Фальшивая жизнь

Глава 2

Тянск, Озерск и окрестности, июнь 1967 г.

Юркий, среднего роста мужчина в больших темных очках зашел на главпочтамт, отряхнул плащ от дождевых капель и, поглубже надвинув промокшую шляпу, подошел к одной из стоек.

– Кто последний?

– За мной будешь, милок, – обернулась бабуся в цветастом платке и плюшевой жилетке поверх длинного платья. Прищурилась. – Эко ты вымок-то. Гляжу, дождь-то не кончился.

– Да какое там! Еще пуще… Скажете, что я за вами занимал… Я пока телеграмму отправлю.

– Пиши, пиши, милок. Вон столик…

Кивнув, мужчина, не снимая очков и шляпы, подошел к столику, взял форменный бланк, опустил перьевую ручку в чернильницу, что-то быстро написал, дождался, пока высохнут чернила, и снова встал в очередь.

Народу на почтамте было много, как и всегда ближе к вечеру. Кто-то уже закончил работу, много было пенсионеров и приезжих «с района». Закончив дела, граждане в большинстве своем не спешили уйти, так и толпились у входных дверей, раздраженно поглядывая на льющий за окнами ливень. Дождь начался с час назад, да все никак не кончался – наоборот!

– А Израиль-то… Гады, что творят!

– Бедные арабы…

В очереди живенько обсуждали последнюю политическую новость – арабо-израильскую войну и разрыв дипломатических отношений с Израилем.

– И правильно! Раз они так…

– Это мериканцы все!

– Ой, люди-и… Лишь бы большой войны не было!

– Ничего, армия у нас ого-го! Сунутся – огребут живо.

Дождавшись очереди, мужчина в шляпе протянул в окошечко бланк:

– Вот, тут адрес указан…

– Почтовое отделение… Ле… Лю…

– Лерничи, – нетерпеливо поправил клиент. – Абонентский ящик указан.

– «Охота как договаривались решай срочно тчк Иван». – Сотрудница подняла глаза: – Правильно?

– Да. Сколько с меня?

Оплатив требуемую сумму, мужчина вышел на улицу, несмотря на дождь, и, зачем-то оглянувшись по сторонам, направился к одной из телефонных будок, стоявших вдоль глухой стены почтамта.

Зайдя, выругался – трубка оказалось срезанной.

– Вот, черти! И здесь украли… И на что им эти трубки?

В следующей будке повезло – трубка оказалась целой. Глянув на выцарапанную прямо над аппаратом надпись «Маринка Коськова балда», мужчина усмехнулся, снял трубку и, бросив две копейки, принялся крутить телефонный диск. Нервничал – дозвонился далеко не сразу, да и связь оказалась та еще!

– Это Рябой Порог? Рябой Порог, спрашиваю? Ря-бой… Сельпо? Ах, ну да… Это из Ленинграда звонят… из педагогического института. Пе-да-го-ги-ческого. Это хорошо, что поняли! Из вашей деревни девушка… Воропаева Анастасия… Она ваш телефон дала – для связи… Во-ро-па… Что-что? Есть такая? Да-да, она на рабфак к нам подала документы… Так вот – фотографии! Фо-то-гра-фи-и… Ах, черт…

Бросив в автомат еще одну монетку, мужчина продолжил:

– Так слышно меня? Слышно? Пусть Воропаева срочно приедет… привезет фотографии… А лучше у нас сфотографируется, в ателье… Да-да, в Ленинграде… Срочно, ага! Так передадите? Спасибо. Ну, слава те…

Сняв очки, мужчина вышел из телефонной будки и быстро зашагал в сторону остановки автобуса. Все так же лил дождь.

Настя Воропаева была девушкой скромной. Да и откуда взяться нескромности, когда Настя все свои восемнадцать лет прожила в Рябом Пороге, почти никуда из деревни не выезжая. Ну, разве что в Лерничи – в школу, так это не считается, как и интернат в Озерске. А вот, окончив школу, девчонка надумала поступать, и не куда-нибудь, а в Ленинград, на отделение начальных классов. Нарабатывая стаж, после школы Анастасия год проработала в Лерничах, в детском саду нянечкой, и кто-то умный посоветовал ей поступать не сразу на факультет, а сначала на рабфак, что-то типа подготовительного, а уж там дальше точно зачислят. Настя так и сделала, подала документы. Вот только фотографии оказались какие-то не такие… Хотя в Тянске, в ателье фотографировалась и фотки просила сделать, как было написано в правилах поступления. И вот…

Про фотографии сказала продавщица сельпо, тетя Маша. Забежала вчера к вечеру, мол, из Ленинграда звонили… У них в сельпо телефон. Второй – у старосты. Так и деревня-то вся – десятка полтора домов. Это Лерничи – село большое: там и почта, и клуб, и магазин промтоварный, школа-восьмилетка, детсад…

Уж как неохота было снова в Ленинград ехать, а надо. Документы – дело нешуточное. Да и город красивый, посмотреть – за счастье! Неужто она, Настя Воропаева, там учиться будет, жить? Дух от такой перспективы захватывало! Хотя – да, пока что Настя большого города пугалась, боялась пропасть, заблудиться. И еще – машиной сбить могут. Транспорта в Ленинграде – ого-го сколько! И машины, и автобусы… а еще троллейбусы, трамвай и метро.

С документами Настя не одна ездила. Первый раз так вообще с матерью, Ниной Ильиничной, женщиной к чужим неприветливой и строгой. Второй раз уже да, одна… Ну, как одна? С ребятами-попутчиками… Так они ее до самого института проводили. А потом…

Потом Настя спустилась в метро (наловчилась уже за пару поездок) да поехала на станцию «Автово», к двоюродной тетке. Звали тетушку Ираидой Федоровной Векшитной – по покойному мужу. Не особо красивая, худая, чем-то похожая на ворону, женщина лет сорока жила… гм, не совсем одиноко – имелся приходящий ухажер или, по-деревенски сказать, – хахаль, звали его Игорем.

С дальней своей родственницей Воропаевы почти не общались – так, присылали по праздникам открытки, чтобы не забывала, да пару раз отец, Илья Степанович, будучи по делам в Ленинграде, останавливался переночевать, чему Ираида Федоровна была не очень-то рада. Ну, а куда денешься, коли в гостиницах дорого, да и мест никогда нет?

Сама Ираида, ничтоже сумняшеся, причисляла себя к «коренным», и о своем деревенском происхождении вспоминать не любила. Оказавшись после войны в Ленинграде, окончила бухгалтерские курсы да, выскочив замуж за одинокого старца, лет восемь назад овдовела и стала жить «для себя», занимая хорошую должность главбуха в каком-то тресте. Так рассказывал отец, ну, а Настя любопытства не проявляла – бухгалтер и бухгалтер, какая ей разница?

По той самой причине – презрение к «деревенским» – тетушка гостеприимством не отличалась, но гостей терпела – все же не совсем сволочь, спасибо и на том. Уж, конечно, Настя планировала жить в общежитии, но первое время, пока то да сё, – у тетки, просто некуда было больше идти, не на вокзал же! Хотя, вот сейчас, девушка именно на вокзал и рассчитывала.

Надо сказать, все деревенские делили своих «городских» родичей на две части. Одни назывались – «люди», другие – «куркули» или «сволочи». «Люди» всегда имели для гостей лишние одеяла, матрасы и прочее (кое-кто и раскладушку даже!), а когда на ночлег оставалось много народу, так в маленьких своих квартирках стелили прямо на полу, руководствуясь замечательным принципом – в тесноте, да не в обиде. Иногда даже у них можно было какое-то время пожить – это как раз касалось поступающих и студентов, так и говорили – «в людях».

Что же касается «куркулей» или «коренных», как они любили себя называть, то они никогда никого к себе не пускали, хотя могли жить вполне обеспеченно – в многокомнатных, с высокими потолками, квартирах. Ну и пусть в коммуналках, но когда пара комнат – неужто на полу не постелить? Не-ет, шалишь… Мы же не «эти»… Нос воротили!

Вот и тетка Ираида… Хорошо, хоть еще пускала переночевать. И все бы не худо, кабы не хахаль ее – Игорь. Он, кстати, был из Тянска, но частенько приезжал в Ленинград, в командировки. Так что с теткой ему повезло. Насте же Игорь не понравился с первого взгляда – весь какой-то шебутной, вертлявый, к тому же, похоже, сидевший, судя по татуировкам. Впрочем, что сидевший – не страшно, среди Настиных знакомцев таких много было, как и везде. При Сталине-то срок было получить запросто! Культ личности, что и говорить… Другое дело, что повел себя «дядя Игорь» отвратительно, особенно когда Ираида на работу ушла… Да еще и до того начал:

– Ах, Настенька… какая же вы красавица! Но сразу видно, что из деревни… Не обижайтесь! Я вас научу особой, городской, красоте. Ведь мы же с вами почти земляки. А знаете что? Не зовите меня «дядя Игорь» – просто Игорь… Игорь – и все. И вот еще что – на «ты» давайте. Так как-то удобней, мы ж с вами не старики!

И как только тетушка на кухню ушла, этак положил Насте на коленку руку…

Ну, хоть ушел вместе с теткой… Настя обрадовалась было, однако рано. Не прошло и пяти минут, как в дверь позвонили:

– Настенька, открой! Это я, Игорь… Я у вас портфель с бумагами важными забыл.

Действительно, забыл. Вон он, портфель, – у вешалки, в прихожей. Новенький, из черной «чертовой кожи», с красивыми никелированными замочками.

Настя распахнула дверь:

– Забирайте!

– Ой, Настенька… Слава богу – нашел… А мне ведь на поезд – домой. Верней, на работу срочно. Эх… Слушай, а может, коньячку? Ну, за знакомство. Ты же вечером поедешь? Этим… почтово-багажным. Поди, еще и общий вагон?

– А там других и не бывает.

– Да знаю, знаю… Иногда, бывало, и сам…

Пить девушка отказалась. Наотрез! Она вообще не употребляла, между прочим.

– Не пьешь? Вот и молодец. А я чуток выпью.

Разувшись, Игорь, не спросясь, прошел в комнату, достал из серванта початую бутылку коньяка и бокалы.

– Это хороший. Четыре двенадцать.

– Говорю же – не пью.

– Ну, со мной тогда посиди, лапа… Составь компанию!

Разом осушив бокал, он недобро ухмыльнулся и, подойдя к сидевшей поодаль, на стульчике, Насте, смачно поцеловал ее в губы и принялся грубо лапать, залезая руками под платье.

– Пусти-и… пусти, говорю, гад!

Настя все же вырвалась, с силой оттолкнув навязчивого ухажера.

– Ты чего кобенишься, сука?

С этими словами насильник вдруг вытащил нож – сверкающую бандитскую финку!

– Давай… раздевайся… Живо! Не то…

Сказал, злобно сверкнув глазами…

Однако ж, не на ту напал! Девушка оказалась не робкого десятка. Встала, скрестив на груди руки:

– И что, ножом меня пырнешь? А тело потом куда денешь? Можешь не думать – отыщут тебя очень быстро. Или всю жизнь будешь прятаться?

Слова эти оказались насильнику холодным душем. Мотнув головой, он опустил нож… а потом и вообще убрал обратно в карман пиджака.

Сел на диван, посмотрел исподлобья, буркнул:

– Ну, извини… Сама довела ведь. Ты пойми, я ведь по-доброму все хотел… мы бы с тобой… ну, это самое… И тебе и мне хорошо… А я б потом тебе… Да что там потом! Сейчас прямо…

Метнувшись в прихожую, Игорь притащил потрепанный свой портфель, раскрыл… и вытащил оттуда целую горсть сверкающих цепочек!

– Золото! Смотри… Хочешь? Бери!

– Да не надо мне!

– Бери же, дура! Когда еще…

– Уберите, сказала! Иначе…

– Что иначе?

– Куда следует заявлю!

Зло сплюнув прямо на ковер, хулиган неожиданно сник. Быстро сунул цепочки обратно в портфель, засобирался:

– Ну, я пойду… Извини, если что не так… Арриведерчи!

Вот это вот все снова вспомнила Настя, когда шла по лесной дорожке к кордону. Откуда можно было позвонить – уточнить, магазин-то еще закрыт был, а хотелось быстрее.

Интересно, откуда у этого прощелыги Игоря столько золота? Ограбил кого-то, украл? И впрямь лучше бы сообщить в милицию или, по крайней мере, тетушке рассказать. И больше в ее квартиру ни ногой! Просто заночевать на Московском вокзале, а потом – утренним поездом… На автобусе тоже можно, но дорого…

Шла Настя, шла и вдруг ощутила на себе чей-то взгляд – явно недобрый! Ну да, явно кто-то смотрел! Кто? Зачем?

Замедлив шаг, девушка свернула к старому кордону – одноэтажному вытянутому бараку с высоким крыльцом и заколоченными окнами. А с окон-то доски сняли! И крыльцо поправили – вон, новые доски. А-а, отец же вчера говорил – лагерь тут будет. Даже не лагерь, а юннатская станция! От Дома пионеров. Тогда все понятно.

И все же, кто там позади идет? Осторожно так… хрустит кустами… и походка такая тяжелая… Медведь! Ну да, завелся тут… Лесники говорили, да и ребята в малиннике видели…

Вот ведь незадача! Если решит, что на его участок зашла, может и лапой! Эх…

Настя не то чтоб испугалась – все же среди леса жила, – но решила держаться с опаскою, хорошо понимая, что медведь – это вовсе не добродушный косолапый мишка из детских сказок, а очень опасный, хитрый, ловкий и сильный зверь – хищник ничуть не хуже тираннозавра, при случае не прочь полакомиться и человечинкой! От разъяренного медведя не убежишь, не спрячешься – по деревьям он лазает отлично, бегает быстро, ходит почти бесшумно и силищей обладает немереной. Коли что худое замыслил или какого подвоха от человека ждет…

Вот – снова шум! Вон, за кустами… или уже за углом… Тяжело так ступает… и вместе с тем осторожно. Интересно, зачем? Хм… ну, так вон, малинник-то – рядом. Медведь малину любит и наверняка место это считает своим. Хоть и долго еще до ягод, однако незачем тут ошиваться всяким двуногим! Совершенно незачем…

Рассудив таким образом, Настя тихонько двинулась прочь, старательно обходя малинник. Остановилась, присмотрелась, прислушалась. Кто-то шагал невдалеке, по тропке. Свой, деревенский мужик – недобрый, судимый. Однажды даже пристал как-то, да получил отпор. Ишь, вон оглянулся – зыркнул.

Настя показала язык – иди себе дальше! Тот и пошел…

Вот так-то лучше. И вдруг…

Кто-то вдруг выскочил из кустов, схватил за руку, потянул… Что-то горячее, острое ударило под ребро. Пошатнулись деревья. Земля вдруг вздыбилась, бросилась прямо в глаза…

Все же настиг девчонку удар! Только не медведь это был. Не лапы, не когти, а острый сверкающий нож – финка жигана!

Нанеся еще один удар – для верности, под сердце, убийца вдруг дернулся, услышав звук приближающегося мопеда, и, подняв воротник плаща, утащил девушку в малинник.

Там же, чуть погодя, и зарыл неподалеку. Прихваченной с собой саперной лопаткой. Зарыл, посмотрел буднично на часы и, прихватив лопатку, направился куда-то по узкой лесной тропке. В малиннике упоительно запел соловей…

Ярко-зеленый, с белыми крыльями мотороллер лихо катил по грунтовке, поднимая позади себя желто-серую дорожную пыль. Хорошо еще движения почти не было, лишь один раз Женька решительно обогнала трактор и то потом чихала минут пять. А вот молоковоз обгонять не стала, хотя он, старенький, с цистерною, тащился в час километров сорок, но поднятая им туча пыли полностью перекрывала обзор, так что Колесникова благоразумно решила не рисковать и снизила скорость. К тому же, скорее всего, молоковоз уже очень скоро должен был свернуть к ближайшей ферме. Так и случилось.

Вырвавшись на дорожный простор, Женька разогнала свою «Веспочку»-«Вятку» километров до семидесяти, а то и больше – под горку же!

С горы открывался замечательный вид на обширную долину с желтой дорогой, казавшимися игрушечными избами и блестевшей вдалеке речкой, за которой синел уходивший за горизонт лес.

Женька нынче оделась по-походному: старенькое синее трико, кеды, танковый, выпрошенный у папы, шлем и мотоциклетные очки-консервы! Все – от пыли. Этакий инопланетянин или, лучше сказать, – стрекоза. Сзади к мотороллеру лично Александром Федоровичем был примастырен багажник, сваренный из легких никелированных трубочек, к багажнику привязали изрядных размеров рюкзак. Еще один рюкзак – размером поменьше – висел у девушки за плечами. И весил он куда больше, чем тот, что на багажнике. Учебники, конспекты, новенькая общая тетрадь, авторучки, карандаши, пара пузырьков с чернилами «Радуга» – все это находилось там. На багажнике же… О, там было много всего, но в основном легкое.

Два комплекта нижнего белья, голубой гэдээровский купальник (настоящий «бикини», подарок старшей сестры из Риги!), коротенькое синее платьице с белым воротничком и карманчиками, еще одно платье – зеленое, с треугольным вырезом на спине, две юбки – одна мини, вторая чуть подлиннее, – гольфы, светло-голубая нейлоновая блузка, блузка желтая, с воротничком стоечкой, бежевый, крупной вязки, свитер, кофточка с большими пластмассовыми пуговицами, узкие вельветовые штаны синего цвета и еще одни штаны – белые пижонские бриджи… Кроме того, парочка гибких грампластинок, вырезанных из старых номеров журнала «Кругозор», с «Леткой-Енькой» и Магомаевым, две большие пластинки из серии «Музыкальный калейдоскоп»: шестьдесят пятого года – с оркестром Рея Конниффа, Джонни Реем и «Я шагаю по Москве», и новенькая – шестьдесят шестого – с модным танцем «Ча-ча-ча» и Элвисом Пресли. Ну, и всякая мелочь, типа помады (да-да, Женечка уже взрослая девушка! Ну, почти), болгарского шампуня, пудры и краски для ресниц – «плюнуть и растереть».

Пожалуй, все… Все, что могло понадобиться молодой девушке для жизни в лесной глуши. Именно туда, в глушь, сейчас и направлялась Женя Колесникова, поддавшись на уговоры директора Дома пионеров Аркадия Ильича Говорова. Ну, еще ведь и Тынис письмо прислал. Как же здорово будет встретиться! И с ним, и с другими ребятами – кто там еще приедет? Вот бы знакомые – Лиина и…

Заправившись на полевой бензоколонке – просто две автоцистерны и ларечек – «А мне бы шестьдесят шестой и маслица», Женька чуток проехала к бескрайнему колхозному полю, засеянному турнепсом или репой, достала бутерброды с ливерной колбасой, немного перекусила, глотнула из отцовской фляжки холодного чайку и благодарно погладила мотороллер по кожуху фары:

– Ах, «Веспочка»… Ну, что бы я без тебя делала? Тащилась бы на перекладных… со всем добром этим… Умерла бы уже – да!

Кстати, насчет бензина Говоров уверил, что все будет в порядке – в Лерничах имелась заправочная станция «рядом с колхозной столовой». Ну, хорошо, что так… Да и как в большом селе без горючего? Чай, не в девятнадцатом веке живем!

Миновав мореную гряду – «Вятка» чуть не заглохла, пришлось переключиться на пониженную передачу, – Женька проехала еще километров десять и остановилась перед широкой рекой, вернее, перед длинным и узким озером, тянувшимся, судя по карте, километров на пятнадцать-двадцать! Сразу за озером, на поросшем высокими соснами холме, виднелось старое кладбище с оградой из серых камней и многочисленными старообрядческими крестами. За кладбищем дорога ныряла вниз и уже входила в деревню, вернее сказать, в село – когда-то там была церковь, ныне приспособленная под склад. С берега хорошо были видны издалека казавшиеся игрушечными домики, мостки, поля с пасущимися стадами.

На том берегу покачивался на волнах паром, сваренный из толстых полых бочек с наложенными сверху досками.

Достав из рюкзака карту, юная путешественница прикинула дальнейший маршрут. Вот здесь вот, мимо кладбища, по дорожке на Рябой Порог, оттуда уже – к старому кордону… Есть еще и новый кордон – километрах в семи, в самой чаще, и тут, главное, было не перепутать.

Между тем на берегу, дожидаясь парома, скапливался народ. Пассажиры только что подъехавшего рейсового автобуса – кругленького «ПАЗика», пара «ГАЗонов»-грузовиков, грязно-голубой трактор «Беларусь» и какой-то мужик средних лет с лошадью, которую он ласково гладил по гриве, верно, успокаивал. Среди пассажиров оказалось много детей, шум они производили изрядный.

– Вот же неугомонные! – поправив пиджак, надетый поверх старой выцветшей от времени гимнастерки, беззлобно посетовал мужик. Пожилой, с седоватой щетиной, но видно, что жилистый, сильный, он производил впечатление несуетливого и вполне уверенного в себе человека, правда, немного нелюдимого – ото всех старался держаться подальше. Стоял себе, держа лошадь под уздцы, и – было видно – с любопытством косился на Женьку, вернее, на ее мотороллер. Да многие косились – деревня, такого двухколесного чуда отродясь не видали! Особенно достала ребятня.

– Ой, а это что – «Вятка»?

– Старая модель? А вот у моего дядьки – новая!

– А сколько километров идет? Сотня будет?

– Семьдесят, – сняв, наконец, шлем, хмуро ответила Женька.

– Хо?! Всего-то? Я думал больше…

– Индюк тоже думал! Бегите-ка – вон, мамки вас уже заждались… Не скажете, во сколько паром?

Этот вопрос Колесникова задала тому самому мужику, с лошадью.

– Да когда как, – отозвался тот на удивление приветливо. – Как народ наберется. Сейчас вот автобус пришел… Ну, вот! Мужики уже там появились! Так уж теперь быстро… Не знаю только, кого нынче вперед пропустят – пассажиров или грузовики с трактором? На каникулы? В гости?

– Нет, на станцию юннатов. В Рябой Порог, – улыбнулась Женька. – Там старый кордон какой-то…

– Старый кордон? Знаю. – Мужчина задумчиво покивал. – Я – лесник тамошний, Эрвель, Ян Викторович.

Лесник погладил лошадку – на левой кисти его виднелась наколка, вполне обычная, давняя – сердечко и буквы «ВИКА»… Понятно – старая любовь. В прежние времена такие наколки почти все парни делали – корчили из себя блатных…

– А я – Евгения. Можно просто Женя.

– Очень приятно! – Улыбка у лесника оказалась самой что ни на есть обаятельной, приятной, от темных глубоко посаженных глаз протянулись лучиками морщинки, и сразу стало ясно – вовсе этот человек не угрюмый, а, скорее, застенчивый, не склонный к разного рода суете и шуму. Лес для такого – самая подходящая работа!

– Значит, Женя, на старый кордон направляешься? Ну да, объявились там какие-то… По лесу ходят, смотрят… Как это – ведут наблюдения. А ты, значит, к ним?

– Ну да, воспитателем.

– Хорошее дело!

Мужчина был куда старше Женьки: та годилась ему если не во внучки, то уж в дочки точно, а потому и обращение на «ты» восприняла как само собой разумеющееся. Впрочем, в деревнях к молодым все так обращались.

– Да, на кордон. Хотела спросить – на мотороллере проеду?

– На этом… – Ян Викторович скосил глаза на «Вятку». – Колесики, конечно, те еще… Но, думаю, доберешься. Правда, там на пути болото – по гати руками вести придется. Ты про гать-то знаешь?

– Про гать… – задумалась девушка. – Ну, у меня карта вообще-то…

– Дай-ка! Ага… вот она… – Лесник вытащил из внутреннего кармана пиджака розово-синий «химический» карандаш, каким обычно метили деревья. Послюнявив кончик, нарисовал… – Вот здесь вот так вот иди. Понятно?

– Спасибо, Ян Викторович! Что-то меня про гать не предупредили…

– Ничего, доедешь… Там, правда, медведи…

– Медведи? – Женька опасливо поежилась. – Но… они же людей не трогают, кажется…

– Ну да, – покивал лесник. – Даже о себе не раз предупредят, чтоб не совались. Медвежат бойся. Увидишь – беги со всех ног прочь! Где медвежата, там всегда и медведица…

– Ну, это я знаю.

– А еще медведь – зверь любопытный. – Ян Викторович кивнул на мотороллер. – Увидит такую штуку, может и подойти, посмотреть… Что, напугал тебя? Пустое. Ну, думаю, ни с кем ты не встретишься. Там не так и далеко. Я бы проводил – как раз в те места еду, правда, чуть подальше – на новый кордон. Да вот только твой-то аппарат пошустрей моей савраски будет.

– Еще бы! Семьдесят километров в час!

– Вот-вот. Да и не сразу я на кордон – в Лерничи загляну, в лесничество. Может, начальству надо чего…

Подошел, наконец, паром. На посадку позвали пассажиров, транспорт решили захватить потом – вторым, а то и третьим рейсом.

Загудела лебедка… Поплыли… Плеснула по бортам вода…

Недолго и переправлялись – пару минут всего-то. Дольше садились!

– Ну, удачи тебе, Женя! – забравшись в седло, попрощался лесник. – Смотри, на болоте осторожнее. Хотя там не глубоко – не утонешь. Разве что грязь…

– И вам всего доброго. До свидания!

Тронув уздечку, лесник поехал в гору, правда, почти сразу же придержал лошадь – взял у какой-то бабульки поклажу.

Та что-то затараторила – видно, благодарила… Женька не присматривалась – завела «Веспочку» да покатила себе по дорожке, точнее сказать, – по накатанной лесовозами колее. Через поле промчалась быстро, с ветерком, ну, не семьдесят километров в час – поменьше, но все-таки.

А вот в лесу пришлось потруднее – там и колея оказалась глубже, и земля сырее. И лужи. Тем не менее ехала, мотор урчал сыто, довольно и ровно. Правда, дорожка становилась все хуже и хуже, а потом и вообще резко свернула вправо, на новый кордон и дальше, на север, к большой Койве-реке.

Женьке туда не надо было, ей нужно прямо.

Остановившись, она достала карту:

– Та-ак… Вот тропинка… Вроде бы ничего, вполне широкая, проеду… И там дальше должно быть болото – гать.

В болото-то Колесникова и уперлась, да глянув на вымощенную хворостом и бревнами гать, поняла, что лесник прав – на мотороллере она тут не проедет, придется катить. Ну, что же… Тут ведь и недалеко осталось – километра три…

Первые метров двести все шло легко, но вот потом – все хуже и хуже! Чавкала под ногами гать, застревали колеса, приходилось вытаскивать технику – больше ста килограмм! Женька быстро умаялась и прокляла все. Да еще рюкзак этот проклятый слетел, едва не утонул в болоте!

Осторожно положив «Вятку» на бок, Женька попыталась вытащить рюкзак из болотной грязи, потянула за лямку… Не тут-то было! Колесникова потянула сильнее, что-то треснуло, лямка оторвалась, и бедолага кубарем полетела в болото! Завалилась, подняв тучу брызг! Хорошо хоть неглубоко оказалось – прав был лесник.

Грязная, в ряске и болотной тине, Женька с трудом выбралась на гать, села рядом с мотороллером в грязь и… нет, не заплакала, хотя очень хотелось, а грубо, со смаком выругалась! Целую тираду произнесла, помянув и разэтакое болото, и эту чертову гать, и лес, и… много чего еще!

Выругалась и вдруг засмеялась – слышали бы родители! Да что там слышали – увидали бы! Грязная, в тине, в ряске… Хорошо, хоть пиявки не впились. А, может, и впились?

– Ай!

Вскрикнув, она резко вскочила на ноги. Слава богу, не пиявка! Просто сучок в попу впился…

Однако надо было как-то выбираться, продолжать движение… Надо! Но сил-то уже не было никаких! Значит, отдохнуть и…

Чу! Что это?

Женька вздрогнула, услышав чью-то тяжелую поступь и чавканье! Шлеп-шлеп… шлеп…

Неужели медведь? Здесь, на болоте?

Девушка с ужасом обернулась.

– Ба-а! Знакомые все лица!

По гати, ведя под уздцы лошадь, шагал недавний Женькин знакомый – лесник! Вот подошел, улыбнулся:

– Гляжу, ухайдакалась!

– Ой, Ян Викторович! А вы как здесь?

– Так все начальство! – Лесник развел руками. – Велело заглянуть на старый кордон, в лагерь. С ребятами беседу провести, да и вообще – оказывать всяческое содействие. Вот и иду. Хотя дел полно…

Ян Викторович провел ребром ладони по горлу и неожиданно подмигнул:

– Ну, что? Давай-ка твои котомочки на мою савраску!

– Ой…

– А, не вытащить? Так это мы сейчас…

Одним движением вытащив рюкзак из грязи, лесник ловко привязал его к седлу, туда же примастырил и другой рюкзачок, поменьше. Потом глянул на Женьку, подавив усмешку:

– Мы с тобой, Женя, вот как сделаем. Ты савраску под уздцы поведешь, а я твой аппарат покачу. Чай, не легкий?

– Почти сто килограмм.

– Я и говорю. Лошадь-то не забоишься?

– Не, Ян Викторович! У нас когда-то корова была…

Вот в таком вот виде они и вышли на старый кордон: впереди – лесник Ян Викторович Эрвель с мотороллером «Вятка», за ним – злая, грязная и мокрая Женька, ведущая за уздечку навьюченную рюкзаками савраску.

– Ну, вот и добрались, – обернувшись, улыбнулся Ян Викторович. – Забыл сказать, уж прости старика. Ты же аппарат свой можешь у гати, в лесу, оставлять. Городские здесь не ходят, а свои… Тут у нас народ такой – им чужого не надо!

– Им-то не надо, – вздохнув, Женька вытерла лоб мокрым рукавом. – А медведь?

Между тем от вытянутого одноэтажного здания кордона навстречу гостям уже бежали ребята и взрослые.

– Ха! Колесникова! Ты прямо как кикимора болотная!

– Я тоже рада тебя видеть… Света.

Вот кого Женька никак не ожидала здесь встретить, так это Светку Кротову! На год постарше, эта наглая девица знала себе цену! Высокая, рыжая, с большой упругой грудью, вполне симпатичная, однако из тех, кто от скромности не умрет: Светка когда-то соперничала с Женькиной подружкой Катей в любовных делах, да так, что дело дошло до драки! Правда, потом помирились, почти подружились даже… Но как Кротова оказалась на станции? Неужели воспитателем?

– А я поваром здесь!

Ах, вон оно что! Тогда понятно…

Светка вела себя как всегда, да и одета была так же – рыжие космы, закатанные до колен треники и клетчатая «ковбойская» рубаха, залихватски завязанная узлом на загорелом животе.

Повариха… надо же!

– Ой, Женя! Здравствуй!

Юннаты все были знакомые. Да и взрослые. Ребятня с любопытством обступила савраску и «Вятку». Осматривали, гладили… Лошадь – по шее, а мотороллер – по рулю и сиденью.

– Ух ты! Это ж «Веспа»!

– Сам ты «Веспа»! «Вятка» сто пятьдесят. Старая модель.

– И что? Зато красивая!

– Ну, давай, проходи. Я тебе комнату твою покажу. А там вот, видишь, будочка – душ! Вода в бочке нагрелась.

Вообще, Кротова была девкой не злой. А душ… душ сейчас кстати!

– Так, парни! Давайте рюкзаки в комнату. Ой, Жень! А мопед – твой, что ли?

– Мой. Не мопед, а мотороллер.

– Скажи-ка! Здорово. На танцы будем ездить, ага! Ну, что столпились-то? Дайте девчонке помыться!

– Ян Викторович! А вы к нам? – подойдя к леснику, поинтересовалась строгая с виду шатенка лет тридцати пяти, с модным шиньоном на голове и в сером летнем платье – учительница химии Анна Сергеевна Розова. Именно ее назначили начальницей станции юннатов вместо уехавшей Юленьки.

Кроме того, еще была блондинка с короткой стрижкой – Елена Ивановна, преподававшая биологию с географией, и пухленькая шатенка лет тридцати с прической в «мелкий бес», в светлом летнем платье и босоножках поверх белых носочков – школьная старшая пионервожатая Тая. Собственно, на этом весь педагогический состав летней станции юннатов и заканчивался. Ну, еще Женька.

Тая с Анной Сергеевной занимали крайнюю комнату в левом крыле здания, в правом точно такую же – Светка Кротова… и Женя. Еще имелся «рабочий кабинет» и небольшой зал – «пионерская», куда как раз и проводили лесника, заодно согнав и ребят.

Из ребят – а было их четырнадцать человек – тоже почти все оказались знакомыми. Естественно, кроме совсем уж мелочи – их Женька почти не знала.

Смуглая, с косичками, восьмиклассница Снеткова Марина по прозвищу Стрекоза, ее подружка, высокая светленькая Тимофеева Вера… из мальчишек – семиклассники Гошка Горский и почти что отличник Коля Ващенков, сын докторши Валентины Кирилловны, вот уже год как заведующей кустовой больницей. Коля даже здесь, в лагере, был в белой, с короткими рукавами, рубашке, черных коротких штанишках. Под мышкой – книжка в красной обложке – сборник «Фантастика-66»! Ничего себе! Не хухры-мухры!

Женька даже обернулась:

– Коля, книжку дашь почитать?

– Конечно! Там такая повесть есть – «Сумерки на планете Бюр»! Интересная…

– Ващенков! Ты почему еще не в пионерской? – выглянула из дверей пионервожатая Тая.

– Да иду я, иду, – заторопился парнишка.

Приняв душ, Женька переоделась в любезно предоставленную Кротовой рубаху – свое-то все вымокло – и, усевшись на койку, принялась перебирать вещи. Хорошо, хоть пластинки да учебники не пострадали! А одежда – ничего, высохнет… Тем более промокло-то далеко не все. Вот купальник, белье – все сухое, юбка – чуть-чуть мокрая… А вот синее платьице хорошо бы застирать, и как можно быстрее. Тем более Кротова пообещала нагреть воды… В душе-то, откровенно говоря, холодноватая.

Сквозь приоткрытую дверь донесся ребячий хохот и веселый голос лесника. Интересно, значит, рассказывает Ян Викторович, коли так смеются! Наверное, про медведей… А про мотороллер – это, наверное, мысль. Оставить у гати – можно и в деревню ездить, а то ведь через болото таскать намучаешься.

Положив учебники и мелкие вещи в тумбочку, Женя подошла к шкафу. Старый, рассохшийся от времени, с облупившейся серо-голубой краской, этот предмет мебели, видно, находился здесь с момента основания кордона. Ну, хоть такой… Есть куда одежку сложить. Правда, вместо вешалок – гвозди…

Да и тесновато в комнатенке, честно-то говоря. Еще и раскладушку вместили у самого окна. Это – для Лиины, как успела сообщить Кротова. Студентов из Тартуского университета на станции ждали, знали уже, что прибудут трое: одна девушка – Лиина, и двое парней – Тынис и какой-то Иван Никаноров. Лиину и Тыниса многие знали со времен прошлой экспедиции, а вот Никанорова – нет. Лиину брали к себе Светка с Женей, ребята же должны были жить в поставленной прямо во дворе палатке. Еще должен был приехать из Ленинграда какой-то аспирант-биолог. Его решили поселить в кабинете. Хотя можно было бы и в палатку, к ребятам, но… аспирант все-таки.

Над Светкиной тумбочкой висело небольшое зеркало с отбитым краем. Глянув на себя, Женька поправила прическу и, немного подумав, сменила великоватую рубаху на узенькие синие штаны и голубую футболку с короткими рукавами.

Она еще не успела натянуть футболку, как кто-то постучал по дверному косяку.

– Ой! – испуганно обернулась Женька.

В дверях стоял незнакомый мужик лет сорока: тощий, небритый, в сандалиях на босу ногу, в синих отвисших трениках и распахнутой на впалой груди армейской рубахе. Короткая – почти под ноль – стрижка, мосластое, по-лошадиному вытянутое лицо, оттопыренные уши. Узкие глаза прищурены, на тонких губах какая-то презрительно-вызывающая ухмылка. В правой руке, между пальцев – дымящаяся папироса… Это еще что за тип?

– Тебе, что ли, вода горячая нужна? – хмыкнув, осведомился незнакомец.

Женька поежилась:

– Ну… мне.

– Так иди! Там, во дворе – летняя кухня. Я малый лагун вскипятил. Холодная – в ванне.

– Спасибо, – поблагодарила Женька.

– Всегда пожалуйста! – Лопоухий глумливо поклонился. – Меня, между прочим, Трофим зовут. Трофим Гольцов. Я тут по хозяйству.

– Понятно. Я – Женя. Разрешите пройти?

– Ах да – пожалте!

Гольцов отошел, пропуская Женьку… и даже отвесил комплимент:

– А ты ничего девчонка, красивенькая. Правда, тощая больно. Ну да ничего – откормим!

Сказал и тут же заржал – громко, словно лошадь.

Вечером устроили танцы. Говоров не обманул, электричество на старом кордоне было, бросили от старой просеки фазу. Танцевали прямо на улице, выставив в окно переносную «Юность».

Плясали под «Ча-ча-ча» и оркестр Франка Пурселя – Женька не зря привезла пластинки.

Потом Тая поставила какой-то вальс. Снеткова Марина, «Стрекоза», пригласила Колю Ващенкова. И правильно – сам бы он ни за что не осмелился! Вышла еще одна пара… Потом был быстрый танец под Рея Конниффа…

А потом… потом…

– Летку-еньку давай! – послышался вдруг чей-то самоуверенный голос.

Трофим Гольцов!

Этому-то что на детских танцах надо?

Опасливо покосившись на Кротову, Гольцов сразу же подошел к Женьке и глумливо поклонился:

– Разрешите вас пригласить?

От разошедшегося мужичка ощутимо пахло спиртным.

Да он пьяный, что ли?

Девушка отрицательно дернула шеей:

– Нет!

– Нет, пойде-ошь…

Грубо схватив Женьку за руку, Гольцов обнял ее и попытался облапать. Но тут же поучил звонкую пощечину!

– Так его, гада! Так! – подойдя заценила Светка. – А ну-ка, Голец, вали отсюда, проспись. Вали, говорю! Ты меня знаешь…

– Да что ж я не человек, что ли? Правов не имею? – Гольцов обиженно вскинулся, но тут же сник – похоже, уже нарывался на Кротову и больше подобного не хотел.

– Да ухожу, ухожу… Что мне… уж и не расслабиться…

– Ушел, черт худой, – хмыкнула Светка. – Ты, Жень, если будет приставать – сразу мне. Или стегани тряпкой! Он трус – уберется живо.

Гольцов больше не доставал. Но вечер был безнадежно испорчен. Эх, жизнь! Скорей бы эстонцы приехали, что ли…

Утром Гольцов извинялся. Приложил руку к груди и даже пытался встать на колени.

– Ну, бес же попутал от такой красоты!

Были ли те извинения искренними? Скорее всего, нет. Однако Женька простила – куда денешься, не настаивать же на увольнении? Тем более Гольцов и впрямь оказался трусоват. Между прочим, взрослый мужик! А ума, как у малолетки, – одни понты.

Через день Максим приехал в Озерск первым автобусом – старым тупоносым «ЗиС-155», отдав за билет один рубль пять копеек. Подзадержался, и не только из-за Верки – заглянул все же на комбинат, справился о вакансиях.

Пока ехал – не спал, все думал о Вере. Вот ведь, надо же так… Может, и самому в Тянск переехать, поступить на металлургический? Водители там нужны. А можно еще – в Ленсвязь, ремонтником. Все можно. И Вера – девчонка хоть куда. Красивая, без детей, и очень-очень взрослая…

Домашние встретили с радостью! Ну, еще бы! Мать и сестра еще не успели уйти на работу.

– Макси-имушка, сынок! Сейчас, сейчас… я с работы отпрошусь… Вечером гостей позовем… как люди…

– Мам, я тоже отпрошусь – помогу тебе готовить! Прям сейчас и побегу. Макс, а ты поспи пока… Ой! Как же я рада!

– Я тоже рад, сестренка! Какая ты взрослая стала… А я вам подарки привез! Сейчас распакую…

Открыв коричневый фибровый чемоданчик с блестящими никелированными уголками, он вытащил оттуда свертки…

– Это тебе, мам! Бусы!

– Ой, какие… Наверное, дорого…

– Не дороже денег! А это, Катька, тебе…

– Ой! Туфли! На шпильках!

Девушка быстро надела туфли.

– Ой… и с размером угадал – впору.

– Максим… а деньги-то? – нахмурилась мать.

– Обменял. Часы вы мне как-то присылали, помните?

– Ой, Макс…

– А это… – Максим вытащил небольшую пластинку в глянцевой обертке. – Это – Женьке. «Битлы»!

– А Женечка у нас нынче в экспедиции, – сообщила Катя. – Мы ведь тебя позавчера встречали. А потом ее Говоров того – сагитировал… Вот и умчалась на своей «Вятке».

– На чем умчалась?

– Мотороллер ей отец подарил! Ты чего задержался-то?

– Так… дела были… Мам, в Тянске на металлургическом должны места быть.

– Да подожди ты про работу, сынок! Кать, ты вот что… Ты возьми деньги, зайди там в магазин, купи… ой, даже не знаю, что и купить-то.

– Мать! Я сам в магазин схожу – прогуляюсь. Говорите только – что надо? Значит, Женька в экспедиции?

– Да-да, у черта на куличках – на станции юннатов. В Лерничах, что ли… Ладно, побегу я на работу, может, и там что куплю – не откажут.

Веру Ивановну Мезенцеву, матушку Макса и Кати, стройную, еще не утратившую обаяния и красоты женщину, на работе уважали, да и соседи любили за легкость в общении и надежный характер: сказала – сделала. Да и нелегко ей в жизни пришлось – двоих ребят одна, без отца растила – война, супруг от ран умер.

– Ну, побежала…

– Мам, и я тоже…

Проводив своих, Максим заглянул в сарай – место своего подросткового обитания. Как будто ничего не изменилось, словно бы и не было этих трех лет! Койка, старый верстак, радиодетали… Фотоувеличитель с ванночками и фонарем. Бачок для проявки пленок.

Вот здесь когда-то… Да что там – когда-то? Вся жизнь прошла… все детство.

Он уселся на старый табурет, чувствуя, как запершило в горле. Вдруг вспомнилась Лидия Борисовна, Лида… Обворожительно красивая учительница французского языка, практикантка, в которую был влюблен. И которую потом убили… Как вспомнишь – жуть! Лучше не вспоминать. И все же – Лидия, Лида… И как они с Женькой тогда… А потом Женька писала длинные письма, похоже, была влюблена… Хотя почему была? Верно, и сейчас… Хорошая красивая девочка – Женька.

Вечером посидели. Пришли соседи – Потаповы, Андреевы, Цветковы, еще несколько человек от Веры Ивановны, с работы. Супруги Колесниковы тоже заглянули, правда, ненадолго. Жаль, Женьки не было. Зато пришел участковый, старший лейтенант милиции Дорожкин или просто – Игорь. Парню недавно стукнуло двадцать пять, вот уже два года он ухаживал за младшей сестрой Максима Катериной, ухаживал небезуспешно – дело шло к свадьбе. Собственно, Катя-то его и притащила…

– Да не стесняйся ты, Игорь! Входи…

– Сейчас… вот разуюсь… Вера Ивановна, здрасте.

– Да не надо разуваться, входите, садитесь, вон…

– О, какие люди! – увидав участкового, оживились гости. – Игорь Яковлевич! Товарищ старший лейтенант! Ну, как там наша доблестная милиция поживает?

– Ничего, живем. Боремся, так сказать.

Поправив светлую, лезущую прямо в глаза челку, участковый уселся за стол. Катерина бросилась помогать матери.

– Вот, вареники, капуста… Кушайте, дорогие гости, угощайтесь. Мужчинам – беленькой!

– Не-не, Катя, мне красного, – запротестовал Александр Федорович, – Завтра на работу, за руль.

– Всем на работу! Всем за руль…

– Да сами-то садитесь уж, хватит бегать!

Виновник торжества сержант советской армии Максим Мезенцев смущенно сидел во главе стола и не знал, куда деть руки. Выпили бы уж скорее! А там…

– Вера! Катя! Садитесь же!

– Сейчас, вот хлеба порежем.

– Да успеете с хлебом… – на правах самого старшего слово взял сосед Ефим Палыч Потапов. Колхозный бригадир – осанистый плотный мужчина с вислыми усами и большими залысинами.

– Ну, что сказать, Максим… – Дождавшись тишины, Ефим Палыч поднялся с места. – Отслужил ты, все мы знаем, честно и достойно. Теперь вот вернулся. Удачи тебе и… найти свою судьбу!

Сказав так, Потапов искоса глянул на сидевшего рядом сына Юрия с супругой Раисой – белесой красоткой, продавщицей универмага райпо. Тут же сидела и дородная супружница Ефима Палыча, Светлана Тихоновна, и дочь Нюра – смешливая, склонная к полноте блондиночка с большой грудью… и вообще – все при всем.

– За тебя, Максим!

Все разом чокнулись, выпили, потянулись к закускам. Хлопотливая Вера Ивановна вновь убежала на кухню.

И вновь ее усадили.

– Выпьем за мать!

Пошла беседа. Немного порасспрашивали Максима про Венгрию, потом долго ругали израильских милитаристов, греческих «черных полковников», американцев – за войну во Вьетнаме и Китай – вообще за все. Обсудили полет на Венеру советского космического аппарата и вполне искренне, от души, похвалили Политбюро и лично Леонида Ильича Брежнева – за пятидневку.

Пятидневная рабочая неделя (вместо шести) была введена Указом Президиума Верховного Совета СССР еще в марте.

– Да, мужики… Пятидневка – это вам не шесть ишачить! По хозяйству хоть управляться есть время!

– Ой… как-то по-кулацки вы рассуждаете, дядя Ефим!

– О! Нашли кулака, ага, здрасте! А кто на Доске почета висит?

– Да ладно, дядя Ефим, не обижайся.

– Молодец Леонид Ильич – что тут скажешь?

– За Ильича!

– За Ильича, братцы!

Потом включили старенькую радиолу.

Молодежь принялась танцевать. Нюшка Потапова сразу же утащила Макса, прижалась объемистой грудью. Мужчины вышли на крыльцо – покурить. Дорожкин – тоже, хотя давно уже пытался бросить и даже вполне успешно бросал. Месяца на два, а потом опять начинал – работа-то нервная!

Вот и сейчас, уселся вместе со всеми на лавочке, у веранды, достал серовато-голубую пачку «Прибоя» за двенадцать копеек – нарочно такие купил, чтобы не сильно курить тянуло.

– Тю-у, Игорь! – покачав головой, протянул Юрка Потапов – высокий красивый парень с зачесанной назад челкой. – Экономишь, что ли?

– Бросаю!

– Ну, пока не бросил, на-ко, угостись! – Юрий протянул участковому пачку «Казбека» с черным всадником на фоне голубоватых гор. «Казбек» считался престижным.

– Табак тут такой же, как у «Герцеговины Флор», – похвастал Потапов. – А их сам Сталин курил.

Дорожкин махнул рукой:

– Да уж прям «Герцеговина»!

Однако от предложенного курева не отказался, задымил… Тут и дядя Ефим вышел.

– Угощайся, батя!

– Не-е, у меня свои – «Друг»!

– Шикарно живете!

– У дедушки за печкою компания сидит, – донесся из окна приятный баритон певца Владимира Макарова. – И распевает песенки, усами шевелит!

– Ну, вы что сидите-то? – выглянула в окно Катерина. – Закурились совсем! Идите танцевать!

Сама же, между прочим, выбежала на веранду, придержала Дорожкина за рукав:

– Игорь! Надеюсь, ты в эту субботу не дежуришь?

– Я в среду по графику. А потом – в понедельник. А что? – Милиционер подозрительно покосился на возлюбленную, вполне осознавая, что разговор этот хитрая девушка затеяла не просто так.

– Ага. – Зябко поежившись, Катя повела плечом. – Свозил бы нас с Максом в Лерничи, к Женьке…

– Хо! В Лерничи! – хохотнул участковый. – Триста верст киселя хлебать!

– И вовсе не триста! Да по хорошей дороге…

– Это в Лерничи-то – хорошая? – Дорожкин покачал головой. – Замаешься пыль глотать! Да и как я вас повезу – втроем на моем «Восходе»?

– У тебя же служебный «Урал» есть. Новенький… – не отставала Катерина. – В палатке б с тобой поночевали. Представь только – ночь, тишина… соловьи поют. И мы с тобой – вдвоем… – Катерина положила руку участковому на плечо и томно заглянула в глаза: – А, Игорь?

Ну, против такого взгляда – да кто бы устоял? Кто-то бы и устоял, да только не Дорожкин!

– Ну-у… вообще-то мне там подучетный элемент проверить надо, – сам себя уговаривал старлей. – Давно уж не проверял.

– Вот! Заодно и проверишь. А потом мы с тобой… Заодно рыбы можно поудить.

– Ладно! Так и быть – уговорила.

Недолго и уговаривался!

– Ой, спасибочки, Игорек! Какой ты у меня молодец! Пойдем скорей танцевать, ну же!

Катя распахнула дверь… А там снова пел Владимир Макаров: