Фактор ограничения

Вначале были две планеты, начисто лишенные руд, выработанные, выпотрошенные и оставленные нагими, словно трупы, обглоданные космическим вороньем.

Потом была планета с волшебным городком, наводящим на мысль о паутине, на которой еще не высохли блестки росы, — царство хрусталя и пластиков, исполненное такой чудесной красоты, что при одном взгляде щекотало в горле.

Однако город был только один. На всей планете, кроме него, не видно было никаких признаков разумной жизни. К тому же он был покинут. Исключительной красоты город, но пустой, как хихиканье.

Наконец, была металлическая планета, третья от Светила. Не просто глыба металлической руды, а планета с поверхностью — или крышей — из выплавленного металла, отполированного до блеска ярких стальных зеркал. И, отражая свет, планета сверкала, точно второе солнце.

— Не могу избавиться от ощущения, — проговорил Дункан Гриффит, — что это не город, а всего-навсего лагерь.

— По-моему, ты спятил, — резко ответил Пол Лоуренс. Рукавом он утер со лба пот.

— Возможно, выглядит он не как лагерь, — настойчиво твердил Гриффит, — но это все же временное жилье.

Что до меня, то он выглядит как город, подумал Лоуренс. И всегда так выглядел, с того мгновенья, как я увидел его впервые, и всегда так будет. Большой и пронизанный жизнью, несмотря на атмосферу сказочности, — место, где можно жить, мечтать и черпать силы и смелость, чтобы претворять мечты в жизнь. Великие мечты, думал он. Мечты подстать городу — такому городу, что людям на сооружение подобного понадобилась бы тысяча лет.

— Единственное, что мне совсем непонятно, — сказал он вслух, причина такого запустения. Здесь нет и следов насилия. Никаких признаков…

— Жители покинули его добровольно, — отозвался Гриффит. — Вот так, просто, снялись с места и улетели. И, очевидно, потому, что этот город не был для них настоящим домом, а был всего лишь лагерем, не оброс традициями, не окутался легендами. А лагерь не представлял никакой ценности для тех, кто его выстроил.

— Лагерь, — упрямо возразил Лоуренс, — это всего лишь место привала. Временное жилье, которое воздвигается наскоро и где, по возможности, подручными средствами оборудуется комфорт.

— Ну и что? — спросил Гриффит.

— Здесь был не просто привал, — пояснил Лоуренс. — Этот город сколочен не кое-как, не на скорую руку. Его проектировали с дальним прицелом, строили любовно и тщательно.

— С человеческой точки зрения, бесспорно, — сказал Гриффит. — Но здесь ты столкнулся с нечеловеческими категориями и с нечеловеческой точкой зрения.

Присев на корточки, Лоуренс сорвал травинку, зажал ее зубами и принялся задумчиво покусывать. То и дело он косился на молчаливый, пустынный город, сверкающий в ослепительном блеске полуденного солнца.

Гриффит присел рядом с Лоуренсом.

— Как ты не понимаешь, Пол, — заговорил он, — ведь это временное жилье. На планете нет никаких остатков старой культуры. Никакой утвари, никаких орудий труда. Здесь вел раскопки сам Кинг со своими молодцами, и даже он ничего не нашел. Ничего, кроме города. Подумай только: совершенно девственная планета и город, который может пригрезиться разве что расе, существующей не менее миллиона лет. Сначала прячутся под деревом во время дождя. Потом забираются в пещеру, когда наступает ночь. После этого приходит очередь навеса, вигвама или хижины. Затем три хижины, и вот тебе селение.

— Знаю, — сказал Лоуренс. — Знаю…

— Миллион лет развития, — безжалостно повторил Гриффит. — Десять тысяч веков должны пройти, прежде чем раса научится воздвигать такую феерию из хрусталя и пластиков. И этот миллион проходил не здесь. Миллион лет жизни оставляет на планете шрамы. А здесь нет даже их подобия. Новенькая, с иголочки, планета.

— Ты убежден, что они прибыли откуда-то издалека, Дунк?

Гриффит кивнул:

— Должно быть, так.

— Наверное, с планеты Три.

— Этого мы не знаем. Во всяком случае, пока не можем знать.

— Скорей всего никогда и не узнаем, — пожал плечами Лоуренс и выплюнул изжеванный стебелек. — Эта планетная система, — заявил он, похожа на неудачный детективный роман. Куда ни повернись, натыкаешься на улику, и все улики страшно запутаны. Слишком много загадок, Дунк. Этот город, металлическая планета, ограбленные планеты — слишком много всего в один присест. Нечего сказать, повезло — набрели на уютное местечко.

— У меня есть предчувствие, что все эти загадки между собой связаны, — сказал Гриффит.

Лоуренс что-то неодобрительно промычал.

— Это чувство истории, — пояснил Гриффит. — Чувство соответствия предметов. Рано или поздно оно развивается у всех историков.

Позади заскрипели шаги, и собеседники, вскочив на ноги, обернулись.

К ним спешил радист Дойл из лагеря, который члены экипажа десантной ракеты раскинули на планете Четыре.

— Сэр, — обратился он к Лоуренсу, — только что я говорил с Тэйлором, который сейчас находится на планете Три. Он спрашивает, не можете ли вы туда вылететь. Похоже, они нашли люк.

— Люк! — воскликнул Лоуренс. — Окно в планету! Что же там внутри?

— Он не сказал, сэр.

— Не сказал?

— Нет. Видите ли, сэр, им никак не удается взломать этот люк.

С виду люк был довольно невзрачен.

Двенадцать отверстий на поверхности планеты были сгруппированы в четыре ряда по три отверстия в каждом, словно перчатки для трехпалых рук.

И все. Невозможно было угадать, где начинается люк и где кончается.

— Здесь есть щель, — рассказывал Тэйлор, — но ее едва видно через увеличительное стекло. Даже с увеличением она не толще волоса. Люк пригнан настолько идеально, что практически составляет одно целое с поверхностью. Долгое время мы и не подозревали, что это люк. Сидели кругом и гадали, зачем тут дырки. Нашел его Скотт. Он просто катался здесь и увидел какие-то дырочки. Вообще-то можно было смотреть, пока глаза не вылезут, и никогда не обнаружить этот люк, если бы не счастливый случай.

— И нет никакой возможности открыть его? — спросил Лоуренс.

— Пока что нет. Мы пробовали приподнять дверцу, засовывая пальцы в эти отверстия. С таким же успехом можно пытаться приподнять планету. Да и вообще здесь не очень-то развернешься. Просто невозможно удержаться на ногах. Эта штука до того скользкая, что по ней еле ходишь. Вернее, не ходишь, а скользишь, как по льду. Как подумаешь, что может случиться, если ребята со скуки затеют возню и кого-нибудь толкнут.

— Я знаю, — посочувствовал Лоуренс. — Я посадил ракету со всей мыслимой осторожностью, и то мы скользили миль сорок, если не больше.

Тэйлор хмыкнул:

— Звездолет я поставил на все магнитные якоря, и все равно он качается из стороны в сторону, едва к нему прислонишься. По сравнению с этой чертовщиной, лед шершав, как терка.

— Кстати, о люке, — прервал его Лоуренс. — Вам не приходило в голову, что отверстия могут быть секретным замком?

Тэйлор кивнул:

— Конечно, мы об этом думали. Если так, то у нас нет и тени надежды. Умножьте элемент случайности на непредсказуемость чуждого разума.

— Вы проверяли?

— Да, — ответил Тэйлор. — Вставляли отвод кинокамеры в эти отверстия и делали всевозможные снимки. Ничего. Совершенно ничего. Глубина — дюймов восемь или около того. Книзу расширяются. Однако гладкие. Ни выступов, ни граней, ни замочных скважин. Мы умудрились выпилить кусок металла для анализа. Испортили три ножовки, пока пилили. В основном, это сталь, но в сплаве с чем-то таким, к чему Мюллер никак не может приклеить ярлык. А молекулярная структура просто сводит его с ума.

— Значит, люк заклинился? — спросил Лоуренс.

— Ну да. Я подвел звездолет к самому люку, мы подцепили его подъемным краном и стали тащить изо всех сил. Корабль раскачивался, как маятник, а люк не шелохнулся.

— Можно поискать другие люки, — предложил Лоуренс. — Не все же они похожи один на другой.

— Искали, — ответил Тэйлор. — Как ни смешно, искали. Все ползали на коленях. Мы разделили эту зону на секторы и по-пластунски обшарили многие квадратные мили, пяля глаза вовсю. Чуть не ослепли — а тут еще солнце отражается в металле и наши рожи на нас глазеют, будто по зеркалу ползем.

— Если вдуматься хорошенько, — сказал Лоуренс, — то едва ли люки располагаются вплотную один к другому. Скажем, через каждые сто миль… а может быть, через каждую тысячу.

— Вы правы, — согласился Тэйлор. — Возможно, и через тысячу.

— Остается только одно, — сказал Лоуренс.

— Да, знаю, — ответил Тэйлор. — Однако к этому у меня душа не лежит. Здесь ведь сложная задача. Нечто, требующее особого решения. А если мы начнем взрывать — значит, провалились на первом же уравнении.

Лоуренс беспокойно заерзал.

— Я понимаю, — отозвался он. — Если с первого хода выявится их преимущество, то на втором и на третьем ходу у нас не останется никаких шансов.

— Однако нельзя же сидеть сложа руки, — сказал Тэйлор.

— Нельзя, — поддержал Лоуренс. — По-моему, никак нельзя.

— Надеюсь, хоть это поможет, — заключил Тэйлор.

Это помогло…

Взрыв оторвал крышку люка и швырнул ее в пространство. Она упала на расстоянии около мили и как причудливое, неровно вырезанное колесо покатилась по скользкой поверхности.

Примерно пол-акра поверхности отошло вверх и в сторону и повисло, искореженное, напоминая поблескивающий под солнцем вопросительный знак.

Десантную ракету, на которой не оставили даже дежурного, удерживало на металле слабое магнитное поле. При взрыве ракета отклеилась, как плохо смоченная марка, и на протяжении добрых двенадцати миль неуклюже исполняла танец конькобежцев.

Толщина металлической оболочки не превышала четырнадцати дюймов — по сути, папиросная бумага, если принять во внимание, что диаметр планеты не уступал земному.

Вниз, внутрь, наподобие винтовой лестницы, уходил металлический пандус, верхние десять футов которого были искорежены и разрушены взрывом.

Из отверстия не доносилось ничего — ни звука, ни света, ни запаха.

Семеро начали спускаться по пандусу — на разведку. Прочие остались ждать наверху, в лихорадочном волнении и гнетущей неизвестности.

Возьмите триллион детских наборов «Конструктор».

Дайте волю миллиарду детишек.

Предоставьте им неограниченное время, но лишите инструкций.

Если кое-кто из детишек рожден не людьми, а иными разумными существами, — это еще лучше.

Потом, располагая миллионом лет, определите, что произойдет.

Миллион лет, друзья, вовсе не такой уж долгий срок. Даже за миллион лет вам это не удастся.

Внизу, разумеется, были машины. Ничего иного и быть не могло.

Однако машины походили на игрушечные — как будто собрал их ребенок, переполненный ощущением богатства и всемогущества, в день, когда ему подарили настоящий дорогой «Конструктор».

Там были валы, бобины, эксцентрики и батареи сверкающих хрустальных кубиков, которые, возможно, выполняли роль электронных устройств, хотя никто не знал этого доподлинно.

Вся эта техника занимала многие кубические мили и под лучами светильников, вмонтированных в шлемы землян, блестела и переливалась наподобие новогодней елки, словно была отполирована всего за час до их прихода. Однако когда Лоуренс перегнулся через перила пандуса и провел рукой, затянутой в перчатку, по блестящей поверхности вала, пальцы его испачкались пылью — мелкой, точно мука, пылью.

Люди все спускались всемером по спиральному пандусу, пока у них не закружилась голова, и отовсюду, насколько удавалось разглядеть в частично рассеянной мгле, вдаль уходили машины.

Машины, тихие и неподвижные — и казалось (хотя никто не мог толком обосновать это впечатление), что машины бездействуют вот уже несчетные века.

Одни и те же, снова и снова повторяющиеся детали — бессмысленный набор валов, бобин, эксцентриков и батарей из сверкающих хрустальных кубиков.

Наконец спуск закончился площадкой, которая тянулась во все стороны, насколько можно было охватить взглядом при скудном освещении; высоко вверху переплетались паутинообразные детали — они, очевидно, служили крышей, — а на металлическом полу была расставлена мебель (или то, что показалось им мебелью).

Люди стояли тесной кучкой; их светильники вызывающе пронизывали мглу, а сами они необычно притихли в темноте, безмолвии и тени иных веков, иных народов.

— Контора, — произнес, наконец, Дункан Гриффит.

— Или пункт управления, — сказал инженер-механик Тед Баклей.

— А может быть, жилье, — возразил Тэйлор.

— Не исключено, что здесь был ремонтный цех, — предположил математик Джек Скотт.

— Не приходит ли вам в голову, джентльмены, — спросил геолог Герберт Энсон, — что это может оказаться ни тем, ни другим, ни третьим? Возможно, то, что мы здесь видим, не связано ни с какими известными нам понятиями.

— Все, что остается делать, — ответил археолог Спенсер Кинг, — это по возможности лучше перевести все, что мы видим, на язык известных нам понятий. Вот я, например, предполагаю, что здесь находилась библиотека.

Лоуренс подумал словами басни: «Как-то раз семеро слепцов повстречали слона…»

Вслух он сказал:

— Давайте начнем с осмотра. Если мы не осмотрим это помещение, то никогда о нем ничего не узнаем.

Они осмотрели…

…И все равно ничего не узнали.

Взять, например, картотеку. Очень удобная вещь.

Выбираете какое-то определенное пространство, облекаете его сталью — вот вам место хранения. Вставляете выдвижные ящички и кладете туда хорошенькие, чистенькие карточки, надписываете эти карточки и расставляете в алфавитном порядке. После этого, если вам нужна какая-то определенная бумажка, вы почти всегда ее находите.

Важны два фактора — пространство и нечто, в нем заключенное, — чтобы отличить от другого пространства, чтобы в любой момент можно было отыскать место, предназначенное вами для хранения информации.

Ящички и карточки, расставленные в алфавитном порядке, — это лишь усовершенствование. Они подразделяют пространство так, что вы можете мгновенно указать любой его сектор.

Таково преимущество картотеки над беспорядочным хранением всех нужных предметов в виде кучи, сваленной в углу комнаты.

Но попробуйте представить, что некто завел у себя картотеку без ящичков.

— Эге, — воскликнул Баклей, — а это штука легкая. Подсобите-ка мне кто-нибудь.

Скотт быстро выступил вперед; вдвоем они подняли с полу ящик и встряхнули его. Внутри что-то загремело.

Они снова поставили ящик на пол.

— Там внутри что-то есть, — взволнованно прошептал Баклей.

— Да, — согласился Кинг. — Это какое-то вместилище. Несомненно. И внутри что-то есть.

— Что-то гремящее, — уточнил Баклей.

— А мне кажется, — объявил Скотт, — что звук больше походил на шорох, чем на грохот.

— Не много же нам пользы от звука, — сказал Тэйлор, — если мы не можем добраться до содержимого. Если только и делать, что слушать, как вы, ребята, трясете эту штуку, выводов будет мало.

— Да ведь это легко, — пошутил Гриффит. — Она же четырехмерная. Произнесите волшебное слово, ткните рукой в любой уголок, — и вытянете то, что вам нужно.

Лоуренс покачал головой.

— Прекрати насмешки, Дунк. Тут дело серьезное. Кто-нибудь из нас представляет себе, как сделана эта штука?

— Не может того быть, чтобы ее сделали, — взвыл Баклей. — Ее просто-напросто не делали. Нельзя взять листовой металл и сделать из него куб без спаев или сварочных швов.

— Сравни с люком на поверхности, — напомнил Энсон. — Там тоже ничего не было видно, пока мы не взяли сильную лупу. Так или иначе, ящик открывается. Кто-то или что-то уже открывал его — когда положил туда то, что гремит, когда встряхиваешь.

— А он бы не клал, — добавил Скотт, — если бы не знал способа извлечь оттуда.

— А может быть, — предположил Гриффит, — он запихнул сюда то, от чего хотел избавиться.

— Мы могли бы распилить ящик, — сказал Кинг. — Дайте фонарь.

Лоуренс остановил его:

— Один раз мы уже так поступили. Мы вынуждены были взорвать люк.

— Эти ящики тянутся здесь на полмили, — заметил Баклей. — Все стоят рядком. Давайте потрясем еще какие-нибудь.

Они встряхнули еще десяток. Грохота не услышали.

Ящики были пусты.

— Все вынули, — печально проговорил Баклей.

— Пора уносить отсюда ноги, — сказал Энсон. — От этого места меня мороз по коже пробирает. Вернемся к кораблю, присядем и обсудим все как следует. Ломая себе голову здесь, внизу, мы свихнемся. Взять хоть те пульты управления.

— Может быть, это вовсе не пульты управления, — одернул его Гриффит. — Надо следить за собой, чтобы не делать якобы очевидных, а в действительности — поспешных выводов.

В спор вмешался Баклей.

— Чем бы они ни были, — сказал он, — у них есть какое-то целевое назначение. В качестве пультов они пригодились бы больше, чем в любом другом, как ни прикидывай.

— Однако на них нет никаких индикаторов, — возразил Тэйлор. — На пульте управления должны быть циферблаты, сигнальные лампочки или хоть что-нибудь такое, на что можно смотреть.

— Не обязательно такое, на что может смотреть человек, — парировал Баклей. — Иной расе мы показались бы безнадежно слепыми.

— У меня есть зловещее предчувствие, что мы ничего не достигнем, — пожаловался Лоуренс.

— Мы опозорились перед люком, — подытожил Тэйлор. — И здесь мы тоже опозорились.

Кинг сказал:

— Придется разработать упорядоченный план исследования. Надо все разметить. Начинать сначала и по порядку.

Лоуренс кивнул.

— Оставим нескольких человек на поверхности, а остальные спустятся вниз и разобьют здесь лагерь. Будем работать группами и по возможности быстро определим ситуацию — общую ситуацию. Потом можно заполнять пробелы деталями.

— Начинать сначала, — пробормотал Тэйлор. — А где тут начало?

— Понятия не имею, — ответил Лоуренс. — А у всех остальных есть какие-нибудь идеи?

— Давайте выясним, что здесь такое, — предложил Кинг. — Планета или планетарная машина.

— Надо поискать еще пандусы, — сказал Тэйлор. — Здесь должны быть и другие спуски.

Заговорил Скотт:

— Попытаемся выяснить, как далеко простираются эти механизмы. Какое пространство занимают.

— И выяснить, работают ли они, — прибавил Баклей.

— Те, что мы видели, не работают, — откликнулся Лоуренс.

— Те, что мы видели, — провозгласил Баклей тоном лектора, — возможно, представляют собой всего лишь уголок гигантского комплекса механизмов. Все они могут работать и не одновременно. По всей вероятности, раз в тысячелетие или около того используется какая-то определенная часть комплекса, да и то в течение нескольких минут, если не секунд. После этого она может простоять в бездействии еще тысячу лет. Однако часть эта должна быть наготове и дожидаться своего мига в тысячелетии.

— Стоило бы попытаться, по крайней мере, высказать грамотное предположение о том, для чего служат эти механизмы. Что они делают. Что производят, — сказал Гриффит.

— Но при этом держать от них руки подальше, — предостерег Баклей. «Тут потянул, там подтолкнул — хотел знать, что получится» — чтоб этого здесь не было. Один бог ведает, к чему это может привести. Ваше дело маленькое — лапы прочь, пока не будете твердо знать, что делаете.

Это была самая настоящая планета.

Внизу, на глубине двадцати миль, исследователи нашли поверхность планеты. Под двадцатью милями хитросплетенного лабиринта сверкающих мертвых механизмов.

Там был воздух, почти столь же пригодный для дыхания, как на Земле, и они разбили лагерь на нижних горизонтах, довольные тем, что избавились от космических скафандров и живут, как нормальные люди.

Но там не было света и не было жизни. Не было даже насекомых, ни одной ползающей, пресмыкающейся твари.

А ведь некогда здесь была жизнь.

Историю этой жизни поведали развалины городов. Примитивная культура, заключил Кинг. Немногим выше, чем на Земле в двадцатом веке.

Дункан Гриффит сидел на корточках возле портативной атомной плиты, протянув руки к желанному теплу.

— Переселились на планету Четыре, — говорил он с самодовольной уверенностью. — Здесь не хватало жизненного пространства, вот они и отправились туда и встали там лагерем.

— А горные работы вели на двух других планетах, — продолжил Тэйлор не без иронии. — Добывали необходимую руду.

Лоуренс, подавленный, ссутулился.

— Что мне не дает покоя, — сказал он, — так это мысль о побудительной причине, стоящей за всеми загадками — о всепоглощающей, нерассуждающей тяге, о духе, который гонит расу с родной планеты на чужую и разрешает затратить века, чтобы превратить родную планету в сплошную машину. — Он обернулся к Скотту. — Ведь правда, нет никаких сомнений, — спросил он, это не что иное, как машина?

Скотт покачал головой:

— Не всю же ее мы видели, сам понимаешь. Для этого нужны годы, а мы не можем позволить себе швыряться годами. Однако мы почти уверены, что это единый машиномир, покрытый слоем механизмов высотой в двадцать миль.

— И к тому же бездействующих механизмов, — добавил Гриффит. Бездействующих, потому что их остановили. Жители этой планеты выключили все механизмы, изъяли все свои записи и все приборы, укатили и оставили пустую скорлупу. Точно так же, как покинули город на планете Четыре.

— Или же были отовсюду изгнаны, — уточнил Тэйлор.

— Нет, никто их не изгонял, — решительно заявил Гриффит. — Нигде во всей системе мы не нашли следов насилия. Никакого признака поспешности. Они не торопились, уложили все свое добро и не забыли ни единой мелочи. Ни одного ключа к тайне. Должны же где-то быть синьки чертежей. Нельзя построить и нельзя эксплуатировать такую махину без какого-нибудь подобия карты или плана. Где-то должны храниться записи — записи, где фиксировались результаты деятельности этого машиномира. Однако мы ведь их не нашли! Это потому, что их увезли при отъезде.

— Не везде же мы искали, — буркнул Тэйлор.

— Мы нашли помещения архивов, где, по законам логики, все это должно храниться, — возразил Гриффит, — но там не было никаких записей. Вообще ничего не было.

— А некоторые ящики, куда невозможно было заглянуть. Помните? Те, что мы нашли в первый же день на верхнем горизонте.

— Были тысячи других мест, куда можно заглянуть и где мы смотрели, отрезал Гриффит. — Однако мы не нашли орудий производства, не нашли ни единой записи и вообще ничего такого, что намекало бы на былое присутствие хоть чего-нибудь.

— Вот ящики наверху, на последнем горизонте, — заметил Тэйлор. — Ведь это место, если рассуждать логически, само собой напрашивается на поиски.

— Мы их встряхивали, — напомнил Гриффит, — все были пусты.

— Все, кроме одного, — настаивал Тэйлор.

— Я склонен верить в твою правоту, Дункан, — сказал Лоуренс. — Этот мир покинут, обобран и брошен на съедение ржавчине. По-настоящему нам следовало догадаться, как только мы обнаружили, что он беззащитен. Эти существа предусмотрели бы какие-то средства обороны — по всей вероятности, автоматические, — и если бы кто-нибудь не захотел нас впустить, мы бы никогда здесь и не очутились.

— Если бы мы оказались поблизости, когда этот мир функционировал, поддержал Гриффит, — нас бы разнесло вдребезги, прежде чем мы его увидели.

— Должно быть, это была великая раса, — задумчиво сказал Лоуренс. Одной лишь экономики такой планеты достаточно, чтобы любого бросило в дрожь. Чтобы создать такую планету, надо было много веков целиком затрачивать рабочую силу всей расы, а потом еще много веков надо было держать эту планету-машину на ходу. Это означает, что местное население тратило минимальное время на добывание пищи, на производство миллионов вещей, необходимых для жизни.

— Они упростили свой образ жизни и свои нужды, — сказал Кинг, — сведя их к самому необходимому. Одно уж это, само по себе, — знак величия.

— Притом же они были фанатики, — высказался Гриффит. — Не забывайте этого ни на миг. Работу, подобную этой, мог проделать лишь народ, одержимый всепоглощающей, слепой, однобокой целью.

— Но зачем? — спросил Лоуренс. — Зачем они выстроили эту штуковину?

Никто не ответил.

Гриффит тихонько хмыкнул.

— Даже ни одного предположения? — подзадорил он. — Ни одной осмысленной гипотезы?

Из тьмы, окутывающей крохотный кружок света от включенной плиты, медленно поднялся человек.

— У меня есть гипотеза, — признался он. — Вернее, мне кажется, я знаю, в чем дело.

— Послушаем Скотта, — громогласно объявил Лоуренс.

Математик покачал головой.

— Мне нужны доказательства. Иначе вы заподозрите, что я рехнулся.

— Доказательств не существует, — скептически заметил Лоуренс. — Нет доказательств чего бы то ни было.

— Я знаю место, где, возможно, есть доказательство — не утверждаю с уверенностью, но, может быть, и есть.

Все, кто сидел тесным кругом возле плиты, затаили дыхание.

— Помнишь тот ящик? — продолжал Скотт. — Тот самый, о котором только сейчас упомянул Тэйлор. Тот, где что-то гремело, когда мы его встряхивали. Тот, что мы не могли открыть.

— Мы по-прежнему не можем его открыть.

— Дайте мне инструменты, — предложил Скотт, — и я открою.

— Это уже было, — мрачно сказал Лоуренс. — Мы отличились бычьей силой и ловкостью, открывая ту злополучную дверь. Нельзя все время применять силу при решении нашей задачи. Здесь нужно нечто большее, чем сила. Здесь нужно понимание.

— По-моему, я знаю, что там гремело, — заявил Скотт.

Лоуренс промолчал.

— Послушай-ка, — не унимался Скотт. — Если у тебя есть какая-то ценность — какой-то предмет, который ты бережешь от воров — что ты с ним делаешь?

— Да в сейф кладу, — ответил Лоуренс не задумываясь.

По длинным, мертвым пролетам исполинской машины прокатилось пронзительное, как свист, молчание.

— Нет и не может быть более надежного места, — снова заговорил Скотт, — чем ящик, который не открывается. В этих ящиках хранилось что-то важное. Хозяева планеты забыли одну вещицу — чего-то они недоглядели.

Лоуренс медленно поднялся с места.

— Достанем инструменты, — сказал он.

…То была продолговатая карточка, весьма заурядная на вид, с асимметрично пробитыми отверстиями.

Скотт держал ее в руке, и рука его дрожала.

— Надеюсь, — горько заметил Гриффит, — ты не разочарован.

— Нисколько, — ответил Скотт. — Именно это я и предполагал.

Все дожидались продолжения.

— Не будешь ли ты любезен… — не вытерпел, наконец, Гриффит.

— Это перфокарта, — объяснил Скотт. — Ответ некоей задачи, введенной в дифференциальное счетно-решающее устройство.

— Но ведь мы не можем дешифровать ее, — сказал Тэйлор. — Никакими силами нельзя установить, что она означает.

— Ее и не надо дешифровать, — усмехнулся Скотт. — Она и без того рассказывает, что здесь такое. Эта машина — вся машина в целом представляет собой вычислительное устройство.

— Какая бредовая идея! — воскликнул Баклей. — Математическое…

Скот покачал головой.

— Не математическое. По крайней мере, не чисто математическое. Нечто более значительное. Логическое, по всей вероятности. Быть может, даже этическое.

Он оглядел присутствующих и прочел на их лицах неверие, еще не до конца развеянное.

— Да посудите же сами! — вскричал он. — Бесконечное повторение, монотонная одинаковость всей машины. Таково и есть вычислительное устройство — сотни или тысячи, или миллионы или миллиарды интегрирующих схем, сколько бы их ни было нужно, чтобы ответить на поставленный вопрос.

— Существует же какой-то фактор ограничения, — пробубнил Баклей.

— На всем протяжении своей истории, — ответил Скотт, — человечество не слишком-то обращало внимание на такие факторы. Оно продолжало делать свое дело и преодолевало всевозможные факторы ограничения. Очевидно, эта раса тоже не слишком-то обращала на них внимание.

— Есть такие факторы, — упрямо твердил Баклей, — которыми просто невозможно пренебречь.

У мозга есть свои ограничения.

Он ни за что не станет заниматься самим собой.

Он слишком легко забывает, забывает слишком многое и всегда именно то, что следовало бы помнить.

Он склонен к терзаниям — а для мозга это почти равносильно самоубийству.

Если слишком напрягать мозг, он находит убежище в безумии.

И, наконец, он умирает. Умирает как раз тогда, когда становится полноценным.

Поэтому создают механический мозг — гигант, двадцатимильным слоем покрывающий планету с Землю величиной — мозг, который займется делом и никогда ничего не забудет, и не сойдет с ума, ибо ему неведомо смятение.

Затем срываются с места и покидают такой мозг — это уже двойное безумие.

— Все наши догадки не имеют смысла, — сказал Гриффит. — Ведь мы никогда не узнаем, для чего служил этот мозг. Вы упорно исходите из предпосылки, будто хозяева этой планеты были гуманоиды, а ведь столько же шансов за то, что они отнюдь не гуманоиды.

— Предположение, что они в корне отличаются от нас, совершенно абсурдно, — возразил Лоуренс. — В городе на Четвертой могли бы жить и люди. Обитатели этой планеты столкнулись с теми же техническими проблемами, что встали бы и перед нами, если бы мы затеяли подобное начинание, и выполнили все в том стиле, какого придерживались бы и мы.

— Ты не учитываешь того, что сам же так часто подчеркиваешь, — указал Гриффит. — Ты не учитываешь фанатической тяги, которая заставила их пожертвовать решительно всем во имя великой идеи. Мы никакими силами не достигли бы столь тесного и фанатического сотрудничества. Один допустил бы грубейшую ошибку, другой перерезал бы горло третьему, четвертый потребовал бы следствия, а тогда оказалось бы, что вся свора спущена с цепи и лает на ветер.

— Они были последовательны, — продолжал Гриффит. — Ужасающе последовательны. Здесь нет жизни. Мы не нашли ни малейшего признака жизни — нет даже насекомых. А почему, как ты думаешь? Не потому ли, что жук мог бы запутаться в шестернях или еще где-нибудь и расстроить весь комплекс? Поэтому жукам пришлось исчезнуть.

Помолчав, Гриффит вскинул голову.

— Если на то пошло, хозяева планеты сами напоминают жуков. Вернее, муравьев. Колонию муравьев. Бездушное общество взаимных услуг, которое в слепом, но разумном повиновении неуклонно движется к намеченной цели. А если это так, друг мой, то твоя гипотеза, будто вычислительная машина применялась для разработки экономических и социальных теорий, просто вздор собачий.

— Это вовсе не моя гипотеза, — поправил его Лоуренс. — Это всего лишь одно из нескольких предположений. Есть и другое, не более спорное, — что они пытались разгадать тайну Вселенной: отчего она существует, что она такое и к чему идет.

— И каким образом, — прибавил Гриффит.

— Ты прав. И каким образом. А если они этим занимались, то, я уверен, не из праздного любопытства. Значит, был какой-то серьезнейший стимул, что-то вынуждало их к этому занятию.

— Продолжай, — усмехнулся Тэйлор. — Я жду с нетерпением. Доскажи свою сказку до конца. Они проникли во все тайны Вселенной и…

— Едва ли проникли, — спокойно проговорил Баклей. — Чего бы они ни добивались, вероятность того, им им удалось получить окончательный ответ, крайне мала.

— Что касается меня, — сказал Гриффит, — то я склонен думать, что они своего добились. Иначе зачем было уезжать и бросать эту гигантскую машину? Они нашли то, что искали, поэтому им стал не нужен ими же созданный инструмент познания.

— Ты прав, — подхватил Баклей. — Инструмент стал не нужен, но не потому, что сделал все возможное и этого оказалось достаточно. Его бросили, потому что он слишком мал, он не может решить задачу, которую должен был решить.

— Слишком мал! — не выдержал Скотт. — Да ведь все, что в таком случае надо было сделать — это нарастить вокруг планеты еще один ярус!

Баклей покачал головой:

— Помнишь, я говорил о факторах ограничения? Так вот, перед тобой фактор, которым не так-то просто пренебречь. Подвергни сталь давлению в пятьдесят тысяч фунтов на квадратный дюйм — и она потечет. Здесь-то, должно быть, металл воспринимает гораздо большее давление, но и у него есть предел прочности, выходить за который было небезопасно. На высоте двадцати миль над поверхностью планеты ее хозяева достигли этого предела. Уперлись в тупик.

Гриффит шумно вздохнул.

— Моральный износ, — пробормотал он.

— Аналитическая машина — это вопрос габаритов, — рассуждал Баклей вслух. — Каждая интегрирующая схема соответствует клеточке человеческого мозга. У нее ограниченная функция и ограниченные возможности. То, что делает одна клетка, контролирует две другие. Принцип «зри в три» как гарантия, что ошибок не будет.

— Можно было стереть все, что хранилось в запоминающих устройствах, и начать все сызнова, — сказал Скотт.

— Не исключено, что так и поступали, — ответил Баклей. — Много-много раз. Хотя всегда был элемент риска, что каждый раз после стирания машина потеряет какие-то… э-э… ну, рациональные, что ли, качества, или моральные. Стирание памяти для машины таких размеров — шок, подобно тому как коррективная хирургия мозга — шок для человека. Здесь произошло что-то одно из двух. Либо машина очутилась на пределе стирания — в электронных устройствах слишком заметно скапливалась остаточная память…

— Подсознательное, — перебил Гриффит. — Интересная мысль: развивается ли у машины подсознание?

— Либо, — продолжал Баклей, — ее неизвестные хозяева подошли к проблеме настолько сложной, настолько многогранной, что эта машина, несмотря на фантастические размеры, не могла с нею справиться.

— И тогда они отправились на поиски еще большей планеты, — продолжил Тэйлор, сам не вполне веря в свои слова. — Другой планеты, масса которой достаточно мала, чтобы там можно было жить и работать, но диаметр достаточно велик для создания более мощной вычислительной машины.

— В этом был бы какой-то смысл, — неохотно признал Скотт. — Понимаете ли, они бы начали все заново, но с учетом ответов, полученных здесь. При усовершенствованной конструкции и новой технологии.

— А теперь, — торжественно провозгласил Кинг, — на вахту становится человечество. Интересно, что нам удастся сделать с такой диковиной? Во всяком случае, совсем не то, к чему ее предназначали строители.

— Человечеству, — ответил Баклей, — решительно ничего не придется с нею делать, по крайней мере, в течение ста лет. Головой ручаюсь. Никакой инженер не осмелится повернуть ни единое колесико в этой машине, пока не будет достоверно знать, для чего она, как и почему сделана. Тут надо вычертить миллионы схем, проверить миллионы полупроводников, сделать синьки, подготовить техников…

Лоуренс грубовато ответил:

— Это не наша забота, Кинг. Мы с тобой — сеттеры. Мы выслеживаем и вспугиваем перепелов, а дальше обойдутся без нас, и мы переходим к очередным вопросам. Как поступит человечество с нашими находками — это опять-таки очередной вопрос, но не нам с тобой его решать.

Он поднял с пола мешок с походным снаряжением и взвалил на спину.

— Все готовы к выходу? — спросил он.

Десятью милями выше Тэйлор перегнулся через перила, ограждающие пандус, и взглянул на расстилающийся под ним лабиринт машин. Из наспех уложенного рюкзака выскользнула ложка и, вертясь, полетела вниз.

Долго все прислушивались к тому, как она звенит, задевая о металл.

Даже когда ничего уже не было слышно, всем казалось, что до них еще доносится звон.