Фактор кролика

1

Парк приключений был виден издалека. Он представлял собой красно-желто-оранжевую коробку, размером нечто среднее между универмагом «Стокманн» и зданием аэропорта. В длину коробка составляла около двухсот метров, при высоте пятнадцать. На ее крыше были закреплены огромные буквы, складывающиеся в название «Заходи, здесь весело». Именно сейчас, в ноябре, низкое предзимнее солнце бросало на вывеску приглушенный теплый свет, золотило асфальт на автомобильной парковке размером с три футбольных поля и мягко поблескивало на здании из железных листов и стальных конструкций.

Я остановился перед светофором, посмотрел на раскинувшийся через дорогу Парк приключений и подумал, что мои усилия не пропали даром.

Что-то изменилось. Причем изменилось навсегда.

Это мой парк, подумал я, и эта мысль придала мне сил. Я чуть не погиб за него, справился с безумными долгами, и если еще не сделал его прибыльным предприятием, то хотя бы сохранил — во всяком случае, с большой вероятностью.

Всего полгода назад мне пришлось уволиться из крупной страховой компании с должности актуария — математика, который рассчитывает риски. Я был поставлен в ситуацию выбора: либо заниматься совершенно бессмысленными псевдоподсчетами в подвальной каморке, либо терять время со своим трудовым коллективом на занятиях йогой и тренингах по тимбилдингу для выработки навыков работы в команде. Но стоило мне подать заявление об уходе, как я сразу получил известие о скоропостижной смерти своего брата, оставившего мне в наследство Парк приключений. И уже в Парке я узнал, что брат задолжал жуткому преступнику-рецидивисту, так что в придачу я получил еще и долги. Одно цеплялось за другое, и, чтобы сохранить свою жизнь, защитить работников Парка приключений, да и сам Парк, мне пришлось прибегнуть к физической самообороне, в результате чего один из гангстеров, при моем непосредственном участии, погиб, убитый ухом гигантского пластмассового кролика. А еще я учредил банк потребительского кредитования, но он, правда, разорился. Мне также довелось встретить художницу, пробудившую во мне ранее неведомые мне силы, убегать и от бандитов, и от полиции, а кроме того, стать свидетелем таких сцен, о которых я и сегодня вспоминаю с содроганием.

После всех этих событий финансовое положение Парка оставалось сложным. Я не хотел бы использовать тут более сильное выражение.

Мне уже приходилось прибегать к многочисленным мерам жесткой экономии, и я подозревал, что в дальнейшем их понадобится еще больше. Я пытался разными способами подавать личный пример работникам. У меня была самая маленькая зарплата в Парке, но даже от нее я впоследствии отказался, я самостоятельно платил за свои нерегулярные обеды и полдники в кафе «Плюшка и кружка» при Парке. Я не хотел урезать зарплаты другим сотрудникам, но мне, естественно, пришлось скорректировать бюджеты разных подразделений. Это вызвало понятное противодействие, но я обосновывал решения собственными тщательными расчетами и постоянно напоминал сотрудникам, что мы должны строить нашу работу с прицелом на перспективу в пять-десять лет. Чаще всего такие заявления встречались молчанием. Что, в свою очередь, снова давало мне возможность продемонстрировать различные меры экономии — от больших до малых. Например, в энергосбережении: сейчас в игровом павильоне в среднем на полтора градуса прохладнее, чем месяц назад. Дети, разумеется, этого не заметили, а для сотрудников я заказал толстовки с логотипом парка приключений. Еще я собственноручно перекрасил «волшебную» лестницу «Замка приключений» — свидетельства моего непрофессионализма в малярном деле сохранились на стене у лестницы. Однако экономия оказалась существенной.

Я пересек дорогу и вышел к автомобильной парковке. Настроение мое улучшалось с каждым шагом, фрагменты планов, долгосрочные и повседневные, вставали на свои места, складываясь в целостную картину. Уравнение обрело форму. Все стало понятно.

Теперь в этом состояла моя жизнь. И что самое важное — она была подчинена распорядку.

Быстрыми шагами я дошел до главного входа. Раздвижные двери открылись, и я оказался в ярко освещенном вестибюле, интерьер которого был так же, как и весь Парк, оформлен в ярких тонах. Именно в этот момент у меня появилось ощущение, что я вхожу в другой мир. А кроме того, я понял, что чувствую себя как дома. Так вот в чем дело — Парк стал для меня домом?

Кристиан стоял за стойкой кассы при входе. Он протягивал билеты усталого вида мужчине, который пытался удержать на месте трех маленьких непосед, предпринимавших активные попытки разбежаться в разные стороны. Папаша взял билеты, неохотно повернулся, подхватил свою троицу, и они двинулись в сторону игрового павильона.

Я поприветствовал Кристиана, дождался его широкой приветливой улыбки и приготовился услышать один из вариантов восторженного доклада о том, почему это утро столь прекрасно и удивительно.

— Доброе утро, — сказал Кристиан, не отрываясь от монитора.

Кристиан невероятно эффективен как продавец и ориентирован на результат — отличный работник. Он заваливал меня текстовыми сообщениями и названивал по телефону даже во внерабочее время. Мог позвонить или отправить эсэмэску такого содержания: «Здравствуйте, босс, у нас тут СУПЕРКРУТАЯ новость!!!» И придя в парк, я узнавал, что в кафе «Плюшка и кружка» поступило в продажу мороженое с новым вкусом. Каждое утро у Кристиана было «фантастическим», и он всякий раз считал необходимым сообщить об этом. Теперь же он не отрываясь смотрел в экран и щелкал мышкой. Яростно. Щелчки несчастной мыши были похожи на удары. Я оглянулся. Никакой очереди. Еще на парковке я подумал, что посетителей практически нет. Собственно, это вполне предсказуемо для утра среды в ноябре.

— Какое фантастическое утро, — услышал я себя и понял, что произношу эти слова только потому, что не дождался их от Кристиана.

— Что? — спросил Кристиан.

Он наконец соблаговолил посмотреть на меня. Взгляд был направлен мне в глаза, но при этом оставался каким-то невидящим. Как будто он сам себе запрещал меня видеть. Я уже хотел поинтересоваться, все ли у него в порядке, — Кристиан как-то неестественно выгнул шею, уставившись в монитор, — но тут мой взгляд упал на большие часы, висевшие на стене в вестибюле.

В пункте отправления поезда «Варан» я был в одиннадцать часов. Один из старейших аттракционов в Парке, он пользуется неизменной популярностью у посетителей. А еще это одно из самых безопасных развлечений, подходящее даже тем, кто в силу возраста вряд ли сам захотел бы на нем прокатиться. Однако мы решили оборудовать поезд дополнительными подушками безопасности. По мне, так это было лишним, но за вопросы безопасности в парке отвечает Эса, считающий, что мы должны быть готовы ко всему.

Эсу я обнаружил под одним из вагонов. Он лежал на животе и колотил молотком по какой-то детали. Воздух вокруг Эсы, как всегда, был густым и смрадным. И хотя он, судя по всему, лежал тут уже долго, но производил впечатление человека, готового в любой момент вскочить и заняться еще каким-нибудь делом. Возможно, этому впечатлению способствовало то, что до последнего времени Эса всегда носил толстовки Корпуса морской пехоты США, которые должны были напоминать о временах военной службы их владельца. И хотя грубые толстовки десантника теперь сменились вполне миролюбивыми шерстяными свитерами с изображением животных, военная выправка и боеготовность Эсы, присущие бывшему морскому пехотинцу армии Соединенных Штатов, сразу обращали на себя внимание.

Молоток замер в воздухе. Эса не обернулся и не оторвал взгляда от днища вагона.

— Со временем подтянутся, — сказал он.

— Со временем?

— Когда тылы подтянутся.

Я абсолютно не понимал, что означают эти слова, но такой стиль коммуникации для Эсы характерен.

— И как ты думаешь… сколько времени нужно на подтягивание тылов?

— Невозможно сказать на основании имеющихся разведданных. Мы постоянно действуем в условиях дефицита живой силы и недостаточно точной геодезической привязки. И под непрерывным огнем противника…

— Ясно, — быстро ответил я. — Мне тут нужно позвонить в одно место…

— Может, и дольше придется провозиться, — сказал Эса и затараторил быстрее обычного: слова слетали с его губ пулеметной очередью.

Я огляделся. Неисправность «Варана» не была чем-то по-настоящему критическим. Посетителей еще мало, и большинство из них — явно старше обычных пассажиров этого поезда. Да и вообще день обещал быть относительно спокойным. В этот момент Эса демонстративно пустил ветры. Я почувствовал жар в лице, перешел на дыхание ртом, чтобы меня не вырвало от запаха, и тут же ощутил жжение глубоко в горле.

— Тогда попозже подойду, — предложил я.

Раздался новый удар молотка. Эса ничего не ответил.

Я направился к «Горке», и, когда отошел на достаточное расстояние — в случае с Эсой безопасной я считал дистанцию в пятнадцать метров, — наконец вдохнул.

От «Плюшки и кружки» исходил аромат сдобной выпечки и ухи из лосося. В кафе было очень душно (несмотря на то, что мы провели реконструкцию и увеличили мощность вентиляции) и повсюду были слышны наши юные клиенты, зачастую довольно голосистые. В этом смысле сегодняшний день не отличался от других… Все это, вместе взятое: сытные жирные запахи, звонкие голоса и более высокая, чем обычно, температура в помещении — создавало в заведении немного давящую обстановку. Часто, выходя из кафе, я ловил себя на том, что испытываю сонливость, странным образом сочетавшуюся с паникой.

Я подошел к прилавку и на кухне в глубине помещения увидел Йоханну. Взял с витрины булочку «Масляный глазок» и поднял тарелку, продемонстрировав ее Йоханне. Она заметила меня, опустила сетку с картофелем в кипящее масло для фритюра и подошла к прилавку с другой стороны. Я только хотел сказать, что заплачу за булочку и пойду с ней к себе в кабинет, как заговорила Йоханна.

— За счет заведения, — сказала она. — Возьмете еще одну?

Я посмотрел на тарелку в своих руках и лежащую на ней булочку. Потом снова на Йоханну. При первой нашей встрече несколько месяцев назад я подумал, что ее лицо наводит на мысль об уголовнице, которая увлекается триатлоном. Так вот, кафе было для нее смыслом жизни. Здесь ничего не происходило без ее ведома или вопреки правилам — писаным или неписаным. И она никогда — ни при каких обстоятельствах — ничего не давала бесплатно. И вот теперь предлагала мне взять еще одну булочку.

— Мне одной достаточно, — сказал я.

— Просто подумала, что вам на двоих.

— Полагаю, для повышения уровня сахара в крови одной достаточно, — ответил я и почему-то почувствовал себя перевернутой на спину черепахой: я был не в состоянии двинуться с места, а если бы и смог, это потребовало бы невероятно много времени.

— Так, а что с обедом? — спросила Йоханна.

— С обедом?

— Уха с лососем «Пираты не плачут», «Резвая курица», а для веганов — запеканка из тофу «Сорвиголова». На сладкое — пудинг «Полет на Луну» или самый популярный как у детей, так и у взрослых десерт — «Карамельная пушка».

— Сначала расправлюсь с булочкой…

— Я имела в виду, может, захотите попозже перекусить, — сказала Йоханна.

Я собирался что-нибудь ответить, но тут обратил внимание, что за мной выстроилась очередь. Йоханна тоже, видимо, это заметила. Она взглянула на меня и кивнула — мол, свободен, и я не мешкая воспользовался моментом.

Я направился к себе в кабинет. Прошел мимо «Клубничного лабиринта», откуда доносились обычные крики и синхронный топот десятков бегущих ног. У «Замка приключений» с исходившим от него грохотом и гамом голосов я повернул направо и обошел «Черепашьи гонки». Как раз в этот момент места одних юных водителей, суетясь и громко вопя, занимали другие. Продолжил путь по коридору, в конце которого находился мой кабинет. Сделав буквально несколько шагов, я попытался поскорее проскочить мимо распахнутой двери в комнату Минтту К, отвечающей за продажи и маркетинг, но она остановила меня.

— Привет, — прошептала Минтту К.

Ну, или я предположил, что она это прошептала. Голос у нее был грубым и требовательным, как у пилы с огромными зубьями, вонзающейся в сухую древесину, только гораздо ниже по тембру. Была еще только первая половина дня, но из кабинета Минтту К уже доносился характерный тяжелый дух джина с тоником и табачного дыма. Правой рукой она сделала приглашающий жест.

— Поговорим о деньгах.

— Совещание по маркетингу в четверг, — напомнил я. — Лучше мы вернемся к этому вопросу…

Минтту К покачала головой и в знак протеста подняла загорелую руку. Блеснули серебряные кольца.

— Мой сладкий, это не ждет. Он чемпион по карате. Тридцать пять тысяч подписчиков в соцсетях.

Минтту К отхлебнула из своей черной кружки. Судя по выражению ее лица, было трудно предположить, что в кружке кофе. Кружка была такой же черной, как и деловой костюм Минтту К, который явно был ей мал минимум на один размер.

— Ну и зачем он нам сдался? — спросил я. — Чемпион по карате.

— Путь к черному поясу, — воскликнула Минтту К, — начинается тут. Это слоган.

Минтту К тряхнула своими короткими светлыми волосами. Она не испытывала никаких сомнений, что, впрочем, меня не удивило.

— Во-первых, затея представляется мне слишком рискованной, да и вообще у нас ведь не школа единоборств… — начал было я, и тут меня прошиб пот. Мне захотелось поскорее попасть к себе в кабинет. — У нас нет средств ни на что лишнее. Как я уже множество раз говорил.

Минтту К повертела в пальцах сигарету. Я даже не заметил, как сигарета появилась у нее в руке.

— Ты решил забить на это? — спросила она. И прежде, чем я успел открыть рот, ответила сама: — Хорошо. Значит, будем оставаться вечно вторыми.

Я был искренне поражен. Обычно Минтту К сражалась, фигурально выражаясь, до последней капли крови. Теперь же, и глазом не моргнув, она уже прихлебывала из своей кружки и с наслаждением затягивалась сигаретой, постукивая по клавишам компьютера, словно ее всего лишь поймали на какой-то мелкой шалости.

Коридор делал еще один поворот.

По пути я прокручивал в голове короткие встречи сегодняшнего утра. Навалившееся на меня чувство слабости, как я понимал, постепенно усиливалось с каждой из этих встреч. Воспоминания вертелись в моем мозгу все быстрее, обрастали деталями и оживали. Я начинал видеть и слышать то, чего не заметил сразу. У Кристиана иссяк энтузиазм, он больше не фонтанировал идеями и не предлагал новаций, как это обычно происходило по утрам, да и в любое другое время. Эса больше не рвался заниматься безопасностью, а спокойно ремонтировал что-то по непонятному графику. Минтту К сдалась легко и сразу. Йоханна предложила мне вторую булочку просто на случай, если я вдруг захочу. По мере того как последняя мысль приобретала отчетливые очертания в моей голове и все глубже проникала в мое сознание, я чувствовал, как рука, державшая тарелку с плюшкой, начала дрожать.

Проходя по коридору, я в последний раз завернул за угол, вошел в свой кабинет — и замер.

«Масляный глазок» подпрыгнул на тарелке и отправился в полет.

Тарелка выскользнула у меня из рук и разбилась вдребезги.

Мертвец ожил.

2

Живой, искренний взгляд синих глаз, светлые волосы, зачесанные направо, еще более скругляющие и без того круглую голову, и маленькая, но глубокая ямка на подбородке. Пиджак, рубашка с воротом без галстука и широкая заразительная улыбка.

Звуки из игрового павильона доносились до кабинета волнами — то слабыми, приглушенными, то напористыми, как при шторме с шапками белой пены, — перекатывающими через голову. Дети бегали и кричали, механизмы стучали и гремели, и над всем витал долетавший из кафе насыщенный, сливочный, сладкий аромат выпечки и супа с лососем.

Мужчина передо мной развел в стороны руки, словно говоря — «вот он я». Но это было лишним. Каждая его черточка и так была знакома мне лучше некуда. Тысячи картин и воспоминаний одновременно бушевали в моей голове. Сначала — самые свежие. Передо мной стоял человек, из-за которого меня убивали, человек, который оставил мне долги на сотни тысяч евро. И судя по всему, он воскрес из мертвых.

Мой брат Юхани.

Живой и прямо у меня в кабинете.

Он сделал пару шагов мне навстречу. Назвал меня по имени, обнял и прижал к себе. Я на голову выше его, и знакомый запах лосьона после бритья поднимался к моему носу, как дым от костра. Эти крепкие объятия несли в себе больше смысла, чем Юхани, возможно, в них вкладывал. Они превращали невероятное в действительность, сила этих объятий была лучшим доказательством реальности происходящего. Пробуждение, последовавшее за объятиями, было таким же физически осязаемым, как и руки, сжимавшие меня.

Юхани перестал меня тискать, отступил на шаг и улыбнулся своей неповторимой солнечной улыбкой.

— Круто, — сказал он. — Мы сделали это.

Скорость света составляет триста тысяч километров в секунду, и я был уверен: что-то во мне или в моем кабинете происходит именно с такой скоростью. Я понял, что речь шла о принятом мною решении. Наконец я обрел способность двигаться, обошел стол и сел в свое рабочее кресло.

— Ты, разумеется, теряешься в догадках, где я пропадал, — сказал Юхани, не скрывая восторга.

— Еще не успел подумать об этом, — честно ответил я и одновременно понял, что это первые слова, которые я смог произнести. Казалось, они доносились откуда-то издалека. — Я был уверен, что ты на кладбище в Малми. Я сам опустил тебя в землю и засыпал землей.

— Спасибо тебе за это, — сказал Юхани и сделал несколько коротких шагов по кабинету. — Но нет, меня там не было. Ладно, поговорим о другом. Пока я ждал тебя, у меня было время обойти парк. Поговорить с людьми. Я в какой-то мере прочувствовал атмосферу. И одновременно подготовил…

Я посмотрел на него. Юхани выглядел и говорил так, словно это самое что ни на есть обычное утро и мы самые что ни на есть обычные братья. В каком-то смысле так оно и было, но, с другой стороны, — нет. Нет, нет и нет! Я проснулся. Такое у меня было чувство.

— Ты обманул меня, — сказал я.

Юхани остановился. Он выглядел расстроенным.

— Пожалуй, звучит несколько грубовато, — произнес он. — Но я согласен, что нам самое время объясниться. Мне нужна была твоя помощь. Как ты знаешь, ситуация, если можно так выразиться, вышла из-под контроля. Она требовала именно такого математического вмешательства. То есть участия моего замечательного брата-математика Хенри, который все разрулит. Мне пришлось отойти в тень. И мы оба сделали то, что и нужно было сделать. Ты — тут, в парке. А я — в кемпинге в Восточной Финляндии. Дожди, комары, ожидание выплаты по страхованию жизни… Как потом выяснилось — напрасные мечты. Но позже я еще вернусь к этой проблеме. Тем не менее уже сейчас мы можем констатировать, что все удалось на славу.

Юхани говорил так быстро, что, когда я только начал осознавать сказанное, он уже некоторое время молчал.

— Я ведь мог погибнуть.

— Это не входило в план, — ответил Юхани, отодвинув стул от длинного стола для совещаний и усевшись на него, пожалуй, даже с выражением легкой обиды на лице. — Я, разумеется, такого не ожидал…

— Ты задолжал деньги бандитам, — сказал я. — Опасным преступникам. И я был на твоих похоронах.

— Мой адвокат посчитал, что это хорошая идея — организовать похороны.

— Даже если ты не умер?

— Но я был очень близок к смерти.

— И тем не менее ты все-таки не умер. А жил-поживал в Восточной Финляндии.

— Если бы ты видел эти места, то понял бы, что разница невелика.

— Разница, однако, есть, вот что я хочу, чтобы ты понял. Я разгребал дерьмо, которое ты за собой оставил.

Сначала Юхани ничего не ответил, но затем снова улыбнулся.

— И мы выжили, — сказал он, сложив вместе руки и вытянув их перед собой, словно благодаря Всевышнего. — Вот мы какие. Победители. И меня, по правде говоря, просто переполняют новые идеи.

— Что ты имеешь в виду?

— Это место. Парк. Да, я готов приступить к их воплощению немедленно.

Мне показалось, что все происходит как-то слишком стремительно. Словно кто-то нажал клавишу быстрой перемотки вперед и нет никакого способа ее отключить.

— Не понимаю, о чем ты, — честно сказал я.

— Хенри, я пришел освободить тебя, — улыбнулся Юхани. — Снять груз с твоих плеч, как говорится. Теперь моя очередь. Возьмусь за дело немедленно и с полной отдачей. Я тебе благодарен.

Мне показалось, что в кабинете повеяло студеным ноябрьским ветром. Это ощущение было вполне осязаемым, сильным и бодрящим. Мой первоначальный шок, удивление и вообще замешательство уступили место холодному спокойствию, похожему на то, какое, как я полагал, требуется от сапера, — то же самое чувство я десятки или сотни раз до этого испытывал в обществе своего брата. Я посмотрел в глаза Юхани и вспомнил все: наше странное детство, постоянную финансовую неразбериху и хаотичную жизнь родителей, беспокойную юность, когда мы переезжали с места на место, а потом — десятки обанкротившихся предприятий Юхани, мои собственные перипетии в последние несколько месяцев, когда все находилось на грани развала. И так же четко я понял, что мне нужно сделать то, что от меня требуется в сложившейся ситуации. И в этом мне помогут математика и трезвый расчет. То, благодаря чему Парк обрел стабильность, ясность, надежность и перспективы.

— Нам все еще приходится очень жестко экономить, — сказал я. — Мы отказались от всего, без чего можем обойтись. И, возможно, в скором времени будем вынуждены еще больше затянуть пояса. Необходимо тщательно продумывать инвестиции и изыскивать возможность рассчитываться по долгам. Кроме того, в ближайшие годы будет усиливаться конкуренция. Хорошая новость: в обозримом будущем не предвидится неприятных сюрпризов вроде криминальных разборок. Так что, если мы станем придерживаться нашего курса и тщательно планировать бюджет, у нас есть шанс не только сохранить рабочие места и сделать Парк хоть немного прибыльным, но и раздать обещанные тобой премии на Рождество.

Казалось, Юхани слушает меня с искренним удовольствием. Он смотрел на меня своими ясными голубыми глазами, его лицо покрылось здоровым румянцем.

— Именно это я и ожидал от тебя услышать, — сказал он. — Отличная работа во всех отношениях.

Юхани сделал небольшую паузу и продолжил:

— Я, разумеется, все это учту, когда вернусь к руководству парком. Просто несколько подкорректирую на свой вкус. Добавлю в работу идей, инноваций, открытости и радости.

Мы посмотрели друг на друга.

— Нет, — сказал я.

— Нет?

— Нет.

— В каком смысле — нет?

— Во всех. Если смотреть на перспективу, то для процветания Парка…

— Хенри, это мой Парк.

В голосе Юхани мне снова послышалась обида.

— Который ты оставил мне на грани банкротства, не говоря уж о том, что часть долгов нужно было заплатить бандитам, представлявшим непосредственно для меня смертельную опасность. При том что сам ты просто сбежал.

Юхани склонил голову набок. Знакомый жест. Никто не умеет так наклонять голову, попавшись на чем-то предосудительном. И хотя это было сущим пустяком по сравнению с тем, что произошло за последние несколько минут, жест Юхани расставил все по своим местам. Это было согласием, сургучной печатью и свинцовой пломбой. И означало, что, во-первых, мой брат Юхани вернулся, а во-вторых — он вернулся таким, каким был всегда, со всеми своими достоинствами и недостатками.

— Значит, ты так на все это смотришь, — сказал Юхани. — Понимаю. Давай придем к соглашению. Мы ведь говорим о неделе, ну, может быть, о двух? Самое большее — о месяце?

Я на мгновение задумался, кое-что быстро подсчитал.

— Скажу прямо — речь идет о годах. Ну и о доле в предприятии, а не…

Юхани помотал головой.

— У меня нет столько времени, — сказал он. — И у Парка нет.

— Что ты имеешь в виду?

— Хенри, разве ты не видишь, что там, — Юхани ткнул большим пальцем куда-то себе за плечо, — происходит? — Я ясно увидел, что он словно переключает автомобильную передачу нашего разговора на более высокую. — Как я уже сказал, дожидаясь тебя, я немного прогулялся по Парку, прежде чем явиться к тебе в кабинет. И мне рассказали о жесткой экономии, о том, как ты отложил все на потом и пообещал людям, что через сто лет здесь снова все будет хорошо. Но людям это не нравится, Хенри. Они хотят хорошо жить прямо сейчас. И я сказал им, что все будет исправлено немедленно.

— И что же ты пообещал?

— Я хочу вернуть сюда драйв. Ты только что сообщил мне, что в Парке туго по части финансов. Это можно решить, увеличив количество клиентов. А для этого, в свою очередь, нужно навести, так сказать, порядок в доме. Кому охота идти в Парк приключений, где воцарились грусть и слезы?

— Что-то я не видел, чтобы здесь кто-нибудь плакал, разве что…

— Хенри! — сказал Юхани, энергично жестикулируя. — Ты все время вязнешь в деталях. В данном случае надо смотреть на дело шире, исходить из ситуации и понимать… что один плюс один — это не всегда два.

— Ровно два, — ответил я. — Всегда.

— Хенри! — вскликнул Юхани. — Я воскрес из мертвых!

Я хотел сказать, что арифметика — наука точная. Не признавать этого — значит прятать голову в песок и отказываться называть вещи своими именами, и это как раз в духе того самого Юхани, который и довел Парк до критической ситуации. Но я не сказал. Что-то в выражении лица брата остановило меня. Он снова заговорил прежде, чем я успел ответить.

— Ты хочешь вышвырнуть меня из дела?

Вопрос застал меня врасплох, это был удар ниже пояса. Я понял, что не думал об этом под таким углом. По правде говоря, я вообще не думал на эту тему. Все произошло так стремительно. Юхани смотрел мне прямо в глаза. Я вдруг почувствовал прилив нежности к брату и начал его понимать. Нет, я вовсе не оправдывал его недавние поступки, но в целом… Он ведь мой брат, и он… Да. Что он? Он не восстал из мертвых, ибо никогда не умирал. И он не изменился — напротив, казался совершенно таким же, как и прежде. Это был Юхани. Разумеется, я не хотел отбирать у него бизнес. Да и не мог.

— У нас тут всем заправляла Лаура Хеланто (с ней ты тоже знаком). Недавно она уволилась, — сказал я, стараясь, насколько возможно, придать голосу нейтральную интонацию. — Работа непростая, разносторонняя, как ты и сам знаешь, и требует полной отдачи. Я в курсе, что раньше ты не занимался практическими делами Парка, оперативным управлением и повседневной текучкой, не говоря уже о всяких там ремонтах. Но это место вакантно.

Юхани несколько секунд смотрел на меня, прежде чем ответить. Затем улыбнулся.

— Я могу приступить прямо сейчас, — сказал он.

3

Я уже второй час неподвижно сидел на табурете у окна в пропахшей красками комнате. Мне нужно было позировать. В расслабленном состоянии. Поначалу эта задача показалась мне легкой. Но чем дольше я сидел и размышлял над тем, как выглядеть расслабленным, тем труднее казалось полученное задание. За прошедший час я успел передумать о многом. В том числе и о том, что я, пожалуй, никогда не бываю по-настоящему расслабленным и даже не уверен, знаю ли я вообще, что означает полностью расслабиться. Это, в свою очередь, заставило меня задуматься, как бы я выглядел, если бы все-таки знал и, соответственно, сумел бы достичь нужного состояния расслабленности. Эта мысль потребовала от меня усилий изобразить нечто такое, чего я в принципе не понимал и не мог изобразить. То есть я был уподоблен прыгуну с трамплина, оказавшемуся за штурвалом самолета просто потому, что ему уже доводилось приземляться. Или, наоборот, летчику, которого со всей силы столкнули с трамплина, поскольку тому уже доводилось прокладывать путь в воздухе.

От этих нелегких мыслей я непроизвольно вздохнул.

Это повторялось всякий раз, когда мы с ней встречались. И разумеется, всегда, когда она смотрела на меня пристальным взглядом, я не смел шевельнуться. Часами.

Я был моделью для Лауры Хеланто — она писала мой портрет. Портрет был ее подарком мне, за что я, естественно, был ей благодарен.

Лаура Хеланто не покидала моих мыслей и тогда, когда я о ней не думал.

Мое утверждение кажется нелогичным и трудным для понимания, но на самом деле так оно и есть. Это явление невозможно объяснить иначе, чем с помощью средств поэзии, — выражения точнее я подобрать не могу. Когда я сравнивал надежность математического и поэтического подхода для оценки успешности разных проектов — от строительства небоскреба до новой конструкции сырорезки, — я твердо знал, что математическому методу, разумеется, нет альтернативы. В случае с Лаурой Хеланто дело, похоже, обстояло иначе. Словно я мгновенно позабыл все, на что привык опираться в жизни. И что самое странное — это совершенно не причинило мне дискомфорта, которого следовало бы ожидать.

Мы встречались всего дважды после того, как она кинула меня на сто двадцать четыре тысячи восемьсот шестьдесят один евро и тринадцать центов. Ну не совсем меня: деньги были криминального происхождения. И она не то чтобы их присвоила. Лаура своим поступком спасла меня и Парк. Я понял это через несколько недель после того, как она оставила нас — и Парк, и меня.

Об этом я думать не хотел. Вспоминал, как мы ходили гулять и пить какао с Лаурой и ее дочкой Туули. Прогулка проходила в режиме интервальной спортивной тренировки, темп задавала по преимуществу Туули. Это в корне противоречило моей привычке к размеренной ходьбе и выбору кратчайшего расстояния между двумя пунктами. Мы метались туда-сюда, останавливаясь на неопределенное время, чтобы поглазеть на массу всего интересного: на других детей, взрослых, птиц, мусорные контейнеры, фаркопы автомобилей. Цели этих остановок были для меня по большей части покрыты мраком неизвестности. Я так и не смог подыскать объяснения нашим блужданиям. Просто находился в обществе Лауры Хеланто и чувствовал, что мне хорошо независимо от того, движемся мы или стоим, и не имело значения, куда именно мы идем и где остановились.

У дочки Лауры возникали вопросы, на которые я с удовольствием дал бы и более развернутые и основательные ответы. Но едва я успевал открыть рот, как она уже выстреливала следующий вопрос. Кажется, Лаура была в восторге от нашей беседы, несмотря на ее хаотичность. Она улыбалась мне, брала за руку и даже иногда ласково ее сжимала. А когда я проводил их до станции метро, мы с Лаурой Хеланто поцеловались. Поцелуй не был долгим и по своему характеру далек от тех, какими мы обменивались в ночь любви, когда наши языки соприкасались и скользили друг по другу. Несмотря на то что по различным биологическим и физиологическим причинам это невозможно, мне кажется, я до сих пор ощущаю вкус этого поцелуя на своих губах.

Кисть касалась холста, пахло масляной краской. Кроссовки Лауры шуршали по бетонному полу.

Мне казалось, что каждая секунда с Лаурой Хеланто была более насыщенной и плотной, чем любая другая. Разумеется, это явление трудно объяснить с математической точки зрения, но…

— Хенри. Слышишь меня, Хенри?

— Что?

— Что-то не так? — спросила Лаура, и, поймав ее взгляд, я был, как всегда, сражен им. Эти синие с зеленым глаза, цвет которых подчеркивала темная оправа очков, вызывали у меня нечто похожее на удар электрическим током.

— Нет, с чего ты взяла, — сказал я.

— Хорошо, — кивнула Лаура. — Мне показалось, что тебя что-то… гнетет.

— Я неправильно сижу? — спросил я.

— Нет, — ответила Лаура, и мне показалось, что она сдерживает улыбку. — Ты очень правильно сидишь. Просто подумала, что ты немного устал. У тебя все мышцы напряжены.

— Сейчас расслаблюсь.

— Может, все дело в том, что ты ищешь расслабленное положение. И напрягаешься. Кто не ищет, тот найдет. Или так нельзя сказать?

— Пожалуй, так можно сказать, — согласился я. — Но мне это утверждение кажется вводящим в заблуждение и, к сожалению, ненаучным. Истина заключается ровно в противоположном. Именно путем поиска человек находит. Это основное условие. Ничего никогда не было бы изобретено, если бы люди просто решили: давайте перестанем искать, и ответ найдется, и если…

— Хенри.

Теперь Лаура не скрывала улыбки. Она опустила кисточку на стоявший рядом мольберт и направилась ко мне. Я все еще пытался заставить себя расслабиться. Приближение Лауры этому не способствовало.

— Как-то я говорила тебе, что никогда не встречала никого, похожего на тебя, — произнесла она, остановившись передо мной, — но это слишком мягко сказано.

— И я никогда не встречал никого, похожего на тебя, — честно признался я. — Кого-то, кто сумел бы заставить меня так сильно удалиться от математической логики и одновременно был бы мне интересен во многих других отношениях. По правде говоря, и то и другое случилось со мной впервые.

Лаура стояла передо мной. Я чувствовал запах, исходивший от копны ее волос, похожей на дикий кустарник, а может, букет лесных цветов. Она стояла так близко, что мне были видны крошечные брызги красной краски на внешнем крае темной оправы ее очков.

— И со мной тоже, — сказала Лаура.

— Не говоря уже о том, что эти обстоятельства совпали по времени, — кивнул я, — вероятность этого в любом случае была так мала, что мне, вопреки моим привычкам, даже не пришло в голову ее рассчитать.

— Возможно, я не совсем это имела в виду, — тихо сказала Лаура и улыбнулась.

Со мной случилось то, что постоянно случалось в присутствии Лауры, — я совершенно растерялся. У меня очень часто возникало ощущение, что слова Лауры — даже те, которые, на первый взгляд, кажутся простыми и несущими сугубо практический смысл, — рассчитаны больше чем на один уровень понимания и почти всегда подразумевают не только то, что было сказано. Однако их смысловые связи либо неочевидны, либо смыслы трудно вывести один из другого. Поэтому я молчал и просто восседал на своем высоком табурете, ощущая ее близость.

Я не знаю, кто из нас первым наклонился навстречу другому. Или мы сделали это одновременно? Наши лица так сблизились, что я закрыл глаза и приготовился к двум вещам: к поцелую и к рассказу о том, что меня беспокоит.

— Юхани вернулся, — сказал я, продолжая наклоняться вперед.

И уткнулся в воздух. Я не смог дотянуться ни до губ, ни до Лауры, да и вообще ни до чего. Я открыл глаза. Лаура отступила и стояла в полутора метрах от меня. Ничто не указывало на то, что она искала своими губами мои, которые, как я теперь заметил, все еще были вытянуты для поцелуя. Я привел свои губы в обычное состояние и заодно выпрямился.

— Юхани? Твой брат… Юхани?

— Ага, — кивнул я. — Он сказал, что жил в дачном трейлере все то время, пока ему нужно было считаться мертвым.

Лаура посмотрела на меня. Она открыла рот, но не издала ни звука. Потом опять попыталась что-то сказать. И наконец произнесла:

— Юхани жив?

— У меня в этом нет никаких сомнений.

— Когда ты пришел, — начала Лаура, — я спросила тебя, как дела. И ты ничего не сказал о… своем брате.

— Я точно помню свой ответ — «в общем, неплохо». Я думал, ты хотела узнать, как поживаю я. И мне не пришло в голову, что тебя интересует еще и Юхани. Честно говоря, я понятия не имею, как у него дела, знаю только, что он жил в автодоме в кемпинге в Восточной Финляндии.

У Лауры был такой вид, как если бы я вдруг смешал все краски и принялся бы рисовать на ее картине каляки-маляки.

— Он что… просто вот взял и явился?

— Да.

— И что он сказал?

— Что хочет забрать Парк обратно.

— И что ты ему ответил?

— Что это не имеет никакого смысла ни с финансовой, ни с административной точки зрения, особенно если принять во внимание его недавние успехи в области управления предприятием и способность отвечать за свои действия. Но у меня есть для него подходящее место в Парке и, таким образом, он может получать регулярный доход и медицинскую страховку, а кроме того, у него будет копиться трудовая пенсия. Он согласился на эту работу.

— Согласился на эту работу? — спросила Лаура, как будто услышала о каком-то совершенно невероятном чуде.

— После твоего ухода освободилось место управляющего Парком.

— Разумеется, лучше Юхани на место управляющего никого не нашлось.

— Ну, я пока не могу сказать, насколько он подходящий работник…

— Хенри, это был сарказм, ирония.

— Ирония, сарказм, точно! Мне они тоже нравятся.

Не знаю, почему я произнес эту последнюю фразу. Я понял, что несколько не сдержан, но и Лаура тоже разошлась.

— А тебе не кажется это странным? Что Юхани запросто согласился на работу, где нужно быть точнее точного, всегда находиться на месте и одновременно решать тысячу самых разных вопросов?

Я не успел обдумать ответ и уж тем более ответить, когда Лаура заговорила снова:

— Хенри, можно я прямо спрошу? Обо мне разговор заходил?

— Вообще-то, нет. С чего бы?

Почему в нашем разговоре вдруг появилась какая-то неловкость? И не только в разговоре. Возникло ощущение, что мы вели сразу два диалога. Первый — посредством вот этих самых слов, а второй — подспудный, невидимый и безмолвный, но тем не менее вполне определенный. Мне показалось, что я не понимаю ни одного из них. Затем до меня стало кое-что доходить.

— Почему ты так завелась из-за Юхани и его возвращения? — спросил я. — Ты ведь больше не работаешь в Парке и никак формально с ним не связана.

Лаура взглянула на незаконченный портрет. Затем так же быстро отвела взгляд. Мне показалось, что она намеренно тянет время, чтобы подумать.

— Ты только-только привел в порядок дела в Парке, — сказала Лаура, все еще глядя куда-то в сторону высоких окон. — И теперь Юхани снова может все испортить.

То, с каким выражением Лаура произнесла свои последние слова, заставило меня опять, если так можно выразиться, слушать между строк. По крайней мере, я попытался это сделать, потому что мне показалось, что именно там и содержалась важная информация. И мне это не очень понравилось.

— Я составил как краткосрочные, так и долгосрочные планы, — начал я, — и по многу раз все тщательно просчитал, подкрепил конкретикой и честно рассказал всем работникам о нынешней ситуации и о том, что нам предстоит. Я владелец Парка, и все это знают. Юхани — всего лишь наемный работник. Что он может сделать?

Лаура ответила не сразу. Она опустила глаза и рассматривала пол где-то позади меня.

— Просто, он… Юхани.

— Что ты имеешь в виду?

— Он… — Лаура силилась подобрать слова, от чего происходящее вызывало у меня недоумение: обычно она очень живо выражала свои мысли. — Он… он не такой, как ты.

Я не сразу понял, откуда взялось это ощущение, но почувствовал, что мне стало как-то неуютно.

— Я знаю его всю свою жизнь, — выпалил я быстрее, чем собирался. Внезапно я разозлился и даже пришел в ярость. Как-то так получилось само собой. — Кто лучше меня может знать, что он не такой, как я? Юхани продемонстрировал это и на практике, и особенно наглядно — в Парке приключений. Он не составил ни одного бюджета, но при этом влез в безумные долги. Он брал кредиты под сумасшедшие проценты, занимал у бандитов. Расточительство, безрассудство, неисполнение обещаний, импульсивность, опасная для жизни.

— Это не совсем то, что я имею в виду… хотя в некотором смысле, может быть, и то. Вернее, и это тоже. Мне трудно об этом говорить.

В высоком светлом помещении вдруг сгустились сумерки, будто кто-то внезапно задернул светонепроницаемые шторы. В то же время мои мысли, казалось, тоже потемнели. Я посмотрел на Лауру и увидел нечто такое, чего не хотел увидеть.

— Когда ты говоришь, что Юхани не такой, как я… — И тут вдруг мне стало ясно, что она имела в виду. — На самом деле ты хочешь сказать, что это я не такой, как он.

Лаура молчала. Казалось, она не знает, что ответить. Уж лучше она сказала бы хоть что-то, что угодно. Лаура не смотрела на меня.

— И поскольку я другой, — продолжал я, — ты думаешь, что я неспособен противостоять человеку, который мечется туда-сюда, лжет, бросается обещаниями и принимает непродуманные, катастрофические решения. Чьи действия основаны на чем угодно, только не на разуме. И я настолько «не такой», что не смогу справиться с этим человеком.

— Хенри, ты…

— Другой. Просто чтобы ты знала. Когда в университете я досрочно сдал математику, мне сказали, что я особенный. И когда, уже будучи актуарием, я делал расчеты в два с половиной раза быстрее и точнее, чем любой другой математик за всю историю страховой компании, мне тоже говорили, что я особенный. Может быть, я не такой, как ты думаешь. Может быть, я смогу справиться со своим братом.

Я встал и подошел к металлической вешалке, стоявшей у двери. Надел куртку и повязал шерстяной шарф, не сильно затягивая, но расправив его аккуратно поверх галстука, чтобы он оптимально сохранял тепло. Лаура Хеланто продолжала стоять на том же месте, как мне показалось, — точно в центре комнаты. Я посмотрел на нее и, зная ее рост, мог бы легко вычислить целый ряд расстояний и объемов, относящихся к этому помещению, а возможно, даже составить общее уравнение или, по крайней мере, приблизительное описание, но понял, что не стану этого делать. Мне не хотелось ничего подсчитывать, и это лучше всего характеризовало ситуацию. Я повернулся к выходу.

Дверь была из толстого металла, но я даже не заметил ее тяжести.

Выйдя на улицу, кратчайшим путем дошел до автобусной остановки и продолжил путь со скоростью ровно один километр в семь минут.

4

Встреча была назначена в Конала. Я приехал в этот район Хельсинки на шестнадцать минут раньше, поэтому сидел и ждал в небольшом фургоне, который приобрел для нужд Парка. Подержанный «рено-кангу» отлично подходил нам по вместимости и грузоподъемности, топлива потреблял немного, а внешняя непривлекательность уменьшала риск угона, что, в свою очередь, позволяло экономить на стоимости страховки.

Низкое солнце светило прямо в глаза, поэтому я опустил солнцезащитный козырек над лобовым стеклом, позволив солнечным лучам согревать мне грудь. Поток транспорта состоял в основном из микроавтобусов и грузовых машин, на боковых сторонах которых красовались знакомые и неизвестные мне логотипы и названия брендов. Многие автомобили проносились мимо со значительным превышением скорости, и это еще по самой скромной оценке. Однако, изучая на протяжении всей своей взрослой жизни статистику и теорию вероятностей, я понимал: это еще не значит, что большинство местных жителей превышают скорость. Я приехал сюда впервые в жизни, и моя выборка пока слишком мала. Вполне возможно, что в Конала проживают по большей части ответственные водители, и если брать район в целом, то население тут в основной своей массе соблюдает общие правила, так что неправильно обобщать и переносить поведение одного, двух или трех местных водителей на всех жителей района…

Я помотал головой и постарался сосредоточиться на серьезных вещах.

Мне не хотелось думать о Лауре и нашей встрече, поэтому я попробовал занять мозг чем-то другим. Поправил галстук и попытался на мгновение выбросить из головы Лауру Хеланто. Офис и складские здания компании «Финская игра» находились передо мной, чуть левее. Это предприятие было давним партнером Парка приключений — поставляло нам оборудование. Наш договор был заключен на три года с возможностью продления. Наличие договора, разумеется, стало для меня неожиданностью, как и все, что относилось к Парку.

Тем не менее документ, подписанный два года назад и, по-видимому, составленный директором «Финской игры» Ханнесом Толкки, казался мне вполне разумным и приемлемым для обеих сторон. Мои расчеты также подтверждали, что сотрудничество с этой компанией выгодно и для нее, и для Парка приключений, особенно в долгосрочной перспективе. Кроме того, договор включал дополнительные ограничения, предусмотренные в отношении так называемых «эксклюзивных прав». Эти ограничения относились и к «Финской игре». Она обязалась продавать оборудование для использования в регионе Уусимаа только нам.

Это как раз и стало причиной моего визита в Конала. Поскольку меня весьма озадачили последние сообщения и коммерческие предложения, полученные мной от «Финской игры».

И еще потому, что все это, похоже, замыкалось на «Прыжке лося».

«Прыжок лося» — единственный в своем роде аттракцион для парков приключений, и я хотел такой приобрести. Или, правильнее сказать, он был мне совершенно необходим.

«Прыжок лося» выше любого из наших нынешних устройств, да и вообще он гигантских размеров. Этот аттракцион предлагает десять разных развлечений. Самое захватывающее из них — прыжок с рогов «лося» в находящийся перед ним «лес», оборудованный батутом. Можно также залезть на самые острия рогов и скатиться с горки, смонтированной внутри «лося» и заканчивающейся у его задних копыт. По спине «лося» проходит акробатическая беговая дорожка: нужно не только быстро пробежать по ней, но и сохранить равновесие, чтобы не свалиться. Рядом с ней — еще две дорожки, что позволяет соревноваться с другими посетителями и оценить свои способности. Изюминка аттракциона в том, что этого «лося» можно превратить в нечто вроде американских горок. Внутренности и акробатические беговые дорожки, вьющиеся по спине, трансформируются в пути с вагонетками, которые приводятся в движение с помощью мощного электромотора, что обеспечивает экологичную углеродную нейтральность. В год изготавливается всего один «Прыжок лося», это бриллиант в короне и в целом европейской индустрии парков приключений.

Для нашего парка «Прыжок лося» означал бы заметное повышение конкурентоспособности. Реальность была такова, что мы проигрывали конкуренту, а тот расширялся, приобретая новое оборудование прямо с конвейера. Нам нужно было что-то такое, что выгодно отличало бы нас от других парков, но при этом наш бюджет должен был выдержать это приобретение. «Прыжок лося» стал бы именно тем, что нужно, при одном условии — если его удастся купить. Полученные мной сообщения не приближали нас к цели. В конце концов мне удалось договориться о встрече.

Я посмотрел на часы на приборной панели автомобиля, проверил галстук, взглянув в зеркало заднего вида, взял портфель и вышел из машины.

Здание офиса представляло собой оштукатуренное бетонное сооружение, выкрашенное в белый цвет. Оно было явно старше высокого и серого ангара из алюминия и стали, стоявшего чуть поодаль. Я подошел к темно-коричневой, обшитой досками двери и нажал на круглую кнопку звонка на стене. В широких окнах по обе стороны от двери жалюзи были лишь слегка приоткрыты. Их пластины находились под таким углом, что заглянуть внутрь можно было, разве что встав перед ними на колени и устремив взгляд почти вертикально вверх, да и то рассмотреть удалось бы в лучшем случае потолок.

Прозвенел звонок. Я услышал, как щелкнул замок, открыл дверь и вошел. Передо мной простирался длинный коридор; офисное здание оказалось значительно просторнее, чем это представлялось снаружи. Больше здесь не было ничего примечательного. Оформленные в светлых тонах и ярко освещенные интерьеры — офис как офис. Большинство дверей, выходящих в коридор, были открыты. Как раз в тот момент, когда я собрался было громко спросить, куда мне идти, я услышал какие-то голоса и увидел по левой стороне коридора выглянувшего из кабинета мужчину.

— Сюда, сюда.

«Сюда, сюда», по-видимому, означало совещательную комнату с длинным столом и стульями. Хотя могло относиться и к компании мужчин, собравшихся вокруг стола. Их было трое. Двое постарше и один существенно моложе. Ни один из них не был Ханнесом Толкки.

— Садитесь, — показал на стул один из пожилых. Это был тот самый, который только что высовывался в дверной проем, чтобы показать мне дорогу. — Как Парк, потихоньку выплываете?

— Ханнес Толкки придет на встречу? — спросил я, стоя с той же стороны стола, что и человек, пригласивший меня сесть. Двое других расположились напротив.

— Он уже на пенсии, — сказал тот, что был рядом со мной. — Я Кари Лийтокангас.

— Отто Хяркя, — представился второй.

— Йеппе, — назвал свое имя молодой, выдержал двухсекундную паузу и добавил: — Саувонен.

Кари Лийтокангас снова предложил мне сесть. Ему было около пятидесяти. Среднего роста; грудь и плечи под джинсовой рубашкой производили впечатление сильно накачанных. Как будто он занимался бодибилдингом, наращивая мышечную массу, но преуспел лишь в части тела выше пояса. Широкий подбородок и высокие скулы были как у кинозвезды, но второй подбородок и мешки под глазами скорее намекали на увлечение пивом. В общем, на него недостаточно было посмотреть один раз — что-то заставляло снова взглянуть в его лицо, чтобы проверить первоначальные выводы. Отто Хяркя тоже было порядка пятидесяти; худощавый, но с брюшком и внушительными усами, сразу обращавшими на себя внимание. В последние годы мне доводилось встречать подобную растительность разве что у очень молодых людей, которые отращивали ее для эпатажа. Ну и Йеппе-пауза-Саувонен. Он со строгим выражением лица постукивал по столешнице правой рукой, а левую держал где-то глубоко под столом, и в целом походил на столб. Сросшиеся брови и карие горящие глаза. На нем была черная толстовка с надписью большими белыми буквами по-английски — «FUN MACHINE», «забавная машина».

— Прошу садиться, — произнес Кари Лийтокангас.

Его слова наконец возымели эффект: мы все сели.

— Не знал, что Ханнес Толкки вышел на пенсию, — сказал я.

— Это случилось очень быстро, — ответил Лийтокангас. — Он оставил нам подробные инструкции. Мы хотим работать в том же формате и придерживаться договора.

— Хорошо, — кивнул я, — нас это тоже устраивает.

— Великолепно, — улыбнулся в ответ Лийтокангас.

Отто Хяркя и Йеппе Саувонен тоже растянули губы в улыбке. Я посмотрел по очереди на каждого из них, и мне стало как-то не по себе.

— Так, — продолжил я, — что касается договора…

— Вот он, — сказал Лийтокангас и открыл лежавшую передо мной пластиковую папку. — А это наш каталог.

Он пододвинул ко мне сшитую стопку листов — это и был «каталог». Я пролистал страницы, чтобы найти то, что мне нужно. Обратил внимание, что цены подскочили, и по большей части весьма ощутимо. Дошел до последней страницы и перевел взгляд на сидевшую передо мной троицу. Они продолжали улыбаться.

— Не вижу тут «Прыжка лося», — сказал я.

— Но зато тут есть много другого хорошего оборудования, — ухмыльнулся Отто Хяркя.

— Рекомендую обратить внимание на «Крокодилью реку», — добавил Лийтокангас.

— Это действительно крутая штука, — отозвался Отто Хяркя.

То, как он произнес «крутая штука», не убедило меня в искренности его слов.

Я посмотрел на своих собеседников:

— Детям такое не нравится. Я ознакомился со статистикой по множеству парков приключений — от Скандинавии до Центральной Европы. Имеется небольшое исследование на эту тему, и при помощи весьма несложных расчетов становится понятно, что рентабельно, а что нет. «Крокодилья река» нигде не входит в рейтинг даже сорока самых популярных аттракционов, и большинство парков от нее уже отказалось. Это старый аттракцион низкого качества, да и у детей недостаточно сил для него.

— Ну так поищите более сильных детей, — сказал Йеппе Саувонен.

— Что?

— Йеппе имеет в виду… — сказал Лийтокангас и даже как-то придвинулся ко мне, — что это как посмотреть. Зависит от угла зрения. Хорошая лупа позволяет увидеть детали.

— Ничего не понимаю, — честно ответил я.

— Поясню на примере. Вот возьмем каталог, — сказал Лийтокангас, распахнув его передо мной на странице с «Крокодильей рекой». — Если мы немного ужмемся, то сможем дать такую последнюю цену.

Говоря это, Лийтокангас взял шариковую ручку, зачеркнул выросшую до невероятного значения цену «Крокодильей реки» и написал под ней новую. Я уставился в нее, силясь понять, что происходит.

— Это ведь то же самое, — сказал я и одновременно увидел три широкие улыбки.

— Цена дня, — сказал Отто Хяркя. — Выгоднейшее предложение, и только сегодня.

Я помотал головой:

— Это не… По договору не…

— Именно, именно по договору, причем с эксклюзивными правами. — Лийтокангас практически навалился на меня и придвинул ко мне еще одну пачку сшитых листков. — Вот.

С договором я уже был знаком. Читал его множество раз. Знал его назубок. У меня не было никакой необходимости перечитывать его снова.

— Я знаю, что сказано в договоре. И я хочу купить «Прыжок лося». «Крокодилья река» мне не нужна. И уж тем более по такой цене.

Мужчины переглянулись. Затем, как в замедленном кино, снова уставились на меня.

— Что-то не клеится у нас разговор, — сказал Лийтокангас.

— Не клеится?

— Не клеится, — подтвердил Лийтокангас. — Мы понимаем, что смена караула, если можно так выразиться, у вас с братом пошла не совсем так, как положено. Но мы ни на что не намекаем и ни на что не претендуем, хотя ведь наверняка есть некие обстоятельства, которые вы предпочли бы не предавать гласности.

В комнате повисла абсолютная тишина. Я вдруг сообразил, что в этом офисном здании ниоткуда не доносится ни звука. Когда я шел сюда по коридору, то никого не встретил. Обычный для любого офиса фоновый шум отсутствовал: ни разговоров людей, ни звонков телефонов — ничего. Куда же подевались все работники «Финской игры»?

— Мой брат не занимается закупками оборудования для Парка, — сказал я. — То, что он вам, возможно, пообещал…

— Интересное дело, — отреагировал Отто Хяркя. — Неожиданно.

В одном Отто Хяркя был прав. «Неожиданно» — это слово я и сам посчитал бы уместным в данном случае. Я начал понимать, как все предыдущие события привели к нынешней ситуации: настойчивое предложение «Крокодильей реки» и нелепая цена за этот аттракцион, хотя он никуда не годился и совершенно не нравился детям. Ну и, разумеется, в такой ситуации Юхани…

— Мой брат… — начал я и умолк, подыскивая подходящие слова, — не всегда соображает, что говорит.

— Мы подписали договор, — сказал Лийтокангас и фыркнул.

Отто Хяркя фыркнул следом за ним. Йеппе Саувонену потребовалась пара минут на размышление, после чего он тоже фыркнул. Мне это не понравилось, и было понятно почему. Да, Юхани мог быть безрассудным, безответственным, говорить глупости, даже рисковать жизнью других людей, но он был моим братом. Каталог, лежавший передо мной, был открыт на странице с «Крокодильей рекой», ставшей мне теперь еще более отвратительной.

— Я хочу приобрести «Прыжок лося», — сказал я.

— Он не продается.

— Я знаю, что он есть у вас на складе.

— И мы знаем то, что мы знаем, — сказал Лийтокангас. — И предлагаем приобрести «Крокодилью реку».

— Нет, — сказал я.

— Нет?

Лийтокангас выпрямился, наконец отстранившись от меня, и в тот же момент лицо его несколько прояснились. Оно было, пожалуй, несколько более угловатым, чем показалось мне вначале.

— Неужели в вашем, так сказать, портфеле нет ничего, что боится дневного света?

Я взглянул на свой портфель. И в следующий момент понял, что не следует воспринимать это заявление буквально. Он имел в виду Парк приключений, то, как мне удалось вывернуться из ситуации с бандитами и на что пришлось пойти, чтобы спасти и Парк, и себя самого. Теперь я был практически уверен — Юхани сболтнул лишнего. Я видел это по всем признакам — по самоуверенному поведению Кари Лийтокангаса, по ухмылке Хяркя и по горящим уголькам под бровями Йеппе Саувонена. Надпись «FUN MACHINE» на его толстовке назойливо маячила у меня перед глазами, но больше ничего в этом человеке не казалось мне забавным, не говорило ни о веселье, ни о машине, ни о чем-то подобном.

— Обратимся к фактам, — сказал Лийтокангас. — У нас имеется договор, по своей сути довольно простой. Мы либо сотрудничаем, либо другая сторона платит неустойку. И размер этой неустойки составляет примерно годовой оборот вашего Парка приключений. По моим прикидкам, во всяком случае. Мы со своей стороны не хотим нарушать договор.

— Ни в коем случае, — подхватил Отто Хяркя. — Ни в какой форме не собираемся от него отступать.

После небольшой паузы подключился и Йеппе Саувонен:

— Даже из-за детей.

Прежде чем я успел задать уточняющий вопрос, что именно он имеет в виду, Лийтокангас снова взял инициативу в свои руки:

— Мы предлагаем вам приобрести у нас «Крокодилью реку», поскольку являемся вашим эксклюзивным поставщиком.

Несмотря на то что где-то внутри у меня уже возникло предчувствие грядущей неприятности — чего-то наподобие экстренного собрания на предприятии в пятницу за полчаса до конца рабочего дня, — я продолжил:

— Или что?

— Осмала, — ответил Лийтокангас с таким видом, словно выражал соболезнования, но явно формальные. — Пентти Осмала. Вы знакомы.

Я молчал. Пентти Осмала, старший следователь подразделения полиции Хельсинки по координации борьбы с организованной преступностью и экономическими преступлениями. Пожалуй, мы действительно были знакомы. Причем настолько хорошо, что он, вполне вероятно, подозревает меня в серьезном преступлении, причем небезосновательно. Запутанный был клубок: я защищал себя и свой Парк и использовал при этом свои навыки страхового математика. Осмала, в свою очередь, догадывался не только о моих математических изысканиях, но на тот момент его, по-видимому, устраивало, что я помог ему в расследовании. Правда, это мы с ним не обсуждали. Подозреваю, что подобный разговор мог бы закончиться, по крайней мере для меня, тем, что я оказался бы в зоне дискомфорта, как я это называю.

Троица, сидевшая передо мной, явно знала больше, чем должна была знать.

— Кто вы такие? — спросил я.

— Мы — компания «Финская игра», — хором ответили все трое.

5

Из-за закрытой двери, словно с далекой строительной площадки, доносился шум игрового павильона. Я сидел и пересчитывал все заново. Те расчеты и оценки, которые я сделал до своего визита в «Финскую игру», теперь потеряли актуальность.

Я потратил несколько часов, пытаясь найти финансово приемлемое решение в сложившейся ситуации. Немного отъехав на стуле от стола, я взглянул на стопки бумаг и калькулятор. Чем больше я считал и чем больше находил фактов, подкрепляющих мои расчеты, тем яснее становилось, что нам нужен «Прыжок лося» и что мы точно не справимся с краткосрочными и долгосрочными вложениями, а в итоге и с постоянными убытками, если приобретем «Крокодилью реку». Я еще раз перечитал договор между Парком и «Финской игрой», изучив каждый пункт и все подпункты, но зацепиться было не за что. Мне оставалось либо заплатить за ненужное оборудование и угробить Парк финансово, либо сдаться в условиях жесткой конкуренции и просто ждать окончательного фиаско. В такой ситуации оно рано или поздно неизбежно наступит. А учитывая скорость, с какой наш конкурент на другом конце города закупал новое оборудование, развязка была близка.

В общем, приобрести «Прыжок лося» было так же необходимо, как и избежать покупки «Крокодильей реки». Единственное, чего не показывали расчеты, — каким образом это осуществить.

Я встал со стула и подошел к окну.

Ноябрьский день; небо наполовину затянуто тучами, дождя нет. Еще только перевалило за полдень, а уже начинает смеркаться.

Мой взгляд с горизонта переместился на автостоянку, находящуюся справа от меня, у входа в парк. Я увидел женщину; она вела за руку ребенка, по всей вероятности нашего клиента. Выйдя из парка, они направились в мою сторону и подошли к красному «вольво», стоящему прямо напротив моего окна. Ребенок был весь изгваздан. Его штаны и рубашка, выглядывавшие из-под расстегнутой куртки, имели такой вид, словно их облили краской. В тот же момент я заметил еще одного юного любителя приключений, которого вели к автомобилю. И у него тоже был изрядно потрепанный вид, причем в волосах застряли какие-то комья. По пути мальчик остановился и наклонился. Я сразу понял почему. Его рвало. Одновременно красный «вольво» резко сорвался с места, развернулся и помчался к выезду с парковки, а оттуда на шоссе. Я раскатал и застегнул рукава сорочки и поправил галстук.

В вестибюле за стойкой сидел Кристиан. Больше никого не было, поэтому я сразу перешел к делу.

— Только что мне попались на глаза двое наших юных клиентов. Один был весь вымазан в краске, а другого рвало, — сказал я. — Что случилось?

В последние дни у Кристиана вошло в привычку при моем приближении пялиться в монитор и усиленно двигать компьютерной мышкой. На этот раз он так не сделал. Более того, Кристиан совершенно преобразился: принял официальный вид, сверкнул белозубой улыбкой и как-то особенно торжественно расправил плечи, которые плотно облегала фирменная рубашка Парка приключений.

— Фузия идей, — сказал он.

Я посмотрел на Кристиана, потом в сторону выхода и снова на Кристиана.

— Не понимаю.

— Фузия означает слияние, объединение, — объяснил Кристиан. — Если взять две какие-то вещи и объединить их…

— Что означают эти слова, я знаю, спасибо, — прервал я Кристиана и в тот же момент понял кое-что важное. — Кто тебе об этом сказал?

— Юхани.

— Ты знаешь, где он?

— Знаю.

Улыбка Кристиана стала какой-то неуверенной, но энтузиазм и подтянутость сохранялись.

— А не мог бы ты мне сказать…

— Конечно, — кивнул Кристиан и, кажется, на мгновение о чем-то задумался. — На «Горке».

Я уже повернулся, чтобы идти, но снова взглянул на Кристиана:

— Но ведь «Горка» у нас некрашеная. Как же…

На этот раз Кристиану удался какой-то удивительный жест: он одновременно кивнул и помотал головой. При этом улыбнулся и, кажется, испытал облегчение.

— Юхани — безумно одаренный человек, — сказал Кристиан, — и у него так много…

Я не расслышал конца фразы. Потому что перешел на бег.

«Горка» была одним из самых популярных развлечений в Парке, так сказать его классическим образцом. Она представляла собой комбинацию из девяти склонов. На эту сверкающую стальную конструкцию хотели забраться все без исключения. Если смотреть от входа, «Горка» находилась за «Клубничным лабиринтом».

Я обошел «Клубничный лабиринт», миновал «Пончик», где наши юные клиенты носились по кругу в пластмассовой трубе, ударяясь о мягкие накладки на стенках. «Пончик» — это классика из классики, первое в истории Парка приобретение. Даже сейчас, пробегая мимо, я не мог не восхититься этой невероятно рентабельной комбинацией кинетической энергии и центробежной силы. Обслуживание устройства не стоило ровным счетом ничего! Веселье, радость и притягательность аттракциона обеспечивались всего лишь энтузиазмом наших клиентов и земным притяжением, а оно — благоприятным расположением земного шара на Млечном Пути. Однако приподнятое настроение, подаренное мне кратким созерцанием «Пончика», улетучилось, как только в поле моего зрения показалась «Горка».

Я унюхал в воздухе именно то, чего и боялся.

Теплое молоко.

И еще какой-то более резкий запах.

А «Горка»…

Она выглядела так, словно некий великан использовал ее в качестве креманки для мороженого и половину не доел.

Я остановился.

Фризер для мягкого мороженого каким-то образом переместился из кафе в павильон аттракционов к самому основанию «Горки». Похоже, теперь он был предоставлен нашим клиентам в бесплатное пользование. Они дергали за ручки, и автомат из шести кранов выдавал им мороженое трех вкусов — шоколадное, клубничное и старомодное ванильное — непрерывным, нескончаемым потоком: в чашки, в вафельные рожки и главным образом — мимо того и другого. Дети мчались наверх по лестнице с мороженым в руках и потом, не расставаясь со своей добычей, скатывались со всех девяти горок. Каждая из горок была покрыта слоем мороженого, как и все посетители. Добравшись донизу, дети неслись к фризеру и наваливали себе еще липкого лакомства. Если чашка терялась или вафельный рожок на горке превращался в крошки, они накачивали мороженое из автомата прямо себе в горсть, откуда оно равномерно распределялось между ртом и окружающим пространством. Воздух был наполнен пронзительными, оглушительными криками.

Несколько десятков наших клиентов, похоже одурманенных сладким, орали и вели себя так, словно им всем одновременно что-то вкололи. Некоторые, кажется, перешли и эту черту. Я видел, как двое посетителей сделали то же, что и ребенок на автостоянке перед парком: опорожнили желудки от только что съеденного мороженого. Один из них метнул фонтан в процессе спуска с нашего самого длинного склона. Извержения усиливались на подъемах трассы, а самые эффектные из них точно соответствовали законам, описанным в разделе «Механика» учебника физики: оптимальная комбинация скорости, массы, плотности содержимого желудка и силы начального метания.

Я заставил себя выйти из оцепенения и бросился к фризеру, еще не зная, что собираюсь сделать в первую очередь. Автомат стоял в луже преимущественно коричневого, а местами розового цвета. Наши юные посетители словно дикари осаждали его, топтались в растаявшем мороженом и отпихивали друг друга, чтобы добраться до кранов. Только я поднял руку, собираясь закричать, как почувствовал чью-то ладонь на своем плече.

— Посмотри, Хенри! Какое чудо! Вот что такое настоящий Парк приключений!

Я обернулся. Юхани улыбался. Он выглядел по-настоящему счастливым. Я попытался что-то сказать, но не нашел слов.

— К сожалению, раньше я управлял Парком удаленно, — сказал Юхани. — Но здесь, непосредственно на земле, начинаешь мыслить иначе, и рождаются отличные идеи.

Юхани кивнул в сторону «Горки» и с гордостью посмотрел на нее. Я повернулся еще на пол-оборота.

— Такого опыта, — продолжал Юхани, — больше нигде не получишь. Вот куда нам следует двигаться. Действовать без промедления, уходить от стереотипов. Фузия идей. Мороженое и «Горка». И кому пришло в голову соединить эти две очевидные вещи? Можешь поблагодарить меня. Готов побиться об заклад, никто из наших посетителей не забудет этого никогда.

Я наконец оторвал взгляд от «Горки», что было нелегко, поскольку масштаб бедствия нарастал по экспоненте.

— Знаешь, во сколько нам это обойдется?

— Я уже об этом подумал, — сказал Юхани. В голосе его по-прежнему слышалось удовлетворение. — Мороженое, если считать по себестоимости, выходит нам в полцены. А «Горка» у нас и так уже была.

Я помотал головой:

— Я имею в виду уборку.

— Уборку?

— Именно, — воскликнул я. — Уборка будет стоить тысячи евро. На «Горке» разлиты целые ведра молока, и скоро отовсюду начнет вонять. Это не укладывается в бюджет обычной уборки. О чем ты вообще думаешь?

— О Парке! — со всей искренностью вскричал Юхани. — О его конкурентоспособности. Так же, как и ты. О наших клиентах, о численности посетителей. Об атмосфере. О незабываемых впечатлениях. Посмотри сам, как им всем весело!

Я посмотрел на вопящую, скатывающуюся со склонов и измазанную в сладком молоке с ног до головы детвору.

— Им не весело, — сказал я и снова повернулся к Юхани. — Они просто не в себе. И у меня возникает серьезное подозрение, что ты тоже.

Теперь у Юхани был такой вид, как будто я неслыханно оскорбил его.

— Ты живешь в таком тесном, замкнутом мирке! — воскликнул он. — И всегда жил. Когда ты вообще смеялся в последний раз?

— Я смеюсь, когда вижу, что для этого есть достаточное основание и подходящий момент. Какое это имеет отношение к катастрофе, которую мы сейчас наблюдаем?

— Как ты отреагировал, когда я вернулся и рассказал, что на самом деле не умер? Вместо того чтобы обрадоваться, что твой брат жив, ты принялся читать мне нотации и нравоучения. Расписывать предстоящий мрак, сплошные неприятности и вечный непреходящий ад. Ты кислый, как лимон, и скупой, как немецкий скупщик брусники. И требуешь, чтобы другие были такими же занудами.

— Это неправда…

— И еще ты завистливый. И всегда был таким. А еще вообразил, что все обо всем знаешь. Ты мне завидуешь, потому что я умею ловить момент и со всеми ладить. Видел бы ты, как дети кричали и хлопали мне, когда я объявил о бесплатном мороженом.

— Так оно и есть…

— Я дарю людям радость и приятные впечатления, — продолжал Юхани. — Не забывай, что Парк все-таки создал я.

— Это одна из основных причин, почему я тоже хочу, чтобы он выжил…

— Выжил, — бросил Юхани с таким видом, словно откусил какую-то мерзость. — Когда я руководил Парком, мы ставили перед собой более высокие цели. В некоторых фирмах понимают, что такое настоящий размах и незабываемые впечатления.

— «В некоторых фирмах…» — передразнил я, — уже одно это — достаточная причина для увольнения.

Юхани втянул носом воздух, приосанился и так плотно сжал губы, что нижняя часть лица превратилась у него в застывшую маску. Все это произошло с быстротой молнии, и я не уверен, что успел бы заметить метаморфозу, если бы не знал Юхани как облупленного.

— По-моему, тебе следовало бы дать мне возможность работать так, как мне представляется наиболее целесообразным, — сказал он. — Ты назначил меня управляющим. Полагаю, что уборка и ее организация входит в непосредственные обязанности управляющего. Тебя ведь сейчас уборка волнует, правильно я понимаю?

Я обвел взглядом «Горку» и втянул в ноздри молочный бриз.

— Она занимает все мои мысли, — согласился я, — но…

— Все будет сделано, — отрапортовал Юхани. — Когда утром ты придешь на работу, увидишь, что «Горка» сверкает чистотой. Слово управляющего.

Я ничего не ответил.

Неужели я был слишком строг с ним? Может, это неправильно? И я всегда вел себя именно так. Не знаю, откуда у меня взялась такая мысль. Я посмотрел сначала на «Горку», а потом на Юхани. И вдруг меня осенило, что его, похоже, по-настоящему напугала угроза быть уволенным. Разве это не говорило о том, как высоко он ценит свое место в Парке? И это, в свою очередь, свидетельствовало о его готовности измениться.

— Так ты обещаешь разобраться с этим?

Юхани кивнул:

— Как аукнется, так и откликнется.

Не знаю, что Юхани имел в виду, но я решил не придавать значения его словам. Спросил только, когда он намерен приступить, и Юхани ответил: сразу. У меня было смутное ощущение, что надо сказать что-то еще, но я не знал, что именно. И ушел. Честно говоря, на душе у меня скребли кошки.

Возможно, Юхани был прав и мне нужно просто расслабиться.

6

Мне очень нравятся заключительные титры.

Я смотрю по одному фильму в неделю. Думаю, это оптимальная частота, если учесть, как много сил и времени уходит на подготовку. То, что я смотрю, результат тщательного отбора. При выборе я исхожу из множества факторов, но основные можно свести к нескольким, и они требуют детальной проработки и целой недели времени. В какой-то степени я слежу за так называемыми рецензиями кинокритиков, но они дают весьма слабое представление о картине. К тому же я редко схожусь во мнении с этими щелкоперами — по-моему, они не обращают внимания на самые важные вещи.

Например, из рецензии редко можно почерпнуть ясное представление о том, сколько персонажей присутствует в каждой из сцен фильма. Почти никогда невозможно узнать точный бюджет, не говоря уж о том, чтобы он был расписан по статьям расходов. Просто нереально выяснить заранее, сколько минут и секунд занимает даже отдельно упомянутый в рецензии эпизод. Это невероятно затрудняет просмотр: все подвешено в воздухе, неконкретно и уже заранее портит впечатление от картины. В отзывах мне вообще не попадались сведения о том, сколько всего людей участвовало в работе над фильмом. Это ведь очень важно знать еще в тот момент, когда я только усаживаюсь в кресло в кинотеатре: сколько человеко-часов и человеко-лет было затрачено на производство, как эти суммарные и средние показатели соотносятся с соответствующими параметрами другой аналогичной продукции.

А как хронометраж картины распределен между сценами?

Для одного триллера, действие которого происходит зимой, расчет оказался очень прост: снег — тридцать четыре процента, встревоженный полицейский — двадцать один процент, изворотливый преступник, гоняющий на мотосанях, — пятнадцать процентов, проницательная жена полицейского — одиннадцать процентов, пистолеты — девять процентов, зимний комбинезон по явно завышенной цене — шесть процентов, кофе и прочие безалкогольные напитки — четыре процента. По-моему, самое интересное в кино — это сравнивать, как одни и те же аспекты варьируются в разных лентах.

Ну и еще заключительные титры.

В них ведь и концентрируется содержание картины. Это сердце фильма. Наконец, я могу узнать, что на самом деле происходило. Хорошие, информативные титры — это кульминация, когда кино по-настоящему берет за душу, если вообще берет.

На этот раз такого не произошло.

Я только через силу смог досмотреть историю любви известного певца. В процессе просмотра я не очень активно подсчитывал соотношения — они почему-то не казались интересными. Заключительные титры не исправили ситуацию. Я понял, что в фильме, где известного певца играет менее известный певец, дисбаланса не устранить даже титрами.

«Пылкая влюбленность. Отношения. История любви. Счастливый финал».

Обычно я вообще не читаю подобных аннотаций, но события последней недели явно повлияли на ход моих мыслей.

Шопенгауэр спал на другом конце дивана. На улице стоял ноябрь — к счастью, без дождей. Все должно бы складываться хорошо, и при других обстоятельствах так оно и было бы. Но ситуация… осложнилась. Вдруг, в одно мгновение. И дело тут было не только в Юхани, с возвращением которого я все еще не мог свыкнуться, и не только в превращении «Финской игры» из надежного поставщика оборудования в партнера-вымогателя, имевшего все шансы погубить наш Парк приключений, — если слово «партнер» вообще применимо к такой ситуации.

Занозой в мозгу сидела мысль о Лауре Хеланто.

Я не слышал о ней ничего после того, как в смешанных чувствах покинул ее мастерскую.

Конечно, я понимал, что телефон лежит на журнальном столике передо мной. Он все время маячил где-то на периферии моего сознания, пока я следил за выходками певца. Мне не лучшим образом удаются телефонные разговоры, но позвонить все равно надо было. Только не очень понятно, что сказать. В этом смысле я понимал певца. Он перемещался от одной песни к другой и из одной постели в другую, не в силах обрести ни душевный покой, ни взаимопонимание. Я взглянул на изображение в рамке, собственноручно повешенное мной на стену. Копия автографа Гаусса: формула, начертанная его собственной рукой. Наверное, самая красивая из всех, какие когда-либо были написаны. Результат многолетних трудов. Но сейчас я думал о другом — о начале. Когда-то ведь Гаусс взял в руку карандаш и прижал его к листу бумаги. Я протянул руку к телефону.

— Слушаю.

— Хенри Коскинен, — представился я.

— Знаю.

— Он у тебя в памяти.

— Кто?

— Мой номер.

— А, точно, в телефоне, да.

— Значит, ты думала обо мне.

Тишина. Именно такие минуты и делают разговор по телефону невероятно трудным. Если бы я видел выражение лица Лауры, то мог бы что-нибудь понять. Теперь же я словно находился на дне колодца: слышал собственные слова, отдающиеся эхом, и видел со всех сторон одни и те же безучастные стены.

— Вот как? — произнесла она в конце концов.

Мне сразу стало легче.

— Определенный номер связан с определенным человеком, — сказал я и кивнул в подтверждение собственных слов. — Процесс мышления не должен быть долгим и, естественно, ему необязательно во всех случаях оставлять след в памяти, но это совершенно необходимо для достижения конечного результата. Ты думала обо мне.

— А ты? — спросила Лаура, и, как мне показалось, голос ее немного изменился.

— Да, я думал и о твоем номере, и о тебе, — подтвердил я.

— Ну что ж, славно, что мы оба думали.

— О твоем номере — меньше.

Засмеялась ли Лаура? Звук был короткий и мягкий, но при этом напоминал смех.

— То есть все хорошо? — спросила она после небольшой паузы.

И пауза, и смех вызвали у меня сомнения.

— Нет, — сказал я честно.

Тишина.

— Это связано с Юхани?

— Почему… — начал было я, но снова почувствовал волнение и понял, что мне нужно взять себя в руки. — Это связано с тобой, — сказал я.

— В смысле?

Я задумался на мгновение, снова взглянул на формулу Гаусса. Она имела начало, содержала решение и этим исчерпывалась.

— Не уверен, что мне понравилось то, что ты сказала, но все равно я хочу встретиться, потому что мне с тобой хорошо.

Лаура немного помедлила:

— У меня… похожие чувства.

И снова что-то произошло. Мое сердце словно опустело, и у меня вдруг закружилась голова.

— Чего ты хочешь? — спросила Лаура после паузы.

Вопрос был неожиданным, как и то, что ответ родился у меня в голове будто сам по себе. На этот раз мне не пришлось смотреть на формулу Гаусса.

— Мне хорошо с тобой, — повторил я. — И мне хотелось бы изменить пропорцию и увеличить долю твоего присутствия в своей жизни.

— Я тоже была бы рада увеличить долю твоего присутствия в своей жизни.

— На сколько? — услышал я как бы со стороны свой вопрос. — Тебе не обязательно называть абсолютное значение или же относительное в процентах, грубой оценки достаточно, приблизительно…

— Грубой оценки? Ну, скажем, для начала было бы здорово удвоить эту долю.

— В таком случае четыре часа на прошлой неделе составило бы…

— Ну а ты? Ты сам на сколько увеличил бы?

И снова — сердце. На этот раз оно затянуло в себя крови под завязку.

— Я? Все умножил бы на тысячу.

Держите меня, мне захотелось заорать — я не умею так разговаривать, с такой погрешностью и с такими коэффициентами!

— Блестяще сказано.

— Ну, разумеется… эта оценка грубее грубой… — пролепетал я. Мое лицо горело, просто пылало.

— Понимаю, — ответила Лаура тихим голосом. — Все равно, а может, и именно поэтому — блестяще сказано.

Я ничего не ответил. Не мог так вдруг поверить, что сумел сказать что-то подходящее моменту.

— Ну, в таком случае мы можем уже начать двигаться в этом направлении? В сторону между удвоением и утысячерением? — продолжила Лаура.

— Быстрый подсчет подсказывает, что это могло бы быть примерно…

— В субботу?

Мгновение мне потребовалось, чтобы сообразить, что вопрос Лауры был одновременно и предложением. Лаура сказала, что в субботу утром у нее небольшое, но обязательное дело, однако потом она будет свободна. Я уже думал завершить на этом разговор, телефон у моего уха раскалился, как печка-каменка в сауне, да и рука затекла.

— Как в Парке, все хорошо?

Этот вопрос показался мне ушатом холодной воды. Он контрастировал со всем предыдущим, как летняя жара и северный ветер в разгар зимы. Я понял, что не хочу впутывать в это ни Юхани, ни «Финскую игру», ни Парк приключений. Они уже не принадлежали этой части света. У меня было такое ощущение, словно внезапно решилось сложное уравнение: я больше ничего не буду рассказывать Лауре о делах в Парке. Но я не хотел и обманывать ее. Так что мне пришлось сменить прицел на дальний.

— Все будет хорошо, — ответил я.

7

«Горка» сверкала чистотой, как новое зеркало, первые утренние посетители уже вовсю катались. Я втянул в ноздри прохладный воздух игрового павильона и убедился, что никаких посторонних запахов в нем не содержится.

Огляделся кругом.

Если учесть, что Парк только что открылся, посетителей было довольно много. Надо сказать, они были гораздо чище, чем накануне. Я потер пересохшие от усталости глаза и уже направлялся к себе в кабинет, как вдруг остановился. Поначалу я даже не понял, что заставило меня замереть. Осмотрел все помещение. Посетители, безупречно работающие механизмы — не так уж тут и шумно. С минуту подождал, но ничего не изменилось. Затем перешел в центр зала, чтобы лучше оглядеть его или хотя бы посмотреть на все с другой точки, и снова передо мной была та же картина, что и несколько мгновений назад. В точности та же. Потом я подумал, что в ней чего-то не хватает. Но чего? Наконец, как если бы менялись слайды в презентации на экране, я сообразил, в чем дело. Мое внимание привлекло не то, что я видел, а то, чего я не увидел.

Персонала.

Я понял, что, когда проходил через вестибюль мимо стойки кассы, там стояла табличка с фотографией улыбающегося Кристиана, где он сообщал, что сейчас вернется. Еще я заметил, что дверь в диспетчерскую к Эсе была закрыта: в последнее время он держал ее распахнутой, и я полагал, что это вызвано тем, что и сам Эса уже не выдерживает своих концентрированных сероводородных газовыделений. Да и Самппы не было на его обычном месте за «Черепашьими гонками» перед стеной с муралом Элен Франкенталер, выполненным Лаурой Хеланто. В это время у него было заведено проводить первый игровой урок психологического развития. А когда я посмотрел на крыло здания, где находились офисы, то обнаружил, что даже в кабинете Минтту К, нашего менеджера по маркетингу, окна темные. Обычно они были освещены сутки напролет, а ароматы джина с тоником и табачного дыма по многу дней не выветривались из офисного здания. Теперь же — ни света, ни алкогольных паров, ни запаха курева. Не осталось ничего от сигарет с ментолом и того специфического впечатления от них — смеси мятных леденцов и хронической обструкции легких.

Что-то произошло.

Меня развернула толпа наших маленьких посетителей, которые пронеслись мимо. Я потерял было равновесие, увлекаемый этим потоком, но быстро восстановил его.

И тут я увидел свет.

Кафе «Плюшка и кружка» было открыто. Я почувствовал запах кофе, каши и еще только готовящегося обеда, фирменного «Картофеля от огнедышащего дракона». Это означало, что Йоханна на месте.

Направляясь в сторону кафе, я думал о том, что Йоханна — человек железной воли. Она никогда не пошла бы на такой безответственный шаг, не оставила бы рабочее место, бросив свое заведение на произвол судьбы… И тут я припомнил, как Йоханна вела себя тем утром, когда я обнаружил у себя в кабинете живого Юхани. Она предложила мне еще одну булочку, что было совершенно неслыханным поступком. Наконец я понял, что случилось.

Поднявшись по лестнице, я подошел к входу в кафе и застыл в дверях.

Они все сидели вокруг стола, не сводя глаз с Юхани. До меня доносился его голос, но я не разбирал слов. Юхани активно жестикулировал, размахивал руками и выглядел очень взволнованным. Все мои работники смотрели на него и внимательно слушали. Кристиан — чуть приоткрыв рот и часто кивая, Самппа — постоянно поправляя свой шарф и конский хвост на голове, Эса в толстовке американского морского пехотинца — без всякого выражения, сложив руки на груди, Минтту К — хрипло кашляя и потягивая что-то из кофейной кружки. И Йоханна. Йоханна! На лице у нее было даже что-то похожее на улыбку. Эса заметил меня первым. Не знаю, как ему это удалось, но известие о моем появлении мгновенно было доведено до всеобщего сведения. Я подумал, что он, возможно, владеет какой-то особой системой сигналов, которая используется в специальных армейских подразделениях. Все быстро взглянули в мою сторону и в ту же секунду опять воззрились на Юхани. Только мой брат повернулся и уставился на меня. Я подошел поближе, намереваясь спросить, почему все в рабочее время сидят в кафе, но не успел.

— Отлично сработано, не правда ли?

Мне потребовалась секунда или две, чтобы понять, что Юхани имеет в виду.

— Да…

— Сверкает как бриллиант.

— Да…

— Светится, как люди, сидящие здесь.

Юхани поднял руку и обвел ею собравшихся, будто представлял мне моих же работников. Никто из них по-прежнему даже не взглянул в мою сторону.

— Именно об этом я и хочу сказать, — начал я. — Кто-нибудь нужен в вестибюле, а кто-то в павильоне. Да и другая работа стоит. Персонал должен вернуться на свои рабочие места.

Никто не пошевелился. Юхани смотрел на меня своими синими глазами.

— Слышали, что сказал начальник? — обратился он к собравшимся и поочередно посмотрел в глаза каждому из сидящих за столом. — А теперь все вместе сделаем наш Парк самым лучшим. Не за страх, а за совесть. Вперед!

Все повставали со своих мест. Никто не произнес ни слова. Работники беззвучно испарились, за исключением Йоханны. Она прошла через распашные двери на кухню, откуда, как мне показалось, бросала в мою сторону недовольные взгляды. Я, правда, не был в этом уверен, потому что между нами находилась витрина с сэндвичами, и часть лица Йоханны оставалась скрытой за бутербродами с фетой и песто. Юхани встал.

— Мне нравятся эти люди, — сказал он. — От них исходит мощная энергия. Я воодушевляю их, а они воодушевляют меня. Чем больше мы разговариваем и обмениваемся мыслями, тем больше у нас идей. Мне нравится работа управляющего. Спасибо за это, Хенри. Что скажешь насчет «Горки»?

— Чистая…

— Такая, какой и должна быть, — быстро сказал Юхани, обходя стол.

Я почувствовал запах его туалетной воды.

— Такое ощущение, что я начинаю новую жизнь. Хотя это и на самом деле так. Я ведь практически умер. Ты представить себе не можешь, как это на меня повлияло.

Юхани остановился рядом со мной.

— Может понадобиться небольшой финансовый транш, — сказал он. — Уборкой занималась бригада, которая обычно проводит дезинфекцию операционных. Ребята толковые, но знают себе цену. Как, собственно, и должно быть. Ну… если что — я на территории.

Я онемел, а когда ко мне вернулся дар речи, Юхани уже пропал из виду и я в одиночестве стоял посреди кафе. Йоханна суетилась на кухне, а с десяток детей и взрослых перекусывали за столиками или пили газировку. Я направился к своему кабинету. В этот момент зазвонил мой телефон. Номер оказался незнакомым.

— Это Отто Хяркя из «Финской игры», — произнес мужской голос в трубке.

В моей голове снова возник образ пятидесятилетнего мужчины с пушистыми усами — тронутая желтизной, влажная дворницкая метла над верхней губой. Я поздоровался и стал ждать продолжения. Завернул в коридор, который вел к моему кабинету.

— Звоню по такому вопросу… Как с вами можно встретиться?

— Встретиться?

Я свернул за угол и зашел к себе в кабинет.

— Ну да, где можно отловить директора в рабочее время, если его нет…

Я увидел мужчину, сидящего на стуле спиной к моему столу и прижимающего телефон к уху.

— …у себя в кабинете, — услышал я одновременно и из телефона, и из уст сидящего передо мной мужчины.

Отто Хяркя был один. Одет так же, как и во время нашей предыдущей встречи. Черный пиджак, синяя сорочка, свободные джинсы, черные зимние ботинки на шнурках. Он был похож на завсегдатая букмекерских контор или, пожалуй, на кого похуже… В нем было что-то угрожающее.

— Я вот подумал, не стоит ли нам снова заглянуть в этот наш каталог, — сказал Отто Хяркя, когда я сел в свое кресло.

Хяркя наклонился и вытащил из тонкого открытого портфеля ту же самую стопку бумаг на скрепках, которую я уже видел.

— Вы хотите сказать, что «Прыжок лося» все-таки появился в продаже? — спросил я.

— Ну, я не совсем это имел в виду, — ответил Отто Хяркя, открыл каталог и придвинул ко мне.

Я увидел то, чего видеть не хотел.

— Нас по-прежнему не интересует «Крокодилья река», — сказал я.

— Возможно, в данном случае интерес определяется иным образом, — возразил Отто Хяркя. — Если подойти к делу немного с другой стороны, то оно может показаться интересным.

Я посмотрел Отто Хяркя в глаза. Они не выражали ничего. Его манера говорить тоже не добавляла ясности ситуации. Он вообще неразборчиво произносил слова. А кроме того, у вас могло создаться ложное впечатление, что он оставляет какую-то возможность для содержательных переговоров, но если слушать внимательно и отделять суть от пустой болтовни и шелухи ненужных слов, то становилось понятно, что разговор преследовал единственную цель.

Отто Хяркя явился напомнить о своих угрозах.

В то же время реальное положение дел было таким, что Парк не выдержал бы приобретения «Крокодильей реки» и его последствий. А главное, мы еще долго не смогли бы покупать никакое новое оборудование. Не говоря о том, что остались бы без «Прыжка лося». Затем расчеты в моей голове перевернулись. Я быстро подсчитал, что, возможно, «Финская игра» находится в аналогичном положении, только зеркально противоположном. Не знаю, почему мне не пришло это в голову раньше. Хотя знаю почему. Голова у меня была занята другим.

— У «Финской игры» финансовые трудности? — спросил я.

И впервые увидел, как что-то быстро промелькнуло во взгляде Отто Хяркя.

— Мы здесь говорим о вашем Парке и о том, что «Крокодилья река» в него прекрасно вписалась бы, и впишется, потому что она должна сюда вписаться, — сказал Отто Хяркя. — И поскольку она должна сюда вписаться, нам остается только согласовать дату поставки, чем мы сейчас и займемся, потому что не имеет смысла что-то обдумывать, когда обдумывать уже нечего.

Отто Хяркя теперь говорил быстрее, чем до этого, и еще более заковыристо.

— И теперь мы, значит, оформляем поставочку «Крокодильей реки» по ускоренному графику, да, побыстрее, чем вам, может, даже и хочется, ведь клиент всегда прав, — продолжал Отто Хяркя. — Заглянем, значит, в календарь.

Отто Хяркя посмотрел на выкрашенную в белый цвет стену офиса справа от себя. На стене не было вообще ничего, не говоря уже о календаре.

— И вот, значит, как мы поступим. Посмотрим-ка на эту пятницу, — продолжил он и снова взглянул на меня. — И когда мы на нее посмотрим, на эту самую пятницу, мы увидим, что это очень подходящий день, и мы его как раз и согласуем. Пятница. Готово. «Крокодилья река» прибудет в пятницу, цена — та самая, уже согласованная нами ранее, когда мы вместе смотрели каталог. Значит, обо всем договорились, и это хорошо. Спасибо за заказ.

Я ничего не сказал. Отто Хяркя потянулся за каталогом, взял его со стола и вернул в свой портфель. Затем встал. С портфелем в руках он выглядел как чиновник, направляющийся на работу в ведомство, и в то же время казалось, что кто-то пошутил и приклеил ручку портфеля к его руке и теперь он раздумывает, как наказать шутника.

— А что, если я откажусь?

Отто Хяркя дошел до двери.

— Какой смысл отказываться, — ответил он, не оборачиваясь, — когда уже получил самое что ни на есть распоследнее коммерческое предложение.

8

Всего несколько дней назад я думал, что моя жизнь снова вошла в нормальное русло. Эта мысль не была навеяна лишь настроением, она опиралась на реальную оценку ситуации и неоспоримые факты. Да, моя жизнь стала упорядоченной.

Теперь я уже не мог этого сказать.

Я повернулся в постели, хоть и знал, что облегчение от этого будет мнимым. Вскоре и в этой позе мне станет так же неудобно, как и в предыдущей, и, ворочайся не ворочайся, заснуть это не поможет. Я слышал, как Шопенгауэр вздохнул в изножье кровати и затих. Еще маленьким котенком он взял привычку мгновенно засыпать, и в этот раз было то же самое.

Мне казалось, что Парк каким-то образом ускользает от меня и я теряю над ним контроль. Вернее, еще хуже: он уже вышел из-под моего контроля, а я только сейчас сообразил, в чем дело. Это ощущение было трудно объяснить конкретными обстоятельствами. Я по-прежнему оставался владельцем и даже раздумывал о закупках нового оборудования. На любые изменения, большие и незначительные, требовалось мое согласие. Но, несмотря на все это, создавалось ощущение, что я пустился в плавание без руля и без ветрил.

Я все еще не мог прийти в себя после возвращения Юхани. При этом, хоть я и злился на него, мне было радостно сознавать, что он оказался жив, как бы глупо это ни звучало в свете того, что я теперь знал. То есть он вообще не умирал, а спал крепким сном в своем доме на колесах в Восточной Финляндии в то время, как я, размахивая пластмассовым кроличьим ухом, сражался за свою жизнь с бандитами, которым он задолжал.

И о чем, интересно, Юхани беседовал с работниками? Изменилось ли в них что-то под его влиянием? Разговаривал ли он с ними как обычно, излагая безответственные, никчемные и, главное, не опирающиеся на факты идеи?

Я вернулся мыслями к Лауре Хеланто, к ее словам, относящимся как ко мне, так и к Юхани.

Эти слова вертелись у меня в голове, а вместе с ними и моя реакция на них. Я прекрасно знал, что Лаура Хеланто вызывает у меня эмоциональные состояния разной направленности и силы, но я даже представить себе не мог, что внезапно утрачу самообладание и мне больше не захочется производить математические расчеты, не говоря о том, чтобы заранее подготовиться к такому повороту событий. То есть Лаура вызывала во мне одинаковые по силе, но противоположные по знаку чувства; находясь рядом с ней, я испытывал то, что я называл счастьем, и одновременно разочарование, поскольку математика становилась мне безразлична.

Мое душевное состояние было подобно американским горкам: я заметил, что попеременно то мною овладевает безотчетное чувство уныния, то я вдруг обретаю надежду. Меня мучило то, как Лаура обо мне отозвалась, сказав, что я не такой, как Юхани. С другой стороны, я не исключал возможности, что кто-то из нас ошибается в оценке моего брата.

Ночь и бессонница не прибавили ясности.

Было еще темно, когда я отправился на станцию. Ветер налетал на платформу, свистел в конструкциях навеса. И возможно, его сила и то, как он рвал мою куртку и трепал волосы, сыграли свою роль. Казалось, ночь без остатка растворилась в ветре, и я заметил, что несколько раз обратился сам к себе с вопросом: может быть, я действительно слишком остро на все реагирую? Поездка на поезде прошла по расписанию, автобус подъехал к остановке на минуту раньше обычного. Я окончательно утвердился в одном из своих выводов. Что было бы, если бы я обсуждал дела в парке с работниками, как это сделал Юхани? Во время таких бесед можно ведь опираться на факты и здравый смысл, ну и, при необходимости, на тщательные и многократно проверенные, выполненные лично мной расчеты. В конце концов, может ли быть что-то убедительнее правды? Она побьет все аргументы. Я даже перестал замечать ветер, когда шел от автобуса к Парку.

Эса сидел перед монитором. В комнате не было другого света, кроме того, что исходил от экрана. Наблюдать за бледными и нечеткими изображениями тяжело, и быстро устаешь. Однако, судя по Эсе, на него эта работа оказывала обратное воздействие. На нем по-прежнему была толстовка морского пехотинца армии США, призванная свидетельствовать о временах военной службы ее владельца, хотя факт этой службы и вызывал большие сомнения.

— Вторая камера обнаружила минера, — сказал Эса и ткнул пальцем в один из мониторов. — Вот он, в футболке с динозавром. Метр пятнадцать, волосы светлые. Боевик хрупкого телосложения. Бегает, ищет укромное место, снимает штаны, прячет мину. Думаю, он не желает докладывать своему руководству, что у него крутит живот, чтобы его не отослали с передовой.

Я посмотрел на экран. Именно в этот момент наш юный клиент прервал свою подрывную деятельность и с бешеной скоростью взобрался на искусственную пальму.

— Ставится задача ликвидировать боевика, — продолжил Эса. — Иначе скоро небоевые потери по болезни составят целый батальон. Прикажете вызвать командира?

Эса уже наклонил ко рту прикрепленный к столу микрофон на гибкой ножке и потянулся рукой к ряду кнопок, когда я остановил его.

— Не надо, — сказал я быстро. — Разберусь сам. Эса, у меня к тебе дело.

Эса убрал руку и откинулся назад.

— Как я всегда говорю, — кивнул он, — если Парк прикажет…

— Ты ответишь «Есть!». Мое дело как раз касается Парка и… Или пока скажем так: дело может коснуться Парка. Как ты знаешь, мой брат Юхани вернулся.

— Я был удивлен, — сказал Эса. — Но не сражен наповал. И из Вьетнама, случалось, парни возвращались.

— Именно, — ответил я, хотя и не был уверен, что сравнение Эсы показалось мне уместным. — Он тут с вами проводил беседу. Со всеми вместе и, возможно, с каждым с глазу на глаз. С тобой он тоже разговаривал?

Эса сохранил бравый вид, откинувшись на стуле. Тем не менее он ничего не ответил, что было для него необычно. Не то чтобы у Эсы был, так сказать, язык без костей, вовсе нет, но я привык к тому, что он немедленно отвечал на любой вопрос. Однако не в этот раз. Теперь он заговорил после долгой паузы:

— Мы обсуждали доктрину безопасности и защиты Парка. В свое время я составил ее сам. Приступил к этому сразу же, как устроился сюда на работу, четыре года назад. Тогда у нас даже видеонаблюдения не было. Сам патрулировал территорию. Отвратительное материально-продовольственное снабжение, размытые линии фронта.

— Именно, — прервал я Эсу прежде, чем он успел с головой погрузиться в воспоминания. — У Юхани были какие-то замечания по поводу нынешней, как это называется, доктрины безопасности и защиты Парка?

— Он согласен, что надо увеличить бюджет.

— Вот как?

— На самом деле он согласен со мной и по всем остальным вопросам, — продолжил Эса, и по голосу было понятно, что эта мысль его греет. — Считает, что аналогичные меры нужны и за пределами Парка. У нас ведь на прилегающей территории полно «слепых», неконтролируемых, зон. Поэтому нам необходимы беспилотные летательные аппараты. Эскадрилья дронов. Это, разумеется, потребует значительных вложений, пересмотра сферы деятельности ответственного за безопасность и расширения моих полномочий. Но, когда мы обсуждали это с Юхани, он заверил, что нам без этого не обойтись.

— Юхани не принимает таких решений, — тут же ответил я, не успев даже обдумать свои слова. — Я имею в виду, это не входит в его компетенцию.

Эса перевел свой обычно невозмутимый взгляд в сторону мониторов.

— У Юхани здравые идеи, — сказал он.

Мне показалось, что в помещении одновременно резко упала концентрация кислорода и поднялась температура. Такое невозможно по всем законам биологии, физиологии и термодинамики. Вероятнее всего, это явление было результатом стабильно высокой выработки и выделения Эсой газа, значительное воздействие которого на окружающую среду во многих отношениях носило кумулятивный, то есть накопительный характер.

— Эса, — произнес я, — а говорил ли Юхани, как именно все это будет финансироваться, из каких источников возьмутся дополнительные средства?

Эса не отрываясь смотрел в свои мониторы.

— Мы не касались этой темы, — ответил Эса, по-прежнему не глядя на меня.

— В смысле?

— Юхани дал понять, что все могло бы быть по-другому, если бы он вернулся к руководству Парком.

Эса был первым работником, к кому я пришел. Думал, что он отнесется к возвращению Юхани с той же холодностью, как если бы кто-нибудь из наших клиентов, скажем, сломал себе ногу. Но оказалось, что я был неправ.

— Эса, — сказал я как можно спокойнее, хотя внутри у меня все бурлило и загазованность помещения не располагала к безмятежной беседе. — Представим себе чисто теоретически ситуацию, что Парком руководил бы Юхани. Само по себе это ведь не добавило бы оборотных средств!

По-моему, я изложил суть дела так понятно, насколько это вообще возможно. Эса посмотрел мне прямо в глаза, поудобнее уселся в своем кресле с подголовником и обрел обычную решительность.

— У нас тут довольно близко еще и водные пути, — сказал он. — До реки Вантайоки меньше километра. Это Юхани подметил, самому мне в голову не приходило. Юхани предложил продумать какую-нибудь дополнительную защиту с помощью амфибийных транспортных средств, чтобы обеспечить безопасность не только на суше, но и на воде. Возможно, стоит наладить какое-то подводное наблюдение. Зачем ему об этом говорить, если бы никакой угрозы не было?

Блюдом дня, рыбными палочками «Обломки корабля», пахло в кафе так сильно, что, пока я шел по боковому проходу на кухню, мне показалось, что меня обваливают в панировке вместе с треской. Шум и гам служили к этому запаху дополнением. На мой взгляд, еда и крики — сочетание так себе, но дети, похоже, из-за этого не переживали.

Я прошел через распашную дверь на кухню, где обнаружил Йоханну, которая задвигала в духовой шкаф противень с клубнично-карамельными маффинами «Мечта капитана Флинта». Она закрыла дверцу духовки и повернулась ко мне. Выражение ее лица не изменилось. Поначалу из-за угловатых черт и жилистых рук я считал Йоханну кем-то вроде супермена. Впоследствии я узнал, что формированию такого облика способствуют годы, проведенные в тюрьме.

— Проголодались? — спросила она и быстрым движением убрала прядь рыжих волос за ухо. — Я собираюсь приготовить себе яичницу из десятка яиц, могу и вам заодно пожарить.

— Из десятка? — поразился я. — Нет, спасибо, не надо… из десятка яиц. Я пришел переговорить по другому поводу.

— Говорите, я пока закину яйца на сковородку.

В общении Йоханну всегда отличали скупость на эмоции и прямолинейность.

— Хорошо, — сказал я, поразившись скорости, с какой Йоханна разбила яйца в шипящее масло. — Как вы, разумеется, заметили, мой брат Юхани вернулся.

— Он у меня тут столуется — от завтрака до ужина, и обед не пропускает.

— Именно, — сказал я, когда яйца зашкварчали. — Юхани с вами разговаривал?

— Он сюда есть приходит. Иногда вместе закусываем. Точно яичницу не будете?

— Я абсолютно уверен, что не хочу ни одного яйца, — ответил я и понял, что немного нервничаю. Мне не хотелось, чтобы Йоханна это заметила, хотя я даже не смотрел в ее сторону. — Когда вы вместе ели, у вас заходила речь о делах Парка?

— Естественно, — сказала Йоханна и посмотрела на меня. — Мы же оба тут работаем.

Я отлично помнил, что только что услышал от Эсы.

— Возможно, Юхани делился какими-то планами насчет кафе. Было такое?

Йоханна едва заметно пожала плечами:

— Он считает, что можно много чего сделать с «Плюшкой и кружкой», в этом мы с ним сходимся. Я вам уже говорила о своих идеях.

— Прямо сейчас совершенно нереально открыть французское бистро на другой стороне Парка, — сказал я.

— Если послушать Юхани, то мы с ним мечтаем об одном и том же. — Йоханна провела лопаточкой под яичницей с аккуратностью нейрохирурга, выполняющего операцию на головном мозге. — И Юхани сказал, что если действовать заодно, то все получится. Он вроде знает одну славную винодельню, где мы будем напрямую заказывать хорошее вино. «Шато Платини». И еще у него есть импортер, специализирующийся на поставках паштетов. Миттеран. Юхани сказал, что хорошие идеи всегда окупаются и нужно открыто и смело смотреть вперед. И еще — что многое зависит от настроя, с каким берешься за дело.

Я подумал, что это не та Йоханна, которую я знал до сих пор. Прежняя никогда не сказала бы такого. Я наблюдал за тем, как аккуратно она переложила со сковороды на тарелку сохранившиеся в целости желтки и ослепительные белки, взяла тарелку и отнесла ее на стол.

— И еще Юхани особо подчеркнул, — сказала Йоханна, посыпая яичницу черным перцем, — что в меню бистро всегда должны быть свежие кальмары. Интересно, откуда он узнал, что это мое любимое блюдо?

Самппа заканчивал «активное сказительство». Так он называл свои занятия, когда с десяток детей слушали написанную Самппой историю и одновременно двигались — или, правильнее сказать, носились, толкались и ползали, то ускоряясь, то замедляясь в соответствии с описываемыми событиями. В сказке были места, где конкретика в действиях детей несколько размывалась. Время от времени гиппопотамы и альбатросы изъяснялись в довольно сложных психологических терминах, и я не был уверен, что эпизод, когда альбатрос встречается с гиппопотамом в суде, чтобы с ним развестись, так уж подходит для шестилетних малышей. Но было сразу видно, что эта история важна для Самппы, и он даже промокнул глаза на том месте, где альбатрос и гиппопотам расстались, а последний после долгих размышлений продолжал считать развод несправедливым.

Я дождался, пока Самппа закончит занятие и отправит детей к родителям. Затем подошел к нему и прямо спросил, о чем он разговаривал с Юхани. Самппа затряс головой так энергично, что я мог бы поклясться — серьги из птичьих перьев у него в ушах засвистели, разрезая воздух.

— Это конфиденциальная информация, — сказал он. — Я никому не расскажу, о чем шла речь на приеме.

— На приеме?

Самппа быстро почесал в затылке, и я успел задать следующий вопрос:

— Ты свое нынешнее место работы имеешь в виду?

Мне показалось, что Самппа смутился.

— Можно считать, что я начал новую деятельность, — сказал он наконец.

— Самппа, если ты не можешь говорить о делах Юхани, то наверняка можешь рассказать о своих. Что за деятельность ты начал?

— Приемы, — сказал он тихо.

— Но ты ведь здесь работаешь. На месячном окладе. Выполняешь работу, которая входит в твои обязанности. Проводишь различные тематические занятия для детей и все такое.

— Это может измениться, — сказал он после паузы, и я заметил в его голосе неожиданную уверенность и решимость.

— И Юхани пообещал тебе, что, когда он снова станет директором Парка, ты сможешь открыть здесь свой кабинет и принимать пациентов?

Самппа помолчал.

— По-моему, Юхани ценит целостный подход к игре, — сказал он, подумав. — Такой, при котором и взрослые могут почувствовать ее благотворную силу. Взросление через игру — это созданная мной новая форма терапии. Я сказал Юхани, что мне нужно отрабатывать эту форму на практике и в режиме полного рабочего дня, и он ответил, что это просто грандиозно.

— И кто в это время будет делать за тебя твою работу?

— Юхани сказал, что все устроится, когда…

— Когда он станет директором Парка, — закончил я предложение за него.

Самппа ничего не ответил.

Минтту К крепко спала на коротком темно-красном диване в своей комнате, одетая в черный облегающий костюм. Я не стал входить к ней, остановившись на пороге, и ее бессознательное состояние и неприличная поза были не единственной причиной, по которой я изменил свое намерение. Было и так нетрудно догадаться, что пообещал ей Юхани: удвоение бюджета на маркетинг и прямой трубопровод с джин-тоником с завода «Хартвалл» непосредственно к рабочему месту.

На мгновение я задумался, не попробовать ли мне снова поговорить с Кристианом. Но решил этого не делать. Я знал уже достаточно. И все это вело к одному и тому же человеку.

9

Что ж, значит, дом на колесах. И первый после известного всему человечеству случай чудесного воскрешения.

Я еще раз проверил адрес, который узнал от Кристиана, затем посмотрел на солнце, стоящее над морем.

Ноябрь. Самый недооцененный из всех месяцев года.

Солнце, может, и не поднимается высоко, но, когда оно сияет с безоблачного синего неба, вот как теперь, его свет льется непрерывным потоком белого золота и шелка. В безветренные дни температура держалась комфортная и лучше всего подходила для любого занятия — хоть для строительства дома, хоть для пробежки. В небе еще не чувствовалось зимней строгости, а последняя осенняя влага успела испариться. Нагота деревьев не казалась окончательной — просто появилась прозрачность. Да, ноябрь, возможно, и понес долгосрочный репутационный ущерб — следует подчеркнуть, в основном эмоционального свойства, — но если обратиться к статистике и фактам, то это один из лучших месяцев года, во всяком случае по части финансов и производительности труда. Ноябрь был Лассе Виреном[13] среди других месяцев — казалось, ничто не может ему помешать стать победителем.

Я знал, почему мне было никак не отделаться от этих мыслей. И старался не думать о том, что привело меня в кемпинг на морском побережье в Восточном Хельсинки.

Юхани.

Который сообщил, что поработает удаленно. Я не понял, что это значит, поскольку управляющий должен постоянно находиться на территории Парка. Ведь его задача — все время быть на месте и оперативно решать непредвиденные проблемы. В конце концов, именно управляющий целиком и полностью отвечает за то, чтобы все работало.

Я одновременно и хотел, и не хотел услышать объяснение от Юхани.

Миновав проходную кемпинга, я оставил за спиной здание ресепшена и повернул налево. Территория одновременно напоминала английский район таунхаусов и выставку туристического снаряжения. Узкие проезды, похожие на улочки, были уютными и ничем не отличались друг от друга, разве что номерами в названиях, припаркованными домами на колесах и прицепами-караванами.

Одиннадцатая линия. Я повернул направо.

Пахнуло морем и сосисками, недавно пожаренными кем-то на одиноком заброшенном мангале. Постояльцев было мало, но они были. Я оказался тут не единственным, для кого мир не ограничивается созерцанием ежедневника и разговорами о маркетинге. Дошел до конца проезда. Над моей головой закричала чайка. Слева высился лес, и чувствовалось, что за ним — море. По правую руку находилось место номер сто шестьдесят один, где стоял дачный трейлер.

Явно не новый, маленький, кремового цвета, за исключением выгоревшей на солнце желтой окантовки. Перед автодомом на узкой площадке расположился стандартный инвентарь: сферический гриль, хлипкий круглый столик и пластмассовые стулья по обеим сторонам от него. Все, как нарочно, какое-то миниатюрное. В трейлере было единственное окно, выходившее в сторону дороги, занавески отдернуты. Я увидел в стекле только отражение синего неба и не знал, смотрит ли кто-нибудь на меня, поскольку сам я никого не видел.

Я подошел к двери трейлера, отметив про себя опасно подведенный электрический провод, и постучал, пожалуй, несколько сильнее, чем требовалось. Дачный прицеп представлял собой будку из стекловолокна на легком каркасе. Он издал гулкий громкий звук, когда я колотил в дверь. Раздались шаги, скрип пластика, и дверь открылась.

Судя по одежде, Юхани то ли куда-то собирался, то ли только что пришел. На нем была застегнутая на все пуговицы белая рубашка с воротничком и серые спортивные штаны. Его странное облачение контрастировало с окружающей обстановкой — рубашке явно не хватало пиджака, а тренировочные брюки были атрибутом кочевой жизни в кемпинге. Открывая дверь, Юхани пригнулся. Он был ниже меня на двадцать с лишним сантиметров, но даже при небольшом росте не мог выпрямиться в своем жилище.

— Пришел поговорить, — сказал я. — И надеюсь, что смогу сделать тебе одно предложение.

— Разумеется, — сказал он и улыбнулся. — Заходи.

Юхани освободил дверной проем, и я попытался зайти в его жилище. Мне потребовалось задействовать все мое внимание, потому что сначала пришлось пригнуться — это позволило протиснуться внутрь, а затем я вынужден был скрючиться, пробираясь между столом и микроскопической кроватью. Насилу мне удалось вклиниться в щель между койкой и столом, привинченным к полу.

Юхани расположился по другую сторону стола, под которым наши ноги уперлись друг в друга. Наконец у нас получилось как-то их пристроить, чтобы не толкаться под столом. Мы одновременно старались отодвинуться подальше, и в то же время были буквально прижаты друг к другу — то есть оказались так близки, как никогда в детстве.

Я чувствовал себя великаном. И столик, и кровати, составлявшие обстановку трейлера, были крохотными, словно игрушечными, и выглядели одинаково потрепанными. В помещении стояли запахи кофе и туалета.

— Чем могу служить? — спросил Юхани.

— Надеюсь, у нас получится серьезно поговорить.

— Разумеется.

Я посмотрел на Юхани. Да, я знал, что он может ответить «разумеется» на что угодно, но это совершенно ничего не значило.

— Я поговорил с нашими работниками, и, похоже, ты сообщил им неверную информацию о том, как…

Юхани поднял правую руку.

— Минуточку, — прервал он меня, — кто сказал, что информация неверная?

Я посмотрел на него.

— Реальность. Факты. Множество раз счита-ный-пересчитаный бюджет. Имеющиеся активы. Показатели численности посетителей парка. Объективные обстоятельства, на которые невозможно повлиять.

Юхани помолчал.

— Но никто из работников не сказал, что информация неверная?

— Нет, — признался я.

— Вот видишь.

— Вижу что?

— Чего можно добиться, если заинтересовать людей, — сказал Юхани. — Люди начинают мыслить позитивно. Мне достаточно было всего лишь приоткрыть им новые горизонты, согласиться с хорошими идеями и, возможно, подбросить несколько новых. Прекрасные люди. Обладают невероятной энергией и заряжают позитивом. Рассеялся мрак, заполнилась пустота. Они снова поверили в перспективы, Хенри. Они увидели будущее.

Я хорошо знал эту манеру Юхани во время разговора незаметно сползать с одной темы на другую, весьма далекую от первоначальной.

— Пора с этим завязывать, — сказал я, чтобы вернуть разговор в прежнюю колею. — С враньем. Хватит врать.

Лицо Юхани окаменело. Словно я кровно оскорбил его. Как часто бывало и раньше, Юхани наклонил голову и теперь смотрел на меня как бы под другим углом.

— Я не врал никому и никогда.

— Да ты прямо сейчас врешь, когда говоришь, что не врал.

— Типичное для Хенри упрямство и буквоедство, — сказал Юхани, будто обращаясь к невидимой аудитории. — Ему обязательно нужно настоять на том, что правда всегда за ним. Сейчас Хенри возьмет ручку и бумагу и нацарапает уравнение, которое докажет, что я всегда был, есть и буду неправ.

— Истинность и ложность, — произнес я, — действительно можно обосновать математическими средствами.

— И это мой родной брат, — прошептал Юхани.

Я выдержал паузу.

— Хочу помочь тебе, — сказал я.

Юхани выглядел так, как если бы только что проснулся или обо что-то ударился. Казалось, он искренне удивлен. И даже голова его вернулась в нормальное положение.

— Хенри, — сказал он. — Все обстоит ровно наоборот. Это я хочу помочь тебе. Именно этим и занимаюсь. Пытаюсь снова сделать Парк открытым и успешным. Таким местом, где царит радость. Я стараюсь принести в Парк свет. Указать дорогу.

— Дорогу куда?

— Возможно, ты хочешь спросить, почему я сегодня работаю удаленно?

— Такая мысль меня посещала, — честно признался я.

— Приключение для пожилых! — воскликнул Юхани. В его глазах снова был знакомый мне блеск.

Я ждал, ничего не отвечая.

— Мы пытаемся повысить посещаемость за счет детей, — начал Юхани. — А детей в Финляндии не так уж много. Вот, например, у меня нет ни одного лично знакомого мне ребенка. По крайней мере, их, детей, не так много по сравнению с тем, что является нашим самым мощным возобновляемым ресурсом, — стариками! И где сейчас содержатся пожилые люди? Взаперти! Что там с ними происходит? День ото дня они утрачивают радость жизни. Та-дам! Мы вернем им чувство радости. Мы привезем их в Парк. Восторг и веселье! А также физическая активность, общение, смех! Проезд до Парка из дома престарелых на заказном автобусе. Рожок мороженого в руки — и шагом марш кататься на «Горку». То, что я читал о проблемах памяти у стариков, работает на нас: ведь в старости люди снова превращаются в детей. Я продумал и финансовую сторону вопроса. Ты только представь: «Замок приключений» с его лабиринтом, который буквально ломится от стариков! Им потребуются часы, чтобы выбраться оттуда. Мы получаем плату за билет по полному тарифу, а амортизируется и требует обслуживания всего один аттракцион! А если эти ребята еще в состоянии достаточно бодро передвигаться, но уже не помнят, в какой они стране и какая тут валюта, — это тоже не проблема. Просто запираем снаружи вход в Парк. Эффективно по затратам и на радость всем. Ты только вообрази!

Я сделал именно то, о чем просил Юхани, — вообразил. Перед моим мысленным взором предстали падающие, сталкивающиеся, летящие с лестниц и охваченные паникой пожилые сограждане. Переломы, трещины и нескончаемая суета санитаров с носилками. И еще иски с требованием компенсаций.

— Мне не кажется это прекрасной идеей.

Юхани то ли фыркнул, то ли просто выпустил воздух через нос.

— Просто потому, что это моя идея, — сказал он. — Ты обращаешься со мной так же, как с нашими родителями. Их ты тоже всегда пытался отговаривать, что бы они ни предлагали.

Мне послышались новые нотки в голосе Юхани. В нем появилась какая-то горечь. Я ни в коем случае не хотел говорить о наших родителях, но теперь этой темы, кажется, было не избежать. Кроме того, слова Юхани так задели меня, что я начал закипать.

— Потому что их идеи были абсурдными. Помнишь, как они организовали кукольный театр, где собирались разыгрывать фильмы на огромную аудиторию. Не забыл премьеру «Рембо»? Там был один-единственный зритель, причем изрядно пьяный, в конце спектакля он напал на Рембо и поломал куклу. А перед этим петарды, изображавшие ручные гранаты, подожгли сцену.

— Открытость новым идеям! — воскликнул Юхани. — Инновациям.

Я помотал головой.

— Ага. А еще они решили заняться переработкой сельди, — возразил я, — хотя мы жили в самом сухом и удаленном от моря месте Юго-Западной Финляндии, в лесу. И благодаря этому все лето у нас стояла такая вонь, что глаза слезились. Никогда в их идеях не было ни капли здравого смысла.

— Радость и страсть, — произнес Юхани, постепенно повышая голос. — Прочь преграды, долой кандалы! Вперед, навстречу новым горизонтам! Мои мечты…

Я знал, что мне не стоило открывать рот. Знал, что еще чуть-чуть, и я не смогу держать себя в руках.

— Твои мечты — это мечты лузера, — вспылил я. — И всегда такими были. Ты — просто ходячее банкротство. Которое сеет новые банкротства. А те тоже порождают банкротства. В интернете в статье о банкротстве не нужно текста, достаточно твоей фотографии. Когда какая-то компания подает на банкротство, можно просто назвать твое имя, и все сразу поймут, что произошло. И если когда-нибудь состоятся олимпийские игры банкротов, это будет первая и последняя такая олимпиада, потому что ты победишь во всех видах еще на предварительном этапе. Ты — король в королевстве Банкротство, король Банкрот Первый!

Мы не отрываясь смотрели друг на друга.

— Это и был тот самый «серьезный разговор», ради которого ты меня навестил? — спросил наконец Юхани.

— Нет, — ответил я честно. — Я хотел, чтобы мы вместе продумали альтернативные варианты развития Парка. Собирался поговорить о том, как нам выбираться из нынешней ситуации…

— Ну вот и продумали. Варианты, нынешнюю ситуацию. Поговорили…

— Юхани…

— Продолжим двигаться выбранной дорогой. Отбрось предрассудки, и люди к тебе потянутся. Ты станешь другим человеком — счастливым и благодушным.

— Спасибо, — сказал я. — Счастье и радость следуют за ответственностью.

— Это была шутка, Хенри. Ты благодушен, как железный лом, торчащий среди тундры.

Этот образ, не имеющий со мной, как мне кажется, никакого сходства, смешным мне не показался. И вообще, обстановка в этой тесной коробке из стекловолокна была не очень располагающей, тем не менее я все равно решил сделать предложение.

— Как я сказал, когда пришел сюда, что хочу поговорить…

— Мы поговорили.

— Мне кажется, у меня есть взвешенное, выгодное и интересное для обеих сторон предложение, — не сдавался я, — особенно в долгосрочной перспективе.

Юхани снова покачал головой. Я посмотрел ему в глаза и продолжил:

— Я подумал, что через год-другой или там через три, если нам удастся добиться устойчивости роста продаж и посещаемости парка, мы сможем приступить к масштабному обновлению оборудования и инвестициям в инфраструктуру. Тогда ты мог бы возглавить и контролировать это направление, потому что к тому времени в должности управляющего до мелочей изучишь, как в Парке все устроено, так сказать, с нулевого уровня, будешь знать Парк от каждой гайки до финансовых вопросов, по которым я смогу тебя консультировать. На этом этапе мы могли бы обсудить акционирование предприятия и то, как распределить акции. Это мое предложение.

Юхани ничего не ответил. Прошла минута.

Факт остается фактом: я выложил все, что хотел, и больше мне нечего было добавить. Теперь оставалось только уйти, поэтому я начал аккуратно перемещать под столом свои ботинки. После некоторых усилий мне удалось освободиться из узкого пространства между кроватью и столом, и, поднапрягшись, я смог подняться. Скрючившись продолжил свой путь к выходу. Открыл дверь и оглянулся. Это потребовало от меня точной координации движений. Юхани сидел на кровати, повернувшись лицом к окну и уставившись в какую-то далекую точку.

— Юхани, — сказал я. — Я тоже хочу, чтобы работники парка смогли бы исполнить свои мечты. Только если эти мечты реалистичны. Но их время пока не настало. Просто-напросто нет денег. Мне не хотелось бы, чтобы ты скармливал нашим сотрудникам далекие от действительности идеи. Если ситуация еще больше обострится, я не знаю, чего ждать от людей.

Теперь Юхани, кажется, прислушивался ко мне. Повернувшись, он посмотрел мне в глаза. Взгляд был таким искренним, что я перенесся прямо в наше детство.

— Мечты живут, — сказал Юхани. — Ты не можешь их у нас отобрать.

10

Шопенгауэр ходил за мной по пятам и мяукал. Непонятно, чего он хотел. Я дал ему корм с дичью и высоким содержанием микроэлементов, приготовил завтрак себе и сел за кухонный стол. Сначала съел две ржаные лепешки, положив на них нарезку из индейки. Запил стаканом йогурта, подслащенного медом вместо сахара. После этого выпил чаю. Закрыл «Коммерческую газету» на дисплее айпада и пришел к выводу, что готов перейти к следующему этапу повседневных утренних дел. Тем не менее не двинулся с места. Глядел в окно, в темноту, на Каннельмяки. Довольно быстро у меня появилось чувство, что темнота смотрит на меня. Разумеется, я знал, что подобное невозможно, но это ощущение показывало мне, как я на самом деле вижу сложившуюся ситуацию.

Пролетел всего лишь краткий миг после возвращения Юхани. Я и глазом моргнуть не успел. Кажется, еще вчера все было подчинено порядку и имело неплохие перспективы, все было хорошо. Теперь же царил хаос, угрожающий обнулить с таким трудом достигнутые результаты.

Когда-то прояснить ситуацию мне помогал метод отрезков. Я располагал проблемы, требующие реагирования, в виде отрезков прямой в порядке их срочности и важности. Затем перераспределял их с учетом ресурсов, необходимых для решения. Так получалась дорожная карта: план оставалось лишь исполнить, полагаясь на мультипликативный эффект с гарантированным и предсказуемым результатом. Я попробовал повторить это и теперь. Но раз за разом план оказывался перегружен деталями уже в самом начале, а потом все запутывалось окончательно, сворачиваясь в плотный клубок, и распутать его было невозможно.

Я перестал пялиться в темноту и переключился на задачи, которые можно решить в уме, без карандаша и бумаги.

В первую очередь мне нужно было что-то ответить «Финской игре». Я полагал, что уже почти решил эту проблему. Для начала просчитал разные варианты, потом сообразил, как соединить два расчета между собой. Теперь у меня было конкретное предложение, выигрышное для обеих сторон. И несмотря на это, «Финская игра» не давала мне покоя, поскольку все равно оставался риск нового разбирательства со следователем Осмалой. Но это волновало или пугало меня не так сильно, как новая опасность, связанная с Юхани. Если ему за такое короткое время удалось очаровать работников Парка своими сомнительными обещаниями, то что будет дальше? На что они готовы пойти? Почему никого не волновало, что смелые мечты Юхани были неосуществимы? Никто не захотел принять во внимание долгосрочные планы, опирающиеся на факты, тщательные расчеты и анализ рынка. Моих работников, казалось, все устраивало, и они не сочли нужным сказать Юхани, что он сулит им далекие от реальности вещи.

Мои работники.

Я специально их так назвал, потому что по-прежнему считал их своими и — кстати, наконец сообразил, как это сформулировать, — заботился о них. Я считал их самыми близкими своими друзьями из всех, какие у меня когда-либо были. И вот результат…

Шопенгауэр ткнулся носом мне в икру. Он что-то мяукнул, чего я не разобрал, а теперь толкнул меня более решительно. Понятно. Я встал и открыл балконную дверь, выпустил Шопенгауэра, предоставив ему наблюдать за событиями холодного ноябрьского утра. Он видел и в темноте, а это означало, что тьма никогда его не видела. Эта мысль стряхнула с меня оцепенение. Я пошел одеваться.

Завязывая галстук перед зеркалом, я вдруг осознал очевидный факт, собственно, и так лежавший на поверхности: все сводилось к Юхани, рано или поздно начинало вращаться вокруг него и, как много раз показывала практика, сразу усложнялось настолько, что даже математика не могла помочь в этом разобраться. Главный вопрос: что Юхани в конце концов готов предпринять? Ответить на него было непросто. По многим причинам.

Да, он всегда был неорганизованным, и до последнего времени его поступки не отличались логикой, но никогда он не вел себя настолько безрассудно. Впрочем, такая невероятная активность тоже не была для него характерна: за короткое время Юхани успел множество раз побеседовать с нашими работниками как на общих собраниях, так и с глазу на глаз, причем, судя по результатам, весьма целенаправленно.

Все это, вместе взятое, делало поведение Юхани еще более непредсказуемым, его последующие действия становилось почти невозможно предугадать. Но что, если посмотреть на этот временной отрезок иначе, вернуться к начальной точке? Может, это позволит разобраться в нынешней ситуации? О чем говорит эта странная непредсказуемость и спешка? Один из вариантов — отчаяние. Юхани просто не оставалось ничего другого, и он поступал так, как поступал. Отчаянием можно объяснить и внезапно проявившиеся в нем жесткость и решительность, хотя до настоящей минуты я не находил объяснения этим его проявлениям. У него не было выхода. В прошлый раз он «умер». Что ему делать теперь?

Наконец мне удалось завязать на галстуке аккуратный, ровный по ширине и толщине узел. Я надел пиджак, взглянул на формулу Гаусса на стене. Уж и не сосчитать, сколько раз я просто бросал на нее взгляд, а потом не мог оторваться. В формуле было что-то похожее на Юхани. Она и поражала, и была яснее ясного.

В моей голове звучал голос Юхани, раздававшего обещания. Это происходило само собой. Юхани как будто разводил костер и подкладывал в него дрова, по мере того как собеседник загорался какой-то идеей. Чем безумнее был план собеседника, тем больше Юхани его поощрял и подзадоривал, подбивая действовать решительнее. В конце концов происходил известный разворот. Юхани как будто возвращался в свою реальность, весьма далекую от подлинной. Он убеждал окружающих, что для реализации планов необходим один важнейший фактор — Юхани во главе всего дела. Поразительно, сколько раз ему это удавалось. Похоже, и теперь все шло к тому, что без Юхани во главе Парка прекрасным замыслам не суждено было сбыться. Он заставил работников Парка поверить в их собственные несбыточные мечты и в себя самого в качестве исполнителя этих грез. Точно так же все было и с «Финской игрой». Юхани наобещал им с три короба и сам загнал себя в безвыходную ситуацию. А мне теперь приходится все это разгребать.

Я впустил Шопенгауэра обратно в комнату, и он, проследовав к лотку с кошачьим туалетом, представил свой отчет. Затем взглянул на меня еще раз и, не оборачиваясь, отправился на диван. С его постоянства и невозмутимости следовало брать пример. Я надел ботинки и куртку, повязал шарф и подумал, что и у меня есть что противопоставить Юхани: правильные расчеты, реалистичный план и детально продуманный график его исполнения.

Добравшись до Парка, я первым делом сел за компьютер и стал писать письмо. Мое предложение было честным, разумным, безусловно взаимовыгодным и отвечало долгосрочным интересам обеих сторон. Я предложил купить и «Крокодилью реку», и «Прыжок лося» в рамках единой сделки. Мое коммерческое предложение содержало одно безусловное требование — мы приобретаем оба аттракциона, но только вместе. Я составил подробный график оплаты, который основывался на том, что рост продаж, благодаря популярности «Прыжка лося», благотворно отразится на платежеспособности Парка приключений в ближайшем будущем, выплаты «Финской игре» будут увеличиваться и ровно через два года достигнут максимума. При этом появится возможность на первых порах уменьшить нагрузку на бюджет, вызванную покупкой «Крокодильей реки». И что самое ценное — такая сделка укрепит эксклюзивное сотрудничество Парка приключений и «Финской игры» в ближайшие годы и будет содействовать процветанию обеих компаний. Я еще раз перечитал свое сообщение, прикрепил файл с расчетами и кликнул по кнопке «Отправить».

Сняв пиджак, я отправился в игровой павильон. Было еще рано. В журнале заявок на ремонт я обнаружил запись о том, что в последнем вагоне поезда «Варан» погнуты педали. Наши клиенты маленькие и хрупкого сложения, но обладают разрушительной мощью небольшой нейтронной бомбы. Я немедленно взялся за работу. В павильоне было тихо, если не считать моих ударов молотком и позвякивания инструментов.

Из той точки, где я трудился, был виден один из написанных Лаурой муралов в стиле сюрреализма Доротеи Таннинг. Сюжет Лаура придумала сама. Поскольку мурал находился у самой станции отправления поезда «Варан», а Лаура хотела, чтобы каждый из шести муралов был связан с окружающим его пространством, эта работа называлась «Доротея садится в поезд». Я провел много времени перед каждой работой Лауры, но эта была моей любимой. Теперь созерцание мурала навело меня на мысль, что завтрашний день, суббота, когда мы должны будем встретиться, оставался так безнадежно далек, словно мы оказались в разных частях света и у нее весна, а у меня еще осень. Я не мог сказать, откуда взялось это ощущение, но оно было очень отчетливым и почему-то неприятным. Я сосредоточился на «Варане».

Мне удалось выпрямить правую педаль, и я принялся за левую. Парк приключений научил меня работать руками, и одной из причин, почему я так привязался к Парку, было то, что я узнал, как держать в руках молоток, отвертку, разводной ключ, плоскогубцы, торцевой гаечный ключ, стамеску и пилу, работа с которыми порой является прямым продолжением математики. Прежде чем что-то прикрутить, повернуть или отпилить, нужно все рассчитать: когда дело доходит до использования инструментов, это все равно что поставить знак равенства и перейти к другой части уравнения.

Починка левой педали оказалась более сложным случаем. Я провозился с ней некоторое время, но вскоре вынужден был подчиниться обстоятельствам. Педаль нужно было менять целиком, а запчасти заказывать в «Финской игре». Я снял погнутую деталь, поставил временную гайку и заглушку на место педали и тут заметил то, на что должен был обратить внимание еще раньше.

В воздухе не пахло едой. Ни обычного аромата утренних плюшек, ни запаха готовящегося обеда. Я посмотрел в сторону южного конца павильона.

Горели вывеска и свет в кафе. То есть Йоханна была на месте. Что делало ситуацию еще более странной: обычно в это время игровой павильон полнился запахами еды, и я знал, что это для Йоханны своего рода дело чести. Я еще раз втянул носом воздух, ожидая все-таки ощутить знакомые ароматы кофе, «Укоризненных булочек» с корицей, «Разбегающихся мясных фрикаделек» и «Коричневатого соуса» к обеду. Но нет. Я уловил только исходивший от поезда запах машинного масла и дезинфицирующего средства из поролонового коврика. Собрав инструменты в ящик, я отнес его в мастерскую. Вымыл руки и пошел в кафе.

Моим глазам предстала странная картина.

Двери были открыты, а витрины пусты. Никаких признаков еды. Парк приключений открылся для посещений сорок минут назад, и обычно к этому моменту полки в витринах уже заполнены, из кухни доносится бряканье, шипение и бульканье. Я пересек кафе и прошел через распашные двери на кухню. Йоханна была тут, но даже не переоделась для работы.

Прижимая к уху телефон, она показала мне поднятый указательный палец — мол, «погоди!». Я осмотрелся по сторонам. Минутой раньше, минутой позже — непринципиально для разрешения ситуации в целом. Кухня сверкала чистотой после вечерней уборки, на столах ничего не было. Духовки и плиты холодные, чайники, кофеварки и миксеры ждали на своих местах.

Йоханна два раза бросила в телефон «да», а в завершение разговора — «именно» и «пока!». Затем она посмотрела на меня и, прежде чем я спросил, почему ничего не готовится, сказала:

— Акция протеста.

— Простите?

— Мы выражаем свой протест.

Одним из достоинств Йоханны всегда была откровенность. Я предположил, что именно эту черту характера она демонстрирует и сейчас, поэтому изо всех сил постарался понять, что Йоханна имеет в виду. Скажу прямо, я в этом преуспел.

— Вы проводите акцию протеста?

— Да, до двенадцати часов.

Лицо у Йоханны было худым и костистым, не знающий ее человек назвал бы его выражение суровым. Теперь мне показалось, что я с Йоханной не знаком.

— За что боретесь? — спросил я.

— За будущее.

— Против чего?

— Против застоя.

— Кто это «мы»?

— Работники. Мы.

Последнее слово из двух букв все мне разъяснило. Так я и думал.

— Имеет ли это отношение к тем обещаниям, что надавал вам Юхани? — спросил я, и в тот же момент услышал звук открывающихся распашных дверей.

На пороге показался Кристиан, которого почти парализовало при виде меня. Он тихо поздоровался, избегая моего взгляда, и сделал несколько нерешительных шагов на ту сторону кухни, где стояла Йоханна.

— Мы прозрели, — заявила Йоханна, — и увидели новые горизонты.

— Слова и интонация Юхани, — сказал я. — А застой — это я, так?

Никто из них ничего не ответил. Йоханна смотрела мне прямо в глаза, Кристиан разглядывал то ли пол, то ли свои кроссовки.

— Участвуют все? — уточнил я.

— Да, — ответила Йоханна.

— Не понимаю, — сказал я совершенно искренне. — Мы переживаем сейчас тяжелые времена, и нам нужно придерживаться тех же…

— Старых порядков, — перебила меня Йоханна. — В этом и проблема. Мы хотим перемен.

Накачанные мускулы Кристиана были напряжены, лицо горело. Его взгляд был прикован к кухонному комбайну на столе.

— Кристиан, — спросил я, — что Юхани тебе пообещал?

Йоханна повернулась, но не успела остановить Кристиана.

— Правление, — вырвалось у него.

— Членство в правлении акционерного общества, которое владеет Парком, не означает ровным счетом ничего, за это даже не платят, — сказал я, и Кристиан впервые посмотрел мне в глаза. Не знаю, доводилось ли мне видеть настолько сконфуженного человека.

— Вы разве не видите, — обратился я главным образом к Йоханне, но и к Кристиану тоже, — он обещает вам либо то, чего вы никогда не сможете получить, либо просто кормит вас нелепыми баснями, пустой болтовней?

— Обещания заряжают энергией, — снова без промедления ответил Кристиан.

— Энергией?

— Создают хорошее настроение. Настроение лучше, и…

Йоханна подняла руку, и Кристиан замолчал.

— Мы вполне адекватные люди, — сказала Йоханна. — Просто хотим, чтобы нас услышали.

Я знал, что мне не следует заводиться, но уже не мог себя сдерживать.

— А что, если Юхани не станет директором? — произнес я. — Ни теперь, ни потом? А что, если после этой вашей демонстрации и всего прочего Парком буду командовать все-таки я?

Мои вопросы, по-видимому, задели обоих. Кристиан, казалось, был потрясен и отнесся к моим словам недоверчиво, как если бы ему вдруг сообщили, что оазис на самом деле дальше и ему придется прошагать по пустыне лишнюю сотню километров. На скулах у Йоханны проступили желваки, которых я раньше не замечал. Ни один из них не вымолвил ни слова. Я повернулся и зашагал прочь.

Я сам открыл двери Парка, продавал билеты, носился взад-вперед по игровому павильону: проверял оборудование, раздавал инвентарь, следил за безопасностью. На улице было солнечно и тепло для такого времени года, поэтому нашлось не очень много любителей провести этот день в помещении. Тем не менее работы для одного человека оказалось многовато. Только я успел найти ботинок плачущему ребенку где-то в недрах «Клубничного лабиринта», как мне уже пришлось объясняться с разгневанным родителем, недоумевавшим, почему его чадо не попало на свое групповое музыкально-игровое занятие, а сам папаша остался без булочки с корицей и не смог выпить кофе в «Плюшке и кружке». В кассу выстроилась очередь за билетами. В тире с ружьями-тромбонами кто-то выстрелил в спину сопернику, но у меня не было времени просмотреть записи с камер наблюдения и выступить в роли арбитра, поскольку другой юный посетитель в «Пончике» на бегу врезался в пластмассовую перегородку и разбил себе нос. И мне нужно было срочно отмывать место происшествия от крови, соплей и слез и обрабатывать его дезинфицирующим средством. Кажется, на перегородку вылилось больше крови, чем помещалось в самом малыше.

В конце концов, когда мои силы были на исходе и я в изнеможении стоял посреди зала, не зная, куда бежать в первую очередь, пробило двенадцать и сотрудники вернулись на свои рабочие места. В этот момент мой телефон пропищал, сообщая, что пришло письмо по электронной почте.

Я открыл сообщение.

«Финская игра» отвергла мое предложение.

Я пошел в кабинет. По дороге обернулся. И Эса, и Самппа провожали меня взглядами, но сразу же отвернулись. Мне показалось, они хотели убедиться, что я наконец отправился в нужном направлении — то есть куда подальше.

Похоже, я всем тут стал как кость в горле.

1

Дождь усилился и стал более частым. Это первое, что я замечаю после того, как прихожу в себя. Пытаюсь отдышаться и все еще с трудом удерживаю равновесие. Лоб пульсирует и горит, как будто им били по стальной решетке, что соответствует истине. Я смотрю на человека в балаклаве, стоящего в пятнадцати метрах от меня на разгрузочной площадке. Он, в свою очередь, похоже, наблюдает за другим — человеком с клубничиной вместо головы, который валяется внизу на асфальте, а его полощет дождем под порывами ветра.

Всего мгновение назад «клубника» пронесся, рассекая воздух во мраке ночи и фонтанируя кровью. Теперь же огненно-красная пластмассовая ягода блестит на земле под струями дождя, как светящаяся вывеска ночного клуба.

Я снова смотрю на человека в балаклаве. Он долгое время остается неподвижным. Затем, когда он поворачивается в мою сторону, меня охватывает ужас, пожалуй, даже более сильный, чем в начале всего этого безумия, примерно три с половиной минуты назад. Я узнаю эту манеру поворачиваться и походку. Он направляется ко мне. Похоже, после случившегося мужчина с трудом переставляет ноги. Меня это не удивляет: он так стремительно примчался на место событий, буквально материализовался из пустоты, точно и стратегически ловко поразил человека, в «Клубничном лабиринте» угрожавшего моей жизни, в жизненно важную часть тела да еще и побежал догонять охваченного паникой нападавшего. Знакомые шаги замирают передо мной, он снимает балаклаву, открывая лицо.

— В этой ситуации можно найти много положительного, — говорит Юхани.

Я езжу на общественном транспорте и большой его поклонник. Однако в последнее время стал замечать, что изредка действительно находятся веские основания, чтобы воспользоваться личным автомобилем. Это относится в первую очередь к индустрии парков приключений и необходимости иногда кое-что перевезти. Эта мысль снова посещает меня, когда я обхожу на автостоянке мини-фургон «рено», принадлежащий нашему Парку.

У меня раскалывается голова, я понимаю, что вечер только начался и все мои расчеты и планы имеют временную природу: они интересны сами по себе, но в лучшем случае весьма приблизительны и ни в коей мере не могут гарантировать желаемого результата.

Юхани и дважды мертвый мужчина — похоже, он умер и от потери крови, и от перелома основания черепа — ждут меня за парком приключений. Юхани укрывается от дождя под небольшим козырьком погрузочной эстакады, мертвец припрятан под площадкой, на голове у него все еще половина клубничины. Я объезжаю их, останавливаюсь, слегка поворачиваю колеса и сдаю назад, почти вплотную прижимаясь к эстакаде. Надо выйти из машины, но я медлю.

Смотрю в зеркало заднего вида. Вижу Юхани и кучу собранного им добра. Выглядит более чем внушительно. Почему я не спешу? Думаю о Юхани. Он спас мне жизнь. Это неоспоримый факт. Но до меня доходит и еще кое-что, гораздо более неприятное. Интересно, как мой брат оказался на заднем дворе парка в пятницу в семь часов вечера? Вопрос напрашивается сам собой. Дождь шумит и стучит по крыше машины, капли воды поблескивают в свете фар. Я не отрываю взгляда от бокового зеркала. Юхани не двигается. Я хорошо понимаю, что еще минуту назад даже не задумывался об этом. Юхани только что спас меня, и в этот момент я был способен думать только о самых необходимых действиях, о выживании. Я дал Юхани быстрые и простые указания, умылся и натянул чуть не на глаза кепку с логотипом, чтобы скрыть на лбу следы ударов о стальную решетку. Я действовал, полностью отдавшись на волю инстинктов. Отчасти моя реакция, безусловно, была результатом шока, до некоторой степени продиктована предыдущим опытом работы в Парке приключений. Все-таки я не впервые сталкиваюсь с трудностями, встречающимися на пути любого предпринимателя. Открываю дверцу машины и выскакиваю под дождь.

Мы заворачиваем тело в старый тент от батута «Плюшевые мишки» и пытаемся уложить его в грузовой отсек мини-фургона. Это, конечно, проще сказать, чем сделать. Мужик плотного сложения, тяжелый и напоминает самое большое в мире пушечное ядро. Дождь пропитал нашу одежду, и я промок до нижнего белья. Наконец нам удается втащить труп в машину. Мы обмениваемся только самыми необходимыми репликами.

Дождевая вода течет по асфальту и по не защищенной навесом части погрузочной эстакады. Мы собираем осколки пластика, оставшиеся от клубничины, и укладываем их в мусорный мешок вместе с остатками упаковочного материала. Перетаскиваем с эстакады давно не нужные тяжелые подставки, оставшиеся от кривого зеркала «Банан», запихиваем в багажник и их. Теперь машина набита под завязку.

Еще раз осматриваю все вокруг. Ничто не указывает на то, что час назад на заднем дворе происходили столь драматичные события. Говорю Юхани, что знаю одно местечко, где мы, скорее всего, сможем разгрузить машину, — да, оно известно мне с тех самых пор, когда меня там пытались утопить, вымогая долги, сделанные Юхани. Мы молча смотрим друг на друга, затем садимся в машину и едем.

Из дефлекторов на приборной панели дует теплый воздух. Подогрев сидений тоже включен на максимальный режим. Мы едем уже шесть или семь минут в полной тишине, и мои пальцы постепенно начинают оживать. Лоб пульсирует, будто часть моего сердца поместили между кожей и черепом и ему там тесно. В ушах по-прежнему слышится, или, скорее, чувствуется, гул, который не имеет никакого отношения ни к машине, ни к шумящему вентилятору, ни к чему-то постороннему. Вокруг такая тьма, что без фар и светоотражающих столбиков по краю дороги здесь было бы как на обратной стороне Луны.

— По-моему, сейчас самое важное сохранять позитивный настрой, — говорит Юхани.

Я поворачиваюсь к нему и вижу его голубые искренние глаза.

— И смотреть вперед, — продолжает он. — Какая польза в том, чтобы пялиться в яму, в которой мы оказались? Что толку тыкать в нее пальцем, выяснять, кто эту яму выкопал, почему был сделан неверный шаг и кто сильней ушибся коленкой? Гораздо лучше подняться и вместе двигаться дальше.

Я понимаю, что имеет в виду Юхани. Но в его образной речи все перевернуто с ног на голову. На самом деле крайне важно выяснить, кто выкопал яму и почему каждый из нас в ней оказался. Помимо всего прочего, мы пока что даже не выбрались из нее. Я ничего не отвечаю.

— И еще один аспект, — продолжает он, — естественным образом связанный с Парком. Да, такое бывает в Парке приключений. Разные несчастные случаи, травмы. Не ошибается только тот, кто ничего не делает. Неудачи неизбежны. Конечно, кто-нибудь может возразить, что подобное случается нечасто, но я не считаю, что в данном случае это такой уж сильный аргумент. Глупо ругать Парк из-за того, что ты слегка ушибся.

— Это действительно глупо, — соглашаюсь я, потому что в своем последнем утверждении Юхани, как мне кажется, прав.

Я выруливаю на шоссе и прибавляю газу. Смотрю в зеркало заднего вида и убеждаюсь, что мне не нужно больше ни разгоняться, ни тормозить. На дороге никого. Я продолжаю путь на той же скорости.

— И вот еще что я хочу, чтобы ты знал, — пробелпосле паузы тихим голосом медленно произносит Юхани. — Я не собирался… То, что произошло, — случайность.

Я снова бросаю взгляд в его сторону. Юхани смотрит прямо перед собой.

— Понимаю, — говорю я.

Мы подъезжаем к перекрестку, я включаю сигнал поворота и круто сворачиваю направо. Почти физически ощущаю взгляд Юхани у себя на лице.

— Понимаешь?

— Все совершенно понятно. Он убил бы меня. Ты спас мне жизнь. Спасибо.

Повисает короткая пауза.

— Именно, — говорит Юхани, — пожалуйста.

Через двадцать шесть минут я сворачиваю на узкую ухабистую дорожку. Еду несколько минут медленно и осторожно. «Рено» раскачивается. Я слышу из-за спины приглушенные удары.

В прошлый раз я был тут с Игуаной и А. К. Они пытались меня убить, но в итоге погибли сами. Я подъезжаю к последней развилке дороги, скорее напоминающей тропу, и сворачиваю. Машина по крутому склону спускается к берегу, где вода плещется в такт дождю и где царит космическая темнота. Глушу двигатель и выключаю все огни. В машину вливается мрак. Я тянусь к изножью перед задним сиденьем за фонариком, но не включаю его, потому что вдруг осознаю кое-что очень важное.

Я не все продумал. Впрочем, это и неудивительно. Я ведь впервые в компании брата оказался на берегу укромного лесного озерца с разбитым лбом и трупом в багажнике.

— Что-то не так? — обращается ко мне Юхани.

Включаю фонарик. Юхани прав, кое-что действительно не так. Озеро перед нами, но у нас нет плавсредства.

— Сейчас важно мыслить позитивно, — говорю я и открываю дверь.

Мы идем по тропинке вдоль берега, путь нам освещает луч фонарика. Тропинка повторяет изгибы береговой линии, то приближаясь к воде, то отдаляясь от нее довольно глубоко в лес. Земля мокрая, местами ноги проваливаются. Дождь не стихает. И скоро перестаешь его замечать. Наконец впереди появляется что-то, вселяющее надежду.

Маленький домик, законсервированный на зиму. Обходим его и направляемся к берегу. Нет — лодки нет и тут… Но есть то, чем можно попытаться ее заменить. Арифметическая операция не составляет труда: к приблизительному весу трупа прибавляем суммарный вес меня и Юхани, прикидываем несущую способность найденного нами плавсредства, принимая во внимание нашу ситуацию и то, что у нас нет других вариантов.

Причал.

Плавучий причал — понтон, вытащенный на берег.

У нас уходит тридцать пять минут на то, чтобы спустить причал на воду. Мы находим старое весло, которое прислонено к стене дома с западной стороны. До сих пор Юхани просто делал то, что я ему говорил, но тут он заартачился — мол, зачем нам понтон. Я открываю ему правду: нам нужно доставить тело на середину озера, туда, где самая большая глубина. Я не говорю Юхани того, что мне сообщил Игуана: там есть и другие…

Мы пытаемся равномерно распределить вес по понтону и приходим к выводу, что нам лучше всего путешествовать лежа. Укладываемся по очереди. Потом осторожно расползаемся на животах в разные стороны. В результате понтон довольно ровно держится на воде.

Погрузившись на плавучий причал, мы направляемся к машине. Первому грести выпадает Юхани.

Погода работает на нас. Дождь прекращается, когда мы находимся примерно на полпути. Причальный понтон — небыстрое плавсредство, но мы наконец достигаем цели. Когда я поднимаюсь с мокрого понтона, то понимаю, что совершенно окоченел. Поначалу движения даются с трудом, но разгрузка машины помогает нам согреться — как бы мрачно и неприятно ни было это занятие.

Я устанавливаю фонарь на берегу под нужным углом, и мы перекатываем труп до кромки воды, потом берем тело под мышки и тащим к понтону. Затем переносим и укладываем на понтон подставки от зеркала и привязываем их к ногам трупа. Нашему пациенту достаются новые штиблеты по шестьдесят килограммов каждая. Мы трудимся в воде у самого берега. Затем я выключаю фонарь. Дождевые тучи над нами куда-то уплыли или рассеялись, и свет луны освещает озерцо как тусклый абажур над кухонным столом.

Ноябрьская вода просто ледяная, илистое дно источает какой-то доисторический холод. Мои ноги практически онемели, когда мы снова укладываемся на понтон.

Он глубоко погружается в воду, и мы продвигаемся еще медленнее. Гребем веслом и руками, они же служат нам рулем. Спину и плечи сводит судорогой от напряжения и холода. Наконец мы достигаем середины озера.

Я быстро рассчитываю распределение веса по понтону и прикидываю, в каком порядке нам следует действовать дальше. Возможно, первый раз в жизни Юхани беспрекословно и точно выполняет все данные ему указания. Он аккуратно передвигает ноги и руки, переворачивается, когда нужно, и в остальном перемещается именно так, как требуется, чтобы сохранилось равновесие. В результате мы с Юхани лежим на одной стороне понтона, а труп в своих новых ботинках — на другой, при этом он сам, по незыблемым законам физики, медленно сползает в воду. Когда он переваливается через край, Юхани сразу же занимает его место.

Мгновение мы лежим молча, свет луны серебрит поверхность озера.

По-прежнему ни слова не говоря, мы гребем обратно в направлении домика, вытаскиваем причальный понтон на берег, прислоняем весло к стене дома, идем к нашей машине и открываем заднюю дверцу. Раздеваемся, запихиваем насквозь промокшую, измазанную в земле одежду в мусорный пакет. Я открываю приготовленную Юхани сумку со сменной одеждой. В Парке приключений постоянно скапливаются груды свитеров, толстовок, спортивных штанов, среди них попадаются даже вещи вполне взрослых размеров. Я натягиваю на ноги коротковатые мне, но, к счастью, толстые и теплые черные тренировочные брюки и просторный светлый свитер с изображением огромной темно-красной розы на груди. Юхани облачается в уютный темно-серый спортивный костюм, почти идеально подходящий ему по размеру.

Мы выглядим как люди, которые проводят приятный вечер дома.

Но это не так.

Сейчас около пяти утра, ноябрь, и даже приблизительный расчет показывает, что в наших отношениях с братом началась новая эра.

2

Просыпаюсь от телефонного звонка, и поначалу мне кажется, что я вообще не спал. Не помню никаких снов и вообще ничего с тех пор, как в шесть утра добрался до постели. Поднимаюсь и чувствую, что каждая мышца отзывается болью во всем теле, а в ногах и руках все еще ощущается холод. Я протягиваю руку к телефону и отвечаю.

Лаура Хеланто без долгих предисловий сообщает, что сделала свои утренние дела и уже свободна. Говорю, что не забыл о нашей встрече — это правда — и всегда держу слово. Лаура отвечает, что знает об этом. Предлагает мне прихватить с собой небольшой рюкзачок с кое-какими вещами. Договариваемся встретиться в центре через час.

По дороге на кухню натыкаюсь на Шопенгауэра. Он не скрывает недовольства и громко выражает свое возмущение. Все понятно. Я нарушил и его суточный ритм.

Уже за полдень.

Половина первого.

Я даже не пытаюсь оправдываться и приводить аргументы — проблемы с Парком приключений, ночное нападение, мой брат, ледяная вода в озере, чугунные башмаки для нашего клиента, я принимаю упреки и на каждое мяу Шопенгауэра отвечаю, что да, он прав, я виноват, подобное больше не повторится. Я серьезно. Шопенгауэр выручал меня во многих сложных ситуациях, давая пример невозмутимости и здравомыслия, он не заслужил беспорядочной, неорганизованной жизни. Я кормлю его и оставляю балконную дверь приоткрытой.

Умываясь, обнаруживаю то, что скрыть еще труднее. Мой лоб выглядит так, словно я множество раз прижимал его к горячей вафельнице. Он распух, сочится кровью и весь расчерчен на квадраты.

С минуту смотрю на него и обдумываю варианты. Сделать новую, невероятно эксцентричную стрижку? Замотать голову бинтом, а поверх натянуть спортивную шапочку или бейсболку? К сожалению, эти варианты грешат общим недостатком — все они устраняют проблему лишь на время. И можно с математической точностью констатировать, что задача не имеет решения. Потому что нет такого способа, чтобы мой лоб перестал быть моим лбом. Мне остается только взять его с собой на свидание таким, какой он есть.

Бреюсь, причесываюсь и одеваюсь. Оставляю Шопенгауэру еще одно маленькое лакомство и выхожу.

Только в поезде я наконец по-настоящему просыпаюсь.

Почему я так и не спросил Юхани, что он делал на заднем дворе Парка приключений в пятницу вечером? Почему я не обсудил это, когда мы вместе ехали в Хельсинки, а потом я вез его в кемпинг в Растила, где оставил у входа? В машине тогда стояла тишина, только слегка шелестел вентилятор, гоняя по салону теплый воздух.

Список возможных ответов краток и, как мне кажется, совершенно логичен.

1) Я находился в стрессе и устал от ночных приключений. Ледяная ноябрьская вода и ночь, полная мрачных неприятных дел, совершенно лишили меня сил. Я был просто не в состоянии вести обстоятельный разговор.

2) Я хотел и хочу получить доказательства, что-то конкретное, прежде чем решу, что буду делать дальше.

3) И вообще, я не знал, как отреагирует Юхани на вопрос, каким образом он очутился поздним вечером в Парке. Ведь с тех пор, как он без колебаний схватился за пластмассовую клубничину, что повлекло столь драматичные последствия, прошло всего несколько часов.

Поэтому вчера ночью я просто сжимал руками руль и не сводил глаз с дороги. Наверное, я все же правильно поступил в сложившихся обстоятельствах.

Но кем был погибший и почему он напал на меня?

Маловероятно, что это клиент Парка приключений, разочарованный нашим сервисом. Этот человек был мне незнаком, я никогда не видел его раньше. За все время я не услышал от него ни единого слова. Я ничего о нем не знаю. Но если исключить то, что он был случайным человеком, просто вышедшим на вечернюю пробежку или целенаправленно забравшимся в кусты за каким-то непонятным делом, теперь навсегда оставшимся тайной, то это, естественно, означает, что был кто-то, кто его подтолкнул к этому поступку или даже заплатил ему за нападение на меня.

Если же верно последнее предположение, то тут приходит на ум сразу несколько версий.

В первую очередь, это могли быть владельцы «Финской игры». Они отвергли мое предложение, которое было шагом к примирению, по-прежнему отказываются продавать мне «Прыжок лося» и фактически принуждают приобрести «Крокодилью реку» по завышенной цене. Кроме того, они знают что-то о событиях, происходивших раньше. Вполне возможно, что они решили ускорить процесс, отправив ко мне кого-то, кто смог бы заставить меня подкорректировать ход моих мыслей — как и мой лоб — в нужном направлении.

Под подозрением и работники Парка. Мысль неприятная. Но если учесть, как быстро и радикально изменились их жизненные устремления и отношение ко мне и к Парку, этот вариант нельзя полностью сбросить со счетов. Особенно если представить, что, рассчитывая в будущем извлечь выгоду, они могли пойти и на определенные инвестиции: в складчину нанять помощника в реализации их планов. Сколько может стоить покушение, я, конечно, знать не могу, но рискну предположить, что это посильная сумма для пяти-шести человек. А если мои работники действительно решили нанять такого человека, то поручить ему они могли одно из двух. Либо его задачей было меня напугать, в чем он зашел весьма далеко, либо просто прихлопнуть. Последнее кажется мне особенно обидным. Ведь я был справедливым начальником и всегда принимал во внимание как текущие интересы работников, так и процветание Парка в перспективе. И такая оценка моей работы представляется мне во всех отношениях несправедливой.

Третья версия — это, разумеется, Юхани. Но думать о нем — все равно что пытаться ухватить мыло в чане с растительным маслом. У моего брата есть множество черт человека, склонного к рисковым и недальновидным решениям. Для достижения своей цели он вполне мог бы нанять кого-нибудь, пусть даже прямо среди ночи. Но если допустить, что он знал о покушении, то зачем ему самому находиться на месте нападения? И еще более серьезный вопрос: почему он вмешался в ход событий? Если же предположить, что Юхани не знал о нападении, по-прежнему остается непонятным, что он делал на заднем дворе Парка с балаклавой на голове? Каждая мысль о брате порождает все новые вопросы, и мыло скользит в чане с маслом бесконечно.

Вдобавок ко всем перечисленным вариантам остается также вероятность, что причина нападения кроется в чем-то совершенно другом.

В любом случае мне нужно больше информации. Я не могу отбиваться от всех сразу. И кроме того, все, что может снова пробудить интерес ко мне следователя Осмалы, разумеется, придется исключить из арсенала доступных средств. Я не знаю, как буду объясняться по этому «клубничному» делу, да и по всем другим. «Мы, знаете ли, взяли сезонного работника, он поскользнулся в «Лабиринте», и, поскольку увлекался водным туризмом, похоронили его так необычно в соответствии с его последней волей». Нет, и еще раз нет.

Одно мне совершенно, абсолютно, окончательно ясно. Теперь со всеми делами в Парке я должен разбираться в одиночку.

Скудный солнечный свет словно пытается пробиться сквозь тонкий прозрачный слой цемента.

Поезд прибывает на вокзал в Хельсинки.

3

Лаура Хеланто сидит на диване в глубине кафе и читает книгу. Я быстрым шагом пересекаю зал, огибаю размещенную в центре стойку, похожую на корабль, поднимаюсь на несколько ступенек в задней части помещения и наконец останавливаюсь на расстоянии примерно шести с половиной метров от нее. Лаура Хеланто не замечает меня, увлеченная книгой. Мне это понятно, я и сам часто отрываюсь от математических вычислений, только почувствовав, что теряю сознание от голода, или обратив внимание, что солнце зашло или, и такое тоже бывало, снова восходит.

Через окно за спиной Лауры в кафе вливается свет зимнего дня, смешивается с электрическим освещением и мерцанием маленькой свечки в стеклянном бокале, исполняющем роль подсвечника. В этом уголке уютнее, чем в основном зале, и здесь намного тише. Волосы на голове Лауры Хеланто похожи на пышный куст, очки сползли к кончику носа, кожа на шее слегка покраснела. Ловлю себя на мысли, что Лаура одновременно самый красивый и самый важный для меня человек за всю мою жизнь.

Осознание еще не завершилось, но оно уже обрело отчетливые контуры, простые и понятные, как стальная балка. Одновременно укрепляется и мое решение больше ничего не рассказывать Лауре Хеланто о делах в Парке. Нужно держать ее как можно дальше от этой темы. Внезапно я понимаю, что по-другому и быть не может… Но все, хватит, больше некогда размышлять, потому что Лаура Хеланто замечает меня. Я подхожу к ней, она улыбается и закрывает книгу на столе. Снимаю куртку, но остаюсь в головном уборе. Я видел, что так поступают многие молодые люди — носят плотно натянутую на голову спортивную шапочку даже в отапливаемых помещениях, — поэтому вряд ли я привлеку этим ненужное внимание.

Мы обмениваемся своими впечатлениями о погоде и о транспорте, на котором добирались до места встречи, о том, какое это милое и тихое кафе и как это удивительно, ведь сегодня все-таки суббота, да и время обеденное, и по всему можно было ожидать, что в заведении не окажется свободных мест. Вернее, говорит Лаура Хеланто, а я молчу, поскольку не в состоянии с такой скоростью, как она, и столь обоснованно формулировать свои мысли. Затем она делает короткую паузу, которая, как мне почему-то кажется, радикально меняет ситуацию, и произносит:

— Я рада, что мы наконец-то выбрались из этой ямы.

Полагаю, что Лаура Хеланто подразумевает под «ямой» нашу размолвку в ее мастерской.

— Я тоже, — говорю я. И поскольку, судя по всему, Лаура Хеланто ждет еще каких-то слов, продолжаю: — Потому что ты самый красивый и важный для меня человек из всех, кого я когда-либо встречал.

С Лаурой Хеланто происходит что-то, похожее на припадок: кажется, она сейчас разразится одновременно и смехом, и слезами. Ее лицо мгновенно наливается краской, а в глазах появляется блеск.

— Ох, Хенри, — говорит она в конце концов, — мне никогда в жизни никто не говорил ничего подобного.

— Я могу повторить.

— Не надо. То есть я имею в виду, что ты можешь повторить, и я с удовольствием послушаю еще раз, но я и так тебе верю. Это прекрасно сказано. И, честно говоря, было бы здорово, если бы мы еще немного поговорили о наших… отношениях.

Дрожь пробирает меня от живота до затылка. Я отчетливо помню: когда в прошлый раз мы говорили о наших отношениях, Лаура Хеланто сказала, что между нами все кончено. После этого мы, правда, целовались и договаривались о встречах, обсуждали хищение денег, к которому Лаура имела самое непосредственное отношение, и пришли к взаимопониманию по вопросу о том, как следует прятать труп, а также по другим вопросам деятельности Парка приключений. Я ничего не отвечаю.

— Так какими ты их видишь?

Проходит мгновение, прежде чем я осознаю, что имеется в виду.

— Наши отношения? — переспрашиваю я и в тот же момент ощущаю, что у меня пересохло во рту.

— Да. Ты сказал по телефону, что, возможно, хотел бы увеличить долю своего участия… нашего участия, то есть моего участия в твоей…

У меня под ногами наконец появляется твердая почва. Лаура Хеланто, пожалуй, не говорила бы этого, если бы не была готова к своего рода наступлению с моей стороны.

— По-моему, это дело можно представить в виде процентов на капитал, — решительно начинаю я, — и в виде процентов на проценты. То есть если начальные инвестиции принять за единицу, то через год у нас была бы единица плюс процент, а еще через год — единица плюс процент плюс процент на процент, и тогда на следующий за ним год…

— На следующий за ним год?..

— Да, — киваю я, — для примера, годовой процент…

— Я имею в виду, ты загадываешь на довольно далекую перспективу…

В глазах Лауры начинают мерцать синие и зеленые искорки, словно мелкие камешки на морском дне в солнечный день. Она действительно самый важный и красивый человек в моей жизни.

— Инвестиционный горизонт часто является решающим фактором, — говорю я. — Мне кажется, такого рода значительные инвестиции следует продумывать на максимально долгосрочную перспективу. Со своей стороны могу предложить подумать, скажем, о своего рода ипотеке на тридцать лет, разумеется с отрицательной ставкой, но чтобы при этом, помимо капитализации процентов по ипотеке, пропорционально увеличивался бы и первоначальный инвестиционный капитал. Когда я говорю, что хочу наращивать твое присутствие в своей жизни, я рассматриваю это в кумулятивном смысле, то есть имею в виду постепенное накапливание твоего присутствия.

Я говорю быстро. Потом что-то останавливает меня. Где-то глубоко внутри меня, словно из пустоты, рождается неприятное ощущение, и вдруг мое сознание заливает черной жижей. Я вспоминаю свои подозрения в мастерской у Лауры Хеланто. Что она и Юхани…

— Разумеется, все это ты слышала уже раньше…

Лаура Хеланто отрицательно мотает головой:

— Уверяю тебя, я никогда не слышала ничего подобного.

Мы смотрим друг на друга. Темная душная волна откатывает так же быстро, как появилась. Я точно не знаю, что это за чувство, оно живет внутри меня своей жизнью.

— Тридцать лет, — произносит Лаура Хеланто.

— Когда начальный капитал уже есть, а инвестиции рентабельны…

— Ты готов на такое?

— Я бы не стал выносить на обсуждение инвестиционный проект такого масштаба, если бы он не опирался на самые точные расчеты из тех, какие вообще возможны, — киваю я.

— Это означает… да?

Мне кажется, я выразился предельно ясно. Но для Лауры Хеланто я готов составить резюме своего предыдущего ответа.

— Инвестиционная среда просто не может быть более благоприятной, — говорю я. — Да.

Рука Лауры медленно приближается к моей, скользя по столу. Когда ее пальцы касаются моих, я чувствую, как из меня уходят не только вся боль и тяжесть, но и постоянный холод, преследующий меня после вчерашней поездки на озеро с ледяной водой.

— Да, — отвечает Лаура и сжимает мою руку.

Тепло разливается по всему моему телу. Я отвечаю на пожатие и собираюсь сказать, что одним из преимуществ так хорошо выбранного объекта долгосрочных инвестиций является то, что небольшие колебания номинальной стоимости не представляют существенной угрозы для общей доходности, но Лаура опять опережает меня:

— Ты взял с собой то, что я просила?

— Да, — отвечаю я.

Это второе «да», кажется, приводит Лауру Хеланто в не меньший восторг, чем первое.

— Хочу тебе кое-что показать, — говорит она.

Мы идем через предзимний, продуваемый ветром Хельсинки. Я все время поплотнее затягиваю свой шарф и уже не уверен, что сильнее — его согревающий эффект или удушающий. Мы выходим на небольшой мыс, Хиетаниеми, выдающийся в морской залив. За нашей спиной — кладбище и пляж.

Я ловлю себя на мысли, что сейчас, на пороге зимы, это место значительно понятнее: повсюду пустынно и тихо, а смерть распределена равномерно — деревья черные, камыш коричневый, население кладбища спокойное, а занятия его предсказуемы. Летом облик этого района, мягко говоря, весьма противоречив. Его заполняют снующие туда-сюда, полуодетые, блестящие от защитного солнечного крема, громкоголосые отдыхающие, в то время как постоянное население разлагается в земле и не нуждается в лосьонах и гремящей басами музыке. Первые и не подозревают, что в конце концов их ждет удел последних. Последние знают, что после захода солнца для них уже ничего не изменится. С июня по август летняя суета лишает этот мыс своего рода логики; оказываешься перед выбором: подыскать себе место на пляже или отправиться выбирать более спокойное пристанище на кладбище.

Я не говорю вслух о том, о чем думаю, да и не успел бы, потому что Лаура Хеланто открывает калитку в низкой ограде из сетки.

— Это важное для меня место, — говорит она. — Я прихожу сюда многие годы, зимой и летом. Я состою членом общества моржей, и сейчас ты мой гость. Каждый участник нашего клуба может приводить с собой одного гостя. Обычно получается так: когда я сюда кого-то привожу, этот человек потом тоже увлекается моржеванием.

Лаура Хеланто бросает на меня взгляд. Я начинаю догадываться, что мне предстоит. Вряд ли Лауре Хеланто приходила в голову мысль, что я уже вдоволь наморжевался, потому что накануне ночью топил труп в ледяной воде. Мы обходим сауну и идем вперед, мыс сужается. На самом краю стоит выкрашенный в белый цвет домик. Справа от него, похоже, расположился спуск к воде для купальщиков, он заканчивается лесенкой и перилами. У меня крепнет подозрение, что Лаура Хеланто решила показать мне изнутри ноябрьское, ледяное до посинения, бурное Балтийское море.

— Вместе! — говорит мне Лаура на лестнице. — Так веселее.

Я не большой любитель купаться даже летом. А сейчас зима и очень ветрено. У меня старые плавки, я купил их на распродаже на всякий случай. Замечаю, что они по своему стилю существенно отличаются от окружающего пейзажа. Основной цвет плавок — ярко-красный, с левой стороны — высокая, пышная пальма с глазами и смеющимся ртом и человеческие руки с оттопыренными вверх большими пальцами. Под пальмой текст по-английски: «SWING IT», живо. Уж не знаю, какую мысль эта надпись стремится донести, но понимаю, что в дальнейшем предпочел бы встречаться с Лаурой Хеланто не в бросовых плавках и условиях промышленного холодильника, а как-то иначе.

Затягиваю шнурок на поясе плавок, спускаюсь по деревянной лесенке из раздевалки к воде и стараюсь гнать от себя ощущение дискомфорта и беспорядка.

Лаура Хеланто ждет меня перед домиком. Она смотрит на мои плавки и пальму, и сначала мне кажется, что ее улыбка делается еще шире, но потом Лаура Хеланто поднимает глаза и ее взгляд становится вопросительным. Я практически сразу понимаю почему. Мой лоб местами в клеточку, местами просто распух. Прежде чем она успевает задать мне вопрос, я говорю правду:

— Разгрузочная эстакада Парка. Все произошло очень быстро.

Лаура Хеланто осматривает мой лоб и, кажется, собирается что-то сказать, но не делает этого. Она опускает взгляд и смотрит мне в глаза.

— К счастью, не случилось ничего страшного.

Я не спорю. Лаура Хеланто больше не задает вопросов, или, может быть, зимний ветер уносит все лишнее прочь. На Лауре Хеланто практичный и строгий черно-белый купальник, на ногах — резиновые тапочки. Я снова восхищаюсь присущей Лауре Хеланто логикой.

Мы идем к сауне, и ветер пронизывает меня насквозь. Лаура Хеланто рассказывает, как замечательно купаться в метель. Когда мы подходим к парной, я замечаю, что настолько поглощен ее словами, что на какое-то время перестал думать об озере, бандитах, трупе и прочих делах, имеющих отношение к Парку приключений. Это напоминает мне о самом важном: одна часть моей жизни здесь, с Лаурой Хеланто, а другая — в Парке. И эти два полюса больше никогда нельзя соединять.

— Хочу придумать дополнение к муралам в Парке, — говорит Лаура и подбрасывает воды на камни. — Создать своего рода скульптуры или, правильнее сказать, конструкции, как бы превращающие уже существующие муралы в трехмерные. Но так, чтобы позже их можно было бы экспонировать и без муралов.

Я стряхиваю со лба пот. Когда мы зашли в парную семь минут назад, там уже сидел распаренный, красный, как вареный рак, мужик. Через четыре минуты после нашего прихода он ушел. Мы остаемся в парилке вдвоем, и Лаура Хеланто принимается излагать свою идею:

— Хочу использовать разные материалы. В первую очередь дерево, немного легкого металла, ткань — в большом количестве. Пластик тоже понадобится, к сожалению. А еще предметы, уже отработавшие свое, — изношенные или поломанные. В своих работах я могу использовать вторичные материалы, давая новую жизнь старым вещам. Это стало бы темой для одного из художественных циклов. «Доротея садится в поезд». Если не в буквальном, то в переносном смысле.

Лаура Хеланто снова поддает пару.

— У меня уже и наброски готовы, — стремительно развивает она свою мысль, и даже натопленная до девяноста градусов сауна и шипящая каменка, кажется, никак не могут заставить ее немножко притормозить. — Я вообще готова приступить к работе хоть сейчас. Единственное, чего еще не хватает для этого проекта…

Лаура Хеланто бросает взгляд на меня, и выражение ее лица меняется.

— Ой, Хенри, — говорит она. — Наверное, я немного увлеклась. Пойдем искупаемся.

Трижды мы выходим из сауны, чтобы окунуться в море. В сауне я парюсь, в море освежаюсь. Эта простая формула позволяет очень эффективно улучшить настроение и физическое состояние.

В парной появляются и другие люди. Лаура Хеланто, кажется, знает их всех. Она больше не говорит о своем художественном проекте, даже когда мы пешком возвращаемся в центр города. Уже легче. Не знаю, как ей сказать, как донести до нее мысль, что, по крайней мере, в ближайшее время мы не сможем реализовать в Парке никакой художественный проект. До тех пор пока Парку что-то угрожает изнутри или извне, моя жизнь, возможно, тоже находится в опасности. И ни в коем случае нельзя ей говорить, что Юхани — один из тех, кто находится под подозрением. Я даже специально сказал Лауре, что Юхани не чинит мне никаких препятствий.

Мы успеваем кратко обняться, прежде чем Лаура бросается к подъехавшему автобусу. Я пешком иду до своего поезда и отправляюсь домой в Каннельмяки.

4

Память — дело такое… Я никогда не говорил о прошлом даже с Юхани. Несмотря на то, что у нас с ним общие воспоминания. Память — это смесь дословно воспроизведенных разговоров и менее отчетливо очерченных деталей каких-либо событий. Все это — как старая фотография, которую можно извлечь в любой момент и посмотреть, какой на ком был пиджак или как у кого-то надуваются от улыбки щеки и растягиваются губы. В тот день улыбался только Юхани, хоть это и может показаться странным. К концу дня не улыбался уже и он.

Мы были в Лахти на похоронах наших родителей. Мама скончалась через три с половиной дня после отца. Оба они умерли от старости — наверное, устали от своей безалаберности, хотя по общепринятым меркам находились еще в позднем среднем возрасте. Я не знал, почему и как они оказались в Лахти. Считал, что там у них не было никаких знакомых.

Меня удивило — хотя внутренне я был к этому готов — довольно большое число пришедших проститься. Наши родители всегда притягивали к себе людей, по крайней мере на короткое время. Они были по-своему интересными, оптимистичными и открытыми к общению — из тех, кого мой бывший начальник из страховой компании, вероятно, охарактеризовал бы как нацеленных на будущее, позитивно настроенных, динамичных, готовых к переменам людей. Обратной стороной этого было то, что вся их жизнь представляла собой нескончаемую череду беспорядочных метаний с одного горящего корабля на другой. Я насчитал на похоронах двадцать четыре человека. Из этого можно было сделать вывод, что наши родители прожили в Лахти все-таки не очень долго.

Служба была относительно короткой, а священника, произносившего надгробную речь, явно заранее проинструктировал Юхани. Ничего из того, что пастор сообщил о жизни и занятиях наших родителей, не соответствовало истине, а те немногие обстоятельства, которые имели хоть какое-то отношение к их судьбе, были представлены весьма односторонне. Я не собирался ничего говорить и вообще как-то комментировать церемонию. Готовил ее Юхани, и поэтому он был вправе сделать все по своему усмотрению. Я не мог заниматься организацией похорон: мой бюджет студента-математика был четко спланирован, а Юхани в то время был уже преуспевающим бизнесменом. Во всяком случае, он неоднократно об этом говорил.

Не выходя из здания, мы перешли из часовни в банкетный зал, где было предложено угощение: кофе, чай, шведский бутербродный торт смёргасторте и бисквитный торт со взбитыми сливками. Несколько человек подошли пожать мне руку, и от них я узнал, что привело наших родителей в Лахти. Пришедшие проститься сожалели, что мои родители не успели как следует продвинуть проект частной трамвайной линии в Салпаусселька. Такая линия связала бы знаменитые горнолыжные трамплины с пицца-деревней — развивающимся конгломератом пиццерий за пределами города; люди могли бы приезжать сюда, чтобы переночевать в пицца-отеле и отдохнуть в пицца-спа после посещения многочисленных эксклюзивных пицца-ресторанов. Потенциал этой идеи, как объяснил пожилой господин с бегающими глазками, заключался в организации масштабных соревнований по прыжкам с трамплина по образцу престижного «Турне четырех трамплинов» в Австрии и Германии, что привлекло бы множество туристов. Для них предстояло организовать прямое трамвайное сообщение с местом проведения состязаний. Когда я спросил, построены ли уже пицца-деревня и трамвайная линия, он с минуту подумал и сказал, что в гостиной двухкомнатной квартиры, которую снимали мои родители, действительно стояла огромная печь для пиццы и модель трамвая.

Где-то в середине мероприятия Юхани исчез. Я заметил это, только когда провожающие начали расходиться. Зал опустел, разговоры стихли, а недопитый кофе, стоявший передо мной на столе, остыл, оставив полоску по краю чашки.

В конце концов я нашел Юхани в вестибюле.

— Небольшая проблема, — сказал он. — Ничего драматичного, но требует определенных организационных и физических усилий.

Он повел меня куда-то вглубь, а потом в часовню. Там Юхани тщательно притворил дверь, и мы оказались в полной тишине в молельном зале с приглушенным дневным освещением наедине с нашими родителями. Из них только один лежал в гробу. Не требовалось университетского образования, чтобы определить, что это папа.

Мне показалось, что на мгновение у меня перехватило дыхание.

Мама лежала просто на возвышении, на спине, словно прилегла отдохнуть после обеда. На ней было длинное серое платье, темно-коричневый шерстяной кардиган и черные блестящие туфли. Разумеется, она была очень бледна, но в остальном похожа на себя. Я отвел взгляд.

— Они приехали и забрали один из гробов, — тихо сказал Юхани. — Чистой воды недоразумение из-за набора услуг, которые входят в пакет… В итоге пришлось выбирать между смёргасторте и гробом, но к тому времени бутербродный торт уже практически съели.

— Ты променял маму на сэндвич, — сказал я и почувствовал во рту вкус копченого лосося.

Я хорошо знал, что, имея дело с Юхани, нельзя исключать сюрпризов, но в данном случае масштаб превзошел все ожидания. Возможно, фактор внезапности в сочетании с потрясением, которое я испытал, помог мне сохранить спокойствие, и я продолжал слушать брата.

— Но есть и хорошая новость, — сказал он. — Мне удалось скинуть цену на экскаватор. Единственно, нам из-за этого придется поспешить.

— Поспешить?

— Да, мы должны сами доставить гроб к месту захоронения. Экскаватор подъедет через двадцать пять минут. На другой стороне кладбища сейчас тоже кого-то хоронят, и мне удалось перехватить экскаватор сразу после тех похорон.

— Не понимаю…

— Хенри, — сказал Юхани. — Это же чистая математика.

Мама окоченела.

Мы так и не смогли решить, как ее следует уложить на папу — вниз животом или спиной. Оба варианта представлялись нам неправильными. По разным причинам. В конце концов мы сумели повернуть отца слегка на бок, а мать удалось втиснуть вплотную к нему. При закрытии крышки снова пришлось повозиться. Задача осложнялась тем, что наши родители были как будто выточены из очень плотного дерева: жесткие и гораздо более тяжелые, чем казалось на первый взгляд.

Я не был уверен, что поступаю правильно, и вообще мне было не по себе. Но и других вариантов я не видел — денег у меня по-прежнему не было, и, судя по всему, финансовое положение брата, позиционировавшего себя как преуспевающего бизнесмена, не сильно отличалось от моего.

Мое состояние не стало лучше, когда мы пристроили гроб на ту же сервировочную тележку, на которой только что стоял бутербродный торт, как выяснилось, обладавший такой высокой меновой ценностью. Тележка предназначалась для столовых и ресторанов, и было совершенно неочевидно, что она подойдет для плавной перевозки по песчаным дорожкам кладбища двух взрослых людей, упокоившихся в одном гробу. Но опять же, у нас не было средств на катафалк получше.

Тянуть и толкать тележку оказалось задачей трудной, и дело продвигалось медленно. Колеса все время вязли в песке и поочередно застревали даже в небольших ямках. Сервировочная тележка все время, словно пьяная, вихляла из стороны в сторону. Еще она имела склонность неожиданно проворачиваться на месте, меняя направление движения: то нос вдруг становился кормой, то наоборот.

Мы взмокли от пота и испачкались в песке. Стояла поздняя весна, воздух уже прогрелся, как летом. Сняв пиджаки, мы оставили их на скамье у дорожки.

Тележку вдруг крутануло, она застряла, снова двинулась с места, прошла метр или два, затем завалилась одной стороной в узкую промоину, оставленную талой водой. Нам потребовалось напрячь все силы, чтобы приподнять импровизированный катафалк. Я был осведомлен о неумолимом беге времени, и наверняка Юхани тоже — надо было поторапливаться. Мы не разговаривали. На перекрестьях дорожек сверяли маршрут и направление движения по распечаткам документов, в которых был приведен план кладбища с могилой, отмеченной красным квадратиком. Могила находилась на максимальном удалении от часовни. Мы пыхтели, тележка скрипела, гроб был тяжелым и безмолвным. Старые сосны неподвижно наблюдали за нашей траурной процессией.

Когда мы добрались до места, то увидели яму в земле — широченную, темную, глубиной метра полтора. Ее большой размер объяснялся просто — тут ждали пополнение из двух человек. Мы увидели экскаватор, приближавшийся с другой стороны, и принялись за дело еще проворнее: пропустили под гроб импровизированные ремни, для чего в дело пошли скатерти с траурной церемонии — по финансовым причинам нам не удалось раздобыть специальные ремни, которыми пользуются профессиональные могильщики, — и в спешке приступили к спуску гроба, при том что мышцы у нас и так уже ныли от напряжения. Скатерти выдержали, и нам удалось вытянуть их из-под гроба и из могилы как раз перед тем, как подъехал экскаватор.

Этот мини-экскаватор был похож на крохотную модель настоящего экскаватора и создавал на фоне окружающего пейзажа своего рода оптическую иллюзию: водитель в кабине казался великаном, хоть и был обычных размеров. Это выяснилось, когда он заглушил двигатель и вылез наружу. Экскаваторщик поправил бейсболку на голове, поздоровался с нами, подошел к краю могилы и заглянул вниз. Затем посмотрел на нас.

— Я думал, что двое, — сказал он. — Где второй-то?

Мы молчали, продолжая обливаться потом. Скатерти прятали за спинами. Я подумал, что настал заслуженный и бесславный финал нашей миссии: разоблачение, позор и наказание, и уже открыл было рот, чтобы пробормотать слова оправдания, когда услышал на редкость уверенный и спокойный голос Юхани.

— Ему уже гораздо лучше, — сказал он. — Попозже будет. Пока что обойдемся одним.

Водитель экскаватора по очереди посмотрел на нас. Потом взглянул на могилу, повернулся, забрался в кабину и принялся засыпать яму темно-коричневой землей.

По дороге домой никто из нас не произнес ни слова.

5

Чем спокойнее все выглядит, тем подозрительнее, думаю я, разгружая машину на заднем дворе парка. Утро четверга. Небо свинцовое, серое и давящее; легкая и холодная влага, растворенная в воздухе, — что-то среднее между моросью и туманом, — ощущается на коже, только когда уже слишком поздно: к тому моменту, как ты раскрываешь ладони, чтобы понять, пошел ли дождь, одежда уже намокла. Я вынимаю из багажника фургона купленные в строительном магазине приспособления для Парка, ставлю их на разгрузочную площадку и размышляю о брате.

После того ночного приключения мы виделись с Юхани множество раз. Я получал от него на удивление точные отчеты о положении дел в Парке и выслушивал разумные предложения о том, что следует сделать. Никто из нас не вспоминал про поездку к домику на озере. У меня на это свои причины, а о резонах Юхани я могу только гадать.

Примечательным было и поведение работников: похоже, их рвение жестко противодействовать мне несколько поубавилось.

Никто по-прежнему не производил впечатления полностью довольного, однако новых протестных акций или забастовок не наблюдалось. Разумеется, меня продолжали критиковать: я урезал бюджет не там, где следовало, и в неподходящий момент, и, по мнению каждого отдельно взятого работника, ему я недоплатил больше, чем всем остальным. Всякий раз я прибегал к фактам — расчетам и цифрам — и подчеркивал, что прежде всего исхожу из соображений справедливости. Я даже предлагал вместе проверить мои расчеты, но это не вызвало большого интереса: на мой курс «Основы математических расчетов для Парка приключений» никто пока так и не записался.

Я вынимаю из грузового отсека и ставлю на разгрузочную площадку последнюю коробку. Все ящики и коробки тяжелые, в них разного рода детали, которые мы собираемся использовать для ремонта оборудования в парке. Детали не оригинальные, и тому есть своя причина. Официально я должен заказывать все запчасти в «Финской игре». От нее ничего не слышно почти неделю, и мне не хочется давать повода ее владельцам для возобновления общения. Считаю весьма вероятным, что напавшего на меня человека подослали именно они. А поставщик оборудования, дилер которого колотит клиента лбом по стальной решетке, не представляется мне лучшим из возможных вариантов. Минусом такой закупки комплектующих в строительных и хозяйственных магазинах является то, что потом нам самим приходится изготавливать запчасти из собранных по всему городу материалов. А это требует времени, да и дорого, если посчитать еще и потраченные рабочие часы, к тому же отвлекает сотрудников от их непосредственных обязанностей. Пугает то, что, даже если парку приключений и удастся справиться с внутренним саботажем и внешними нападками, в долгосрочной перспективе накопившиеся проблемы могут оказать мультипликативный эффект, то есть повлиять на конечный доход.

Закрываю дверцу багажника и уже поднимаюсь по лесенке на разгрузочную площадку, когда из-за угла выезжает машина. Она движется практически бесшумно. Это электромобиль. Сначала он делает большой полукруг на незначительном отдалении, но потом резко поворачивает и направляется прямо ко мне. В нем сидит один человек — на водительском месте. Я стою на разгрузочной площадке, смотрю на машину сверху вниз и потому не вижу лица сидящего за рулем. Но серый пиджак и синяя с белым рубашка кое-что мне напоминают. Они не изменились с тех пор, как я видел их в прошлый раз.

Пентти Осмала, старший следователь подразделения полиции Хельсинки по координации борьбы с организованной преступностью и экономическими преступлениями, заполняет собой половину салона, и мне кажется, что электромобиль даже немного кренится в его сторону. Мне, однако, не очень греет душу, что я так легко его узнаю. Думаю, ему известно о некоторых событиях в Парке приключений, после того как Парк достался мне от Юхани, а также о том, с какими сложностями была сопряжена моя встреча с преступниками, разыскивавшими брата. Тем не менее я ни в чем не уверен. И та манера, в которой Осмала предпочитает разговаривать, не способствует прояснению сложившейся ситуации.

Электромобиль останавливается, Осмала выбирается наружу.

Даже если не брать в расчет его грузную широкоплечую фигуру и угловатое лицо, последние сомнения рассеял бы ни капельки не изменившийся наряд, за исключением разве что обуви. Она привлекает к себе внимание. Трудно представить себе туфли, которые так контрастировали бы с внешностью. Коричневого цвета, новые и блестящие, словно с витрины, они кажутся миниатюрными и хрупкими на огромных ножищах — все равно что нарядить лося в балетные пуанты. Думаю, Осмала купил туфли вместе с электромобилем. Эти предметы настолько сочетаются друг с другом, что трудно сказать, какой из них был куплен сначала, а какой — потом, в качестве аксессуара.

Похоже, Осмала не замечает ни мороси, ни того, что на дворе ноябрь. Он стоит в своем пиджаке рядом с машиной, спокойно глядя на меня и выгруженные мной коробки. Во всей этой ситуации есть какая-то неловкость, и тот факт, что он смотрит на меня снизу вверх, ничуть ее не исправляет. Наоборот, я чувствую себя обнаженным натурщиком на подиуме под пытливым взглядом аудитории.

— Живенько тут у вас, — произносит он.

Это не похоже на вопрос, но мне легче ответить, чем оставаться в роли изучаемого экспоната.

— Оборудование изнашивается, — говорю. — Нужны запчасти.

— Судя по всему, дела у вас идут неплохо, — продолжает Осмала, и его слова снова не подразумевают ответа. — Уверен, вы не будете возражать, если я поднимусь к вам на площадку.

Осмала поднимается по ступенькам, и стальная эстакада ходит ходуном. Он останавливается рядом со мной. Голубые задумчивые глаза, как будто стершиеся брови…

— Правильно я понимаю, что посетителей достаточно?

— Показатели посещаемости неплохие, — честно отвечаю я. — Разумеется, мы стремимся к росту, но достижение этой цели дается нелегко.

— Легко, — поправляет он. — Нет, гарантий нет, разумеется. А вот «неплохие показатели» — как это выглядит в цифрах? Хотя бы порядок величин?

В общем, понятно, что если бы Осмала приехал сюда как клиент, то оставил бы свой электромобиль на парковке перед Парком, дошел бы в своих коричневых туфлях до главного входа и купил билет. Я представляю Осмале по возможности точную оценку ежедневной посещаемости, основанную на средних показателях за длительный период, привожу диапазон колебания численности клиентов и напоминаю о медианном значении, которое часто гораздо информативнее, чем среднее. Осмала кивает и выдерживает небольшую паузу, прежде чем снова заговорить.

— Значит, довольно-таки много людей… — произносит он после раздумья. — И большинство, наверное, дети?

— Парк приключений в основном ориентирован на них, — соглашаюсь я.

— То есть взрослых меньше?

— Значительно.

— Насколько меньше?

Я выдаю максимально точные сведения о соотношении клиентских групп на основе статистики продажи билетов: детям — детские билеты, взрослым — взрослые, подчеркивая при этом, что имеются существенные отличия в распределении этих показателей, например, во время каникул или, скажем, в выходные. Что-то в моем ответе явно не нравится Осмале. Я задумываюсь, как уточнить информацию, но Осмала обрывает мои размышления.

— Этой статистике недостает конкретики, — говорит он. — Возможно, вы подзабыли об одном взрослом посетителе. Тем более что он приобрел свой взрослый билет почти неделю назад, в прошлую пятницу.

В прошлую пятницу. Слова Осмалы за тысячную долю секунды возвращают меня в черную ледяную воду лесного озера. Где-то внутри пробегает крупная дрожь, словно от поезда, несущегося на тебя прямо по рельсам. Не думаю, что это сильно заметно снаружи, — меня не трясет, и зубы мои не стучат.

— С тех пор были проданы тысячи билетов, — продолжает Осмала. — Если вернуться к той, так сказать, таблице, о которой вы говорили.

— Это максимально точные сведения…

— Шестнадцать двадцать восемь, — говорит Осмала. — Что-нибудь необычное происходило в парке в это время?

— В прошлую пятницу в шестнадцать двадцать восемь, — повторяю я не столько для того, чтобы соблюсти точность, сколько стараясь выиграть немного времени. Я терпеть не могу врать, а кроме того, преднамеренное распространение неточной информации противоречит главным принципам математики. Поэтому и с Осмалой я стремлюсь к тому, чтобы не оказаться в ситуации, когда мне придется откровенно лгать. — Насколько я знаю, нет.

Осмала на секунду задумывается.

— Никакого несчастного случая, ничего такого не было?

Понимаю, что мне стоит спросить, почему Осмала задает все эти вопросы. Сейчас последний шанс это сделать.

— И что же тогда произошло? — спрашиваю я. — В пятницу в шестнадцать двадцать восемь?

Похоже, Осмала по-прежнему не замечает ноябрьского холода. Я вдруг подумал, что он вообще круглый год ходит в одной и той же одежде. Вполне вероятно.

— Тогда один человек, известный нам и раньше, — говорит Осмала, — купил билет в парк. А вчера он всплыл на поверхность одного уединенного озерца. В заднем кармане у него обнаружился входной билет. И мы можем уверенно сказать, что этот человек не утонул, а еще до того, как оказаться в воде, умер, причем дважды.

Я чувствую внутри неприятную пустоту. И первая моя мысль: что могло случиться с тяжелыми подставками от кривого зеркала? Затем я вспоминаю, кто привязывал к подставкам ноги трупа и затягивал узлы. Юхани.

— Неприятная история, — говорю я на этот раз совершенно искренне, и понимаю, что мы стоим как раз на том самом месте, с которого человек с клубничиной на шее улетел в ноябрьскую черноту.

— У нас, профессионалов, — кивает Осмала, — принято ничего не оставлять на волю случая.

— Понимаю.

— Возможно, что между билетом и таким… финалом имеется связь, — продолжает рассуждения Осмала, — а может быть, ее и нет. Если человек и правда просто сходил в Парк и при этом ничего не случилось, то…

Осмала пожимает своими огромными плечами.

— Пятница в Парке была совершенно обычным днем, — говорю я, потому что это действительно так. Необычной пятница стала только поздним вечером около одиннадцати часов. Я не знаю, как задать следующий вопрос, чтобы не показаться излишне заинтересованным. Наконец решаю, что есть только один способ что-нибудь прояснить: спросить в лоб. — Вы сказали, что знали этого человека и раньше?

Взгляд Осмалы, медленно перемещавшийся с объекта на объект, на миг замирает. Осмала смотрит мне прямо в глаза.

— Торпеда, — говорит он. — Криминальная личность, наемник. Брался выполнять разные поручения. Сам он интересует нас не в первую очередь.

— Не в первую? — переспрашиваю я.

— Я уже какое-то время наблюдаю за одной троицей, разными способами отжимающей компании. Загоняет фирмы в долги и продает их со всем имуществом по завышенной цене компаниям, с которыми у них заключены договоры на поставку оборудования. Разумеется, при этом не платит налогов, потому что все активы исчезают, а фирма разваливается. И мне очень интересно разобраться в том, как именно это работает. Подозреваю, что они прибегают к угрозам и даже к насилию. А может быть, нанимают субподрядчиков.

Осмала описал новых владельцев «Финской игры» так точно, что казалось, эта троица стоит вместе с нами на погрузочной площадке.

— Все это я рассказываю потому, — продолжает Осмала, — что вам, возможно, тоже придется иметь дело с этой троицей.

Осмала замолкает, но остается ощущение недосказанности. Он явно ждет, что я задам какой-то вопрос.

— Возможно, придется иметь дело?..

— Вы прекрасно понимаете, о чем речь, — говорит Осмала.

Какое-то время мы стоим молча, затем взгляд Осмалы перемещается в сторону.

— Ожидаются ли художественные новинки? — спрашивает он. — И мне, и моей жене очень нравятся муралы в вашем Парке.

Я задумываюсь о Лауре Хеланто и ее планах. Интересно, насколько она продвинулась в работе над ними и когда сможет реализовать их в парке — среди всего этого… Зная ее…

— Вполне вероятно, что уже в ближайшее время.

— Отлично. — Осмала растягивает рот в улыбке. — Значит, скоро увидимся.

Он разворачивается в своих миниатюрных коричневых туфельках и направляется к машине, сотрясая разгрузочную эстакаду, как лось, все еще не привыкший к своим балетным пуантам. Садится в электромобиль и уезжает.

6

Я распаковываю коробки и собираю на столе детали для новой педали к поезду «Варан». Склад — самое подходящее место, причем именно сейчас. Можно поработать руками, а кроме того, побыть одному — я убедился в этом, дважды на миг замерев, чтобы прислушаться и оглядеться по сторонам. Педаль, над которой я тружусь, занимает мои мысли не в первую очередь. Главное, о чем нужно подумать: какими последствиями чреват визит полицейского? Я опять и опять мысленно возвращаюсь к одному и тому же.

Юхани.

Юхани в курсе всего. Он мог бы обо всем рассказать Осмале буквально в двух словах. Кроме того, зная Юхани, можно быть уверенным, что эти два слова произвели бы лишь эффект выстрела из стартового пистолета. Вопрос распадается на два: способен ли Юхани на такое, а если способен, то с какой целью? Ответ на первый вопрос, если опираться на мой опыт, увы, неутешительный: способен, поскольку других вариантов у него нет и ему нечего больше терять. Тут следует вернуться к начальной ситуации, когда он восстал из мертвых и не получил того, что хотел. Это многое объясняет.

Я понимаю, что мне надо ублажать Юхани, чтобы он был всем доволен, и одновременно защищать Парк от него и, как теперь выясняется, от множества других напастей. Когда Осмала, как он пообещал, снова сюда заявится, он не должен найти ничего, что укрепило бы его подозрения.

Это будет непросто.

Педаль тоже оказывается непростым проектом. Я продолжаю с ней возиться и понимаю, что потерял счет времени, когда слышу шаги за спиной. Кладу педаль на стол и оборачиваюсь.

— Не боги горшки обжигают, — говорит Юхани. — Прекрасный пример нам всем — у самого хозяина, выражаясь фигурально, руки в глине.

Голос и лицо Юхани источают энергию и оптимизм. Думаю, это не предвещает ничего хорошего. Между прочим, он сменил имидж: на нем оранжево-красная рубашка в цветочек под бежевым пиджаком и белые джинсы. Правда, лосьон после бритья тот же. Прямо щиплет глаза. Аромат заполняет помещение склада невидимым облаком. Всем своим видом Юхани напоминает ходячий ботанический сад.

— Предлагаю сделать небольшой перерыв, — говорит он. — Выпьем кофе. Я зарезервировал столик в нашем кафе.

— Не знал, что там можно бронировать столики, — отвечаю я, — хотя теперь меня уже трудно чем-то удивить.

— Я просто хотел побеседовать в спокойной обстановке, — уточняет Юхани.

Бросаю взгляд на свой рабочий стол.

— Мне надо еще с полчаса…

— Он человек занятой и уже здесь, — скороговоркой произносит Юхани.

— Кого ты имеешь в виду?

— Он ждет в «Клубничном лабиринте».

— Кто? Кто ждет-то?

— Куйсма Лохи.

Мыслями я возвращаюсь к недельной давности «Коммерческой газете», затем снова перехожу к разговору с Юхани.

— Инвестор Куйсма Лохи? — спрашиваю я.

Юхани улыбается, как ведущий в игре «Кто хочет стать миллионером», услышавший ответ победителя. Он говорит:

— Я заказал нам свежевыжатый сок «Как ни крути» и маффины «Шоколадный гном».

Есть люди, возраст которых невозможно определить. Можно, конечно, сказать, что человеку от двадцати до девяноста, но что толку от оценки с такой погрешностью. Поэтому, вместо того чтобы попытаться угадать возраст Куйсмы Лохи, я решил довольствоваться мыслью, что Куйсма Лохи родился с точно такой же внешностью, какая у него сейчас, и когда-то, еще очень нескоро, умрет нисколько не изменившимся. Куйсма Лохи одет в темно-синий костюм в тонкую полоску, белую рубашку и желтый галстук с крохотными черными крапинками. У него очень короткие светло-каштановые волосы, зачесанные на правую сторону, с аккуратным ровным пробором, очки с круглыми стеклами и коротко подстриженные тонкие усики. Он стройного телосложения и с какими-то скудными чертами лица: маленький рот, маленький нос, вялые скулы, да и подбородок внушительным не назовешь. Выцветшие голубые глаза не выражают совершенно никаких эмоций.

— Сам Хенри Коскинен, — то ли говорит, то ли спрашивает он.

Я не понимаю, к кому из нас обращены эти слова.

— Это я Хенри Коскинен, — констатирую я.

Он представляется, называя свое имя — Куйсма Лохи, — о чем мы оба и так прекрасно знаем. Затем устремляет взгляд на «Горку», не замечая «Клубничного лабиринта».

— Они за это платят, — говорит Куйсма Лохи.

Я тоже смотрю в сторону «Горки», где наши юные клиенты с воплями скользят по трассам из стали, расположенным под разными углами.

— Чаще их родители, — отвечаю я.

— Но мелкие бестии умеют добиться своего, — говорит Куйсма Лохи. — Непревзойденные вымогатели.

Мы садимся за стол, и я вижу, что Юхани всерьез подготовился к встрече. Стол отодвинут в сторонку, подальше от других столиков, чтобы нам никто не помешал. Уже расставлено анонсированное Юхани угощение. Йоханна расстаралась — нет сомнений, что по просьбе моего брата. Маффины свежие, огромные и щедро сдобренные шоколадом. Соки поданы по высшему разряду: в высоких бокалах они светятся ярко-зеленым цветом; трубочки тоже высокие, со сгибом, а венчают ансамбль источающие прохладу кубики льда и сочные дольки лайма. На столе стоят и кофейные чашки на случай, если кто-нибудь захочет кофе, по-видимому, находящегося в стальном термосе. Куйсма Лохи сидит напротив меня и, кажется, еще ни разу не моргнул.

— Давайте я вас представлю друг другу, — говорит после паузы Юхани, — и мы сможем…

— Если позволите, я сам расскажу о себе, — произносит Куйсма Лохи.

— Отлично, прекрасно, — соглашается Юхани.

Похоже, Куйсма Лохи, прежде чем открыть рот, еще полторы секунды размышляет о том, что собирается сказать, анализирует, ищет огрехи — разумеется, не находит их, — продумывает порядок изложения и наконец начинает.

— Я инвестор, — говорит он, — и активно ищу перспективные объекты для вложения средств. Объекты, пока работающие не в полную силу и не использующие весь свой потенциал. Индустрия парков аттракционов в Финляндии является хорошим примером этого. Я уже некоторое время пытаюсь найти вход в эту отрасль и вижу, что ваш Парк приключений может стать пионером в этом направлении, вдохнуть, так сказать, в отрасль новую жизнь.

Куйсма Лохи выдерживает паузу. Мне нужно промочить горло. «Как ни крути» такой концентрированный, что я ощущаю вкус груши каждым сосочком на языке.

— В вашем Парке также привлекает его руководство, — продолжает Куйсма Лохи. — Актуарий одновременно является и владельцем, и директором. Это очень интересно. Я посмотрел финансовые показатели и навел справки. Все в порядке. Помимо прочего, вас считают человеком невероятно пунктуальным, выполняющим свои обещания. Все это интересно само по себе и производит весьма благоприятное впечатление на инвестора.

Я понимаю, что Куйсма Лохи мне льстит, хотя по его лицу догадаться об этом невозможно. Оно по-прежнему ничего не выражает.

— Коротко говоря, — продолжает Куйсма Лохи, — если суммировать нынешнее отставание индустрии парков приключений в Финляндии, недоиспользованный потенциал как по увеличению числа клиентов, так и по повышению эффективности управления, а также то, что ваш Парк может служить своего рода лабораторией или пилотным проектом для выработки модели дальнейших действий, то становится понятным, что вполне логично было бы сделать вам коммерческое предложение.

В руке у меня холодный стакан с «Как ни крути». Бросаю быстрый взгляд на Юхани. И это не ускользает от внимания Куйсмы Лохи.

— Во время нашего общения ваш брат сделал особый упор на то, что решения здесь принимаете именно вы, — продолжает Куйсма Лохи. — Но он также сообщил мне, что у вас с братом много общих интересов, связанных с Парком, и что вы принимаете согласованные решения.

Я быстро соображаю, что Юхани фактически шантажирует меня. Куйсма Лохи может знать больше, чем следует, а наше заседание с соками и маффинами на самом деле продуманная постановка. Решаю поддерживать разговор до того момента, когда его удастся завершить естественным образом, после чего покинуть компанию.

— И в чем заключается недоиспользованный потенциал, заключенный в отрасли или в нашем Парке? — спрашиваю я.

Прежде чем ответить, Куйсма Лохи окидывает меня быстрым взглядом.

— Этот материал вокруг, — говорит он. — Вот это все.

— Материал?

— Чаще используют термин «дети». — Куйсма Лохи словно обращается к человеку, который медленно соображает.

— Вы так сильно их любите…

Я впервые замечаю какое-то движение на лице Куйсмы Лохи. Не судорога, но что-то похожее.

— Отвратительные, отталкивающие, шумные, неопрятные существа, — говорит Куйсма Лохи. — Настоящие монстры, каждый из них. Трудно представить себе что-либо более гнусное. Но я восхищаюсь их эффективностью и заключенным в них потенциалом.

— И в чем именно он заключается?

— Покупка, — бросает Куйсма Лохи. — И продажа.

Повисает короткая пауза.

— Кто-нибудь хочет еще сока? — спрашивает Юхани. — Или кекс? Можно пополам разрезать…

— Дети — это своего рода священная корова, — продолжает Куйсма Лохи, словно и не слышал слов Юхани, — в том числе и для предпринимателей. Это мы видим и здесь. Все дополнительные продажи прекращаются, стоит зайти в Парк. Дети только… играют. А ведь их нужно стимулировать к дополнительным покупкам, направлять, чтобы они становились клиентами партнеров, работающих на нашей территории. Необходимо заставить их немедленно нам задолжать. Следует извлекать из них больше прибыли.

— У них практически никогда нет наличных, — перебиваю я. — В большинстве случаев родители…

— Разумеется, — говорит Куйсма Лохи, и в его интонации столько льда, что, кажется, мой зеленый напиток в стакане становится еще холоднее. — Но вам хоть раз доводилось слышать, как ребенок канючит и выпрашивает что-нибудь у своих родителей?

— Доводилось, — соглашаюсь я, и почему-то в этот момент мне на ум приходит Юхани.

— А теперь, — продолжает Куйсма Лохи, — умножим этого ребенка на десять. Или на двадцать. Наша задача — усилить это давление. Родители. Бабушка с дедушкой. Все они должны чувствовать себя невыносимо. Все. И тогда им остается единственный выход — делать то, чего хочет вечно ноющий, в идеале плачущий, одержимый своим желанием маленький диктатор. Как я уже говорил вашему брату, мы можем перейти к этой замечательной практике в вашем Парке.

Мимо нашего стола проходит группа посетителей. Их звонкие голоса заставляют Куйсму Лохи поежиться, хоть он и сидит от них в полутора метрах. Реакция Лохи совершенно непохожа на демонстрацию — это естественный, спонтанный жест.

— Собственно говоря, предложений два, — говорит Куйсма Лохи. — Немедленное и долгосрочное.

Ничего не отвечаю.

— Немедленное предложение — это прямая продажа, деньги на стол, — говорит Куйсма Лохи. — Я покупаю все сто процентов акций Парка сразу и полностью. Моя цена — семьсот пятьдесят тысяч евро.

Лохи делает паузу, и Юхани как будто каменеет. Все в нем застывает, даже не сходящая с губ улыбка превращается в гримасу.

— Долгосрочное предложение более внушительное, — продолжает Куйсма Лохи. — Оно обязывает вас продолжить работу в Парке в течение трех лет и предполагает выход на определенные целевые показатели. Для начала я готов инвестировать в Парк, выкупив десять процентов его акций за сто тысяч евро. Эта инвестиция обязывает нас обоих к дальнейшему сотрудничеству. Другими словами, за каждые двадцать процентов роста годового оборота я отдаю сто пятьдесят тысяч евро, за которые мне одновременно переходит десятипроцентная доля в Парке. А через три года, если задачи по увеличению коммерческого оборота будут достигнуты, я выкуплю оставшийся портфель акций за миллион евро.

Куйсма Лохи делает паузу. Похоже, ждет, что я начну просчитывать в уме настоящую стоимость предложенных вариантов — как для меня самого, так и для компании. Разумеется, именно этим я и занимаюсь. И довольно быстро прихожу к выводу, что эти предложения могут быть привлекательными, если думать только о моей личной выгоде и только в краткосрочной перспективе. Но если прикинуть, что по большому счету выгодно для Парка и его работников, особенно с учетом длительной перспективы, то становится очевидным заложенное в этом предложении семя зла. Не говоря о том, как именно Лохи предполагает добиться роста годового оборота. Я совершенно не уверен, что хочу выжимать из детей дополнительные деньги, как это предлагает Куйсма Лохи.

— Вы ведь актуарий, специалист по страховым рискам, — говорит Куйсма. — И разумеется, хотите посчитать все самостоятельно. Если я правильно понимаю, ваш брат скорее склоняется к первому предложению.

Я встречаюсь взглядом с Юхани. Он быстро отводит глаза, но я успеваю разглядеть в них признание вины, отчаяние и стремление к немедленным действиям. Разумеется, я держу в голове, что мне надо, так сказать, позаботиться о том, чтобы Юхани оставался всем доволен. Что в данный момент представляется весьма непростой задачей.

— Я и впрямь актуарий, и это означает, что мне нужно спокойно все обдумать.

Я снова бросаю взгляд в сторону Юхани, на лице которого буквально забетонировалась натянутая улыбка.

— Разумеется, — говорит Куйсма Лохи и, похоже, впервые замечает, что перед ним стоит маффин «Шоколадный гном». Он смотрит сначала на «гнома», потом на меня.

— Как вы думаете, они к нему прикасались?

— Кто?

— Эти мелкие неряхи.

Понятно, что Куйсма Лохи имеет в виду наших клиентов.

— Думаю, это совершенно невозможно, — говорю я, немного обидевшись за Йоханну. Она поддерживает на кухне, включая морозильные камеры, безупречную чистоту и порядок. — Мы все делаем для того, чтобы никто не прикасался к тому, к чему не должен.

Закончив фразу, смотрю на Юхани. Он быстро переводит взгляд на Куйсму Лохи. Тот, в свою очередь, отрывается от созерцания маффина и принимается разглядывать наших посетителей, которые едят и громко разговаривают чуть поодаль.

— Я возьму маффин с собой, — говорит Куйсма Лохи.

Мы с Юхани провожаем Куйсму Лохи до выхода. По дороге Юхани показывает Парк. Я иду позади, словно слежу за тем, что они делают, и за их разговором. Он выглядит во многих отношениях глупо. Они уже и так поговорили. И Юхани пообещал то, что пообещал.

Мы наблюдаем за тем, как Куйсма Лохи вместе с «Шоколадным гномом» садятся в новенький сверкающий черный «ягуар» и с подчеркнутой неторопливостью скрываются из виду. Я выжидаю еще с минуту и осматриваюсь, чтобы убедиться, что поблизости никого нет и нас не могут услышать. В вестибюле пусто, если не считать Кристиана, но и он расположился за стойкой метрах в двенадцати от нас. Только я собираюсь сказать, что обо всем этом думаю, как Юхани уже переходит к изложению своих мыслей.

— Хорошо прошло. Лучше, чем я думал. Честно говоря, мне пришлось понервничать. Очень славный разговор получился. Многообещающий.

В голосе и в самом облике Юхани что-то изменилось, появилась какая-то легкость. Я уже не так убежден в своей правоте, как всего несколько минут назад. Чувствую, что у меня уже нет той уверенности. Юхани всем корпусом поворачивается ко мне, и в его глазах читаются радость и волнение — как при нашей первой встрече после его возвращения.

— Ты ведь, разумеется, ознакомился в свое время с завещанием, подготовленным моим адвокатом, — говорит он, — и помнишь подпункты, касающиеся условий продажи?..

В ту же секунду я понимаю, что и впрямь хорошо помню эти условия. Если бы память мне изменила… Но это крайне маловероятно.

— Спасибо, Хенри, — продолжает Юхани.

— За что?

— Что ты был сегодня таким конструктивным.

— Конструктивным?

— Ну, никаких этих коэффициентов корреляции и кумулятивных конъюнктур.

— Кумулятивных конъюнктур не существует в природе.

— Именно это я и хочу сказать, — улыбается Юхани и похлопывает меня по плечу.

Затем он поворачивается и направляется в сторону игрового павильона. Я не понял ни слова из того, о чем он говорил.

С первым пунктом завещания я сверяюсь сразу же, как только добираюсь до своего кабинета. Достаю документ, переданный мне несколько месяцев назад адвокатом, и читаю его, пока не дохожу до параграфа об условиях возможной продажи Парка. Перечитываю и понимаю, что запомнил все правильно. В подпунктах подробно изложено, кто может быть выгодоприобретателем при передаче прав на Парк новому владельцу. Согласно документу, одним из таких выгодоприобретателей являюсь я, владелец. Второй выгодоприобретатель — выбранное для этой цели самим Юхани лицо, которым может быть и… Юхани.

Доли распределяются поровну.

Половина — мне.

Половина — Юхани.

7

Текстовые сообщения иногда похожи на шифровки. Во всяком случае, у меня складывается такое впечатление. Лаура Хеланто предпочитает общаться посредством текстовых сообщений, и они поступают мне во множестве. Стараюсь ответить на каждое, хотя иногда толком не знаю, что написать. Да и вообще, как ответить на эсэмэс, в котором нет никаких актуальных тем для обсуждения, не говоря о вопросах, — сплошные разноцветные значки. Я насыпаю Шопенгауэру ужин, сажусь за стол на кухне и начинаю выбирать иконки для отправки. В то же время понимаю, что тяну с ответом по существу. Лаура Хеланто предложила завтра приехать в Парк, чтобы приступить к работе над ее новым проектом. «Предлагаю» — это она так написала. На самом деле мы оба понимаем, что она скорее известила меня о своих планах.

Пока я обдумываю варианты ответа, мой чай успевает остыть.

За окном вечерний Каннельмяки погрузился в тишину. В квадратной стене дома напротив окна тоже квадратные, они все светятся, и это создает ощущение целостности и продуманности — вот что значит «сработано на славу». Эта гармония приносит капельку радости и удовлетворения. Когда Шопенгауэр заканчивает есть, выпускаю его на балкон для вечернего моциона, обращаю его внимание на подмеченную мной гармонию и заново кипячу воду для чая.

Вместо того чтобы проясниться, все, наоборот, еще больше запуталось. Это относится и к Парку, и к отношениям с Лаурой Хеланто. Пожалуй, ситуацию с Лаурой Хеланто лучше всего описывает известная присказка, вызывающая у меня некоторый скепсис в связи с точными определениями, на самом деле создающими лишь иллюзию точности: шаг вперед, два шага назад. Тем не менее эта оценка хоть и неточна, но в целом верна. В какой-то момент мы целуемся, и все кажется сбалансированным и упорядоченным: вроде как мы, двое взрослых людей, вместе движемся вперед по взаимному согласию. Но затем все кардинально меняется: нас двое, но каждый сам по себе, и возникает ощущение, что между нами ров, заполненный черной ледяной водой. «Шаг вперед, два шага назад». Или наоборот. Сложность заключается в том, что, когда что-то происходит, я не всегда могу сказать, в какую сторону направлен этот шаг.

Чай снова остыл. Звонит телефон.

Лаура Хеланто говорит, что Туули спит, а у нее до утра еще куча работы. Я уже знаю: так она дает понять, что ей не до разговоров. Я несколько раз думал, не стоит ли как-то упростить эту ситуацию и избавить себя от ненужных объяснений. Например, заранее установить продолжительность звонка — скажем, в восемь с половиной минут. Будильник прозвенел — и мы желаем друг другу спокойной ночи. Это придало бы общению определенную непринужденность и расслабленность, поскольку — тут я говорю за себя — мне не надо было бы только и думать о том, не перешел ли я невидимую черту, после которой многочисленные дела Лауры Хеланто останутся не сделанными до утра.

— Надеюсь быть в Парке завтра в одиннадцать, — говорит Лаура. — За день собираюсь разобраться с подготовкой. Обмеры, разметка… Еще надо подумать о материалах. Сначала хочу заняться Доротеей Таннинг. Вечером, после закрытия, могу приступить к черновой работе. На складе вроде оставался каркас от «Горохового стручка»? Он мне пригодится.

Лаура закончила свою речь. Я понимаю это лишь потому, что пауза длится уже несколько секунд.

— Хенри?

— Да, — говорю я. — Качели «Гороховый стручок». На складе.

— Все хорошо?

Не знаю, как максимально нейтрально, не вызывая дальнейших расспросов, рассказать, что я подозреваю своего брата в интриге, а поставщика оборудования в попытке меня убить; что полицейский, знакомый Лауры, вернулся к своим подозрениям и что моя последняя неприятность — инвестор Куйсма Лохи, явно имеющий сильное влияние на моего брата, а у того, в свою очередь, на руках недвусмысленное и оформленное по всем юридическим правилам завещание, предоставляющее ему карт-бланш; и при нынешнем положении вещей я не исключаю, что мой брат захочет ускорить процесс продажи весьма неожиданным способом. Я мысленно подбираю слова, готовясь все это изложить, но Лаура не дает мне этого сделать.

— Как там Юхани, освоился в Парке?

Вопрос сбивает меня с толку, но на него ответить легче, чем на предыдущий.

— Великолепно освоился, — честно говорю я. — Вовлечен в работу на все сто. Живет делами Парка. А что?

— Я просто подумала, как он там начал работать на новом месте. Дело непростое.

— Мой брат не пасует перед трудностями, — снова честно отвечаю я.

Меня охватывает неприятное чувство, которое я всегда испытываю, разговаривая с Лаурой Хеланто о Юхани. Я предпочел бы поговорить даже о…

— О «Финской игре», — меняет тему Лаура. — Стоит поинтересоваться, нет ли у них каких-то материалов. Могло заваляться что-нибудь старое, ненужное, что подошло бы нам по теме, а они продали бы недорого.

— Я как раз сейчас веду с ними довольно непростые переговоры о поставках, — уклончиво отвечаю я. Это отчасти правда, я не упоминаю только о наемном убийце и некоторых деталях, типа сложностей с приобретением «Прыжка лося». — Так что лучше наведем у них справки попозже, в более подходящий момент.

— Хорошо, — с готовностью соглашается Лаура. — Слушай, Хенри!

— Да?

— Я рада, что буду работать в Парке, но знаешь, что мне нравится еще больше?

— Я не люблю эти игры в угадайку. Такой подход к делам мне не по душе.

— Прости, — говорит Лаура Хеланто, и по ее интонации я понимаю, что она улыбается, — я забыла. Хотела сказать, что мы ведь будем каждый день видеться. Можем бегать на склад и целоваться.

Лауре Хеланто это свойственно. Вечно она что-нибудь ляпнет, причем совершенно безответственно, явно предварительно ни о чем не подумав.

— Не знаю, подходит ли склад для этой цели, — говорю я. — Это помещение предназначено в первую очередь для хозяйственного использования и хранения, и…

— Я глупость сказала. Просто я так счастлива, что мне предстоит эта работа. Погоди-ка. Кажется, Туули меня надула и не спит. Увидимся завтра.

Лаура дает отбой. Иду на балкон. Шопенгауэр следит за человеком с пакетом из супермаркета, пересекающим двор и заходящим в дом. От глаз Шопенгауэра не скроется ничего.

8

На телефоне срабатывает будильник, и это приносит мне облегчение. Не то чтобы я чувствовал себя хорошо отдохнувшим или спал крепче обычного. Мне становится легче, потому что перестал сниться сон. В последнее время сны у меня такие, что, мягко говоря, не дают расслабиться. Я бреюсь перед зеркалом и замечаю, что лоб потихоньку начинает заживать.

Меня все еще не отпускает ночной сон, где я пытался объяснить, как обстоят дела, самым разным людям: Лауре Хеланто, следователю Осмале, своему брату Юхани и почему-то — сам в толк не возьму, откуда берутся эти игры подсознания, — Отто Хяркя из «Финской игры». Учитывая недавние события, тут нет ничего странного. Но во сне эти персонажи каким-то образом умудрились поменяться местами и проникнуть в меня, так что я говорил не совсем от своего имени, поскольку их черты до некоторой степени смешивались с моими. В итоге я во сне признался в любви Отто Хяркя и восхищался его искусством; совершенно сбил с толку Юхани пустой болтовней, усвоенной от этого скользкого инвестора; загнал в угол Осмалу бесконечным потоком вопросов из тех, что так любят задавать полицейские; и, наконец, обвинил Лауру Хеланто в жалкой интрижке.

Я смываю с лица оставшуюся от бритья пену. Холодная вода бодрит и прогоняет ночной сон. Но в моем аудиовизуальном подсознании кое-что все-таки остается. Быстро одеваюсь, оставляю Шопенгауэру скромный полдник и под моросящим дождем отправляюсь на станцию.

Поездка на поезде приятно предсказуема: состав приходит вовремя, с точностью до минуты тормозит на всех остановках и без опоздания высаживает меня на станции Авиаполис, так что я могу пройти шестьсот сорок шагов до конечной остановки автобуса в спортивном темпе километр за семь минут. Во время короткой поездки на автобусе я стою в мокром плаще — не хочу мочить сиденье.

Перехожу дорогу к автостоянке перед парком приключений и вижу нечто удивительное. Вернее, удивительное только тем, что происходит именно сейчас. В других обстоятельствах и в другое время фургон с логотипом «Финской игры», разумеется, не стал бы для меня неожиданностью. Грузовик движется со стороны Парка, сворачивает налево с подъездной дороги, удаляясь от меня, поэтому моему взгляду предстает только пассажирское место. Я не до конца уверен, но мне кажется, на нем сидит человек, очень похожий на Йеппе Саувонена, самого молодого из трех владельцев «Финской игры», одетого во время нашей встречи в толстовку с надписью «FUN MACHINE». Я смотрю направо, затем налево, снова направо и — хотя обычно я против такого легкомысленного поведения и не позволяю себе ничего подобного — перехожу дорогу на красный свет.

В вестибюле пусто, что совершенно естественно. Парк откроется только через сорок минут. Нет даже Кристиана, хотя обычно он задолго до начала работы прибирается у себя за стойкой администратора. Теперь же у стойки и свет не включен, да и Кристиана не видно. Я спешу из вестибюля в игровой павильон и застываю у «Ковра-самолета». Проходит какое-то время, прежде чем мне удается понять, откуда доносится шум — со стороны «Клубничного лабиринта». Направляюсь туда. «Клубничный лабиринт» загораживает обзор, так что я ничего за ним не вижу. Это как раз то место, где я планировал поставить «Прыжок лося» и просил Кристиана разобрать столы для настольного тенниса. Судя по долетающим звукам, он как раз этим и занимается. Обхожу «Клубничный лабиринт», ожидая увидеть Кристиана за расчисткой территории и пустую площадку, и…

…вижу…

«Крокодилью реку».

Ярко-зеленые каноэ в форме крокодилов, изготовленные из пластика и резины, предназначены для того, чтобы «проплыть» короткий маршрут по извилистой «реке». Река на самом деле представляет собой похожую на ежа прозрачно-голубую щетку, тоже из пластика; по ней должны легко скользить благодаря своей чуть шероховатой поверхности каноэ. Теоретически. На самом деле в «Крокодильей реке» все наперекосяк. Каноэ для детей слишком тяжелы, и их почти невозможно сдвинуть с места. Весла — это вовсе не весла, а опасные острые пики, и самые сообразительные и ловкие посетители немедленно начинают использовать их для сражения. Вдобавок ко всему в «реке» в каком-то смысле можно «утонуть». Щетина на щетке такая густая и расположена под таким углом, что, если ступить в «реку», вынуть ногу будет непросто и к тому же очень больно, причем для этого может потребоваться помощь одного или нескольких взрослых. Я знаю все это, потому что читал об этом аттракционе и многое уточнял у Эсы, по его собственным словам, работающем в парках приключений с девяностых годов. Что, в свою очередь, заставляет меня еще больше усомниться в его рассказах про службу в морской пехоте США. Но это уже вопрос второй. Первый же прямо сейчас находится перед моими глазами.

«Крокодилья река».

И Кристиан.

Который, похоже, работает с большим энтузиазмом. Он замечает мое приближение и улыбается.

— «Крокодилья река»! — восклицает он, делая широкий жест рукой, словно дарит мне этот чудесный аттракцион.

— Именно, — соглашаюсь я. — Когда ее привезли?

Улыбка на лице Кристиана становится более сдержанной, но не исчезает полностью.

— Мы приступили к сборке, когда еще и шести не было. Поставщики попросили. Они вечером приезжали спросить, в какое время я могу начать. Ну, вы же знаете, мне нравится приходить на работу рано. У ранней бизнес-пташки вкуснее бизнес-букашки. Сам придумал поговорку.

Я не собираюсь обсуждать лингвистические достижения Кристиана. Разумеется, это чистой воды абсурд, но сегодня утром имеет место ситуация еще более нелепая. Поговорка Кристиана хотя бы не занимает места в Парке, как эта «Крокодилья река», которую клиенты парков приключений терпеть не могут.

— Не понимаю, — говорю я. — Как это? Они просто приехали в Парк и принялись собирать?..

— Я помогал. — В голосе Кристиана слышится искренняя радость.

— И… с какой стати вы стали собирать здесь это сооружение?

— Они сказали, что обо всем с вами договорились, показали мне оформленный заказ и заявку на поставку оборудования, счет тоже оставили.

— Счет?

Кристиан показывает пальцем на одно из каноэ. Подхожу к нему и заглядываю внутрь. На сиденье лежат документы. Достаю бумаги из лодки и начинаю листать. Заказ весьма похож на настоящий, хотя я прекрасно знаю, что не заполнял этого бланка, — подделка высококачественная. Поставка произведена по согласованному с клиентом графику и по его запросу; последнего я, разумеется, никогда не оформлял. И еще счет…

Счет как за космический корабль. И он не ограничивается одной страницей, как мне поначалу показалось, а продолжается на обратной стороне. Помимо «Крокодильей реки», в счет включено множество дополнительных статей расходов, все они перечислены: складское хранение, надбавка за доставку во внеурочное время, монтаж, консультационное сопровождение по вводу в эксплуатацию, комплект запчастей и, наконец, одна из самых затратных позиций — членство в чате владельцев «Крокодильих рек». В итоге «крокодильи гонки» обходятся нам примерно на триста процентов дороже, чем было заявлено изначально. В графе «Срок оплаты» стоит сегодняшняя дата.

И это еще не самая большая проблема.

«Финская игра» — вот основная беда.

Мое предположение о том, что напавший на меня был послан «Финской игрой», безусловно, получило подтверждение. Пойти на такое — принудительно прислать и установить устаревшее оборудование за немыслимые деньги — может только тот, кто уверен, что контрагент этому не воспротивится. И что ему ничего больше не останется, как просто молча проглотить эти резиновые каноэ с острыми пиками вместо весел.

Я складываю бумаги и убираю их во внутренний карман пиджака. Смотрю на Кристиана, тот продолжает собирать оборудование. Только теперь до меня доходит, что Кристиан в последнее время ведет себя необычно. Он не обращает внимания на мое приближение и не пытается взвешивать каждое слово прежде, чем что-то сказать. Напротив. Я подхожу к нему. Он наполовину внутри каноэ и насвистывает, несмотря на то что находится в неестественно скрюченной позе. Вся эта постановка имеет одну цель — сбить меня с толку. Свист в тесном пространстве, где ему приходится работать, звучит дикой какофонией, да, собственно, издаваемые им звуки и свистом-то трудно назвать.

— Кристиан, — говорю я. — Тебе нравится твоя работа?

Свист прекращается. Кристиан пятится задом, вылезает из каноэ и выпрямляется. Лицо у него горит огнем.

— Вообще, в кайф, лучше у меня не было.

— Ты совсем недавно участвовал в забастовке. И был очень недоволен, если мне не изменяет память.

У Кристиана на лице наконец появляется выражение обеспокоенности.

— Показалось… что вы перестали к нам прислушиваться.

Я думаю о том, стоит ли мне еще раз объяснить Кристиану, что мы находимся в тяжелой финансовой ситуации и что нам необходимо сделать все возможное, чтобы из нее выйти. Решаю, что не стоит.

— Ну теперь-то, наверное, прислушиваюсь?

Кристиан кивает с хорошо знакомым мне заинтересованным видом.

— Вы и Юхани теперь действуете заодно, — отвечает он. — Юхани сказал, что вы все решаете вместе. В последнее время я изучаю бизнес, хожу на курсы, как вы мне посоветовали, и могу сказать, что это ключ к успеху. Я решил именовать вас с Юхани двуглавым орлом Парка приключений.

— Когда…

— Сегодня утром, — рапортует Кристиан. — Я придумал для вас этот титул ровно в семь, когда приделывал «реку» к полу.

— Я не об этом. Когда Юхани сказал, что мы… решаем все вместе?

На лице у Кристиана отображается замешательство.

— Я до конца не уверен. Вы ведь хотите, чтобы все было точно…

— Достаточно с точностью до дня, — подбадриваю я его.

— В понедельник или во вторник, — говорит Кристиан, и я вижу, что он действительно пытается вспомнить. — Да, это было во вторник. Потому что во вторник у меня как раз начался базовый курс по методике организации самоуправляемого сетевого взаимодействия, и…

— Спасибо, Кристиан, — говорю я и окидываю взглядом Парк.

При всей неясности, двусмысленности и неопределенности ситуации кое-что теперь я знаю наверняка. Юхани уже некоторое время подготавливал появление Куйсмы Лохи и делал это силами нескольких участников комбинации. «Финская игра», в свою очередь, наконец, не скрываясь, перешла от угроз, давления и шантажа к конкретным и откровенно противозаконным действиям. И хотя я не могу пока этого доказать, тем не менее почти уверен, что именно эти ребята в недавнем прошлом заставили меня почувствовать себя шаром для боулинга. Кристиан явно чего-то ждет. Выражение его лица и поза говорят о том, что он хочет услышать нечто позитивное. Что вот мы вместе поднапряглись и добились прекрасного результата. И поэтому встречаем это утро в таком замечательном настроении. Но, боюсь, его не обрадует то, что я должен ему сказать.

— Так, а теперь я попрошу тебя немедленно приступить к демонтажу «Крокодильей реки». Мы отправим ее обратно.

Кажется, Кристиан не понимает, что я ему говорю. Вполне вероятно, так оно и есть. Тем не менее мне надо привлечь Кристиана на свою сторону.

— Имело место недоразумение, — говорю я. — Исправление этой ошибки потребует особой деликатности и применения, так сказать, мягкой силы. Демонтаж должен осуществляться целенаправленно и без привлечения внимания со стороны окружающих. Для этой операции нужен руководитель, способный взять на себя всю тяжесть ответственности. И руководителем я назначаю тебя. Но на условиях полной конфиденциальности.

— Я не понимаю, — говорит Кристиан.

— Никому нельзя говорить о твоем назначении. И работать тебе придется в одиночку. Теперь это твоя зона ответственности.

Вид у Кристиана озадаченный.

— И какая у меня будет должность?

— Только между нами, — подчеркиваю я. — Например, ведущий…

— Операционный директор, — кивает Кристиан. — Хорошо. Ведущий операционный директор.

Мне не хочется вступать с Кристианом в дискуссию о тавтологии, содержащейся в наименовании его должности. Просто соглашаюсь с тем, что такая должность Кристиану отлично подходит. Кристиан обещает предоставлять мне конфиденциальные отчеты о ходе работ, и я еще раз его благодарю. И наконец отправляюсь к себе в кабинет.

— Все-таки начну с этого мурала Франкенталер, — говорит Лаура Хеланто и указывает место на бетонном полу, где я приклеиваю конец скотча.

Лаура явилась в Парк несколько неожиданно. То есть не прислала перед приездом даже текстового сообщения, что скоро будет. Мне нравился устоявшийся порядок — сначала мы договариваемся о встрече, а затем, непосредственно перед ней, обмениваемся эсэмэсками о том, где и когда встречаемся, — ну так, без особой цели. Однако в моих нынешних жизненных обстоятельствах такая система кажется полезной. Протягиваю скотч до носка Лауриной туфли.

— Этот сюжет мне лучше знаком, — продолжает она. — И сегодня утром он буквально ожил у меня перед глазами. Теперь мне хочется добиться ощущения объемности, как в работах, представленных на моей первой выставке, посвященной Франкенталер. Это ощущение должно возникать оттуда, — она показывает на мурал, — и куда-то вести. И демонстрировать что-то неочевидное.

Обрезаю скотч, встаю и смотрю на мурал.

Сейчас он мне нравится больше, чем когда-либо прежде. Это явление для меня не новость. Работы Лауры Хеланто всегда вызывают у меня такие чувства, и каждый раз в ее произведениях я вижу что-то новое, что прежде ускользало от меня, хоть и находилось прямо перед глазами. Радость открытия, очарованность, обостренность чувств — иногда я пробовал разобрать этот неконтролируемый эмоциональный сплав на составные части, чтобы лучше понять смысл увиденного и разобраться в себе, но мне это не удавалось. Даже посещение «Атенеума» не стало для меня математически выверенным прорывом, на что я надеялся. Начало действительно было многообещающим: у меня без труда получалось разбирать на части реалистичные живописные полотна начала прошлого века (крестьяне + снопы + вечернее солнце) и получать тот результат, на какой я рассчитывал (примитивное крестьянское производство до появления сельскохозяйственной техники). Но, начиная с кубизма и заканчивая абстрактным искусством, мои попытки обращались в прах. Я совершенно не понимаю, как воспринимать все эти пятна, всю эту мазню и разводы, хоть они и вызывают непонятно откуда взявшееся чувство радости, и я даже заметил, что задерживаюсь перед этими работами.

И прямо сейчас, стоя рядом с Лаурой Хеланто и снова ощущая ее такой знакомый запах — смесь цветочного шампуня и какой-то приятной туалетной воды, соединяющей аромат моря, цитрусовых и еще чего-то неясного, — глядя на ее мурал, я понимаю, что она имеет в виду, когда говорит, что картина захватила и влечет ее к себе. Думаю, у искусства Лауры Хеланто могут быть те же истоки, что и у нее самой, все это сродни силе Большого взрыва, которая привела в движение весь мир, к взрыву до взрыва. И одновременно я понимаю, что мои размышления лишены точности и практической пользы, текут непонятно куда и зачем, и…

— Хенри?

Лаура Хеланто, видимо, сказала что-то, а я был занят своими мыслями. Бросаю взгляд на нее и понимаю, что, скорее всего, так оно и есть. Она смотрит в сторону «Клубничного лабиринта» и, разумеется, видит то же, что и я. На переднем плане — «Клубничный лабиринт», а внутри него прыгают и толкаются наши клиенты. Один из них разлегся перед входом в лабиринт, возможно, демонстрируя другим посетителям свой протест, или просто от усталости. И сразу за «Клубничным лабиринтом» — ярко-зеленые крокодильи головы. Это сложенные в штабель каноэ от «Крокодильей реки». Те самые каноэ, что Кристиан не успел установить в «реку».

— Я спросила тебя: это «Крокодилья река»?

— Да.

Лаура Хеланто поворачивается ко мне:

— По-моему, она не пользуются популярностью. Да и не работает толком.

— Оба наблюдения верны, — отвечаю я, испытывая некоторую неловкость, когда ловлю как всегда отмеченный искренним интересом взгляд ее синих с зелеными лучиками глаз. Неловкость усиливает и то, что у Лауры гораздо больше опыта в сфере управления парками приключений, чем у меня. — Мы отправим «Реку» обратно поставщику.

— Неужели «Финская игра» тебя не предупредила, когда ты заказывал оборудование? Насколько я помню, с ними было очень приятно работать. Я больше знаю о современном…

— Недоразумение, — говорю я. — Проблема быстро разрешится.

Сначала мне трудно понять выражение лица Лауры Хеланто. В следующий момент она улыбается:

— Парк твой, конечно. Мне на мгновение пригрезилось, что я все еще тут работаю.

Она вдруг наклоняется вперед, быстро целует меня в губы и так же стремительно отстраняется. У меня в голове грохочет поезд метро.

— И зачем идти на склад? — говорит Лаура.

— Не знаю, — отвечаю я честно. — Обычно чтобы что-нибудь там взять — инструменты, запчасти, стройматериалы…

Лаура Хеланто смеется, уж не знаю почему, и указывает на рулон скотча у меня в руке.

— Поможешь мне еще Лемпицкую разметить?

Не самый плохой день — если не думать о том, что все, относящееся к Парку, либо находится в опасности, либо само по себе опасно, либо просто не так, как должно быть. Забыть обо всем этом, разумеется, невозможно, но присутствие Лауры Хеланто отодвигает эти заботы на второй план. Причем она даже не раздражает меня так сильно, как я мог предположить, хотя я знаю, что мне еще нужно решить кучу проблем.

Одна из этих проблем, разумеется, Юхани, с которым мы — почему-то — за весь день не встретились. Это странно, но сегодня весьма кстати. Я ничего не рассказываю Лауре о наших с ним отношениях, и сама она не касается этой темы. Когда после обеда я размечаю ей площадку перед муралом О’Кифф и с особым тщанием измеряю длины алюминиевых дуг, Лаура Хеланто снова улыбается и говорит, что мы — хорошая пара.

Думаю, она так считает в художественно-математическом смысле.

Пять часов и двадцать две минуты спустя мы занимаемся с ней любовью.

9

— Завтракать. Мама говорит, иначе ты опоздаешь.

Все это для меня в новинку. То, что я вижу вокруг, перед собой и по сторонам. В первый момент я не понимаю, где я и что со мной происходит. Потом вспоминаю — сразу все. Разумеется. В моих воспоминаниях нет ничего необычного. Единственная странность — что я во сне… испытывал счастье.

Сначала мы работали в Парке, проводили измерения и делали разметку. Потом поехали на машине ко мне домой, где я дал Шопенгауэру сухого корма, паштета и лакомство для кошек, поменял в миске воду и сказал, что ухожу на всю ночь. Это не заинтересовало Шопенгауэра в той степени, в какой я предполагал. Затем мы отправились к Лауре в Херттониеми, где нас ждали бодрствующая няня и спящий ребенок.

И наконец, я сам поспал в объятиях Лауры Хеланто, после чего мы занялись кое-какими приятными упражнениями; они не только подняли нам настроение — думаю, эта зарядка нам обоим пошла на пользу, — но и принесли мне такое расслабление, какого я, похоже, никогда раньше не испытывал. Мне кажется, я не преувеличиваю.

Туули стоит в дверях спальни. Я в квартире у Лауры Хеланто, у нее в постели. Под ее одеялом. В ее желтой футболке. На груди надпись большими черными буквами: THE PRETENDERS. Притворщики.

— Спасибо за приглашение, — говорю я. — Буду примерно через одиннадцать минут.

Туули еще какое-то время стоит в дверях и, кажется, наблюдает за мной. Я выжидаю, и вскоре она исчезает. Нахожу свою одежду, отправляюсь умываться, принимаю душ за три с половиной минуты, причесываюсь, одеваюсь, обхожу угол по дороге в гостиную, которая одновременно является и столовой, продолжающей кухню. Лаура и Туули сидят за столом. Лаура улыбается.

— Каша, хлеб, яйца, — перечисляет она, показывая на еду на столе. — И кофе. Кипяток для чая в чайнике.

— Спасибо. — Я сажусь за стол напротив Лауры.

— Хорошо спалось? — спрашивает Лаура, и в ее глазах вспыхивают лукавые искорки.

— Замечательно, — отвечаю я.

Туули смеется. Не знаю почему. Кладу себе каши и при этом осматриваюсь. Окна пятого этажа расположены над кронами деревьев, из них открывается вид на залив перед Старым городом, на другой стороне — район Арабианранта. Утро одновременно тусклое и светлое. Стены в гостиной желтые, цвета летнего солнца, мебель вперемешку старая и новая. Полагаю, что так и задумано. Я точно не могу сказать, что означает слово «уютная», но склонен предположить, что эта комната именно такова. Приступаю к каше и вдруг понимаю, что проголодался. Похоже, сочетание искусства и интима заставляет забыть о регулярном питании. Я хочу сказать, что каша очень вкусная и приготовлена просто замечательно, но Лаура меня опережает:

— Юхани звонил.

Пытаюсь проглотить кашу, сразу ставшую комом в горле.

— Юхани? Тебе?

— Он сказал, что не дозвонился до тебя.

Телефон у меня выключен, это правда. Я обратил внимание, что аккумулятор сел, как раз когда снимал с себя брюки. В тот момент зарядка телефона показалась мне делом не первой важности.

— Вы, похоже, куда-то вместе собираетесь, — продолжает Лаура. — Так Юхани сказал. Он заберет тебя вон от того дома через десять минут.

Я не отрываясь смотрю на черно-белые настенные часы на кухне. Пытаюсь осознать услышанное и напоминаю себе, что проблемы Парка больше не имеют отношения к этой части моей жизни и Лауре Хеланто не нужно ничего о них знать. Когда я понимаю, что в состоянии сохранять спокойствие и продолжать завтрак как ни в чем не бывало, то снова перевожу взгляд на Лауру.

— Каша вкусная, — говорю я, поскольку нужно, с одной стороны, сказать что-то соответствующее истине, а с другой — поменять тему.

Замечаю, что Туули разглядывает меня, как и несколько минут назад на пороге в спальне. Взгляд, пожалуй, любопытный и в то же время вопросительный. Лаура Хеланто, кажется, тоже это замечает.

— Туули запомнилось, как ты ловко подсчитал стоимость нашего заказа в кафе. Сейчас они проходят в школе умножение, и Туули очень интересуется…

— Сколько будет тринадцать умножить на шестнадцать? — спрашивает Туули.

— Двести восемь, — отвечаю я.

— Триста тринадцать умножить на пятьдесят восемь?

— Восемнадцать тысяч сто пятьдесят четыре.

— Четыре тысячи восемьсот…

— Туули, тебе скоро выходить, — говорит Лаура. — Вы сможете продолжить потом.

— Еще один раз, — настаивает Туули.

Лаура Хеланто смотрит на меня. Если бы мой рот не был набит кашей, я бы сказал, что умножение — одно из величайших достижений человечества и что Туули наверняка его прекрасно освоит.

— Восемьдесят тысяч триста пятьдесят восемь умножить на четыре тысячи пятьсот шестьдесят один?

Пытаюсь поскорее проглотить кашу.

— Тридцать восемь миллионов сто двадцать тысяч восемьсот тридцать восемь.

Когда я заканчиваю, Туули взвизгивает, словно выиграла невероятный приз, и заливается смехом. На лице Лауры смешанные чувства — кажется, желание унять Туули борется в ней с гордостью за мои арифметические способности. Ем кашу. Она больше не застревает в горле. Лаура и Туули выходят из-за стола и отправляются в детскую, а потом в прихожую.

Я съедаю яйцо, ржаную лепешку и пью чай. Все время слежу за временем. Думаю о том, что, хотя все, безусловно, находится в постоянном движении и моего собственного времени тоже остается все меньше и меньше, в обществе Лауры и Туули оно идет по-другому. Нет такой спешки, и мысль о быстротечности времени меньше давит. Я не могу сразу дать этому объяснение, да и размышлять на эту тему у меня не получается. Пытаюсь подготовиться к тому, что, как я понимаю, должно произойти дальше. Юхани меня подхватит, и мы, вероятно, поедем куда-то еще. Это меня не радует, но в данный момент я не могу ничего изменить. Когда Туули готова отправляться в школу, мы одновременно надеваем в прихожей верхнюю одежду.

Мой телефон зарядился. Включаю его и проверяю, не поступало ли мне сообщений или звонков. Юхани ни разу не пытался со мной связаться — ни по телефону, ни через эсэмэски. Лаура Хеланто смотрит мне в глаза, говорит, что любит меня, и целует в губы.

В лифте по пути вниз я пытаюсь выстроить причинно-следственные связи между всем, что услышал. Но результаты неудовлетворительные.

10

Сразу видно, что это не машина Юхани. Для такого вывода есть несколько оснований. Автомобиль дорогой и, можно сказать, эксклюзивный; мы сидим на мягком и в то же время упругом заднем сиденье, и нас везет водитель. Машина плавно скользит вперед. Никто еще и слова вымолвить не успел, а мы уже мчимся по магистрали.

— Куйсма Лохи пригласил нас пообедать, — говорит Юхани.

Я сижу за водителем и вижу только его макушку. Темные и коротко подстриженные волосы зачесаны назад. В салоне стоит сильный запах двух марок лосьона после бритья. Подозреваю, что лосьон Юхани более забористый и дешевый. Мне надо многое сказать брату, но большинство тем лучше обговорить с глазу на глаз. Пока что я вычеркиваю их из повестки, решая дождаться более подходящего момента.

— Что-то я не помню, чтобы получал приглашение, — говорю я.

— Ты был недоступен.

Смотрю на Юхани. Он улыбается несколько загадочной улыбкой… как будто что-то знает. Мне не нравится эта многозначительная улыбка. И не нравится, что Юхани знает о моем выключенном на ночь телефоне, при том что и не пытался со мной связаться. Кажется, объяснение тут очень простое: Лаура рассказала Юхани обо мне. Но и это не то, о чем я хотел бы поговорить сейчас в стремительно несущемся автомобиле, задыхаясь от запахов парфюма. Стараюсь не отходить от обсуждения ситуации, в которой мы находимся непосредственно сейчас.

— Думаю, что тема нашей встречи та же, что и в первый раз, — говорю я.

— Твое предположение близко к истине, — отвечает Юхани. — Тема та же, но, если я правильно понимаю, нас ждет и кое-что новенькое.

Дом в Марьяниеми просто огромный и, по-видимому, построен совсем недавно. Машина останавливается перед главным входом. Водитель распахивает передо мной дверцу прежде, чем я успеваю отстегнуть ремень безопасности. Утро прохладное, чувствуется близость моря, да и ветер дует свежий, морской. Белая стена дома тянется далеко в обе стороны от меня. Черная дверь распахивается перед нами без нашего участия, как и двери автомобиля. Удивительно, но со всеми дверьми управляется один и тот же человек — водитель. Ему лет сорок, он в опрятном костюме, который хорошо на нем сидит. Водитель не выражает никаких эмоций. Своими движениями и всем своим видом он являет собой немыслимую помесь летающего супергероя и слуги из исторического фильма.

Я уже собираюсь переступить порог, как Юхани вклинивается передо мной. Похоже, мы вваливаемся в дом не самым элегантным образом. Впечатление такое, словно мы соревнуемся за благосклонность стоящего перед нами Куйсмы Лохи. Хотя это, в общем, характерно для Юхани — восхищаться всем, на что падает его взгляд.

Открывающийся перед нами вид, безусловно, впечатляет: стена высокого помещения размером с футбольное поле выходит на море и полностью остеклена, а за ней плещутся темно-зеленые воды залива. Юхани расхваливает картины и скульптуры, и впрямь достойные внимания. Я предпочел бы полюбоваться на них в обществе Лауры Хеланто. Юхани выражает восторг по поводу времени нашего обеда, хотя столь ранний для обеда час, как мне представляется, скорее должен вызывать удивление. Наконец, Юхани воздает должное себе, рассказывая, что он, подобно Куйсме Лохи, давно и продуктивно занимается бизнесом. Если перевернуть все с ног на голову, то Юхани, конечно, прав.

Мы сразу садимся за стол. Водитель, который привез нас сюда, буквально летает между столом и кухней. Кажется, что вино продолжает красиво литься в наши бокалы, точно попадая в цель, когда он уже далеко от стола.

Куйсма Лохи не успел еще и рта раскрыть, зато Юхани практически не умолкает с того самого момента, как автомобиль остановился перед домом. Однако теперь Куйсма Лохи обращает свой взгляд на Юхани, и тот немедленно заявляет, что если Куйсме Лохи еще не воздвигнут памятник в центре Хельсинки, то его нужно срочно поставить. После этого Юхани умолкает с той же больше похожей на гримасу улыбкой на лице, какая была у него при нашей первой встрече после его воскресения. Похоже, Куйсма Лохи не очень впечатлен неожиданно возникшим проектом памятника.

— Я тогда траванулся этим вашим маффином, — говорит Куйсма Лохи и поправляет очки, хотя их положение на переносице с самого начала безупречно. — И посчитал за лучшее на этот раз встретиться в более пристойной обстановке.

У меня нет сомнений, что Йоханне и ее превосходному кафе опять нанесено ничем не обоснованное оскорбление. Это утро полно не только неожиданностей, но и ложных обвинений. Последнее заявление Куйсмы Лохи — та самая последняя капля.

— Нашими маффинами отравиться невозможно, — говорю я, и сам удивляюсь, как решительно и громко я это произношу.

— Я не сказал, что съел его, — возражает Куйсма Лохи. — Придя домой, я просто взглянул на него, и меня замутило.

Я подаюсь вперед, чтобы продолжить дискуссию, но в этот момент рука водителя-лакея ставит передо мной большую глубокую тарелку с лужицей супа, от которого исходит пар. В тот же момент я слышу голос Юхани.

— Нам сегодня есть еще о чем поговорить. Относительно предложения Куйсмы Лохи…

— Я хотел бы рассказать сам, — перебивает его Куйсма Лохи.

— Это, безусловно, было бы гораздо лучше, — соглашается Юхани.

Я откидываюсь назад и делаю глубокий вдох.

— После нашей встречи ваш брат обратился ко мне и немного рассказал о вашем настроении, — говорит Куйсма Лохи. — А также о вашей озабоченности в связи с предстоящими серьезными реформами, заключающими в себе большой потенциал.

— Вот как… — говорю я, переводя взгляд на Юхани.

Ничто из вышесказанного не соответствует действительности. Юхани не знает о моем настроении, и я не делился с ним никакими своими заботами. Если бы не ночь на озере, накрепко связавшая нас, я сейчас просто встал бы из-за стола и ушел.

— Я понимаю, что вы беспокоитесь о своих сотрудниках, — говорит Куйсма Лохи, и по голосу я слышу, что он даже не пытается ничего понять, — о Парке и его будущем. Возможно, я не очень понятно выразился, но я хотел бы, чтобы вы оба продолжали руководить Парком. И если это ваше обоюдное желание и решение, то и нынешние работники могут остаться. На самом деле ничего не меняется, да… Во всяком случае, в такой степени, чтобы это давало повод для беспокойства. По крайней мере, до достижения определенных целей.

Куйсма Лохи пробует свой суп, негромко чавкая. Я пытаюсь упорядочить в уме то, что слышу, и сохранить при этом самообладание.

— Мы оба, — переспрашиваю я, — останемся руководить парком?

— Именно так, — кивает Куйсма Лохи. — Ваш брат сказал, что в связи с этим преобразованием вы хотели бы официально оформить новую организационную структуру и включить ее в договор. Меня это устраивает.

Бросаю взгляд на Юхани, который снова, похоже, меня подставил. Он смотрит на море и зачерпывает ложкой суп. Я поворачиваюсь к Куйсме Лохи. Мне кажется, все зашло слишком далеко и настала пора сказать об этом вслух, положив конец идиотскому фарсу.

— И вот еще что, — говорит Куйсма Лохи. — Я несколько увеличил сумму, которую готов предложить. И ваш брат уже сообщил о своем согласии.

Мне не очень нравится оленина — основное блюдо за сегодняшним обедом. Юхани выглядит раскрепощенным. Он много говорит, размахивает руками, как всегда, когда находится в приподнятом настроении. Юхани превозносит Куйсму Лохи и рассказывает о своих совершенно нереалистичных планах по развитию Парка приключений. Уже один тот факт, что Куйсма Лохи лишь слушает и ничего не комментирует, говорит сам за себя. Куйсма Лохи не станет спокойно смотреть, как Юхани разрушает его инвестиционную собственность. Думаю, как только договор будет подписан, Юхани и всех работников уволят. Вместо них, как всегда делается в таких случаях, через рекрутинговое агентство наймут незатейливого «профессионального менеджера» и самых дешевых работников по договору об аренде персонала. «Плюшку и кружку» заменит какая-нибудь пиццерия по франшизе, работающая сама по себе, все занятия в группах просто отменят. Парк приключений потеряет свое лицо и оригинальность, а сотрудники — работу. Его полностью выпотрошат и уничтожат.

В мои планы не входит ничего подписывать и продавать или от чего-либо отказываться. Я собираюсь сохранить свой Парк вместе с его работниками.

В действительности для этого есть только одно препятствие.

Юхани.

Который в настоящий момент ест торт «Захер» и рассказывает — видимо, захмелев от сахара и алкоголя, — как легко будет открыть филиалы Парка сначала в странах Скандинавии, потом — Центральной Европы и, наконец, разумеется, в Соединенных Штатах.

Юхани слегка наклоняется вперед и назидательно машет десертной ложкой в мою сторону, а потом и в сторону Куйсмы Лохи.

— Диснейленд мертв, — говорит он по-английски.

11

У меня болит голова. Я сижу у себя в кабинете, дверь закрыта, и звуки из игрового павильона доносятся до меня, будто я нахожусь под водой. Послевкусие от нашего раннего обеда далеко не самое приятное. Я, разумеется, не знаю, что там Юхани обсуждал с Куйсмой Лохи, но могу с достаточной степенью уверенности сделать определенные предположения. Я ушел, отказавшись от машины, предложенной Куйсмой Лохи, когда Юхани принялся разглагольствовать о разработке системы вознаграждения для новых руководителей Парка. Пешком добрался до станции метро «Итякескус» и, приехав в Парк, направился прямо к себе в кабинет. Тут меня ждала свежая сводка по статистике посещений, несомненно только усилившая головную боль.

Мы теряем клиентов.

В абсолютном выражении потери не так велики, но тренд обозначен ясно. Я вижу, когда начался спад; наш конкурент как раз объявил о приобретении нового оборудования и завершении работ по расширению своего парка. Они уводят у нас клиентов. Нам необходимо ответить на это, что в нынешних обстоятельствах, когда Юхани продает парк Куйсме Лохи, а «Финская игра» сбывает мне устаревший аттракцион и шантажирует нас, вытягивая сумасшедшие деньги, невозможно. Нам необходимо избавиться от этих двух проблем. И нужно что-то еще, что переломило бы ситуацию и снова привлекло бы к нам клиентов.

Парку не обойтись без «Прыжка лося».

Либо мы его покупаем, либо…

Стук в дверь.

Быстро перебираю в голове всех, кто мог бы ко мне заявиться, и возможные причины визита. Минтту К хочет денег на маркетинг, рекламу и спонсорские договоры. Самппа желает расширить свою терапевтическую деятельность и развивать направление по укреплению душевного здоровья. Эса на данном этапе может возмечтать о подразделении космического мониторинга типа Space Force. Йоханна, скажем, решила, что ей не обойтись без персонального поставщика морепродуктов из Нормандии, чтобы она могла использовать его по своему усмотрению. А у Кристиана вообще неиссякаемый список желаний — от должности исполнительного директора до протеинового батончика со вкусом мяты. И объединяет эти хотелки одно — все они исключительно несвоевременны.

Я внутренне собираюсь и приглашаю посетителя войти. Дверь открывается, и головная боль становится еще нестерпимее.

Пентти Осмала надолго замирает перед открытой дверью. Сначала я думаю, что он пытается придать своему появлению драматизма, но потом понимаю причину задержки: он изучает табличку сбоку от двери, где директором почему-то по-прежнему значится Юхани. Не знаю, почему табличку еще не сменили. Ознакомившись с именем директора, Осмала наконец заходит в кабинет. Он здоровается и выражает надежду, что не оторвал меня от важного дела. Я вынужден отвечать ему полуправдой, что, мол, разумеется, нет, заходите, пожалуйста, — и указываю на стул. Осмала садится на офисный стул, который под ним кажется игрушечным, словно из набора для кукол. Следующие секунд тридцать Осмала сосредоточенно расправляет пиджак, разглаживает брюки, рубашку, смахивает пылинки с туфель — с тех самых коричневых сверкающих балетных пуантов, — устраивается поудобнее и снова возвращается к пиджаку, прежде чем показать своим видом, что он готов к разговору. Полицейский смотрит на меня голубыми глазками на застывшем каменном лице.

— Я сразу перейду к делу, — произносит он, и мне приходит на ум, что это заявление не в полной мере соответствует действительности, поскольку он находится у меня в кабинете уже с минуту, не переходя ни к какому делу. — Это касается человека, найденного нами в лесном озере с билетом в ваш парк.

Говорю, что помню об этом случае.

— При нем было еще кое-что, — продолжает Осмала и начинает копаться в кармане своего пиджака. — Вот. Поначалу у нас не возникло никаких идей. Но со временем наметилась кое-какая связь.

Осмала достает руку из кармана.

— Такая вот штука, — говорит Осмала и держит что-то в поднятой руке. Ключ. Его концом Осмала указывает в потолок. И это пока все, что я могу сказать по данному поводу. Ключ как ключ. — Сначала нам нужно было выяснить, от какого он замка, а затем — где находится этот замок. На решение второго вопроса ушло больше времени.

Не знаю, должен ли я высказывать свои догадки о местонахождении замка. Ничего не говорю. Осмала молча смотрит на ключ, и, когда наконец открывает рот, мне кажется, что он и разговаривает с ключом.

— Это ключ от того типа замков, — говорит Осмала, — какие устанавливают только в двери трейлеров — домов на колесах. И только определенных моделей домов на колесах… — Осмала делает паузу и продолжает: — Потом нам надо было найти эти автодома и вычислить наиболее вероятный вариант для парня, который ошивался бы в основном в Хельсинки и пригородах. Вы ведь тоже вроде бы занимались расчетом вероятностей, да?

— Да, — отвечаю я и почему-то добавляю: — И управлением рисками.

Осмала переводит взгляд с ключа на меня.

— Вот как… — говорит он, и в его интонации нет вопросительной нотки. — Это хорошо. В общем, в конце концов мы нашли нужный трейлер. В Хельсинки, как я и предполагал. В Растила.

Нескольких секунд хватило, чтобы я сумел подготовиться к такому повороту событий. Манера Осмалы выражать свои мысли мне уже знакома. Тем не менее эта новость похожа на взрыв, ударная волна от него проходит где-то у меня внутри, и я должен держать ее под контролем. Мне кажется, внешне я никак не проявил своего волнения. Осмала, в свою очередь, не видит моей рубашки на спине, та вдруг стала влажной и прилипла к коже.

— В трейлере не нашлось ничего особенного, — продолжает Осмала. — Пара пистолетов, ножи, баллончик со слезоточивым газом. Нужные для работы инструменты. Телефон, но он, что называется, чистый. К слову, чистота в самом трейлере оставляла желать лучшего.

Осмала выдерживает паузу. Я уверен, что он ждет от меня какого-то вопроса. Единственный вопрос, что приходит мне на ум, не самый лучший в истории человечества и даже не тот, какой я на самом деле хочу задать. Однако нужно что-то спросить.

— И?..

— Не столько «и», сколько «но», — отвечает Осмала, похоже вполне удовлетворенный моей реакцией. — А может быть, даже лучше будет сказать «но с другой стороны…». То есть — а что, если мы взглянем на дело немного под другим углом? Этот приятель оставляет весь свой серьезный инвентарь в трейлере, даже телефон не берет с собой, чтобы не фиксировался маршрут его перемещений и — на что следует обратить внимание особо — тщательно запирает за собой дверь. На что это похоже? Вот и мне так кажется. Он отправляется на дело. Не очень серьезное. Нужно кого-то напугать, надавить, пригрозить, наподдать, может, легонько придушить ну или просто на ком-то потоптаться. Передать привет. Но что-то идет не так. Хотя, если посмотреть на дело с точки зрения того, кого нужно запугать, все идет как раз так, как надо.

Осмала смотрит на меня, я — на него. Затем ключ скрывается у Осмалы в кулаке, который тот сует в карман и, судя по всему, оставляет его там.

— Такой вот получается расчет вероятностей, — говорит он, — и может быть, даже управление рисками.

— Именно, — соглашаюсь я, хотя не до конца уверен в точности такой классификации событий. В любом случае мне не хотелось бы обсуждать эту тему прямо сейчас. За время, проведенное в Парке приключений, я научился не обращать внимания на эпизодически возникающие противоречия и неточности, хотя они меня и раздражают.

— Как поживает художница?

Вопрос Осмалы относится к какому-то другому миру и даже к иному измерению, так что у меня уходит секунда-другая, чтобы понять его. Он, конечно, имеет в виду Лауру Хеланто.

— Насколько мне известно, — говорю я, — у нее все отлично.

— В прошлый раз вы рассказывали, что она собирается сделать здесь что-то новое?

— Она планирует дополнить муралы… — начинаю я и понимаю, что не могу подобрать подходящего слова, — некоторыми элементами.

— Вы имеете в виду современную скульптуру? Мне она очень нравится. В особенности когда из старого хлама делают что-то новое и содержательное, подчас даже трогательное. Кари Кавен — мой любимый художник.

Я не подсчитывал, сколько раз Осмала удивил меня во время нашего сегодняшнего разговора, но точно — неоднократно.

— Это объясняет, почему на полу приклеен скотч и нанесена дополнительная разметка, — продолжает Осмала, и кажется, он действительно размышлял об этом. Звучит весьма многообещающе.

Это значит, он обошел Парк. Ну разумеется.

— Передайте художнице мой искренний привет, — говорит Осмала и начинает вставать со своего игрушечного стульчика. Этот процесс напоминает возведение целого здания на заданную высоту за считаные секунды. — Я очень рад за нее. Новый старт… Такое нечасто случается.

Я ничего не отвечаю. Осмала снова натягивает пиджак. Наконец он достигает намеченного положения тела и собирается уходить. А я — вздохнуть с облегчением.

— Пожалуй, мы можем прогуляться, скажем, до выхода, — уверенно говорит он.

Я следую за Осмалой в коридор и далее в павильон с аттракционами. Осмала не спешит добраться до вестибюля прямым путем, а обходит сначала поезд «Варан», затем «Клубничный лабиринт». Мы уклоняемся от столкновений с посетителями. Осмала не разговаривает, возможно, потому, что нам все равно не перекричать стоящий вокруг гвалт и шум. Огибаем «Крокодилью реку», уже практически разобранную Кристианом. Осмала бросает взгляд на стопку режущих глаз своей яркой зеленью каноэ-крокодилов, потом смотрит на меня. Вероятно, я уже готов к тому, чтобы сложить вместе то, что не складывается, однако вероятности, они ведь такие — бывают больше, бывают меньше. Осмала осведомлен о троице из «Финской игры»; он говорил, что эта компания очень его интересует. И он вполне может знать, каким образом «Крокодилья река» оказалась в Парке приключений. Своим визитом он хочет показать мне, что все дороги ведут отнюдь не в пластиковые зубы этих тяжелых, плохо сконструированных хищников, а прямо к нему.

Мы добираемся до вестибюля, выходим на улицу и делаем несколько шагов в предвечерние сумерки, когда метрах в пятидесяти от нас разворачивается небольшое представление.

Останавливается дорогой навороченный автомобиль. Юхани вылезает из машины и, кажется, без каких-либо усилий буквально летит по воздуху к служебному входу в Парк. Автомобиль практически бесшумно, но стремительно уезжает. Юхани исчезает в здании.

Мгновение мы стоим, потеряв дар речи.

— Похоже, Парк приключений — гораздо более доходное предприятие, чем я полагал до сих пор, — говорит Осмала и направляется к своему автомобилю.

12

Утром Шопенгауэр все еще злится. Он почти не обращает на меня внимания с тех самых пор, как я пришел вечером домой, извинился за свое долгое отсутствие и накормил его. Шопенгауэр смотрит мимо меня, укладывается спать дальше от меня, чем обычно, и, кажется, даже не особенно слушает, когда я рассказываю ему о последних событиях и выводах, из них вытекающих. Сейчас он сидит на балконе на стуле, наблюдая за группой из четырех рабочих в ярких светоотражающих комбинезонах, которые возятся с электрическим шкафом уличного освещения на краю парка. Я знаю, что Шопенгауэр, молча наблюдая за происходящим по соседству, подает мне пример того, как следует жить.

Я пью чай за столом на кухне и пытаюсь сосредоточиться на насущных проблемах, требующих срочных решений. Но вместо этого в голову лезут неприятные мысли, а я пытаюсь их отогнать. С другой стороны, все это переплетается между собой.

В первую очередь я стараюсь не думать о том, насколько крепкие отношения соединяют Юхани и Лауру Хеланто. Возможно, вчерашний звонок насчет поездки на обед к Куйсме Лохи был их единственным контактом после возвращения моего брата, но мне это представляется маловероятным. В особенности если принять во внимание, что Юхани врал о том, что сначала звонил прямо мне. А энтузиазм, с каким Лаура Хеланто сообщила мне о предстоящей поездке с Юхани! Сейчас, когда прошло уже немного времени и можно проанализировать вчерашние события, я понимаю, что Лаура Хеланто рассказывала обо всем очень заинтересованно и, кажется, была даже рада, что я поеду с Юхани, хотя понятия не имела, куда он меня повезет. Может быть, она действительно ни о чем не знала и была в расслабленном настроении. Но это в любом случае влечет дополнительные вопросы: почему она себя так вела и как много она на самом деле знает?

Второй вопрос, о котором я стараюсь не думать, хотя он давно меня тревожит, — это вопрос о Юхани. Насколько далеко он в конце концов готов зайти?

Мне известно, какой он увлекающийся человек. Когда он охвачен какой-то идеей, это доходит до фанатизма. До тех пор, пока он не столкнется с реалиями окружающего мира.

Раньше им еще можно было как-то управлять, но после своего «воскресения» Юхани очень сильно изменился, стал более отчаянным, что ли, и, как это ни парадоксально, более деятельным и практичным. То, что эти его действия могут причинить вред мне или Парку, его не останавливает. Если бы мне сейчас нужно было определить границу, через которую Юхани не готов переступить, то я не смог бы этого сделать. Но понять, где пролегает эта граница, сейчас важно как никогда.

Допив чай, я встаю из-за стола, составляю посуду в посудомоечную машину, протираю кухонную рабочую поверхность. Наполняю миски Шопенгауэра сухим кормом и водой и приглашаю его вернуться с балкона. Затем чищу зубы, выбираю галстук и отправляюсь в Парк. Кристиан почти закончил разбирать «Крокодилью реку». По всему видно, что он серьезно отнесся к своему новому тайному назначению. Когда я смотрю на аккуратнейшим образом уложенные каноэ и прочее рассортированное оборудование — остроконечные весла и синие пластмассовые коврики с жесткой щетиной, — то не могу не думать о том, что Кристиан заслужил премию, и ему надо будет ее выплатить сразу, как только у Парка появится такая возможность. Продолжаю свой обход, и, когда уже почти дохожу до кабинета, откуда-то со стороны меня окликают грубым низким голосом.

— На твоем месте я была бы поосторожней, — говорит Минтту К.

На мгновение я останавливаюсь в проеме двери, затем захожу внутрь. С самого утра кабинет Минтту К напоминает ночной клуб. Дневной свет сюда не проникает, освещение как на дискотеке, воздух насыщен ароматами парфюмерии, алкоголя и табачного дыма.

— В каком смысле? — уточняю я, пытаясь сообразить, откуда доносится голос.

Рассмотреть что-либо в этих потемках мне не удается, но горящий кончик сигареты и сильный запах выдают местонахождение Минтту К. Благоухание, разумеется, исходит именно от нее. Минтту К сидит на диване в дальнем конце комнаты.

— Куйсма Лохи какое-то время назад прикупил фирму, где работал один мой знакомый, — говорит она и устраивается поудобнее, закидывая ногу на ногу. — И этой фирмы больше не существует. Вернее, есть-то она есть, но не для тех, кто в ней работал.

— Я не продаю…

— Я и не говорю, что ты собираешься что-то продавать. — Минтту К делает взмах рукой, то ли отгоняя табачный дым, то ли показывая никчемность моего комментария. — Тактика Куйсмы Лохи вовсе не в этом. Он так все обстряпает, что в конце концов ты сам будешь умолять его купить твой Парк, потому что у тебя не останется других вариантов. А если он скажет, что покупает Парк, это будет означать, что он заграбастает и все вокруг. Зачем искать иголку в стоге сена, когда можно купить весь стог? А потом спрессовать его в сухой брикет.

То, что Минтту К знает о наших с Юхани переговорах с Куйсмой Лохи, само по себе неудивительно. Мы сидели тогда в «Плюшке и кружке», где находилось человек семьдесят клиентов и их родителей. Ну и Юхани мог что-то сболтнуть. Кроме того, Минтту К и раньше проявляла редкую осведомленность по самым разным вопросам, и я знаю, что у нее бесчисленное количество приятелей и знакомых по всей стране. Ну, а в последнее время наше взаимодействие осложнялось ее непреклонностью и абсолютной бескомпромиссностью, которые заметно усиливались к концу рабочего дня.

Она отпивает из своей кофейной кружки.

— Я буду осторожен, спасибо за предупреждение.

Минтту К не отвечает. Огонек сигареты ярко вспыхивает. Думаю, мне надо успеть ретироваться прежде, чем у меня закружится голова от табачного дыма. Поворачиваюсь к двери.

— Эй!

Оборачиваюсь и смотрю в направлении Минтту К.

— Этот каратист… я тебе про него рассказывала, — говорит Минтту К низким грубым голосом, каким, наверное, хорошо строить роту на марше, — так вот, я его сложила, как бумажный листок. Не то чтобы я хвастаюсь. Просто чтобы ты знал.

Мгновение я размышляю, что на это ответить. Ничего не приходит в голову. Я снова благодарю Минтту К и ухожу.

Добравшись до своего кабинета, включаю компьютер и принимаюсь за работу. Решение вопросов повседневной жизни Парка кажется сейчас приятным отдыхом. Собственно говоря, мне надо обдумать, в каком порядке оплачивать счета и что необходимо заказать для Парка в первую очередь. Все это простые и понятные действия. Поскольку бухгалтерию я веду в основном сам, мне удается отвлечься от всего остального. То же происходит и со временем — часы пролетают незаметно.

Я быстро перекусываю в «Плюшке и кружке». Доверившись рекомендации скупой на слова Йоханны, беру суп «Шпинатик для попрыгунчика» с хлебцами «Прыг-скок». Пообедав, возвращаюсь за свой рабочий стол.

Снова обмениваюсь текстовыми сообщениями с Лаурой Хеланто. Она пишет, что приедет в Парк поработать после закрытия. Кроме того, она вызвала на вечер и на ночь няню, так что мы можем не ограничиваться измерениями и монтажными работами. Я не до конца понимаю, на что намекает Лаура Хеланто, но рад ее скорому приезду. Меня несколько настораживает общение Лауры Хеланто с Юхани. Стараюсь избавиться от давящей тяжести в голове. Не очень в этом преуспеваю. Неприятная мысль застряла в мозгу ледяной глыбой.

Вскоре после закрытия Парка мне удается привести бухгалтерию в порядок. Часть бумаг я раскладываю по папкам и убеждаюсь, что папки выстроены как надо — в ровный ряд в хронологическом порядке, а документы рассортированы по содержанию. Можно констатировать, что я привел в надлежащее состояние не только дела, но и документацию Парка. Когда я вошел в этот кабинет впервые, стол, стулья и столы были завалены исключительно неоплаченными счетами в количестве трехсот восемнадцати штук, и бухгалтерский учет в Парке не велся уже очень давно. Теперь же все счета рассортированы, оплачены и помещены в архив.

Делаю вечерний обход Парка. Кажется, все в порядке, работники ушли, свет в основном погашен. Прохожу «Клубничный лабиринт», миную «Замок приключений» и «Горку», осматриваю станцию поезда «Варан» и заглядываю в «Пончик». Останавливаюсь посреди игрового павильона и проверяю свой телефон. Это совершенно бесполезное действие — от Лауры Хеланто никаких вестей.

Уже собираюсь двинуться дальше, когда слышу приглушенный хлопок откуда-то издалека, с задворок Парка, со стороны демонтируемой «Крокодильей реки». Направляюсь туда и понимаю, что странный хлопок раздался где-то дальше. Замечаю, что дверь в диспетчерскую, где обычно сидит Эса, открыта. Одновременно слышу шаги. Они приближаются; походка — как у Эсы. Поэтому я жду, когда тот появится из-за «Клубничного лабиринта». К моему изумлению, это оказывается не Эса, а Отто Хяркя из «Финской игры».

— Ого! — восклицает он. — Трудитесь без отдыха и сна. Как, впрочем, и все мы.

— Парк закрыт, — говорю я.

— С какой стати? — отвечает Отто Хяркя. — Я собирался еще немного погрести на расчудесных крокодилах.

— «Крокодилья река» демонтирована, — говорю я и добавляю: — Практически полностью.

Отто Хяркя немного меняет траекторию движения и теперь идет прямо на меня.

— Хорошие крокодилы, — говорит он таким тоном, как будто ему их искренне жаль. — Зачем же их демонтировать?

— Где Эса? — спрашиваю я.

Отто Хяркя останавливается примерно в четырех с половиной метрах от меня. С тех пор как мы виделись в последний раз, усы у него, кажется, стали еще более внушительными. Конечно, дело может быть в освещении — тень падает как раз на нижнюю часть его лица. Хяркя начинает теребить пуговицы на своей голубой рубашке, облегающей круглый, заметно вздутый животик, словно проверяя, прочно ли они пришиты.

— Где оплата за поставленный нами товар?

— Я не считаю разумным…

— Срок оплаты четко указан в счете.

— «Крокодилья река» нам не…

— И еще мы произвели монтаж.

— Я не заказывал…

— Уладим это дело прямо сейчас, — говорит Отто Хяркя и хлопает в ладоши, как будто мы провели совещание и в результате пришли к соглашению. Он снова идет на меня, делает шаг, второй… Я начинаю пятиться. Отто Хяркя делает еще один шаг вперед, ко мне. Наши перемещения ускоряются. Я отступаю все быстрее. Мы обходим весь «Клубничный лабиринт» и выходим на то место, где еще недавно протекала кишащая крокодилами «река». Теперь мы движемся по голому бетонному полу и скоро доберемся до последней, самой широкой неразобранной секции «Крокодильей реки». Надо развернуться и бежать, думаю я, но Отто Хяркя сует правую руку в карман куртки, и я понимаю, что у него там, — разумеется, оружие. Поворачиваться в такой ситуации к нему спиной не кажется мне хорошей идеей.

— Предлагаю еще один раунд переговоров.

— Пожалуй, мы продолжим переговоры с твоим братом, — говорит Отто Хяркя, и его голос звучит уже не так задорно, как раньше. — Сдается мне, что все это начинает меня бесить…

Нет, нужно все-таки сматываться, и чем быстрее, тем лучше. Но делать это надо задом наперед, аккуратно. Надеюсь, что Отто Хяркя не очень хорошо знаком с устройством «Крокодильей реки». Это было бы странно. Он и его партнеры не производят впечатления людей, страстно преданных делу поставок оборудования для парков приключений. Я уже почти у «реки». Бросаю быстрый взгляд назад, прежде чем пересечь ее.

Синяя щетина поблескивает густым плотным ковром, ширина «реки» в этом месте составляет около трех метров. Не думаю, что Отто Хяркя способен перепрыгнуть ее в своих высоких черных зимних ботинках. Кристиан оставил посреди «реки» одну из стальных плит, чтобы легко пересекать «реку» во время работы и не вязнуть ногами в щетине, из которой непросто выбраться. В этом и заключается суть моего плана.

Я собираюсь перебраться через «реку» задом наперед по стальной плите, а затем быстро нагнуться и убрать ее. При этом Отто Хяркя останется на другой стороне, и у него будет два варианта на выбор — либо ступить в предательский «поток» из щетины, либо обходить «реку». Оба варианта дают мне бесценные дополнительные секунды. Кроме того, я окажусь на другом «берегу», где Кристиан сложил заостренные весла. Не думаю, что у Отто Хяркя спрятано в кармане что-нибудь более длинное.

Мой прыжок задом наперед удается на славу, стальная плита не подкачала. Второй прыжок не менее удачен. Плита находится ближе к моему «берегу», на расстоянии вытянутой руки. Я подтягиваю ее к себе, поднимаю обеими руками и понимаю, что…

Мой план провалился.

Отто Хяркя вынимает из кармана руку, сжимающую маленький черный пистолет. Он стоит на другой стороне «реки», нацелив оружие на меня.

— Какие резвые прыжки и забавные побегушки, — говорит он. — Сразу видно, что человек работает в парке аттракционов.

Я даже не стараюсь объяснить ему, что мы находимся в Парке приключений и что разница существенная: в парках аттракционов посетителей мучают аттракционы, а в парках приключений посетители мучают себя сами. У меня нет времени на чтение лекций. Собственно, я вообще не знаю, на что оно у меня есть.

— А теперь мы поступим так, — говорит Отто Хяркя. — Резко сваливаем из этого чертова парка. Устроим совместную прогулку.

Я понимаю, что отправляться на совместную прогулку в сложившейся ситуации крайне неразумно. Понимаю и то, что, если я попробую убежать, Отто Хяркя с гораздо большей вероятностью пустит пистолет в ход. Мы стоим в трех метрах друг от друга, нас разделяет только «река». Я не знаю, насколько Отто Хяркя меткий стрелок, но, полагаю, чтобы промахнуться с такого расстояния, надо сильно постараться.

— Хорошо, — говорю я.

— Ну пойдем, — кивает Отто Хяркя, и его усы ярко вспыхивают, когда на них падает свет.

Секрет внушительности усов заключается в том, что они покрыты лаком.

— Я готов начать переговоры с чистого листа…

— Дьявол! — вопит Отто Хяркя, и в этот момент мы оба действуем, полностью отдавшись на волю инстинктов и проявляя чудеса расторопности.

Отто Хяркя стреляет, а я поднимаю стальную пластину как щит.

Уж не знаю, насколько здраво действовал каждый из нас. Мне кажется, Отто Хяркя просто изменяет самообладание, а я инстинктивно пытаюсь защититься от тяжких последствий этого обстоятельства. Выстрелы следуют один за другим. Они звучат именно так, как я себе и представлял, — как громкие хлопки. За исключением последнего. Он состоит из двух частей: привычный хлопок, сопровождающийся более высоким и злым звуком, а за ним — долгое раскатистое эхо. Одновременно я чувствую рукой толчок. Я преуспел в самообороне. Пуля угодила в стальной лист и срикошетила… прямо в середину лба Отто Хяркя.

Отто Хяркя еще держится на ногах. Глаза его вывернулись так, словно он пытается разглядеть собственный лоб. Почему-то он все стоит и стоит. Вообще говоря, в сложившихся обстоятельствах стоячее положение тела не очень естественно. Он продолжает стоять, словно ноги у него заблокировало в негнущемся положении. Темная точка на лбу поблескивает подобно усам, сверкающим ниже. У него такой вид, словно он несказанно разъярен. Но поскольку глаза его больше не смотрят на меня, создается впечатление, что Отто Хяркя теперь зол на свой лоб. Затем он начинает валиться вперед, и «река» принимает его в свое лоно. Отто Хяркя мягко плюхается в «поток» и остается в нем лежать.

У меня звонит телефон.

Голос у Лауры Хеланто радостный, и в нем слышится нетерпение. Она только что сошла с автобуса и теперь пешком идет к Парку. Лаура Хеланто говорит, что все еще взвешивает варианты; она никак не может определиться, с чего начать, и разрывается между Франкенталер и Краснер. Спрашивает, что по этому поводу думаю я.

Озираюсь по сторонам.

Мне видна половина мурала, посвященного Франкенталер, а Краснер я вообще не вижу, но хорошо помню этот мурал. Мне нравятся оба. Очень. Одновременно перед моими глазами находится Отто Хяркя, и я начинаю понимать, что произошло и каковы непосредственные последствия этого происшествия. И что теперь мне необходимо успеть сделать до прихода Лауры Хеланто. С трудом переводя дыхание, я говорю Лауре, что мы можем еще раз вместе всё обдумать, когда она доберется до Парка, а до тех пор мне надо поразмыслить о том, как наиболее рационально использовать территорию и решить некоторые вопросы логистики. Лаура Хеланто на мгновение замолкает — я слышу шаги, приближающие ее ко мне, — и говорит, что в любом случае мы увидимся буквально через несколько минут и сможем обсудить еще и пару других вопросов. Не знаю, что она имеет в виду, но я просто не могу продолжать разговор. Мы бросаем друг другу «пока» и даем отбой.

Пока я бегу на склад, думаю о страховой математике. Она занимается оценкой рисков и вероятностей, но не отвечает на вопросы, связанные с многофакторными проблемами, подобными тем, что стоят передо мной. От страховой математики есть польза: она позволяет подходить к решению проблем аналитически, с учетом всех обстоятельств, и в то же время максимально практично. Это мой принцип на ближайшие минуты. Правда, сам по себе он не сделает эти минуты менее неприятными. Как мне уже неоднократно приходилось признавать, даже страховая математика не способна справиться со всеми проблемами.

Я беру необходимое снаряжение и возвращаюсь к «Крокодильей реке» и Отто Хяркя. Старательно заворачиваю тело в длинный кусок ковролина, снятого в «Пончике» при ремонте. Его важное преимущество, в том числе и в нынешней ситуации, — липучки на нижней стороне, позволяющие сформировать компактный и плотный сверток. Я понимаю, что Лаура Хеланто может постучать в дверь в любой момент и что у меня остаются какие-то жалкие десятки секунд, чтобы транспортировать труп Отто Хяркя, хотя на самом деле я уже не успеваю никуда его пристроить.

Разбираю один из штабелей уложенных Кристианом каноэ, подтаскиваю Отто Хяркя к нижнему суденышку и, обливаясь потом, поднимаю тело, одновременно пытаясь запихнуть его внутрь. Поднатужившись, загоняю конец свертка в каноэ. В итоге он целиком ложится на дно так, что сбоку его не видно. Чтобы его обнаружить, надо наклониться и заглянуть внутрь лодки, но, поскольку сверху будут лежать остальные каноэ, сделать это станет невозможно. Снова складываю лодки друг на друга. Когда я водружаю наверх последнее зеленое каноэ-крокодил, раздается стук в дверь. Вытираю со лба пот и поправляю галстук. Что еще можно сделать? Оглядываюсь кругом. Маленький черный пистолет Отто Хяркя блестит на бетонном полу. Надеваю пиджак, хотя мне и так жарко, поднимаю пистолет и опускаю его себе в карман. Затем иду к двери, стараясь на ходу выровнять дыхание. Сквозь стекло я вижу, как Лаура Хеланто радостно машет руками. До меня доносится ее голос.

— Краснер!

13

Я возлежу на Лауре Хеланто и стараюсь добиться максимальной пользы от своей деятельности. Лаура тяжело дышит. Мы у меня в квартире и у меня в постели. Я изо всех сил стараюсь сосредоточиться на происходящем, поскольку это, без сомнения, момент весьма значимый. Мы вместе занимались творчеством, потом поехали ко мне, поужинали, чрезвычайно динамично разделись и очень оперативно занялись подбором поз и движений, чтобы получить обоюдное удовольствие. Признаться, я не полностью сосредоточен на процессе, поскольку пребываю в том состоянии, когда делаешь одно дело, а думаешь о трех других.

Лаура Хеланто издает звуки, которые я считаю хорошим знаком как в тактическом, так и в стратегическом смысле. Кожа у нас обоих липкая и скользкая от пота, воздух в комнате стал густым и влажным, пахнет одновременно соленым, кислым и сладким — ощущать такой смеси запахов мне еще не доводилось. Я знаю, что в какой-нибудь другой момент, в какую-нибудь другую ночь я воспринимал бы все происходящее иначе. Рискну утверждать, что я вел бы себя более раскрепощенно.

Теперь же у меня в мыслях усы Отто Хяркя.

На самом деле я думаю не только об усах Отто Хяркя, но и о самом Отто Хяркя, а через него — и о Юхани, и о Куйсме Лохи, потом снова о Юхани и, наконец, возвращаюсь мыслями к Лауре Хеланто. Она сейчас вопит высоким и громким голосом что-то не очень разборчивое, какие-то не вполне литературные существительные и глаголы. Я стараюсь равномерно увеличивать скорость возвратно-поступательных движений и колебаний, лишь подчеркивая их однообразие небольшими отклонениями как по глубине, так и по направлению, сохраняя при этом ритм с точностью метронома. Мне кажется, все должно идти по нарастающей, это очень важно, потому что таким образом достигается кумулятивный эффект. Это как с ростом акций на большом временном отрезке: иногда возможны спады или даже рецессия, но, если взглянуть на график за десять лет, стоимость акций неуклонно растет. Через несколько минут я начинаю подозревать, что мы приближаемся к пиковым значениям курса и, судя по всему, выплате щедрых дивидендов. Лаура Хеланто кричит и крепко сжимает мои руки.

По прошествии пятнадцати минут я прихожу к выводу, что мне есть о чем поговорить с Лаурой Хеланто. Переворачиваюсь на спину, разглядываю четкую границу света и тени на потолке и готовлюсь задать свой первый вопрос, когда слышу голос Лауры:

— Не стоит ли вам переехать ко мне — тебе и Шопенгауэру?

Поворачиваю голову. В комнату проникает свет из другой части квартиры, с кухни, и, кроме того, между шторами пробивается внутрь немного света от уличных фонарей. Лицо Лауры Хеланто так близко, что я вижу его в неестественно увеличенном виде. В первую очередь внимания заслуживают глаза. Они устремлены на меня и в то же время куда-то вглубь или даже вдаль, и я больше не думаю об усах Отто Хяркя и вообще ни о чем из того, что только что занимало мои мысли. То, что Лаура Хеланто сказала мгновение назад, потрясло меня до глубины души. Она улыбается какой-то странной, загадочной улыбкой, но я тут же понимаю, что тоже улыбаюсь.

— На основании имеющихся у меня данных, — бормочу я, сам едва понимая, что говорю, — могу сразу заявить, что отношусь к этому проекту крайне положительно. Составление точного графика и информирование о принятом решении — это отдельное дело. Тем не менее я готов представить грубый расчет прямо сейчас, если мы оба оцениваем этот проект как рентабельный.

— Это наверняка самый романтичный ответ, который когда-либо произносился в такой ситуации.

— Практически невозможно оценить с достаточной долей уверенности…

— Хенри, — говорит Лаура Хеланто, придвигаясь лицом вплотную к моему, — иногда нужно отвечать только «да» или «нет».

— Как правило, это…

— Да или нет?

Я понимаю, что Лаура Хеланто перескочила через один этап, пренебрегла анализом и общей оценкой ситуации. Она больше не задает вопросов о том, что я думаю, а предлагает конкретные решения и действия.

Вместе с тем мне кажется, что все в моей жизни как бы сконцентрировалось, словно само время становится все плотнее и ускоряется под воздействием какого-то гигантского регулятора. Во Вселенной есть места, где происходит нечто подобное. На краю черной дыры, например, время начинает менять свою сущность…

Разумеется, я не думаю, что проваливаюсь в черную дыру, когда размышляю о переезде в Херттониеми. Но в целом могу сказать, что моя жизнь находится в фазе чрезвычайно интенсивного уплотнения и ускорения и контролировать ее становится очень тяжело, не легче, чем Вселенную со всеми черными дырами и прочим. Каждый день моей жизни похож на парк приключений: спуски, подъемы, столкновения, неожиданность за неожиданностью. Так что, наверное, Лаура Хеланто права. Пожалуй, мне и следовало бы сказать…

— Да.

Рука Лауры Хеланто у меня на щеке.

— Как хорошо, — говорит Лаура Хеланто, — что на тебя можно положиться.

14

Утро одновременно и очень приятное, и весьма непростое.

За окном еще практически темно, когда мы садимся за стол. Вечером мы впервые вместе сходили в магазин и купили продукты на завтрак. То есть у нас переломный момент еще и в хозяйственном плане. Мы взяли хлеб значительно дороже того, что я покупаю обычно. Сыр — даже двух сортов! Простоквашу, «где должны быть неперемешанные слои». Экологически чистые яйца. Я был поражен, насколько мало взволновала меня на кассе стоимость завтрака, хотя, как показывал приблизительный подсчет, она выросла на сто тридцать пять процентов.

Шопенгауэр явно находит ситуацию неоднозначной: с одной стороны, безусловно, проявляет к Лауре Хеланто интерес, а с другой — озадачен тем, что границы его территории нарушаются столь продолжительное время. Дверь на балкон приоткрыта, и Шопенгауэр то и дело выходит осмотреть двор, а потом возвращается назад, похоже, не удовлетворенный результатом в обоих случаях. Я его понимаю. У меня сходные чувства. Мне ни с кем не хорошо так, как с Лаурой Хеланто, но я не могу не думать и о каноэ-крокодиле, нафаршированном мною вчера вечером. Бросаю взгляд на настенные часы на кухне. Мне хотелось бы добраться до Парка раньше других. Я еще не знаю, что буду делать с начинкой крокодила, но в любом случае этим нужно заниматься в отсутствие посторонних глаз. Снова смотрю на часы и думаю, что если я уйду сейчас, то…

— Придешь на работу первым, — говорит Лаура.

Я помню похожие ситуации в недавнем прошлом, когда у меня возникали подозрения, что Лаура Хеланто читает мои мысли. Это, разумеется, невозможно, тем не менее множество раз мне казалось, будто она знает, что я собираюсь сказать или сделать. Не понимаю, как ей это удается. По-моему, я не посылаю никаких сигналов и не передаю сообщений о своих намерениях. Напротив, стараюсь все тщательно продумывать прежде, чем что-то произнести или сделать.

— Для тебя важно всегда приходить на работу вовремя, — говорит Лаура Хеланто и улыбается. Ее улыбка не та, что ночью. — Но все-таки не стоит забывать о том, что твои работники в Парке знают, чем им заняться, и без тебя там мир не рухнет. Ведь так?

Мне не хочется врать Лауре.

— Небольшие проблемы с оборудованием, которое мы выводим из эксплуатации, — отвечаю я. — Хочу сегодня покончить с этим делом, не перекладывая его на других.

Здесь все правда: от «Крокодильей реки» нам больше никакого проку, как и Отто Хяркя, какой бы циничной ни была эта мысль. С этим делом действительно надо покончить, причем именно мне, его нельзя никому перепоручить.

Лаура Хеланто окидывает меня быстрым взглядом и говорит:

— Мне в тебе это сразу понравилось, с первого дня.

— Что именно?

— Помимо всего прочего, ты такой… обязательный.

Я подвожу Лауру Хеланто на машине в ее мастерскую, а потом делаю то, чего не делал никогда прежде: мчусь в Парк, даже не пытаясь соблюдать разрешенную скорость. Наш фургончик для доставки грузов не предназначен для таких гонок. Порывы ноябрьского ветра бросают его из стороны в сторону на открытых участках дороги, а приемистость этой колымаги оставляет желать лучшего. Я всегда полагал, что превышать скорость глупо. При езде в городе это позволяет сэкономить считаные секунды, в лучшем случае — несколько минут. Но именно теперь мне дорого каждое мгновение, каждая минута. С удивлением замечаю, что меня вовсю обгоняют еще более отчаянные водители. Мне трудно представить себе, что у них могут быть более срочные дела. Что это за дела? Несколько трупов? Несколько крокодилов? И многим ли из водителей «ауди» — превышение скорости, похоже, является обязательной опцией этой немецкой машины — не дают покоя завернутые в коврики мертвые тела? Мои мысли мечутся, а глаза перескакивают со спидометра на часы.

Я проскакиваю пока еще пустынную парковку перед Парком приключений. Объезжаю здание, сворачиваю на стоянку для машин сотрудников и вздыхаю с облегчением. Ни машин, ни велосипедов, вообще никаких транспортных средств. Ставлю фургон на обозначенный белой краской прямоугольник, взбегаю по лестнице на погрузочную эстакаду, быстрыми шагами прохожу по стальной площадке к двери и открываю ее. Пробегаю кабинеты сотрудников, отмечая про себя, что и там никого нет. Затем открываю дверь на улицу и прислушиваюсь. Вроде все тихо.

Похоже, обстоятельства мне благоприятствуют. Остается решить всего одну проблему вместо нескольких. Тот случай, когда можно порадоваться, хоть эта проблема и не из легких.

Огибаю тир с ружьями-тромбонами, поворачиваю, подхожу к «Клубничному лабиринту», и за ним мне открывается вид на…

…совершенно пустую площадку.

В последний момент, чтобы не рухнуть, я успеваю прислониться к стене «Клубничного лабиринта».

Это позволяет мне удержаться на ногах, хотя в глазах все плывет, а в голове раздается какой-то гул. Головокружение длится лишь несколько секунд, и его сменяет дрожь во всем теле. Я в буквальном смысле слова не могу поверить своим глазам. Мне приходится сосредоточиться на том, чтобы просто заставить себя дышать как обычно. Осторожно отступаю на шаг от стены «Клубничного лабиринта» и продолжаю пялиться в пустое пространство перед собой, хоть и понимаю, как это глупо.

«Крокодилья река» исчезла.

Нет, она не просто разобрана и сложена в штабель, ее вообще нет. Не осталось ни детальки. Я не вижу ни «речки» с щетинистыми ковриками, ни весел, ни элементов стального каркаса. Вообще ничего. Все куда-то пропало. Я заставляю себя сдвинуться с места. Направляюсь к той части павильона, где вчера пересек «Крокодилью реку», защитился от пули, сложил в стопку каноэ. Здесь тоже ничто не напоминает о «Крокодильей реке» — пустота. Рукой ощупываю те места, где были сложены каноэ и еще совсем недавно «протекала река». Ничего.

— Босс, — раздается голос у меня за спиной, — ведущий оперативный директор задание выполнил.

Я оборачиваюсь и вижу перед собой Кристиана. Он выглядит как обычно: в обтягивающей фирменной яркой футболке Парка приключений, подчеркивающей его выпуклые грудные мышцы и накачанный пресс, похожий на стиральную доску. Кажется, он полон энтузиазма и с оптимизмом смотрит в будущее.

— Что? — спрашиваю я прежде, чем успеваю точнее сформулировать в голове свой вопрос.

— Сегодня утром, — кивает в ответ Кристиан. — Я заказал транспорт на без четверти шесть и получил скидку восемьдесят процентов. Пришел на работу в половине четвертого, чтобы успеть до конца разобрать то, что оставалось. Это отличная система.

— Что?.. — Я снова задаю тот же вопрос, не в силах его конкретизировать.

— Я книжку такую прочитал, — говорит Кристиан и подходит ко мне, благоухая бодрящим дезодорантом. Он останавливается точно на том месте, где Отто Хяркя вчера вечером упал, сраженный пулей. — В ней рассказывается о клубе «Файф-о-клок» — «Пять часов». Члены клуба просыпаются по утрам в пять, чтобы успеть встать раньше тех, кто продирает глаза в шесть, не говоря о тех, кто выползает из постели, скажем, в семь, или в восемь, или в девять, или… ну, вы понимаете, о чем я. Но мне пришло в голову кое-что получше. Я спросил себя: почему же в пять? И решил встать в четыре. Потом прочитал в комментариях к одному блогу, что кто-то уже додумался просыпаться в четыре. Тогда я принял решение подняться в три. И вот результат.

Кристиан разводит в стороны свои натруженные руки. Я догадываюсь, что он не пытается продемонстрировать мне накачанные мышцы, а имеет в виду пустое пространство вокруг нас.

— Вы назначили меня руководить операцией, — продолжает Кристиан. — Я никому об этом не рассказывал и общался на эту тему только с вами.

У меня все еще слегка кружится голова, шок не проходит. Мысли с трудом ворочаются в голове. Затем, как цунами, на меня накатывает новая волна. Ее венчает гребень, подозрительно напоминающий темные, густые, блестящие усы. Я боюсь задать следующий вопрос, но вынужден это сделать.

— И куда… — начинаю я, стараясь сформулировать вопрос более конкретно, — куда ты отправил оборудование?

Кристиан кажется невероятно довольным.

— Разумеется, — отвечает он, — обратно. В «Финскую игру».

15

Я не знаю, существуют ли особые рекомендации по ведению коммерческой деятельности парков приключений, но абсолютно уверен, что в них не может содержаться совета отправлять труп поставщика оборудования обратно его компаньонам. Я стараюсь сообразить, как объясняться с получателем, когда все вскроется. И мне не приходит в голову ни одного убедительного — если так можно выразиться — варианта. Отто Хяркя явно не сам забрался отдохнуть в крокодиле. И не производит впечатление человека, получившего травму на рабочем месте из-за несоблюдения техники безопасности труда. У него дырка в голове, да и в ковер ему явно помогли завернуться. Это определенно не несчастный случай на производстве, скорее это наталкивает на мысли о «Крестном отце».

Я сижу у себя в кабинете, за окном светает.

Работы — завал. Передо мной на столе и в компьютере множество документов. Но сейчас мне трудно решить, с чего начать, как распределить дела по срочности и важности, поскольку переменных величин несколько и часть из них в буквальном смысле вооружена. Размышления о том, сколько сахара следует заказать для «Плюшки и кружки», представляются не первоочередным делом. Как и составление моих любимых графиков, где я обозначаю проблемы в порядке возрастания значимости. Какой смысл устанавливать срок исполнения работ, если до его завершения, а может, и раньше меня самого могут закатать в ковер?

Когда я встаю со стула, — еще толком не зная, куда пойду и что буду делать, — до меня доносятся шаги из коридора. В голове мелькает мысль: не дошла ли уже посылочка, а если дошла, то не оставшиеся ли в живых владельцы «Финской игры» топчутся сейчас за дверью? Это, конечно, кажется не очень вероятным, но и не исключено.

Инстинктивно отскакиваю в сторону, подальше от своего стула, стоящего прямо напротив двери, и хватаю со стеллажа с папками увесистую модель нашей детской горки. Не знаю, чем она могла бы мне помочь, если бы на меня напали вооруженные соратники Отто Хяркя. И не уверен, что налетчики с пистолетами отступили бы, если бы я принялся размахивать горкой у них перед носом. Тем не менее я непроизвольно поднимаю свое оружие над головой.

Куйсма Лохи не стучит в дверь и никаким иным образом не предупреждает о своем визите. Он просто входит ко мне в кабинет, а за ним вкатывается и Юхани.

— Подготовка к встрече с клиентами? — говорит Куйсма Лохи, разглядывая металлическую горку у меня в руках. — Понимаю. Я бы и сам, пожалуй, задал им хорошую трепку. Этим чумазым и визгливым мелким варварам нечего тут делать.

Я опускаю руки и смотрю на Юхани. Тот выглядит каким-то заспанным, но в то же время невероятно напуганным. Что-то случилось, сомнений быть не может.

— Это займет буквально минуту, — говорит Куйсма Лохи. — Вопрос первый. Срок действия коммерческого предложения сокращен по сравнению с предыдущим, а оно, в свою очередь, было ускоренным вариантом предшествующего. Вопрос второй — «Финская игра».

Я снова бросаю взгляд на Юхани. У него такой вид, будто он хочет что-то сказать, но не находит подходящих слов, да и момент явно неподходящий, чтобы открывать рот. Это тоже совсем на него не похоже.

— Мне кажется, я ясно дал понять, что хочу купить Парк приключений, — продолжает Куйсма Лохи, — отлаженный и рентабельный, такой как ваш. Теперь же до меня дошла информация, что все, возможно, обстоит не так гладко, как предполагалось вначале.

Я молчу. Честно говоря, я вообще не понимаю, о чем идет речь, поэтому считаю за лучшее не расставаться с тяжелой моделью горки и просто слушаю.

— Я знаю, что у Парка заключен эксклюзивный договор с «Финской игрой», — продолжает Куйсма Лохи. — И сейчас мне хотелось бы выслушать ваше мнение о том, как продвигается сотрудничество.

Я стараюсь быстро обмозговать ситуацию. Куйсма Лохи не Осмала, он не занимается расследованием неожиданных смертей. Первый вариант, пришедший мне в голову, по-видимому, самый правильный: Куйсма Лохи защищает свои потенциальные инвестиции. Одновременно отмечаю для себя, что Юхани не следует знать лишнего: все, что станет ему известно, может быть так или иначе использовано против меня.

— Представления новых владельцев «Финской игры» о ценах в отрасли отличаются от наших, — говорю я и добавляю: — Существенным образом.

Голубые, словно вылинявшие глаза Куйсмы Лохи ничем не выдают того, что происходит у него внутри. Но почему-то мне кажется, что мои слова его не очень сильно расстроили.

— Мне это вовсе не кажется странным. Вполне ожидаемое обстоятельство при смене владельцев. Что вас так удивляет?

Угрозы. Шантаж. Пистолет (который я спрятал на складе инструментов в Парке). Отправка назад мертвого тела. И правда, чему удивляться…

— К их безапелляционности не сразу привыкаешь, — говорю я честно.

Куйсма Лохи молчит. Потом смотрит через левое плечо на Юхани и снова переводит взгляд на меня.

— Когда мы разговаривали на эту тему с вашим братом, он сказал, что именно ему и следовало бы вести переговоры.

Так, это одна из причин, почему Юхани взволнован и чувствует себя не в своей тарелке. Помимо того что он плетет интриги за моей спиной, он еще и раздает невыполнимые обещания. Ни в том ни в другом, разумеется, нет ничего нового, но, судя по поведению Юхани, это еще не все. В обычной ситуации он уже вмешался бы в разговор и болтал бы, по своему обычаю, что на ум взбредет. Теперь же он с беспомощным видом стоит у стены.

Совсем другое дело — то, о чем вещает Куйсма Лохи. Он ведет себя так, словно Парк уже принадлежит ему, что, конечно, совершенно не соответствует действительности. Я хотел бы попросить его немедленно убраться прочь, но не могу. Вдобавок я не знаю, насколько Куйсма Лохи в курсе наших дел с «Финской игрой» и в какой мере он осведомлен о моих отношениях с Юхани. Юхани одергивает под пиджаком рукава рубашки и явно намеревается наконец высказаться.

— Мы обсудим это с моим братом, — говорю я.

Куйсма Лохи снова поворачивается к Юхани. Тот поправляет лацканы пиджака и кивает.

— Я это и имел в виду, когда мы с вами разговаривали. Что мы обсудим и примем решение, — отвечает Юхани и замолкает.

Полагаю, что мы оба — Куйсма Лохи и я — ждали от Юхани более развернутого выступления. Мы с Куйсмой Лохи снова смотрим друг на друга.

— Таким образом, — заключает Куйсма Лохи, и я впервые вижу, как на его губах мелькает подобие улыбки, — будем считать, что мы во всем разобрались и решили эту мелкую проблему с поставщиком. Подробности вы можете обсудить и без меня.

Когда Куйсма Лохи уходит, мы с Юхани остаемся одни, и я снова ловлю себя на мысли, как же хорошо я его знаю. В том смысле, что я ничего о нем не знаю. Он смотрит на меня и улыбается. Мне на ум приходит рассказ Осмалы о человеке, найденном в озере, который, по случайному совпадению, останавливался в том же кемпинге, что и Юхани.

Разумеется, я по многим причинам не могу обо всем расспросить брата прямо. Во-первых, он все равно не ответит на мои вопросы честно, во всяком случае исчерпывающе, поскольку на такое просто не способен. Во-вторых, откровенные вопросы поставят меня самого в невыгодную позицию, а мне ни в коем случае нельзя допустить, чтобы Юхани потом мог использовать полученную информацию против меня в своей запутанной игре.

Юхани все никак не сядет. Он продолжает стоять посреди кабинета и слегка, почти незаметно, покачивает руками. Я усаживаюсь на стул и жду.

— В обоих случаях я вижу блестящие перспективы, — наконец говорит Юхани. — И дело тут не только в моей привычке видеть все в радужном свете. Мы можем либо сразу получить деньги, либо приступить к длительному сотрудничеству. Отличные варианты — и тот и другой. Откровенно говоря — просто изумительные. Даже, пожалуй, фантастические. Однако…

— Однако?

— Я рад, что ты задал этот вопрос, Хенри, — говорит Юхани. Он пытается говорить в своей обычной и такой знакомой мне манере, но тон у него фальшивый, вымученный. — Мне тоже кажется, что следует обсуждать это дело именно так. Спрашивая. Но и отвечая. А ответ, в свою очередь, требует определенной смелости…

Юхани продолжает говорить. Но я уже уловил суть.

— Тебе нужны деньги, — перебиваю я брата. — И нужны срочно.

Юхани больше не болтает руками. Он вздыхает.

— Я ведь умер, как тебе хорошо известно, — говорит Юхани, и я не в состоянии, да мне и не хочется, разрушать это его удивительное логическое построение. — А перед смертью я оформил страхование жизни на весьма приличную сумму. В договоре получателем этих средств указал одного человека, который, если так можно выразиться, пока я был мертв, содержал меня на том свете в Восточной Финляндии.

Юхани пододвигает к себе стул и садится.

— Но деньги из страховой мы так и не получили, — продолжает он таким тоном, словно искренне удивлен неожиданным поворотом дела. — А теперь этот человек требует от меня вернуть ему потраченные средства. И даже еще немного сверху. Причем быстрее, чем это было оговорено изначально.

— Ты наобещал лишнего, — говорю я, — и поверил в обещания человека, столь же ненадежного, как ты сам.

Юхани продолжает смотреть на меня, будто ждет, что я еще что-то скажу.

— И это все? — спрашивает он.

— Что ты имеешь в виду?

— Я на мели… уже давно. Знаешь, легко быть крепким задним умом. И по истечении времени рассуждать о том, чего не следовало делать и как, наоборот, надо было поступить. Но в тот момент, когда приходится принимать решение, оценить последствия невозможно. Нельзя предсказать будущее.

С одной стороны, Юхани, безусловно, прав, но с другой — глубоко заблуждается.

— Я предлагаю согласиться на предложение Куйсмы Лохи, — продолжает он. — И сразу получить деньги. Это выгодно всем.

— Под всеми ты имеешь в виду…

— Тебя, меня, работников Парка.

— И чем же оно выгодно мне?

Мгновение Юхани смотрит мне прямо в глаза, потом отводит взгляд.

— Ты отделаешься от Парка, от связанных с ним хлопот и проблем. Только нужно действовать быстро.

Я собираюсь задать следующий вопрос, но что-то меня останавливает. Юхани изо всех сил старается это скрыть, но видно, что на самом деле он в отчаянии. Одновременно я понимаю две вещи. Они основываются на фактах, на том, что мне доподлинно известно, что я видел и пережил. Если Юхани не сможет рассчитаться по долгам, то за ними придут ко мне. Такое уже было. Если же — рассуждая гипотетически — я продам Парк, то все равно не освобожусь от его проблем, поскольку от меня наверняка не отвяжется «Финская игра», ведь рано или поздно в каноэ обязательно найдут Отто Хяркя. А еще более вероятно, что сначала меня оберут, а потом предложат последнее каноэ и мне. Единственная возможность как-то выкрутиться — это поискать другие решения, и пусть все идет своим чередом. На это требуется время. Последнее обстоятельство естественным образом вступает в серьезное противоречие со всем происходящим.

— Нам нужно еще…

— Я понял, — говорит Юхани, — что бы я ни предложил, что бы я ни сделал, ты всегда найдешь какие-то надуманные причины и все испортишь.

— Дело не в этом…

— А в Юхани, — говорит он и смотрит мне в глаза. — Понятно.

Он встает со стула, еще раз поправляет лацканы пиджака и выходит из кабинета.

Теперь сама мысль поработать отверткой, разводным ключом или молотком кажется мне во всех отношениях абсурдной. Что толку ковыряться с какой-то несчастной педалью «Варана», когда по городу в крайне неудачном направлении и на приличной скорости мчится усатый труп, упакованный в пластмассового крокодила, а мой брат день ото дня укрепляется в решимости пойти на самые отчаянные шаги?

Поначалу, разумеется, кажется, что в этом нет никакого смысла. Однако математика подсказывает, что на самом деле все не так, как представляется на первый взгляд. И убедиться в этом можно с помощью, так сказать, метода минимальной ошибки. Это одна из серьезнейших причин, почему многие идеи, замыслы и проекты пробуксовывают, замораживаются или попросту разваливаются. Ничего нет проще, как отступить на миллиметр. В масштабах всего предприятия уступка кажется ничтожной, и никакого вреда такое действие не принесет. Тем не менее математика ясно показывает, и с этим не поспоришь, что расстояние до поставленной цели увеличилось.

Эти повседневные миллиметровые уступки имеют большое значение.

Я доделываю педаль, собранную из купленных деталей, и устанавливаю ее на место в вагоне «Варана». Выталкиваю вагон на пути и с минуту наблюдаю за происходящим. Клиентов довольно много, с виду все как обычно. Вот уже кто-то занимает место машиниста, вагон катится по рельсам.

Следующим пунктом в списке дел значится Эса. Иду повидать его.

Я все не могу приспособиться к сверхвысокому давлению газов в его комнате. Опять вспоминаю, что перед тем, как сюда зайти, надо набрать полные легкие воздуха, чтобы в диспетчерской только выдыхать. Но теперь уже слишком поздно. Вонь такая, как если бы я по самое горло забрался в наполненный тухлыми яйцами бассейн для целлюлозной массы на старом бумажном комбинате. Замечаю новый симптом: кажется, что глаза у меня сейчас вылезут из орбит. Не откладывая, перехожу к делу. Говорю Эсе, что однажды вечером диспетчерская была оставлена незапертой. Это произошло, когда Отто Хяркя появился из ее дверей, но, разумеется, об этом Эсе я не сообщаю. Вопреки моим ожиданиям, Эса говорит, что это было сделано намеренно.

— Честно говоря, у меня тут есть и другие нововведения. Современный рацион спецназа значительно больше обогащен клетчаткой, чем тот, какого я придерживался до последнего времени. Полагаю, боеготовность Парка имеет первостепенное значение, поэтому перехожу со следующей недели на новый рацион.

— Ясно, — говорю я и снова пытаюсь поторопить Эсу. — Итак, дверь была…

— Открыта, точно. — Эса решительно кивает. — У нас есть несколько постоянных клиентов. Как я подозреваю, они являются двойными агентами. Они ходят и к нам, и к конкурентам и сливают информацию тому, кто больше предложит. Моя задача — скармливать таким агентам неверную информацию и следить за тем, как эти сведения передаются дальше.

— Отлично, — говорю я, совершенно не понимая, о чем толкует Эса.

Благодарю его и пячусь к выходу.

— Значительно больше гороха и бобов, — доносится до меня доклад Эсы. — И еще лука, сельдерея и круп. Выносливость и еще раз выносливость.

После обеда в Парк приходят Лаура Хеланто и Туули. Туули просит меня решить в уме несколько задач на умножение и восторгается результатами. Затем она исчезает на просторах Парка, а я принимаюсь помогать Лауре Хеланто. Довольно быстро я понимаю, что мои мысли далеки от искусства и даже от роли ассистента при создании художественных произведений. Я прокручиваю в голове свои утренние встречи и разговоры с Куйсмой Лохи и Юхани, вспоминаю все, что произошло, и пытаюсь сложить это в цельную картину. Мне не остается ничего другого, кроме как попытаться найти какие-то решения, какими бы безнадежными ни казались эти попытки. Возможно, Лаура Хеланто опять читает мои мысли или просто замечает, что я стараюсь согнуть тонкий фанерный лист совершенно не так, как она только что попросила. Я приношу извинения.

— Ничего. — Лаура легонько целует меня в губы. — Ты просто думаешь о чем-то другом.

Вероятно, она имеет в виду текущие дела в Парке, и я уже собираюсь сказать что-нибудь подходящее, когда она спрашивает:

— А Юхани на работе?

Я не видел Юхани после нашего утреннего разговора. Но напоминание об этой встрече вызывает у меня неприятное чувство и ощущение холода где-то в животе. Отвечаю, что не видел его уже какое-то время.

— А что? — говорю я как можно более бесстрастно.

— Он обещал мне кое-какие материалы.

— Когда? — Вопрос срывается с моих губ непроизвольно.

— Некоторое время назад. На прошлой неделе.

Я ничего не отвечаю.

— Ну, — бросает Лаура Хеланто и отворачивается от меня, разглядывая свою незаконченную работу, — сегодня они мне все равно не потребуются. Однако, если увидишь его, скажи, где меня найти.

16

Зачем я сюда приехал? Почему сижу темным ноябрьским вечером в кабине служебного «рено»? Чтобы полюбоваться кемпингом в Растила?

Я выхожу из машины и иду вперед. Вечер прохладный, даже, честно говоря, по-настоящему холодно. В конце ноября погода отличается разнообразием — дни могут быть по-осеннему свежими, а вечера — по-зимнему холодными. Наматываю на шею шарф и застегиваю молнию на куртке до самого подбородка. Прохожу через ворота и поворачиваю налево. На территории кемпинга уютно. Из маленьких окошек домов на колесах льется теплый свет, в воздухе смешиваются запахи сауны и гриля. Чайки уже угомонились, издалека доносится гул шоссе, с другой стороны — шум ветра с моря.

До конца широкого проезда остается еще два перекрестка; тут-то мне и нужно свернуть направо, на узкую пешеходную дорожку. Но я продолжаю идти вперед не сворачивая.

Зайдя за дом на колесах, стоящий на угловом участке, я ускоряю шаги.

Иду быстро и потом, добравшись до последнего перекрестка, все-таки поворачиваю. Двигаюсь по проходу, параллельному тому, где стоит автодом Юхани. Через мгновение замедляю шаг, продолжая разглядывать автодом. Там горит свет. И то, что я вижу в следующий момент, убеждает меня, что я правильно сделал, не свернув прямо к дому, а обойдя его с другой стороны.

Этого человека я узнал бы где угодно и когда угодно.

Я слышу, как колотится мое сердце, словно тяжелые басы долетающей откуда-то издалека музыки. Учащенный пульс не вызван напряжением от быстрой ходьбы. На какие-то доли секунды я буквально застываю в воздухе. Отрывочные образы, промелькнувшие передо мной, складываются в один, так сказать, предупреждающий знак: самый большой пиджак из тех, что я когда-либо видел; крохотные, по сравнению с габаритами владельца, туфли; неторопливая, тяжелая и решительная походка, какая бывает у беременных женщин… Так или иначе, я интуитивно понял, кто передо мной, еще до того, как отчетливо это осознал. Трейлер Юхани заходил ходуном, как при землетрясении, когда Осмала начал втискиваться внутрь.

Наконец Осмала уселся.

Это стало понятно, потому что трейлер перестал раскачиваться. После этого в течение двадцати двух минут жилище Юхани представляло собой обычный автодом, ничем не отличающийся от других. Небольшой, но в остальном такой же, как все. С моря задувал холодный ветер, но я не обращал на него внимания. К счастью, дом на колесах, за которым я прятался, был темным и казался необитаемым, так что мне не нужно было никому давать объяснений по поводу того, что я делаю за деревом в чужом дворе, согревая руки дыханием, пригнувшись и выглядывая что-то в соседнем ряду автодомов. За эти двадцать две минуты я успел подумать о многом.

Трейлер Юхани снова начинает штормить. Это либо землетрясение, либо Осмала пробирается к выходу.

Дверь открывается, и Осмала выходит наружу. Он не был бы Осмалой, если бы перед уходом не обернулся еще раз и не сказал бы что-то в открытую дверь. Я слышу его голос, но не могу разобрать слов. Думаю, это часть обычного представления, разыгрываемого следователем: последний удар с целью вывести противника из равновесия и оставить его в смешанных чувствах. Но вдруг происходит то, что не вписывается в сценарий. В проеме появляется Юхани и тоже выходит из трейлера. Он направляется к Осмале. Я снова слышу голос полицейского, а потом — своего брата. Они тепло прощаются за руку.

Я жду восемь минут, прежде чем тронуться с места.

Несусь на всех парах, но потом выравниваю шаг и вспоминаю, зачем вообще сюда явился. Пока ветер с моря остужает мою голову и чувства, мне на ум начинают приходить альтернативные объяснения случившегося. Возможно, Осмала приехал в кемпинг, поскольку продолжает расследование. Напавший на меня человек жил здесь. Юхани работает в Парке приключений. Осмалу интересуют они оба. Но все это по-прежнему не объясняет теплого дружеского рукопожатия и интонации во время их разговора — как будто общались старые знакомые.

Уже почти дойдя до трейлера Юхани, я вдруг подумал, что об этой ситуации многое расскажет один небольшой нюанс. А именно сообщит ли мне Юхани о визите полицейского? Если нет, их рукопожатие, безусловно, кое-что означает. И можно будет с уверенностью предположить, что оно означает нечто большее, чем просто вежливое пожелание приятного вечера. Если же Юхани упомянет о приходе следователя, всех вопросов это не снимет, но кое-что прояснит.

Несколько минут я кружу между рядами автодомов и наконец подхожу к трейлеру Юхани. Направляюсь прямо к двери. Изнутри не доносится ни звука. Стучу в дверь и жду. Дверь открывается, и по выражению лица брата я понимаю, что он не ожидал меня здесь увидеть. Мгновение, и Юхани удается справиться с выражением изумления на лице.

— Я по-прежнему не готов выслушивать лекции по математике, — говорит Юхани, — и не хочу знать, что тогда-то и в такой-то ситуации мне следовало поступить иначе.

Из трейлера через дверной проем веет теплым воздухом. Холодным ноябрьским вечером разговаривать в помещении было бы намного приятнее. Но не похоже, что Юхани горит желанием пригласить меня войти.

— Я не собираюсь читать лекцию…

— А я не хочу больше слушать россказни про десятилетние и столетние планы развития, — никак не угомонится Юхани. — И про то, что уже в три тысячи сто пятьдесят первом году мы увидим, что стоимость билетов в Парк увеличилась достаточно для того, чтобы мы позволили себе купить лимонада на какой-нибудь распродаже.

Юхани держится за дверной косяк, как будто боится вывалиться из трейлера.

— Я пришел поговорить…

— Говори, — чеканит Юхани.

— У меня нет ни определенного плана, ни конкретного решения наших непростых проблем, Юхани. Возможно, их вообще не существует. Нам…

— Нам, скорее всего, вообще ничего не нужно, — не унимается Юхани. — Как ты помнишь, я не могу принимать решений. А ты не принимаешь ничьих предложений.

Понятно, что Юхани не в лучшем настроении для откровенных бесед. Тем не менее его слова дают зацепку, чтобы продолжить разговор.

— И какие же предложения тебе сделали?

Юхани смотрит мне прямо в глаза:

— Ты и сам прекрасно знаешь.

— Куйсма Лохи кое-что предложил, да, но кто еще? Ты ведь сказал о предложениях во множественном числе.

— В общем смысле. Имея в виду, например, «Финскую игру». Они тебе тоже что-то предлагали, но ты и им отказал.

Повисает долгая пауза. Я не собираюсь прямо сейчас во всех подробностях расписывать ситуацию, сложившуюся у нас с «Финской игрой». Вообще говоря, это не относится к тому, что мне хотелось бы обсудить в данный момент. Я вспоминаю, для чего, собственно, сюда пришел: еще раз попробовать наладить отношения, использовать такой шанс. Дать его Юхани, разумеется. Но и себе самому тоже.

— Я был сильно замотан и изрядно перенервничал, — говорю я откровенно. — И мог пропустить что-то важное. Ты не хочешь рассказать мне что-то, о чем мне следует знать? Получал ли ты другие предложения, обсуждал ли дела Парка еще с кем-то?

Юхани отвечает не сразу.

— Нет, — произносит он после некоторого размышления, — после нашей утренней встречи с Куйсмой Лохи — нет. Днем я занимался делами Парка, а потом отправился прямо сюда. Спокойный вечерок.

17

Мой телефон издает громкий писк — сообщение от Лауры Хеланто. Я быстро сочиняю ответ, пытаюсь найти подходящие мемасики — три штуки, как и в сообщении от Лауры, — нажимаю на кнопку «Отправить» и опускаю телефон в карман. Почти тут же снова достаю его и читаю, что же я ответил Лауре. К счастью, я написал по теме вопроса. Облегченно вздыхаю. Следует признать, что в данный момент концентрация моего внимания оставляет желать лучшего.

Серое утро, моросит дождь. Я бреду к машине, и что-то в этом рутинном действии напоминает о том, в каком болоте противоречий и неопределенностей я увяз. Вообще-то, мне нравится ездить общественным транспортом. Это самый разумный способ передвижения, предоставляющий свободу и простор для маневра. Кажется, всякий раз, когда я пользовался служебным фургоном, то либо влипал в неприятности, либо устранял их разнообразные последствия. Что, в свою очередь, еще больше связывало мне руки и отбирало свободу. Неужели это и есть удел автовладельца? И теперь мне предстоит тащиться по утренним пробкам: у меня куча проблем, которые я стараюсь решить с помощью автомобиля, потому что мне надо куда-то успеть, что-то отвезти, с кем-то встретиться.

Включаю дворники, они размазывают воду по ветровому стеклу.

Я вспоминаю о вечере в Растила, прокручивая в мозгу недавние события и свой разговор с Юхани. Пытаюсь связать воедино время, место и всех участников. И не нахожу ничего, что не вызывало бы вопросов. Даже не знаю, что и думать о собственном брате, Юхани. Вечером я сам удивился, с какой выдержкой пожелал ему спокойной ночи в завершение нашей короткой беседы. А может быть, все намного проще, чем мне кажется, — как в таблице умножения…

К Парку приключений я подъехал со стороны служебного входа на двадцать шесть минут позже обычного. Поставил машину на парковку для работников. Заглушил двигатель и остался сидеть в автомобиле.

Дождя не слышно, но он виден. Окружающий мир как будто заполняется легкой влагой, чем-то, что не обладает плотностью и массой обычной воды, но тем не менее делает все мокрым, пропитывает землю, заполняет каждую канавку и трещинку, образует большие и маленькие лужи в каждом углублении, выбоине или ямке. У меня больше нет сил поправлять себя, напоминать себе о вещественности и плотности окружающего мира, о его константах. Я не знаю, является ли этот временный сбой самой серьезной из моих проблем. Собственно, я не знаю, какая из них самая серьезная. Я не умею сравнивать проблемы, решать, какая из них больше — первая или вторая, а может быть, третья. Я даже не в состоянии расположить их в порядке увеличения сложности. Я берусь за ручку двери, и перед моими глазами возникает картина, отвечающая на эти вопросы новым вопросом.

Могут ли мои дела обстоять еще хуже?

Передо мной «Утиный туннель», и я понимаю, что все действительно хуже некуда. Ярко-желтое строение возвышается на том месте, где только что была демонтирована «Крокодилья река». «Утиный туннель» представляет собой длинную трубу около двух метров в диаметре, при продвижении по ней нужно уклоняться от столкновений с утками, которые подпрыгивают, ныряют, летают, падают и всячески мешают добраться до конца трубы. Утки мягкие. Но это в теории. На самом деле ни один ребенок ни разу не вышел из «Утиного туннеля», не обливаясь слезами. Утки жесткие и на удивление злобные. «Утиный туннель» — еще более устаревший аттракцион, чем «Крокодилья река». Он более опасен и совершенно никому не нужен. «Утиный туннель» — это пример того, как можно все испортить, проектируя оборудование для парков приключений без надежных испытаний.

Но на «Утином туннеле» плохие новости не заканчиваются.

Рядом с туннелем стоят и разговаривают с Кристианом Кари Лийтокангас и Йеппе Саувонен из «Финской игры». Невысокий Кари Лийтокангас, по-видимому, лет пятидесяти. У него широкая грудь, но тонкие ручки и ножки. Подбородок кинозвезды контрастирует с красным носом любителя выпить. Йеппе Саувонен рядом с ним выглядит тонкой крепкой жердью. Он в футболке с надписью на груди: FOLLOW ME. Лично мне не очень понятно, что он хочет сказать этим текстом, к кому обращается, кого призывает следовать за собой.

Поскольку они заметили меня, мне ничего иного не остается, как направиться прямо к ним. Подхожу, смотрю на Кристиана. У него немного усталый вид. Видимо, вставать в три часа ночи не так уж полезно для здоровья. При ближайшем и более внимательном рассмотрении Лийтокангас и Саувонен производят впечатление людей, пребывающих не в лучшем расположении духа. Но, судя по их поведению, Отто Хяркя все еще не найден. В этом я практически уверен. В противном случае они были бы не просто в плохом настроении, не привезли бы «Утиный туннель» и не смонтировали бы его без моего разрешения. А также не стояли бы сейчас перед желтой трубой, поджидая меня.

— Оборудование доставлено, — без всякого приветствия обращается ко мне Лийтокангас, показывая рукой на желтую трубу «Утиного туннеля». — Установлено и здесь останется.

— Да уж, никуда оно отсюда не денется, — вторит ему Саувонен.

— Вот у нас тут документы, заказ, накладные. — Лийтокангас вынимает из кармана пиджака пачку сложенных листов формата А4. — И счет, конечно же.

— Срок оплаты, — добавляет Саувонен, — уже наступил.

Я беру пачку бумаг из руки Лийтокангаса. Смотрю на счет и цену в самом низу. Она совершенно безумная. Бланк заказа оформлен не столь аккуратно, как в прошлый раз. Сразу видно, что это подделка. Складываю бумаги и пихаю в карман.

— Мы опробуем оборудование и вернем его, если не найдем ему применения.

— Охолони, — говорит Йеппе Саувонен, — применение уже найдено.

— То, что я слышал об «Утином туннеле»…

— Мало ли что болтают, — вступает Лийтокангас. — Это все равно что интернет читать и верить в любую чепуху. Земля сразу окажется плоской.

— Оплатишь гребаный счет, — говорит Саувонен. — Чего тут непонятного?

— Оплата этого счета представляет серьезные сложности.

— С чего бы это? — спрашивает Саувонен.

Ловлю его взгляд. Прямая черная гадюка над его карими глазами подчеркивает их бешеный блеск.

— Потому что сумма завышена, — говорю я, — и это изделие ни на что не годится.

Саувонен делает шаг в мою сторону.

— Мы не можем отменить поставку, — говорит он, — поскольку ты, похоже, куда-то сбагрил наших крокодилов.

Мы с Саувоненом смотрим друг другу прямо в глаза. Я окончательно убеждаюсь, что Отто Хяркя все еще в своем каноэ.

— Йеппе имеет в виду, что возврат товара юридически невозможен, — говорит Лийтокангас, — и что мы предпримем меры, если оплата не поступит к нам на счет на этой неделе.

Мне не нравится, что Кристиан присутствует при этом разговоре и я из-за этого не могу высказаться более свободно. Саувонен, вероятно, сказал все, что хотел, он отступает назад, и они с Лийтокангасом, судя по всему, собираются уходить. Тем не менее я предпринимаю еще одну попытку.

— «Прыжок лося», — говорю я.

Лийтокангас и Саувонен впиваются в меня взглядом.

— И что с «Прыжком лося»? — спрашивает Лийтокангас.

— Я хочу купить «Прыжок лося».

— Его нет в продаже, — говорит Лийтокангас.

— Я оплачу этот счет, — отвечаю я, — вместе со счетом за «Прыжок лося». Но только в том случае, если я его действительно получу.

То, что я сейчас пообещал, возможно только теоретически. Но я вижу, что у меня не остается других вариантов. Я почти физически ощущаю себя астронавтом в космосе, у которого порвался трос, связывающий его с космическим кораблем. Я понимаю, что этот образ остался у меня в памяти после просмотра каких-то фильмов, но это не меняет сути дела: кислород и вправду заканчивается, а ближайшая подзарядка возможна только на маленьком голубом шарике, находящемся невероятно далеко.

Саувонен делает движение в мою сторону, будто собираясь броситься на меня, но Лийтокангас выставляет перед ним руку.

— «Прыжка лося» нет в продаже, — снова говорит Лийтокангас и добавляет: — Для тебя. И никогда не будет.

18

Я сообщаю Лауре Хеланто, что хочу подышать свежим воздухом, и оставляю ее работать над высокой волнообразной конструкцией перед муралом, посвященным Тамаре Лемпицкой.

Вечер. Парк закроется еще через полтора часа.

Я делаю то, без чего теперь не решаюсь выйти на улицу, — осматриваюсь по сторонам. Не обнаружив потенциальных киллеров или иных угроз для своей жизни, продолжаю путь. В одном я могу довериться «Финской игре»: если убийцей окажется Йеппе Саувонен, я практически наверняка сумею заметить его прежде, чем он доберется до меня. Я иду вдоль здания, полной грудью вдыхая холодный легкий воздух.

Парковка заполнена машинами примерно на треть.

Конечно, число машин на парковке дает лишь ориентировочное представление о численности наших клиентов, но эти данные хорошо согласуются со статистикой. Каждый день число посетителей сокращается на десять человек. Сейчас это можно увидеть наглядно: парковка практически опустела. Динамика понятна. И лишь вопрос времени, когда здесь вообще не будет машин.

Дохожу до угла здания и собираюсь повернуть обратно. От ноябрьского ветра кожа покрывается мурашками. Правда, причина озноба может быть в другом: ко мне подкатывает дорогущая машина, останавливается рядом, и — прежде чем я успеваю осознать происходящее — из автомобиля выходит водитель и распахивает передо мной заднюю дверцу.

— Господин Лохи хочет сказать вам несколько слов.

Костюм на водителе — сразу видно, что дорогой, — сидит безупречно, без единой складки. Это странно хотя бы потому, что шофер явно провел какое-то время за рулем.

— А что, если я не желаю его слушать? — говорю я.

Мои слова, судя по всему, звучат неубедительно. Во всяком случае, в них нет той твердости, какую я старался в них вложить, и, вероятно, поэтому они остаются без ответа. Водитель просто стоит рядом с автомобилем, положив руку сверху на дверцу. Удивительно и то, что, хотя ветер треплет мою одежду и волосы, а галстук колотит меня по груди и от пробора на голове не осталось и воспоминания, в облике водителя ничего не меняется и с его прической тоже ничего не происходит. Водитель неподвижен, как и предметы его туалета. Мы стоим какое-то время, глядя друг на друга, затем я вздыхаю, подхожу к автомобилю и сажусь. Дверь мягко закрывается, и машина трогается с места.

В вечерней темноте вилла Куйсмы Лохи в Марьяниеми кажется огромным светло-желтым конгломератом поверхностей и выступов, в которых с трудом можно угадать дом. Когда автомобиль по дорожке, ведущей через двор, подкатывает ко входу, загораются дополнительные фонари. Машина останавливается, и мы повторяем нашу пантомиму: водитель бесшумно оказывается по другую сторону автомобиля, и дверь открывается. Я выхожу и следую за водителем. Мы проходим в дом — сначала в вестибюль, а потом в коридор, в конце его расположен кабинет, или офис, Куйсмы Лохи.

Ну, или мне так кажется, что это кабинет или офис. Помещение больше походит на миниатюрную операционную: ослепительно-яркий свет, отражающийся от белых стен, белого паркета, немногочисленных стеклянных поверхностей и сверкающей мебели. Куйсма Лохи привстает за своим письменным столом и указывает мне на ощетинившееся углами седалище из белой кожи по другую сторону стола.

— Лаури доставит вас обратно в Парк через несколько минут.

Оглядываюсь назад.

Водитель уже исчез, беззвучно затворив за собой дверь. Я ничего не услышал. Зато я хорошо слышу свои собственные шаги, направляясь к предложенному мне сиденью, скрипящему подо мной, когда я на нем располагаюсь. Куйсма Лохи тоже садится. Его худощавое лицо с мелкими чертами и голубые глаза трудно разглядеть. Позади него находится большое окно, за ним не видно ничего, кроме темноты. В стеклах множатся отражения обстановки кабинета и нас двоих, сидящих друг против друга. Все кажется каким-то искаженным, нереальным.

— Мы несколько меняем порядок нашего взаимодействия, — говорит Куйсма Лохи. — И его темпы. Что облегчает нам задачу. Меня замучили сложности коммуникации, ваша нерешительность и разногласия с братом. Мы отбрасываем альтернативные варианты моего предложения. Переходим от предложений прямо к заключению договора. Цена при этом уменьшается вдвое.

Последнюю фразу Куйсма Лохи произносит как бы между прочим, будто в ней нет ничего интересного. Это, разумеется, не так. Главная проблема во взаимоотношениях с Куйсмой Лохи с самого начала заключалась в том, что я не знаю, как много ему известно. Теперь же с определенной долей уверенности я могу предположить, что в любом случае больше, чем надо. Но, поскольку я все-таки точно не представляю себе, что он знает, мне следует вести себя так, будто моя переговорная позиция гораздо сильнее, чем на самом деле. С точки зрения теории игр, ситуация интересная. Но с практической точки зрения, если принять во внимание обнаруженного в лесном озере рецидивиста и спрятанного в крокодиле торговца аттракционами, не расстававшегося с оружием и погибшего насильственной смертью, ситуация, прямо скажем, аховая.

— А если я не…

— Не подпишете предложенный договор? — продолжает за меня Куйсма Лохи и отвечает: — Тогда следователь Осмала из криминальной полиции получит информацию о некоторых обстоятельствах, имевших место в недавнем прошлом, и это приведет к тому, что с Парком вам придется расстаться по иным причинам. Меня устраивает и такой вариант, но это медленный и хлопотный путь, не представляющий особого интереса с точки зрения финансовой выгоды.

Разумеется, Куйсма Лохи не называет вещи своими именами, но факт остается фактом — он перешел от попытки рейдерского захвата предприятия непосредственно к шантажу.

— Почему сейчас? — спрашиваю я.

Легкое движение усов. Кажется, на губах Куйсмы Лохи мелькает тень улыбки.

— Информация свежая, и отчасти в этом заслуга вашего брата, — говорит Куйсма Лохи. — Он человек увлекающийся. Но и вы заслуживаете огромной благодарности. Без вас я не смог бы до конца понять, насколько Парк приключений зависит от поставщика оборудования, вроде этой вашей «Финской игры», и его методов работы, да и, вообще, как можно повысить рентабельность подобного предприятия и сократить расходы на него. Когда эти вещи так удачно сочетаются…

Я не сразу понимаю, почему мне понадобилось так много времени, чтобы сообразить, что к чему. Видимо, я просто находился не в лучшей форме и был не в состоянии производить расчеты достаточно эффективно.

— Разумеется, — говорю я. — Вы собираетесь купить и «Финскую игру».

Губы Куйсмы Лохи растягиваются в кривой улыбке, но взгляд не меняет выражения.

— Не за те деньги, что они просят сейчас, — говорит он, подумав. — Но цену мы скорректируем. Похоже, переговоры движутся в одном направлении с нашими. Много общего в подходах, много взаимных интересов. Ваш брат и в этом отношении сильно помогает. Впрочем, не знаю, догадывается ли он об этом сам.

Улыбка исчезает с лица Куйсмы Лохи.

— Что касается графика, — продолжает он. — Хочу внести ясность.

Мне кажется, что от меня не требуется дальнейшего участия в разговоре. Главное я уже знаю. Отражения в окне кажутся еще более нереальными.

— Две недели, — говорит Куйсма Лохи. — Именно столько времени нужно моему юристу для составления договора. Когда договор будет готов, мы его подпишем. Лаури отвезет вас обратно в Парк. Спасибо, что заглянули.

Мы едем уже минут пятнадцать, когда я слышу мягкий и не лишенный приятности голос Лаури:

— Вы знаете, что за нами слежка?

Я оглядываюсь назад, но, разумеется, от этого никакого толку. Вижу фары далеко позади, но как давно нас преследуют, бог его знает.

— Нет.

— Электромобиль, — говорит Лаури, — «фольксваген». Водитель грузный — машина немного наклонена в его сторону. Если не ошибаюсь, на нем голубой или серый пиджак. Лицо с крупными чертами.

Лаури больше ничего не говорит. Начинает накрапывать дождь, но гул машины заглушает его шум.

Я выхожу перед главным входом в Парк и остаюсь ждать под навесом. Наблюдаю за тем, как «фольксваген» бесшумно и точно вписывается в парковочное место прямо передо мной. Дверь открывается, и крохотные коричневые туфельки начинают свой путь по лужам. К тому моменту, как человек заходит под навес, его пиджак уже потемнел от воды. Мужчина достает из кармана пачку бумажных носовых платков, ловко извлекает один из них и вытирает лицо.

Осмала являет собой удивительное сочетание неповоротливого, гигантских размеров синего кита и утонченной нежной балерины или субтильного филателиста. Конечно, я плохо его знаю — хотя и лучше, чем хотелось бы, — но уже могу сказать, что этим своим качеством он пользуется вполне осознанно. Все его поведение направлено на то, чтобы внушить собеседнику максимальную неуверенность в себе.

— Я уже собирался домой, — говорит он, — но тут выкатывается это авто прямо как из фильма Феллини. Я и раньше его видел, и оно мне очень понравилось. При этом весьма гармонирует с современной обстановкой. А потом я возьми да и приглядись — кто же это в нем едет?

Я ничего не говорю. Конечно, Осмала не случайно запеленговал меня в машине у Лаури и не с бухты-барахты решил за мной проследить. И мне с трудом верится, что у нас сложится кружок кинолюбителей. Поэтому я просто жду, когда Осмала перейдет к сути.

— У меня появилось немножко дополнительной информации, — помедлив, продолжает Осмала, — насчет того парня, который побывал в парке и очутился в озере. Он был связан с нынешними владельцами «Финской игры». В особенности с одним из них, с кем я очень хотел бы поговорить. Но нигде не могу его найти. А два его компаньона ничего не рассказывают. Они из тех, кто предпочитает решать свои проблемы самостоятельно. Может, вы мне что-нибудь поведаете об этом?

Я стою на улице без куртки, ветер колотит по моей груди моим же галстуком. Холодно.

— Ну… — говорит Осмала после паузы. Он наконец-то заметил, что я не участвую в разговоре. — Прямо не знаю, что и делать. Не понимаю, почему вы мне все не расскажете.

Осмала поворачивается ко мне и смотрит прямо в глаза:

— Только что вы встречались с Куйсмой Лохи. Никто не встречается с Куйсмой Лохи от хорошей жизни. Я не утверждаю, что он занимается чем-то незаконным, просто не знаю никого, кто вел бы с ним дела и обрел счастье. Понятия не имею, что именно происходит между вами и «Финской игрой», но что-то происходит. Они отправляют вам товар, а вы отсылаете его обратно. Я пришел к этому выводу на основании простых наблюдений. Теперь у вас в Парке установлена эта тошнотворно-желтая конструкция с утками, которая никак не используется и обтянута вокруг оранжевой сигнальной лентой да еще и обвешана табличками, предупреждающими об опасности. Когда я спросил у ответственного за безопасность в Парке, тот ответил, что в таких туннелях, случалось, люди и вовсе пропадали. Это приобретение не производит впечатления хорошо продуманной инвестиции. Не хотите что-нибудь сказать об этом?

Я мог бы, конечно, сказать, что начальник службы безопасности у меня в Парке любит порой сгущать краски и что не стоит слишком полагаться на его высказывания, по крайней мере, к его словам следует относиться с осторожностью. Но я этого не говорю. Даже этого. Просто молча стою на холодном ветру и слушаю, как Осмала подробно разглагольствует обо мне и делах Парка. И вдруг понимаю, в чем тут причина. У меня больше ни на что нет сил. Я устал, выдохся. Осознание этого не приносит мне никакого облегчения и не помогает открыть новые перспективы. Это просто… правда. Такое странное, ничего не проясняющее озарение не снимает груза, не позволяет взглянуть на вещи свежим взглядом. Констатация факта. Не более того.

— Хорошо, — говорит Осмала. — Я просто попробовал протянуть вам руку помощи. И сделал это по нескольким причинам. И главная из них — это моя заинтересованность в одной персоне… она сейчас работает там, внутри, над своим новым произведением, которое я очень хотел бы увидеть.

Мы все еще стоим лицом друг к другу, открытые всем ветрам.

— Теперь мы поступим так: более внимательно сосредоточимся на вас, — говорит Осмала. — Если вы считаете, что до сегодняшнего дня мы виделись слишком часто, то смею уверить вас: это наивное заблуждение. Начиная с этого вечера мы будем встречаться гораздо чаще. И встречи наши уже не будут столь расслабленными. Могу прямо сказать: вы становитесь главным фигурантом в этом расследовании. Похоже, все нити ведут к вам. И в этом нет ничего сверхсекретного…

Осмала делает короткую паузу и продолжает:

— Вы наверняка знаете, что ваша жизнь в опасности. И это не преувеличение. По своему опыту могу сказать, что течение событий такого рода имеет тенденцию ускоряться непосредственно перед приближением к конечной точке, то есть к развязке. Если я не ошибаюсь, а я уверен, что не ошибаюсь, прямо сейчас вы находитесь в эпицентре, скажем так, развития событий.

Осмала говорит задумчивым, сдержанным и дружелюбным тоном, как обычно. Он оборачивается и смотрит куда-то в сторону парковки, мокнущей под дождем. Затем до меня доносится его глубокий вздох, а может быть, это звук дождя соединился с порывом ветра.

— Свободная от стереотипов, — продолжает Осмала, — художница, творящая рядом с нами. Она соединяет несоединимое так, как никому не придет в голову.

Мы стоим под навесом еще несколько мгновений, после чего Осмала, ничего не говоря, направляется к своей машине. Теперь он даже не пытается обходить лужи.

19

Из «Клубничного лабиринта» доносится топот ног, машинки на «Черепашьих гонках» ползают по трассе, пыхтит под скрип педалей поезд «Варан». С «Горки» раздается визг детишек, которые катятся под крутой уклон. В «Тире» ружья-тромбоны с гудением стреляют мягкими мячиками. Из «Плюшки и кружки» долетают запахи дежурных блюд: «Дурацких булочек» и «Яблочной бомбы», «Кривой вырезки» и «Пюре-точка-тире».

«Вот и все», — думаю я.

Прохожу через весь парк, сосредоточившись на том, чтобы устоять на ногах, а не грохнуться на бетонный пол, не провалиться сквозь него в темноту земли, удержаться на поверхности, если она вдруг уйдет из-под ног.

Лаура Хеланто занимается верхней частью волны в композиции Лемпицкой.

Между нами метров двадцать.

В данный момент.

Я чувствую, как какая-то темная сила утягивает меня от нее. Расстояние увеличивается, сначала до нескольких десятков метров, потом до сотен и, наконец, до целых километров. Я теряю ее.

Я теряю все. Эта мысль — последний винт, скрепляющий то целое, что сейчас разваливается на части.

Я нахожусь в стремительном свободном падении. Так я это ощущаю. Еще удерживаюсь на ногах, но какая-то значительная, жизненно важная моя часть падает и падает в бездонную темную пропасть.

Число посетителей сокращается, Парк вот-вот уйдет с молотка за гроши, «Финская игра» шантажирует меня и угрожает моей жизни, Юхани работает на Осмалу. Когда будет обнаружен труп Отто Хяркя? Когда вскроется моя связь с гангстером из озера и Осмала выведет меня из Парка навсегда? Все это лишь вопрос времени. Если удача мне улыбнется, я окажусь в тюрьме. А если повезет меньше… И сияющим венцом всех моих неудач станет незавидная судьба Парка и его работников, а также Лауры Хеланто и ее проекта.

Получается, все мои расчеты рисков и вероятностей, данные мной обещания, разум и математика, которым я всегда доверял, — все это абстрактные построения и оторванные от реальности идеалы, и в конечном счете они ничего не значат.

Я смотрю на Лауру Хеланто за работой, вижу, как она воодушевлена и одновременно сосредоточенна.

Лаура Хеланто видит мое приближение. Она радостно приветствует меня, но затем, судя по всему, замечает выражение моего лица. Я не в состоянии изобразить даже минимальную веселость или жизнерадостность. Ее улыбка тает, на лице появляется вопрос. Но, возможно, это лишь плод моего воображения.

Я говорю ей, что обо мне не нужно беспокоиться. Я наломал дров и сам буду отвечать за свои поступки. Я немедленно во всем сознаюсь следователю Осмале и буду готов принять наказание, которое последует. Я прошу прощения.

Лаура Хеланто поправляет прядку волос, упавшую на очки, смотрит на меня и спрашивает:

— Все?..

Я заканчиваю свое повествование в Херттониеми уже за полночь. Туули уснула, а мы с Лаурой сидим за столом на кухне. Лаура Хеланто на протяжении моего рассказа сохраняет спокойствие и серьезность. Разумеется, я опустил в своей эпопее те события, что поставили бы Лауру в двусмысленное положение, не говоря о тех, которые превратили бы ее в сообщницу. Так что мне пришлось воздержаться от упоминания плохо привязанной к ногам подставки от кривого зеркала «Банан» или успеха в обороне при помощи стальной пластины. Конечно, я вынужден был отказать себе в удовольствии похвастаться и своим оригинальным решением при упаковке трупа. Но и того, что я сообщил, было предостаточно, так что у меня не оставалось сомнений, что Лаура Хеланто при желании сможет сама сделать из моих слов очевидные выводы.

Час назад Лаура убавила яркость лампы над столом. Мягкий свет льется из-под большого абажура теплым и нежным потоком, хотя это, разумеется, только мои ощущения. Передо мной стоит уже третья кружка чая.

— Я очень рада, что ты мне все рассказал, — говорит Лаура, когда я умолкаю. — Пожалуй, и я должна кое в чем признаться.

Я чуть заметно вздрагиваю, и это не ускользает от внимания Лауры.

— Ничего такого, о чем ты подумал. — Она улыбается. — Я имела в виду другое. Разумеется, я чувствовала, что что-то не так. Истории с «Крокодильей рекой» и «Утиным туннелем» многое говорят о новых владельцах «Финской игры» и о характере вашего сотрудничества… Осмала действительно приходил посмотреть, как я работаю. Но я и вообразить не могла, что он таскается в Парк лишь для того, чтобы полюбоваться моими произведениями. Да и Юхани… Я знаю его уже давно и, честно говоря, делала за него практически всю работу, включая исполнение его непосредственных обязанностей. Поэтому меня не удивляет, что он оказался в таком затруднительном положении и одновременно создал кучу проблем для тебя.

— Но если ты знала…

— Какое-то время назад я сказала тебе, что могу на тебя положиться, и это очень здорово. У меня еще не было такого опыта. Ты совсем другой, ни на кого не похожий. Надежный. И даже теперь. В такой ситуации. Ты такой… хороший… Именно такой, каким я тебя себе и представляла. Поэтому я и спросила, не хочешь ли ты переехать к нам. Я дала бы тебе возможность познакомиться с Туули. И поэтому мы сейчас сидим здесь. Тебе можно доверять. Теперь я в этом абсолютно уверена.

То, что говорит Лаура Хеланто, разумеется, очень приятно слышать, и само по себе это прекрасно. Но в ее словах я не прослеживаю никакой логической связи с тем, о чем я ей только что поведал.

— Не понимаю, — честно говорю я. — Ты говоришь это так, как будто твои слова могут решить проблемы, но…

— Помнишь, что ты рассказывал на нашем первом свидании? — спрашивает Лаура, кладет локти на стол и наклоняется ко мне. Ее синие с зелеными искорками глаза блестят, а растрепанные волосы переливаются золотом в свете лампы. — Когда мы пили пиво после выставки? Ты рассказывал, как решаешь сложную проблему при помощи математики. Как математическую задачу. Разбиваешь эту проблему на части, смотришь, как решить каждую из них отдельно, и определяешь, поможет ли это устранить проблему в целом.

— Но это работает только…

— Тебе нужен «Прыжок лося», — говорит Лаура Хеланто. — И разумеется, много чего еще, но, по-моему, остальное пока можно отложить.

— Отложить?

Лаура Хеланто кивает:

— Мне кажется, тебе следует вернуться к тому, что ты лучше всего умеешь делать. К расчетам. И вообще вернуться к началу. Задать себе вопрос: с чего все началось?

— Все началось с того, что вернулся Юхани.

— И что он хотел?

Лаура Хеланто права. Если проблему разобрать на части, она решается сама. В данном случае эффект превзошел все ожидания. Лишнее отступает на задний план, что-то просто исчезает. Я начинаю видеть новые возможности. Начинаю… снова считать. Смотрю на Лауру, в ее глаза. Я знаю, что мне даже не нужно произносить это вслух, потому что требуется элементарное арифметическое действие, но оно оказывается также и невероятно сложным.

— Парк, — говорю я.

20

Йоханна, Самппа, Кристиан, Эса, Минтту К.

Около десяти, незадолго до открытия, все собираются в «Плюшке и кружке». Юхани пришел в Парк еще раньше. Мы кратко посовещались, и он подписал составленные мной документы. Теперь ему не сидится на стуле. Йоханна трудится на кухне с восьми утра и только что наконец переместилась оттуда в зал. От стаканчика Минтту К с «утренним кофе» исходит дух как от водочного завода, в пальцах она сжимает целых две незажженные сигареты — одну в правой, другую в левой руке. При этом Минтту К еще умудряется поправлять волосы на голове. Эса в своей камуфляжной куртке и поднятых на лоб защитных очках похож на бойца, ожидающего отправки на фронт. Самппа уже высказал несколько предложений насчет того, какие еще интерактивные мероприятия мы можем организовать в Парке и как лучше наладить обратную связь с посетителями.

Я никому не говорил, зачем мы сегодня утром собираемся, и не вступаю в обсуждение новых идей Самппы. Подозреваю, что облик Юхани красноречивее слов: его щеки пылают румянцем, и он пытается придать себе авторитетный вид. Благодарю всех за участие в собрании и сразу перехожу к делу.

Излагаю все как есть:

— Парк находится в непростой ситуации. Показатели посещаемости падают. Прибыль снижается. Мы балансируем на лезвии ножа. Я сократил расходы и урезал бюджет всех подразделений Парка. Сам и вовсе отказался от зарплаты. Я изо всех сил старался привлекать хоть какие-то инвестиции, пока мы придерживались жесткой экономии. И делал это, чтобы сохранить Парк и его работников, — в надежде, что через пять или десять лет мы добьемся успеха.

Делаю небольшую паузу. Мне кажется, люди меня слушают и слышат. Все, за исключением Юхани. Того просто распирает от нетерпения.

— Настала пора попробовать что-то новое, — продолжаю я. — Поэтому сегодня мы меняем директора. Я отхожу в сторону и буду помогать в переходный период. Юхани возвращается в кресло руководителя. Юхани, тебе слово.

Юхани больше себя не сдерживает. Он вскакивает со стула, улыбается во весь рот и разводит в стороны руки, словно от него исходят солнечные лучи.

Он говорит.

Долго.

Важно не то, что он вещает. Важна реакция людей. Они слушают. И слушают с интересом. Во всяком случае, с некоторым интересом. Однако, как мне представляется, этот интерес несколько иного рода, чем тот, когда Юхани только «воскрес» и с воодушевлением рисовал перед работниками радужные картины будущего. Но на этот раз реакция слушателей более сдержанная, и они сидят тихо.

Это, разумеется, нисколько не мешает Юхани, всегда занятому в первую очередь самим собой.

И вот наконец Юхани доходит до момента, которого я жду больше всего.

Он обещает Йоханне бистро, Самппе — терапевтический центр, Эсе — систему обнаружения самодельных взрывных устройств, Кристиану — место в совете директоров компании, а Минтту К — помощь всемирно известного маркетолога. Я наблюдаю за выражением лица каждого из них во время этой речи — когда обещание произносится, достигает их ушей и проникает им в мозг.

И это выражение несколько иное, чем было еще совсем недавно.

Мое рабочее место теперь на складе. Я отгораживаю себе уголок листами фанеры, сооружаю небольшой рабочий стол, куда водружаю свой компьютер. Сидеть я буду на подвесном кресле, за ненадобностью вынесенном на склад из «Замка приключений». В принципе оно должно было служить чем-то вроде самолетной катапульты, но настроить его так и не удалось. Оно слишком сильно подбрасывало наших маленьких посетителей в воздух, и, когда из-за него один малыш лишился двух молочных зубов, от использования «катапульты» отказались. Вообще-то, это очень удобное кресло, оно отлично поддерживает спину.

Я провожу за работой несколько часов. Юхани сам попросил меня взять на себя хозяйственные и финансовые дела Парка до тех пор, пока, по его словам, он не отрегулирует все шестеренки. У меня появилось время закончить накопившиеся дела, до каких никак не доходили руки. Я даже могу заняться теми вопросами, на которые и вовсе не обращал внимания раньше. Вернее, не догадывался, что на них следует обратить внимание. Теперь у меня есть возможность ко всему присмотреться и все не спеша обдумать.

В какой-то момент я слышу, как дверь склада открывается, но никто ничем не гремит, ничего не выволакивает, не поднимает и не ставит на пол. Это наводит на мысль, что посетитель пришел на склад не затем, чтобы что-то взять или положить, а по какому-то другому делу. Шаги приближаются. Из-за фанерной перегородки ко мне в закуток заглядывает Самппа.

— На пять? — спрашивает он.

Теперь я знаю, что он хочет сказать. Самппа интересуется, есть ли у меня пять минут для разговора.

— Конечно, — отвечаю я и захлопываю ноутбук.

— Вы смело выступили, — говорит он. — Довольно откровенно. Поставили на кон свою персону, отбросили маску. Вы вышли из роли, продемонстрировали, что хотите быть здесь и сейчас самим собой. В уязвимости есть своя мягкая сила. Слабость остается табу, ее может прорвать как плотину, когда она растрескается под натиском любви. У вас на руках отличные карты.

Я не до конца понимаю, о чем говорит Самппа, поэтому жду, когда он скажет что-нибудь попроще. Самппа проверяет, достаточно ли плотно затянут конский хвост у него на голове, затем поправляет фенечку на запястье.

— Видимо, я могу говорить прямо, — то ли спрашивает, то ли утверждает Самппа.

— Лучше именно так, — соглашаюсь я.

— Возможно, вы об этом не задумывались, — говорит он, — потому что все ваше внимание поглощали руководство и кабинетная работа. Но я варюсь в гуще событий и общаюсь с людьми лицом к лицу. То есть мы с вами смотрим на все под разными углами зрения. Вы с высоты своего положения. А у меня, что называется, руки в глине. Наверное, Эса сказал бы, что вы — штабной генерал, а я — солдат на передовой.

— Понимаю, — киваю я в знак согласия.

Не рассказывать же Самппе, что из-за работы в Парке приключений меня преследовали, пытались пристрелить, зарезать, задавить машиной, избивали, шантажировали, возили на озеро в лесу, чтобы в нем и оставить, в то время как Самппа вел занятия по ритмической гимнастике, изображая из себя тюленя и рассказывая деткам сказки про развод и расставания, про зебру-сиротку, разъяренного льва, бабочку с нежной душевной организацией и упрямого осла.

— В общем, вы догадываетесь, что я не боюсь по-настоящему сложных ситуаций, — продолжает Самппа. — Поэтому я ясно дал вам понять, что шпионил за вами.

Думаю, мое лицо не выдает никаких чувств. Я знаю, что Самппа любит поговорить, особенно когда чувствует, что находится, так сказать, на своей территории и может выражаться в присущем ему стиле.

— Да уж, вы действительно показали себя храбрецом, — отвечаю я.

Самппа кивает. Кажется, он немного взволнован.

— Я сам себя расколол, — говорит он. — По своей инициативе.

— Именно так.

— Я уж такой, какой есть.

— Это правда.

— Мне одного раза хватило.

Не знаю, что Самппа имеет в виду, но мне надо поощрить его к продолжению разговора.

— Вы защищали… — говорю я, судорожно подбирая подходящее слово, и мне не приходит в голову ничего лучше: — Свою уязвимость.

— Теперь я вижу, что вы понимаете, о чем я толкую, — говорит Самппа. — Это длится уже на протяжении нескольких недель. Я должен был прятаться перед входом в Парк, когда вы задерживались на работе. Мне приходилось скрываться вон в том кустарнике; и, когда вы гасили свет у себя в кабинете, я сообщал об этом и сразу отправлялся на велосипеде домой.

То, о чем говорит Самппа, пробуждает у меня в памяти яркие воспоминания о той ночи, когда на меня напали на задворках Парка. Помню, тогда я удивился стоявшему на автомобильной парковке велосипеду, который заметил из окна своего кабинета. Велосипеду, который исчез к тому моменту, когда я проходил мимо того места, где он только что стоял. А буквально через несколько мгновений меня колотили лбом по металлической эстакаде. Кроме того, я вспоминаю, как…

— Шпионить за мной тебя попросил Юхани, так ведь? — спрашиваю я как можно более нейтральным голосом.

Самппа кивает.

— Я думал, в этом нет ничего плохого, — говорит он. — Ведь так оно и есть, правда? Но, когда я слушал вас сегодня, у меня на душе заскребли кошки. И я решил, что нам лучше вот так, глядя друг другу в глаза, разобраться с этим.

— Мы разобрались с этим, — отвечаю я.

Самппа какое-то время молчит. Он внимательно смотрит на меня, и я вижу, что он о чем-то усиленно думает.

— Выгорание?

— Что-что?

— Эмоциональное выгорание? — произносит он. — Поэтому вы отошли в сторону?

Я понимаю, что мне, насколько возможно, нужно быть с Самппой откровенным, раз он откровенен со мной.

— У меня проблемы с бизнесом, — говорю я.

— Если захотите поговорить со мной об этом, я готов в любое время. — Самппа вскидывает руки, оттопыривает большие пальцы и указывает ими на себя.

Мне требуется несколько мгновений, чтобы понять, что Самппа имеет в виду. Я благодарю его и вдруг кое о чем вспоминаю.

— Самппа, я хочу попросить вас еще об одной вещи. Не говорите Юхани, что мы с вами, так сказать, с глазу на глаз разобрались с этим.

— Все, о чем мы с вами сейчас переговорили, теперь вот тут! — Самппа хлопает себя по левой стороне груди.

21

Шопенгауэр мурлычет и дрожит, как маленький старый автомобиль, устраиваясь на диване поудобнее. Я рассказываю ему о последних событиях и как могу обрисовываю перспективы возможной смены места жительства. Шопенгауэр реагирует на новости в своей обычной манере: он явно пытается улечься так, чтобы обдумать все не спеша и не принимать решений с бухты-барахты. Я говорю ему, что и сам с удовольствием занялся бы обстоятельным анализом ситуации, но, к сожалению, такие размышления не всегда возможны. Мне самому странно это слышать из собственных уст. Но если я чему и научился за свою карьеру в Парке приключений, то это тому, что на самом деле никогда ничего нельзя предсказать. Но всегда стоит все просчитывать. И что, как я давно подозревал, эти два подхода вовсе не являются взаимоисключающими. Шопенгауэр наконец находит удобное местечко в уголке дивана, поворачивается на бок и начинает умываться.

Я протягиваю руку и ставлю чашку с чаем на прикроватный столик. За окном черно, если не считать освещенных окон в доме напротив, будто парящих во тьме. Выстроенные в строгом порядке золотые, пестрые, тусклые и яркие квадраты в черном океане или бесконечном космосе.

Встаю с дивана и думаю, что сегодня мне осталось только почистить зубы (четыре с половиной минуты) и послать текстовое сообщение Лауре Хеланто (десять или даже пятнадцать минут). Потом надо постараться уснуть. Однако через пять секунд у меня уже совсем другие мысли.

Зуммер домофона столь же громкий, сколь и неожиданный. Ума не приложу, кто бы это мог ко мне заявиться. Иду в прихожую, размышляю с минуту, потом поднимаю трубку и слышу знакомый голос.

Юхани влетает в квартиру прежде, чем я успеваю его поприветствовать или о чем-то спросить. Он разувается в прихожей, но не снимает куртку и прямо в верхней одежде направляется в гостиную. Там останавливается и усаживается в кресло перед стеллажом с книгами. Непохоже, однако, что он собирается изучать мою состоящую в основном из книг по математике обширную библиотеку, находящуюся по правую руку от него. Как и утром, румянец покрывает его щеки, но Юхани уже не выглядит возбужденным и веселым. Не осталось следа и от его обычной беззаботности. Я замечаю, что даже Шопенгауэр настороженно следит на ним взглядом.

— Не понимаю, что происходит, — говорит Юхани. — Мне позвонил Куйсма Лохи. Я думал, что мы обо всем договорились, когда заключали договор. Но он сказал, что пересмотрел свое предложение. И теперь он предлагает нам в десять раз меньше.

Я сажусь на диван на то же место, где сидел до прихода брата. Юхани находится от меня по другую сторону стола. Свет от лампы, под которой я обычно читаю, — это высокий торшер справа и чуть позади Юхани, — падает ему на волосы и на щеку, отбрасывая глубокие тени под глазами. От этого Юхани выглядит внезапно постаревшим. Я думаю о своих расчетах и о том, что знаю о поступках брата.

— Десятой части первоначальной суммы мне не хватит даже на то, чтобы разобраться с проблемой из-за страхования жизни, а решить ее надо срочно. Десятая часть — это даже не… Ты должен придумать, как нам вернуться к первоначальному предложению.

— Я?

— Ты ведь по-прежнему отвечаешь за бухгалтерию Парка и вообще за финансы, за все эти цифры.

— Только в той части, что относится к периоду, когда я руководил Парком. Мне не кажется, что эта проблема связана с периодом моих полномочий.

Юхани переводит взгляд на формулу Гаусса на стене. Я снова думаю о том, какое удовольствие на протяжении многих лет доставляет мне эта формула, собственноручно написанная математиком. Каждый раз я нахожу в ней что-то новое, стоит только поискать. Конечно, чаще всего я ничего не ищу, но радуюсь, когда обнаруживаю старые знакомые значки, дающие ощущение четкости и ясности.

— Хенри, я просто не могу продать Парк за эту цену, — помолчав, говорит Юхани.

Мы долго сидим у меня в гостиной. Окна в доме напротив гаснут одно за другим. Говорит Юхани. Он ходит по кругу, каждый раз возвращаясь к тому, с чего начал. И это неудивительно. В его ситуации ему ничего больше не остается. И я не могу предложить ему того, о чем он просит: решить уравнение, где не учитываются входящие в него переменные. В то же время, пока говорит мой брат, я думаю, что мой расчет был неверен только в одном: я не предусмотрел скорости, с какой будут развиваться события. Я должен был учесть и физический фактор. Юхани — это сила природы. Он обладает той же мощью, неукротимостью и непредсказуемостью, только, как правило, действует во вред самому себе.

Юхани уходит незадолго до одиннадцати. Я возвращаюсь из прихожей в гостиную. Шопенгауэр смотрит на меня многозначительно. Затем потягивается, кладет голову на диван и закрывает глаза.

Я просыпаюсь утром еще до будильника. Понятное дело, в Парке я сейчас завален делами, как никогда раньше, и, разумеется, о полноценном сне можно на время забыть. Бреюсь, одеваюсь, кормлю Шопенгауэра и открываю ему дверь на балкон. Съедаю свой обычный завтрак, вкусный и сытный, почти не меняющийся на протяжении последних лет пятнадцати, просматриваю при этом «Коммерческую газету» и «Хелсингин саномат». Завязываю галстук, залезаю в куртку и выхожу из дома.

По дороге пересаживаюсь на другой поезд и через тридцать шесть минут я уже в Тапанила. Тапанила — зеленый район Хельсинки, застроенный в основном частными домами. И в ноябре он сохраняет свою красоту и очарование, напоминая маленькую деревню в большом городе. Многие дома уже солидного возраста, тщательно ухожены; за сто лет стоимость этих деревянных строений увеличилась в разы. Здесь сохранились старые фруктовые сады, местами весьма обширные. Черные узловатые ветви яблонь словно сошли с обложки сборников детских сказок. Чем дальше я отхожу от железнодорожной станции, тем тише вокруг. Шесть градусов тепла, но из-за отсутствия ветра кажется, что еще теплее. Солнце то исчезает, то снова показывается между облаками — словно приглядывает за мной.

На то, чтобы найти нужный адрес, у меня уходит девять минут. Я нажимаю на звонок в двери кирпичного коттеджа. Ничего не происходит, и я нажимаю на кнопку снова. Результат тот же. Отступаю на несколько шагов назад. Дом двухэтажный, с плоской крышей, построен, видимо, в семидесятых годах прошлого века. Явно требует ремонта. Похоже, владелец собирался подновить его, получив средства от продажи своей компании. А когда с продажей бизнеса не заладилось…

Я почти сразу узнаю этот звук. Бензопила, где-то совсем рядом. Поэтому никто и не отзывается на мои звонки! Дорожка ведет вокруг дома, заворачивает за угол, проходит вдоль боковой стены и выводит на задний двор. Теперь я не слышу бензопилу, но вижу распиленный на куски ствол ели. Направляюсь к нему. Двор прямоугольный и довольно просторный. Клумбы, кусты смородины, вишня, яблони и…

Бензопила.

Я снова слышу ее звук, и этот звук стремительно приближается ко мне.

Пила свирепо ревет, и вцепившийся в нее мужчина тоже.

Внезапно мир наполняется шумом и тысячами острых как бритва зубов.

На мужчине каска, какая бывает у вальщиков леса; он резко взмахивает пилой, словно бейсбольной битой. Валюсь на правый бок. Цепь бензопилы утопает в газоне, из-под нее летят комья земли, грязи и утратившие цвет ошметки травы. Мужчина снова поднимает свой инструмент. Я перекатываюсь по земле, цепь опять рвет газон. Мне удается встать, мой преследователь бросается за мной, но спотыкается о холмик земли, который сам же только что и сотворил. Пила выскакивает у него из рук, он делает пируэт, пытаясь ее поймать, и падает на спину. Пила глохнет, мужчина издает душераздирающий стон. И снова настает тишина, как и несколько мгновений назад.

— Ханнес Толкки? — спрашиваю я. — Бывший владелец «Финской игры»?

— Да, — отвечает лежащий на спине человек. — Ты кто?

— Я Хенри Коскинен, из Парка приключений «Заходи, здесь весело». Нам доводилось разговаривать по телефону, но мы никогда не встречались лично.

— Точно, я прекрасно помню. Прости. Я ошибся… Кажется, опять повредил спину. Не поможешь мне встать?

Я подхожу к Ханнесу Толкки, наклоняюсь и протягиваю ему руку. Толкки берет меня за руку, но это мало помогает; он боится за свою спину, и мне приходится тянуть его вверх, обхватив под мышками. Наконец он поднимается, но еле держится на ногах.

— Наверное, вы приняли меня за кого-то из новых владельцев «Финской игры»?

Толкки пристально смотрит на меня. Это седой человек лет шестидесяти, и по взгляду его серых глаз я вижу, что мое предположение не далеко от истины.

— Я решил, что хватит, — говорит он. — Подумал, что не дам больше ни цента.

Толкки рассказывает то, что я, в общем-то, и ожидал услышать. Краткосрочная и никак формально не оформленная ссуда, взятая в срочном порядке в критический момент и выросшая в чудовищный долг, выплатить который было совершенно невозможно. Последовали напоминания с применением физической силы и прочие приемы вымогательства и шантажа. Наконец компанию пришлось продать Лийтокангасу и его компаньонам. Но и этого оказалось недостаточно. По словам Толкки, двое из этой шайки приходили к нему накануне требовать денег. Я не стал рассказывать Толкки, почему вымогателей теперь всего двое, но поведал некоторые факты из своего опыта общения с нынешней «Финской игрой», подробно описав свои проблемы с поставками оборудования. И чем больше мы разговаривали, тем больше в нас крепла уверенность, что нам следует держаться друг друга. В конце концов неясным для нас осталось только одно — как затащить Толкки в дом и уложить на массажный коврик.

22

Кристиан подбегает к моему рабочему столу на складе и наконец отвечает мне на незаданный вопрос, подвешенный в воздухе, — когда же? Этот вопрос занимал меня на протяжении последних двух дней, прошедших с моего визита в Тапанила.

— Юхани пытают на заднем дворе, — говорит Кристиан. — Они подогнали машину вплотную к разгрузочной эстакаде и зажали ему ногу между бампером и эстакадой. Юхани сказал, чтобы я не вызывал полицию. Что это у них просто такое совещание и что теперь переговоры принято проводить, выйдя из зоны комфорта. Но я не совсем уверен на этот счет… Я вообще-то ходил на курсы, и нам никогда…

Кристиан выглядит растерянным и грустным, если я правильно трактую выражение его лица. Обычно у него что в душе, то и на лице, и, вообще, он что думает, то и говорит — даже тогда, когда можно и промолчать. На нем фирменная футболка Парка приключений, как всегда. Он носит ее независимо от температуры окружающей среды и невзирая на то, что теперь уже холодно. Из-под футболки выпирают мускулы. Вид у Кристиана недовольный.

— «Финская игра»? — спрашиваю я.

Кристиан кивает. Потом несколько мгновений мы оба молчим. Я снова сверяюсь со своими расчетами. Кристиан все больше кажется мне достаточно подготовленным для того, чтобы выслушать и понять меня. Думаю, что момент подходящий.

— Кристиан, — говорю я, — Парк ведь важен для тебя?

— Мне все здесь нравится, — отвечает он без обиняков. — Тут нет препятствий для карьерного роста — все, как вы обещали. Я уже много где поработал…

— Так и есть, — соглашаюсь я. — А теперь ты получил еще и богатый опыт по сборке и разборке оборудования.

— Не знаю никого, кто справился бы с этим быстрее меня.

— Я тоже, — честно отвечаю я. — Поэтому решил обратиться к тебе за помощью. Речь идет о нашем Парке. О разборке и сборке оборудования. В рекордно сжатые сроки.

Кристиан с минуту размышляет. И он уже не кажется таким растерянным и грустным, как только что.

— Все считают, что я — это просто гора мышц, — говорит Кристиан. — Но я и думать умею.

— Я это вижу.

— И как будет называться моя должность?

Я быстро прокручиваю в голове предстоящие работы и требования к ним. А также, разумеется, припоминаю обсуждение названия его последней должности.

— Главный руководитель по разборке-сборке?

С лица Кристиана исчезают последние признаки тревоги. Но это не означает, что он перестал думать. Мыслительный процесс напряженно развивается, и это видно невооруженным глазом.

— «Главный менеджер по координации разборочных и сборочных работ». Мне кажется, это звучит более понятно, — говорит он наконец.

— Договорились. И еще один момент. Это дело тоже совершенно конфиденциальное. Никому ни слова.

Кристиан утвердительно кивает и, судя по всему, остается довольным результатами нашей беседы. Потом он вдруг вспоминает:

— Так что там с ногой Юхани? Она ведь по-прежнему зажата между бампером и эстакадой.

— Я помню о Юхани, — честно отвечаю я, — и разберусь с этим. Спасибо, что сообщил мне, Кристиан.

Лийтокангас стоит рядом с машиной, Саувонен сидит за рулем. Дверь автомобиля распахнута, двигатель работает. Лийтокангас показывает Саувонену зазор между большим и указательным пальцем, Саувонен плавно отпускает педаль сцепления. Я не замечаю движения автомобиля, но по усилившимся сдавленным стонам и глухому рычанию Юхани могу предположить, что машина на несколько миллиметров приблизилась к эстакаде. Помимо того что Юхани находится в очень неудобном месте, он еще и в крайне неудобном положении. Его левая нога зажата между автомобилем и эстакадой, а правая задрана вверх и зафиксирована той же эстакадой. Сам Юхани растянулся на капоте, судя по виду испытывая весьма неприятные ощущения. Первым меня замечает Лийтокангас.

— Мы не достигли особого прогресса в переговорах с новым руководством Парка, — говорит Лийтокангас.

По эстакаде я подхожу к месту, где распят Юхани, и Саувонен теперь видит меня из своего автомобиля. Он ставит машину на ручник, глушит двигатель и выскакивает наружу.

— Он такое же дерьмо, как и ты! — восклицает Саувонен и машет рукой в сторону Юхани.

— Это уже слишком!.. — вопит Юхани.

— Так в чем проблема? — спрашиваю я.

Саувонен смотрит на меня с таким видом, словно я сказал что-то обидное. Массивный подбородок Лийтокангаса начинает подрагивать.

— Проблема, — говорит Лийтокангас, — в том, что этот так называемый директор утверждает, что у него нет денег, чтобы расплатиться за поставки оборудования.

— Точно такое же дерьмо, — бубнит Саувонен.

Слова Саувонена решительно подтверждают правдивость моих подозрений и предпосылок, которые я использовал в своих расчетах, что позволяет мне перейти в наступление даже раньше, чем я предполагал.

— Странно это слышать, — говорю я, — ведь наше финансовое положение в ближайшее время существенно улучшится.

Саувонен и Лийтокангас быстро переглядываются, в то время как глаза Юхани расширяются и он истово мотает головой, повернувшись ко мне. Всем своим видом Юхани призывает меня заткнуться. Но я только начал.

— У нас тут грядут некоторые изменения в правах собственности, — продолжаю я. — Мы продаем долю в Парке приключений, а может быть, и весь Парк. Переговоры уже завершены, и мы получили коммерческое предложение.

Саувонен переводит взгляд на Юхани, который мгновенно перестает трясти головой, словно уперевшись в каменную стену.

— Это значит, что скоро вы получите деньги? — обращается Саувонен к Юхани. — Что же ты нам плел, что денег нет?

Я знаю эту манеру Юхани. Он делает вид, что не слышит вопроса. Саувонен подходит ближе и нагибается над ним.

— Вам ведь заплатят, когда вы продадите фирму? — спрашивает Саувонен, подчеркнуто отделяя паузами каждое слово.

Саувонен продолжает нависать над Юхани еще несколько секунд, после чего поворачивается к Лийтокангасу:

— Снимать машину с ручника?

Лийтокангас сверлит меня взглядом:

— А где гарантии, что вы заплатите, когда продадите Парк?

— Мы составим официальный договор, — говорю я. — И подпишем его.

— И когда мы этим займемся? — спрашивает Лийтокангас.

Стоит серый холодный осенний день. Возможно, поэтому вспоминаются уют «Плюшки и кружки» и горячая ароматная выпечка кафе. «Черничный смерч» и «Какао-торнадо». Эти лакомства — первое, что приходит мне на ум. Разумеется, я не в восторге от того, что мой брат в раскоряченном виде зажат между автомобилем и эстакадой, — хотя он отчасти сам виноват в том, что оказался в этом узком пространстве, — как и от того, что я вынужден использовать свои математические способности и навыки переговорщика в подобной ситуации. Но в данный момент я не вижу других вариантов. Я хочу спасти свою жизнь и Парк. И Юхани я тоже хочу спасти, уж не знаю, понимает он это или нет.

— У меня готовы все бумаги, — говорю я. — Прошу за стол переговоров.

Перед уходом Лийтокангас и Саувонен еще раз повторяют свои угрозы. В основном они адресованы Юхани, и понятно почему — он еще раньше, до того, как оказался в тисках в прямом смысле слова, дал ясно понять «Финской игре», что именно он, Юхани, теперь руководит работой Парка и лично принимает решения. Саувонен бросает на нас последний взгляд из дверей «Плюшки и кружки». Полоса черных бровей придает этому взгляду особую мрачность. Наконец оба исчезают из виду.

В кафе обычный звуковой фон: равномерный гул голосов прерывается криками и воплями. Звенит посуда, скрипят и стучат по полу ножки стульев. Мы с Юхани сидим рядом. Представители «Финской игры» только что покинули места напротив нас. Они оба съели по «Вырвиглазу дикаря» и выпили по «Малиновому шипуну».

Наконец Юхани говорит:

— И это мой родной брат.

Встает и выходит из кафе.

23

В последние два дня Лаура Хеланто работает с такой скоростью и усердием, каких я не видел нигде и ни у кого. Включая меня самого, даже когда я мог сосредоточиться исключительно на математических проблемах в сфере страхования.

Она трудится одновременно над всеми своими произведениями. Они увеличиваются в размерах, в их облике проступают черты конечного замысла, и мне остается только снова признать: то, что я вижу, мне очень нравится, хотя я и не могу сказать, что в полной мере понимаю почему. Лаура Хеланто, радостно и беззаботно улыбаясь, говорит, что в этом и заключается искусство, такая у него природа. Я по-прежнему не уверен, что всему этому должно быть разумное и логичное объяснение. Гигантский фиолетовый лепесток перед муралом О’Кифф таит секрет, который открывается, если вы вдвоем: зритель видит, как его спутник исчезает в мурале О’Кифф и снова появляется, когда лепесток поворачивается. Композиция настолько любопытная, что мне хочется посмотреть на нее подольше. От этого занятия меня отвлекает Лаура Хеланто, которая говорит, что я, вообще-то, мог бы ей помочь. Иду с ней от О’Кифф к муралу Туве Янссон.

Морской пейзаж Янссон сам по себе красив в своей меланхоличности, но выросшая рядом хижина рыбака, от которой к стене с муралом тянутся подвешенные на просушку рыболовные сети, придает ему достоверность и живость. Хотя эта хижина — просто трехмерное изображение перед муралом.

Я разглядываю композицию с пейзажем Янссон, пока держу сеть, как велела Лаура Хеланто. Она работает у меня за спиной, и мы не видим, что происходит позади нас. И вдруг раздается голос Осмалы:

— Должен признаться, что результаты превосходят мои самые смелые ожидания.

Я поворачиваю голову.

— В этих произведениях видно то же мастерство и та же виртуозная работа с пространством, та же вдохновенная игра, что и в творениях Маркуса Коре, — продолжает Осмала. По направлению его взгляда и по интонации я понимаю, что эти слова адресованы исключительно Лауре. — Хотелось бы выразить величайшее уважение вам обоим.

— Спасибо, — отвечает Лаура, и ее губы растягиваются в улыбке.

Они оба улыбаются. Я продолжаю придерживать рыболовную сеть. Затем Осмала, уже без улыбки, поворачивается ко мне.

— Я слышал, вы отошли в тень, — говорит он. — Ушли с руководящей должности.

Подтверждаю, что так оно и есть, но не вдаюсь в подробности.

— Все прошло, как и ожидалось? — спрашивает Осмала.

Вопрос меня озадачивает. Он произнесен таким бесстрастным тоном, каким спрашивают о погоде.

— Ну, в общем да, — отвечаю я честно.

У Осмалы такой вид, будто он собирается что-то сообщить. Но ничего не говорит. Это редкий случай, если не сказать — исключительный. Я никогда еще не видел, чтобы Осмала в чем-то сомневался. После короткой заминки он снова поворачивается к Лауре и Туве Янссон.

— Не буду больше путаться под ногами и глазеть на неоконченную работу, — говорит он. — Вернусь, когда все будет готово.

Он бросает короткий взгляд на меня и добавляет:

— Хочу в полной мере насладиться завершенным произведением.

Осмала желает Лауре успехов и удовольствия от творчества. Складывается впечатление, что он и вправду приходил в Парк только затем, чтобы полюбоваться творениями Лауры. Тем не менее мой опыт и расчеты ставят это под сомнение.

После того как Осмала исчезает за тиром с ружьями-тромбонами, Лаура тянет сети на себя.

— Давай их повесим и сделаем перерыв, — говорит она. — А потом ненадолго прервемся. Мне кажется, ты хочешь немного пройтись.

Лаура Хеланто, разумеется, права. Во всем, за исключением того, что я хочу пройтись. На подвешивание сетей к стене рыбацкой хижины уходит несколько минут, и мне хочется не пройтись, а пробежаться. Разумеется, я этого не делаю. Иду через Парк, увертываясь от несущейся прямо на меня оравы наших юных клиентов; недалеко от коридора, в конце которого находится кабинет Юхани, замедляю шаг. В коридоре никого нет. Я стараюсь ступать бесшумно. Из открытой двери кабинета Минтту К, мимо которой пролегает мой путь, не доносится ни звука. Мне уже не до изящных манер, главное — незаметно подобраться к двери Юхани и послушать, что за ней происходит. И то, о чем будут говорить и, возможно, договорятся Юхани и Осмала, существенным образом повлияет на мои расчеты и дальнейшие планы. Я слежу за тем, чтобы мягко ставить ноги на пол, и, слегка пригнувшись, делаю по возможности большие шаги — это сократит их количество и уменьшит риск быть обнаруженным. Подхожу к тому месту, где коридор поворачивает…

— Мой сладкий, — слышу я низкий голос, — привет, Бэтмен, мастер тройного прыжка.

Поворачиваю голову. Я уж рассчитывал, что удастся проскочить мимо открытой двери Минтту К незамеченным, но с ее дивана открывается прямой обзор на весь коридор.

— Там никого нет, — улыбается она и делает глубокую затяжку. — Давным-давно ушли. Просто приходили поговорить.

— Поговорить? — переспрашиваю я и выпрямляюсь.

Вернувшись в привычное положение, взираю на все с высоты своего обычного роста и снова чувствую себя физически на все сто.

— Ты слышала, о чем они говорили?

— Нет. Но, когда они уходили, Юхани сказал этому суровому здоровяку, что это в последний раз. — Минтту К медленно выпускает дым.

— В последний раз?

— Да! Как в кино, — с грустью роняет Минтту К, делает большой глоток из банки с джин-тоником и вытирает уголки рта. — Что всегда означает одно и то же: это не в последний раз.

Минтту К и раньше порой удивляла меня своей проницательностью и здравомыслием, которые совершенно не вяжутся с витающими тут алкогольными парами и тем странным впечатлением, производимым ею в этом полутемном кабинете. Я решаю не обращать внимания на пустяки, понимая, что каждая крупица информации — это вспомогательный инструмент при решении любого уравнения.

— И что заставляет тебя думать, будто это действительно не в последний раз?

Минтту К смотрит на меня с другого конца комнаты, меняет местами ноги, закинув одну на другую в обратном порядке, затягивается и выпускает дым прямо перед собой.

— Сегодня утром Юхани предложил мне продать свою квартиру и вложиться в Парк приключений, — наконец говорит Минтту К. — Через год, мол, у меня будут бабки, чтобы прикупить уже две квартиры или одну побольше. В том смысле, что за год я наварю сто процентов прибыли. Он, правда, предупредил, что в подобных инвестициях есть риск и может случиться, что процент окажется не совсем такой, но порядок почти наверняка правильный… Он сказал, что мы должны его поддержать и нам всем сейчас нужно мыслить глобально. Я ему ответила, что именно этим я и занимаюсь, поэтому квартиру не продам и вкладываться в Парк не буду. А Юхани говорит, на что мне вообще квартира, если я провожу дни и ночи здесь, на диване? И я тогда поинтересовалась у него, зачем он приходит в Парк, раз у него не хватает мозгов наладить тут работу? Юхани сказал, что не понимает, какая муха нас всех укусила, ведь еще вчера мы требовали от него французские рестораны, авианосцы и терапевтические центры. Я ему говорю: ты другим-то предлагал квартиры продать? А он: да, предлагал, но все отказались. Он ко мне уже к последней пришел, потому что думал, что я все свои деньги пропиваю. Оскорбил меня. Я, может, и пью, но умеренно, не больше тридцати шести доз алкоголя в день.

Я стою в проеме двери и одновременно думаю о нескольких вещах. Юхани идет по самому очевидному пути — использует все возможности и дергает за каждую ниточку. Осмала держит его в своих клешнях. А Минтту К, конечно, удивительным образом определяет статус своей алкогольной зависимости: я точно помню, что верхний предел безопасного потребления составляет тридцать шесть доз алкоголя в неделю!

— Да и вообще, — продолжает Минтту К, прежде чем я успеваю поблагодарить или еще как-то отреагировать на ее слова, — мне кажется, Юхани в такой ситуации, что ему трудно сказать «нет» кому-то, кто его шантажирует.

Меня снова поражает проницательность Минтту К. Она сумела сделать верный вывод всего по одной короткой фразе. Минтту К опрокидывает банку и выливает в себя остатки джин-тоника.

— И еще, — продолжает Минтту К, прикуривая сигарету, — этот бугай сказал Юхани, что времени у него остается меньше суток.

24

Я — страховой математик, актуарий.

Именно об этом я и размышляю, сидя уже третий час в остывшей машине в Растила. Ночь холодная и темная. Пейзаж вокруг — сплошное обнажение: деревья избавились от листьев, улицы — от людей, окна — от света. Я думаю о страховой математике и о том, как много она мне дала, чтобы я научился предсказывать поступки людей. Строго говоря, страховая математика — это сочетание математики и статистики, позволяющее оценить риск, то есть вероятность какого-то события, чтобы можно было вычислить рентабельную с точки зрения страховщика страховую премию, которую он берет со страхователя. Если в этом определении отбросить последнюю часть, остается весьма практичный подход к любому событию или явлению, что может мне пригодиться, особенно сегодня ночью.

Я припарковал машину примерно в ста тридцати метрах от ворот. Въезд в кемпинг да и вся его территория хорошо освещены, так что большое расстояние не представляет проблемы. Меня же в машине заметить не очень просто, потому что мой «пежо» частично скрыт за грузовиком. Проблемы у меня скорее внутреннего свойства; это результат противоречия между желаниями и ожиданиями. И тут, безусловно, помогает математика. Ей безразличны желания и ожидания. Она подходит к моим проблемам беспристрастно, не приукрашивая реальность эмоциями. Она скажет мне чистую правду, и только правду. И на это потребуется не больше сорока минут.

Уже сильно за полночь, в двадцать одну минуту второго…

Я узнаю автомобиль сразу, по его передку. Старая красная «тойота-авенсис». Машина катится вперед медленно и уверенно. Бампер, капот, передние колеса — и водитель в салоне. Автомобиль продолжает свое плавное движение, и вот он уже весь передо мной. Сзади за ним тащится знакомый мне трейлер. Красная машина полностью вытягивает в проезд прицеп-дом с желтой полосой, сцепное устройство выпрямляется, и автопоезд направляется в мою сторону, к перекрестку, за которым дорога продолжается под небольшим углом. Машина с трейлером осторожно поднимается по пологому подъему, выезжает на перекресток и сворачивает в проезд, отходящий левее, но если смотреть с моей точки наблюдения, то направо. В конце дугообразного участка дороги автомобиль проезжает всего в двадцати метрах от меня. Уличные фонари ярко освещают улицу, и я вижу профиль водителя с фотографической четкостью.

Мой брат Юхани.

Совершает побег.

Согласно всем вероятностям и элементарной логике.

Конечно, это только миг, но он кажется удивительно долгим. Как будто длительные часы моего ожидания сконцентрировались в одно краткое неизбежное событие.

Страховая компания знает, что среди застрахованных всегда найдутся люди, которые увлекаются альпинизмом, мотогонками, бейсджампингом или глотанием огня, но страхует и их. Эти риски нивелируются практически полным отсутствием рисков тех, для кого не существует большей опасности, чем заснуть перед телевизором с пультом дистанционного управления в руках. Теория вероятностей выполняет свою функцию, риски остаются под контролем. Главное, все это знать.

А кого я знаю лучше, чем собственного брата?

Он чем-то похож на швейцарские часы. И сейчас, в этот самый момент, когда я вижу его бледное лицо и то, как он нервно вцепился в руль, наклонившись вперед, мне становится грустно. Я все рассчитал и знал заранее, как он поступит. В этом нет ничего нового. Он совершенно не изменился; решение уравнения всякий раз дает один и тот же результат. В данном случае крохотная, в толщину волоса, неуверенность была связана только со сроками, когда это произойдет. И тут мне решительно помог Пентти Осмала, а передаточным звеном послужила Минтту К. Я наблюдаю за его одиноким бегством куда-то к черту на кулички, в неизвестность… Но мысль, что я делаю все это во благо Юхани и для спасения его Парка, не приносит мне облегчения.

Вскоре он ввяжется в новые неприятности, о которых еще ничего не известно.

Пока машина не скрылась за поворотом, что-то в этой мысли даже вселяет надежду. Юхани останется самим собой. Я хотел бы помигать ему фарами, остановить его, поговорить с ним, заставить понять, что именно я пытаюсь сделать. Если бы он попробовал хоть что-то изменить в своем поведении, мы смогли бы вместе выбраться из ситуации, в которой оказались.

Но математика и теория вероятностей безразличны к моим желаниям. Юхани, автомобиль и трейлер проехали поворот. Автопоезд расправляется в прямую линию и исчезает из виду.

Я мысленно говорю ему «прощай», но не могу вымолвить вслух ни слова. У меня в горле ком, и любой звук в нем застревает.

25

Больше я не могу думать о Юхани. Нет, только не сегодня ночью. Я делаю два телефонных звонка, завожу машину и отправляюсь в путь.

Прибываю в Конала за минуту до двух часов ночи.

В офисе и на складе «Финской игры» темно. Лийтокангас и Саувонен ушли в восемь и с тех пор не появлялись. Я знаю это, потому что Ханнес Толкки следит за территорией своей бывшей компании еще с вечера. Нахожу Толкки в его старом микроавтобусе и забираюсь к нему в кабину. Толкки жалуется на свою спину, но говорит, что готов действовать. Я ему верю. Свет от фонарей слабый, но я четко различаю лицо Толкки. На нем выражение суровой решимости, такое же, как и тогда, когда он пытался покрошить меня бензопилой.

Мы ждем пятнадцать минут.

Затем появляется грузовик с длинным прицепом, который движется в нашу сторону по другой стороне улицы. Он приближается медленно, сначала проезжает мимо ворот, ведущих на складскую территорию «Финской игры», затем притормаживает, одновременно поворачиваясь кабиной к противоположной стороне улицы, и наконец останавливается.

Толкки и я натягиваем на головы балаклавы, вылезаем из микроавтобуса и направляемся к воротам. Мы движемся так быстро, как позволяет больная спина Толкки. Скорость у нас невелика, но в походке Толкки чувствуется уверенность. Подходим к воротам, и Толкки набирает на панели управления электронного замка код. Код верный, но нужен еще ключ. У Толкки он есть. Бывший владелец сохранил у себя комплект ключей от здания фирмы, которую у него отобрали. «Даже не знаю, зачем я себе их оставил, но теперь вот понял», — сказал Толкки, когда мы разговаривали с ним в Тапанила. Замок открывается, я толкаю ворота и слышу, как набирает обороты двигатель тягача.

Автопоезд въезжает в ворота задним ходом, а Толкки руками подает знаки водителю. В этом нет необходимости, поскольку план включает в себя и подробную схему территории склада, и укромное место, где грузовик должен будет простоять следующие полтора часа. Я закрываю ворота. Автопоезд останавливается, мотор глохнет, фары гаснут. Открываются двери тягача, из кабины выпрыгивают Эса и Кристиан. У них тоже на головах балаклавы. Мы собираемся у дверей склада, которые Толкки также открывает своими ключами. Он набирает код, снимает сигнализацию с режима охраны и отправляется на свой пост в микроавтобус, припаркованный на улице. Кристиан, Эса и я заходим внутрь, но светильники под потолком не зажигаем. Мы намерены проделать всю работу с помощью локального освещения и в максимально сжатые сроки.

Мы затеяли охоту на лося.

К счастью, наша предварительная информация подтверждается. Нынешние владельцы «Финской игры» только начали собирать «Прыжок лося». Нам мало что придется разбирать в этой огромной конструкции, что облегчает нашу задачу.

Эса и Кристиан работают беззвучно и споро. Я оставляю ворота склада открытыми и замечаю, что мы с Кристианом стараемся работать с наветренной, как говорят охотники, стороны от Эсы. Но, даже когда я оказываюсь от него с подветренной стороны, диета спецназа не кажется мне чем-то совсем ужасным. Она повышает производительность и скорость работы у всех участников операции, и это неплохо.

В моем списке кандидатов Эса был последним. Он согласился сразу, поскольку, с его точки зрения, эта операция призвана обеспечить наше право на самоопределение средствами внешней дипломатии. При этом он особо подчеркнул, что его диспетчерская — это его, и только его территория, и нарушение ее целостности со стороны Отто Хяркя не осталось незамеченным и не было забыто. Уж не знаю, откуда Эса узнал о вторжении, но я не стал его расспрашивать.

Я тоже не забыл про Отто Хяркя, которому отведено свое место в реализации моего плана на сегодняшнюю ночь. Когда я понимаю, что ситуация с «Прыжком лося» развивается должным образом, то совершаю небольшой обход склада — и нахожу тут все что угодно, кроме «Крокодильей реки». Куда бы ни направлял я свой фонарик, моему взору открывается оборудование самых разных ярких расцветок — желтое, красное, синее, но только не зеленые крокодилы. Не вижу я и стопки каноэ, и, соответственно, упакованного в одно из них совладельца «Финской игры». В конце концов мне остается признать, что крокодилы пропали, а с ними и Отто Хяркя. Заканчиваю свою экскурсию и возвращаюсь к разобранному «Прыжку лося».

Полтора часа — хороший результат.

Мы открываем большие подъемные ворота склада и приступаем к погрузке оборудования в фуру.

Кристиан носится на погрузчике как на гоночном автомобиле, а Эса управляется с гидроподъемником, словно является его неотъемлемой частью, да и вообще действует как хорошо обученный боец войск специального назначения. Прицеп автопоезда быстро заполняется.

Мы закрываем его и смотрим друг на друга.

Остались последние штрихи.

Кристиан и Эса открывают спортивную сумку и достают необходимые инструменты. Я возвращаюсь на склад. Обвожу лучом фонарика просторное и высокое помещение. Все так же, как и тогда, когда мы прибыли сюда, не хватает только «Прыжка лося», а вместе с ним и будущего «Финской игры». Я достаю из кармана кожаные перчатки Куйсмы Лохи, которые переложил себе в карман, когда сидел на заднем сиденье его эксклюзивного автомобиля. Кладу перчатки на стол у стены так, чтобы нанесенные на них инициалы сразу бросались в глаза.

Затем иду к двери, снова включаю сигнализацию в режим охраны и закрываю за собой дверь. Эса возвращается от въездных ворот, где разворотил замок, имитируя взлом. Он забирается в кабину в тот момент, когда Кристиан отчаянным ударом проламывает дверь, от чего срабатывает сигнализация, а затем сшибает фомкой со стены пульт управления охранной системой. Потом и он прыгает в кабину тягача, а я бегу к своей машине. Подаю знак Ханнесу Толкки. Микроавтобус резко берет с места, разворачивается и скрывается за углом. Фура выезжает из ворот и поворачивает туда, откуда приехала.

Я завожу двигатель. Конала остается у меня за спиной.

26

Вернувшись домой, я сразу отправляю письмо по электронной почте. На его составление за кухонным столом уходит изрядное количество времени, учитывая присущий Отто Хяркя витиеватый стиль изложения мыслей. Я прокручиваю в голове наши разговоры, вспоминаю его голос и напористость при ведении переговоров, за которой стоит очевидное нежелание услышать собеседника. Через сорок пять минут письмо готово. Отто Хяркя в характерной для него манере сообщает, что он оказался в опасной ситуации: его компаньоны собираются заключить договор с Куйсмой Лохи, а он, Отто Хяркя, возражает против этого. Ситуация, по мнению Отто Хяркя, угрожает его жизни, поэтому его сообщение будет автоматически отправлено, если он в течение следующих двадцати четырех часов не отменит отправку. Не нужно обладать даром предвидения, чтобы с уверенностью предсказать, что Отто Хяркя в указанный срок этого не сделает. Пентти Осмала, старший следователь подразделения полиции Хельсинки по координации борьбы с организованной преступностью и экономическими преступлениями, также получит это письмо.

Я поступаю так, как в свое время научил меня Юхани, — отправляю сообщение через сайт-анонимайзер: отправитель и место отправления письма останутся неизвестны.

Следует признать, что эта часть моего плана самая рискованная. Не только потому, что в данный момент Отто Хяркя рассекает в своем каноэ неведомые мне просторы, но и в связи с последствиями, которые должно повлечь письмо. Тем не менее на данном этапе я получу кое-какую помощь от «Финской игры». Вероятность этого, по моей оценке, практически стопроцентная. Саувонен и Лийттокангас с максимальной степенью достоверности являются в этом уравнении не переменными, а константами, и обозначающий их «икс» в данном случае может служить всего лишь коэффициентом.

Ханнес Толкки звонит в восемь утра и прерывает мой сон, который я смотрю, сидя в кресле.

Ночью Толкки поменял и машину, и точку наблюдения, и уверяет, что даже спина у него болит меньше. Но это отнюдь не главная новость. Большего внимания заслуживает прибытие в Конала Саувонена и Лийтокангаса. Господа прошли в здание склада, вышли оттуда и выглядят явно ошарашенными. Полицию они вызывать не стали.

Звоню Эсе.

Доклад Эсы отличается детальностью изложения. Он описывает события точно и в хронологическом порядке: говорит, что грузовик с оборудованием и Кристианом прибыл в указанное место и что Кристиан работает практически так же быстро и увлеченно, как и ночью, объясняя это тем, что теперь он превзошел даже тех, кто просыпается в три. Эса докладывает, что рельеф местности позволяет вести разведку в любых формах. Он особо подчеркивает два последних слова. Затем он сообщает, что Куйсма находится один в своем доме в Марьяниеми и только что принял душ, использовав в огромном количестве дорогой гель, а затем приготовил себе яйца Бенедикт с жареным беконом и голландским соусом. Я не спрашиваю Эсу, как ему удалось все это выяснить, а просто благодарю за хорошую работу.

Снова сажусь за ноутбук. На этот раз письмо отправляется от имени Куйсмы Лохи в «Финскую игру». Лохи сообщает, что теперь он предлагает десятую часть от той суммы, которую предлагал ранее. Тон письма весьма высокомерный. Я помню наши с ним беседы практически дословно, поэтому подбор соответствующих выражений не вызывает у меня затруднений. Быстро отправляю сообщение. Затем жду звонка от Ханнеса Толкки. Мой телефон звонит через семнадцать минут.

Саувонен и Лийтокангас куда-то уехали из Конала.

До этого момента я пользовался телефоном, который в ближайшее время следует уничтожить. Теперь я беру свой аппарат и звоню Осмале.

О дальнейших событиях я узнаю от Эсы в режиме прямой трансляции с места событий. Лийтокангас и Саувонен прибывают в Марьяниеми. Проникают в дом. Возникает потасовка. Вскоре Куйсму Лохи подвешивают за ноги на балконе, выходящем на море. Требуют, чтобы он сознался, где находится «Прыжок лося». Куйсма Лохи грязно оскорбляет их, хоть и висит вниз головой на ледяном ветру, дующем с моря. В это время на место прибывает Осмала. Дверь открыта. Осмала заходит внутрь со стороны улицы и слышит крики с балкона. Саувонен замечает Осмалу, оставляет Лийтокангаса вместе с Лохи, а сам бежит в гостиную, где хватает скульптуру из стали — произведение под названием «Штык» — и бросается с этим штыком на Осмалу. Полицейский выхватывает служебный пистолет и стреляет. Ни один из участников сражения не попадает в цель. Саувонен спотыкается о ножку кресла, пуля Осмалы оставляет отверстие в висящей на стене картине с типичным финским пейзажем. Саувонен, вцепившись в штык, с глухим стоном падает на живот, при этом неудачно попадая острием своего оружия прямо в розетку. В доме гаснет свет. Осмала видит содрогающегося от ударов тока Саувонена и Лийтокангаса, который продолжает опутывать веревкой Лохи. Осмала направляется к Лийтокангасу. Лийтокангас отпускает Куйсму Лохи. Куйсма Лохи обзывает Лийтокангаса идиотом и исчезает из поля зрения. Осмала наводит пистолет на Лийтокангаса.

Эса покидает свой наблюдательный пункт.

27

Осмала предлагает встретиться, но не в Парке, а в каком-нибудь «другом месте». Он объясняет это тем, что не хочет видеть работы Лауры Хеланто, пока они не закончены. Вполне вероятно, так оно и есть, но опасаюсь, что «другое место» может оказаться управлением полиции. В телефоне на какое-то время повисает полная тишина. Затем Осмала объясняет, куда мне нужно приехать, и я понимаю, что место это находится очень далеко от главного управления полиции в Пасила.

Через шесть дней, прошедших с моего звонка Осмале, когда я порекомендовал ему навестить Куйсму Лохи в Марьяниеми, настала зима.

Я позвонил Осмале около недели назад и честно признался, что владельцы компании «Финская игра» угрожали мне и, вероятно, инвестору Куйсме Лохи. Во время разговора Осмала был крайне скуп на слова, но обещал съездить в Марьяниеми и проверить все на месте.

Теперь же Осмала поджидает меня на берегу маленького лесного озерца.

Пушистый, безупречно белый снежок, лежащий на земле, и яркий дневной свет делают знакомый пейзаж неузнаваемым. Да, я привык видеть его другим. На берегу стоят три автомобиля, один из них — обычный полицейский микроавтобус. Аккуратно паркую в ряд с другими машинами свой служебный фургон «рено» и вылезаю из кабины. День солнечный, холодный и безветренный. Первый снег еще не может удержаться на земле, местами он растаял, оставив лужицы, где-то земля черная и поблескивает от влаги. Обувь у меня совершенно неподходящая для прогулки по сырому лесу, но, с другой стороны, это, наверное, как раз кстати. Я не хочу показывать, что местность мне знакома и я прекрасно знаю, какие тут тропки, как тут холодно и сыро. Я подхожу к Осмале, который стоит у самой кромки воды, и замечаю, что, приветствуя меня, он первым делом бросает взгляд на мои туфли. Я понимаю, какой вопрос мне следует задать.

— Есть какие-то веские основания, чтобы встретиться именно здесь?

Лицо Осмалы становится задумчивым. Мне уже знакома его манера для начала сбивать собеседника с толку — это один из его приемов. Теперь же Осмала неожиданно впадает в глубокую задумчивость, какой раньше за ним не водилось.

— Возможно, вы помните, я рассказывал вам об одном парне, которого мы достали из этого озера, — говорит Осмала и кивает в сторону воды. — У него в кармане еще обнаружили билет в ваш Парк приключений.

Утвердительно киваю.

— И хотя вы, разумеется, не имеете никакого отношения к этому делу, — продолжает он, — мне вдруг совершенно случайно пришло в голову, что раз это место и Парк оказались как-то связаны, мы могли бы здесь заодно обсудить наши дела.

Осмала смотрит на меня, а я на него. Вспоминаю, что шесть дней назад он палил из своего пистолета в пейзаж с видом финского озера на стене, а я украл самого крупного в Европе «лося» и что эти события очень тесно связаны между собой. Правда, это не означает, что мне хочется говорить с Осмалой на предложенную тему. По многим причинам.

— Я немного расскажу о том, чем мы тут сегодня занимаемся. — Осмала снова кивает и делает жест рукой в направлении избушки на берегу — домика, у которого мы с Юхани позаимствовали понтонный причал. — Видите хижину? Там работают наши криминалисты. Разумеется, они не обнаружат ничего существенного, всякие там образцы ДНК и тому подобное, но мы пришли к выводу, что утопленника перевезли на середину озера именно оттуда. Мы, так сказать, рисуем маршрут транспортировки тела, воссоздаем, как все было. Это может помочь нам продвинуться в расследовании.

— Понятно, — говорю я и пытаюсь сменить тему. — А что там было в Марьяниеми? Насколько я понял, произошел какой-то инцидент?

Это ведь естественно, и было бы даже странно, если бы я не поинтересовался, чем все закончилось.

Похоже, мой вопрос совершенно не удивляет Осмалу. Он глубоко вздыхает и смотрит на озеро.

— Вы были правы. «Финская игра» действительно предприняла кое-какие активные действия. В связи с этим два человека находятся в реанимации. Один упал с балкона, а другой воткнул в электрическую розетку ценное произведение искусства. Первый сейчас в состоянии искусственной комы, второй просто без сознания… Врачи подозревают у обоих травмы головного мозга. На месте происшествия был еще один человек, который ничего не говорит. А один из совладельцев «Финской игры», похоже, бесследно исчез.

Осмала бросает на меня мрачный взгляд. За его спиной поблескивает темно-синяя гладь озера.

— И когда все это проговариваешь вслух, — продолжает Осмала, — обдумываешь, смотришь на события с разных сторон, то не можешь отделаться от мысли, что за этим видимым хаосом скрывается какой-то план, выстроенный с определенной логикой. Иногда говорят об эффекте домино: одна костяшка падает, приводит в движение другую, и возникает цепная реакция. Возможно, все это не просто череда случайных событий. Не замешано ли тут немножко математики?

Я ничего не говорю.

— Это все, в общем-то, отвлеченные размышления, — добавляет Осмала. — Интуитивные догадки. Вам нечего сказать мне на этот счет?

Я мотаю головой.

— Мне трудно к этому что-то добавить, — честно отвечаю я.

Осмала молчит.

— Кстати, вы в последние дни не видели своего брата? — спрашивает он после некоторого размышления.

— Нет.

— И не знаете, где он?

— Нет.

Каждое слово здесь правда. Я не видел Юхани, ничего о нем не слышал и не знаю, где он.

— Жаль, — говорит Осмала после короткой паузы. — Я очень ждал нашей встречи.

Я ничего не отвечаю. Помню рассказ Минтту К.

Насколько я понимаю, мы обсудили все, что собирались. Медленно поворачиваюсь, влажная земля хлюпает под ногами.

— Это была попытка вызвать вас на откровенный разговор, — говорит Осмала мне вдогонку, и я оборачиваюсь к нему. — Я надеялся, что вы что-нибудь вспомните или заметите. Мне казалось, что место имеет значение. Но у нас еще будет время вернуться к нашим вопросам. При следующей встрече. И состоится она очень скоро.

Осмала смотрит мне прямо в глаза.

— После того, как художница закончит свою работу, — добавляет он.