это твое дело.

Ну разумеется, подумал я. Наклонился к столу, взял в руки толстую стопку счетов и придвинул ее поближе к себе.

— Какую компанию вы представляете?

Маленькие голубые глазки распахнулись и медленно прикрылись. Рептилии не входят в область моих интересов, но именно они пришли мне на ум. Ящерица. Игуана.

— Долг Юхани на момент его смерти составлял двести тысяч евро, — сказал Игуана. — Теперь это двести двадцать тысяч евро. Знаешь почему?

— О какой задолженности мы говорим? — спросил я.

— Знаешь почему? — повторил мужчина свой вопрос.

— Для начала мне надо узнать…

— Из-за процентной ставки, — сказал Игуана. — Она составляет десять процентов.

— За какой период?

— За тот период, когда он, то есть твой брат, умер.

— Две недели и четыре дня? Ставка десять процентов? Где же это могли заключить такой договор?

— В этом кабинете, — сказал мужчина и, раскинув руки, обвел ими комнату, словно преподнося мне в дар мой собственный кабинет. — Здесь мы и столковались.

— Столковались? Двести тысяч евро?

Тут мужчина соединил руки, протянул их в мою сторону и медленно кивнул. Я подумал, что пора заканчивать идиотское представление.

— Это совершеннейший абсурд, и я вынужден просить вас удалиться, — сказал я. — Не знаю, кто вы такие, да вы и не говорите. Вы не предъявляете договора. Это какая-то дикость. Прошу вас покинуть помещение.

Мужчина даже не шевельнулся. Мутант не двигался с самого начала разговора. Маленькие острые глазки старшего медленно закрылись и вновь открылись.

— Я ведь без труда могу и поднять ставку, если появится такая необходимость, — сказал он.

Я покачал головой:

— Вы являетесь сюда и требуете двести тысяч евро…

— Двести двадцать тысяч, — поправил мужчина.

— Ну да, еще с процентами, — сказал я. — Десять процентов за две недели и четыре дня. То есть речь идет о почти шестистах процентах годовых.

— Это ты вот прямо сейчас посчитал?

— Разумеется. Это нетрудно.

— Неплохо, — сказал мужчина.

— Что именно?

— Быстро считаешь. Сам я не сумел бы так хорошо сформулировать про процентную ставку.

— Я посчитал это для того, чтобы вы понимали, насколько безумны ваши требования. В следующий раз, когда вы решите попробовать развести кого-нибудь на деньги, делайте это более убедительным способом.

— Убедительным способом?

— Ну, хотя бы как Вертгеймер, которому удалось обвести вокруг пальца самого Эйнштейна. Вертгеймер задал такую задачку: старый раздолбанный автомобиль должен проехать два километра — километр на холм и столько же вниз. Поскольку эта машина — просто ржавое ведро, она не может ехать первый километр, то есть вверх, со скоростью выше пятнадцати километров в час. Вопрос: с какой скоростью эта развалина должна катиться с горы (тут скорость, разумеется, может быть больше), чтобы средняя скорость всей поездки составила тридцать километров в час?

Мужчина поджал губы раз, другой, затем произнес.

— Это просто. Два километра. Первый километр — со скоростью пятнадцать километров в час. Это понятно. Второй километр едет на сорока пяти. Сорок пять плюс пятнадцать равняется шестьдесят. Делим на два километра и получается тридцать. То есть под горку на спидометре должно быть сорок пять — и все сойдется.

— Правильнее сказать, что надувательство успешно сработало. — Ведь это на самом деле чушь. Правильный ответ — задача не имеет решения. Даже если бы машина неслась с горы со скоростью космической ракеты.

Мужчина ничего не сказал.

— Старой развалине потребуется на преодоление одного километра в гору со скоростью пятнадцать километров в час четыре минуты, — сказал я. — Но сколько нужно, чтобы проехать вверх и вниз, если скорость составляет тридцать километров в час? Расстояние на холм и с него — два километра. Тридцать километров в час означает, что машина проедет два километра за четыре минуты. Таким образом, ей нужно четыре минуты, чтобы одолеть весь путь на этой более высокой скорости. Но ведь эти же четыре минуты уже были использованы на подъем в гору!

Снова взгляд Игуаны. Веки опускаются и поднимаются.

— Эйнштейн заметил это только тогда, когда стал тщательно анализировать задачу, — прибавил я. — Но эйнштейны встречаются редко. И вы не Эйнштейн. Ни в коем случае. Отмечу только, что вам следует более тщательно подготавливать свои разводки — так, как это сделал Вертгеймер.

— Ну а ты?

— Что — я?

— Ты не повелся?

— Поначалу да, — ответил я честно. — Но поскольку я имею привычку считать и думать, что я делаю, то сразу заметил подвох. Меня не разведешь. Я не полагаюсь на случай. Верю в то, что все можно просчитать.

— Звучит обнадеживающе.

— В каком смысле? — спросил я, сам не знаю почему. Мне просто хотелось, чтобы они уже ушли.

— В том смысле, что, может быть, до тебя когда-нибудь дойдет… — сказал Игуана и повернул голову. — Поможем ему быстрее соображать, А. К.

Последнее странное слово, по всей вероятности, относилось к Мутанту.

Тот никак не отреагировал — видимо, в наушниках было что-то поинтереснее.

— А-А-А — К-А-А-А!

«Мутант» очнулся и вытащил наушник из правого уха.

Из наушника донеслись ритмичные басы: бу-бум — бу-бум. Я наконец сообразил, что А и К — это инициалы Мутанта. Тот посмотрел на Игуану с некоторым интересом.

— А. К., — сказал Игуана, — давай.

После этой короткой команды события стали развиваться стремительно.

А. К. запихнул наушник обратно в ухо, убрал телефон в карман спортивного костюма и сделал по кабинету несколько решительных шагов, которые удивительно быстро и, я бы сказал, ловко, привели его к моему столу. Обогнув стол, Мутант оказался рядом со мной. Не сбавляя оборотов, он схватил мою правую руку, как будто она была частью его собственного тела.

Меня подбросило со стула прямо к подмышке А. К. В нос ударил ядреный запах туалетной воды и дезодоранта. Руку пронзила боль, которая стала волнами расходиться по телу. А. К. ухватился за мой мизинец и вывернул его вертикально вверх. Свободной рукой я хватался за руки А. К., пытаясь оторвать их от своей плененной конечности. Это было все равно, что стараться голыми руками удержать плотину под напором разбушевавшейся воды. А. К. вывернул мне палец еще сильнее. Боль как будто замерла, у меня перехватило дыхание.

— Ну что, Эйнштейн, Вертгеймер ты сраный, как впечатления? А. К. может вообще оторвать тебе палец. Мне приходилось видеть, как он это проделывает. Раз — и готово. Картина не для слабонервных. Мне нравится этот звук. Такой же, как если ножку у бройлера открутить. Сочный, внушительный. Но, конечно, гораздо, гораздо громче. Может, вот прямо сейчас и раздастся. А. К. меня не слышит. Но ты-то меня слышишь, Хенри?

Я кивнул. Раз, потом второй.

— Хорошо, — сказал Игуана.

А. К. поднажал.

— Для тебя это будет неожиданностью. Твой брат, Юхани, любил играть в покер. Ему это очень нравилось. Мы ссужали ему деньги, чтобы он мог продолжать игру. Все шло хорошо. Он играл, мы ссужали. Он выплачивал долги и одалживал снова. Почему нет? Все были довольны. Но потом он вдруг перестал платить, но играть не бросил. Таким поворотом событий не все остались довольны. До тебя, наконец, дошло?

Я снова два раза кивнул, уже без промедления. Игуана сделал знак руками, как футбольный арбитр, показывающий, что гол не засчитан. А. К. отпустил мою руку. Она полыхала болью. А К. переместился обратно к дальней стене и застыл, словно от нее и не отходил.

Здоровой левой рукой я ощупал правую. Уверенности, что в ней ничего не сломано, не было.

— Кажется, твой мизинец еще на месте, — сказал Игуана и выдержал короткую паузу. — Двести двадцать тысяч евро.

— У меня нет…

— У тебя есть, и я это знаю, — сказал Игуана. — Парк ежедневно приносит выручку.

Последние слова я услышал дважды — в первый раз, когда их произнес Игуана, и во второй — когда я повторил их про себя. Игуана знал, о чем говорит.

— На тот случай, — продолжил он, — если решишь обратиться в полицию. Прежде подумай хорошенько. Ситуация станет еще хуже — парк, скорее всего, закроется, а ты останешься нам должен. И тогда из каких денег будешь платить?

Он помолчал и на несколько секунд снова превратился в ящерицу. Затем продолжил:

— Но есть и хорошая новость. Мы готовы продлить срок по кредиту. Разумеется, проценты будут накапливаться, но главное, дело пойдет. Парк аттракционов вытянет.

Палец пульсировал болью. Я принял решение.

— Нет, — сказал я. И добавил: — Это парк приключений.

— Что?

— Это парк приключений, а не аттракционов.

Я объяснил разницу так же, как раньше адвокату: в парке аттракционов людей крутят и раскачивают, а в парке приключений они крутят себя сами. Ну и так далее. Добавил, что, хотя в обоих парках могут быть похожие объекты, разница важна и сразу заметна. Игуана с минуту помолчал.

— Нет?

— Именно так. — Я кивнул. — Я не отвечаю по долгам брата. Не понимаю, какое они имеют ко мне отношение. Не буду платить.

Игуана, кажется, начал заводиться.

— А. К. мог оторвать тебе палец, — сказал он. — Я велел ему прекратить. Оказал тебе услугу.

Я бросил взгляд на А. К. Он нас не слышал.

— Уходите, пожалуйста.

На меня снова смотрела рептилия. Мужчина медленно повернул голову в сторону А. К. и собирался уже что-то сказать, когда в дверь постучали. Я крикнул: «Войдите!» прежде, чем Игуана успел открыть рот. В ту же минуту в кабинет вошла Лаура.

— Надо что-то решать с ремонтом машин для Черепашьих гонок…

Лаура замолчала. Ее взгляд быстро перескочил с меня на Игуану, затем на А. К. и снова на меня.

— Я не поняла… — начала Лаура, но замолчала. По выражению ее лица было видно: до нее дошло, что тут происходит что-то странное. Ее взгляд метался с Игуаны на меня и наконец остановился в какой-то промежуточной позиции.

— И я не совсем понял. — В глазах рептилии уже трудно было разглядеть что-то человеческое. — Но, возможно, понимание у всех улучшится, если А. К. поработает и с другими клиентами.

Он перевел свой рептилоидный взгляд с меня на Лауру.

Нет, подумал я, нет, нет и нет. Вы можете переломать мне все кости, и я все равно не стану платить, но Лаура…

В этот момент из коридора донесся громкий стук каблуков по ламинату.

— Насчет бюджета на рекламу… — С этими словами Минтту К решительно ворвалась в кабинет. — Золотце, у тебя есть минутка перекинуться со мной парой слов?

Затем и она остановилась как вкопанная. Теперь в тесном кабинете нас было уже пятеро.

Несколько мгновений, наверное, секунд десять, комната напоминала экспозицию в музее восковых фигур с застывшими в нелепых положениях манекенами, неотличимыми от живых людей. Наконец реальность и арифметика взяли свое. Нас было трое. Даже А. К. не успел бы оторвать тридцать наших пальцев прежде, чем ситуация обратилась бы в хаос.

Восковые фигуры пришли в движение.

Игуана поднялся со стула, Лаура переместилась поближе к моему столу, Минтту К бросила оценивающий взгляд на обоих мужчин, с особенным интересом на А. К., приосанилась и поправила блузку.

А. К. сдвинулся с места и направился к выходу вслед за Игуаной. В дверях Игуана остановился. А. К. тоже притормозил.

Лаура еще на полшага приблизилась к моему столу. Не знаю почему, но в царившей кругом сумятице это вызвало у меня какое-то теплое чувство. Игуана обернулся, увидел перед собой А. К., шагнул в его сторону и заговорил чуть более миролюбиво:

— Еще раз спасибо, Хенри. Нам нравятся парки приключений. Мы обязательно вернемся.

А. К. ничего не сказал.

10

Следующие три дня — четверг, пятницу и субботу — я почти целиком провел в Парке приключений. Утром меня будило нежное прикосновение лап Шопенгауэра. Он сидел возле моего лица и, ласково мурлыча, тыкал меня лапкой под нос. Я встал и насыпал ему немного корма. Так было всегда в промежутке от пяти до четверти шестого утра. Я брился, завтракал, повязывал галстук и отправлялся в Парк приключений.

Я садился на электричку, затем пересаживался на автобус. В среднем дорога занимала 47 минут, и я покупал билет до второй зоны включительно. Время в пути я использовал, чтобы все рассчитать. Не совсем все. Я не учел предполагаемые игорные долги Юхани. С каждым днем вся эта ситуация казалась мне все более абсурдной. Визит двух мужчин, их заявления и требования. Мизинец у меня опух, и до него все еще было больно дотрагиваться, что не давало мне забыть, чем все это грозило мне на самом деле. Но во всем остальном…

То, что я сказал этой парочке, полностью отражало мои мысли.

Даже если Юхани играл в покер на суммы большие, чем мог себе позволить, меня это не касалось. За исключением того факта, что это несло Парку приключений известную финансовую угрозу. Вполне вероятно, что Юхани много играл. С учетом только что всплывших обстоятельств я сказал бы, что это было чрезвычайно вероятно. Нереалистичный подход к законам вероятности заставляет людей испытывать удачу в условиях, не имеющих ничего общего с вероятностью удачи — не важно, идет ли речь о личных отношениях или о быстром заработке. По этой причине я никогда не имел дела с азартными играми в любой форме. Для меня это было равнозначно плаванью в бассейне, наполовину заполненном акулами. Пусть они занимали в нем лишь половину пространства — это был их бассейн.

Когда мужчина с глазами рептилии и его помощник, отзывавшийся на инициалы А. К., покинули мой кабинет, я попросил Лауру Хеланто показать мне, как все работает. «Все?» — просила она. «Да, — ответил я. — Я хочу знать, как функционирует Парк, что где происходит. Я хочу вникнуть в каждый аспект его деятельности». Я не сказал ей, что у меня нет выбора. Не стал ничего объяснять, в том числе по поводу посещения двух незнакомцев. Не рассказал о катастрофическом финансовом положении Парка и о предполагаемом пристрастии Юхани к азартным играм.

Следующие несколько дней не оставили мне ни одной свободной минуты.

Я учился делать в Парке все.

Вкручивал отверткой винты под горками. Ознакомился с самыми важными сторонами уборки Парка. Сидел с Минтту К — по вечерам запах алкоголя, конкретно коктейля с джином, многократно усиливался — над составлением маркетингового бюджета, и мы пытались убедить каменноликую Йоханну уменьшить расходы на содержание кафе. (Она ответила «нет».) Мы уговаривали Эсу не только сидеть за компьютером, но и общаться с посетителями вживую. (Он объяснил, что это невозможно, поскольку противоречит требованиям постоянного обеспечения безопасности посетителей.) Я задавался вопросом, когда Венла выйдет на работу. (Пока что я так ее и не видел.) И, разумеется, всем этим я занимался, стараясь избегать Кристиана, который при первой возможности шепотом делился со мной идеями о работе главного менеджера и излагал стратегии передачи ему полной власти, а также интересовался, когда он сможет наконец сообщить эту новость остальным.

Воскресным утром я снова сидел в электричке.

Всходило солнце. Улицы, поля, парки и велосипедные дорожки пустовали, как будто у них тоже настал выходной. Осеннее золото и багрянец деревьев словно бы потускнели, но с каждой остановкой сверкали в лучах поднимавшегося солнца все ярче; в Вантаа, выйдя из автобуса, я погрузился в океан света.

По словам Лауры Хеланто, по воскресеньям число посетителей было почти таким же, как по субботам. Я сказал себе, что это воскресенье станет моим последним днем в Парке в качестве стажера. Последние несколько дней я мог рассматривать как ознакомительную неделю на новом месте работы. К началу следующей недели я буду полностью готов. Сообщу персоналу о предстоящих изменениях в работе, в том числе о новых бюджетах для каждого подразделения.

Я обратил внимание, что улыбаюсь.

— Вы в порядке? — спросила меня Лаура Хеланто, когда мы встретились в середине дня.

— В каком смысле?

— Выглядите немного… Не обижайтесь, но у вас немного нездоровый вид. Что-то с вами не так.

Я понял, что причиной ее беспокойства было выражение моего лица. Я стер с лица улыбку. Других вопросов Лаура не задавала. Сказала, что у гигантского кролика, встречающего посетителей у входа, расшаталось ухо. Она развернулась и указала на кролика.

— Он не должен хлопать ушами, — добавила она тоже с улыбкой.

Я не знал, кому предназначается эта улыбка — мне или кролику.

— Я сам его починю, — сказал я, потому что Кристиан стоял у прилавка, подменяя Венлу. Опять. Я вспомнил о других срочных вопросах, требовавших решения, и спросил: — котором часу мы сегодня закрываемся?

Лаура посмотрела на меня. Мне нравились ее глаза. В их пытливом взгляде было что-то такое, что даже меня заставило понять, что можно испытывать радость и удовольствие, просто наблюдая за некоторыми вещами. Возможно. Еще я заметил, что мне нравятся ее неукрощенные волосы. Их лохматость была одновременно и веселой, и привлекательной. Но я не хотел продлевать наш разговор. Всю неделю Лаура задавала мне неудобные вопросы о визите двух мужчин, а также о моем интересе к денежным поступлениям от продажи мелочей и к другим финансовым операциям.

— Ничего, если сегодня я уйду чуть раньше? — спросила она.

Этого вопроса я не ожидал. Но тут же сообразил, что теперь именно я принимаю подобного рода решения.

— Если все в порядке, — сказал я.

Лаура быстро посмотрела в сторону:

— Думаю, все в порядке.

Мне показалось или тон ее голоса изменился?

— Разумеется, я еще раз обойду Парк, — продолжила она, — и скажу остальным, что ухожу. Напомню, чтобы не задерживались сверх необходимого.

Прекрасно, подумал я. Воскресные сверхурочные были ядом, отравлявшим наш едва установившийся финансовый баланс. Чем раньше нам удастся забыть о воскресных переработках, тем лучше. Если останутся какие-то недоделанные дела, с ними можно разобраться и в понедельник — самый спокойный день недели.

— Хорошо, — сказал я. — Я сам все закрою.

Еще один быстрый взгляд в сторону.

— То есть я могу всем сказать, чтобы уходили вовремя?

— Да, хорошо, — повторил я. — Ухо кролику я приклею сам.

Лаура Хеланто посмотрела сначала на меня, а затем на кролика.

— Он может повести себя непредсказуемо, — сказала она. — Будьте осторожны.

1

Большое ухо немецкого кролика росло прямо изо лба покойника.

Я поднял глаза и развернулся. У меня дрожали ноги, сердце грохотало, словно ледокол, пробивающий себе путь сквозь ледяные торосы. Я стоял посреди Парка приключений между Вараном и Ружьями-тромбонами. За спиной у меня высился гигантский кролик, у ног лежал мертвец, и я истекал кровью.

Минуты почти трезвой оценки случившегося сменялись другими, когда мне казалось, что ситуация вот-вот выйдет из-под контроля и обернется паникой и ужасом. Интуиция подсказывала мне, что разумнее всего — оставаться там, где я стою, и просто подождать.

Время еле ползло.

Я чувствовал, как внутри меня тикают секунды, как будто кто-то снова и снова вышибал из меня дух. Постепенно ко мне вернулась способность воспринимать вещи за пределами собственного тела. Запахи Парка приключений. Сладкие ароматы, доносящиеся из кафе. Груды стройматериалов вокруг. Шпон, металл, пластик. Маленькие светящиеся точки. Абсолютная неподвижность всего. Тишина. Дыхание у меня медленно восстанавливалось. Пропотевшая одежда липла к телу и холодила его. В левом плече пульсировала боль. Из раны на фирменную футболку с логотипом Парка сочилась кровь. Из ножных мышц понемногу отхлынула молочная кислота, возвращая бедрам и икрам мобильность. Я понимал, что у меня, скорее всего, шок — следствие притока адреналина. Возможно, я был не совсем собой. Но все-таки я в какой-то степени оставался собой.

И потому начал считать.

Три дня назад мне нанесли визит двое мужчин. Один из них выкрутил мне пальцы, а другой потребовал денег. Я отказался платить, и они сказали, что вернутся. Не очень сложное уравнение — несмотря на тот неоспоримый факт, что лежащий на полу мужчина не принадлежал к числу двух моих гостей. Мне не нужно было знать, кто он такой, чтобы догадаться, что он из той же компании. И не похоже, что эта компания работает по тем же правилам, по каким обычно работают банки. Хотя у банков есть привычка постоянно и систематически ухудшать качество обслуживания клиентов, они пока что не докатились до того, чтобы посреди ночи отправлять к должникам метателей ножей. Я по-прежнему слышал крики этого человека, как будто их эхо все еще раздавалось в этих стенах.

«Это тебе последнее предупреждение».

Если нож, вонзившийся мне в бедро, был последним предупреждением, то что последует за ним? Опять же, это несложная задачка. Мне более или менее понятно, с чем — вернее, с кем — я имею дело.

Юхани задолжал шайке преступников. Или они получат назад свои деньги, или…

До меня начал доходить масштаб — и истинная природа — моей проблемы.

Всего несколько секунд, несколько вздохов тому назад, я собирался вызвать полицию и скорую.

Но если бы я это сделал, что произошло бы дальше? Цепь развития событий представлялась мне очевидной. Парк закрылся бы на неопределенное время. Его репутация вместе с финансами полностью обрушилась бы, я по-прежнему оставался бы должен бандитам и лишился бы Парка, что исключало возможность расплатиться с долгом, проценты по которому росли с каждым днем. Если бы я продал свою однокомнатную квартиру, это на короткое время оттянуло бы мою гибель, но затем я оказался бы в гораздо худшей ситуации: без крыши над головой, без Парка, без гроша за душой. И что эти люди сделали бы с таким человеком?

Нет. Абсолютно исключено. Решение должно быть где-то еще. О чем я думал секунду назад? Как же мне надоело, что меня постоянно и незаслуженно ставят в безвыходное положение. Меня реально достало, что я вечно оказываюсь втянут в хитросплетение чужих планов, хитрости, лжи, а теперь еще и преступных замыслов.

Но начнем с начала.

Мне нужно время, чтобы подумать. Удалившись на безопасное расстояние. Надо составить план, произвести необходимые расчеты и добиться большей ясности. А затем выбрать наилучший способ действия. Необходимо…

Точно.

Я снова развернулся. Первые шаги дались мне не без труда — ноги не очень меня слушались. Пока я шел к дверям, моя походка окрепла. Я выглянул наружу. Парковка напоминала поверхность Луны — холодная, неподвижная и безлюдная. Возможно, я только что пережил первое испытание. Я вернулся в зал, подошел к мертвецу и присел рядом с ним. На него я не смотрел. Преодолевая отвращение, обшарил его карманы. Крайне неприятное ощущение. Он был еще теплый, но постепенно остывал. Он оказался даже крупнее, чем я ожидал. Карманы куртки располагались далеко один от другого, словно две сумки, брошенные в разных концах Парка. Наконец я нашел искомое.

Ключи от автомобиля.

Уже вторая хорошая новость. Если у него в кармане ключи, значит, он, скорее всего, прибыл сюда один. Должен признать: это заключение основано не на логической вероятности, а на интуиции, то есть на том, что как математик, серьезно относящийся к статистическому анализу, я не готов принимать всерьез. Но ситуация исключительная, а входных данных явно недостаточно для рационального вывода. Я сам не понимал, в чем пытаюсь себя убедить: в необходимости осуществить задуманное или в нормальности того, что я в энный раз за одну неделю с легкостью отбрасываю уравнения вероятности.

Я встал и сунул ключи себе в карман. На секунду прислушался — просто из осторожности. Вокруг расстилался пустой Парк приключений. Передо мной возник в ночи Варан. Я двинулся к тому, что персонал Парка называл мастерской.

Отыскав то, что мне было нужно, я вернулся к кролику, уложил инструменты на пол и попытался морально подготовиться к тому, что мне предстояло сделать. Немногие способны это вообразить. Чтобы в это поверить, вам не обязательно обращаться к психоаналитику.

А именно.

Извлекать ухо из человеческой головы далеко не так просто, как может показаться. Металлические крепления внутри уха сдвинулись, стальная сетка утратила жесткость, отдельные прутья сломались и торчали из уха карикатурно толстыми и длинными волосками. Я выдергивал их один за другим, пока не освободил ухо и не выдернул его тоже. Опустил ухо на пол, взял рулон пластиковой пленки, развернул его с одной стороны от тела и двинулся назад, разматывая пленку. Отойдя метров на пять, я вернулся к трупу и перекатил его на пластик. Затем начал заматывать труп в пленку — одним слоем, двумя, тремя. Я упаковывал его в пластик, пока боль в плече не вынудила меня остановиться. Получилось неплохо. Я скрепил слои пленки степлером. Теперь груз был готов к транспортировке.

Тележка стояла у дверей погрузочной площадки. Я ухитрился уложить упакованный труп в тележку по диагонали и повез по направлению к кафе «Кренделек». Толкать тележку я мог только одной рукой, и каждый шаг давался мне с трудом. Понятное дело, мой план был далек от идеала, но, если мне удастся задуманное, это будет означать, что я победил.

Только вчера я намекал Йоханне, что ей следует ограничить количество запасов в кафе. Теперь я думал: как хорошо, что она не вняла моей просьбе.

Я тащил тележку с грузом через кафе. Йоханна оставила аварийное освещение. Над прилавком висело меню и фотографии блюд, которые слабо мерцали в бледном свете. «Могучие фрикадельки» и «Смешные спагетти», «Булочки-приколочки с корицей» и «Буйный завтрак». Цены более чем разумные.

Я добрался до кухни, толкнул лбом двойные распашные двери и проковылял до точки назначения.

До двух гигантских морозильников. Я выбрал тот, что слева. Открыл его и принялся за работу. Выкладывал содержимое на пол и на ближайший стол, запоминая, в каком порядке все было уложено. Иногда мое внимание привлекали явно лишние и неоправданно дорогие продукты, хранящиеся в морозильнике, но я решил не тратить время на размышления о том, как много здесь можно оптимизировать. Пока я просто не хотел, чтобы продукты разморозились. Это создало бы проблемы на нескольких уровнях: испорченные продукты пришлось бы выбросить, и кто-нибудь заинтересовался бы, почему они протухли. Я постарался сосредоточиться одновременно и на экологическом, и на криминологическом измерении своих действий, укладывая продукты плотными кучками, чтобы замедлить процесс таяния. Большие черно-белые часы на стене показывали, что время бежит быстрее, чем когда-либо раньше в моей жизни.

Наконец морозильник полностью опустел. Эта операция продлилась дольше, чем я предполагал, потому что левое плечо с каждой минутой болело у меня все сильнее, а продуктов оказалось намного больше, чем по моим прикидкам в него могло бы поместиться. Я приподнял ручки тележки на максимально возможную высоту, благодаря чему упакованный в пластик метатель ножей очутился почти ровно посередине между зияющей пастью морозильника и цементным полом. Этого достаточно. Я согнул колени, чуть присев, сунул руки под труп и толкнул его вперед. Выполнение операции прошло небезупречно, но в результате кряхтения, мычания и отчаянного рывка труп оказался на дне морозильника. Он вписался в него идеально. Я взял куски пенопласта, найденные в мастерской, и нарезал их на полосы достаточной ширины, чтобы прикрыть лежащее на дне тело. Фокус с двойным дном сработал лучше, чем я себе представлял. Пенопласт лег ровно между стенками, образовав фальшивое дно морозильника и ничем не отличаясь от настоящего, особенно после того, как я навалил на него слой сырого теста и упаковки куриных крылышек.

Я прибрался на кухне и ушел.

В дверях я остановился. Вернулся к холодильнику, открыл поллитровую бутылку желтой джаффы и одним глотком проглотил апельсиновую шипучку. Из картонной коробки на прилавке я взял два батончика «Марс» и съел оба. Затем снова посмотрел на часы.

Пол в зале я подмел сравнительно быстро. Вернул тележку к дверцам погрузочной площадки, а ухо отнес в мастерскую. Мне пришлось почти полностью его разобрать, а затем заново собрать. Краска еще не до конца просохла, когда я перетащил в зал лестницу, забрался по ступенькам и с помощью клея и нескольких винтов прикрепил ухо к голове кролика. Спустился с лестницы, отошел на несколько шагов и осмотрел кролика. Если бы у меня не так болело плечо, а мысли не метались туда-сюда, вызывая в воображении картины одна ужаснее другой, если бы я не был так измотан, то мог бы, взглянув на гигантское животное с изящными ушами, сказать ему: «У тебя все хорошо. Стоишь здесь и скалишь свои двадцатипятисантиметровые зубы. И все хорошо, как раньше». А гигантский немецко-финский кролик улыбнулся бы мне, держа торчком свои дружелюбные уши.

Я сжал в руке ключи от машины и напомнил себе, зачем все это проделываю. Так или иначе, но я спасу этот Парк приключений.

Ночь стояла темная и холодная. Я застегнул куртку и пониже надвинул на лоб бейсболку. Замер и прислушался. Затем двинулся вперед. Несколько раз нажав на брелоке кнопку, легко обнаружил нужную машину. Фары «хэнде» мигнули, осветив восточную стену здания. Помимо прочего, этот человек припарковался на месте, зарезервированном для сотрудников. На стене напротив каждого парковочного места висела табличка с номером, так что перепутать было невозможно. Я не знал, кому конкретно принадлежит каждое место на парковке, но вряд ли сейчас это имело значение. Сомневаюсь, что кто-то посоветовал ему: «Просто поставь машину на моем месте, когда придешь метнуть нож в моего нового начальника».

В машине было полно какого-то хлама и воняло «Макдональдсом». Источник запаха обнаружился быстро: бумажный пакет из фастфуда на полу рядом с пассажирским сиденьем. Из пакета торчало несколько палочек картошки-фри. Я завел машину, приоткрыл окно и сдал назад. Вел я медленно и осторожно, время от времени поглядывая по сторонам и в зеркало заднего вида. Но все это было совершенно излишне. Никто за мной не гнался, никто не обращал на меня никакого внимания. Дорога была пустой. Я посмотрел на часы над спидометром: все шло по расписанию.

По прибытии в Мююрмяки я припарковал машину в проезде между двух многоквартирных домов, в месте, где вряд ли есть видеокамеры, на пересечении пешеходных тропинок. Дверцу я запирать не стал, а ключи бросил на приборную доску. Полкилометра до железнодорожной станции я прошел пешком и сел в первый поезд, направляющийся к аэропорту. Сел у окна и несколько остановок смотрел за движущийся за окном ландшафт, ночные улицы и редкие освещенные окна.

От станции я пошел домой и, как совершенно верно предположил, Шопенгауэр встретил меня недовольством. Его не кормили. Он заснул голодным, а теперь его еще внезапно разбудили. Я сказал ему, что мне очень жаль, открыл банку кошачьих деликатесов и в качестве десерта налил ему в миску немного сливок. Шопенгауэр поел. Как всегда, я рассказал ему о событиях дня — в данном конкретном случае вечера и ночи тоже. Он дважды поднимал на меня глаза от миски. Я снял футболку и осмотрел свое плечо. Кровотечение остановилось, и я уже привык к боли. Надо бы встать и принять душ, но я решил, что сделаю это через минуту. Я присел на кухне рядом с Шопенгауэром и посмотрел в окно, словно видел этот пейзаж впервые.

2

— Это убийство.

Я спал всего полтора часа и не был готов к разговору с Минтту К. Ее голос звучал хрипло, и вместе с ним в комнату ворвался и намек на свежий утренний парфюм, и что-то ночное, более тяжелое, что наводило на мысли о ночных клубах и хлопках бутылок просекко. Часы показывали одну минуту десятого. Я только что приехал в Парк приключений и сел за свой стол.

— Капут, — продолжила она, и, кажется, чуть покраснела под своим загаром. — Конец. Что вы пытаетесь со мной сделать?

Я не совсем понял, что она имеет в виду. Разумеется. Потому что спутал две вещи. Сначала я подумал, что кто-то что-то нашел в зале или обнаружил в морозильнике кафе то, чего там быть не должно, и теперь Минтту К пришла спросить меня об этом. Но затем я заметил у нее в руке документ, который вчера оставил на ее столе.

— Нам всем надо затянуть пояса, — объяснил я.

— Вы меня убиваете.

— Не только вас, — сказал я. Должно быть, это прозвучало достаточно грубо, поэтому я добавил: — не вас лично. Ни вас, ни отдел маркетинга, ни кого-нибудь еще из любого другого подразделения. Я просто пытаюсь сэкономить деньги там, где это возможно.

Минтту К села и закинула левую ногу на правую. Ее брюки плотно обтягивали икры.

— Слушайте, — сказала она. — Я понимаю, что все это для вас в новинку и вам приходится непросто. То, что случилось с вашим братом, и все такое… Наверняка вы ничего этого не ожидали.

— Можно и так сказать.

— Вы уж мне поверьте, мне приходилось переживать и кое-что похуже. Когда-нибудь я вам об этом расскажу. Вам будет трудно мне поверить…

— Скорее всего.

Минтту К замерла на полуслове. Бросила на меня более долгий взгляд.

— Вы выглядите немного… Не таким, как всегда, — сказала она.

— Я не выспался.

— Золотце, я не спала с девяностых, — бросила она. — Слушай, что я тебе скажу. Репутация — это то, как ты продаешь свой продукт. А как создать репутацию? Делать всякое и рассказывать об этом людям.

Минтту К руками говорила не меньше, чем ярко накрашенными губами. Сверкали в воздухе ее серебряные кольца.

— Тебе надо иметь яйца, — сказала она и ухватила себя за пах.

Я быстро отвел глаза в сторону.

— А у этой бумажки нет яиц.

— Это предложение по бюджету.

— Вот именно, — оживилась она. — Мне нужны деньги. Бабло. Капуста.

Мне показалось, что последние слова вылетели у нее изо рта помимо ее воли. Остальные звучали немного иначе, особенно ее любимое обращение «золотце». Теперь в ее голосе появился напор, почти намек на честную панику.

— Вам? — спросил я.

Минтту К отвела глаза, уставилась в пол и снова посмотрела на меня.

— Маркетингу нужны деньги, — быстро произнесла она. — А я… Я и есть маркетинг.

Я подумал о пропавших деньгах. Кто проверяет, на что Минтту К тратит свой бюджет? Почему мне на ум буквально минуту назад пришли мысли о ночных клубах и бутылках просекко? Это были не единственные мои вопросы. Всю ночь и все утро я спрашивал — пока что только самого себя — как вообще метатель ножей пробрался в здание? Откуда он знал, что я остался работать после закрытия Парка и был один? Прежде чем я смог сформулировать этот вопрос, мое внимание привлекла дверь. Я увидел Лауру Хеланто до того, как она увидела нас. Она шла мимо открытой двери, но, заметив нас, чуть вздрогнула и остановилась, будто наткнулась на что-то мягкое.

— Доброе утро, — наконец выдала она.

Минтту К взглянула на дверь и снова повернулась ко мне, не пожелав Лауре доброе утро в ответ. Я вспомнил, как изменилась атмосфера во время моего первого обхода Парка, когда мы зашли в кабинет Минтту К. Они с Лаурой тогда тоже не поздоровались. Если я ничего не забыл, с момента моего появления в Парке они не обменялись ни единым словом.

— Доброе утро, — сказал я и подождал, что будет дальше.

— Я просто шла за канцтоварами, — сказала Лаура и махнула рукой в конец коридора. — Не знала, что вы уже здесь, Хенри.

Она опять обращалась только ко мне. Она видела в комнате только одного человека. В этом не было ничего необычного. Невозможно дружить со всеми — это мне известно по собственному опыту. Перттиля, без сомнения, послал бы Лауру и Минтту К на курсы по разрешению конфликтов на работе, где наставник указал бы им правильное направление. Возможно, эти курсы проходили бы в зале для занятий йогой, не исключено даже, при свечах. Но прямо сейчас это обстоятельство не шло первым номером в списке моих приоритетов.

— А почему бы мне здесь не быть? — спросил я Лауру.

Она на пару секунд задумалась.

— Вы вчера вечером задержались. Я подумала, что вы захотите утром подольше поспать. Понедельник — самый спокойный день недели, особенно до обеда.

— Вы видели кролика? — спросил я.

«Этот кролик может быть непредсказуемым»… Вот что Лаура Хеланто сказала мне всего несколько часов назад. Она оглянулась. Кролика за ней не было.

— Еще нет, — сказала она. — Еще не была в зале. Думала, что сначала… разберусь с… одной мелочью.

У нее зазвонил телефон. Лаура отступила из дверного проема назад. Я слышал, как она ответила на звонок. Минтту К сменила позу, закинув правую ногу на левую.

— Золотце, — сказала она прежним сладким голоском. — Давай не будем сокращать бюджет на маркетинг, хорошо?

Мои мысли все еще были заняты кроликом, и я тщетно пытался перенаправить их на Минтту К, когда в дверях снова возникла Лаура.

— Боюсь, у нас небольшая проблема, — сказала она.

Небольшая, как она выразилась, проблема находилась на площадке перед зданием. Кто-то сшиб наш флагшток — то ли въехал в него, то ли просто снес. Яркое красивое утро с прохладным осенним ветром. На ясном голубом небе — ни облачка. Мы стояли у основания флагштока. Желто-зелено-красный флаг с надписью «Заходи, здесь весело» лежал на сухом сером бетоне метрах в двадцати дальше. Если быть более точным, мы стояли возле пенька, оставшегося от флагштока. Я смотрел на Кристиана, который и позвонил Лауре, и мне казалось, что он вот-вот расплачется. Но затем я понял, что он взбешен.

— Хреновы любители, — прошипел он. — Хреновы чайники.

— Кто? — спросил я.

Кристиан повернулся ко мне. Его глаза сверкали и метали молнии.

— Те, кто врезался во флагшток.

Я осмотрелся. Со всех сторон оставалось, как минимум, 30 метров свободного пространства. Никто не врезается во флагшток случайно. Чтобы в него врезаться, надо прицелиться с достаточного расстояния, начиная двигаться к нему от парковки. А расстояние это составляет 150 метров. Кто бы ни был человек, сбивший флагшток, он сделал это намеренно.

— Сомневаюсь, что проблема с инструктором по вождению, — наконец сказал я. — Кристиан, разберись с этим, пожалуйста.

— А кто будет стоять за кассой? — спросил он.

— А разве Венла не пришла?

Кристиан уставился себе под ноги.

— Болеет.

— Опять?

— Да.

Флагшток валялся на земле и с каждой минутой выглядел все печальнее. Мне почудилось в этом что-то метафорическое. Что-то, о чем мне не требовалось напоминать. Мы с Кристианом были на площадке одни. Дул ветер, проникая мне под рубашку и забрасывая галстук мне на плечо. Лаура Хеланто проводила занятия с группой детей, совмещая курс рисования с аэробикой.

— Позаботься о флаге и о флагштоке, — попросил я Кристиана. — И сделай это сегодня, а я встану за кассу.

Я повернулся, собираясь уходить, когда услышал Кристиана: он снова ругался.

— Вот сволочи! Они что, думают, что могут просто так кататься в моем Парке? Это мой Парк! Мой!

Я не стал ни останавливаться, ни оглядываться назад. У меня в голове теснились вопросы, и каждый обжигал, словно раскаленная кочерга, прижатая к коже. Плечо у меня болело; меня не покидало ощущение, что кто-то вонзает в него по сотне иголок за раз. Я чувствовал себя так, словно весь этот проклятый Парк приключений обрушился на меня, придавив своей тяжестью к земле, корежа меня и высасывая из меня энергию. В ворота заходили люди — в основном мамаши с детьми, несколько отцов. Раньше я никогда не стоял за прилавком, но знал Парк и знал, как он работает.

К тому же так ли уж это сложно?

Как оказалось, обслуживание клиентов — очень сложное дело, в первую очередь, из-за клиентов.

Мне никогда не приходило в голову, что так много людей способны спрашивать о вещах, которых здесь не было и быть не могло, или просить поменять что-то ранее купленное, или задавать бесконечные вопросы об имеющихся вариантах, чтобы в результате остановиться на том, который был им предложен с самого начала. Или, не обращая внимания на растущую у них за спиной очередь, вступать в долгие переговоры с человечком около метра ростом, по определению не располагающим достаточно развитым критическим мышлением, чтобы сделать разумный выбор. «Сегодня такая прекрасная погода, — услышал я одного папашу. — Зачем проводить целый день в помещении?» Я ответил, что посещение нашего Парка не является обязательным, а на улице скоро похолодает, потому что ветер сменится на северный и достигнет скорости восемь метров в секунду; по прогнозу облачность и зона низкого давления принесут с собой ливневые дожди. Поэтому вскоре назвать погоду прекрасной будет затруднительно.

Отец, начавший этот разговор, молчал.

Мне удалось разобраться с утренним наплывом посетителей. Холл постепенно опустел. Я свернул за угол и выглянул наружу. Кристиан ходил туда-сюда возле павшего флагштока, разговаривая по телефону. Надеюсь, он договаривается с кем-то, чтобы забрали старый флагшток, или заказывает новый. Я не понимал смысла этого происшествия. Мне явно пытались что-то сообщить, но что? Пока что гибель флагштока выглядела всего лишь еще одной мелкой неприятностью. Как будто мало мне других, более крупных.

Денег нет. Я проанализировал несколько вариантов решения проблемы, от повышения стоимости входных билетов до сокращения штатного персонала, но это представлялось нереалистичным. Билеты у нас стоили на один евро меньше, чем у нашего ближайшего конкурента — крупнейшей в стране сети парков приключений. Расходы на зарплату сотрудникам и так ужаты до минимума. (Этот факт мы стараемся не афишировать; не хотим, чтобы родители думали, что развитие их малыша пострадает потому, что у нас в штате нет балерины или специалиста по кукольной терапии.)

Я не настолько наивен, чтобы полагать, что после последнего визита человека-игуаны и его друга в наушниках, любителя выворачивать чужие пальцы, легко смогу с ними справиться. Вскоре они вернутся. Их коллега в нашем морозильнике.

Прошлой ночью я действовал оптимально — с учетом обстоятельств. Это мне известно. Из того, что я читал, я знаю, что почти в ста процентах загадочных смертей большую часть расследования берет на себя само тело. Опосредованно, разумеется. Кто умер? Как, где и когда? Тело рассказывает обо всем. Но если тела нет, то добраться до истины намного труднее. Я не особенно радовался тому, что сделал, но я сделал это, чтобы спасти свою жизнь и защитить свой Парк приключений — наследство моего брата и память моих родителей. Других вариантов у меня не было. Я сделал то, что должен был сделать. Однако постфактум вынужден признать: я просто отсрочил неизбежное. Когда эта парочка вернется, мне придется что-то им ответить. Мне нужны деньги. Парку нужны деньги.

Много денег. В ближайшее время. Полученных откуда угодно и каким угодно способом.

На парковке Кристиан стоял рядом с упавшим флагом на коленях и складывал его — с почтительностью, словно исполнял некий церемониал. Очевидно, он отнесся к этому действу со всей серьезностью. Однако ветер с ним не соглашался. Концы флага хлопали в воздухе, вырываясь из-под его прижатых к земле ладоней. Кристиан безуспешно пытался одновременно удержать все трепещущие углы полотнища, но углов было четыре, а рук у Кристиана — всего две. Бедняга извивался всем телом. Мгновение спустя мне показалось, что он участвует в схватке с невидимым соперником, а Парк приключений — это бойцовский ринг. Как сказать ему, что он никогда не будет исполнительным директором?

На парковке появился древний «опель вектра» бирюзового цвета. Распахнулась водительская дверца, и из салона вылез мужчина лет тридцати с небольшим. Одет в черный худи, светлые джинсы; на ногах — белые кроссовки с тремя полосками по бокам. Он обошел машину. В это время открылась пассажирская дверца — неуверенными толчками, как обычно открывают двери маленькие дети. Папа помог ребенку выбраться из машины. Девочка лет шести. Одета в ярко-желтую футболку с изображением единорога. На ее личике — восторг; она поняла, куда ее привезли. Я отступил назад, вернулся к стойке и стал ждать. Отец с дочерью вошли в холл. Девочка щебетала — обычный детский лепет, не имеющий никакого отношения к происходящему вокруг. «Подожди минутку, моя хорошая», — сказал отец.

Светло-каштановые волосы папы коротко подстрижены; ни пробора, ни каких-либо иных признаков стиля. Серьезное худощавое лицо, голубые глаза. Он попросил один взрослый и один детский билет. Я вбил цену в кассовый аппарат и протянул ему терминал для карт. Мужчина ввел пин-код; терминал на секунду задумался, а затем выдал сообщение: «Операция невозможна». Еще одна попытка. И еще одна. Карта не работает. Я извинился перед мужчиной и сказал, что мы принимаем и наличные. А если нет наличных, то ближайший банкомат находится в соседнем бизнес-центре, на другом конце еловой аллеи, и что…

— Папа, можно мне уже пойти поиграть?

Девочка уже прошла на территорию Парка приключений и кричала нам оттуда. Папа посмотрел на дочку, а затем перевел взгляд на меня.

— Может, она зайдет, а я подожду в машине?

Я объяснил, что дети допускаются в Парк только в сопровождении взрослых. Это обязательное требование, обойти которое нельзя. Девочка снова крикнула что-то папе. Видно, что она уже готова бежать играть. Папа выглянул наружу. Я следил за ним взглядом. Мы оба смотрели на его машину: старый, изъеденный ржавчиной «опель» без колпаков на колесах.

— Не хотите купить машину?

— В данный момент приобретение машины не представляется мне разумным, — ответил я. — Я уже это много раз просчитывал.

Девочка снова что-то крикнула. Из зала доносились звуки — другие дети радостно верещали. В глазах мужчины погасли последние искры жизни. То, что казалось в нем серьезным, приобрело смертельную серьезность. Он выглядел настолько убитым, что, пожалуй, было бы неосмотрительно пускать его за руль — еще одна причина, по которой машина ему вскоре не понадобится.

Ситуация была яснее ясного. Он пообещал дочке день в Парке приключений, но не мог себе этого позволить. Он привез ее и теперь вынужден ей сказать, что приключений не будет.

Не знаю, откуда у меня возникла эта идея, но она возникла, вызвав цепную реакцию других, связанных одна с другой; все они росли, набирая проценты, пока не… В буквальном смысле. Я нашел решение. Оно маячило прямо передо мной, а прошлой ночью пыталось меня убить. Сочетание этих двух факторов выглядело безумием, но на самом деле было логичным, разумным и представляло собой кратчайшее расстояние по прямой из пункту А в пункт Б.

— Можно вас спросить?

Мужчина повернулся ко мне. Он молчал. Девочка в который раз позвала его, но ее голос раздавался уже тише — вскоре Парк проглотит ее целиком.

— Парк приключений может предоставить вам кредит. Как бы вы отнеслись к этому предложению?

— Что вы имеете в виду?

— Вы будете нам должны.

— В самом деле?

— Не совсем, — ответил я, стараясь обуздать поток идей, проносящихся у меня в голове. — Давайте предположим, что Парк приключений допускает подобные займы. И процент по нему на несколько пунктов ниже, чем самый дешевый заем подобного рода. Взяли бы вы такой кредит?

Голос девочки больше не был слышен. Она уже нырнула в глубины Парка. Мы с ее отцом дружно повернулись в сторону входного зала.

— А какие у меня варианты? — спросил он.

Я задал ему еще несколько вопросов. Он на них ответил. После чего я протянул ему два бесплатных билета в Парк — для него и для дочери. Мужчина стоял передо мной, держа в руке билеты.

— Спасибо, — сказал я и оторвал еще два билета от другого рулона. — А это для кафе «Плюшка и кружка». Сегодня у нас особое предложение — блинчики «Попугайчики» со сливками и клубничным джемом.

Я протянул мужчине билеты. Он задумался.

— А когда я могу взять этот кредит? — спросил он.

— Полагаю, очень скоро. Я на днях встречаюсь с инвесторами.

3

Парковка напоминала пустое поле. Над полем сияла полная луна. Двери Парка приключений скользнули в стороны и с щелчком закрылись у меня за спиной. Я шагал к автобусной остановке. Последний автобус отвезет меня к железнодорожной станции, а электричка доставит домой. Казалось, луна сделана из сливочного финского сыра — никогда не видел ее такой. Желтая, грузная, она нависала так низко, словно дотянуться до нее ничего не стоило. Я представил себе Шопенгауэра — как он сидит на подоконнике и голодными глазами смотрит в пространство. Я слышал звук своих шагов и гул машин с шоссе. Если быть точным, в ушах у меня все еще стоял писк клавиш большого калькулятора. Я считал весь вечер. В первый раз после ухода из страховой компании я чувствовал удовлетворение от своей работы. Я понимал: вот оно, счастье.

У меня даже появилось ощущение легкости. Если абстрагироваться от того факта, что я спрятал труп в морозильнике, что я в долгу перед множеством компаний-поставщиков, государством и бандой преступников, которые сшибли мой флагшток (и флаг, и шест мы убрали, оставив только цементный постамент с торчащим из него пеньком). Плечо болело еще сильнее, чем раньше. Я шагал так быстро, как будто едва касался ногами земли. Голова была полна цифрами. Вот что может нам дать настоящее, серьезное применение математики. Счастье. Удобство. Надежду. Разум и логику. И превыше всего остального — правильное решение.

Математика побеждает. Математика помогает. Математика…

У меня за спиной появилась машина. Я не слышал ее приближения, потому что она очевидно прибавила скорость, находясь позади здания, и шум ее двигателя сливался с шумом других машин на шоссе. Он стал громче только тогда, когда машина повернула на парковку и двинулась ко мне. Машина высокая, и она ехала прямиком на меня. Я ее не узнал, но не собирался стоять на месте и ждать, пока не увижу логотип на бампере. Внедорожник. Большой и тяжелый.

Я развернулся и побежал. Единственное, о чем я думал, это канава между парковкой и дорогой. Переехать через нее, чтобы все четыре колеса остались на земле, было невозможно. И мало кому удалось бы через нее перепрыгнуть. Мне предстояло спуститься по одному крутому откосу, а затем подняться по другому, такому же крутому. У меня возникло ощущение, что до края парковки — несколько километров. Я бежал и бежал; чувство, что я почти лечу по воздуху, почему-то пропало. Напротив, ноги у меня словно приклеились к асфальту. Я услышал шорох шин, урчание мотора. Я неожиданно сменил направление, надеясь, что это собьет с толку водителя.

Моя тактика сработала. Но только на полсекунды. Шины взвизгнули. Машина начала поворачивать. Я слышал, как взревел мотор. Водитель ударил по тормозам, а затем снова дал по газам. За мной как будто гнался очень ловкий танк. Я снова сменил направление, удлиняя свой путь, но второй раз водитель на тот же самый трюк не повелся. Я уже засомневался, что сумею добежать до канавы. Она слишком далеко, а внедорожник слишком близко. Но я продолжал бежать. Рев двигателя заглушал все остальные звуки. Он становился все громче. Водитель переключил передачу. Еще чуть-чуть, и бампер упрется мне в спину. Еще миг, и я окажусь под колесами машины. Еще миг, и…

Машина проехала мимо, задев зеркалом с пассажирской стороны мое левое плечо — то самое, раненое. От удара я споткнулся, и увидел, как внедорожник сделал быстрый разворот. Это все, что я увидел. Я упал на землю, несколько раз перекатился по асфальту, оцарапав колени, ладони и локти. Снова раздался шорох шин, и дверь внедорожника открылась. Я услышал шаги и понял, что должен опять бежать — на сей раз у меня не было кроличьего уха в качестве орудия защиты. Но я не успел встать на ноги, когда А. К. завел руки мне за спину и дернул вверх.

От боли у меня помутилось в голове. Я попытался освободиться от его хватки, но это было не легче, чем в прошлый раз. Чтобы сравниться с ним в бойцовских качествах, мне следовало быть на двадцать лет моложе и на семьдесят килограммов тяжелее. И сегодня вечером этого не произойдет.

Он сделал несколько шагов к внедорожнику. Задняя дверь была открыта. Я вдруг осознал, как изменилась моя жизнь с тех пор, как всего несколько недель назад я принимал участие в семинаре Перттиля на тему позитивного влияния на рабочую атмосферу. Затем я увидел на водительском сиденье Игуану. Выражение его лица было таким же холодным, как его глаза.

Внедорожник взял курс прочь из города. А. К. сидел рядом со мной на заднем сиденье. В ушах у него торчали наушники. Я слышал постоянное низкое буханье — он слушал музыку. А. К. держал меня за запястье. Никаких наручников, никакой веревки, никакого скотча. Только его лапища шириной с разделочную доску. Его пальцы толщиной с кабель обвились вокруг моего запястья математика. Мы по-прежнему оставались в разных весовых категориях, хотя он больше ничего мне не выкручивал. С одной стороны, я почувствовал облегчение: человек, едва не сбивший меня машиной, был мне знаком. С другой, я понимал, что времени у меня нет. Мы едем не в кино и не в закусочную съесть по хот-догу.

— Я ждал вас раньше, — сказал я. — Я провел некоторые расчеты. У меня есть предложение.

— У меня тоже есть предложение, — немедленно отозвался Игуана. Больше он ничего не сказал, и суть его предложения осталась для меня загадкой.

— Я не знал, как с вами связаться, — сказал я и попытался вытянуть ноги. Колени саднило после падения. — Я даже не знаю, как вас зовут. Я имею в виду, вас обоих. Вернее, я знаю, как зовут его. Почти знаю. Предполагаю, буквы обозначают его инициалы. В Финляндии есть примерно пятьдесят распространенных имен, начинающихся на А, и около пятисот фамилий, начинающихся на К. Но если взглянуть на частотность этих имен в разных возрастных группах и принять во внимание, что я могу более или менее точно угадать его возраст, то достаточно высока вероятность, что его зовут Антеро Корхонен, а не Абрахам Керасаари. Я верю в законы вероятности, и это могло бы стать хорошим началом, но только при условии, что я…

— А. К. — это имя и еще одно имя, — сказал Игуана. — Оба прозвища. Оба придуманы мной. Кроме меня, их больше никто не знает. Даже сам А. К.

— Это делает нахождение точного числа достаточно сложным, — признался я и покосился в сторону. А. К. выглядел так, словно ни наш разговор, ни происхождение собственного имени совершенно его не интересовали. — Как я уже упоминал, я произвел некоторые расчеты и…

— Почему ты не сказал об этих расчетах раньше?

— Я произвел их только сегодня. Сегодня меня посетила одна идея. Точнее, сегодня утром.

— Ясно, — сказал Игуана своим ледяным голосом. — У тебя внезапно возникла идея, когда тебя чуть не сбил внедорожник, а А. К. взял тебя в клещи и швырнул на заднее сиденье машины. Обычно это пробуждает у людей фантазию. Мне приходилось выслушивать много всяких идей. Как раз в такие моменты. А ты случайно не видел одного широкоплечего парня, который должен был нанести тебе визит?

Машина подъехала к перекрестку и свернула на маленькую извилистую дорогу. Уличные фонари у нас за спиной исчезли. Мы продолжали ехать сквозь осеннюю ночь.

— Нанести мне визит? — спросил я.

Глаза Игуаны на секунду оторвались от дороги и взглянули в зеркало заднего вида.

— Напомнить тебе о долге? — спросил он. — Забавная штука. Я просил его заскочить к тебе и сказать то же, что говорили мы, только немножко по-другому. Так, чтобы ты действительно понял. Парень позвонил нам, чтобы уточнить: ему ехать в парк аттракционов или в парк приключений.

Я как раз собрался сказать ему, что мой парк — это парк приключений, и объяснить, в чем разница между первым и вторым, но сообразил, что не хочу продолжать этот разговор. И прикусил язык.

— Но после этого, — сказал Игуана, — мы ничего о нем не слышали. Мы прокатились вокруг парка и не нашли его машину. Он как будто испарился. А ты что, тоже его не встречал?

Я видел в зеркале его глаза рептилии, видел дорогу, залитую неярким лунным светом.

— Я не помню ни одного особенно широкоплечего клиента, — честно ответил я. — Большинство посетителей парка отличаются скорее стройностью.

Игуана молчал. Расстояние между домами, мимо которых мы ехали, становилось все больше.

— Я ему звонил, — снова заговорил он, — но звонки не проходят. Это меня немного беспокоит, если ты понимаешь, о чем я. Вдруг с ним что-нибудь случилось?

Телефон. Разумеется. Он на дне морозильника. Возможно, в одном из карманов. Я ведь взял у него только ключи от машины.

— Вот я и подумал, наверное, стоит спросить у тебя. Вы с ним разговаривали? Как прошел разговор?

— Я не разговаривал ни с каким широкоплечим парнем, — ответил я и опять сказал чистую правду. Наше с ним общение трудно было назвать разговором.

Игуана молчал. Он включил поворотник — как раз вовремя перед поворотом. Машину он вел, не нарушая скоростной режим. Мы приблизились к выезду на грунтовку — то, как он это сделал, можно было показывать на курсах вождения в качестве образца. Любой инструктор поставил бы ему высший балл. По дну машины застучал гравий. Ночную тьму разбавлял слабый свет луны. Машина замедлила ход. Гравий кончился, началась грязь. Машина раскачивалась из стороны в сторону — шины попадали в узкие колеи.

— Предлагаю десять тысяч евро, — сказал я.

— Долг составляет двести двадцать тысяч.

— Но это не ваши деньги.

Он молчал.

— Я заплачу лично вам десять тысяч евро, если вы организуете мне встречу.

— Встречу?

— Во время нашего первого разговора вы сказали, что кого-то представляете.

— Нет. Я никогда такого не говорил.

— Вы использовали множественное число первого лица. Это послужило основой для моей гипотезы.

— Ты чего сказать-то хочешь?

Его холодные глаза отражались в зеркале. Машина двигалась, но очень медленно. Мы выбрались из-под покрова деревьев и приблизились к водоему — не то пруду, не то озеру. Как много времени заняла эта поездка? По моим прикидкам, от тридцати до тридцати пяти минут. По обе стороны машины не было видно ни одного строения — дома или коттеджа. Здесь не было ничего, кроме заросшего берега. Он заглушил мотор. Я читал, как трудно стартапу заразить инвесторов новой идеей, и поэтому нужно как можно быстрее произвести на них благоприятное впечатление. Но я сомневался, что многим начинающим бизнесменам приходилось излагать свои идеи посреди ночи на берегу озера, в котором их утопят, если идея не найдет поддержки. Теперь я понимал, что происходит. Часы тикали.

— В этом контексте я хочу сказать: десять тысяч евро, — сказал я. — Наличными или банковским переводом. На ваш личный счет. В обмен на организацию встречи с теми, на кого вы работаете. С теми, кто распоряжается суммами, сопоставимыми с размером долга моего брата. Повторяю: только за организацию этой встречи я заплачу вам десять тысяч евро.

А. К. плотнее сжал мое запястье. Я чувствовал его хватку, но мои собственные пальцы утратили всякую чувствительность. В наушниках по-прежнему ухали басы. Должно быть, это одна из самых длинных из когда-либо созданных композиций.

— Во-первых, у тебя нет денег, — сказал Игуана голосом, в котором не было убежденности. — И ты предлагаешь отвалить десять косых, чтобы я сделал один звонок?

— Это очень простая математика, — объяснил я. — У меня есть десять тысяч, но нет, скажем, трехсот тысяч. Чтобы получить более крупную сумму, я готов вначале заплатить более мелкую. А когда я получу предполагаемые триста тысяч, вы получите еще больше.

— Насколько больше?

— Это зависит от исхода встречи.

— В каком смысле?

— Десять тысяч требуют определенного терпения. Дальнейшее я скажу вам во время встречи.

— Откуда ты знаешь, что тебе это удастся?

— Я актуарий. И я не даю необоснованных обещаний.

На краткий миг все замерло. Затем Игуана поднял руку и указал ею вперед. Недвижимая вода сверкала в лунном свете, как лед.

— Это видишь?

Я кивнул.

— Для такого тощего, как ты, на дне места хватит.

— Понимаю, — сказал я, решив воздержаться от комментария по поводу соотношения объемов водоема и тела, погруженного в водоем.

Игуана посмотрел в зеркало, открыл дверцу и выскользнул из машины. Он отошел, но недалеко, и я видел, что он поднес к уху телефон. Затем он исчез за деревьями.

Я сидел в достаточно новой, высококлассной китайско-шведской машине.

Пока человек размером с гору держал меня за руку.

В других обстоятельствах это было бы одним из наиболее безопасных способов путешествовать — с точки зрения статистики. Но сегодня ночью этот вариант перешел в разряд одного из наиболее опасных. Когда переворачиваешь уравнение, все меняется. В то же самое время я думал о своем неожиданном спокойствии. Частично это объяснялось тем, что я был невероятно измотан и, видимо, пребывал в состоянии шока. Я чувствовал, что у меня ломит мышцы, как при высокой температуре, а в голове мечутся мысли. Наверняка мой разум достиг критического предела напряжения и даже пересек невидимую границу. Как будто я добрался до вершины высокой горы. С одной стороны, меня нещадно хлещет ветер, но с другой — я еще дышу.

Игуана возник как из-под земли. Он больше не говорил по телефону, его руки свисали вдоль тела. По выражению его лица ничего понять было нельзя. Он сел в машину, захлопнул дверцу и поудобнее устроился на сиденье. На все это ушло с минуту. Он молчал.

Я сознавал: первые слова, которые он произнесет, будут означать, направлюсь ли я к ближайшему банкомату или приготовлюсь к очень долгой ходьбе с очень короткого пирса. В зеркале заднего вида появились глаза Игуаны. Своих пальцев я не чувствовал уже какое-то время, но сейчас перестал ощущать также руки и ноги. Я превратился в одно висящее в воздухе одинокое громовое сердцебиение.

— Я возьму десять тысяч наличными, — сказал он.

4

Я сразу понял, что телефон звонит уже какое-то время. Шопенгауэр лежал около кровати в полной отключке. Я не имел ни малейшего представления о том, который час. Разумеется, для меня это нехарактерно. Так же, как нехарактерно договариваться о встрече с гангстерами и рано утром снимать со счета все свои сбережения. Но именно это и произошло. Шопенгауэр поднял голову, прищурился и посмотрел на меня. Телефон продолжал звонить. Кот смотрел не на телефон, а на меня, как будто это я был виноват в том, что его разбудили. Впрочем, так оно и есть. Я сел в кровати и начал шарить по ночному столику в поисках телефона. Тщетно.

Я вышел в прихожую. Телефон лежал на тумбочке рядом с вешалкой. Номер незнакомый. Я ответил: «Алло!» Лаура Хеланто спросила, я ли это. В ее голосе звучала уже привычная мне живость, и настроение у меня сразу поднялось. Трудно сказать, как и почему, но у меня неизменно улучшалось настроение, стоило мне услышать ее голос. «Это я», — сказал я. Затем я взглянул на свое отражение в зеркале и подумал: а может быть, это и не я. Я заснул в рубашке. Раньше такого никогда не случалось. Я отвернулся от зеркала и попытался сосредоточиться на словах Лауры Хеланто.

— Прошу прощения, — перебил я ее. — Я только проснулся. Все в порядке?

— Да, — сказала она. — Я сейчас в Питяянмаки, вот и подумала, может, подбросить вас до Парка. Мне по пути.

— Подбросить? Из Питяянмаки? Но как?..

— Я в промзоне, — сказала она, как будто не слыша моих вопросов, что вполне вероятно: она явно звонила из машины. До меня доносились негромкие звуки урчащего мотора, а ее голос иногда раздавался как будто из-под воды. — Приехала за новым флагштоком. Вы живете в Каннельмяки? Верно? Я тут рядом и как раз еду в Парк.

— Как вы узнали, что?..

— Что вы дома? Сейчас полдевятого. Когда я уезжала с работы, вас там не было…

Я еще раз обернулся и посмотрел на часы над входной дверью. Еще никогда я жизни я не просыпался так поздно. В прихожую зашел Шопенгауэр. Он потягивался и зевал, а потом вдруг принялся озираться, словно попал сюда впервые. Любопытно, что я чувствовал присутствие Лауры Хеланто на том конце провода, хотя она молчала.

— Я еще не…

В один миг у меня возникло ощущение, что жизнь и окружающий мир застали нас с Шопенгауэром врасплох, как будто мы проснулись в странном незнакомом месте, не помня ни кто мы такие, ни откуда взялись.

— Я могу подождать, — сказала она. — Вообще-то мне хотелось кое о чем с вами поговорить. Я вас подвезу, а вы можете угостить меня кофе. Я зайду за булочками с корицей. Через пятнадцать минут, хорошо?

Я смотрел на Шопенгауэра, он смотрел на меня.

— Думаю, мне это по силам, — услышал я свой голос.

Ровно через пятнадцать минут раздался звонок в дверь.

Сложный аромат, в котором смешивались запах духов Лауры Хеланто и булочек с корицей… Лаура, со своей буйной шевелюрой и в очках в темной оправе, сидела напротив меня. Булочки с корицей, размером с тарелку каждая, занимали середину стола. Булькала кофеварка. Я старался вести себя как можно естественнее. По какой-то причине я чувствовал потребность объяснить, почему так задержался. Я мог бы сказать, что на самом деле побывал на берегу пустынного пруда, а потом спасал свою шкуру в обмен на десять тысяч евро, причем половину этой суммы снял в банкомате на стене большого, прежде никогда мной не виденного гипермаркета, не говоря уже о том, что накануне ночью я тоже толком не спал, потому что в рамках самозащиты убил человека огромным ухом кролика, которого она назвала «непредсказуемым», а запихивание трупа в морозильник кафе обернулось двухчасовой операцией, потребовавшей от меня напряжения всех физических сил. Вместо этого я хранил молчание. Проверил, ровно ли у меня завязан галстук, и тут заметил, что у меня дрожит рука.

— Простите, — повторила Лаура. В первый раз она извинилась, едва зайдя в прихожую, опустив на пол большой сверток и вручив мне пакет с булочками. — Я давно об этом думала… Но теперь моя работа закончена, и все, что мне нужно… Я навязалась к вам в гости…

— Я впускаю к себе только тех, кого хочу впустить, — сказал я, и это была чистая правда.

Лаура Хеланто посмотрела на меня своими сине-зелеными глазами и почти улыбнулась.

— Приятно это сознавать.

— Да, — кивнул я, потому что ничего умнее не придумал. Я чувствовал себя не в своей тарелке. Я не забыл некоторых деталей: сказанных ею слов, ее вчерашнего удивления при виде меня в кабинете. Эти вещи меня беспокоили, но я пока не понимал, чем конкретно.

— Новый флагшток будет смотреться отлично, — сказала она. Мне показалось, она хотела сказать что-то другое, но в последний момент не решилась. Она взяла булочку и положила ее себе на тарелку. — Он гораздо прочнее предыдущего. Мне гарантировали, что он устоит, даже если кто-нибудь на него наедет.

Я воздержался от замечания, что вероятность подобного, скорее всего, равна нулю. Я ел булочку и пил кофе. Лаура Хеланто тоже ела булочку. Мне показалось, что она с большим интересом рассматривает мою гостиную. Мы сидели практически на границе между кухней и гостиной. Это было самым практичным решением. Кухня у меня слишком узкая, чтобы туда поместился старый обеденный стол, унаследованный от родителей. А гостиная слишком далеко от ключевых систем жизнеобеспечения, таких как холодильник, плита, микроволновка и кофеварка.

— Вижу, вы поклонник минимализма, — сказала она.

Я тоже бросил взгляд в сторону гостиной.

В ярком утреннем свете все предметы располагались как будто дальше один от другого, чем обычно. В комнате стояли длинный диван голубого цвета, такого же цвета кресло, рядом — металлический торшер. Между диваном и креслом примостился низкий кофейный столик. Вдоль одной из длинных стен тянулись книжные полки; стену украшала большая картина — репродукция записей Гаусса, испещренных формулами. Пол устилал светло-серый ковер; с потолка свисала лампа в абажуре из рисовой бумаги. Должен признать, все это не отличалось новизной, и, очевидно, Лаура Хеланто имела в виду именно это, говоря о минимализме. Наверное, придется кое-что ей объяснить.

— Однажды я вычислил, как часто я использую каждый предмет мебели, — начал я, проглотив кусок булочки. — На основе этих вычислений я составил вероятностную таблицу соотношения стоимости и пользы потенциальных новых приобретений. Результат был очевиден. Вероятность того, что я буду сидеть в еще одном кресле или положу книгу на еще один кофейный столик, оказалась бесконечно мала, а время, которое я мог бы провести в этом кресле, настолько ничтожным, что никаких разумных экономических аргументов в пользу этой покупки попросту не существует.

Я помолчал и добавил:

— Не то чтобы я планировал покупать новую мебель… Как видите, у меня уже есть мебель.

Пока я говорил, Лаура Хеланто смотрела на меня.

Уголки губ у нее дернулись. Это улыбка? Поначалу визит Лауры меня удивил, но сейчас я воспринимал его как нечто скорее приятное, пусть и неожиданное. Но тут я кое-что вспомнил.

— Вы сказали, что хотите о чем-то со мной поговорить.

Похоже, Лаура Хеланто тоже об этом вспомнила. К ее обычной жизнерадостности примешалось нечто вроде сомнения.

— Да… Просто я не уверена, что все это разумно, — заговорила она, выделив последнее слово так, чтобы я хорошенько его расслышал. — Это скорее… Эмоциональное предложение. Во всяком случае я на это надеюсь. Может, лучше я вам покажу?..

Я не возражал.

Лаура встала и принесла из прихожей папку формата А3. По пути она на миг задержалась возле моей картины и взглянула на вычисления Гаусса. Я надеялся, что она спросит меня о них. Она этого не сделала. Сдвинула в сторону тарелки на столе и попросила меня встать. Мы оба стояли у стола. Лаура открыла папку и показала мне фотографию Парка приключений формата А3. Только это была не совсем фотография. К изображению были добавлены буйные узоры и фантастические цвета.

— Это муралы, — объяснила она и перевернула страницу. — Я хочу расписать стены Парка приключений. Это просто эскизы будущих рисунков. Я пыталась совместить традиции граффити со стилистикой некоторых художников, которыми восхищаюсь. Это сильно отличается от моих обычных работ, но мне хотелось, чтобы эти фрески соответствовали духу Парка приключений, его ритму, детскому отношению к игре, наконец, названию «Заходи, здесь весело». Они подойдут и для других помещений. Наверное, это что-то вроде инсталляции, хотя обычно под инсталляцией понимают нечто иное.

По ее голосу я понял, что она вернулась в свое привычное состояние энтузиазма. Я посмотрел на изображение. То, что я видел, представлялось мне совершенно бессмысленным, но я не мог отвести от картины глаз.

— Здесь, — сказала она, ткнув пальцем в верхний левый угол третьей картины, — прослеживается влияние Ли Краснер, хотя отсылка к ней не вполне очевидна. А вот на следующей картинке нельзя не заметить влияния Доротеи Таннинг. Я дала каждой стене свое название. Эта зовется «Краснер идет в Парк приключений», а эта — «Таннинг садится в поезд», потому что эта стена расположена прямо за Вараном. По существу каждая стена так или иначе иллюстрирует то, что находится рядом. Всего их шесть. Краснер, Таннинг, де Лемпицка, Франкенталер, О’Киф и Янссон. Фрески в длину будут составлять от четырех до двенадцати метров, каждая — четыре метра в высоту. Мне придется нанять помощника для подготовки к реализации проекта, но я уверена, что работа не займет больше месяца, включая непосредственно роспись. В случае необходимости я готова работать по ночам. С вашего разрешения. Стоимость более чем разумная, потому что я буду использовать обычную краску для стен. За исключением небольших фрагментов, для которых я приготовлю особые смеси. Предполагаю, что мы уложимся в стандартный бюджет ремонта. Обожаю стены в том большом зале. С самого начала смотрела на них, еще даже не зная, что хочу с ними сделать. Теперь я знаю. Вот о чем я хотела с вами поговорить. Напрямую.

Я по-прежнему разглядывал одну из картин. До меня не сразу дошло, что Лаура закончила свою речь. Более того, до меня не сразу дошло, что я улыбаюсь. Так же, как когда смотрел на маленькую фотографию на ее телефоне. Я снова чувствовал, что, чем больше всматриваюсь в изображение, тем сильнее мне хочется смотреть на него, потому что с каждым мигом я вижу в нем все больше. Не говоря уже о том, что картины Лауры Хеланто с ее спиралями и узорами внушали мне радость и доставляли удовольствие, в которых не было никакой практической пользы. Я не мог объяснить, но почему-то в нынешних обстоятельствах это казалось не просто допустимым, но и правильным, хотя в любых других я категорически отвергаю нелогичное и иррациональное поведение. Не в силах оторваться, я взял листы бумаги и принялся их перелистывать.

— Вот эта мне нравится больше всего, — услышал я свой голос. — Определенно вот эта.

И так далее. Собравшись с духом, я все-таки захлопнул папку. Лаура Хеланто попыталась ответить на мою улыбку. Но мне показалось, что она напряжена и немного нервничает. В этом я ее понимал. Я и сам в ее присутствии постоянно нервничал. Затем я сказал нечто такое, чего сам от себя не ожидал.

— Это совершенно бессмысленно. Но сделать это необходимо.

Дальше все было еще более странным. Лаура Хеланто издала звук, похожий на выкрик. Это было громкое «Да!» международного, нет — вселенского масштаба. Она обвила меня руками, притянула к себе и крепко обняла. Мы прижались друг к другу. Я ощутил в каждой частичке своего тела такой прилив тепла, что для описания этого состояния слово «холистический» подошло бы в самый раз. Я вдыхал ее аромат, чувствовал на себе ее руки и близость ее тела. Слышал ее горячее дыхание, достигавшее, казалось, моей барабанной перепонки. Запахи ее волос, ее тела и одежды сливались в единый неразличимый букет, потому что она была здесь, рядом… Это длилось несколько секунд, и каждая из них отдавалась в моем сердце колокольным звоном. Но вот Лаура меня отпустила, потрясла руками и в третий раз за этот день извинилась.

— Я так рада! Я просто счастлива! — сказала она. — Я даже не ожидала! Вы так не похожи на всех остальных… Вы…

— Я актуарий. — Эти слова вырвались у меня помимо воли.

— Вот именно! — с напором сказала она. — Вы прагматик. Немного колючий. Безусловно деловой. Но в то же время такой честный! Такой хороший и… На вас можно положиться. Знаете, какая это редкость? Вам правда нравятся мои картины?

— Нет, — сказал я прежде, чем понял, что отвечаю на ее первый вопрос. В попытке исправить ситуацию я произнес нечто совсем уж для меня нехарактерное: — Я люблю ваши картины.

Я стоял посреди собственной гостиной. Галстук у меня был аккуратно повязан. Но мне казалось, что я ступил в новый мир абсолютно голым и безо всякой защиты.

5

На этот раз они завязали мне глаза. А. К. опять держал меня за руку. Я к этому уже привык, что само по себе достаточно странно. Мы снова ехали в машине. В салоне было прохладно и пахло чем-то неприятным. Смесью дорогого лосьона после бритья и хвойного автомобильного ароматизатора. Я чувствовал, когда внедорожник ускорял ход, когда поворачивал или сбавлял скорость. Глаза мне завязали не потому, что не хотели, чтобы я рассмотрел их при свете дня. Согласно полученным инструкциям я ждал их на служебной парковке за Парком приключений в десять тридцать вечера. Никто ничего не говорил.

День прошел нормально — настолько нормально, насколько это возможно в моих обстоятельствах.

Утро я потратил на знакомство с искусством. Согласился преобразить Парк приключений и прослушал более подробные объяснения того, как это произойдет. Лаура Хеланто отвезла нас в Парк. Вспоминая минувший день, я понимал, что провел его, словно паря в воздухе и живя чьей-то еще жизнью. Вечером я постарался улучить минуту, когда Йоханны не будет ни в кафе, ни на кухне, чтобы проверить, что там с телефоном на дне морозильника, но такой возможности мне не представилось. Йоханна очень усердна и трудолюбива. Кроме того я нанес визит Эсе в аппаратную.

В ней было душно. Я узнал несколько важных вещей. Во-первых, из всех камер снаружи здания работает только одна. Во-вторых, без конкретного запроса Эса не просматривает ночные записи, которые автоматически стираются через неделю. Я не задал ему ни одного прямого вопроса, просто позволил ему говорить. Люди готовы отвечать, если ты спрашиваешь их, нужна ли им прибавка к зарплате. Все, что мне пришлось делать, это сидеть там и дышать ртом. В маленьком помещении стоял отчетливый запах серы, и, если бы я дышал через нос, меня бы наверняка вывернуло.

Мы ехали по извилистой асфальтовой дороге. Я не слышал звуков дорожного движения. Меня покачивало на поворотах, но двигались мы практически бесшумно. Я почувствовал, что машина замедлила ход, а под шинами захрустел гравий. Вскоре после этого мы остановились, и водитель заглушил мотор. А. К. выпустил мою руку. Его хватка была такой сильной, что у меня возникло ощущение, что я получил свою руку назад, ненадолго ее кому-то одолжив. Двери машины открылись и закрылись, а затем кто-то распахнул дверцу слева от меня.

— Выходи, — сказал Игуана.

Я выбрался из внедорожника. Мне помогли, схватив меня за плечо. Вначале я шел по гравию, который вскоре сменился чем-то более плотным. Мы сделали несколько резких поворотов, а затем остановились. В нос ударили другие запахи, но я не мог бы сказать, чем конкретно пахло. А. К. сорвал с моих глаз повязку.

Мы находились в старом сарае.

Я поморгал, привыкая к свету. Игуана и А. К. стояли у меня за спиной. Помещение было просторным и высоким; под ногами — цементный пол, стены обиты досками. Под потолком виднелись длинные прочные балки, с которых свисали лампы, освещая множество машин и механизмов, от тракторов до снегоочистителей. Я заметил кучи мусора, но свет был слишком слабым, чтобы разглядеть, что это за мусор. Мое внимание привлекли странные, какие-то полупридушенные звуки: их издавал стоящий слева от меня мужчина.

Его шею обхватывала веревка. Вторым концом она поднималась к одной из балок, откуда, натянутая туго, как струна, по диагонали спускалась вниз, привязанная к квадроциклу, припаркованному метрах в десяти. Мужчина стоял на обрубке полена, балансируя на его вершине. Сохранять равновесие ему явно давалось с трудом, и тому было, как минимум, три причины. У него на шее затягивалась удавка; полено стояло криво и неустойчиво; руки у мужчины были стянуты за спиной. На вид он был старше меня, среднего телосложения, с белокурыми волосами. Он был одет в голубую рубашку «поло» и светло-коричневые брюки; на ногах — коричневые кожаные ботинки. Лицо — ярко-красного цвета, что было вполне ожидаемо. Сказать, что дела у него шли неважно, значит, ничего не сказать.

До меня наконец дошло, что мое собственное положение ненамного надежнее. Я напросился на эту встречу и с самого начала понимал, что она состоится на их условиях, кем бы эти они ни были. Но если у них такие условия…

Я услышал звук шагов. Миг спустя из полутьмы выступили темно-зеленые сапоги; их обладатель направлялся к нам решительной поступью. Над сапогами нарисовалась фигура человека. Я прикинул: сапоги были, как минимум, пятидесятого размера. На человеке был черный рабочий комбинезон и красно-черная фланелевая рубашка. Последним я увидел лицо. Верхняя его часть состояла из прямых углов, нижняя — из острых, а все вместе напоминало старинную лопату, на которую кто-то натянул кожу. На поверхности лопаты имелась пара глаз. Выражение лица не выглядело особенно радостным. Здоровяк прошел мимо балансирующего на полене мужчины, не бросив в его сторону даже беглого взгляда. Он остановился возле меня, и я подумал, что по сравнению с ним даже я кажусь невысоким. Мужчина на полене издал хрип, и здоровяк чуть повернул к нему голову, но тут же вернулся ко мне.

— Мы тут обсуждали кое-что… — бъяснил он спокойным низким голосом.

— Ясно, — сказал я.

— Не отвлекайтесь на него.

— Не буду.

— У вас есть предложение.

— Да, — сказал я. — Я произвел расчеты.

В этот момент я услышал зловещий скрип деревяшки по цементному полу.

— Как много времени в моем распоряжении? — спросил я. — Прежде чем я изложу суть своей идеи, мне придется кое-что объяснить.

Здоровяк внимательно меня слушал — во всяком случае именно так я истолковал отсутствие какой-либо мимики на его лице.

— Итак, — сказал я. — Получается, что вместе с компанией я унаследовал не только ее значительные долги, но и долги моего брата перед вами. Кроме того, вы, насколько я понимаю, привыкли действовать в экономике наличности, но при этом ожидаете процентов со своих вкладов. Эти четыре проблемы — задолженность Парка приключений, неофициальные долги моего брата, сложности с наличностью и ваши ожидания получить с этих денег проценты — могут быть решены, если объединить их в одну.

Вроде бы здоровяк по-прежнему меня слушал. Я посмотрел на него. Слева от его головы мой взгляд уперся в качающегося на полене мужчину, что вызвало во мне горячее желание смотреть куда угодно еще, но только не туда. Я заметил, что снаружи не доносилось ни звука. Тем не менее, дощатые стены сарая отнюдь не были звуконепроницаемыми. Очевидно, это строение располагалось вдали от дорог и от любого человеческого жилья. Кричи сколько хочешь — ни до кого не докричишься.

— Решение возможно только через Парк приключений, — сказал я.

Здоровяк обернулся к Игуане и снова перевел взгляд на меня:

— Отмывание денег?

— Мне не нравится рассуждать в таких терминах, — ответил я. — К тому же, господин… э-э… то, что вы можете счесть отмыванием денег…

— Зови меня просто Юни.

— Я Хенри.

— Знаю.

Разумеется, он знал.

— То, что ты, Юни, подразумеваешь под отмыванием денег, для меня — вопрос продаж. И это только начало. Первая стадия: я продаю тебе билеты.

— Билеты?

— Входные билеты в Парк приключений. Для начала пятьдесят тысяч.

До меня донесся смех. Смеялся Игуана. Отрывисто. Издевательски. У такого смеха всего одна цель: подчеркнуть чью-то глупость. Но Здоровяк не смеялся.

— Этот реально хренов шутник… — одал голос Игуана, но Здоровяк — или Юни, если это было его настоящее имя — окинул его таким взглядом, что тот мгновенно умолк.

— Я продам тебе входные билеты с хорошей скидкой, по десять евро каждый. В стоимость входит «пончик дня» в нашем кафе.

Про пончик я упомянул, чтобы разрядить обстановку, но, похоже, мой прием не сработал.

— В любом случае, — продолжил я, — эти билеты представляют собой вливание в бюджет Парка пятисот тысяч евро. Иначе говоря, Парк сможет расплатиться по своим долгам, что, в свою очередь, будет означать его финансовую состоятельность и позволит Парку взять новый кредит, поскольку мы сможем доказать, что он приносит прибыль. В настоящий момент официальная процентная ставка по кредиту очень низкая; деньги по сути бесплатные. Мы используем новый заем для создания дочерней компании; она будет работать в Парке приключений и…

— Деньги пойдут в банк?

— На первой стадии — да, — ответил я. — Само собой.

— И это твое предложение? — спросил Здоровяк.

— Нет, — сказал я. — Мое предложение состоит в том, что деньги придут из банка.

Здоровяк уставился на меня. Его лицо-лопата напоминало чистую холодную сталь. Я изложил ему свою схему, реализация которой, как я надеялся, спасет не только предприятие моего брата, но и мою собственную жизнь.

— Мы станем банком?

Треск деревяшки. Мужчина с удавкой на шее потерял равновесие. И опору под ногами. Из его груди вырвался звук, напоминающий нечто среднее между собачьим тявканьем и криком гагары, и тут же стих. Он задергался, как будто в него одна за другой били молнии. Квадроцикл стоял непоколебимо; веревка по-прежнему была туго натянута и со скрипом терлась о потолочную балку.

Я отвел глаза. Сердце колотилось как бешеное. Мне стало трудно дышать. Мучительно тянулись секунды. Сейчас я уже мог точно сказать, что события вечера развивались не совсем в том направлении, как я планировал. Разумеется, я не знал всех тонкостей создания новой компании, но не сомневался, что все происходящее — не более чем мастерская увертюра к чему-то еще. Прошло невыносимо много времени. В сарае настала тишина.

— Кто эти «мы»? — спросил Здоровяк.

Я повернулся влево. Мужчина болтался на конце веревки. Я посмотрел на Здоровяка. Возможно, не стоило говорить ему, что «мы» — то те из нас, кто еще жив.

— Ты, — ответил я. — Ты и я. Мы будем одалживать людям деньги.

— Я уже одалживаю людям деньги, — сказал он.

— В том-то и проблема, — сказал я. — Твои ссуды не защищены законом. Та же проблема с наличностью, неважно, в каком направлении ты ее перемещаешь. Решение проблемы — банк, предлагающий кредиты до зарплаты.

Игуана снова издал короткий смешок. Здоровяк не обратил на него внимания.

— Вообще-то это он подкинул мне идею, — сказал я, указав на Игуану. Лицо у того приобрело выражение враждебности, какого я на нем еще не видел. Мне пришло в голову, что я только что наступил ему на мозоль. — Но окончательная ясность пришла, когда я продавал в Парке билеты. Поначалу речь шла о проценте к сумме, которую мой брат взял у вас. Я думал, что он непомерно велик. Вкратце: мы создаем микрокредитную организацию; капиталом послужат средства, которые Парк получит за счет повышения продажи билетов. Мы будем предлагать посетителям небольшие ссуды, зато немедленно. Число клиентов-должников будет расти, как и число посетителей в целом, поскольку у них будет больше денег. С ростом продаж мы либо сможем выдавать больше ссуд, либо я просто выплачу тебе долг своего брата. Таким образом ты не только вернешь себе долг с процентами, но и будешь иметь долю от мелких займов, и, заметь, все это — на абсолютно законных основаниях.

— Ты явно хорошо все обдумал, — сказал Здоровяк.

Мне не надо было смотреть на удавленника, чтобы вспомнить одно из любимых выражений Перттиля: «Я чрезвычайно мотивирован».

— Но если ты объяснил мне свою схему, скажи, а зачем ты мне нужен?

На этот вопрос у меня всегда готов ответ:

— Я актуарий.

Игуана засмеялся в третий раз, но довольно натужно.

— Я имею в виду, что мои математические навыки — высочайшего уровня, а потому для тебя они бесценны. Я стопроцентно надежен. И, основываясь на том, что я видел и лично испытал за последние недели… Я полагаю, что из всех находящихся в этом помещении я — единственный, кто никогда не имел проблем с законом.

На этот раз никто не засмеялся. Никто не сделал попытки защитить свою честь и репутацию. Возможно, я попал в больное место. Возможно, я только что спас себе жизнь.

— Из всех нас я единственный, кто способен создать кредитное предприятие и все рассчитать, — добавил я.

Все помолчали.

— В определенных обстоятельствах нам может понадобиться такой человек, если все это не брехня.

А что, если брехня? Мою удавку привяжут к тому же самому квадроциклу или к другому?

Здоровяк выдержал паузу.

— Как скоро? — наконец спросил он.

— Как скоро что?

— Как скоро мы увидим, работает это или нет?

— Через две недели после начала работы банка, — сказал я. Мои исходные расчеты основывались на том, что первая стадия займет месяц. Но сейчас мне показалось, что это слишком долго.

— А что, если все провалится?

— Это я тоже учел, — сказал я. — Не провалится. Если никто не захочет брать кредиты, у тебя все равно останутся деньги в виде стартового капитала. Как минимум. А это уже немало. А если клиенты не будут расплачиваться по своим долгам и банк лопнет — хотя я не думаю, что это реалистичное предположение, — то гарантом послужит Парк приключений. Иными словами, ты в любом случае получишь назад то, что вложил. И, повторюсь: все эти деньги будут абсолютно легальными.

Я быстро покосился на Игуану. Он выглядел недовольным. В душе у него, подозреваю, бушевала буря.

— А что, если уровень доходов будет недостаточно высоким? — спросил Здоровяк.

Мои глаза сами собой обратились на повешенного. И я сказал то, что должен был сказать:

— Такой риск есть. Но я верю, что мы сумеем найти золотую середину.

— А что в ней золотого?

Я вспомнил папашу, который привез на своем старом «опеле» дочку, чтобы поиграть в Парке приключений. Моя идея заключалась в установлении такого процента по кредиту, чтобы он мог заинтересовать многих. На лице Здоровяка впервые мелькнуло нечто, похожее на выражение. Хотя более внимательный взгляд показал бы, что никакое это не выражение — он просто несколько раз открыл и закрыл глаза.

— Я думал, ты актуарий. А ты хочешь стать ростовщиком, — сказал он.

Мне показалось, что от тона, каким он это произнес, температура в сарае упала градусов на десять. Я решил, что сейчас не лучшее время, чтобы вступать в дискуссию о принципах взаимовыгодной банковской деятельности.

— В том-то и дело, — сказал я. — Я могу быть и тем и другим. Точность. Все должно быть просчитано с абсолютной точностью.

Здоровяк снова уставился на меня. Прошло несколько секунд, на протяжении которых решалась моя судьба. Я это знал. Мы здесь вдали от всех, и, не считая меня и покойника, здесь собрались только преступники. Не совсем идеальная обстановка для внезапного прилива позитива, как сказал бы Перттиля. Спустя некоторое время Здоровяк повернул голову к Игуане и едва заметно ему кивнул. Я не удержался и посмотрел себе за спину. Игуана несколько раз покачал головой, но затем вздохнул и кивнул в ответ. Даже если он согласился, явно сделал это с большой неохотой.

— Актуарий ты или кто еще, — сказал Здоровяк, — но мы глаз с тебя не спустим.

Он наконец поднял глаза к удавленнику, а когда снова заговорил, его голос звучал почти печально:

— Ты ведь знаешь, что деньги не растут на деревьях.

Дорога назад была точным повторением дороги туда. Глаза мне опять завязали. Сначала мы ехали по маленьким дорогам. В машине по-прежнему пахло лосьоном после бритья и хвойным освежителем воздуха. Из кондиционера на меня тянуло холодом. А. К. держал меня за руку. Никто не разговаривал. Никто, кроме меня, — когда мы выбрались на более оживленное шоссе, о чем я догадался по шуму движения.

— Кто это был? — спросил я.

Игуана ответил почти мгновенно:

— Предыдущий математик.

6

Когда я сообщил новости Эсе, он выглядел разочарованным, как будто старался проглотить что-то твердое и неприятное на вкус. Но его голос звучал спокойно.

— Это вопрос безопасности Парка, — сказал он. — А безопасность — это долгая оборонительная битва. А надежность обороны проверяется по самому слабому ее звену. Я давно разбираюсь с поступлением наличности. Это часть общей оборонной стратегии Парка.

— Оборонной стратегии? — спросил я.

— Я сформулировал эту стратегию некоторое время тому назад, и Юхани ее одобрил, — сказал Эса. — Она основана на лучших мировых военных практиках.

После моего посещения ночного сарая прошло три дня.

Мы с Эсой сидели в аппаратной, освещенной только светом, лившимся с экранов перед нами. Перевозка наличных никогда не входила в список официальных служебных обязанностей Эсы; он использовал для этого собственный внедорожник и не получал никакой компенсации ни за амортизацию автомобиля, ни за расходы на бензин. Я предполагал, что он будет только рад избавиться от лишней работы. Но мое предположение не оправдалось. Проблема с наличностью пока не находила решения. (Не говоря уже о трупе в морозильнике кафе «Плюшка и кружка» или о том, что я в любой момент мог оказаться в петле в заброшенном сарае.) У меня были две серые спортивные сумки, набитые деньгами. Проблема заключалась не столько в самих деньгах, сколько в людях, которые имели к ним касательство.

В билетной кассе получал деньги Кристиан — Венла по-прежнему сидела на больничном. Менеджер Парка Лаура подсчитывала выручку и передавала менеджеру по безопасности, который отвозил их в банк. Теперь я был вынужден освободить двух последних от этих обязанностей — как минимум, ради их собственной безопасности. А также потому, что я хотел спасти и Парк, и свою жизнь.

— Эса, — начал я, понимая, что мне придется прибегнуть к дипломатии разрядки. — Я уважаю твою работу и твою общую стратегию. Но это небольшое изменение в приоритетах обороны…

— Но ведь Парк приключений не переходит в наступление?

— Прошу прощения…

— Мы обороняем свою территорию. Этого достаточно.

Последние три дня у меня не было свободной минуты. Я управлял Парком, считал, заполнял формы, сдал несколько налоговых отчетов, предоставил необходимую документацию — одним словом, трудился не покладая рук. Я создал в программе Excel новый шаблон для бухучета с целью раскидать будущие возросшие доходы от продаж на определенный период времени, а затем, когда ситуация разрешится, сделать так, что деньги просто исчезнут. Занимаясь этим, я без конца напоминал себе, что моя главная задача — пережить трудные времена, расплатиться с долгами, избежать смертного приговора себе и удержать Парк приключений на плаву. Я нанес визит адвокату по имени Хеисканен — если верить визитке, которую он вручил мне вместе со счетом за свои услуги, звали его именно так — в его кабинете в Каллио и дал ему несколько поручений. Мне требовались его знания законов и его оперативность.

Все надо было провернуть за несколько дней. В теории. Но для начала разобраться с…

— Парк приключений всегда будет стремиться быть мирным, — сказал я, глядя Эсе в глаза. — Даю тебе слово. Наша стратегия нейтралитета и отказа от агрессии остается в силе.

На его скрытом в тени лице отражался лихорадочный блеск мониторов. Вероятно, то же самое относилось и ко мне. Какое-то время мы смотрели друг на друга. Наконец Эса быстро, по-военному, кивнул:

— Ладно. Ты позаботишься о доставке наличности, а я ненадолго перейду в запас. Но помни: если ситуация ухудшится, я всегда наготове.

— Спасибо, Эса.

Мы еще немного посидели в тишине. Разумеется, у меня в голове роились тысячи вопросов, возникшие в ходе нашего разговора. Но я быстро усвоил одну фундаментальную истину: я не хочу знать обо всем. Если Эса разработал стратегию по защите Парка в случае нападения боевиков, это хорошо. Я сомневался, что Юхани много об этом думал. И почти слышал его голос: «Отличная идея, командир!» — огда он одобрил инициативу Эсы, даже не вникнув в ее суть. Я встал.

— Semper fi, — сказал Эса.

Я узнал это выражение. «Всегда верны» — евиз корпуса морской пехоты США. Вряд ли один из нас когда-нибудь служил в элитном американском военном подразделении, но я решил не озвучивать свои предположения относительно статистической вероятности подобного. Я поблагодарил Эсу за преданность делу, покинул аппаратную и вышел в кутерьму Парка.

Вечером главный зал был полон звуков и движения. Кое-кто из детей уже явно начал уставать. В этот час здесь гораздо больше слез и истерик, чем по утрам. Но некоторые дети становятся еще активнее и, предчувствуя скорое закрытие Парка, сбрасывают последние оковы послушания. Родители, прибывшие сюда утром, выглядят так, словно замышляют совершить преступление, а затем быстро покинуть страну.

Лауру Хеланто я нашел без труда. В правой руке она держала рулетку профессионального вида, а в левой — папку. Эту папку я уже видел. В последний раз — на своем кухонном столе, когда ее хозяйка показывала мне эскизы. Лаура стояла спиной ко мне. Я хотел с ней поздороваться, но заколебался. Что, если ей особенно дорога ее роль в управлении финансами Парка? Я сделал глубокий вдох, внутренне собрался и все-таки с ней поздоровался.

Лаура Хеланто повернулась и одарила меня такой непосредственной улыбкой, какой я давно не видел. Эта улыбка произвела на меня такой же гипнотически-отупляющий эффект, как и раньше. Мне пришлось напрячься, чтобы вспомнить, зачем я ее искал.

— Франкенталер, — сказала она и ткнула рулеткой в бетонную стену.

Мы синхронно повернули головы в одном направлении. На стене красовались меловые изгибы.

— Нам надо обсудить некоторые организационные изменения, — начал я и объяснил, что отныне отправкой наличных буду заниматься сам. И я надеюсь, что ее это не огорчит.

— Конечно, нет, — сказала Лаура, не отрывая взгляда от стены. — Скорее наоборот.

Она повернулась ко мне. И улыбнулась.

— Каждая лишняя минута, которую я могу потратить на это, бесценна. Огромное тебе спасибо.

Я снова хотел что-то сказать, хотя сам толком не знал, что именно, но упустил свой шанс. У Лауры зазвонил телефон. Она достала его из кармана и посмотрела на экран.

— Одну минуту, — сказала она, принимая звонок.

Мы стояли на месте. Лаура произнесла в телефон несколько слов и нажала отбой. Потрясла головой.

— Это моя дочь, Туули, — сказала она. — Я искала ей врача, который специализируется на работе с детьми с астматическими осложнениями. Но это недешево, а страховая отказалась оплачивать.

Мы посмотрели на стену, на серый цемент и на белые меловые отметины.

— Сейчас в «Атенеуме» выставка Моне. Открыто до восьми. Что ты на это скажешь?

Сам не знаю, какое чувство во мне возобладало: восторг или гипнотическое оцепенение, вызванное улыбкой Лауры.

— Шесть часов меня полностью устраивает, — сказал я без лишних раздумий. Не уверен, что в моих словах было что-то смешное, но Лаура снова мне улыбнулась.

— Отлично, — сказала она. — Увидимся там. Ничего, если я перейду к де Лемпицка?

Я кивнул, попрощался и добавил, что мы увидимся в музее. Последние слова я пробормотал уже после того, как Лаура отошла от меня, на ходу скручивая рулетку.

Я почти добрался до другого конца зала, когда меня кто-то окликнул.

Поезд «Варан» сошел с рельсов. Я не назвал бы это катастрофой. Обошлось без человеческих жертв. Детей просто вытащили из вагонов. Я встал рядом с Кристианом, и мы вместе поставили паровоз обратно на рельсы.

— Не понимаю, — сказал я Кристиану, убедившись, что локомотив снова способен тянуть за собой вагоны. — Как педальный локомотив может сойти с рельсов? На поворотах максимальная скорость не превышает десяти километров в час.

Кристиан осмотрел рельсы, а затем и сам поезд.

— Саботаж, — сказал он так тихо, что я не столько услышал это слово, сколько его угадал.

Я тоже осмотрел паровозик, сделанный из дерева и металла. Оценка Кристиана показалась мне полной глупостью.

— Не думаю, — сказал я, но не успел ничего добавить, потому что Кристиан замотал головой, призывая меня к молчанию.

— Вы знаете весь персонал Парка? Всех посетителей? У вас есть многолетний опыт технического обслуживания Парка приключений?

Я быстро огляделся по сторонам.

— Если это саботаж, — сказал я так же тихо, — то разве не ты должен быть первым в списке подозреваемых?

В карих глазах Кристиана вспыхнули искры. Он расправил плечи и весь как будто стал шире. Я видел перед собой стену из мышц.

— Позвольте вам сообщить, — прошипел он, — что я сам собрал этот паровоз. Я своими руками прикрутил эти красные лампочки к глазам «варана». Их раньше не было. Я сам это придумал. Я сказал Юхани, что с ними паровоз будет выглядеть более быстрым и опасным — но в хорошем смысле. Юхани согласился. Юхани одобрил эту идею.

Кристиан говорил очень серьезно. И опять выглядел абсолютно честным. Должен признать, он не походил на человека, готового пустить собственный поезд под откос.

— Почему ты думаешь, что это саботаж? — спросил я.

Кристиан посмотрел на меня, а затем указал на участок пути, где начинался поворот. Я повернулся и услышал его голос у себя за спиной:

— Кто-то бросил на пути растаявшую куриную ногу, — сказал он. — Паровоз потерял устойчивость, а на крутом повороте просто сошел с рельсов. Авария могла быть и серьезней.

При всем уважении к мнению Кристиана я не разделял его обеспокоенности. Однако таявшая куриная нога представлялась мне более серьезным поводом для тревоги. Единственное место для куриных ног — это морозилка в кафе «Плюшка и кружка».

— Я с этим разберусь, — быстро сказал я, не давая Кристиану возможности дальше развить свою теорию. — Теперь все в порядке. Паровоз снова на ходу и…

— Когда мы объявим о?..

Я понял, что он имеет в виду, в мгновение ока. Еще одно мгновение мне понадобилось, чтобы сообразить, что ему ответить. Кристиан заметил, что я замялся.

— Мы же договорились, — сказал он.

— Вообще-то…

— Я уже сказал остальным, что буду новым исполнительным директором.

Последняя фраза вылетела у Кристиана изо рта так неожиданно, что он, похоже, сам удивился. За долю секунды он покрылся краской, его глаза влажно заблестели — то ли от злости, то ли от отчаяния.

— Кому именно ты это сказал? И зачем?

Кристиан растерялся. К паровозу приближалась новая толпа детей.

— Просто некоторым, — пробормотал он на два тона ниже.

Я почувствовал, что в душе Кристиана нарастает что-то нехорошее. Разумеется, он смутился, но не только. Он был явно разозлен. И очень мускулист. А мне сейчас дополнительные проблемы были ни к чему. И хотя я очень хотел закончить этот разговор, оставались вещи, которые меня беспокоили: сошедший с рельсов детский поезд; оттаявшая куриная нога; неизменное желание Кристиана занять должность исполнительного директора; осведомленность ряда сотрудников о том, что Юхани это ему обещал, и, наконец, вопрос: как много им известно о внутренних делах Парка. Дети приближались к поезду, словно орда зомби, — двигаясь в произвольном направлении, но ни на секунду не останавливаясь, — и меня озарила мысль, дающая хотя бы временный выход из неловкой ситуации. Я вспомнил своего бывшего начальника.

— Кристиан, ты видишь себя как открытого и эмоционального лидера или как традиционного и более авторитарного? — спросил я.

— Чего?

— Подумай об этом, — сказал я. — Лидерство сегодня — это не то, чем оно было вчера. Сегодня лидеру нужен целый комплекс различных качеств: не просто ориентированность на результат, внимание к внутренней эмоциональной динамике сотрудников, но также холистическое знание нашей интерактивной социокультурной, основанной на личном опыте, экономики. И понимание ее фундаментальной важности на всех уровнях подвижной эмпатии в парадигме межличностной философии лидерства.

Я и вообразить себе не мог, что когда-нибудь стану все это повторять, но в ту минуту я понял, что в неоплатном долгу перед своим бывшим боссом Перттиля, годами заставлявшим меня слушать подобную ахинею. Слова Перттиля лились с моих губ, как будто кто-то нажал кнопку «Пуск».

— Я хочу…

— Быть исполнительным директором, — кивнул я. — Но прежде, как глава компании, я хочу быть уверенным, что у тебя есть необходимые внутренние, внешние и эмоциональные навыки для этой работы. Советую тебе посетить хотя бы один, а лучше два-три специальных тренинга. Я хочу, чтобы ты нарисовал собственную карту эмоций, нашел свой собственный клад позитива, который научит тебя распознавать весь спектр глубоких эмоций и в себе и в других. Только тогда ты будешь способен привести свою команду к вершине успеха.

Взгляд Кристиана уплыл к другому концу Парка.

— Способен ли ты оценить дар уникальной истории эмоционального успеха твоей команды?

— Чего?

— Это необходимая часть рабочей жизни в наши дни, — сказал я, почти слыша голос Перттиля и с трудом преодолевая отвращение. — Твоя сила может найтись в той зоне, откуда более слабого человека унесет потоком. Это превратит тебя в безопасную эмоциональную гавань. Когда сила и слабость координируются, из них возникает коллективная синергия, создающая успешное эмпатическое процветание.

Я видел, что Кристиан не понял ни единого слова. Но понимать здесь было нечего. Даже я не знал, о чем говорю. Дети вокруг нас. Скоро поезд двинется.

— Наверное, лучше всего будет, если ты рассмотришь разные тренинговые опции, а затем мы вместе выберем наиболее подходящую для тебя. Помни: как минимум, два разных курса.

И я пошел прочь. Взглянув через плечо, я увидел, что Кристиан толкает Комодский паровоз.

Вернувшись в кабинет, я еще немного поработал. В комнате по-прежнему витал дух Юхани. Даже на двери красовалась табличка с его именем. Я просил Кристиана сменить табличку, но он пока этого не сделал. С прочим ремонтом он разбирается быстро, но до этого у него пока не дошли руки. Я догадывался почему. Я поставил на стол свой новый ноутбук и убрал компьютер Юхани. Слева от ноутбука лежала стопка моих бумаг, справа — распечатки муралов Лауры Хеланто.

Вскоре я осознал, что занят чем-то необычным. (На самом деле все, чем я занимался в последние дни, казалось необычным.) Каждый раз, заканчивая какое-то требующее напряжения дело, я брал распечатки фресок и какое-то время просто на них смотрел. Как будто любование ими служило мне наградой за работу. Это представлялось мне совершенно логичным и одновременно, как я уже не раз заставлял себя признать, полностью безумным. Я не мог найти ни единого рационального объяснения своему поведению. Я смотрел на изображения и… Просто получал удовольствие от того, что смотрю на них. Ради них самих. Вот и все. Больше в этом ничего не было. Но ведь так не бывает.

Я актуарий.

Я знаю, что так не бывает.

7

Сидя в электричке, я подсчитал, что если поезд прибудет на Центральный вокзал вовремя, то до встречи с Лаурой Хеланто в «Атенеуме» у меня будет по две с половиной минуты на каждую выдающуюся картину и по тридцать секунд на каждую из остальных. Этого вполне должно хватить, думал я, глядя на мелькающий за окном осенний пейзаж. День стоял туманный, и ландшафт, прежде мелькавший перед глазами как пестрое одеяло, подернулся темной дымкой, словно на одеяло наложили темную заплату. В вагоне было почти пусто, и я слышал только перестук колес. Все это помогало вернуться к реальности, как будто части головоломки складывались сами собой, движимые какой-то невидимой и неукротимой силой.

Я понимал, что покинул кабинет до конца рабочего дня, и сознание этого отзывалось во мне горечью. Делать так нехорошо и неправильно. Но муралы Лауры с каждой минутой все больше захватывали мои мысли. Почему они мне так нравятся? Наверняка все дело в этом самом искусстве — области человеческой деятельности, которая совершенно мне не известна. С которой я не сталкивался — до сегодняшнего дня.

Опыт научил меня: если что-то беспокоит, надо разложить проблему на составные части, произвести расчеты и проанализировать результат. Я в принципе не сомневался, что комната, полная старых картин, ничем не отличается от любых других комнат. Я знал, что большинство из них изображают пейзажи и людей, как правило, в реалистичном стиле. А это означало, что в них присутствуют такие параметры, как размеры, перспектива и расстояния — конкретные, легко определяемые характеристики. В прошлом мне доводилось производить и более сложные вычисления.

Я сошел с электрички. С неба сыпала мелкая морось, как будто наверху кто-то никак не мог решить: стоит насылать дождь или нет. На платформе в час пик была толкотня. Стараясь ни на кого не налететь, я прошел через здание вокзала, миновал две улицы и оказался возле «Атенеума» — первые за почти тридцать лет. Здесь царили тишина и покой. Я купил билет и комплект наушников и спросил кассира, на сколько времени рассчитана запись, но кассир — желтоволосая особа в овальных очках — не смогла дать мне точный ответ. Промычав нечто невразумительное, она все же сообщила, что, по ее оценкам, информация по каждому залу занимает от тридцати секунд до… э-э… минут пяти. Наверное. Надеюсь, подумал я, что лекции по искусству читает не она. Слишком долго выслушивать чьи-то приблизительные догадки было бы слишком расточительно. Я поблагодарил кассира и ступил на лестницу, ведущую в зал, когда она крикнула мне:

— Здесь есть еще особая выставка!

Я поинтересовался, что она имеет в виду под термином «особая».

— Моне, — сказала она и снова что-то залопотала.

На этот раз я не стал ждать и прервал ее.

— Я хочу увидеть каждое произведение искусства в этом здании, — твердо заявил я. — Поэтому я здесь.

Она посмотрела на меня с любопытством и протянула мне еще один билет — к счастью, молча.

Осуществление моего плана почти сразу столкнулось с затруднениями. И с точки зрения времени, и с точки зрения стратегии. Первый же зал оказался намного более крепким орешком, чем я предполагал. Я не мог позволить себе тратить по две с половиной минуты на каждую картину, и у меня не получалось составить четкое представление о каждой из них. Некоторые работы поддавались логичному описанию (дом + перекресток + дерево + весенняя погода = свежий воздух во французской деревушке). Мне не стоило никакого труда объяснить, почему на них приятно смотреть. Но были и другие картины, в которых я не находил ничего конкретного, за что мог бы зацепиться (кляксы + брызги + линии + цвета = экспериментальное использование красок). Однако через некоторое время я вдруг начинал видеть в них нечто совершенно другое (кляксы + брызги + линии + цвета = икс). Все эти картины объединяло одно: я стоял и смотрел на них гораздо дольше, чем это было запланировано.

С ними происходило то же самое, что с фресками Лауры, и я снова задумался: почему я смотрю на эти картины дольше, чем требуется для получения необходимой информации. Как будто мой мозг переключился в новый режим. Это повторялось с каждой следующей картиной. На один только первый зал я потратил почти половину времени, которым располагал. Я шумно вздохнул. Мне точно не удастся обойти все музейные залы до встречи с Лаурой Хеланто. К тому же изучение произведений искусства сейчас было не главным, что занимало мой разум. Меня волновали более насущные вопросы: как создать кредитное предприятие, как спастись от удавки и как поддерживать в хорошем настроении профессиональных преступников все то время, что продлится наше вынужденное сотрудничество.

Но прямо сейчас я находился в картинной галерее. Я осмотрелся по сторонам, преодолевая искушение еще раз взглянуть на те картины, которые по какой-то причине понравились мне больше других. Попутно я поглядывал на других людей в зале. Их было всего трое. Пара на другом конце зала, женщина — в центре. До меня вдруг дошло, что женщина за все время, что я был в зале, не сдвинулась с места. Похоже, изящные искусства создают проблемы не только мне.

Я быстро принял решение и направился на «особую» выставку. Многообещающий термин. Мне потребуется особый подход.

Моне… Так тому и быть.

Начало экспозиции меня не разочаровало. Картин здесь было меньше, зато они отличались более крупными размерами и изображали вполне узнаваемые вещи. Пожалуй, с ними я разберусь. Я приближался к первой картине, фокусируя на ней зрение, когда за спиной у меня раздались шаги. Я повернулся.

Лаура Хеланто.

Стоило мне ее увидеть, как по всему телу разлилось тепло. Необъяснимая волна радости, даже восторга и легкой дрожи. Я не понимал, что со мной творится. В последний раз я видел ее в Парке приключений всего несколько часов назад. Я оценил свою реакцию как чрезмерную.

— Привет, — шепнула она.

— Привет, — тихо ответил я, сообразив, что здесь не принято громко разговаривать.

— Ты добрался, — сказала Лаура Хеланто. — Ну, и как тебе?

Я быстро оглядел первую картину. Примерно три метра в ширину и два в высоту. Похоже, на ней изображены полуразмытые листья и кувшинки в каком-то пруду. Не слишком много элементов, что приятно.

— Мне нравится размер этих картин, — сказал я. — Нравится, что на них изображена одна вещь за раз. Хорошо, что на этом можно сконцентрироваться.

— Моне написал дюжину картин, стоя на берегу одного и того же маленького прудика.

— А-а, — сказал я. — По одной картине на кувшинку.

Лаура Хеланто засмеялась, прикрыв рот рукой. Разве я сказал что-то смешное? Я просто прокомментировал наиболее логичный и вероятный сценарий появления картины. Сколько листьев кувшинок, не говоря уже о цветках, может поместиться в одном и том же пруду? Мы несколько секунд молча смотрели на картину Моне.

— Не обижайся, — сказала Лаура, — но ты явно не из тех, кто ходит по картинным галереям. Я не думала, что тебе это будет интересно.

— Меня очень интересует искусство, — совершенно честно сказал я. — Но я еще не видел ничего лучше, чем твои фрески.

Я не то чтобы заметил краем глаза — скорее почувствовал правой щекой, что Лаура повернулась и уставилась на меня. Мы так и стояли перед картиной, когда Лаура нарушила наше молчание.

— Может быть, я мешаю тебе смотреть? Я уже второй раз на этой выставке. И я видела все эти картины раньше.

— Тогда, может быть, ты объяснишь мне, что каждая из них означает? — сказал я.

— С радостью. Я кое-что знаю. Могу поделиться. Потом можешь послушать запись экскурсии и скажешь, что я угадала, а что нет.

— Сомневаюсь, что мы успеем проверить твои ответы. Музей скоро закроется.

Лаура улыбнулась — почти засмеялась.

— У тебя хорошее чувство юмора, — сказала она.

Не уверен, что я понял, что она имела в виду.

Мы обошли два больших зала, останавливаясь перед разными картинами и задерживаясь перед каждой на разное количество времени. К моему удивлению, иногда мы проходили мимо большой картины, едва обменявшись парой слов, но надолго замирали перед сравнительно маленькой. Лаура оказалась прекрасным гидом, хотя из ее рассказа я понимал далеко не все. Она так и не объяснила, зачем я сюда пришел и что надеялся здесь обнаружить. Но я не возражал. Общество Лауры, ее голос, присутствие полотен — сейчас все это казалось мне самым важным. Это и было самым важным, подумал я. И сразу вслед за тем: что со мной происходит?

Экскурсия закончилась самой большой на выставке картиной. На самом деле она состояла из трех картин, висевших тесно соприкасаясь одна с другой. Всего это произведение было метров пять длиной и два с половиной высотой. Должно быть, месье Моне написал пруд размером один к одному. Я слушал Лауру Хеланто, которая видела в картине гораздо больше, чем просто кувшинки. Я чувствовал, будто постепенно погружаюсь в мутный пруд. Вода была теплой и приятной. Она пахла волосами Лауры и…

— Музей закрывается через десять минут.

В реальность меня вернул голос смотрителя, раздавшийся из динамика.

Лаура улыбалась.

— Ну вот. Ты так и не узнаешь, правильно я рассказывала или нет.

— Не думаю, что это необходимо. У тебя есть еще немного времени, чтобы поговорить об искусстве?

Лаура усмехнулась, но тут же снова стала серьезной:

— Должна признаться, что меня еще никто никогда вот так не приглашал на свидание.

— Как — вот так? — спросил я.

— Интересуясь, есть ли у меня время… Все нормально. Моя дочь проводит каникулы со своей кузиной. Я с радостью еще немного поговорю об искусстве.

8

— Я уже решила, что стану известной художницей. Это было ясно, но я еще не нашла свой стиль, — сказала Лаура. — В конце концов мне было всего восемнадцать. Я имею в виду, что я еще даже не представляла себе, что может быть моим собственным стилем и где его искать. А потом я поехала в Лондон и пошла на выставку Элен Франкенталер. Это открыло мне глаза. Но еще больше мне помогло то, что во время той поездки я увидела классические работы, каждая из которых уникальна и важна по-своему. Кассат, Тёрнер, Писсарро, Сислей, Дега и, разумеется, Моне. Все всегда только и говорят, что о Моне, даже ты, и это правильно. Но мой личный фаворит — это Писсарро. Кто еще мог так поймать мгновенный свет и превратить обычный миг в нечто вечное и прекрасное? В Британской галерее Тейта и в галерее «Тейт-Модерн» я видела работы Поллака, Хокни, Ротко. А потом там была выставка Франкенталер. Во время той же поездки я посетила Галерею Бельведер в Вене, где хранятся работы Климта. Даже «Поцелуй».

Я не совсем понимал, о чем говорит Лаура Хеланто, но мне нравилось ее слушать. Разумеется, я понимал, что она говорит об искусстве, но имена, которые она перечисляла, для меня были пустым звуком. Мы сидели в пабе в Кайсаниеми. Когда мы вышли из «Атенеума», уже стемнело. Сначала дождь едва моросил, но, пока мы спускались по ступенькам, полил сильнее. Сейчас на тротуаре за окном танцевали тысячи капель. Пространство между землей и небом было заполнено водой. Время от времени вспышками гигантского фотоаппарата загорались молнии. Гроза ходила прямо над нами. На столе горела свеча. В обычных обстоятельствах я решил бы, что это совершенно лишнее — как с точки зрения интенсивности освещения, так и с точки зрения функционального использования помещения. Что этот непременный атрибут обстановки огромного количества пабов служит единственной цели — создать определенную атмосферу и повысить продажи. Теперь я думал, что мягкий дрожащий свет свечи отлично гармонирует с присутствием Лауры Хеланто, такой жизнерадостной и привлекательной со своими буйными кудрями и сине-зелеными глазами. Мне нравилось отражение пламени в ее очках и его мягкое мерцание.

— А что насчет тебя?

— В искусстве я новичок, — сказал я. — Охотно это признаю.

— Я имею в виду вообще, — сказала Лаура. — Почему ты стал… Как это называется?

— Актуарий, — ответил я и коротко объяснил, что влюблен в математику и по-прежнему верю, что математика — это главное дело моей жизни. Потом я рассказал, почему ушел со своей работы. Вспомнил о своем беспорядочном детстве, в котором математика была единственным источником уюта и спасения. Наконец, признался, что считаю нечестным и несправедливым то, как со мной обошлись на прежней работе.

Лаура посмотрела на дождь и перевела взгляд на меня.

— Ты очень открытый, — сказала она.

— Но все так и было, — сказал я.

— Я имею в виду, что большинство людей не рассказывают о себе так откровенно на первом… на первой встрече.

— Насчет этого не знаю, — сказал я. — Я нечасто бывал в такой ситуации. Другие люди мало меня интересуют. Но ты меня интересуешь. В музее я слушал каждое твое слово и мог бы слушать тебя хоть целый день. Твои фрески, твои картины — или эскизы? — я могу смотреть на них часами. Я думаю, что ты потрясающая.

Я сразу понял, что говорил дольше, чем хотел, и сказал больше, чем планировал. Мерцание свечи, глаза Лауры, ее запах, Моне, другие картины… Мои мысли метались в новых и странных направлениях, но это было приятно. Я чувствовал себя примерно как человек, сначала прыгнувший в воду, а потом решивший пойти поплавать.

Лаура Хеланто улыбнулась, но ее улыбка почти мгновенно исчезла, как будто она неожиданно что-то вспомнила. На ее лице появилось серьезное, почти грустное выражение.

— Насчет этого не знаю. Но спасибо за хорошие слова.

Она замолчала. Мы пили свое пиво. За окном снова вспыхнула молния. Мы оба посмотрели на небо. Я перевел глаза на Лауру. Да, она выглядела печальной.

— Тебя что-то беспокоит?

Лаура вернулась на землю. Помотала головой и улыбнулась.

— Я ведь могу быть с тобой честной?

— Полагаю, это самое лучшее. Некоторые говорят, что честность бывает грубой, но я думаю, что ее плюсы значительно перевешивают возможные минусы. Не знаю точных цифр, но по своему опыту могу сказать, что вероятность нарваться на оскорбление составляет не больше десяти процентов. Это значит, что честность имеет девяносто процентов шансов на успех. Это отличное соотношение.

— У тебя… У тебя и правда есть свой стиль, — сказала она и, кажется, слегка улыбнулась.

— Это хорошо или плохо? — спросил я. — Мне в самом деле интересно.

— Это хорошо, — сказала Лаура.

Я молчал, чувствуя, что она хочет продолжить. Она поставила локти на стол.

— Ты производишь впечатление честного человека, заслуживающего доверия. Ты говоришь что думаешь. Держишь свое слово. Не знаю, ты сам представляешь, какая это редкость? Ты никем не прикидываешься.

— Я…

— Ты актуарий, — сказала она. — Да, я знаю. Я имею в виду, ты не такой, как другие. И это хорошо. И неважно, что ты выглядишь немного забавно. В своем стиле. Это плюс. Всегда в костюме и при галстуке. Даже в музее. Превосходно. Но я сказала слишком много. Слишком слишком много. Сегодня был длинный день. Я рано встала. Потом Моне. А теперь еще это пиво. Меня мучила такая жажда, что я, кажется, выпила его слишком быстро. Не знаю. Я немножко…

Лаура не договорила. Я немного подождал.

— Что-то тебя беспокоит, — сказал я.

Лаура откинулась на спинку кресла.

— Похоже, ты от меня не отцепишься, — сказала она.

— Не отцеплюсь, — сказал я.

Лаура покачала головой. Улыбнулась. Другой улыбкой. Не такой радостной.

— Муралы, — после паузы произнесла она.

— Мы же договорились о бюджете и графике. Тебе нужно только их написать.

Небо снова вспыхнуло. Я думал, что сильнее дождь припустить уже не может, но, судя по всему, именно это и происходило.

— В этом-то все и дело, — сказала она. — В живописи. Я не… Я ничего не смогла сделать. Есть эскизы. Некоторые очень подробные. Мне не терпится начать. Но в тот момент, когда я беру в руки кисть, я почему-то не могу… Откладываю снова и снова, пока не появляется новая идея. Тогда я пишу новые эскизы, радуюсь и… Раньше я никогда никому об этом не рассказывала.

Очевидно, для нее это была трудная тема. Я видел это по выражению ее лица, читая язык ее тела. Ее стакан почти опустел.

— Хочешь еще пива? — предложил я.

— Думаешь, поможет? Напиться и начать?

— Я имел в виду, что…

— Я знаю, что ты имел в виду, — улыбнулась она.

С моей точки зрения, к этой улыбке почти подошло бы определение «меланхоличная».

— Нет, спасибо, — отказалась она. — Не надо.

— У меня тоже есть проблема, — сказал я.

Лаура посмотрела на меня и ничего не сказала.

— Думаю, у всех есть проблемы, — продолжил я. — Но, возможно, это разговор для другого времени. Я решаю свои проблемы с помощью математики.

— Все свои проблемы?

— Да.

— Это… интересный способ мышления. Но я не вижу, какое отношение имеет ко мне математика, когда я смотрю на стену в Парке приключений и просто… смотрю на нее. Она лишает меня сил.

— Поскольку ты смотришь на стену, — сказал я, — примем ее за неизвестную переменную. Стена — это икс.

— Стена — это икс?

Я кивнул.

— В этот момент я бы сделал шаг назад. Посмотрел бы, какая информация мне доступна, каковы условия задачи. Я подумал бы: сталкивался ли я с той же задачей раньше? Или с той же задачей в другой форме? Если я не могу решить всю задачу, могу ли я решить ее часть? Дает ли решение части задачи ключ к решению следующей части?

Лаура ничего не говорила, но вроде бы внимательно слушала.

— Я выбрал бы эскиз, с которым меньше всего трудностей. Затем мысленно разделил бы эскиз на несколько частей и прикинул, какую часть легче всего написать. Затем составил бы простейший план. Изучил бы его и привел в исполнение, особенно не задумываясь. Таким образом я получил бы в свои руки новый инструмент, с помощью которого затем попытался бы решить более трудную задачу.

— В каком-то смысле мне все это известно, — сказала она.

— Вопрос в том, делаешь ли ты так?

— Нет, — помотала она головой.

— С этим математика тоже может помочь. Просто следуй плану.

— И тогда я узнаю, что такое икс?

— Не могу тебе этого обещать, — честно сказал я. — Но основываясь на том, что я знаю и чувствую, особенно в том, что выходит за рамки математики, это не просто возможно. Это более чем вероятно. Как я уже говорил, ты потрясающая.

Мы сидели и молчали.

— Что ты делаешь, когда понимаешь, что в ком-то заинтересован? Ты думаешь об этом человеке тоже как об иксе?

9

Поезд как будто парил в воздухе. В темноте осенней ночи вспыхивали и гасли огни в домах и в офисных зданиях, как будто кто-то кидался ими, пытаясь попасть в поезд. Но он летел вперед, неуязвимый. Часы показывали четверть двенадцатого; щеки у меня горели и подрагивали. Поцелуй в щеку, оставленный Лаурой Хеланто, ехал вместе со мной со скоростью света.

Как ни странно, я не мог мысленно воспроизвести наш разговор хоть в каком-то подобии логической связности. Мой разум представлял собой месиво из коротких цветных калейдоскопических фрагментов, часть которых, перекрывая один другой, без конца повторялась. Я даже чувствовал, что дышу прерывисто, как после бега, хотя я сидел на месте. Я плохо помнил, о чем с ней говорил. Особенно темным оставался момент прощания возле вокзала. Лаура придвинулась ближе ко мне, поблагодарила за вечер, сказав, что он был очень хорошим — в хорошем смысле, — а затем поцеловала меня в щеку, как будто мы находились где-то в Центральной Европе. Я смутно припоминал, что после этого поцелуя что-то сказал о муралах: вроде того, что успех с ними составляет порядка 120 процентов. Не знаю, откуда у меня взялась эта цифра. Это совсем на меня не похоже. Подобные слова скорее звучали бы естественно в устах моего бывшего начальника Перттиля, но я верил, что действительно сказал нечто в этом духе. Я не помнил, как поднялся на платформу и сел в электричку, теперь летящую сквозь ночь.

У меня в голове по-прежнему раздавался голос Лауры, когда мой слух уловил название станции и я увидел вывеску, сияющую белым и синим светом. Мы прибыли в Каннельмяки. Я подпрыгнул и в последний момент успел выскочить из вагона. Спустился по лестнице, изумленный собственным мечтательным настроением. Я чуть не проехал свою остановку. Когда со мной происходило нечто подобное? Ответ: никогда. Мне казалось, что я не иду, а парю над землей, так же, как электричка, с которой я только что сошел.

Ночь была прохладной, но безветренной. У осенних ночей свой особый запах. Они пахнут палой листвой, скукоженной от холода, влажной землей, промытым дождем воздухом. Я бросил взгляд наискосок через улицу, туда, где над дверью моего подъезда светила буква «Н», вообразил себе негодование Шопенгауэра, недовольного моим поздним прибытием, и прикидывал, чем смогу заслужить себе прощение. Я шел по «зебре», когда услышал у себя за спиной звук автомобиля и увидел, как из освещенного буквой «Н» пятачка выступила фигура. Похоже, этот человек стоял там довольно долго и только сейчас сдвинулся с места. Я узнал его, когда капот машины затормозил так близко от меня, что, чуть наклонившись, я мог бы рукой измерить температуру двигателя. Я стоял на «зебре» между А. К. и внедорожником.

В салоне внедорожника по-прежнему сильно пахло лосьоном для бритья. Кондиционер, как и в прошлый раз, гнал к моим ногам ледяной воздух. А. К. не держал меня за руку; он закинул свою мне за голову. Неприятное ощущение. Его кулак мог в любой момент нанести мне удар в шею или схватить ее и сжать. За рулем сидел Игуана. Ночные улицы и дороги были пусты, и он уже не так рьяно придерживался правил ограничения скорости.

Одно ясно: Игуана и А. К. посвящают мне немало своего времени. Видимо, они считают мою персону чрезвычайно важной. Или им просто больше нечем заняться. Но обсуждать это вслух я не собирался. Прямо сейчас у меня были более неотложные проблемы.

— Если это по поводу основания банка…

— Нет, — ответил Игуана.

— Тогда по какому поводу?

— Сам не догадываешься?

— Не люблю угадывать, — сказал я. — Особенно в таких обстоятельствах, когда у меня нет ни малейшей идеи о том, на скольких переменных будет основываться моя догадка.

Игуана помотал головой. Я видел в зеркале заднего вида его глаза. Он улыбался. Его улыбку можно было бы назвать какой угодно, но только не дружелюбной. Он молчал. Я вспоминал две свои предыдущие поездки в этом внедорожнике. Сначала — на берег озера, затем — в сарай. Приятных воспоминаний у меня не оставила ни та, ни другая. Скоро мы будем где-то в Вантаа, в самой глуши.

Дома исчезли; впереди появились очертания промышленных зданий. Уже почти полночь, поэтому большинство из них не освещены. Мы миновали два больших здания с неоновыми логотипами компаний — я разглядел светящиеся изображения пылесоса, бутылки газировки и кроссовок. Затем пошли буквенные вывески. В основном они состояли из двух элементов: фамилия плюс род занятий: шины, станки, покраска и ремонт. Дальше имена исчезают. Теперь это просто здания без всяких опознавательных знаков, некоторые абсолютно темные, другие озарены тусклым желтым светом. Через некоторое время мы сбавили скорость и проехали в ворота в сетчатом заборе и затормозили в конце длинного ряда машин. Игуана заглушил мотор. А. К. обошел машину и открыл дверцу с моей стороны.

Мы остановились перед двухэтажным зданием. Изнутри доносилась громкая музыка. Я услышал буханье басов. Я пригляделся к машинам на парковке — они принадлежали к люксовому сегменту рынка. На стене здания я не нашел никаких указаний на то, что здесь продают и покупают машины. Да и машины не выглядели так, словно стоят здесь месяцами.

Игуана жестом подозвал меня к себе. Мы подошли к дверям, и он махнул рукой. Я на секунду подумал, что он здоровается с дверью, но затем заметил маленькую камеру в стене. Раздалось громкое жужжание, а затем щелчок замка. Игуана потянул дверь на себя и все так же молча позвал меня за собой.

Дверной проем был закрыт портьерами из толстой тяжелой ткани. Я отдернул одну из них, и звуки стали громче. Я отдернул вторую, и музыка ударила мне в уши. Я обнаружил, что стою в комнате с высоким потолком. Свисающий с потолка дискошар рассыпал по комнате тысячи искрящихся бликов; комнату с регулярными интервалами озаряли яркие цветные огни. Я почувствовал сигарный и сигаретный дым, запахи алкоголя и духов. Пахло еще чем-то — сладким и чуть затхлым. Слева располагался бар, справа — несколько диванов, кресел и столиков. На столиках стояли стаканы и бутылки, в креслах более или менее многочисленными группами сидели люди, предположительно владельцы припаркованных машин. Я насчитал примерно три десятка человек. Света так мало, что трудно было сказать, во что эти люди одеты.

Прямо передо мной на возвышении танцевали две женщины. Помимо крошечных бикини и туфель на шпильке на них ничего не было. У меня не очень хорошее чувство ритма — я никогда не придавал особенного значения этому человеческому качеству — но даже я понял, что танец женщин прекрасно соответствует звучащей здесь богатой на басы музыке.

— Что будешь пить? — крикнул Игуана мне в ухо.

— Могу я поехать домой? — вместо ответа спросил я.

— Нет.

А. К. стоял рядом со мной. Игуана направился к бару. Скоро он вернулся, всунул мне в руку бутылку иностранного пива и кивнул А. К., который схватил меня за руку, больно сжал и повел в глубину ночного клуба. В дальнем конце комнаты тоже висели портьеры, закрывающие всю стену. С левой стороны они были отдернуты — туда мы и пошли. За портьерами стояли диваны и кресла — такие же, как в основном зале, но в более приватном исполнении. Посередине — низкий стол и полукруглый диван. Комнату заливал кроваво-красный свет. А. К. толкнул меня в спину, давая понять, что я должен сесть. Я опустился на диван и поставил бутылку пива на стол. Я не хотел пива. А. К. посмотрел на меня и задернул за собой портьеры. Я остался сидеть в кроваво-красной комнате.

За плотной черной портьерой музыка уже не так грохотала. Я осмотрелся. В углу комнаты стояло зеркало. На полке рядом лежал рулон туалетной бумаги и стояла круглая чаша. Что в ней, мне не было видно. Во всем этом месте было что-то невероятно странное. Я собрался встать и уйти отсюда прочь, когда одна портьера раздвинулась и в комнату вошла одна из танцевавших на подиуме женщин. Теперь из всей одежды на ней остались только туфли на шпильке. Еще я отметил длинные светлые волосы и яркий макияж. Ее глаза смотрели на меня, мимо меня и сквозь меня — все это одновременно.

— Кто-то заказал минет, — сказала она.

— Прошу прощения? Я не заказывал ничего подобного. Это чистейшее безумие.

Женщина замерла, но лишь на долю секунды.

Прежде чем я успел добавить, что это недоразумение, женщина уселась мне на колени лицом ко мне. Ее губы нашли мои и приклеились к ним, как магнит к металлу. На вкус она была как помада и сигареты. Она схватила мою левую руку и сунула себе под зад. Сидя на моей и своей руках, она сжала ягодицы. Точнее, это я с ее помощью сжал ее ягодицы. Она убрала от меня свои губы и толкнула свою грудь мне в рот. Я попытался вывернуть голову, но грудь была большая, и мне это не удалось. Она уже так глубоко проникла ко мне в рот, что от попыток освободиться у меня заболели щеки.

Женщина дернула меня за волосы, как будто мы боремся. Мне пришлось откинуть голову назад и скользнуть на спину. Правой рукой я попытался разжать ее пальцы у себя на голове, но ее кулак был тверд, как камень. Она передвинула мою руку — ту, что сжимала ее ягодицы, — и поместила ее себе между ног. Я не очень понимал, где чьи пальцы. К этому времени я лежал на диване на спине и кричал от боли, а женщина продолжала дергать меня за волосы.

Все произошло так быстро и ошеломительно, что я утратил способность функционировать в нормальном режиме. То есть разумно. К тому же я был наполовину парализован и ошеломлен. Каждое движение женщины казалось профессиональным и точно рассчитанным. Как будто она проделывала это уже много раз.

Она запрыгнула на меня, дернула меня за волосы еще сильней, чем раньше, и с поразительной ловкостью продвинулась вперед и уселась мне на лицо, как будто это кресло. Я почувствовал во рту смешанный вкус морской соли и ванильного крема. Она дергала меня за волосы вправо-влево, назад и вперед, как будто с усердием оттирала старый замызганный коврик. Свободной рукой — той, что не пострадала от хищных пальцев женщины, — я попытался оторвать ее ягодицы от своих щек. Как только я ухватился за нее, она слезла с меня так же быстро, как перед этим на меня забралась. Подошла к портьерам, отдернула правую и исчезла. По пути обратно на сцену она прошла в нескольких сантиметрах от А. К., но они даже не посмотрели друг на друга.

Наконец я ухитрился встать с дивана. Я чувствовал себя так, словно потерял половину волос и с меня чуть не содрали скальп. Едва я поднялся, как брюки свалились с меня и упали к щиколоткам. Женщина успела расстегнуть мне ширинку. В руках А. К. я увидел телефон: он меня снимал.

Позднее я понял, что А. К. фотографировал меня исключительно для собственного развлечения. Они не нуждались в этой фотографии, потому что располагали десятком других. Это я узнал на обратном пути в город. За тридцать секунд я успел пролистать серию снимков на айпеде, который подсунул мне А. К. Судя по фото, я занимался какой-то особенно напряженной деятельностью с обнаженной женщиной. Складывалось впечатление, что проделывал я все это по собственной воле, движимый ненасытной похотью и хрипя от наслаждения.

— Теперь слушай внимательно, козел сраный, — сказал с переднего сиденья Игуана. — Тот здоровяк, с которым мы тебя познакомили и чьи деньги ты тратишь, не любит, когда его сотрудники занимаются такими вещами. Это показывает, что им нельзя доверять. А ты помнишь, что он делает с людьми, которым нельзя доверять. Он их подвешивает. Это если он в хорошем настроении. А ты, хренов дерьмоголовый робот, выбесил меня с первого раза, когда заставил слушать свои заумные комментарии. Надо было позволить А. К. сломать тебе шею. Теперь ты ухитрился запудрить мозги боссу всей этой фигней про один плюс один, но все это ненадолго, ты уж мне поверь. Очень скоро я покажу ему эти фотографии, и ты повиснешь на балке в том самом сарае. Въезжаешь, козел?

Я молчал. Глаза Игуаны сверкали в зеркале.

— Ну хорошо, — сказал он. — Позволь мне объяснить это тебе попроще, чтобы ты понял. У нас теперь есть эти фотографии. Если ты не будешь делать, что я тебе скажу, я пошлю их боссу и твоей жене, или подружке, или еще кому — мне все равно, кого ты трахаешь. А к этим картинкам будет еще и объяснение. Summa summarum[1], как ты наверняка бы сказал: теперь ты работаешь на меня. Ты принадлежишь мне.

Я никогда в жизни не сказал бы «summa summarum», но Игуане это знать необязательно.

— Я прикидываю, тебе это понравилось, — сказал он. — Ира — горячая штучка.

— Ира?

— Я знал, что тебе это по кайфу.

— Почему она… так на меня набросилась?

— Потому что я ей приказал.

— Вы приказываете голым женщинам забираться на колени к незнакомым мужчинам?

Игуана засмеялся. Тем же смехом, что и в сарае — издевательским и злобным.

— Она и не на такое способна, — сказал он.

— По вашему приказу?

— Да, по моему приказу. Я думаю, до тебя наконец доходит. Все очень просто. Она принадлежит мне. Так же, как и ты.

В машине несколько секунд висела тишина. Затем я заметил в зеркале заднего вида холодные глаза рептилии и услышал его голос, звучащий ниже, чем раньше:

— Это один плюс один, Эйнштейн.

10

Я не спал ни минуты. До утра просидел на диване. В галстуке; с книгой в руках. Шопенгауэр дважды подходил ко мне и интересовался, почему я не в постели. Оба раза я гладил и чесал его, пока он не решал, что с него достаточно, и не отправлялся спать. Я даже не мог заставить себя рассказать ему о том, какие мысли бродят у меня в голове и как я встревожен.

Ранние часы утра я потратил, стараясь себя успокоить. Я понимал, что это жизненно важно — в буквальном смысле. Я не мог вычислить вероятность того, что ситуация осложнится настолько быстро, но это не отменяло необходимости найти рациональный подход к ее изучению. Это требовало холодного расчета, а для того чтобы охладить свой мозг, нужно было время.

Игуана. Лаура. А. К. Подпольный ночной клуб. Труп в морозилке. Ира — обнаженная танцовщица. Здоровяк. Банк. Отмывание денег. Удавленник. Перттиля и его эмоциональное лидерство.

Я пытался разложить все эти элементы по полочкам и выстроить из них более или менее разумную схему. Через некоторое время у меня появилось подобие плана, включавшего в себя все: каждое имя, место и предмет. За исключением Лауры Хеланто. Она не вписывалась ни в один план. Стоило мне подумать о ней, меня охватывала надежда, что остальные пункты моего плана не помешают нам с ней посетить музей «Киасма» и ознакомиться с современным искусством. Разумеется, если быть честным, это напоминало какое-то сумасшествие. После всего, что произошло за последние недели, меня больше всего заботило, смогу ли я провести вечер с Лаурой Хеланто в окружении произведений искусства. Трудно объяснить, почему современная скульптура и комментарии к ней Лауры казались мне такими важными — после того, как меня дергали за волосы, засовывали сосок мне в рот и угрожали моей жизни, не говоря уже о том, что я начал — временно — отмывать деньги и оторвал гигантское кроличье ухо, которым насмерть забил человека, пришедшего меня убить.

Я держал в руках письмо из Агентства регионального управления. Оно прибыло со вчерашней почтой. В письме говорилось, что созданная мной компания имеет законное право действовать как кредитная организация. В то же самое время адвокат Хейсканен заполнил мой почтовый ящик всевозможными документами и уведомлениями. Он работал быстро и следовал моим инструкциям. Одним из первых в числе приложений к письму фигурировал счет за его услуги, и это был немаленький счет. Он также сказал мне, что у него есть племянник — студент-айтишник — и что этот студент готов помочь мне с налаживанием IT-структуры — какая неожиданность! — банка.

Все было готово.

Я мог выдать первый кредит.

К половине седьмого уже рассвело. Не сказать, что мою комнату залил яркий свет, но его было достаточно, чтобы утверждать, что начался новый день. Я встал с дивана, принял душ, надел чистую одежду. Позавтракал, накормил Шопенгауэра, проверил узел галстука и отправился в Парк приключений. Так же, как и — я надеялся — многие другие.

11

Минтту К взяла с места в карьер.

На этот раз она не пыталась морочить мне голову. Возможно, видела, что я настроен серьезно. Я был серьезно настроен и до этого, но теперь я двигался и выражался иначе, более решительно, давая понять, что у нас нет других вариантов. Что, разумеется, было чистой правдой — других вариантов не просматривалось.

Не изменяя себе, Минтту К благоухала джином и табаком, хотя часы показывали девять утра. Или этот запах уже впитался в мебель, стены и ее одежду. Складывалось впечатление, что сидишь в баре середины 1990-х. Минтту К пришла в обтягивающей белой футболке и черном блейзере. Загар у нее на лице отличался такой интенсивностью, что она выглядела более бронзовой, чем среднестатистический шведский турист.

— Золотце, — сказала она голосом, наводящем на мысли о двух кусках наждака, трущихся один о другой. — Я привлеку своего любимого дизайнера, и эскизы будут готовы уже сегодня вечером.

Я вышел, оставив ее заказывать рекламные листовки, постеры и флаеры — этот жаргон я выучил в ходе нашего разговора — и вернулся к себе в кабинет, где за моим ноутбуком сидел тощий племянник Хейсканена. Его пальцы порхали по клавиатуре. Вскоре он сообщил мне, что закончил. Я поблагодарил его. Он встал с кресла, напомнив мне мультяшную спичку — угловатые движения, костлявые руки и ноги. Я достал из бумажника двести евро и вручил ему. Мальчик посмотрел на четыре бумажки по пятьдесят евро так, словно прикоснулся к чему-то неприятному. Я сказал, что эта сумма эквивалентна почасовой ставке почти триста евро.

— Если быть точным, — сказал он, — двести восемьдесят девять евро и семьдесят центов.

Мы секунду смотрели друг на друга, после чего я снова открыл бумажник и дал ему еще пятьдесят евро. Может, это странно, но мне показалось, что я смотрюсь в зеркало — зеркало, способное искажать время. Я был и этим парнем, и мужчиной средних лет. Я подумал об Эйнштейне и его теории относительности времени и пространства, согласно которой в некоторых местах время течет быстрее, чем в других.

Я посмотрел на свои земные часы: время и пространство не собирались останавливаться и ждать меня. И пошел сменить Кристиана за кассой. Я рассчитал, что к этому часу выстроится значительная очередь посетителей и Кристиану не удастся снова втянуть меня в разговор о его переводе на новую должность. Что странно, он выглядел так, словно ему и не хотелось об этом заговаривать. Мне хотелось надеяться, что наш последний разговор, когда я выступил в роли медиума, через которого вещал торговец чудодейственными снадобьями Перттиля, напугал Кристиана не меньше, чем напугал и меня. Кристиан молча собрал свои вещи — ключи, телефон, бумажник, протеиновый коктейль — явно напоказ поигрывая бицепсами. Я признавал: у него впечатляющие бицепсы. Напоследок он еще расправил спину и приподнял плечи. На миг мне показалось, что мы стоим посреди джунглей, спустившись на несколько ступеней по эволюционной лестнице.

Затем это произошло. Я выдал первый кредит. Это было не очень сложно. Трое детей в том возрасте, когда они обладают уникальным талантом канючить, пока не получат желаемое. И отец, у которого денег в обрез — только на то, чтобы заплатить за входные билеты. Я вслух предположил, что его финансовое положение достаточно шатко. Он согласился и, понизив голос, спросил, нахмурив свои густые брови, какое мое собачье дело. Совершенно не мое дело, кивнул я. Иначе и быть не может. Но я могу выдать ему небольшую сумму прямо сейчас. После этого короткого обмена репликами он ввел свои данные в лежащий на прилавке айпед; я открыл на его имя кредитный счет и перевел на него деньги. Подошла Минтту К и сказала, что заказанные материалы доставят завтра, а пока мне придется просто рассказывать посетителям о возможности получения займа. Я никогда не занимался продажами, но я быстро нашел и освоил самый эффективный способ предлагать клиентам новую услугу. Сначала я намекал, что вижу: с деньгами у них туго — и тут же предлагал помощь. Схема заработала. Как я и думал, многие люди нуждаются в небольших суммах, сотне или двух евро, чтобы облегчить себе жизнь. Для меня стало сюрпризом, что значительное число посетителей выразили желание воспользоваться максимальным займом в две тысячи евро. Это было тем более удивительно, что ценник Парка приключений находился у меня перед глазами, на прилавке. Достаточно было простых вычислений, чтобы выяснить, во что обойдутся билеты и посещение кафе. Помимо этого, у меня складывалось впечатление, что, стоит мне нажать Enter, показывая, что ссуда одобрена, как людей вообще переставали волновать цены. Они не обращали ни малейшего внимания на фактор, в который я вложил больше всего интеллектуальных усилий, — наш более чем справедливый процент. Ни про какой процент они и слышать не желали. Чем быстрее росло количество займов, тем меньше я все это понимал. Мне было достаточно только упомянуть о возможности получить деньги прямо сейчас, и люди соглашались на все.

Я не успел додумать эту мысль до конца, когда сообразил, что вижу у входа мужчину, который стоит здесь уже какое-то время. Сначала я не выделял его из толпы родителей, заметив периферийным зрением, — то ли он только что пришел, как многие другие отцы и матери, спешащие в Парк, заняв немного денег, то ли собирался уходить, потратив занятые деньги.

Но вскоре я понял, что этот мужчина не имеет никакого отношения к развлечениям Парка. Похоже, он ждал, когда холл опустеет и мы останемся одни. Но вот последние детские крики удалились в сторону Парка, и он подошел к прилавку.

Коренастый, крупный, он двигался решительной походкой. На нем был асфальтово-серый блейзер, рубашка в сине-белую клетку, синие фланелевые брюки и черные кожаные ботинки. Остатки светлых волос зачесаны назад. Черты лица крупные и угловатые; редкие брови. Небольшое брюшко. Он окинул холл внимательным взглядом светло-голубых глаз и перевел их на меня.

— Пентти Осмала. Полиция Хельсинки. Добрый вечер.

— Добрый вечер, — сказал я, стараясь не выдать паники. Я ждал, что рано или поздно это произойдет, и подсознательно готовился к неизбежному. Но все равно, стоя лицом к лицу с настоящим полицейским, я почувствовал, как по позвоночнику пробежал холодок.

— Я хотел бы поговорить с директором, Юхани Коскиненом.

— К сожалению, он скончался, — сказал я, удивившись про себя выбору слов. Разумеется, смерть Юхани вызвала у меня сожаление, но оставалось неясным, уместно ли оно в данном конкретном контексте. Возможно, визит полицейского связан исключительно с делами Юхани, и тогда сожалеть мне особенно не о чем.

Осмала взмахнул правой рукой, в которой держал небольшой кейс, больше похожий на коробку. Он открыл его левой рукой и достал лист бумаги.

— Кто здесь сейчас за главного?

— Я.

— И вы?..

— Хенри Коскинен.

— Ясно, — кивнул он. — Логично.

Осмала убрал документ обратно в кейс. Он молчал, явно не собираясь объяснять мне, что в этом, по его мнению, логичного.

— Мы можем с вами поговорить? — наконец спросил он, хотя его слова прозвучали скорее как утверждение, чем как вопрос. — Я бы не возражал против кофе с чем-нибудь сладким.

Я проводил его в кафе «Плюшка и кружка». Там было полно народу, и взрослые составляли меньшинство. От шума и гама голова шла кругом. В кафе витал аромат дежурного блюда — «Маминых фрикаделек с папиным картофельным пюре». Мы с полицейским молча встали в очередь. Осмала взял себе «Очень ванильный пирог», а я — «Лучший бабушкин пирог с черникой». Наливая нам кофе, Йоханна переводила взгляд с кофе на полицейского, а с полицейского на меня.

Свободным оставался всего один столик возле двери на кухню, вдали от других посетителей. Столик, маленький и низкий, был рассчитан на детей, а стулья — обычного размера — на взрослых. Нам пришлось нагнуться, чтобы поставить на стол свои тарелки и чашки. Осмалу, судя по всему, это не смутило. Меня, впрочем, тоже. Больше меня беспокоило, что двери на кухню были открыты. Морозильник, он же гроб, стоял, огромный и сияющий, в четырех с половиной метрах от нас.

— Мои соболезнования в связи с кончиной вашего брата, — сказал Осмала и положил в рот кусочек пирога.

У меня сложилось впечатление, что эти слова он произносил уже много-много раз. Я по-прежнему не понимал, что должен на это ответить. Благодарить его? Это было бы странно. На самом деле он нисколько мне не соболезновал. Так с какой стати мне выражать ему благодарность за неискренние слова?

— Это было для вас неожиданно? — спросил он.

— У Юхани был врожденный порок сердца, — ответил я. — А что? Полиция… я имею в виду, вы…

— Зовите меня Пентти. Нет, полиция не расследует смерть Юхани Коскинена.

Значит, сделал я вывод, его зовут Пентти и он расследует что-то еще. Черничный пирог вдруг показался мне не таким уж аппетитным.

— Вообще-то есть кое-что другое, достаточно неприятное. У нас имеются основания предполагать, что ваш брат поддерживал отношения с преступными элементами.

Осмала откусил еще кусок пирога, из середины которого сочилась обильная ванильная начинка.

— Преступными элементами?

Осмала кивнул и отхлебнул кофе, возвращая себе способность говорить. Он поставил чашку на стол, для чего ему понадобилось согнуться, как будто он собирался завязать себе шнурки. Он открыл свой кейс, достал из него несколько цветных фотографий и подвинул их ко мне. Сверху лежал снимок, явно сделанный в полицейском участке. Человек на снимке выглядел более загорелым, чем в моем морозильнике. Не считая этого, сходство было абсолютным.

— Мы подозреваем, что этого человека связывали с вашим братом некие финансовые отношения. Этот человек — карьерный преступник. У него длинный список судимостей, включая убийство по неосторожности. Крайне опасный тип. Но он вдруг исчез. Он мог покинуть страну, хотя я не думаю, что это очень вероятно. Или где-то прячется. Залег на дно… По собственной воле или… Не совсем. В его кругу люди часто исчезают без следа. Между нами говоря, меня не удивило бы, если бы нашелся кто-то, кто так на него рассердился, что помог ему лечь на дно. Если вы понимаете, о чем я. Он явно не претендовал на Нобелевскую премию мира.

Я не отрывал глаз от фотографии.

— Вы когда-нибудь видели его в обществе брата?

— Нет, — честно ответил я.

— А вообще знаете его?

— Не могу сказать, что знаю.

Осмала придвинул к себе фотографию и убрал в кейс вместе с остальными.

— Значит, теперь вы владеете Парком аттракционов?

— Да, — ответил я и объяснил, что у нас не Парк аттракционов, а Парк приключений. Мой рассказ был достаточно подробным, потому что мне требовалось время, чтобы подготовиться к тому, что, как я ожидал, произойдет дальше. Как я и предполагал, Осмалу мало интересовали принципиальные различия между двумя типами парков.

— Возможно, сейчас не самое подходящее время, но… Вы с братом когда-нибудь обсуждали проблемы управления Парком?

— Он иногда рассказывал мне о своих новых приобретениях. Например о Варане. Я помню, как он об этом говорил.

— Что именно?

— Что поезд похож на длинного блестящего зеленого варана и что его улыбающаяся голова с раздвоенным языком — это двигатель. Что в нем могут ехать сорок детей за один раз, а скорость зависит от того, насколько бодро они крутят педали. Один круг занимает примерно пять с половиной минут.

— Я имею в виду, говорил ли он с тобой о финансировании этих приобретений. Откуда он брал деньги и на что их тратил? Упоминал ли каких-либо деловых партнеров?

— Нет, — снова абсолютно честно ответил я. — Мы никогда не говорили о деньгах. Я не имел ни малейшего представления о людях, с которыми он ведет дела. Например с такими, как этот человек на фотографии.

— Очень опасный человек, — кивнул Осмала.

— Он, безусловно, выглядит опасным, — признал я.

— Как идут дела в Парке? — Этот вопрос Осмала задал с той же интонацией, с какой говорил до этого. Мягко, почти невзначай.

Я понял, что он это такой специальный прием. Осмала сидел с задумчивым видом.

— Мы в переходной фазе, — сказал я. — Должен признать, раньше я не работал в секторе развлечений и был к этому не готов. Все тут для меня внове. Но посещаемость растет, как и продажи. Баланс в нашу пользу. Планируем расширяться…

— А что насчет персонала? Это те же люди, которые работали с вашим братом?

— Да, все до единого.

— Не возражаете, если я покажу им эту фотографию и спрошу, может, кто-то из них его видел?

— Ни в малейшей степени.

Осмала запихнул в рот кусок пирога размером с теннисный мяч, размазывая по лицу ванильную начинку. Вытер губы, одновременно пережевывая липкое месиво. Мы молчали. Мне было нечего ему сказать, а язык Осмалы увязал в полукилограмме теста. Я начал понимать, что манера Осмалы вести беседу — это та же рыбалка. Каждое его слово служило приманкой, на которую он пытался подцепить добычу. Вокруг нас с криками носились дети; некоторые хныкали. Взрослые вытирали им лица и уговаривали посидеть спокойно. Это не оказывало на них ни малейшего воздействия. Осмала наконец сделал глотательное движение. Даже посреди окружающего гвалта я услышал — во всяком случае, так мне показалось, — как пережеванный пирог скользнул внутрь его широкой глотки.

— Вам это нравится? — спросил он.

— Пирог?

— Парк приключений, — сказал он и кивнул в сторону холла.

— Я не думал о том, нравится он мне или нет. Я его унаследовал. Мало кому удается выбрать, что именно они унаследуют.

— Чем вы занимались до этого?

— Я актуарий.

Я вкратце объяснил Осмале, что со мной произошло. Затем извинился и сказал, что мне надо вернуться к работе. Если он не возражает. Осмала не возражал. Мы встали и сделали полтора шага, когда Осмала вдруг остановился. От неожиданности я тоже остановился.

— Не желаете, чтобы я оставил вам фотографию?

Что-то в лице Осмалы неуловимо изменилось. Хотя его голос звучал по-прежнему низко и мягко, и он задал вопрос как бы между прочим, в выражении его лица появилось что-то новое. Я насторожился. Если недавние события и принесли мне какую-то пользу, то я мог бы сказать, что теперь меня гораздо труднее удивить, чем в то время, когда я в последний раз сидел в кабинете Перттиля.

— Нет надобности, — искренне сказал я. — Не для меня. Я уверен, что не забуду это лицо.

Осмала бросил взгляд на мой несъеденный черничный пирог.

— Вы же не оставите его здесь?

— Конечно, нет. Тут полно маленьких трудолюбивых мышек, обожающих пироги.

Я не имел ни малейшего представления, откуда у меня взялись эти слова. Возможно, влияла атмосфера кафе «Плюшка и кружка». Все эти изобретательные названия блюд и странные картинки, используемые для их рекламы. Осмала еще посмотрел на мой пирог, а затем перевел взгляд на меня.

— Вы можете его заморозить, — сказал он все тем же низким мягким голосом.

12

Неделя пролетела быстро. Только в пятницу в хозяйственном магазине я наконец расслабился. Ну, может, не совсем расслабился, но мне показалось, что мои проблемы отодвинулись чуть дальше. Когда Лаура попросила, я тут же пообещал, что схожу вместе с ней. Наступил вечер, и Парк приключений закрылся. Всю неделю я выдавал ссуды. И все эти дни размышлял о визите полицейского. Всю неделю пытался решать свои проблемы, но пока не нашел быстрых решений.

В хозяйственном магазине меня ждал сюрприз. По своей природе он напоминал другие сюрпризы, с которыми я сталкивался на протяжении последних недель. Я чувствовал себя так, как будто внезапно пробудился от долгого сна. Я никогда не ощущал себя в подобных местах как дома, но теперь… Теперь в запахах хозяйственного магазина мне чудилось что-то успокаивающее. Здесь мы имели дело с чем-то фундаментальным и значительным. Здесь люди сооружали себе полы, стены и потолки. Они покупали камень, древесину и металл. Хватали ручки, инструменты и рейки. Их действия сопровождались характерными звуками. Их труд имел предметное воплощение, и прогресс можно было увидеть невооруженным глазом. Почувствовать запах дерева, ощутить холод металла. Все здесь конкретно. Работа продвигается от гвоздя к гвоздю, от винтика к винтику.

Так я думал. Это не особенно реалистично, потому что на самом деле я знал, что такое домашний ремонт. Он стоит вдвое больше, чем изначальная смета, и тянется вдвое больше времени, чем предполагалось. Но моя радость была гораздо больше связана с человеком, которого я сопровождал в магазине. Нравилось мне это или нет, но, стоило мне оказаться в обществе Лауры Хеланто, каждый раз что-то происходило. У меня в душе что-то сдвигалось; по телу пробегали мурашки; в воображении возникали непривычные образы, и я испытывал потребность о чем-то говорить. И, как я понял со временем, следствием из этого всего бывало что-то незапланированное.

— Пойдем сразу в отдел красок, — сказала Лаура, когда мы приблизились к длинной шеренге тележек и выдернули одну. — Давай попробуем выбрать побыстрее.

Я сказал ей, что не тороплюсь. И готов потратить столько времени, сколько необходимо. Главное, не опоздать завтра на работу. Лаура усмехнулась. Я оставался серьезным. Толкал пустую тележку, которая издавала знакомый скрип — нечто среднее между низким дребезжанием и высоким писком. Духи Лауры смешивались с запахами хозяйственного магазина, и я начинал забывать о событиях дня. Лаура посмотрела на меня, коротко улыбнулась. В ее очках отражался свет. Я думал, что с легкостью толкал бы эту тележку хоть тысячу километров, лишь бы Лаура была рядом. В то же время я вспомнил, что по дороге сюда мы почти не разговаривали. И что после того, как она попросила меня сегодня утром помочь ей с погрузкой, мы сталкивались взглядами только случайно.

Мы пришли в отдел красок, ухитрились дозваться консультанта, который сделал попытку пройти мимо нас, как будто мы не стояли прямо перед ним или вообще не имели физической формы. Лаура начала выбирать краски. Она прихватила с собой набор образцов и показала консультанту эскизы на своем айпеде, называя цветовые коды. Консультант — молодой парень с блестящими светлыми волосами — выглядел так, словно у него не хватило бы сил, чтобы поднять ведро краски; тем не менее, он успешно смешивал цвета в соответствии с требованиями Лауры. Тележка заполнялась ведрами с краской. Консультант смешал оттенок зеленого для стены О’Кифф, когда я услышал мужской голос:

— Лаура, привет!

Я повернул голову и увидел мужчину примерно моего возраста. Больше ничего общего между нами не было. Невысокого роста, атлетически сложенный; из-под черной футболки выпирали накачанные мышцы. Пронзительный взгляд темно-карих глаз; короткие темные волосы.

— Киммо! — сказала Лаура. — Привет.

Мы дружно переглянулись. Рядом с мужчиной по имени Киммо стояла женщина, гораздо моложе его, с крашеными угольно-черными волосами; явно беременная и явно смущенная. Ростом ниже Киммо и такая худая, что ее выпирающий живот казался какой-то оптической иллюзией. Каждый из нас, как минимум, один раз посмотрел на всех остальных: мы стояли по углам геометрически правильного квадрата, образованного нашими телами.

— Покупаешь краски? — спросил Киммо, обращаясь к Лауре. — Выставка скоро?

— Нет, — ответила она. — Ну да, вроде того.

— Это Суса, — сказал Киммо, указав на живот своей спутницы.

— Хенри, — представился я.

Киммо посмотрел на меня, ничего не сказал и снова обернулся к Лауре:

— Я, должно быть, пропустил новость о твоей выставке.

— У меня их не было, — сказала она. — Я занималась… другими вещами.

— Ясно, — сказал Киммо. — Как поживает Вийви?

— Ее зовут Туули, — сказала Лаура, и температура ее голоса явно опустилась ниже нуля. — У Туули все хорошо.

— В следующем месяце у меня большая выставка, — сообщил Киммо. — Мне нужна колючая проволока, пара металлических палок и металлическая сетка. Это новая работа на тему критики глобализации. Того, как она нас контролирует и как в конечном итоге уничтожит все, все раздавит под своей тяжестью. Природу, людей, искусство. Она загоняет нас в стойло, заставляет есть, срать, тратить деньги и умирать. Теперь только деньги имеют значение. Деньги, деньги, деньги. Потребляй, потребляй, потребляй. Я полностью это отвергаю. Моя работа пока закончена только наполовину. Ты меня знаешь.

Лаура промолчала. Возможно, она не знала Киммо так хорошо, как он надеялся.

— Хочу показать клаустрофобию этого полицейского государства, этого адского, ориентированного на рынок существования, которое стало нашей новой нормой, — продолжал Киммо.

Мне показалось, он даже не заметил, что Лаура ничего ему не ответила.

— То, как нас всех постоянно угнетают. Одну из моих работ купила галерея в Лондоне. Та, в которую мы ходили вместе. Потом еще одна отправилась в Малайзию, а еще одна — в Торонто.

Киммо покосился на Сусу.

— Мы только что переехали в квартиру побольше. Нам надо больше места — ждем малыша. Суса не будет возражать, если я скажу, что это мальчик. Киммо-младший.

Я не знал Киммо, но сомневался, что подобная болтовня дается ему без усилий. Зато я знал, что ему следовало бы более тщательно отнестись к выбору слов, поскольку в его речи напрочь отсутствовали смысл и логика. Я на секунду задумался, стоит ли сказать ему об этом, но тут заговорила Лаура.

— Нам пора, — сказала она, устанавливая в тележку последнее ведро краски.

Я взялся за ручку тележки.

— Эй, — сказал Киммо, когда мы протискивались мимо него и Сусы. — Что с тобой такое? Я пришлю тебе приглашение на открытие. Ты все еще живешь в Мунккивуори?

Только когда мы расплатились за краску, я спросил у Лауры, когда она жила в Мунккивуори.

— Я никогда там не жила, — ответила она.

— Почему тогда Киммо про это сказал?

— Потому что он самовлюбленный эгоцентричный тип, который думает только о себе и считает, что каждая идея, возникающая у него в голове, — это чистая неразбавленная гениальность. И мы, жалкие смертные, должны восхищаться им, как родители восхищаются светло-желтыми какашками младенца. Но, если вдуматься, большинство его идей — это и есть… Потому что он родился с серебряной ложкой во рту, которую вскоре заменили на платиновую — сразу после его первой выставки. Она была успешной, как и все остальные его выставки. Потому что Киммо — фальшивка. Он избалованный привилегированный узколобый тип, живущий в собственном зловонном пузыре. Он — большая рыба в очень маленьком и грязном пруду. Потому что никто никогда не говорил ему нет. Вот, наверное, почему.

Скользящие двери разъехались в стороны, и мы вышли на парковку. Тележка дребезжала колесами; ведра постукивали друг о друга.

— Откуда ты его знаешь? — вырвалось у меня.

— Да какая… Со студенческих времен.

Лаура остановилась и не столько произнесла, сколько выдохнула:

— Мы встречались несколько лет. Ничего хорошего из этого не вышло. Затея была изначально неправильная.

Я подумал, что температура на улице резко упала, но тут же понял, что снаружи ничего не изменилось. Сентябрьский вечер выдался относительно теплым, парковка была хорошо освещена, и до ночи было еще далеко. Не знаю, куда подевалась та легкость, что я чувствовал за минуту до того. Мое воображение тоже внезапно подсунуло мне совсем другие образы. Если раньше я видел в мыслях только Лауру, то теперь — Лауру вместе с Киммо. Это было новое и необычное ощущение, как будто кто-то ворошил граблями у меня в кишках.

Мы дошли до машины Лауры, она открыла багажник, и я принялся загружать в него ведра краски. Меня почти мутило, как будто в последние дни я перестал сам себя узнавать.

— Думаю, я тоже должна кое о чем тебя спросить, — сказала Лаура, когда я поставил в багажник последнее ведро. — Зачем сегодня приходил этот полицейский?

Я распрямился и захлопнул багажник. Вот что беспокоило ее весь день. Вот почему она была такой немногословной. И откуда она узнала о полицейском? Я никому о нем не говорил. Но мне не хотелось ей врать.

— Он спрашивал о возможной связи между Юхани и одним человеком, — сказал я, и это была чистая правда.

— Человеком с фотографии?

Точно. Старший констебль Осмала обошел весь холл, после того как я вернулся за кассу.

— Да.

— В чем там было дело?

Мы стояли по разные стороны машины, разговаривая через крышу.

— Полиция считает, что у Юхани были с этим человеком какие-то финансовые разногласия.

— С Парком все в порядке?

Я замялся на полсекунды:

— Похоже, что переходная фаза потребует больше расходов. Но я верю, что в итоге все образуется.

Лаура помолчала, а потом открыла дверцу со своей стороны.

— Рада слышать, — сказала она.

Атмосфера неуловимо изменилась, и вряд ли из-за того, что багажник машины был набит ведрами со свежесмешанными красками. Я затруднялся сформулировать мысли, которые крутились у меня в голове, пока не услышал собственный внутренний голос, повторивший: «Затея была изначально неправильная». Этими словами Лаура описала свои отношения с Киммо. Я задумался о природе этой затеи — о ее сути. Не знаю, почему меня одолевали эти мысли. Не знаю, почему меня должны волновать давние отношения Лауры с избалованным современным скульптором. И почему они вызывают у меня в мозгу образы, видеть которые я не хочу. Но поделать с этим я ничего не мог.

13

Маленькое жилистое тельце Шопенгауэра дрожало и тряслось, как кухонный комбайн. Он мяукал гораздо громче, чем обычно. Он съел свой завтрак, удивившись, что я не ушел на работу, хотя это был понедельник, а вместо этого сижу на диване и тоже завтракаю. Он подошел ко мне и устроился рядом. Его длинная черная шерсть переливалась в утреннем свете, пока он укладывался, намереваясь поспать после завтрака. Солнце еще пряталось за стоящим напротив зданием, но его сияние на безоблачно-голубом небе было таким ярким, что даже нескольких его лучей хватало, чтобы залить гостиную светом. Адвокат прислал мне электронное письмо со ссылкой внутри. Он просил выбрать для Юхани гроб и сообщить ему мое решение.

Шопенгауэр никогда не встречался с Юхани, поэтому его этот вопрос мало волновал. Я не стал утомлять его ненужными деталями, полагая, что ему хватает и собственных забот. Одно его качество я ценил больше всего — он всегда был реалистом. Он обладал этим свойством, еще когда был котенком, вот почему я так его назвал. Шопенгауэру семь лет. Если бы другой Шопенгауэр — философ и тезка моего кота — был еще жив, то ему сейчас исполнилось бы двести тридцать два года. Не знаю, какой вывод сделал бы из этого факта печально известный пессимист.

Выбор гробов поражал разнообразием. Сайт, на который я перешел по ссылке, подробно рассказывал о каждом, включая материал для внутренней и наружной отделки. Там было представлено больше двух десятков моделей — от базовых, без каких-либо украшений, до люксовых, предназначенных для тех, кому хочется уйти красиво. Мне подумалось, что желания покойников могут радикально отличаться от желаний живых. Есть люди, которые перед смертью говорят: «Возьмите самый дешевый гроб, какой только сможете найти; мне все равно, в каком отправляться в последний путь». Другие настаивают, чтобы провожающим предложили только по стакану воды и чтобы цветы они приносили только из собственного сада. Это представляет собой самое дешевое и самое разумное решение. Не больше, но и не меньше.

Я не знал, почему подобные мысли бурлят у меня в голове.

Шопенгауэр. «Мудрость пессимиста». Конкретнее — эссе «О ничтожестве и горестях жизни»:

Впервые я прочитал эти строки, будучи юным студентом-математиком, примерно месяц спустя после смерти одного из моих родителей. В сочетании с бескомпромиссностью математики учение Шопенгауэра казалось мне единственным способом выживания в мире, жизнь в котором во всех остальных отношениях была абсолютно бессмысленной.

Произведения немецкого философа на долгие годы дали мне направление, помогающее адекватно относиться к людям и вещам. Шопенгауэр, на мой взгляд, говорил правду. Если Лейбниц утверждал, что наш мир — это лучший из всех возможных миров, то Шопенгауэр спокойно констатировал, что он — худший из возможных. И подкреплял свое заявление тем, что возможный мир — это не тот, какой мы можем себе вообразить, а тот, который реально существует и будет существовать. Иначе говоря, наш мир создан таким, что он едва остается на плаву; если бы он стал хоть чуточку хуже, он бы просто развалился. Но, поскольку худший мир не способен долго существовать, следовательно, такой мир невозможен. Следовательно, наш мир — это худший из всех возможных.

Я понимал, что сейчас мне стоит вернуться к этим мыслям. Это было бы самым логичным вариантом, основанным на признании фактов, неважно, с какой стороны я бы их рассматривал. У меня проблемы, и поиск их решения это вопрос жизни и смерти — в буквальном смысле слова. И хотя есть шанс, что мне удастся справиться с первой частью проблемы, то есть остаться в живых, моя жизнь уже никогда не будет простой и легкой. Разве не должен я прийти к выводу, что жизнь вообще — штука отвратительная, бесцельная и дурацкая? Что она ведет только к большим страданиям?

Я проматывал картинки с гробами, а сам без конца вспоминал события вечера пятницы.

Мы перенесли ведра краски из машины на склад Парка приключений. Напряжение, возникшее, когда мы садились в машину, начало спадать, едва мы вышли из ее замкнутого пространства, вызывающего чувство клаустрофобии. Место для краски мы нашли за Качелями Страшилища, которые временно не использовались. Лаура расставляла их в определенном порядке, а мое внимание привлекла лохматая метровая маска Страшилища, прикрепленная к одному концу качелей. Мы с Лаурой говорили о других вещах, не касаясь тем, затронутых возле хозяйственного магазина. Она рассказала мне о своих планах; я ответил, что буду рад предложить ей свою непрофессиональную помощь. Эти слова ее рассмешили, хотя я опять сказал чистую правду. Я ведь не обладаю никакими особенными талантами в сфере изобразительного искусства. Расставив ведра в нужном порядке, Лаура сказала, что должна ехать за дочерью, которую оставила у подруги. Хорошо, кивнул я; я сам закрою Парк. Мы прошли до задних дверей здания и вышли на погрузочную площадку. Вечер был прохладный и темный; мы стояли рядом, слыша доносившийся с шоссе гул машин. Лаура поблагодарила меня; несмотря на неприятную встречу с Киммо, сказала она, это был замечательный вечер. Я ничего не успел ответить, когда Лаура потянулась и нежно поцеловала меня в правую щеку. Спустилась с металлических ступеней, подошла к своей машине и, заворачивая за угол здания, помахала мне из окна.

Пусть Юхани получит самое лучшее. Я выбрал гроб, похожий не на место последнего упокоения, а на пятизвездочный отель. Отправил адвокату имейл и выключил компьютер.

14

Пока я ждал электричку на платформе Каннельмяки, у меня зазвонил телефон. Номер показался мне странным — то ли я его уже видел, то ли он напоминал мне другой, ранее виденный. В прошлом я всегда с готовностью отвечал на звонки с незнакомых номеров. Обычно звонящий пытался продать мне что-то, чего я не покупал и не стал бы покупать ни при каких обстоятельствах. Мне хотелось услышать в трубке стандартный набор фраз, маскирующийся под выгодное предложение, но на самом деле не являвшийся таковым в подлинном смысле слова. В ходе беседы я высчитывал реальную стоимость предлагаемых мне товаров, после чего сообщал, почему предложение не кажется мне выгодным и не соответствует определению выгодного, и объяснял, какое предложение могло бы теоретически заинтересовать потенциального покупателя — при условии, что ему вообще нужен этот товар. Иногда телефонный продавец пытался закончить разговор прежде, чем я успевал изложить свои соображения и достигнуть своей цели: описать диапазон математических вероятностей и подсказать способ привлечения покупателей. Я верил, что именно такие математические расчеты помогают сделать жизнь разумной и практичной — иными словами, приятной — насколько это возможно. Я искренне старался поделиться своими знаниями с этими несчастными, которые звонили мне, чтобы что-то мне продать. Но теперь все это ушло в прошлое. Туда, где осталась моя вроде бы безопасная жизнь актуария со стабильной ежемесячной зарплатой, предсказуемостью и чувством, что мои потребности всегда будут удовлетворены — в мире, где за А неизбежно следует Б.

Я ответил на звонок и не очень удивился тому, что произошло затем. Разговор только начался, но мы с Минтту уже поспорили.

— В каком смысле ты не хочешь привлекать к этому слишком много внимания? — спросила она.

Разумеется, я не мог ей сказать о подозрениях детектива Осмалы, усиливать которые ни в малейшей степени не входило в мои планы. Подошла электричка.

— Я просто настаиваю, что в данный момент нам не следует слишком афишировать наши банковские операции.

— Золотце, кто из нас двоих директор по маркетингу?

Электричка остановилась на платформе. Я ждал, пока откроются двери. Из вагона никто не вышел, а входящие пассажиры устроили в дверях небольшую давку. Делая шаг в тамбур, я смотрел себе под ноги.

— Ты, — признал я и, не оглядываясь по сторонам, двинулся в вагон. Мне не нравились пассажиры, которые громко информировали окружающих о последних новостях своей семейной жизни, своих политических убеждениях, не имеющих никакого отношения к статистической вероятности, и о своих проблемах с законом. Я нашел свободное местечко подальше от них. — Это не вопрос.

— Вопрос в том, что ковать железо надо, пока горячо. Хватать быка за рога, пока прилив высокий. И все такое. Юхани со мной соглашался.

— В этом я не уверен.

— Он умел смотреть вперед. У нас с ним не было расхождений.

Трагедия в том, что Юхани скоро положат в гроб за три тысячи евро, хотя я предпочел бы, чтобы он по-прежнему управлял Парком приключений, ковал вместе с тобой железо и занимался осуществлением всех твоих затей.

— Это мне известно, — сказал я. — Юхани был…

— Веселым и гибким.

— Да…

— У него было чувство юмора, и он все схватывал на лету.

— Да…

— Непосредственным, приятным в общении.

— Да…

Я заметил, что эпитеты, которыми она описывала Юхани, на самом деле характеризовали меня — но с обратным знаком. Сознавать это было не очень приятно, но я же не мог признаться ей, что всего-навсего пытаюсь избежать смерти на импровизированной виселице. Вместо этого я извинился за то, что не разделяю ее энтузиазма.

— А мы сейчас делаем все наоборот, — сказала Минтту К. — Я переговорила с остальными.

Интересно, с кем именно?

— Это переходная фаза, — сказал я. — Мы основали микрокредитную организацию, которая…

— О которой никому нельзя говорить? — перебила она меня. — Я думала запустить рекламную кампанию на радио. В столичном регионе, а может даже, во всей Южной Финляндии. У меня на столе сейчас лежит предложение, от которого мы не можем — и не должны — отказаться. Я уже нашла людей, готовых сделать нам рекламу. Офигительно смешные ребята. Я уже слышу джингл! Они могут придумать несколько слоганов насчет горок и банка. Помнишь, как Скрудж Макдак нырял в свое золото? «А теперь с горки — прямо в банк!» Что-нибудь в этом роде.

— Звучит забавно, — сказал я, понимая, что мой голос звучит сухо, хотя в этой идее и правда есть что-то слегка веселое. — Может быть, позже. В данный момент мы работаем исключительно как Парк приключений. Вот почему мы заказали постеры, флаеры и все остальное. То, что можно использовать только на территории Парка.

— Чего ты боишься?

Должен признать, такого вопроса я не ожидал. Мне казалось, я уже немного знаю Минтту К — подобная напористость была в ее характере. Тем не менее, я почуял в ее вопросе нечто, заставившее меня напрячься. С другой стороны, сейчас было не самое подходящее время и место для продолжения дискуссии. Я должен делать то что должен делать. Чтобы выжить. Чтобы Парк приключений выжил.

— Боюсь, что я боюсь юмора, веселья, непосредственности, схватывания на лету и приятности, — сказал я, замечая, что непроизвольно повысил голос. — На данный момент мы делаем то, чего требует ситуация. Как только она изменится, мы пересмотрим свои подходы.

Я нажал отбой и посмотрел в окно. Еще один золотой осенний день. Деревья полыхали яркими красками. Вначале я не столько заметил, сколько почувствовал чье-то присутствие на краю своего ряда. Тут же еще один человек сел напротив меня.

— Серьезные слова серьезного бизнесмена, — услышал я знакомый голос.

Я повернул голову. А. К. сидел на краю моей скамьи; Игуана — на скамье напротив. На весь вагон нас осталось всего три пассажира.

15

Электричка подошла к станции Малминкартано. На платформе стояло несколько человек. Насколько я помню, нечасто выпадают моменты, когда вокруг наступает такая тишина, какая бывает, когда останавливается поезд. Создается впечатление, что вся жизнь вокруг тоже остановилась и смолкла. В наш вагон никто не зашел.

— Мне говорили, что эта электричка ходит по кольцу, — сказал Игуана. Он посмотрел в окно на стены станции, покрытые граффити. — Вполне уместно. С учетом обстоятельств. Мы можем кататься кругами. Только мы трое.

Я хранил молчание. Надо было смотреть по сторонам, когда я разговаривал с Минтту К. С другой стороны, я прекрасно знал, что Игуана и его приятель поймали бы меня где-нибудь еще. Теперь вот мы сидели в вагоне электрички, но это была даже не половина проблемы. Проблема сидела напротив меня.

— Знаешь, что меня реально бесит? — спросил Игуана. Его изрытое оспинами лицо выглядело слегка опухшим.

Я помотал головой.

— Сегодня ты даже билет не можешь купить без кредитной или дебетовой карты. Попробуй запихнуть пятерку в свое приложение на телефоне. Видел надпись на стене вагона? Что в самой электричке теперь билеты не продают. Что дальше? Представь себе, что заходишь в пивную, а тебе говорят: «Да, у нас все так же, как раньше, только теперь мы не торгуем пивом. И вообще спиртным. Но кроме этого ничего не изменилось, так что добро пожаловать». Мы с А. К. едем без билетов. И на каждой остановке нервничаем: вдруг появятся контролеры? Мало того что оштрафуют, так еще высадят из электрички. Как ты думаешь, это честно, что нам приходится бояться такой фигни?

Игуана смотрел на меня так пристально, что я решил: лучше ответить ему хоть что-нибудь.

— Думаю, нет, — ответил я.

— А. К. тут от ужаса уже в штаны наложил.

Я посмотрел на А. К. Он глядел перед собой; в ушах у него торчали наушники; по его виду можно было предположить, что он вообще не сознает, что едет в электричке.

— Уверен, у тебя билет есть, — сказал Игуана.

— У меня месячный проездной.

— Дай его мне.

— Что?

— Дай мне свой проездной.

Мы смотрели друг на друга. Я был прав: лицо у него немного опухло. Но хуже было другое: он выглядел смертельно серьезным. А. К., похоже, не следил за нашим разговором. Но я знал из опыта, что его видимая пассивность способна по щелчку пальцев перейти в активность. Я достал из кармана куртки проездной и протянул его Игуане.

— Спасибо, — улыбнулся он змеиной улыбкой.

Я промолчал. Игуана сунул проездной себе в карман так спокойно и уверенно, словно это был его собственный проездной. Он откинул голову назад.

— Так я чувствую себя гораздо лучше. Честно говоря, не хотелось намочить штаны. А что насчет тебя?

Я ничего не ответил.

— Дело вот в чем. Ты садишься в электричку, как обычно, и думаешь, что твоя поездка будет такой же, как всегда, — спокойной и прекрасной. Но тут появляется какая-то сволочь и говорит тебе, что ты больше не можешь купить билет на электричку в самой электричке. Или еще какую-нибудь такую же хрень. И после этого тебе уже не кажется, что электричка едет так же, как ездила раньше. В ней стало малость холоднее.

Я знал, о чем он говорит. О своем боссе. О моем мини-банке. О том, что мое деловое предложение было принято всерьез, несмотря на ухмылки и смех Игуаны.

Он побарабанил пальцами по колену. А. К. достал из кармана своего черно-белого спортивного костюма телефон и развернул его экраном ко мне. На экране — фотография, на которой я лежу, зарывшись лицом в пах голой женщины. Обе мои руки подняты вверх, и одна из них показывает — случайное совпадение — знак победы. Маловероятно, что человек, впервые увидевший этот снимок, решит, что это постановка. Впечатление, что я запечатлен в момент полного довольства жизнью. Игуана кивнул А. К., тот вернул телефон в карман и продолжил то, что умел делать лучше всего — тупо смотреть перед собой.

— Небольшое напоминание, прежде чем мы перейдем к обсуждению графика. — Он наклонился вперед, вплотную приблизив ко мне лицо. — Что скажешь? Когда я могу прийти и забрать свои первые пятьдесят тысяч?

До меня доносилось его дыхание — смесь нечищеных зубов и плохо переваренной пищи.

— У меня нет пятидесяти тысяч евро, — честно сказал я. За одну неделю я выдал много займов и оплачивал долги Парка из возросших прибылей, в чем и состояла суть плана. В результате счет Парка практически опустел. Поступления начнутся со следующей недели, когда заемщики начнут возвращать кредиты с процентами.

— Когда? — спросил Игуана. — Это был вопрос. Мне плевать, сколько раз деньги должны прокрутиться через твою вонючую систему. Меня не волнует, что ты будешь проверять и перепроверять каждую сделку по шестьсот раз. Я спрашиваю: когда? Ты понимаешь, что означает этот вопрос? Так что доставай свой календарь, Эйнштейн.

Я ничего не ответил.

— Хорошо, — продолжил он. — Поскольку ты сегодня на удивление туп и у тебя нет никаких предложений, я сам скажу тебе когда. Можешь занести это в свой календарь.

Я молчал.

— Или мне попросить А. К., чтобы применил к тебе свои методы?

— Да, я могу это записать, — сказал я.

— Я отправляюсь в небольшую поездку. Так что в понедельник через две недели будет в самый раз. Времени тебе хватит. Двадцать пять тысяч за неделю. Уверен, это ты сосчитаешь. Ты умный мальчик. Две недели.

Наконец Игуана от меня отодвинулся. Температура возле моего лица сразу упала на несколько градусов, а воздух стал чище. Электричка замедлила ход. Мы прибыли в Мартинлааксо. Игуана уперся рукой в колено, встал, посмотрел на меня сверху и вниз, но ничего не сказал и молча направился к выходу. А. К. дождался полной остановки электрички и тоже поднялся со своего места. Меня в очередной раз поразила его способность быстро и беззвучно двигаться. Для такого громилы он ловок как лисичка. Он ступил на платформу, и я на секунду увидел их спины. Электричка снова тронулась.

В эту минуту я услышал с двух концов вагона голоса:

— Готовьте билеты, пожалуйста.

16

Эса сидел в своем большом кресле перед стеной мониторов, словно король, у которого отняли королевство. Эса не имел возможности ни на что влиять — его работа заключалась в том, чтобы просто наблюдать за происходящим в Парке. Воздух в его комнате был таким спертым, что его можно было резать ножом. Густой, с отчетливыми серными парами, происхождение которых я не хотел идентифицировать. Не в последнюю очередь из соображений самосохранения. Аппаратная производила впечатление едва освещенной студии жертвы клаустрофобии, потому что Эса выключил все лампы и светились только мониторы. Все вместе напоминало нечто среднее между декорацией научно-фантастического фильма и моими воспоминаниями об армейской казарме.

Я видел, что мой визит его удивил. Еще больше его удивила моя просьба.

— Что-то случилось? — спросил он. — У нас есть все видео, но я их не смотрел. Я же не знал, что что-то не в порядке.

Эса явно не понимал, что происходит. Неудивительно. Я сказал ему, что все в порядке, но я просто хочу кое-что проверить. Я назвал ему дату, примерное время и указал место за пределами Парка приключений, по идее попадающее в зону обзора камеры. Пальцы Эсы запорхали по клавиатуре. На экране монитора мгновенно появился знакомый мне внедорожник. Я посмотрел на время и запомнил его с точностью до секунды. После этого я поспешил попрощаться с Эсой. В едкой атмосфере его берлоги я едва не потерял сознание. Мне впервые в жизни пришла в голову мысль, что иногда имеет смысл дать человеку совет поменять диету. Но я сдержался. Поблагодарил его и сделал шаг назад.

— Я что-то упустил? — спросил он и развернулся на 180 градусов. На нем была та же самая футболка с принтом морской пехоты США.

Возможно, подумал я, ты питаешься исключительно гороховым супом и квашеной капустой. Вслух я этого не сказал, потому что заметил на лице Эсы выражение, похожее на панику.

Он продолжал сыпать вопросами:

— На территорию Парка кто-то проник? Надеюсь, никто ничего не украл?

— Нет, ничего подобного, — ответил я. Мне требовалось несколько секунд чтобы подумать. В любом случае Эса будет строить предположения, зачем мне понадобилось посмотреть записи с камеры. И в его распоряжении — все пленки, на которых зафиксированы тысячи и тысячи всевозможных событий. Я принял решение.

— Мне просто нужно было проверить время, — сказал я.

На лице Эсы отразилось непонимание, которое вскоре превратилось в кивок, а тот, в свою очередь, в дружелюбие. Если раньше он вел себя сдержанно, почти холодно, то теперь смотрел на меня с симпатией.

— Личные дела, — сказал он.

— Да. Очень.

— Хочешь найти владельца определенной машины? Я могу поискать.

— Нет, спасибо. Я уже знаю.

Мы оба посмотрели на изображение на экране. Внедорожник увеличился в размерах. Я почти ощутил себя внутри, почувствовал холодное дыхание кондиционера у себя в ногах. Почти. Вряд ли на протяжении последних лет в этой комнате дул хотя бы самый слабый ветерок.

— Я думаю, что оставил в этой машине свой проездной.

Проездной — не главная причина моего интереса к этой машине, но, безусловно, одна из причин. Об этом мне напоминала штрафная квитанция в кармане куртки. Три остановки на электричке обошлись мне в восемьдесят евро. Это слишком много, с какой стороны ни посмотри. Эса все еще размышлял над моими последними словами и правой рукой поглаживал свою геометрически безупречную бородку.

— Если я могу чем-то помочь… — наконец сказал он. — Я работаю на Парк приключений и готов оказать любое содействие.

Я ничего не ответил. Он разговаривал одновременно и как солдат, и как плюшевый мишка.

— Благодарю за службу, — сказал я. — Если что-то возникнет, обязательно обращусь к тебе.

Внезапно мне стало совестно за свои мысли о его пищеварении. Эти странные эмоциональные качели сопровождали меня уже какое-то время. Сильнее всего они проявлялись в обществе Лауры Хеланто. Естественно. Все выходные я ощущал след поцелуя, который она оставила у меня на щеке. А теперь — без всякой провокации — я думал, что все мы люди, никто из нас не совершенен, и что такого, если у одного из нас проблемы с газами. Покидая тело, они остаются витать в воздухе, но это не делает испускающего их человека парией, от которого надо бежать сломя голову.

— И взаимно, — добавил я. — Если я чем-то могу помочь, то обязательно помогу.

Через минуту я уже сидел в своем кабинете. Инстинктивно распахнул окно и вдохнул прохладный свежий воздух, словно, измученный жаждой, пил свежую воду. Затем сел за стол и принялся за вычисления, используя калькулятор, ручку и карты Гугл. Конкретно — опцию изображения со спутника. Когда я сидел в том внедорожнике, мы соблюдали скоростной режим, и я мог точно вспомнить все основные повороты, которые мы делали по пути. В то же самое время я примерно помнил участки пути, когда мы никуда не сворачивали и не сбавляли скорость. Я мог приблизительно прикинуть протяженность каждого такого участка пути. Повязка у меня на глазах позволяла мне смотреть вниз, и я мог проследить, как автомобиль ведет себя на дороге. Но, что еще более важно, теперь у меня были конкретное время отбытия и прибытия. Я рассчитывал параметры и расстояния, читал карту, десятки раз приближал и отдалял изображение, пока не свел число вариантов к трем. Я был относительно уверен насчет направления, с определенной степенью уверенности знал общее расстояние и с абсолютной — какого типа здание ищу.

Сорок минут спустя у меня было два сарая на выбор.

17

Парк приключений приносил неплохую прибыль. Разумеется, в отличие от банка — пока что. Со дня выдачи первого кредита продажа билетов выросла почти на 20 процентов. Многообещающий показатель. Я смогу заплатить зарплату сотрудникам, налоги и погасить часть долгов компании. Если эта тенденция сохранится, а банк постепенно — сначала в минимальном объеме, а затем с экспоненциальным ростом — станет прибыльным предприятием, то я начну разбираться с неофициальными долгами Юхани. А вот чего я сделать не мог, так это найти дополнительные пятьдесят тысяч евро для Игуаны.

И это была только часть проблемы. Пожалуй, я даже в мыслях ни на секунду не допускал, что заплачу ему хоть цент. Нет уж. Я принял решение в тот момент, когда он сунул себе в карман мой проездной. Я понимал, что такое решение могло прийти и гораздо раньше, но проездной стал последней каплей. Даже если не брать в расчет требование пятидесяти тысяч евро — так не поступают. Нельзя ездить по чужому проездному. Я просмотрел два банковских счета. Я ничего не подделывал, но экстраполировал данные одного на другой с тем, чтобы со временем оба счета слились в один. Эта операция требует пристального внимания к деталям. Я так погрузился в вычисления, что не сразу сообразил, что сам просил Лауру зайти ко мне, и вспомнил об этом, только когда она очутилась прямо перед моим столом. Свои буйные кудри она собрала в пучок, а очки подняла на лоб. Я впервые увидел все ее лицо целиком. Никогда его таким не видел. Я не мог бы сказать, что конкретно меня в нем поразило, а времени на раздумья не было — она о чем-то меня спросила. Точнее говоря, повторила мои собственные слова, сказанные ранее, и попросила следовать за ней.

Первый мурал был почти готов. Лаура провела все выходные, расписывая стену. Она начала с фрагмента холла, наименее заметного посетителям. Вполне логично. Я на ее месте поступил бы точно так же. Этим же объяснялось, почему я не заметил этой росписи сегодня утром, когда приехал на работу или когда, покинув аппаратную Эсы, шел к себе в кабинет. При мысли об Эсе я с надеждой подумал: хорошо бы, чтобы тропические ароматы аппаратной не впитались в мою одежду. Я едва сдерживался, чтобы не понюхать свой рукав. Вместо этого я слушал Лауру.

— Я сделала, как ты посоветовал. Начала с самой легкой части — с того, что лучше всего себе представляла. По-моему, получилось неплохо. Теперь…

Я смотрел на Лауру и видел ее профиль. Одновременно я видел то, о существовании чего раньше только догадывался. В ее лице была твердость. Я не имею в виду, что оно было угловатым, или резким, или жестким. Возможно, впечатление, которое производило это лицо, описывалось словом «опыт», подразумевая знания и навыки, которые его обладательница не желала публично демонстрировать. То, что обычно скрывали и смягчали ее очки и копна непослушных волос.

— Вот, — сказала она, поворачивая направо от тира Яростная рогатка.

Моим глазам предстала стена.

У меня перехватило дыхание. Вид стены проник внутрь меня, ухнув куда-то между сердцем и желудком. Узоры, постоянно меняя форму, переплетались в причудливом водовороте. Изображения появлялись, чтобы тут же исчезнуть и создать новые. Я чувствовал, что обратился в соляной столб.

— Франкенталер, — объяснила Лаура. — Разумеется, это адаптация. Моя версия. Моя интерпретация. Я бы сказала, граффити-версия.

Я смотрел на стену и не мог вымолвить ни слова. Мной владели непонятные чувства. Я вообще перестал что-либо понимать. Прошло несколько секунд. Я заметил, что все это время молчал. Я реагировал на творение Лауры всем своим телом и ничего не мог с собой поделать. Фреска как будто обволакивала мне ноги, хотя я точно знал, что с точки зрения логики это невозможно.

— Франкенталер или нет, — сказал я, — но это лучшее, что я видел в своей жизни.

Я говорил чистую правду.

Я повернулся к Лауре. Она распустила пучок на затылке, позволив волосам рассыпаться по плечам, и приобрела более знакомый вид. Но я не забыл про твердость ее лица и уже знал, что она существует. Хотя больше я об этом не думал. Меня охватило непреодолимое желание обнять Лауру и прижать ее к себе, но я решил, что это неуместно. Потом что-то произошло. Возможно, я, сам того не желая, сделал шаг ей навстречу, потому что секундой позже Лаура протянула руки и обвилась вокруг меня.

— Спасибо, — сказала она.

— Франкенталер или нет, — повторил я.

Лаура Хеланто обнимала меня; я стоял и смотрел на фреску, испытывая чувства, каких раньше никогда не испытывал. Я — это я. Мысли сплетались с чувствами, чувства — с мыслями; они сливались в одно, пронзая мой разум с такой капитальной глубиной, что их хватило бы для фундамента целого небоскреба или основания нового континента. Лаура отступила на шаг назад. Я все еще ощущал тепло ее руки и касание ее волос у себя на щеке. Я не знал, что произошло, но точно знал: что-то произошло.

— Значит, тебе нравится? — спросила она.

— Я в восторге.

18

Одно упоминание слова «свидание» всегда вызывало у меня чувство дискомфорта. Не говоря уже о том, что оно означало в реальности: что я по доброй воле соглашусь на встречу с кем-то, кого или совсем не знаю, или знаю недостаточно. Подобное поведение никогда не представлялось мне разумным. Существует множество рациональных аргументов против него, не последнее место в ряду которых занимает следующий: вероятность того, что встреча окажется стоящей затраченных на нее усилий, исчезающе мала. Нетрудно подсчитать число знакомых нам интересных людей и сравнить его с общим числом наших знакомых; это позволяет понять, насколько невысоки шансы выиграть в этой лотерее. Как актуарий, я, разумеется, никогда не покупал лотерейных билетов. И решил, что, даже если когда-нибудь пойду на свидание, вначале постараюсь оценить все факторы, чтобы убедиться, что не потрачу время впустую.

Я пригласил Лауру на свидание. Не проделав и малой части расчетов и полностью отмахнувшись от элементарного вероятностного прогноза. Похоже, все произошло независимо от моей воли. Мы стояли перед расписанной стеной, и я услышал свой голос, произносивший, что я хочу увидеться с ней. Как можно скорее. Наверное, она поняла, что я имею в виду, потому что сразу назвала эту грядущую встречу свиданием. В этот миг я утратил всякий контроль над своим математическим даром. Я на практике убедился в справедливости дурацкой метафоры про бабочек в животе, которые трепещут крылышками, когда с тобой происходит что-то волнующее.

Пока я ждал ее перед рестораном, у меня было то же странное, головокружительное ощущение, какое всегда охватывало меня при мыслях о Лауре и встрече с ней.

В этот вечер конца сентября центральный район Хельсинки выглядел как мокрая театральная декорация. Мерцали сквозь черно-серую пелену дождя фонари; здания напоминали плоские фасады, несмотря на освещенные окна; пешеходные переходы отсвечивали ледяным блеском. Повсюду посверкивали лужи.

Свидание, думал я, вздыхая и прячась под козырьком входа в ресторан. Полная бессмыслица.

Особенно сейчас, когда мне нужно искать сарай, где должники или вешаются, или решают основать собственный банк. В реальности я представления не имел, что будет, если я все-таки найду этот сарай. К чему это приведет. У меня не было плана. Даже если я разыщу это место, будет слишком…

— Поздно! — сказала Лаура. — Так я и знала. Извини.

Она нырнула под навес, приблизившись ко мне со спины. Я ждал ее со стороны автобусной остановки Камппи, потому что именно туда приходил ее автобус — при условии, что она ехала из дома и выбрала самый короткий маршрут до места нашей встречи. Я не понимал, как кому-нибудь взбрело бы в голову поступить иначе.

— Надеюсь, ты не очень долго ждешь?

— Я даже не знаю, который теперь час, — сказал я, удивляясь сам себе.

Она закрыла зонт, встряхнула головой, слегка ослабила узел шарфа и посмотрела мимо меня, внутрь ресторана.

— Выглядит неплохо, — сказала она.

Я повернулся и посмотрел в том же направлении. По залу шла официантка в сияющей белой блузке и облегающей черной юбке. Посетители больше напоминали персонажей американского сериала, чем клиентов Парка приключений, готовых занять у меня денег до зарплаты.

— Не знаю, — сказал я, — ни разу здесь не был.

— Почему тогда ты выбрал именно этот ресторан?

— Я учел рейтинг, расстояние от твоей и моей автобусных остановок, погоду, день недели, время года, твою любовь к острой пище и свою цель — произвести на тебя наилучшее впечатление. Этот ресторан оказался оптимальным вариантом.

— Оптимальным… — повторила Лаура и улыбнулась, как будто я сказал что-то смешное. Ее улыбка осветила темноту вечера, словно яркий фонарь. — Звучит романтично.

— Я тоже так думаю.

Нас провели к столику на двоих, зарезервированному на мое имя. Столик находился в дальнем конце зала, у окна, довольно низкого, потому что сам ресторан располагался чуть ниже уровня улицы. Спешащие мимо прохожие были видны нам только до пояса. Угадать, какое лицо принадлежит какой паре ног, невозможно. Если бы все мы были только парой ног, замаскироваться ничего не стоило бы. Вслух я эту мысль не озвучил. У меня до сих пор чуть кружилась голова; рот и язык как будто онемели. В то же самое время я чувствовал, что готов произносить все что взбредет в голову. Мне приходилось концентрироваться на том, чтобы, глядя Лауре в глаза, не утонуть в них. Чтобы я мог не только слушать, но и слышать ее. Ее волосы напоминали цветущий розовый куст. Ее лицо сияло. Она явно была довольна. На ней была белая блузка в черный горошек, застегнутая под горло.

Подошедший официант поинтересовался, не желаем ли мы что-нибудь выпить, пока изучаем меню. Лаура заказала джин с тоником. Я тоже. Я не люблю ни джин, ни тоник, но сейчас это не имело никакого значения. Более того, любой напиток, способный увлажнить мой пересохший рот, представлялся мне шажком из пустыни к оазису. Потому что мной владело именно это ощущение — как будто я брел сквозь пески. Меню оказалось милосердно коротким и, к моей радости, пронумерованным. Оно состояло из четырех разных наборов: на пять, восемь, одиннадцать и шестнадцать блюд. Мы остановили свой выбор на меню из восьми блюд. Мы, конечно, собирались устроить пирушку, но не намеревались провести здесь всю ночь. Официант удалился, а я поднял свой бокал.

— Поздравляю! — сказал я. Я долго размышлял, что именно сказать, но лучше ничего не придумал.

— Спасибо.

Мы чокнулись. Не успел я сделать первый глоток, как Лаура меня остановила:

— Если бы не ты… Не знаю… Выпьем за математику? — Она улыбнулась.

Мы выпили.

Нашим первым блюдом оказалась розовая скорлупка размером с половину шишки, наполненная соленой пенистой субстанцией с рыбным вкусом. Похоже, Лауре оно понравилось. Меня это обрадовало. Чего нельзя сказать о результатах моих вычислений по поводу соотношения стоимости исходных материалов и изготовления, с одной стороны, и цены, с другой. Я решил отложить подобные мысли. Но только на секунду.

— Я тоже взяла кредит, — ни с того ни с сего сказала Лаура.

Кажется, мой удивленный вид вполне соответствовал удивлению, которое я испытал.

— Как и все остальные, — продолжила она. — Остальные сотрудники. Но я взяла кредит не потому, что все брали.

Я начинал понимать, о чем она. Парк приключений. Банк, который я основал.

— Все? — я честно изумился.

— Да, — кивнула она.

— Всем внезапно понадобились дополнительные деньги?

— Ты сам сказал, что занимать деньги в нашем банке разумно.

— Это действительно разумно… — заикаясь, пробормотал я.

Это разумно, если ты не можешь получить ту же сумму на более выгодных условиях где-нибудь еще. В свою очередь, это означает, что они не понимают…

— Именно, — перебила меня Лаура. — Мне правда нужны эти деньги. Школьная поездка Туули во Францию. Я хочу, чтобы у нее было то, чего никогда не было у меня. К тому же мне все это обходится дороже, потому что надо учитывать ее проблемы со здоровьем. Она давно рассказывала мне об этой поездке и упрашивала ее отпустить. Я знаю, как она о ней мечтала. Все ее друзья едут, и мне было бы неприятно думать, что она не сможет поехать вместе со всеми. Но теперь она точно поедет. Я так за нее рада! Это гораздо важнее моей стены.

Официант принес нам следующее блюдо. На большой белой тарелке — две длинные темные полоски в полсантиметра высотой. Наверху — букетики микроскопических лесных цветов. Вокруг всего этого — кольцо густой ярко-красной жидкости толщиной с нитку.

— Где-нибудь еще мне кредит не дали бы, — сказала Лаура. — У меня были… Ну, я трачу зарплату на оплату жилья и на еду… Короче говоря, к концу месяца приходится… балансировать. И у меня нет ни цента сбережений. Я никогда не умела особенно ловко обращаться с деньгами. Эта наука дорого мне стоила. — Последние ее слова прорвались наружу, словно вода из трещины в плотине.

Лаура явно смутилась. Она сказала слишком много. На ее месте я чувствовал бы себя так же неуютно. Наверняка пытался бы мысленно прокрутить свой монолог назад и перепроверить, не ляпнул ли лишнего.

Она снова улыбнулась. Ее улыбка изменилась: в ней появился новый оттенок.

— Не знаю, зачем я все это тебе рассказываю… Может быть, все дело в замечательной компании, приятной обстановке и превосходной еде?

Она все еще выглядела смущенной. Во всяком случае так мне казалось, пока до меня не дошло, что причина ее смущения совсем в другом. Это понимание озарило мой разум словно вспышкой света. Я попытался сформулировать это для себя в словесной форме: возможно, она думает о моем обществе примерно так же, как я думаю о ее. Мое присутствие влияет на нее, на ее мысли и действия — и это влияние в каком-то смысле непредсказуемо. Неужели я действительно ей нравлюсь? Это соображение повлияло уже на меня — в еще более непредсказуемом направлении. Я старался не думать о любовных песнях, которые считал тошнотворно приторными, но смысл которых вдруг показался мне предельно конкретным и точным. Лаура похвалила блюдо. На мой вкус, это был обыкновенный финский гриб, и я старатель гнал от себя мысли о его цене за килограмм. Сейчас это было мне безразлично.

Замечательная компания.

Мы ели разные гастрономические конструкции, каждая из которых состояла примерно из одной ложки еды. Внешний вид блюд был выдержан в строгих геометрических формах, а их вес приблизительно равнялся весу тарелки. Самое легкое блюдо — едва заметный копченый заяц между островками щавеля — весило, по моим прикидкам, не больше одного усика этого лесного зверька. Но Лауре это все нравилось, а мне нравилось, что ей это нравится. Винные бокалы множились у нас на столе, поскольку каждое блюдо сопровождалось особым вином определенного года. Но довольно трудно пить вино за едой, если еда исчезает, едва ты к ней прикоснешься. В результате перед нами выстроилась целая шеренга бокалов. Вина не отличались одно от другого — во всяком случае, не настолько, как на то претендовал официант, излагавший нам историю происхождения каждого. Нас засыпали потоком прилагательных: терпкий, дубовый, сложный, дымчатый, землистый, плотный, пылкий — и десятками других, сдобренных щедрой дозой бессовестного вранья про маленькую органическую винодельню на северо-востоке Италии. Тем не менее, я понимал, что цель этого слишком дорогого вечера состояла не в том, чтобы находить изъяны в логике официанта и ловить его на лжи, а в том, чтобы просто сидеть друг напротив друга, забыв о времени.

— Я чувствую, как ко мне возвращается уверенность, — сказала Лаура после того, как мы проглотили по одинокой ложке мусса из раков, тем самым опустошив свои тарелки. — Я даже не представляла себе, насколько я была зажата. Не знала, что меня спасет живопись. Та же живопись, из-за которой я и потеряла веру в себя. Мне самой странно, но твоя математика и правда помогла мне взглянуть на дело под другим углом. Она открыла мне новую оптику.

В голосе Лауры звучало воодушевление. Она глотнула вина, глядя поверх кромки бокала прямо мне в глаза. Мягкий рассеянный свет не мог скрыть от меня ее лицо, в котором уже знакомая мне твердость сочеталась с ее всегдашними жизнерадостностью и оптимизмом. Все это выглядело так, как будто с ней и в самом деле произошла разительная перемена. Математика способна творить чудеса — это я знаю. Но по какой-то причине мне не верилось, что все сводилось только к цифрам. Не знаю почему. Возможно, мой жизненный опыт и десятки тысяч проведенных вычислений говорили мне, что подобное математическое пробуждение — привилегия единиц. Я улыбался, потому что Лаура давала мне для этого повод. Она тоже улыбалась.

— Похоже, все встает на свои места, — сказала она, чуть наклоняясь вперед. — Самые разные вещи.

Когда подали десерт номер два — три клубничины с каплей сиропа и крохотной пирамидкой ванильного мусса — мы обсуждали следующую стену под роспись. Лаура сказала, что на сей раз источником вдохновения ей послужит Туве Янссон.

— Но стена будет выполнена не в ее стиле. Она будет в моем стиле. Но под влиянием Туве и ее тем. Я помещу ее в центре, а вокруг расположу все то, о чем ее работы заставляют меня думать снова и снова. Свобода, красота, море… Любовь.

Последнее слово повисло в воздухе между нами, между рядами винных бокалов, там, где встретились наши глаза. Не ослабить ли мне узел галстука, задумался я. Вероятность того, что температура в ресторане с течением вечера повысилась, была ничтожно мала, но мне вдруг стало жарко.

— Это будет потрясающе, — сказал я. — Все, что ты делаешь, трогает мне душу. Я заметил это еще в «Атенеуме». Мне понравились кувшинки во французском пруду. Мне нравились финские мастера. Я не представлял себе, что есть столько способов изобразить смерть, горе и страдание с помощью таких печальных цветов. Но я их не любил. Но ты… Когда я увидел твои работы, то есть твои картины… Я полюбил… Я люблю… Тебя.

Вряд ли я выпил слишком много, но у меня кружилась голова. Я обливался потом и говорил то, чего не собирался говорить. Я уже поверил, что серьезные финансовые затраты на этот вечер и симптомы легкого отравления этанолом несравнимо меньше, чем радость, которую я испытал. Я чувствовал себя потерянным, хотя сидел на месте.

Возможно, Лаура это заметила. Она поставила локти на стол, и ее новое лицо — расшифровать которое мне было намного труднее, чем предыдущее, — приблизилось к моему. Когда она, в свою очередь, удивила меня вопросом, в ее голосе тоже звучало что-то новое и трудно определимое.

— Что ты планировал делать после ужина?

19

До этого я никогда никого не целовал в электричке. Поэтому мне показалось, что дорога заняла гораздо меньше времени, чем обычно.

Разумеется, это поверхностное наблюдение, которое я сделал постфактум. Когда мы брели сквозь ночь в Каннельмяки.

Странным образом мои губы горели. В то же время мое тело, легкое, как перышко, было напряжено, как тетива лука. Лаура шла рядом со мной — точнее, она шла со мной. Своим плечом она касалась меня. Мы направлялись к моему дому. Несмотря на самые невероятные ощущения, владевшие моим разумом и телом, я не забывал поглядывать по сторонам.

Я высматривал внедорожник. Внимательно обегал глазами парковки, обочины дороги и повороты и тратил секунду или две, изучая фигуру каждого попадавшегося нам навстречу человека. А. К. выделялся бы своими габаритами, Игуана — силуэтом без плеч. Но я не видел ни внедорожника, ни эту парочку, ни кого-либо еще, способного угрожать моей жизни. Я решил, что это хороший знак — особенно в условиях нашего свидания.

Я открыл дверь подъезда. Мы молча поднялись по лестнице. Подошли к дверям моей квартиры. Я пропустил Лауру вперед и зашел следом за ней. Помог ей снять пальто, показал, где ванная, зашел на кухню и предложил Шопенгауэру скромный ужин. До меня донесся шум спускаемой воды в унитазе, затем журчание воды в кране — Лаура мыла руки. Что делать дальше, я не знал, но у меня сложилось впечатление, что мое тело знает это лучше меня. В гостиной мы поцеловались, купаясь в лунном свете, прямо под уравнениями Гаусса. Конечно, я их видел, но не чувствовал такого почтительного восхищения, как раньше. Они превратились просто в символы, а секундой позже я вообще про них забыл.

В спальне мы разделись. Как минимум, для меня этот процесс выглядел совершенно неорганизованным, как будто я не помнил, в каком порядке следует снимать с себя предметы одежды. Самым последним я снял галстук. Все осложнялось тем, что я снова чувствовал себя натянутой тетивой лука, готовой выстрелить. Раздеваться и ложиться в постель оказалось особенно трудно потому, что наши губы были так плотно прижаты друг к другу, как будто их склеили и не существовало силы, способной их разделить. Наши поцелуи напоминали влажный борцовский поединок двух языков. Это совсем не так отвратительно, как звучит. На самом деле ощущения были очень приятные, но и они меркли по сравнению с ощущением прикосновения обнаженной кожи Лауры к моей.

Оно пьянило и в то же время освобождало от всех оков. Мои руки сами знали, где им следует быть, что находить и как действовать в данных обстоятельствах. Когда наши рты на секунду разъединялись, мы издавали звуки, которые я предпочел бы не воспроизводить при свете дня. Потом Лаура сдвинулась в сторону и нежно толкнула меня на спину. Ее дикая шевелюра щекотала мне грудь и живот. По позвоночнику пробежала дрожь. После этого рот Лауры нашел кое-что новое, и в этот миг я вообще забыл, что в мире существуют уравнения Гаусса. Все, что я видел, это потолок, озаренный узкой полоской света, пробивающегося из гостиной, но даже его я по сути не видел.

Чем быстрее мы приближались к черной дыре, тем медленнее текло время, а материя все больше уплотнялась. Прежде чем я рухнул в пропасть за горизонтом событий, готовый принять судьбу, ожидающую меня внутри черной дыры, где меня сожмет в точку меньше булавочной головки и я сольюсь с окружающей тьмой, я понял, что должен вырваться из этого неуправляемого состояния и вернуться под действие гравитации.

Я сказал Лауре, что единственно правильный путь — это полная взаимность. Не уверен, но не исключено, что она хихикнула. Или что-то сказала, но я не понял что, потому что часть меня все еще была соединена с ее языком. В любом случае мы поменялись ролями. В каком-то смысле мне захотелось, чтобы наш официант увидел это. Лаура на вкус была лучше, чем все блюда и вина, которые мы дегустировали в этот вечер. Судя по звукам, которые она издавала, и обрывкам произносимых ею фраз, я заключил, что она тоже чувствует некоторое удовлетворение от того, что мы не выбрали меню из шестнадцати блюд, потому что в этом случае мы до сих пор сидели бы в ресторане. Соотношение затрат и выгод приблизилось к уровню, который гарантировал нам счастье.

Потом мы снова прижались друг к другу, и напряжение моей тетивы стало нестерпимым. Я обрел способность действовать с удовлетворительной интенсивностью. Я не обладал особенно богатым опытом в том, чем мы занимались, но, возможно, это и не требовалось. Громкие стоны Лауры и сила, с какой она притянула меня к себе и обхватила пальцами, вонзая в мое тело ногти, указывали на достаточно высокую вероятность того, что я достаточно успешно справлялся со своим заданием.

Мы испробовали несколько способов познания друг друга. Изменения не были слишком радикальными и скорее напоминали коррекционные движения; примерно так вы добавляете количество знаков после запятой в зависимости от требуемой точности измерения. Лаура издала долгий и протяжный крик, в котором слились поражение и победа. Из моего горла вырвалось что-то вроде хриплого рыка, какого я прежде никогда от себя не слышал. По какой-то необъяснимой физиологической причине он длился гораздо дольше, чем позволял объем воздуха в моих легких.

Лаура громко дышала рядом со мной. Между нами произошло что-то настолько настоящее, настолько важное, что ничто не могло с ним сравниться. Я не знал, откуда взялись все эти новые чувства, эти специфические мысли и наблюдения. Моя кожа начала остывать. Одеяло сбилось в кучу у основания кровати. Я чуть присел, нащупал угол одеяла и потянул его к нам.

— Думаешь, пора начать храпеть? — спросила Лаура.

Ее вопрос звучал абсолютно разумно. Час стоял поздний, а между позой спящего и качеством сна существует прямая корреляция. Но прямо сейчас этот вопрос представлялся вторым по важности. Я сказал, что не хочу подхватить простуду, особенно с учетом нашей деловой активности.

— Этого я раньше не слышала, — сказала она, перекатилась на бок, приподнялась на локте и уставилась на меня. Ее лицо нависало надо мной так близко, что я ощущал его сияние. Она улыбалась. — Но как-то не похоже, что ты просишь меня остаться на ночь.

— Электрички уже не ходят, так что ты сэкономишь немало денег, если останешься здесь до утра, — сказал я, чувствуя, что говорю что-то не то. Разумеется, я сказал чистую правду, и поступить так было бы разумно, но мои слова ни в малейшей степени не отражали моих истинных чувств. Я посмотрел на Лауру. — Я больше всего на свете хочу, чтобы ты осталась со мной. Чтобы я мог тебя чувствовать.

Слова явились неизвестно откуда, не в результате процесса критического мышления или точных вычислений, но это было именно то, что я хотел сказать. Возможно, произносить такие слова лучше всего, лежа на спине, потому что они вызывали то же самое головокружение, которое в последнее время часто меня посещало. Лаура улыбнулась и придвинулась ко мне ближе.

— Просто я как раз попросила Йоханну посидеть с Туули, — прошептала она. — Я надеялась услышать от тебя что-то вроде этого.

20

Под безоблачным небом в безветренном сентябрьском воздухе веяло легкой прохладой. Утреннее солнце светило непривычно ярко для этого времени года. Пока я шел от автобусной остановки к Парку приключений, его нежные лучи согревали мою левую щеку. День, на первый взгляд, выдался безупречным во всех отношениях, как будто с ним тоже произошла радикальная — по сравнению со всеми остальными днями — перемена. Естественно, сегодня все виделось мне сквозь новую призму. Я словно наблюдал за собой со стороны, и это ощущение вызывало и восторг, и некоторое беспокойство. Моя грудь полнилась силой и чем-то еще, что я вполне мог бы назвать счастьем. В то же время я чувствовал, что во мне появилась новая уязвимость, хотя еще не совсем понимал, в чем она заключается; я словно протянул руку в темноту, понятия не имея, что меня там ждет.

Но в общем и целом мной владела радость, как после победы в тайном соревновании, о котором знали только те, кто получил на него особое приглашение. Что-то в этом роде. Мне было трудно управлять своими мыслями. Они отличались от моих обычных мыслей; вернее сказать, это были не совсем мысли, а скорее нечто вроде энергетических импульсов, похожих на нестрашные разряды молнии. Я шел быстрым легким шагом и думал о том, как фундаментально изменилась моя концепция свидания, хотя, надо добавить, только в некоторых аспектах. Да, мне хотелось пойти еще на одно свидание, но только с Лаурой Хеланто. Во всех других вариантах мое мнение о свиданиях осталось прежним. Я не собирался повторять опыт прошлой ночи с кем попало. Это было бы игрой с минимальным шансом на победу.

Я добрался до Парка приключений позже, чем обычно, но это не имело значения. Я обрел новый источник силы и теперь мог…

Порыв холодного ветра налетел на меня, проникая под куртку и рубашку.

Узел галстука затянулся туже, хотя я к нему не прикасался. Внезапно даже небесная синева утратила часть своей лазурной чистоты; единственное облако с удивительной точностью наползло на солнце и полностью его закрыло.

Ничто на свете не способно омрачить ваше утро так, как вид полицейского.

Осмала стоял почти посередине парковки, там, где в нормальное время развевался флаг с надписью «Заходи, здесь весело». Разумеется, сейчас он не развевался, потому что после инцидента с падением флагштока находился в стирке, а новый флагшток еще не доставили. Осмала меня заметил и помахал мне рукой. Я помахал ему в ответ и направился к нему.

Он был в сером блейзере и мешковатых светлых джинсах, сливаясь с окружающим пейзажем, примерно как статуя с острова Пасхи. При этом я не имею в виду, что никому не известно, откуда он взялся и кто вырубил его из камня, — просто в нем была характерная для статуй сдержанность и загадка. Утренняя прохлада успела пощипать его за нос и уши, которые приобрели окраску пожарной машины, что вносило освежающую ноту в его серые угловатые черты.

— Флагшток упал, — сказал он, когда я приблизился к нему на расстояние слышимости.

Совершенно излишняя информация: Осмала прекрасно знал, что именно я являюсь владельцем Парка приключений.

— Знаю, — ответил я. — Мы уже заказали новый.

Осмала уставился на остатки флагштока долгим изучающим взглядом. Затем медленно повернулся вокруг своей оси, обшаривая взглядом парковку.

— Он ведь не сам упал, — наконец произнес он. — Посмотрите на угол слома. Здесь вмятина. Явный след удара. Вряд ли кто-то сломал его случайно. Или случайно в него врезался, даже если не умеет нормально парковаться задом.

— Мы заказали новый и… — оборвал себя на полуслове.

— Кто мог это сделать? — спросил Осмала.

— Не знаю, — честно ответил я.

— А запись на видеокамере?..

Я объяснил, что эта часть парковки, как и весь участок пути отсюда до шоссе, находится в слепой зоне: камера, которую здесь установили, не работала. Осмала погрузился в печальную задумчивость — или притворился, что в нее погрузился. Судя по оттенку красного на его носу и ушах, он ждал моего прибытия довольно долго.

— У вас нет предположений, кому могло бы захотеться сбить ваш флагшток? — спросил он.

— Ни единого.

— А вы не думаете, что это своего рода послание?

— Послание?

— Может, кто-то хотел о чем-то вам напомнить? — подсказал он.

Я покачал головой, глядя на металлический пенек.

— Мне это ни о чем не говорит, — сказал я чистую правду. Как и Осмала, я размышлял над тем, могло ли в инциденте с флагштоком содержаться некое сообщение, но, если оно там и содержалось, расшифровать его я был не в состоянии. В конечном счете сбить флагшток — не слишком разумное действие.

— Помните фотографию, которую я вам показывал? — спросил Осмала.

Я подтвердил, что помню.

— Вы не думаете, что человек с фотографии мог иметь отношение к этому акту вандализма?

Только если ему удалось выбраться из морозильника, пройти на парковку, сесть в чужую машину, вжать газ в пол, сбить флагшток, а затем вернуться в морозильник.

— Не знаю, — сказал я. — Думаю, это крайне маловероятно.

— Почему вы так думаете?

— Просто… Вы сами говорили, что этот тип — профессиональный преступник. А это больше похоже на работу любителя.

Я слышал свои собственные слова, как будто их произносил кто-то другой. И понимал, что именно это и произошло. С одной стороны, флагшток был поврежден намеренно; с другой — проделано это было чрезвычайно кустарно. И тут вдруг мне все стало абсолютно ясно.

— Но я здесь не из-за флагштока, — сказал Осмала.

Я узнал его фирменный стиль. Резкая смена темы в попытке подловить собеседника на растерянности. Я быстро нашелся:

— У вас появилась новая информация относительно смерти моего брата?

— Насколько мне известно, нет, — сказал он, похоже, ничуть не смутившись уже моей попыткой сменить тему разговора. — Там все было довольно просто — если вы извините меня за подобное выражение. Насколько хорошо вы знаете свой персонал?

— Я появился в Парке приключений только…

— Конечно, — кивнул Осмала и продолжил: — За такое короткое время трудно хорошо узнать людей. Достигнуть с ними близости, если угодно.

Я промолчал. Осмала смотрел на меня тем же изучающим взглядом, каким минуту назад разглядывал пенек от флагштока.

— Ваш брат когда-нибудь говорил вам о своих сотрудниках? Рассказывал о тех, кого он берет на работу? Какими мотивами он руководствовался при их приеме?

— Нет, никогда, — снова честно ответил я. — Об этом мы… тоже не говорили.

— А что насчет вас?

— Что насчет меня?

— Вы сами это с ними не обсуждали? Я имею в виду их профессиональные достоинства. Оценку их эффективности. Насколько мне известно, подобный подход очень популярен.

— У меня на это не было времени. Возможно, после того как я ознакомлюсь с…

— Именно, — кивнул Осмала. — Широкая вовлеченность, как они это называют. Босс и сотрудники садятся вместе, ведут диалог, слушают друг друга, рассказывают о своей жизни, о своих потребностях. Я слышал что-то такое.

В его тоне появились какие-то странные ноты. Мы стояли посреди огромной парковки под ясным осенним небом, но у меня почему-то возникло чувство, что я заперт внутри тесной и плохо проветриваемой комнаты. Возможно, со стеклянными стенами.

— Я не хочу опаздывать, — сказал я и сделал осторожный шаг к входу в Парк приключений. — Если не возражаете…

— Долг зовет. — Осмала кивнул и махнул рукой. — Не смею вас больше задерживать.

Он как будто указывал, куда мне следует идти.

21

Сарай, в котором повесили человека, был большим, выкрашенным красной краской и стоял в стороне от других сооружений. Плюсом, с моей точки зрения, был и тот факт, что с южной стороны он практически вплотную примыкал к роще. Более того, в этот час роща находилась в тени, а я — под ее защитой. После долгой быстрой ходьбы я чуть задыхался и еще не совсем четко представлял себе, что делать дальше. От открытого пространства меня отделяла лесистая полоса в несколько метров шириной. Я остановился в полутора десятках метров от сарая. За углом виднелась дверь, расположенная посередине стены, приоткрытая, но чуть-чуть — хватило бы протиснуться кошке или собаке. Или молодому поросенку. Или стройному мужчине, чье подвешенное тело вытянулось под силой собственной тяжести. Я перевел дух, оперся плечом о старую ель и попытался привести в порядок мысли, роившиеся в голове в более чем достаточном количестве.

В роще пахло осенью.

Как бы странно это ни звучало, но последние несколько дней были самыми счастливыми в моей жизни. Та бессонная ночь, которую я провел с Лаурой, зажгла в моей душе огонь. Я даже не догадывался, что так бывает. Этот огонь многое во мне изменил. Я не имею в виду, что я превратился в самоуверенного болтуна вроде Перттиля или начал демонстративно играть мышцами спины, как Кристиан. Я просто заметил, что говорю чуть иначе и двигаюсь чуть иначе. Во мне стало больше уверенности в себе. И каждый раз, когда я видел Лауру, огонь вспыхивал вновь, согревая меня и поддерживая эту уверенность.

Лаура не отрываясь работала над фресками. Проходя мимо стен, которые она расписывала, я чувствовал изумление и колдовское очарование. Мне приходилось делать усилие, чтобы оторвать от них взгляд и двинуться дальше. Лаура меня не удерживала; она настолько глубоко ушла в свою живопись, что порой забывала со мной поздороваться.

Я вдохнул аромат леса и заставил себя вернуться в реальность, к тому, почему я здесь и что я делаю. Я стоял за сараем в прохладе осеннего вечера.

Финансовое положение Парка приключений пока не выправилось.

Мы выдали ссуды на все имевшиеся в нашем распоряжении средства. Доходы Парка увеличились, но их все еще было недостаточно. Деньги становились все более насущной проблемой.

Естественно, не единственной.

Мне требовалось что-то сделать с записями с видеокамер. К счастью, записи недельной давности удалялись автоматически, а Эса не имел привычки просматривать их без достаточного повода. Мое бегство от незнакомца с ножами и последующая битва с использованием кроличьего уха давно канули в вечность. По моим предположениям, Эса не видел записей, запечатлевших, как я прячу труп в морозильнике кафе. Будь это иначе, я заметил бы это по его реакции, когда мы сидели в удушливой атмосфере аппаратной и он показывал мне, какие камеры просматривают разные части Парка. Он спросил, почему я интересуюсь записями. Я дал ему честный ответ. Меня беспокоила безопасность Парка.

Кристиан снова начал наседать на меня насчет его назначения на должность исполнительного директора, но теперь он изменил подход. Он больше не проявлял нетерпеливой агрессии, как раньше; он улыбался мне широкой улыбкой, демонстрируя ослепительно белые зубы. Он нашел «фантастические, сногсшибательные», по его словам, курсы. И отныне щеголял в прекрасно на нем сидящей синей рубашке. Мы не успели обсудить с ним детали, но он сказал мне, что вернется к нашему разговору после того, как посоветуется со своим наставником — что бы это ни означало. У него как раз зазвонил телефон, и я заторопился, потому что мне надо было срочно поговорить с Минтту К.

Запах джина, ментоловых леденцов и сигарет Pall Mall, окружавший Минтту К, с каждым днем набирал интенсивность. Интерьер ее кабинета — плотно закрытые жалюзи, оглушительная музыка диско и освещение, как в баре, — напоминал ночной клуб. По утрам ее голос звучал так хрипло, что им можно было бы спилить высокую елку. Разумеется, она снова требовала увеличить бюджет на маркетинг. Я вслух поинтересовался, куда ушли наши последние вложенные в маркетинг деньги, поскольку единственным результатом их материализации стала жалкая коробка постеров с рекламой кредитов, выдаваемых нашим банком. Минтту К ответила, что я ничего не понимаю в долгосрочных стратегиях брендинга, ключевых целевых аудиториях и взаимодействии с лидерами мнений. Так что этот вопрос пока тоже оставался без ответа.

Как и вопрос с морозильником. Йоханна следила за происходящим в кафе так, будто оно принадлежало лично ей. В каком-то смысле оно и правда принадлежало ей. В других обстоятельствах я бы этому только порадовался. Наши посетители были более чем довольны качеством и ассортиментом наших блюд и выпечки. Я и сам с удовольствием ел там сэндвичи с ветчиной и сыром. Но когда я в последний раз забирал свой сэндвич, увидел нечто такое, что совсем мне не понравилось. На морозильниках появились замки. Йоханна объяснила, что не хочет, чтобы пропадало мороженое. Вдобавок к некоторым случаям воровства она заметила, что из-за слишком частого открывания дверей в морозильниках повышается температура, что плохо сказывается на хранящихся там продуктах. Замороженное должно оставаться замороженным.

Помимо всего прочего Игуана ждал от меня свои пятьдесят тысяч евро.

Мне позарез нужен был тайм-аут. Поэтому я и пришел сюда. Основой моего решения послужили чисто математические методы.

Когда я сталкиваюсь с особенно трудной задачей и понимаю, что зашел в ее решении не туда, то возвращаюсь к самому началу. Бесполезно пытаться решить задачу, если не определишь, в чем состоит ее ядро, потому что именно в нем и лежит ключ к решению.

По этой причине я и стоял сейчас, прячась за деревьями. В мои намерениями не входило проделывать долгий путь сюда, чтобы лицом к лицу столкнуться с Игуаной. Внедорожника близко не просматривалось. Значит, Игуаны здесь нет. Но кто здесь? Во дворе я не видел никаких признаков жизни. Дом — двухэтажное блочное строение желтого цвета — напоминал традиционное фермерское жилье. Белела запертая дверь гаража.

Я сделал несколько осторожных шагов.

Вышел из рощи во двор и приблизился к крыльцу дома. На меня пахнуло чем-то странным. Северо-восточный ветер доносил запахи влажного леса и расположенных дальше полей, но к ним примешивался еще какой-то сладковатый душок. Я поднялся на крыльцо и поднял руку к белой круглой кнопке звонка, но не решался на нее надавить. Инстинктивно отдернул руку и шагнул назад, чуть не упав с крыльца.

Дверь начала сама медленно открываться. Такие вещи сами по себе не происходят. Я услышал доносящийся из дома голос:

— Хенри, заходи.

От свежих булочек с корицей исходил аромат, знакомый мне по множеству булочных и пекарен. Мы сидели за крепким деревянным обеденным столом. Его центр занимала целая гора булочек с корицей. Одна из них лежала у меня на тарелке, рядом с моей фарфоровой кофейной чашкой. По ту сторону стола сидел мужчина ростом выше меня. Его широкое, похожее на лопату лицо чуть раскраснелось.

— Вот, испробовал новый рецепт, — сказал он. — Но главное отличие в том, что я использовал только органическую муку. Действительно, вкус совсем другой. Некоторые говорят, что никакой разницы нет, но я с ними не согласен. Или органическая мука, или ничего. Как думаешь?

Здоровяк рассуждал о выпечке с теми же интонациями, с какими выносил смертный приговор. Я не видел смысла спрашивать, как он догадался, что это я иду к дому и поднимаюсь к нему на крыльцо. Он просто это знал.

Я взял булочку и откусил кусок. В окне открывался идиллический сельский пейзаж — поле, лес… Булочка была мягкая, теплая и таяла во рту. Я жевал под пристальным взглядом Здоровяка. Проглотив кусок, я сказал, что булочки ему, бесспорно, удались.

— А что насчет органической муки?

Над этим я долго не раздумывал.

— Или органическая мука, или ничего, — сказал я.

— И еще несколько маленьких секретов, — сказал он. — Чуть меньше время выпечки и чуть больше масла. Нужна смелость, чтобы оставить в середке немножко сырого теста. И корица должна быть свежей. Да ты ешь!

Я ел.

Меня дополнительно мотивировал черный пистолет в его правой руке. Булочка была большая. Это много сдобы. Я уже наелся, но Здоровяк чуть повел рукой с пистолетом, показывая, что я должен продолжать жевать. Я сидел в фальшивом фермерском доме посреди сельской местности где-то на юге Финляндии и под дулом пистолета поедал булочку с корицей весом в полкило и размером с два кулака.

Мы не разговаривали. Естественно, я не мог говорить с набитым ртом. Но и Здоровяк молчал. Маленькая черная дырка пистолетного дула метила прямо мне в грудь. Все, что я слышал, это звуки, производимые моими собственными челюстями. Прошла, казалось, целая вечность, прежде чем я проглотил последний кусок булки и вытер рот. Мы смотрели друг на друга.

— Ну? — спросил он.

— Очень вкусно, — ответил я, надеясь, что использую верную терминологию. — Температура выпекания, количество масла и органическая мука в совокупности дают превосходную текстуру.

Здоровяк посмотрел на меня так, словно я был протухшей рыбиной.

— Я имею в виду, ты, наверное, хочешь мне что-то сказать. Ты же не просто так сюда приехал.

— Да, — кивнул я.

Действительно, я приехал сюда не просто так. Или меня отведут в красный сарай, или отвезут к любимому пруду Игуаны, или я пройду назад три километра до автобусной остановки своими ногами.

— У меня проблема с персоналом среднего звена, — сказал я, глядя Здоровяку в лицо, чтобы не упустить его реакцию. — Эта проблема оказывает негативное воздействие на нашу с вами договоренность.

— Под средним звеном ты имеешь в виду?..

— Я не знаю, как его зовут. В последний раз я приезжал сюда в его внедорожнике. Его друга-тираннозавра зовут А. К.

Здоровяк засмеялся. Это был совсем короткий смешок, и он очень быстро стих. Цвет его глаз я определил бы как средний между голубым и серым. На его лице глаза смотрелись, как две царапины, как будто он годами щурился, и в результате этот прищур остался с ним навсегда. Я глубоко вдохнул. И рассказал, как меня силой усадили во внедорожник, как превратили мое лицо в сиденье для голой женщины, а потом потребовали от меня пятьдесят тысяч евро, которые, на мой взгляд, должны принадлежать самому великому пекарю. Слово «пекарь» я не упоминал, но все остальное рассказал в точности так, как это произошло на самом деле.

Мы какое-то время сидели в тишине. Я надеялся, что эта тишина не закончится новым предложением угоститься булочкой с корицей. Этого я не вынес бы. Мой желудок переполнился сахаром, маслом и органической мукой до такой степени, что я испытывал боль.

— Она села тебе на лицо?

— Технически я не назвал бы это сидением, — ответил я. — Она просто… опустилась. Ненадолго. Как будто запрыгнула на велосипед, но через несколько секунд устала и спрыгнула назад.

Здоровяк ненадолго задумался.

— Это тебя взбодрит, — сказал он. Прозвучало это так, словно он обращался скорее к себе, чем ко мне. — Эта выпечка. Булочки, булочки, булочки. Доставит приятное разнообразие.

— Я не нахожу это особенно стимулирующим, — сказал я, стараясь вернуть разговор в прежнее русло. — И пятьдесят тысяч евро…

— Это я понял, — прервал меня Здоровяк, снова становясь собой. Он выпрямился на стуле, но пистолет по-прежнему держал нацеленным на меня. — У тебя есть лишние пятьдесят тысяч?

— Что? — не понял я. — Конечно, нет.

— Как дела в банке?

— Еще слишком рано для окончательных выводов. Количество выданных кредитов превысило все ожидания.

— То есть деньги уходят, но не возвращаются.

В его голосе появились пугающие ноты. В том смысле, что он звучал абсолютно нейтрально. Пугало содержание его слов.

— На этой стадии так и должно быть, — честно сказал я. — Организация операций…

— Кто-нибудь уже расплатился по кредиту?

На этот вопрос у меня был только один ответ:

— Нет. Но я этого и не ждал. Первые выплаты начнутся на следующей неделе.

— Что там насчет Парка аттракционов?

— Парка приключений. Он на грани.

— На грани чего? Он приносит прибыль?

— Да. Но минимальную.

— Короче говоря, материнская компания вполне успешна, а у банка многообещающий старт?

— Это честная оценка нынешней ситуации, — сказал я. Это была и моя оценка тоже.

Но я не совсем понимал тона, в котором мы вели этот разговор. В нем присутствовало что-то не совсем правильное. Передо мной сидел инвестор, чей капитал таял и чье будущее представлялось все более рискованным, но он выглядел так, словно это волновало его меньше всего. В любом случае я не располагал временем, чтобы размышлять над этим. Мне все еще нужно было позаботиться о…

— Что касается среднего звена, — прервал он ход моих мыслей, — просто скажем, что я обращу на это внимание.

— Что вы имеете в виду?

— Если у тебя нет пятидесяти тысяч евро, как ты заплатишь ему пятьдесят тысяч евро?

— Никак.

— И что будет дальше?

— Он покажет эти фотографии вам и…

Я хотел упомянуть Лауру, но она не имела никакого отношения ни к фотографиям, ни к этому человеку.

— …Считайте, что вы их уже видели, — продолжил я. — Так что шантажировать меня нечем.

— Я ему об этом скажу.

Неужели все действительно так просто? Но затем до меня дошло.

— И что тогда произойдет? — спросил я.

— Que sera sera. Что должно произойти, то и произойдет, — сказал он. — Выживет сильнейший. Как ты сегодня усвоил, тебе придется есть то, что тебе предлагают.

Здоровяк не предложил меня подвезти, а я его об этом не просил. Я прошел полтора километра по грунтовой дороге, потом еще полтора — по растрескавшейся велосипедной дорожке вдоль шоссе. Темнело. Деревья стояли стеной, казалось, все теснее смыкаясь друг с другом. Телефона у меня с собой не было — я специально оставил его в Парке приключений. Странное ощущение — полностью утратить контакт с внешним миром. Но в данный момент я нуждался именно в этом. Мне требовалось подумать. Уже сидя в автобусе и глядя в окно на мрачную стену леса и приближающиеся огни пригорода, я продолжал просчитывать варианты.

22

Лаура работала над четвертой, восточной стеной Парка приключений. Она перемещалась перед стеной, словно боксер, то отступая назад, то возвращаясь для следующего раунда ударов и тычков. Дети кричали; запах краски смешивался с ароматами рубленых котлет из кафе.

Время шло; я составлял все новые планы. Иногда я раздумывал, что мне делать с Игуаной; иногда пытался найти математическое решение своих проблем, но нужная ясность все не наступала. С одним исключением. Я знал, что Игуана следит за мной и выжидает подходящего момента, чтобы нанести удар. Я знал, что он где-то рядом, хотя не располагал никакими эмпирическими доказательствами этого.

Все происходило, как на быстрой перемотке.

Время шло.

Хотя время никогда не делает ничего другого. Это улица с односторонним движением. Одно из определений времени, которое мне где-то попалось, гласит: время — это постоянное и по сути необратимое движение существования событий из прошлого в будущее через настоящее. Мое внимание в этом определении привлекает слово «необратимое». Только по этой причине время должно доставляться с предупредительной наклейкой.

Я поймал себя на том, что все чаще возвращаюсь к подобным мыслям. И неважно, как много вычислений я произвожу, они не приводят к ощутимому результату. Еще я заметил, что с моими вычислениями есть проблема. Может, не совсем проблема, но все же. Во мне появилась какая-то медлительность, чтобы не сказать заторможенность. Подобное для меня в новинку и представлялось странным.

Я стоял за спиной Лауры и почему-то не мог заставить себя что-нибудь сказать. Она работала над стеной де Лемпицка.

— Привет! — наконец выдавил я.

Лаура быстро повернулась. Она выглядела немного удивленной. Я пытался вести себя естественно, как раньше. Чуть наклонился вперед, готовый обнять ее и поцеловать. Но она ко мне не подалась. Это был не поцелуй, а сухое чмоканье в щеку. Даже объятие не принесло мне радости, потому что объятия без взаимности редко доставляют удовольствие.

— Я попросила уборщиков на следующей неделе хорошенько отмыть холл, — сказала она. — В Замке приключений — еще один сюрприз. Горки пахнут прокисшим молоком. Их почистят.

Внезапно тон ее голоса стал очень деловым. Она посмотрела на Замок приключений, затем — на Большую горку, но меня не удостоила даже беглым взглядом.

— Хорошо, — машинально ответил я.

— Еще почистим Пончик, — продолжила она тем же тоном, каким говорила со мной в мой первый день в Парке. — Там такие липкие стены, что есть опасность, что дети к ним просто приклеятся.

— Спасибо, — поблагодарил я ее почти на автопилоте. — Спасибо, что приглядываешь за Парком.

— Это моя работа, — сказала она.

— Ясно, — сказал я.

Мы немного помолчали. Мне по животу как будто полоснули холодным ножом. Возникло ощущение, что я отделяюсь от собственного тела, в котором меня больше ничто не удерживает. Малоприятное ощущение.

— Я думал, может, позже мы…

— Я буду здесь допоздна, — сказала Лаура и отвернулась к стене. — Йоханна обещала сводить Туули в кино. Мне нужно закончить эту стену.

— Тогда, может, после?..

— А завтра я начну с раннего утра.

— Может, завтра?..

— У Туули занятия аэробикой.

С этими словами она вернулась к работе. Ее движения отличались точностью и быстротой; Лаура явно знала, что делает. Я по-прежнему стоял возле нее, но меня явно относило от нее все дальше, словно увлекало в открытое морское пространство.

— Следующие несколько дней у меня дел невпроворот, — сказала она, посмотрев через плечо, но не на меня. Я видел ее лицо, ее губы.

Когда мы целовались в последний раз? Спрашивать ее я не собирался.

Лаура вернулась к своей живописи. Я стоял все там же. На меня как будто дохнуло ледяным ветром. У меня зазвонил телефон. Пора. Мне почему-то было физически трудно заставить себя сдвинуться с места. Но я все-таки ушел.

— Тогда пока, — бросил я напоследок.

Лаура повернулась вполоборота и скользнула по мне взглядом.

— Пока, — коротко бросила она примерно таким тоном, каким прощаются с кассиршей в супермаркете.

Позднее в тот же день, когда Парк закрылся для посетителей, я вышел в холл и стал смотреть на фрески Лауры. Один. Я чувствовал запах свежей краски и странную боль внутри живота. Поначалу я решил, что это из-за запаха краски, но быстро понял, что краска здесь ни при чем. Стены выглядели красиво, но при взгляде на них у меня появлялось ощущение, что что-то грызет мои внутренности. Ноющая неопределенность, которая усиливалась с каждой минутой. Словно укус красивыми зубами.

В этот поздний час автобус, на котором я обычно добирался до железнодорожной станции, больше не ходил. До следующей остановки было больше километра. На дороге — пусто. Последние магазины в этой части города закрывались в десять вечера. То есть они закрылись час назад. Велосипедная дорожка тоже пустовала — в обоих направлениях. От дороги ее отделяла узкая полоска земли. Почему бы не пойти прямо посередине дороги, раз уж тут никого и ничего нет? Путь мне это не сократит и добавит рисков, связанных с дорожной безопасностью, поэтому очевидно, что ничего разумного в этом нет. Тем не менее, как часто случалось в последние дни, у меня мелькнула эта странная мысль — словно стремительно пролетела неизвестная птица. Эта птица пару раз махнула крыльями, а потом так же стремительно исчезла.

Велосипедная дорожка пошла чуть под горку, и моему взору открылся мост, а под ним — какая-то стройка. Громоздились вынутые из земли кучи грунта, между ними — залитые водой ямы. Я шел под фонарем и когда достиг самой ярко освещенной зоны, услышал его. Звук двигателя. Я заметил его потому, что он отличался от звуков машин на шоссе. Он ударил мне по ушам. Я обернулся и увидел машину, мчащуюся на большой скорости.

Машина — с одним человеком в салоне — ехала по велосипедной дорожке и направлялась прямо ко мне.

Многое может произойти за несколько секунд.

Разумеется, все я просчитать не способен, но я точно знаю, что автомобиль весом тысячу килограммов на скорости сто километров в час представляет для человека такую же угрозу, как молоток — для комара. Времени на маневры не было. Я прыгнул вправо и нырнул за поросшую травой земляную насыпь на обочине. На самом деле эта насыпь представляла собой часть стройки. Я прикинул ее высоту — сантиметров сорок; угол наклона — около сорока градусов. Этого должно хватить.

Машина вильнула за мной на обочину и передним колесом врезалась в насыпь. Взревел двигатель, и колеса поднялись над землей. Я плашмя упал на землю, стараясь в нее закопаться. Я почуял, как моей спины коснулась шина, и машина пролетела надо мной. Мне показалось, что у меня хрустнул позвоночник, а кожу со спины содрали. Меня оглушило ревом, как будто прямо у меня над ухом пролетел реактивный самолет. Сейчас это единственное, что имело значение. То, что над головой у меня — машина.

Только когда она пролетела дальше, я приподнял голову.

И сразу увидел: что-то случилось. Положение колес над насыпью находилось в прямой корреляции к скорости и массе машины. Никаких вычислений не требовалось: результат был прямо передо мной. Машина дернулась, тут же перевернулась вверх тормашками и все на той же скорости заскользила вперед. Мне даже показалось, что она ускорилась. Она была похожа на огромные фантастические сани, летящие прямо на стройку. Она влетела в цель с такой точностью, как будто долго тренировалась.

Яма подошла ей почти идеально.

Крыша ухнула на дно ямы, и машина замерла, словно притянутая гигантским магнитом. Я встал — сначала на четвереньки, затем — на колени, наконец — на ноги и попытался понять, что передо мной. Двигатель заглох, фары погасли. Настала тишина — такая же, как была секунду назад.

Вообще все было точно таким же, как секунду назад. За исключением одной детали: в пятидесяти метрах лежала перевернутая машина, самый гигантский из существующих в мире жуков, которого перевернули на спину и столкнули в лужу.

Спина у меня горела — и снаружи, и внутри. Сердце колотилось так быстро, что я заставил себя сглотнуть и задышать ровнее. Все, что я мог, — это стоять на месте. Ценой огромного напряжения воли мне удалось убедить себя, что я жив и что угроза миновала. Все это время я смотрел на машину, не способный переварить увиденное.

Повинуясь инстинкту, я побежал к машине. Ноги у меня болели и почти не гнулись после отхлынувшего адреналина. Чем ближе я подбегал к машине, тем яснее видел, насколько идеально она вписалась в яму. До краев ямы с каждой боковой стороны машины оставалось сантиметров по двадцать пять, с концов — и того меньше. Я подошел к краю ямы и заглянул вниз. Сначала я ничего не увидел.

Рука, плотно охваченная рукавом спортивного костюма с тремя полосками, грозила мне кулаком.

Значит, за рулем сидел А. К.

Разумеется, водительская дверь не откроется. Яма глубокая и узкая, а вода быстро поднималась, выплескиваясь за ее неровные края. А. К. застрял в машине. Ремень и подушка безопасности зафиксировали его на месте. Он негодовал. Я подумал, что еще в тот первый раз ему наверняка очень хотелось меня задавить.

Из-под воды в последний раз показался кулак.

И тут же исчез в глубине ямы, докуда не достигал свет фонаря.

Я обошел машину и других пассажиров не обнаружил.

А. К. в «БМВ» был один. Я огляделся по сторонам. Никаких машин, ни одного человека — только длинный широкий след шин, сначала на велосипедной дорожке, затем на гравии, затем, точкой над i — перевернутая вверх дном разбитая машина.

Спина у меня болела так, что я понял: мне надо или срочно лечь, или начать двигаться. Я думал об этом не больше секунды. Понятно, что ни А. К., ни мне, ни кому бы то ни было еще не принесет никакой пользы, если я разлягусь рядом с машиной.

Я сделал несколько глубоких вдохов и двинулся вперед.

23

— Ребенок сломал ногу.

На лице Эсы было выражение такого страдания, как будто ногу сломал он. Он подбежал ко мне, запыхавшийся. Ноги у него работали нормально. Я держал в руке сломанную ступеньку из Замка приключений. Положив ее на пол, я последовал за Эсой в холл. Я только что приехал на работу, снова с большим опозданием, после практически бессонной ночи. Когда я ненадолго отключился, на меня навалились кошмары — за мной гнались дорогие немецкие автомобили, а из заполненных водой строительных ям вздымались и злобно грозили мне огромные кулаки. С каждым шагом спина отзывалась болью, как будто по ней колотили дубиной. Тем не менее, сегодня я решил уделить внимание физической работе. По двум причинам. Во-первых, я надеялся, что это позволит мне собраться с мыслями. Во-вторых, Кристиан, обязанный следить за техническим состоянием Парка, снова подменял в билетной кассе Венлу и не мог починить сломанную ступеньку.

— Что произошло? — спросил я, с трудом поспевая за Эсой.

— Боюсь, нарушение протокола наблюдения, — ответил он. — Этот маленький спецназовец забрался на стену возле Ружей-тромбонов и упал оттуда. Наверное, хотел подавить противника превосходящей огневой мощью. Достойная уважения бойскаутская подготовка, но подкрепления вовремя не подошли.

— Скорую вызвали?

— Да, но я сказал им, чтобы не торопились.

Я не ослышался?

В холле кишели орущие и носящиеся туда-сюда клиенты, переполненные энергией нового утра.

— Что?

Эса повторил сказанное.

— Господи, но почему?

— Я сделал ему перевязку в полевых условиях. Мать и отец раненого оказали ему первую помощь.

За Зеркалом «Банан» мы резко свернули налево, в зал, где родители могли посидеть и расслабиться, пока детишки играют. В правой нише на одном из диванчиков лежал мальчик. В свете случившегося он выглядел абсолютно нормально, за исключением испуга и следов слез на лице. Что касается родителей…

— Кто за это ответит? — взревел отец, вскакивая на ноги. Примерно моего возраста, с короткими темными волосами, аккуратно зачесанными на правую сторону. На нем был темно-синий свитер с логотипом на груди, изображающим игрока в поло. У матери были длинные светлые волосы. На ее белой водолазке красовался тот же силуэт, замахивающийся клюшкой. Глаза и все лицо у нее покраснели. Она была взволнована.

— Ответит за что? — искренне поинтересовался я.

— За ногу Джулиуса, — ответил отец, указывая на мальчика.

Я убедился, что Эса все сделал хорошо. Ногу ребенка плотно обхватывали бинты; под ними виднелась импровизированная металлическая шина — одно из Ружей-тромбонов.

— Если Джулиус несовершеннолетний — а, судя по всему, так и есть, — заговорил я, — то полагаю, что за него и за его ногу отвечают родители.

Отец затряс головой, как будто только услышал нечто невообразимое.

— Я хочу поговорить с директором, — сказал он.

— Я директор, — ответил я.

— Вызовите полицию! — потребовал он.

— Полиция только что уехала, — сообщил Эса, не дав мне шанса открыть рот.

Я повернулся к нему.

— Что? — воскликнули дуэтом отец и я.

— Констебль, который сюда уже приезжал, — сказал Эса, глядя на меня. Я понял, что должен немедленно его остановить. Значит, Осмала был здесь утром. Наверняка ему уже известно о несчастном случае на стройке.

— Спасибо, Эса, — сказал я и переключил внимание на родителей Джулиуса. — Самое главное, что с Джулиусом ничего страшного не произошло.

— Как это не произошло? — заверещала мать.

— Это всего лишь трещина, — сказал я.

— Как вы можете?..

— Это факт, — честно ответил я. — Смертельная опасность ему не грозит.

— Смертельная опасность? — взревел отец. — Хотите сказать, что Джулиус мог погибнуть?

— Джулиус, вы, я… — объяснил я, опираясь на собственный опыт и принципы актуарной математики. — Кто угодно может умереть где и когда угодно. В некоторых обстоятельствах это более вероятно, чем в других, но факт остается фактом: это может случиться с кем угодно, где угодно и когда угодно.

Едва я договорил, произошли одновременно три вещи. Первое. Я знал, что я несомненно, абсолютно, стопроцентно прав, но несмотря на это, почувствовал себя так, словно сказал что-то, чего говорить не стоило. Второе. Отец затрясся, а щеки матери стали еще краснее. Третье. Эса поправил Джулиусу бинты. Где же скорая? На один краткий миг настала полная тишина, а потом произошел взрыв.

— Эта сволочь хочет, чтобы Джулиус умер прямо здесь, в этом парке! — заорал отец. — Я засужу тебя и твой паршивый парк! Я сейчас же позвоню своему адвокату!

Отец достал телефон, но звонить никому не стал. Мать стояла возле Джулиуса на коленях и гладила его по голове.

— Если у его травмы будут хоть какие-нибудь последствия…

— Он всего лишь ударился ногой, мадам, — сказал Эса.

Мать зарыдала.

— Ты еще о нас услышишь, аферист! — прорычал отец.

Меня охватило беспокойство. Это было несправедливое и безосновательное обвинение.

— Я не аферист, — сказал я.

— Да? — проорал отец и указал на плакат у входа. — Вот это ты называешь весельем для всей семьи, говнюк?

— Мы также информируем посетителей о правилах поведения в парке, — объяснил я. — У нас строго запрещено забираться на верхнюю часть аттракционов.

— Джулиус — свободолюбивый ребенок! — воскликнула мать. — Правда, милый? — обратилась она к сыну придушенным от слез голосом.

— Не тебе указывать мне и моему ребенку, что нам можно делать, а чего нельзя! — гаркнул отец. Он успел придвинуться ко мне почти вплотную.

— Похоже, что именно мне, — ответил я. — Правила касаются всех. Это базовый принцип любых правил. Иначе у нас настанет анархия, а это никому не понравится.

Отец уже открыл рот и поднял правую руку, когда у него за спиной появилась группа людей в белом. Не глядя на нас, они приблизились к Джулиусу и опустились перед ним на колени.

Наше внимание переключилось на них. Работали они быстро и точно. Ситуация явно не заставила их пульс биться хотя бы на один удар быстрее.

Секунду спустя Джулиуса унесли к машине скорой помощи. Он выглядел абсолютно спокойным и счастливым. Родители семенили рядом с носилками, и по тону их голосов я понял, что они инструктируют медиков и, вероятно, уже обвиняют их в профессиональной халатности.

Эса вернулся к себе в аппаратную. Я решил ненадолго отложить ремонт ступеньки в Замке приключений. Утренний визит Осмалы тревожил меня, но я не знал, что с этим поделать. Единственное, что было в моих силах, — убедиться, что он покинул Парк. Надо проверить: вдруг его машина все еще на нашей парковке. Я вернулся в холл, прошел мимо Кристиана, который разговаривал по телефону, и вышел на улицу. Меня обдуло прохладным ветром. Я сделал несколько шагов вперед, внимательно оглядев парковку. Относительно нового «сеата» Осмалы убийственного зеленого цвета я не обнаружил. Осенний холодок проник мне под рубашку. Галстук тоже особенно не согревал. От ветра заныла рана на спине. Я в последний раз осмотрелся, развернулся и пошел назад.

Когда я подходил к билетной кассе, Кристиан как раз заканчивал говорить по телефону. Он улыбался. Воротник его синей форменной рубашки напоминал пару тектонических плит — больших и твердых. Свои короткие волосы, смоченные гелем, он зачесал наверх.

— Прекрасный день, не так ли? — сказал он.

— Привет, — коротко ответил я, не найдя подходящих эпитетов для описания сегодняшнего дня. — Вижу, Венла опять не на работе?

Не знаю, почему я его об этом спросил. Возможно, в моем вопросе было больше интереса к раскрытию тайны Венлы, чем обеспокоенности работодателя. Кристиана мой вопрос больше не смущал.

— Ключ к успеху в продажах — это истинная преданность делу, — сказал он. — Вы не просто продаете молочные коктейли, или пылесосы, или что угодно — вы продаете себя. Успех — это состояние разума.

Кристиан улыбался. Снова. Не исключено, что он и не переставал улыбаться. Мне понадобилось немного времени, прежде чем я понял, в чем дело. Я сотворил чудовище. Кристиан прислушался к моему совету. Он действительно посетил эти курсы. Перед ним наконец открылся путь к должности главного менеджера.

— Я тут подумал… — аговорил он, не дав мне сказать ни слова. — Почему бы нам не навязывать посетителям эти займы агрессивнее? Если бы я тут всем заправлял, то мы работали бы под лозунгом «Не упусти ни одной сделки!» Нам ведь выгодно впаривать людям кредиты?

Он ткнул пальцем в пачку рекламных листовок на краю прилавка. Реклама призывала посетителей брать займы под разумный процент. Я взял в руки листовки и сунул их под прилавок.

— Сейчас мы ничего никому не впариваем, — сказал я. — Я обратил внимание, что говорю довольно резким тоном, переходящим в издевательский, когда я использовал жаргон Кристиана. Неудивительно. Кое-кто проехался по мне на машине. И в буквальном, и в фигуральном смысле слова.

— Кристиан, — начал я гораздо более примирительно. Я понимал, что у меня остался только один способ: найти в себе внутреннего Перттиля и выпустить его на волю. И сделать это надо немедленно. — Путешествие к глубокому внутреннему успеху совпадает с созданием положительной командной синергии, откуда последует прыжок к оптимальному успеху в триумвирате разума, тела и души. Часто решение — это процесс эмоционального переноса, который, в свою очередь, симбиотически связан с частотой взаимодействий, используемых для создания наилучшей по умолчанию взаимной динамики. Я полагаю, что пространство для развития далеко не исчерпано. Остается элемент коллективной адаптации, которому принадлежит особая роль в твоем путешествии к окончательному оформлению твоего личного понимания собственного предпринимательского Я. С другой стороны, это дает тебе шанс изучить другие профессиональные возможности в поле управления ресурсами. Осознание собственной значительности — это не просто линейно-психологическая или кумулятивно-эмоциональная кривая обучения.

Мы посмотрели друг другу в глаза. Я не моргнул первым. Кристиан опустил глаза и заерзал на месте. Открылась входная дверь. В холле появились новые посетители, и Кристиан занялся ими.

24

По пути в свой кабинет я размышлял о своем разговоре с Кристианом и о том, что он на самом деле означал. Я слишком хорошо это понимал.

Я все откладывал и тянул время. Я знал, что можно рассуждать о бесконечности в математическом понимании слова, но в этом мире и в этой реальности существует точка, за которой бесконечность заканчивается. У всего есть критическая точка. Я чувствовал, что приближаюсь к ней. Мою тревогу усиливало то обстоятельство, что я не вполне понимал, что конкретно происходит. Все события последних дней — от инцидента с кроличьим ухом до выдачи кредитов — находились в хрупком равновесии, натянутом, как скрипичная струна, и прямо сейчас я не мог позволить себе его нарушить.

В дверях я остановился, сам не знаю почему. Все выглядело абсолютно таким же, как было вчера, когда я уходил. Накануне я прибрался в кабинете, ликвидировал оставленный Юхани беспорядок. И сейчас каждая стопка бумаг лежала на своем месте, но… Что-то явно было передвинуто, — возможно, просто приподнято и поставлено назад. И равновесие было потревожено. Я всегда замечаю подобное. Если в вычислениях, занимающих страницу, поменять хотя бы одну цифру или символ, результат получится совсем другой. Следующую минуту или полторы я пытался сообразить, что изменилось. И сел за свой стол.

Через секунду у меня появилось ощущение, что больше я никогда не встану.

Возможно, все дело было в усталости. Или метафорическая ноша, которую я на себя взвалил, стала весить слишком много. Или всего вместе взятого — долгов и попыток с ними расплатиться, тела в морозильнике, множественных покушений на мою жизнь, еще одного тела в утонувшей машине и моей растущей неуверенности практически во всем — оказалось слишком много, чтобы я мог с этим справиться. Тем не менее, я напомнил себе: я актуарий. Я привык действовать в рамках логики и предсказуемости. Одним словом, в рамках разума. За этой мыслью тут же явилась другая: я — актуарий со следами шин на спине и смертным приговором над головой. Я знал, что это именно Игуана послал А. К. найти меня.

И хотя А. К. сейчас движется на своем «БМВ» в лучший из миров, приказы Игуаны еще не выполнены. Я знал, что он где-то близко. Вероятно, наблюдает за мной прямо сейчас. И, как минимум, сейчас у меня не было ни одной идеи, как ему противостоять. Я слишком хорошо помнил слова Здоровяка: «Выживет сильнейший». В данный момент я не чувствовал себя очень сильным.

Но было одно обстоятельство, придававшее мне сил. И дарившее надежду.

Лаура.

Возможно, в последние несколько дней я неправильно трактовал ее поступки. Наверное, ей просто надо сосредоточиться на работе, поскольку она хочет написать эти фрески как можно лучше, вложить в них весь свой талант. И у меня так. Когда я бьюсь над сверхсложным уравнением условной вероятности, у меня тоже нет времени на мимолетные французские поцелуи. Потом, — пожалуйста, если партнер подходящий и мы достигли по этому вопросу консенсуса.

Я все еще чувствовал у себя на коже нашу проведенную вместе ночь. При воспоминании о ней у меня в голове всплывали невероятно осязаемые образы. Я не мог понять логику своих мыслительных процессов: чем меньше я видел Лауру, тем больше о ней думал. Это нелогично. Я продолжал слышать ее голос, говоривший вещи, которых до нее никто и никогда мне не говорил. Феномен дословного запоминания наших разговоров для меня не новость. Но теперь я мысленно переслушивал эти разговоры не для того, чтобы проверить какие-то факты, а для того чтобы уловить то, что присутствовало в них помимо слов: мягкость, нежность и что-то еще, свидетельствующее о том, что она видит меня таким, какой я есть, и что увиденное ей нравится.

Возможно, Лаура просто занята. У нее есть дочь, требующая заботы. И несколько нерасписанных стен. Но все равно мой разум переполняли образы: вот мы вместе просыпаемся в одной икеевской кровати, вместе покупаем квартиру по целесообразной цене за квадратный метр в районе, отвечающем критерию разумного соотношения стоимости, качества и месторасположения. Вот мы улетаем в незапланированный отпуск куда-то, где солнце греет голые камни, а море светится кобальтово-синим. Вот мы идем осенним утром, взявшись за руки, от автобусной остановки к Парку приключений.

Тут же я вспомнил, что было сегодня утром.

На кухне появился Шопенгауэр, заставив меня вздрогнуть от неожиданности.

Он потянулся, как потягивался годами — отставил задние лапы как мог далеко, выгнул спину, опустился на передние, после чего распрямился и потряс лапами. Затем он завел со мной привычный утренний разговор. Тут до меня дошло, что он ничуть не изменился — как и его тезка, — а вот со мной произошла разительная перемена. Достаточно было припомнить последние события, чтобы прийти к выводу: я вел себя так, как никогда не вел себя раньше, и испытывал чувства, прежде мне неведомые. Моя жизнь изменилась и, похоже, навсегда. Возможно. А Шопенгауэр продолжал следовать старому сценарию. Я не стал упоминать об этом. Погладил его и сказал, что все понимаю. Но задумался: возможно, именно рутина повседневных привычек и показывает, насколько все изменилось.

Я поерзал на стуле, посмотрел на время и принял решение. Сегодня я поговорю с Лаурой.

Вдруг эти чувства все-таки взаимны. Посреди царящего смятения и неопределенности хорошо бы иметь точку, на которой можно сфокусироваться; так решение сложной задачи дается только ценой полной концентрации внимания.

Я подумал о корабле без якоря, затем — о корабле с якорем и задался вопросом: какой из них лучше, когда бушует шторм?

Включил компьютер и решил, что осмотрю кабинет позднее. Тут же я заметил в коридоре движение. В дверях кабинета возник Самппа.

— Здорово! — сказал он.

— Привет, — ответил я, уловив в своем голосе нотки удивления.

Самппа до этого ни разу не пытался со мной заговорить. Я думал, потому, что в силу своего образования воспитателя детского сада и юного возраста он радовался независимости, какой пользовался в значительно большей степени, чем все остальные сотрудники парка. Он быстро оглянулся через плечо — блеснули его серебряные серьги — и вернулся взглядом ко мне.

— Пять найдется?

— Да, — кивнул я, сообразив, что он имеет в виду. — Пять минут. Присаживайся.

Самппа сел и принялся передвигать браслеты у себя на запястьях. Его руки до локтей покрывали разноцветные татуировки. Я узнал Микки Мауса, какого-то ангела, что-то вроде шлема викинга. Его бейджик с именем украшали шесть сердечек — по одному на каждую букву. Он впервые был у меня в кабинете. Мы вообще впервые оказались с ним наедине. Я ждал, пока он разберется со своими браслетами и скажет мне, зачем пришел. Но он молчал. Просто сидел и смотрел на меня.

— Все в порядке? — наконец спросил он.

— В каком смысле? — Его вопрос сбил меня с толку.

— Выглядишь малость напряженным, — сказал он, чуть приподнимая плечи. — Но я понимаю. Смерть показывает, какие мы хрупкие.

— Смерть?

Откуда Самппа узнал о машине, утонувшей в строительной яме?

— Твой брат…

— А-а, да, — сказал я, надеясь, что не произвожу впечатления человека, которому плевать на смерть родного брата. — Абсолютно точно. Это… Это и правда произошло неожиданно.

— Почему я и хотел немного подождать, — сказал он.

— Чего подождать?

— Проявить уважение к твоей утрате. И вообще… Наверное, трудно привыкать к новой работе. Я не хотел выглядеть слоном в посудной лавке. Я вообще не из тех, кто всегда рвется бежать впереди паровоза. Я верю в достоинство мягкой силы.

Мы помолчали. Я воспользовался паузой, чтобы вспомнить, что мне известно о мягкой силе Самппы. Ответ: очень мало. Я испытал облегчение, когда он без лишних уговоров согласился взять на себя работу с игровыми группами, Уголок приключений и некоторые другие занятия с детьми. Я автоматически посчитал, что он — единственный мой сотрудник, который занимается именно теми вещами, за которые ему платят. Я понятия не имел, каково это — управлять предприятием на тысячу работников, каждый из которых мечтает делать что угодно, но только не то, за что ему платят зарплату, зато знал, что жонглировать кучкой сотрудников — не легче, чем решать сверхсложную математическую задачу.

На этот раз я не собирался помогать ему справиться с молчанием. Похоже, Самппа это понял.

— Я заметил, что в последние недели у многих сотрудников Парка появились новые возможности, — сказал он. — Это хорошо. Узнавать новое — всегда хорошо. Это помогает укрепить веру в себя. А вера в себя — это залог новых свершений. Это положительный цикл. Я вижу это по детям, да и по взрослым тоже. Эса начал говорить не только о корпусе морской пехоты. Кристиан ходит на курсы менеджмента. Лаура расписывает стены. Йоханна пробует новые рецепты. Я наблюдал за ними. Ты — отличный руководитель. Ты применил новые подходы, как будто хорошенько проветрил здесь все. Каждый нашел в себе новые грани. — Самппа на секунду умолк. — Почти все.

Проветрил.

Я попытался выкинуть эту мысль из головы. Не сказать, что я был в курсе положительных циклов Эсы или Йоханны, но постепенно до меня начало доходить, о чем толкует Самппа. Он явно чего-то хотел. Естественно. Все хотят чего-то сверх того, что у них есть.

— Что ты предлагаешь? — спросил я.

Самппа задумался, как будто что-то мысленно взвешивал. Пальцами правой руки он теребил свои браслеты на запястье.

— ДЕТСКИЙ ДЕНЬ. Здесь, в Парке.

Я смотрел на него:

— Детский день?

— Да. ЗАГЛАВНЫМИ БУКВАМИ. Может, даже Детская неделя. Но начать можно с одного дня.

— А разве вся концепция Парка не в этом? День, проведенный здесь, это буквально детский день.

Самппа помотал головой.

— Погружение, — сказал он. — Смена ролей.

Самппа выдержал еще одну паузу.

— Не понимаю, — сказал я. Я действительно не понимал.

— Это решение потребует от нас смелости.

— Очень хорошо.

— Ты, наверное, не думаешь о таких вещах, когда целыми днями сидишь в своем кресле, в тишине и покое, вдали от всего этого.

Я молчал.

— О’кей, — кивнул Самппа. — На один день — лучше на неделю — дети становятся взрослыми, а взрослые — детьми. Это и есть смена ролей. А новая роль — это и есть погружение. На один день — лучше на неделю — дети смогут устанавливать свои правила, печь пирожки, следить за безопасностью, даже красить стены, если захотят, а взрослые будут играть.

Я молчал.

— Представь себе, — продолжал он. — Ребенок сидит здесь, в твоем кресле. Ребенок — босс на день. Лучше на неделю.

Я прислушался к совету Самппы и попробовал представить себе подобный сценарий. Воображение нарисовало мне встречу ребенка с Игуаной. Или вот: ребенок роется в морозильнике и находит замороженное тело взрослого. Или: ребенок размышляет, как выплатить долг Здоровяку.

— Видишь? — снова заговорил он. — Чем больше об этом думаешь, тем безумнее это выглядит.

— Действительно, — согласился я.

Самппа выпрямился на стуле; пальцы, теребившие браслеты, задвигались еще быстрее.

— Как по мне, мы можем запустить все это очень скоро, — сказал он. — Я уже кое-что распланировал. И для детей, и для взрослых. Многим взрослым бывает трудно проникнуть в мир своих детей. Они потеряли способность играть. Разумеется, частично это объясняется их страхом. Они боятся…

— Нет, — сказал я, прерывая поток его словоизлияний.

— Что — нет?

— Нет, — повторил я.

Я не мог сказать ему, что на самом деле происходит в Парке. И за закрытыми дверями моего кабинета.

— Никакого Детского дня. Как минимум, пока, — максимально примирительно сказал я.

Мимика Самппы мгновенно изменилась. Больно врезаться в стену, когда полон энтузиазма. Очень больно. Мне это знакомо. Лицо Самппы начало краснеть; в глазах появилось раздражение.

— Почему нет?

— Просто… Сейчас это невозможно.

Самппа смотрел на меня так, будто я нанес ему личное оскорбление. Не исключено, что я действительно это сделал.

— А стены раскрашивать можно? — спросил он.

— Какое это имеет отношение к Детскому дню?

— Ты боишься играть, но не боишься развлекаться с преступниками.

— Прошу прощения?

— Как многие взрослые, ты боишься играть…

— Да, это я понял, — быстро сказал я. — Но что ты имел в виду, когда говорил о преступниках? В Парке появились преступники? Они к тебе обращались?

Самппа прищурился, как будто хотел меня лучше рассмотреть.

— Какие преступники? — спросил он. — Я говорю о Лауре.

Разумеется, я не знал, что чувствует человек, на который обрушился целый дом, но на краткий миг представил себе, какие эмоции владеют в момент обрушения жителем первого этажа. Я молчал, вместо этого сосредоточившись на том, чтобы не упасть со стула и сохранить спокойное выражение лица.

— Разумеется. — Это все, что мне удалось выдавить.

— Конечно, я не имею в виду, что тюрьма навсегда переводит человека в разряд подозрительных, — добавил Самппа, взявшись теребить уже другой браслет и другим пальцем. — Я верю, что люди способны меняться. Каждый заслуживает второго шанса. Вот почему я пришел поговорить о Детском дне — лучше Неделе — который начнется…

— Давай вернемся к твоей коллеге, — перебил я его, понимая, что ступаю по тонкому льду. Во мне все бушевало, но я изо всех сил старался этого не показать.

Самппа явно полагал, что мне известно нечто, до чего я в жизни не додумался бы, будь у меня в распоряжении целый месяц, состоящий из одних воскресений.

— Все это конфиденциально, — сказал я. — Даю гарантию, что я действую исключительно в интересах Парка приключений.

Это была не вся правда, но и не ложь. Самппа смотрел на меня. Очередной тур игры в гляделки, как только что с Кристианом. И вариантов у меня не больше, чем тогда. Я должен выиграть. Самппа выдержал самую долгую из своих пауз.

— Давай будем честными друг с другом, — наконец сказал он. — Есть факт, что, когда Юхани ее нанял, она прошла вперед вне очереди. Я это знаю, потому что сам советовал ему кое-кого на эту должность. Моего старого приятеля по колледжу, с отличными идеями по поводу художественного образования детей и взрослых. И он только что получил ученую степень по педагогике. Но тут вдруг появилась Лаура. И Юхани взял ее. Выпускницу художки, которая, как выяснилось, только вышла из тюрьмы. Сидела она не за убийство и не за что-то в этом роде, а за довольно серьезные финансовые нарушения… Или как это называется? Невозврат займов, хищение средств, мошенничество, уклонение от уплаты налогов — точно не знаю, но что-то такое. Если откровенно, я не понимаю, как такому человеку можно доверить работу в Парке приключений. Почему Юхани принял такое решение? Разумеется, Лаура — человек одаренный, и сейчас ее талант расцветает. Это позитивный пример для всех нас. Вот почему я пришел поговорить о Детском дне — лучше неделе. Поскольку всем сотрудникам, кроме меня, разрешено воплотить свои мечты…

— Ты обсуждал это с Лаурой? — снова перебил я его.

Я не удержался. Он говорил так, словно бежал марафонскую дистанцию. Километр за километром, час за часом, на стабильной скорости, но мне не хватало терпения его выслушивать. Не сейчас.

— Детский день?

— Тюрьму.

Самппа удивился. Искренне.

— Не думаю, что я когда-нибудь раньше видел такой холодный взгляд и слышал такой холодный голос… Один мужчина, который пришел в Парк со своими детьми, подошел к Лауре и сказал что-то вроде: «Эй, хорошо, что ты уже на свободе». Мы с коллегами стояли неподалеку. И что она ответила? Ну, пожалуй, я не буду это повторять. От ее слов у меня мороз по коже пробежал. В тот день мы узнали, что на некоторые темы с ней лучше не заговаривать.

— А этот мужчина?.. — спросил я, пытаясь спрятать свою заинтересованность за нейтральным тоном, хотя меня одолевало желание схватить Самппу за грудки, тряхнуть хорошенько и заставить выложить мне все сию же минуту. — Как он выглядел?

— Ну типа… Обыкновенно, — ответил Самппа. — Хотя нет, не совсем. Как минимум, он сам не считал себя обыкновенным. Такой малость самодовольный.

Самппа умолк, а я понял, что дальнейшие расспросы невозможны. Мне казалось, что в описании я узнал Киммо, но я не знал, что бы это могло значить. К тому же мне требовалось выпроводить Самппу из кабинета. Стены давили на меня; пол и потолок как будто начали дрожать, а из моего тела утекали последние силы. Теперь мне стала ясна причина моей усталости и того, почему она только усиливалась. Усталость накрыла меня с головой, вынырнула из тьмы, которая окружала меня все время, несмотря на то, что иногда тьму прорезывал тонкий луч света.

— Насчет Детского дня, — сказал я. — Обещаю, что изучу этот вопрос с максимальной благожелательностью.

— Это как?

— Я попытаюсь найти способ осуществить эту идею.

Я сказал именно то, что имел в виду. Если я смогу решить проблемы Парка, то буду только рад уступить место управляющего шестилетнему ребенку.

Впервые за всю нашу беседу Самппа улыбнулся.

— Как я и говорил, ты — глоток свежего воздуха в этом Парке, — сказал он. — Ты настоящий царь Мидас. Все, к чему ты прикасаешься, расцветает.

25

От криков у меня едва не лопались барабанные перепонки. Группа детей обтекала меня с двух сторон. Холл казался освещенным ярче обычного. Вся обстановка вдруг предстала передо мной слишком пестрой, кричащей, безвкусной и потому уродливой. Детские визги были словно тысячи ногтей, скребущих по доске. Запах жареных сосисок из кафе будил в памяти площадку для выгула собак, когда в нем начинает сходить снег. Стальные опоры Большой горки отсвечивали льдом; вагоны Варана, обычно двигавшиеся со скоростью улитки, напоминали приличный экспресс. Общий шум Парка, непрекращающиеся разнообразные звуки, их хаотичная регулярность — все это обрело физическую форму и сыпалось на меня ударами со всех сторон, давило на каждый сантиметр моего тела.

Через какое-то время мне пришлось остановиться, что было к лучшему. Лаура с кем-то разговаривала. Мужчина примерно моего возраста активно жестикулировал и указывал руками на расписанные стены. Он производил впечатление человека, не верящего собственным глазам. Я его понимал. Мне тоже с трудом верилось в то, что предстало моему взору. Возможно, я стал свидетелем мирового живописного рекорда — во всяком случае произошло событие соразмерного масштаба.

Фрески были полностью закончены. И они ошеломляли.

Я чуть отступил назад и остановился на мостике между Ружьями-тромбонами и Пончиком. Кое-кто из родителей тоже стоял здесь, опираясь на перила. День в Парке приключений явно не относился к числу самых захватывающих событий в их жизни. Лаура продолжала разговаривать с мужчиной.

Мужчина поочередно указывал рукой то на одну стену, то на другую, складывал руки на груди, кивал и внимательно слушал, что ему говорит Лаура. Наконец они пожали друг другу руки. Мужчина несколько раз оглянулся, нашел глазами что-то и направился в том направлении. Вполне вероятно, что его целью был один из инфернально верещащих детишек.

Я подошел к Лауре. Она протирала белой тряпкой синий левый край стены О’Кифф, стоя ко мне спиной. На ней были черные рабочие брюки и красная футболка. Волосы у нее торчали во все стороны. Очевидно, она почувствовала мой взгляд, потому что повернулась, когда мне оставалось до нее несколько шагов. Ее лицо осветилось довольством и даже гордостью. Но только на долю секунды. Все изменилось мгновенно.

— Привет, — сказала она.

— Здравствуй, — ответил я.

Она посмотрела налево, затем направо. По ее виду никто не сказал бы, что она мне рада. Совсем нет.

— Стены закончены, — сказал я. — Поздравляю.

— Осталось несколько последних мазков. Но… Спасибо.

Из ее голоса испарились вся ее доброта, все знакомое мне дружелюбие. Не говоря уже о теплоте.

— Похоже, кому-то они понравились, — сказал я, на ходу соображая, как продолжить этот разговор.

— Кому?

— Этому мужчине… Только что… Который…

— А, этому… Да, точно. Это журналист из «Хельсингин Саномат». Пришел сюда с детьми и увидел эти стены. Завтра вернется. Хочет их сфотографировать и взять интервью для газеты.

— Замечательно.

— Признаюсь, я немного удивлена.

Лаура посмотрела мне в глаза. Я не отвел взгляда. На ее лице застыло нейтральное выражение. Хотя мы стояли почти вплотную друг к другу, от былой близости не осталось и следа. Трудно было вообразить, что еще совсем недавно мы страстно целовались в электричке.

— Ты хотел что-то спросить?

Вопрос застал меня врасплох.

— Вообще-то… — Я кивнул, хотя уже потерял уверенность, что в этом разговоре есть смысл. Как и в любом другом разговоре с ней. — Не знаю.

— Раз уж ты здесь, — сказала Лаура, оглядываясь по сторонам, будто собиралась переходить через дорогу, — может, лучше всего будет, если я… Мне надо тебе что-то сказать.

Крики детей и шум Парка приключений бушевали вокруг, словно шквалистое море. Мы стояли как будто на продуваемом всеми ветрами пляже, пытаясь расслышать, что говорит собеседник.

— Это трудно, — начала она, комкая в руках тряпку. — Мне надо было… сказать тебе… раньше.

Я внезапно почувствовал облегчение. Лаура наконец заговорила о том, что меня волновало. Это к лучшему. Она расскажет обо всем сама, и мне не придется задавать ей неудобные вопросы.

— Это и не может быть легко, — сказал я и ободряюще кивнул ей. — Я прекрасно тебя понимаю.

Мои слова ее немного удивили.

— Нет, нелегко. Это… Но приятно знать, что ты понимаешь. Ты и я… Хорошо провели время.

— Очень хорошо, — подтвердил я.

— Да, — сказала Лаура быстро и тихо, как будто исполняя неприятную обязанность.

Я чувствовал, что тоже должен что-то сказать. Но единственное, что пришло мне в голову, это продолжение моего предыдущего комментария. Что-то типа: «Очень, очень, очень хорошо». Но это не годилось. По множеству причин.

— Но, — продолжила она. — Иногда хорошо — этого слишком мало. Как бы это сказать: ты и я… Я думаю, у нас разные пути.

— Разумеется, — ответил я. — Ты художница, а я математик. Теперь — управляющий Парком…

— Нет, дело не в этом… Мне трудно говорить…

В ее голосе зазвучали новые нотки. Как будто у нее вдруг что-то заболело, но она не хотела этого показывать. У меня возникло ощущение, что я еду в поезде, который приближается к катастрофе, скорее всего, к обрушившемуся мосту. Это было подсознательное чувство. До этого мне и в голову не приходило, что я нахожусь в каком-то поезде.

— Я имею в виду, что в этот момент в моей жизни и в твоей жизни… — казала она. — …Мы движемся в разных направлениях. Вот что я имею в виду.

Она коснулась своих очков, хотя никуда их не сдвинула.

— Надо сказать это вслух, — добавила она еще быстрее и более напряженным голосом. — Я пытаюсь сказать, что… То, что между нами было… Этого больше не будет. Все кончено.

Я посмотрел на нее. Она по-прежнему выглядела такой же, как всегда. Я решил, что честно скажу все что думаю.

— Я тебя не понимаю.

Лаура отвернулась. Я увидел, как у нее по щеке скатилась слеза.

— Прости.

На меня обрушилось еще одно здание. Крики в холле стали еще более невыносимыми. Мой разум совершил сразу несколько операций. Я понял, что допустил в своих вычислениях ошибку. Критическую ошибку. Все, что случилось между нами, — Моне, ужин, наши разговоры и моя интерпретация этих разговоров, поцелуи в электричке, ночь взаимной близости — привело именно к этому. Неважно, какой метод я использовал, я сделал неправильный вывод. Сколько бы раз я ни складывал одно с другим, у меня все время получался разный результат. Больше всего меня беспокоил тот факт, что я явно утратил способность двигаться в направлении, которое секунду назад представлялось мне разумным. Я просто стоял на месте и смотрел, как по щеке Лауры сбегает еще одна слеза.

— Все кончено? — спросил я, сам не зная, к кому обращаюсь.

Лаура молча кивнула. Ее губы и щеки едва заметно дрожали.

Не знаю, как долго мы так стояли, но потом мы одновременно двинулись с места. Она повернулась к О’Кифф, а я пошел назад к себе в кабинет. Я прошел через шумный холл, глядя себе под ноги, чтобы не наступить на кого-нибудь из наших клиентов. Вскоре я вернулся в кабинет. Сел в кресло и просидел в нем до закрытия Парка.

Я запер Парк, выключил освещение. Вызвал к воротам такси. Это противоречило моим принципам по двум причинам. Во-первых, мой ежемесячный транспортный бюджет точно рассчитан, и поездка на такси его нарушит. Во-вторых, ездить от двери до двери негативно влияет на объем ежедневной физической нагрузки. Однако аргументы в пользу этой незапланированной поездки в «мерседесе» были слишком убедительны. Внутри меня что-то взорвалось, оставив безжизненный кратер.

26

В день захоронения урны с прахом Юхани я проснулся, когда на часах не было еще и шести.

Я остался дома. Последние два с половиной дня прошли как в тумане. Густом и удушливом. Более того, я заметил, что с решением большей части практических вопросов прекрасно справлялся или ноутбук, стоящий у меня на кухонном столе, или телефон. Даже вопрос предстоящего ремонта Большой горки я успешно решал, переписываясь с Кристианом, поставщиками запчастей и временными рабочими. Кристиан хватался за любую возможность проявить себя в качестве главного менеджера. Он все делал правильно и за каждую цеплялся обеими руками. Не его вина, что мои собственные перспективы не выглядели сейчас особенно привлекательными.

Я стоял спиной к раковине. Закипел чайник. Я посмотрел в окно. Наступил час между тьмой и светом — то время суток, когда в пейзаже начинают угадываться какие-то формы, но ты никогда не знаешь, то ли это что-то реальное, то ли плод твоего воображения. Закрытый ноутбук лежал на дальнем краю кухонного стола и как будто излучал что-то ядовитое. Или создавал вокруг себя силовое поле, не давая мне приблизиться и отталкивая меня. В то утро это ощущение было особенно сильным.

Шопенгауэр поел и теперь сидел спиной ко мне между кухней и гостиной. Он умывался, усердно работая передними лапами. А что, если все это время он был прав? Что, если излишние усилия бесполезны и в этой жизни лучше фокусироваться на важном, спокойно проходя мимо возможностей, сулящих тебе что-то еще, кроме еды, сна и регулярных наблюдений с балкона? Что, если ничто никогда не заканчивается иначе, чем всегда, — тратой сил, одиночеством, поражением и в финале смертью?

Я отрезал ломоть ржаного хлеба, сделал два тоста, положил сверху немного купленной со скидкой индейки, налил в кружку горячей воды и сел за стол. Открыл газету и тут же увидел фотографию: Лаура позирует перед своей фреской на тему Туве Янссон. Я перевернул страницу и нашел статью. Она занимала целый разворот и сопровождалась еще тремя фотографиями. Автор знакомил читателя с биографией Лауры и ее работой. Никакого упоминания о тюрьме. Я сознавал, что это злобная мысль, но в эти дни меня посетило много новых эмоций, в том числе не поддающихся контролю. На самой большой из трех фотографий Лаура опиралась о стену; сама фреска выглядела так, будто продолжалась до бесконечности. При знакомстве с содержанием статьи создавалось впечатление, что Лаура — начинающая художница, а эта километровая стена — ее первая работа. Мне было больно смотреть даже на фотографию. Туман перед глазами загустел, собравшись в области груди и живота тяжелым ноющим комком, и чем дольше я смотрел на изображение, тем больше рос этот комок. Я сложил газету, выглянул в окно и принялся за свой тост. Взял кружку с чаем, передвинулся на другой край стола и включил ноутбук.

Секунду спустя мне пришлось вцепиться в край столешницы — иначе я упал бы со стула.

Обновленные данные из Парка свидетельствовали: ни один из тех, кто взял у нас заем, не расплатился. Не вернул ни сумму долга, ни даже процент. Ни один человек. Доходы банка по результатам первой фазы равнялись нулю. Я пялился на цифры, но они не менялись. Это означало, что никто не собирался выполнять наше честное и разумное соглашение. Похоже, никто не думал, что получение небольшой ссуды до зарплаты накладывает определенные обязательства. Мы назвали свой продукт «разумным кредитом», о чем сообщалось в рекламной листовке, и в простейших выражениях объяснили, насколько это выгодное предложение, но это не побудило людей вести себя по правилам. Я вспомнил, что, основывая банк, принимал в расчет вероятность того, что найдутся те, кто не сможет выплатить долг, но разум и математика диктовали, что большинство заемщиков расплатится вовремя, потому что условия у нас лучше, а процент — ниже, чем у конкурентов. Это же простая математика! Это было много раз доказано на практике. А исходный капитал… Он теперь в карманах заемщиков. Или, как я быстро понял, он, скорее всего, даже не там. Гораздо более вероятно, что они его уже промотали, спустили в унитазы по всему миру.

Абсолютно иррациональное поведение.

Тем не менее…

Это конец.

В тот мрачный дождливый вечер на кладбище в Мальми почти не было людей. «Это потому, что все умерли», — пошутил бы Юхани. Уверен, что он так и сделал бы. Но Юхани молчал. Он был пеплом у меня в руках. Урна с Юхани внутри прибыла к кладбищу в черном катафалке похоронного бюро. Я нес ее на сгибе локтя правой руки. Она оказалась неожиданно тяжелой. За мной на почтительном расстоянии следовал сотрудник похоронного бюро — сравнительно молодой парень в шляпе и солнечных очках, несмотря на погоду. Путь был сравнительно долгий. Зонт у меня в левой руке порывался улететь вместе с ветром, явно не горя желанием защищать меня от дождя.

Мы несколько раз сворачивали под углом в 90 градусов, затем сделали несколько осторожных шагов по мокрой траве и остановились перед небольшой ямой в земле. Вокруг высилась куча свежевынутого грунта. Я посмотрел назад. Молчаливый парень в черном возник рядом почти мгновенно. Я передал ему зонт, который он стал держать надо мной. Урна была обмотана бечевкой, которую я перемотал себе на правую руку, после чего начал опускать урну в ямку, стравливая бечевку.

Когда я остановился, мне показалось, что все вокруг тоже замерло. Я поднял голову.

Тысячи могил, косой дождь, высокая каменная стена, шоссе за ней. Черные от дождя стволы деревьев, тяжелые промокшие венки. Одинокая свеча в фонаре — словно единственный в мире источник света. Но тут на фоне общей неподвижности я заметил какое-то шевеление. Метрах в тридцати правее меня зашуршал чей-то плащ. Человек сделал несколько шагов, отвернулся и остановился. Низко опущенный капюшон плаща прятал его лицо. Возможно, он нашел могилу, которую искал. С другой стороны…

Внезапно мне показалось, что я вижу спину Игуаны. Характерная осанка. Вдали показалась группа людей, которые двигались более или менее в моем направлении. Я еще раз посмотрел на одинокую фигуру. Похоже, он тоже обратил на них внимание. И двинулся прочь. Его энергичный шаг напомнил мне походку Игуаны. Его фигура исчезла за оградой прежде, чем я убедился, что это был именно он. Группа скорбящих сменила направление. Я смотрел на них со стороны. Один из них нес урну. Вполне вероятно, что человек, которого они провожали в последний путь, только что меня спас.

Мертвые спасают живых.

Но больше я об этом не думал.

Вечер был темный и серый. Костюм у меня промок до нитки.

Я пришел сюда, чтобы похоронить своего брата.

Бечевка натянулась, и урна спокойно опустилась в объятия земли.

Она коснулась дна ямы. Отсюда она никогда не вернется.

Я выпустил конец бечевки. Одновременно я отпустил что-то еще. Не уверен, что я сказал это вслух. Но, как минимум, мысленно я сказал Юхани, которого больше никогда не увижу наяву: «Я не смог».

Я не смог спасти Парк приключений. Я не смог спасти даже себя. Это оказалось невозможно. Я честно сказал ему, что больше ничего не могу придумать. И не вынесу новых испытаний. Как только тебе в голову взбрело, что я справлюсь со всем этим, используя простую логику? Ведь…

Здесь просто нет никакой логики.

Ни в чем нет никакой логики.

И нигде нет никакой логики, потому что она, похоже, никому не нужна.

Посмотри по сторонам, Юхани. Не вниз, не на эту темную урну, не на эти глинистые стенки ямы. Чуть выше. Если ты присутствуешь здесь в какой-то иной форме или достиг более высокого плана бытия, ты увидишь, что ничто из происходящего не приносит никакой прибыли. Ни в каком виде.

Посмотри на мир.

Шопенгауэр был прав. Только нерожденные счастливы.

Жизнь — не ссуда. Это платежное мошенничество. Это проект, длящийся в среднем 75 лет, чья единственная цель — максимальное увеличение нашей собственной глупости. И, судя по всему, именно к этому мы и стремимся. Посмотри, какой выбор мы делаем. Если мы здоровы, мы делаем все, чтобы стать больными — курим сигареты, пьем спиртное и объедаемся. Если мы хотим изменить общество — мы голосуем за варианты, которые сделают наше положение только хуже. Когда нам надо думать о том, что разумно, а что нет, мы начинаем рассуждать о своих чувствах. Самое важное — гарантировать, что ничего разумного не произойдет, даже случайно. Самые успешные из нас — это те, кто умеет нести самую забористую чушь и обвиняет в этом всех остальных. Один плюс один равняется не двум, Юхани. В зависимости от того, какой сегодня день и кто говорит, это может быть чем угодно.

И я должен преуспеть в этом мире, опираясь на логику?

Я глубоко вздохнул. Я был почти уверен, что не рассуждал вслух. Еще секунду я постоял на краю ямы, глядя, как в земле исчезают капли дождя. Я принял решение. Мы вернулись на парковку. Сотрудник похоронного бюро сел в свой черный катафалк, а я — в белое такси.

Дома я повесил свой мокрый костюм на плечики, вымыл ботинки, заварил чай и сел за компьютер. Запустил анонимный браузер, скрывающий мой IP-адрес, и открыл электронную почту. Я помнил: Юхани показывал мне, как работать в Сети, не оставляя следов. Иногда я думал, что это просто очередная мода — одна из тысячи вещей, которыми увлекался мой брат. Но в свете последних событий я предположил, что анонимность онлайн была для него чем-то большим, чем просто хобби.

В любом случае это сообщение должно прийти не от меня. Оно запустит цепную реакцию, в которую буду вовлечен и я. Я составил сообщение, но медлил, не нажимая кнопку «Отправить». Я сделаю это утром. Хочу быть там, когда это произойдет.

Получатель сообщения — старший констебль Пентти Осмала из отдела по борьбе с организованной преступностью и мошенничеством Хельсинки. Я сохранил его визитку. В тексте сообщения говорилось, что, по слухам, в одном из морозильников Парка приключений может обнаружиться тело человека, представляющего интерес для полиции.

27

Когда в это яркое утро я вышел из такси, осеннее солнце, стоя низко над горизонтом, слепило мне глаза и согревало лицо. Эту меру безопасности я отныне предпринимал всегда. Парковка была пуста; асфальт пах ночным дождем. Мне показалось, что Парк приключений стал меньше, чем обычно. Разумеется, он продолжал представлять собой гигантскую коробку, перекрывшую мне поле зрения от севера до юга. Но теперь она не производила впечатления внушительности. Она больше на меня не давила. Я больше не тащил Парк на себе.

Что-то где-то изменилось.

Вероятно, этим «что-то» был я. Я проверил время у себя на телефоне. Сообщение я отправил 40 минут назад.

В здании я почти сразу столкнулся с Кристианом. Он шел в холл со стороны служебных помещений. При виде меня он начал улыбаться. Я улыбнулся в ответ. Его улыбка поражала шириной. Моя отличалась легкостью. Он открыл рот, намереваясь что-то сказать — его улыбка исчезла — но я его опередил.

— Должность исполнительного директора может быть ближе к тебе, чем ты думаешь.

Кристиан остановился.

— Серьезно? — спросил он.

— О да.

Он не мог скрыть переполнивших его эмоций.

— Любовь сурова, да? У тебя жесткие методы, но ты знаешь, что ты делаешь. Ты отличный босс.

Я похлопал его по плечу и увидел у него в глазах слезы. Я пошел дальше. Мне не хотелось его разубеждать или объяснять, что мой визионерский предпринимательский талант скоро может стать предметом интереса полиции.

Я зашел к Эсе в аппаратную. Воздух в ней сгустился почти до состояния желе; запах серы проникал в глубину моего мозга, вызывая физическую боль. Эса повернулся на своем крутящемся кресле и встал.

— Не хочешь присесть? — пригласил он.

Нет, подумал я; если я присяду, то не уверен, что после этого смогу передвигаться. И неважно, что ждет меня в будущем, концепция гибели в облаке человеческих газов представлялась мне во всех смыслах нелепой.

— Нет, спасибо. Я просто хотел сказать, что ценю и уважаю то, что ты делаешь. Спасибо за хорошую работу.

Эса замотал головой.

— Это я должен тебя благодарить, — сказал он. — Ты вдохнул в Парк новую жизнь. Ты берешь на себя ответственность. Ты подаешь другим пример. Идешь в бой первым, как говорят в морской пехоте. Я понял, что могу наконец немного расслабиться. Я даже стал ездить на работу на велосипеде. Свою «шкоду» я припарковал возле парка. Это нормально?

— Разумеется, — быстро ответил я. Припаркованный за зданием «универсал» Эсы камуфляжной расцветки никому не мешал. У меня возникло неприятное ощущение, что мое лицо начинает плавиться. Я понимал, что физически это невозможно, но жажда кислорода стала нестерпимой. — Продолжай в том же духе. Нет никакого смысла себя выматывать. Совершенно никакого смысла.

Проходя через холл, я испытал странное чувство меланхолии. Никогда не представлял себе, что буду смотреть на эти горки, Замок приключений, и меня будут захлестывать эмоции. Я махнул Самппе. Он энергично помахал мне в ответ и поднял вверх два оттопыренных больших пальца. Детский день ближе, чем он думал. Я добрался до офисного крыла, заглянул в кабинет Минтту К, которая сидела за столом, едва не касаясь лбом столешницы. Она была в брючном костюме, как обычно, черного цвета и в обтяжку. Бронзовые руки с унизанными серебряными кольцами пальцами она опустила возле головы. В кабинете пахло джином, табаком и — особенно отвратительно — мужским лосьоном после бритья. Разумеется, его не могла источать Минтту К.

— Все в порядке? — спросил я.

Минтту К распрямилась с таким видом, словно только что приземлилась на незнакомой планете, но уже через две минуты вернулась в свое обычное состояние.

— Ты был прав, — сказала она, не тратя силы на приветствие, и достала из пачки на столе сигарету. — Иногда старый путь — это лучший путь. Тебе не надо дотягиваться до каждого лидера мнений. В любом случае некоторые из этих лидеров — настоящие козлы.

— Я имел в виду… Поскольку наш бюджет на маркетинг ограничен…

— Золотце… — сказала она, прикуривая сигарету и тыча ею в меня. — Именно. Мне нравится ход твоих мыслей. Больше кайфа за те же деньги. При Юхани здесь все немножко вышло из-под контроля. Не обижайся.

— Ладно.

— Золотце, — сказала она, и ее голос все больше напоминал визг антикварной бензопилы. — У тебя хороший стиль. Давай назовем это так. А теперь, если не возражаешь, я сделаю пару звонков. Добуду нам небольшую скидку.

— Разумеется, — сказал я. — Я рад, что все в порядке.

Я действительно именно это имел в виду. Не успел я выйти за дверь, как услышал шипение вскрываемой банки.

Я включил компьютер. Как только запустились все необходимые программы, я приступил к работе. Мой план заключался в том, чтобы оставить преемнику, кто бы он ни был, комплект бухгалтерских документов, составленных с максимальной простотой и прозрачностью и способных устоять перед любой проверкой. Основной массив работы я выполнил прошлой ночью. Остались завершающие штрихи, и, как я и предполагал, на это не потребовалось больших усилий. С самого начала я вел себя — за неимением лучшего варианта — с предельной методичностью, поэтому с этой стороной проблемы разобрался быстро. Я откинулся на спинку кресла и огляделся. Куртка Юхани по-прежнему висела на вешалке. Она производила такое впечатление, будто поселилась здесь навсегда и не было силы, которая унесла бы ее отсюда. В карманах было пусто. Куртка смирилась со своей судьбой.

Я навел в кабинете порядок, расставил все вещи по местам. Любой, кто займет это кресло, увидит чистый стол и аккуратные стопки бумаг. Я был готов.

Как будто нарочно именно в этот миг в дверях кабинета показалась Йоханна. Я ее уже увидел, но она все равно постучала по косяку двери. Я приветливо поднялся ей навстречу. Йоханна — сотрудница Парка, с которой я общался меньше всех. Кафе «Плюшка и кружка» — это история успеха. Под руководством Йоханны оно работало как часы. Если я иногда интересовался ее методами, она всегда все объясняла с практической точки зрения. В ней вообще было-то очень практичное. Казалось, она никогда не делает ничего, что не имеет значения. Ни одного непродуманного движения. Она всегда немного хмурилась и была женщиной сильной и мускулистой.

— Вас хотят видеть в кафе, — сказала она. — На кухне.

Я шел впереди, она — сзади.

— Спасибо, — сказала она, когда мы проходили по южному торцу холла.

Я оглянулся через плечо:

— За что?

— За свободу.

— Кафе «Плюшка и кружка» — это история успеха. Вы превосходно им управляете.

Мы добрались до кафе и направились на кухню.

— Я не об этом. Вы — лучшее, что могло произойти с этим Парком.

У меня не было времени спросить, что она имеет в виду. Мы зашли на кухню, и я увидел старшего констебля Осмалу и еще двух полицейских в форме и в голубых латексных перчатках.

28

— Утро! — поздоровался Осмала и помахал мне голубой рукой.

Он стоял на кухне в расстегнутом блейзере, спиной к морозильнику, как будто пытался прикрыть его своим телом.

— Доброе утро, — ответил я.

— Не возражаете, если мы проверим содержимое морозильника? — спросил он.

Стоит ли говорить, что вопрос был абсолютно бессмысленным? Осмала имел право смотреть что угодно и когда угодно — это его работа. Я хотел повернуться к Йоханне и попросить ее снять замки с дверец морозильника, когда заметил, что они уже исчезли.

— Пожалуйста, — после паузы ответил я.

Осмала кивнул своему коллеге справа. Они явно обговорили всю свою хореографию заранее. Тот шагнул к морозильнику, распахнул дверцы. Осмала наклонился, чтобы посмотреть внутрь. По кухне пронеслась холодная волна.

Осмала кивнул второму коллеге. Тот подошел к нему. Осмала начал вынимать из морозильника продукты и передавать коллеге, который складывал их на металлический стол.

— Лучше бы им не оттаивать, — услышал я голос у себя за спиной.

Мы обернулись. Йоханна говорила очень серьезно. Ну разумеется. Она не знала, что я оставил на дне морозильника. Я бросил взгляд на Осмалу. Он держал в руках пакет с тридцатью замороженными бельгийскими булочками.

— Они могли быть использованы при совершении преступления, — сказал он, помахав перед Йоханной пакетом с булочками.

Ее его слова явно не убедили. Надо бы увести ее с кухни. То, что должно сейчас произойти, подумал я, это моя ответственность. И только моя.

— Можно ей вернуться в кафе? Посетители ждут, — сказал я Осмале. — Там уже очередь скопилась.

Осмала все еще взвешивал в руке булочки.

— Почему бы и нет? — наконец решил он.

Я посмотрел на Йоханну. Возможно, по выражению моего лица она поняла, что ей и правда лучше удалиться. Она бросила на морозильник еще один, почти оскорбленный, взгляд и ушла. Осмала и офицер продолжали опустошать морозильник. Я заметил, что второй офицер следил не за морозильником, а за мной — в отличие от морозильника у меня имелась пара ног. Офицер тихо переместился и встал между мной и кухонной дверью. Ничего удивительного.

Морозильник постепенно пустел. Вот на столе появились куриные крылышки. За пакетом с куриными крылышками лежал полный пакет круассанов, который я очень хорошо запомнил. Хотя нет, насчет круассанов я был не уверен, зато точно знал, что пакет, который в данный момент вынимал Осмала, — один из последних. Я оказался прав. Он остановился. По моим предположениям, сейчас он смотрел на слой пенопласта, что могло смутить его в лучшем случае на несколько секунд. Но он задержался в той же позе дольше, чем я ждал. Когда он наконец сдвинулся с места, на его лице читалось разочарование, как у человека, который надеялся найти нечто ценное, но не нашел. Он вытащил из морозильника еще один пакет куриных крылышек.

Я не знал, сколько таких пакетов появилось из морозильника — я не находил в себе сил их пересчитывать. Но их было много. Объем куриных крылышек, скопившихся на столе, более или менее соответствовал объему тела одного профессионального убийцы. Осмала нагнулся над морозильником. Его широкий торс исчез в его глубине. Я слышал, как он простукивает стенки и дно морозильника, проводя по ним пальцами. Судя по издаваемым звукам, он был недоволен. Анонимное письмо четко указывало именно на этот морозильник. Мне ли не знать — ведь это я его написал.

Через некоторое время Осмала выбрался из морозильника. Цвет его лица представлял собой нечто среднее между фиолетовой вишней и краснотой огнетушителя. Он болтался вниз головой добрых несколько минут при температуре минус двадцать градусов.

— Осмотрим другой, — сказал он.

— Пожалуйста. — Я не знал, что еще сказать — ему или себе. Что это не совпадает с моими вычислениями? Это было бы слишком мягкой формулировкой.

Второй морозильник также был полон замороженных продуктов — я имею в виду замороженную еду. Я не перепутал морозильники. Заполняя морозильник в порядке, обратном тому, в каком Осмала его опустошал, я своими глазами видел, что тот морозильник, в котором, по моим прикидкам, должно было находиться нечто не совсем обычное, был именно тем, в который я это нечто и положил. Но сейчас это был обычный морозильник — не больше и не меньше. Когда я закончил, пальцы у меня не гнулись от холода. Осмала отослал офицера в форме прочь. Наверное, работать над более срочными делами, не имеющими отношения к бельгийским булочкам и сотням куриных крылышек. Он внимательно осмотрел всю кухню, но ничего не трогал. Я знал, что он ищет, но также знал, что в шкафах и на полках он этого не найдет.

— Помните фотографию, которую я вам показывал? — вдруг спросил он.

Я сказал, что помню.

— Вы видели этого человека после нашего разговора?

— Нет, — покачал я головой.

Он сделал несколько быстрых шагов к кухонной двери, повернулся, отвернул назад рукава своего блейзера и потянулся. К его лицу вернулся привычный мертвенно-серый оттенок.

— Вы так и не спросили, что мы ищем.

— Я предположил, что вы знаете, что ищете, — честно сказал я.

Осмала на миг задумался. Похоже, мой ответ его удовлетворил.

— Действительно, — сказал он. — Большего я сказать не могу.

Как и я. Я понял это, когда заново заполнял морозильники.

Именно в этот момент у меня зазвонил телефон. Осмала счел это знаком, развернулся, толкнул дверь и исчез в кафе. Я видел, как он своей тяжелой поступью решительно шагает к холлу и дальше, к выходу. Я достал телефон. Неизвестный номер. Я решил принять звонок, рассудив, что крайне маловероятно второй раз за день получить сюрприз.

Оказалось, я могу крупно ошибаться.

29

Эсы в аппаратной не было, хотя ключи от его машины лежали у него на столе. Я взял их, опустил себе в карман и набросал ему записку, сообщая, что на несколько дней позаимствую его «шкоду», потому что мне надо кое-куда съездить по делам Парка, и обещая компенсировать расходы на бензин. Пока я не вышел в холл, я не дышал.

Перемены я заметил моментально. В этой части Парка всегда находились только дети. Теперь здесь толпились и взрослые. Одни стояли на месте, другие медленно перемещались, указывая друг другу на фрески, останавливались перед ними, отступали на шаг-другой и снова подходили ближе. С каждой минутой их число росло. Перед некоторыми фресками они стояли небольшими группками. Лауры видно не было, но я надеялся, что она где-то здесь и радуется, наблюдая, как много народу пришло оценить ее работу. Эта мысль наполнила меня одновременно гордостью и печалью. Я поспешил уйти, пока мне не стало совсем худо.

Я ехал, соблюдая все правила дорожного движения и не забывая поглядывать в зеркало заднего вида. Хвоста за мной не было. Дорога заняла у меня 34 минуты.

Я остановился возле небольшого промышленного здания серого и винно-красного цвета. Серая часть была бетоном, винно-красная — гофролистом. На стене — подсвеченная вывеска, сейчас выключенная, с изображением клубничины и корявых букв «Джем и ягоды Южной Финляндии». Название показалось мне каким-то неполным, грамматически неправильным; впрочем, все окружающее производило такое же впечатление. Дорога заканчивалась возле здания. Она обрывалась так резко, что это рождало предположение, что изначально ее планировали продлить, пока кто-то не посмотрел по сторонам и не понял, что нет ни одной веской причины тянуть ее дальше. Насыпи по обочинам дороги, ведущей к фабрике, были лысыми. По пути сюда я проезжал мимо рощ, полей и запущенных лугов. Сюда не доносился шум модернизации. Я явно не находился в сердце инновационного предпринимательства.

Я проехал чуть вверх и затормозил перед воротами фабрики. Здесь стояли еще две машины: относительно новый черный «лендровер» и красный «ауди» чуть постарше — устаревший пожиратель бензина. Я припарковал автомобиль Эсы за ними и вышел. В просветах между небольшими, но плотными серыми тучами порой проглядывало солнце, озаряя землю, но тут же скрывалось, и снова наступала темнота. Именно сейчас тучи расступились, как будто кто-то наверху включил фотоаппарат со вспышкой. В окружающем пейзаже яснее выступили березы, уже потерявшие половину листьев; оставшиеся пожелтели, высохли и сморщились. На светло-сером гравии виднелись следы недавнего дождя; кое-где вода собралась в лужи. Здание явно нуждалось в ремонте и свежей покраске.

Наверху короткого лестничного пролета открылась дверь, и из нее показалась знакомая фигура. Я сомневался, что на этот раз он будет демонстрировать свои пекарские таланты. Здоровяк был в зеленой охотничьей куртке, походных штанах и туристских ботинках. Судя по цвету и выражению его лица, он был готов убить лося, причем голыми руками. Он ждал меня на лестничной площадке, держа дверь открытой. Я поднялся, и мы вошли в главный фабричный цех.

Здесь высились похожие на гигантские кастрюли большие стальные цилиндры, емкости поменьше и змеились металлические трубы. Через все помещение тянулась, уходя в стену, конвейерная лента. По сторонам располагалось множество рабочих станций, оборудованных датчиками и измерительными приборами. Сталь, алюминий, резина, пластик. В воздухе пахло химикатами и совсем чуть-чуть — ягодами. Название на вывеске вызвало правильные ассоциации: это место в Южной Финляндии, где производят варенье и что-то делают с ягодами. Слышался звук работающего механизма — громкий низкий гул.

Я оглянулся. Здоровяк указал мне вперед. Я двинулся к центру цеха. Здоровяк молча следовал за мной, из чего я вывел, что иду в правильном направлении. Гул усилился.

— У нас проблема, — сказал он.

— Какого рода?

Я наконец увидел машину, издававшую шум. И кое-что еще. Машина напоминала соковыжималку — многие каждое утро пользуются такими дома — только огромную. Вместо апельсина в машину был головой вниз засунут человек.

— Вы вернулись! — сказал человек изнутри машины. Его голос доносился как будто со дна колодца. — Хорошо. Как я уже говорил, сложности последнего квартала — временные. Как только начнется сезон брусники и морошки, мы возобновим производство джема. У меня есть немецкий покупатель для черники. Он приезжает на следующей неделе. Мы с вами вместе обеспечим Германию джемом…

Он говорил так быстро, а эхо было таким сильным, что разобрать его было трудно.

— Вот такого рода проблема, — объяснил Здоровяк, указывая на человека внутри соковыжималки.

Я ответил, что не совсем его понимаю.

— Ситуация довольно близко напоминает твою. Эта фабрика — перевалочный пункт для денег. Во всяком случае так планировалось. Этот парень взял у меня деньги, но в дело их не вложил. Просто потратил. А когда я послал одного из своих фрилансеров, чтобы вернуть деньги, этот парень сделал из него отбивную.

— Это недоразумение! — раздался голос из соковыжималки. — Джем — это бизнес будущего. Главное — создать клиентскую базу…

— Помимо всего прочего, — продолжал Здоровяк, — мне пришлось уволить некоторых из своих сотрудников, как ты знаешь.

Он посмотрел на меня таким взглядом, что мне сразу стало ясно: он в курсе произошедшего на стройке.

Я промолчал.

— Но и это еще не все. Мне нужны деньги. Прямо сейчас.

Я не собирался говорить ему, что не понимаю, о чем он — тем более, что прекрасно понимал значение каждого слова.

— Вот почему ты здесь, — сказал он и сделал несколько шагов в сторону. Своей затянутой в перчатку рукой он повернул какую-то ручку, и гул соковыжималки стал громче. Затем он вернулся и стал передо мной.

— Я не понимаю, как…

— У тебя есть деньги, — сказал он, глядя мне в глаза.

Ледяной поток проник мне во внутренности, как будто кто-то открыл у меня в животе дверцу морозильника.

— Вообще-то банк…

— Не работает, — сказал Здоровяк.

Зато соковыжималка работала как миленькая. Я слышал ее гудение, хотя одновременно у меня возникло ощущение, что мир вокруг меня замер. Как минимум, на несколько секунд. Я молчал.

— Никто не возвращает мне мои деньги, — сказал он. Я узнал в его голосе те же интонации, которые звучали, когда у себя в доме он держал меня на мушке пистолета и заставлял поедать булочки с корицей. Интонации были нейтральными, и от этого становилось только страшнее. — Я бы удивился, если бы кто-нибудь заплатил мне хотя бы проценты. Врать нет смысла. Вруны попадают прямиком в соковыжималку.

— Это никакая не соковыжималка, — раздался приглушенный голос. — Соковыжималки безнадежно устарели. Бизнес на соках — ничто по сравнению с потенциалом, какой сулит производство джемов.

Здоровяк повернулся и пнул ногой соковыжималку. Это был единственный жест, выдававший его раздражение. Джемовый предприниматель понял намек и воздержался от дальнейших комментариев.

— У меня есть контора по сбору долгов, готовая начать работу, — сказал Здоровяк. — Я владею долей в компании, которая скупает долги.

— Коллекторское агентство предложит гораздо более высокий процент, — сказал я.

— Я прикидывал: у меня раз в десять выше.

— Не уверен, насколько это законно.

— О чем ты думал? Когда затевал эту дурацкую историю со своими ссудами под разумный процент?

На лице Здоровяка не дрогнул ни один мускул. Возможно, я никогда не видел никого, кто умел бы хранить такое невозмутимое спокойствие. Я вспомнил, что мне говорила Лаура о собственной финансовой ситуации и положении других сотрудников Парка. Все они набрали займов под низкий процент, потому что были неспособны оплачивать более дорогостоящие кредиты. Не говоря уже о в десять раз более высоких ставках. Но теперь…

— Ты переведешь мне деньги в ближайшие два дня. Деньги начнут поступать в Парк, а оттуда — ко мне. Я знаю, что ты с этим справишься. Я знаю, что ты найдешь способ. Я с самого начала не сомневался в тебе. Убедись, что с финансами Парка все выглядит безупречно. Потом мы пустим этот капитал на новые займы.

Мне показалось или последняя фраза вырвалась у Здоровяка непреднамеренно? Нет, не показалось. Он не собирался говорить это вслух — как минимум, не сейчас. Здоровяк быстро повернулся и посмотрел на конфитюрного магната.

— И пусть это будет тебе предупреждением, — сказал он. — Это еще одна причина, почему я тебя сюда позвал.

— Что с ним будет? — спросил я.

— То же самое, что будет с тобой, если ты не выполнишь наше соглашение.

Я не помнил, что подписывал с ним какое-либо соглашение, зато понимал: спорить на эту тему бессмысленно. Похоже, наша встреча подошла к концу. Я сделал пару шагов назад, к двери. Обернувшись на Здоровяка, я увидел у него в руке пистолет — тот самый, что он держал во время нашего недавнего свидания за чашечкой кофе.

— Куда это ты собрался?

— На работу. Дело сложное. Мне многое надо обдумать.

Это была чистая правда.

Здоровяк кивнул:

— Действительно.

Я подождал еще пару мгновений.

— Я подумал, что наша встреча закончена, — сказал я.

— Разумеется, — ответил он и, не выпуская из рук пистолета, снова подошел к пульту управления механизмами. — Как минимум, официальная часть. Теперь, когда я лишился помощников, а новых еще не нашел, все приходится делать самому. В каком-то смысле получаешь глоток свежего воздуха. Чувствуешь себя простым тружеником. Солью земли.

Сейчас в его голосе прорезались интонации, похожие на те, что звучали, когда он рассуждал о выпечке. Нежные, почти материнские.

— Кстати, о помощниках, — сказал он. — Мне пришлось избавить нашего общего друга от его обязанностей. Будучи в состоянии легкой взволнованности он сообщил мне, что ты сделал с двумя его подручными. Полагаю, он немного ревнует, что теперь я веду с тобой дела напрямую.

Мы посмотрели друг другу в глаза. Здоровяк повернулся к пульту, и гул соковыжималки усилился. Я так и не понял, разрешил он мне уйти или нет. Здоровяк повернулся ко мне спиной. Дуло пистолета смотрело в землю. Я сделал еще несколько осторожных шагов к двери. Постепенно я зашагал чуть быстрее, не отрывая взгляда от дверного проема. Я уже видел сумрачный вечер.

— Помни. Два дня.

30

Металлическая скамья на кладбище в Мальми была холодной и чуть сырой. Я не возражал. Я сидел под большим дубом и смотрел на надгробье Юхани и холмик свежей земли, под которым покоилась урна с его прахом. Я не принес с собой цветов, потому что и сам не знал, что приду сюда. Можно сказать, что я просто вел машину, а она привезла меня сюда. Я не ждал, что получу от Юхани какие-то ответы, — да даже будь они у него, как бы я их услышал? Вряд ли я мог найти здесь хоть что-нибудь, что помогло бы мне изменить ситуацию. Возможно, я пришел сюда просто для того, чтобы куда-нибудь прийти. Чтобы подумать.

Исчезнувший труп был не единственной моей проблемой. Вначале я не сомневался, что за исчезновением покойника так или иначе стоит Здоровяк. Но если бы он что-нибудь об этом знал, наверняка сказал бы мне. Не в его стиле оказывать людям услуги по доброте душевной. Мне вспомнились его слова о коллекторском агентстве и покупке чужих долгов.

Здоровяк планировал все это с самого начала. Мне досталась роль посредника, проводника. И нет ни капли сомнения, что и коллекторское агентство тоже будет проводником. Я заранее представлял себе схему: коллекторское агентство занимает деньги на покупку моего долга, и, как только их деньги находят отражение в моей финансовой документации, единственным капиталом агентства становятся неоплаченные долги. Агентство объявляет о банкротстве. Это и есть настоящая цель. Точно так же, как Парк приключений должен лопнуть, едва из него выжмут все до последней капли. Должно быть, Здоровяк так увлекся соковыжималкой и своей речью, что невольно проболтался. Я сразу понял, что происходит. И что это означает для Парка приключений. Со временем он разорится, не в состоянии справиться с долгами и кредитами, а деньги уйдут на то, что не имеет никакого отношения к работе Парка. Я вздохнул и выпустил изо рта струйку пара, которая стала видна в свете только что включившегося фонаря. Бизнес-модель Здоровяка не оставляла места воображению. Он уже продемонстрировал мне ее практические последствия: сначала в сарае, а совсем недавно — на фабрике джемов.

У катка, который несся на меня, отказали тормоза, и я погиб под его колесами. Это я готов был принять. За последние несколько месяцев я наделал много ошибок. Я неправильно трактовал события. Тот факт, что сейчас я нахожусь там где нахожусь, логичен. Все настолько справедливо, насколько вообще жизнь бывает справедливой.

Но дело не во мне.

На кону стоит Парк приключений и все его сотрудники. Их рабочие места. Они взяли кредиты, потому что я сказал им, что это разумно, а они мне поверили. Я подумал о Самппе с его Детским днем. О Лауре и ее дочери Туули. О Кристиане и его вдруг пробудившейся жажде новых знаний. Об Эсе и переменах в его жизни. О Йоханне и ее преданности своему кафе. Каждый из них заслуживал лучшего, чем нарушенное обещание, банкротство и финансовый крах. Я подумал о Юхани, его мечтах и желаниях, но в первую очередь — о его детском энтузиазме и неутомимой изобретательности. Я не знал, больше или меньше отношения к реальности имеют все эти вещи, но мне хотелось, чтобы они не пропали. Чтобы Парк расцвел. Но для этого я сначала должен выжить. Я понимал и кое-что еще. Я не сразу вник в значение слов Здоровяка. Он сказал, что Игуане известно, что я сделал с двумя его партнерами. Он имел в виду не только смерть на стройке, но и морозильник тоже. Была еще одна причина, по которой я радовался, что запомнил его слова. Они дали толчок к зарождению нового плана.

Я долго сидел на скамье. Вокруг стемнело.

Наконец я встал. Пора было приниматься за дело.

31

Я шел в полутьме по пустому Парку приключений. Часы показывали начало двенадцатого. Этот обход не был необходимым — я уже знал, что в Парке никого нет, а все двери заперты. Пока что.

В холле горел свет. Поскольку на улице уже стемнело, я не видел, что находится за дверями. Я щелкнул выключателем, и двери разъехались. Я вышел наружу. Ночной ветер нес прохладу, в безоблачном небе сияли звезды. На парковке — ни одной машины; с шоссе виднелись фары проезжающих мимо автомобилей.

Я свернул налево, за угол, прошел немного и снова свернул; дошел до противоположного угла, направился к шоссе и добрался почти до самого перекрестка. Затем по широкой дуге вернулся к дверям. Я не знал, как со стороны выглядела моя ночная прогулка, но меня это и не интересовало. Не важно, с какого угла смотреть, на парковке или рядом с ней меня будет видно отовсюду. Я вернулся в Парк приключений и зашел внутрь здания.

Двери я не запер.

На темной стороне Большой горки стояла скамейка, на которой обычно сидели родители. Я сел и стал ждать. От входной двери мне по щиколоткам несло сквозняком. Я был в костюмных брюках и рубашке с галстуком. Блейзер я снял и положил рядом на скамейку. Ключи от машины остались у меня в кармане.

— Устраивать засаду тебе удается примерно так же хорошо, как все остальное, — сказал Игуана. — Не знаю, что только босс в тебе нашел.

Я увидел его силуэт. Он стоял в пятнадцати метрах от меня. В Парк он проник бесшумно и смог подобраться ко мне так близко, а я ничего не заметил.

— Если хочешь застать кого-то врасплох, — продолжил он, — дам тебе совет: тебе нужен элемент неожиданности. Понимаешь, о чем я, Эмменталь?

— Эйнштейн, — сказал я и встал.

— Чего?

— Эйнштейн. Он был физиком. А эмменталь — это сыр.

— Твою мать! — заорал он. — Я это знаю! Вопрос в том, знаешь ли это ты!

Я видел только его силуэт. Судя по всему, он приближался ко мне, мотая головой.

— А теперь слушай, козел.

Я сделал несколько шагов в сторону, к Большой горке.

Теперь мы двигались оба. Он — по прямой, а я — медленно отступая к Большой горке.

— Ты реально такой тупой? Это здесь ты устроил засаду? В этой детской песочнице?

Десять метров. Девять. Восемь…

Нож. Он блеснул на долю секунду, и его снова скрыла темень.

— Откуда ты знаешь, что я один? — спросил я.

— Слышь, ты, шестерка, ты открыл двери больше часа назад. Кроме нас с тобой здесь никого нет. Только ты и я. И твой поганый Парк аттракционов.

— Это Парк приключений, — твердо сказал я и перешел на бег.

Я слышал, что Игуана побежал за мной. Ему очень хотелось мне отомстить. Лично. Я нырнул за горки, в пространство между Большой горкой и Замком приключений и устремился к выходу. Но бежал я не к дверям. Моя цель располагалась гораздо ближе. Когда посетители приходят в Парк, он весело и радостно приветствует их. Его улыбка всегда поражает шириной и приветливостью, а его передние зубы, похожие на лопасти, ослепительно белы. Он машет своей передней лапой так жизнерадостно, что вас неудержимо тянет махнуть в ответ, хотя вы знаете, что лапа сделана из металла и пластика.

Игуана подбегал все ближе. Я не замедлял бега. Нас разделяло не больше пяти метров, когда я добежал до веревки. Мне потребовалось чуть затормозить, чтобы посильнее дернуть за веревку, после чего я изменил направление бега и доверился физике и математике. Между мной и Игуаной оставалось всего два метра, когда гигантский кролик начал крениться набок.

Ускорение, соотношение массы и скорости и гравитация делали свое дело.

— Ты, сраный тупорылый счетовод…

Сто сорок килограммов жизнерадостного грызуна врезались Игуане прямо в лицо. Он налетел на него как на стену. Стена издала негромкий треск.

Разумеется, это была воображаемая стена. В реальности это было просто столкновение бегущего человека с гигантским пластиковым кроликом. За треском последовал громкий звук удара, и настала полная тишина.

Я остановился и прислушался.

Тишина напоминала мертвую зыбь на море. Из моих наблюдений за столкновением человека с кроликом следовало, что человек проиграл. Игуана лежал на спине и пустым взглядом смотрел в потолок Парка приключений. В нем не осталось ничего от сквернословившего злобного типа, каким он был всего секунду назад.

Кролик почти не пострадал. Только снова лишился уха.

Чтобы уместить Игуану в багажник машины, пришлось слегка изменить геометрию его тела.

Я завел двигатель, медленно проехал к другой стороне здания и посмотрел на входные двери. Они были закрыты. Камеры видеонаблюдения не работали. Кролик стоял на месте, снова с обоими ушами. Возможно, мне помог предыдущий опыт, но я водрузил на место кролика и замел все следы удивительно быстро. Однако убедился, что еще одной схватки ухо не переживет. Я провозился с ним, очищая, ремонтируя и приклеивая обратно, почти столько же времени, сколько со всем остальным. Зато теперь ухо было надежно закреплено на голове кролика, и вряд ли при беглом взгляде кто-нибудь обнаружил бы на нем следы рукопашного боя.

Я еще секунду смотрел на Парк приключений, но не потому, что хотел в чем-то удостовериться, а просто потому, что он был передо мной. Я помнил свой первый день здесь — как я хотел избавиться от Парка, как считал каждую проведенную здесь минуту потраченной впустую. Теперь я видел в нем нечто, нуждающееся в защите и заслуживающее этой защиты. Я знаю, что люди используют слово «любовь» в самых разных значениях и контекстах, говоря о чем угодно, от стирального порошка до бабушек, от мюсли до места будущего отпуска, но мое сердце колотилось, а разум вскипал от мысли о том, что кто-то смеет угрожать моему Парку приключений. Я должен был это сказать — хотя бы самому себе.

Этой мой Парк приключений. Я люблю его и сделаю все, чтобы его спасти.

Дорога была мне уже знакома. Количество машин уменьшалось вместе с количеством полос на шоссе. Ночь становилась все темнее. Фары освещали тонущие во тьме повороты. На грунтовой дороге я наконец остался один. Я узнал знакомый перекресток и, приближаясь к нему, сбавил скорость. Свернул на дорогу, поднимающуюся вверх, достиг вершины холма и начал спускаться с другой стороны; вырулил из-под защиты рощи и вскоре моим глазам впереди чуть справа предстал сарай.

Верил ли я, что Здоровяка нет дома?

Я уже не в первый раз нагрянул на его ферму без предупреждения. Если он дома, я скажу, что пришел просто поговорить. Время суток — не проблема. Он не ведет свои дела в рамках стандартных деловых практик. И я сомневался, что его сильно волнуют строго установленные часы работы. Я не видел никакого смысла в том, чтобы демонстрировать ему содержимое машины. Игуана лежал в багажнике, укрощенный навсегда. Маловероятно, что он выбежит во двор и удивит нас чем-нибудь.

Это классическая иллюстрация старого правила: первым делом исключи все невозможное. В данном случае невозможным было бы просто развернуться и уехать обратно. Затем надо посмотреть, какие варианты остались. И тут есть только одно направление: полный вперед. Начинать надо с того, что поддается решению, после чего можно двигаться дальше.

Я вырулил на грунтовку.

Секунду спустя я развернулся на дорогу, ведущую во двор, и продолжал ехать с такой скоростью, как если бы решил нанести хозяину дома неожиданный визит. Дорога показалась мне невыносимо долгой. Свет фар скользил по дому и двору. Я открыл окно, выключил двигатель, но оставил гореть фары. Прислушался. До меня не доносилось даже шелеста листвы под ветром, не говоря уже о птичьем пении. Стояла такая поздняя осень, что даже комары перестали жужжать. Я почувствовал запах влажной земли, к которому примешивался едва уловимый намек на цветущие растения, как последнее напоминание о лете.

И что-то еще.

Булочки с корицей.

Посреди ночи.

Я выключил фары и стал ждать. Дом оставался темным, за исключением неяркого света в левом окне. Я уже знал, что там располагается кухня.

Мне потребовалось всего несколько секунд, чтобы проанализировать результаты своих наблюдений, и я пришел к выводу, что у меня нет альтернативы. Придется зайти и съесть еще одну гигантскую булочку с корицей, хотя обычно в это время я уже сплю. Скорее всего, Здоровяк будет следить за мной, пока Игуана покоится в багажнике машины. Это далеко не оптимальный вариант, но если для спасения Парка мне понадобится выдержать избыток углеводов в столь поздний час, я это сделаю.

Я глубоко вдохнул, вылез из машины, подошел к дому, поднялся на крыльцо и стал ждать, когда откроется дверь. Подождал еще немного. Ничего не происходило. Я надавил на кнопку звонка, к которой в прошлый раз не успел даже прикоснуться. Звонок пронесся по темному дому. Я еще подождал. Никакого движения внутри дома. Я посмотрел на дверь и взялся за ручку. Она повернулась.

В доме пахло, как в средних размеров пекарне. Я шагнул внутрь. Шаг, еще шаг. Я старался идти неспешным шагом и выкрикнул в темноту, интересуясь, не слишком ли сейчас поздно для визита. Не получив никакого ответа, я повторил свой вопрос. С тем же результатом. Похоже, дом пуст. Я осторожно прошел на кухню.

Булочки стояли в духовке. Я не специалист в вопросах выпечки, но это я знаю.

Среднее время выпекания булочек с корицей составляет от 13 до 15 минут. Если булочки таких габаритов, как эти, — я заглянул в духовку, — это время может возрасти до 17 или даже 18 минут. Судя по цвету булочек, они простояли в духовке четыре-пять минут.

На столе я обнаружил еще кое-что. Пустой пакет из-под кофе рядом с кофеваркой. В нее залита свежая вода, а сверху установлен чистый фильтр. Но затем… Здоровяк понял, что у него кончился кофе. А булочки с корицей без кофе — это нонсенс.

Я вспомнил карту местности. В пяти-шести минутах дальше по шоссе располагалась автозаправка.

Я привык выполнять в уме множество вычислений одновременно. Привык к тому, что в задаче может быть сразу несколько переменных. Я способен сравнивать результаты разных вычислений, даже не доведя их до конца. Из всех возможных вариантов ответа лучшим является тот, который с наибольшей вероятностью приведет к оптимальному результату. К результату, который увеличивает вероятность следующего желаемого результата значительно больше, чем все остальные.

Я побежал.

Вернулся к машине, открыл заднюю дверцу и достал фонарь. Включил его и пошел к сараю. Это старая постройка с пандусом, ведущим к широким дверям. Двери закрыты. Я обошел сарай и добрался до стены, смотрящей на рощу, из которой я в прошлый раз появился во дворе. И обнаружил маленькую незапертую дверь. Я проскользнул внутрь. Запах плесени чуть не сшиб меня с ног. Такой острый и сильный, что я почти видел его в свете фонаря. Цементный пол горбатился неровностями; маленькие окна наводили на мысль о тюремной камере. Я перешагивал через наваленные доски, какие-то обломки и горы мусора. Быстрый поиск позволил найти лестницу, по которой я забрался на верхний этаж.

Дощатый настил издавал скрип, пока я передвигался в пространстве с высоким потолком, пропахшем пылью и плесенью. Каждый раз, когда луч света падал на какой-нибудь предмет, мне казалось, что он напрыгивает на меня из тьмы. Почти все вещи стояли на тех же местах, что и во время моего последнего визита. Я обошел весь сарай и остановился в его дальнем углу, как это сделал Здоровяк в прошлый раз. Затем я пробрался к главному входу, снял доску, блокирующую двери, открыл их и по пандусу спустился во двор. Сдал машину назад и остановил, наполовину загнав ее в сарай.

Вылез из машины, подошел к багажнику и открыл его.

Я схватил Игуану под мышки и потащил в сарай. Его подмышки были влажные и теплые. Тело было тяжелым, но гнулось. Наконец мы внутри. Я усадил его возле столба и пошел назад, к лестнице. Квадроцикл стоял на прежнем месте, и веревка все еще была привязана к его багажнику. Я отвязал веревку. Вернулся к Игуане, завязал веревку вокруг его шеи и затянул узел. Второй конец веревки перебросил через потолочную балку, вздохнул и отвернулся.

То, что я делал, не доставляло мне радости; я бы предпочел вообще об этом не думать.

Я вешал покойника.

Процесс оказался сложнее, чем я думал. Игуана весил примерно столько, сколько в среднем весит взрослый мужчина, и он не то чтобы сильно сопротивлялся. Балка скрипела, веревка терлась о древесину, пока я ее тянул. Я пытался убедить себя, что это неизбежно. Наконец после значительных усилий с моей стороны Игуана повис в воздухе, а веревка вернулась к багажнику квадроцикла.

Я спустился на первый этаж, сел в машину, выехал во двор, потом вернулся, закрыл двери изнутри и поднял с пола фонарик. В трех шагах от вершины лестницы я бросил через плечо взгляд на Игуану. Человек, который вешал других людей. Угрожал им. Использовал их. Шантажировал. Планировал убить меня. Будь я им, я бы сказал что-нибудь вроде: «Один плюс один равно двум».

Но я не он. Я — это я.

Поэтому я ничего не сказал. Просто еще раз повторил в уме свои расчеты и как можно быстрее убрался оттуда. Запах булочек с корицей наполнял непроницаемую ночь удивительной сладостью.

Я проехал примерно восемь километров и остановился на придорожной стоянке. Стянул с рук латексные перчатки, а с ботинок — бахилы. Снял с себя рабочий комбинезон. От сетки для волос я освободился еще раньше. Все это я запихнул в черный пластиковый пакет и отправил его в мусорный бак.

Вернул машину в Парк приключений и прошел километр в направлении аэропорта. Поймал такси и в начале шестого прибыл домой. Мой телефон лежал там, где я его оставил, — на столике в прихожей.

Я покормил Шопенгауэра, принял душ и заварил себе чай. Я не стал делиться с Шопенгауэром подробностями событий минувшей ночи; вместо этого погладил его по голове, спине и мурчащим бокам, после чего выпустил на балкон полюбоваться на рассвет. Выпил чай, съел кусок ржаного хлеба с маслом и граавилохи. Пока я жевал, до меня дошло, насколько я голоден. Я сделал себе еще один бутерброд, затем еще один, а затем съел два стаканчика йогурта, щедро сдобренного медом. Я мотался целый день и целый вечер, и происходящее несколько отвлекло меня от регулярных приемов пищи.

Наконец я налил себе вторую чашку чая, сел за кухонный стол и написал еще одно электронное письмо Осмале. На этот раз я не размышлял над его тональностью. Я сразу ее поймал. Я верил, что мое сообщение будет достаточно убедительным и побудит Осмалу к решительным действиям, несмотря на то, что предыдущее не принесло ему ожидаемого трупа.

В письме я объяснил, что боюсь за свою жизнь, поэтому отправляюсь на затерянную в глуши ферму, чтобы встретиться со своим боссом — печально знаменитым преступником. И, если это мое последнее сообщение, я хочу, чтобы полиция знала, кто меня убил. Я привел координаты сарая — настолько точные, насколько это мог бы сделать предполагаемый автор письма, и добавил описание сарая. В конце приписал, что это письмо будет отправлено автоматически, если до определенного часа я не смогу попасть домой, чтобы отменить его отправку. Нажал «Отправить» и выключил компьютер. Встал, положил в посудомойку свою тарелку и миску Шопенгауэра и включил ее. Прислонился к раковине и стал слушать плеск воды. Впервые за долгое время мой разум вернулся в состояние спокойствия и очистился от ненужных мыслей. Я пошел на балкон присоединиться к Шопенгауэру.

Утро только-только начиналось. Между редкими фонарями еще зияли провалы темноты. Шопенгауэр не отрываясь смотрел на ободранные, почти лишившиеся листвы березы и кусты под ними, которые выглядели гуще, чем джунгли. Я не заметил ничего необычного, но прекрасно понимал, чем вызван пристальный интерес к ним Шопенгауэра. Он принял для себя решение, что его никто никогда не застигнет врасплох.

32

Я проспал до полудня. Побрился, оделся, повязал галстук и вышел на улицу. День стоял яркий и безветренный, воздух был прохладен и свеж, солнце казалось почти белым, хотя не давало никакого тепла, словно в середине осени наступила зима.

В электричке я ехал, наслаждаясь комфортом — никто не угрожал моей жизни, никто не крал у меня проездной. Я просматривал на телефоне заголовки таблоидов, хотя понимал, что еще слишком рано. О том, что мой план не сработал, я предпочитал не думать. В любом случае мне надо быть особенно внимательным и бдительным. Возможно, это не худшее, что могло со мной произойти. До того как я унаследовал Парк приключений, кому я доверял больше всего в мире? Шопенгауэру. Кому я сейчас доверяю? Шопенгауэру. На самом деле обоим: и коту, и философу.

Я вошел в Парк приключений через заднюю дверь. Миновал холл, окинув его беглым взглядом и убедившись, что число посетителей снова выросло. Детей и взрослых в Парке было намного больше, чем когда-либо прежде. Муралы Лауры привлекли к себе внимание и внесли в атмосферу Парка заряд энергии, какой, по моему мнению, должен был внести мой банк. Банк, который скоро прекратит свое существование. У себя в кабинете я сел за стол и включил компьютер. Я ждал, пока загрузится система, и слушал звуки Парка. Двери кабинета я оставил открытыми, и, хотя от холла меня отделяли два коридора, эти звуки доносились до меня практически без искажений.

Я вошел в систему управления банком и открыл баланс. Большой жирный ноль. Поскольку выдача займов требует всего несколько щелчков мыши, выдавать их мог каждый, кто работал за кассой. Судя по истории заходов в программу, больше всего кредитов выдал Кристиан, который, к его чести, продемонстрировал первоклассные навыки продажника. За один вечер он ухитрился выдать почти тридцать ссуд, достигнув максимального кредитного лимита. Если я не ошибался, он провернул это в тот день, когда впервые рассказал мне о своих курсах и продемонстрировал свою технику.

Я снова признался себе, что был и прав, и неправ: рынок кредитования под низкий процент явно существует. Но, хотя предполагается, что условия должны соблюдаться обеими сторонами, заемщики чувствуют себя обязанными расплачиваться по этим кредитам не больше, чем если бы мы драли бы с них огромные проценты. Никто не внес даже первый взнос. Складывалось впечатление, что люди и не намеревались добровольно рассчитываться со своим долгом перед банком. Я собирался закрыть программу и открыть другую, бухгалтерскую, которую сам создал для Парка, когда в кабинет без стука вошел человек.

Я понял, кто это, даже не поднимая глаз. Я узнал этого человека по походке.

Лаура выглядела так, как в первый день нашего знакомства, когда показывала мне Парк. Непослушная копна густых темных волос, очки в темной оправе, все то же любопытство в глазах. И одежда та же: желтое худи, черные джинсы, пара пестрых кроссовок. Когда я подумал, что она выглядит так же, я имел в виду не только ее одежду и прическу. Я имел в виду ее самое — то, как она двигалась, как остановилась посередине комнаты. Мне показалось, что в каком-то смысле я вернулся назад во времени, в тот день, когда увидел ее впервые. К сожалению, вернуться назад я не мог. Не мог. Даже не говоря о том, что в реальности подобное невозможно. После того что случилось и с учетом всего, что я о ней знал, — я просто не мог.

— Минутки не найдется?

— Конечно, — ответил я, как только снова обрел способность к членораздельной речи. — Не желаешь присесть?

— Наверное, так будет лучше.

Лаура села по другую сторону стола. Я надеялся, что она сама начнет разговор, и полагал, что она придерживается того же мнения. Потому что я понятия не имел, что сказать. Тем более — как. Я смотрел на сидящую передо мной женщину, а в ушах у меня звучали сказанные ею недавно слова о том, что между нами все кончено. И это воспоминание меня парализовало. У меня было ощущение, что из меня что-то вырывают — ту мою часть, которая контролирует мои действия и мои эмоции. Я как будто брел сквозь жидкий цемент, и физически, и морально.

— Я пришла сказать тебе спасибо, — после паузы произнесла она и замолчала, как будто ждала от меня доказательства того, что я тоже участвую в разговоре. Но я не мог выдавить ни слова.

— Без тебя, — продолжила она, — эти фрески никогда не появились бы на свет. Ты разрешил мне использовать стены. Ты меня поддержал… Своеобразным способом. Я просто хотела тебя поблагодарить.

— Не за что, — услышал я свой голос.

Лаура замялась. Она посмотрела мне в глаза, как делала это много раз до этого, открыла рот, но тут же снова его закрыла. Со второй попытки у нее получилось лучше.

— Мне предложили работу, — сказала она.

Я молчал.

— Я согласилась.

Шум из Парка вдруг стал оглушительным — или мне так показалось? Какой-то звук выделился на общем фоне, обрел громкость, влетел мне в уши и распространился по всему телу.

— Я подаю заявление об уходе, — сообщила она.

Мы сидели и молчали. Оба мы смотрели куда-то вниз. Я понимал, что должен что-то сказать. Я знал даже подходящие слова.

— Поздравляю.

— Спасибо, — сказала она и, чуть помолчав, добавила: — Ты не спросил, куда я ухожу.

Я попытался открыть рот. В голове крутились тысяча и один вопрос, но ни один из них не имел отношения к новой работе Лауры.

— Куда? — наконец удалось сказать мне.

— Буду расписывать стены. Как здесь. Восемь стен примерно одинакового размера. Заключила договор с компанией, которая хочет, чтобы у них в фойе была особая атмосфера.

Я заметил, что у нее в глазах блеснула искра, а на губах появилась такая знакомая мне улыбка.

— Для меня это возможность делать то, о чем я всегда мечтала, — сказала она. — Это мое настоящее призвание. Работа, созданная для меня. Наконец-то. Иногда наши мечты… сбываются.

Она больше не улыбалась.

— Я хочу, чтобы ты знал: это произошло в том числе и благодаря тебе.

— Спасибо, — сказал я и хотел что-то добавить, но мысли в голове разбегались, не давая мне возможности ухватить ни одну.

— Ты, наверное, помнишь, у меня были трудности с живописью. Это длилось годами. Но сейчас все изменилось. Спасибо тебе и за это тоже.

— Не за что, — пробормотал я. — Всегда рад.

— А что ты будешь делать дальше?

Этот вопрос застал меня врасплох. Я не нашелся с ответом, и это не ускользнуло от внимания Лауры.

— Похоже, дела в Парке идут отлично, — продолжила она. — Я никогда не видела, чтобы у нас было столько посетителей.

— Приток посетителей бьет все рекорды, — признал я.

— Хенри, это сделал ты.

— Что я сделал? — спросил я, прежде чем понял, что она имеет в виду.

Лаура на секунду отвернулась и пригладила свои волосы.

— Если я правильно понимаю, когда ты сюда пришел, Парк переживал финансовые трудности, — сказала она. — Но теперь все намного лучше. Верно? У нас много посетителей. Все сотрудники довольны, чтобы не сказать счастливы. Можно сказать, ты спас Парк. Ты отлично поработал.

Это пока неизвестно, подумал я. Все еще слишком зыбко. Все висит на волоске. И остановимся на этом.

— Похоже, большая часть работы уже проделана, — сказал я. Я искренне на это надеялся.

Лаура, судя по ее виду, хотела что-то сказать, но вместо этого плотно сжала губы, как будто ждала, пока не сумеет справиться с собственным порывом. Ее лицо изменилось всего на долю секунды, но я это заметил. У нее что-то блеснуло в глазах. Она коротко улыбнулась.

— Не хочу тебя задерживать, — тихо проговорила она.

— Никаких проблем, — ответил я, и эти слова прозвучали настолько же банально, насколько банальным был их смысл. У меня и правда не было никаких проблем. Какие проблемы у того, кто пребывает в агонии?

Шум, доносившийся из холла, накатывал волнами, словно где-то рядом бушевало море. Мы какое-то время слушали этот прибой. У меня онемели пальцы. Диафрагму сдавило невидимым обручем. В животе перекатывались ледяные камни. Похоже, наша встреча подошла к концу. Я собрался с духом, чтобы сказать что-нибудь уместное. Например, то, что я должен вернуться к своим таблицам. Или что-то еще в том же роде, но Лаура меня опередила.

— У меня есть к тебе еще одна просьба.

Я изобразил заинтересованность. Не уверен, что это хорошо мне удалось.

— Эта фирма… Та, которая заказала фрески… Они хотят, чтобы я приступила к работе как можно раньше. Официальное открытие их нового офиса запланировано через полтора месяца. А я должна отработать здесь еще месяц. Я не успею написать фрески всего за две недели. Я готова отказаться от зарплаты.

Возможно, у нее сложилось впечатление, что я ее не понял. Хотя я понял ее прекрасно.

— Я хочу уйти прямо сейчас и начать работать над новыми фресками. Разумеется, я не рассчитываю, что ты будешь мне платить, пока я буду работать на кого-то еще. Поэтому отказываюсь от…

— Это не обязательно.

— Но я так хочу.

— Это не…

— Это меня обрадует.

В голосе Лауры я не уловил радостных нот. На самом деле я давно не видел ее такой серьезной и печальной. Я не знал, что в ее реакции удивляло меня больше всего, и это каким-то образом заставило меня шевелиться, хотя ощущение того, что я по-прежнему лежу в ванне с цементом, никуда не девалось.

— Я не совсем понимаю. Языковая школа твоей дочери… Или… — начал я, не вполне понимая, к чему хочу прийти. Лаура опустила глаза и быстро подняла руку, поправляя очки.

— С этим все улажено, — сказала она, снова глядя мне в глаза. Ее интонация означала, что в конце этой фразы стоит точка.

Я переложил на столе некоторые бумаги, которые нисколько в этом не нуждались. Я не знал, чем еще занять свои руки. Все, что я мог, — это продолжать сидеть и смотреть в сине-зеленые глаза Лауры.

— Конечно, — выдавил я. — Ты можешь уйти прямо сейчас.

Эти абсолютно обычные слова причинили мне нестерпимую боль. Я не совсем понимал почему. Глаза Лауры блестели. Движением быстрым, как вспышка молнии, она коснулась виска и щеки и выпрямилась в кресле. Она сидела, но почему-то казалось, что она стоит. Наконец она опустила руки на подлокотники кресла.

— Я пойду, — сказала она. Ее слова прозвучали так, словно она адресовала их кому-то еще, но не мне. Кому-то еще, но не себе.

Она встала. На секунду мне почудилось, что гам в Парке стал сильнее, но я понял, что шумит у меня внутри.

— Спасибо тебе, Хенри.

33

Это заняло два дня. Затем новость перекинулась в таблоиды, которые постарались выжать из нее максимум возможного.

«ТЕЛО В САРАЕ».

«РАЗБОРКИ В КРИМИНАЛЬНОМ МИРЕ?»

Я просматривал новости, пока не обнаружил критически важное сообщение, которое и искал.

«Задержан подозреваемый в убийстве. У подозреваемого длинный список связей с криминальным миром, и он хорошо известен полиции».

Похоже, я достиг успеха. Все закончилось. Или, как я понял сегодня чуть раньше, почти все.

Я запер заднюю дверь Парка приключений и по металлическим ступеням спустился во двор. Часы показывали одиннадцать вечера. В холодном воздухе — ни ветерка. Без электрического освещения мир стал бы похож на огромный темный подвал. Я отнес к контейнерам пакет мусора. Открыл крышку и кинул пакет внутрь. Крышка захлопнулась с громким звяканьем, как я и надеялся. Так или иначе, я хотел, чтобы мой уход не остался незамеченным. Чтобы было ясно, что я покидаю Парк приключений.

Я свернул за угол и по диагонали пересек парковку. Удалившись на достаточное расстояние, я посмотрел направо и увидел, как возле стены что-то блеснуло отраженным светом — так же мимолетно, как раньше.

Мне следовало бы поблагодарить новостные заголовки за то, что они привлекли мое внимание к этой детали.

Утром, прочитав новости, я испытал потребность вдохнуть свежего воздуха. Новости были хорошие — во всяком случае настолько, насколько этого можно было ожидать. Но они вызвали во мне запоздалый стресс, во многом связанный с Лаурой. С тем, что между нами все было кончено.

Я прошелся по Парку приключений. Я заканчивал прогулку и начинал успокаиваться. Дыхание у меня выровнялось, кислорода в легкие поступало достаточно, и ощущение расплавленного металла в животе ушло. Я дошел до фасада, где на крыше высились буквы «Заходи, здесь весело». Облака в небе разошлись, и я краем глаза уловил, как что-то блеснуло.

Сначала я не обратил на это внимания.

Но затем присмотрелся и нашел на стене источник этого блеска. Если взглянуть под нужным углом, можно было увидеть, что блестел в лучах солнца тонкий кабель. Он змеился по земле, доходил до бетонного столбика, за которым лежал, смотанный в бухту. От столбика он поднимался по стене и исчезал за дождевым карнизом под крышей. Я вернулся в здание, по внутренней лестнице забрался на крышу и дошел до того места, где, по моим предположениям, должен был оказаться кабель. Другой его конец — чистый и новый — был обмотан вокруг букв «Заходи, здесь весело». Судя по всему, совсем недавно.

Этим вечером, дойдя до края парковки, примыкавшего к шоссе, я продолжил свой путь по велосипедной дорожке. Как обычно, я направлялся к автобусной остановке. Я дошел до того места, где с одной стороны велосипедной дорожки тянулась полоса деревьев, а с другой были навалены камни и где меня точно не было видно с шоссе. Я перебрался через засаженную деревьями насыпь, дошел до парковки соседнего мебельного магазина, обошел его и приблизился к Парку приключений с другой стороны. Выбрал себе местечко возле придорожной забегаловки, куда не попадал свет, и приготовился ждать. Забегаловка закрылась навсегда, но в воздухе с прошлой весны все еще витали запахи фастфуда.

Я, не прячась, покинул Парк последним. Кабель ждал. Все было готово. Уравнение вызывало восхищение своей простотой. Я заметил, что ко мне наконец вернулась моя математическая хватка. Она возвращалась рывками и фрагментами, но меня не покидало чувство, что где-то между шестеренками еще осталась крошечная, но от этого не менее вредоносная песчинка. И я пока не знал, где именно она прячется. Производимое ею трение в механизме напоминало ситуацию, когда ты складываешь паззл и вдруг обнаруживаешь, что последнего элемента не хватает. И большая картина кажется незавершенной.

Наконец отсутствующий член уравнения появился на виду.

Грузовик «хендэ» притормозил, словно водитель колебался, прежде чем повернуть к Парку приключений. Я увидел именно то, что и ожидал. Предохранитель бампера. Я мысленно поблагодарил Осмалу. Машина, которая сшибла флагшток, медленно свернула на парковку. Она двигалась по асфальту по диагонали, и теперь я понимал почему. Водитель хотел первым делом осмотреть заднюю стену Парка. «Хендэ» исчез из вида, а я пустился бежать.

Пересек шоссе, влетел на территорию Парка приключений и понесся вдоль длинного фасада, когда снова услышал шум грузовика. Я остановился. Грузовик двигался. Он был все ближе и ближе…

Вот он остановился.

Я выглянул за угол. Водитель развернул машину и подъехал к стене. Я достал телефон, но через секунду снова убрал его в карман. Дышло прицепа остановилось в нескольких метрах от стены. Открылась водительская дверца. Водитель выпрыгнул и побежал к бетонному столбику. Он был одет в просторную куртку, из-под которой выглядывал капюшон худи, закрывавший ему лицо. Водитель извлек из-за столбика кабель и принялся прикручивать его к дышлу.

Я сделал к нему несколько быстрых шагов. Двигатель грузовика работал, заглушая звук моих шагов. Водитель закончил завязывать узел, разогнулся и уже собирался бежать назад к кабине, когда я протянул руку и схватил его за плечо.

Он повернулся, одновременно пытаясь отойти назад. Во всем была виновата инерция движения — я не толкал и не ударял его. Но он упал, ударившись о машину головой и плечами, и взвизгнул. На довольно высокой ноте. Капюшон полностью закрывал от меня его лицо — худи было размера на три больше нужного. Водитель явно не понимал, что происходит. Только сейчас мне стало ясно, насколько он невысокий и щуплый.

Я ухватил край капюшона, оттянул его назад и уставился на молодую женщину.

— Венла?

— Чего? — спросила она.

Похоже, я все просчитал правильно, вплоть до этой последней детали. Венла выглядела немного испуганной и довольно раздраженной. У нее были короткие обесцвеченные волосы и удивительно злые сине-зеленые глаза.

— Сначала ты повалила мой флагшток, — сказал я. — Потом сунула замороженную куриную ногу под колеса Варана. Теперь ты хочешь сорвать вывеску с моей крыши.

— И что?

— А то, что Парк приключений платит тебе зарплату. И платит ее тебе не за саботаж, а за работу по обслуживанию клиентов. То, что ты делаешь, неразумно. Парк приключений страдает. «Хендэ» твоего отца пострадает.

— Откуда ты знаешь?..

— Я минуту назад проверил номер машины. И я сомневаюсь, что тебя зовут Теро. Это должно прекратиться.

На лице Венлы мелькнуло что-то еще, кроме испуганного раздражения. Она явно не понимала, о чем я.

— Кто ты?

Я объяснил, кто я такой и почему делаю то, что делаю. Сказал о скоропостижной смерти Юхани, о нынешнем положении дел в Парке и приросте посетителей. Я также упомянул, что билетной кассе необходим еще один сотрудник. В особенности тот, кто уже получает зарплату.

— Юхани умер?

— Да, — сказал я. — Разве Кристиан тебе не сказал?

Венла помотала головой.

— Мы никогда не разговариваем. Я отправляю ему сообщение в WhatsApp и прошу меня подменить. Он присылает эмодзи — сердечко и лайк.

— Крайне вероятно, что он в тебя влюблен.

— А ты откуда знаешь?

— У меня есть опыт в подобных делах. И это совсем не трудно увидеть, — сказал я, с радостью меняя тему разговора. По нескольким причинам. — Но сегодня вечером мы здесь не поэтому. Этим вечером мы…

— Слушай, Юхани обещал продюсировать мой альбом, если я побью рекорд продаж. Я его не побила — я его разнесла. А он ничего для меня не сделал. Тогда я подумала, что разнесу что-нибудь еще.

Мне потребовалась секунда, чтобы понять, что имеет в виду Венла. Я снова подумал о своем брате. Юхани. Чего еще мне от тебя ждать? Что еще мне придется за тобой разгребать? Какие еще тайны скрывает Парк приключений? У меня не было сил злиться. Это было наименьшей из моих забот. За последние недели мы пережили и худшее.

— Юхани не был музыкальным продюсером, — сказал я.

— Серьезно, Шерлок?

— Я имею в виду… Мне жаль, что он надавал тебе пустых обещаний. Он многое обещал людям. Но еще он платил тебе зарплату.

Венла посмотрела налево, в сторону стены. В красном свете задних фар грузовика сверкал кабель.

— Ты вызовешь полицию?

Вызов полиции приведет сюда Осмалу. Сколько раз еще он будет сюда являться, пока не перевернет тут все вверх дном? К тому же мне сейчас совсем не нужны лишние проблемы. У меня их и без того хватает. Мне нужны решения. Ясность. Люди, которые держат свое слово.

— Придешь завтра на работу? Без опоздания? И будешь выполнять обязанности, за которые тебе платят?

Венла не стала долго раздумывать:

— Да.

— В девять утра?

— В девять утра.

— Хорошо.

Венла уставилась на меня:

— В самом деле?

— В самом деле.

— Значит, я могу просто сесть в машину и уехать?

— Я бы сначала отвязал кабель.

— Да, точно, — вспомнила она.

Она подошла к дышлу, отвязала кабель, показала мне свободный конец и бросила его на землю. Прошла мимо меня и забралась в грузовик. Уже собиралась захлопнуть дверцу, когда вдруг сказала:

— А что насчет рекорда продаж?

— А что насчет моего флагштока?

— Увидимся утром.

Венла вырулила с парковки и покатила к шоссе. Дала по газам, и вскоре грузовик исчез из виду.

34

Я еще раз обошел парковку и только потом открыл дверь здания Парка. Я поймал себя на том, что думаю о будущем не только в контексте выживания. Давно я этого не делал. Секунду спустя я уже всерьез прикидывал, во что обойдется полная переделка Большой горки. Средств потребуется немало, соответственно, и риск будет велик. Детские горки — это вам не шуточки. Тем не менее, мысль о модернизации Парка приятно грела сердце.

Я дописал список необходимых дел, внес в него последние поправки и закрыл папку. Огляделся по сторонам. Мое внимание привлекло кафе «Кренделек». Я не разговаривал с Йоханной по поводу замков на морозильниках; не спрашивал, почему они неожиданно появились, а потом так же внезапно исчезли. Мне не хотелось говорить ничего, что натолкнуло бы ее на мысль о том, что тело на дне морозильника — если она его видела — дело рук ее покорного слуги. С этим человеком меня ничего не связывало. Я с удовольствием позволю Йоханне думать, что визит полиции удивил меня как управляющего Парком приключений — не больше не меньше.

Это и в самом деле все. Я почувствовал, как с моих плеч свалилась еще одна гора. Я даже вернул себе способность смотреть на фрески Лауры. Мысли о ней по-прежнему туманили мне взор и раздирали внутренности, но я был рад, что сказал ей все, что о ней думал: что она пробудила во мне нечто такое, о существовании чего я раньше даже не подозревал. Теперь я понимал, что именно в таких обстоятельствах люди говорят о любви. Я не знал, есть ли на свете что-нибудь еще, что пробудит во мне такие же чувства — счастья, печали, пронзительной ясности и неопределенности. И все это одновременно.

Глядя на Парк, я не мог не признать, что и в этом отношении Лаура оказалась права. Несмотря ни на что, я достиг успеха. Как минимум, я максимально приблизился к успеху.

Мною владел целый букет эмоций, но над всем доминировало чувство победного облегчения. Я вышел в холл, чтобы открыть двери. Октябрьское утреннее солнце лежало низко над линией горизонта. Оно отражалось в окнах холла в виде квадратов и прямоугольников. За дверями толпились посетители. Это тоже новшество — очередь начинала собираться еще до того, как откроется Парк. Я нажал устройство на стене, и двери поехали в стороны. Я пожелал всем доброго утра и пригласил заходить. От толпы отделился коренастый силуэт. Я узнал его, и от владевшего мной чувства облегчения не осталось и следа.

Осмала явился один. Я отметил это машинально, лишь минутой позже сообразив, почему это важно. Если бы он пришел арестовать меня, то привел бы с собой подмогу. Должно быть, дело в чем-то другом.

— Я ведь вам не помешаю? — спросил он.

Странный вопрос. Я не мог представить себе человека, которого не встревожили бы регулярные визиты полицейского из Хельсинки и его неудобные вопросы.

— Ни в малейшей степени, — ответил я.

Моих ноздрей коснулся знакомый запах зерен средней прожарки.

— Кофе?

— Это было бы… Вы уверены, что я вас не отвлекаю?

— Давайте назовем это моим перерывом на кофе. В конце концов, я владею этим Парком.

Я услышал в своем голосе нотку гордости и понадеялся, что Осмала тоже ее уловил.

Мы с инспектором шли через холл, когда он вдруг остановился. Я заметил это не сразу и обернулся к нему с расстояния в полтора-два шага.

— Ничего, если мы не пойдем в кафе? — спросил он. — Давайте лучше посмотрим на эти стены. Моя жена читала о них в газете.

— Пожалуйста, — согласился я.

— Но вначале позвольте мне показать вам фотографию. — Он открыл папку, которую нес в руке.

Достал из папки лист формата А4, и я увидел цветное фото Здоровяка.

— Этот человек когда-нибудь приходил в Парк? — спросил он.

— Насколько мне известно, нет. Думаю, если бы такой человек посетил Парк приключений, я его запомнил бы. Он выглядит довольно… опасным типом.

Осмала кивнул и убрал фотографию в папку.

— Он крайне опасен. И вы абсолютно уверены, что никогда не встречали его? Может быть, в обществе вашего брата?

— Я абсолютно уверен. Как его зовут?

Это был честный вопрос. Я практически ничего не знал о Здоровяке. Даже его имени. Осмала моргнул своими светло-голубыми глазами.

— Пекка Копонен, — сказал он.

— Боюсь, я впервые слышу это имя.

Осмала улыбнулся. Кажется, раньше с ним такого не случалось. Почти не случалось. Затем он кивнул:

— Я так и думал.

— А что, этот Копонен что-то говорил насчет Парка?

Это был естественный вопрос. В конце концов, я — владелец и управляющий Парком приключений. Мне необходимо это знать. Но Осмалу мой вопрос удивил.

— Насчет Парка? Нет. Он ничего не говорил. Не секрет, что такие люди предпочитают не разговаривать с полицией.

Я ждал. Осмала чуть повернул голову и уставился на что-то у меня за спиной.

— Сколько у вас там горок?

— Тринадцать, — сказал я и тоже повернулся к Большой горке. Визжали дети. Гравитация — это весело.

— Думаю, вы знаете, что один из ваших сотрудников был осужден за присвоение чужих средств?

Я помнил эту тактику Осмалы. Он непринужденно болтает, но только ради того, чтобы притупить вашу бдительность. Так нападающий делает ложные финты при приближении к воротам соперника.

— Я что-то об этом слышал, — честно ответил я, понимая, что как владелец Парка приключений могу задавать определенные вопросы. Вопросы, ответы на которые очень меня интересовали. По целому ряду причин. — Полиция в чем-то ее подозревает?

Осмала шагал медленной тяжелой поступью. Я шел рядом с ним. Он посмотрел на Комодский паровоз, готовый отправиться от станции.

— Нет, насколько мне известно, — сказал он. — А стоит?

Мы подошли к стене Франкенталер и остановились полюбоваться ею. Я подумал, что и знаю и совсем не знаю человека, расписавшего эту стену. У меня снова появился шанс стать тем, кем я и был — озабоченным владельцем Парка приключений.

— Мне об этом ничего не известно, — ответил я. — Кто-то из моих сотрудников связан с этим Копоненом?

Осмала повернулся ко мне:

— Нет. Я не это имел в виду. Вы не замечали ничего подозрительного в поведении этой сотрудницы?

— Нет, — помотал я головой, чувствуя облегчение. Не знаю, как я реагировал бы, если бы выяснилось, что Лаура поддерживала со Здоровяком какие-то отношения. — Есть одна вещь, которую я обязан у вас спросить. Неофициально, если не возражаете. Я владею этим заведением и стараюсь, чтобы все здесь работало так гладко, как…

— Вас что-то беспокоит. Понимаю вас.

— Естественно.

— Полиция приходит сюда, задает всякие вопросы, роется в морозильниках и все такое…

— Да.

Осмала окинул меня оценивающим взглядом и двинулся к следующей стене — стене Краснер. Я следовал за ним.

— Я понимаю, — сказал он. — Но на данной стадии расследования я не имею права делиться с вами подробностями. Но не сомневайтесь: мы проверили самые разные версии.

— Но вы же только что сказали…

— Вам наверняка будет приятно услышать, — продолжил Осмала, игнорируя мои возражения, — что, если бы мы нашли между этими двумя людьми хоть какую-то связь, я пришел бы сюда с совсем другими намерениями.

Мы остановились.

— Буду с вами честен, — сказал он. — То же самое касается вас и этой художницы.

Осмала кивнул на стену Краснер.

— Вы, наверное, и сами смогли бы во всем разобраться. Но в этой ситуации все же есть нечто очень интересное.

— Какой ситуации?

— Неопытный владелец Парка приходит сюда из совершенно другой сферы. А здесь его поджидает сотрудница, которая успела кое-чему научиться, когда работала с умелым мошенником. И которой — на мой взгляд, несправедливо — дали срок вместе с ним. Разумеется, она сама подписала все документы, но она имела дело с виртуозом манипуляции. Можете догадаться, что мы сразу подняли это дело. Пыталась ли эта сотрудница обмануть вас? Была ли она в сговоре с Копоненом?

Я смотрел на фреску. Пока я слушал Осмалу, цвета на ней как будто стали ярче и продолжали набирать интенсивность. Осмала пожал плечами.

— Как вы сказали, вы ничего не заметили. Поскольку ничего и не было. Никакого контакта или связи. Лично я… — Осмала сделал глубокий вдох. — Я очень этому рад. Мне приятно видеть, как люди меняют свою жизнь, открывают в ней новую страницу. Только взгляните на эти фрески!

Краснер, Таннинг, де Лемпицка, Франкенталер, О’Кифф и Янссон. Я как будто видел их впервые. Осмала полез в карман пиджака и достал телефон.

— Мне пора, — сказал он.

— Понимаю, — не глядя на него, сказал я.

Муралы сияли, ослепительно яркие.

— За таким успехом, — сказал он, — всегда стоит намного больше самоотверженности и целеустремленности, чем мы видим со стороны.

Впервые за долгое время мои чувства обострились настолько, что ко мне вернулась способность строить точные расчеты, как в те времена, когда я работал в страховой компании. Я с абсолютной уверенностью знал все переменные уравнения.

— Это правда, — согласился я.

— Я вернусь в выходные вместе с супругой. Посмотрим на них еще раз. — Он шагнул к выходу.

— Двери для вас всегда открыты, — услышал я свой голос.

35

Я сидел у себя в кабинете и продолжал делать вычисления. Вошел в программу управления выданными займами. На первый взгляд, здесь не появилось ничего, заслуживающего внимания. Я перенес всю информацию о ссудах в собственную таблицу Excel и начал просматривать каждую строчку. Вскоре я обнаружил микроскопические несовпадения.

Баланс на счетах потребительского кредита уменьшался быстрее, чем это соответствовало выданным суммам. Поначалу это несовпадение было минимальным, затем более существенным, наконец — настолько большим, что это грозило обрушить весь баланс. Я сложил сумму выданных кредитов и вычел из нее сумму начального капитала. И увидел, что почти половина денег банка — чуть меньше 125 тысяч евро — по сути растворилась в воздухе.

Но деньги не растворились. Они были аккуратно переведены со счета, после чего информацию о переводе удалили из книги бухгалтерского учета, а баланс подправили. Очень простая операция — всего несколько нажатий клавиш и несколько щелчков мышью. На поверхностный взгляд заметить это было трудно, не в последнюю очередь из-за большого количества ссуд, среди которых множество мелких — по пятьдесят евро. Длина списка обманывала взгляд, как ковер, которым прикрывают дыру в паркете. Из программы управления кредитами было почти невозможно увидеть, куда и когда были совершены эти призрачные переводы.

Однако стоило зайти на сам банковский счет, и все делалось очевидным — здесь не наведешь тень на плетень. Я точно знал, что случилось с деньгами. Их потратили на услуги консультантов, о чем стояли отметки в соответствующей строке. Счет получателя во всех случаях был один и тот же.

Одна сотня и двадцать пять тысяч евро. Консультационные услуги стоимостью 125 тысяч евро.

Я откинулся назад в кресле.

Кто-то об этом знал. Либо с самого начала, либо сразу после основания банка.

Случившееся представилось мне в виде образов, как будто я сфотографировал каждую сцену и поместил снимки в рамку. Первая встреча с Игуаной в этой самой комнате. Мои сотрудники по одному заходят в комнату, даря мне надежду на спасение. Обмен взглядами. Последовавшее вскоре объявление об основании банка, внезапное появление первичного капитала — средств, которые я замаскировал под возросший доход от продаж. Но это не обмануло того человека, который отвечал за ежедневные отчеты по продажам. Далее — я быстро организовал подготовку сотрудников, объяснив им, что выдача ссуд должна быть максимально простой и быстрой. И один человек, имеющий определенный опыт существования в серой финансовой зоне, мгновенно увидел в моей программе нечто интересное для себя. Он понял, что неофициальная сторона наших операций станет очевидной, как только в морозильнике кафе будет обнаружено то, чего там находиться не должно.

К этому времени некто, внимательно следивший за развитием событий, сделал правильные выводы. Этот человек знал, что я не буду торопиться звонить Осмале. Этот человек знал, что рано или поздно мне придется по-тихому прикрыть банковские операции и списать убытки, применив особенно изобретательный метод — нечто из разряда двойной бухгалтерии, в которой сам он прекрасно разбирался. Даже если этот некто только подозревал, что творится что-то не совсем обычное. Он знал, что ворует деньги, полученные нечестным путем — деньги, которых официально не существовало. И потому не сомневался, что я буду помалкивать, даже после того как мне удастся провести прямую линию между исчезнувшими 125 тысячами евро и его безвозвратным уходом.

Я заметил, что у меня участился пульс. В душе задул ледяной ветер. Я еще раз посмотрел на результаты своих вычислений. Математика непогрешима. Она всегда говорит правду. А правда заключалась в том, что меня обсчитали. Но и это еще не все. Теперь мне казалось, что эта правда снабжена холодными когтями, готовыми меня царапать и рвать мою плоть. Чем дольше я смотрел на цифры, тем сильнее дул у меня внутри ветер, а когти обретали кинжальную остроту.

Наконец я сдался и позволил шквалу обрушиться на меня.