"Фантастика 21025-22". Компиляция. Книги 1-23

© Сора Наумова, текст, 2025

© Мария Дубинина, текст, 2025

© Raccun, иллюстрации, 2025

© ООО «Издательство АСТ», 2025

Список действующих лиц

Мацумото Хизаши – ученик школы Дзисин, змей-оборотень, проклятый богами и ставший человеком.

Куматани Кента – ученик школы Дзисин, его духовное оружие – меч по имени Има.

Учида Юдай – ученик школы Фусин, его духовное оружие – нагината по имени Кэйдо.

Мадока Джун – ученик школы Дзисин, его духовное оружие – меч по имени Каёку.

Сасаки Арата – ученик школы Кёкан, заключил договор с кицунэ по имени Аканэ-сан.

Чиёко из рода Цубаса – шаманка-итако, способная общаться с мертвыми.

Хироюки (самоназванный Конран-но ками) – демон, низвергнутый в Ёми 200 лет назад.

Морикава Дайки – учитель в школе Дзисин, его духовное оружие – меч по имени Рендзё.

Сакурада Тошинори – учитель в школе Дзисин, его духовное оружие – меч по имени Гэкко.

Сакамото – нынешний глава школы Дзисин.

Нобута-старший – палач школы Дзисин.

Нобута-младший – ученик школы Дзисин, племянник Нобуты-старшего.

Тояма Рэн – глава управления Дзисин на острове Камо.

госпожа Юэ – жена Тоямы.

Кендзи – слепой бродячий музыкант.

Мичи – девочка из безымянной деревни, первая молящаяся Хизаши.

Эри – одно из имен демоницы из Ёми.

Рюхей – брат настоящей Эри.

Хамада – ученик школы Дзисин.

Накимэ – посланница богов.

Лунный медведь «Исао» – бог, покровитель Куматани Кенты.

Адзи-сики-така-хико-нэ – бог, покровитель земледелия и змей.

Увабами – гигантская священная змея.

Дайкэн – странствующий оммёдзи.

Инаба Идзуру – оммёдзи, будущий основатель школы Дзисин.

Хагивара Такума – оммёдзи.

Куматани Акира – оммёдзи с горы Канашияма.

Рюичи – первый ученик Куматани Акиры.

Ишинори – второй ученик Куматани Акиры.

Хаято – третий ученик Куматани Акиры.

Час Обезьяны – с 3 до 5 дня.

Час Курицы – с 5 до 7 вечера.

Час Пса – с 7 до 9 вечера.

Час Свиньи – с 9 до 11 вечера.

Час Мыши – с 11 до 1 часа ночи.

Час Быка – с 1 до 3 ночи.

Час Тигра – с 3 до 5 утра.

Час Кролика – с 5 до 7 утра.

Час Дракона – с 7 до 9 утра.

Январь – митсуки – месяц гармонии, месяц пионов.

Февраль – кисараги – месяц, когда надевают много одежд, месяц камелии.

Март – ЯёЙ – месяц произрастания, месяц сливы.

Апрель – удзуки – месяц дейции, месяц сакуры.

Май – сатсуки – месяц рисовых посевов, месяц глицинии.

Июнь – минадзуки – месяц без дождей, месяц гортензий.

Июль – фумидзуки – месяц литературы, месяц лотосов.

Август – хадзуки – месяц опадающих листьев, месяц космеи.

Сентябрь – нагатсуки – месяц длинных ночей, месяц хризантем.

Октябрь – каннадзуки – месяц без богов, месяц георгин.

Ноябрь – симотсуки – месяц заморозков, месяц кленов.

Декабрь – сивасу – месяц окончания дел, месяц увядания.

Бремя

– Хироюки сошел с ума. Мой брат обезумел, и пусть я не помню ничего о нем или о себе, я не могу позволить ему творить что захочется. Ты со мной?

Говоря это, Хизаши ни на что не надеялся. Все, произошедшее с ним прежде, пережитое и отмученное, сжалось до крохотной точки, не имеющей значения, и его протянутая рука замерла в абсолютной пустоте. Ведь получается, что жизнь Мацумото Хизаши и была ею – пустотой, пшиком, чем-то ненастоящим. Он даже не понимал, злиться ему или горевать, и какие чувства должен был испытывать истинный он, а не тот, чью жизнь он проживал эти долгие десятилетия.

А потом Кента ухватился за его ладонь, и Хизаши будто притянуло обратно к земле, и это не Кента встал на ноги, не сводя с него виноватого взгляда, а он, Хизаши, наконец-то вновь обрел опору.

– С тобой. Конечно же, я с тобой, – сказал он с той непоколебимой уверенностью, которой именно сейчас Хизаши так не хватало.

– И я, – добавил Мадока. Учида сурово кивнул, а Сасаки улыбнулся. В груди потеплело, будто в клетке из ребер зародилось маленькое солнышко, щекочущее изнутри мягкими лучиками. Наверное, это от них стало так мокро глазам, не иначе.

– Предлагаю выбираться отсюда, а после у меня к вам будет несколько вопросов, – сказал Учида, первым заметивший, что окружение начало неуловимо меняться. Долину по краям заволокло густым туманом, буквально пожирающим землю. Багровое небо затянуло тучами, и даже тот тревожный красный свет, что оно источало, затухал. Скоро совсем стемнеет, и кто знает, какая участь ждет того, кого коснется голодный туман…

Хизаши и Кента задержались до последнего. Темнота сожрала уже почти все вокруг, заставляя поверить, что все эти ужасы им лишь привиделись, если бы не пустой, потерянный взгляд Кенты. Он же был первым, что Хизаши ощутил, стоило им оказаться в затопленной долине под небом реального мира. Сасаки обнимал кицунэ – лиса стала размером едва ли не с кошку, и ее остроносая морда тыкалась ему в ладони в поисках ласки и защиты. Рядом Юдай и Мадока склонились над бесчувственной шаманкой, та потеряла сознание и, наверное, к счастью, пропустила все самое интересное.

– Смеркается, – услышал он голос Кенты, и сдерживаться не осталось сил. Хизаши повернулся к нему и схватил обеими руками за плечи – то ли хотел встряхнуть, то ли обнять, то ли оттолкнуть.

– Почему, они тебя дери, ты тогда просто не дал мне коснуться Дзайнина?!

– Мы это уже обсуждали, – насупился Кента, но рук его не сбросил. – Я хотел тебя защитить…

– Разве я того стоил? Разве это все того стоило, скажи?

С приоткрытых губ Кенты вот-вот должен был сорваться ответ, он, медля, повторил жест Хизаши, несильно сжав его предплечья.

– Да. Я считаю, ты того стоил. Пожалуйста, Хизаши… Хватит. В том, что случилось, не твоя вина и не моя. Мы оба виноваты, но прежде всего, он.

– Мой брат, – выдохнул Хизаши и опустил голову. – Его зовут Хироюки.

– Это больше не твой брат, – подал голос Учида Юдай, поднимаясь с колен. – Очнись, Мацумото. Ты сам на себя не похож.

– Потому что это не я!

Наверное, он и правда слишком разошелся, и следующие его слова остановила пощечина, не достаточно сильная, чтобы причинить настоящую боль, но хлесткая и отрезвляющая. Учида не раздумывал и ударил бы снова, если бы не Кента.

– Не надо, ни к чему это. Дай ему прийти в себя, пожалуйста.

И это его понимание лишь утяжеляло груз вины на плечах Хизаши. Надо было побыть одному, но он боялся оставаться наедине с самим собой. Наедине с Ясухиро.

Зашевелилась Чиёко, слабо застонала и открыла глаза. И сразу попыталась вскочить.

– У нас получилось? – выпалила она, оглядывая мрачные лица вокруг себя. – Получилось? Почему вы молчите?

Она остановила взгляд на Кенте и застыла, будто и правда могла увидеть, одержим он или уже нет. И что бы ей ни открылось, оно ее успокоило.

– Я в порядке, – сказал Кента. – Ты справилась, спасибо.

– Но что-то все равно не так.

– А вот это ты нам и скажи, итако, – потребовал Юдай с той железной интонацией, с какой он разговаривал с виновными. – Почему ритуал сработал именно так? Ведь это ты получила знание о нем от души Куматани Сугуру и только от тебя мы могли узнать, каким он должен был быть.

Последние слова он произнес по-особенному, все это почувствовали.

– Ты имеешь в виду, что я солгала? Обманула вас… ради чего?

Юдай молчал, и Чиёко зябко обхватила себя за плечи.

– Я передала все именно так, как услышала. Мне больше нечего добавить.

– Тогда остается только один вариант. – Учида повернулся к Кенте. – И ты понимаешь, о чем я.

– Отец не стал бы поступать так, он умер, пытаясь спасти меня, – растерялся Кента и беспомощно оглянулся на Хизаши.

– Он и спас, – жестко припечатал Юдай, – тебя. Ты задумывался о том, что происходило с ним в Ёми? Каким он мог там стать?

Кента отступил еще на шаг, и Хизаши не выдержал:

– Брось свои шутки, фусинец. К чему этот разговор? Чего ты хочешь добиться?

– Правды. И думаете, мне приятно обвинять отца Кенты в злом умысле? Или я мечтаю, чтобы итако оказалась виноватой? – Его голос редко звучал так эмоционально, так живо и несдержанно. – Но что произошло, то произошло, и надо понять почему.

Кента поднял на него взгляд.

– Ты прав. Не хочу этого признавать, по крайней мере, не сейчас, но ты прав. Возможно, отец ошибался, возможно, его самого обманули, но я верю, он не сделал этого нарочно. Как и Чиёко-тян. Среди нас нет предателей.

– Но что же тогда все-таки произошло?! – спросила Чиёко. – Объясните мне!

– Мы выпустили демона из тела Кенты, и теперь он свободен и, похоже, собирается мстить тем, кто двести лет назад низверг его в Ёми, – неожиданно для всех подытожил Мадока и смешно округлил брови. – Что? Думаете, я совсем дурак и до сих пор ничего не понял? Кента вынес из школы проклятый меч Дзайнин, который принадлежал тому демону из прошлого, а потом перестал быть самим собой. А, еще этот демон – брат нашего Мацумото.

Все молчали, поэтому ответил ему Сасаки:

– Примерно так и есть, Джун. И никто не считает тебя дураком, никогда не думай так, пожалуйста.

Но Мадока только покачал взлохмаченной головой со слипшимися от крови прядями у виска.

– Нет, мне прекрасно известно, что учителя считают меня недалеким, да и вы никогда меня всерьез не воспринимали. Я и правда, – он почесал щеку, – не так уж умен. Но я все никак не мог найти повода сказать, что я рад быть вашим другом.

– Сейчас тоже не очень подходящий момент, – не сдержался Хизаши. Слова Мадоки неприятно его кольнули, ведь по большей части они относились именно к нему.

– Мы чуть не умерли, – напомнил Мадока. – А ты вообще поседел. Когда еще-то говорить?

– Поседел?

Хизаши поймал прядь из растрепанного хвоста и поднес к лицу. Она была совершенно белой.

– И вы молчали?! – воскликнул он.

– Твоя внешность сейчас не самое главное, Мацумото, – осадил его Юдай. – Меня больше волнует вопрос, откуда у ёкая такие братья. Подумай еще раз и скажи. Ты точно всегда был хэби?

– Всег… да.

Получилось неуверенно, и Хизаши испугался. Ему нравилось, когда его мир был прост и ясен: богов он недолюбливал, других ёкаев не считал равными, к людям относился снисходительно. А теперь его чувства изменили ему. Он потерялся.

Кицунэ жалобно тявкнула и заскулила, Сасаки взял ее на руки и прижал к груди.

– Давайте сначала поднимемся в заброшенную деревню. Темнеет, и здесь может быть небезопасно. Аканэ-сан волнуется.

Пушистый хвост обвил его за талию, и лисица задрожала, прижимая уши к голове. Хизаши расслабил пальцы, и белая прядь соскользнула с ладони и упала на потрепанное ветхое кимоно, заношенное кем-то почти до дыр. Они все думали, он озабочен своей красотой, но дело было в другом. Это тело смертно и слабо, и пусть Хизаши удалось сохранить достаточно своих прежних сил, он до обидного мало мог использовать без риска разрушить самого себя. Веер, верный друг, часть его прежнего, пропал, наверное, безвозвратно. Мог ли Хизаши избежать опасности? Мог. Простил бы себя, если бы сделал это? Нет. В тот миг, когда взывал к внутреннему змею, он не думал о последствиях. Он думал о…

– В деревне есть более или менее уцелевший дом, давайте переберемся туда и отдохнем, вы устали, – предложил Кента, хотя и сам выглядел тенью себя. И ненависть к Хироюки, которого пока не получалось считать братом, кроме как на словах, обожгла вспыхнувшие щеки. Хизаши шел позади их скорбной процессии, каждый шаг давался с трудом, будто он двигался в глубокой воде. Тело не просто устало, оно побывало на пороге своих возможностей, и побелевшие волосы тому свидетельство. Неужели, подумал Хизаши с запоздалым удивлением, он и правда готов умереть ради Куматани? Или ради всей этой кучки людей, прежде не вызывавших ничего, кроме раздражения. Умереть как один из них. Память тут же подбросила картинки его первой встречи с конечностью земного бытия, и к этому сложно оказалось привыкнуть. Ёкаи живут сотни лет, жизнь некоторых длится уже тысячелетие, а Хизаши метил и того выше – собирался стать ками. А кем стал?

Ни бог, ни ёкай, ни человек.

За полосой деревьев дышалось легче. Хизаши так никому и не сказал, что помнит эту деревню, но не знает, что делал здесь и когда. Сначала ему стоило понять самому. Юноши расположились вокруг очага, Чиёко еще была слишком слаба, и Мадока уложил ее к стене, чтобы она могла опереться, если захочет встать. Шаманка уже выслушала историю их бесславного поражения и была молчалива и печальна. Да они все переживали, каждый по-своему: фусинец стискивал древко лежащей на коленях нагинаты, его губы сжимались, будто он силился подавить рвущиеся наружу проклятия, может, так оно и было; Арата погрузился в себя, услышав от Кенты о своем загадочном, но недолгом преображении; сам же Кента старательно делал вид, что все в порядке. Хизаши больше не знал наверняка, но догадывался – таким образом он пытается искупить очередную взятую на себя вину, словно это может что-то исправить, словно он не должен сейчас страдать больше всех и не прятать чувств. Он ведь сам столько раз говорил – чувствовать это нормально.

– Кента… – начал Хизаши и осекся.

А что он собирается сказать?

– Вы как хотите, а я спать, – громко заявил Мадока. – Очень есть хочется.

– Как это связано? – удивился Учида.

– Если усну, буду меньше думать о еде. А там, глядишь, и приснится миска лапши.

Он отвернулся от огня и почти сразу захрапел, наполняя старый дом громким живым звуком. Пламя горело ярко, выжигало образ высокой фигуры в кимоно с узором из алых ликорисов, запечатленный на внутренней стороне век. Его лицо могло быть лицом Хизаши, если бы в нем хватило ненависти – так они отражали друг друга. Хизаши вспомнил голос, иногда он слышал его в кратких видениях, имя отзывалось внутри тянущим, горьким узнаванием. И все же не было самого главного.

– Я ничего не чувствую к нему, – тихо сказал Хизаши, не моргая глядя на трескучий огонь. – Если он мой брат, почему я не чувствую этого?

– У меня нет братьев и сестер, – отозвался Кента. – Мне этого не понять.

– У меня старший брат и младшая сестра, – сказал Юдай.

– И ты их любишь?

– Я не знаю. Мы одной крови, но все немного сложнее. – Он нахмурил брови и опустил взгляд на блестящее лезвие нагинаты. – В детстве, насколько мне помнится, мы были дружны с братом. Потом меня отдали в ученики одного столичного оммёдзи, и наши пути разошлись. И все же… Все же мы связаны, хотим мы того или нет.

За тонкими стенами поднялся ветер, несущий с собой полные непролитым дождем облака. Трое юношей сидели у очага друг напротив друга, и возникшее молчание дарило спокойствие, а не неловкость. Пожалуй, Хизаши наконец ощущал себя в безопасности, несмотря на то, что именно сейчас опасность была как никогда явной.

– И все-таки мне не дает покоя Сасаки, – Юдай перевел взгляд на него. – Что ты сделал, когда Кента пытался выйти из круга?

– Я? – испуганно проблеял Сасаки.

– Вы с кицунэ будто стали одним целым, и твои духовные силы возросли в разы.

– И ты заметил это, вися в воздухе и читая незнакомое заклинание?

– Особенности обучения в Фусин. Ну так что?

– Если честно, я сам только услышал об этом от Кенты, – признался Арата. – Аканэ-сан пострадала. Простите, у меня правда нет ответа.

Мадока всхрапнул, будто ничего особенного не происходило, и они все вместе в их ученическом павильоне. Хизаши впервые искренне ему позавидовал.

– Что мы будем делать дальше? – спросил он. Прежде не стал бы искать совета, тем более у фусинца, но нынче изменилось слишком многое. А может, он только сейчас заметил.

– Надо рассказать всем, школы должны знать. – Брови Кенты тревожно дрогнули над поблескивающими от огненных всполохов зелеными глазами.

– Согласен с Куматани, – кивнул Учида. – Такое больше нельзя утаивать.

– Вы же помните, что нас могут убить прежде, чем мы раскроем рот?

– Тогда раскрой его пораньше, – без улыбки бросил ему Учида.

Кента протянул руку к огню и отдернул, едва горячие языки лизнули ладонь.

– Наверное, говорить буду я, раз с меня все началось. К тому же, если повезет, учитель Ниихара будет на моей стороне.

– Ты наверняка считаешься беглецом и предателем, – нахмурился Хизаши, ему такой план не понравился.

– Это ты предатель, Мацумото, – вставил Учида безжалостно. – Не путай.

– Ну как же я мог забыть! – воскликнул Хизаши, и Мадока беспокойно заворочался, потревоженный его излишне громким голосом. – Хотя ты же всегда найдешь момент, чтобы напомнить.

Юдай упрямо поджал губы, и, прежде чем ссора продолжилась, Кента вскинул руки.

– Ниихара сказал, что у него есть свои люди, заслуживающие доверия. Даже если сам учитель не покинул школу, кто-то должен быть на фестивале, я уверен. Мне всего лишь надо добраться до Морикавы-сэнсэя или хотя бы до Сакурады. Они точно помогут.

Звучало разумно, и это особенно злило. Хизаши не хотел снова подвергать Кенту опасности и считал, что если уж с кого вся эта скверная история и началась, так это с него. Он задумчиво накрутил на палец кончик хвоста и поморщился – белый цвет пугал, напоминал о том, что никакая самоуверенность сейчас не спасет от бесславной гибели. Вот бы вернуть свой веер… Да где его искать?

– Я понял тебя, – кивнул Учида, возвращая Хизаши к разговору. – Я тоже поищу тех адептов Фусин, кому могу довериться. Невозможно, чтобы вся школа была под стать ее руководству.

– Наши пути, скорее всего, разойдутся. – Кента положил ладони на колени и низко склонился вперед, насколько мог, чтобы не уткнуться лбом в огонь. – Прими мою искреннюю благодарность за то, что сохранил веру в меня, и за то, что не оставил Хизаши одного. Знаю, принять правду о нем далось тебе нелегко.

Он застыл, и Хизаши мечтал провалиться сквозь землю, лишь бы не видеть его склоненной спины. Фусинец прикрыл глаза, а когда открыл, взгляд сделался необычно мягок, без той отточенной стали убеждений, заменивших ему собственное мнение.

– На самом деле проще, чем я ожидал, – признался он. – Любой обман, любая нечестность должны быть наказаны, но в этот раз наказание опередило проступок.

– Учида. – Хизаши не знал, что ему сказать, просто чувствовал, что должен.

– Не трать слова, Мацумото. Завтра до рассвета вместе обсудим план действий, а пока надо восстановить силы и энергию ки.

Он показал пример, улегшись на спину и уложив нагинату рядом, касаясь древка рукой. И пусть засыпал он не так мгновенно, как Мадока, его дыхание очень быстро замедлилось, а тело расслабилось.

– Спать всем сразу неразумно. – Кента с беспокойством поглядел на дверной проем, за которым густели пасмурные сумерки.

– Не думаю, что Хироюки вернется, – успокоил его Хизаши. Ему тоже, несмотря на усталость, не хотелось ложиться. – Здесь он сделал все, что собирался. Точнее, мы сделали.

– Когда ты называешь его по имени… Не знаю, мне не нравится, – пробормотал Кента. – Будто вместе с именем он приобретает человеческие черты, тогда как очевидно, что он – зло.

– Он человек, по крайней мере, был им, – поправил Хизаши.

– Неужели существует что-то, что может создать из человека… такое?

– Причин полно. – Хизаши знал, о чем говорит, просто ему повезло, а Хироюки нет. – Человеческая жизнь наполовину состоит из поводов обозлиться, и если граница будет пройдена, врата бездны гостеприимно раскроются в ожидании.

– Мне не хочется в такое верить.

– Ты юн, Кента, юность многое видит в ином свете.

– Ты говоришь это как двухсотлетний хэби или как человек?

– Не спрашивай, – попросил Хизаши. – Пожалуйста.

Пламя медленно оседало, не получая достаточно подкормки, и стал слышен шорох капель снаружи. В отличие от осеннего, этот ливень нес земле обновление и возрождение, дарил новую жизнь. Хизаши ненавидел сырость, но сейчас почему-то подумал, а если выйти и подставить лицо дождю, получится ли тоже обновиться, смыть с себя все лишнее?

– Завтра будет непростым, – сказал он. – Отдохни, я пока посижу.

Кента не стал больше спорить и лег, подтянув к груди колени. Хизаши перевел взгляд на огонь, и тот, будто в утешение, выдохнул вверх тонкие горячие язычки. Хизаши смотрел на них, и мысли замирали, подчиняясь незатейливому ритму огненного танца.

На рассвете, как и договаривались, покинули гостеприимный старый дом и отправились тем же путем обратно, на другую сторону холма. После ночного дождя трава была мокрой, пыль на дороге превратилась в грязь, и стоило выглянуть весеннему солнцу, как испарения наполнили воздух влажной духотой. Город уже проснулся, рабочий люд занимался делами, открылись торговые лавки, готовились к дневному наплыву посетителей идзакаи. С высоты холма все это видел лишь Хизаши, чье зрение превосходило обычное. Если спускаться, то сейчас, пока улицы не наводнили толпы праздно шатающихся.

Первой их компанию покинула Чиёко.

– Я больше не могу скрываться от семьи, – сказала она на прощание. – В Ямато наступают темные времени, и итако пора вмешаться. Если духи способны дать подсказку, как побороть демона, я узнаю об этом и найду вас.

– Береги себя, – пожелал ей Кента. Взгляды, которыми они обменялись, могли означать что угодно, но Хизаши уже достаточно поднаторел в понимании человеческих чувств, чтобы увидеть за ними сокрытое. Юная шаманка сделает все ради Кенты лишь за одну надежду на взаимность, это стало очевидно не прямо сейчас, но прямо сейчас Хизаши понимал ее, как никто другой, и как никто – завидовал, ведь его собственное будущее надежды лишено. Зависть – это тоже чувство, присущее людям, так что он может собой гордиться.

После ухода Чиёко все будто бы выдохнули с облегчением. Хизаши не сомневался, что, по меньшей мере, Мадока и Кента постоянно были озабочены ее безопасностью. Мыслей Юдая он не знал, но сам лично не считал шаманку той, за кого стоит переживать. О них бы теперь кто побеспокоился.

– Постойте, – вдруг остановил их Сасаки и предостерегающе поднял руку. Лисий колокольчик на его красном браслете тревожно закачался. – Что-то приближается.

Тут он опередил Хизаши, потому как следом за этими словами и он уловил ауру множества ёкаев, несущихся им навстречу со стороны города. Они не казались опасными, но их окутывало облако страха, а вот это уже настораживало.

– Кошка? – удивился Кента, и тут из густой травы выглянули кончики раздвоенного хвоста, и нэкомата с разбегу прыгнула Кенте на руки и вцепилась когтями в одежду и, судя по запаху крови, в кожу. Следом за первой набежали и остальные, не меньше десятка ёкаев – целая стая!

Учида напрягся, у него с нэкоматами и бакэнэко отношения не сложились, а вот Кента опустился на корточки и поманил перепуганных кошек рукой.

– Хизаши, ты только взгляни!

Нэкоматы окружили его, будто надеялись найти защиту, и Кента торчал из массы пушистых вздыбленных тел, кажется, ничуть не обеспокоенный такой опасной близостью. На Хизаши они отреагировали шипением, хвосты принялись стегать по бокам.

– Да я гляжу, – хмуро отозвался он, отступая на шаг, чтобы избежать удара когтистой лапой. – Надеюсь, ты не собираешься тащить их всех за собой? Эй, ты, блохастый комок шерсти! – Хизаши шикнул на особо наглую нэкомату. – Только тронь меня!

Юдай призвал ки, и она заставила кошек отпрянуть. Та, что вцепилась в Кенту, грозно взвизгнула и попыталась взобраться выше, и Кента со смешком перехватил ее под лапами и ссадил на землю.

– Они не причинят нам вреда, – успокоил он, – разве вы не видите, что они напуганы?

Арата опустился на колени. К нему нэкоматы отнеслись не так благосклонно, но протянутую руку не укусили. В Кёкан явно учили чему-то особенному, потому что после переглядываний с главной в стае выражение лица Араты изменилось.

– Они вынуждены покинуть город и его окрестности из-за того, что кто-то очень сильный и страшный поселился поблизости, и все, кто к нему приближался, менялись.

– Дичали, – мрачно протянул Учида.

– Ёкаи послабее стремятся поскорее убежать, а те, кто посильнее, надеются побороться за территорию. – Арата опустил голову. – Глупо. У них не получится.

Хизаши посмотрел на шипящую на все лады стайку нэкомат и почувствовал то, что чувствовали они: непонимание, ярость, страх, желание выжить. Кошки – хитрые существа, а двухвостые и того хитрее и умнее. Хизаши не думал, что однажды доживет до дня, когда ёкаи будут искать помощи у оммёдзи, но то, что выгнало их из города, страшило сильнее потенциального изгнания.

– Демон точно в долине Хоси, – Учида бросил взгляд в ту сторону.

– Там много экзорцистов, – не слишком уверенно заметил Арата. – Они должны справиться с одним единственным противником.

Его сомнения понятны. Согласно легенде, победить демона задача не из простых, наверняка в заточении он набрался не только ярости, но и сил.

Самая крупная из нэкомат встала на задние лапы и открыла рот с острыми иглами клыков.

– Мы чуем дыхание Ёми, – сказала она, снизойдя до человеческой речи.

Остальные кошки заволновались, задергали усами, и все как одна повернули морды назад. Хизаши уже смотрел в том направлении, и тонкий, пока едва уловимый запах скверны, вонь, проникающая сквозь аромат свежей травы и влажной земли, долетел до него издалека. Вспомнилась деревня Сотомичи, отравленная ядовитыми испарениями преисподней, и он понял, что ждет не только долину Хоси, но и близлежащие города и селения. Если бы он был тем, кого оммёдзи отправили во тьму, чего бы он хотел даже больше, чем выбраться на свет?

Мести.

И самое страшное, Хизаши не мог до конца осудить Хироюки за это желание. Ведь разве он сам не такой же? Разве не жажда мести руководила его мыслями и поступками, толкнула на опрометчивый шаг, который причинил Кенте такие страдания?

– Хизаши? – теплые пальцы коснулись запястья. – О чем ты думаешь?

Кента стоял рядом и заглядывал в лицо. Нэкоматы пошли дальше, прочь от угрозы, а они пятеро должны были сделать ровно наоборот.

– Хироюки хочет отомстить. Не знаю, чего он добивался изначально, но, если верить не только общепринятой легенде, но и рассказу Ниихары, его обманули и одолели даже не трое на одного, а целая армия оммёдзи. И вот он унижен, побежден и низвергнут на долгие двести лет.

– Звучит так, будто ты ему сочувствуешь, – пробормотал Мадока.

– Нет-нет, продолжай, – поддержал Кента. – Ты считаешь, он вернулся, прежде всего, отомстить тем, кто его низверг?

– Они давно мертвы, – покачал головой Учида, – это бессмысленно.

– Для людей, может, и да. Но кто, как не ты, знает, что за грехи отцов отвечают их дети?

Взбунтовавшийся ветер поднял на вершину холма затхлый запах застоявшейся воды и гниющих растений с удушливой сладостью мертвых лилий. И тот же ветер, точно маленький ребенок, подхватил побелевшие волосы Хизаши, обрадовавшись новой игрушке, и спутал длинные пряди.

– Ему все равно, что те самые оммёдзи мертвы, – продолжил он. – В мире осталось полным полно других.

Хизаши ничем не мог доказать свою правоту, но все, и он сам, чувствовали – из них сейчас именно он способен понять врага лучше кого бы то ни было. Дело ли в нечеловеческой природе или родственной связи, но, глядя вдаль, Хизаши видел не переплетение улиц и крыши домов, а лицо Хироюки, знакомое до последней черточки и одновременно чужое, и читал в нем чувства, когда-то наполнявшие и его. Несправедливость заставляет сердце черстветь. Несправедливость, растянувшаяся на столетия, превращается в глухой доспех, под которым бушует настоящее адское пламя обиды и ненависти.

Хироюки вышел на тропу войны, и в этот раз у него гораздо больше шансов сойти с нее победителем.

Следующими их покинули Сасаки Арата и ставшая снова невидимой Аканэ. После встречи с напуганными нэкоматами он решил оставить друзей и лично сообщить обо всем в Кёкан. Его отпустили из школы для спасения Куматани Кенты, и с этим делом он неведомо как, но справился. Но ситуация изменилась, теперь одного ученика недостаточно, чтобы предотвратить катастрофу, и Сасаки обещал сделать все, от него зависящее, дабы убедить в этом своего главу.

– Я не прощаюсь, – сказал он непривычно серьезно, даже строго. – И вы, прошу, дождитесь моего возвращения в целости и сохранности. Уверен, в Кёкан не останутся равнодушны и непременно окажут помощь. Только дождитесь.

– Главное, чтобы они не выдали нам еще одного недоученного ученика, – фыркнул Хизаши, хотя на самом деле был растроган и малость опечален расставанием.

– Сам-то больно доученный, – поддел Мадока и от души хлопнул Сасаки по плечу. – Счастливого пути! Пусть он будет быстрым и легким.

Затягивать не стали, и сразу же Арата вернулся на тракт и двинулся в обратном направлении, к Лисьему лесу, на что у него уйдет не один день, если только какой-нибудь тэнгу[182] не возьмется ему помочь. Они же четверо приготовились спускаться в самое пекло, и хорошо, если это было лишь красивым оборотом речи.

В Ёсико пока не догадывались о нависшей над ними угрозе и жили обычной жизнью, ну, может, более шумной, нежели до начала Досинкай. Первый же встреченный ими человек сообщил, что торжественное открытие соревнований назначено на завтрашнее утро, а еще – что участники и их сопровождающие расположились в нескольких богатых рёканах поближе к долине Хоси, выкупив их целиком.

– В этом году особенно много оммёдзи собралось, – похвастался житель Ёсико. – Такая честь для города.

«И прибыль», – подумал Хизаши.

В них никто пока не заподозрил экзорцистов, а патрулей они успешно избегали. Останавливаться в рёкане, даже самом дешевом, было небезопасно, да и едва ли этой ночью им придется хоть немного вздремнуть. Вызнав место, где расположилась делегация из Дзисин, юноши покинули город, обогнув долину Хоси по широкой дуге. Солнце уже давно взошло, и весеннее тепло прогрело воздух и высушило вчерашнюю влагу. Но не было в природе того мирного удовлетворения, что разливается вокруг по весне, напротив – зрело нечто жуткое, зловещее, и птицы не нарушали тишину пением, и даже ветер не колыхал листву и не гонял волны по свежей траве. По дороге в сторону долины неспешно катились торговые обозы, чтобы поскорее завершить последние приготовления к торжеству. Должно быть, уже утром на арену выйдут представители школ-участниц и министерства оммёдо из столицы, а также кто-то из светской власти.

Идеальное время и место, чтобы заявить о себе. «Хироюки, как же давно ты готовился к этому?»

– Я пойду к Морикаве-сэнсэю и…

– И тебе снесут башку, – осадил Кенту Хизаши, очнувшись от невеселых мыслей. Вечно он рвется вперед всех, будто умереть за идею – его смысл жизни.

– Я могу пойти, как в тот раз, – заикнулся Мадока, однако Учида его предложение отверг.

– Теперь мы тоже под ударом. После того как я узнал про сговор Фусин и Дзисин, я не могу никому доверять.

Тут уж Хизаши смолчать не сумел:

– Не больно-то ты и раньше был доверчив.

– Еще не поздно отрубить тебе голову, Мацумото, – пригрозил фусинец, – или на худой конец язык.

Ответ был ожидаем и оттого ничуть не повеселил. Хотя чему тут удивляться? В их положении мало что способно вызвать даже легкий излом губ. Хизаши посмотрел на Кенту и заметил, что тот… улыбается?

– Ты повредился умом? – спросил он.

– Я вдруг подумал, что рад слышать вас всех, даже если вы ссоритесь.

Хизаши словно влепили пощечину. Они не особенно это обсуждали, но Кента обмолвился, как ощущал себя, будучи запертым внутри собственного тела, и тогда голос его сочился горечью и страхом. Когда-то Хизаши пытался вообразить, каково это – быть пленником духового оружия, стать частью холодного металла. Одна мысль об этом наполняла его гневом и ужасом, и судьба распорядилась так, что испытать схожие чувства довелось не ему.

– Ты так задумчив и тих, – все с той же улыбкой проговорил Кента. – Я бы очень хотел, чтобы вернулся прежний Мацумото Хизаши, всегда недосягаемо уверенный во всем.

– Я бы тоже хотел, – проронил Хизаши и отвернулся. Невыносимо было смотреть в его глаза и видеть сочувствие, которого не заслужил. И такой веры в себя не заслужил тоже.

В любом случае никто не пошел в рёкан, рискуя жизнью, но нужно было узнать, там ли Морикава или Сакурада, и Мадоку все же отправили следить за входом. Из них четверых менее приметная внешность досталась ему и, отчасти, Кенте, но последнего не стоило отпускать одного, в этом Хизаши был тверд и непреклонен. Впрочем, никто и не собирался с ним спорить.

Мадока отсутствовал полдня, за это время они трое не перемолвились и словом, расположились под деревьями на пригорке и установили слабую, рассчитанную на новичков, защиту, чтобы не привлекать внимание, случись тут нежданные прохожие, но и не встревожить оммёдзи. Хизаши угнетала эта осторожность, будто они мыши, пытающиеся прошмыгнуть под носом у кота. От нечего делать он принялся размышлять, каким образом составить записку для Морикавы, чтобы тот догадался об отправителе.

– Эй, Кента, – позвал он.

– Да?

Он повернулся так быстро, словно только и ждал, когда с ним заговорят. Хизаши, оказывается, успел позабыть, какой он еще ребенок порой. Хотя… разве не все вокруг для Хизаши должны быть детьми?

– Что между тобой и Морикавой общего? Такого, чтобы вы оба поняли его истинное значение?

– Я не знаю, – пожал плечами Кента и откинулся на древесный ствол. Раскидистая крона бросала на его задумчивое лицо ажурную тень, а солнечный свет играл в зелени глаз. – Может… стихи?

– Стихи? – засомневался Хизаши. – Что в них особенного?

– Стихи – это слова, которыми говорит сердце, – Кента явно цитировал кого-то. – Так мне сказал учитель по дороге в замок Мори. Помнишь? Мы проезжали мимо озера с грустной историей, и учитель так вдохновенно рассказывал о своей жене.

– Ты запоминаешь странные вещи.

– Это драгоценные воспоминания, Хизаши. И я очень рад, что сумел сохранить их.

– Не время для сентиментальности, – возразил Хизаши из одной только вредности.

– Нет, как раз самое время. Хизаши, – Кента посмотрел ему прямо в глаза, так что не отвернуться, не спрятаться, – мы же вместе дойдем до конца, правда? Что бы ни случилось?

– Разве ты не будешь говорить что-то вроде «спасай себя и беги»?

– Больше не буду. Не стану спрашивать, о чем ты думал, когда шел за мной, но скажу, о чем думал я в темноте. Я говорил с тобой, и лишь эти воображаемые беседы помогали мне держаться.

– Прекрати…

– И если ты захочешь сбежать, чтобы спастись, винить не стану. Но я верю, что нам суждено выжить вместе или умереть вместе.

– Прекрати же, – прошипел Хизаши, чувствуя себя неловко. – Фусинец услышит.

– Я слышу, – раздалось с обратной стороны дерева, где дремал Учида.

– Боги, какой стыд!

Хизаши захотелось спрятать горящее лицо за веером, но пришлось ограничиться тем, чтобы закрыть его ладонью. Кента уже беззаботно хохотал, сдержанно хмыкал Учида, невидимый отсюда, и губы невольно растянулись в улыбке, глупой, неуместной, но приносящей облегчение.

Когда солнце склонилось к горизонту, вернулся Мадока с новостями. Оммёдзи из Дзисин предпочитают трапезничать в одном и том же заведении и вечером едва ли изменят традиции. Двое молодых учителей среди них тоже есть.

– Отлично, – обрадовался Кента. – Осталось придумать, как привлечь их внимание.

– И не попасться патрулю или своим же, – добавил Хизаши.

Совместными усилиями составили план, который устроил всех: Кента в сопровождении Хизаши (он же решил никуда не отпускать Куматани одного) притаятся поблизости от идзакаи, наблюдая со стороны, а Мадока найдет городского мальчишку, чтобы передать послание. Кента не потратил на него много времени и, кажется, остался доволен результатом. Мадока спрятал листок за пазуху и отправился обратно в город.

А вместе с закатом выдвинулись и они с Учидой. Тот собирался найти своего наставника из Фусин, по его словам, стоящего доверия. Говорил он, правда, так, что не оставалось сомнений – в случае неудачи предателя не ждет ничего хорошего.

На улицах вечернего Ёсико было не протолкнуться от гуляк, собравшихся как следует отдохнуть в дни проведения Досинкай. Кто только не приехал поглазеть на состязания лучших оммёдзи! Воочию увидеть магию, что они творили, ощутить, как закипает кровь при виде яростных сражений, и, самое главное, понаблюдать за процессом изгнания злого духа или акумы, не боясь за свою жизнь.

Хизаши был даже рад, что избежал «чести» потешать толпу, которая в ином случае обозвала бы его колдуном или, знай правду, попыталась убить.

– В этих обносках мы мало отличаемся от бродяг, стекающихся сюда в надежде на заработок или подачку, – сказал Кента, прижимаясь к стене темной узкой подворотни меж высоких домов. И он был прав, вонючее тряпье прятало их от брезгливых взглядов лучше колдовства. Хизаши передернуло, но тут как раз из дверей идзакаи под красный свет фонарика вышел Морикава. В его руках был листок бумаги, значит, мальчишка, подкупленный монетами Учиды, проник-таки в заведение. Морикава озирается, хмурится обеспокоенно, трет переносицу, а потом вдруг уверенно идет в их сторону.

– Что-то не так, – занервничал Хизаши и отступил на шаг. И тут же, буквально за миг до того, как ледяной металл прижался к изгибу его шеи, ощутил чужое присутствие. Поздно, слишком поздно.

– Учитель! – испуганно воскликнул Кента, мечась взглядом от одного к другому.

– Беги, идиот! – рыкнул Хизаши, и заточенная кромка едва не вспорола кожу.

Он собрался во что бы то ни стало выиграть Кенте время, но обездвиживающий талисман прижался к затылку, лишая сил. В первый раз Хизаши ощущал на себе действие офуда против ёкаев, и унижение оказалось настолько велико, что он едва не взвыл. И этот меч – Гэкко – он узнал, его владелец Сакурада Тошинори. Они были так наивны, полагая, что могут довериться кому-то в Дзисин!

– Кента-кун, ты делаешь успехи, твои стихи трогают сердце, – сказал Морикава и кивнул. Давление на затылке ослабло. Обернувшись, Хизаши столкнулся взглядами с Сакурадой и понял, что их неприязнь целиком и полностью взаимна. Обездвиживающий талисман рассыпался пеплом в руке учителя, а меч с неохотой вернулся в ножны.

– Морикава-сэнсэй, – выдохнул Кента. – Вы же верите нам?

– Вы еще ничего не сказали.

– Но…

– Не здесь, – хмуро оборвал их Сакурада. – Встретимся на восточном выезде из города как отобьют девять ударов[183].

– У нас мало времени, – возразил Хизаши. – Утром случится непоправимое!

– Уж не вашими ли усилиями? – прищурился Сакурада.

Хизаши стиснул зубы, чтобы не нагрубить, и тут его осенило: учитель использовал офуда, потому что знал, что перед ним ёкай? Насторожившись, он отошел ближе к Кенте.

– Мы обязательно все расскажем, – порывисто начал Кента, – но прямо сейчас важно другое. На церемонии открытия Досинкай случится что-то ужасное.

– Что-то? – уточнил Морикава.

– Демон случится, – мрачно ответил ему Хизаши. – Это достаточно ужасно?

– Демоны не такая уж редкость, – хмыкнул Сакурада, поглаживая ножны, – а вот ёкаи-экзорцисты это да, это диковинка, каких поискать.

– Тоши, – зыркнул на него Морикава.

– Что, Тоши? Этот ублюдок водил нас за нос почти три года! Мне что, похвалить его за это?

Сакураду аж затрясло, и он мог бы изрядно напугать даже старших учеников Дзисин, но уже не напугает их двоих.

– Я не виноват, что вы такие слепые и самоуверенные, – процедил Хизаши. – И, кстати, было не особо и сложно.

Сакурада таки начал вынимать меч, и Морикава вскинул руку.

– Довольно! Что вы устроили? Удивляться тут нечему, Ниихара-сэнсэй предупреждал нас. Кента-кун, есть ли шанс, что вы ошибаетесь?

Тот покачал головой.

– Я видел его даже ближе, чем вижу сейчас вас, и он был полон ненависти.

– Неужели это тот самый… – Морикава устало потер лоб – такой знакомый жест – и вздохнул. – Как же вам удалось выжить?

– Считайте, что нам повезло, – ответил Кента.

– Понимаю, – кивнул Морикава и посмотрел на Сакураду. Тот поморщился, но ладонь с рукояти убрал.

– Будьте осторожны, – в итоге сказал учитель, – темные времена настали не только что, и лучше вам больше ни с кем не выходить на связь.

Хизаши обозначил свое мнение тихим, но выразительным фырканьем. Можно подумать, они такие идиоты, кричать о себе с главной площади? Если бы Хизаши не понимал, что им самим уже не справиться, не допустил бы этой встречи.

Они разошлись без прощаний, и, глядя в спину двум оммёдзи, обучавшим их на горе Тэнсэй, Хизаши не мог отделаться от чувства, что прямо сейчас они совершили чудовищную ошибку.

– Учителя на нашей стороне, – успокоил Кента, как и всегда, чудесным образом угадывающий чужое настроение.

– А какая она, наша сторона?

Кента не отвел взгляда, но Хизаши было не обмануть. Он чувствовал сомнение.

До наступления сумерек пришлось ютиться по грязным закоулкам на самой окраине Ёсико, поближе к восточным воротам. Выходили из города вместе с толпой крестьян, возвращающихся в родные дома после торговли на ярмарке. Стража была начеку, осматривала телеги, но повезло, что оммёдзи среди них не нашлось. Белые волосы Хизаши скрывала широкополая соломенная шляпа, отбрасывающая глубокую тень до самого подбородка, и один стражник заинтересовался странным «человеком».

– Кто таков? А ну, шляпу сними, покажи лицо.

Кента тотчас склонился в низком поклоне, едва не до земли, и запричитал:

– Это мой брат, благородный господин. Он с детства болеет, да и умом недалек, хоть и вырос выше всех в семье. Вот, напросился со мной посмотреть ярмарку. Он же как ребенок, господин! Не обижайте его.

Хизаши даже возмутиться не успел, с чего это он опять больной, но тут с головы все же сорвали шляпу, и несколько белых прядей вывалились из узла, стянутого на макушке неприметной тканевой лентой. От такого бесцеремонного отношения Хизаши аж побледнел от гнева, а Кента с силой надавил ему на спину, заставив склониться перед стражником.

– Почему он седой? – удивился тот.

– Его снедает тяжелая болезнь, господин.

– Она заразная?

– Нет, господин, но она, увы, неизлечима.

Наконец их пропустили за ворота. Хизаши не ожидал такой проверки на выходе, ведь зашли они довольно легко. Может, кто-то знает, что они в Ёсико, оттого и стремится их задержать в нем?

И снова он подумал об Морикаве и Сакураде.

– Прости, что унизил тебя, но люди избегают приближаться к больным, даже если те не несут угрозы.

Они отстали от группы крестьян и дождались, пока те отдалятся достаточно, чтобы не оборачиваться на двоих братьев, отчего-то решивших остаться на пустынной дороге в темноте. Мадока и Учида не давали о себе знать, и они с Кентой также не стали тратить время на их поиски. Каждый сам по себе, так безопаснее.

Показалась половинка луны, чей желтоватый свет просачивался сквозь перистую завесу облаков. Тут и там небо прошивали иглы звезд. Ночной ветерок тревожил листву деревьев, среди которых Хизаши и Кента затаились, поглядывая на полосу дороги, но она оставалась пустынна, сколько ни смотри. Ночь была тиха и безмятежна, однако кое-что не давало Хизаши расслабиться. Природа всегда полна скрытой от глаз жизни: не только птицами и мелкими животными, шуршащими в траве, но и множеством ёкаев и лесных духов, привыкших держаться в стороне от человеческого жилья. С приходом темноты они наводняли леса и поля: охотились на насекомых и лягушек родичи древних нодзути[184] – змееподобные цутиноко[185]; бродил по полям, за которыми плохо ухаживали, пугающий старик Доро-та-бо; сновали ласки-итати и другие переродившиеся животные, ставшие ёкаями-оборотнями. Много кого можно повстречать или почувствовать, но и лес, и поля, и дорога – все было пусто и брошено.

– Не только нэкоматы ушли. Все покинули эти края, – сказал Хизаши. – Чего он добивается?

Кента положил ладонь ему на плечо и молча сжал. Они стояли в мертвой пустоте на опушке леса, и им не нужно было говорить то, о чем думали оба. Тут чуткий слух уловил чье-то приближение. Дорога оставалась пуста, звук шел с другой стороны, и Хизаши успел только повернуть голову и увидеть смазанную тень, вдруг ставшую огромной и беспросветно черной. Она заволокла собой все вокруг, забила уши и нос, залепила глаза. Хизаши задыхался и не понимал, что с ним, ведь он всегда был особенным, сильнее, одареннее других, выше во всем. Откуда же этот удушливый страх смерти? И как Хизаши мог так глупо попасться?

– Кен… та? – прохрипел он и провалился во мрак небытия.

Хизаши проснулся от ощущения теплых рук на щеках.

Не хотелось возвращаться из уютного сна, где он был серебряным змеем, свернувшимся в корнях сосны, без тревог и волнений. Безмятежное спокойствие нарушали только эти прикосновения, смутно знакомые, совсем не опасные, от них распространялось тепло, запах сухой травы и речной воды щекотал ноздри. И когда ощущение вдруг пропало, Хизаши потянулся за ним, и тьма обернулась светом дня, а гибкое змеиное тело – несовершенной человеческой оболочкой.

– Наконец-то! Ты так меня напугал!

Кента склонился над ним, стоя на коленях, и его лицо засветилось радостью и облегчением. А меж тем и сам он выглядел скверно – бледный, с покрасневшими глазами и тенями, обрисовавшими их контур краской усталости.

– Что произошло? – спросил Хизаши, садясь. Под ним была холодная земля и примятая трава. – Уже утро? Как? Когда?

– Скорее, Хизаши, вставай, – Кента потянул его за руку, помогая подняться. – Мы опаздываем!

И впрямь, солнце уже почти взошло, а еще предстояло преодолеть путь до долины Хоси и каким-то образом попасть туда, не будучи схваченными. И это если время у них вообще было.

– Почему нас не убили? – все же задал Хизаши вопрос, возникший, едва он окончательно пришел в себя. У того, кто смог лишить их обоих сознания на всю ночь, было достаточно сил и возможностей забрать заодно и их жизни, и то, что Хироюки как-то приложил к этому руку, не вызывало сомнений.

Кента странно посмотрел на него и серьезно ответил:

– Ты его брат, Хизаши. Может, в нем еще осталось что-то человеческое.

Но Кента ошибся. Они оба поняли это, когда, используя энергию ки для ускорения, добежали до места, откуда открывался вид на долину, раскинувшуюся между холмами и обычно залитую светом. Несмотря на название, речь шла об огромном котловане, отдаленно напоминающем звезду с пятью лучами. Долина Хоси всегда считалась благословенной богами, ведь она образовалась, как говорят, от падения небесной звезды, отчего там не росла трава, лишь вокруг зеленела священная роща. Стоя на возвышенности, можно было разглядеть легкую дымку, клубящуюся внизу по утрам.

Но не сегодня.

Сегодня долину окутывала тьма. Смрадное облако накрыло ее, точно куполом, от него разило скверной мира демонов и колдовством людей. Фиолетовые молнии прошивали его то тут, то там, и казалось, это грозовая туча зависла над долиной, готовая извергнуть на нее потоки чистого зла. Хизаши сразу узнал этот запах и ощущение мерзости, склизкой, гнилой, отвратительной. Он уже не раз оказывался близок к демонической энергии, но еще никогда она не была настолько сильна вне Ёми, что буквально сшибала с ног. Кента рядом шумно вдохнул носом и закашлялся.

– Это коробка проклятия! – воскликнул он, когда смог говорить.

– Коробки, – поправил Хизаши мрачно. – Их должно быть определенно больше одной.

– Внизу же люди…

– Если мы опоздали сильнее, чем я надеюсь, живых там уже не осталось.

– Но мы все равно должны что-то сделать!

Хизаши заставил себя дышать, хотя каждый глоток воздуха на вкус был как болотная жижа.

– Само собой, – ответил он и по привычке прикоснулся к поясу. Они оба лишились своего духовного оружия, и в этом даже была некая ирония – Хизаши расколол Иму в зале Демонического меча, а одержимый Кента забрал веер.

Если бы у них был выбор, Хизаши не сунулся бы в самое пекло ни за что в этой и других своих жизнях, только выбора не было. Они свернули на дорогу, уводящую вниз, к ториям, отмечающим вход в долину со священной рощей. Ярко-алые ворота потускнели, пожираемые демонической скверной, с кленов облетела листва, и скелеты деревьев ощерились голыми острыми ветками. Посреди весеннего месяца яёй вдруг воцарилась мрачная стылая осень.

Хизаши и Кента шли быстро, но все равно то и дело натыкались взглядами на тела монахов, лежащие там, где смерть настигла их. И она была мучительной. Проклятие, точно жидкая грязь, растекалось по долине, захватывая все больше земли. Страдали духи деревьев кидзимуна, они не могли покинуть своего пристанища, и зло пожирало их сущность, коверкало ее, уродовало тела. И все это происходило так быстро, что с каждым торопливым шагом Хизаши чувствовал, как шанс спасти хоть что-то растворяется в воздухе.

– Помни о дыхании, – обратился он к Кенте.

Они услышали крики, когда деревья поредели, и до цели оставалось совсем немного. Воздух будто уплотнился, стал похожим на воду, в которой каждое движение давалось с большим трудом. Хизаши проверил талисманы, что они смогли подготовить, пока ждали ночи. Бумагу для них пришлось украсть, а писать кровью, но так даже лучше, Хизаши использовал свою, чтобы напитать иероглифы особой силой ёкая. И Кенте не надо было знать, что она уже не так всемогуща, как прежде.

Хизаши схватил его за локоть, вынуждая остановиться.

– Не спеши. Мы не знаем, что там происходит.

– Ясно что. Там собралась толпа зрителей, и они совершенно беззащитны!

– Я сказал, не спеши! – повысил голос Хизаши. – Сначала посмотрим.

Он разжал пальцы, надеясь на благоразумие друга. Кента сильно повзрослел с момента их знакомства, однако порой его огромное сердце мешало ему действовать здраво.

Котлован довольно глубоко утопал в земле, вниз вели лестницы, а пологие склоны изрезали многочисленные ряды широких ступеней-платформ, на которых собирались зрители во время важных мероприятий, удостоившихся чести быть проведенными здесь. Ныне же все это огромное пространство напоминало ад. Едкий мутный дым застилал землю, в нем мелькали зеленые и синие хи-но тама[186], порой разгоняющиеся так, что превращались в огненные росчерки. И если бы только это! Хизаши ясно видел в тумане полупрозрачные фигуры злых духов: онрё[187], горё[188], гаки[189], сирё[190]. Люди бестолково носились, не видя ничего вокруг, и их ловили и рвали на части, на трупах пировали окровавленные дзикининки[191].

– Светлые ками… – пораженно выдохнул Кента.

Но ками здесь как раз и не пахло. Зато разило смертью, ужасом и отравой Ёми. Вот из тумана выбежала женщина с перекошенным от страха лицом, а на спине ее сидела уродливая рогатая кидзё[192] и, хохоча, рвала на ней волосы, а после так широко раскрыла рот, что откусила несчастной всю голову целиком. Еще больше крови впитывалось в истоптанную, оскверненную землю, еще сильнее становилась аура зла над проклятой долиной.

Хизаши больше не останавливал Кенту, они помчались вперед и, задержав дыхание, ворвались в туман. По эту его сторону все казалось зыбким, мутным, ненастоящим. Хизаши тут же споткнулся и едва не упал на разорванное пополам тело оммёдзи в одежде школы Дзисин. Рядом с ним валялся меч, Хизаши не стал его подбирать, но не побрезговал остатками талисманов, выпавшими из рукава.

– Так-то лучше, – пробормотал он, быстро проверяя набор. Похоже, ему попался ученик, не готовый к серьезному сражению в таком охраняемом людьми и богами месте. И Хизаши бы позлорадствовать над неудачей последних, да только не осталось в этом никакого смысла. Он выпрямился и всмотрелся в клубы ядовитого тумана. Из-за него мнилось, он один-одинешенек здесь, и крики и звон оружия раздавались откуда-то издалека, из другого, невидимого мира. Этот мир проглотил Кенту, но не представлял себе, с кем столкнулся. Хизаши выбрал офуда из тех, что подготовил сам, и зажал между пальцев. Несколько древних слов – и бумага рассыпалась искрами, а туман развеялся, открывая вид на арену, усеянную мертвецами, среди них люди в черных и черно-красных одеждах размахивали мечами, впервые за много десятилетий не деля территорию, а работая спиной к спине. Инаба Идзуру, основатель Дзисин, на том свете уже наверняка собрал все проклятия.

Хизаши поспешил в самую гущу, окруженный коконом энергии ки. Злые духи отлетали от него, едва завидев, акумы провожали голодными взглядами, а люди не обращали внимания, занятые тем, чтобы выжить и дать выжить другим.

Туман начал снова стискивать объятия, когда Хизаши увидел знакомый взъерошенный хвост с белой лентой. Кента был далеко, но жив и вроде бы пока в порядке. Хизаши направился к нему, попутно развеяв парочку надоедливых горё с бледными перекошенными лицами и вывалившимися синими языками. Кента рванул куда-то, ненадолго скрывшись из вида, а потом возник снова с мечом в руке.

– Кента! – позвал Хизаши и, не глядя, бросил испепеляющим талисманом в подкрадывающегося к нему одутловатого дзикининки с застрявшими в зубах ошметками окровавленной плоти.

И замер.

Туман опустился ниже к земле, и на нее упала огромная тень, заслонившая даже те крохи солнечного света, что просачивались сквозь черноту над долиной. Хизаши задрал голову и не смог увидеть, где эта тень заканчивается и от чего падает. А потом разглядел и пришел в ужас…

Это был гася-докуро[193], но не обычный, а из тех, кого оммёдзи стали называть одичавшими. Или же это нечто, созданное в глубинах Ёми извращенным умом Хироюки. «Конран-но ками», – одернул себя Хизаши. Кента прав, если не называть его по имени, получится не считать его… братом?

Тут и Кента, наконец, обернулся и, подбежав, встал рядом. С другой стороны к ним спешил незнакомый фусинец, но не успел – лишился ног, оплетенных чьим-то щупальцем, полным разинутых острозубых ртов.

– Хизаши, что это такое? – спросил Кента, стискивая чужой меч вспотевшими ладонями.

Хизаши молчал. Гася-докуро возникали не так уж и часто, иначе бродящие по ночам исполинские скелеты просто смели бы империю. Они рождались из великого множества неупокоенных духов, чьи тела не погребли должным образом, а смерть была мучительной – от голода, болезни или на поле боя. Именно их общая ненависть к миру и озлобленность создавали чудовище-скелет. Однако этот был скелетом не до конца. На остове высотой с крепостную стену самурайского замка еще не сгнила плоть, и когда он наклонился вперед, высматривая людей под своими ногами, стало видно наполовину человеческое лицо с горящими зеленью глазницами. Его окутывала темная энергия, будто черный саван, в прорехах виднелось омерзительное полуразложившееся тело с торчащими наружу белыми костями.

– Бегите! – услышали они крик. В тумане мелькнуло смутно знакомое лицо – кто-то из их учителей, и Хизаши внезапно порадовался, что не утруждал себя запоминанием. Он и так испытывал слишком много чувств от гибели всех этих незнакомых людей, хотя не должен был.

Кента дернулся на голос, но учитель пропал, может, вступил в битву, может, уже погиб. Гася-докуро склонился ниже и занес костлявую руку над ареной. Хизаши схватил зазевавшегося Кенту за плечо и вместе с ним отпрыгнул назад так далеко, как смог. Пальцы скелета чиркнули по земле, сметая все на своем пути.

– Он двигается медленно, это хорошо, – сказал Кента и выставил перед собой меч.

– Если он заденет тебя, даже целых костей не останется.

– Надо не позволить ему нас задеть.

– Ты… собираешься с ним сражаться?! – не поверил Хизаши. – Невозможно победить гася-докуро! Они будут существовать, пока не развеется оживившая их злость.

Кента обернулся, и его взгляд сиял не слабее, чем у монстра перед ними.

– А если мы не попробуем, отсюда не уйдет никто. Оглянись! Здесь еще слишком много невинных людей. И кто знает, что будет дальше, после того, как никого не останется. А если вся эта толпа ринется в город? Если гася-докуро отправится бродить по округе?

– Да мне все… мне все… – Хизаши с ужасом замолчал, не в силах закончить фразу. «Мне все равно, – думал он. – Мне все равно?»

– Будь со мной, Хизаши, – попросил Кента и чуть приподнял уголки побледневших губ. Они слишком долго вдыхали яд мира демонов.

– Я с тобой, – твердо ответил он и раскинул руки. Сияющие золотом офуда окружили его кольцом. Время сомнений и правда закончилось, в его прошлых мечтах и действиях, как оказалось, не было смысла, значит, надо вложить смысл хотя бы в то, что он может сделать прямо сейчас.

Со своим другом.

Они ринулись вперед одновременно. Хизаши отправил офуда вверх, и те сгорали, ослепляя и отвлекая огромного скелета, пока Кента подбирался к его скрытым в тумане ступням. Им уже приходилось бороться с большими бакэмоно, и не было нужды совещаться, чтобы понять друг друга с одного взгляда. У такой махины должно быть слабое место, и, скорее всего, это именно ноги. Кента был уже совсем рядом, катана блеснула в тусклом свете и обрушилась вниз. А потом со звоном отскочила и едва не вырвалась из держащих ее рук. Скелет заревел. Этот жуткий, выворачивающий наизнанку звук походил на утробный гул, заставляющий вибрировать землю под ними и сами их тела, он заполнял собой все вокруг, однообразный, давящий. Хизаши почувствовал что-то влажное на шее возле уха и, проверив, стер кровь.

Это самоубийственный бой. Ни вдвоем, ни даже вдесятером им не справиться, когда сам воздух против них. Но они могут дать шанс другим, и это то, чего хочет Кента, а значит, Хизаши остается только сделать все, на что он способен.

Талисманы осыпались пеплом, и Хизаши бросил новые, их он придумал сам, и они взрывались, точно фейерверки, и освобождали заложенную в них ки. И чудо случилось – скелет пошатнулся.

– Кента? Хизаши? – из тумана выпрыгнул человек с залитым кровью лицом. – Что вы здесь делаете?!

– Вас ждем, Морикава-сэнсэй, – съязвил Хизаши. Кто-то, скорее всего, Сакурада Тошинори, присоединился к Куматани, и уже два меча пытались лишить гигантский скелет опоры. – Только вот вы что-то задержались.

– Забудь об этом! Вам нельзя здесь быть, – учитель нервно оглянулся. – Долину вот-вот закроют барьером вроде того, что окружает школу. Если задержишься, никогда уже не выйдешь отсюда.

– Но гася-докуро…

– Барьер не даст ему вырваться в город, и рано или поздно создавшая его злоба развеется.

Звучало разумно, и Хизаши принялся искать взглядом Кенту. Скелет снова загудел, и Морикава со стоном зажал ухо свободной ладонью. Куматани и Сакурада подбежали к ним, причем учитель тащил Кенту, почти взвалив на себя, похоже, тот был ранен или обессилен неравной борьбой.

И тут сердце замерло, и воздух встал поперек горла. Хизаши бросило в жар, он прижал ладонь к груди и, прислушавшись, за ревом чудовища расслышал тихий смех. И пусть в нем не осталось воспоминаний о прошлом, Хизаши сразу узнал его.

– Хироюки! – закричал он, мигом теряя самообладание. – Хироюки, покажись!

– Заткнись живо, – рыкнул Сакурада. – Дайки, уйми его, пока не поздно.

Хизаши оттолкнул его с пути. Гнев ослеплял. Он перестал видеть даже гася-докуро перед собой. Был только тихий издевательский смех и отчего-то еще – запах. Свечная гарь и раскаленный металл.

– Хироюки!!!

– Значит, теперь ты зовешь меня по имени, братишка?

Волна устрашающей силы горячим дыханием бездны прошлась по арене, обожгла лицо, разметала волосы и бросила на колени всех, кроме Хизаши. Туман разошелся грязными клочьями, сильнее запахло кровью и смертью, и гигантский скелет со скрежетом начал садиться. Каждое его движение заставляло землю вздрагивать, и ошметки гниющей плоти отваливались, распространяя удушливый тошнотворный запах.

– Назад! – кричал Сакурада. – Отступаем!

У Хизаши ноги же будто приросли к месту. Костлявая ладонь медленно опускалась, пока не стал виден человек, стоящий на ней, черное кимоно с ликорисами открывало бледную грудь, густые темные волосы трепал ветер, улыбка на тонких губах была похожа на оскал хищника.

И тогда Хизаши отступил. Один шаг назад, второй, колени дрожат, но он борется с собой, не дает себе и дальше проявлять слабость перед этим монстром в человеческом обличии. А у Хироюки в руках шкатулка. Страшная, страшная шкатулка. Он ее держит как величайшее сокровище, но внутри у нее лишь зло.

– Куда же ты, братик? – спрашивает Хироюки, и Хизаши видит его клыки, тонкие, острые, почти не заметные, но они напоминают о том, что перед ним не просто человек. Хотя об этом вообще сложно забыть. – У меня для тебя подарок. Помнишь, как сильно ты радовался, если я приносил тебе что-нибудь?

Хизаши не помнил и помнить не хотел. Ладонь скелета почти коснулась земли, но Хироюки все равно возвышался над всеми ними. Он щелкнул замочком на крышке шкатулки, и темная энергия потекла сквозь тонкую щель. Хироюки со смехом бросил «подарок» в Хизаши. Он мог бы увернуться и сам, но что-то не давало ему даже пошевелиться. Не враждебная воля, нет. Это оцепенение шло изнутри. И если бы Кента не возник перед ним и не оттолкнул в сторону… Хизаши просто не знал, что бы тогда произошло.

Они покатились по земле под заливистый хохот демона и скрежет трущихся друг о друга костей. Потом Хизаши вздернули на ноги и потащили прочь. Кажется, он что-то кричал, сыпал ругательствами, умножал проклятия, которых тут и без того хватало с лихвой. Наконец ему удалось вырваться и вернуться назад.

Хироюки ждал его, сидя на костяной фаланге и покачивая босой ногой.

– Это был не весь подарок, конечно, – как ни в чем не бывало сказал он и достал из рукава веер. – Этому ты ведь обрадуешься больше?

– Это мое!

– Разумеется, это твое. Заберешь? Или…

Хироюки покрутил веер в пальцах, раскрыл и со щелчком захлопнул, снова, и снова, и снова… Белое полотно мелькало, точно попавшаяся в ловушку бабочка, Хизаши не мог оторвать от него взгляд.

– Или лучше я сделаю так.

Движение остановилось, и Хироюки безжалостно разломил веер надвое.

Духовная энергия вспыхнула настолько ярко, что Хизаши прикрыл глаза ладонью, и эта сила – его родная – хлынула в тело, обняла изнутри. Хизаши даже не понимал, насколько же истосковался по ней!

Когда сияние померкло, сквозь дымку Хизаши увидел удивленное лицо Хироюки и, главное, целый веер в его руках. У него не получилось! Он не смог забрать у Хизаши то, что не смогли забрать даже боги.

– Это мое, – повторил он и призывно выставил перед собой ладонь. Веер вырвался из плена и метнулся к хозяину. Едва они воссоединились, Хизаши сразу же атаковал. Быстрая цепочка шагов – знак на земле, резкие слова – приказы, поворот и взмах руки – раскрытый веер рисует сияющую серебристую ленту в плотном, как студень, воздухе. Хизаши танцует, и обретенная ки бурлит в нем. Хизаши вскидывает руки так, будто на нем не бедняцкая одежда, а дорогие шелка. Его тело знает, как двигаться, губы помнят слова, а сердце жаждет возмездия. Вокруг него раскручивается смерч, пыль стоит столбом, плещутся белым знаменем длинные волосы.

Хироюки видит в нем своего Ясухиро, но он ошибается. Мацумото Хизаши не имеет к ним обоим никакого отношения.

Он делает последний взмах над головой и замирает, чувствуя, как отрываются от него концы заклинания, как оно летит вперед, накрывая застывшего на корточках гася-докуро и его хозяина. И такая вмиг пришла легкость, такое дурное веселье. Из горла вырвался смех, похожий больше на хрип и бульканье, во рту появился привкус крови, в груди потяжелело, и Хизаши закашлялся, разбрызгивая по песку алые капли.

– Станцуй для меня еще раз, братик! – воскликнул Хироюки, приглаживая лежащие на плече волосы. – Почему же ты больше не танцуешь?

Хизаши кашлял кровью и не хотел верить, что все это взаправду.

– Может, в другой раз, – сам себе ответил Хироюки со вздохом, и скелет, повинуясь приказу, начал медленно выпрямляться.

Хизаши покачнулся, и кто-то обхватил его за плечи.

– Идем же, прошу! – Кента потащил его прочь. И на этот раз Хизаши не сопротивлялся, лишь до последнего не отрывал взгляда от широкой улыбки демона.

Скверна добралась до него, впилась клыками во внутренности, проникла в кровь и в мысли. Хизаши кое-как переставлял ноги, но по большей части висел на Кенте, чей запах пробивался сквозь мешанину из гнили, крови и сладкого дурмана разложения.

– Потерпи еще немного, – уговаривал он. Хизаши одной рукой цеплялся за Кенту, а другой прижимал к себе драгоценный веер. Что-то тяжелое, угнетающее наваливалось сверху, и он понял, что это заклинание оммёдзи, барьер, который вот-вот запечатает долину. Морикава не обманул хотя бы в этом.

– Держись, умоляю, – слышал он сбивчивый шепот, но вместо слов ответа мог только облизывать сухие губы со вкусом железа.

Он почти рухнул на колени, устоял на силе воли – и немного на Кенте. Они миновали умирающие останки священной рощи и уперлись в строй экзорцистов Дзисин и Фусин – перед лицом общего врага стремление превзойти друг друга было временно забыто.

– Они задержали одичавшего гася-докуро, – сказал кто-то из школы Сомнения. – Ваши ученики и правда хороши, Сакамото-доно.

Кента рядом вздрогнул и вдруг низко склонился перед этим Сакамото. Хизаши было слишком плохо, чтобы так быстро соображать, да и не собирался он гнуть спину. В глазах темнело, он пытался стоять ровно и не показывать своего состояния, но удар по ногам сзади все-таки повалил его на колени. Картинка дрогнула, размылась, и он услышал:

– Школа Дзисин не имеет к этим двоим никакого отношения. Однако мы добьемся от них правды о произошедшем, это наш долг. Завершайте барьер…

Хизаши с ненавистью посмотрел на говорившего, но тот уже отвернулся, явив ему герб Дзисин на парадной катагину[194].

– Катись… к они… – процедил он, и уши заложило от чудовищного давления оммёдо такой силы, что могло бы размазать его по земле, будь оно направлено на него. И даже горячая, как костры Ёми, ненависть не смогла удержать его крика.

Так Мацумото Хизаши, хэби в облике смертного человека, близко познакомился с темницами в глубине горы Тэнсэй, издревле считавшейся чистой и священной, тогда как внутри оказалась именно такой же, как и вся эта дрянная школа, – темной, мрачной, грязной и лживой. Его пленители хорошо подготовились: от талисманов, какими были оклеены стены тесного узилища, все тело онемело, а мысли ворочались с трудом, но и этого им оказалось недостаточно. Руки Хизаши завели за спину и, вывернув до боли, стянули тонкой железной цепочкой, в которой ощущалось сдерживающее заклинание. Неровные звенья впивались в кожу, стоило чуть пошевелиться, а Хизаши пробовал. Первое время он как ошалелый метался из стороны в сторону, рвался к двери с крохотным зарешеченным окошком, но до нее неизменно оставалось расстояние, равное половине шага, вся же темница больше напоминала конуру, и воняло здесь так же.

Когда силы сопротивляться впустую закончились, Хизаши захотел пить. Голод он мог не замечать, но жажда впилась в горло острыми когтями и драла, драла, драла… На крик никто не приходил, будто про пленника все позабыли. Не хватало света. Странно, ведь темнота не была для бывшего ёкая таким уж большим неудобством, но то ли сказывалась привычка, то ли мрак превратился в неизвестность, а она мучила похуже всех пыток, что могли придумать для него в Дзисин. Хизаши не любил боль, но страх остаться навеки брошенным здесь без возможности даже выпрямиться доводил до отчаяния. С ним уже такое случалось, и воспоминания о божественном суде вспыхивали под закрытыми веками, пока Хизаши пытался убить время сном.

Еще тяжелее физической беспомощности, жажды и темноты были мысли о Кенте. В тот миг, когда Хизаши буквально распластало по земле на окраине долины Хоси, он не мог ни о чем думать и не видел, что происходило вокруг. Что происходило с Кентой. Что такие люди, как эти лживые ублюдки, могли сделать с тем, кто оказался носителем столь разрушительного зла? Более того – свидетелем их былой подлости. Хорошо, если Кента сейчас где-то рядом, в том же жутком положении, но живой. А если…

Хизаши запутался. Он ненавидел Дзисин за их лицемерие, ненавидел Хироюки, который, в свою очередь, был врагом всех оммёдзи, Дзисин в том числе. Разве это не могло сделать их союзниками? Но Хироюки заставил страдать Кенту, а этого нельзя было простить. Он использовал их всех, насмехался, играл точно своими куклами.

Хизаши хотел пить. Хизаши хотел спать – но не мог, ведь стоило телу расслабиться, как демоновы путы едва не вырывали руки из плеч. Запах собственной крови в какой-то момент перекрыл все остальные, а они были омерзительны. Хизаши был унижен, и лишь поруганная гордость не давала ему сломаться наедине с собой – самым страшным собеседником.

Когда снаружи загремело и в окошке показался отблеск огня, Хизаши плохо разбирал, где явь, а где нет. Дверь открылась с громким скрежетом и скрипом, свет заполнил тесное пространство, выжигая глаза, и Хизаши зашипел. Сила оммёдо ранила его, на шею накинули конопляную веревку с полосками офуда и расстегнули цепь. Хизаши тут же повалился вперед, но петля натянулась, и он едва не задохнулся, пришлось встать на колени, упершись раздувшимися нечувствительными руками в камни пола.

– До чего жалкое зрелище, – услышал он над собой. – Это существо позорит человеческий род, подражая ему.

– Почему он не попытался превратиться обратно?

– Наверняка от страха перед силой Дзисин.

«Горите в Ёми, – думал Хизаши, пока слезы градом капали из воспаленных глаз. – Чтоб вам там они палицу в рот затолкали».

Его дернули на себя и вверх, как шавку. Он поднялся, чтобы не пришлось ползти за людьми на четвереньках, но его так тянули и шпыняли, а слабость была настолько сильна, что пару раз по пути он падал, и его поднимали пинками. Он ожидал боли, но не чувствовал ее, вообще ничего не чувствовал – в этом оммёдзи обманули сами себя.

Коридор освещался слабо, так что вскоре глаза привыкли, и можно было не щуриться и не ронять позорные слезы. Хизаши впихнули в очередной каменный мешок, но этот, в отличие от предыдущего, был гораздо просторнее. Хизаши хотел оглядеться, но его огрели по спине, вынуждая упасть на колени.

– Сакурада-сэнсэй, узнаете своего ученика? – спросил голос из тени.

– Он запомнился мне больше похожим на человека, Нобута-сан. Ваши люди хорошо над ним поработали.

– Он и не должен быть похожим на человека, однако как-то так вышло, что он учился бок о бок с моим драгоценным племянником. С вами, Сакурада-сэнсэй, и с другими беседовать об этом будут ваши старейшины, мое дело – вытянуть нужные сведения.

Человек вышел из тени и оказался невысоким, полноватым мужчиной неопределенного возраста. Его фамилия была Хизаши отлично знакома, ее юный обладатель, на редкость бесталанный и бестолковый, кичился благородными корнями, сам из себя представляя лишь пустое болтливое место. Кто же знал, что среди его родни не только славный в прошлом дед, но и такой дядя.

– Я слышал о тебе от племянника, – обратился к нему Нобута-старший. – Мальчик прав во всем. Более омерзительного существа и представить сложно. Сакурада-сэнсэй, прошу записывать и запоминать все, что от него услышите. Пока он еще будет в состоянии говорить.

То же самое Хизаши мог бы сказать и о нем – омерзительный, с гладким круглым лицом, печать зла на котором не увидел бы только слепой.

– Кто вы? – спросил Хизаши, проглотив колючий ком в горле.

– Разве ты не слышал?

– Я спрашиваю не… имя…

– Сакурада-сэнсэй, вы посмотрите, какой любопытный образец! – отчего-то восхитился Нобута. – Я провел столько допросов, чтобы ваша школа могла гордиться своими адептами, но допрашивать ёкая мне еще не доводилось. Интересно, они как-то иначе ощущают боль?

– Понятия не имею, – мрачно буркнул Сакурада, и Хизаши обжег его холодным взглядом.

– Я так и знал, – процедил он и сплюнул на пол.

Его не стали за это бить, только обрадовался Хизаши рано. Этот бессильный, лишенный дара, но такой страшный человек не собирался тратить слишком много времени на беседы. Вопрос был всего один: «Когда вы с Куматани Кентой вступили в сговор с демоном и решили украсть для него меч Дзайнин?» В случае неверного ответа или, что случалось чаще, его отсутствия, Хизаши резали, топили в холодной воде, подвешивали над огнем и избивали палками. Никакое онемение не способно было избавить от ощущений, но вместо воплей боли мучители получали только град проклятий и змеиное шипение.

– Уберите, – наконец велел Нобута, и полумертвого Хизаши вернули в его конуру, приковали цепью и даже оставили еды, если ею можно было назвать тонкий пласт сырого несвежего мяса. От него дышать тут стало еще невыносимее, одно лишь радовало – напиться удалось вдосталь, пусть та вода, в которой его топили, и отдавала гнильцой.

И потянулось время в темноте и тревожном ожидании. Он так и не спросил про Куматани, побоялся навлечь на него беду более худшую, чем их уже постигла. Если бы Кента был мертв, ему бы наверняка сказали, чтобы напугать. Не догадывались, что неведение пугало сильнее.

И все же Хизаши удалось забыться. Прежде он до конца не понимал силу снов, сейчас же сумел сбежать в них от реальности, превзошедшей любые кошмары. В этом чудесном видении он сидел на берегу реки, и ветер колыхал ее сверкающую на солнце поверхность. Крупные стрекозы с перламутровыми крыльями порхали над кувшинками, чьи нежные бутоны украшали затянутые ряской зеленые участки под сенью нависающих над водой деревьев. Было тепло, но не обжигающе жарко, и солнечные лучи запутывались в ветвях и роняли на траву светящееся кружево. Хизаши держал над головой дырявый зонтик и смотрел на танцы стрекоз да быстрые тени рыб.

Потом кто-то подошел сзади, обдал запахом нагретой на солнцепеке кожи, положил ладонь на плечо. И сразу стало так спокойно и хорошо, жужжание цикад звучало музыкой, а дыхание рядом – было самой жизнью. Хизаши хотел повернуться, чтобы посмотреть, но его удержали на месте, сильнее надавив на оба плеча. Чужие влажные волосы защекотали висок, но это не вызывало отторжения, наоборот. Хизаши нравилось чувствовать, что он не одинок и есть еще кто-то тут, возле этой спокойной, залитой сиянием реки. Вот бы так было всегда и никогда-никогда не заканчивалось…

Но солнечный летний мир раскололся от скрипа и скрежета, Хизаши дернулся спросонья и чуть не взвыл от боли. Короткий сон расслабил его, заставил забыть о бдительности, и вот пришла расплата. Сощурившись, он пытался рассмотреть в ореоле оранжевого света лицо посетителя. Но, даже толком не приглядевшись, узнал по пронзительному голосу, с каким тот протянул:

– Что я вижу? Маленькую рыбку, скрежещущую зубами[195].

– Выучил новую фразу? – хмыкнул Хизаши. – Поздравляю.

– Дядя сказал мне, что ты сейчас похож на кусок дерьма и пахнешь так же, – широко осклабился Нобута-младший. – Расскажу парням, они будут в восторге, потому что тебя все терпеть не могли, Мацумото.

– Странно, я думал, это они о тебе…

– Заткнись! – сорвался Нобута и схватился за меч. – Здесь я говорю, а ты, ничтожество, слушаешь!

– Для того, чтобы люди тебя слушали, их приходится связывать. Вот так умора.

И хоть снаружи Хизаши старался держать лицо, вид соученика на пороге его темницы вызвал в нем настоящий ужас. Попасть во власть кого-то вроде него – даже смерть или вечное заточение не казались уже таким страшным приговором.

– Где ты нашел людей, уродец? – чванливо бросил Нобута и повел носом. – Я чую лишь запах отброса, от которого мой дядя скоро избавится.

Он подошел на полшага ближе, но так, чтобы, в случае чего, Хизаши не сумел дотянуться.

– Дядя точно знает, как поступать с такими, как вы, с тем нищебродом из глуши. Я всегда говорил, вам не место в Дзисин.

– Что с Куматани? – вырвалось у Хизаши, и он чуть не откусил себе язык за это. Но было поздно. Омерзительное лицо перед ним разрезала кривая ухмылка.

– Не скажу. Дядя еще столько всего не успел попробовать.

– Ах ты, щенок!.. – Хизаши рванул вперед, наплевав на боль и слабость. Звякнула цепь, разрезали истерзанную кожу острые звенья. Но не хватило буквально пары сунов[196]. И пусть Нобута отпрыгнул назад, как перепуганный кролик, Хизаши все равно не смог бы его достать, разве что плюнуть. Это он и сделал. Кровавая слюна испачкала бордовое кимоно Дзисин, и Нобута брезгливо скривился.

– Считай, тебе повезло, что я не собираюсь тратить силы, Мацумото. Ты сдохнешь здесь, как червь, раздавленный моим сапогом.

Хизаши оскалился и зашипел. Белые волосы спутались и грязными, местами бурыми прядями свисали по обе стороны от лица. И пусть он упирался в пол лишь стертыми коленями, а его руки и ноги были стянуты сзади и прикованы к кольцу в стене, он напугал Нобуту, и тот не сумел этого скрыть. Замахнувшись ножнами, но так и не рискнув приблизиться на расстояние удара, он умчался прочь по коридору, дверь закрылась, и снова наступила тьма.

В следующий раз за ним пришли, когда от голода мутилось сознание, и Хизаши пребывал в полубессознательном состоянии. Ки он не ощущал, но медитация помогала справиться с физическими страданиями, а заодно не наброситься на куски сырого мяса, от которых уже воняло тухлятиной. Ему ничего не говорили по пути, он говорить тоже не стремился. В той же комнате для допросов, а точнее уж пыточной, сегодня было многолюднее. У стены за столом сидел Сакурада Тошинори с таким мрачным лицом, что казалось, пытать сейчас собирались его. Нобута-старший стоял спиной к двери, заложив руки за поясницу, и Хизаши бросились в глаза его перепачканные красным пальцы. Двое людей в черном с закрытыми платками лицами держали палки, уже хорошо Хизаши знакомые.

– До чего же вы упрямые ребята, – сказал Нобута и повернулся к Хизаши. – Почему бы просто не прекратить свои мучения?

За ним на краю резервуара с водой, в которой Хизаши уже топили, была установлена деревянная рама, а в ее центре, растянутый за руки и за ноги ремнями, висел Куматани Кента, одетый только в штаны и спущенное до пояса разодранное нижнее кимоно. Тело с напряженными мышцами покрывали багровые полосы, порезы и кровоподтеки, а на груди – след от ожога. Голова безвольно свисала, но стоило Хизаши судорожно вздохнуть, как он поднял лицо и посмотрел на него ясными глазами.

– Хи… заши? Ты жив…

Он даже улыбнулся, только получилось криво, а когда по сигналу Нобуты ремни натянули сильнее, закусил губу, чтобы не закричать.

– Так что демон обещал вам за предательство? – спокойно спросил Нобута, вытирая руки поданной ему белоснежной тканью. – Власть? Богатство? Безграничную мощь?

Кента сильнее стиснул зубы, и Хизаши сам едва не закричал вместо него. Боль, что ему довелось испытать, ни в какое сравнение не шла с той, что причиняла эта картина.

– Прекратите… Прекратите! – воскликнул он. Ноги едва держали, и он обвис в руках своих конвоиров. – Он ни в чем не виноват! Он жертва!

– Это я решаю, кто здесь жертва, а кто нет. Сакурада-сэнсэй, зафиксируйте, пожалуйста, что подозреваемые польстились на обещание власти над тремя великими школами оммёдо и экзорцизма.

– Но это же… – начал Сакурада и замолчал, поймав пристальный взгляд Нобуты.

– Вы знаете что-то, чего не знаю я?

– Нет.

– Тогда я продолжу.

Кенту вместе с рамой опустили в воду и держали до тех пор, пока Хизаши не взвыл от ярости. Кента любил плавать и нырять, мог подолгу не вдыхать, но Хизаши обо всем позабыл. В эти мгновения он готов был отдать Хироюки что угодно, все, о чем только ни попросит, лишь бы уничтожить Нобуту. Нет, сравнять с землей всю эту гору, стереть даже воспоминание о ней.

Но Хироюки не было, и никто не пришел на помощь.

Однообразные вопросы продолжились, и Кента молчал, не издал ни единого звука, даже когда его правую кисть опустили в кипящее масло, и его запах забил ноздри.

Нобута повернулся к Хизаши и почти ласково спросил:

– Все еще нечего сказать? Или сострадание тварям неведомо?

Хизаши долго молчал, приоткрыв рот и не решаясь ни на что. Приготовили все для процедуры исидаки, Кенту отвязали и усадили коленями на платформу с острыми гранями, а рядом уложили пять каменных плит, каждая весом в 80 кинов[197]. Кента не мог не знать, что за этим последует. Знал и Хизаши.

– Стойте, – выдавил он. – Стойте, я… я хочу признаться.

Человек в черном закончил привязывать руки Кенты к столбу позади него и замер в ожидании дальнейших указаний. Нобута жестом остановил его.

– Давайте послушаем. Сакурада-сэнсэй, не пропустите ни словечка.

Учитель стиснул зубы до скрипа и приготовился записывать. Что ж, похоже, они все-таки добились своего.

– Нет! Хизаши, молчи! – закричал Кента, нарушив добровольное безмолвие.

– Говори.

Хизаши еще раз взглянул на каменные плиты, чья роль в исидаки заключалась в том, чтобы лежать на коленях осужденного и своим весом вдавливать в острые грани платформы. Плита за плитой, пока конечности не потеряют чувствительность, кровообращение в них нарушится, новые плиты сверху начнут дробить кости – и это может длиться целый день. Хизаши бы не выдержал. Так разве может такое вынести человек?

– Конран-но ками, он… он не совсем демон, – с трудом произнес Хизаши, задыхаясь после каждой фразы. – Но и не бог, конечно. Он… он человек. Был человеком.

– Вздор! – прервал Нобута, и один из палачей, точно читая его мысли, с хэканьем подхватил тяжеленную плиту и водрузил ее на колени Кенты.

– Но я же говорю! – сорвался Хизаши и снова попытался встать на ноги. Безуспешно.

– Ты говоришь не то, что надо, – безразлично ответил Нобута. Его тусклые глаза, широкий рот, круглое гладкое лицо напоминали рептилию куда больше самого Хизаши. Ни одна змея, что он повстречал в жизни, не была столь безжалостна и холодна, и ни одна столь откровенно не наслаждалась творимым ею злодейством. Хизаши уже не шипел – он рычал загнанным зверем.

– Я с тебя кожу сдеру, – пообещал он. – Лоскут за лоскутом.

– Благодарю за идею, Мацумото-сан, – улыбнулся Нобута.

Кента дышал судорожно, порывисто, с присвистом, однако так и не вскрикнул, не дал Нобуте насладиться его властью.

– Клади вторую, – велел тот, и Кента сильнее стиснул зубы. Злость смешалась с отчаянием, Хизаши казалось, он переполнен ими настолько, что может взорваться. Если бы ярость могла превратиться в энергию, он бы разнес все вокруг, но был способен лишь стоять на коленях с петлей на шее и наблюдать за мучениями единственного настоящего друга. Самого ценного в его длинной жизни.

Тяжелая дверь за спиной скрипнула петлями, и прозвучал голос Морикавы Дайки:

– Нобута-сан, глава школы желает вас видеть. Прошу за мной.

Еще один предатель. Хизаши склонил голову в ожидании. Вот Нобута вздыхает и нехотя уходит с Морикавой. Закрывается дверь. Поднимается со своего места Сакурада и говорит:

– Отведите этих двоих обратно в темницы.

– Но Нобута-сама…

– Наверняка он бы хотел лично понаблюдать за процессом, так что отложим до его возвращения.

Он говорил уверенно, с легкой ноткой угрозы, которая не покидала его голоса даже когда он общался с другими учителями, за исключением Морикавы. И пусть Хизаши ненавидел его, едва скрыл облегчение. Сакурада проследил за тем, чтобы Кенту избавили от плит и отвязали от столба, а после отвернулся, словно они его больше не интересовали. Хизаши плюнул бы ему в спину, да во рту было сухо, как в яме с песком.

Их уводили вместе, и Хизаши наконец-то узнал, где держали Кенту – не так уж далеко, – но толстые стены гасили звуки, поэтому они ни разу и не услышали друг друга. Забавно, подумалось Хизаши, ведь они провели так почти три года, находясь рядом, но, как оказалось, совершенно друг друга не слыша.

Становясь снова на колени и наваливаясь на них всем своим уже порядком уменьшившимся весом, он ощутил привычную режущую боль. Неровный каменный пол, испещренный, как нарочно, мелкими бороздками, выемками и щербинками, за время заточения разодрал плоть так сильно, что скоро Хизаши придется опираться на голые кости. В тюрьме Такамагахары было поуютнее, по крайней мере, там его не пытали, если не считать пострадавшей гордости. Он закрыл глаза и попробовал мысленно, как раньше, позвать Кенту.

«Ты же слышишь меня? Все будет хорошо, все обязательно должно быть хорошо».

Ответа не было, и Хизаши заплакал.

Сон ли то, или его укрыл от реальности благословенный обморок, но очнулся Хизаши от того, что стало светлее, однако этот свет не слепил глаза, как тот, с каким за ним приходили мучители. Пришлось напрячь зрение, чтобы разглядеть посетителя, благо он не побоялся подойти так близко, что их лица оказались прямо напротив.

– Тихо, Мацумото-кун, – прошептали голосом Морикавы, – я пришел помочь.

Тело действовало быстрее разума, и Хизаши дернулся вперед, собираясь впиться в бывшего учителя зубами. Цепь натянулась и в этот раз не остановила в суне от цели. Он навалился на Морикаву, но смог только слабо прикусить ворот кимоно, на большее не хватило сил.

– Ну-ну, не надо бояться, – Морикава погладил его по спине. – Тоши сейчас заберет Куматани.

– Кента? – отозвался Хизаши на это имя. – Он…

– Он в большем порядке, чем ты, – успокоил Морикава. – Его дух невероятно стоек, он не дает телу сдаться.

– К они вашу философию, – рыкнул Хизаши и попытался оттолкнуться от него, но окровавленные колени скользили. Он не смирился с унизительным положением, но пребывать в нем на глазах Морикавы – уже слишком.

– Подожди немного.

Он сделал что-то, и цепь, удерживающая его в одном положении, обвисла. Хизаши рухнул прямо в руки бывшему учителю.

– Ох, светлые ками… Ты не сможешь идти, я понесу тебя.

– Нет! Я сам.

Было похоже на очередную изощренную пытку, где в конце окажется, что все это – игра, и тогда Хизаши окончательно сломается, не выдержит.

Морикава вел его по мрачному холодному коридору, позволяя на себя опираться. Каждый шаг сопровождался болью, в ногах будто не осталось ни единой мышцы, и он не мог ими управлять, лишь неловко выталкивать вперед. Знакомое ощущение, просто забытое. Оба молчали, хотя Морикава заверил, что у них есть немного времени, прежде чем пропажу заметят. И Хизаши старался не думать, сколько в его словах правды, а сколько – лжи.

– Через этот тоннель выносят… тела, – наконец произнес Морикава, остановившись возле решетки, за которой сгустилась тьма.

– Видно, тел бывает немало, раз пришлось аж целый ход выкапывать.

– Идем, не стоит медлить.

Они двинулись сквозь мрак. Учитель не использовал талисманы для освещения, шел на ощупь, пока впереди не мигнул огонек – и тут же погас. Хизаши не чувствовал ног и рук, но Кенту ощутил сразу, будто та нить, что была между ними, человеком и ёкаем, однажды натянута, оставила после себя незримый след, по которому они все еще могли дотянуться друг до друга.

– Постой, – осадил его Морикава, – не так быстро. Ты упадешь.

Но Хизаши упрямо ковылял вперед, пока не разглядел за поворотом силуэты двоих людей. Хоть тусклый рыжеватый свет не давал увидеть деталей, все же в одном Морикава точно не соврал. Кента был тут, жив, ждал их в компании Сакурады Тошинори. На нем не осталось живого места, один глаз совсем заплыл и едва ли что-то видел, кровь коркой затянула почти полностью посиневшую кожу на обнаженном торсе и запеклась в распущенных волосах. Однако он стоял на своих ногах, что не могло не радовать.

– Хизаши! – обрадовался он и оттолкнулся от стены, не дающей ему упасть. Рука Сакурады удержала его за плечо.

– Потише. Давно Нобуту не видели? – Он поднес горящий талисман поближе к ним и нахмурился. – Они смогут?

– Выбора нет, Тоши, – Морикава с сочувствием оглядел обоих своих учеников. – Дальше вы пойдете с Сакурадой-сэнсээм, он покажет, как выйти за пределы барьера школы. А мне надо вернуться, иначе меня хватятся.

– Какой у вас план? – спросил Хизаши. – Мне надоели эти ваши человеческие игры.

– Никаких игр, Мацумото-кун. Ты сам видишь, школа прогнила от верха до низа, – Морикава хмыкнул, обведя рукой тоннель с влажными стенами, грубо вырубленными в скальной породе. – Им проще сделать вид, что главная угроза миру – это пара недоучившихся юношей, чем брать на себя ответственность за хранение артефакта, который мог пробудить демона в любой момент.

– И дело не ограничивается Дзисин, – мрачно добавил Сакурада. – Все зашло слишком далеко. Таким оммёдзи не победить демона, ведь он стал куда сильнее. Мы все в этом убедились тогда.

– Когда? – спросил Хизаши. – Сколько прошло времени?

– Восемь дней.

– Восемь… – Просто не верилось, что он провел в заточении столько дней и ночей.

– А Мадока и Учида? – выпалил Кента. Учителя переглянулись. – Они живы? Что с ними стало? Мы… мы должны были встретиться в Ёсико…

Восемь дней. Хизаши не спрашивал, он и так знал, что долина Хоси все еще потеряна и Хироюки по-прежнему на свободе. Морикава прав, вместо того чтобы искать способ справиться с ним, они потратили время на пытки. Погибли сотни людей, и среди них могли быть их знакомые.

– Мадока Джун жив, ему удалось покинуть долину и сбежать до того, как был завершен барьер. Учида Юдай из школы Фусин… – Морикава поджал губы и качнул головой. – Я не знаю. Мы не слышали о нем, но Фусин никого не пускают в свои внутренние дела.

Сасаки и Чиёко далеко, они наверняка в большей безопасности, чем могли бы быть, останься с ними. Хизаши и не думал, что испытает от этого облегчение.

– Хватит разговоров, – оборвал их Сакурада. – Время.

И они пошли за ним дальше в темноту, пока не услышали стук капель и шум воды, Сакурада ускорил шаг, не замечая, что его спутники едва переставляют ноги. Хизаши все еще почти не ощущал свою ки, внутри была пустота, он будто потерял себя. А еще не получалось залечить хотя бы самые легкие раны.

– Осторожнее, – поддержал за локоть Кента, когда в очередной раз колени ослабли, и Хизаши не смог подчинить их своей воле. Прикосновение его правой руки напомнило о перенесенных им пытках, и Хизаши воспротивился.

– Хватит! Не надо вести себя так, будто мне хуже, чем тебе.

Его голос оттолкнулся от стен и усилился. Сакурада гневно обернулся и велел им заткнуться.

– Но я так не думаю, – прошептал Кента, не убирая руки. – Просто хочу убедиться, что ты правда жив.

– Нет, я только притворяюсь, – ядовито ответил Хизаши, внутренне уже смирившись.

– Прости. Мне жаль, что тебе пришлось это все увидеть.

Хизаши молча отвернулся, он не хотел вспоминать.

Потолок стал ниже, они шли, пригнувшись и продолжая поддерживать друг друга, хотя это ничуть не помогало. Хизаши вспомнил визит Нобуты-младшего и свою несдержанность, которая и привела его к тому, чтобы стать свидетелем страданий друга.

– Я убью его, – тихо пообещал Хизаши, думая о ненавистном соученике. – Нет, убью обоих.

Это Нобута рассказал своему дяде, насколько дружны стали Хизаши с Кентой, что даже в таком положении Хизаши думает в первую очередь о нем. Если бы он тогда смог удержать язык за зубами, Нобута сам бы ни за что не догадался, ведь как бы там ни говорил Кента, не все люди способны чувствовать то же, что и он. Некоторым не известны ни любовь, ни сострадание, ни привязанность, ни жертвенность. Они могут лишь завидовать и презирать, даже ненависть им недоступна, ведь это слишком сильное чувство для их мелких душонок. И если бы Кента не научил Хизаши, тот стал бы именно таким человеком.

– Брось эти мысли, – попросил Кента. – Нам уготован более сложный бой, ты же помнишь.

Сакурада остановился возле канала с быстро текущей, дурно пахнущей водой. Хизаши бы прежде передернуло от отвращения, нынче же он сам мог вызвать разве что рвотные позывы.

– Тут не должно быть так уж глубоко, – сказал Сакурада. – Но до нас еще никто из живых этого не проверял.

– То есть вскоре мы бы отправились тем же путем, но не по своей воле? – хмыкнул Хизаши.

– Если не заткнешься, я обездвижу тебя и брошу плыть по течению, как мешок соломы.

Хизаши давно жаждал сказать это, но роль ученика требовала хотя бы иллюзии покорности, поэтому сейчас сдерживаться он не стал.

– Терпеть не могу ни вас, ни ваши глупые уроки. Железяка не заменит уровень ки, с которым вас в былые времена даже на обучение бы не взяли.

– Мацумото… – прорычал Сакурада.

– И я вам не верю. Сами лезьте в…

Сакурада легко толкнул его в грудь, и Хизаши полетел в канал, не успев даже закончить фразу, и вонючая жижа полилась ему в рот. Он забил руками и ногами, кое-как нащупал ступнями дно и выпрямился, задыхаясь от возмущения. Вода доходила до груди.

– Лови, гаденыш.

В Хизаши полетел белый веер, и тот поймал его и сжал в мокрых пальцах. Тотчас же теплая, родная духовная энергия потекла к нему, обволакивая и успокаивая. Слова благодарности почти сорвались с языка, но Сакурада уже спрыгнул в воду и угрюмо пошел вперед, рассекая ее подобно кораблю. Кента спустился куда осторожнее и неловко покачнулся, наваливаясь на Хизаши.

– Извини!

– Хватит уже извиняться за каждое движение, – проворчал он. – Когда выберемся из школы, надо как-то избавиться от Сакурады.

Учитель ушел уже далеко вперед, но плеск, с каким он это делал, еще был хорошо слышен.

– Но он же помогает нам, – удивился Кента.

– Сейчас да, а потом? Точно ли не он усыпил нас на восточном выходе из Ёсико? Кто участвовал в допросах? Откуда, в конце концов, у него мой веер?

– Сакурада-сэнсэй отдал его тебе, значит, они с Морикавой на нашей стороне.

– Не называй его сэнсэем. Больше мы не ученики Дзисин.

Сказал и пожалел об этом, так погрустнело лицо Кенты, искаженное побоями и голодом. Смотреть в него было тяжко, но Хизаши смотрел, потому что во всем этом была и его вина тоже.

– Прости.

– Но ты прав, – проронил Кента и вымученно улыбнулся. – Теперь мы сами по себе.

Плеск стих, и пришлось поторопиться, чтобы Сакурада ничего не заподозрил.

Канал немного попетлял внутри горы, потом пошел вниз, и в какой-то момент Хизаши уловил движение ки в воздухе. Сакурада остановился, достал талисманы и зашептал заклинание, которого ни Хизаши, ни Кента не знали. После вода впереди забурлила, со дна поднялось золотистое свечение и заполнило проход мельтешением ярких искр. Сакурада обнажил меч Гэкко и выставил перед собой. Искры сгрудились вокруг клинка, будто привлеченные огнем насекомые. Было заметно, какие усилия прикладывал Сакурада, как ки вытекала из него и растворялась каплей в бушующем море. Хизаши понял, что именно они видят – борьбу с защитным барьером школы Дзисин.

Энергия скопилась на кончиках пальцев оммёдзи, и он принялся рисовать перед собой один знак за другим. Хизаши захотелось отпрянуть, спрятаться – потревоженный барьер слишком сильно влиял на него, заставлял сердце заполошно биться от беспричинного ужаса. Кента встал ближе, касаясь плечом, и Хизаши, забыв про гордость, схватился за его локоть и стиснул до хруста в пальцах.

Наконец свечение погасло, и Сакурада испустил тяжкий вздох.

– Быстрее, – коротко бросил он и поспешил вперед.

Выход стал заметен задолго до того, как вдалеке забрезжил солнечный свет. Движение воздуха сносило ставшую почти привычной вонь, поток воды ускорился. Хизаши стало гораздо легче без давления многочисленных заклинаний горы Тэнсэй, будто бы даже изводящая его боль перестала казаться невыносимой.

И вот он – свет дня, ненадолго ослепивший глаза. Свежесть чистого воздуха, ласковые касания ветра, тепло, сменившее въевшийся в кости холод. Канал обрывался водопадом, а перед ним Сакурада показал, как выбраться на тропу, ведущую сквозь дремучие заросли прочь от школы. Хизаши спрятал веер под одежду и впервые допустил мысль, что ошибался насчет нового предательства. Они отошли как можно дальше от того места, где вышли на поверхность, насколько возможно в том состоянии, в котором находились бывшие пленники. Сакурада был жесток, все это знали, но не собирался их добивать.

– Вам нужно залечить раны, – решил он и махнул рукой. – Остановимся пока здесь.

Это все еще был южный, солнечный, склон горы, но густая шапка леса укрывала его в уютной тени.

– А если нас уже ищут? – предположил Кента, усаживаясь на траву с неповоротливостью соломенной куклы.

– Тогда меньше болтовни и больше медитации. – Сакурада достал из-за пазухи флягу и бросил ему. – На этом подарки закончились.

Воды было немного, но им, измученным многодневными голодом и жаждой, достаточно сделать хотя бы по паре глотков. Хизаши не стал тратить время напрасно и скрестил ноги, готовясь погрузиться в рэйки. Ему претила беспомощность, что сопровождала его много дней, и стоило целительной силе зациркулировать по меридианам тела, как отупляющий страх начал отступать. Сказал бы ему кто, что просто ощущать на коже солнечные лучи – это так прекрасно! Ки двигалась медленно, будто оттаивала после долгой зимы. Чтобы исцелиться хотя бы наполовину, потребовалось бы провести в медитации целый день, и все же просто не ощущать постоянной рези в коленях – уже достижение.

Энергия почти перестала сопротивляться, Хизаши плавал в волнах тепла и умиротворения, и все вдруг рухнуло в один момент. Он распахнул глаза чуть раньше, чем Сакурада, ни на мгновение не выпускавший из рук меч, повернулся в сторону источающей прохладу чащи.

– Стоять, – велел Сакурада им двоим и выставил перед собой Гэкко. И тут же расслабил плечи. – Это свои.

Из-за деревьев вышел Морикава с таким бледным лицом, что закралось подозрение, уж не стал ли он призраком.

– Бегите! Быстрее, уходите отсюда! – воскликнул он и взмахом руки активировал несколько талисманов. – Тоши, держи. Это ненадолго скроет вас от них.

Пропажу обнаружили. Хизаши переглянулся с Кентой, читая по его лицу смятение, но и решимость тоже. Решимость выжить, чего бы это ни стоило.

– Морикава-сэнсэй, – обратился он к учителю. – А как же вы?

– Он справится, – грубо оборвал его Сакурада и сунул каждому по офуда. – Уходим.

Теперь они не просто шли – они бежали, не боясь использовать ки. За спиной послышались крики, Хизаши ощутил отзвуки оммёдо и заставил себя двигаться еще быстрее. Они спустились на равнину, и перед ними раскинулся луг с высокой травой. Ветер волновал зеленое море и обдувал вспотевшее от натуги лицо. Сакурада отстал, готовя какое-то заклинание. Вдруг Кента оступился и упал. Хизаши только успел подбежать к нему и наклониться, как воздух задрожал. Скрывающие талисманы вспыхнули и осыпались пеплом. Хизаши схватил Кенту за руку и потянул вверх.

– Я туда не вернусь, – сказал он, и Кента кивнул.

– Жить вместе и умереть вместе.

Он сжал ладонь Хизаши напоследок, прежде чем отпустить. Они повернулись к врагам лицом и встали плечом к плечу. Бежать некуда, а Хизаши ни за что больше не подставит спину.

Первым на луг ворвался Морикава. Его загнали, точно зверя на охоте, обессилевшего и окровавленного. Но он еще не сдался, на бегу творил новое заклинание, однако закончить ему было не суждено. Просвистела стрела, и Морикава покачнулся. Просвистела вторая – и он упал на одно колено. Впервые Хизаши был не рад остроте своего зрения. Под ярким светом солнца, под голубым ясным небом он видел, как вытекает густая кровь изо рта учителя, чья мягкость принималась им за трусость, а доброта – за слабость. Он еще не упал на землю, а Сакурада уже издал пронзительный вопль и сломя голову помчался вперед, в самоубийственную атаку. Дзисин прислали мало людей, вероятно, продолжая хранить секретность, но много ли надо, чтобы одолеть двух калек и безумца, ослепленного горем и яростью?

Их начали окружать, и такое же кольцо сжималось вокруг сердца. Хизаши выхватил веер, но рука дрожала. Кента сжал его запястье.

– Забери мою силу, если надо.

Хизаши задыхался. Никогда еще смертная оболочка не казалась настолько тяжелой и так не сдавливала его суть. Он сам себе был противен.

– Нет! – Хизаши стиснул веер. – Нет.

Он, тот, кто собирался стать ками, должен был защитить хотя бы одного человека. Одного, но самого важного. Хизаши раскрыл веер и глубоко вдохнул запахи травы и земли.

Нобута смотрел на них издали, расслабленно держа руки за спиной.

Оммёдзи плели ловчую сеть.

Сакурада сражался, не щадя ни своей жизни, ни чужих.

Ветер перебирал выцветшие пряди, все замерло в ожидании бури, и Хизаши станет ею – тем тайфуном, который пошатнет целую гору. И пусть до слез больно поворачивать запястье, пусть ноги слабы и кажутся чужими, он не отступится, пока не уничтожит всех, кто желает им зла.

Слова, приходящие на ум, были незнакомы даже ему самому, от них во рту появился привкус железа, а в горле – острые шипы. Хизаши шептал, и трава вокруг него высыхала. Хизаши шептал – и тьма в нем разворачивала свои лепестки.

– Хватит, Хизаши, прекрати, – слышал он голос Кенты, но остановиться не мог. Если замолкнет сейчас, все будет напрасно, а он еще может продолжать.

– Пожалуйста, хватит! Ты не такой, как твой брат!

Хизаши сглотнул кровавую слюну. Строки страшного заклинания испарились из памяти, сила ушла, и он пошатнулся, хватаясь за Кенту и вспарывая ему кожу заострившимися когтями. Кольцо оммёдзи сомкнулось.

– Знаешь, я ведь ни разу не говорил, – усмехнулся Хизаши, глядя Кенте в глаза.

– Что?

– Ну… Что ты… ты…

Он много раз думал об этом, но едва открыл рот, как будто онемел. Кента ждал продолжения так спокойно, словно от смерти или нового мучительного заточения их не отделяли считанные мгновения. Хизаши захотелось увидеть вновь его улыбку, вот бы только нашелся повод.

– Я ни разу не говорил тебе, что ты мой первый и единственный настоящий друг.

– Мадока бы сейчас обиделся.

– К они Мадоку.

Кента улыбнулся, но губы его дрожали.

– Спасибо. Спасибо за эти слова.

Искрящиеся энергией путы уже начали давить со всех сторон. Еще не плен, но спасти от него может лишь чудо. Хизаши помнил о договоре жить вместе и умереть вместе, только хэби не славятся честностью. Он отошел на шаг назад, второй, третий… Послал всю доступную ему ки в веер, чтобы разрушить все вокруг – даже себя.

И тут стало тихо.

Настолько, что он подумал – уж не умер ли случайно? Но напротив с удивленным лицом стоял Кента. Он говорил, но слов не слышно, хотя ветер тоже застыл, и трава больше не колыхалась под его яростным напором. Хизаши обернулся и увидел замерших оммёдзи, спину стоящего на коленях Сакурады, Морикаву на его руках. А с другой стороны кто-то шел к ним, неспешно и важно, неся на плече огромный лук без тетивы. Одет незнакомец был богато и вычурно, голубое кимоно расписано узорами из облаков, накидка-безрукавка развевалась, будто весь ветер собрался вокруг высокой фигуры лучника. Когда он приблизился к Хизаши, того как громом поразило.

– Ты?!

– Так и не научился учтивости, хэби-сан? – отозвался тот. – Боги рассчитывали на другое.

Хизаши фыркнул в ответ.

– Ками-сама, – ахнул Кента и опустился на колени. Хизаши ринулся его поднимать, но это оказалось сложнее, чем он думал.

– Твой человеческий друг нравится мне, хэби-сан. Тебе стоит брать с него пример.

– Не дождетесь, – огрызнулся Хизаши и оставил Кенту в покое. Что поделать, божественная аура и правда сильно влияла на людей. – Какими судьбами в мире смертных?

– Явить небольшое чудо паре отчаявшихся страждущих. – И лучник обернулся к окаменевшим оммёдзи, натянул светящуюся золотом тетиву и выпустил стрелу-молнию. Сорвавшись, она превратилась в сеть и накрыла их пятерых мерцающим куполом. Хизаши раздражала тяга богов к показушности, словно без нее никто не станет воспринимать их всерьез.

– И все-таки? Увабами донесла до Такамагахары мой ответ, и там придумали новое наказание?

– Твой нрав не меняется, хоть и слышал я иное. Но прежде позволь мне представиться твоему человеку. Меня называют Адзи-сики-така-хико-нэ, я покровительствую земледелию и змеям.

– Я что-то не заметил, – буркнул Хизаши.

– Адзи-сики… – повторил Кента, поднимая голову. – Это же…

– Жених Чиёко, – ответил за бога Хизаши.

– Это я послал свою помощницу в рёкан «Нэкоджита» уберечь вас от смерти в когтях Хякки яко.

– Ты послал ее, чтобы следить за мной, – возразил Хизаши. Глаза Кенты становились все больше и больше от каждого услышанного слова. Когда удивление уже не помещалось в нем, Кента прошептал:

– Хизаши, это же… это же бог!

– Я знаю. И на суде он мог бы хоть словечко сказать в мою защиту, раз назвался покровителем змей.

Божественная аура ослабла, сияние, окружавшее Адзи-сики, померкло, и он стал почти неотличим от людей. И вполне человеческим жестом потер переносицу.

– Хэби-сан, не будь столь суров. Тебе ли не знать, что не одни люди не равны меж собой. Я сделал все, что было в моих силах.

Хизаши слишком долго лелеял обиду на всю их небесную братию и даже не сразу сообразил, что сейчас не ощущает злости. Да и, если честно, Адзи-сики не обвинял его вместе с другими, просто и помощи от него Хизаши тогда не дождался. Боги и впрямь не равны, как не равны люди, ёкаи и даже демоны.

– Так зачем ты пришел? Чьи молитвы на этот раз сподвигли тебя на действия?

– Озвучил я причину, а что касается молитв… – взгляд божества остановился на Кенте, так и не поднявшемся с колен. – Есть тот, кто считает себя ответственным за этого юношу.

Если Кента и хотел спросить, благоговение, взращенное в каждом из смертных с рождения, не позволило ему обращаться к богу напрямую. Пришлось Хизаши озвучить вопрос за него.

– И кто же это?

– Не вправе я дать ответ, однажды он сам это сделает.

Он сложил ладони вместе и закрыл глаза. Без его взгляда стало полегче, и Кента рискнул-таки выдохнуть и тихо спросить:

– Неужели боги снизошли до нас?

– Мне не нравится это слово, – нахмурился Хизаши. – И встань ты уже, наконец, раздражаешь.

Но Кента продолжил стоять на коленях с упрямством осла. Божественная аура усилилась, и Хизаши с легкой завистью представил, как излучает такую же вместо осорэ ёкая. Да, впрочем, и той уже почти не осталось.

И все же, почему боги пришли на помощь? Что они задумали?

– Времени мало у нас, – изрек Адзи-сики и протянул к ним двоим объятые светом руки. – За то, что юную итако не обижали, примите благодарность мою.

Он положил одну ладонь на макушку Кенты, а второй накрыл лицо Хизаши, прежде чем он успел воспротивиться. Тепло проникло под кожу, распространилось по телу, и стало легко-легко, будто ноги больше не касались земли, и ничто в целом свете не тяготило души. Хизаши доводилось ощущать на себе гнев богов, но никогда прежде – их благословение.

– Стойте! – внезапно воскликнул Кента. – Помогите лучше учителю Морикаве.

– Ты отвергаешь божественную помощь? – изумился Адзи-сики.

– Простите! – Кента рухнул лицом в траву. – Но ему она нужнее!

Хизаши вообще не удивился, ведь он знал Кенту, а вот небожителя его слова потрясли.

– Что ж… Исполню я твою просьбу, Кента из рода Куматани. Однако и дело свое завершу тоже. Возьмитесь за руки, и я отправлю вас в место, где враги не станут искать.

Кента поднялся на ноги, все еще ошарашенный происходящим, и сомкнул пальцы на запястье Хизаши. И снова чувство удивительной легкости охватило их, и мир подернулся дымкой. Покровитель змей что-то произнес, очень тихо, человек бы не расслышал, но хэби сумел.

Это было извинение.

И вот уже прохладный свежий ветер трепал челку, принося с собой позабытый соленый запах моря, а крики чаек заполнили голову, пустую и звонкую после перемещения. Хизаши лежал на спине, и над ним синим куполом раскинулось бескрайнее ясное небо. Он развел руки в стороны и не обнаружил рядом ничего, кроме травы и мелких камушков.

– Кента? – хрипло позвал он. Страх еще не успел охватить его, как раздался ответ:

– Я здесь.

Хизаши сел и с удивлением обнаружил, что непослушное искалеченное тело не отзывается болью, может, самую малость, словно он слишком долго спал, и мышцы ослабли и откликались на движение неприятным покалыванием. Первым делом Хизаши нащупал веер за пазухой, потом поднял голову и в ореоле слепящего света увидел лицо Кенты. Он протягивал руку.

– Где мы? – спросил Хизаши, поднявшись с его помощью. – Место кажется знакомым.

– Это же остров Камо, нет? – Кента подвел его к обрыву, с которого открывался вид на бескрайний простор океана, покрытый беспокойными барашками пены.

– Камо?

Здесь они бывали, будучи младшим учеником и воспитанником, здесь столкнулись с ложным умибозу и обнаружили канал контрабанды из Чжунго. И здесь Хизаши впервые увидел слезы Куматани.

– Но почему Камо? – не понимал он.

Кента повернулся к каменному така-торо, поклонился живущему в нем ками и ответил, указывая на поднимающегося по тропе человека.

– Наверное, потому что здесь о нас будет, кому позаботиться.

Тояма Рэн из управления Дзисин острова Камо помахал им рукой. У Хизаши наконец щелкнуло в голове, и он понял: Тояме они доставляли тогда письмо от Ниихары-сэнсэя, где тот предупреждал о появлении потомка Куматани, значит, Тояма доверенное лицо старого учителя и не должен причинить Кенте вреда. Тиски постоянной тревоги расслабились, и Хизаши глубоко вдохнул соленый воздух позабытой свободы.

Воспоминание первое. Луна в отражении на воде

Лето перевалило за середину, приближался день поминовения усопших, а вместе с ним и самое важное и праздничное шествие ёкаев в году. По ночам небо озаряло столько звезд, что того и гляди, они начнут осыпаться раньше срока. По всем землям огромной империи Ямато люди готовились встречать своих мертвых родственников, а хэби, выбравший себе имя Хизаши, свернулся кольцом под лунным светом и медленно моргал, размышляя над полученным приглашением. Парад ста духов потому так и назывался, что в нем всегда участвовала ровно сотня ёкаев, удостоенных подобной чести. Первыми шли, конечно, самые старые и сильные, замыкала всякая мелочь вроде блуждающих огней. Репутация тоже имела значение, ведь Парад должны были бояться и уважать смертные. Подумав обо всем этом в который раз, Хизаши решил, что вполне может сделать Параду одолжение и явиться.

Эту ночь он провел в гнезде, а наутро обратился человеком и отправился в ближайшую крупную деревню, поглазеть, как люди готовятся защищаться от Хякки яко.

– Эй, господин, купите редьки! Хорошая редька, господин!

– Жареный тофу, жареный тофу!

Хизаши погрузился в гомон и суету толпы, неизменно привлекая к себе внимание. Еще бы – все вокруг были невзрачные, обычные, смертные, и он шел с гордо поднятой головой и поигрывал привязанным к поясу кошелем. Это обманщицы-кицунэ превращали листочки в монеты, а он, Хизаши, всегда знал, где искать деньги, такой уж у него был талант. Недавно, специально перед Обоном, он раскопал разбойничий схорон и забрал все. Ему, может, столько и не надо, но и оставлять не хотелось. Должно быть, те разбойники очень удивились потом.

– Господин, не желаете ли получить предсказание? – услышал он вдруг и замер. Перед ним возник невысокий гадатель с плутоватым лицом. Улыбался он настолько старательно, что глаза превратились в щелочки, а кожа натянулась, как на барабане. Хизаши даже засомневался, не повстречал ли он собрата-хэнгэёкая[198], но присмотрелся и ничего подозрительного не обнаружил.

– Поди прочь, – бросил Хизаши и пошел было дальше, но назойливый гадатель вновь возник на его пути.

– Разве нет ничего такого, что бы беспокоило сердце господина? Я на любой вопрос могу дать ответ.

– Я же сказал, прочь! – повторил Хизаши уже более раздраженно и свернул с главной улицы. Деревня была зажиточной, на много дворов, даже рынок свой имелся, куда жители селений поменьше стекались на торговлю. Рынки Хизаши нравились, он частенько оборачивался человеком и бродил среди лотков, но хоть и был при деньгах, никогда ничего не покупал, потому как не имел дома, куда бы мог все это унести. Жил он в корнях огромной старой сосны, было там темно и уютно, но на человеческие жилища совсем не похоже. Смертные окружали себя кучей разнообразных вещей, и у каждой был свой смысл и предназначение. А у иных и смысла особого не имелось, как у свитков с рисунками, что Хизаши однажды видел у бродячего художника. А все равно ж… красиво.

Он прошел деревню насквозь и вышел к реке, где у берега под присмотром старухи купались маленькие человечки. Хизаши не стал приближаться, но зрелище его заворожило: солнце искрилось в туче поднимаемых брызг, детеныши хохотали и визжали, трепыхаясь в воде, а старуха клевала носом, изредка покрикивая на них, когда просыпалась. Хизаши порой ловил себя на пугающей мысли – а каково бы было, окажись он одним из них? Ведь чем-то смертные заслужили столько места в этом мире. Хоть они и жили недолго, все равно умудрялись оставлять память о себе даже после того, как исчезали. Хизаши минуло уже очень много зим и лет, но он так и не понял, чего в людях особенного, что так и тянуло к ним, смотреть, изучать, притворяться ими, пусть и ненадолго.

Когда старуха обернулась, разбуженная окончательно пристальным немигающим взглядом из тени, под деревьями уже никого не было. А хэби по имени Хизаши вернулся в лес и, едва пересек его границу, обратился серебряной змейкой и пополз домой дожидаться ночи.

С заходом солнца жизнь в людских поселениях замирала, тогда как из всех потаенных мест вылезали всевозможные духи и ёкаи. Воздух немного подостыл, и Хизаши выбрался из норы и поднялся на хвосте – не самая распространенная среди его знакомых змей привычка. Юркие итати уже вовсю перебирались с ветки на ветку, пугая древесных духов кодама, блуждающие огоньки играли в догонялки в густых кронах, перекрикивались визгливо лисицы, мерзко шуршали в траве тонкие лапки цутигумо[199]. Лес оживал, раскрашивался призрачными огнями и блеском хищных глаз.

Хизаши пополз знакомыми тропками, пока не оказался на опушке. К тому времени взошла луна, и ее серебряный свет заливал заброшенную дорогу, поросшую травой. Огоньки, сопровождавшие Хизаши на его пути, отпрянули, когда он увеличился в размерах, выпрямился на длинном мощном хвосте, откинул назад белоснежные волосы и зыркнул на них розовоглазым хмурым взглядом.

– А ну кыш, надоели.

Огоньки замерцали, точно слова Хизаши рассмешили их, но стоило щелкнуть когтями, как малышек будто ветром сдуло. Он довольно оскалился, поправил голубое кимоно с рисунком из облаков и выполз на дорогу. В тот же миг воздух замерцал, и рядом с ним возникла призрачная лиса – рэйко. Она поднялась на задние лапы, попрыгала на месте и в итоге просто оторвалась от земли и застыла полупрозрачным силуэтом с просвечивающим сквозь голубоватую дымку тела белым лисьим скелетом. Заметила Хизаши, и глаза вспыхнули парой зеленых огней.

– Кого я вижу? – протянула рэйко и пару раз провернулась кругом, по-прежнему не касаясь лапами земли. – Неужели сам Хизаши-сан выбрался из своей темной норы на Парад?

Не иначе как от переизбытка эмоций, она перекувыркнулась через голову и на несколько мгновений превратилась в светящийся маленький шарик, а потом снова стала духом лисы. Хизаши посмотрел на ее кривляния, развернулся и важно пополз прочь, приминая за собой высокую траву. Кицунэ – мохнатые ли, призрачные – были одинаково утомительны и вечно мололи чепуху, лишь бы привлечь к себе внимание. Только что на задних лапах не плясали, как нэкоматы.

– Эй, подожди меня, – тявкнула рэйко, догнала его и поплыла по воздуху рядом, мотая бесплотным хвостом.

За ней тянулся шлейф озорных лисьих огней, кицунэ-би, похожие в темноте на точки фонариков, только их никто не нес. Сейчас же было слишком светло от луны, и кицунэ-би жались к рэйко, как перепуганные щенки.

– Говорят, скоро сменится предводитель Хякки-яко, – вновь открыла рот призрачная лиса.

– А мне что с того? – скучающе ответил Хизаши, хотя, если честно, ему стало немного любопытно. Возглавлять ночное шествие было весьма почетно.

– Парады при старой черепахе на редкость скучная штука. Не понимаю, чего ей не сиделось на морском дне?

Хизаши припомнил нынешнего предводителя Парада ста духов, подводного прорицателя хонэнгамэ, выглядящего как огромная черепаха с хвостом-веером и женской рогатой головой. Обычно она не выбирается из пучины без весомого повода, но честь вести за собой призрачное шествие заставляла хонэнгамэ каждую ночь дня Собаки нарушать вековые принципы. Стоило ли говорить, что скорость передвижения Парада при таком предводителе изрядно упала?

– И кого же прочат на смену? – поинтересовался он. Рэйко чихнула, и из ее пасти выскочил новый огонек и присоединился к свите.

– Есть, говорят, один наглец. – Рэйко довольно оскалилась. – Еще и сотни лет не стукнуло, а уже силу такую набрал, что многим из нас и не снилась.

– Пф, – только и фыркнул Хизаши.

– Или подумал, местечко для тебя придержат? Ха! – кицунэ так развеселилась, что снова стала светящимся шаром, но ее тявкающий смех продолжал раздражать слух. Махнув рукавом, Хизаши сдул нахалку в сторону вместе с ее свитой. Рэйко вмиг перекинулась обратно, да еще и на лапы приземлилась, став материальной. Встряхнулась, разгоняя по бурой шерсти искры, оскалилась, но тут же отвлеклась на кицунэ-би и принялась прыгать вокруг Хизаши, пытаясь поймать их пастью.

Одно радовало, болтливая спутница надолго отстала с разговорами, а там уже на пустынной дороге появились новые огни, что сопровождали участников Парада ста духов. Щелкал клювом похожий на большую летающую креветку амикири, явилась из-за деревьев окруженная дымкой мелкого дождя Амэ-онна, как всегда, чем-то расстроенная, и за ней потянулся пахнущий сыростью и мокрой пылью след. Компания становилась все шире, разговоры возобновились, особенно когда буквально из-под земли возник старый тануки, участвовавший в Параде последние лет пятьсот, такой древний он был. Хизаши тут многие знали, приветствовали, интересовались делами. Рэйко затерялась в игривой своре других кицунэ, и теперь они гонялись по округе, обменивались пофыркиваниями и даже пару раз несильно подрались.

Меж тем совсем стемнело, луну закрыли облака, и перед каждым из ёкаев возник синий хи-но тама, распространявший зловещее призрачное сияние. Хизаши услышал знакомый звук трущихся друг о друга чешуек и обернулся как раз тогда, когда к нему подкралась змееподобная Нурэонна.

– Доброй ночи, Хизаши-сан, – поздоровалась она и кокетливо поправила длинные спутанные волосы, черными водорослями прилипшие к нагому телу. Ее раздвоенный язык быстро пробежался по темным губам, и Хизаши поморщился. Нурэ-онна легко заманивала в свои лапы недалеких человеческих мужчин женскими прелестями, пряча под водой змеиную половину, но на Хизаши такие уловки не действовали. Нурэ-онна казалась ему донельзя вульгарной. Даже тануки, на что те еще развратники, носили одежду, подражая людям. И хвост – не оправдание.

– Почему не смотришь на меня? – сообразила Нурэ-онна и капризно нахмурилась. – Мы же с тобой так похожи, почему бы не…

– Потому, – обрубил Хизаши. Его огонек мигнул, реагируя на настроение.

– Этот хэби видно решил, что мы ему не ровня, – хихикнула горная старуха Ямауба. – Высоко метишь, небось, в предводители Парада?

Процессия растянулась по дороге, ведущей к ближайшей деревне, но когда Хизаши ответил, его услышали все.

– Ха! К чему мне такая морока? Что хорошего в том, чтобы первым вышагивать по дорожной пыли? – Хизаши сложил руки на груди и гордо вскинул голову.

– Так что же у тебя на уме?

– Я стану ками.

Ночная тишина взорвалась многоголосым хохотом, рычанием, фырканьем, воем и тявканьем. Беззвучно смеялись даже огни кицунэ-би.

– Что такого веселого я сказал? – обиделся Хизаши.

– А ты сам не понял? – Ямауба аж за живот схватилась. – Кто ж тебя в ками-то возьмет? Ты же ёкай!

– И что? Я много таких историй слышал.

– Эх, молодость, – усмехнулся седой тануки. – Кто из нас в юности не мечтал о большем?

– Ему уж под двести, – возмутилась Ямауба.

Нурэ-онна свистяще захихикала, прикрывая рот когтистой ладонью. Хизаши смерил ее презрительным взглядом.

– Вот увидите, я найду молящихся, получу свой храм и стану ками, а вы так и будете грязь месить.

– Ты чего там тявкнул, щенок?! – рыкнула крупная ногицунэ с блестящим черным мехом. – А?! Ну-ка повтори!

Что дикие лисы, что призрачные, что божественные – одна порода. Хизаши не стал даже удостаивать ее ответом. Он вообще не собирался пока хвастаться, но у него уже начал появляться план, как исполнить свою задумку. Будучи неприметной змейкой, он много где успел побывать за почти два столетия жизни, много слышал, много видел и точно знал – уж у кого-кого, а у него шансы возвыситься есть.

Довольно быстро суета, вызванная дерзким заявлением, сменилась прежней привычной неспешностью. По пути присоединялись все новые и новые ёкаи, и на подходе к людскому жилью собралась, наконец, вся сотня во главе с предводителем – морским прорицателем хонэнгамэ. Черепаха тяжело шла впереди и несла синий фонарь на длинном шесте, чтобы каждый смертный увидел приближение Парада ста духов. Хякки яко окутывала плотная, леденящая душу осорэ, и всякий, окажись он достаточно близко, замер бы от ужаса, а то и вовсе рехнулся. Но и смертные не дураки, мало кто решился бы покидать жилище в такую ночь, встретить случайного путника – редкость по нынешним временам.

Хизаши вместе со всеми начал спуск в низину, где раскинулась деревенька, несмотря на такой поздний час все еще манящая светом окон. Люди боялись засыпать, молились, чтобы их минула печальная участь стать добычей Хякки яко. Парад потянулся вниз цепочкой синих огней, то появляясь, то снова исчезая во тьме. Если не всматриваться, можно было заметить лишь покачивающиеся в воздухе сгустки синего пламени да нечеткие силуэты всех мастей, и только звук шагов ничего не скрывало. Парад ста духов вошел в деревню и медленно двинулся через ее центр, мимо запертых домов, мимо колотящихся сердец, скрытых ненадежными стенами. Хизаши тоже чувствовал сладковатый аромат человеческого страха, что в эту ночь был приятнее самых изысканных людских благовоний. И в нем просыпался голод, тот же, что дремал в настоящих змеях и делался невыносимым, стоило ощутить запах крови. Это первобытное чувство ему отчего-то не нравилось, хотя и не было в нем ничего необычного. Люди смертны и слабы. Права рэйко, надо напоминать им о страхе, пока они не забыли, что это такое.

Но Хизаши не хотел, чтобы его только боялись. Душа стремилась к чему-то иному, названия чему он пока не сумел подобрать. У людей на все хватало слов, и это было еще одним различием между ними и хэби по имени Хизаши.

– Эй, не спи, – толкнул его в бок острым локтем долговязый гараппа[200]. – Предводитель что-то почуял.

Хонэнгамэ и впрямь встал на месте, и самые нетерпеливые едва не врезались в его покрытый илом панцирь. Хизаши протиснулся вперед сквозь взволнованную толпу и раньше, чем услышал, сам ощутил близкое человеческое тепло. Инстинкты ёкая толкали его на охоту, и когда предводитель качнул головой, все с воем бросились врассыпную. Поднялся ветер, замелькали лисьи огни, знаменующие появление Парада, и люди в мнимой безопасности своих домов застыли в страхе.

– Поймала! – закричала Ямауба и вытащила на призрачный свет верещащую женщину. Мужчину держала в хвосте Нурэ-онна и, кажется, он был уже мертв.

– Беги! – вдруг страшно закричала пойманная женщина. – Беги, Сатору! Беги скорее!

Раздался треск разрываемой плоти и хруст костей. Горная старуха отбросила безвольное тело, подняла повыше оставшуюся в руке голову с разинутым в крике ртом и вдохнула в нее зеленовато-синий огонек, вспыхнувший в мертвых глазницах. Получившийся фонарь Ямауба намотала волосами на кулак и победно расхохоталась.

– Мальчишка сбежал, – протянул гараппа и облизнулся. – Интересно, каковы на вкус его внутренности?

– Тебе их все равно не хватит, дылда, – старый тануки возник рядом с ним и покачал барсучьей головой. – Пускай лучше наш «ками» развлечется.

Его хитрый взгляд остановился на Хизаши, а следом за ним и почти сотня других. Хизаши гордо выпрямился, расправил плечи.

– Если уж вам детеныш не по силам, то так уж и быть, – сказал он и ринулся на ни с чем не сравнимый запах.

В своей высшей форме из трех Хизаши мог настигнуть маленького беглеца мгновенно, но нарочно дал ему немного времени. Разумеется, тот мчался к скромному святилищу за деревней, наверное, рассчитывал на помощь ками или даже самих богов. Но ночь Хякки яко была временем обакэ и целиком принадлежала только им. Мальчишка упал, не добежав всего ничего. Луна выглянула из-за облаков, и безжизненный серебристый свет заиграл на точно такой же чешуе полуюноши, полузмея, заскользил по изящному черному рисунку на ней, запутался в снежно-белых прядях. Тень Хизаши упала на мальчика, и тот даже перестал плакать, застыл перепуганной мышью, глядя на него снизу вверх огромными глазами.

– Почему не убегаеш-ш-шь? – спросил Хизаши, срываясь на шипение.

Мальчик молчал, а потом зажмурился, стиснул кулачки и кинулся на Хизаши, осыпая его неловкими, едва ощутимыми ударами. Нелепое сопротивление так поразило Хизаши, что он не сразу схватил детеныша за шкирку когтями и поднял на уровень глаз. В воздухе тот присмирел, но смотрел уже не как загнанный зверек, а как маленький хищник, готовый откусить протянутый ему палец.

– Откуда в тебе взялась вдруг эта воля к жизни? – задумчиво спросил Хизаши больше сам у себя, чем рассчитывая получить ответ. – Что заставляет такое слабое существо, как ты, бороться безо всякой надежды победить? Ведь я сильнее в сотни раз.

– Вы убили маму и папу, я вас ненавижу! Я вас всех убью! – вдруг выкрикнул тот, вновь заливаясь слезами.

Луна стыдливо спряталась за пеленой облаков, тьма сгустилась, укрывая собой то, что неизбежно должно было произойти.

Но, вернувшись обратно к остальным, Хизаши не был доволен, напротив, ему стало еще невыносимее и еще неспокойнее. Пока он отсутствовал, самые молодые ёкаи ворвались в случайный дом, не защищенный печатями и оберегами, и сожрали всех обитателей.

Можно двигаться дальше, пока ночь еще в самом начале.

– От тебя не пахнет кровью. – Сбоку возникла призрачная лиса и повела из стороны в сторону узкой мордой с просвечивающим черепом. – Ты точно сожрал того мальчишку?

– Нет, тебе оставил, – буркнул он и щелкнул когтями, заставляя рэйко отпрянуть. – Найдешь свою добычу, вот за ней и следи.

Кицунэ исчезла в стайке ярких огней, донимать кого-то еще. Нурэ-онна ворковала с мрачным карасу-тэнгу, Ямауба забавлялась с новым фонарем. Парад ста духов шел своим чередом, и никто из них не видел, как хэби по имени Хизаши отпустил человека, которого должен был убить.

С той ночи прошло уже много лет, все новые приглашения Хизаши отвергал. Мысль о том, чтобы возвыситься в глазах людей и ёкаев, занимала его днем и ночью. От нее он снова сорвался с насиженного места и менял одно на другое, присматриваясь к людям, которых встречал. Особенно ему нравились бива хоши – слепые странствующие музыканты. Они не могли видеть Хизаши и не пугались, даже если его личина была несовершенна, а он слушал их песни обо всем, что они узнавали в странствиях, и щедро платил за это.

Однажды он повстречал бива хоши по имени Кендзи. Тот был не так чтобы стар, но тяжелая жизнь впроголодь, без крыши над головой, сожрала юные годы, состарив раньше срока. Он был наполовину седым, прятал веки под грязной повязкой, чтобы не смущать никого. За спиной он носил тощий мешок с той едой, что ему жертвовали добрые люди, да видавшую виды биву. Когда Хизаши прогуливался среди смертных, вокруг бродячего музыканта собралась толпа послушать песни о том, что он повидал, пока шел сюда. А пел этот бива хоши так, что диву дашься. Да только не повезло ему – не пришлась его игра по вкусу одному знатному господину, и он велел побить Кендзи палкой и прогнать за ворота.

Хизаши отправился следом за ним, скрывшись с глаз простых людей.

За городом, на прибитой недавними дождями пыли, сидел Кендзи и на ощупь пытался понять, все ли в порядке с инструментом. Его пальцы, дрожа, будто бы ласкали биву – кормилицу и единственную подругу на жизненном пути. Когда Хизаши остановился неподалеку, слепец повернулся к нему лицом, безошибочно угадав местоположение.

– Кто вы такой? – спросил он. – Друг или враг?

Хизаши хотел поначалу промолчать, но раз уж слепому было видно больше, чем зрячему, ответил:

– Не друг и не враг. Просто случайный слушатель.

– Тогда, если моя игра пришлась вам по нраву, господин, наградите бедного музыканта хоть парой монов.

Хизаши опустил взгляд на кошель, привязанный к поясу, и усмехнулся.

– Я хочу послушать еще. Скажи, бива хоши, куда ты направишься теперь?

Тот пожал плечами и тяжело поднялся.

– Куда поведет меня эта дорога, господин.

– Тогда я посмотрю.

И они пошли дальше вместе. Кендзи был приятным спутником, не лез с разговорами, не жаловался и не ныл, только знай себе постукивал палкой по земле, довольно бодро перебирая ногами. Хизаши быстро надоело идти, и он обратился змеем и пополз за человеком, который, конечно, ничего не заметил. Когда они останавливались на отдых, Хизаши сворачивался кольцом у костра, разведенного слепцом, и слушал его незамысловатую музыку. Кендзи пел о войне и о том, как она ломала жизни людей, но еще он пел о героях, что побеждали врагов, о женщинах, ничуть не уступавших им в храбрости. Пел о чудесах, которые творили боги, спасая людей.

– Ты видел богов, Кендзи? – спросил как-то Хизаши.

– Нет, но это и хорошо. Если довелось столкнуться с божеством, значит, жизнь твоя и впрямь была ужасна.

– Отчего же?

– Боги являются, когда люди больше не в состоянии сами себе помочь. Только самые искренние и отчаянные молитвы достигают ворот Такамагахары.

– Разве твоя жизнь не ужасна? Почему ты не молишься, чтобы тебя спасли?

В ответ Кендзи негромко, по-доброму рассмеялся.

– Я жив, у меня есть ноги, чтобы идти, и руки, чтобы перебирать струны моей бивы. Люди добры к одинокому путнику, благодаря им мне есть, чем набить живот. Моя судьба не так уж печальна, ведь вокруг полным-полно тех, кому повезло меньше.

Хизаши не понимал его. Что хорошего – зависеть от чьей-то ветреной благосклонности, не имея даже возможности видеть мир своими глазами? Должно быть, этот человек давно рехнулся.

– Скажи мне наконец свое имя, – попросил Кендзи.

– Хизаши.

– Из какого ты рода, Хизаши-кун?

– Рода?

Хизаши задумался. Они делили дорогу с Кендзи много дней, все больше удаляясь от привычных Хизаши мест. Несколько раз они останавливались в крупных деревнях, где бива хоши развлекал людей своими песнями и музыкой. И пусть те жители не были богачами, не отпускали их в путь голодными и не обогретыми. И когда Хизаши подумал обо всех этих смертных, понял, о чем спрашивал его Кендзи.

Из какого рода – значит, к какой семье Хизаши принадлежал. Но правда была в том, что ёкаи не знают, что такое семья.

Кендзи понял его молчание по-своему и грустно улыбнулся.

– Тогда у нас с тобой больше общего, чем мне казалось. Я рад, что нам по пути.

Но Хизаши уже думал о другом. За это путешествие в компании человека у него скопилось много разных мыслей, начавших складываться в одно.

Наутро они покинули заброшенный храм, где коротали ночь, и снова вышли на дорогу. Солнце припекало весь день, и Хизаши провел его, свернувшись в котомке Кендзи. Тот если и почувствовал лишний вес, значения этому не придал. Под вечер будто бы стало даже жарче, Хизаши беспокойно заворочался и тут ощутил приближение целой группы людей. Они двигались в том же направлении.

Кендзи заметил их, но позже, когда послышались громкие голоса.

– Моя дорогая Миё, наверное, ждет не дождется!

– Твоя Миё ждет подарка, а не тебя.

– Это твоя Рёко падка на подарки, а Миё меня любит.

– Вот дома и посмотрим, кого жена поколотит!

Мужчины расхохотались и продолжили подначивать друг друга, пока не поравнялись с бива хоши. Слепой музыкант остановился, чтобы его не сбили ненароком с ног, а Хизаши сделался невидимым на всякий случай и выглянул из котомки. Мужчины были простыми работягами, продающими свой труд в городах, чтобы прокормить семьи, и сейчас возвращались в родную деревню, полные нетерпения. Бродячего музыканта позвали с собой, а тому было все равно, куда идти. Так они оба оказались в месте, которое Хизаши не дано будет забыть никогда.

Селение оказалось совсем крошечным, просто хибары, сгрудившиеся вокруг общей площади с вырытым колодцем. Лес близко подступал к домам, будто надеялся однажды прогнать людей со своей законной территории. Но лес этот Хизаши не очень понравился, был он какой-то нездоровый, а что за хворь его поразила, неясно. Одно только он вскоре понял – лес засыхал. И люди в его тени – тоже.

– Миё!

Навстречу мужчинам из домов высыпали женщины и дети, старики покачали седыми головами в знак узнавания. Названная Миё обняла мужа, их обступили детишки: совсем еще маленький мальчик и девочка лет двенадцати с любопытными глазами-вишенками. Она-то первой и указала на чужака.

– Отец, кто это?

– Мое имя Кендзи, дитя, – представился бива хоши, – я бродячий музыкант.

– Музыкант? – девочка округлила глаза, и ее взгляд скользнул ему за плечо, туда, где торчала из котомки треугольная серебристая голова змеи.

– Мичи, – шикнула на нее мать, но Кендзи уже повернулся в ее сторону.

– Я знаю много историй, дитя, и за кров и кусок лепешки спою их тебе, хочешь?

– Хочу! Хочу послушать про столицу! – обрадовалась она, и мальчик запрыгал на одной ножке, то ли от радости, то ли со скуки.

Хизаши выполз полностью и обвил собой шею Кендзи, тот на мгновение застыл, будто почувствовал, потом расслабился и позволил увести себя в один из домов. Внутри все кричало о бедности, но на лицах людей Хизаши не нашел злобы. Это удивило его. Разве людей не злит то, в какой нищете они обитают? Почему они улыбаются друг другу, почему кормят незнакомца, когда у самих на столе даже риса нет?

Хотя не только риса. Хизаши сполз на пол и выскользнул на улицу, чтобы убедиться – ками в деревне нет. Ее никто не оберегает.

Вечером бива хоши сдержал обещание и пел, пока люди не разошлись отдыхать перед новым тяжелым, полным лишений и надежд днем. Хизаши принял форму человека и сел рядом с Кендзи в пустом амбаре. Слепец выглядел довольным, хоть и поел всего ничего и не заработал своими пением и игрой ни мона.

– Хизаши? – спросил он, ощутив его присутствие. – Ты снова здесь?

– Ты точно слеп? – хмыкнул Хизаши.

– Как червяк. Но знаю, что ты покинул меня, едва мы повстречали тех добрых людей.

– У тебя все люди добрые.

– Но ведь так и есть. Иначе как бы я дожил до своих лет, – ответил Кендзи убежденно. – Я не знаю, кто ты и из каких краев, какой жизнью жил и живешь, но едва ли ты был на моем месте. Калекам не позволено работать наравне со всеми, моя бива – единственное, что ограждает меня от голодной смерти. Но быть бива хоши – не только мой шанс выжить, но и убедиться в доброте человеческой природы.

– Ты рассуждаешь наивно, – заметил Хизаши и впервые задал личный вопрос: – Для калеки, зависящего от чьей-то милости, ты слишком умен. Не только ты не знаешь, кто я и откуда, но я не знаю, кто ты.

– Справедливо. – Кендзи сел и похлопал ладонью рядом с собой, ища Хизаши. Тот протянул руку, чтобы он мог ее коснуться и понять, где собеседник. В закрытом амбаре было темно, лишь сквозь щели пробивался лунный свет, но ни ёкаю, ни слепцу мрак ничуть не мешал.

– Как же так вышло, что ты оказался на улице?

– Это длинная история, которую я никогда не превращу в песню, – грустно улыбнулся Кендзи и стянул с глаз повязку. Хизаши не обращал внимания прежде, но если бы не отталкивающая верхняя часть, его лицо могло бы казаться весьма приятным и уж точно не было похоже на лица простых крестьян. Кендзи поднял веки, и Хизаши удивленно охнул.

– Тебя ослепили!

– Это было давно, уже и не вспомнить когда.

– Как можно такое забыть?

– Все забывается, Хизаши. Ты, видно, еще слишком юн и напрасно тратишь время на путешествие со мной.

И все же Хизаши хотелось узнать, и Кендзи поделился с ним своей историей.

Он был младшим сыном богатого человека, но к их дому подступала война, и семья раскололась на две части: одна собиралась бороться с захватчиком до последней капли крови, вторая уже искала выгоду в сделке с ним. Даймё постоянно шли войной на соседей, этим никого не удивить, и тот, чьи земли и богатства были желанны другими, захлебывался в крови. Так случилось и с семьей Кендзи. Пока отец пытался защитить дом, его родичи продались врагу. Всех несогласных убили, даже старших детей, а Кендзи ослепили и выбросили на улицу. Он повстречал людей, которые отвели его в храм и оставили на пороге, иначе ребенку без глаз не выжить бы.

– Надо было вернуться и наказать всех, – прошипел Хизаши.

– Я не самурай, умею лишь играть на биве, чтобы развлекать людей.

– Хочешь, я их накажу?

– Ты? – Кендзи тихо рассмеялся. – Ни к чему это. Я ведь жив.

– А толку? – фыркнул Хизаши. – Вот ты говоришь мне о доброте человеческой. Но разве твоя судьба не доказательство обратного? Или ты совсем дурак?

На что Кендзи только улыбнулся и снова напялил повязку на глаза.

– Спи, Хизаши. Завтра мы продолжим наш путь.

Хизаши и впрямь лег поодаль, оставшись в человеческой форме, но, так и не найдя этому неудобному телу положения, принял истинный облик, и эту ночь провел вместе со странным, непонятным человеком по имени Кендзи, а утром тот ушел дальше, искать в людях доброту.

А Хизаши остался. И вовсе не потому, что уже ее нашел.

«Я стану ками», – сказал он однажды на Параде во всеуслышание, но тогда это было лишь дерзкой мечтой, желанием, которое грело внутри, но оставалось далеким, как солнце, и притягательным, как луна. Теперь же все изменилось – бродячий музыкант, сам не ведая, подарил Хизаши ключик к тому, чтобы достать свою луну в отражении на воде.

Что дальше будет с одиноким бива хоши, его уже не занимало. Он нашел себе новый дом в корнях старой сосны неподалеку от деревни и каждый день приходил к ней, чтобы наблюдать за людьми. Их быт не отличался разнообразием, но Хизаши смотрел и подмечал детали, ему очень хотелось найти то, что станет его возможностью возвыситься. Мужчины часто уходили на несколько дней и дольше, чтобы заработать на ту жалкую еду, что они потребляли. Женщины воспитывали детей, ухаживали за старыми и больными, следили за хозяйством. И так изо дня в день, изо дня в день… Хизаши уже почти решил, что нужно было уходить вместе с бива хоши, но со временем он все же заметил кое-что.

В деревне не хватало воды, колодец в ее центре обмелел, земля страдала, и вместе с ней страдал лес в округе. Дождей в этих краях давно не было, и самые слабые начали хворать. Тогда-то Хизаши впервые и вышел из леса, пока невидимым, но человеком. Был жаркий полдень, Хизаши подошел к колодцу и сразу почувствовал, что он почти пуст.

– Вы кто такой? – услышал он звенящий от напряжения голос за спиной. Так расслабился, прикрытый невидимостью, что даже на мгновение испугался.

За ним с безопасного расстояния наблюдала знакомая девочка. Как там ее звали?

– Мичи? Мичи, с кем ты разговариваешь? – из дома вышла ее утомленная мать.

Когда девочка снова посмотрела на Хизаши, тот уже исчез.

В следующий раз они с Мичи встретились в лесу, куда она пришла за травами, а он прятался в кустах, зыркая оттуда золотыми змеиными глазами. Девочка наклонилась и вдруг повалилась наземь, не издав ни звука. Хизаши обернулся человеком и проверил ее пульс. Кажется, она была сильно утомлена и слишком мало пила в последнее время. Хизаши не умел лечить людей, но побыл с Мичи, пока она не пришла в чувство, и оставил одну.

И когда на следующий день он вышел из леса открыто, его не прогнали, отнеслись с теплотой, и пусть сами голодали, они накормили его, налили вина и предложили ночлег. С запада наползали сумерки, и Хизаши решил задержаться – ему было любопытно. Чумазые дети тянули его за полы кимоно, слишком вычурного для места, подобного этому, из дорогой ткани с рисунком в виде облаков. Им было интересно потрогать ее, а то и послюнявить щербатыми ртами. Изможденные женщины, улыбаясь и то и дело затягивая незамысловатые песни, закончили работу по хозяйству и принесли в комнату Хизаши матрас, пахнущий свежей соломой.

– Это вы помогли мне вчера в лесу? – спросила Мичи, появившись в дверях. Ее взгляд был не по-детски серьезен, даже печален, глаза на худом лице казались огромными и цветом напоминали спелую вишню.

Хизаши повел плечом.

– Я лишь путник, иду, куда хочу, и вот сегодня пришел сюда.

– Что-то много у нас стало путников, – пробормотала она и вдруг, смутившись, шагнула в комнату и протянула тканевый мешочек, набитый душистыми травами. – Держите, это прогонит насекомых.

На мешочке неумелой рукой был вышит кленовый лист.

В деревне засыпали, едва стемнеет, чтобы утром встать до зари и заняться работой. Хизаши выбрался наружу и пошел к пересыхающему колодцу. У деревни не нашлось своего ками-хранителя, и они выживали, как могли. Хизаши привык следить за ними из чащи подступавшего близко леса, он знал, что если поможет, дети будут пить, пока не напьются, женщины повеселеют, и их песни зазвучат громче, а с лиц мужчин уйдет угрюмость. Деревня нуждалась в воде, и Хизаши казалось, он может ее дать. Это ли не подвиг, достойный будущего ками? Судьба привела его сюда, к этим несчастным, но почему-то кажущимся такими счастливыми людям.

– Что ты делаешь?

Девочка, подарившая ему недавно травяной мешочек, подошла сзади и с любопытством уставилась большими глазами, похожими на спелые вишенки. Хизаши знал, что хоть она и пока еще детеныш, скоро ей начнут искать жениха, чтобы она ушла в другую семью, желательно, более обеспеченную, не здесь, где-нибудь далеко. Но даже Хизаши понимал, что это едва ли возможно.

– Я ищу для вас новый источник воды, – сказал Хизаши.

– А ты такое умеешь?

– Я многое умею. Не веришь?

– Верю, – кивнула девочка, но в глубине ее темных глаз залегла совсем не детская обреченность. – Ты похож на небожителя. Так мама сказала.

Хизаши опустился перед ней на корточки и посмотрел в худое личико.

– Я буду небожителем, вот увидишь. Я стану богом, которому не стыдно молиться.

– А можно начать уже сейчас? – спросила она и тут же зажмурилась и сложила ладошки у груди. – Хизаши-но-ками-доно, пожалуйста, будь добрым и принеси нам много воды, чтобы всем хватило. Чтобы мама не плакала, а брат не болел. Чтобы бабушка с дедушкой не говорили, что не хотят пить и не отдавали нам с братиком свои порции.

Это была первая, неумелая, детская, немного глупая, но такая искренняя молитва в жизни хэби по имени Хизаши, пока еще не ками – но внутри все странно сжалось и будто бы стало легким и невесомым, как лисьи огни. Было приятно, и Хизаши вдруг уловил силу этих наивных слов, она потекла к нему, коснулась груди и проникла внутрь, как проникает солнечный свет сквозь растопыренные пальцы. Восторг, благоговение, неверие, гордость – все успел испытать Хизаши, прежде чем обернуться серебристой змейкой и скрыться за старым колодцем с глаз своей первой и пока единственной молящейся.

Весь день и всю ночь Хизаши потратил на разработку плана. Теперь у него была не эфемерная цель, ставшая чуть более достижимой после короткого путешествия с Кендзи, а ясная задача. Выполни ее – и тот свет, то сладкое чувство собственной божественности вернется и останется с ним навсегда. Если все боги и ками ощущают его, то он завидовал им еще больше прежнего.

Хизаши знал, что Мичи всем рассказала о его обещании, и молитвы потянулись к нему сияющей лентой чистого света и удовольствия. Хизаши любил греться на камне, впитывая солнечное тепло, но оно ни в какое сравнение не шло с тем, что дарило поклонение. Хизаши не понимал, достаточно ли этого, чтобы считаться уже ками, поэтому решил не рисковать и поскорее исполнить задуманное. Земля и впрямь умирала, и проще, наверное, просто увести людей отсюда на новое место, но они ждали чуда, и надо было его подарить. Хизаши умел находить клады, так почему бы не найти воду?

Он вернулся в деревню спустя еще несколько дней. Мичи ждала, как и вся ее семья, ведь именно перед ними он явился, больше не скрывая своего истинного облика – получеловека, полузмея с серебристой чешуей и белоснежными волосами, окутывающими стройный стан юноши. И пусть он, покачиваясь на хвосте, был выше самых высоких из мужчин, его не испугались.

– Это он! – радостно взвизгнула Мичи. – Это Хизаши-но-ками-доно!

Он же степенно кивнул, соглашаясь, и широким рукавом махнул в сторону, и из земли вырвался тонкий пока фонтанчик.

– Вода! – крикнул кто-то. – Тут вода!

Все загомонили, женщины заплакали от счастья, а глазки-вишенки маленькой Мичи, обнимающей брата, смотрели Хизаши в самую душу. И что-то внутри поменялось, сдвинулось. Хизаши будто еще на сун оторвался от земли и поднялся ближе к тому, к чему стремился. Мужчины схватились за мотыги, пока женщины на коленях возносили молитву за молитвой, и они поднимали Хизаши в его голове едва ли не на самые небеса.

Вскоре в деревне появился новый колодец, а почти одновременно с ним – маленькое святилище. Его святилище. Оно было неполноценным, скорее просто символ, симэнава, обвязанная вокруг дерева, но Хизаши мог полночи сидеть рядом и смотреть на него, невидимый для всех. Он еще не понимал, стал ли он настоящим ками, но не сомневался, что ждать осталось недолго. Вот бы всем рассказать. Противной рэйко и ее сестрам-кицунэ, старому тануки, который вечно задирал морду, утереть нос заодно и Нурэ-онне – нечего было над ним тогда смеяться на последнем Параде ста духов. А еще было бы здорово, чтобы узнал Кендзи, он мог бы передавать эту историю от одной деревни до другой, превратив в песню. Тогда точно все убедятся, что хэби по имени Хизаши стал-таки чем-то большим.

Так пролетело три дня, и Хизаши уже всерьез подумывал отправиться на поиски ближайшего ками и вызнать у него, как понять, что стал духом-хранителем. В тот вечер он собирался ненадолго покинуть деревню, но не успел даже выбраться из леса, как дурное предчувствие остановило его. Он так привык ощущать тепло поклонения, что внезапный холодок в животе напугал. Не до конца понимая, что тянет его обратно, он уже мчался в деревню, где погас огонек крохотного святилища. Хизаши понял это раньше, чем оказался на площади между домами и увидел первые тела. Раньше, чем понял, что они мертвы.

И раньше, чем заметил скорбную женскую фигуру, стоящую к нему спиной и изучающую новый колодец.

– Кто ты такая? – потребовал ответа Хизаши. – Кто дал тебе право…

Он осекся, стоило незнакомке повернуться и взглянуть на него черными птичьими глазами, наполненные слезами. Миг – и она раскинула руки, ставшие крыльями огромной птицы, и с криком ринулась на Хизаши. Ее растрепанные черные волосы были повсюду, хлопанье перьев оглушало, Хизаши разозлился и принял свою самую сильную – истинную – форму, чтобы ударом хвоста сбить нахалку, но едва только приготовился, как силы оставили его. Женщина-птица горестно воскликнула, и ноги Хизаши подкосились.

Ноги? Но откуда? Ведь он же…

Земля притянула его, тело отяжелело, Хизаши метался внутри него, но на деле мог лишь трясти головой в неверии и гневе. Небо взорвалось сотнями ярким звезд, его глубокая ночная темнота раскрылась подобно разошедшимся краям паланкина, и в центр деревни ударил столп света. Хизаши не зажмуривался до последнего, пока от слез ничего уже было не разглядеть, но одно он понял – к нему спускались сами небожители. Их фигуры источали жемчужное звездное сияние, скрывающее лица, но и ошибиться невозможно. Двое коснулись оскверненной смертью пыли, и ореол света померк, собравшись в ленту тэнне, опоясывающую их божественные тела. Высокий прекрасный лучник с юным лицом и суровый мужчина с копной волнистых волос.

– Имя мое Адзи-сики-така-хико-нэ, – представился лучник. Второй предпочел промолчать. – Волею небес мы вынуждены передать тебя, хэби по имени Хизаши, на суд богов в Такамагахаре. Прошу, прими это с честью.

И пусть он говорил учтиво, его слова не укладывались у Хизаши в голове.

– Что вы со мной сделали? За что? – выпалил он, глядя на божественного покровителя змей снизу вверх. Так унизительно.

Из-за его спины вышла женщина-птица, на ходу сложила крылья, и те снова стали широкими рукавами платья, схожего расцветкой с фазаньим оперением.

– Это Накимэ[201], посланница Такамагахары, – милостиво пояснил Адзи-сики-така-хико-нэ, – священная фазаниха. Она первой чувствует смерть.

– Смерть… – эхом повторил Хизаши, взгляд скользнул по земле у ног небожителей, и страшная реальность пригвоздила к месту. Никого не осталось. Его молящихся, его людей. Приторный запах смерти витал в воздухе, и тишину не нарушали ни голоса мужчин, ни пение женщин, ни смех детей. – Но как же так?

Хизаши не понимал. Все было в порядке, он же ненадолго ушел. Люди смертны, но не настолько же!

Суровый мужчина, пришедший с Адзи-сики, повернулся и вдруг мгновенно перенесся на несколько дзё отсюда, там опустился на одно колено и произнес:

– Накимэ ошиблась. Девочка еще жива.

Хизаши хотел было вскочить, побежать туда, увидеть своими глазами, но проклятая тяжесть лишала воли. Он шипел и дергался, но только больше унижался перед теми, кому мечтал быть равным.

Небожитель принес ребенка, и в нем Хизаши с облегчением узнал Мичи. Она скажет им, кто такой Хизаши и что он сделал для этих людей, поможет ему. Испустив долгий вздох, Хизаши ждал.

Боги ненадолго удержали в ней жизнь. Ее веки дрогнули, худое тело наполнилось жизнью, и она сделала вдох. От нетерпения Хизаши вытянулся в струну, насколько позволяло его коленопреклонённое положение, и ждал, ждал, ждал… Ну же, скажи, что я…

– Как умерла твоя семья, дитя? – спросил Адзи-сики.

Будто в трансе, Мичи тихо ответила:

– Вода была ядом.

– Кто дал вам эту воду?

– Демон! – внезапно воскликнула она и разрыдалась. – Он обманул нас! Он обманул меня!

И когда она повернулась и увидела Хизаши, ее личико смертельно побледнело. Но, должно быть, это какая-то ошибка. Люди ведь часто ошибаются.

– Мичи, скажи им, что я ваш ками, – начал он, но девочка ткнула в него пальцем и крикнула:

– Это он! Он всех убил!

Затишье

Весна на отдаленном острове, открытом всем ветрам и омываемом мощными волнами океана, была суровой, по утрам долго не получалось вылезти из-под одеяла, и лишь когда солнечные лучи заливали выступающий из пучины клочок суши, тепло проникало в каждый его укромный уголок. И тогда самым обласканным, самым светлым местом становился мыс с каменной башенкой така-торо. Над ним проносились чайки, оглашая окрестности пронзительными криками, а после пикировали камнем вниз, стремясь выхватить из воды ее щедрые дары. Месяц яёй перевалил за середину, дни становились теплее и длиннее – самое то, чтобы хоть ненадолго забыть все дурное и темное.

– Что ты делаешь? – поинтересовался Хизаши, покинув-таки выделенную им хозяйкой, госпожой Юэ, комнату. Завтрак он проспал, как и всегда, но знал, что для него обязательно отложена порция.

Кента сидел на террасе, подвернув одну ногу и уперев стопу второй в гладкий камень на земле. Ножичек в его руке ловко срезал мелкие стружки с куска древесины. И так Кента был сейчас расслаблен и в то же время сосредоточен на своем занятии, что недолго и залюбоваться. Впрочем, Хизаши больше не отказывал себе в простых человеческих слабостях.

– Доброе утро, – улыбнулся Кента и показал смутно угадывающуюся в поделке фигурку животного. – Думаю, Араси-э не будет сильно против, если я поставлю это на домашний алтарь.

– Медведь? – наконец сообразил Хизаши.

– Да. Хочу воздать почести своему покровителю.

Хизаши было сморщился по привычке, однако сказал вовсе не то, что мог бы сказать прежде.

– Если будет против, я с ней поговорю. Такая слабая ками должна гордиться подобным соседством.

– Вечно ты так, – усмехнулся Кента и отложил работу.

– Как?

– Пытаешься казаться важным.

Хизаши скрестил руки на груди. Настроение грозило испортиться раньше, чем он успеет умыться перед завтраком.

– Разве я не важен?

– Именно поэтому я говорю так, – Кента посмотрел на него обезоруживающе искренне, – потому что тебе не нужно казаться. Ты и без того очень-очень важен и ценен. Сам по себе.

Горло сдавило, но это было не внезапное удушье, не зловредное проклятие, не, в конце концов, простуда. Хизаши кашлянул неловко, понимая, что именно испытывает – горькую, нежную, как лепестки цветущих вишен, благодарность. Сострадание, сожаление, смятение и разочарование – он все это пережил вместе с Кентой, потому что повстречал его в тот момент, когда из всех чувств в нем горели лишь ненависть да обида. Теперь Хизаши знал, что такое доверие, смирение и надежда. Радость от простых разговоров и боль от невозможности помочь. Желание защищать и ярость беспомощности. Быть человеком так трудно – и так прекрасно.

Наверное, гораздо лучше, чем богом.

– Госпожа Юэ приболела, – сказал Кента, ничего не ведающий о мыслях Хизаши. – Я не нашел на острове нужные травы, но зато обнаружил, чем их можно заменить, надеюсь, это ей поможет. Так что временно готовка на мне.

– Не имею ничего против, – честно ответил Хизаши.

– Точно, ведь, по твоим словам, мне лучше было в идзакае работать, а не изгонять ёкаев… О, прости.

– Давай прогуляемся, – предложил Хизаши и, не дожидаясь, медленно двинулся по тропинке вверх по склону. Ветер волновал свежую траву, густым покрывалом устлавшую пологие участки. Там же, на самом верху, было царство камня, но и его оттеняла яркая, радующая глаз зелень. Хизаши ни разу не остановился, но чувствовал Кенту за спиной. Наконец шум бьющихся о скалы волн стал таким громким, что напоминал рев, но лишь до той поры, пока не привыкнешь. Море сегодня было неспокойным, бурлило пеной меж камней у подножия острова, бросалось на него, точно потревоженный зверь. Тоскливые крики чаек и буревестников далеко разносились по округе, словно чей-то плач.

Хизаши остановился и, заложив руки за спину, тихо произнес:

– Я знаю, кто это написал, – весело сказал Кента, становясь рядом. – Славный Оно-но Такамура.

– Морикава и правда хорошо на тебя повлиял, – похвалил Хизаши.

– Ты тоже. Жаль, искусство поэзии все еще мне не дается.

Они устремили взоры на бесконечную синь океана, до самого горизонта и дальше – туда, где продолжалась жизнь и остались друзья. Где все еще творилось зло.

– Ты часто сюда приходишь, – заметил Кента, поворачиваясь к обрыву спиной. Теперь ветер набрасывал волосы ему на лицо, будто пытался спрятать. – Прежде мне казалось, море тебе неприятно.

– Видишь, все знают обо мне больше, чем я сам.

Вышло горько и зло. Совсем не так, как должно было. Глаза Кенты удивленно распахнулись.

– Ты… О! – Он неловко откинул волосы с лица. – Это все еще тревожит тебя. Я понимаю. Поверь, именно я понимаю тебя лучше остальных.

Его негромкий голос отчего-то не способны были заглушить ни вездесущие птицы, ни ропот волн, ни свист соленого ветра, и Хизаши слышал каждое слово, будто бы они возникали прямо в его голове – и в сердце.

– Я верю. Но даже ты не можешь понять всего. Знаешь… Был человек. Его звали Кендзи, я вспомнил вдруг сегодня утром. Странно так… Я уже совсем его забыл, если честно, почти сразу, как наши дороги разошлись, а ведь должен был вспомнить, едва узнал тебя получше. Дело в том, что вы в чем-то похожи.

– Расскажи мне о нем. Что за человек был этот Кендзи?

– Он был добрым. – Хизаши перевел взгляд на облачную дымку на горизонте. – Его семью предали, его самого выкинули на улицу, лишив всего, он скитался по селам, надеясь на милость людей, но когда я спросил, почему он не отомстил, знаешь, что он мне ответил?

– Что в этом нет смысла?

– Именно. Точнее, он сказал, раз он сам жив и способен прокормить себя, то ему не за что роптать на богов.

– Тебя это разозлило? – угадал Кента.

– Ты не представляешь, как. Только беда в том, что тот человек был слеп глазами, а я – сердцем. Я был не в состоянии понять, что он пытался донести до меня этим ответом.

– А теперь?

Кента смотрел на него, это ощущалось кожей, пусть сам Хизаши старательно отводил взгляд. Небо сегодня красивое, ясное…

– Не знаю. Тогда все казалось проще, Кента, я был серебряной змейкой, не ведающей забот, но по глупости своей возжелавшей большего. Мне думалось, это справедливо, ведь я прожил долгую жизнь, а путешествие с Кендзи будто знак, что мое желание исполнимо. Может, я все понял не так, может, он был послан мне как предупреждение, что мой путь не верен?

– Нам не исправить былого, – грустно сказал Кента и сжал его плечи обеими руками. – Ты мог ошибаться, кто не ошибается? Это уже случилось, так что отпусти. Пусть улетает вместе с ветром.

– Знаешь, о чем еще я думал с тех пор, как мы оказались на Камо-дзима[202]?

– Говори, я слушаю.

– Мое ли это было желание – стать ками? Теперь, когда каждое наше действие будто бы спланировано Хироюки, могу ли я быть уверен, что захотел этого сам? Вдруг даже мои мечты в меня всего лишь умело заложены?

– Хизаши…

– Как то, что он пытался из меня извлечь твоими руками. Зачем ему мой икигимо? Ведь я даже… даже ненастоящий ёкай, получается. Я… я даже не знаю, кем родился…

– Ты родился человеком, это же очевидно, – сказал Кента и потянул его на себя. – Человечность всегда была в тебе, мы все это чувствовали.

Хизаши оказался в кольце его рук, и первым порывом было освободиться, оттолкнуть, но тело стало непослушным – на этот раз безо всяких заклинаний. Хизаши позволил себе спрятаться от мира и от себя. Ему это нужно было, ведь он впервые плакал как человек. Говорят, слезы способны приносить облегчение, но отчего-то считается, что плакать – недостойно мужчины.

– Вы такие сложные, – пожаловался Хизаши, и слова запутались в вороте чужого кимоно.

– Мы, Хизаши, – поправил Кента, – мы сложные.

Он не разжимал рук, пока Хизаши не почувствовал, что снова контролирует себя. Щеки щипало, похоже, у слез и у моря было что-то общее, может, та самая целительная сила, изначально в них заложенная.

– Если кому…

– Никто не узнает, – весело перебил Кента. – Мне нравится, что у нас появились общие секреты.

Они вернулись в дом вместе. Кента принес припозднившийся завтрак для Хизаши, а сам сел обратно на террасе и продолжил выстругивать фигурку медведя. Еда была вкусной, солнце пригревало, мерные чирканья по дереву успокаивали. Хизаши пил чай и мысленно заново проживал их разговор на вершине острова.

«Ты родился человеком, это же очевидно».

И еще раньше, из другого времени.

«Ты уверен, что всегда был ёкаем?» – спрашивал Учида Юдай.

«Я всегда был ёкаем, – отвечал ему Хизаши. – Всегда».

Выходит, фусинец оказался прав, они его забери. Хизаши был согласен на кого угодно, но только не на него. И самое досадное, что Учида ведь тоже не дурак, после явления Хироюки должен был сообразить, что к чему. А почему-то не бросил это Хизаши в лицо.

Я человек, думал Хизаши, глядя на дно чашки, где плавало его мутное искаженное отражение. Но сколько бы ни повторял, принять это получалось с трудом.

– Эй, Кента, – позвал он наконец. – Ты когда-нибудь слышал, чтобы люди становились ёкаями?

Тот отвлекся на него, пожал плечами.

– Нет. Но люди могут становиться злыми духами.

– Именно, только я не злой дух.

– Уверен, есть объяснение.

– Хотел бы я узнать его поскорее, – протянул Хизаши и разочарованно прицокнул языком. – Этот подлец Адзи-сики мог бы и предупредить, куда нас закинет и на какой срок. Сколько мы здесь уже торчим?

– Одиннадцатый день, – быстро посчитал Кента. – Из них почти восемь не вставая с постели.

Их раны сложно было исцелить, не имея способностей оммёдзи, а у Тоямы не хватало на это сил. Адзи-сики успел залечить самые тяжелые повреждения, остальное было уже в их собственных руках. Госпожа Юэ ходила за ними дни и ночи, пока сама не слегла от истощения, однако теперь и Хизаши, и Кента почти вернулись в былую форму, по крайней мере, телесно. На память о кипящем масле у Куматани кожа на правой руке все еще была грубее и шершавее, чем на левой, но он шутил, что станет проще тренироваться с мечом. Меча только не было.

Хизаши восстановился полностью, на его теле не осталось ни единого шрама, даже от Тайма-но кэн из замка Мори. Еще одна забава богов – даже в смертной форме он все равно не был точно таким же, как остальные. Прежде ему бы это польстило, нынче же вызывало лишь глухую, безотчетную тоску.

И потянулись дни. Приведя в порядок тела, они с Кентой погрузились в восстановление течения ки. Только кажется, что если уж ки сильна, то ничего ей не сделается. Она есть и это навсегда. Но нет – как и все дарованное, природой или богами, она может покинуть человека, стоит лишь оступиться. Они двое слишком много сил растратили, слишком много страданий перенесли, пошатнулись душевно, чтобы их меридианы остались неповрежденными.

– Я ничего не смыслю в оммёдо, – призналась им как-то за чаем госпожа Юэ, супруга смотрителя Тоямы. – Но сдается мне, если на сердце спокойно, то и во всем покой настанет и гармония.

Она подлила им чаю, хотя они зашли проведать ее, уставшую от выхаживания двоих оммёдзи, свалившихся им на головы. Сейчас женщине было лучше, помогли мази и отвары Кенты и отдых, но Куматани по-прежнему настаивал на том, чтобы самому заботиться о скромном островном хозяйстве. Он готовил и убирал, а Хизаши, незаметно для себя, стал вместе с Тоямой каждый вечер подниматься на утес и зажигать огонь в така-торо для проплывающих мимо кораблей и лодчонок. Правда, за все время не было ни одного, что им только на благо.

Дарили ли эти занятия гармонию и покой их сердцам? Хизаши не знал, но чувствовал, как с каждый таким днем медитации приносили все больше пользы. Он так обрадовался, что начал пропадать в них, порой теряя связь с реальностью. И к лучшему, думал он, так не надо забивать голову мыслями, от которых становилось тошно. Ведь как не думать? Кента сказал – отпусти, но Хизаши знал – рано. Чтобы отпустить, надо понять, чтобы понять, надо снова увидеться с Хироюки. Если снова увидится с ним… Тогда в живых останется только один из них.

В тот день госпожа Юэ издали поманила его ладонью. Вид у нее был озабоченный. Хизаши нехотя отложил тренировку на солнышке и подошел.

– Куматани-кун страдает, – сообщила она без предисловий. Хизаши сразу встрепенулся.

– Что с ним? Он ранен?

– Это не те раны, что заметны глазу, – покачала она головой. – Вижу, вы близки, как братья. Прошу вас, Мацумото-сан, подумайте, что может принести ему облегчение. Иногда это что-то совсем незначительное на первый взгляд. Слово, воспоминание, старое незавершенное дело.

– Я не понимаю, – растерялся Хизаши.

– Почувствуйте, – туманно посоветовала госпожа Юэ, поклонилась и пошла обратно к дому, возле которого Кента вместе с Тоямой вели беседу на террасе. Кента казался обычным, и Хизаши не мог взять в толк, что же женщина имела в виду.

Вечером они укладывались спать на соседних футонах, снаружи поднялся ветер, и тени садовых деревьев метались по тонким стенкам. Внутри было тепло, Хизаши накрылся одеялом по самый подбородок и смотрел, как Кента тянется задуть свечу. Когда стало темно, смелости поприбавилось, и Хизаши спросил:

– Тебя что-то беспокоит?

– О чем ты?

Сказать, что это из-за слов госпожи Юэ, Хизаши не смог, постеснялся. Помялся немного, поворочался на футоне, но так и не принял более удобную позу, нежели на боку, лицом к Кенте. А тот и вовсе не пошевелился, глядя на него в ожидании ответа.

– Просто подумалось. Я перед тобой душу вывернул, ты мог бы не слушать, а… И я подумал, вдруг…

– Пытаешься спросить, не хочу ли я тебе в чем-нибудь признаться?

Хизаши понял, что лучше было просто передать ему разговор с женщиной и не выкручиваться.

– Да, – вздохнул он. – Если тебя что-то тяготит, я выслушаю.

– Ох, Хизаши, – кажется, Кента улыбнулся, это всегда было заметно по его голосу, будто он становился теплее, мягче. – Извини, что заставил тебя беспокоиться. Может, ты и прав, и я думаю о том, чего не могу изменить, хотя недавно сам велел не грустить по прошлым ошибкам.

– И о чем ты думаешь?

– О Черном острове. Нет, не так. Я думаю о тех, кто раньше жил там.

А Хизаши забыл. Стыд, которого он не должен был испытывать, обжег лицо, а Кента меж тем продолжил:

– Бабушка Сачико, ее муж, ее сын… Все погибли, и некому даже вспомнить их добрым словом, пролить по ним слезу. И уж точно некому оказалось спасти их, хотя мы и были тут, ничего не смогли сделать. Особенно я.

– Кента…

– Нет, я больше не виню себя, но знаешь… Может, стало бы чуточку легче, если…

– Мы завтра же возьмем у Тоямы лодку, – перебил Хизаши, и новое важное чувство затопило его. Он может принести в сердце друга немного покоя, а вместе с ним, возможно, и в свое.

– Спасибо, Хизаши.

В тот вечер они рано уснули, чтобы встать засветло. Небо над островом Камо всегда было таким звездным и ярким, что их свет заглядывал в дом даже в самый темный час ночи. Хизаши проснулся, когда Кента с шорохом отодвигал створку сёдзи. Что-то такое было разлито в свежем прохладном воздухе, что заставило и Хизаши подняться и проследовать за другом на террасу. Клены шуршали зелеными листьями, играя тенями на отполированном временем деревянном полу. Кента уже обулся и пошел в сад, Хизаши тоже. Ночь не была тихой – даже отсюда слышался плеск, море волновалось, стремилось к берегу и неминуемо разбивалось о неприступные склоны. Наверное, там, на бесконечных просторах, ветер был куда безжалостнее, но под защитой сада, скрытые за мысом, люди ощущали лишь слабые отголоски.

Кента двигался именно туда, на самый верх. Его движения были плавными, будто он шагал во сне. Хизаши не спешил нагонять его, сопровождал на отдалении, заинтригованный донельзя. Тревоги он почему-то не испытывал. Вот подъем закончился, каменная башенка така-торо возникла на фоне обрыва, сияя живым огнем в своем холодном нутре. Хизаши видел не только его, но и крошечную фигурку Араси-э, ками этого острова. Ее собеседник был Хизаши немного знаком.

Вот тут-то снова и вспыхнула злость. Хизаши перестал прятаться, но чуть раньше, чем он показал себя, чужак повернулся и кивнул.

– Хорошо, что вы пришли оба.

Кента вздрогнул, просыпаясь, и тут же рухнул на колени, увидев божество перед собой. Строго говоря, два божества, но Араси-э и в подметки не годилась тому, кто спустился из самой Такамагахары.

– Встань, Кента, ни к чему бить поклоны, мы друг другу не чужие. Чай вместе пили, делили еду напополам. Или не узнал меня?

Его образ подернулся дымкой, и молодой мужчина на глазах превратился в старика с мутным подслеповатым взглядом.

– Исао-сан?! – Кента не сдержал возгласа. – Как такое возможно?

Хизаши приблизился и встал за его спиной.

– Хорошо замаскировались, но я все равно что-то чуял, – сказал он без всякого почтения.

– Змеи осторожны, – усмехнулся «Исао». – Когда мы забирали тебя в Такамагахару на суд, я не верил, что это твоя вина.

– Но не вмешались.

– Хизаши, – шикнул на него снизу Кента.

– А ты перестань унижаться, – сердито бросил ему Хизаши.

«Исао» снова весело хмыкнул, вернул себе молодой облик странника в дорожной одежде, с собранными в хвост густыми темными волосами и щетиной на мужественном лице.

– Думаешь, если бы мы не вмешались, ты бы отделался таким наказанием? Но прости меня, времени мало, и я хотел поговорить с этим мальчиком.

Хизаши ощутил, как божественная сила окутала его и Кенту, а Хизаши остался снаружи, не видя и не слыша их больше. Араси-э тоже скрылась, не желая встревать в их дела. Да Хизаши просто выставили вон, как кого-то лишнего!

Он принялся ходить туда-сюда вдоль непроницаемой пелены, пытался прислушиваться, без толку, конечно, однако не успел заскучать, как услышал голос Кенты.

– Хизаши? Прости. Мне, – он запнулся и беспомощным взглядом застыл на лице Хизаши, – не верится, что все это на самом деле.

– Что сказал тебе этот наглец?

– А? – Кента на миг совсем растерялся, а потом вдруг широко улыбнулся, как раньше. – Ох, Хизаши, ты просто невероятен. Этот наглец – ками нашего святилища, Лунный медведь, хотя теперь я знаю, что это лишь одно из его имен.

– Да ты шутишь? – вырвалось у Хизаши. – Меня на суд тащили якобы мой покровитель и твой ками? Почему это даже звучит как издевательство?

– Они не желали тебе зла. Идем обратно.

– Но ты же расскажешь?

– Потом. Пожалуйста, все потом.

Наутро лодка ждала их, покачиваясь на спокойной воде. Кента выглядел задумчивым, и Хизаши не решался задавать вопросов – даже о том, кто из них будет на веслах. Вообще-то он понятия не имел, как надо грести.

Но повезло, Кента сам взялся доставить их на Черный остров, а Хизаши по мере сил старался своей ки облегчить ему работу, помочь воде нести их вперед и оберегать от изменяющегося ветра, хотя погода благоприятствовала путешествию, и даже поднявшееся из-за горизонта солнце не слепило глаза, а приятно грело, купая в волнах томно-желтые лучи.

Хизаши казалось в прошлый раз, они плыли посреди пустой холодной бесконечности и вокруг была только пучина, бескрайняя, сулящая погибель, синева, но на деле выяснилось, что Камо-дзима не так уж далеко от Черного острова, просто последний постоянно скрывали порожденные колдовством туманы и непогода. Оттого и не видать с него было ничего, будто мира не осталось. И сейчас, несколько лет спустя, голая скала торчала из воды все такая же темная, угрюмая и неприветливая, волны вокруг нее поднимались выше, будто сам океан желал смыть ее, уничтожить. Кента проявил чудеса для новичка-морехода и смог приблизиться к единственному пологому участку. И только коснувшись ногами суши, Хизаши расслабился.

– Навевает воспоминания, – протянул он, – да?

– Верно. Вон могила несчастного с «Хитоми». – Кента указал рукой направление, и впрямь, там возвышалась гора камней, не потревоженная временем. – Надо прочитать молитву.

Хизаши не стал спорить. Они затащили лодку на берег, подальше от воды, и подошли к кургану. Кента перебирал четки на запястье, шепча молитву, Хизаши просто стоял рядом, погруженный в глубины памяти. Вспоминал он не только их кораблекрушение, встречу с семьей контрабандистов и схватку с «умибозу». Нет, его уводило все дальше, в те дни, когда он не знал Кенты, не понимал ни его, ни других людей так, как сейчас. Размышлял о том, какими эгоистичными и глупыми были его поступки и желания.

И вместе с тем – и впрямь удивительно человеческими. Странно, что он начал осознавать это только сейчас.

– Теперь давай поднимемся к дому Сачико-сан, – попросил Кента, и вновь Хизаши молча согласился. Для Куматани было важно закрыть эту дверь, сквозь которую дул слишком холодный ветер. У каждого, наверное, такая есть, а у Хизаши, кажется, это целые замковые ворота…

Подъем дался им непросто, оба еще не до конца вошли в силу. На самом верху ветер сдувал с ног и был не таким вольным и гордым, как на острове Камо, а злым, будто обиженным. Он кидался сразу со всех сторон, подобно мстящему духу, дождавшемуся, наконец, своих обидчиков. И лачуге в тени скалы он уже успел отомстить. Крыша, что и прежде нависала над покосившимися стенами, обрушилась, и ничего не уцелело. Камни, сорвавшиеся от бесконечных ураганов, завалили колодец, и спуститься в бывший разбойничий схрон стало невозможно.

– Могу я побыть один? – вдруг попросил Кента. Взгляд его устремился на крутой обрыв, откуда сбросилась старая Сачико, и Хизаши впервые за сегодня попытался возразить.

– Я мешаю? Обещаю не издавать ни звука.

– Ты не мешаешь, – смягчился Кента, но остался непреклонен. – Это… личный разговор.

«Разговор с кем?» – подумал Хизаши, но Кента уже будто забыл о его существовании, сейчас он был где-то, куда мог отправиться только он один. Хизаши подчинился, пусть и нехотя, отошел подальше и встал так, чтобы видеть Кенту и оказаться рядом, прежде чем случится непоправимое.

С кем бы ни разговаривал Куматани, на это ему потребовалось много времени, за которое он так и не сдвинулся с места. Ветер боролся с его непоколебимой фигурой, однако лишь еще сильнее рассвирепел. Находиться на вершине острова становилось опасно, да и неприятно. Хизаши терпел из последних сил, взывая ко всему якобы человеческому, что в нем было, чтобы не вмешаться – но вот Кента отвернулся от пропасти и направился к нему.

– Я видел в лодке удочки. Как насчет порыбачить сегодня и никуда не спешить?

Он был спокоен, и тогда-то Хизаши уловил ту самую разницу, которая открылась обычной женщине, супруге Тоямы, но никак не поддавалась его взгляду. Кента отпустил еще одну несчастную, что не сумел когда-то спасти. Путь к его гармонии с собой лежал через прощение себя. Путь Хизаши – через Кенту.

Вскоре они спустились на узкий каменистый пляж, взяли все необходимое из лодки и направились на поиски идеального места. Хизаши вообще было плевать и на рыбу, и на рыбалку, но он слушал все, о чем говорил ему воодушевленный Кента, и шел за ним. Это было просто, гораздо проще, чем бежать от него прочь. Они устроились на небольшом уступе, защищенном от пронизываюшего ветра, и сделали вид, что все, что им сейчас нужно, это удить рыбу. На деле же сначала долго молчали, размышляя о своем, потом потихоньку разговорились.

– Я не думаю, что твои мечты тебе не принадлежали, – сказал Кента так, будто бы они не прервались еще вчера. – Просто ты изначально отличался от остальных.

– Я думал, это потому что я умнее, – усмехнулся Хизаши.

– Почему я не удивлен?

– Потому что я правда умнее?

Хизаши хитро сощурился, глядя на него искоса. Кента пожал плечами, как бы говоря «думай как хочешь».

– Наверное, сейчас тебе начинает казаться, будто в твоей жизни не было ничего настоящего, – продолжил он. – Я тоже так думал, когда услышал рассказ Ниихары-сэнсэя. «Моя судьба предопределена, и от зла в себе не убежать, сколько ни старайся», – думал я. Но со мной была мама, отец, который умер за мою свободу, потом я повстречал много хороших людей. Тебя. Мадоку, Сасаки и Учиду. А ты познакомился с Кендзи. Разве такие встречи не показывают нам, что мы способны быть лучше, чем сами себе кажемся?

Хизаши задумчиво проследил за полетом чайки, низко пронесшейся над водой в надежде перехватить чужую добычу, но улетевшей ни с чем. Солнце выглянуло из-за облаков, что всегда пеленой застилали небо над Черным островом, и море заискрилось, засверкало алмазной пылью, а здесь, в тени скалы, было так хорошо, прохладно, спокойно. Как когда-то в корнях старой сосны.

– Меня звали Ясухиро, у меня был брат по имени Хироюки, он любил меня, почему-то это я точно знаю, и рассказывал мне всякие интересные истории о мире, которого я не видел. Почему? Почему я все позабыл? Почему Хироюки стал исчадием Ёми? Почему ненавидит меня и клеймит предателем? Сколько ни размышляй, вопросы не убывают. – Хизаши замолчал, ощущая горький привкус отчаяния на языке. – Как стал хэби, если всем известно, что это невозможно?

– Ты обязательно узнаешь, – заверил Кента. – Однажды.

– Однажды…

– Твоя история невероятна, когда-нибудь о ней сложат легенды.

– И будут пугать ими своих детей, – подхватил Хизаши.

– И кто-то обязательно скажет «я хочу быть сильным, как Мацумото Хизаши».

– Или таким… таким… – слова опять отказывались слетать с непослушных губ. Почему говорить искренне так сложно?

Кента не заметил его неловкого начала и продолжил:

– Мы справимся, верь мне. Ты всегда был для нас с Мадокой и Сасаки тем, кто одолеет любого ёкая играючи, кто сделает то, на что у нас не хватит сил или ума. Так позволь мне стать ненадолго твоей стеной.

Он положил горячую ладонь ему на плечо. Хизаши часто заморгал и отвернулся – взгляд Кенты и его улыбка жгли глаза, как яркое солнце, как языки костра в темной ночи. Хизаши всегда тянуло к огню и свету, и он наконец позволил себе не бояться обжечься.

– Ладно. Ненадолго можно, – ответил он и вздрогнул. – Ой. Смотри, поплавок утонул…

На остров Камо вернулись к закату. Все, что поймали, пожарили на костре на пляже, и никогда еще рыба не казалась Хизаши такой вкусной, как в этот день. На сердце стало легче, но что важнее – полегчало и Куматани. О том, что сказал ему Лунный медведь, он молчал, поделился лишь, что тот неспроста взялся опекать затерянную в лесу деревеньку, он ждал, когда в семье Куматани появится тот самый ребенок, чье рождение обещало империи процветание либо же сулило несчастья. И он же послал итако видение о том, как можно сдержать влияние Хироюки – увы, вмешаться в дела смертных сильнее он не имел права. А тогда, в день суда, это они с Адзи-сики убедили сменить немедленную казнь на ссылку в мир людей в смертном теле. Хизаши сложно было принять то, что не все боги против него, но пообещал хотя бы попытаться.

Они привязали лодку и направились по тропе в сторону управления, уставшие, но удовлетворенные. Но стоило только увидеть Тояму, как легкая улыбка тут же покинула лицо Хизаши.

– Новости? – коротко спросил он, и Тояма кивнул.

– Я ждал, когда вы оба будете к ним готовы, и, кажется, этот момент наступил.

Он выглядел одновременно и виноватым, и очень решительным, как человек, на чью долю выпало отправлять кого-то на войну. Впрочем, примерно так дела и обстояли.

После ужина, прошедшего в молчании, собрались в кабинете Тоямы, и он выложил перед ними все записи, которые вел собственноручно. Как известно каждому оммёдзи трех великих школ, работники управлений – хисё – получали не только прошения от нуждающихся, но и передавали по цепочке важные сообщения и накапливали сведения, что могли помочь каждому экзорцисту, кто за ними придет. Записи управления на крошечном отдаленном островке были скудны – до поры до времени. В последние несколько лет приходилось пропускать через себя больше посланий, и были они, прямо скажем, тревожными. Сейчас же и вовсе вызывали ужас.

Кента прервал чтение и яростно стиснул кулаки.

– Почему никто не остановит это? Один демон, будь он хоть силен как тысяча они, не может поставить на колени целую империю!

– Видать, может, – пробормотал Хизаши. – Скажите, Тояма, Ниихара ведь дал вам какие-то указания?

– Верно, – кивнул управляющий. – Я немедля доложил ему о вашем появлении и получил приказ не выпускать вас с острова, пока вы не будете готовы.

– Как бы вы поняли это? – удивился Хизаши.

– Я, может, и ничтожен пред настоящим даром, но мелкие люди замечают мелкие вещи, – усмехнулся Тояма. – Сегодня ваши взгляды, наконец, изменились. Из них исчезла обреченность. Демоны играют чувствами, и когда нас покидает твердость, никакой дар не поможет.

– Вы не мелкий человек, – сказал Хизаши серьезно.

– Не бывает мелких людей, – добавил Кента, справившись с гневом. – Демон пожалеет, что вернулся из Ёми.

Донесения, записываемые Тоямой все то время, что они двое выздоравливали и искали в себе гармонию, были о смерти, разрушениях и ужасе, наводнивших некогда благословенные земли Ямато. То и дело вспыхивали демонические метки на телах ёкаев, обращая их в так называемых одичавших – потерявших разум монстров, которыми движет лишь желание убивать. Все чаще близ людских поселений находили коробки проклятия – и еще чаще не находили, и тогда никто не успевал покинуть место, с поразительной быстротой отравляемое ядом колдовства. Страна покрывалась ими, как тело больного – язвами. Хироюки много лет готовился к этому, а они заметили слишком поздно. Люди бежали в поисках спасения, но никто не мог его дать.

– Оммёдзи не справляются, – пояснил Тояма, посуровев. – Большинство сгинуло без следа, молодняк не готовили к такому, адепты Фусин страдают сильнее прочих, ведь многие там уже привыкли быть на побегушках у дворян. Уж простите.

Хизаши подумал об Учиде Юдае, и дурное предчувствие сжало грудь. Несносный фусинец мог о себе позаботиться, они не раз убеждались, но эта же самоуверенность, которая делала его таким несгибаемым, могла его же и подставить. Более всего Хизаши, конечно, удивлялся тому, что вообще решил за него переживать, однако и с этим уже смирился.

Он не такой уж плохой, этот Учида Юдай. Всяко получше некоторых.

– Мы должны немедленно присоединиться к борьбе, – заявил Кента. – Мы уже сталкивались и с этим демоном, и с одичавшими ёкаями, и с коробками проклятия.

– Именно поэтому не стоит так спешить, – остановил его Хизаши, вновь и вновь скользя взглядом по ровным столбикам иероглифов. – Тояма, ищут ли нас сейчас?

– Открыто – нет. Да и не до того всем. Школа практически пустует, остались только старейшины.

– Кто бы сомневался, – презрительно скривился Хизаши. Он слишком ярко помнил тот момент, когда глава Дзисин прилюдно отказался от своих учеников, лишь бы спасти репутацию. Низко даже для таких людишек, как он.

Кента повернулся к нему с пылающим огнем во взгляде.

– Там остались наши друзья, Хизаши. Прошло уже столько дней!

– Я понимаю, – Хизаши похлопал его по плечу, не зная, как передать свои чувства. Над этим еще придется поработать. – Но и ты пойми, что, кинувшись в пекло очертя голову, мы ничем никому не поможем. Как твоя ки?

Кента прикрыл глаза, и Хизаши уловил мягкое свечение его внутренней энергии.

– В порядке, – кивнул Кента. – А твоя?

Хизаши многозначительно хмыкнул и провел кончиками пальцев по вееру, заткнутому за пояс. С ним он стал полноценным в плане силы, с другом – в плане души. И все равно не ощущал в себе готовность выступить против… брата? Слишком многое еще могло сбить его с толку, заставить дрогнуть. Воспоминания, которых он отчего-то лишен, но которые оставались у Хироюки, правда, что способна бросить его на колени, ведь просто не могла быть приятной. Все это – его слабые места, то, во что будут целиться в первую очередь, а уж он знал, как это может быть больно. Они с Кентой через это уже проходили.

– Мне кажется, я знаю, что у тебя на уме, – услышал он его голос. – Прости, я не подумал, каково приходится тебе.

Хизаши промолчал, и вместо него заговорил Тояма:

– Я сообщил вам все это, потому что приближается время вашего отбытия, но прежде мы дождемся письма от Ниихары-сама. И мне жаль, что вам выпала столь тяжелая судьба, – он вдруг склонился в низком поклоне, – мы все вверяем вам свои жизни!

Сасаки Арата никогда не считал себя подходящим кандидатом на роль защитника людей, его дар проявился поздно, и ему бы даже удалось долго скрывать его, если бы на маленького Арату не обратил внимание один из друзей отца. Едва тайна перестала быть таковой, судьба Араты решилась. Еще бы, ведь это так почетно, иметь в семье оммёдзи, особенно если он будет принадлежать к одной из великих школ. В идеале – к величайшей. Денег хватало с лихвой, полезных знакомств тоже, и вскоре вопрос с принятием в школу оммёдо и экзорцизма Дзисин был закрыт.

Когда отец беседовал с сыном наедине, Арата почтительно кивал и со всем соглашался, но только вышел за порог, как слезы хлынули ручьем. Ему было страшно, он привык жить тихо и неприметно, днями напролет читая и занимаясь живописью в своих покоях. На нем не лежала тяжесть наследования – в семье хватало старших детей, – да и характер ему достался от матери. Эти нежные руки никогда не держали оружия, лишь кисти и веера, он рос почти в тех же условиях, что и сестры, только мог не опасаться быть выданным замуж за незнакомца. И вот… Все рухнуло в одночасье.

Первый одаренный в роду Сасаки, гордость семьи, радость отца и матери. Он даже не мог показать им своих истинных чувств, вынужденно оставаясь покорным, благовоспитанным юношей, преуспевающим в науках и искусствах, не смеющим перечить старшим. И весь тот груз, что он успешно избегал шестнадцать лет, вдруг рухнул на слабые плечи, не готовые к такому испытанию. Его все поздравляли, а он опускал взгляд. Ему завидовали, а он заламывал пальцы под прикрытием длинных рукавов. Незаметный прежде, не имеющий ни с кем по-настоящему нежной привязанности, он сделался центром внимания, однако и это не принесло ему той любви, что он так жаждал. Он чувствовал себя произведением искусства, прекрасной гравюрой, тончайшей фарфоровой вазой, на которую все любовались и планировали дорого продать ради общего блага. И у этой вазы не могло быть своего мнения.

Если бы не Куматани Кента, Арата бы не выдержал. Изо дня в день терпя насмешки соучеников, тычки и оскорбления, он пытался стать еще незаметнее, истончиться, обернуться бледной тенью, сквозь которую пройдут – и ничего не почувствуют, даже легкого раздражения. Он продолжал улыбаться и прятать взгляд, послушно исполнял поручения, даже самые глупые и унизительные, лишь бы его не трогали. Готов был терпеть побои – какой еще у него, такого слабого и жалкого, оставался выбор?

Это случилось на втором месяце пребывания в воспитанниках Дзисин. Он закончил переписывать записи для одного из младших учеников, чья каллиграфия походила на каракули безграмотного крестьянина, и возвращался в свой павильон, где жил с тремя другими воспитанниками. Эти трое были полны энтузиазма, каждый вдобавок выше Араты на полголовы и больше, и дружбы с ним они заводить не хотели. Так и проводил он свободное время, вроде бы в компании, а вроде один.

На полпути кто-то позвал его из тени деревьев, растущих вдоль вымощенной камнем дорожки. Арата просто не смел ослушаться, ведь если это кто-то из старших, завтра он получит от них очередной нагоняй. Он свернул с освещенной дорожки и углубился в заросли. Время было уже позднее, вот-вот выйдут дежурные, чтобы следить за покоем и порядком на жилой площадке горы Тэнсэй. Ему бы поскорее оказаться в ученическом павильоне, но он уже узнал голос – это был друг того, для кого он сегодня переписывал целую кипу бумаг.

– Чего так долго, мелкий? – прорычал сэмпай и нетерпеливо поманил ладонью. – Слышал я, ты любые приказы исполняешь?

Арата испугался. От сэмпая пахло вином, которого в Дзисин быть не могло, а значит, этот ученик спускался с горы в идзакаю, чего, разумеется, делать не позволялось, но все делали. Он вдруг ринулся вперед, схватил Арату за воротник и дернул на себя и вверх, почти отрывая от земли. Перекошенное злостью лицо стало так близко, что Арата поморщился от винных паров, вырывающихся из его рта.

– Завтра сбежишь в город и передашь хозяину бани, что денег не будет. Его девка меня обманула, значит, я им ничего не должен. Понял? Понял?!

Он встряхнул Арату, и зубы клацнули друг о друга.

– П… п… понял…

– Чего ты блеешь, как овца? Фу, какая же мерзость.

Он отпихнул Арату от себя и отряхнул руки, будто коснулся слизняка.

– Если узнаю, что струсил, пощады не жди.

Он ушел раньше, чем Арата рискнул тронуться с места. От презрения к самому себе дрожали губы, и он вонзал ногти в ладони, чтобы не заплакать. Это не дом, тут нельзя.

Снова зашуршали ветки. Арата испуганно застыл, как кролик, в ожидании возвращения своего мучителя, но из зарослей вышел другой, смутно знакомый воспитанник, пришедший в Дзисин почти одновременно с Сасаки, но им ни разу толком не довелось поговорить. Все, что Арата знал, – этот юноша не из родовитой семьи и его обзывают деревенщиной. Но лицо у него приятное, он всегда улыбался, даже если слышал обидные шепотки за спиной, и никогда не был один.

– Что ты здесь делаешь? – спросил этот юноша. – Сасаки же, да? Ты заблудился?

– Н… н… – начал Арата и так и не смог ничего произнести. Стыд залил щеки кипятком.

– Немудрено, – кивнул юноша и протянул руку. – Здесь столько дорожек, что в темноте любой собьется с пути. Идем, я провожу.

Арата тогда не коснулся его руки, не сумел убедить себя довериться, чтобы не получить новый обидный тычок («нытик», «слабак», «посмешище», «девица»…), и все же идя за ним след в след, стыдливо опустив голову, хотел верить этому человеку. Куматани Кенте. Люди, которые так светло улыбаются, не могут обманывать. Не должны – иначе жить станет совсем невыносимо.

На следующий день он и правда решил нарушить правила, наверное, впервые в жизни, и, дождавшись темноты, собирался спуститься по каменной лестнице к воротам школы. Он своими глазами видел – все так делали. А он почему-то едва передвигал ноги, до того они тряслись. Дежурные еще не вышли на обход, но осенний вечер укрывал гору тяжелым полотном. Где-то уже зажгли фонари, а где-то еще только собирались, густые тени скапливались под деревьями, залегали вдоль дорожек, кидая на них кляксы-руки. Арата двигался медленно, будто под водой, и его решительность таяла вместе с уходящим днем. Он ругал себя почем свет стоит, корил за слабость и все равно шел, потому что у людей вроде него нет выбора, кроме как, вымучивая улыбку, соглашаться со всем, что скажут.

Дар к оммёдо для них – не благо, а еще один повод разочароваться в себе.

Когда он начал бесконечно долгий спуск по лестнице, его окликнули сзади.

– Сасаки-кун!

Голова невольно вжалась в плечи, и Арата застыл, сам себе напоминая испуганную мышку, застигнутую на месте дворовым котом.

– Сасаки-кун! – наверху показался Куматани и помахал рукой. – Сасаки-кун, подожди-ка.

Он спустился к нему, благо далеко от жилой площадки Арата не ушел. На Куматани была такая же невзрачная темная одежда воспитанников, не допущенных пока до положения младших учеников, но в ней он не выглядел жалко, в отличие от Араты, только тут понявшего, насколько привык жить в роскоши и ни о чем не заботиться. Повернувшись к Куматани, он запрокинул голову, отчего-то надеясь, что увиденное не вызовет в том отвращения.

– Нам нельзя покидать школу, – сказал Куматани без осуждения, скорее с беспокойством.

– Я знаю.

– Тогда не стоит, не совершай ошибки. Идем со мной обратно.

И снова эта открытая ладонь, протянутая к нему. Как бы хотелось, точно ребенку, взяться за нее и позволить увести себя от всех невзгод и неудач. Арата почти так и сделал, но в последний момент покачал головой, безвольно опуская руку.

– Не могу…

– Почему?

– Потому что… потому что у меня есть поручение, – пролепетал Арата, давясь остатками гордости. – В городе.

– Так поздно? – удивился Куматани, и вдруг лицо его посуровело. Арата поежился под потемневшим взглядом и едва не оступился, шагнув назад. – Ты не должен их слушаться!

– Но как же… – снова еле выдавил Арата. Сейчас Куматани Кента казался ему страшнее, чем тот пьяный ученик, подловивший его накануне.

– Идем, – твердо перебил Куматани и сам схватил Арату за запястье горячими пальцами. – Сегодня переночуешь у нас, а завтра мы разберемся с тем, кто так поступил с тобой.

И Арата подчинился – может, привык, может, чувствовал, что так надо, так будет лучше. Куматани делал то, на что самому Арате не хватало смелости, – отказывался быть слабым.

В их ученическом павильоне уютно горел свет, пропитывая тонкие стенки теплым желтым сиянием. Внутри было двое – крепкий добродушный парень по имени Мадока Джун и красивый стройный юноша с отталкивающим взглядом – Мацумото Хизаши. Они были похожи друг на друга не больше, чем день похож на ночь, а черепаха на дракона, но оба встретили Куматани приветствиями, пусть и со стороны Мацумото они звучали скорее змеиным шипением, чем выражением дружелюбия.

– Это Сасаки, – представил его Куматани и легко подтолкнул вперед. – Если вы не против, он сегодня переночует с нами. У нас же есть запасной футон?

– Не надо, я могу и на полу, – вспыхнул Арата. Ушел бы немедля, но что-то не давало ему повернуться спиной к этому манящему свету.

– Да он же совсем крошка! – без стыда воскликнул Мадока. – Слышишь, Сасаки, можешь лечь со мной, если не боишься.

– Боюсь? – не понял Арата.

– Ты его задавишь, жирный ты боров, – припечатал Мацумото лениво, обмахиваясь веером. Тонкая бледная кисть двигалась плавно и завораживающе, глаз не оторвать.

Арата испугался, как бы из-за него не разразился скандал, но вместо того, чтобы оскорбиться, Мадока махнул рукой.

– Придумай что-нибудь новенькое, Мацумото. Или все мозги профыркал?

И каково же было удивление Араты, когда в ответ на это Мацумото… фыркнул.

– Пф, больно надо на тебя фантазию тратить.

И отвернулся к стене с царственным видом, не переставая обмахиваться веером.

– Они всегда такие, – с улыбкой пояснил Куматани. – Но ложиться с Джуном все равно не лучшая идея, он громко храпит. Могу отдать тебе свой футон.

Мацумото передернуло, этого просто невозможно было не заметить.

В ту ночь Сасаки и правда остался, лег на футоне Куматани, а тот устроился на одеяле между ним и Мацумото. На следующий день в трапезной Арата столкнулся с тем самым учеником и только успел испугаться, как рядом возникли Куматани и Мадока, а Мацумото Хизаши прошел вперед так, будто вся эта школа и вся гора принадлежали ему одному. Арата не знал, что говорить и что делать дальше, его мир вдруг перевернулся с ног на голову, особенно когда вскоре ему было позволено жить вместе с новыми товарищами, благо в павильоне на четверых как раз не хватало одного человека. Он оставался слабым и нерешительным, но с каждый днем боялся все меньше. И получая свой собственный меч, свое духовное оружие, он испытывал – снова впервые в жизни – гордость.

Этому научил его Куматани Кента. И ради него Сасаки Арата был готов стать тем, на кого они все смогут положиться.

Об этом он вспомнил вдруг, когда преодолевал последний ри перед воротами школы Кёкан. Она стала ему прибежищем, домом, где он чувствовал себя спокойно. Однако сегодня, спеша с неутешительными новостями, Арата испытывал не радость от возвращения, а тянущую тревогу. Лисий колокольчик на браслете позвякивал – Аканэ-сан тоже было неспокойно, и она подавала голос, не покидая артефакта.

– Все будет хорошо, – пообещал Арата, сжав запястье, охваченное алым шнурком. – Мы почти пришли.

Он шел уже не один день, все удаляясь от долины Хоси, куда собирались Кента и Хизаши. Стараясь держаться подальше от людских поселений, Арата не знал новостей, но чувствовал, как что-то в воздухе неуловимо изменилось: как зловеще гудит ветер в высоких деревьях, пригибается сочная трава, хмурится небо, еще недавно безоблачно голубое, по-весеннему чистое. Не может быть, чтобы друзей постигла неудача. Арата неосознанно терзал браслет, пока кицунэ не высвободилась и с недовольной мордой не возникла рядом. Миг – и стала девушкой, совсем юной на вид, как младшая сестра Сасаки. У нее были обрезанные до плеч тяжелые черные волосы, гладкие точно шелковое полотно, кимоно с длинными рукавами, опоясанное широким оби, было вызывающе ярко-рыжим с орнаментом в виде лисьих огней. Аканэ-сан наморщила нос и ткнула в хозяина пальцем.

– Никогда больше так не делай! Мне не нравится!

– Ох, прости, пожалуйста, – Сасаки повинно склонил голову. Кицунэ сменила гнев на милость и пошла рядом в своем человеческом обличии, чего делать не очень-то любила. Тем более что их окружал лес, где гораздо проще было прыгать на ловких звериных лапах, чем перебирать ногами. Осталось перейти ручей, и до школы рукой подать.

– Арата-кун тревожится? – угадала лисица. – Из-за тех людей?

Она упорно отказывалась запоминать имена друзей Сасаки, но иногда с презрением отзывалась о «змее-из-под-сосны». Репутация Мацумото среди ёкаев была весьма своеобразной.

– Они мои друзья, – ответил он, вкладывая в эти слова все свои чувства.

– Как Аканэ-сан? – простодушно уточнила она.

– Как Аканэ-сан, – улыбнулся Арата.

– Господин всех спасет, – заверила она, беспечно заложив руки за спину и запрыгав на одной ножке, пока под подошву не попал корень. Арата хотел помочь, но кицунэ повисла в воздухе и плавно приземлилась чуть дальше.

Как хотелось верить в ее слова! Арата два года отучился в школе Кёкан, но ни разу не видел главу и не знал людей, которые видели. Он со всеми общался из-за ширмы, и даже его голос не нес на себе отпечаток личности. Он был загадкой, и оттого легко представить, будто он действительно обладает силой, чтобы всех защитить.

Под аркой торий Аканэ-сан пробежала первой, заливисто хохоча, и на бегу превратилась в рыжую лисицу с алым шнурком на лапе – знаке их с оммёдзи связи. Арата прошел куда спокойнее, но в груди все ныло и трепетало от нетерпения и волнения. Он миновал невидимый барьер, не дающий посторонним даже разглядеть ворота, и поспешил вперед знакомой дорогой. В Кёкан ничего не поменялось за время его отсутствия – то же умиротворяющее спокойствие, расслабленность. В отличие от Дзисин с их дисциплиной и жаждой силы, здесь все развивали только свои лучшие стороны, не стремясь к невозможному. Главное условие – не отделять себя, не ставить выше других существ. Оттого и вместо духовного оружия ученики получали право обрести связь с духом или ёкаем, который откликнется на их просьбу. Никакого принуждения, никакой охоты. Здесь это называли договором, и им он и был. Арата вдохнул полной грудью приятный свежий воздух с нотками благоухания персика и глицинии. Лиловые кисти тяжело свисали, покачиваясь от легкого ветерка, пусть сейчас еще и не наступил их сезон. Ни с кем не заговорив и не отдохнув с дороги, Арата поспешил к уединенно стоящему додзё, где принимал учеников и гостей глава школы. Путь туда с начала весны и почти по самую зиму был украшен цветущими глициниями, образующими длинный арочный коридор. От приятного аромата чуть кружилась голова, а может, дело в усталости. Арата подошел к порожкам и уже знал, что главе известно о его визите и он не против аудиенции. Каждый в Кёкан – и человек, и ёкай – имели с главой удивительную связь, и это дарило чувство защищенности, единства. Но сейчас Арате впервые сделалось не по себе.

Он оставил обувь на входе и вошел в полутемный зал. С расписных фусума[203] со всех сторон на него уставились десятки глаз нарисованных существ. Они следили за тем, как он опускался на колени подле ширмы на возвышении, почтительно склонив голову.

За ширмой уже сидел тот, чьего внимания Арата добивался.

– Я счастлив, что ты вернулся целым и невредимым, – раздался спокойный проникновенный голос, чье ровное звучание заставляло сердце забиться медленнее, – Сасаки Арата.

– Глава, – Арата ниже опустил плечи. – Я снова вынужден просить вас о помощи! Мы…

– Мне известно, что произошло. В тот миг я смотрел твоими глазами, а твои руки были моими руками. За тем ты и был отправлен за пределы школы.

Арата вздрогнул, услышав это признание. Друзья с осторожностью в словах описывали то, что произошло с ним во время ритуала изгнания демона из Кенты. Но гораздо больше сказало ему лицо Куматани – растерянное и будто бы даже напуганное. Выходит, что Арата и правда соединился с кицунэ и ненадолго стал вместилищем для силы их главы – в этом была его истинная задача, возложенная на него главой.

– Это честь для меня, – искренне заверил Арата, – но дело еще не завершено.

– Для нас завершено.

– Демон на свободе, – не выдержал Арата и выпрямил спину, глядя на нечеткий силуэт за ширмой. – Нельзя вот так просто все оставить! Он наверняка собирается устроить побоище на Досинкай.

– Уже устроил. – Глава позволил-таки сожалению просочиться в голос. – Но ему никогда не пройти сквозь барьер Кёкан, потому что его творили не только люди. Твое путешествие окончено, возвращайся к учебе и ни о чем не тревожься.

Это было похоже на завершение разговора, и Арата не верил своим ушам. Впервые речи главы породили внутри не благодарность и умиротворение, а протест. Арата вскочил.

– Я не могу! Куматани и Мацумото отправились сражаться с врагом всей империи, и никто больше не протянул им руку помощи. Но мы же не такие. Кёкан не оставляет в беде тех, кто нуждается в защите.

На мгновение почудилось, главы за ширмой уже нет, и Арата лишь попусту сотрясает воздух, однако затянувшуюся паузу прервал резкий ответ:

– Это последнее слово, Сасаки Арата. Кёкан больше не вступит в человеческие распри. Мы сделали все, что могли, остальное нас не касается.

Теперь он точно ушел, будто растворился, не издав ни звука, ни единого шороха. Арата остался один на один с неодобрительными взглядами нарисованных ёкаев. Вспомнились дни, когда он лишь подчинялся тому, что душило его, не видя иного выхода. Сейчас же, возвращаясь мыслями к лицам друзей, готовых рискнуть жизнями за то, во что верят, выбрал путь, к которому лежала душа.

Догадываясь, что его точно услышат, вскинул голову и громко произнес:

– Я покидаю школу Кёкан! Я согласился на ваше приглашение, считая, что здесь есть место состраданию и пониманию. Но если я ошибся, то и моего сострадания будет достаточно!

Он развернулся и покинул зал, ни разу не усомнившись в принятом решении. Запах глициний не касался обоняния так ласково и приятно, как еще совсем недавно, и голова была удивительно ясной. Арата покидал школу с тяжелыми мыслями, но легким сердцем. Он никогда, ни единого раза, по-настоящему не пригодился своим друзьям, Кенте. Его руками действовал глава школы Кёкан, а в пути прок был разве что с Аканэ-сан.

При мысли о кицунэ он загрустил. Он сильно привык к ней, но, как и духовный меч, оставленный в Дзисин, она также должна была остаться позади. Арата замедлил шаг возле горбатого мостика через один из очаровательных прудиков, раскиданных по территории школы, на нем, несмотря на смену сезонов, всегда цвели крупные розовые лотосы. На тонких перилах сидела девушка в рыжем кимоно и смотрела в воду.

– Аканэ-сан… – как бы ни был велик соблазн не попрощаться, чтобы не усиливать боль, Арата заговорил с ней. – Прости.

Он подошел ближе и увидел, что она вертит в пальцах порванный алый браслет. Посмотрел на свой, и шнурок распался надвое и соскользнул с запястья. Арата проводил его взглядом до самой земли и наклонился подобрать.

– Зачем тебе? – тихо спросила кицунэ, и Арата замер, так и не дотянувшись до шнурка. – Ты уходишь. Покидаешь Аканэ.

Ёкаи не плачут, это известно всем, и сейчас Арате вдруг захотелось, чтобы она разрыдалась. От ее безжизненного голоса холодело сердце.

– Мне приходится это делать, – ответил он, выпрямившись. – Понимаешь? Я должен помочь им, хотя бы раз.

– Дурак! – вдруг воскликнула Аканэ-сан и, взмахнув рукавами, вскочила на тонкую жердочку перил обеими ногами. Вытянулась, глядя на бывшего хозяина сверху вниз звериными янтарными глазами. – Дурак, дурак, дурак!

Она подпрыгнула на месте и, превратившись в сгусток лисьего огня, умчалась прочь. Арата еще немного постоял, глядя ей вслед, потом перешагнул через браслет и покинул школу, как он думал с печалью, навсегда.

У Араты не было никакой связи с друзьями, он не мог даже послать им весточку через управление, ведь за ними шла охота. Возможно, и самому Арате не стоило рисковать, приближаясь к крупным поселениям, но он ушел из школы без еды и вещей, и сейчас этот гордый порыв начинал ему аукаться.

Погода тоже подвела – стоило выйти за ворота Кёкан, как заметно похолодало, тени Лисьего леса вдруг стали враждебными, будто вся природа вокруг чуяла – он теперь чужак. Арата едва не заблудился, поддавшись смятению, но сумел выбраться из леса на опушку как раз в тот момент, когда начался дождь. Весной он быстро перерастал в ливень, так случилось и сейчас. Мокрый, продрогший и голодный, он вынужден был свернуть ближе к людям – лишь бы только в нем не узнали ученика оммёдзи.

К вечеру, почти отчаявшись, Арата увидел огни в стороне от раскисшей дороги. Надеялся на рёкан, где никто не станет интересоваться, кто ты и откуда, но и тут не повезло – ноги принесли его на окраину селения к одиноко стоящему крестьянскому дому. По высоте крыши, бумаге, затянувшей окна, по глинобитному невысокому ограждению было видно, что хозяева не бедствуют. Наверняка у них найдется местечко для уставшего путника и плошка каши вдобавок.

Арате, признаться, ещё не приходилось просить о милости чужих людей, имеющих полное право отказать ему и прогнать прочь. У него всегда были деньги, а зачастую хватало уважения, которое простолюдины испытывали к оммёдзи. И вот он стучит зубами под дверью, а ночь уже наступает на пятки.

Наконец его услышали сквозь монотонный шум дождя, и на позднего гостя уставился ребенок.

– Твои родители дома? – спросил Арата как можно мягче. Не хотел напугать малышку в пестром платьице. Она продолжала таращиться огромными темными глазами, пока позади не возникла женщина и не отодвинула ее за плечи.

– Заходи скорее, мальчик, – она суетливо поманила его внутрь. – Ну же, совсем промок, бедняжка.

В общей комнате возле потухшего очага сидело ещё пятеро ребятишек. Отца не видно, как и старшего поколения. Арата огляделся, но хозяйка была так добра, что сразу же озаботилась его удобством.

– Огонь погас, – посетовала она и прикрикнула на мальчика постарше, лет шести на вид: – У нас гость, чего расселись? Живо раздувайте пламя и несите угощение!

– Это вовсе не обязательно… – попробовал отказаться Арата. Ему здесь не нравилось, не только потому что холодно и неуютно.

– Еще как обязательно! У нас с детьми так давно не было праздника.

Она скрылась за перегородкой, старший мальчик тоже. Остальные, мал мала меньше, сидели неподвижно, глядя на Арату внимательными умными глазами.

Он улыбнулся, но не получил ни одной улыбки в ответ. Воспользовавшись случаем, еще раз прислушался к ощущениям и присмотрелся к обстановке. Дом и правда не бедный, просторный, комната аж на восемь татами. И все же странно. Чтобы жить в достатке, надо иметь большое хозяйство, но Арата не услышал никакой живности. И запах… В доме совсем не пахло теплом. И едой не пахло.

– А вот и угощение, – радостно пропела хозяйка, появляясь из-за перегородки. У нее в руках был круглый поднос с горкой рисовых колобков. Арата вежливо поблагодарил за еду и взял верхний. Есть хотелось со страшной силой, однако что-то не давало сделать первый жадный укус.

Арата осторожно надломил угощение.

Из белого риса на него глядел человеческий глаз.

– Вам не нравится? – с натянутой улыбкой спросила хозяйка, и это не было преувеличением: ее лицо вдруг стало больше походить на жуткую кожаную маску, острые углы черепа выпирали, нарушая почти идеальный облик. Арата перевел взгляд на детей и ужаснулся тому, как они теперь на него смотрели – будто угощением здесь был он.

– Вам не нравится? – повторила женщина с той же интонацией, будто не понимала смысла произносимых слов. – Вам не нравится?

Ее лицо стремительно теряло человеческие черты, кожа на скулах лопнула, и из прорех выступили острые костяные наросты. При этом она продолжала улыбаться, и Арата ещё не видел более устрашающего зрелища.

Он положил комок риса обратно на блюдо и призвал дремлющую ки, упер ладони в край стола – и вовремя. Монстру надоело притворяться, и он сорвал остатки кожи с лица и головы вместе с волосами, и взору открылся блестящий череп, лишь отдаленно напоминающий человеческий. В пустых глазницах вспыхнул голодный красный огонь. Арата рывком перевернул стол, силой Ки подкинул себя с места, ногой оттолкнулся от стола и, выхватив из рукава Офуда, на удачу бросил вверх.

Повезло, и заклинание, запечатанное в талисмане, оказалось атакующим. Арата выскочил сквозь дыру в крыше, не замечая боли от царапин и порезов. За пределами странного дома хлестал ливень, ветер то и дело сносил упругие струи в разные стороны, отчего казалось, что вода была везде. Арата взмахнул руками, заставляя тело плавно перелететь дальше, и на землю уже почти упал – его внутренней ки никогда не хватало на такие манипуляции, не иначе как от страха он сумел совершить настолько грандиозный побег.

Однако это было лишь началом.

Окончательно разрушая жилище, прямо сквозь стену под дождь вырвалось то, что притворялась человеком. Теперь заподозрить в костлявым, нелепо вытянутом существе с тремя парами излишне длинных рук со множеством суставов радушную хозяйку было невозможно. За серой дрожащей пеленой возвышался уродливый обакэ, названия которого Арата не знал. И он ещё продолжал меняться – с громким хрустом выгнулись назад колени. Арата отступил и, смахнув с глаз воду, едва не поскользнулся на удобренной ливнем земле.

– Ахрр… Хрр…

Монстр окончательно распрямился, став похожим на огромного богомола, при этом сохраняя искаженные, омерзительные человеческие черты. Арата всё-таки оступился и с размаху упал в грязь. Смоляные в ночной темноте брызги осели на одежде, уже вымокшей насквозь.

Изломанная тень на фоне неба стала ещё больше, ещё страшнее, и Арата зажмурился. Дождь стегал по лицу, холодный и такой частый, что напоминал сплошной поток. Небеса будто желали навсегда смыть столь никчемного человека.

Бесполезного. Жалкого. Ничтожного.

Арата закрылся руками, не замечая, как пачкается в грязи. Сердце билось о ребра, обгоняя стук капель о лужи.

«И я вдруг подумал, – сказал когда-то Куматани Кента, – что если даже ты готов бороться вместо меня, так почему я опускаю руки? Я собираюсь стать оммёдзи и экзорцистом с вами. Чего бы мне это ни стоило».

Арата ушел из Кёкан, чтобы помочь. Так почему просто сидит тут, глотая слезы? Такого друга заслуживает Куматани Кента? Таким червяком он запомнится Мацумото Хизаши? Таким хозяином он был для Аканэ-сан?

Дрожащие ладони отнялись от лица как раз вовремя. Монстр замахнулся длинной рукой, венчающейся зазубренной плоской костью, напоминающей лезвие топора. Арата успел уйти в сторону, и его лишь окатило дождевой водой вперемешку с землей. Он вскочил, едва не падая снова, слабо понимающий, где находится в этой мешанине из воды, грязи и ветра. В голове ураганом пронеслись мысли, и он сумел зацепиться за нужную. Кое-как перестал шататься и, ударив ногой по луже, прижал два пальца к губам и начал читать заклинание-ловушку. Оно не было сложным, но требовало от оммёдзи ловкости и выносливости. Закрепив первую точку, Арата сразу же парой прыжков перескочил на следующую. Едва сконцентрировался на задаче, как страх отступил, и Арата двигался уже не так суетливо и бестолково. Впрочем, и бакэмоно не отставал. Сообразив, что жертва не собирается молча ждать смерти, он запрокинул голову, и из черепа вырвался стрекот. На зов явились дети и полукругом собрались за спиной «матери». Они все еще выглядели людьми, и оттого вдвойне жутко было видеть, как вспыхивают огнем их глаза и широко раскрываются рты, выпуская изогнутые жвала. Низкое стрекотание вплелось в песню ночного шторма. Арата едва не сбился, и лишь стыд перед теми, кто надеялся на него, заставил не бросить заклинание.

Он метнулся к следующей точке, интуитивно выбирая ее так, чтобы образовать полный круг, заключив в него демоническое семейство. Не хватало света, непогода погасила звезды, закрыла тучами луну, и мир потонул в стене дождя, извергающегося из черных глубин неба. Но стоило произнести нужные слова, как на земле на мгновение вспыхивала слабым голубым светом полукруглая линия. Стало казаться, что самое страшное позади, но тут дети скинули обманчивые личины, расправили остовы костяных крыльев, еще не имеющих перепонок, чтобы летать, и ринулись в атаку. Спасительное сияние будущей ловушки погасло, и Арата отмахнулся рукой почти наугад, но попал, и маленькое чудовище отскочило в сторону, точно сбитый в полете жук. Но оставалось еще трое. Тот, что покрупнее («Тот самый мальчик?», – мелькнуло в голове), попытался впиться жвалами в плечо, и ему почти удалось. Арата потерял равновесие, но успел выхватить офуда, и тот вспыхнул, ослепляя всех вокруг. За эти мгновения Арата переместился к следующей точке, отмечая про себя, что впереди еще две – и заклинание будет готово.

И все-таки поскользнулся.

Это его, похоже, и спасло, потому что бакэмоно устал ждать и снова набросился на дерзкого человека. От его яростного скрежета «детки» разлетелись в стороны, и над Аратой зависла уродливая тварь.

Еще две точки, и все бы завершилось…

Арата не стал закрывать глаза. В надежде на чудо, он сунул руку в рукав и обнаружил лишь пустоту – талисманы закончились. Меча у него не было. Смерть в облике получеловека, полунасекомого подбиралась все ближе. Арата смотрел в огни ее глаз, не отрываясь. Даже когда плечо обожгла боль, затмившая собой все, он упрямо продолжал смотреть.

И все равно пропустил момент. Что-то набросилось сзади, впилось бакэмоно в шею в попытке перегрызть позвонки. Арата не мог понять, кто пришел ему на выручку, но когда монстр скинул нежданного помощника, невольно вскрикнул:

– Нет!

Лиса с искрящимся красным мехом снова запрыгнула на противника. Лязгали белоснежные звериные клыки, когти скребли по грубой коже, Арата следил за боем как завороженный, не в силах заставить себя пошевелиться. Зачем? Зачем она пришла? Почему все равно защищает его?

Кицунэ взвизгнула и покатилась по земле. Перевернулась и, вздыбив мокрую шерсть, снова кинулась в атаку. Ее глаза полыхали желтым пламенем, по спине пробегали искры, хвост стегал по впалым бокам. Арата никогда не видел Аканэ-сан в такой ярости. Она стала крупнее, мощнее, и Арата наконец отмер, вспомнил, что делал, и кинулся к предпоследней точке. Лисьи повизгивания разрывали сердце, но Арата шептал заклинание так старательно, как никогда прежде. Ветер бил в лицо, рот наполнялся водой, и ее приходилось сглатывать, морщась от привкуса земли и чего-то гнилого и горького. В шаге от финальной точки он немного замешкал, бросил взгляд в центр незавершенного круга и, пока не испугался, замкнул его. Голубое свечение протянулось перекрестными линиями и образовало звезду сразу же, как кицунэ выпрыгнула за ее пределы.

А бакэмоно нет.

– Мэц! – крикнул Арата, и тварь начала корчиться в муках, не желая сдаваться. Кем бы она ни была до этого, демоническая метка в форме перечеркнутого незавершенного глаза в ее лбу не оставила шанса снова стать прежней. Одичавшие – так их между собой решили называть экзорцисты еще какой-то год назад. И вот уже одичавшие ёкаи подобрались настолько близко к ничего не подозревающим людям, насколько возможно, вошли в их дома, притворяются ими. Их разум сожжен темной энергией, все, что осталось, – желание убивать. Арата обессилено рухнул на колени, а вокруг него с мерзким чавкающим звуком взрывались тела «деток». Похоже, без матери они не могли существовать. И пусть речь шла о чудовище, Арата не сдержал слез. Он никогда не желал ничьих смертей, ни людей, ни ёкаев. Он с радостью ушел из Дзисин, потому что страдал от необходимости нести свое учение с мечом в руках, доказывая правоту силой. Но вот перед ним догорало сияние сдерживающего сэмана, а вместе с ним рассыпался пеплом бакэмоно.

Дождь все еще лил как из ведра, но ветер будто бы ослаб, уже не так хлестал по щекам тугими холодными струями. Арата коснулся плеча и вскрикнул от боли. Казалось, тело в этом месте – одна сплошная рана. Кицунэ, прихрамывая на переднюю лапу, подошла к нему и тяжело легла на живот, окровавленная морда ткнулась Арате в колени, и янтарные умные глаза поймали его потерянный взгляд. Она фыркнула и прижала уши в голове.

– Аканэ-сан… – всхлипнул он и несмело протянул руку, чтобы коснуться ее носа, как прежде. – Прости меня… Прости…

Она дернула ушами, приподнялась на здоровой лапе и повела носом, чуя запах крови. Разодранного плеча коснулся горячий шершавый язык, провел бережно снизу вверх. И сразу пришло облегчение. О нем заботились, его не бросили, его любят не потому что он принесет семье почет, а потому что он – это он. Несмотря на боль, Арата потянулся к лисе и обхватил одной рукой за шею. Аканэ еще никогда на его памяти не была такой большой, он чувствовал себя рядом с ней ребенком, льнул к меховой груди, не ощущая ни противной сырости, ни липкой грязи, ни крови, промокающей одежду.

– Аканэ… – продолжал шептать он точно заклинание.

Кицунэ еще раз лизнула его, а потом вдруг перекинулась человеком и обхватила в ответ тонкими руками.

– Дурак! – пискнула она ему в шею и сгребла в кулак ткань кимоно на спине. – Почему Арата такой дурак? Аканэ бы никогда его не оставила.

Она отпихнула его и еще раз зло ударила ладошками в грудь. Сквозь личину пробились лисьи уши, а клычки стали острее, выступая из-под вздернутой в ярости верхней губы. Арата не мог перестать улыбаться, хотя точно знал, что продолжает плакать. Можно все списать на дождь, но не хочется. Притворяться больше не хочется.

– Давай уйдем отсюда? – попросил он, а потом нахмурился. – Нет, подожди, надо проверить, как остальные жители.

Кицунэ наморщила нос.

– Живых нет.

Почему-то Арата так и думал. Дождь почти сошел на нет, редкие капли разбивались о многочисленные лужи, небо постепенно прояснялось. Стал виден остов дома с развороченной крышей и выбитыми дверьми, озарился тусклым серебристым светом вытоптанный круг с останками монстра, уже почти растворившись в дождевой воде. Арата поднялся, прижимая к себе покалеченную руку. Кицунэ смогла остановить кровь, но надо было найти спокойное место, чтобы залечить рану и избавиться от яда, если он есть. Аканэ-сан снова обернулась крупной лисицей и подставила спину. Отказываться не стал, принял помощь с благодарностью. От Аканэ не пахло диким зверем, для него она в любой из форм пахла лесными ягодами и сочной весенней травой – свободой. Он расслабился и позволил кицунэ нести себя прочь от этого жуткого места.

Наверное, он задремал, потому что открыл глаза, когда луна на небе уже лила свет на промокшую насквозь, уставшую от урагана землю. Рассвет еще не наступил, но бежать и дальше Аканэ-сан не могла, да и смысла не было. Они остановились в молодой рощице у пруда, окруженного густыми зарослями и покрытого тиной. Лягушки уже проснулись и оглашали окрестности жизнерадостным кваканьем. В отличие от человека и ёкая, они были довольны прошедшим дождем, что превратил дороги в кисель, но зато остудил воздух и наполнил его свежестью.

Арата привалился спиной к дереву и вытянул ноги, не обращая внимания на то, что трава под ним мокрая. Все его мысли занимала боль, простреливающая от плеча до самых пальцев и распространившаяся на левую половину тела. Повезло еще, что рука на месте, в тот роковой момент Арата успел дернуться, и зазубренная кость прошла по касательной, лишь разрубила плоть. Аканэ села рядом, от усталости перейдя в форму человека. Она достала что-то из широкого рукава и протянула Арате.

– Вот.

– Что это? – Он нехотя повернул голову, ставшую слишком тяжелой, и увидел на ее раскрытой ладони алый шнурок, завязанный в порванном месте неаккуратным узелком.

– Аканэ-сан все равно, что скажут. Аканэ-сан хочет быть со своим человеком.

В этом браслете не осталось прежней силы, он не вернул бы им магическую связь, разорванную вместе с ним в тот момент, когда Арата перестал быть хозяином рыжей кицунэ, но…

Он продел кисть в алое кольцо и поправил узел.

– Теперь я снова твой человек, – улыбнулся он.

У Мацумото и Кенты тоже больше нет никакой связи, и они не перестали после этого быть друг для друга совершенно особенными, важными. Мацумото всегда вел себя так, будто мир людей его тяготит, его сложности не имеют для него значения, однако подобные вещи осознал даже он. Арата увидел на запястье Аканэ ее браслет с колокольчиком и прикрыл глаза, наслаждаясь исцеляющей тишиной приближающегося утра.

В следующий раз он проснулся прямо перед восходом. Короткий сон пошел на пользу не хуже рэйки, и Арата чувствовал себя гораздо лучше. Поднявшись, он подошел к пруду и, скинув с плеч изодранное кимоно, наклонился к воде. Со спокойной глади на него смотрело изможденное отражение. Тут из рукава выпал незнакомый талисман, и Арата с удивлением изучил иероглифы. Они явно имели отношение к особой технике призыва ёкаев, если те, конечно, будут не против явиться, – в Кёкан учили считаться с ними. Но Арата не помнил, чтобы писал такой в последнее время и тем более брал с собой. Он убрал офуда за пояс, решив подумать над этим чуть позже, зачерпнул пахнущей тиной воды и плеснул в лицо.

Что-то плюхнуло неподалеку в зарослях ивняка, будто крупная рыба ударила хвостом. Арата мигом напрягся, попытался выпрямиться, но что-то острое прижалось сзади к шее.

– Не двигайся, человек, – велели ему чуть квакающим голосом.

Лучше было послушаться, что он и сделал. Вокруг тут же все зашуршало, зашелестело, закопошилось. Странно, но при этом Арата не боялся, даже легкой тревоги не возникло. Он развел руки в стороны, медленно поднялся и спросил:

– Могу я взглянуть в твое лицо?

– Ха, лицо, – развеселился незнакомец. – Отчего бы и нет, человек. Смотри.

Острое отстранилось, и Арата повернулся к пруду спиной. Перед ним стоял гараппа, отличающийся от своих сородичей капп разве что ростом да склонностью к смене места обитания. У этого гараппы в руках было самодельное копье с наконечником из заточенного плоского камешка, что обычно можно найти возле горных ручьев. Смотрел ёкай не то чтобы враждебно, скорее настороженно и, наверное, отчаянно. Арате было отлично знакомо это чувство, и взгляд по-совиному круглых, навыкате, глаз он встретил с пониманием.

– Я не причиню вреда, – пообещал Арата. – Со мной была кицунэ, где она?

Аканэ-сан так и не появилась, хотя уж кто-кто, а ёкай уровня гараппы ей не противник, даже раненой. Вот это Арату все же встревожило.

– Кицунэ слаба, она уснула. – Наконечник копья уткнулся Арате в грудь. – Ты оммёдзи. Я вас издалека чую. Почему вы оба тут, а не прогоняете чужака?

– Чужа… – Арата осекся, сообразив, о ком речь. Потому спросил о другом: – Что значит, оба?

Он скосил взгляд за спину гараппе и увидел целую компанию разношерстных ёкаев, которые в обычной ситуации ни за что бы не стали собираться вместе, если это не очередной Хякки яко: зловредная Дзякоцу-баба – старуха с обвитыми змеями длинными руками, тощий инугами[204], похожий больше не на ёкая, а на бродячего пса, на их фоне крупная, почти ростом с невысокого человека, каси – кошка, ворующая мертвецов, смотрелась очень даже важно, так же как и две закадычные подруги, Юки-онна[205] и Цурара-онна[206], одинаково прекрасные и одинаково холодные. В общем, много кто еще, и все они смотрели настороженно, с опаской, но и с надеждой тоже. А вот перед ними, связанный по рукам и ногам, лежал не кто иной, как Мадока Джун. Признаться, Арата так опешил, что долго не мог подобрать слов. Когда это ему, наконец, удалось, Мадока открыл глаза и сам воскликнул:

– Сасаки! Сасаки, спаси!

Почему-то стало так смешно, что Арата не удержался от смеха, до того уморительно здоровяк Джун смотрелся у ног ожившего зонтика с игриво подмигивающим глазом. Из-за деревьев выскочила потрепанная лисица и, на ходу обернувшись человеком, напрыгнула на гараппу и ударила обеими руками в плечо.

– С ума сошел?! А ну убери эту штуку от него!

Судя по тому, что она постоянно перекидывалась в девушку, сил у нее оставалось маловато, но даже так Аканэ все равно кипела энергией и готова была расцарапать противнику лицо ногтями, ну или разбить тарелочку, если он не поостережется. Арата окончательно убедился, что перевес на их стороне, и вскинул руки.

– Давайте успокоимся, хорошо? Мы вам не враги, как и вы нам. Отпустите моего друга и расскажите, что за беда заставила вас собраться вместе.

– Из какой ты школы? – спросил гараппа.

– Ни из какой, – ответил Арата, чем заслужил удивленный взгляд Мадоки. – Я помогу вам как человек, а не как оммёдзи.

– Оммёдзи не помогают, как и люди, – насупился гараппа, но оружие убрал. Узкие плечи опустились, круглый живот выпятился ещё больше, когда он устало ссутулился. – Что ж, поговорим, человек. Отчего не поговорить…

Вскоре Мадока был освобожден, и они все сели на траву: ёкаи с одной стороны, два человека и лисица – с другой. Аканэ-сан все еще злилась, уши, торчащие из гладкого полотна черных волос, подрагивали, Мадока Джун напряженно сопел, явно еще переживая свое пленение. Арата же чувствовал себя слишком уставшим, чтобы волноваться.

– Вы говорили о чужаке, – напомнил он.

– Вы зовете его демоном, – пояснил гараппа. – Но он и не демон, и не человек, и не ёкай. Он чужд этому миру и должен уйти.

– Он распространяет мор и смерть, – мрачно вставила кладбищенская старуха, и двухцветная каси рядом с ней важно кивнула желтоглазой головой.

– Дурную смяурть, – мяукнула она, сверкнув клыками.

– Оммёдзи не защищают даже людей, что говорить о нас, – печально вздохнула Цурара-онна и прижала к груди бледные, с голубоватым отливом, ладони.

– Мы все тут из разных провинций, – продолжил гараппа. – Но у всех одна беда. Мы не хотим подчиняться чужаку и получить его мерзкую метку. Мы видели, что она делает с такими, как мы. – Тут Арата поежился, вспомнив свой недавний опыт, и рука сразу заболела. – Повсюду земли становятся проклятыми за считанные дни, так не бывает! Природные духи страдают, даже ками не способны противостоять этому. Кто-то должен остановить злодея!

Гараппа в запале потряс копьем и едва не отрезал хвост одной из змей кладбищенской старухи. Арата потер висок указательным пальцем и перевел взгляд на Мадоку.

– А ты тут какими судьбами, Мадока-кун?

– Я упустил Кенту и Мацумото в том безумии, что начало твориться в долине Хоси и соседнем городе. Искал их повсюду, но поговаривают, будто бы их забрали в Дзисин.

– Это плохо, – вырвалось невольно.

Мадока почесал щетину на щеке.

– Больше о них не было слышно ничего, а позже я узнал, что возле Тэнсэй что-то произошло, вся школа на ушах стояла. Кто-то видел лучи божественного света, ударившие точно в подножие горы. Вот и я подумал, не может же это быть совпадением. Наверняка это как-то связано с Кентой и Мацумото. А потом эти… подловили меня, когда я был беззащитен!

– Давно это случилось?

– Да всего пара дней и прошла, – Мадока задумался. – Может, они еще где-то рядом.

Арата разрывался на две части: одна желала немедля кинуться на поиски друзей, другая не могла оставить в беде этих ёкаев, страдающих по вине людей. Не думал, что пока он добирался до Кёкан, все успело настолько испортиться.

– У меня есть идея, – озарило его. Сам удивился тому, как все вдруг удачно сложилось. – Надо идти в Кёкан и просить у них защиты.

– К слову об этом, – Мадока понизил голос и наклонился к нему. – Ты что, и оттуда успел уйти?

– Это неважно. Если главе нет дела до бед людей, пусть скажет то же самое о бедах ёкаев. И если я снова услышу отказ, навсегда в нем разочаруюсь.

А у Кенты есть Хизаши, у Хизаши – Кента. Они справятся, нужно просто подождать, пока Арата сделает наконец то, что может сделать только он один.

– Возвращаемся, Аканэ-сан, – решительно скомандовал он. – Идем обратно в Кёкан.

Сегодня ветер был особенно пронзительным и настырным, он штурмовал вершину острова Камо, будто желал во что бы то ни стало сдуть с нее и така-торо, и двух смельчаков, выбравших это живописное, но неуютное в такую погоду место для своих ежедневных медитаций. Впрочем, сейчас они просто сидели на траве, подставив лица редким солнечным лучам, и глядели на теряющийся вдали горизонт. Море волновалось, однако в душах этих двоих в кои-то веки царил относительный, хрупкий, но все же покой.

– Должно быть, пойдет дождь, – нарушил молчание Кента.

– Ты сделал предсказание? – лениво приоткрыл один глаз Хизаши.

– Нет, ты же помнишь, что мои предсказания погоды редко бывают точны.

– Я думал, ты никогда этого не признаешь. Тебя же учили в этом вашем святилище.

Кента беззаботно запрокинул голову к непрерывно движущемуся одеялу облаков.

– Мама научила меня всему, что умела, остальное я узнавал уже в Дзисин.

– Слова этого при мне не произноси, – насупился Хизаши. Даже почудилось, что разболелись давно зажившие раны.

– Виновата не школа, Хизаши, виноваты люди, которые ей заправляют. Уйдут они, и все станет хорошо.

Хизаши был не согласен, для него Дзисин и ненависть стали одинаковыми словами, а ненавидеть он умел всегда, просто ненадолго размяк. Причина его изменений сидела рядом, почти касаясь рукой, и явно собиралась опять всем все простить. И пусть. Он, Мацумото Хизаши, к прощению был мало склонен.

– А если не станет? Что тогда?

– Тогда уйдем мы. Уйдем туда, где хорошо будет не всем, но хотя бы нам.

– Неплохая идея, – похвалил Хизаши. – Мне она нравится.

– Но сначала сделаем все, что от нас зави-сит.

– Я бы предпочел пропустить этот пункт, – Хизаши фыркнул и поморщился от света, вдруг хлынувшего в прореху облаков.

– Извини, но мы не можем. К тому же там остались наши друзья, Сасаки, Мадока, Учида, учителя Морикава и Сакурада…

– Не продолжай, – отмахнулся Хизаши, – я знаю все, что ты скажешь.

– Это верно, – улыбнулся Кента и поймал подхваченную ветром длинную светлую прядь. – И знаешь, что я хочу сказать сейчас?

Хизаши молчал.

– Мне нравятся твои волосы, – признался Кента и пропустил белый шелк сквозь пальцы. – Странно, но они тебе идут, правда идут.

– Ты видел мою истинную, высшую форму.

– Она прекрасна.

– Многие люди бы с тобой не согласились, – покачал Хизаши головой, но слова Кенты были ему приятны.

– Ты как драгоценное серебро, сияешь. Я счастлив, что мне позволено было увидеть это своими глазами. И что позволено было стать тебе другом.

Он лег на спину, подложил руки под голову и блаженно сощурился. Свет играл на его коже, ласкал теплом нос, скулы, губы, заглядывал в распахнутое на груди кимоно. Широкий луч становился все тоньше и тоньше, скользнул по прикрытым векам и скрылся за ненастной пеленой. Стало сумрачно и слишком свежо, чтобы оставаться на утесе, но у них на острове не было особого выбора – заниматься садом и хозяйством Хизаши не умел и не собирался учиться, в отличие от Кенты, других занятий, кроме сна, он не придумал. Так и мучился бездельем да тратил время на разговоры, которые неизменно вскрывали в нем что-то, о чем он не догадывался или что пытался скрыть.

Драгоценное серебро… Так его никто не называл. Может, такое сравнение пришло бы в голову бродячему музыканту Кендзи, но он был слеп и, возможно, не понимал, с кем имел дело. Но почему-то сейчас, спустя годы, казалось – нет, очень даже понимал. Ничего не видел, но все чувствовал сердцем. Люди так умеют, а ёкаи, похоже, нет.

Кем в итоге был Мацумото Хизаши? Кто бы подсказал?

Они вернулись в дом, когда солнце окончательно утонуло в плывущих с севера тучах. Внутри было тревожно, и дурное предчувствие оправдалось, стоило только скинуть обувь. Тояма Рэн ждал их с новыми посланиями, но теперь это были не доклады, идущие через остров как через еще одно из множества управлений школы Дзисин, а письмо лично для них, и отправил его Ниихара-сэнсэй.

Прочитав, Кента бросил на Хизаши взволнованный взгляд.

– Если здесь написана правда, то мы наконец сможем понять, ради чего Хироюки все это затевал.

– Не совсем так. – Хизаши поигрывал веером, чтобы скрыть напряжение. – Мы уже решили, что им движет желание мести, но вот каким путем он выбрал к ней идти, это мы действительно можем узнать.

В письме говорилось, что люди Ниихары нашли место, где собирались преданные Конран-но ками гадатели. Взять живыми их не удалось, но зато после них остались записи, увидеть которые они должны своими глазами. Это и интриговало, и пугало, но не в их положении бояться правды. Хизаши ободряюще кивнул, по крайней мере, ему казалось, он сумел показать одобрение, потому что морщинка на лбу Кенты разгладилась, и он медленно выдохнул.

– Тояма-сан, могу я попросить об одолжении?

– Я слушаю.

– Найдите способ передать послание моей матери, а заодно узнать, в порядке ли она, не пострадала ли наша деревня от злодеяний демона.

– Если это даст вам обоим силы на борьбу, я сделаю все, что от меня зависит. Если понадобится, защитим госпожу Куматани ценой своих жизней.

Кента кивком принял обещание, не желая ставить под сомнение гордость Тоямы. Прежде Хизаши бы не поверил в его искренность, но теперь знал – и слово сдержит, и жизнь отдаст, если понадобится. Люди способны и не на такое.

Чуть позже они с Кентой стояли перед алтарем в комнате, что делили на двоих, и Куматани ставил законченную статуэтку медведя рядом с подношениями. Они покидали остров в ночь, уже совсем скоро. Признаться, Хизаши это радовало, он устал таиться, предаваясь тяжелым мыслям.

– Как думаешь, мы сюда еще вернемся? – спросил Кента, закончив молитву.

– Как знать. Мне бы не хотелось.

– Госпожа Юэ выходила нас, а ее муж был добр к нам и предан своему делу.

– Речь ведь не о них. – Хизаши задвинул створку и сел на татами, скрестив ноги. – Я не хочу возвращаться, потому что это снова был бы побег.

– Мы больше не будем сбегать, клянусь.

– Я верю, – Хизаши позволил себе мимолетную улыбку.

– Тогда поверь еще и в то, что я не оставлю тебя наедине с твоими сомнениями и с истиной, которой ты страшишься, тоже не оставлю. Мы примем все вместе. И вместе выстоим.

– Пока тебя не было, мне… мне не хватало этих твоих героических речей, – хмыкнул Хизаши. – Я не помню, сделал ли я это или нет… Я… Прости меня. Прости за ложь.

– Прости за недоверие, – отозвался Кента, опускаясь на пол напротив. – Если бы я нашел в себе смелость заговорить прямо, когда все не стало таким сложным, то…

– Никто не знает, изменил бы этот разговор что-то или больше усугубил. Мы попусту тратим силы на догадки.

– Силы нам понадобятся, – согласился Кента. – И все же. Иногда мне кажется, я еще чувствую связь между нами, – он вытянул руку и раскрыл ладонь, будто желал коснуться чего-то незримого, – мной и тобой. Но и между мной и им тоже.

– Я разорву вашу связь, даже если мне придется убить Хироюки.

– Он твой брат. Позволь мне это сделать.

Подчинившись порыву, Хизаши тоже выставил перед собой раскрытую ладонь, и она застыла в паре сунов от ладони Кенты. И правда, будто искрит, но глазами не видно. Просто чувствуется. Они все связаны прочнее, чем хотелось бы. Кто-то точно должен уйти, и Хизаши не собирался уходить в одиночку. Если они не выстоят, он заберет Хироюки с собой. Он – брат Ясухиро, а не Хизаши.

На острове Камо Хизаши нашел свою гармонию в том, что принял для себя решение – кто он есть такой. Нельзя быть одновременно человеком и ёкаем, Ясухиро и Хизаши. Глядя прямо сейчас в глаза Кенты и ощущая тепло его ладони на расстоянии, он видел на дне его зрачков себя такого, какой он в данный момент. А это разве не самое важное?

– Сделаем вместе, – сказал он и преодолел это краткое расстояние. – Вернем демона обратно в Ёми!

Воспоминание второе. Глупый змей, наказанный за мечты

«Это он! Он всех убил!»

Слова юной Мичи не отпускали Хизаши ни на мгновение, звучали колоколом в голове, когда он бодрствовал, и горестными стонами терзали разум, когда погружался в забытье, ведь даже там, в темноте, он больше не мог найти покоя.

Успел он стать ками или нет, но двое небожителей, едва только прозвучали слова Мичи, посмотрели на него как на виновника, и в их глазах ему бы прочитать свою дальнейшую судьбу, однако хэби по имени Хизаши отказывался принимать такую неизбежность. Только не он! Достойнейший среди ёкаев, проживший больше сотни лет, почтенный участник Парада ста духов, милосердный к людям и почти ставший чьим-то хранителем. Нет, это просто ужасная ошибка, и скоро все успешно разрешится.

Так он продолжал упрямо думать, даже когда его окончательно лишили сил, накинув на шею ленту, превратившуюся в золотую цепь, стянувшую горло, точно колодки. Прекрасный лучник Адзи-сики-така-хико-нэ смотрел на него с жалостью, и Хизаши проглатывал обиду, он верил, что скоро жалость сменится раскаянием, и уж тогда-то они поговорят иначе. Второй бог так и не назвал своего имени и вовсе на Хизаши не смотрел – он закрывал глаза умершей на его руках девочке.

– Немедленно доставьте хэби на суд, – велела Накимэ и взмахнула крыльями, превращаясь в яркую птицу и исчезая в темном небе.

– Коль таково желание богов, – Адзи-сики развел руками, – мы можем лишь подчиниться.

Хизаши ощутил легкость, его тело будто превратилось в сгусток света и вместе с остальным золотистым искрящимся потоком устремилось ввысь. И это было бы прекрасное, волшебное чувство, если бы не тупая игла страха и ярость негодования, что не давали ему расслабиться ни на миг. Даже будучи чистым светом, он был подобен скорее молнии, нежели солнечному лучу. Цепь никуда не делась, она все еще приковывала его к этой жуткой несправедливости.

В мгновение ока они втроем перенеслись в место, куда никто из смертных, даже многовековых ёкаев, попасть без приглашения не мог, а их тут выдавали неохотно. Такамагахара – царство богов, прекрасная столица небожителей с нескончаемой весной, чарующими ароматами и журчанием чистейших ручьев. Здесь цвели вечнозеленые сады, а горы устремлялись ввысь поросшими лесом вершинами, и лишь одна подпирала небо не макушками кленов и елей, а крышами роскошных залов и павильонов, слепила блеском золота, серебра и драгоценных камней. Эта гора парила над пропастью, и с остальной землей ее соединял тонкий подвесной мост, до того ненадежный на вид, что Хизаши очень понадеялся, что боги просто перенесут его дальше по воздуху.

Однако они остановились у начала моста, и невыносимая тяжесть снова придавила Хизаши, и он рухнул на колени, а спина согнулась, вынуждая его едва не месить носом пыль божественных земель. А так вдруг захотелось впериться взглядом в плавное течение белоснежных облаков, скрывающих основание парящей громады! Хизаши был очарован этим великолепием – доказательством истинной божественности. Она витала тут в чистом воздухе, пропитывала каждый листик, каждую травинку, и лишь его не касалась, будто бы он жалкий и недостойный. Но он достоин! Он сделал для этого все, что мог!

– Оставлю это на тебя, друг мой, – с улыбкой произнес Адзи-сики-така-хико-нэ, и его спутник со всей силы ударил кулаком в землю, и мост задрожал, заходил ходуном, а после застыл, окаменев. Волна жемчужного сияния прошла по каждой тонкой дощечке, и вот уже перед ними широкий мост с резными ограждениями, украшенными изящными фонарями и барельефами со сценами жизни богов. Хизаши поднялся и поплелся между своими конвоирами, не чувствуя ног. Каждый шаг выпивал из него силы, и к ториям у начала подъема на гору он подошел на грани потери сознания. Спутники же его, напротив, становились все оживленнее. С лица второго сошла угрюмость, он разом похорошел и помолодел, а Адзи-сики и без того был идеалом небожителя.

Хизаши запрокинул голову и увидел наверху такие же тории, в самом конце длинной лестницы, вырезанной в скале.

– Это там живут боги? – спросил он, но никто ему не ответил. В тот же миг цепь натянулась и потащила его вверх по крутому подъему, тогда как оба божества испарились. Хотел повернуть назад, но цепь не дала, и пришлось тащиться наверх, преодолевая проклятую тяжесть. И до того это было унизительно, до того мерзко! Он шел, пока мог идти, потом упал на колени и пополз, затаскивая непослушное тело с одной широкой ступени на другую. Сцепив зубы, глотая стоны и лишь шипя от злости и обиды. Мимо проплывали безразличные ко всему облака, скрывая вершину от горящего жадного взгляда.

Наконец унизительный подъем закончился, и Хизаши прошел под вторыми ториями с натянутой симэнавой. Очередное испытание было пройдено. Он выпрямился и гордо встретил жалостливый взор юного покровителя змей.

– Так упрям, – вздохнул он и покачал головой. – Как жаль, как жаль…

Под его взглядом Хизаши потянуло в сон, и сколько бы он ни сопротивлялся, открыл глаза уже в огромном зале в пурпурных и золотых тонах. Золота хватило бы целой провинции, шелка на украшение ушло столько, что можно пошить одежды на небольшой город. Хизаши стоял на коленях перед ступенями, где высились два трона, но оба они пустовали, открывая вид на свернувшегося на стене нарисованного дракона. А вот на галереях, опоясывающих зал со всех сторон, было очень даже оживленно. Хизаши услышал возмущенные перешептывания, точно попал не в Такамагахару, а на людской базар.

– Как он мог?!

– Кем себя возомнил?

– И хватило же наглости!

Хизаши с трудом поднял голову и окинул взглядом собравшихся – все они, безусловно, были богами. Не ками, привязанными к месту, где их почитают, а самыми настоящими небожителями, почитаемыми во всей империи. Они повелевали стихиями и погодой, насылали и исцеляли болезни, оказывали помощь и отбирали ее, управляли водой, небесами и сушей, вершили людские судьбы. И глядя на них сейчас, Хизаши терял остатки благоговейного трепета.

– Этот ёкай обвиняется в том, что по злому умыслу умертвил всех жителей деревни, а до того обманом вынудил их поклоняться себе, присвоил статус ками, не имея на то никакого права. Случай небывалой наглости и ужасающего коварства, и потому мы сегодня собрались здесь на суд!

Говорила все та же священная фазаниха Накимэ. Ее облик также претерпел изменения, и теперь перед Хизаши стояла прекрасная дева, но красота не могла обмануть Хизаши.

– Вздор! – перебил он, и в горло точно углей напихали. Он же и пошевелиться не мог, не то что говорить.

– Мы лично были свидетелями слов юной смертной, коей повезло не намного пережить остальных своих сородичей, – продолжила Накимэ. – Это ли не основание для наказания?

Все ободряюще загомонили, и тогда Хизаши таки проглотил огненный ком и выпалил:

– Что это за суд такой? Что за сброд решает мою судьбу? Где Аматэрасу[207]? Где Цукиёми[208] и Сусаноо[209]? Я требую справедливого разбирательства!

Закончил и едва не умер на месте – так ему стало плохо. Зато его обвинители оторопело замерли. Еще бы, как посмел жалкий хэби вести здесь дерзкие речи!

– Довольно, – махнула рукой Накимэ. – Я говорю от лица богов и мне известна их воля. Ни к чему тратить время на столь ничтожное создание. Предлагаю высказаться, стоит ли преступник, посчитавший себя равным небожителям, того, чтобы жить, или нет.

– Казнить, – немедля высказался Хатиман, покровитель героев и великих сражений.

– Миловать, – прошелестела Накисавамэ-но ками, Плачущая богиня болот.

– Казнить! – громко бросил бог Множества Зол, Ясомагацухи-но ками.

– Казнить, – согласился бог долголетия, Фукурокудзю.

И потянулась цепочка слов, каждое из которых весило как целая гора, и они падали на Хизаши, без цепей приковывая к полу. Хизаши горел изнутри, но огонь этот ранил лишь его одного. В нем рождалось чувство, истинной силы которого хэби прежде не знал.

Позже он поймет, что это была ненависть.

А тогда он перестал считать, на какой стороне перевес, когда понял – смерти не избежать. В нем клокотало и бурлило, выжигало лавой. Он не виноват! Неужели никто даже не попытается разобраться? Он не виноват! Не виноват!..

– Решение принято, – безжалостно подытожила Накимэ, когда гомон затих. – Есть возражения?

Хизаши опустил голову под давлением эмоций, но продолжал буравить глашатаю богов ненавидящим взглядом. Он ненавидел не Накимэ, ее для него не существовало, ведь она лишь посредник, говорит вслух то, что на уме у остальных. На этом подобии судилища не было ни одного старого бога, сплошь мелкие сошки. Не им решать, жить ему или умереть.

Глаза Накимэ стали вдруг совершенно белыми, и она, помолчав, громко изрекла:

– Боги согласны с этим решением! Хэби по имени Хизаши обрекается на заточение и дальнейшую жизнь в смертном теле, а его силы будут отняты в качестве наказания за гордыню и совершенное преступление.

Ему показалось, он враз потерял слух, а может, это все одна большая иллюзия, шутка богов над тем, кто меньше и слабее них. Жестокая, ужасная, призванная развеять их тысячелетнюю скуку. Но что-то внутри болезненно сжалось, понимая, что никакая эта не шутка. Все по-настоящему.

Он хотел возразить, закричать во весь голос, однако проклятая цепь передавила горло, запечатывая невысказанную ярость в груди.

– Нет! – все-таки вырвалось у него, и нутро вместо привычного огня ожгло морозом. Он сковал грудь, заледенил конечности, превратил Хизаши в недвижимую статую, замершую в непрекращающемся унижении – на коленях перед пустыми тронами. На крушение всех его мечтаний никто из великих даже не удосужился взглянуть лично.

Как же он их возненавидел в тот момент! Какой злобой сочился изнутри, но отчаяние все равно было сильнее. Боги исчезали один за другим, потеряв к нелепому суду интерес, ушла и Накимэ, исполнив свое предназначение. Хизаши не мог пошевелиться, лишь ощущал чье-то присутствие.

– Мне так жаль, – донесся чей-то тихий вздох. Хизаши не способен был угадывать сейчас.

Участь, что для него избрали, оказалась хуже смерти. Он еще не представлял, насколько, но почти готов был молить о немедленной казни, и все же нечто в нем, что жаждало существовать, еще билось, еще кровоточило золотой жидкостью, заменявшей ёкаям кровь.

Потом была тюрьма. Много-много лет одиночества и пустоты. Хизаши уже не был хэби, но и человеком еще не стал. Он просто болтался в бездумном ничто, наверное, миллион лет. Или всего лишь один день. Это больше не имело значения.

Потом была казнь. Она плохо запомнилась Хизаши – тот же зал, но никто не пришел посмотреть, будто все разом потеряли интерес к сломленному пленнику. Он и правда был сломлен своей слабостью, безвольностью, сбит с ног чудовищной несправедливостью. Но когда последняя частичка его сил покинула тело, в сердце вспыхнул огонь.

«Не отдам»… «Не позволю»…

И ведь не отдал. Когда сияние, покидающее его, зависло ярким мерцающим шаром, из него выпал девственно-белый веер на гладких деревянных дощечках.

И в тот же миг Хизаши понял две вещи: он больше не тот, что прежде, и у него еще остался шанс что-то исправить.

Его вернули в мир людей, как ненужную вещь, как игрушку, которая разонравилась капризному ребенку. Он не знал, сколько прошло времени, он и прежде не следил за его течением. Что ж, теперь точно придется.

Хизаши лежал в темноте и ощущал себя ничтожеством. Мир был темен и совершенно нечитаем. Впервые в жизни враждебен. Только запах остался прежним, но без былой яркой остроты. Вместе с ней он потерял и большую часть привлекательности – теперь лишь тянуло сыростью и прелыми листьями, земля была слишком холодной, влажной и неприятной. Хизаши попытался сесть и обнаружил себя в узкой норе в корнях огромной сосны. Занимался рассвет, и легкая дымка тумана расползалась между деревьями, рвалась, словно тончайшая бумага под неумелыми прикосновениями. Было холодно. Хизаши выполз наружу полностью и попытался встать, но непослушные ноги тут же подкосились, и он упал в покрытую росой траву. Попробовал снова, опираясь о древесный ствол, напрягся, как никогда раньше, и заставил себя устоять.

Ужасно! Тело будто бы превратилось в мокрую тряпку, тяжелое и неуклюжее, не способное найти себе опору. Руки свисали, слабые, как соломинки, ноги тряслись, и Хизаши впервые задумался о том, что такое – ходить и насколько это на самом деле тяжело! Меняя свои формы, он оставался хэби, даже если выглядел человеком. Ему все было легко, он не прикладывал усилий, чтобы двигать этими деревянными конечностями, они просто покорялись его воле. Не надо было напрягать руки, чтобы они что-то делали.

Его накрыл удушливый страх беспомощности. Хизаши опустился на колени и пополз обратно в нору меж корней и, свернувшись там клубком, зажмурился. Если очень захотеть, получится ли представить, что это не по-настоящему? Как покинуть это темное мрачное укрытие и показаться другим ёкаям на глаза? А людям? Как ему теперь жить? Как смириться с бессилием?

Вскоре погода за пределами его убежища сменилась, поднявшийся ветер пригнал табун тяжелых от влаги туч, и начался дождь. Разом похолодало, воздух каплями мерзко оседал на коже, слишком нежной для новых потрясений. А потом стало и того хуже – начала собираться вода. И чем дольше длилось ненастье, тем быстрее росла лужа под Хизаши. Лежать в ней ему не понравилось, ведь это тело ощущало холод и сырость в сотни раз сильнее, и не нашлось силы, что способна была бы прогнать мелкую дрожь, сотрясающую его до стука зубов. Пришлось снова выползать, пачкаясь в грязи.

Несмотря на наступивший день, ливень смешал небо с землёй потоком воды, будто задавшись целью смыть Хизаши любой ценой. Он обнял себя руками за плечи в инстинктивной попытке согреться, но после пары шагов поскользнулся и упал лицом вперед. Обида придала ему упрямства, и Хизаши поднялся. Дождь быстро смыл с него грязь, но забрал последнее тепло. Распущенные длинные волосы облепили лицо, плечи и спину, сковали и без того неуверенные движения. Мир был несправедлив к нему, неоправданно суров. Хизаши шагал по лужам, ненавидя теперь ещё и проклятый дождь! Это все происки богов, смеющихся сейчас над ним с небес.

Он кусал губы до крови, и она смешивалась с водой, он царапал ладони ногтями, но они все равно не были такими же острыми и твёрдыми, как должны быть.

Потом дождь закончился, и выглянуло солнце, робкое, едва заметное за облаками, но оно подарило немного света, и Хизаши наконец увидел, что давно вышел на дорогу, раскисшую и хлюпающую под ногами. И все же это была дорога, и она означала, что здесь могут проходить люди. Хизаши испугался.

Тогда он остановился, но поздно – ему навстречу ехала повозка, запряженная ленивым мулом. Животное уныло месило грязь мощными ногами, но еще издалека заметило Хизаши и встало как вкопанное. Тот, кто управлял им, тоже заметил его и жестом поманил к себе.

– Куда ты держишь путь? – спросил он у Хизаши. Тот настороженно вгляделся в круглое лицо мужчины, не нашел в нем ничего опасного и перевел взгляд на крытую повозку позади. Наверное, торговец или зажиточный крестьянин, Хизаши много таких повидал на своем веку, но странное ощущение вдруг возникло, будто сейчас он видит людей впервые и понятия не имеет, что от них ждать.

– Эй, с тобой разговариваю, парень. Ты в порядке там?

– Я потерялся, – ответил Хизаши и невольно поежился от холода, что въелся в самые его хрупкие кости.

– Как тебя зовут?

– Хизаши.

– Садись в повозку, Хизаши-кун, согрейся немного. Я везу в город товары. Если обещаешь не красть ничего, отвезу и тебя.

Так Хизаши встретился с добротой одного человека по отношению к другому. Все как и говорил бива хоши по имени Кендзи, просто Хизаши всегда судил со своей стороны и никогда не был по-настоящему близок к людям.

Какая ирония, что, стремясь стать их покровителем, он в итоге стал ими.

В повозке было гораздо теплее и уютнее, чем на остывшем после дождя воздухе, и Хизаши сжался в углу, нащупал заткнутый за тонкий пояс веер, достал, расправил и погладил кончиками онемевших пальцев белую бумагу. Удивительно, но ни дождь, ни грязь не испортили ее, в отличие от самого Хизаши. Всем своим видом веер напоминал о потере, и Хизаши зло сунул его обратно за пояс, обнял себя и под мерное покачивание погрузился в черноту беспокойной дремы.

Это тело было слабым. Оно замёрзло, устало, болели с непривычки ноги, голова отяжелела, а волосы и одежда не желали мгновенно высыхать. И легче не становилось. А он ведь ничем не заслужил подобных мучений, оттого они казались вдвойне невыносимыми. И в довершение сегодняшних бед – заурчало в животе, и Хизаши не сразу сообразил, что сосущая пустота в нем – это голод, и сколько ни прижимай ладонь, легче не станет, он никуда не уйдет, и позорные звуки, которые издавало нутро, не стихнут тоже. В итоге стало совсем не понятно, что сильнее, холод или голод, хотя с первым можно было попытаться справиться.

Из Такамагахары Хизаши вернулся в простой синей юкате, не способной согреть его не привыкшее чувствовать холод тело, под ней он обнаружил только фундоси[210] и остался в недоумении, как это все потом на себе завязывать. Будучи ёкаем, он большую часть времени обретался в форме серебряного змея, а принимая низшую – форму человека, – всегда был в одной и той же одежде, части его личины.

Вздохнув и помянув демонов, Хизаши принялся бесстыже рыться в товарах, но единственное, что нашел, это овощи, вкус которых – а он сразу же впился зубами во что-то продолговатое и зеленое – был весьма так себе. Но он не остановился, пока не набил живот и не почувствовал приятную сытую тяжесть. После сразу же потянуло закрыть глаза, что Хизаши и сделал.

Когда повозка вдруг резко встала, он дернулся и завертел головой. Снаружи послышался шум, потом вскрик, какой-то лязг – и покров сорвали. Хизаши увидел незнакомые лица, и вид их ему очень не понравился.

– Кто у нас тут прячется? – усмехнулся один из головорезов. Уж в этом Хизаши не сомневался, чувствовал запах крови и догадывался, что человек, подобравший его, уже мертв.

– Похож на богатенького, – заметил второй. – Такой гладенький, хорошенький. Иди сюда, малыш, не бойся.

Хизаши передернуло. Он еще не знал, что эти люди задумали, но уже не хотел к ним приближаться. Вот бы сбить их ударом мощного хвоста!

К нему потянулись грязные руки, пахнущие смертью, и Хизаши вжался в борт повозки, но его все равно схватили и за волосы выволокли наружу. Было до слез больно, а еще сильнее – ненавистно ощущать свою слабость перед этими несчастными смертными. Его бросили прямо на землю, не успевшую подсохнуть, под ноги еще двум злодеям.

– Больше ничего ценного нет, только редька да капуста, – сплюнул первый здоровяк. – А этот сойдет за товар. Вряд ли за него дадут выкуп.

Хизаши попробовал встать, но руки подломились, и он снова упал в грязь. Его затрясло то ли от ярости, то ли от холода, однако это гадкое тело не желало сопротивляться, как бы он ни приказывал ему. Солнечный свет почти погас, запутавшись в древесных макушках на западе, дорога была пустынна, помощи ждать неоткуда.

– Эй, ты! Разговаривать хоть обучен? Или немой? – его легко толкнули ногой в бок, переворачивая на спину. Хизаши тут же сел, напряженный, как струна бивы. – Гляньте-ка, братцы, как зыркает! Аж не по себе.

– Хорош любоваться, вяжи его да рот ему заткни. Ехать недалеко, не задохнется.

Так Хизаши оказался уже в повозке четверых похитителей, связанный по рукам и ногам и с какой-то вонючей тряпкой во рту, кажется, чьим-то поясом. Его бросили, точно мусор, на тряское жесткое дно телеги, и под конец поездки ныла каждая мышца, не привыкшая к усилиям. Хизаши старался дышать ровно, чтобы и впрямь не задохнуться по пути, и когда его вышвырнули наружу, еще был в сознании. Однако тьма стояла такая, что с непривычки Хизаши точно ослеп.

Привыкнуть ему не дали, уволокли под крышу, протащили по узкому коридору, вниз по лестнице и бросили в сырой подвал. Кляп вынули, и на том спасибо. Дверь еще не захлопнулась, и Хизаши услышал тихий разговор похитителей с каким-то мужчиной. Понял не все, но догадался, что его продали, и теперь этот невидимый отсюда человек – его хозяин. После дверь заперли, и Хизаши снова оказался в сыром холодном мраке. Никогда прежде темнота не пугала его, для ёкая ее вообще не существовало, но человеческие глаза видели лишь ее, кромешную и пугающую. Как люди живут в ней? Как встречают новые ночи, в которых скрывается одна только слепая неизвестность? Хизаши подтянул колени к груди, свернувшись неловко и совсем не так удобно, как хотелось бы. Под ним был тонкий слой соломы, но от нее становилось будто бы еще неуютнее и холоднее.

Он хотел спать, хотел проснуться в другом месте и в другое время. Хотел…

Вот куда завели его желания.

С закрытыми глазами он продолжал видеть: уродливые рожи похитителей, прекрасные – невозмутимых богов, плотную пелену дождя и свои слабые, посиневшие от холода руки. Он слышал издевательский хохот, раскаты грома, слышал голоса из тех дней, что мог теперь лишь вспоминать. До него доносились веселые песни жен, ждущих своих мужей в затерянной лесной деревеньке, но видел не их улыбки, а пустые глаза мертвецов и тела, тела, тела… «Это ты всех убил, – шептали они, едва шевеля бескровными губами, – ты демон, ты нас обманул. Ты убийца!».

Шум нарастал, как нарастает шорох приближающегося ливня. Хизаши дернул головой и, ударившись затылком о стену, проснулся.

– Ш-ш-ш… – кто-то закрыл ему рот ладонью, и он, извернувшись, укусил ее. Вышло не сильно, даже не до крови. – Ах! Не надо, я тебя не обижу!

Незнакомка принесла с собой бумажный фонарь, и когда глаза перестали сонно слезиться, Хизаши разглядел нежданную гостью. Это была девушка, чьи юные годы остались за спиной, еще довольно привлекательная, разве что уставшая. Хизаши поймал ее взгляд, и внутри ёкнуло, ведь она смотрела на него так, как он сам мог бы сейчас смотреть на нее.

Она была сломана.

– Не шуми, прошу, – попросила тихо. – Я принесла тебе поесть.

Она опустилась перед ним на колени, изящно придержала широкий рукав, чтобы поставить фонарь рядом с собой, а после протянула Хизаши что-то маленькое, завернутое в лист бамбука. У Хизаши были связаны за спиной руки, он не мог поесть сам, и девушка, раскрыв сверток, поднесла к его губам простую паровую булочку.

– Ну же, поешь. Тебе понадобятся силы, – уговаривала она ласково, и он открыл рот. На вкус тесто было пресным и сухим, еще немного и превратится в камень, но насыщало лучше овощей. Хизаши съел его быстро, и девушка слабо улыбнулась.

– Вот и хорошо. Я бы принесла больше, но у меня нет.

Тогда он обратил внимание не только на ее лицо, но и на одежду – дешевые обноски. Под верхним платьем не было ничего, и когда она наклонялась, оголялись острые ключицы и часть груди. А еще синяки, покрывающие давно не знавшую солнца кожу. В длинных волосах не было блеска, они безжизненно обрамляли худое грустное лицо с большими глазами.

– Что это за место? – спросил Хизаши, прожевав и слизнув с губ все до последней крошки.

– Это… дом для утех, – проронила девушка и опустила взгляд на свои руки. Запястья тоже опоясывали желтые следы, поверх которых подживали новые синяки.

Хизаши не понял.

– Объясни, – потребовал он, но девушка уже спохватилась, взяла фонарь и метнулась к двери.

– Ты теперь тоже вещь, мне так жаль, – сказала она напоследок и ушла.

Больше она не приходила, как и вообще кто бы то ни было. Хизаши лежал на боку и изучал реакции своего тела – как что болит, в чем нуждается, от чего сильнее страдает. Вначале казалось, что болит совершенно все и все причиняет неимоверные мучения. Однако со временем, которое он никак отмерить не мог, стало ясно, что большая часть неприятных ощущений собралась в запястьях, плечах и пояснице, хотелось пошевелиться свободно, но он мог лишь сильнее сжаться. Хизаши боялся снова заснуть, потому что оказалось, спать – значит, видеть жуткие вещи, которые невозможно прогнать, ведь во сне ты ничем не управляешь. А впрочем, чем Хизаши управлял сейчас? Даже собственными конечностям он больше не хозяин.

Он очнулся от того, что его окатили ледяной водой. Тело почти потеряло чувствительность, но это все равно было ужасно! Хизаши ощущал, как его колют множество иголок, а ненавистная жижа пропитывает только-только просохшую одежду.

– Отмыть, причесать, приодеть, – свет приблизился к лицу, заставляя жмуриться, – и можно предлагать особым гостям.

Хизаши зашипел и получил тычок по ребрам.

– Но сначала научить манерам. Братец, оставляю это на тебя.

Лицо говорящего Хизаши так и не увидел, лишь крупный силуэт, нависший над ним. А вот с палкой второго познакомился очень близко. Удары градом обрушивались будто отовсюду одновременно, и не было возможности прикрыться от них. При этом мучитель так и не произнес ни слова. Когда все закончилось, Хизаши сдавленно спросил:

– За что?

– Старший брат не любит строптивый товар, – ответили ему.

– Я не товар.

– Здесь все покупается и продается. Привыкай.

Дверь снова закрылась, и Хизаши провалился в беспамятство.

Хватило трех таких «уроков», чтобы Хизаши присмирел. Боль ему не нравилась, и хоть ему ни разу не пустили кровь, видимо, берегли внешний вид, он предпочел притвориться, что покорился судьбе. Тогда его впервые вывели на свет и даже дали свой угол в доме, который та девушка с фонариком назвала домом утех. Здесь было много женщин, похожих на нее, но еще более тусклых, погасших. Они не разговаривали с Хизаши, да и друг с другом почти не общались. У них не было имен, только странные цветочные прозвища. Так Хизаши узнал, что пирожок ему принесла Химавари.

Она сильно изменилась за несколько дней, стала еще худее и бледнее, а щеки, напротив, напоминали яркие маки. Хизаши принюхался и с удивлением понял, что она больна.

– Ты здесь, – Химавари улыбнулась ему и протянула руку, но сама же ее стыдливо отдернула.

– Куда же мне отсюда деться? – ответил он и сел рядом на татами. У редких девушек здесь были свои комнаты, только у тех, кто «хорошо работал». Хизаши так и не понял, что имелось в виду, но Химавари явно работала плохо, потому что ей даже почти перестали давать то, что здесь считали едой – варево, намешанное из каких-то отходов, да черствая булочка или лепешка вызывали только резь в животе. Девушка гасла на глазах, и однажды она поманила Хизаши из своего угла в общей тесной каморке, где ютилось несколько таких же тусклых уставших женщин, и протянула ему сверток.

– Это хаори моей подруги, – сказала она и закашлялась, прикрываясь рукой. Кровь запятнала сухую тонкую кожу. – Возьми, пожалуйста.

Хизаши развернул подарок – красивую дорогую накидку цвета спелой сливы с рисунком из рыжих листьев клена – и кивнул.

– Она была бы рада, что хаори досталось не им… – Химавари снова закашлялась. – Спрячь. Спрячь его и надень, когда выберешься из этого ада.

Больше она ничего сказать не смогла, кровавый кашель вывернул ее наизнанку, другие девушки постарались пересесть подальше, рядом остался лишь Хизаши. И сидел, пока Химавари не заснула в последний раз.

Он и сам не знал, что испытывает. Эта девушка ему чужая, случайный человек, не заслуживающий внимания. Гораздо важнее стать свободным, но почему-то было противно от того, как просто унесли тело Химавари и как быстро все забыли о ее существовании.

И вот, наконец, в «Цветочный дом» пришли те самые гости, которых так ждал его хозяин. Хизаши к тому времени понял, чем заставляют заниматься украденных или проданных своими семьями девушек. Он был среди них единственным мужчиной, и планы хозяина стали, наконец, очевидными и совершенно отвратительными. Хизаши решил, что изрядно засиделся и пора уходить. Он достал подаренное хаори, надел поверх юкаты, провел с удовольствием по качественной ткани, непонятно каким образом оказавшейся у дешевой юдзё[211]. Оставалось забрать веер у хозяина и можно уходить.

Все это время Хизаши набирался сил и присматривался, следил за жизнью «Цветочного дома» и за его владельцами. Наблюдал словно змея из густой травы. Искусно изображал полную сломленность и покорность, а сам запоминал. На первом этаже были комнаты для приема гостей, где подавали еду и напитки и где девушки предоставлялись им на выбор. На втором бедняжки жили и трудились, а на третьем хозяин и его громила-брат хранили все самое ценное. Старший приходил раз в несколько дней, проверял, как идут дела, принимал живой товар, осматривал и определял стоимость, а вот его братец находился при «Цветочном доме» безвылазно, служил верным надзирателем и, если надо, палачом. Веер наверняка там, наверху, куда юдзё и Хизаши проходу не было, под его пристальным присмотром.

В этот вечер погода снова испортилась, шумел ветер, так похожий на горестные стоны, воздух был тяжелым и давил на грудь предчувствием бури. Девушки собрались внизу развлечь гостей, пока те набивают животы закусками и дешевым сакэ. Хизаши заперли в тесной клетушке, чтобы не мешался – его время еще не пришло, – и он выждал немного и прокусил себе палец. Было не так уж и просто, как казалось, но того стоило. Замешательство, мутившее ему разум первые дни после становления смертным, прошло, и в голове стали всплывать знания, о которых он не догадывался. Так что тем похитителям и «Цветочному дому» можно было даже сказать спасибо.

Несколько незатейливых знаков кровью на дверном косяке – и путь свободен. После Хизаши обязательно подумает, откуда в его памяти такие знания, но не сейчас. Сейчас, под покровом ночи и под нарастающий шум ненастья, он крался к лестнице наверх. Ветер свистел все громче и отчаяннее, уже не просто протяжные стоны, а плач, разрывающие сердце. Дом прятался в стороне от дороги, и тени мятущихся древесных ветвей плясали по тонким стенкам внешней галереи. Хизаши был в самом ее начале, а там, впереди, ощущалась часть его отнятой силы. Она вела, она звала. Хизаши сделал шаг, и тут порыв ветра ударил в спину и донес с первого этажа громкие испуганные крики. Девушки «Цветочного дома» привыкли ко всему, а значит, произошло что-то серьезное. Хизаши дрогнул было, но продолжил путь. Даже хорошо – пока внизу суматоха, никто не кинется его останавливать.

Начался дождь. Сперва тихий шорох, потом – хлесткие удары, как плетью о стены и крышу. Дождь преследовал Хизаши с первого дня смертной жизни, будто вознамерился извести любой ценой. Будто следил за ним: «Не соверши новой ошибки, ведь я вижу каждый твой шаг». Проклятый дождь! Хизаши его тоже ненавидел, как ненавидел богов, ненавидел людей, страсть к которым привела его к погибели. Всех ненавидел, но больше всего – себя, за то, что был так слаб и глуп.

Он дошел до нужной двери, протянул руку, но в последний момент замер. Тревожное предчувствие ознобом прошлось по коже. Он повернул голову и увидел таинственное свечение у лестницы, оно приближалось, постепенно обретая силуэт женщины в белой погребальной одежде. Она плыла по воздуху, окруженная голубыми могильными огнями хитодама, и ее ноги терялись в дрожащей дымке. Неистовствовал ураган, сквозняк скользил по полу, забирался под одежду. Хизаши смотрел на юрэй и смутно узнавал искаженные смертью черты.

В тот же миг сёдзи распахнулись, и брат хозяина схватил Хизаши за воротник.

– Какого демона?! – рыкнул он и заметил призрак. Лицо его скривилось от ужаса, руки задрожали, и Хизаши легко скинул ослабшую хватку. – Это ты!..

Призрачная кисть потянулась к мучителю, бледные губы разомкнулись, и до живых донесся тихий голос:

– Верни мне мою жизнь… Верни ее… Верни мне жизнь…

Мужчина страшно закричал, оттолкнул Хизаши и попытался запереться в комнате, но тщетно. Для юрэй не существовало закрытых дверей, она просочилась сквозь нее, и, войдя, Хизаши увидел уже хладный труп, лежащий на полу с бесполезным кинжалом в руке.

Химавари тяжко вздохнула.

– Моя жизнь… Мне не вернуть мою жизнь…

Хизаши спокойно принялся копаться в вещах алчных братьев, пока не нашел веер, небрежно брошенный в кучу награбленного добра. Касаться отполированных дощечек было так приятно, что Хизаши не сдержал улыбки.

– Мне не вернуть свою жизнь… – скорбно повторил призрак, и Хизаши ткнул в нее сложенным веером.

– Разумеется, не вернуть. Хотя ты все равно уже не понимаешь, что я тебе говорю. Уходи. Твоя месть окончена.

Юрэй еще раз вздохнула и рассыпалась синими искрами, а когда и их не осталось, Хизаши заткнул веер за пояс и отправился на выход. Внизу девушки бестолково сгрудились вокруг мертвого хозяина, а гости, сообразив, что дело дрянь, разбежались, не заплатив. Завидев Хизаши, одна из них воскликнула:

– Что же нам теперь делать?

Хизаши пожал плечами, равнодушно скользнул взглядом по мертвецу с раскрытым в немом вопле ртом, наклонился и вытащил у него из-за пазухи мешочек с монетами. Тяжелый, на первое время хватит.

– Что нам делать? – понеслось ему в спину. Дождь закончился так же внезапно, как начался, словно бы это были слезы мертвой Химавари, а успокоилась она – успокоился и он.

– Не знаю, – ответил Хизаши и толкнул дверь. – Идите домой.

Он уходил от светящихся окон «Цветочного дома», и никто не отправился следом за ним. Возможно, эти женщины никогда не смогут вернуть себе свои жизни, но он, Хизаши, хотя бы попробует, потому что то, что он имеет сейчас, это не жизнь, а он – не человек, как бы там ни решили за него боги. Сливовое хаори с кленовыми листьями легко развевалось при ходьбе, ноги слушались все лучше, пусть и подводили порой своей слабостью, и Хизаши вышел к дороге и наугад выбрал направление.

Когда он с первыми лучами солнца снова встретит людей, он назовется им своим новым именем – Мацумото Хизаши, Хизаши из корней сосны.

Привыкнуть к новому себе было сложно, но главное, что Хизаши усвоил за первые полгода странствий по Ямато, – никому нельзя доверять. Люди непременно обманут. Даже если они добры к тебе, то вы вместе пострадаете от чужого коварства. Или же никакого добра и в помине не было, лишь приятная маска, чтобы усыпить бдительность.

Днем он был Мацумото Хизаши, молодым странником, решившим посмотреть, чем живут люди в Ямато, привлекательная внешность, красивая одежда, фальшивая улыбка и деньги, которые он снова начал находить в земле, оставляя с носом тех, кто после многочисленных феодальных войн так и не научился зарабатывать мирно, открывали Хизаши все двери, а грамотная речь и знания, приобретенные за годы наблюдения за людьми добавляли образу аристократизма. Его принимали то за сбежавшего из дома сына богачей, то за бродячего поэта, то за ученого. Он никого не разубеждал. Слабое тело укрепилось в дороге, в нем расцвел источник внутренней ки, и Хизаши развил его очень быстро. В этом ему помогал веер – остатки его истинных сил, принявших материальную форму. Довольно скоро Хизаши понял и то, что ёкай в нем все еще жив, просто заперт в клетке смертного тела, но если его разбудить и вывести наружу, придет мгновенная расплата. Проклятую волю богов невозможно обмануть.

Но нельзя сказать, что он не пытался.

Всюду, где бывал, он собирал легенды и удивительные истории в надежде однажды отыскать ту самую, что позволит обыграть небеса. С тоской он слушал песни бродячих музыкантов.

Как-то он подошел к слепцу с бивой и спросил:

– Знаешь бива хоши по имени Кендзи?

– Кендзи? – удивился старик. Его морщинистое лицо приняло задумчивое выражение. – Знавал я одного Кендзи в детстве, хороший был человек.

Хизаши застыл.

– Где он сейчас?

– Так умер давно. Зима холодная выдалась, мы с ним разошлись своими дорогами, а после я узнал, что Кендзи слег с лихорадкой и умер при каком-то маленьком храме, где о нем заботились до последнего мгновения.

– Он же был еще молод, почему заболел? – не поверил Хизаши.

– Молод? – хохотнул старый музыкант. – Он уж к тому моменту мог бы внуков нянчить. Да и человеческое тело не бессмертно. У всех свой срок.

Хизаши оставил старику деньги и молча ушел.

Выходит, в Такамагахаре ему пришлось провести слишком много драгоценного времени. Минула не одна зима, мир успел поменяться, пусть не так заметно для остальных, но очень – для него. Несколько десятилетий пролетели вмиг. И такая злость его взяла! Такая ярость заклокотала в горле, что не выразить никакими человеческими словами, только прошипеть, чтобы утекла вместе с ядом. Ничего больше не связывало Хизаши с миром людей, кроме этого бренного тела, ничего не будоражило приятных воспоминаний, на смену пришли мысли о мести. Он не умрет раньше, чем снова увидит надменные лица богов – проигравших, конечно же. Ведь он станет собой, серебряным змеем, почти ставшим ками. И тогда они поговорят на равных.

К следующей зиме Мацумото Хизаши перестал вздрагивать от кошмаров, принимая их как данность. Сон не приносил отдохновения, лишь бередил старые раны, но и с этим можно было смириться. В тот снежный день он торопился добраться до человеческого жилья раньше, чем наступит ночь и холод станет серьезным испытанием. Поток ки исправно циркулировал в нем, согревая, но не даря того самого тепла, от которого натруженные мышцы наконец расслабятся, а кожу перестанет стягивать. Он шел по тропе сквозь бамбуковый лес, что не сдавался напору зимы и ярко зеленел на фоне снежных островков, то тут то там собравшихся между высоких стволов. Ветер покачивал их, и по округе разносился стук.

Хизаши спешил и поздно заметил, что все застыло, даже снежинки повисли в воздухе, встречая свою печальную хозяйку. Юки-онна возникла на пути из белой дымки и вместе с поземкой поплыла к нему. Ее холодная красота, прозрачная бледная кожа, тонкий стан и манящий взгляд пленили бы случайного путника, и он бы навеки остался в ее ледяных объятиях, но Хизаши только цыкнул, раздосадованный промедлением. Снежная дева подплыла ближе и кивком поприветствовала его.

– Что за неожиданная встреча, – улыбнулась она. – Давно мы не слышали ничего о тебе, Хизаши-сама.

Она была слишком близко, от нее стыли даже внутренности, и Хизаши позорно стучал зубами, не способный унять дрожь. От взгляда Юки-онны это не укрылось.

– Ужель?.. – проронила она и коснулась его лишь на мгновение, но Хизаши едва не превратился в ледяную статую. Сумел отшатнуться в последний момент, и хладные пальцы соскользнули с его щеки.

Но самое страшное уже произошло.

– Так это правда! – печальная невозмутимость Снежной девы разбилась, как лед от удара палкой. – Ты человек!

– Нет! – воскликнул он и прижал ладонь к груди. – Ты ничего не понимаешь, глупая ты ледышка!

Но она уже засмеялась, и звон ее смеха был похож на похрустывание свежего снега, на треск льда от мороза, и от него поднялась такая метель, что дальше своего носа не видать. Хизаши выхватил веер и, сделав шаг вперед, раскрутил спираль ки и развеял магию снежного ёкая. Юки-онна взмахнула рукавами белого кимоно, взлетела и, прежде чем раствориться в колкой круговерти, произнесла:

– Я никому не выдам твоего секрета, но помни, что рано или поздно все узнают. Ты больше не один из нас, проклятый богами хэби. Но и среди людей ты останешься чужим. Так и будешь бродить неприкаянным, пока не придет твой час умереть. Такова цена за стремление занять не свое место.

Слова Снежной девы оказались пророческими.

После той злополучной встречи Хизаши повидал еще много ёкаев – знакомых и нет, – и каждый раз внутри сжималась пружина страха. А если узнают? Если засмеют? Такого Хизаши уж точно стерпеть не сможет, сразу же провалится сквозь землю в самую Ёми. Но сколько ни сторонись, не спрячешься. История хэби, решившего стать ками, быстро обрела массу лишних подробностей, и теперь уже подлый змей вознамерился ни много ни мало свить гнездо в Такамагахаре и потеснить богов! А еще он был таким высокомерным, что предал свой род ради достижения цели. И всякий склонял Хизаши на все лады: он и гордец, и подлец, предатель и глупый мечтатель. Впрочем, с последним сложно было не согласиться, пережив то, что пережил Хизаши. Про одно все только молчали – он был достоин того, к чему стремился! И какое бы досадное недоразумение не подставило ему подножку на этом восхождении, он перешагнет через него и докажет свою невиновность.

Так думал он, проживая год за годом. На третий его уже было не отличить от людей. Конечно, самые чувствительные его побаивались, хотя сами не понимали почему, а люди с даром и вовсе были для него что бельмо на глазу. Он оттачивал навыки маскировки, совершенствовал личину, ведь чем старательнее он тренировал свою ки, тем больше нечеловеческих черт в нем проскакивало, но настоящим ёкаем так и не делало. Он видел теневую сторону мира, выучился рэйки – целебной медитации, нашел границы своей силы, доступной этому жалкому несовершенному телу, и это уже гораздо больше, чем дано даже талантливому оммёдзи. Эту братию он избегал, слышал, как школа экзорцизма Дзисин жестока к ёкаям, а Фусин – и к ёкаями, и к людям. Он прятал в себе змея, чтобы в будущем выпустить на свободу. Верил, этот час непременно настанет.

Однажды Мацумото Хизаши остановился в рёкане в живописном месте в горах. Весна была в самом цвету, ласковый ветерок плавно качал в воздухе нежные лепестки опадающих слив, щекотал нос свежим ароматом листвы, солнце согревало не палящим пока светом. Хизаши уже много земель обошел к тому времени, как оказался в здешних краях, проникся очарованием уединения и решил задержаться до начала лета. Рёкан был не то чтобы роскошный, скорее самый обычный, неказистый, но кормили тут сытно, а онсэн под открытым небом приятно расслаблял. Заправляла тут пожилая супружеская пара, помогала им взрослая рано овдовевшая дочь, к постояльцам они с разговорами не приставали, а ближайшее поселение было у подножия горы.

Раз Хизаши сидел в саду на нагретом солнцем камне и любовался рябью на крохотном пруду, он никуда не спешил и ничего не хотел, просто грелся. Тогда-то он и услышал, что прибыл бродячий предсказатель. Их хватало на дорогах империи, как и тех было с лихвой, кто охотно платил за предсказание. Вот Хизаши не доверил бы кому-то заглядывать в свою судьбу. Он лениво прикрыл глаза и погрузился в легкую медитацию. Здесь, в горах, ки в нем текла еще ровнее и увереннее, и ее подпитывала ки земли и воздуха.

Вечером на гору опустились плотные, как кисея красавицы, сумерки, остро пахнущие цветами. Хизаши вышел из комнаты и впервые встретился с заезжим предсказателем. В своем старомодном одеянии тот выглядел до смешного важным, тогда как лицо у него было простецкое, да еще и хитрющее, как у лисы, с прищуренными глазами, похожими на щелочки. Он развалился у столика, откинувшись на локоть, и, согнув ногу в синих шароварах, попивал сакэ, которое подливала ему дочь хозяев. Хизаши молча сел подальше, но места было не так много, чтобы делать вид, будто рядом никого.

Гадатель явно желал познакомиться.

– Какой чудесный воздух в горах! – воскликнул он. – Услада для уставшего путника. Не правда ли, господин?

– Если вы устали, так идите спать, – буркнул Хизаши.

– А может, господин желает получить предсказание?

– Не желает.

– А если я скажу, что мои предсказания помогают найти путь к своей спрятанной сути?

Хизаши собрался уже ответить еще резче, но промолчал. Отчего-то навязчивые речи этого гадателя отозвались в сердце, и сладкий голос будто бы обещал избавление от всех бед. Хизаши обернулся и смерил его оценивающим взглядом.

– С чего бы мне интересоваться таким?

– Вам лучше знать, господин, – спокойно ответил гадатель и вернулся к своему сакэ. Хизаши же до конца ужина не мог сосредоточиться ни на еде, ни на напитках. Эта нечаянная встреча и последовавший за ней разговор всколыхнули в памяти тот день, когда Хизаши пришел в один поселок и там прогнал предсказателя, предлагавшего Хизаши узнать его судьбу. И взгляд у того тоже был хитрый, лисий, будто они братья-близнецы, разделенные десятилетиями. И в этот раз Хизаши не спешил отказываться.

Поздним вечером, когда в рёкане погасли почти все огни, Хизаши спустился к пруду и застал там гадателя. Тот сидел на камне, но смотрел не на воду, а на чернильное небо без единой звёздочки. Удивительная темнота, непроглядная для человека, но вполне сносная для кого-то вроде Мацумото Хизаши. Но и странный гадатель повернулся к нему так, будто увидел издалека.

– Господин все же пришел, – широко улыбнулся он, а глаза оставались хитрыми, хищными.

– Что за околесицу ты нес про суть? – спросил Хизаши намеренно грубо.

– О, всего лишь подумал, что вам, господин, срочно требуется судьбоносный совет. Я ясно вижу, вы запутались. Позвольте помочь.

Хизаши колебался. Не было у него доверия к многочисленному якобы клану Кансэй, чей промысел все чаще приносил лишь ложные надежды и ни капли истины. Да и кому из людей она действительно нужна, эта истина?

Хотя Хизаши человеком никогда не был.

– Что ж… Покажи мне свое мастерство.

Рано утром этот гадатель покинет затерянный в горах семейный рёкан, а Хизаши останется, сбитый с толку сказанными им накануне словами.

«Меч, сердцем демона движимый, путь проложит к изначальному».

Это звучало слишком похоже на то, что Хизаши искал, но в той же степени могло оказаться просто красивой фразой из набора для одурачивания суеверных крестьян. Только с Хизаши гадатель денег не взял и ничего больше не добавил.

Весна шла на убыль, все длиннее и жарче становились дни, все чаще Хизаши смотрел на тропу, начинавшуюся за воротами рёкана. И все сложнее было удержаться от искушения. И однажды Хизаши ушел. Брать ему было нечего – только свой веер да немного еды, уж больно вкусно тут готовили, – и тропа удобно легла под ноги, уводя проклятого богами ёкая, прозванного среди своих предателем и «тем, который не смог», змей-из-под-сосны, спустился с горы и отправился в новое путешествие, которое приведет его в первые дождливые деньки месяца хризантем в Лисий лес, где он встретит юношу, чтобы изменить его судьбу, околдовать и запутать, заставить впустить себя в школу оммёдо и экзорцизма Дзисин, ведь именно там хранился «меч, сердцем демона движимый».

Но одного только Мацумото Хизаши тогда знать не мог – что день его триумфа омрачится виной, болью и разочарованием. И он же начертит новую линию судьбы – его общей судьбы с Куматани Кентой.

Борьба

Остров покинули с твердым сердцем. Они и так слишком долго позволяли всему течь своим чередом, их тела давно восстановились, и боги больше не спешили вмешиваться в ситуацию. Хизаши до сих пор не определился с отношением к случившемуся, въевшаяся в кровь обида за несправедливость не давала ему поверить в добрые намерения Адзи-сики и его божественного приятеля, но и поспорить с тем, что без их помощи сегодня для них бы вовсе не наступило, не мог.

Небо постепенно светлело, глаза уже выхватывали в ровной линии горизонта очертания земли, значит, скоро вынужденное затишье порвётся, как излишне натянутая струна. Хизаши стоял на палубе и позволял морскому бризу гладить своё лицо и волосы.

– Из тебя вышел бы очень красивый ками, – услышал он за спиной. – К твоим святилищам приходили бы просить удачи в любви.

Под конец Кента всё-таки усмехнулся, не выдержав серьезную мину. Хизаши поймал прядь собранных в хвост волос и накрутил на палец – белое на белое.

– Продолжишь так шутить, подумаю, будто ты уже решил предпочесть меня той шаманке.

– Это лишь отчасти шутка, – пошел на попятную Кента. Появившись сбоку, он положил ладони на деревянный борт лодки и тоже вгляделся вдаль. – И если тебе показалось, что я серьезен в отношении Чиёко, то мне пока нечего на это ответить.

– Так ты и не мне должен отвечать.

– Знаю. Но кто поймет меня лучше, чем ты?

Хизаши пожал плечами.

– Мадока. О делах сердечных лучше поговорить с ним, он-то научит тебя уму-разуму.

Они одновременно вспомнили, как Джун получал затрещины не таких уж и слабых женских рук, и рассмеялись, и в предрассветной тишине звук их смеха разнёсся над океаном.

– Прости, я не хотел нагружать тебя еще и этими своими сложностями, – извинился Кента и навалился на борт грудью. – Просто… Она хорошая, но я… Не думаю, что я готов к чему-то такому.

Хизаши ничего не сказал. Ему терзания юного сердца были чужды, он не понимал страданий и радостей влюбленности, не стремился к ней и надеялся, что до такой степени человечности дойти не успеет. По любой из причин. Но…

– Мне кажется, я понимаю, что такое – стремиться быть с кем-то, пока хватает сил, – сказал он тихо, кладя свои ладони рядом с руками Кенты и изучая разницу. – Если ты почувствуешь, что Чиёко та, с кем ты захочешь быть, просто сделай это. Не пытайся стать хорошим для всех вокруг. Ты и так всем нравишься.

Пальцы Хизаши длинные, тонкие и очень светлые, ногти у него вытянутые и отливают нездоровой синевой. Если он родился человеком, то был ли он всегда таким непохожим на других, или это еще одна насмешка богов?

– Я так и поступлю, – сказал Кента решительно. – Я послушаю свое сердце в тот миг, когда придется давать ответ, и оно подскажет мне честный путь.

Он выпрямился, подался вперед, будто хотел упасть в море, но не успел Хизаши напрячься, громко продекламировал:

– Пф, – не сдержался Хизаши и поймал смеющийся, ничуть не оскорбленный зеленоглазый взгляд. – Твои стихи становятся лучше, но все же проза тебе идёт больше.

– Я лишь хотел посвятить тебе прекрасные строки, но прими хотя бы то, что получилось.

Хизаши кивнул. Над лодкой стремительно пронесся серокрылый буревестник, извещая о скором завершении морского путешествия. Управляющий Тояма лично вез их, выбрал скромную бухту, скрытую от любопытных глаз, и от души обнял обоих и пожелал удачи. На этом их дороги расходились. Провожая взглядом темный силуэт на водной глади, Хизаши в очередной подивился тому, как странно складывается нынче жизнь, и как много будто бы совершенно случайного, неважного или откровенно, по его мнению, раздражающего теперь обретало свой смысл. То наказание от Ниихары, обернувшееся кораблекрушением, познакомило их с местом, где они смогли прийти в себя, и с людьми, готовыми подставить плечо.

«Ты был прав, Кендзи, – со щемящей, но все же светлой грустью подумал Хизаши. – Это я запретил себе замечать добро, потому что раз не смог пережить зло».

– Куда мы теперь? – спросил он, поворачиваясь к Кенте.

Они снова выглядели так, как раньше. Госпожа Юэ достала из закромов форму Дзисин, Кента завязал волосы белой тканевой лентой, но хвост стал длиннее и сильнее лохматился от соленого воздуха и ветра. А вот Хизаши досталась в довесок соломенная сугэгаса[212], чтобы убрать под нее узел побелевших волос, уж слишком эта особенность бросалась в глаза. Признаться, Хизаши терпеть не мог прятать себя, ещё на горе Акияма он страдал от необходимости маскироваться под невзрачного путешественника, и со временем легче не стало. Он зло потянул за плетёный край, натягивая шляпу ниже на лицо.

– Туда, – Кента, подумав немного, махнул рукой прочь от побережья.

– Пешком?

– Помнится, ты не очень жаловал лошадей.

– В них есть свои преимущества, – проворчал Хизаши, прикидывая, сколько дней займёт путь. Старик Ниихара отправил их узнать нечто, что поможет им в борьбе с Хироюки, но что именно это за сведения, писать не стал. Точно снова решил погонять их.

Меж тем наступал новый день. Едва они покинули бухту, как море заискрилось под первыми солнечными лучами. Их тепло согревало спину, будто ласковыми руками провожая в дальний путь. Отдых на Камо-дзиме затянулся, но он дал им обоим время привести в порядок не только тела, но мысли. Хизаши всё ещё не принимал себя Ясухиро, всё ещё не готов был смириться с тем, что источник зла – его старший брат, чье имя всплыло из тьмы памяти столетия спустя. Но во тьме ему и самое место. Однако же отрицание ничего не изменит, сопротивление истине не сделает его счастливее, как не спасет Кенту, Мадоку, Сасаки, Учиду – вообще никого, даже его самого. И, несмотря на страх посмотреть себе в глаза и увидеть там незнакомца, Хизаши наконец вернул свою силу – не ту, что дремала, свернувшись змеиными кольцами в клетке смертного тела, а силу духа, силу нести себя вперед назло всему миру. О, Хизаши ведь всегда умел извлекать из ненависти желание действовать.

Пожалуй, это единственное, что он мог разделить с Хироюки.

Эти края были довольно далеки от окрестностей горы Тэнсэй, и сюда судьба их прежде не закидывала. Здесь по южному сильнее ощущалось приближение самого жаркого сезона, так что сугэгаса пришлась неожиданно к месту. В ближайшей же рыбацкой деревушке узнали направление к цели – старым серебряным штольням. Народ тут был благодушно настроен к чужакам, но охотно рассказал и о напастях, распространяющихся от столицы в разные стороны. Якобы император заперся во дворце, самураи охраняют богачей, а оммёдзи до сих пор не нашли способа побороть злокозненного демона. И все же здесь, неподалеку от моря, будто был совсем другой мир, защищённый от темных ветров империи.

Задерживаться не стали. Чем дальше отходили от побережья, тем осторожнее старались быть. Кто знает точно, насколько опасна ситуация и насколько заняты ею Дзисин и Фусин, чтобы оставить в покое пару бывших учеников. Хотя стоило отметить, что на дорогах на них не обращали внимания – люди семьями бежали подальше от источника демонической заразы и сами не догадывались, что могли таким образом ее распространять.

Демоническая зараза. Так в одном из отчётов называлось то, что творилось с людьми, которые вслед за одичавшими ёкаями подвергались необратимым изменениям. Проще говоря, переставали быть людьми, но и ни демонами, ни акумами тоже не становились. Так и застывали в искаженном, противоестественном состоянии, теряли разум и убивали всех без разбора. Ямато и впрямь погружалась в первобытную тьму…

Чтобы не вызывать вопросов – почему же они двое идут не от зла, а к нему – и заодно скрыть свою принадлежность к оммёдзи, в один из дней свернули на проселочную дорогу через лес, в противовес всему ужасному, что творилось с миром, весело шелестящему зелёной листвой. Сквозь густые кроны на землю падала ажурная солнечная сеть. Оба немного приободрились, и практически впервые с этого утра Кента заговорил:

– Сейчас бы засахаренных фруктов тётушки. Интересно, все ли с ней хорошо?

Он посмотрел на голубую прогалину неба между тянущихся друг к другу ветвей. В теплом воздухе порхали бабочки, соревнуясь в яркости рисунка на хрупких крылышках. Стрекотали в высокой траве невидимые насекомые, наполняя голову приятным, расслабляющим гулом.

– Возле Дзисин должно быть безопасно, – сказал Хизаши, чтобы успокоить друга.

– А что, если наоборот?

В глазах у Кенты не было привычного желания верить в лучшее, только тревожный блеск, который легко можно списать на блики от солнечных лучей. И такие эти глаза сейчас были зелёные, будто впитали в себя всю сочность леса, что солгать снова не вышло.

– Тогда ты можешь помолиться. Боюсь, это все, что от тебя сейчас зависит.

– Кому молиться? – хмыкнул Кента и покачал головой. – Ты был прав, небеса не такие чистые, как мне думалось, а боги слишком похожи на нас. И точно так же, как мы, они ошибаются, а потом не желают ничего исправлять.

Хизаши не знал, что стоит ответить на это откровение, ведь сказанное напоминало ему собственные дерзкие речи. Но когда слышишь их из чужих уст – уст Кенты, – они вызывают одну горечь.

– Твой Исао нас всё-таки спас, – напомнил он, теряя настроение.

Они не поднимали эту тему с первых дней на острове Камо. Кента был обескуражен, не сразу смог принять, что ками их крохотной деревеньки – бог из Такамагахары, и он уже не единожды являлся ему в облике человека. Наверное, с этой мыслью непросто смириться.

– Твой Адзи-сики тоже.

– Вовсе он не мой, – взвился Хизаши и, выхватив веер из-за пояса, быстро пошел вперед, хаотично обмахиваясь.

– Он покровитель змей, ты – хэби, – донеслось ему вслед. – Все сходится. Когда вернёмся домой, построим ему тоже алтарь, чтобы ты мог молиться.

Кента потешался над ним, но сам не знал, как сильно задело Хизаши это его «домой».

Не было у Мацумото Хизаши дома. А если и был когда-то, кто теперь знает, где его искать? И надо ли?

На четвертый день стало казаться, что места не такие уж незнакомые. Конечно, леса везде одинаковы, но чутье подсказывало – присмотрись, ты был здесь. И Хизаши присматривался. Путь их лежал через угрюмую чащу, куда не проникали солнечные лучи. Да, впрочем, серые облака затянули небо непроницаемым одеялом, было душно и неспокойно. Хизаши с досадой ожидал дождя, гадая, как сильно его извечный недруг осложнит им жизнь. Под сенью мощных крон можно было не опасаться вымокнуть насквозь, но лес уже начинал редеть, вот-вот покажется дорога, к которой они стремились выйти к вечеру. Еда закончилась, воды тоже оставалось на дне фляги. Скудные припасы им дали в последнем селении двое суток назад, с тех пор пришлось затянуть пояса. Хизаши некстати вспомнил времена, когда он только познакомился с чувством голода, и его передернуло.

– Смотри, там просвет, – указал Кента вперёд. – Поспешим. Было бы чу́дно к ночи найти крышу над головой или хорошее место для отдыха.

Спать снова на холодной земле не хотелось, и Хизаши с неохотой ускорил шаг. Не зря, ой не зря ему начали вспоминаться былые деньки!

Как только они преодолели крайний ряд деревьев, Хизаши застыл столбом.

– Что такое? – Кента тронул его за плечо. – Ты побледнел. Тебе дурно?

Хизаши медленно покачал головой.

– Нет, со мной всё хорошо. Но эта дорога… Я бывал здесь прежде.

– Насколько прежде?

– Почти сразу, как стал смертным.

Это было недавно, но с высоты прожитых бок о бок с людьми лет казалось, что минула вечность. Хизаши не вспоминал те дни, наполненные только яростью и отчаянием, но в последнее время в голове всплывало слишком много всего похороненного.

– Идём, там должна быть крыша для ночевки.

И он тронулся с места, а ноги сами понесли его той дорогой, по которой он уходил в свое первое путешествие.

Облака набухли, отяжелели, наполнились непролитым дождем, но пока воздух оставался сухим. Все вокруг застыло в ожидании чего-то, о чем люди не могли и помыслить. Строение в три этажа с плотно закрытыми ставнями внизу словно стыдливо пряталось в тени помрачневшего леса. Не горели призывно фонари под крышей и у входа, не ощущалось внутри жизни, если ее вообще можно было так назвать – существование прозвучало бы ближе к истине. Хотелось думать, что женщины, вынужденные продавать себя за медяки и терпеть нескончаемые унижения, просто решились наконец уйти.

Но Хизаши не только не ощущал тут жизни. Он ощущал тут смерть.

– Ты знал про дом! – Кента поспешил вперёд. – Такой большой! Кто здесь жил?

Он тоже сразу понял, что хозяева его покинули. Хизаши не спеша двинулся за ним, поигрывая веером за спиной.

– Сорванные цветы.

– Что?

– Это место называлось «Цветочным домом». Я немного пожил здесь. Не по своей воле, конечно.

Кента был уже у самой двери, как круто развернулся и уставился на Хизаши в изумлении.

– Ты жил в борделе?! Как так вышло?

Потом до чего-то додумался и стиснул кулаки. Хизаши никогда не видел у него таких эмоций.

– Постой-ка, – поторопился Хизаши развеять недопонимание, – меня похитили какие-то громилы и продали хозяевам «Цветочного дома». Долго держали в подвале, а потом позволили ютиться вместе с женщинами. Вскоре после этого кое-что случилось, и хозяева больше никого не могли удерживать. Я ушел.

Он встал рядом с Кентой и приподнял уголки губ. Тот всё ещё выглядел насупленным и таким до смешного возмущенным и… смущенным?

– Мне нечего стыдиться, как и тебе не стоит стыдиться дружбы со мной, – сказал Хизаши и толкнул дверь. – Что было, то прошло.

– Тебя похитили, когда ты был одинок и растерян, – тихо произнес Кента. – Я не могу принять то, что на твою долю выпало столько страданий по вине людей. Ты этого не заслуживаешь. И уверен, никогда не заслуживал.

– Ты все такой же доверчивый, – укорил Хизаши, хотя на самом деле порадовался, что изменения не повредили чистую суть этого забавного человека.

Он вошёл в сырую полутьму дома, куда никак не ожидал однажды вернуться, глаза быстро выхватили детали – тлен и запустение прочно поселились в этом месте, но, видимо, не они одни.

– Откуда столько паутины? – Кента опустил ладонь на рукоять простой катаны, подаренной Тоямой. – Подожди, надо убедиться.

– Все еще действуешь по правилам? – хмыкнул Хизаши. – Не трать талисманы. Я тебе и так скажу, что здесь сейчас никого, в том числе тех, кто оставил после себя этот мусор.

Кента поверил и пошел за ним к лестнице. По пути озирался с заметным любопытством, пересилившим даже настороженность.

– Никогда не бывал в борделях, что ли? – хмыкнул Хизаши. – А то я не знаю, куда тебя Мадока за собой таскал.

– Дело не в этом!

– Я и не говорил ничего такого. Чего ты сразу стесняешься?

Хизаши убедился, что лестница прочная, и пошел наверх. Паутина была и тут, клочковатые гроздья свисали с потолочных балок, оплетали углы, трепетали от сквозняка как призрачные саваны. Трогать ее было омерзительно, и Хизаши срезал препятствия веером и осторожно переступал.

– Лучше скажи, кто мог поселиться здесь? – сменил Кента тему. – Для мелких цутигумо слишком много паутины, хотя они и любят старые заброшенные места. Неужели Дзёро-гумо[213]?

– Надеюсь, нет, – скривился Хизаши. Одной бешеной паучихи ему хватило.

– Мы останемся?

– Разумеется.

И будто нарочно, снаружи зашуршал дождь. Кента сдвинул сёдзи, и в коридор хлынул влажный воздух с холодными каплями. Дышать стало легче.

– Тогда давай найдем место, где можно будет обороняться, если новые хозяева вернутся. – Кента убрал ножны за пояс. За его спиной качались деревья, дождь превращался в ливень, и темнеющее небо все сильнее давило на стремительно сыреющую землю.

Хизаши застыл, вдруг увидев на его месте сразу многих – слепого Кендзи, болезненную Химавари… Всех людей, которые недолго были рядом, а после исчезли навсегда.

– Хизаши-кун?

– Займем комнату хозяев, это на самом верху.

Он пошел вперёд, не оглядываясь, Кента и без того стал слишком легко читать по его лицу то, что не должно было быть прочитано.

Здесь хранилось много сундуков с украденным добром, сейчас, конечно, они наверняка пусты. За перегородкой спальное место – одно, ведь обычно старший из братьев не задерживался в «Цветочном доме», будто брезговал спать по соседству с юдзё, которых сам к этому и вынудил. И повезло, паутины тут почти не было, и Хизаши расслабил приподнятые в отвращении плечи. Кента нашел напольный фонарь и сунул внутрь огненный талисман. Тепла от него нет, а света достаточно.

– Книги остались. – Хизаши увидел в углу сваленные на узкий стеллаж сшитые листы. В сундуках и правда ничего не было, все ценное растащили то ли женщины, решившиеся начать новую жизнь, то ли залетные воришки. А вот книги никому не приглянулись.

Он, морщась, сел на футон. Дождь снаружи – плесневелая сырость внутри. Что-то часто они стали ночевать в подобных местах.

Хизаши не нравилось.

– Это сюнга[214], – Кента, конечно, сразу подошёл к книгам и раскрыл одну наугад. Потом вторую, третью, четвертую. Пятую протянул Хизаши с совершенно непроницаемым лицом.

– Демоны Ёми! – Хизаши чуть не выронил книгу. Прежде чем закрыться, страница мелькнула изображением молодой женщины в распахнутом кимоно и огромной змеи. – Это надо сжечь.

– Прихватим Мадоке подарок, – серьезно сказал Кента, – поможешь выбрать?

– Сам выбирай, коли хочется глазеть на это непотребство.

– Иногда легко забыть, что тебе уже двести лет.

– Ещё двести. И я планирую прожить примерно вдвое больше.

Сказал и понял, что это была ошибка. Кента бездумно смотрел в книгу, потом закрыл ее и с улыбкой произнес:

– Возьмём эту. Джуну любая понравится.

Только вот улыбка его была не такой – тусклой, неправильной.

– Сядь, – велел Хизаши. Когда Кента выполнил просьбу, выдал как на духу: – Не стану скрывать, что моей целью было с помощью Дзайнина снова стать ёкаем. Но предсказание обернулось обманом, и вот мои старания лишь идут на пользу врагу. Этого не изменить, но я все еще хочу…

– Хочешь стать ёкаем.

Хизаши промолчал.

– Я понимаю, – кивнул Кента. – И я сделаю все, что в моих силах, чтобы ты был счастлив.

Но Хизаши уже сам не мог решить, что же сделает его счастливым. Собирался прямо объяснить Кенте, что чувствует, и вот молчит, теряясь в мыслях и словах.

Достижима ли вообще теперь его первоначальная цель?

Хочет ли он ее достигать?

А если не хочет, то почему?

Странно, но из всех вопросов проще – и одновременно сложнее – оказалось ответить на последний.

– Если сюнга тебя не интересует, давай спать, – предложил Кента.

Спали бок о бок на одном матрасе, прижавшись спинами, чтобы не замерзнуть. Ливень снова утих, вернувшись к мерному шороху, убаюкивающему тревожный разум. Хизаши и правда смог поспать, прежде чем Кента толкнул его в бок. И тут же накрыл ладонью рот.

– Что-то происходит, – блеснул он в полутьме глазами.

Хизаши мотнул головой, давая понять – он не собирается шуметь, тихо сел и прислушался. Дом шептал. Мертвая тишина наполнилась странными звуками, похожими на музыку, но куда более зловещими и неприятными. Огненный талисман давно погас, однако им это даже на руку. Кента подобрал меч, и они вышли в коридор, готовые в любой миг вступить в сражение. Но их там никто не поджидал, лишь только ветер, проникающий сквозь оставшиеся открытыми сёдзи, гулял туда-сюда, разгоняя застоявшийся воздух. И чем чувствительнее были его порывы, тем ощутимее улавливалась эта потусторонняя мелодия.

– Ниже, – одними губами произнес Кента.

И впрямь источник явления был где-то внизу. Хизаши тряхнул кистью, собирая ки в веере. Что бы ни притаилось в тенях бывшего борделя, они оба были во всеоружии.

Ступени скрипели, добавляя новых звуков, хотя от ночного безмолвия уже не осталось и следа. Свободной рукой Кента проверил, удобно ли вытаскиваются из-за ворота талисманы, Хизаши обогнал его и остановился как вкопанный перед неожиданной преградой: безвольно висящая вечером паутина стала тонкими, точно волосок, натянутыми хаотично нитями, от одной стены до другой, от пола до потолка, как будто кто-то нервно взмахнул кистью, и следы этих росчерков застыли тончайшими струнами. Даже просто заметить их было сложно, повезло, что глаза редко не подводили Хизаши. Он протянул руку и зацепил нить. Сначала они оба услышали высокий звук, а потом Хизаши поднес палец к лицу и увидел рассекающую подушечку алую полосу пореза.

– Зачем ты это сделал? – рассердился Кента. – Можно было проверить ножнами.

Хизаши сунул палец в рот и нахмурился. В момент, когда он прикасался к затвердевшей паутине, он почувствовал близость первозданного зла. Такое несли в себе только те, кто впитал скверну Ёми.

Плохо дело.

– Слышишь? – вдруг вскинулся Кента.

– Люди? – Хизаши перестал облизывать пострадавший палец, тем более что ранка начала затягиваться. – Невозможно.

– Но ты же тоже слышишь.

Кента завертел головой, поднырнул под перехлестьем нитей, снова застыл. Хизаши уже знал, куда им надо, однако сомнения перевешивали.

– Ты говорил, под землёй есть помещения? Тебя там держали. – Кента наклонил голову, чтобы миновать еще один опасный участок, но задел нить плечом, и на щеке появился кровавый росчерк. Он напомнил Хизаши о шрамах на шее и запястьях Учиды и вывел из раздумий.

В конце концов, если Кента хочет кому-то помочь, задача Хизаши – не допустить, чтобы помощь понадобилась самому Кенте. Это раньше Хизаши не подвергал сомнению никакое из своих действий или решений, но сейчас начал понимать, что был прав далеко не всегда.

Он сложил веер и убрал за пояс.

– Ступай за мной и, ради всех богов, не крови направо и налево.

Кента пальцем провел по щеке, только сейчас заметив царапину.

– Прости, буду осторожнее.

– Верится с трудом, – процедил Хизаши и ловко двинулся к цели. Он не так уж долго прожил в «Цветочном доме», но все отлично запомнил, готовясь к побегу. В подвал можно попасть через дверь, искусно задрапированную гобеленом с изображением девушки, уснувшей на террасе. Но чтобы подобраться к ней, надо было превратиться в змею или сразу в туман, потому что весь первый этаж, где гости рассматривали «товар» и воздавали должное угощениям, заполняли перекрещенные во множестве мест нити, опасно отливающие сталью в свете огненного талисмана Кенты. Пока он горел, успели оглядеть зал – ни просвета. Человек не в состоянии так владеть своим телом, чтобы не лишиться по пути рук, ног или вовсе головы.

– Пойду я, – сразу сообщил Хизаши.

– Хорошо, – согласился Кента. Хизаши опешил:

– И не будешь спорить?

– Очевидно, что мне не хватит ловкости, – пожал тот плечами. – Оставляю это на тебя.

Его «будь осторожен» повисло между ними несказанным, но почти осязаемым. Хизаши снял хаори, бережно сложил и отдал Кенте. Размял плечи, руки и легко скользнул, сильно откинувшись назад, под нитью, так что кончик белоснежного хвоста едва не коснулся пола. Поворот, два коротких шага – нырок. Шаг влево, разворот корпуса – и просочиться в узкую вертикальную щель. Хизаши танцевал, плавно, грациозно, под гудение и призрачный шепот струн, тревожимых движением воздуха. Нарочно не искал, но изредка находил взглядом Кенту и криво усмехался, мол, смотри, ты бы и правда не сумел.

И вдруг оказался точно перед безвкусным гобеленом. От ткани шел холод, всколыхнувший в памяти унизительные картины пленения, тогда все ждали, когда он сломается, подчинится. Ха! Змею можно скрутить, но она все равно извернется, чтобы укусить обидчика. Хизаши сдвинул в сторону гобелен и без промедления начал спускаться, его шаги гулко отражались от стен, подошва гэта – не тех, к каким привык, но тоже весьма красивых – стучала о деревянные ступени. Было холодно, будто спустился в ледяную пещеру, а может разум играл, недовольный возвращением в это одинокое темное место.

Ступени ещё не закончились, но Хизаши остановился и невольно присвистнул: пол усеивали тела. И пусть здесь не было никакого источника света, Хизаши и так видел достаточно. Прищурил левый глаз, и другим ясно разглядел опутавшие их пульсирующие красным нити. Они всё ещё питались, поглощая остывшую плоть, и это было омерзительно. Мало какие из ёкаев не брезговали мертвечиной, разве что гаки или дзикининки, остальные же если и предпочитали людоедство, охотились на живых. Некстати подкатила легкая дурнота, но Хизаши напомнил себе, что он не какой-то слабый человечишка и видал вещи пострашнее. Спустился ниже и почуял в чужой «кормушке» живую энергию.

Он не стал тратить время и осторожничать, достал веер, воспользовался порезом на пальце – пришлось расковырять поджившее – и начертил несколько размашистых символов на нем. Взмахнул, закручивая ки, и паразитирующая сеть лопнула, разбрызгивая вонючую жижу, и из-под потревоженных тел выбралась сначала девушка, а потом парень.

– Ходить можете? – спросил Хизаши и, не дожидаясь ответа, продолжил: – Тогда идёмте.

Людям было на вид лет по четырнадцать, младше Кенты, и не только лицом. Они пугливо жались друг к другу, тонко подвывали, но шли, шаркая босыми ногами по ступенькам. Хизаши торопился, но не потому что боялся наткнуться на того, кто устроил здесь свое гнездо. Нет, если бы он решил наказать непрошенных гостей, давно бы явился.

Хизаши вышел в главный зал и обнаружил, что натянутые нити снова обмякли и стали просто хрупкими мягкими гроздями паутины. Кента ждал возле двери, напряженно держа ножны так, чтобы быстро выхватить меч в случае опасности. При виде Хизаши его рука расслабилась, но снова сжала оплетку, едва следом за ним вышли еще двое.

– Ты цел, – утвердительно кивнул Кента и руку с меча убрал.

– Я да, но там внизу много тех, кому повезло меньше. Позже расскажу.

Кента переключил внимание на людей, и лицо так сразу помягчело, что Хизаши даже приревновал. Что поделать, стоило помнить, какой Куматани Кента жалостливый.

– Ребята, как вы здесь оказались? С вами все хорошо? Вы сильно пострадали?

Сквозь тонкие сёдзи просачивался лунный свет, позволяя лучше изучить спасённых. Они казались невредимыми, скорее оглушенными страхом и истощенными. Парень вообще уставился перед собой так, будто ничего не видел и не понимал, а девушка цеплялась за него, однако смотрела настороженно, но прямо. Если судить по одежде, крестьяне, и вряд ли что-то связывало их с «Цветочным домом».

– Онемели от ужаса, – фыркнул Хизаши и заслужил неодобрительный взгляд Кенты.

Тот опустил ножны, чтобы не пугать никого, и продолжил:

– Меня зовут Кента, это Хизаши, мы оммёдзи. Расскажите, откуда вы и что случилось, и мы поможем.

– Кхм, – выразительно кашлянул Хизаши, который не собирался нянчиться ни с кем. Вывели из подвала и хватит. Дальше сами.

Парень продолжал молчать, а девушка наконец отлипла от него и вцепилась в руку Кенты.

– Отведите нас домой!

– У нас важные дела, – встрял Хизаши.

– Конечно, мы вернём вас домой, – согласился Кента, но руку осторожно высвободил. – Показывайте дорогу.

Дети вышли на улицу, а Хизаши за локоть остановил Кенту в дверях.

– Не надо нам с ними идти, – тихо сказал он.

– Предлагаешь бросить бедняжек посреди ночи после того, что они пережили?

– Мы не знаем, что они пережили.

– Ты сам сказал, что нашел их среди мертвых тел.

Хизаши прижал пальцы ко лбу, чтобы собраться с мыслями.

– Я не чувствовал живой энергии, пока не нашел их. Тебе не кажется это странным?

– Ты думаешь, они…

И снова Кенте удалось удивить.

– Ты мне веришь?

– Ну конечно. – Кента улыбнулся и похлопал его по груди. – Но мы все равно пойдем с ними, просто будем начеку. В конце концов, это может быть недоразумение.

Хизаши согласился. Уж он не спустит с детишек взгляда, пока они или покажут свою истинную суть, или просто приведут их к другим людям.

Снаружи ветер гонял облака, и звёзды мигали, то появляясь, то исчезая под их мрачной тенью. В воздухе ещё заметно ощущалась дождевая взвесь, но самое неприятное осталось позади. Чуть позже они узнали, что девочку зовут Эри, а ее брата Рюхей. Они и правда были довольно похожи, если бы лицо Рюхея хоть что-то выражало.

– Он отсталый? – прямо спросил Хизаши, ткнув в мальчишку веером. Эри потупилась.

– Говорят, при рождении я забрала часть его души, поэтому он такой… Но братец все понимает! Просто не может сказать. Правда, братец?

Она прильнула к его плечу, и Рюхей впервые за все время издал звук – испуганно замычал, вращая глазами.

– Бедняга, – посочувствовал Кента. – Я ведь могу его понять…

Хизаши знал, о чем он. О том времени, когда телом управлял Хироюки, заставляя Кенту лишь наблюдать изнутри за тем, как его руки обагряются кровью невинных. Не иметь воли – это страшно.

Ещё Эри рассказала, что они с братом собирали грибы в лесу, но Рюхей потерялся, а когда она его нашла, то что-то упало на них сверху, опутало с ног до головы, и после этого она ничего не помнит. Большие глаза девочки – да что там, уже почти девушки – наполнились слезами, и она снова кинулась брату на шею.

Они оба всё ещё казались Хизаши странными, но он ощущал человеческую ауру и мог лишь внимательно следить за каждым шагом брата и сестры. Они свернули с дороги, знакомой Хизаши по встрече с повозкой, груженной овощами, а вот этой тропкой он шел впервые. Луна ярко освещала путь, но тени от высоких деревьев стали еще гуще и чернее, они словно тянулись к людям в попытке то ли сожрать, то ли остановить. Кента сбавил шаг, и Хизаши пристроился по правую руку, ожидая, что он скажет.

– Не смотри на них так, пожалуйста, – попросил Кента.

– И как же, по-твоему, я на них смотрю?

– Не мигая.

Хизаши моргнул. Возможно, он и правда слишком явно демонстрировал свое подозрение.

– И ты потерял шляпу.

Хизаши и думать о ней забыл, тем более что для него этот цвет волос скорее возвращение в прошлое, нежели что-то странное. Он раздраженно цыкнул и потянулся завязать их в тугой узел, но Кента жестом его остановил.

– Не надо, не трогай.

Хизаши опустил руки и тряхнул головой, позволяя хвосту свободно скользнуть вдоль спины.

– Ты прав. Я слишком долго скрывал себя.

– Полагаю, ты не только о волосах, – улыбнулся Кента.

Хизаши хмыкнул и предпочел промолчать.

Эри побежала вперёд, оглядываясь на ходу:

– Почти пришли! Скорее, скорее!

Хизаши и Кента переглянулись и поспешили за прыткой девчонкой. Рюхей нехотя поплелся за ними. За деревьями тропа расширялась и упиралась в небольшое поселение на возвышенности, десятка на два домов, объединенных в несколько семей. И уже издалека стало понятно, что в деревне не все гладко. Жители от мала до велика собрались на центральной площади, вооруженные мотыгами и палками, и кто бы мог подумать, против кого они ополчились!

– Это же оммёдзи! – вырвалось у Кенты.

Они ещё были слишком далеко, чтобы на них обратили внимание, но зато прекрасно видели разворачивающуюся под лунным светом удивительную сцену: те, кого оммёдзи должны защищать, готовы были убить своих защитников голыми руками. Их ярость для Хизаши была столь же ощутима, как осорэ ёкаев – так много ее собралось и так она сильна.

– Все из-за таких, как вы! – потрясал мотыгой седой мужчина.

– Только и можете народ обкрадывать, обманщики!

– Лжецы!

– Убийцы!

Хизаши не понимал, что здесь произошло, но для одинокого оммёдзи ситуация складывалась опасная. Кента шагнул вперёд.

– Остановитесь, люди! Что вы делаете?

Хизаши поежился, когда все одновременно повернули головы к ним, будто кто за веревочку дернул. Ему не привыкать было ко всякому, но толпы озлобленных людей он опасался инстинктивно, точнее опасался хэби в нем. Он посмотрел на Кенту, но тот уверенно двинулся вперёд, не обнажая клинок, но держа его на виду.

– Что вы творите? – повторил он строго. – Чем провинился этот экзорцист?

На незнакомце были цвета Дзисин, на них с Кентой тоже, но они-то сейчас только притворялись учениками, а этот дзисинец настоящий, и Хизаши подумал – а стоило ли за него заступаться?

– А вы ещё кто такие? Бродите по округе среди ночи, – из толпы вышел тот самый седой мужчина.

– Мы оммёдзи, – заявил Кента громко.

– Нынче каждый второй оммёдзи называется, а нам потом детей хоронить! Нет уж, достаточно мы настрадались и от нечисти, и от вашей братии.

Хизаши уловил изменение атмосферы, в воздухе будто запахло кровью. Он поспешил встать рядом с Кентой, вскинув руки, вооруженный только сложенным веером.

– А ну хватит буянить! – Он шагнул ближе к чужому оммёдзи. – Сами видите, сила на нашей стороне. Так что объясните нормально, что вы не поделили.

По толпе крестьян прошел шепоток, Хизаши очень четко улавливал его настроение – люди пытались понять, враги к ним явились или друзья. Сам же повернулся к дзисинцу и спросил:

– Кто такой, почему один?

Кента тоже подошёл к ним и вдруг хлопнул юношу по плечу.

– Хамада, ты ли это?!

– Куматани-сан? – на лице дзисинца отразилось облегчение, но тут же сменилось настороженностью. – Куматани-сан, так значит, вы живы? И… – он перевел взгляд на Хизаши и вздрогнул, – Мацумото.

– Не бойся, не съем, хэби людей не едят.

«И не запоминают», – хотел он добавить, но не стал.

– Хизаши, это Хамада из последнего набора Дзисин, он незадолго до Досинкай должен был получить свой первый меч.

Меч у Хамады имелся, а вот руки, вопреки девизу школы, заметно тряслись. И вообще Хизаши только сейчас обратил внимание, что перед ним еще парнишка, даже младше, чем был Кента, когда они встретились.

– Дзисин совсем совесть потеряли, – буркнул он. – Эй, Хамада, как там тебя, чего эти люди от тебя хотят?

– Мы с ещё двумя соучениками возвращались в школу, когда попали в эту деревню. В окрестностях завелся какой-то монстр, поначалу убивал лишь молодых и здоровых. Мы так и не поняли, что это, когда Катцу и Махиру пропали. Я ничем не мог помочь, только доложить в школу, понимаете?

– Так значит, эти двое… – начал было Кента, но его прервали.

– Один экзорцист или трое, мы не позволим вам уйти, – сказал глава деревни.

– Эри и Рюхей, – перебил Кента и смог завоевать внимание. – Мы привели их домой. Они… – он обернулся и не обнаружил детей. – Наверное, испугались.

– Эри и Рюхей? – Хамада недоуменно округлил глаза. – Но мы лично нашли их тела.

Он стоял между Кентой и остальными, неосторожно повернувшись к людям спиной. Луна серебрила ему кожу, а когда скрылась за облаками, во внезапной темноте раздался треск.

Хизаши сразу его узнал – с таким звуком рвалась плоть. Он слышал его, когда собственная плоть поддалась под пальцами «Кенты». Лунный свет окончательно померк за пеленой, заволокшей небо, но Хизаши видел как никогда четко – из живота еще ничего не понявшего юноши торчало нечто длинное и острое, чуть загнутое вверх. Оно не блестело, как меч или копьё, и почудилось даже, что это и не оружие вовсе.

Что это что-то живое.

– Хамада!

Кента схватил его за плечи и удержал, когда темное острие с чавканьем вырвалось из тела. Брызнула кровь, и несколько капель попало на одежду Хизаши, стоящего в стороне.

– Кума… – Хамада захрипел и с ужасом уставился в лицо Кенты. – Я у… уми…

– Нет, нет, ты будешь жить, – пообещал Кента, и его ложь заставила юношу слабо улыбнуться. И эта застывшая навеки, полная понимания неизбежности улыбка отпечаталась в голове Хизаши с ужасающей четкостью. Он не помнил этого паренька и вообще плевать на него хотел. Но будь оно все проклято, он не должен был умереть здесь, сейчас! Не на руках у Кенты.

Он резким взмахом раскрыл веер, голубоватое свечение ки на мгновение выхватило из мрака корчащиеся, как в агонии, фигуры, которые язык бы не повернулся назвать человеческими.

Кента опустил мертвого Хамаду на землю и не успел подняться, как Хизаши уже снёс голову его убийце. Мрак снова сгустился, облепил точно влажным одеялом, что-то двигалось вокруг, скрежетало одеревеневшими суставами, лязгало и вонзало в жирную землю конечности. Зрение Хизаши помутилось, выброс ки не был таким уж мощным, но все чаще он подмечал, что сила будто утекает из него, как вода из поврежденного сосуда. Благо Кента быстро пришел в себя, выхватил меч из ножен и встал за его спиной.

– Это все жители деревни, – сказал он хрипло. Ни удивления, ни страха, лишь холодное принятие.

– Больше нет.

Все как писали в докладах, проходящих через Камо-дзиму. Люди перестают быть людьми, это словно болезнь, от которой не исцелиться. Убивая сейчас этих существ, они дарили им освобождение.

Пробился сквозь облака рассеянный призрачный свет, за ним, как за синей вуалью, двигались уродливые бакэмоно: их покрыла серая растрескавшаяся корка, спины изогнулись, уронив тощие тела на четвереньки, но руки и ноги больше не походили на человеческие конечности – они превратились в широкие кривые клинки то ли из цельной кости, то ли из того панциря, за которым скрылась кожа. С громким зловещим треском их шеи поворачивались по кругу, так что глаза оказывались внизу, а открытый рот наверху, и они наступали на застывших спиной к спине оммёдзи.

– Как же боги допустили подобное? – прошептал Кента, крепче перехватывая катану. Хизаши нечего было ответить, ведь он как никто знал, что с богов небольшой спрос.

Вместо этого он вскинул к небу веер и раскрутил круговым движением кисти. Заклинания, которым обучал его когда-то старший брат, легко всплывали в памяти и ложились на язык слово за словом. Чудовища остановились, завороженные им, и Кента проскочил под его рукой и вихрем пронесся, разрубая на части каждого. Хизаши не видел его лица и не ощущал чувств, но сердце колотилось совсем не так, как положено сердцу змея.

Он пошатнулся. Кента уже закончил и теперь стоял посреди груды тел, опустив голову. Лунный свет омывал его темный силуэт, и Хизаши невольно поежился.

«Черный человек ждёт своего Ясухиро».

Неужели таким он виделся другим ёкаям? Пугающим и неотвратимым, как падающий на твою голову клинок.

– А он хорош.

Шею захлестнуло удавкой из тонкой, как волос, шелковой нити. Она впилась в горло, врезалась в кожу. Запахло кровью.

Кента обернулся и вскинул перед собой меч, но не рискнул сделать ни шага.

– Хозяин никогда не ошибается, – пропел над ухом нежный женский голос. Голос Эри-чан. – Все его решения столь мудры и дальновидны.

Нить врезалась сильнее, ещё немного усилия – и Хизаши лишится головы.

– Эри, или кто ты на самом деле, – Кента опустил меч, – если тебя прислал Хироюки…

– Я просто хотела сама посмотреть, – звонко рассмеялась она, и Хизаши почувствовал, что снова может дышать.

– И что ты увидела?

– То же, что и хозяин.

Хизаши зажал порез ладонью и нашел взглядом женщину, танцующую в лунном свете, не касаясь земли.

Верхний слой ее дзюнихитоэ[215] был кроваво-красным, тяжёлый многослойный наряд раскрывался в движении, приоткрывая края хакама. Лицом это была все та же Эри, но взрослее, ее гладкие волосы с обрезанными у висков прядями спускались до земли, и лунное сияние запутывалось в них. Хотя стоило лишь присмотреться, чтобы понять, что это не свет, а тончайшие нити, идущие от женщины к уничтоженным Кентой монстрам.

– Ты демон! – обличающе ткнул в нее пальцем Куматани. – Ты обманула нас и этих людей!

– Пусть так. Но вам я сказала правду. – В ее руке мелькнул круглый веер и прикрыл хитро изогнутые губы. – Я забрала душу Рюхея и не только, теперь они будут вечность страдать в Ёми на радость моим братьям и сестрам. Как страдал твой отец, Кента-кун.

Она звонко рассмеялась, точно разом зазвонило множество хрустальных фуринов[216]. Хизаши уловил ярость друга и поспешил встать рядом.

– Не слушай ее, – прохрипел он с болью в горле.

– Ты знаешь моего отца?!

– Как видишь, я хорошо умею ладить с людьми. – Эри подхватила одну из своих нитей. – Они просто сходят от меня с ума. Готовы исполнить любой мой каприз, поверить каждому моему слову, их мысли меняются. Жаль только, они сами этого не понимают.

Демоница снова кокетливо рассмеялась и, замолкнув резко, увернулась от летящего в нее талисмана.

– Как невежливо, молодые господа!

– Что ты сделала с отцом?!

– Кента… – Хизаши схватил его за плечо. – Она играет твоими чувствами.

Эри не ответила, исчезнув едва луна снова скрылась.

Куматани бессильно зарычал. Хизаши редко видел его искренний гнев, но когда ярость его была замешана на печали, смотреть на это становилось невыносимо. Хизаши отнял ладонь от горла и увидел на ней мерцающее золото своей крови.

Так не должно быть.

– Ещё одна деревня, полная трупов, – услышал он хриплый, срывающийся голос Кенты. – Я снова их всех убил. В третий раз…

– Перестань.

– Мои руки в их крови. Понимаешь? Понимаешь?

Хизаши испугался по-настоящему. Они обсуждали гибель людей от Хякки яко и тот случай, где Кентой руководил Хироюки, и казалось, на этом все. Что пройдено, то забыто. А сейчас Кента был совсем другим. Хизаши слышал, как стучит его сердце – часто, неровно, надорванно. Луна ушла за облака, и в темноте пасмурной ночи Хизаши схватил его за плечи и встряхнул.

– Перестань же! Довольно! Ты не ви…

Кента с такой силой оттолкнул Хизаши, что от неожиданности тот едва не упал. Кончик клинка почти уткнулся в грудь.

– Ты ничего не понимаешь! Ты… Ты…

Кента плотно сжал губы, лицо исказила страдальческая гримаса, меч танцевал, не способный причинить вреда, ведь держащие его руки потеряли свою твердость. И Хизаши смело сжал лезвие ладонями, делая шаг, чтобы холодный металл упёрся в тело.

– Ну же, – сказал он, склонив голову и прожигая Кенту взглядом исподлобья. – Чего же ты хочешь? Зачем обнажил меч?

Катана дрожала, и через ее вибрацию Хизаши ощущал и дрожь Кенты, как будто оружие вдруг превратилось в связующую их нить.

– Ты прав, я ни демона не понимаю в том, что ты чувствовал и чувствуешь. Я не человек, пусть даже и мог родиться им. Все, что мне известно о чувствах, я узнал от тебя. Научи меня понимать тебя, Кента. Я не хочу больше смотреть со стороны.

Он говорил не только о них двоих или об их общих друзьях. Он говорил о днях, когда наблюдал из леса за чужой жизнью – короткой, но яркой, как падающая звезда.

И Кента расслабил пальцы.

Стоило убрать ладони, и катана со звоном упала на землю, а следом за ней на колени тяжело рухнул Куматани. Небо, будто только этого и ждало, уронило первые капли, и когда Хизаши опустился напротив Кенты, на их склоненные головы обрушился частый холодный дождь.

– Я такой слабый, – тихо сказал Кента и всхлипнул. – Как я могу кого-то одолеть? Как я могу тебя чему-то научить?

Хизаши ничего не ответил. Дождь быстро промочил одежду и волосы, облепив длинной челкой лицо. Кента плакал, но непогода милосердно скрывала это от посторонних глаз, да и не было никого – только Хизаши, но и он смотрел на свои руки, лежащие на бедрах.

Потом он взял из грязи катану и протянул Кенте.

– Возьми и не теряй больше. Я не видел человека сильнее тебя, с другим бы я не остался. Другого я бы не назвал своим другом.

Кента вскинул голову.

– Мне стыдно за себя. Прости, я посмел поднять на тебя меч.

– Обычная железяка, – фыркнул Хизаши. – Мы оба сбиты с толку, что говорить. Ничего не осталось прежним, и кто знает, что ждет дальше.

– Тогда ты будешь моей неизменной опорой. – Кента поднялся и убрал ножны с катаной за пояс хакама. – Если я снова пошатнусь, ты подставишь плечо.

– А если я потеряю путь, ты покажешь мне его.

Кента кивнул. Больше слов не требовалось, и здесь их удерживала только одна скорбная обязанность.

Хизаши помогал собирать тела. Изменённые колдовством, они сгорали в огне от талисманов не хуже акум, а вот Хамаду похоронили в земле на окраине деревни. Дождь больше не начинался, и когда со всем было покончено, уже занималась ранняя летняя заря. Грязные, мокрые и безумно уставшие, они с Кентой покинули опустевшую деревню. Тяжесть случившегося давила на обоих, но обсудить это не находилось сил.

Хизаши хотелось бы представить, что ему всё равно, но для этого уже было слишком поздно.

До заброшенного серебряного рудника добрались на следующий день. Погода выдалась на диво жаркой, солнце поднимало от влажной, напитавшейся дождями земли испарения, дышалось тяжело, и даже хладнокровный Хизаши под конец пути вспотел и мечтал только о тени и источнике, в который можно будет сунуть ноги. Кента раскраснелся, но не жаловался, а добрые люди в селении у подножия горы Гиндзу подарили им по соломенной шляпе, чтобы защититься от палящих лучей.

И там же им, наконец, удалось отдохнуть, поесть и выспаться. На последнем настаивал Хизаши, тогда как Кенте не терпелось найти вход в старый рудник, где их ждало то, что хотел им показать Ниихара-сэнсэй. Шел фумидзуки, месяц лотосов, а значит, Хироюки не покидал долину Хоси с самой весны. В стране творились темные дела, простые люди боялись за свою жизнь и уже не так доверяли помощи оммёдзи, но Кенте удалось убедить местных пустить их на постой. После плошки риса и супа-мисо Хизаши повесил на дверь офуда от случайных слушателей и повернулся к Кенте.

– Ты не думаешь, что Хироюки чего-то ждёт? Его прихвостни поставили три великих школы на уши за такое короткое время, а он до сих пор толком ничего не предпринял. Сидит себе в долине и…

– Ждёт нас?

Сказано это было с таким спокойствием, будто речь шла о Мадоке, с которым они договорились вместе сходить в баню. Хизаши замер, оценивая эту мысль, и нехотя кивнул.

– Получается, мы ему всё ещё нужны?

– Ты его брат, – напомнил Кента, скрещивая ноги на тонком матрасе. – Если, в отличие от тебя, он об этом помнит, значит, ты всё ещё важен ему.

– Пусть катится в Ёми! – выругался Хизаши с чувством.

– Было бы чудесно, но вряд ли он уйдет сам.

– Рад, что ты можешь шутить о таком, – вяло огрызнулся Хизаши и сел напротив. Комната им досталась маленькая, но для ночлега сойдет. Им не впервой тесниться.

– Я лишь хотел, чтобы ты хоть немного улыбнулся. Но я забыл, с кем имею дело. Мацумото Хизаши не разбрасывается улыбками.

Хизаши и впрямь не спешил изображать благодушие.

– Ты прав. Скорее всего, Хироюки от нас по-прежнему что-то надо, но что? Разве он не получил желаемое? Он сам сказал, что мое икигимо ему теперь без надобности. Необходимое, чем бы оно ни было, он забрал через нашу с тобой бывшую связь. Мы прогнали его из твоего тела, однако это выглядело так, будто он того и добивался. Что вообще происходит в его голове?!

– Тише, тише, – Кента замахал ладонью. – Скажи, ты больше ничего не помнишь? О том времени, когда вы были братьями?

– Только то, что мы всегда были вместе, только мы двое.

– А ваши родители?

– Я их не помню.

Хизаши обхватил голову руками, и взгляд его погрузился в обрывки бессвязных воспоминаний.

Сказки, которые рассказывал ему родной голос, книги, которые он приносил, странные, порой жестокие вещи, которым он его учил. Все это не имело бы значения, если бы не ощущение нежности, заботы – и именно оно пугало Хизаши и сбивало с толку. Он не хотел признаваться Кенте, что, похоже, очень любил старшего брата, а тот, похоже, любил его. Тогда что пошло не так? Почему они все в итоге оказались здесь?

– Ты должен вспомнить больше, тебе самому станет легче. – Кента не прикасался к нему, даже не пошевелился, но Хизаши почудились теплые ладони на плечах, как в одном из его снов.

– Мне всё ещё страшно, – признался он.

– Бояться не стыдно.

– Ты ведь не спросил даже, чего именно я боюсь.

– Я и так знаю. Но чтобы все действительно закончилось, мы должны через это пройти, до самого конца. Мне тоже страшно, Хизаши, и я очень устал. И в этом совсем не хочется признаваться.

Хизаши поднял голову и посмотрел на Кенту. Тот мягко улыбался, а во взгляде скрывалась разбавленная временем горечь.

«Устал», – повторил про себя Хизаши. Он, наверное, тоже устал, и это так по-человечески.

– Когда закончим, давай найдем хороший рёкан с горячим источником, – сказал Кента, – и как следует отдохнем. Я, ты, Джун, Арата и Юдай.

Хизаши кивнул. Звучало прекрасно, только ни Джуна, ни Араты, ни Юдая не было, и кто знает, живы ли они вообще. Но озвучивать это Хизаши не стал, ведь если что-то не произнесено, оно еще как будто не имеет силы. Слова – это тоже своего рода заклинание.

Ранним утром, когда даже солнце не начало свой путь от горизонта, они проснулись и покинули гостеприимный дом. Предрассветная прохлада приятно ласкала кожу, на улице было безлюдно, и поселок казался погруженным в чудесный сон. За его же пределами природа начинала оживать – чирикали невидимые глазу птицы в ветвях деревьев, покрывающих пологое предгорье, в густой траве стрекотали насекомые. Тропа успела зарасти с тех пор, как добыча серебра остановилась, но постепенно по ее краям стали появляться мшистые валуны, в них, приглядевшись, можно было угадать вырезанных в камне богов удачи. Наверное, когда-то их поставили охранять путь к руднику, чтобы рабочие могли не бояться обвалов. Похоже, про себя усмехнулся Хизаши, с таким важным делом каменные божки не справились.

Солнце залило теплым золотом верхушки деревьев и уронило длинные лучи на уходящую вверх тропу. Кента рассеянно теребил четки на шее, поглаживая черные бусины в невысказанной тревоге. Накануне они легли спать, окончив сложный разговор, и сейчас Хизаши невольно возвращался к нему мыслями. Верно ли идти на поводу у Хироюки, если его бездействие – лишь ожидание их дальнейшего, очевидного на самом деле, шага? И что, если даже находка Ниихары – очередная ступенька в новом хитроумном плане, конечная цель которого всё так же не ясна. А потом будто ледяной водой окатило, и Хизаши остановился. Тропа делала плавный изгиб, за ним ещё, словно ползущая змея, и упиралась в укрепленную деревянными опорами дыру в земле. Она поросла сорной травой, но не была завалена камнями или забита досками, и чёрное нутро источало голодный холод. Вспыхнул желтым глаз, и Хизаши увидел полную картину: края дыры оплетали полые лозы, они тянулись из вечного мрака, скользкие, черные, слабо пульсирующие подобием жизни. По ним струилась вонючая слизь – материальное воплощение темной энергии, несущей на себе отпечаток самой Ёми. И все вокруг – трава, деревья, земля – засохло и умерло от ее близости. Хизаши было тошно находиться здесь, ощущать удушающий запах гниющих лилий. На мгновение вспыхнули воспоминания – жёлтая река царства мертвых, туман, алое поле хиганбан… Всеобъемлющий страх и холод, от которого застывает даже сердце.

– Хизаши-кун?

Тепло чужой ладони на плече вернуло его в реальный мир. Хизаши встряхнулся, убрал челку с лица и зябко потер ладони друг о друга. Кента обеспокоенно заглядывал ему в глаза.

– Хизаши-кун, я и прежде замечал у тебя такое выражение. Скажи, что ты видишь, когда твой взгляд меняется?

– И все-то ты замечал, – хмыкнул Хизаши. – Никаких секретов от тебя не утаишь.

– Разве между друзьями есть место секретам?

И не поймешь, шутит или говорит всерьез. Хизаши передернул плечами и оглянулся на чернеющий в склоне проход.

– Эта штольня отмечена темной энергией, демонической. Не вход в Ёми, слава всем богам, но и не особо лучше. Что вижу… На этот вопрос не так просто ответить. Достаточно старые ёкаи могут заглядывать за изнанку мира людей, туда, откуда приходят злые духи и куда уходят неуспокоившиеся души, не нашедшие путь к перерождению. Это мир-тень, теневая сторона, где можно увидеть правду, спрятанную от взгляда живых.

– Звучит невероятно! – восхитился Кента, хотя, по идее, должен был испугаться. Ну, по крайней мере, нормальный человек почувствовал бы себя неуютно.

– Ты правда так думаешь?

– Ты можешь видеть то, чего не вижу я. Разве это не замечательно?

– Чаще всего я вижу не самые приятные вещи.

– Отныне разделяй их со мной, – сказал Кента. – Пусть я не увижу сам, но выслушаю тебя.

– Ну что ты за человек такой? – пробормотал Хизаши и отвернулся. Вход в рудник отталкивал, но именно туда им двоим и надо было. Тропа то скрывалась в траве, то появлялась, пока не исчезла в голой сухой земле, усеянной камнями. Отсюда начиналась мертвая полоса, а за ней – наполненная густой вязкой тьмой дыра. Хизаши взволнованно сглотнул, достал веер, а во второй руке зажег огненный талисман, а Кента вытащил из-за пояса ножны и взял поудобнее. Ход в скале прорубили достаточно высокий, чтобы даже Хизаши не приходилось пригибаться, почти идеально ровный, укрепленный толстыми балками. Где-то капала вода, эхо шагов отпрыгивало от стен и провожало незванных гостей глубоким гулом. Когда-то здесь добывали серебряную руду для императорского двора, но нынче от былой важности осталась лишь сырая холодная заброшенность.

Хизаши первым насторожился, ощутив впереди что-то живое. Остатки темной энергии в воздухе, в стенах, в камне под ногами сбивали его восприятие, но довольно скоро он убедился – они здесь не одни.

– Там Морикава-сэнсэй! – Кента узнал ауру учителя и вырвался вперед. Хизаши только и оставалось, что поспешить за ним и защитить, если их ждала очередная хитроумная ловушка. Штольня оборвалась двумя ответвлениями, и Кента безошибочно выбрал верное. Когда он рванул туда, Хизаши схватил его за плечо, погасил офуда и освободившейся ладонью зажал Кенте рот.

– Тссс… – прошипел ему на ухо.

И тут же послышались приближающиеся шаги, показался дрожащий свет фонаря, и грубый голос недовольно рыкнул:

– Долго там стоять будете? Вы бы до осени еще добирались, бестолочи.

– Тоши, не ругай ребят, они ни в чем не виноваты, тем более в том, что ты ненавидишь ждать.

– Я много чего ненавижу, и тебя иногда в том числе.

Тётин[217] наконец выхватил из мрака две фигуры, одна чуть выше и шире в плечах, другая ниже и худощавее. Фонарь был у низкой, тогда как Сакурада Тошинори недовольно скрещивал руки на груди и привычно хмурился. И кто бы сказал Хизаши раньше, что он им обрадуется.

– Мадока с вами? – первым делом спросил Кента, и Хизаши мысленно отвесил себе оплеуху. О нем-то он и забыл опять. Как люди вообще помнят обо всех своих товарищах?

– Увы, – покачал головой Морикава. – Мне жаль, но Мадока-кун с тех пор нигде не появлялся.

– Дуракам везет, – бросил Сакурада. – Уверен, он просто хорошо прячется.

– Ну а вы? – перебил Морикава и опомнился: – Ах, что же это я? Давайте пройдем дальше, там можно вполне неплохо расположиться.

– Там темно, как в заднице у они, – огрызнулся Сакурада, но послушно развернулся. Во мраке раскинулась просторная пещера, освещенная несколькими факелами, но даже с ними света едва хватало, чтобы окинуть ее всю взглядом. Хизаши сразу отметил главное – пещера обитаема, а ее обитатель прячется под ворохом старых одеял.

– Кто тут у вас? – спросил Хизаши.

– Этого человека, очевидно, зовут Шого[218], и удача его имени помогла ему дожить до нынешнего дня, – ответил Морикава. – Но не обращайте на него внимание, он сам выйдет на свет, когда успокоится.

Слова учителя интриговали. Кента пожал плечами и опустился на валун. Хизаши сел рядом и дождался, пока Морикава поставит фонарь на пол.

– Я так рад, что вы двое живы и невредимы! – начал он, глядя то на Кенту, то на Хизаши нездорово поблескивающими глазами. – Наверное, стоит вернуться к тому дню, когда мы были разделены. Тоши?

Сакурада кашлянул и продолжил вместо него:

– Этот подлец Нобута и его шавки едва нас всех не убили. Кто же знал, что вы и к богам подход нашли. Морикава был сильно ранен стрелой, повезло, что наконечник не отравлен, иначе… Одним словом, нас могло спасти чудо, и оно произошло. Мы с Морикавой очутились не так уж далеко от столицы, но там нас точно не стали бы искать. Школа, – тут Сакурада довольно громко скрипнул зубами, – объявила нас отступниками, а вас – пособниками демона. Умыли руки.

Морикава прикоснулся к его локтю.

– Это было ожидаемо, не трать силы на гнев.

– Не все такие добряки, как ты, Дайки, – огрызнулся Сакурада. – Они трусы, предпочли прикрыть свои… свои хвосты.

Хизаши раньше не замечал, но вне горы Тэнсэй и статусов сэнсэев эти двое мало чем отличались от собственных учеников. Еще достаточно молодые, чтобы так же злиться и радоваться, ошибаться, дружить и ненавидеть.

– Морикава-сэнсэй, как ваша рана? Вы хорошо себя чувствуете? – поинтересовался Куматани.

– Ах, не надо больше называть меня сэнсэем, теперь я просто Морикава, – отмахнулся тот и смущенно потер щеку. – Когда я пришел в себя, рана почти затянулась, а я даже не знаю, кому возносить за это молитвы.

– Они просто сделали то, что должны были, не за что их молитвами благодарить, – сказал Хизаши ворчливо.

– Иного от тебя и не ждешь услышать, Мацумото-кун.

– Все тот же языкастый гад, – добавил Сакурада.

– А вы еще больше одичали, Сакурада-сэн… Ой, теперь уже просто Сакурада, – не остался в долгу Хизаши. Гора одеял зашевелилась, но снова затихла неподвижно. Кто же под ними прячется? Хизаши не узнавал его ауру, да и она была какой-то странной, будто рваной.

– Прошу вас, хватит, – попросил Кента. – Хизаши, помни, пожалуйста, о том, что учи… Сакурада-сан и Морикава-сан вывели нас из подземелья под горой Тэнсэй. Если бы не их помощь, богам стало бы просто некого спасать.

– Так, значит, Куматани продолжает делать из тебя человека? – едко хмыкнул Сакурада и получил тычок от Морикавы. – Да что опять не так? Разве теперь мы обязаны делать вид, что не знаем?

– А вас это крепко задело, Сакурада-сан, – издевательски вежливо протянул Хизаши. – Или вы еще не простили меня за скуку на ваших уроках?

– Да чтоб тебя…

– Ну-ну, хватит, – Морикава похлопал его по плечу. – Мы все не в себе, и тем более надо проявлять терпение хотя бы друг к другу. – И продекламировал: – С другом и в горе, и в радости жить не страшно. Все мне по силам.

– У вас на каждый случай есть стихотворение? – спросил Хизаши.

– А у тебя на каждый добрый поступок припасена дубина? – снова взвился Сакурада.

– Все! Хватит! – Кента первым вскочил и взмахнул руками. – Мало того, что Дзисин объявили нас преступниками, так мы и сами друг другу готовы глотки перегрызть? Хизаши, – он повернулся к нему, – немедленно прекрати, а лучше извинись перед учителями.

Хизаши аж рот открыл от удивления. За что бы ему извиняться? Разве извиняются не когда в чем-то виноваты? Он за собой вины не чувствовал.

– Хизаши, – надавил Кента. В его тоне угадывалось напряжение, и Хизаши неуверенно моргнул.

– Извиниться?

– Ты меня понял.

Морикава хотел что-то сказать, но Сакурада положил ладонь ему на плечо, призывая к молчанию. Хизаши хмурился и никак не мог заставить себя решиться. Все ждали, но больше всех Кента, и Хизаши глубоко вдохнул и сказал:

– Прошу прощения за… некоторую грубость моих речей.

– Некоторую? – хмыкнул Сакурада, но тоже через силу произнес: – Возможно, и я погорячился.

– Вот и славно! – Морикава хлопнул его по колену и кивнул Хизаши. – Это прекрасно, что у вас двоих столько нерастраченных сил на склоки, но мы могли напугать нашего хозяина.

Одеяла снова зашевелились, и из-под них, наконец, показалась рука, тонкая, сухая и бледная, похожая на жухлую веточку. Эта рука откинула край одеял, и наружу высунулась голова, покрытая седыми клоками, давно немытыми и нечесаными. Не мылся и сам человек, о чем несложно было догадаться по исходящему от него запаху.

– Не бойся, Шого-кун, здесь все друзья, – мягко успокоил Морикава, и странный человек полностью покинул свое ненадежное укрытие. Это был старик, такой худой, что изношенное кимоно на нем трепыхалось, как войсковое знамя. На вид ему дашь лет шестьдесят, но, может, на самом деле ему куда меньше. По рваной ауре Хизаши догадался, что человек болен не только телом.

– Он безумен, – подтвердил Сакурада. – Едва ли понимает, кто мы и о чем говорим.

– Кто он? – спросил Кента, так и оставшись стоять. Шого смотрел на него настороженно, часто моргая и клонясь на один бок.

– Он много лет живет в заброшенном руднике, приглядитесь к стенам. Эти рисунки вам ничего не напоминают?

Когда Хизаши поднялся, старый безумец отшатнулся и с неожиданным проворством спрятался под одеялами. Кента взял фонарь и поднес к одной из неровных каменных стен. То, что издалека казалось сетью трещин, было выцарапанными чем-то кривыми изображениями. Хизаши обладал более острым взглядом и первым сложил линии в цельные картинки.

– Демоны Ёми! – воскликнул он.

– Не стоит их поминать, – упрекнул Морикава, появляясь за спиной.

– Но это же…

– Именно то, о чем ты подумал. Шого видел своими глазами, как в синем демоническом пламени сгорал его младший брат, перед этим уничтожив всю деревню на вершине Акиямы вот уже больше тридцати лет назад. И он был не единственным ребенком, пострадавшим от рук последователей Конран-но ками… Точнее Хироюки. Так будет правильнее.

А потом Морикава рассказал, что долгие годы Ниихара-сэнсэй занимался поиском доказательств того, что Хироюки собирается восстать из Ёми, и однажды, еще в молодости, обнаружил нечто ужасное: в разных частях страны, в разное время – но точно друг за другом – рождались больные дети, которым помогали выжить «добрые» предсказатели. Такие дети никому не приносили бед до определенного срока. А после неизбежно случалась трагедия, сопровождающая грудами сгоревших тел и синим огнем.

– То, что мы сейчас называем одичанием ёкаев, происходило и раньше, но с этими детьми. Их ничего не связывало, кроме истории рождения и младенчества. Как только погибал один, в течение пяти лет появлялся новый. Похоже, Шого пытался разобраться в случившемся, но то ли узнал что-то страшное, лишившее его рассудка, то ли безумие поразило его еще тогда, в ту ночь на Акияме, просто со временем становилось только хуже. Но его существование и эта пещера связывают воедино все теории Ниихары-сэнсэя.

Кента смотрел на рисунок, и в его молчании Хизаши явственно читал смятение. Захотелось встать рядом, плечо к плечу, прикоснуться ненароком, чтобы забрать себе часть непосильного обычному человеку груза. Но Хизаши остался стоять на месте.

– Я один из них, да? – спросил Кента, так и не повернув головы.

– Мы думаем, что да.

Кента оттянул нитку с агатовыми бусинами, и все взгляды сошлись на ней.

– Должно быть, Куматани Сугуру и та неизвестная шаманка…

– Ее звали Чинацу.

– Вот как? Значит, твой отец и итако Чинацу нашли способ сдержать в тебе ту разрушительную силу, они создали оберег, запечатав частицу души Хироюки, помещенную в тебя в материнской утробе.

– И если бы ты не полез в зал Демонического меча и не схватился за Дзайнин, не пострадал бы, и Хироюки по-прежнему бы томился, скованный четками, – произнес Хизаши, с каждым словом впадая в бессильную ярость. – Почему ты такой, а? Почему хотел спасти меня, а про себя даже не подумал?

Хизаши – вот главная причина. Из-за него, его тайн и глупых стремлений, Кента и впрямь исполнил предсказание – дал Хироюки свободу. Пусть не абсолютную, но даже крохотного окошка тому хватило, чтобы забрать контроль. Как же глупо все получилось!

– Не кори себя, Мацумото-кун, – покачал головой Морикава. – Это лишь ускорило процесс. Рано или поздно четки бы перестали быть достаточной преградой. Вы и так сделали гораздо больше, чем целая великая школа оммёдо. Не берите на себя сверх того, что можете унести.

– Вы не понимаете. Мы создали связь во время ловли ёкаев для церемонии обретения меча, и через нее Хироюки собрал все необходимое для возрождения – часть души из Дзайнина и то, что, как он говорит, хранилось в моем икигимо.

И всего этого могло не случиться, если бы Хизаши тогда не послушал бродячего гадателя и не польстился на лживые обещания избавиться от проклятия богов. Не пошел бы в школу Дзисин. Не встретил Куматани. Не стал ему другом. Не предал бы его.

Как много бесполезных, припозднившихся «не».

– Прекрати хныкать, – грубо оборвал Сакурада. – Нытьем делу не поможешь. К тому же, если мы правы, то Хироюки получил не все, что хотел.

– Он еще не получил меня, – сказал Кента тихо, но твердо.

– Верно. Судя по всему, он долго пытался подготовить себе тело, которое выдержало бы такое поганое наполнение, и вряд ли он вдруг решил отказаться от него.

– Хироюки так ни разу и не покинул долину Хоси, – добавил Морикава. – А времени было предостаточно. Он ничего не требует, сидит там, пока его люди и нелюди рыщут по Ямато и наводят хаос повсюду. Просто так, без очевидной цели. Никто не понимает, чего Хироюки надо. Иногда мне кажется, что он и сам этого не понимает.

– Без сосуда он не может покинуть долину, – Кента отвернулся от стены и наконец прямо встретил обращенные на него взгляды. – Почему? Что в этой долине такого особенного?

– Мы изначально думали, дело в том, что он хотел уничтожить как можно больше оммёдзи, собравшихся на Досинкай, а заодно и влиятельных лиц из императорского двора, – Морикава говорил все быстрее, увлекшись, – но есть еще кое-что. В долине Хоси открылись врата в Ёми. Они могут подпитывать силы демона, пока он не обрел постоянное тело.

– И рядом, за холмом, бывшее поле боя, где двести лет назад Хироюки отправили в Ёми. Оно пропитано темной энергией. Возможно, это тоже имеет значение, – добавил Хизаши.

– Ты его брат, есть ли что-то полезное, что ты можешь нам о нем сказать? – попросил Морикава. – Что угодно подойдет.

– Я ничего не знаю, – быстро ответил Хизаши и вцепился в веер, едва не ломая его нервными пальцами. – Я всегда был хэби. Всегда.

– Очевидно же, что не всегда, – осторожно поправил Морикава и вздохнул. – Я понимаю, это нелегко принять, более того, ты, Мацумото-кун, нечто поистине уникальное, Человек, ставший ёкаем и потерявший память о своей человеческой жизни.

Кажется, это вызывало у него восторг, которого Хизаши не разделял. Как и остальные.

– Остынь, Дайки, – осадил его Сакурада.

– Хизаши и правда ничего не помнит, помнил бы – сказал, – вступился Кента. – Нельзя уповать только на него и его воспоминания. Имеют ли они вообще смысл, ведь и Хироюки уже давно не просто человек?

– И то верно, – кивнул Морикава и прижал большой палец к нижней губе. – Но в главном мы наверняка правы. Хироюки не покидает долины, потому что его подпитывают врата в Ёми и, возможно, близость места его низвержения, хотя оммёдзи всех школ неоднократно обновляли там барьеры. Но, видно, пришло время. Кроме того, Хироюки утверждал, что получил все необходимое для полного возрождения, однако мы предполагаем, что ему еще нужен Кента, чтобы занять его тело, теперь уже навсегда. Получается, без новой оболочки он долго не протянет в мире людей?

Хизаши тоже думал об этом. Ничто не берется из ничего, ведь даже человеческая форма хэби была лишь обманкой. А они выгнали Хироюки из тела Кенты, и пусть он имел вполне конкретный облик и улетел на карасу-тэнгу, облик этот не может заменить настоящее физическое тело. Иначе мир людей вообще бы ничего не защищало.

– Значит, ему нужен я, – подытожил Кента то, с чего и вступил в разговор.

– Боюсь, это так.

– Тогда все просто. Я пойду к нему и буду сражаться.

– Идиотский план, – сказал Сакурада, и в кои-то веки Хизаши был с ним полностью и целиком согласен. – Есть еще предложения?

– А что собирается делать Дзисин? – спросил Хизаши. – Или Фусин? Они что, ждут, когда Хироюки заскучает и вернется в Ёми сам?

– Долина Хоси окружена не только барьером. Сильные и опытные оммёдзи постоянно находятся там, чтобы поддерживать защиту и искать способ справиться с демоном, но Хироюки не зря готовился так долго. Его коробки проклятия срабатывают в разных точках империи, люди напуганы, экзорцистов не хватает, молодые гибнут быстрее, чем успевают кому-то помочь. Я лично видел смерть нескольких своих учеников… Прошу вас, не дайте мне похоронить еще двоих.

Свет, который всегда мягко мерцал в глазах Морикавы Дайки и жутко раздражал Хизаши, все-таки потух. Перед ними был просто уставший человек, не готовый к таким потрясениям. Не самый сильный, не самый смелый – обычный молодой мужчина, вынужденный сражаться с тем, что гораздо мощнее него.

– Неужели мы и правда так беспомощны? – спросил Кента, тронутый словами бывшего учителя.

Морикава обернулся на груду одеял и пожал плечами.

– Я не знаю. Но посмотри на Шого, Куматани-кун. Он совершенно бессилен, у него нет дара, нет даже ясного разума, но он выживал все эти годы и пытался оставить после себя хоть какие-то сведения о том, что происходило. – Он махнул рукой, и Кента провел фонарем в сторону, освещая все больше схематических рисунков. Люди в одежде гадателей, но со страшными лицами, горящие дети, демоны, тянущие вверх когтистые лапы – будто мрачное пророчество.

И Кента мог умереть раньше, чем встретил на лесной тропе хитрого ёкая.

– Должен быть способ, – пробормотал Кента, стискивая кулаки. – Должен быть.

– И он наверняка есть, – успокоил Морикава. – Не спеши, дай себе время обдумать все. Теперь ты знаешь о себе больше, возможно, ответ уже в твоей голове, просто позволь ему созреть. И мне жаль, так сильно жаль, что вам приходится влезать во всю эту грязь. По вине других оммёдзи.

Сакурада молча кивнул. Хизаши тоже помалкивал.

Существовал ли для них иной исход? Или все изначально могло привести их именно в эту точку, в этот самый момент? Хизаши не знал, но вдруг подумал, что размышлять не имеет смысла. Он повернулся к Кенте и сказал:

– Давай отдохнем? Только не здесь, здесь…

– Холодно, – закончил за него Кента и поклонился учителям. – Спасибо за помощь и за науку, что вы нам преподали за годы обучения. Мы не подведем ваших ожиданий, но прежде всего своих. Если хотите отблагодарить богов, то помолитесь Адзи-сики-така-хико-нэ и тому, кто называет себя Лунным медведем.

Их не задерживали. Хизаши вслед за Кентой покинул подземелье и вышел под ласковый свет солнца. Глядела ли Аматэрасу на мир прямо сейчас, или старым богам давно не было до него дела, но Хизаши казалось, что сегодня солнце светило как-то по-особому. Они отошли подальше и расположились на пологом склоне прямо на шелковистой траве. Тень от растущих выше молодых деревьев мягко укрыла их.

И в это прекрасное время Хизаши и Кента думали о том, как побороть коварного противника и не угодить в руки тех, кого еще недавно считали своими товарищами.

– Чему ты улыбаешься? – спросил Кента, заметив его кривую ухмылку. – Я все еще никак не могу понять, о чем ты думаешь. Наверное, это никогда не изменится.

– Людские мысли куда более непостижимы, поверь мне, – ответил Хизаши.

– Думаю, тебе так только кажется, потому что ты никогда всерьез не пытался их понять.

– Кто знает, может, ты и прав.

– Так что вызвало у тебя улыбку?

– Я вдруг подумал, что в это время мы бы сидели в идзакае и строили планы на жизнь после окончания учебы.

– Мадока бы напился и воображал, как будет совершать подвиг за подвигом, – подхватил Кента.

– А Сасаки бы нашел скромное местечко в департаменте оммёдо и вскоре женился бы на милой и покорной девушке из хорошей семьи.

– Она бы, наверное, тоже была талантлива в живописи и стихосложении, и они были бы счастливы вдвоем.

– А Учида точно бы остался в Фусин и бесил бы новеньких.

– Ты снова к нему несправедлив, – хохотнул Кента и вдруг с надеждой посмотрел на Хизаши. – С ними же все в порядке?

– Никто не может этого знать.

И никто не подскажет Хизаши и Кенте, что делать дальше. Будущее никогда еще не виделось Хизаши таким туманным, разве что сразу после возвращения из Такамагахары. Тогда он понятия не имел, как влачить жалкое смертное существование, упав с вершины своих стремлений. Сейчас же он не был одинок, но от этого груз ответственности только возрастал. Никогда за все свои двести лет он никем так не дорожил, как Куматани Кентой, и память милостиво скрывала жизнь до и тех, кто в ней занимал сердце человека по имени Ясухиро.

– Мы пойдем в долину Хоси? – спросил он наконец то, что его волновало.

– Мы можем сколько угодно бегать и прятаться в надежде на новое чудо, но лично я к такому не готов. А ты?

Хизаши тоже не хотел и дальше скрываться, тем более что от собственного прошлого можно бегать только до определенного момента.

– Мы пойдем к Хироюки, но прежде я хочу напомнить тебе о нашем обещании, – сказал Кента. – Жить вместе…

– Или умереть вместе, – закончил Хизаши, и слова осели мерзкой горечью на языке. Хизаши постоянно ощущал ее, когда чувствовал, что не сдержит обещанного.

Кента вернулся в пещеру попрощаться с учителями. Хизаши остался ждать, накручивая на палец локон волос, и в их серебристой белизне темнел твердый, как у зверя, удлиненный ноготь. Хизаши долго отгонял от себя эти мысли, но раз теперь они с Кентой собирались поставить точку, правду стоило принять.

Хизаши умрет так или иначе, от руки брата или от проклятия богов, ведь защищая ритуал и Кенту в центре круга, он сломал барьер, прячущий слишком великие для слабого тела силы. И теперь любое достаточно затратное заклинание, любая схватка могут разрушить его. Эти волосы, эти ногти – знак приближающегося конца. Только Кенте об этом знать не обязательно.

Если Хизаши суждено погибнуть сражаясь, он уйдет один. Он не потащит друга за собой.

– Хизаши-кун! – раздался звонкий голос Кенты. – Иди сюда!

И Хизаши поднялся и пошел, потому что Кента звал его, потому что Хизаши хотел идти к нему, идти за ним. И эту истину, в отличие от прочих, он успел принять.

Мадоку повстречали на второй день пути. Хизаши узнал его издали, но уж больно сложно было поверить в такое совпадение, однако вот же он, здоровый, как обычно, с фырканьем умывается в ручье, рядом лежат ножны с Каёку, узел с вещами и соломенная шляпа. Духовное оружие не подделаешь, так что они без опасений вышли на открытое пространство. Мадока сразу перестал плескаться и метнулся к мечу.

– Будь на нашем месте демон или акума, не сносить бы тебе твоей дурной башки, – громко съязвил Хизаши, чтобы Джун точно не догадался, как он рад его видеть.

– Здравствуй, Джун! – поприветствовал Кента. – Какое облегчение, что ты жив!

Они перешли ручей по скользким камням и оказались в могучих объятиях соученика, у Хизаши, кажется, даже ребра хрустнули. Мадока так стиснул их двоих сразу, что локоть Кенты больно впился Хизаши в бок.

– А я-то как счастлив! – рев над ухом едва не оглушил. – Думал, вы без меня пошли тому демону навалять.

Хизаши удалось выбраться из дружеского захвата, он отошел на безопасное расстояние и расправил плечи.

– Весь ум в мышцы ушел, – буркнул он.

– Какими судьбами ты здесь? – спросил Кента.

– Вообще-то вас догонял. Дело такое, – Мадока посерьезнел, – Сасаки отправился обратно в Кёкан, а мне выдал проводника, это он меня поближе к вам привел.

– Проводника? – не понял Кента.

– Думаю, вы знакомы.

Хизаши стоял поодаль, но даже это не оправдывало его невнимательности. То, что он принял за ауру духовного меча Мадоки, оказалось маленьким ёкаем-усаги, прячущимся под шляпой на траве. И Кента впрямь сразу его узнал.

– Это ты! Живой!

Он кинулся к ёкаю, и тот навострил ушки по обеим сторонам от аккуратных ветвистых рожек. Кента подхватил малыша на руки – он всего немного не помещался в его сложенных лодочкой ладонях – и поднял на уровень глаз.

– Хизаши, это же тот самый! Из Имы!

Усаги задергал носом, длинный хвост с кисточкой пощекотал Кенте запястье.

– Но как он оказался у тебя?

– Да я и сам не понял, – почесал затылок Мадока. – Сасаки что-то говорил о талисмане, якобы их глава его подбросил, хотя на словах помогать наотрез отказался. Я такого заклинания не знаю. Усаги просто появился. Неужели в Кёкан и впрямь учат управлять ёкаями?

– Не управлять, – поправил Кента, гладя кролика по белоснежной спинке с красными полосами, – договариваться. Если честно, я не думал, что снова встречу его, после того как мой меч…

Хизаши расколол Иму надвое в зале под горой Тэнсэй, не подумав о судьбе заключенного в оружии ёкая. Теперь даже смотреть на красноглазого усаги было нестерпимо стыдно.

– Спасибо, – сказал Хизаши, и все остолбенели от неожиданности.

– Точно грядет конец дней, – изрек Мадока, – Мацумото Хизаши кого-то поблагодарил по своей воле.

– Я уже благодарил раньше! – обиделся Хизаши. – Даже Учиду!

– Кстати, о нем. – Мадока повернулся к Кенте. – Он не с вами?

Кента с сожалением опустил кролика на траву, и тот исчез – свое дело он сделал и больше не был связан с людьми.

– Много всего произошло, Джун. Давайте-ка лучше присядем.

Он сам изложил события последних месяцев, стараясь избегать чересчур жестоких подробностей, но и не умалчивая главного. Мадока, к его чести, молчал и лишь в конце, не дождавшись замечаний от Хизаши, ударил себя по бедру.

– Вот это да! Вот это история! И только я опять почему-то прятался по лесам да болотам и водился с ёкаями вместо того, чтобы сделать хоть что-то полезное. Ну вот что я за друг такой после этого?

– Нормальный друг, – ответил Хизаши. – Сумел о себе позаботиться, и на том спасибо. Не хватало нам еще тебя оплакивать.

– Не верю, что ты и слезинку обо мне прольешь, Мацумото.

– А зря, – за него сказал Кента. – Мы все живы, и это главное. Осталось найти Учиду. И, надеюсь, хотя бы Чиёко-тян в безопасности вместе со своей семьей. Чем дальше она от всего этого, тем лучше.

– Правильно, сами справимся, – поддакнул Мадока.

– Тебе не нужно идти с нами, – разочаровал его Кента.

– А вот и нужно. Раз уж я вас нашел, то теперь больше не потеряю.

Он махнул в воздухе сжатым кулаком, прямо перед носом у Хизаши. Спорить было бесполезно, да и не хотелось – так втроем и пошли дальше, вглубь растревоженной страны, в направлении столицы. Все почти как и в начале весны, только с Кентой.

Хизаши решил, что это ему даже нравится.

Удача им явно улыбалась, потому как в тот же день, к вечеру, на дороге они повстречали обоз, двигался он в противоположном направлении, но от людей удалось узнать кое-что интересное.

– Юноша в черном и с нагинатой? – переспросил Кента и оглянулся на Хизаши. – Спасибо. Легкого вам пути.

Обоз двинулся дальше, а они свернули с дороги и отправились в деревню, где видели человека, по описанию похожего на Учиду Юдая. Хизаши такие совпадения были не по душе, слишком много встреч со старыми знакомыми с тех пор, как они покинули Камо-дзиму. Или это боги решили поиграть, сложив всех вместе, чтобы поглядеть, что получится.

А получилось вот что.

Хизаши ощутил запах крови раньше, чем перед ними раскинулось поле боя. От темной энергии, разлитой над притоптанной землей, першило в горле. Хизаши слышал, как судорожно вдохнул Кента – узнал себя в открывшейся им картине.

Среди трупов возвышался Учида Юдай, ветер трепал черное кимоно и хакама, белый воротник и строгое застывшее лицо окропляли брызги крови. Нагинату он держал в боевой позиции, будто готовился напасть на врага, но вокруг на десяток дзё не осталось ничего живого. И холодом таким веяло от его напряженной фигуры, что заметил даже Мадока.

– А это точно Учида? – тихо спросил он.

Хизаши кивнул, не потому что узнал знакомые черты или шрамы от паутины на светлой коже. Он чувствовал его жажду боя, тот смертоносный азарт, что благовоспитанный юноша из рода Учида, адепт самой сдержанной из великих школ оммёдо, умело скрывал даже от себя. Но стоило ему ринуться в сражение, как его уже было не удержать.

– Нет, что-то не так, – покачал головой Кента и вдруг устремился вперед. – Учида-кун!

– Что он делает? – удивился Мадока и поспешил за ним, тогда как Хизаши все пытался прощупать фусинца издалека. Однако темная энергия вокруг сбивала с толку, и Хизаши махнул на это дело рукой и направился к товарищам, переступая через изуродованные проклятием и нагинатой тела. Еще одна деревня пала от козней Хироюки. Чего же он добивается? К чему все эти бессмысленные жертвы?

– Учида-кун! – Кента приблизился к фусинцу на расстояние не больше пяти шагов. Ветер усилился, закручиваясь вокруг двух фигур невидимой воронкой. – Как хорошо, что мы наконец встре…

Он даже не успел договорить. Хизаши со стороны ясно увидел движение – Юдай перехватил древко и начал разворот, собираясь нанести Кенте смертельный удар. Быстро. Слишком быстро. Хизаши раскрыл веер, но даже если бы он был настоящим хэби, все равно не успел бы опередить резкий бросок тускло блеснувшего металла. Страх невероятной силы пробил сердце насквозь, и внутренняя ки закипела, готовясь вырваться неконтролируемым потоком.

И в тот же миг клинок поразил жертву. Но не ту.

Снова всеми позабытый, вечно лишний и не вызывающий ничего, кроме желания пошутить, Мадока оказался перед Кентой и оттолкнул плечом. Юдай уже не мог остановить движение. Его лицо не дрогнуло, будто было лишь изящной фарфоровой маской, красивой и пугающей одновременно. Мадока начал оседать на землю, Хизаши направил ки в веер, и она полетела в Учиду, приняв форму тончайшего острого лезвия, чтобы перерезать ему горло.

Но стоило Кенте крикнуть: «Не надо!», как силы покинули Хизаши, и ки рассеялась, так и не ранив фусинца. Тот выронил нагинату и застыл. Хизаши подбежал к нему и схватил за ворот.

– Ты ш-ш-ш-то твориш-ш-шь?.. – вместо связной речи из груди вырывалось свистящее шипение.

– Какие эмоции, – бесстрастно выдал Юдай, и этот голос Хизаши с другим бы не перепутал. Тем более с голосом самого Юдая. – Ты стал так похож на себя прежнего, братик.

Пальцы разжались. Юдай смерил Хизаши равнодушным черноглазым взглядом. Да и не «Юдай» это был, точнее, сейчас – не он.

– Зачем тебе убивать Кенту? – справился с собой Хизаши, закрывая друзей спиной. – Если так хотел, почему сразу не убил? У тебя была куча возможностей.

– Хитро`. Но я не скажу, потому что это слишком просто. – Взгляд переместился Хизаши за плечо, и тот напрягся, готовый ради Кенты драться даже с Учидой. – Если бы я хотел, никто из вас, тем более этот бездарный увалень, меня бы не остановили. У этого тела прекрасные навыки, просто превосходные.

– Так чего тебе надо?!

– Это приглашение, брат. Если вы им не воспользуетесь, – он обвел мертвые тела рукой, – я больше настаивать не буду. Но и сдерживаться тоже.

– Отпусти сначала Учиду, – потребовал Кента.

– Отпущу. Конечно, отпущу.

И он шагнул назад, выхватил из рукава танто и, если бы не Хизаши, ударил бы себя в живот. Но, несмотря на смятение, он не мог дать другу умереть. Даже если это Учида Юдай, поэтому Хизаши обездвижил его и ненадолго застопорил течение духовной энергии.

– Нельзя больше тянуть. – Кента зажимал ладонью рану в боку Мадоки и останавливал кровотечение своей ки, однако Джун был без сознания.

Хизаши с громким щелчком сложил веер. Он был зол. Он был очень зол.

На то, чтобы отнести два неподвижных тела до ближайшего дома, ушло время. Погода продолжала портиться, сильный ветер не приносил с собой прохлады, напротив, бил по лицу жаром, затягивал удавку на шее, не позволяя вдохнуть полной грудью. Начинался настоящий ураган. Когда свист ветра уже почти перекрывал звук голоса, Кента закрыл дверь и извинился перед умершими хозяевами за вторжение. Им слишком часто приходилось так делать, и это тоже злило. Хизаши никогда не считал себя сентиментальным, да и любовь к людям у него, как ни крути, зиждилась на желании поклонения, но бессмысленные смерти не радовали, а все, что Хироюки делал, было бессмысленным, жестоким и омерзительным. Хизаши отказывался его понимать.

Кента оставил обувь в гэнкане[219] и, мягко ступая, подошел к Хизаши и сел рядом. От него веяло усталостью, с лица не сходила печать тяжелых мыслей, а ведь еще совсем недавно, на траве возле старого серебряного рудника, он улыбался, и казалось, им любые трудности по плечу.

– Проведем над Учидой ритуал очищения на случай, если Хироюки оставил неприятный сюрприз после себя, – вздохнул Кента и потянулся, разминая спину.

– Я могу сам, ты лучше отдохни.

– Правда? – Кента посмотрел на Хизаши с благодарностью. – Спасибо. Но я посижу с Мадокой, вдруг ему станет хуже.

– Мы сделали все, что могли, дальнейшее зависит от него, – возразил Хизаши, но знал, что не переубедит друга. И Кента тоже это знал, поэтому, хлопнув по плечу, поднялся и отошел к погруженному в целебный сон Мадоке. Ветер злобно свистел и подвывал, гоняя снаружи пыль и оставленные хозяевами вещи. В другом углу лежал фусинец, но вместо спасительного забвения он мучился кошмарами, его лоб и виски блестели от пота, шея то и дело напрягалась, будто он преодолевал чудовищные испытания или терпел невыносимую боль. Глаза под опущенными веками беспокойно бегали. Никто никогда не узнает, что он видел в это время, и едва ли кто-то решит его спросить.

Хизаши сел рядом на колени и с протяжным выдохом опустил плечи, расслабился и, прижав пальцы к нижней губе, начал читать заклинание очищения души. Ему было важно самому сделать это, самому прогнать даже остатки пребывания Хироюки. Не его лично, к сожалению, демон покинул тело, едва не убив своей силой, как сейчас сила Хизаши медленно убивала его самого. Время еще оставалось, оставалась и надежда – Хизаши многому научился за годы смертной жизни, и надежде на лучшее в том числе.

Вскоре с делом было покончено. Юдай обмяк, кошмары отпустили его, и теперь оставалось только дождаться, пока разум решит пробудиться сам. Хизаши промочил горло водой из фляги и передал ее Кенте.

– Он справится.

Кента сделал глоток и с сожалением посмотрел на фусинца.

– Конечно. Он сильнее меня.

– Что за глупости опять? – возмутился Хизаши. Кента пожал плечами.

– Пойду поищу колодец, у нас мало воды.

– Я с тобой…

– Не надо, не ветром же меня унесет.

И ушел, а Хизаши остался наедине с двумя спящими товарищами и своими чувствами.

Итак, Хироюки дал понять, что не намерен больше ждать, и если то, что уже творилось в Ямато, еще не было чем-то серьезным, по его мнению, то им лучше поторопиться. Думая об этом, Хизаши с удивлением обнаружил в себе не страх, а нетерпение. Неужели те братские узы, о которых говорили ему друзья, просыпались от долгого сна? Хизаши уже ненавидел их, ненавидел только зарождающееся желание снова встретиться с Хироюки лицом к лицу. Может, тогда он все вспомнит?

Но если вспомнит, сможет ли удержать то, что у него уже есть?

– Мацу… мото? – позвал хриплый голос Учиды. – Я… Кента…

– Не напрягайся, – посоветовал Хизаши.

– Кента, где?.. Он…

– Он жив, если ты об этом. – Злость на Юдая была глупой, но никак не желала уходить. – А вот Мадоку ты знатно проткнул.

Юдай попытался встать, но тело еще слабо слушалось, и все же он продолжал пытаться, пока не сумел сесть.

– Где он?

– Мадока? – Хизаши кивнул в угол. – Там. Восстанавливается.

Губы Юдая, и так бледные, помертвели и сжались в тонкую линию. Того и гляди снова потеряет сознание.

– Я более не достоин жизни, – проронил он, и его беспомощный взгляд поразил Хизаши.

– Только не снова! – взвыл он и на всякий случай пересел поближе. – Послушай, никогда бы не поверил, что стану успокаивать тебя, но подумай головой, прежде у тебя неплохо выходило. Ты был одержим. Это не… не… твоя вина.

Далось с большим трудом.

– Ты сам в это не веришь, Мацумото, – хмыкнул Юдай.

– Не важно, во что я верю. Кента был на твоем месте гораздо дольше и совершал страшные вещи, но мы знаем, что это была не его воля. Так ведь? Тогда перестань жаловаться, у нас сейчас каждый живой оммёдзи на счету.

– Я завидую вашей связи, – вдруг признался Юдай. – Не той, что создал талисман, а настоящей. Держись ее, Мацумото, и помни, что она работает в обе стороны.

– Советы он мне раздавать будет, – смутился Хизаши и щелкнул его веером по лбу. Вышло само собой, и оба замерли, осознавая случившееся.

– А вы и правда хорошо ладите, – хмыкнул Кента, войдя в дом и застав их в таком нелепом положении. – Учида-кун, как ты себя чувствуешь?

– Сносно, – ответил тот и согнул спину, уткнувшись лбом в пол. – Я виноват перед вами всеми. Я позволил запятнать себя.

– И что? – бросил Кента, ставя фляги на пол возле ирори[220]. – Что теперь? Хочешь уйти?

Хизаши мысленно похвалил его и стал ждать реакции.

– Если вы посчитаете это достаточным наказанием.

– Наказанием? – переспросил Кента обманчиво спокойно. – Я всегда уважал твои принципы и не подвергал твои убеждения сомнению. Но скажи, ты действительно считаешь, что наказание – это единственный способ исправить содеянное?

Учида молчал долго, и никто не торопил его с ответом.

– Я не знаю, – наконец сказал он.

– Ты присоединился к Хизаши, чтобы наказать меня?

– Нет. Я… Я хотел помочь. – Юдай выпрямился. – Я запутался. Все потеряло четкость. Я не знаю… не знаю теперь, что правильно.

– Так разберись. Никто не сможет сказать тебе, что правильно, кроме тебя самого. Верно же? – Кента обратился к Хизаши. – Ошибается каждый, но большинство ошибок, к счастью, поправимы.

И вновь он говорил не свойственные его возрасту слова, они вонзались в Хизаши подобно стрелам, на поражение. Ведь это он так много ошибался и даже не замечал этого, потому что попросту не хотел замечать.

– Так что, – это уже Учиде, – у тебя есть время найти новую точку опоры, как я нашел свою.

Хизаши опустил взгляд на покоящиеся на коленях руки. Ему бы так хотелось верить, что эта точка опоры – он, что это его присутствие придает Кенте сил, жаль, спросить о таком гораздо сложнее, чем украсть демонический меч.

«Я завидую вашей связи. Не той, что создал талисман, а настоящей».

Хизаши думал о сказанном фусинцем, пока они укладывались для отдыха. Ураган чуть притих, так и не принеся с собой дождя, но идти куда-то с двумя ослабевшими товарищами все равно было нельзя, поэтому вечер и ночь решили провести в приютившем их доме. Кента приготовил похлебку из имеющихся продуктов, и после пары ложек Учида уснул, а Мадока так и вовсе не просыпался. Хизаши съел все, что ему дали, но едва почувствовал вкус.

– Ляжешь у очага? – спросил Кента. Он вернулся с парой одеял, чтобы постелить вместо матрасов, и застал Хизаши задумавшимся.

– Наверное. Мне все равно.

– О чем вы говорили с Юдаем, пока меня не было?

– Это важно? – уклончиво ответил Хизаши.

– По-моему, да. Тебя же что-то гложет, я вижу.

Хизаши протянул ладонь к ирори, но жар уже начал спадать, хотя к чему жар сейчас, в середине лета? Разве что прогреть холодную змеиную кровь.

– Глазастый какой, – проворчал Хизаши и сложил руки на груди. – Если я скажу, что у меня есть мысли насчет того, как нам победить Хироюки?

Глаза Кенты удивленно расширились.

– А ты знаешь способ? Когда? Откуда?

– Я думал, ты сразу спросишь, что за способ, – хмыкнул Хизаши, и Кента смешно смутился. – Впрочем, ты никогда не задавал очевидных вопросов. И ты прав, Учида кое-что мне сказал, что заставило меня по-другому взглянуть на некоторые вещи.

– На хорошие или на дурные?

– И вот опять, – Хизаши невольно улыбнулся. – На хорошие… наверное.

Он не собирался пока говорить об этом с кем-то, но кто знает, может, две головы лучше одной, даже если эта вторая иногда бывает такой дурной.

– Помнишь талисманы, которые раздавал Морикава перед тем, как мы угодили в проклятое место? – Кента кивнул. – Тогда ты случайно связал нас, и не сразу, но я заметил, что могу ощущать тебя на расстоянии.

Тут Хизаши все-таки смутился – наверное, так можно было назвать чувство, что у него возникло под внимательным взглядом Кенты. Теплое на щеках и шершавое, щекотное в груди.

– Прекрати так пялиться, – потребовал он.

– Как? – невинно спросил Кента, подперев подбородок кулаком.

– Будто знаешь обо мне то, чего не знают другие.

– Но разве это не так? Кто еще видел, как Мацумото Хизаши краснеет?

– Я… не… – Хизаши прижал ладони к щекам и вспыхнул пуще прежнего. – Не краснею! Ты можешь быть серьезнее, когда я говорю о важном?

– Тссс, – Кента приложил палец к губам. – Я не хотел тебя задеть, прости. Но я слишком взволнован, ведь только ты закончишь говорить, придет пора действовать. Как бы ни был я решительно настроен, я все еще не могу преодолеть страха. И ты единственный, кто будет знать об этом. Значит, талисман, – он перешел к делу так внезапно, что Хизаши едва не растерялся.

– Да, талисман. Он каким-то образом создал между нами канал, и если по нему можно было передавать чувства, то можно ли передать и что-то другое?

– Что-то? – Кента нахмурился.

Хизаши замолчал. Мысли только-только становились законченной картиной, и она казалась одновременно и гениальной, и омерзительной. Хизаши должен был завершить то, что начал, но будто пропал голос.

– Мне кажется, я понимаю, – произнес Кента и расправил плечи в притворной уверенности. – Что ж, это уже похоже на план, ты молодец, Хизаши, я не сомневался в тебе.

– Ты точно уверен, что понял? – горько спросил Хизаши.

– Ты имел в виду, что если Хироюки доберется до желанного тела, то снова овладеет им, и я ему это позволю.

– И ты так спокойно говоришь? Тебе не страшно? Ведь я даже не рассказал, чего мы этим собираемся добиться, а ты уже готов снова пройти через кошмар?

– Если так надо, – твердо ответил Кента.

– Ты снова будешь одержим.

– Я понимаю.

– И если у нас не получится, ты исчезнешь, а Хироюки станет твоими руками вершить злодеяния.

– Но ты же этого не допустишь.

Именно так, без вопроса – только безоговорочная уверенность, которой Хизаши разделить не мог. Он никогда не сомневался в себе, даже перед лицом богов, поставленный на колени, раздавленный их силой и тяжестью обвинений, он верил, что справится и восстанет из пепла, а сейчас смотрел в чистую зелень глаз Кенты и терял самого себя.

– А если нет?

Кента подался вперед и положил ладони ему на плечи.

– Нет никаких «а если» и не будет.

Глаза наполнились едкой влагой, и Хизаши привычно спрятался за челкой. Люди слабы, и тело легко выдает их слабости – долго не заживающими ранами снаружи и слезами внутри.

– Верь мне, – Кента наклонился ниже, заполняя собой все пространство, – а я буду верить тебе. Этого для меня достаточно.

Хизаши стало спокойнее, легче. Он поднял лицо и столкнулся с открытым взглядом Кенты.

– Хорошо, пусть будет так. Если все пройдет как надо, Хироюки попытается захватить твое тело, и я это непременно почувствую. И тогда я потяну его на себя, а мое тело для него не подходит, значит, представляет опасность. Пока он будет в нашем плену, другие оммёдзи изгонят его, на этот раз навсегда. Таков мой план. В нем полно белых пятен, мы понятия не имеем, получится ли задержать Хироюки, разделив между нами поровну, успеем ли даже начать, догадается ли он об уловке, придет ли кто-то на помощь…

– Хизаши.

– …сможем ли мы создать этот талисман сами и сработает ли он снова.

– Хизаши, все будет хорошо.

Кента улыбался мягко, светло, как Хизаши в этой жизни мало кто улыбался, и все они, кроме Кенты, уже были мертвы. Столько всего могло пойти не по плану, и ночи не хватит, чтобы все перечислить и предусмотреть, но главное, что Хизаши должен будет сделать, это не дать Кенте сгинуть.

– К тому же у нас есть фусинец, который наверняка наизусть помнит все существующие заклинания и офуда. – Кента отпустил его плечи, но напоследок вдруг положил ладонь ему на макушку и потрепал. – Когда Юдай проснется, спросим у него.

Стало тихо, и ветер со свистом ударил в стену, по полу заскользил сквозняк, осторожно касаясь ног. Кента вернулся на свое одеяло и лег на спину, его дыхание скоро замедлилось. Он задремал, вымотанный случившимися с ними событиями. Хизаши тоже тянуло в сон, но глаза, как назло, не закрывались. Он перекатился на бок и подложил локоть под голову – так он мог видеть тлеющие в золе очага угольки. Упрямый огонь, который давно погас и все равно цеплялся за жизнь, пытался снова вспыхнуть, даже если шансов нет, зачаровывал его. Веки отяжелели и плавно опустились… Огоньки трепетали. Ветер свистел. Хизаши видел сон.

На столе горит свеча, и ее крошечное пламя трепещет, когда порывы ветра за тонкими стенами усиливаются. Холодно. Старший брат говорил, что зима наступит раньше обычного, а у них нечем будет разжигать очаг, если не добудут побольше хвороста. Но он опять не может встать с футона весь день, чтобы помочь. Такой бесполезный. Может, если бы его не было на свете, брату было бы проще?

– Ясу-чан, ты уже проснулся?

Его голос мягкий и уютный, в него хочется завернуться как в самое теплое в мире одеяло. И он невольно тянется к нему, забыв обо всех своих глупых мыслях. Брат любит его, пока они вместе, все будет хорошо.

– Прости, сегодня на ужин только это.

Он видит перед собой плошку с почти прозрачным бульоном из кореньев и овощей. Даже не помнит, когда в последний раз ел рыбу или рис, но это ничего. Главное, брат вернулся домой. От него веет холодом, наверное, принес с улицы. Ветра стали злыми, каннадзуки подходил к концу. Не зря еще его называют месяцем без богов, кажется, что само солнце отвернулось от земли.

Похлебка безвкусная и совсем не насыщает, и все же он жадно выпивает ее до дна и довольно утирает рот. Брат старался для него, сам не ел, лишь бы он поскорее поправился. Кашель, как назло, клокочет в груди, вырывается наружу, сильный, сухой и болезненный. Овощной отвар, не успевший усвоиться, течет по подбородку, и становится так жутко стыдно.

– Тише, тише, – голос брата приближается, но почему-то не удается разглядеть лица. Наверное, слишком темно в их маленьком домике. – Не торопись. Скоро я принесу новое лекарство. Оно точно поможет.

– Брат…

– Поспи еще. Тебе надо больше отдыхать.

– Ты только не уходи, – звучит жалобно, совсем по-детски. Если брат снова уйдет, не получится сомкнуть глаз. Холодно. Страшно. Одиноко.

А потом на макушку опускается широкая ладонь, треплет волосы – и хочется смеяться от восторга. Брат его никогда не оставит, принесет новое лекарство, и все наладится. Только где же он их берет? Ведь денег нет.

Собирается спросить, и что-то капает на нос. Трет кулаком, но темной жидкости становится все больше, она стекает по лицу. Рука брата медленно отдаляется, он тянется к ней, чтобы удержать, хватает, но пальцы соскальзывают.

Руки брата по локоть в крови.

– Хизаши! Хизаши, проснись!

Его трясли за плечо. Хизаши попытался открыть глаза, но ресницы слиплись, а тело казалось тяжелым и будто чужим. Давно он не ощущал подобного.

– Хизаши, – снова настойчивое потряхивание, – проснись.

– Да просну… проснулся я.

Перед мутным взором медленно обрисовалось лицо Кенты, за его плечом сидел Учида, бледный, но уже, как всегда, серьезный и сосредоточенный. Хизаши привстал, помотал головой, разгоняя сонный туман, потер шею и проворчал:

– Трясти было совсем не обязательно.

– Ты кричал во сне, – сказал Кента. – Приснился кошмар?

Хизаши даже не знал, что ответить.

– Вроде того. Наверное.

Кента отодвинулся и сел, погода еще не наладилась, ветер все так же буйствовал, хотя уже приближалась ночь. Над ирори висел котел с закипающей водой, возле Кенты на подносе стоял простой чайник и три чашки.

– Я заварю нам чаю, – Кента пригладил втрепанные волосы, – а Учида-кун пока скажет то же, что и мне.

– Мне знаком тот тип талисманов, о котором Кента рассказал, – не стал тянуть Юдай. – Мы в Фусин тоже пользовались такими, когда выбирали себе духовное оружие. Привязка ёкая действует, пока оммёдзи сам ее не отменит, но в редких случаях прописывается срок, по истечении которого ёкай получает свободу. Но есть и третий случай. – Он посмотрел на Кенту. – Когда оружие ломается, заключенный в нем ёкай может погибнуть.

– Значит, мне повезло, – кивнул тот.

– Как омерзительно, – не сдержался Хизаши. – Лишать кого-то свободы и искренне считать себя вправе делать это. Даже не на время, а навсегда. Мне говорили, что я ошибаюсь насчет людей, но в такие моменты я ненавижу их по-настоящему.

– Фактически ты тоже человек, – безжалостно напомнил Юдай.

– Жалкий и на коленях ты нравился мне больше.

– Забудь. Тебе никогда этого больше не увидеть, – гордо ответил Юдай.

– Ты не представляешь, какие сюрпризы порой подкидывает жизнь, – хитро прищурившись, протянул Хизаши. Кента нарочито громко загремел посудой.

– У меня хорошая память, – продолжил фусинец, будто и не прерывался. – Думаю, смогу повторить. Но считаю важным сказать, план Мацумото мне не по душе. В нем слишком много основано на шаткой вероятности.

– Как будто я сам не понимаю, что он шаткий! – огрызнулся Хизаши и скрестил руки на груди. – Придумай лучше, раз такой умный.

– Я не говорю, что он не имеет смысла. С идеей я согласен.

Он попросил бумагу для талисманов и покрутил в пальцах кисть. Хизаши, признаться, ждал сопротивления. Сам бы на его месте ни за что не согласился, слишком уж велик риск. Однако чем сильнее противник, тем выше ставки, иначе не бывает.

Наступила ночь, проснулся Мадока, впрочем, ненадолго – проглотив пару ложек остывшего супа, он снова заснул, но вроде бы рана перестала кровоточить и был шанс, что к утру ему станет лучше. Юдай порывался извиниться, но Джун пока не мог вести беседы.

Память фусинца и впрямь могла войти в легенды. Он воспроизвел почти идеальный талисман всего лишь с третьей попытки, Кента узнал знакомые символы, и вместе они разобрали структуру заклинания и пришли к выводу, что это именно то, что надо. Оставалось только опробовать на себе.

– Давайте повторим все еще раз, – предложил Учида.

Хизаши дернул плечом, хотя чувствовал скорее не злость, а тревогу.

– Повторяли уже сто раз. Давайте лучше поспим.

– Завтра мы отправимся в путь, он займет не так много времени, и надо быть готовыми уже сейчас.

Хизаши прижал палец к губам и шикнул на него. Глазами указал вбок, где сладко посапывал уставший Кента. Шел самый темный час, час Быка, они долго сидели над талисманом, и его сморило первым. У Юдая глаза тоже покраснели, и он, сам того, наверное, не замечая, изредка тер их кулаком.

– Утром, – твердо сказал Хизаши. – Мы повторим все еще раз утром.

С этими словами он отвернулся, осторожно уложил уснувшего сидя друга на одеяло и лег сам. Рядом похрапывал Мадока и шуршал одеждой Учида. Хизаши вдруг стало страшно закрывать глаза, и все же сон унес его мгновенно – и на этот раз вместе с ним пришла спасительная темнота.

А утром он встал раньше всех, даже Учиды, чтобы кое-что сделать. После вышел на улицу с листком в руке. Дорогая бумага под его пальцами сложилась в журавлика с острым клювом.

– Лети в серебряный рудник в горе Гиндзу и найди оммёдзи по имени Морикава, передай ему мое послание, – тихо произнес он, поднеся бумажную птичку к лицу. – А если не найдешь его там, лети дальше. Ищи, пока не отыщешь.

– Так и знал, что ты переживаешь сильнее, чем показываешь.

Позади стоял Учида Юдай, опираясь на нагинату. Еще даже не взошло солнце, предрассветный сумрак был прохладным, но чистое небо обещало ясный теплый день. Начали просыпаться птицы, и их жизнерадостное пение не вязалось с тем, что творилось на душе у Хизаши и отражалось во взгляде фусинца. Это чудесное утро станет для них первым шагом в бездну, из которой может не оказаться выхода.

– Я всего лишь следую своему же плану, – спокойно возразил Хизаши и отпустил ожившего журавлика в небо. – Морикава и Сакурада, если еще не померли, найдут способ привести к нам помощь. Теперь это их забота.

– Первым делом я проверил готовый талисман привязки, – голос Юдая будто надтреснул, выдавая эмоции. – Я видел, что ты сделал. Ты в своем уме, Мацумото? Просто скажи, что да.

– Сумасшедший ли я? – Хизаши тихо рассмеялся. – Возможно. Но ведь ты понимаешь, почему я так поступил?

– Понимаю. Но не принимаю. Это нечестно, Мацумото, он должен знать.

Хизаши бросил взгляд ему за спину, будто мог сквозь преграду увидеть спящего друга. И покачал головой.

– Нет, не должен. И ты будешь молчать.

– Но ты можешь…

– Я и так могу умереть в любой момент, – перебил его Хизаши, впервые говоря об этом вслух, и кто бы мог подумать, что с Учидой. – Мое тело не справляется, я заставил его зайти за его предел. Нельзя быть одновременно и человеком, и ёкаем, особенно если сам уже не понимаешь, кем хочешь быть. – Он усмехнулся и хлопнул фусинца по плечу. – Теперь это и твой секрет тоже. Гордись этим.

– Мацумото, – только и смог проронить тот, как из дома вышел Куматани Кента.

– Почему вы оба тут? – спросил он, потирая лицо. – Не слишком ли рано?

– Я… – Учида повернулся к нему, и сердце Хизаши застыло, – всегда рано встаю, чтобы тренироваться. Наверное, разбудил Мацумото.

– Гремел своей железякой, – поддакнул Хизаши, а в голове билась одна мысль «только молчи».

– Да? Я ничего не слышал, – сказал Кента и зевнул. – Ладно, раз уж мы все проснулись, я приготовлю что-нибудь перекусить и проверю, как там Джун.

Он вернулся в дом, и Хизаши издал долгий тягостный стон. Даже не думал, что будет так переживать.

– До чего не вовремя, – вздохнул он.

– Ты упустил шанс признаться, Мацумото, второго может не быть, – осуждающе произнес Учида.

– Иди и тренируйся, не лезь в душу, когда не просят.

– Ты никогда и не попросишь, – сказал Учида, закинул нагинату на плечо и прошел мимо, во двор.

На противоположной стороне опустевшей деревни небо начало медленно окрашиваться красками наступающего дня – теплое золото и нежный персик. Хизаши полюбовался немного ими и тем, как свет постепенно подбирается к обнаженному по пояс фусинцу, скользит по напряженным мышцам под вспотевшей кожей с отпечатавшимся на нем рисунком от паутины, мягко трогает ослабший узел гладких волос. Потом отвернулся и скрылся в доме.

У них есть только это раннее летнее утро, чтобы собраться с силами – и чтобы немного побыть беззаботными, какими они были всего полгода назад, или хотя бы казались ими. Хизаши ел кашу, приготовленную Кентой, пил заваренный им чай, слушал, как Учида просит прощения у Мадоки, а тот отмахивается, морщась от боли, но старательно это скрывая. Затишье перед бурей, которую они собирались покорить. Все вместе.

– Я помою посуду и уходим, – сказал Кента, принимая плошку из рук Хизаши.

– Зачем? – не понял Мадока. – Хозяева не вернутся.

– Все равно. Это меньшее, что мы можем сделать.

Он вышел на улицу, и никто больше не произнес ни слова до его возвращения. Талисман привязки будет хранить у себя Кента, а задача Хизаши – хранить Кенту, пока талисман не понадобится. Мадока и Учида останутся в стороне, чтобы привести пришедших на помощь оммёдзи, верных Ниихаре – другим они не могли довериться. Все должно получиться, просто обязано. Хизаши повторял это про себя, как заклинание, пока они покидали дом, а затем и мертвую деревню. Все получится, все будет хорошо. Они справятся.

Но кто-то маленький, наивный, давно позабытый и похороненный в глубинах змеиной души, трясся от ужаса и почему-то – предвкушения. Он хотел поскорее увидеть… брата?

Хизаши обернулся на Кенту в тот момент, когда он решил посмотреть на него.

– Все будет хорошо, Хизаши-кун. Вот увидишь.

Хизаши и правда видел это в его глазах, видел незамутненную веру во всех них – и в Хизаши в первую очередь. Не подвести бы только… Только бы не подвести.

Потом был долгий путь длиной в три с лишним дня. За это время погода менялась несколько раз, от урагана с дождем до испепеляющей жары и влажного зноя, и чем ближе подходили к долине Хоси, тем страннее и непредсказуемее она становилась. Уже издалека были видны тяжелые буро-коричневые тучи, собравшиеся над долиной, то и дело их разрывали зигзаги молний, красные и белые вспышки освещали мрак, окутавший близлежащие окрестности, вплоть до самого города Ёсико, где весной все собрались на праздник, а получили кошмар.

Хизаши стоял возле придорожной идзакаи, совершенно пустой, если не считать их компании, хозяин жаловался Мадоке, что этой дорогой почти перестали пользоваться из-за демона, окопавшегося в долине, дескать, как он там засел, так начались всяческие беды – люди болеют не пойми чем, злобные ёкаи распоясались совсем, от демонического логова ночами туман ядовитый наползает, а в нем и крики слышны, и стоны, и плач, и хохот безумный. Не иначе как царство демонов на земле.

И не сказать, чтобы он так уж заблуждался.

– Что думаешь? Сможем приблизиться незаметно? – спросил Кента, появляясь со спины. Хизаши передернул плечами.

– Я чувствую магию оммёдо, давит, – пожаловался он.

– Дальше будет хуже. Ты справишься?

Хизаши коснулся заткнутого за пояс веера в поисках уверенности.

– Да. Нам бы только их барьер преодолеть, а там уже другие заботы начнутся.

– «Дыхание демона».

– Именно. – Хизаши вспомнил их блуждания по Ёми прошлой осенью. – Возможно, не так, как было тогда, но легко точно не будет. Ты не передумал?

– Не спрашивай об этом больше, хорошо?

Кента тоже посмотрел на тучи над долиной, и его лицо посуровело. О чем он думал? Какие страхи и сомнения сейчас проносились в его голове? Но он точно не отступится, не стоило и надеяться.

– Я отведу тебя туда, – пообещал Хизаши. – И не дам умереть.

– Хизаши… Меня пугают твои слова, – проронил Кента. – Но я рад, что ты больше не молчишь о том, что чувствуешь.

«Если бы ты только знал, – подумалось Хизаши, – ты бы меня не простил».

– Это все твоя вина, – бросил он намеренно небрежно.

– Неправда. Ты всегда был добрым, – улыбнулся Кента и толкнул его плечом. – Хватит стоять тут, идем, Мадока проголодался, они с Учидой ждут только нас.

Хизаши задержался ненадолго на пороге, не в силах оторвать взгляд от жуткой картины на горизонте. К утру они так или иначе минуют защитный барьер, и за ним их уже ждут.

Ночь тоже провели в пути, чтобы успеть покончить со всем до рассвета. Юдай единственный из них завершил обучение и обещал провести сквозь барьер. Конечно, проникновение заметят, но вряд ли кинутся за нарушителями. Надо только подобраться поближе в том месте, где нет людей. С этим возникли сложности: все подступы к долине перекрыты войсками императора, самураи, может, и не владели оммёдо, но их много, и не от каждой стрелы успеешь защититься. Оммёдзи было меньше, они поддерживали заклинания издалека, предпочитая комфорт лагеря обходам немаленькой территории. Хизаши был готов к жертвам, но Кента – нет, и они потратили почти весь день, чтобы отыскать идеальное место для прорыва.

В закатных лучах барьер слабо мерцал под определенным углом, и все, что скрыто за ним, искажалось, как в отражении на воде, дрожало и плыло, стоило лишь сосредоточить внимание. Но силы в него влито столько, что способно испепелить на месте ёкая и постарше Хизаши. Даже просто стоять напротив было больно и страшно, кожу стягивало, словно наклоняешься близко к огню, мышцы напрягаются, и хочется шипеть. Когда Хизаши взглянул на барьер змеиным глазом, стало еще страшнее – он весь будто соткан из золотого пламени, сунь руку и останешься с культей.

– Давай же, – Кента шагнул в этот огонь, и он расступился, повинуясь заклинанию Учиды. Юдай сидел на земле с закрытыми глазами, по лицу стекал пот. – Идем скорее.

Но Хизаши не мог заставить себя преодолеть оторопь. Все в нем сопротивлялось самоубийственному шагу. Нет, ему нельзя, его разорвет на части, превратит в горстку пепла, развеет по ветру.

– Хизаши!

Ладонь тянулась к нему из слепящего света. Ладонь, которой можно было довериться. Которая ни разу не подводила.

Мадока прошел мимо и скрылся на той стороне, Учида держал брешь из последних сил, но она становилась все уже. Кента протягивал руку, и Хизаши ухватился за нее, зажмурившись, позволил утянуть себя туда, где страшно, и смертоносная энергия взметнула вверх его волосы – но не причинила вреда. Хизаши открыл глаза и обнаружил, что все еще держится за руку Кенты.

– Теперь можешь отпустить, – сказал тот, – мы на месте.

И это сложно было не заметить: красноватый закатный свет сменился ночной мглой, а летнее тепло – осенним промозглым холодом. Юдай раздал им заготовленные заранее повязки, чтобы закрыть рот и нос. Душный, сладко-гнилостный запах скверны превратил воздух в яд, загустил его так, что даже двигать руками стало сложнее. Темная энергия давила на людей, пытаясь подчинить своей воле.

Хизаши тоже повязал платок, хотя прежде не считал это необходимым. Они стали похожи на ниндзя, и так же незаметно и бесшумно, скрываясь в тенях иссохших деревьев, двинулись к средоточию зла – в самый центр долины. За минувшие со дня так и не случившихся состязаний месяцы природа тут вымерла. Клёны, составлявшие основу священной рощи, облетели и выгнули голые сучья, будто от невыносимой боли, трава высохла, как и земля, покрывшаяся трещинами, из которых просачивался желтый туман Ёми. Все вокруг кричало о помощи, но ничто на свете не смогло бы вернуть умирающей долине прежний вид, пока врата в Ёми открыты. Они как кровоточащая рана, гниющая, кишащая паразитами. Хироюки нанес ее.

Впереди показалась идущая вниз дорожка, упирающаяся в покосившиеся тории. То, что прежде было священной рощей, скрипело и стонало, устремляя к зловеще искрящемуся небу кривые ветки. На потрепанной симэнаве сидели дохлые вороны.

– Стойте, – вдруг вскинул руку Кента. – Слышите?

Но это лишь ветер завывал меж мертвых деревьев.

– Идемте, нельзя останавливаться надолго, – поторопил Юдай.

Хизаши видел, что Кенте неспокойно, но был согласен с Юдаем. Мадока помалкивал, и даже повязка на лице не скрывала его бледности. Начали одолевать сомнения. А стоило ли идти у демона на поводу? Их всего четверо, один ранен, другой недавно был одержим и кто знает, как это скажется, когда дойдет до битвы. Хироюки не какой-то там ёкай, которого можно запугать, не обнажая меча, он выживал в Ёми два столетия, его с трудом сразили лучшие оммёдзи прошлого. Может, еще есть шанс вернуться и…

И что?

– Мацумото, не зевай, – снова голос Юдая, бескомпромиссного, твердого, непоколебимого, как его нагината. Хизаши сам не заметил, как начал поддаваться влиянию демонической скверны, она влезала в мысли, подтачивала решимость, заползала в потаенные уголки души и вытаскивала страхи и сомнения. Как же Хизаши оказался слаб!

– Вот, снова! – Кента повернулся на звук и призвал к тишине. – Кому-то нужна помощь.

– Нам, – буркнул Хизаши.

– Нельзя откликаться, – поддержал его Учида, но Кенту невозможно было остановить. Он рванул в сторону и скрылся за деревьями, и Хизаши без промедления последовал за ним. Давно пора уже привыкнуть, что Кента не пройдет мимо нуждающегося, но именно сейчас его человечность только все портила.

На будто бы выжженной огнем поляне сидели женщины со спутанными длинными волосами, стелющимися по земле. Казалось, несчастные тихо плачут, от ужаса прижавшись одна к другой, но Хизаши слышал и иной звук – треск перемалываемых костей. Он хотел остановить Кенту, но тот и сам что-то почуял.

– Оммёдзи… – протянула одна.

– Оммёдзи! – воскликнула вторая.

И они в едином порыве обернулись, являя взгляду уродливые лица с широкой щелью зубастого рта. А то, над чем они склонялись ранее, было обглоданным до самых костей телом в остатках белой одежды священника.

Кента выхватил меч из ножен, Юдай выставил перед собой нагинату и оттеснил его назад.

– Не лезь! Ты слишком ценен.

– Да уж, ценен, – низкое шипение.

– Очень-очень ценен! – визгливое хихиканье.

Демоницы встали в полный рост и вытянули к ним длинные обнаженные руки, покрытые мелкими точками язв. Однако в следующий миг язвы открылись, уставившись на живых множеством красных птичьих глаз. Это были додомэки – проклятые женщины, ставшие монстрами из-за своей алчности, и она же после перерождения двигала грешницами.

– Сожрать…

– Разгрызть косточки!

– Высосать глаза…

– Вырвать ноги!

Они покачивались, как безумные, и их хищные улыбки были похожи на звериный оскал.

– Некому помогать, – безжалостно сказал Хизаши. – Живых тут не осталось.

Он приготовился уничтожить обеих додомэки, но его осенило догадкой. Он повел Кенту за локоть прочь, и тот подчинился, видимо, его посетили схожие мысли. И впрямь! Додомэки не пошли за ними, а начали обступать Учиду и Мадоку, моргая красными глазками, усеивающими бледную плоть.

– Идите! – Мадока отбросил пустые ножны и встал с фусинцем плечом к плечу. – Не мешкайте же!

Учида ничего не сказал и едва не отсек руку одной из «женщин». Кента решительно кивнул и повернулся к Хизаши.

– Поторопимся.

Так они снова остались вдвоем, возможно, к лучшему. Хизаши не нравилось, как он начал думать об этих людях, как волновался за них. Зараза человеческих чувств проникла в него и разбудила нечто, давно похороненное под тенью хэби по имени Хизаши. Пути назад не осталось – во всех смыслах.

Тьма сгущалась, и в то же время все чаще в ней вспыхивали синие и желтые блуждающие огни, проходили, не замечая ничего вокруг, бледные тени умерших, клубился туман, поднимаясь до самого пояса. Вспышки в небе мелькали зловещим фейерверком, но совершенно бесшумно. Даже в преддверии Ёми, куда они спустились вслед за Чиёко, не было так жутко и так не похоже на мир людей. Вдалеке, рождая легкую дрожь под ногами, бродил нечеткий гигантский силуэт гася-докуро, скелет обходил долину дозором. Души разлетались, стоило приблизиться, и ни один монстр не преграждал дорогу. Их будто подталкивали вперед, туда, где густой туман оседал, открывая площадь, впитавшую в себя множество смертей и целое море крови.

– Он нас ждет, – сказал Хизаши, ощущая всей кожей чужой холодный взгляд.

– Так не будем скрываться, – спокойно ответил Кента и первым вышел из тумана.

Хироюки и правда открыл здесь врата в Ёми. В земле разверзлась дыра, изрыгающая клубы ядовитой скверны и сухой жар царства демонов. Внутри было темно, но тьма то и дело вспыхивала точками призрачных огней. За вратами возвышалась арка из костей они и трон, сложенный из них же и увенчанный рогатым черепом с горящими глазницами. Хироюки восседал на нем, закинув ногу на ногу, он ничуть не изменился за минувшее время: все то же полотно длинных темных волос, черное кимоно с хиганбанами и мертвенно-белая кожа. И он все так же безумно был похож на Хизаши, как его мрачное отражение.

– До чего же безвкусно, – оценил Хизаши увиденное и раскрыл веер, лениво обмахивая лицо.

– Ты так считаешь, братик? – Хироюки подался вперед, и его тело плавно воспарило и зависло над вратами в Ёми, купаясь в ее испарениях. – Разве в этом нет и некоего величия?

– Не зови меня братом, – процедил Хизаши и сдернул с лица надоевшую повязку.

– Тогда, может, Ясухиро? Ясу-чан?

– Вообще никак ко мне не обращайся, все равно сегодня я от тебя избавлюсь.

Хироюки расхохотался. Звук его смеха разлетелся по долине и наполнился сотнями других голосов, подхвативших веселье хозяина. Хизаши заскрипел зубами. Так хотелось затолкать ему этот смех обратно в глотку, а потом сдавить как следует, пока из глаз не уйдет насмешка, с которой он смотрел на них сверху вниз.

– Что ж, мне и правда пока не до тебя, – внезапно смолк Хироюки и в мгновение ока оказался напротив. Лязгнул металл, и перед носом демона воздух рассекла катана Кенты. Хизаши отпустил свою ки, и та веером разлетелась от взмаха руки, готовая разрезать пополам все, до чего докатится.

Но Хироюки просто исчез и появился в паре дзё от них, невредимый.

– Отдай мне человека, Ясу-чан, – потребовал он.

– Он мой. Ты больше ничего у меня не заберешь!

Хизаши помнил, что делать, так ясно, будто разучил вчера. В конце концов, это же он, Хироюки, передал младшему брату все премудрости оммёдо, которые знал и которые придумал сам. Тело будто танцевало на растрескавшейся земле, рукава хаори разлетались крыльями, веер оставлял за собой искрящийся белый след ки.

– Гаденыш! – взревел Хироюки, едва понял, что тот задумал. Из земли потянулись призрачные руки, пытались схватить за одежду, удержать, не дать сделать следующий шаг, совершить новый грациозный поворот. А Хизаши плел свое самое сильное заклинание, уже забывая, что собирался лишь отвлечь демона на себя.

Или все-таки брата?

Настоящее, прошлое и желанное будущее перепутались в голове. Им двигала ки, она подсказывала, что делать, а тело лишь служило проводником. Но чем больше сил вкладывал Хизаши, тем большее давление ощущал. Эта слабая оболочка сопротивлялась, не хотела разрушаться. Но если Хизаши постарается, Кенте вообще не придется ничего делать. Хизаши все закончит сам, ведь когда-то с них двоих все и началось. Но что именно, он так и не вспомнил…

– Хизаши!

Крик отвлек лишь на мгновение. Еще немного, и…

Ртом хлынула кровь. Хизаши уже не мог остановиться, он захлебывался ею, но заклинание охватывало все больше площади, подобралось к смрадной яме, оплетая землю сияющим рисунком, похожим одновременно и на сэман, и на диковинный цветок с острыми лепестками. Еще немного, еще чуть-чуть осталось потерпеть…

Хизаши споткнулся в самом конце. Он видел лицо Хироюки – и почти что свое собственное, – и оно с перекошенного яростью и страхом вновь стало лучиться ледяным самодовольством.

– Это я! Я тебя учил, Ясу, – произнес он медленно. – И, в отличие от трусливого тебя, эти двести лет я не ползал в пыли.

Хизаши не успел понять, что он сделал, но в тело впились холодные пальцы, обездвиживая и лишая силы. Он повернул голову и увидел, как те же призрачные руки оплетают и Кенту. С губ сорвалось злое шипение, а потом его за подбородок дернули на себя, и перед глазами возникло лицо Хироюки.

– Правда думали, что сможете совершить подвиг, детишки? Переплюнуть экзорцистов древности? Вдвоем? Это даже не смешно. Признаюсь, от тебя я ожидал большего, Ясу-чан. Но ведь ты умеешь удивлять. И предавать тоже. Может, я ошибаюсь, и ты просто привел этого смертного ко мне, чтобы получить прощение?

– Катись в Ёми, – выплюнул Хизаши вместе с кровью. Белая кожа Хироюки раскрасилась алыми брызгами.

– Там плохо, братик, – с тоской сказал он, сильнее стискивая его подбородок когтистыми пальцами. – Там пусто и одиноко. Там страшно. Людям там никогда не выжить. Если бы ты хоть на миг задумался, через что я прошел… Я ведь простил бы тебя, Ясу-чан, ты мой любимый младший братик.

– Не слушай, Хизаши! – голос Кенты звонкий, он врезается в голову, разрушая чары. Но Хироюки не останавливает его, лишь смотрит Хизаши в глаза, будто ищет там что-то важное. И не находит.

– Что же они с тобой сделали, Ясу? – прошептал он. – Что ты с собой сделал? Ясу… Я покажу. Потерпи немного, я все тебе покажу.

Когти разорвали кожу, и Хизаши закричал, ощутив, как вместе с ними в тело входят чужие мысли, чужие чувства – и чужая память.

Воспоминание третье. Тьма на дне одинокой пропасти

Этот месяц увядания сивасу выглядел для Хироюки как две могилы на окраине леса. Земля еще была достаточно рыхлой после копания, но уже начала твердеть под действием морозца, и сверху ее припорошил снег – чистый, белый, легкий. Совсем не такой, как их с братом жизнь теперь. Хотя она и прежде не баловала подарками.

– Смотри, Ясу-чан, – он подставил ладонь, и на нее опустились крупные снежинки, – это мама с папой так прощаются с нами. Правда, красиво?

Ясухиро робко кивнул и тоже раскрыл ладонь. На его бледной коже белые хлопья не таяли чуть дольше. Он был еще совсем ребенком, а болезненная худоба, впалые щеки и затравленный взгляд делали его младше своего возраста. Сколько ему сейчас? Кажется, уже десять, но сверстники в деревне были выше и крупнее, их круглые румяные лица кричали о любви и достатке. А что ждет их двоих этой зимой?

– Мама и папа не вернутся больше? – простодушно спросил Ясухиро.

– Нет. Остались мы с тобой. Но не бойся, – Хироюки опустился перед ним на корточки и обхватил ладонями лицо, – я никуда не денусь, братик.

Снег продолжал заметать опушку высокого старого леса, в чьей тени прятался их дом. Еще вчера он полнился людьми, а сегодня даже очаг не горел, да и разжечь его было нечем, хворост закончился, а Хироюки не мог оставить Ясу наедине с умирающими родителями. Он знал – их убили голод, нищета и тяжелый труд, но что-то внутри зло добавляло – их убили другие люди, те, что не протянули руку помощи, ни разу не поделились едой или лекарствами, не отдали лишнюю пару старых одеял, а только злословили за спиной.

Родители Хироюки и Ясухиро занимались колдовством, но держали это в тайне. Они пришли сюда из других мест незадолго до рождения младшего сына и сначала жили в деревне, но потом отчего-то переселились на окраину леса, подальше от других – наверное, чтобы избежать подозрений. Хироюки это устраивало, но он видел, что Ясу не хватает общения с ровесниками, он рос слабым и болезненным, но очень любознательным ребенком. Хироюки старался заменить ему друзей, а теперь вот придется заменить еще и родителей.

Если бы мир был немного терпимее, им бы не пришлось держаться только друг за друга, но Хироюки уже исполнилось двадцать, и он не ждал, что отношение к ним изменится.

– Мне холодно, – пожаловался Ясухиро и надрывно раскашлялся, пытаясь прятать рот в узких ладошках. Его личико покрылось лихорадочным румянцем, в глазах заблестели слезы. Дом и правда совсем выстудило в их отсутствие, без огня ночь станет невыносимой для обоих, но для Ясухиро в особенности. Хироюки плотнее закутался в теплое хаори отца и вышел за порог.

Темнеть начинало рано, а уж в тени леса и подавно. Солнце только зашло за горизонт, а уже ничего не разглядишь в сгущающихся сумерках. Хироюки нес перед собой фонарь на коротком шесте, света он давал достаточно, чтобы видеть, куда наступаешь, да и тонкий белый покров словно сиял изнутри и похрустывал под ногами. Если бы только не холод… Зайдя поглубже в лес, Хироюки поставил фонарь на землю, вытащил из-за пояса топорик и принялся выбирать ветки посуше да потоньше и складывать в корзину за спиной. Так и шел, переставляя фонарь с места на место, пока не понял, что зашел слишком далеко. Здесь ему бывать еще не доводилось, и в первые мгновения Хироюки очень испугался. Не того, что сгинет, замерзнет тут насмерть, а того, что Ясухиро останется совсем один и умрет, не дождавшись старшего брата. А когда увидел кровь на снегу и услышал странные звуки в темноте между деревьями, поспешил скорее погасить фонарь.

Во мраке все шорохи стали громче и яснее. Холодный воздух наполнял грудь с каждым неглубоким вдохом. Кто-то был там, впереди, совсем рядом. Но человек ли это? Ёкаи и духи наводняли империю Ямато, жили в лесах и полях, обитали в воде и на суше. Обычные люди беззащитны перед ними.

Но не Хироюки.

Он сделал шаг, второй, пьянея от собственной дурной смелости. Дыхание превращалось в пар и оседало на коже. Топорик оттягивал руку, но вовсе не на него рассчитывал Хироюки, когда почувствовал запах крови. Вышел на свободный участок, куда проникал серый свет старой луны, и увидел женщину из деревни. Жизнь утекала из ее тела с каждой каплей крови, пропитывающей снег. Но несчастная все еще дышала, скрюченные пальцы цеплялись за мерзлую землю. Ее можно было спасти, если поскорее принести в деревню.

«Колдовские отродья. И почему мы позволяем им жить рядом с нами? Вся жуть из леса наверняка к ним тянется. Может, хоть этой зимой замерзнут, так для них самих лучше будет».

Вспоминание короткое, но даже этих мгновений промедления хватило, чтобы из-за толстого елового ствола вышла тень на четырех лапах, пригнула вытянутую собачью морду к земле. «Дикий оками», – понял Хироюки. Божественные волки никогда не вредили людям, но их хищные собратья-ёкаи были не прочь поживиться человечиной, тем более что зима началась рано, голодали и обычные животные, и многие ёкаи тоже. Этот оками был невысок, приземист, с широким лбом и вытянутой оскаленной пастью. От простого волка его отличала черная густая шерсть с алыми узорами на морде и слишком длинный хвост. Оками зарычал, и Хироюки с трудом удержал себя от бегства. Опустил руку с топором и отступил. Женщина еще пыталась повернуть голову к нему, силилась что-то произнести, но ёкай уже стоял прямо над ней, с оскаленных клыков капала горячая слюна, глаза горели голодным яростным пламенем.

Хироюки ощущал внутри себя особую силу, унаследованную от отца, и он обязательно использует ее, но не сегодня. Сегодня он благоразумно отступит – ради себя и маленького Ясухиро. Последнего вздоха несчастной он не увидел, но отчего-то ощутил спиной.

Лес снова стал тих, и Хироюки неожиданно быстро нашел путь к дому, в корзине был хворост, а погасший фонарь болтался, снятый с палки и притороченный сбоку. В окошке трепетал свет, и Хироюки ускорил шаг, чтобы быстрее увидеть любимого братика. Как он там? Не замерз ли? Все ужасы темного леса остались позади, когда он вошел в дом и улыбнулся Ясухиро:

– Я дома.

– С возвращением, Хиро-нии-чан.

– Сейчас я растоплю очаг и согрею воды, – сказал он, сгружая на пол корзину. Потерпи еще немного.

Опустился на колени возле ирори и вдруг ощутил робкое холодное прикосновение к плечу. Ясу подошел ближе и, кутаясь в одеяло, спросил:

– Онии-чан, что с тобой случилось?

– Со мной? – Хироюки опешил, а потом испугался, как бы на него не попала кровь той женщины. Руки метнулись к лицу, но он вовремя сообразил, что стоял слишком далеко, да и женщина лежала на снегу, и кровь из раны на животе впитывалась в землю. Ясухиро нечего было замечать.

– Что со мной могло случиться, глупый брат? Не забивай голову ерундой, сейчас будем есть.

Он отвернулся с улыбкой, но пальцы подрагивали. Ясухиро опустился рядом в ожидании тепла, вскоре пламя заплясало на старой золе, жар начал подниматься вместе с дымом к отверстию в крыше и нагревать подвешенный на крюк котелок. Этим скромным ужином они провожали память родителей, и Хироюки притворялся, что не видит слез Ясухиро, ведь тот так старательно прятал их за чашкой.

– А теперь спать, Ясу-чан, – распорядился Хироюки и сам отнес разомлевшего братика на футон. – Тебе надо больше отдыхать.

– Не хочу спать, – раскапризничался тот. – Расскажи мне что-нибудь.

И так трогательно цеплялся пальцами за его рукав, что Хироюки дрогнул. Сел рядом, скрестив ноги, и начал рассказывать сказки о хитрых кицунэ и мудрых оммёдзи, о путешествиях в дальние земли. Когда-то отец рассказывал ему те же сказки, и отчего-то казалось, что он все это пережил сам. В детских глазах отец всегда был самым сильным, самым умным на свете, и не какой-то безымянный герой сражал они на горных перевалах, а их отец, это его заклинания изгоняли зло и возвращали к жизни. Жаль только, добрую сказку для них с матерью отец придумать не успел.

Ясухиро заснул. Щеки все еще нездорово алели, но во сне он хотя бы не кашлял. Хироюки потрогал его лоб, пригладил встрепанные волосы и тихо вышел на улицу. Черная громада леса нависала над ним, щербатая луна чуть серебрила нетронутый снег, небо было ясным, без единого облачка. Хироюки сел на пороге и раскрыл ладонь, изучая ее так, будто видел впервые. Пошевелил пальцами и, зажмурившись, представил, как в животе распускается огненный цветок, лепесток за лепестком, и тепло разбегается по телу, собирается в ладони, и та мягко мерцает в ночи, будто объятая лунным светом. Эта удивительная сила называлась энергией ки, она была способна творить настоящие чудеса.

– Спасибо за наследство, отец, – прошептал он. – Я найду ему применение.

Наутро деревенские мужчины искали пропавшую. Приходили и к Хироюки, но он пожал плечами, мол, мы с братом далеко в лес не заходим, к вам тоже лишний раз не суёмся. На них плюнули и отправились искать дальше. А потом нашли то, что от несчастной осталось.

Хироюки порадовался, что забрал фонарь, иначе беды бы не миновать. Когда объявили, что поблизости завелся то ли голодный зверь, то ли ёкай-людоед, Ясухиро очень испугался.

– Онии-чан, не ходи больше в лес за хворостом, – попросил он. – Как-нибудь протянем. Только не уходи.

– Ни хищник, ни ёкай меня не тронет, Ясу, – со смешком успокоил Хироюки.

– Почему?

– Потому что я особенный.

И маленькому Ясухиро этого объяснения вполне хватило.

«Я особенный», – засели в голове собственные хвастливые слова. Он лишь хотел утешить брата, но разве же он солгал?

Следующей ночью с порога своего дома Хироюки видел огни факелов – люди искали очередную пропажу. Хироюки не знал, кто на этот раз, но не собирался рисковать собой и уходить на поиски, оставив Ясу одного. В конце концов, за него никто не вступится, а их жилище слишком близко к лесу и слишком далеко от других. Тут бы себя уберечь. Так решил он и вернулся в дом, чтобы заснуть рядом с братом. На следующий день еще похолодало, Хироюки не помнил такой злой зимы, а ведь она только-только вступала в права. С самого восхода солнца сыпал снег, мелкий, как мука. Ясу вызвался подмести тропинку возле дома, а вернулся совсем хворый, с красным носом и побледневшими губами. И кашлял без остановки, того и гляди кровь пойдет. Хироюки всегда готовил лекарства брату сам, как родители научили, но нужные травы закончились быстрее, чем он ожидал, а холода могли убить целебные растения раньше срока. Хироюки был в отчаянии.

– Стой! Не ходи туда! – Ясу все понял и вцепился в брата мертвой хваткой. – Нельзя в лес! Там чудовище!

В его больших глазах блестели слезы, и сердце Ясухиро дрогнуло. Он никогда и ни в чем не мог расстроить братика, и не только потому, что в целом свете у него больше никого родного не осталось. Ясу был чудесным, добрым ребенком, не жаловался на тяжелую долю, стремился помогать, даже если на ногах едва стоял. И слушал глупые сказки, веря каждому слову. Если бы только братская любовь могла исцелить этого бедного ребенка…

– Хорошо, не пойду, не пойду, – пообещал Хироюки и потрепал Ясухиро по волосам, тот смешно сморщился и попытался уклониться, но Хироюки-то знал, что ему нравится.

Но только наступила ночь, как он засобирался в дорогу.

Если удастся убить дикого оками и принести его труп старосте деревни, может, им с братом помогут. Много им не надо – только бы еды, чтобы продержаться до весны, и, может, еще одно одеяло для Ясухиро. Умереть Хироюки не боялся. Он верил, что боги всенепременно будут на его стороне, ведь он защищает свою семью. Отец научил двигаться по лесу тихо, быть внимательным и осторожным. Топор в руке не дрогнет, когда придет время.

Он старался обходить заснеженные участки, чтобы не скрипеть, не задевал лишний раз раскидистых ветвей. И пусть без фонаря зрение его было ограничено, Хироюки обладал поистине звериным чутьем и вскоре ощутил нечто особенное – оно называлось осорэ. Вокруг ёкаев порой собиралось невидимое глазу облако, что вызывало у людей страх и трепет. Ладони вспотели, но Хироюки упорно двигался вперед, пока не услышал рычание. Он хотел ударить энергией ки не ожидающего нападения оками и добить топором.

Но ничего не получилось.

Хироюки защитили инстинкты. Он отпрыгнул назад, ударился о ветку затылком, и это спасло его от оскаленной пасти волка-оборотня. Топор чудом не выпал из руки, и Хироюки, не глядя, замахнулся. Горячее влажное дыхание обожгло щеку, в темноте густого леса мелькнули смазанными красными точками звериные глаза. Удар – и Хироюки уже на спине, топора нет, и небо над головой, едва проглядывающее сквозь мохнатые кроны елей, расплывается в паре его частого дыхания.

Рычание оками совсем рядом, но ёкай не спешит рвать несостоявшегося охотника на куски. Хироюки медленно сел, огляделся и не увидел его, только следы на земле. Пахло кровью – кажется, по шее сзади текло. Он начал вставать, но тут на спину навалилась тяжесть, клыки щелкнули рядом с ухом, нос забила смрадная вонь. Хироюки впервые ощутил такой жуткий страх смерти, что ки наконец откликнулась, и оками с жалобным визгом отпрыгнул, поджимая лапу. Хироюки вскочил, бешено огляделся и увидел вместо одного волка – двух. Они кружили вокруг него, оценивая издали, принюхиваясь. Хироюки становилось то жарко, то холодно, спина болела, голова после столкновения с веткой кружилась. Но то, как один из оками поднялся на задние лапы, задрал морду и завыл, видел предельно ясно. Зловещий вой разнесся по всему лесу, и Хироюки чувствовал – это его последние мгновения. Он рухнул на колени, взгляд вдруг упал на рукоять топора, торчащую из прошлогодней хвои. Хироюки метнулся к нему и только поэтому не понял, что именно произошло. Просто в один момент стало светло и горячо, он услышал монотонный голос, читающий незнакомые ему слова, а потом вой прервался.

Хироюки схватил топор, развернулся и вскинул над головой.

– Опусти топор, юноша, – обратился к нему мужчина, вышедший из-за деревьев. Он прошел мимо корчащегося на земле ёкая, придерживая длинные рукава дорожного каригину латунного цвета. При нем не было оружия, но Хироюки чуял, что этот человек по-настоящему опасен.

– Кто ты такой?

– Никакого почтения, – покачал головой незнакомец. – Но я представлюсь, раз уж ты в некотором роде помог мне, юноша. Зови меня Дайкэн, я оммёдзи. Меня пригласили избавить деревню от этой напасти.

Он повернулся к издыхающему волку и опустился перед ним на корточки. И хоть он сидел к Хироюки вполоборота, тот увидел, как жуткий оммёдзи достает короткий кинжал, вспарывает оками брюхо и вынимает что-то живое и пульсирующее. Дальше и вовсе произошло нечто необъяснимое – оммёдзи поднес это к лицу и начал поедать. Оно не истекало кровью, разве что пальцы его испачкались, когда доставали это из ёкая. То же произошло и со вторым волком.

– Что ты делаешь? – опешил Хироюки.

– Даже если скажу, ты не поймешь, безымянный юноша. – Оммёдзи Дайкэн вытер руки снегом и посмотрел на небо. – Хорошо, что не пришлось ждать завтра.

И пошел прочь, в сторону деревни.

Хироюки поспешил за ним, прихрамывая и стараясь не потерять сознание по пути.

– Подожди! Подожди же! Как ты убил этих ёкаев?

– Ты никогда не слышал про оммёдзи?

– Слышал, – Хироюки начал заметно отставать, Дайкэн шагал быстро и легко. – Я… Я тоже… У меня тоже есть энергия ки! Возьми меня в ученики!

Дайкэн остановился, и Хироюки обрадовался и догнал его наконец.

– Я не беру учеников, тем более таких невоспитанных, как ты, юноша из леса, – произнес оммёдзи и продолжил путь, а потом и вовсе, заложив руки за спину, оттолкнулся от земли новенькими сапожками из кожи, в несколько невероятно длинных прыжков скрылся в темноте. Хироюки опешил – он впервые видел настоящее оммёдо, и его поразила легкость, с какой Дайкэн его использовал. Ему, Хироюки, требовались время и силы, чтобы призвать хоть каплю этой энергии, он едва не погиб, потому что не смог применить ее в реальном бою. А Дайкэн…

Ясухиро не спал, когда Хироюки вернулся из леса, будто чувствовал неладное. Хироюки уже и не думал скрываться, скинул порванную одежду и посмотрел на брата.

– Поможешь?

Ясу кивнул, плотно сжимая губы, чтобы не заплакать. Хироюки подготовил теплую воду в тазу и ткань, сел спиной и собрал растрепанные длинные волосы в узел повыше. Концы их успели окраситься кровью и в тепле испачкали скручивающие их руки.

– Брат… – Ясу намочил ткань и принялся бережно промывать неглубокие, но очень болезненные раны. – Брат, зачем ты пошел туда?

– Потому что кто-то должен был, – ответил Хироюки. – Потому что ёкаи оголодали и не успокоились бы, пока не добрались до каждого жителя. И до нас с тобой тоже.

– Но ведь если бы ты не вернулся, – Ясу все-таки всхлипнул, – я бы остался совсем один.

– Что за глупости? – Хироюки повернул голову, чтобы хоть краешком глаза увидеть его лицо. – Забыл, что я особенный? И знаешь, Ясу-чан, кого я встретил в лесу?

Тот замотал головой.

– Настоящего оммёдзи!

– Оммёдзи? Колдуна? – не понял Ясухиро.

– Да, именно! – Хироюки снова охватил восторг, он полностью развернулся к брату и, не замечая боли, обнял за узкие плечи. – Он может научить меня, и тогда мы больше не будем нуждаться, понимаешь? Уедем отсюда поближе к Хэйан-кё[221], будем есть досыта и одеваться в шелка. Только бы поскорее стать его учеником.

Он уже видел это их светлое будущее. Оммёдзи пользовались почетом, их труд стоил денег, их уважали аристократы и побаивались простые люди. Они подчиняли ёкаев, уничтожали зло. Хироюки мог присоединиться к ним – и его жизнь сразу бы поменялась. И Ясухиро был бы спасен.

– Ты станешь колдуном? – простодушно спросил Ясу. – А я? Я смогу?

– Дай сюда руки.

Хироюки взял его маленькие холодные ладошки и обратился к своей ки. На этот раз она отозвалась легче, потекла по телу, согрела кровь.

– Чувствуешь? – спросил шепотом, боясь спугнуть.

– Да, – так же тихо отозвался Ясу. – Что это такое?

– Это ки, она есть во всех людях, но не во всех достаточно сильна. В природе, что нас окружает, она тоже есть.

– Твоя ки сильна?

– Наверное, – ответил Хироюки честно. – Но я ее ощущаю, я могу ее призывать, значит, могу и стать оммёдзи однажды.

– Откуда ты столько знаешь?

– Отец… – голос Хироюки дрогнул, и он ласково погладил руки брата большими пальцами. – Отец рассказывал. Он был таким же. Только люди его не поняли.

– А тебя они поймут? – спросил Ясухиро, и в животе похолодело. Ки потухла, и сразу стало зябко, неуютно и больно.

– Им придется, Ясу-чан. Вот увидишь.

Ясухиро кивнул, встал, чтобы убрать таз с розовой от крови водой, но пошатнулся и, расплескав все по полу, упал на колени. Его худенькое тело сотрясалось от кашля, казалось, он сейчас задохнется, не выдержит жуткого приступа. Хироюки ничем не мог помочь ему, только гладить по спине и проклинать судьбу, которая так жестока к ним двоим. «Я спасу тебя, – повторял он про себя как одержимый. – Я спасу тебя, только потерпи».

На следующее утро он пришел в деревню и под недовольными взглядами ее жителей направился прямиком к старосте. Им был крепкий пожилой мужчина, с подозрением относящийся ко всем чужакам. И так вышло, что даже за десять лет жизни здесь Хироюки так и не стал «своим».

– Где оммёдзи Дайкэн? – без предисловий спросил он. В большой комнате с ирори были только члены семьи, старший сын старосты угрожающе двинулся на Хироюки, но тут из-за фусума вышел оммёдзи. На нем не было шапочки-эбоси, и гладкие черные волосы, собранные в высокий хвост, свободно лежали на плече. Один вид их здорового ухоженного блеска будто кричал – смотри, мы друг другу не ровня.

– Если ты оммёдзи, – дерзко начал Хироюки, но голос выдавал невольной дрожью, – помоги моему брату! Он сильно болен, а оммёдзи ничего не стоит его спасти.

– Ты чего несешь, щенок? – зашипел староста, а его жена принялась суетиться вокруг высокого гостя, предлагая то поесть, то попить.

– Если не можешь, так возьми меня в ученики, – продолжил Хироюки, глядя только на него.

В комнате повисла тишина, все уставились на Хироюки с одинаковым выражением ужаса, и только лицо Дайкэна не поменялось.

– Я не беру в ученики тех, кто идет на ёкая с топором. И тех, кто преследует лишь выгоду, тоже.

После этого Хироюки вытолкали из дома, и сколько бы он ни пытался зайти, какая-то сила не позволяла ему даже прикоснуться к двери, а после и вовсе начала отбрасывать назад. Вокруг собрались дети и стали смеяться над ним и распевать обидные песенки. Оммёдзи не собирался выходить, и Хироюки, стиснув кулаки, отправился восвояси. Ясухиро не видел, как он ушел, он будет волноваться.

На вопрос брата «взял ли тебя в ученики тот колдун?» Хироюки с улыбкой ответил: «Я не успел его застать, он уже ушел. Ну ничего, найдем другого».

Хироюки теперь видел не только свои мечты о счастливом будущем, он видел свет надежды в глазах брата. И не мог его предать.

Впервые Хироюки попробовал живое икигимо ёкая летом следующего года.

Едва зима оставила их в покое, Хироюки начал часто покидать дом, чтобы прокормить себя и брата: нанимался в охрану к торговцам, выполнял всякие поручения по хозяйству и строительству у тех, кто побогаче, правда, все эти заработки были временными и ненадежными, а главное, требовали от него покидать Ясухиро порой на пять-семь дней. Ясу уже исполнилось одиннадцать, жизнь научила его быть серьезным, умным и смелым мальчиком, но он все еще постоянно болел, и у Хироюки сердце было не на месте, когда работа затягивалась, а уйти он не мог – потерял бы все вырученные деньги, даже если иногда вместо них давали рис. Монеты он по пути сразу обменивал на еду и одежду, если получалось, покупал для брата что-нибудь приятное – кулек засахаренных фруктов или какую другую сладость. Лишь бы увидеть его счастливую улыбку.

В тот день в середине месяца фумидзуки стояла жара, да такая, что пришлось пониже натянуть сугэгасу. Вода в дорожной фляге кончилась, но повезло – поблизости обнаружилась река, текущая извилисто в окружении плакучих ив и густых кустарников. Хироюки спустился к воде, наполнил флягу, а пока пил, услышал плеск ниже по течению. Закатав штанины и взяв варадзи[222] в руки, пошел вдоль берега – и что же увидел? В чьих-то сетях запутался уродливый Ганги-кодзо[223], похожий на волосатую обезьяну с плоским лицом, разрезанным щелью рта от уха до уха. Он был ранен, а от того, что так бился в силках, только терял последние силы.

Заметив человека, Ганги-кодзо забился яростнее, заверещал, а после затих. То ли умер, то ли притворился.

Громко стрекотали в траве кузнечики, журчала вода, убегая все дальше на север. И никого на несколько ри вокруг. Хироюки подошел к сетям поближе и присел на корточки.

– Мерзкий… челове-е-ек, – протянул еле слышно ёкай. – Только тронь, и я!..

– И ты что? – Хироюки не доводилось общаться с ёкаями, но он знал, что многие из них умеют изъясняться по-человечьи. Было в этом что-то неправильное, неприятное. Как будто есть кто-то рядом, кто нагло притворяется тобой.

Ёкай не ответил, дернулся, но только плотнее запутался в сети. Сил у него совсем не осталось.

– Кто же тебя так ранил? – сам у себя задумчиво спросил Хироюки. И сам предположил: – Оммёдзи?

Ёкай гневно заверещал, теряя сходство со страшным, но все-таки человекоподобным существом. Он был родичем каппы и так же мог нападать на людей послабее, воровать скот, а то и женщин, чтобы заставить их рожать новых уродцев. Хироюки поднялся, достал из чехла самодельный нож.

– Оммёдзи напал на тебя, значит, было за что, – рассудил он. – Значит, я просто доделаю за него его работу.

– Нет! Нет! Не-е-ет! – заголосил Ганги-кодзо, но Хироюки уже все решил. Ему надо было попробовать, пусть это и, как он недавно узнал, запрещено под угрозой смерти. Вдруг это именно то, что мешало ему стать учеником оммёдзи.

Он наклонился и вонзил лезвие в живот ёкая, провел вверх, вспарывая брюхо, сунул туда руку, представляя, что потрошит рыбу – пахло примерно так же, – и вдруг нащупал что-то горячее и пульсирующее, как второе сердце. Выдернув это, он уставился на комок плоти, унизанный мерцающими золотистым светом прожилками. Он и правда был чем-то похож на сердце, только меньше и располагался в животе. От него исходила такая аура… У Хироюки аж во рту пересохло. Он положил вторую ладонь себе пониже пупка и подумал – у него, получается, внутри тоже есть такая штука? И это она является средоточием ки? Горячий, живой орган, лучащийся теплым светом. Он такой красивый.

Хироюки начал медленно подносить его ко рту, как тот внезапно потускнел, съежился и прямо на глазах совсем иссох.

– Почему? – удивился Хироюки. А потом его охватили злость и обида. – Чтоб тебя они побрали, ты это нарочно, жаба паршивая! Чтобы мне отомстить!

Громко топая и поднимая вокруг себя волны, он вышел на берег и попытался успокоиться. Перед тем, как добраться до очередного богача, строящего новый дом, он сделал крюк и нашел оммёдзи, о нем ему рассказали приютившие его люди. Это был глубокий старик, и он даже слушать Хироюки не стал, прогнал с порога. На вопрос «почему» ответил только, что великовозрастные бестолочи ему не нужны. Хироюки скоро будет двадцать один, и впрямь немало для ученичества, но ведь он талантлив! Разве этого не достаточно?

А тут еще этот ёкай. Может, Хироюки совсем чуточку не хватало, чтобы его, наконец, оценили по достоинству. Может, есть способ этот маленький недостаток преодолеть.

Дома ждал Ясухиро, его милый младший братик. Он издалека увидел возвращающегося Хироюки, бросил все и кинулся ему навстречу, раскинув руки. С минувшей зимы он немного подрос, волосы стал собирать аккуратнее, но длинные тусклые пряди все равно сбивались в колтуны, если не расчесывать их утром и вечером, а Ясухиро не любил причесываться.

– Онии-чан! С возвращением!

– Я дома, – Хироюки поймал его и легко поднял в воздух. Ясу счастливо хохотал, пока Хироюки кружил его, и только когда снова оказался на земле, прижал ладонь ко рту и сдавленно кашлянул. У Хироюки сердце болело от этого.

– Ты хорошо себя чувствуешь? Все было в порядке?

Ясухиро закивал, но с лица сошли краски, ему снова стало плохо, а ведь летом всегда наступало облегчение.

– Ясу-чан? Ясу…

Тот согнулся пополам, хватаясь за горло. Он не мог дышать. Невыносимо было смотреть, как только что смеющийся и вопящий от восторга он бледнеет, синеет, не в силах сделать спасительного вдоха.

Почему им никто не поможет?

Почему всем на них плевать?

Чем они это заслужили?

Чем Ясу заслужил?

В тот же день, после захода солнца, уложив уставшего брата спать, Хироюки ушел в сарай отца, повесил фонарь на крючок и вытащил из пола пару досок. Здесь отец хранил книги и свои записи, которых никто не должен был увидеть. Если бы увидели – вся семья бы не уцелела. Хироюки понял это, едва начал читать.

– Отец… Кем же ты был на самом деле? – пробормотал Хироюки, поднося записи ближе к свету. Читать оба брата умели, с ними занималась мать. Где простая крестьянка выучилась письму, чтению и счету, Хироюки никогда не задумывался, но, как оказалось, он многого не знал о своих родителях, а спросить больше некого.

Отец рассуждал об искусстве оммёдо, но его интересовало не только изгнание зла, снятие порчи, защита и гадания. Он тщательно зарисовывал всяческих ёкаев и более диковинных существ, от которых дрожь шла по телу. Он подписывал их словами «акума» и «демон». Поначалу Хироюки сильно испугался, хотел даже сжечь все, но отложил до утра, а на следующий день снова пришел в сарай и продолжил читать.

Он читал про ки и заклинания, которые мог использовать каждый оммёдзи, про ритуалы и священные обряды – и про действа, очень далекие от святости. И наконец Хироюки нашел рисунок мертвого ёкая, кажется, нингё[224], и узнал, как называется орган, съеденный оммёдзи Дайкэном. Это икигимо, средоточие духовной силы человека или ёкая, или любого другого существа. Если его поглотить, пока существо еще живо, можно получить его силы себе.

Хироюки думал об этом очень долго. Шли дни, он не покидал их с Ясухиро дома, готовил из того, что успел выменять на летние заработки, стирал, вместе с братом возделывал маленький огородик, ходил в лес за лекарственными травами, чтобы высушить их и после продать в каком-нибудь крупном селении. Месяц фумидзуки подходил к концу, жара спала, и в воздухе ощущался запах долгожданного дождя. Хироюки был в лесу, когда увидел на ветке ласку. Она недобро на него посмотрела и ускользнула. А после из-за деревьев вышла прекрасная женщина.

– О, добрый юноша, помоги мне, прошу! – взмолилась она, завидев его с корзиной на плече и ножом, которым он срезал стебли. – Меня хотели похитить, но я вырвалась и уже давно брожу по этому лесу. Отведи меня к людям!

Она прижала руки к груди и, всхлипнув, качнулась в его сторону. Хироюки не шелохнулся. Девушка была ему незнакома, но диво как хороша: волосы по самые пятки, гладкие, иссиня-черные, как сама ночь, лицо кругленькое, хорошенькое, смотрит испуганно и доверчиво, из ворота зеленого косодэ проглядывает белая мягкая кожа.

– Ты мне поможешь, добрый юноша? – настойчиво спросила она и разорвала расстояние между ними. Теперь ее раскосые темные глаза заглядывали в его с надеждой и… жаждой крови.

Хироюки понял, что не зря ни разу не ответил красавице, ведь это был ёкай-оборотень. Решил обольстить его в девичьем облике, а сам только и ждал, когда можно будет впиться клыками в свежую плоть. Хироюки молниеносно взметнул руку и схватил «девушку» за горло.

– Ты что… Ты!.. – она принялась извиваться, царапаться и вдруг, выдохнув ему в лицо струйку пламени, вырвалась и на бегу превратилась в ласку-итати. Хироюки, не раздумывая, метнул нож и, судя по визгу, попал. От вспышки света глаза слезились, а кожу тянуло – наверное, будет ожог. Хироюки подошел к ласке, прибитой к стволу ели у самой земли. Ёкай рычал и шипел, но больше не пытался обмануть сладкими речами. Еще бы, рукоять ножа торчала у него из меха, уже слипшегося от крови странного золотистого цвета. Стало любопытно – у всех ли ёкаев она не красная, а золотая?

– Ну что, будешь молить о помощи или передумал? – спросил Хироюки, опускаясь на одно колено. – Нашел дурака.

А сам вдруг подумал, что было бы, будь на его месте Ясухиро? Он бы не отказал в помощи незнакомцу или тем более незнакомке. И тогда у него не было бы шансов. Хироюки охватила злость, он хотел добить наглую тварь, но вспомнил про икигимо. Не вынимая ножа, отодрал обессилевшего ёкая от дерева, сунул в корзину с травами и припустил домой. Там сразу же забежал в сарай.

– Ну же, живи, живи, – приговаривал он, а сам метался в поисках способа провернуть свой дерзкий план. Голос Ясухиро раздался уже совсем рядом, брат увидел его возвращение и теперь искал. Икигимо выглядел необычно, но все равно нельзя было давать его Ясухиро просто так. Что же придумать?

Итати еще вздрагивал, но время утекало.

Убедившись, что брат пошел на огород, Хироюки вломился в дом и отыскал паровой пирожок без начинки, который они готовили вчера вместе. Вернулся в сарай и выдернул из итати нож. Брызнула золотая кровь, пачкая лицо и одежду. Хироюки, будто не замечая, вырезал икигимо – он был совсем небольшим, – и запихал внутрь теста. Получилось неаккуратно, но итати уже скоро умрет, и надо срочно…

– Брат? – в сарай заглянул Ясухиро. – Папа не велел сюда входить без разрешения.

– Теперь мне можно, а тебе все еще надо спрашивать разрешения, – ответил Хироюки. – Почему ты не съел пирожок? Он станет совсем невкусным.

– Я оставил его тебе.

– Нет уж, тебе надо выздоравливать. Ешь, – и Хироюки протянул пирожок в испачканной золотой жидкостью ладони.

Ясухиро нахмурился.

– Почему…

– Ешь, – надавил Хироюки. – Не обижай меня, Ясу-чан.

Он смотрел, как мальчик берет в руки кривой пирожок и послушно откусывает. Замирает, и глаза его расширяются.

– Что там такое?

– Невкусно? – Хироюки едва не забыл, как дышать.

– Н… нет. Вкусно, очень вкусно. – И Ясухиро доел пирожок, чуть морщась, потому что совсем не умел лгать старшему брату. Хироюки почувствовал, как издохла ласка, прикрытая мусором за его спиной. – Но что это такое?

– Лекарство, – уверенно ответил Хироюки и выпроводил брата вон. Позже ему надо будет избавиться от ласки.

Новое лекарство и впрямь помогло. Шли дни, а Ясухиро не кашлял, выглядел здоровым и веселым, а вместе с ним радовался и Хироюки. Но все хорошее рано или поздно заканчивается. Хироюки насчитал пять дней, а на шестой Ясухиро слег. Ему будто бы стало еще хуже, чем было, насилу удалось откачать. Хироюки провел ночь у его постели, а перед рассветом снова закрылся в сарае в поисках способа спасти брата. Наверняка он существует, отец не мог не искать его так же, как сейчас Хироюки. Все сводилось к икигимо, но Хироюки не все понимал. Одно ему было ясно – единственного раза недостаточно. К тому же простой хэнгеёкай мог и не подойти для такой важной миссии. Нужен еще кто-то для сравнения.

Хироюки никогда не пробовал охотиться на ёкаев, но чувствовал в себе силу и смелость одолеть хоть целого они. Но где искать ёкая? У Хироюки не было времени бегать по лесу в поисках кого-то посерьезнее итати.

Решение пришло с первыми лучами солнца. Он весь день провел как обычно, ничем не выдал намерений, а едва начало темнеть, приготовился незаметно проникнуть в деревню. В их доме не было дзасики-вараси, может, для них он был слишком бедным и неказистым. Даже домашние духи и те ищут местечко получше. Хироюки не чувствовал жалости, его не мучила совесть. У него был брат, нуждающийся в заботе и лечении. Нуждающийся в нормальной жизни. Хироюки поддерживали эти мысли, и он тенью скользил между уснувших до утра домов. Ему всего-то оставалось найти дзасики-вараси или иного ёкая, живущего рядом с людьми, и украсть его. Он ощущал в себе горячее бурление ки.

Но от удара палкой по затылку она его не спасла.

Он ненадолго очнулся много позже, чтобы услышать возмущенный гомон, сливающийся в один сплошной поток раздражающего звука. Человеческие голоса. Она были злы и испуганы. Хироюки попытался встать, но снова потерял сознание.

Второй раз он очнулся возле старого колодца на самой окраине деревни, им пользовались редко, и Хироюки удивился, а потом его подтолкнули ближе, и он все понял.

– Стойте! Что вы творите?!

– Бросай скорее, как бы не проклял, злодей, – Хироюки узнал голос одного из сыновей старосты, а потом его толкнули в спину, и он, как был, со связанными руками, рухнул в колодец. От ударов о стенки все тело вмиг покрылось синяками, а внизу уже ждала ледяная вода, со всплеском укрывшая его почти до самого подбородка. Хироюки охватил страх, он забился, засучил ногами, да только нахлебался. Свет сосредоточился в маленьком кружке над головой, ни за что не достать, как ни прыгай. Хироюки обмяк, крепко зажмурившись.

«Светлые ками, хоть бы это был просто кошмар».

Однако кошмар перетек в реальность, и Хироюки услышал наверху голоса, вынесшие ему приговор.

– Ещё той зимой я его у леса видала, а после Мана пропала. Точно этот ублюдок сгубил девчонку.

«Это не я! Это дикий оками!» – хотел выкрикнуть Хироюки, но от холода голос охрип, и он ничего не смог сказать.

– Зря только господина оммёдзи вызывали. Он-то сразу личину его подлую разглядел, вон как гонял, что демона какого.

Голос отдалялись, никто даже не проверил, как он, жив ли.

– Постойте! – все-таки крикнул Хироюки. – Мой брат…

Нет! Нельзя напоминать про Ясухиро. Хироюки стиснул зубы и принялся растягивать веревку на запястьях. Он быстро окоченел в студеной воде, едва чувствовал, что делает, но упрямо продолжал. Он обязан выбраться и найти Ясухиро. Никто не обидит его, пока Хироюки жив.

Сколько просидел в колодце, он не понимал. Руки бездумно растягивали путы, зубы стучали так, что страшно было откусить язык. Пару раз Хироюки пробовал позвать на помощь ки, ненадолго становилось теплее, но чего-то не хватало. Возможно, спокойствия. Круг света над головой темнел, похоже, солнце перевалило на другую сторону, а значит, близился вечер. Никто не пришел проведать Хироюки, пусть не вытащить, так хотя бы убедиться, что он не утонул и не замерз до смерти. Хотя… Быть может, в этом и была суть? Может, они хотели, чтобы он утонул или замерз насмерть?

Один раз ему почудилось, он слышит голоса, но они проходили в отдалении, так и не приблизившись к колодцу. Хироюки терял надежду. О чем сейчас думает Ясу-чан? Наверное, послушно ждет его дома, волнуется. Усталое отупение сменилось тревогой, а тревога – яростью. Он бы все отдал, чтобы выбраться и успокоить брата. Увезти его отсюда и больше никогда не возвращаться. Не может же быть, чтобы все люди на земле были такими же злыми и черствыми?

А ведь он и правда думал, что станет учеником оммёдзи, его будут почитать и уважать, он же особенный, он избранный – у него есть то, чего нет у других, ни у кого из этой их вшивой деревеньки.

– Брат? Братик? – на лицо упала тень, и высоко над собой Хироюки увидел Ясухиро. Он заглядывал в колодец, пытаясь разобрать хоть что-то в тихо плещущемся о стены мраке. – Ты правда здесь? Хиро-нии-чан!

Хироюки дернулся, и затекшее тело даже сквозь онемение отозвалось болью тысячи игл.

– Ясухиро! Что ты здесь делаешь?! Немедленно возвращайся…

Он услышал детский смех, и Ясухиро рывком отдернули от колодца.

– Сынок колдуна – колдунишка, морда как у мартышки! – раздались громкие противные голоса. – Сынок колдуна – колдунишка, морда как у мартышки, ха-ха-ха!

– Не надо! Не трогайте! – это уже Ясухиро, и Хироюки так рванул размокшую в воде веревку, что она разошлась по волокнам. Такая сила, такая мощь возникла в теле! Хироюки готов был выпрыгнуть из колодца, но смог только подняться на ноги и закричать:

– Не трогайте его, мелкие ублюдки! Не трогайте его!

Он бил кулаками по равнодушным стенам колодца, пока не сбил в кровь, кричал до хрипа, но все, что мог – это быть бессильным слушателем. Слишком скользко и гладко, не зацепиться. Устав, он снова опустился в воду и заплакал. Он не плакал даже когда родители умерли, не плакал, когда на его руках корчился от мучительных приступов младший брат. Но беспомощность… Она убивала. Эти люди могли с тем же успехом вздернуть его на дереве, однако они оказались коварнее. Они оставили его жить, чтобы он варился в своей слабости, пока еще мог дышать.

Чтоб они все сдохли. Чтоб сдохли!

Он ощущал, как меняется. Едва ли смог бы объяснить, но чувствовал – если ему суждено выжить, прежним уже не стать. Да и надо ли? Нечто темное, но всесильное пробиралось в него шепотком на самой грани сознания.

«Убей их, убей».

«Отомсти, отомсти».

Вместе с закатными лучами, которых он отсюда не видел, сверху свалилась веревка. Хироюки не сразу поверил своему счастью, потянул за край, уперся ногами и пополз на свободу. Пару раз срывался, но сил хватило – он выбрался. Только там его сбило с ног новым кошмаром.

На земле лежал Ясухиро, все еще крепко сжимая спасительную веревку в окровавленных ладонях. На его маленьком тщедушном теле не было живого места, и Хироюки заметил камни, усеивавшие все вокруг.

Глаза заволокло красным туманом. Хироюки упал на колени и перевернул Ясухиро.

– Ясу! Ясу, ответь же, скажи мне что-нибудь! Брат!

Ясухиро поднял опухшие веки и улыбнулся разбитыми губами.

– Ты жив… Я так… рад…

Больше он не приходил в себя. Хироюки отнес его домой, пытался отпоить привычными отварами и порошками лекарственных трав и корней, но ничего не помогало. Хироюки проваливался в бездну, все глубже и глубже, двигался в темноте пугающих холодных мыслей наугад. Он и сам как будто погибал от ран, мучился от кашля, сопровождающегося кровавыми сгустками.

И пришел в себя, когда скармливал брату пульсирующий золотыми прожилками икигимо. Этот был больше прошлого, повезло, что Ясухиро в бреду лихорадки не понимал, что происходит, но ел с жадностью, и Хироюки улыбался, глядя на его лицо. Теплое золото на миг окрасило глаза Ясухиро, и он заснул спокойным сном.

Наутро Хироюки проснулся в пустом доме. Он встал, ошалело огляделся, вышел во двор. Ясухиро нигде не было. Зябко потирая руки – почему-то никак не получалось отогреться, – он обошел дом вокруг, позвал брата по имени. Но сколько ни кричал – все без ответа. Тогда он и вспомнил слова деревенских, вспомнил обидные выкрики их детей.

И ярость взяла верх.

Он не помнил, что делал и говорил, знал только, что слова его были наполнены силой, и она проникала в воздух, в головы тупо застывших людей, становилась ядом, возмездием. На краткие мгновения Хироюки ощущал себя всемогущим, внутри у него все вибрировало от злости и восторга, восторга – и снова злости. Уходя, он не видел, но отчего-то знал, что каждый из обидевших Ясухиро уже наказан, не слышал, но знал, что люди падали замертво, как сбитые ребенком игрушки. И эта чудовищная волна распространялась, чтобы рано или поздно забрать всех. Хироюки не было жаль. Каждый должен получить то, что заслужил.

А когда он вернулся домой, Ясухиро ждал на пороге и перебирал свежие ягоды. Земля поменялась местами с небом, а небо ударило Хироюки по лицу до взрывающихся звезд перед глазами. Он едва не упал, такими слабыми сделались ноги.

– Ясу… чан? – он не верил, попросту не хотел. – Ты жив?

– Я ходил в лес, разве я вечером не предупреждал тебя?

Хироюки упал на колени и закрыл лицо руками. Что же он натворил?!

Им пришлось покинуть дом, пока о случившемся не узнали в округе. Хироюки не понимал, что именно сделал тогда, но, вернувшись в деревню в одиночку, увидел только мертвые тела. Они выглядели так, будто люди умерли мгновенно, даже не успев ничего сообразить. Ужаснувшись, Хироюки бежал оттуда без оглядки, спрятался в лесу и не выходил, пока не перестал трястись и вздрагивать от каждого шороха.

Потом он собрал вещи отца из сарая, сказал брату, что им надо уйти, ведь за ними могут прийти – закончить начатое в колодце, благо Ясухиро верил ему безоговорочно. Перед уходом Хироюки скормил ему еще одно икигимо какого-то мелкого ёкая, но эффект от них становился все слабее и короче. Все буквально рушилось на глазах. Хироюки даже не знал, где они будут ночевать следующей ночью.

Приближение осени встретили в пути. Хироюки стремился уйти как можно дальше от знакомых мест. Когда брат засыпал, закутанный в одеяло, прямо на земле, он начинал охоту, только теперь его интересовали не любые ёкаи, а те, что посильнее. Вкусив однажды плод своей скрытой силы, Хироюки перестал бояться – страх у него теперь вызывали только люди, даже несмотря на то, что и с ними он бы смог справиться. Однако никто не придет мстить за кицунэ или недзуми, а за убитым человеком может потянуться целая вереница неприятностей.

– Когда мы найдем себе дом? – спросил Ясухиро одним погожим днем на исходе месяца хадзуки. Он играл гладкими камушками на берегу ручья, пока Хироюки пополнял запас воды и собирался ополоснуться после дневной жары.

– Скоро, Ясу-чан, скоро. Мы остановимся в месте, где нас не будут беспокоить.

– Ты хотел сказать, где с нами будут дружить?

– Да… Да, я именно это и имел в виду.

Хироюки повернулся и увидел, как камешки под пальцами Ясухиро плавно поднялись в воздух и закружили, как в хороводе. Ясухиро будто сам только что заметил это и, вскрикнув от удивления, уронил камни на землю.

– Онии-чан! Неужели у меня тоже есть эта ки? Я теперь тоже умею колдовать, как ты?

Он взмахнул рукой, но камни не пошевелились, он махнул еще раз, и один голышек подскочил с места и ударил Хироюки по щеке.

– Ой, прости! Прости меня! – испугался Ясухиро, а Хироюки стер пальцем кровь и рассеянно улыбнулся.

– Все в порядке, – сказал он, но совсем не был в этом уверен.

Ясухиро оказался старательным учеником, у него получалось обращаться со своей внутренней ки так, будто она всегда с ним была. Оставалось только диву даваться. С одной стороны, Хироюки радовался, что брат отвлекся, хорошо себя чувствует и больше не задает вопросов про дом. С другой… Хироюки догадывался, что стал источником изменений в брате, но ведь это произошло случайно.

А что еще может произойти с ним случайно?

Пока Ясу на привалах учил сложные заклинания, Хироюки предавался мрачным размышлениям. Впрочем, не забывая отлавливать новые «лекарства». Подобная охота не вызывала никаких эмоций, он делал дело и мог отдыхать до тех пор, пока Ясу снова не почувствует недомогание. Хотя все это было временной мерой, Хироюки понимал – и верил, что скоро ему откроется истина.

Это и правда произошло, но не совсем так, как Хироюки рассчитывал.

Они с братом решились приблизиться к человеческому жилью – они были в пути уже слишком долго и ушли достаточно, чтобы не опасаться преследования. Когда их застал вечер, рядом оказалась маленькая хокора[225] на возвышении, к ней вели ступени, проходящие под ториями. Ясухиро решил помолиться, да так и заснул, утомленный и снова начинающий надсадно хрипеть при ходьбе. Хироюки тоже преклонил колени, чтобы помолиться за его здоровье. Теплый ветер загадочно шелестел листвой, где-то уже начали перекрикиваться ночные птицы. Шуршали бумажные талисманы на дуге симэнавы. Хироюки лишь на миг прикрыл глаза, как внутри святилища вспыхнул голубой огонек.

– Вот ты смешной! И впрямь думаешь, кому-то есть дело до твоих пустых молитв?

Хироюки завертел головой. Голос принадлежал женщине, но тем не менее от него так и веяло опасностью.

– Где ты? – спросил он. – Покажись, если не боишься.

– Боюсь? Я? – удивился голос. – Неужели тебя, грозного убийцу мелких ёкаев?

Хироюки потянулся к ножу, но тут ветер поменялся, стал жестче, яростнее, холоднее. Он толкнул его под руку, и нож выпал из пальцев и растворился в не пойми откуда взявшемся тумане.

– Кто ты, они тебя дери, такая?!

– Тише, – перед ним возникло белое пятно, острый коготок поддел подбородок, вынуждая замереть в ужасе, – ребенка разбудишь.

– Не тронь Ясухиро, тварь!

Лицо, похожее на маску, отдалилось, снова сменившись туманом, мглой и синими огнями. Хироюки вскочил, но не мог понять, куда ему бежать, на кого нападать. Он больше не видел святилища, не видел спящего Ясухиро. Он и себя-то не видел.

– Боги не услышат, – прожурчало рядом с ухом, и Хироюки отшатнулся, почувствовав прикосновение горячих губ к щеке. – Но тебя услышали в другом месте…

Из-под ноги исчезла опора, и Хироюки полетел в бездонную пропасть, а когда снова очутился на земле, оказалось, что он просто задремал. Но по шее стекала кровь из царапины на подбородке – точно там, где касался острый коготок.

– Ты весь вспотел, брат, – обеспокоенно протянул Ясухиро. – Ты не заболел?

«...тебя услышали в другом месте…»

– Нет, все хорошо, – едва слыша самого себя, ответил Хироюки. – Все очень хорошо.

Когда Ясухиро отвернулся, он призвал ки и увидел, что она стала кроваво-красной…

Еще один год прошел с тех пор, как они с братом нашли себе новое обиталище. И пусть это всего лишь унылая лачуга вдалеке от дорог и людей, Хироюки подобная уединенность была по душе. Ясухиро, если и оказался разочарован, просто радовался покою. Ему исполнилось двенадцать, болезнь продолжала дремать в нем, но, благодаря стараниям Хироюки, внешне он стал похож на нормального здорового мальчика, вытянулся, окреп. Глядя на братика, Хироюки удивлялся, насколько красивым из него должен был вырасти юноша однажды, потом вспоминал, что они очень похожи лицом, и усмехнулся – про себя он никогда так не думал, как-то не до того было.

Одна беда – в его груди все так же расцветал красный цветок смерти, и тревога ни на миг не отпускала старшего брата.

– Снова лекарство? – Ясухиро наморщил нос, когда Хироюки протянул ему чашку. За домом он отстроил себе новый сарай для опытов с украденными у ёкаев икигимо. Сарай этот видел больше мучительных смертей, чем темницы императорской тюрьмы, но главное, что Хироюки научился создавать из куска светящейся плоти нечто вроде вытяжки, и кормить брата стало гораздо проще, да и можно было смешивать икигимо разных ёкаев в одном средстве и смотреть на результат. Он уже понял, что чем сильнее ёкай и больше похож на человека, тем больше от него пользы. Он перестал охотиться на мелкую шушеру вроде ласок-оборотней или капп. О, у него были огромные планы!

– Брат? – снова позвал Ясухиро, возвращая чашку. – У тебя странное лицо.

– Что с ним не так?

– Оно… – Ясу нахмурился, но так и не смог подобрать слово. – Если тебя что-то тревожит, ты можешь мне рассказать, я уже не маленький.

– Не маленький, – хмыкнул Хироюки и потрепал его по волосам. – Вот когда дорастешь до меня, тогда будешь не маленьким.

На самом деле ему очень хотелось, чтобы братик навсегда остался таким, никогда не вырос и не познал тяготы взрослой жизни, не ушел от него и не потерялся в жестоком, безумном людском море. Его милый маленький Ясу-чан.

Они сидели на террасе и смотрели вместе на закат, он пылал всеми оттенками багрянца. Тянуло первыми запахами близкой осени, и Ясухиро чуть заметно ёжился, наверное, уже замерз.

– Завтра я уйду ненадолго, – решился признаться Хироюки.

– Уйдешь? Тебя наняли куда-то?

– Не совсем. Тут недалеко живет оммёдзи, вдруг получится стать его учеником. – Хироюки услышал про это уже давно, но все не решался снова попытать силы. Честно говоря, его доверие что к оммёдзи, что к ками изрядно пошатнулось, но мечта, которая появилась у него после встречи с Дайкэном, снова на мгновение вспыхнула в душе.

– Ты справишься тут без меня?

– Ну конечно! – воскликнул Ясу. – Ты сможешь, ты же такой умный и сильный. У тебя все получится.

Его наивные слова заставили Хироюки улыбнуться. В целом свете только он один мог вызвать у него это теплое чувство. Хироюки любил его, любил всем сердцем, и ради него безжалостно погружал руки в золотую кровь.

Утром он ушел, едва рассвело. Гора, где оммёдзи по имени Куматани Акира обучал своих учеников, называлась Канашияма[226], никто не знал, почему она получила такое печальное имя, но о ее обитателе ходила молва, будто он из знаменитого рода оммёдзи, но предпочел уединение и простую жизнь придворной праздности. Хироюки представлял себе этого Куматани почтенным старцем, которому наскучила суета, и он отправился в горы доживать свой век, передавая опыт молодым, но вскорости ему пришлось убедиться в ошибке.

Итак, Канашияма была довольно скромной горой, с пологими склонами, поросшими густой растительностью, и чем выше, тем старее и гуще становился лес, однако дорога сквозь него была ухоженной, видно, ею часто пользовались, по бокам ее укрепили камнями, в особо сложных местах вырезали ступени, а ближе к вершине так и вовсе встречались каменные фонари. Сейчас в них не горел огонь, потому как до захода солнца еще оставалось много времени, хоть сам день выдался пасмурным, низко висящие тучи будто хотели прилечь на скошенный пик Канашиямы и отдохнуть от безостановочного бега по небосводу. Хироюки нес с собой только верный нож в новом кожаном чехле да холщовый узел, уже опустевший. Соломенные варадзи совсем стоптались, на простом синем кимоно осела дорожная пыль. Именно в таком виде он предстал перед ториями, у одного из столбов которых стоял, опираясь на него спиной, юноша лет семнадцати, высокий и крепкий, с хмурым выражением на лице. Когда Хироюки приблизился, он преградил ему путь.

– Сэнсэй никого не принимает, иди обратно, – неприветливо сказал он и скрестил руки на груди. На фоне зелени леса рыжее кимоно бросалось в глаза, да и сам он был очень необычным юношей – в его взгляде из-под тяжелых век, будто бы сонном, Хироюки на мгновение увидел острую, как кромка катаны, опасность.

– Я шел издалека. Мне надо увидеть оммёдзи, – попробовал уговорить мальчишку Хироюки. – Это вопрос жизни и смерти.

– Если послушать, у каждого вопрос жизни и смерти, – упрямо вскинул подбородок тот. – Сэнсэй устал. Завтра приходи, парень.

– Парень?.. – Хироюки опешил, и злость всколыхнула течение его ки. – Да ты…

Тут из-за второго столба светлым бликом выскользнул еще один юноша и, надавив на рыжеватый затылок наглеца, заставил поклониться.

– Простите его, господин, наш Хаято не умеет разговаривать с людьми вежливо, таким уж он уродился, – улыбнулся он и склонил голову к плечу, на которое были аккуратно переброшены свободно собранные в хвост совершенно седые, почти белые, волосы. Этот юноша выглядел моложе, был милым, улыбчивым, хрупким – и этим безумно напоминал Ясухиро. – Мое имя Ишинори, я провожу вас к нашему сэнсэю.

– Иши… – тихо прошипел названный Хаято, – ты меня позоришь.

– Нет, это ты позоришь учителя. – Ишинори упер руки в бока. – Опять будешь стирать без очереди.

– Светлые ками! Только не стирка! – взвыл Хаято и махнул рукой, мол, дальше без меня, я ухожу.

Хироюки был удивлен и сбит с толку этой странной приветственной сценой, но понял главное – его не прогонят. И, возможно – только возможно! – им с Ясухиро найдется здесь место. Ясу мог бы даже подружиться с юным Ишинори, пока Хироюки будет постигать оммёдо вместе с другими учениками. Да, это было бы просто чудесно.

Хаято широким шагом пошел вперед, а Ишинори заговорил с Хироюки:

– Должно быть, у вас большое горе, раз вы пришли сюда издалека. Будьте уверены, Куматани-сэнсэй не откажет в помощи.

– Так вы его ученики? – взволновано уточнил Хироюки. Выходит, этот Куматани все же берет учеников. У Хироюки есть шанс.

– Верно, но не совсем. Мы с Рюичи-куном принимаем наставления сэнсэя, а Хаято… – Ишинори вздохнул и улыбнулся так, как улыбаются, думая о самых близких. – Хаято было разрешено присоединиться лишь недавно.

– Ваш учитель так строг?

Ишинори пожал плечами.

– Он видит больше, чем мы.

Хироюки его слова не впечатлили, но вот дорожка уже закончилась, и они оказались перед домом с широкой террасой, на которой, скрестив ноги, сидел мужчина лет тридцати. В его распущенных волосах играли просачивающиеся сквозь облака солнечные лучи, а он ловил их круглым зеркалом и был так этим занят, что заметил гостей только после того, как стоящий рядом юноша в кимоно цвета свежей листвы и белом сокутай привлек его внимание негромким голосом.

– Сэнсэй, к вам посетитель, – сообщил Ишинори, едва взгляд учителя остановился на нем.

– Меня зовут Хироюки, – он склонился в поклоне, – я пришел просить вас взять меня в ученики!

И замер в ожидании ответа. Чувствовал на себе взгляды всех четверых, но ощущались они по-разному: яростный, любопытный, насмешливый и изучающий, но какой из них принадлежал Куматани, Хироюки не знал, как и не знал, чего боялся больше, злости или насмешки.

– Дай-ка мне взглянуть в твое лицо, Хироюки-кун. – Он подчинился. – Наверняка тебе уже говорили, что ты вышел из возраста ученичества?

– Так и есть, говорили, – не стал скрывать Хироюки.

– Лично я не вижу в этом препятствия. Но, сдается мне, оно есть в другом. – Куматани-сэнсэй поманил Хаято рукой: – Иди сюда, давай-давай. Вы с Ишинори на горе меньше, чем Рюичи, поэтому вы тоже поучаствуете в проверке.

– Проверке чего? – не понял Хироюки.

– Я объясню, – пришел на выручку Ишинори. – Скорее всего, вы не умеете медитировать, но это совсем не сложно. Хаято вас быстро научит, а сэнсэй в это время понаблюдает за циркуляцией нашей ки.

Хаято сразу набычился.

– Почему я должен его учить? Зачем нам вообще еще ученики? Разве троих недостаточно?

– Я знаю, что такое медитация, – перебил Хироюки и опустился на землю. – Я справлюсь.

Ишинори и Хаято заняли места по обеим сторонам от него, и едва они погрузились в транс, он начал ощущать окружающую их мощную ауру. Стало страшно, что на их фоне все его усилия будут выглядеть жалкими, но Куматани-сэнсэй хлопнул в ладоши и сказал:

– Довольно, я уже увидел, что хотел. Давайте теперь взглянем, как легко отзывается ваша ки. Ишинори?

Тот вытянул руку, и теплый, пахнущий мякотью спелого персика ветерок прошелся по дворику перед террасой, всколыхнул одежду и волосы всех присутствующих. Хироюки не мог оторвать взгляда от лица Ишинори в этот момент – такое оно было нежное и одухотворенное. Хаято взмахнул рукой резко, будто рассекал воздух мечом, и сухой, пышущий жаром поток ударил Хироюки в лицо, принеся запах скошенной травы и осенних костров.

«Что же я могу им противопоставить? – засомневался Хироюки. – А если они все поймут? Если узнают правду?»

Но на деле он лишь сжал кулак, а когда разжал, ки послушно собралась на ладони, светлая и полупрозрачная, как и всегда. Но лицо Куматани Акиры посмурнело.

– Очень хорошо, вы все молодцы. Уже солнце садится, я приму решение завтра. Хироюки, мальчик, переночуешь с моими непутевыми учениками, а утром я приду за тобой.

И будто дождавшись его слов, вечерний сумрак плотным покрывалом осел на вершину Канашиямы, сгустился так быстро, что это казалось почти волшебством. Улыбка Куматани, тронувшая его губы за миг до того, как он отвернулся и скрылся в доме, была по-лисьи лукавой и какой-то недоброй.

– Идем, – Ишинори тронул Хироюки за край рукава. – Сегодня учитель больше не выйдет наружу.

– Он чудак, – хмыкнул Хаято и скрестил руки на груди. Молчаливый Рюичи, третий из учеников, спустился с террасы, обулся и подошел к ним.

– Ты сегодня превзошел сам себя, Хаято, – сдержанно похвалил он товарища.

– Верно, – подхватил Ишинори и потеребил сережку-кисточку. – Почему раньше ленился? А если бы тебя домой отправили, а? – и легонько шлепнул Хаято по затылку, но густая волнистая шевелюра, едва сдерживаемая тканевой лентой в хвосте, смягчила бы и более сильный удар. Рюичи, глядя на них двоих, рассеянно улыбался, словно думал уже совсем о другом, а вот Хироюки…

Хироюки жутко завидовал.

Эти ребята не ведали своего счастья, дурачились, будто дети малые, тогда как некоторым приходилось выскребать себе крупицы радости ногтями, бороться за каждый новый день. Они жили здесь, обучались, смеялись, подначивали друг друга, хвастались успехами – а дома ждал Ясухиро, у которого за всю его короткую жизнь не было ни одного товарища, кроме старшего брата, не было родителей, не было даже дома, куда бы он мог вернуться. Чем же тогда одни заслужили свое место, а другие – нет? Чем они с Ясухиро хуже этой троицы?

Его отвели на задний двор, где скрывался отдельный домик для учеников. Обстановка скромная, но все чистое, свежие мягкие футоны, ширмы, расписанные вручную, напольные фонари с абажуром – настоящая роскошь по меркам Хироюки. Хмурый Хаято сунул ему в руки запасной футон и одеяло.

– За домом есть купальня под открытым небом. Помойся, ты грязный.

– Хаято! – всплеснул руками Ишинори, но возразить ему было нечего. Хироюки и правда был с ног до головы потный и пыльный.

После купания он устроился на ночлег в стороне от остальных и сделал вид, что спит, а Ишинори и Хаято сдвинули свои футоны и, накрывшись почти с головой, еще долго шептались о чем-то. Заснул Хироюки полным горечи, зависти и дурного предчувствия.

А проснулся он от ощущения чего-то обволакивающего, теплого и бархатистого на груди. Он мгновенно пришел в себя, вскочил, сбросил это нечто и, не глядя, вытащил из-под матраса нож. Существо растеклось отвратительным слизнем и задрожало.

– Стой! – вскрикнул Ишинори, но Хироюки уже прижал существо к полу и поудобнее перехватил нож для удара. Хаято метнулся к нему, собираясь выбить оружие, Хироюки на мгновение отвлекся и вспомнил, где находится.

Прошуршала створка сёдзи, и в комнату вошел Куматани Акира.

– Сэнсэй! – обрадовались ученики.

Куматани окинул сцену взглядом и подошел к Хироюки, так и застывшему на краю футона, прижимая попискивающего ёкая к татами.

– Давай-ка отпустим беднягу, – предложил сэнсэй и осторожно забрал у него дрожащий рыхлый комок. Теперь стало видно, что он цвета красной фасоли, покрыт слоем коротких, как щетина, волосков. Едва Куматани взял его в руки, он раздулся и с хлопком исчез.

– Это наш адзуки-хакари[227], – пояснил, обращаясь к Хироюки. – Поселился под крышей еще до конца строительства и никому не причинил вреда, разве что иногда слишком шуршит в ненастные ночи. Но уж точно не стоит того, чтобы поднимать на него руку.

Хироюки не был дураком и по тону и лицу оммёдзи понял, что вскоре услышит.

– Это ёкай, – сказал он.

– Верно. Думаешь, каждый ёкай подлежит уничтожению, просто потому что он не человек?

Хироюки не нашелся с ответом. Ученики смотрели на него и молчали, как и он, ожидая вердикта учителя. Четверо против одного.

– Что ж, ты одаренный юноша, – наконец произнес Куматани. – Твоя ки неожиданно сильна для того, кто до своих лет развивал ее без наставника. Ты мог бы стать сильным оммёдзи… Но хорошим оммёдзи тебе не стать.

– Разве это не одно и то же? – не выдержал Хироюки, сжимая кулаки. – У меня есть дар, я не боюсь смерти, я могу стать оммёдзи. Я должен!

Куматани дал ему закончить и покачал головой.

– Посмотри на этих ребят. Ишинори чрезмерно осторожен, Хаято слишком вспыльчив, Рюичи предпочитает думать, а не действовать, они не самые сильные оммёдзи, но хорошими их может сделать другое. Они умеют ценить чужую жизнь. Подумай над этим, и если поймешь, о чем я, найди себе учителя, но не меня. Я не смогу обучать тебя ни сейчас, ни потом.

На мгновение почудилось, что он так же вытолкнет его из дома, как когда-то сделал Дайкэн, но Куматани просто поднялся, поправил одежду и ушел.

Хироюки ушел следом, не собираясь тратить время на прощание с людьми, которых уже ненавидел. Три пары глаз смотрели в спину в немом осуждении, но ему было плевать. Что бы там ни говорил этот безумный оммёдзи с горы, Хироюки здесь понял главное – ему никто не поможет. Все эти лживые приторные речи призваны лишь оправдать свои лицемерие и равнодушие.

Так пусть ки внутри горит кровавым огнем! Если не осталось правильного, прямого пути, Хироюки найдет другой. Он не предаст желание защитить будущее брата, даже если ради этого от своего ему придется отказаться.

Обратно в убогую лачугу Хироюки вернулся другим человеком.

Он и сам заметил изменения, ведь по пути с ним случилось нечто совершенно необыкновенное, то, что навсегда перевернуло его представление о правильном и неправильном. Он не забыл унижение, причиненное ему Куматани, однако сердце покрылось толстой коркой, и больше никто не смог бы пробить ее прочную защиту. Хироюки узнал вкус настоящей силы, и он приоткрыл ему дверь в идеальное будущее.

– Хиро-нии-чан, не грусти, – утешал его Ясухиро, пока они сидели вдвоем в темноте, разгоняемой одинокой свечой. – Когда ты хмуришься, мне становится больно, – и он положил ладонь себе на грудь, – тут. Слова того оммёдзи лишь его слова, они не означают, что ты должен останавливаться.

– Ты себя плохо чувствуешь? – встрепенулся Хироюки.

– Нет, просто я хочу, чтобы ты был счастлив, – простодушно ответил Ясухиро и сонно зевнул.

– А я хочу, чтобы был счастлив ты. Поэтому я буду защищать тебя, чего бы мне это ни стоило.

– От кого защищать?

– Ото всех.

– Даже от демонов? – глаза Ясу округлились.

– Если понадобится, – улыбнулся Хироюки и потрепал его по волосам.

– А демоны правда такие злые? – спросил Ясухиро. – Ты видел хоть одного?

– Демоны жестоки, Ясу-чан.

– Знаю, ты говорил. Быть жестоким и быть злым это одно и то же?

Хироюки не смог ответить сразу. Он вспомнил невесомый поцелуй демона у маленького святилища далеко отсюда, вспомнил ощущение всемогущества после него. А потом вспомнил лицо Куматани-сэнсэя и его лживые речи.

– Не всегда. Иногда даже хорошим людям приходится быть жестокими.

– Почему? Почему все не могут быть добрыми?

– Потому что это путь в никуда. Вырастешь – обязательно поймешь.

– Быстрее бы вырасти…

Хироюки поднял его на руки и уложил на продавленный матрас, бережно расправил длинные волосы, подоткнул одеяло и прошептал:

– Братик хочет, чтобы ты вырос в лучшем мире, Ясу-чан, поэтому не торопись. Побудь еще немного моим маленьким братишкой.

Ясухиро уже заснул, а Хироюки долго стоял над ним и смотрел. Ки Ясухиро росла, он выучил все заклинания, оставленные для него Хироюки и записанные в свое время их отцом – безвестным, скончавшимся в нищете колдуном. Но вместе с этой нежданной силой разрасталась и болезнь в его груди. Скоро никакие украденные икигимо не смогут поддерживать в нем жизнь. И тогда Хироюки останется совсем один.

Возможно, он с самого начала ошибался. Изменять надо было не тело Ясухиро, а свое собственное. Получить право управлять судьбой – это ли не выход? Его ки кипела и бурлила раскаленной лавой, толкая на безумства, но самое главное безумство он совершил на половине пути от горы Канашияма…

Злость выходила клубами алого тумана, и Хироюки ощущал, как легко с ним сливается темная, грязная, извращенная энергия. Она досталась тому, кто сильнее, таков порядок вещей. Ему не о чем жалеть, только запоминать и делать выводы…

Остаток ночи он проводит за записями отца, но теперь ему и самому есть, что к ним добавить, ведь он сделал кое-что особенное.

Он сожрал акуму.

С первыми ночными холодами Хироюки закончил рецепт нового лекарства. Ему больше не требовался мудрый наставник и становиться оммёдзи он тоже больше не собирался. На Ясухиро упали заботы о доме, пока он сутки напролет пропадал то в сарае, то на охоте за ингредиентами для новых опытов. Дни превратились в смазанную череду без разделения на сон и бодрствование. С каждым разом Хироюки заходил все дальше, что-то пробовал на себе, что-то продолжал давать брату, чья ки так же быстро росла и крепла, как планы Хироюки. Неужели никто из этих хваленых оммёдзи не догадался, что икигимо мелких демонов дает такое могущество без долгих тренировок и медитаций? К чему эти годы ученичества, если можно улучшить себя так просто? Так боялись неизбежного наказания? Хироюки не болел, ему больше не требовалось спать столько, сколько обычным людям, он почти не ел вместе с братом, а когда у них заканчивалась еда или деньги, не шел искать работу, а забирал нужное у других. На его стороне настоящая сила, ему даже не надо было угрожать – видя его на пустынной ночной дороге, окруженного алым облаком, торговцы сами все бросали и разбегались.

Такая жизнь была Хироюки по нраву, и он не понимал, почему они раньше постоянно пресмыкались перед всеми.

Однажды он заглянул к Ясухиро поздно вечером и застал его у домашнего алтаря. Ясу молился.

– Пожалуйста, сделайте так, чтобы братик стал прежним, – тихо просил он. – Чтобы он смог стать оммёдзи и был счастлив, и мы бы жили как раньше, дружно.

Хироюки сжал кулаки.

– Что ты делаешь, Ясу-чан?

Тот вздрогнул и обернулся через плечо.

– Брат? Ты дома…

– Я спросил, что ты делаешь? – повысил голос Хироюки.

– Я… Я просто молился.

– Кому?! – вдруг рассвирепел Хироюки и шагнул вперед. – Чем тебе помогли боги, а? Они вернули тебе здоровье? Спасли мать с отцом? Чем они заслужили твои молитвы?!

В порыве ярости он смел с алтаря своими же руками вырезанный из дерева миниатюрный храм – Ясу забрал его из старого дома на память, – на пол полетели чашки со скромным подношением, смялись под ногой яркие осенние цветы. Уничтожив алтарь, Хироюки сразу почувствовал себя лучше, но злость еще не улеглась, и он схватил Ясухиро за локоть и заставил встать.

– Чтобы я больше не видел этого мусора, ясно? – Ясу молчал. – Ясно, я спрашиваю?!

– Хорошо… – пробормотал тот. – Мне больно, братик.

Тогда Хироюки понял, что продолжает с силой сжимать его руку, и отпустил ее, Ясухиро шлепнулся на пол и обхватил себя за плечи. Не плакал, но губы испуганно дрожали.

Хироюки оглядел разруху, что учинил тут, и отступил к выходу. В голове звенело, мысли путались, и он не мог заставить себя извиниться. Ясухиро же сам виноват. Или нет? Не надо им никаких богов.

Или надо?

– Аааа! – закричал Хироюки, сжал голову ладонями и выбежал вон.

Все, что происходило дальше, запомнилось Хироюки фрагментами. Его мысли тонули во тьме и в то же время были предельно ясными и четкими. Он знал, к чему стремится, знал, что для этого необходимо. Все же остальное потеряло значение.

Он больше не трогал ёкаев, в них отпала нужда. Ясухиро перестал мучиться приступами удушья, оставалось только не дать ему умереть. И если прежде Хироюки считал, что достаточно отсрочить смерть, то однажды понял – он может больше. Он может прогнать ее навсегда. В трех мирах – человеческом, царстве демонов Ёми и небесной Такамагахаре – свободными от страха смерти были только боги. Хироюки претила сама мысль, что они чем-то заслужили это, в то время как люди страдают под их равнодушными взорами, и он решил.

Он сам станет богом.

Странно, что эта мысль лишь сейчас пришла ему в голову, он бы столько сил и времени сберег, если бы думал масштабнее. Книги отца уже не помогали, он превзошел родителя и сам писал их, а после сжигал, потому что не хотел, чтобы однажды эти записи достались кому-то другому. Все в его разуме.

Когда он впервые разорил святилище ками и убил его хозяина, он уже не ощутил былого триумфа и удовольствия, лишь убедился, что это возможно. Ками – все те же ёкаи, по стечению обстоятельств получившие то, чего не заслужили. И их точно так же легко убить, забрать средоточие их сил и поглотить.

Хироюки работал не покладая рук. Не помнил, когда в последний раз они с Ясухиро сидели вместе на террасе и пили чай, любуясь красотой заката. Прошел год и еще один. Недавно Ясухиро исполнилось четырнадцать, он расцвел, но не окреп, так и оставшись худеньким, но теперь эта худоба приобрела черты изящества, далекого от их жалкого существования. Он все еще звал Хироюки вместе разделить пищу, даже если неизменно получал отказ, все так же просил рассказать ему на ночь удивительную историю, хотя уже перестал быть ребенком. Безжалостные годы начали превращать его в юношу, и Хироюки испугался, что не успеет. Ведь он еще мечтал оставить брата таким, каким он всегда и должен быть – его маленьким Ясу.

Шли осенние затяжные дожди, когда Хироюки вернулся с очередной охоты и заглянул к брату, погреться у очага, хотя даже холод уже не так беспокоил его, как мог бы. Ясухиро молодец, держал жилище в чистоте и опрятности, несмотря на то, что богатого убранства в нем так и не прибавилось. Он встретил Хироюки радостной улыбкой, будто дорогого гостя.

Когда Хироюки успел стать в их доме лишь гостем? Он не помнил.

– Хиро-нии-чан! – он всегда так его называл, но Хироюки с неудовольствием заметил, как изменился звонкий детский голос. Или это началось уже давно? – Садись поближе к огню, я сделаю для тебя горячего чаю, а ты пока погрей руки. Ты весь мокрый, не заболел бы.

Хироюки перестал забирать волосы в хвост уже какое-то время назад, они отросли длинными, густыми, и он стряхнул с них влагу у входа и сел возле ирори. В доме пахло травами и теплом, не то что в его мрачном сарае.

Ясухиро опустился рядом на колени и протянул ему чашку.

– Чем ты сейчас занят, брат? Я беспокоюсь за тебя. Ночи стали холодными, может… может, ты вернешься ко мне?

Его пальцы были такими тонкими и бледными, будто проклятая болезнь выпивала из него все соки, забирала все краски. Но он был жив, а это целиком и полностью заслуга Хироюки.

– Не бери в голову, Ясу, ты все равно не поймешь. Главное, что ты должен усвоить, – он протянул руки и накрыл его ладони своими, – что брат готов изменить этот мир ради тебя. Я сделаю его лучше, чтобы мы больше не страдали.

– Но мы не страдаем, – робко возразил Ясухиро. – Мы вместе, брат, разве это не главное? Нас никто не преследует, мы живет свободно.

– Ты еще слишком маленький, чтобы так рассуждать.

– Мне уже четырнадцать, я могу работать, я…

– Ты мой маленький брат, – жестко отрезал Хироюки и отпустил его пальцы. – Я буду заботиться о тебе, даже если для этого придется…

Он вовремя замолчал. Ясухиро смотрел большими удивленными глазами, у него был мягкий влажный взгляд пугливого олененка, и Хироюки успокоился.

Как оказалось, рано.

– В соседней деревне остановились оммёдзи. Они кого-то ищут, – вспомнил Ясухиро. – Может быть, это твой шанс? Или мы оба могли бы попроситься к ним в ученики, я ведь тоже уже так много выучил.

– Оммёдзи? – похолодел Хироюки. Кипяток пролился на руки, но он ничего не почувствовал. – Ты сказал, оммёдзи где-то поблизости?

Его охватил страх. Если в такую глушь забрел оммёдзи, да еще и не один, то они могут искать только его. Сколько следов он оставил? Был ли достаточно осторожен? В последнее время он слишком торопился, и от понимания этого стало не по себе.

– Хиро-нии-чан?

Хироюки вскочил и бросился на улицу, прямо под дождь.

Собрать все, что ему нужно для завершения дела всей его жизни, хватать Ясухиро и бежать отсюда. Бежать сейчас же. Он ворвался в сарай вместе с брызгами дождя и ледяным ветром, ураганом прошелся по полкам и ящикам. Экстракт, что он готовил, должен был настаиваться еще четыре раза по четыре дня, ему требовалась абсолютная темнота, и любая оплошность могла все испортить. Хироюки поместил драгоценный сосуд в корзину с крышкой и вернулся в дом.

– Ясу! Ясу, живо собирайся, мы уходим отсюда.

– Уходим? Но куда? Зачем? Прямо сейчас, на ночь глядя?

– Слишком много вопросов. Просто делай, что я сказал!

Ясухиро попятился и испуганно кивнул. Так-то лучше. Надо слушаться старшего брата. Хироюки схватил его за руку и грубо поволок за собой. Проклятый дождь заливал лицо, цеплялся каплями за ресницы, словно желал ослепить, сбить с пути. Нюх Хироюки обострился, он, как пес, взял след их будущего убежища, которое заготовил заранее на случай, если придется переночевать далеко от дома. Месяц каннадзуки выдался холодным и ветреным, даже он был против Хироюки.

Близость оммёдзи он ощутил всем своим существом. Сперва испуганно застыл, сжимая тонкое запястье брата. Потом опомнился, сбросил оцепенение – когда это он начал бояться оммёдзи? – и побежал сквозь стену деревьев, смыкавшуюся за спиной. Лес на его стороне. Ясухиро что-то спрашивал, даже кричал, пробовал вырваться. Хироюки держал крепко. Он придумает, что сказать, потом, когда они будут в безопасности. Ветер свистел в ушах, волосы повисли мокрыми сосульками. Хироюки мчался вперед, острым зрением проникая сквозь ненастную мглу. Он стал лучше, совершеннее простых людей, даже совершеннее оммёдзи. Им ни за что их не догнать.

А потом услышал звон медного колокольчика – и тело окаменело. Хироюки едва не упал, и Ясухиро, вырвавшись из захвата, обнял его за пояс, помогая устоять.

– Брат! Брат, что с тобой?

– Ты разве не слышишь этот мерзкий звон? – Хироюки зажал уши ладонями, но не помогло.

– Я не слышу ничего, кроме воя ветра и шума дождя. Брат, давай вернемся домой? Почему мы снова убегаем?

– Заткнись! – огрызнулся Хироюки и оттолкнул его от себя. – Они пришли убить нас! Ты что, правда не понимаешь?

Ясухиро покачал головой, но в этом жесте Хироюки почудилась неуверенность.

Из-за деревьев показались фигуры в белых сокутай, такие важные, такие переполненные чувством своего превосходства – они даже приближались нарочито медленно, будто считали, что жертве некуда деться. Почему-то взгляд сразу упал на того, кто был облачен в дорожное каригину латунного цвета. Дайкэн. Тот, кто первым бросил в Хироюки камень.

– Так и знал, что ты, юноша, плохо кончишь, – сказал Дайкэн скучающим тоном, но даже непогода не смогла заглушить его слов.

– Катись в Ёми! – рыкнул Хироюки и тише добавил, всовывая в руки брата корзину: – Ясу, отойди назад и беги, как только я их отвлеку. Понял?

Ответа дожидаться не стал. Шагнул вперед и раскинул руки:

– Ну и чего же господам оммёдзи надо от нищего вроде меня?

– Не будь столь дерзок, – осадил его мужчина с тяжелым взглядом и лицом вояки, а не колдуна. – Мы отыскали тебя по следу твоей ки. Она смердит, как протухшее мясо.

– Вы лишь кучка зазнавшихся стариков! Не вам меня судить!

– Меня зовут Инаба Идзуру, и ты, щенок, запомнишь это имя, если выживешь, – процедил оммёдзи. – Тому, кто взялся попирать основы мира, нет прощения.

– Основы мира? – Хироюки рассмеялся. Дождь продолжал стегать его по лицу, попадая в широко раскрытый рот. – Тогда мне не нравится этот мир! Я создам новый так, как мне захочется! Я лучше вас, я сильнее вас! Правда на моей стороне!

– Да ты даже уже не совсем человек.

Хироюки перестал смеяться.

– Разве? Тогда чем он отличается от меня? – ткнул пальцем в Дайкэна. – Он же делал то же самое! Почему вы не накажете его?

– Хватит слушать, – вмиг ощетинился Дайкэн. – Покончим с этим скорее!

И троица оммёдзи перешла от слов к делу. Но если тогда, едва выстояв в битве с дикими оками, Хироюки пришел в восторг от умений первого в своей жизни оммёдзи, то теперь он видел в них не образец для подражания, а помеху.

Третий отошел в сторону и начал читать заклинание, опустив голову. Дайкэн выхватил талисманы, Инаба – катану. Изогнутое лезвие блеснуло под дождем, и его объяло холодное сияние ки. Заклинание падало на Хироюки как слои мокрой ткани, сковывая движения, мешая, но он горел изнутри, и этот огонь вырвался на волю и превратил воду в пар. Затрещали стволы деревьев. Хироюки снова расхохотался, не в силах справиться с наслаждением, что дарило ему ощущение своей мощи. А когда она вдруг исчезла, даже не успел ничего понять.

Заклинание! Оно отобрало у него его силу!

Хироюки зарычал, но тут сверху полетели бумажные талисманы, собрались в круг и создали цепь, которую не разорвать. Инаба с мечом стремительно приближался, но все застыло, точно черно-белая гравюра. А потом озарилось призрачным голубым светом, исходящим прямо из земли. Хироюки опустил голову и увидел, что почва под ним проваливается в бездну, откуда сочился едкий дым. Страх сковал сердце, и Хироюки едва не заскулил.

– Вот и свиделись снова, – услышал он за спиной, и девичьи руки обвили его, волосы защекотали шею. – Я знала, что ты особенный смертный. Так очернил свою душу, что сама Ёми открыла перед тобой двери. Хочешь, бери ее дары, но помни, что за все придется платить. Готов?

Хироюки не стал даже думать.

– Готов!

И будь оно все проклято. Он устал от такой жизни, и даже сейчас, когда он видит свет в конце долгих страданий, кто-то становится на пути – просто потому что считает себя выше.

– Если для того, чтобы стать богом своей судьбы, сначала надо протянуть руку демонам, я готов, – уже спокойнее повторил он, и туман окутал его полностью, впитался в кожу, жгучим ядом проник в глаза и уши, заполнил рот горечью. Хироюки умер и воскрес, прошел через невыносимые страдания, но они пронеслись за миг и схлынули, смытые вернувшимся дождем.

Он снова стоял напротив троицы ненавистных колдунов, но ощущал себя иначе.

Он просто поднял руку, и, повинуясь его воле, ки вырвалась, подобно смертоносной волне, обернулась смерчем, и Хироюки смеялся в самом центре, пока не охрип, пока не стих треск поваленных деревьев, пока не смолкли крики агонии. А когда стихло совсем все – посмотрел на пустырь вокруг себя, нашел взглядом раздавленное, словно мерзкое насекомое, тело Дайкэна, и улыбнулся.

Теперь точно все так, как и до́лжно.

– Ясухиро, – позвал он, безошибочно найдя тень брата за дальними деревьями. – Ты цел?

И голос не дрогнул, и тело двигалось легко и плавно. Гармония – вот, что Хироюки наконец ощущал, не зная, что в этот самый момент видит его Ясухиро. А он видел монстра…

Они дошли до землянки, в которой Хироюки надеялся переждать бурю. Четыре раза по четыре дня – а после никакие оммёдзи ему будут не страшны. Жаль, Ясухиро оказался слишком глуп, чтобы понять, как Хироюки старается ради них обоих. Он всего лишь ребенок, он поймет все позже. Так же, как и то, зачем они принесли с собой выжившего оммёдзи и надежно связали. Хироюки не мог пока признаться брату, что для завершения его работы нужно кое-что особенное – тело живого человека, ставшее сосудом. Он лишится жизни, исполнив свое предназначение, но его икигимо подарит Хироюки желанную власть над своей судьбой и над чужими тоже. Небожители могут все, но им все равно.

Хироюки – не все равно. Он станет лучшим богом для этого несчастного мира.

Ясухиро пришлось опоить травами и заставить спать так долго, как это возможно. Хироюки сидел возле него, силящегося побороть дурман, сонно моргающего, но все равно еще слишком растерянного и вялого, и гладил по волосам.

– Я научил тебя почти всему, что умел, Ясу-чан, даже если ты не в состоянии понять этих знаний и оценить. Когда я закончу, мы станем богами этого мира и будем сами выбирать, что правда, а что ложь, кто прав, а кто виноват, – он улыбнулся, но пальцы отчего-то задрожали, и в теле появились отголоски боли. – Наши родители умерли ни за что, они не заслужили смерти от нищеты, а мы не заслужили людского презрения. Я буду с тобой всегда… – Будто толстая игла вошла в сердце, и Хироюки стиснул зубы, пережидая. – Ясу, я сегодня сделал кое-что безрассудное, но… Я ведь всегда знаю, что делать, правда? Надеюсь, тебе никогда не пригодятся эти знания, Ясухиро. Но если тебе придется выживать без меня, запомни каждое слово. Слышишь? Демоны жестоки, ёкаи коварны, боги безразличны, но страшнее всего люди, Ясу-чан. Бойся их, не доверяй им. Вот оно, истинное зло под облаками.

Рука затряслась, дергая волосы Ясухиро, и Хироюки прижал к груди. Под кожей пульсировали огненно-красные вены, и им в такт разгоралась и затухала боль. Это расплата за использование сил Ёми?

«Хочешь, бери ее дары, но помни, что за все придется платить».

– Я готов, – тихо повторил он, кусая губы. – На все готов, они вас побери. На все.

К чему он точно не был готов, так это к словам Ясухиро, прозвучавшим гораздо позже.

– Давай все бросим и будем жить, как жили раньше? Матушку и отца не вернуть, но мы ведь еще есть друг у друга, ты сам говорил. Брат, что с тобой стало? Расскажи мне, что случилось? Почему ты теперь… такой?

Пока говорил, слезы текли по бледному лицу, и Хироюки следил за их бегом, за тем, как крупные капли цеплялись за дрожащий подбородок в отчаянной попытке удержаться, и все равно срывались, чтобы разбиться о стиснутые кулаки.

Как терпение Хироюки.

Оставалось дважды по четыре дня – разве так сложно просто молча дождаться итога?

– Чего ты от меня хочешь? – сорвался он. – Чего тебе надо? Я плохо о тебе заботился? Это я, – он ударил себя в грудь, – я не даю тебе умереть! Не будь таким неблагодарным!

Хироюки бы ударил и его, но в последний момент что-то сжалось внутри и болью отдало в голову. Он взвыл и выскочил из темной холодной землянки под непрекращающийся осенний дождь. Он ненавидел дождь. Ненавидел ждать. Ненавидел…

Ясухиро начал слишком много говорить не по делу. Если он попытается помешать… Хироюки очень надеялся, что не придется причинять ему боль.

Четыре дня до цели.

В полной темноте внутри плотно запечатанного кувшина зрело то, что должно стать источником самой великой мощи во всех трех мирах. И Хироюки начал испытывать страх. Его тело менялось, первые изменения происходили внутри: ки стала необузданной и дикой, обжигала своего владельца, от нее в голове постоянно стоял туман. Потом в костях поселилась боль, и она не уходила. Казалось, его распирает, и скоро каждая косточка под напором чего-то невероятного расколется и разлетится в пыль. Он возненавидел яркий свет, и дождь стал его лучшим другом. Он перестал разговаривать, тем более что Ясухиро с тех пор, как сжался под занесенной над ним рукой, тоже не начинал беседы. Хироюки это устраивало. Хироюки это радовало.

Нет, не радовало.

Но он заставлял себя думать только об одном, и у него получалось. Он смотрел на непрозрачный кувшин, и ему казалось, он видит набухающий внутри бутон цвета свежей крови, он пульсирует, точно живой, и прожилки в нем мерцают золотом. Хироюки ласкал кувшин – самое драгоценное, что у него сейчас было, – грубыми ладонями. Представлял, как поглотит содержимое без остатка, и все встанет на свои места, будет так, как и должно было быть. Ни боли, ни унижения, ни одиночества.

У него не осталось пути назад. Если бы только Ясухиро так не смотрел ему в затылок. Ясухиро…

Однажды Хироюки вернулся в их убежище и застал Ясу беседующим с пленником. Большую часть времени оммёдзи, чьего имени Хироюки даже не спрашивал, был обездвижен и не мог говорить, но что-то пошло не так. Ясухиро улыбался ему, слушал его.

Хироюки дал волю ярости и едва не убил оммёдзи в тот вечер. Остановился вовремя, ведь он был им еще нужен. Брат долго плакал, но не смел перечить. «Это все для тебя, для нас с тобой», – думал Хироюки, вытирая кровь с пальцев. Но Ясухиро нельзя было больше доверять. Вдобавок повсюду рыскали оммёдзи, вынюхивали, отравляли воздух своими мерзкими заклинаниями. Хироюки чувствовал их даже отсюда, из-под земли, каждого из них. Он узнавал их.

– Брат, – впервые за все эти дни обратился к нему Ясухиро. – Брат. Сколько мы еще будем прятаться?

– Сколько потребуется, – жестко ответил Хироюки. – Сиди молча.

Осталось подождать один день. Завтра. Надо только получить свое.

Оммёдзи сбежал.

Хироюки едва не поднял руку на брата, когда обнаружил пропажу. Тогда же и узнал, что беглеца зовут Хагивара Такума и он обещал, что не причинит им вреда. Как же! Словам оммёдзи нет веры, это Хироюки уяснил твердо, поэтому у них не было выбора – надо уходить. Но времени не оставалось, к исходу часа Быка этого дня Хироюки должен вынуть наполненное особой силой икигимо из живого носителя, иначе все будет зря, однако сосуда больше не было. К счастью, Хироюки не успел использовать его.

Но сначала бежать, бежать!

Они с братом покинули свое неуютное укрытие вовремя. Хагивара Такума обманул ожидания Ясухиро и привел за собой других. Их было больше, они настигали, но Хироюки им не сдастся. Он сильнее. Правда на его стороне.

– Ясухиро! – слышал он голос за спиной. – Вам не нужно бояться!

Давили на Ясу, видели в нем слабого. Сквозь алую дымку перед глазами Хироюки едва мог разглядеть, куда бежит, и потому не заметил расставленной ловушки. Они вошли в густой туман, и чем дальше шли, тем слабее становилась видимость. Хироюки звериным чутьем ощущал оммёдо вокруг, туман появился тут неспроста. Он не только сбивал с пути, он отбирал у Хироюки чувство времени. Сколько прошло? Когда настанет тот самый момент?

Хироюки рычал и шипел, кружил на месте, не в состоянии отыскать выход.

– Ясу! – позвал он, но брат и так держался за его руку. – Ясу, ты ведь поможешь мне? Старшему брату нужна твоя помощь.

Ясу робко кивнул, и Хироюки опустился перед ним на колени. Пригладил его волосы, потрепал за щеку. Смотрел в испуганное бледное лицо, но никак не мог сосредоточиться на родных чертах. Все плыло – в голове и в сердце.

Он никому больше не доверял.

Ясухиро идеально подойдет, а после… Хироюки ведь обязательно станет богом, значит, первое, что он сделает, это воскресит брата. Они спасут друг друга, так и будет.

– Тебе нужно выпить это, – сказал Хироюки. – Скорее, Ясу. Скорее!

Потом колдовской туман разделит их навсегда.

Хироюки не простит предательства, ведь Ясухиро забрал у него не только родную кровь, но и надежду. Обманул. Растоптал. Ненавижу, ненавижу…

Освобождение

Когда Хизаши снова начал дышать, казалось, прошла целая вечность. Он понял, что плакал, не сумев разглядеть ничего сквозь мутную пелену. Моргнул, стряхивая капли с ресниц.

Где он?

Кто он?

Только что вокруг него был непроглядный туман, а в душе – такая безраздельная, всепоглощающая ярость, что от нее почти тошнило. Но не только ярость. Еще тоска и боль. Боль, которую невозможно пережить, будучи живым человеком. Но кем был он? Нет, неверно. Кем был тот Хироюки, оставшийся один в молочно-белой пустоте? Его глаза горели алым светом, он был страшный, жуткий. И он же был чуткий, заботливый, родной.

Хизаши запутался. Ясухиро запутался. Оба не знали, кто они на самом деле.

– Мне так жаль, – прошептал он. – Мне очень, очень жаль.

– Что предал меня? – прозвучало где-то, куда Хизаши не смел пока кинуть взгляд. Еще немного времени, несколько мгновений, чтобы вдохнуть.

– Что позволил тебе стать монстром.

Хизаши смело вскинул голову и увидел Хироюки прямо напротив. Он все время был тут, стоял на расстоянии в пару сунов. Хизаши мало кому позволял подобную дерзость.

– Ты, наверное, думаешь, мы такие разные, – ядовито процедил Хироюки. Его дыхание пахло землей, Хизаши ясно ощущал. – Что ты совсем на меня не похож. Но посмотри! В итоге мы оба хотели одного и того же.

Хизаши не собирался ни отворачиваться, ни отступать. Они с братом сравнялись в росте, а истинный возраст стерся минувшими столетиями.

– Я хотел помогать людям.

– Ты хотел их поклонения.

– Неправда!

– А что? – губы Хироюки исказила более змеиная ухмылка, чем мог себе позволить даже хэби. – Хотел их любви? Серьезно? Люди не способны на любовь, мой глупый младший брат. Все, что они способны дать, это боль.

– Но именно твоя любовь обернулась для меня самой большой болью, – возразил Хизаши. – Разве нет?

И голова мотнулась в сторону от хлесткой пощечины. Кровь из рассеченного до этого подбородка выступила снова.

– И после всего, что ты увидел, ты смеешь говорить такое?!

Ки у Хироюки и правда была удушающей, тяжелой, цвета лепестков хиганбаны и с запахом крови. Она окутала его, и Хизаши поморщился.

– Ты не показал главного, – напомнил он. – Что? Дальше совсем помешался?

– Я почти нашел тебя, – проронил Хироюки, и голос его вдруг стал мягким, даже ласковым. – Я… Думал, ты попросишь прощения, когда увидишь меня снова. Но тебя там не было. А они… Они были. Кучка мерзких колдунов во главе с Инабой Идзуру. А знаешь, кто с ними еще был? Куматани! Явился помочь от меня избавиться. Избавиться от зла! – он снова страшно расхохотался. – Мне больше нечего было терять и защищать нечего, благодаря тебе, дорогой брат. Они всем рассказывают, будто я уничтожал целые деревни, порабощал людей, выжигал города. Они лгут, чтобы выглядеть лучше, потому что на самом деле они такие же, как я. Эта легенда! О, эта легенда! В ней они герои, победили демона и жутко этим горды. Но знай, милый Ясу-чан, что трофей, доставшийся Инабе, это мой ему подарок. Я создал меч из своей плоти и души, и он остался ждать возвращения хозяина, а мой враг хранил его для меня, потому что гордость и глупость оказались сильнее здравого смысла. А я знал, что рано или поздно снова увижу своего Ясухиро.

Мрачное небо над ними раскололось множеством кривых молний, стало светло как днем, и вся долина озарилась безжалостно белым. Высокий силуэт бродящего по округе скелета. Пустые трибуны. Костяной трон. Окутанный темной ки Хироюки.

Одного Хизаши со своего места видеть не мог, но желал больше всего на свете.

Он не видел Кенту.

– Ты просто не хочешь признавать, что тебе был дорог не я, а та дрянь, что ты заставил меня принять, – бросил в лицо брату Хизаши.

– Это было необходимо! – прорычал Хироюки. – Если бы ты не сбежал с оммёдзи…

– Да не сбегал я! – сорвался Хизаши. – Меня забрали и прятали в деревне рядом с расставленной для тебя ловушкой, а я был всего лишь приманкой! Я боялся тебя до одури, но ни за что бы не бросил! Ты был моей единственной семьей!

Кажется, ему удалось достучаться до Хироюки, проникнуть в его больное сознание, как он недавно проникал в его. Но иллюзия разбилась, едва тот улыбнулся.

Люди так не улыбаются.

– Тогда пусть так и останется, Ясу-чан.

И в одно мгновение оказался вне видимости. Призрачные руки держали крепко, Хизаши рвался изо всех сил, пытался хотя бы оглянуться, но только до боли вывернул шею. Бесполезно.

Как же они были самонадеянны! Как глупы!

Хизаши больше не мог колебаться. Он слышал биение сердца Кенты даже через все то расстояние между ними, что сам же создал. «Ну же, сейчас! Сделай это сейчас», – молил он про себя, однако Кента бездействовал. Хизаши не ощущал ничего, кроме бессилия и отчаяния. Почему же Кента медлит?

Долина Хоси превратилась в капкан. Хизаши ненавидел ловушки, ненавидел, когда его загоняют в угол, ненавидел беспомощность. Он многое забыл из той своей жизни, но Хироюки напомнил.

Ясухиро ненавидел невозможность защитить того, кто ему дорог, пусть даже он и не знал, что такое ненависть на самом деле и какой разрушительной – губительной – она может быть. В этом они с Мацумото Хизаши сходились.

И Хизаши вырвался из плена призрачных рук. Едва ощутил свободу, кинулся к Кенте. Он уже видел его. Видел его упрямо сжатые губы – и понимал, почему он медлил.

А потом на пути возникла женщина.

– Постой-ка, мальчик, – она выставила острый коготок перед собой, и Хизаши будто ударили в грудь бревном. – Нам не велено тебя убивать, но поиграть с тобой я мечтала еще с тех пор, как ты был невинной крошкой, спящей на ступенях пустого святилища.

И она звонко рассмеялась.

– Эри, – выплюнул он фальшивое имя.

– Меня называли множеством разных имен, у меня множество лиц, – пропела она, кокетливо поглаживая себя по щеке. – И я могу показать любое, мальчик, чтобы ты выбрал остаться со мной.

За ее спиной был Кента, где-то там, в клубах ядовитого дыма. И пока мерзкая демоница стоит между ними, у Хироюки развязаны руки.

– Лучше уйди, – посоветовал Хизаши. – Мне некогда с тобой возиться. Ты сбила Хироюки с пути, но со мной этот фокус не пройдет.

– Ой ли? – улыбнулась она, и овал ее миловидного лица поплыл, сквозь него проступали новые черты, Хизаши не надо было смотреть до конца, чтобы понять ее замысел.

– Ты можешь стать на него похожа, но тебе никуда не спрятать свое гнилое нутро, – прошипел он и рывком раскрыл веер. «Кента» снова стал «Эри», и ее губы больше не улыбались, они скалились, обнажая клыки. Демоница оставалась демоницей, жаль, у матери Куматани не хватило опыта разглядеть ее в своем внезапно вернувшемся муже. Но зато одной загадкой стало меньше.

Он приготовился к битве, но тут их обоих накрыло звонкой чистой ки, от которой даже у Хизаши заныли внутренности. Демоница тоже скривилась, только вот ей досталось сильнее.

– Откуда здесь оммёдзи?! – взвизгнула она, теряя остатки напускной привлекательности.

– Это мои друзья, – самодовольно ответил Хизаши и все-таки пустил в ход веер. Эри отлетела назад, грациозно взмахнув рукавами, и на ее месте возник Учида Юдай, вооруженный своим бессменным духовным оружием Кэйдо. С другой стороны спешил Мадока, за ним угадывались еще знакомые фигуры – Морикава и Сакурада. Дальше – больше.

– Собрали всех, кому можно доверять, – сообщил Юдай, не сводя глаз с Эри.

– Мацумото, ты еще живой? – то ли обрадовался, то ли огорчился Мадока. Он тяжело дышал и отфыркивался. – Где Кента?

Хизаши потерял его из виду и теперь напряженно искал.

– Иди к нему, – коротко велел Юдай, – мы разберемся.

Эри мгновенно сменила лицо – перед ними стоял слуга Юдая по имени Фудо, чья смерть легла на его совесть тяжким грузом, как бы фусинец ни делал безразличный вид.

– Иди, – повторил он и вскинул нагинату.

Хизаши отвернулся. Он верил, что Учиде хватит выдержки и спокойствия справиться со всеми лживыми масками демоницы, а уж в его таланте он и вовсе никогда не сомневался. Кента нашелся быстро – прятаться на ровном круге земли было негде, хотя оммёдзи, коих собралось не так уж и мало, мельтешили вокруг, пытаясь взять Хироюки в кольцо.

Хироюки…

Хизаши бросился к нему, не раздумывая. Сейчас, когда Хироюки был сосредоточен на этой толпе, у Хизаши появился шанс закончить все быстро. Он готов был убить брата, ведь тот сам создал Хизаши таким, сделав в конце неправильный выбор.

Не хватило нескольких шагов и буквально пары мгновений. Хироюки отступил к зловонной яме, и она выпустила в черно-багровое небо столб огня и дыма. Но не только. Хизаши ощутил такое давление, будто вся тяжесть мира рухнула на плечи, а следом из врат хлынула демоническая энергия. Хироюки спустил на них всю доступную ему силу Ёми, ведь больше ему нечего было терять. В этом его преимущество перед Хизаши.

Оммёдзи снесло в разные стороны, будто шквалистым ветром. Туман сгустился, и в нем зашевелились жуткие тени подземных тварей. Хироюки не мелочился, Хироюки раскрыл врата нараспашку.

Хизаши наконец добрался до Кенты и схватил за плечо.

– Почему ты не следовал плану?! – гаркнул он ему прямо в лицо.

– Ты в порядке? – вместо ответа спросил Кента и в свою очередь обхватил его за локти. – Что он с тобой делал?

– Демоны Ёми! Мы же обо всем договорились! – Хизаши сжимал его плечи, и страх никогда больше к ним не прикоснуться начал утихать. – Почему ты такой дурак?

– Было неподходящее время, – произнес Кента, сразу видно, что лгал.

– По-твоему, в этом кошмаре есть подходящее время?

Они оба посмотрели на безумно хохочущего Хироюки, горячий ветер мира демонов трепал его длинные волосы, черный дым омывал парящее над бездной тело. Он помешался, он и правда сошел с ума уже давным-давно, прямо на глазах у Ясухиро он терял рассудок день за днем. Лучше бы Хизаши никогда не видеть и не вспоминать этого.

– Он показал мне наше прошлое, – тихо признался он. Вокруг них оммёдзи снова принялись творить общее заклинание, чтобы лишить Хироюки доступа к Ёми и закрыть врата. Тоже не самый подходящий момент для разговоров, но если другого и не будет?

– И все изменилось? – спросил Кента.

Хизаши отпустил его, и руки повисли вдоль тела.

– Нет, не изменилось, – ответил он и, заглядывая внутрь себя, чувствовал, что говорит правду. – Я все еще не могу простить ему то, через что нам пришлось пройти. Мне и ему. Нам с тобой. Только тебе и только мне. Но…

– Но тебе жаль его.

– Тебе бы тоже стало.

Кента промолчал, и в этом молчании понимания было больше, нежели в любых словах сочувствия.

– Просто сделай, о чем договорились, – попросил Хизаши.

– Я рад, что ты в порядке, – сказал Кента.

Но Хизаши не был в порядке, и они оба это знали.

Меж тем время разговоров и впрямь закончилось. Оммёдзи отпрянули под натиском всевозможных тварей и духов, дорвавшихся до свободы от желтого неба Ёми. Воздух снова пропитался запахом крови, звенел и трещал от заклинаний и беснующейся ки. Ниихара собрал лучших, но даже они оказались не готовы к такому.

– Убьем его – и все закончится, – сам себя убеждал Хизаши. Ну зачем, зачем он все это показал?

Убьем его – и Ясухиро не станет тоже.

Убьем его – и Хизаши наконец освободится.

Убьем его – и…

На самом деле Хизаши понятия не имел, что будет после. Будет ли он сам в этом долгожданном «после». Он повернулся к Кенте, чтобы в его глазах найти ответ, но увидел лишь, как тот взмывает в воздух, и неведомая сила тянет его прямо в раскрытые объятия Хироюки. Хизаши в ярости. Хизаши в отчаянии. Он готов разорвать свое жалкое тело на части, лишь бы хватило сил остановить это, вернуть Кенту. Потом напомнил себе, что в этом и был их план – дать Хироюки иллюзию скорой победы, правда, в первый раз они бездарно проиграли.

– Ну же, не подведи, молю, – прошептал Хизаши. Он слышал крики, экзорцисты пытались остановить нашествие обитателей Ёми, и им нужна была помощь.

«Я хотел помогать людям».

И все-таки Хизаши лгал, он вообще постоянно жил во лжи и лишь приумножал ее, обманывая самого себя. Он и правда хотел не любви, он просто не помнил, что это такое. Но он вспомнил – благодаря Кенте, и не только.

– Мацумото! – раздался громкий голос, перекрывший на миг все прочие жуткие звуки. – Не думай ни о чем!

Вот уж точно совет в духе Мадоки. Хизаши даже усмехнулся, хотя меньше всего сейчас тянуло на улыбки. В первую очередь надо пробиться как можно ближе к вратам, а это значило разорвать рычащее и скалящееся кольцо вокруг, готовое сожрать любого. Что ж, Хизаши тоже не против сейчас кого-нибудь сожрать.

Он нырнул в едкий туман, тут же впившийся в нежную кожу, заставляя ее покрываться волдырями. Врата дышали, с каждым таким вдохом и выдохом извергая из себя гниль и грязь, которой не место в этом мире. Но Хизаши терпел и бо́льшую боль. Он кромсал, резал, рубил, не глядя по сторонам. Где-то за пределами туманной завесы остались его друзья, Хизаши перестал убегать от этой мысли, он принял ее и почувствовал облегчение. Горячая темная жижа, заменяющая тварям кровь, запятнала его с ног до головы, и когда он вырвался на край пышущей жаром ямы, кожа уже не могла заживать сама. Силы подходили к своему пределу.

– Ты пришел за ним, – послышалось сверху. Не вопрос, ведь им всем было ясно, что так и будет. Хизаши запрокинул голову и увидел две фигуры, зависшие над пропастью. – Поверить не могу, что ты выбрал его.

– А что выбрал ты? – спросил Хизаши. – Пожертвовать братом?

– Я бы тебя воскресил!

– Спасибо, я воскрес и сам.

Искры поднимались так высоко, что касались босых ног Хироюки и оседали на хакама Кенты, оставляя в них тлеющие дыры. Хироюки держал его в коконе своей ки совсем рядом, но так, будто даже касаться человека было противно.

– Считаешь, это весело? – опасно тихо спросил Хироюки.

– Ты показал мне наше прошлое, считаешь, после этого у меня много поводов для веселья? – Хизаши ткнул в него веером и потребовал: – Отпусти Кенту. Давай в этот раз остановимся вовремя?

– Вовремя? – Хироюки раскинул руки, и Кенту сжало в багровом коконе. – Двести лет! Двести лет я гнил в Ёми по вине тех, кем поначалу восхищался. И по твоей вине тоже! Остановиться вовремя, говоришь? – Он схватил Кенту за шею сзади и вонзил когти. – Подожди совсем немного, брат, и все закончится так, как и должно. А потом я заставлю тебя забыть лишнее, и мы будем счастливы вдвоем. Я наконец-то сделаю нас обоих счастливыми!

Хизаши застонал от бессилия. Хироюки был болен, его разум не вынес изгнания. Да что там! Он раскололся куда раньше, и Хизаши – Ясухиро – не смог его спасти. Это единственное, в чем он действительно был виноват перед старшим братом.

А потом скорее почувствовал, чем понял, – началось.

«Ну же, Кента! – мысленно завопил Хизаши. – Давай!»

Тянулись мгновения, оборачиваясь удавкой вокруг горла, и наконец он ощутил мягкое, щекотное прикосновение – не к телу, а будто к самой душе. Хизаши ухватился за это ощущение, и оно раскрылось, окутывая теплом. Такой для него была связь с Куматани Кентой, самым удивительным человеком на свете.

– Только выживи, – тихо попросил Хизаши, и следом за этим в сознание вторглось нечто темное, злое и отчаянное. Оно расползалось внутри подобно пятну грязи, пропитывающему тонкий шелк, от него тошнило, будто в горле застрял ком гнилых водорослей. Хотелось сопротивляться, гнать это нечто прочь, не дать себя осквернить, однако Хизаши постарался расслабиться. Он ощущал не только гадливость – где-то там он чувствовал и Кенту, его решимость и твердость духа. Кента пойдет до конца, каким бы он ни был, и Хизаши бездумно последует за ним. Дальше него. Туда, куда можно отправиться только одному.

Когда тошнотворная грязь заполнила его, Хизаши вцепился в нее, наконец различив в этом месиве злобы разум.

«Ты должен остановиться, Хироюки», – мрачно подумал он и в ответ получил лишь холод, сковавший конечности. Хизаши терял над собой контроль, проваливался в темноту. Нельзя дать Кенте почувствовать свой страх. Хизаши призвал на помощь все упрямство и все десятилетия жизни ёкаем, чтобы справиться.

И тогда случилось неожиданное. Хизаши почувствовал, как его обнимают.

Не по-настоящему, конечно, ведь он все так же в одиночестве стоял на краю врат в Ёми, а Хироюки и Кента висели над ними в недосягаемости. Хизаши разрывало от двух противоречивых эмоций: он ненавидел то, что проникло в него через связь с Кентой, и он ощущал это таким до слез родным. Его враг. Его брат. Его проклятие.

Хизаши забыл все, что собирался делать, и просто потянулся к этому родному в детском желании ласки. Хотел ощутить широкую теплую ладонь на своей макушке, дыхание на виске, услышать убаюкивающий голос. Искренне поверить в то, что этих двух веков просто не было. В памяти всплывали совсем другие картинки – светлые, наполненные радостью, которую не купишь за деньги и не возьмешь силой. Вечера на террасе, ветхое одеяло на плечах, смех брата, уносящийся вверх, к такому близкому звездному небу. Разделенная на двоих еда, скромная даже по меркам бедняков, но самая вкусная, что он когда-либо пробовал. Все это действительно было, не убитое временем и не тронутое разложением зла. Хизаши растворялся в Ясухиро, Ясухиро растворялся в Хизаши.

«Хиро-нии-чан, – вспыхнуло в голове. – Я здесь!»

И в тот же миг все разлетелось на осколки! Хизаши скрутило и бросило на колени. Где-то догорел до конца и развеялся пеплом испорченный талисман, и пришла пора пожинать плоды. Хизаши затягивало в черный водоворот, и даже самые жуткие рассказы Кенты меркли в сравнении с тем ужасом, что Хизаши испытывал сейчас. Страшно было умереть, но еще страшнее, как оказалось, перестать быть собой. А он трескался, распадался на части, и это дурное, темное, что он сам пригласил, пускало корни в его теле, расползалось по венам. Хизаши взаправду думал, что сможет справиться?

Он всегда мнил себя чем-то большим, чем в действительности являлся. Видно, теперь в последний раз.

Сквозь туман он вдруг ясно увидел всю долину целиком, а потом понял, что наблюдает за ней с высоты полета, оттуда, где сейчас были глаза Кенты. И видел он, как со всех сторон в долину хлынула орда ёкаев, хвостатая, зубастая, крылатая, ревущая толпа! Они ринулись в атаку на тварей Ёми, и после короткого промедления оставшиеся в живых оммёдзи снова вернулись к заклинаниям, надежно скрытые стеной из тех, кого по большей части не считали себе ровней. С другой стороны стекались солдаты императора и оммёдзи великих школ, рискнувшие оставить безопасные места за барьером. Никогда, наверное, долина не видела столько людей и нелюдей сразу.

Едва Хизаши нашел не своим взглядом спешащих к ним Учиду, Мадоку и присоединившегося к ним Сасаки, как его снова вернуло в страдающее тело. Хироюки разгадал их замысел и попытался вырваться, и Хизаши вцепился в него, запирая в себе. Он не знал таких заклинаний и обрядов, подчинялся инстинкту – и вроде бы получалось. Но на сколько его хватит? Хироюки не вырваться, пока Хизаши жив. Пока…

«Прости, Кента, ты человек и ты должен жить свою человеческую жизнь лучше, чем мог бы я».

Он из последних сил выпрямился. Туман осел, и он увидел друзей, что смотрели на него так, как никогда раньше. Он хотел бы запомнить этот момент, но память разрушилась вместе со всем остальным.

Только бы до последнего помнить Кенту. Только бы помнить. Только бы…

«Если чувствуешь меня, то прости, – позвал он мысленно. – Прости, пожалуйста».

«Хизаши… – донеслось приглушенно, как в те дни, когда он лишь следовал за Кентой по пятам. – Ты не можешь… Я не позволю… Хи…»

Хизаши закрыл глаза. Он очень-очень устал, так давно устал.

Над головой начинало несмело розоветь весеннее сочное утро. Стена леса так близко к дому тихо и как-то добродушно шелестела высокими густыми кронами вековых сосен. Хизаши сидел на террасе, где прежде сидел Ясухиро, но точно знал, что это лишь предсмертное видение. Никто не желает умирать, но когда срок приходит, чувствуешь… облегчение.

Хизаши чувствовал.

Рядом возник нечеткий пока силуэт, вскоре ставший Хироюки. Он выглядел таким, как Хизаши хотелось бы его видеть – без печати зла на лице и в сердце. Его любимый старший брат.

– Скоро рассвет, – с улыбкой сказал Хизаши.

– И правда, – отозвался Хироюки. Наверняка со стороны они выглядели как близнецы, но волосы Хизаши отливали снежной белизной, а Хироюки был полной его противоположностью.

– Почему ты снова не остановился? – спросил Хизаши без злобы, но с печалью.

– Разве я мог? Ведь тогда все мои жертвы были бы напрасны.

– Твои жертвы? – усмехнулся Хизаши и спрятал руки в рукавах. Время перед рассветом самое холодное. – Ты ведь никогда не был один, брат. Твои жертвы всегда были нашими жертвами.

– Если бы ты умер, я бы этого не вынес, – признался Хироюки, и Хизаши слышал от него эти слова впервые, но нужны они были вовсе не сейчас. – Я не мог тебя потерять.

– Ты потерял меня в тот миг, когда алчность затмила тебе глаза. Но я понимаю, – Хизаши качнул головой, – правда, понимаю. Наверное, мы оба никогда не умели желать меньшего. Разве что только я почувствовал это после конца моей человеческой жизни.

– Прости, я не видел, как ты умер, не был с тобой рядом, – покаялся Хироюки. – В какой же момент я ошибся, Ясу-чан?

– Я не Ясухиро, – поправил Хизаши.

– Но…

– Ясухиро давно уже нет. Я родился хэби по имени Хизаши, потом стал человеком, назвавшимся Мацумото. Много воды утекло, тебе ли не знать.

Небо наливалось теплыми красками, и несмелый ласковый свет уже почти касался их лиц. Хизаши не смотрел на брата, но знал, что тот смотрит на него. Предчувствие скорого конца забрало обиду и затушило ярость. Хизаши видел все так четко, как никогда прежде. Он был спокоен.

– Они украли тебя у меня и заставили поверить в то, что ты меня предал, – тихо сказал Хироюки. В нем тоже не осталось злобы, она не проникла сюда, в уютный мирок их общего прошлого.

– Это ты решил, что я тебя предал, – поправил Хизаши. – Ты сошел с ума, Хироюки, прими это.

– В Ёми было так плохо. 44 года я пробыл там, лелея ненависть, и она давала мне силы. Я создал из своей плоти меч с частицей моей души, и он остался в руках оммёдзи, а я ждал момента, когда он позовет меня. Он был слабой ниточкой, что берегла во мне надежду на возмездие. – Хироюки говорил так, будто все это уже не касалось их двоих, было еще одной странной легендой Ямато. – Потом в преддверье Ёми забрел гадатель, и я встретил его, защитил от смерти взамен на обещание служить мне там, в мире людей. Он был первым, и за полвека я стал тем, кто носил имя самоназванного бога Конран-но ками, я повелевал умами тех, кто мог управлять жизнями людей через предсказания. Но я все еще был там, в темных глубинах, куда меня низвергли оммёдзи во главе с Инабой Идзуру. Куматани там тоже был, и я навечно запомнил его имя. Куматани, который считал себя выше меня, который отвернулся в момент, когда еще что-то могло измениться к лучшему. Когда я еще мог остановиться. Ясу-чан, мне не жаль ничего, кроме того дня, когда…

– Когда ты перестал видеть во мне брата, а увидел лишь удобный сосуд?

Хироюки промолчал, но все было ясно и так.

– Я уже не обижаюсь.

– Но ты вправе.

Хизаши нечего было добавить, ведь Хироюки говорил верно. У него было право обижаться, но…

– Я не помню своей смерти, – сказал он. – И я не знаю, что ты сотворил со мной, раз в итоге я стал ёкаем. Ты же не к этому стремился.

Несмотря на абсолютную безмятежность, Хизаши все еще улавливал в себе отголоски любопытства. Люди не становятся ёкаями, как, впрочем, невозможно и стать богом, творя подобное на земле. Все подчинено правилам, и чем сложнее восхождение, тем проще противоположный путь.

– Этого не должно было случиться, – заверил Хироюки. Он пристально смотрел на Хизаши, а тот любовался полоской света, захватывающей все больше и больше небесной глади. Чувствовал – их время тут на исходе. Рассвет принесет с собой новый день. Но не для них.

– Уже неважно. Ты не станешь богом, Хироюки, но хочешь ли ты оставаться демоном?

Хизаши на миг опустил ресницы, а потом повернулся к брату и увидел его таким, каким бы ни за что не желал запомнить. В этом была ирония безжалостной судьбы: брат, который хотел стать ками, но стал человеком, и брат, который хотел стать богом, но стал демоном. Почему они просто не могли оставаться самими собой?

Хизаши знал ответ – потому что глубоко внутри они всегда были теми брошенными в одиночестве детьми, покинутыми, несчастными, обиженными – жаждущими мести. Так люди создали нынешнего Хироюки, а боги создали Хизаши.

– Ничего уже не исправить, – проскрежетал Хироюки, цепляя клыками кроваво-красные губы. – Ни мне, ни тебе.

– И это все, что ты скажешь на прощание?

Хироюки застыл. В его глазах жил тот же Хиро-нии-чан, заботливый старший брат. Он никуда не исчезал, но безумие оказалось сильнее. Оно захватило его так же, как он сам совсем недавно захватил тело Кенты. Он тоже был одержим и нуждался в спасении.

Хизаши обнял его холодное лицо ладонями и улыбнулся.

– Успокойся, брат. Больше ничего делать не нужно. Я сам.

Он повернул голову и увидел возле леса человека, машущего ему рукой. Он стоял в тени, но и без света сердце тотчас узнало его. Хизаши пора было уходить.

– Не уходи, – попросил Хироюки. – Останься со мной хотя бы сейчас! Теперь ты можешь выбирать!

– Верно, – кивнул Хизаши и опустил руки. – Я уже выбрал.

Он поднялся и сделал шаг к ждущему где-то там, за пределами этого мирка, Кенте, но обернулся и сказал:

– Ты спрашивал, когда мы снова увидимся, кем я тебя назову? У меня появился правильный ответ. Я назову тебя…

– Брат! – воскликнул Хизаши, хватаясь за грудь. Он чувствовал, как рвутся меридианы, по которым текла его ки, и она уходит в землю, а силы покидают никчемное тело, сумевшее хотя бы один раз послужить как надо.

Хизаши чувствовал себя очень лёгким, невесомым. Он будто бы превращался в свет, и это было даже красиво. Неужели такова смерть? За свою долгую жизнь Хизаши видел множество несчастных, трагичных, жестоких и страшных смертей и не мог поверить, что его собственная – обманщика, предателя и эгоиста – будет такой… прекрасной. Кента тянул к нему руки, звал, кричал, а Хизаши исчезал и не мог ничего ответить. Не мог сказать о том, о чем так давно болит сердце, о том, как дороги ему стали люди, по-настоящему, а не ради удовлетворения своих мелочных мечтаний, как дорог стал ему Кента – его самый лучший, самый преданный друг.

Он прочтет это в сердце Хизаши, он может, а оно точно потухнет последним. Хизаши постарается.

Но что это? Почему они все опускаются на колени? Сначала Кента, за ним Мадока, Учида, Сасаки, Морикава, Сакурада… Хизаши ощущал тепло, и оно обволакивало, утешало, приносило облегчение от страданий. Он узнавал его, и все внутри трепетно замирало. Он понимал – но не верил. Ощущал – но не мог принять. Это тепло… Это…

Поклонение.

Черное облако покинуло тело, и Хизаши потянулся к нему, в последний момент не желая отпускать. Однако собственный свет – божественный – не давал прикоснуться к его противоположности, к душевной грязи, которой Хироюки был переполнен столько лет.

Молитвы текли к нему золотистой лентой, но в их потоке легко угадывался один голос, самый твердый, искренний, горячий. Хизаши улыбнулся и продолжал улыбаться, даже когда искрящийся свет заполнил собой все, и легкость стала абсолютной. Исчезли боль, страх и сожаления. Исчезло ненавистное прежде тело, из оков в один момент ставшее крепостью, и Хизаши открыл глаза у ворот Такамагахары. Он все-таки умер.

И неужели он… вознесся?!

Хизаши обнаружил себя у подножия высокой горы, на первой ступени каменной лестницы. От нахлынувших воспоминаний закружилась голова и заранее заболели ноги. Чистейший ароматный воздух Такамагахары пьянил ничуть не меньше, и без унизительного ошейника и цепи дышалось так легко и свободно, что Хизаши не смог отказать себе в удовольствии с наслаждением вдохнуть. Потом сделал шаг – и разом перемахнул через треть ступеней, оказавшись почти на середине подъема. Шагнул снова – и до верха стало рукой подать. Последним шагом он перенесся к алым ториям, которые обвивала огромная белая змея с золотыми глазами. Завидев Хизаши, она выпустила раздвоенный язык и, довольно зашипев, обратилась женщиной в белых одеждах и с накидкой на волосах.

– Давно не виделись, Увабами, – поприветствовал ее Хизаши.

– Время здесь течет незаметно, – тонко улыбнулась она и сделала приглашающий жест. – Проходи, Мацумото Хизаши, все уже ожидают тебя.

Прежде Хизаши бы очень удивился или испытал торжество, но он лишь вежливо кивнул и прошел под дугой симэнавы и очутился на землях, где обитали боги. Священная белая змея Увабами степенно двинулась вперед по дорожке, петляющей меж цветущих кустов и вечно плодоносящих деревьев, будто скользя.

– Ты ничего не хочешь у меня спросить? – поинтересовалась она, не поворачивая головы.

Хизаши призадумался. На самом деле было кое-что, о чем он не вспоминал, но что всплыло, едва он услышал вопрос.

– Скажи мне вот что, – начал он. – Когда мы встретились на горе Акияма, ты обмолвилась, будто это не первая наша встреча, но и на суде мы увиделись не впервые. Но я совершенно не помню тебя. Это было в моей человеческой жизни?

Увабами покачала головой.

– И да, и нет. Но ведь люди не становятся хэби… если им не помочь.

Хизаши будто молнией ударило. Он запнулся, а Увабами ни на миг не сбавила шаг.

– Ты сделала из меня ёкая! Но зачем? Что за прихоть такая?

– Этот вопрос стоит задавать вовсе не мне.

Она остановилась и, повернувшись к нему, произнесла:

– Мацумото Хизаши, сегодня ты услышишь много того, что было тебе неизвестно. Возможно, после ты подумаешь, что предпочел бы ничего не знать, но эта история длится уже слишком долго. Слишком.

Закончив говорить, она медленно растворилась в воздухе, и перед Хизаши остался величественный павильон с сотней ступеней, отливающих чистым золотом. По бокам выстроились стражи-комаину[228], они провожали Хизаши глазами, пока он не вошел в высокие двойные двери и не оказался в том отрезке своего прошлого, которое так ненавидел. И оно не вызвало в нем никаких чувств.

– Мацумото Хизаши, получивший при рождении имя Ясухиро, – раздался голос под сводами зала, – мы рады приветствовать тебя в обители богов!

Хизаши оглядел галереи, заполненные разнообразными божествами, потом повернулся к тронам, где восседали древнейшие из богов Такамагахары, и у него появилось первое яркое чувство – разочарование.

– Что я здесь делаю? – прямо спросил он.

Ему ответила ослепительно прекрасная женщина, даже смотреть на нее едва получалось – так начинали слезиться глаза. Сиятельная Аматэрасу почтила своим присутствием скромного бывшего хэби, наказанного на этом самом месте человеческим существованием.

– Ты одолел великое зло и получил поклонение десятков людей, достойных уважения. Теперь двери Такамагахары открыты для тебя. Поздравляю, ты стал божеством.

Она мягко улыбалась, и свет ее улыбки заставлял отводить взгляд. Хмурый Сусаноо подпирал щеку кулаком, будто только и ждал, когда все закончится. Прекрасный лик бога луны Цукиёми был печален и отстранен. Прочие взирали со своих мест со сдержанным любопытством. Хизаши снова в центре их внимания, не на коленях, а с гордо поднятой головой. Разве не об этом он мечтал? Он заслужил свою божественность, но не попыткой помочь бедным людям, а убийством родного брата. Такая божественность не стоит и медного мона.

– Адзи-сики-така-хико-нэ пригодится помощник, – продолжила Аматэрасу. – Покровителем змей станешь ты отныне.

– Кстати, о нем, – вдруг подал голос скучающий Сусаноо. Он звучал грубо, утробно, как дикий зверь, совсем не добро. – Где его опять носит?

И спустя пару мгновений раздались шаги за спиной, и в зал вошел юный лучник в сопровождении девушки. Хизаши, обернувшись на звук, тотчас узнал ее.

– Чиёко?!

Она была жива, каким-то образом Хизаши четко это ощущал, а сюда ее привел Адзи-сики-така-хико-нэ, чье лицо было непривычно серьезно и даже сурово.

Среди богов поднялось волнение. Еще бы! Кто-то посмел притащить в Такамагахару смертную, к тому же тайно! Прямо на совет! Неслыханная дерзость.

– Послушайте все! – звонко произнес Адзи-сики. – Эта смертная – шаманка, посвященная мне в невесты. И она пришла сообщить нечто важное.

– Более важное, чем то, о чем мы говорили до твоего дерзкого появления? – спросил кто-то из старых богов.

– За дерзость прошу я прощения, – поклонился Адзи-сики, – но именно об этом и хочу я вести речь.

Чиёко рядом с ним сжимала кулаки, но Хизаши гордился ее выдержкой. Она не пала ниц перед чужим величием, лишь сильно побледнела да опустила взгляд. Наверняка она узнала Хизаши, но много ли она знала о том, что творилось сейчас в долине Хоси?

И когда оно было, это «сейчас»?

Хизаши охватил ужас. Миг в землях богов рисковал обернуться десятилетием в мире людей. А впрочем – Хизаши невесело усмехнулся, вспомнив о своей смерти – какая ему теперь разница?

– Людям не дозволено находиться здесь, – прорычал Сусаноо. – Тем более открывать рот перед богами!

В воздухе запахло грозой. Хизаши поймал взгляд Чиёко, и сердце пропустило удар. Дурное предчувствие охватило его, такое, что дышать стало тяжело. И он сказал, преодолевая сопротивление:

– Я хочу услышать, что она скажет.

– Это невозможно! – раздалось сразу на множество голосов. И красивая картинка, в которой все рады видеть Хизаши, рухнула. Нет, никто тут не рад его вознесению. Никто не жалеет, как поступил с ним тогда. Они друг другу все еще не ровня.

– Довольно, – негромкий голос Аматэрасу погасил волнения. Стало тихо, и Хизаши слышал, как тяжело дышала Чиёко. – Рано или поздно это бы произошло. Пусть он все узнает и поймет, что так было лучше для всех.

Вот оно. Хизаши вцепился в сложенный веер, едва не ломая пополам. Зал наполнился холодом, осенний ветерок пробежался по нему, шевеля дорогие одежды божеств и запутавшись в волосах Хизаши. Глаза Чиёко побелели, она вскинула голову и разомкнула губы.

– Они все здесь, они готовы говорить.

Ее голос будто бы ей не принадлежал. Хизаши понимал, что это означает, однако лично видел впервые. Адзи-сики отошел, и Чиёко плавно опустилась на колени и начала раскачиваться из стороны в сторону. Холод расходился от ее хрупкой фигуры, и Хизаши вспомнил, что может увидеть скрытое змеиным глазом – и увидел.

Они и правда все были здесь – люди, чьи лица навечно запечатлелись в памяти, даже если и стало казаться, что он забыл. Люди, добрые к нему, его первые молящиеся. Вся деревня собралась вокруг итако полупрозрачными тенями, и Хизаши ощущал на себе их взгляды. Хотелось сжаться, свернуться клубком, раствориться в агонии вины. Это желание было настолько сильно, что он поздно заметил, как одна маленькая тень отделилась от толпы и встала прямо рядом с ним. Призрачная ладошка застыла у его рукава, не в силах коснуться.

– Ей очень жаль, – сказала Чиёко, и сомнений не осталось. – Она не хотела так говорить. Хизаши-но-ками-сама…

На мгновение Хизаши увидел в дымке, скрывающей лицо мертвой души, те самые глаза-вишенки, и стало так больно, так больно! Ни одна темница мира, ни один мастер пыток не смог бы причинить боль, равную этой.

– Ты не виноват, – слышал он отстраненный голос юной шаманки, читающей в душах тех, кто уже ничего и никогда не сможет сказать сам. – Это не твоя вина. Прости нас. Прости нас. Прости нас…

Ему казалось, он слышит хор голосов – зычные мужские, мягкие женские, звонкие детские, скрипучие старческие. Конечно, это неправда, он бы не смог. Но память – коварная штука и она же такая безжалостная.

Голова Чиёко рухнула на грудь, и тени исчезли из зала, оставив после себя зыбкий аромат поминальных благовоний. Никто не спешил нарушать тишину, и Хизаши с громким шелестом хаори повернулся лицом к богам и спросил:

– Так за что я был наказан?

В голове пронеслось столько разных мыслей: «этого момента я ждал так много лет», «наконец боги признают свою ошибку», «я был прав, и все это увидят». Хизаши мог бы испытывать торжество, удовлетворение, мог злорадствовать или радоваться. Но он… он просто хотел, чтобы все поскорее закончилось.

– Что ж, тогда ты в качестве награды услышишь правду о случившемся в ту ночь, – кивнула великая богиня. – Ошибки в нашем решении сделать тебя смертным не было. Мы поступили так, потому что это могло спасти хрупкий мир людей.

– Вы не хотели меня наказать, – вдруг понял Хизаши, – вы хотели от меня избавиться.

Наверное, он стал единственным за все время существования миров, кто расхохотался в лицо богам, стоя прямо напротив их тронов. Хизаши так смеялся, что слезы выступили, и он подумал, вот бы сейчас это все слышал Кента. Они бы знатно повеселились вместе.

– Мы рады, что смогли позабавить тебя, – прозвучало будто ответ на его мысли. – Но двигали нами причины куда серьезнее, чем жизнь одного хэби.

– Еще бы, – не выдержал Хизаши. – Я ничуть не сомневаюсь.

Его грубость осталась без ответа. Лица богов скрыла золотистая дымка, и перед Хизаши возникла старая знакомая Увабами. Он догадался, что рассказывать, как все было, будет именно она, ведь боги и так уже уделили ему, жалкому существу, достаточно своего времени.

– Я предупреждала тебя, что ты можешь услышать много того, о чем бы предпочел не знать, – произнесла она. – Ты готов?

Хизаши кивнул и очутился в темной пустоте. За пределами его видимости двигалось массивное змеиное тело и сверкали яркими фонарями глаза с вертикальным зрачком. Голос Увабами звучал отовсюду, и Хизаши обратился в слух.

– У каждого живого человека есть средоточие его силы, его духа. У практикующих искусство оммёдо оно именуется средоточием ки. Это особый духовный орган, икигимо. Ходят слухи, что если поглотить чужой икигимо, заберешь его силу. И это действительно так. И были времена, когда желание легко заполучить то, над чем стоило бы работать самому, настолько охватило слабые человеческие сердца, что мир погряз в хаосе охоты. Это было очень давно, задолго до твоего рождения. И тогда боги решили, что подобное знание людям ни к чему, и с тех пор практика поедания икигимо была утеряна, а вернувшиеся к ней порицались. Но не только. Вместе с украденной силой они разрушали свои тело и дух, такова плата за запретное. Конечно же, всегда находились те, кто считал себя достаточно осторожным, чтобы избежать последствий, или же был слишком жадным или слишком смелым. Человеческая природа постоянна в своем несовершенстве. И однажды заблуждение настигло и юношу по имени Хироюки. Он мог бы остаться еще одним глупцом среди многих, кто рискнул собой в погоне за могуществом и проиграл, но даже боги не способны предусмотреть все. Хироюки обладал несгибаемой волей и отчаянной жаждой – и их причиной был мальчик по имени Ясухиро. Само его существование, такое незаметное для остальных, было для Хироюки его собственным средоточием сил. И кто знает, насколько талантливый и знаменитый в веках из него вышел бы оммёдзи, если бы не судьба, что была ему изначально уготована. Судьба нищего сироты.

Хизаши уже знал все это, заглянул в душу Хироюки и увидел всю ее злую, безысходную боль. Но и свет тоже.

– Ясухиро было суждено умереть в детстве, и так бы и произошло, не вмешайся Хироюки. Полотно судьбы потревожили, Хироюки горел своей страстью так сильно, что спалил себя дотла. На запах пепелища откликнулись в глубинах Ёми, послали демоницу соблазнить Хироюки сладкими посулами. Но даже Ёми в итоге стала для него лишь источником, а не тюрьмой. Мир давно не видел человека, что с такой готовностью отравлял себя, пока не извратил саму свою суть во имя единственного, но порочного желания – стать равным богам, нарушив главное правило. Ничего не дается просто так. Чтобы стать богом, надо заплатить сполна, умереть и только после, если твои деяния окажутся достойными Такамагахары, получить желанную награду. Деяния же Хироюки, убийцы ёкаев и ками, могли создать из него разве что демона. Это и произошло. Боги все видели, они направили хитреца Хагивару к мысли воспользоваться юным Ясухиро, чтобы обмануть его брата, они следили за битвой, вошедшей в легенды. Но знаешь ли ты, Мацумото Хизаши, что низвергнутый в Ёми, Хироюки вовсе не проиграл. И это была еще одна ошибка в ровной линии судьбы. Извращенный, переродившийся по собственной воле в совершенно новое существо, Хироюки питался энергией Ёми, и демоны, что считали себя его хозяевами, стали его рабами. А Ясухиро умер, брошенный всеми, и я была там, рядом с ним. Мой господин Адзи-сики-така-хико-нэ послал меня найти его, глубоко встревоженный судьбой человеческого ребенка. Я почувствовала в нем удивительную силу, но и подумать не могла, что своим вмешательством мы с господином внесем еще больше путаницы в эту историю. Должно быть, ты думаешь о том, что знал все и так, и я лишь трачу твое время?

Прямо перед Хизаши из тьмы выплыла треугольная змеиная голова – протяни руку и дотронешься до жемчужно-белой крупной чешуи между огромных сияющих глаз. Не верилось, что это его создательница, и если бы не она, душа Хизаши растворилась бы в вечности. Едва ли бы после всего, что натворил Хироюки, стоило ждать перерождения.

– Ясухиро стал хэби и взял себе имя Хизаши. Он утратил воспоминания о человеческой жизни, и почти двести лет в мире царил покой. Однако во владениях демонов покоя точно не было. Хироюки оставил после себя две частички души, и если бы они соединились, открылся бы его путь к свободе и к новому телу. Когда боги узнали об этом, они не могли позволить случиться большой беде. Меч Дзайнин, что Хироюки создал из своей плоти и крови, надежно скрывали под горой Тэнсэй. Оставался Ясухиро, ныне живущий жизнью хэби по имени Хизаши. И ничем бы он не был примечателен, если бы не возникшее вдруг желание возвыситься до ками. Приглядевшись, боги разглядели в его икигимо заложенную туда искусственную божественность – результат порочных изысканий Хироюки. Сам того не зная, хэби по имени Хизаши уже тогда, по сути, был богом.

Хизаши показалось, он ослеп и оглох, так его поразило услышанное. Все те годы, все те старания, все те неудачи встали перед глазами, будто случились вчера, и сколько бы человеческих чувств ни узнал Хизаши, ни одно из них не могло описать того, что он испытал сейчас. Наверное, люди попросту не способны были пережить такого. Ему хотелось оглушительно смеяться – и горько плакать. Изрыгать проклятия и посыпать голову пеплом. Поэтому он просто стоял, опустив руки, и таращился в темноту, скрывающую безжалостно искреннюю посланницу богов.

Тех богов, что обманули его.

– Если бы Хироюки через своих верных людей заставил бы переродившегося младшего брата взять в руки демонический меч, проход из Ёми открылся бы, и все, что останется Хироюки, это снова стать смертным и завершить начатое когда-то. И тогда было решено уничтожить хэби по имени Хизаши, чтобы вместе с ним исчез бы и шанс для его брата.

– Но они просчитались.

– Можно сказать и так. Но ты и сам поучаствовал в своем падении. Ты нашел ту затерянную в лесах деревню, ты добился их поклонения. Ты был ослеплен желаниями, как и твой брат.

– Те люди погибли по воле богов, решивших, что творят благое дело.

– Даже богам нужны причины для таких суровых наказаний, как казнь. Но двое из них, слишком молодых, чтобы смотреть беспристрастно, убедили суд сохранить Хизаши жизнь, заменив казнь на изгнание и заключение в смертной оболочке. Твое новое тело не могло бы справиться с мощным икигимо, хранящим в себе спящую божественность. Если бы и твой дух был настолько же слаб, как и плоть… Однако ты продолжал бороться, и Хироюки смог убедить тебя завладеть Дзайнином. Цепочка роковых событий была запущена.

О дальнейшем Хизаши уже догадывался. Он поверил гадателю, что лишь демонический меч вернет ему сущность ёкая – его истинную, как он думал. Потом они с Кентой создали связь во время подготовки к Гаппай-но хи, и дремлющая в Хизаши божественность стала их общей. Потом Кента забрал меч раньше Хизаши, и Хироюки завладел его телом, заманил в Ёми, чтобы отравить его разум и дать росткам зла прорасти. Там же, в Ёми, он разделил их с Кентой, и Хизаши ненадолго вновь стал Ясухиро. Еще позже, ведомый жаждой мести, Хироюки едва не вырвал икигимо младшего брата, но обнаружил, что может забрать заветную божественность, не убивая, а используя его связь с Кентой. Так у Хироюки в руках оказалось подходящее тело, а ритуал, искаженный в памяти Куматани Сугуру демоницей Эри, на время вернул Хироюки подобие физической формы.

– Но я не понимаю, – начал Хизаши, – почему же Хироюки прямо там, после ритуала, не перенес себя в тело Кенты? Почему продолжил играть с нами?

– Его силы, к счастью, не беспредельны, – ответила Увабами. – Лишившись тела, сущность нуждалась в подпитке, иначе он бы не смог все сделать правильно.

Верно, они ведь предполагали, что врата в Ёми, открывшиеся в долине Хоси, были нужны Хироюки как источник силы, поэтому он не покидал облюбованного места, дожидаясь, пока жертвы сами к нему придут. Все стало ясно, и в то же время окончательно перестало укладываться в голове.

– Какая жестокость, – проронил он, и каждый звук сочился горечью. – Разве я чем-то заслужил такое? Разве это и есть божественная справедливость?

Его голос окреп и под конец разбил тьму на осколки. Вокруг снова был помпезный багрово-золоченый зал, и Хизаши стоял в его центре у всех на виду. Должно быть, они слышали все от первого до последнего слова, а если и нет, плевать. Пусть и дальше лелеют свои тайны и мнят себя защитниками людей. С Хизаши хватит.

– Весело вам было водить меня за нос? – спросил он безо всякого почтения. В его глазах боги потеряли все причины для уважения. – И что дальше? Придумаете новый повод меня убить?

– Да как ты… – Сусаноо начал подниматься, но сиятельная Аматэрасу остановила его изящным взмахом руки.

– Теперь тебе известно все, но вижу, разум твой еще не понимает наших истинных мотивов. Богам ведомо многое, мы зрим нити судьбы, и нам известно, какие великие бедствия обрушились бы на мир людей, добейся Хироюки успеха. Одна жизнь взамен на тысячи тысяч. У тебя будет бесконечность, чтобы принять это. Такамагахара отныне твой новый дом.

– Мой дом там, где меня ждут, – возразил Хизаши. – И где готовы принять любым. Забирайте вашу бесполезную божественность и просто верните меня обратно.

Поднялся недовольный гул. Еще бы – какой-то змей отринул великий дар, за который иные отдали бы целое царство. Хизаши усмехнулся. Он чувствовал, как снова становится собой и сердце бьется в ожидании новой встречи.

Встречи с Кентой.

– Что ж, пусть будет по-твоему. Однако мы готовы исполнить одно твое желание, хэби по имени Хизаши.

Можно было пожелать что угодно, боги заслужили, чтобы их проучили немного. Но, подумав, Хизаши сказал:

– Подарите перерождение Хироюки. Пусть его следующая жизнь будет лучше предыдущей.

Не дожидаясь согласия, он отвернулся, и в тот же миг зал растворился в яркой вспышке, и Хизаши ощутил себя легким, совершенно невесомым. Это был не он, это был его дух, преодолевающий расстояние, неподвластное плоти.

Он летел домой.

Мир людей встретил его по старой памяти – обещанием скорого дождя. Воздух был влажным, освежающим, и Хизаши вдохнул с наслаждением, наполняя грудь ощущением жизни. Он – живой. У него есть руки и ноги, но он больше не чувствует себя ничтожным и слабым, и при этом сам пока не понимает, кто он – человек или ёкай, бог или смертный. Хизаши вытянул руку, растопырил пальцы, сквозь них глядя на хмурое сине-серое небо, обрамленное лениво шевелящимися ветками, и подумал, а не плевать ли? За него и так слишком долго выбирали, почему бы ему теперь просто не быть?

Хизаши неторопливо пошел по тропинке, ведь раз она есть, значит, обязательно куда-нибудь да приведет. По обеим сторонам тянулся светлый, чуть тронутый увяданием лес. У Хизаши не было знания ни где он, ни сколько времени отсутствовал, будто и правда пережил новое рождение, начал с чистого листа. Ноги легко несли вперед, а ветер подталкивал в спину. Встреченные лесные ёкаи не прятались при его появлении, но провожали настороженными и любопытными взглядами. Хизаши гордо проходил мимо, он чувствовал, что должен быть совсем в другом месте сейчас, и оно было где-то близко.

Лишь раз он остановился, когда случайная капля упала на лицо и сорвалась с кончика носа. Хизаши поёжился и поспешил скорее вперед. Появилось странное чувство, будто его где-то очень ждали, а он опаздывал. И нить натянулась, заныла, звала, тащила все дальше и дальше. Ему казалось, он узнает здешние места, а в следующий момент одергивал сам себя. Ну право, все леса одинаковы. Но этот… Что-то в нем было особенное.

И тут случилось то, чего Хизаши никак не ожидал. Он услышал молитву.

Когда-то очень давно ему доводилось переживать подобное, но он был глуп, горд и самолюбив, он не мог тогда проникнуться истинной красотой посвященной ему молитвы, не видел ее звонкой, светлой чистоты. Она как песня, как мелодия, наполняющая восторгом каждый сун тела. Хизаши смотрел на свои руки – золотой свет просачивался сквозь тонкую бледную кожу. Хизаши сиял.

Скоро он добрался до опушки и там, где уже виднелся просвет между деревьями, у самых корней вековой сосны, что не обхватить и в две пары рук, приютилось крохотное святилище. Несколько плоских камней для фундамента да деревянный скат крыши на простых опорах, натянута симэнава с бумажными лентами сидэ, а внутри блюдо с подношениями. Хизаши подошел ближе, опустился на колени и несмело коснулся шершавой поверхности досок. В этом скромном святилище не было изображения ками и таблички с именем, но одного касания – нет, одного взгляда – хватило, чтобы понять все.

А дождь таки начался. Хизаши по привычке сжался в ожидании холода, но не успел даже чуть-чуть намокнуть. Тень зонта упала сверху, и сердце заныло, не поймешь, от радости, или от боли.

– Я знал, что рано или поздно ты вернешься, – сказал Кента.

Хизаши так жаждал этой встречи, но отчего-то застыл, не находя в себе смелости взглянуть Кенте в глаза. Что он увидит, когда обернется? Может, знакомое лицо с родинкой у губы, может, седого старика, ждавшего слишком долго.

Хизаши медленно поднялся и заставил себя смело встретить свой страх.

– И правда ты, – улыбнулся Кента, и в этой простой фразе было скрыто столько всего, что Хизаши ни за что бы не разглядел прежде, но ясно ощущал сейчас. У людей все вперемешку: радость омрачена разочарованием, надежда – страхом, но в горе всегда есть место вере, а слабость – начало настоящей силы.

– Это я, – ответил Хизаши.

– Я перестал тебя чувствовать, но не верил, что тебя нет.

Зонтик над их головами дрожал, и капли срывались с него, заключая двоих людей в серебряный струящийся кокон.

– Меня и не было, – ответил Хизаши.

– Сорок девять дней прошло.

– И ты ждал?

– Разве у меня был выбор?

– Я… – Хизаши не знал, что сказать, все слова виделись неуместными, не передающими и малой доли того, что творилось в душе. – Я отказался стать богом, но почему-то все равно не стал человеком. Теперь я вижу, что это из-за тебя.

– Пусть я один буду служить тебе, это неважно, – заявил Кента с той горячностью и прямотой, которой Хизаши так не хватало. – Пришло время выбирать своих богов, и я выбираю тебя.

– Едва ли я достоин, – проронил Хизаши. – Эй! Ты что творишь?!

Он успел схватить Кенту за руку и не дать опуститься коленями в грязь.

– Считаешь себя недостойным быть моим богом? – спросил Кента. – Тогда прошу, будь моим другом.

Он шагнул вперед и заключил Хизаши в объятия. Зонт упал на землю, но дождь не коснулся их, окруженных божественным светом, однако истинное тепло и истинный свет исходили именно от Куматани Кенты. Это он не дал Хизаши стать таким же, как его безумный брат. Он без устали взывал к его человечности, и она откликалась на зов вопреки желаниям разума. Пока он верит в Хизаши, тот готов быть хоть ёкаем, хоть богом, хоть человеком.

– Хизаши-но-ками-сама, – тихо произнес Кента, размыкая объятия. – Надо придумать тебе звучное имя, что скажешь?

– Я скажу, что мне все еще не нравится дождь, даже если я под ним не мокну, – проворчал Хизаши. Кента усмехнулся, угадав за этим смущение, и поманил за собой.

– Идем домой.

– Домой? – удивился Хизаши.

– Увидишь, – Кента протянул руку. – Доверься мне.

Разумеется, Хизаши позволил увести себя прочь от святилища в корнях старой сосны, туда, где за деревьями из земли вырастал не менее старый дом. Едва его увидев, Хизаши узнал родные стены. Здесь он когда-то родился, здесь познал первые радости и первое горе.

– Не может быть… – вырвалось у него.

– Мы с ребятами его немного подлатали, – Кента неловко почесал затылок, – с божьей помощью.

Ну без божественного вмешательства вернуть двухсотлетней развалине более или менее жилой вид было бы невозможно.

– Но зачем? – вот что его терзало.

– Как это зачем? – удивился Кента. – Мы не можем вернуться в Дзисин после всего случившегося, но у тебя должно быть место, куда ты придешь и где я буду ждать тебя. Этот дом, – он повернулся к нему, и голос его потеплел, – может стать таким местом. Здесь все началось, но пусть останется лишь воспоминанием. А мы же создадим для себя новые.

– Так ты все знаешь?

Кента кивнул.

– Когда я навещал матушку, мне явился Лунный медведь и поведал одну грустную историю. Хизаши… Хизаши, я не стану жалеть тебя, это будет унизительно. Но мне жаль тех лет, что прошли в обмане.

– Мне тоже, – тихо отозвался Хизаши, не сводя глаз с крытой соломой крыши, – мне тоже.

Позже они сидели у огня, а снаружи по-осеннему лениво моросил дождь. Хизаши смотрел на огонь, и его глаза видели гораздо больше, чем языки пламени, постепенно оседающие на сером ковре углей. Пахло заваренными травами, и этот запах, такой домашний, наполнял тело теплом. Как оказалось, Цукикава, деревня Кенты, была совсем рядом от места, где родился на свет Ясухиро, и древнее кладбище было ни чем иным, как останками погубленного Хироюки селения.

– Я хочу кое-что показать тебе, – сказал Кента и скрылся за перегородкой. Вернулся с длинным мечом, протянул его Хизаши двумя руками. – Когда тело Хироюки исчезло, на его месте остался лежать Дзайнин. Я подумал, что стоит сохранить его для тебя как память. Делай с ним что пожелаешь.

Хизаши принял тати и погладил затупившееся лезвие. Оно было тусклым и безжизненным, ничего уже не отражало, и Хизаши вздохнул.

– В нем не осталось души, теперь это просто очередная бесполезная железяка.

И с этим словами он разломил его на две части. Память о брате сохранится в душе, беречь еще и меч совсем не обязательно. Он родился из тела и духа Хироюки, к ним же и вернулся.

– Пусть прошлое останется в прошлом, – сказал он. – Мы похороним Дзайнин завтра, а сейчас поговори со мной, Кента.

И Кента начал рассказывать о том, как все закончилось. Едва Хизаши вознесся в Такамагахару, а тело Хироюки исчезло без следа, оммёдзи бросили все дрязги, вместе закрыли врата в Ёми и добили вырвавшихся оттуда тварей. Ёкаи, пришедшие с Аратой, помогали людям. Но стоило разобраться с врагом, как временные союзники снова восстали друг против друга.

– Ты знал, что глава школы Кёкан на самом деле не человек, а ёкай? – спросил Кента. – Никто так и не увидел его, но он говорил через Арату. Помнишь же, как было, когда вы изгоняли Хироюки из меня? Арата и Аканэ-сан вместе способны становиться проводником для главы школы.

Таким образом глава Кёкан обвинил Дзисин в жестокости и алчности, во всеуслышание заявил, что их непомерная гордыня привела к трагедии. Фусин тоже досталось за их бездействие и трусость. Кто знает, не случилось бы еще одной битвы в долине Хоси, если бы не подоспели люди императора.

– Так он все же решился вмешаться? – хмыкнул Хизаши.

– Боюсь, мир оммёдо ждет много испытаний. Великие школы покрыли себя позором, столичный департамент оммёдо уже занялся разбирательством. Ничего больше не будет как прежде.

– Может, оно и к лучшему, – покивал Хизаши и прикрыл глаза.

– Учида Юдай вернулся в Фусин, он надеется изобличить предателей и судить их. Мадока все еще в Дзисин, несмотря ни на что, и так же жаждет славы в веках, а сейчас самое удачное время совершить какой-нибудь подвиг. Сасаки стал личным учеником главы Кёкан, должно быть, в будущем это место отойдет ему.

Он говорил что-то еще, но Хизаши заснул под его негромкий голос. И ему ничего не снилось.

А на рассвете он стоял возле своего святилища, скрытого во влажной тени сосны, чьи могучие корни обвивали фундамент, и нежный свет восходящего солнца ронял на него робкие блики. Хизаши еще не до конца проникся своим новым статусом. Бог… Будучи маленькой серебряной змейкой с большими стремлениями, он мечтал стать ками, а получил гораздо больше, когда уже готов был навсегда остаться человеком. Может, при всей своей несправедливости боги сделали ему самый ценный подарок, какой только могли, – дали почувствовать людей, понять и полюбить их, став их частью. Однажды, в следующей или много жизней спустя, Хироюки тоже поймет то важное для себя, что подарит ему покой.

– У нас вся жизнь впереди, – сказал Кента, неслышно подойдя со спины. – Давай проживем ее так, как хотим мы?

Они встали плечом к плечу, глядя, как утро омывает светом крошечное святилище никому не известного божества, собирающегося оберегать не землю, не дом, не деревню, а одного особенного человека, пока над ними обоими не зайдет солнце.

– Куда пойдем? – спросил он.

– Туда, где нужна наша помощь, – ответил Кента. – Выбирай любую дорогу, каждая из них приведет нас к тем, кто нас ждет.

– Тогда идем на юг, – решил Хизаши.

– Почему не на север?

– На севере холоднее, – рассудил Хизаши и шлепнул Кенту веером по плечу. – Лучше заботься о своем божестве, Кента-кун. И, кстати, я хочу есть.

Наступивший день был наполнен теплом и светом, омытый дождем лес сверкал подсыхающей влагой, будто усыпанный хрусталем. Дорога на юг начиналась от домика на отшибе, и Хизаши с Кентой ступили на нее одновременно.

Три месяца спустя

Начало месяца сивасу возле горы Тэнсэй было укрыто белым-белым снегом, но холод не казался злым и колючим, наоборот, бодрил не хуже пиалы хорошего вина. Именно такое Хизаши планировал заказать на всех в идзакае, куда они с Кентой направлялись по главной улице Ямаситы. Ранняя даже для здешних мест зима придавала городу сказочный вид, как из той легенды, что Хизаши рассказывал Кенте и Мадоке перед Ониби-мацури. Шла середина часа Пса, и, несмотря на все беды, свалившиеся на голову Дзисин, ее ученики так же безмятежно проводили дни своей юности, сбегая с горы в город, где можно было повеселиться, вкусно поесть и от души выпить. Красные фонари идзакаи манили погрузиться в теплое ароматное нутро и забыть обо всех своих горестях и тревогах.

– Мы бы уже закончили обучение, если бы не ушли раньше, – сказал Кента. На нем, как и на Хизаши, не было формы школы оммёдо и экзорцизма, но любой, глядя в его глаза, увидел бы в них опыт и мудрость настоящего оммёдзи.

– Жалеешь?

– Ничуть. Но лицензию на самостоятельную работу получить все-таки придется.

Хизаши безразлично пожал плечами. Ему, юному еще божеству, на всякие человеческие бумажки было наплевать.

За три минувших месяца они побывали в двух деревнях, где сражались с одичавшими ёкаями и затерявшимися среди людей выходцами из Ёми, оголодавшими и одуревшими от вседозволенности. И вот возвращались к горе Тэнсэй, чтобы повидаться с товарищами.

В идзакае было шумно, но никто не обратил внимания на двоих путников, заглянувших погреться. Они отряхнули снежинки с одежды и волос, поздоровались с хозяином, и тот сразу узнал знакомые лица, указал за ширму, где их уже ожидал первый гость.

Учида Юдай пил чай, сидя спиной к подошедшим. С ног до головы в черном, только ворот сияет снежной белизной, верная нагината тут же, подле него. Едва зашуршала одежда, как он отставил чашку и произнес:

– Вы долго.

– И тебе доброго вечера, фусинец. – Хизаши обошел его и опустился на дзабутон.

– Это не совсем верно, – поправил Юдай. – Строго говоря, я уже несколько дней как покинул ряды школы Фусин.

Об этом ни Хизаши, ни Кента не знали.

– Как же так? – удивился Кента, усаживаясь подле Хизаши.

– Разве ты не собирался изобличить там всех? – поддел Хизаши. – Или предатели закончились так быстро?

– Мне предложили служить при столичном департаменте оммёдо, – ответил Юдай, закрыв глаза на издевку.

– Значит, тебя можно поздравить?

– Нет. Я еще не согласился.

Таланты и ум Учиды заметили за пределами его бывшей школы, но принципиальному фусинцу пока было сложно понять, какой путь правильный именно для него. Но Хизаши знал, что скоро он разберется. Он и правда очень умный, этот Учида Юдай.

Не успели договорить, как стало в два раза теснее и в десять – громче. Это пришел Мадока Джун. Кажется, он еще подрос и окреп с их последней встречи, когда он хлопнул Хизаши по плечу, разве что треск не раздался.

– Мацумото! Кента! Вы и правда пошли путем героев, прям как Морикава-сэнсэй и Сакурада-сэнсэй! – Он потянулся хлопнуть и Учиду по спине, но иногда даже в нем просыпалось здравомыслие. – Храбро искореняете зло, не требуя ничего взамен.

– Вообще-то требуем, – поправил Хизаши. – Мы еще не настолько герои, чтобы совсем отказаться от еды.

Принесли столько закусок, что можно было накормить десять Мадок, к счастью, он у них один, но аппетит его ничуть не изменился.

– Не хватает Сасаки, – сказал Джун, подливая Учиде вина, пока Кента делал то же самое для Хизаши. – Слышал, он стал личным учеником главы Кёкан, теперь вообще ни на что времени нет.

– А ты, не иначе, метишь в новые главы Дзисин? – поддел Хизаши.

– Да больно надо, – отмахнулся тот. – Герои не стремятся к вершинам, они живут ради подвигов. Ну же, выпьем скорее за это!

Он опрокинул в себя всю пиалу и довольно причмокнул.

– Я тут подумал, может, нам свою школу создать, а? А то Сасаки скоро и впрямь главой станет, кто бы мог догадаться.

Кента пил все так же мало, хотя бояться больше было нечего, никто не заберет контроль над его телом, пока разум затуманен, однако он больше улыбался и слушал других, изредка теребя агатовые бусины на запястье, чем уделял внимание напиткам.

– Мы навестим его по пути отсюда? – спросил он у Хизаши.

– Если Кёкан нас впустит.

– Мне почему-то кажется, что впустит, – сказал Кента.

– К слову об этом, – вклинился Мадока. – Так Мацумото у нас теперь не ёкай?

Под взглядом Кенты Хизаши даже как-то смутился.

– А тебя что-то не устраивает, макака?

– Эй, ты посмотри на меня, – Мадока поиграл мышцами, и просторное кимоно не могло этого скрыть, – я император среди макак!

Улыбнулся даже Учида, а Хизаши меж тем продолжил:

– Я просто Мацумото Хизаши, этого достаточно.

Он поднял наполненную до краев пиалу, чтобы выпить ее с друзьями, с которыми прошел через многое. Они ценили друг друга и ненавидели, доверяли и разочаровывались, хотели убить и спасали, рискуя жизнью. Три года, вместившие в себя все, чего Хизаши был лишен двести лет, в конце концов, окупили все. Если бы маленький Ясухиро мог чувствовать себя частью этого, если бы Хироюки мог опереться на чье-то плечо, когда не хватало сил – все бы сложилось иначе. Однако Хизаши больше не собирался сетовать на судьбу, ведь она в итоге привела его сюда, в эту наполненную смехом идзакаю в тени укрытой снегом горы.

«Пусть в новой жизни, мой брат, тебе будет с кем разделить кувшинчик сакэ, – подумал он. – Этот глоток за тебя».

Глубокой ночью по пути в рёкан Хизаши вдруг почувствовал что-то знакомое и остановился. Плавно сыпали с неба снежинки, оседая на его белых волосах, стянутых в хвост алым шнурком, цеплялись за длинные ресницы Кенты. В городе погасили почти все огни, но взгляд Хизаши уже уловил преследующую их тень.

– Кое-кто хочет с тобой поговорить, – обратился он к Кенте и подтолкнул его в спину. – Иди, я подожду.

Хизаши отошел подальше, но, так уж вышло, ясно слышал каждое сказанное слово.

– Чиёко-тян? – удивился Кента. – Откуда ты здесь, да еще так поздно?

Ее голос звучал тише.

– Не хотела нарушать ваше единение с друзьями, – ответила она, и Хизаши ощутил на себе ее взгляд, но сделал вид, что просто любуется зимними звездами. – Но и не подойти не могла.

– Как ты? Как живешь теперь?

– Я вернулась в семью, мне еще столькому надо научиться, чтобы делом отблагодарить своего небесного покровителя Адзи-сики-така-хико-нэ за помощь. Никто не знает, что я здесь, мне надо поскорее вернуться, но… Скажи, Кента-кун, появился ли у тебя ответ для меня?

Снежинки падали медленно и красиво, и время тянулось, точно завороженное их холодным танцем. Чиёко ждала, а Кента не спешил ничего обещать.

– Прости, Чиёко-тян. Я чувствую, что мое предназначение в том, чтобы очистить земли от влияния Ёми после всего того, что успел натворить Хироюки. Это наш долг. Мы еще столько должны сделать, стольким помочь, во стольких местах побывать. – Кента замолчал, но вскоре продолжил виновато: – Мне жаль, что я не могу остаться с тобой сейчас. Быть может, судьба снова сведет нас, но если к тому моменту ты будешь счастлива, это станет великой радостью и для меня.

– А если я все еще буду ждать? – тихо спросила она.

Хизаши не услышал слов Кенты, потому что не хотел. Решали ли за них боги, кому какой путь уготован, или они вырвали себе свободу выбирать самим, время покажет.

– Ты ведь и правда мог остаться, – сказал он Кенте, когда тот присоединился к нему по дороге в рёкан. – Эта шаманка хорошая девушка. Завел бы семью, мать бы порадовал.

– Матушка рада, что я жив и что живу достойной жизнью. Однажды, верю, путь приведет меня к порогу дома, но пока он еще только начинается.

Они посмотрели на цепочку огней, опоясывающую гору Тэнсэй. Хизаши подумал о том, что в этом была своя ирония – школа, которая должна была дать ему шанс снова стать ёкаем, дала ему друга, дороже которого нет ничего на свете. А вот о чем думал Кента, Хизаши спрашивать не стал. Он чувствовал его – и этого было достаточно.

– Утром двинемся дальше, – сказал Кента.

– Куда теперь?

Кента посмотрел на звезды и широко улыбнулся.

– Да куда угодно. Империя так велика! Стольким еще требуется наша помощь.

Хизаши было все равно, какое направление они выберут, главный выбор он уже давно сделал.

– Тогда идем, – сказал он, – мой друг.

А вскоре в Ямато начали из уст в уста передавать удивительную легенду о двух героях, путешествующих по самым дальним уголкам огромной империи, чтобы помогать всем, кто страдает от разгула злых сил. Один из них – прекрасное беловолосое божество, чей веер острее меча, а взгляд проникает даже сквозь завесу жизни и смерти. Второй же – могучий юноша, чья доброта спасает заблудшие души и озаряет самую непроглядную тьму. Это легенда о бывшем ёкае, пожертвовавшем собой, и о человеке, одолевшем зло в самом себе, о дружбе, способной пройти сквозь века и перерождения, о связи, которую не оборвать.

Это легенда о змее, и она самая правдивая из всех.

Благодарности

Вы прочитали четвертый – завершающий – том «Серебряного змея в корнях сосны». Мы начали этот путь длиною в четыре года вдвоем, а завершаем в окружении людей, полюбивших Хизаши и Кенту так же сильно, как и мы. А может, и больше.

Совсем как Мацумото Хизаши, вступивший в борьбу со своей судьбой в гордом одиночестве, преодолевая трудности и лишения, он обрел настоящих друзей и сторонников.

И сегодня, после того как вы перевернете последнюю страницу и узнаете, чем же закончилась эта история, мы хотим поблагодарить тех, кто двигался к цели вместе с нами.

Спасибо нашим редакторам Михаилу Форрейтеру и Елене Яковлевой за то, что однажды поверили в нас и дали жизнь «Серебряному змею» в виде бумажной книги.

Спасибо нашей подруге и бессменному третьему соавтору – Свете Волковой за то, что была рядом, когда это было необходимо.

Спасибо Фонарику, Картошечке, Акаме, cervidae (и другим талантливым художникам), а также всему нашему маленькому, но очень уютному фандому Змеешат за любовь, юмор, фанфики и фанарты, за безумные теории и привлечение новых читателей.

Спасибо Ксении Сонн и всему bromance.club за горячие обсуждения в совместных чтениях и за хорошее настроение.

А также всем-всем-всем, кто читал, кто писал отзывы, кто рекомендовал книгу друзьям и знакомым, всем, кто внес свой вклад в развитие и продвижение «Серебряного змея в корнях сосны».

Глоссарий

Адзи-сики – мужское синтоистское божество, считается покровителем земледелия и змей.

Адзуки-арай – ёкай, промывающий в реке красную фасоль-адзуки с шелестящим звуком, в некоторых районах выглядит как пучеглазый маленький монах.

Адзуки-хакари – ёкай, живущий под крышей в некоторых домах и храмах, появляется к полуночи со звуком тяжёлых шагов между верхним этажом и крышей.

Акатётин – традиционный красный бумажный фонарь, который вывешивают перед идзакаей.

Аматэрасу – богиня солнца в японской мифологии. По легенде, Аматерасу была рождена из левого глаза Изанаги, одного из богов, которые создали Японию. Управляет светом и теплом. Её почитают как символ жизни и рождения.

Амэ-онна – дух дождя в японском фольклоре.

Бакэнэко – демоническая кошка в японском фольклоре, обладающая магическими способностями.

Бива хоши – странствующие исполнители в средневековой Японии, чаще всего слепые.

Бурубуру – дух малодушия, рождается, когда человек совершает трусливый поступок, и, следуя за ним, хватает за ворот и касается задней стороны шеи.

Вагаси – традиционный японский десерт на основе красной фасоли адзуки.

Воспитанники – так в романе называют юношей, не прошедших вступительный экзамен, но оставшихся в школе оммёдо и экзорцизма, чтобы подготовиться к повторному поступлению. Воспитанники повышаются до младших учеников, потом до старших, пока не становятся полноправными экзорцистами.

Гараппа – тот же каппа, но с более вытянутым телом и длинными конечностями.

Горё – разновидность мстительных призраков, дух мертвого аристократа.

Гэнкан – прихожая в традиционном японском доме, где оставляют обувь; отделена высоким порожком.

Даймё – крупный военный феодал средневековой Японии.

Демоница из Кифунэ – персонаж японского фольклора.

День Собаки – особый день согласно синтоистской религии, наступает каждые 12 дней.

Дзабутон – традиционная подушка для сидения на полу.

Дзайнин – в книге легендарный демонический меч, который в Дзисин забрали в качестве трофея на победу над демоном, в переводе означает «грешник».

Дзасики-вараси – разновидность ёкая, домовой дух, считается, что дзасики-вараси приносят в дом удачу.

Дзё – историческая японская мера длины, равная примерно 3,03 м.

Дзёро-гумо – персонаж японской мифологии, женщина-паук.

Дзикининки – злой ёкай, пожирающий трупы людей.

Дзиммэндзю – ёкай в форме дерева с плодами в виде смеющихся человеческих голов.

Дзинко – лис-оборотень, который не прочь закусить незадачливыми путниками, а до того наиграться с ними вдоволь.

Дзюнихитоэ – традиционный многослойный (до 12-ти слоев) японский костюм аристократок.

Дзями – общее определение духов – проявлений злой воли гор и лесов.

Дзятай – вид цукумогами, оживший пояс от кимоно, считается, что он может по ночам душить людей.

Досинкай – можно примерно перевести с японского как «праздник единства».

Ёкаи – общее название для сверхъестественных существ японской мифологии. В книге являются одним из классов существ наряду со злыми духами, демонами, ками и богами.

Иваанабуру – в переводе с японского примерно означает «дыра в скале».

Идзуми – в переводе с японского означает «источник».

Идзю – обезьяноподобный ёкай, который за еду переносит грузы через горные перевалы.

Икигимо – мифический внутренний орган, в котором заключена сила человека или ёкая. Если его съесть, можно забрать эту силу себе.

Има – в переводе с японского означает «сейчас». Меч Куматани Кенты.

Инари – богиня плодородия, исцеления, удачи в японском пантеоне синто.

Ирори – традиционный японский очаг, представляет собой деревянное углубление в полу с песком для защиты от возгорания с подвешенным над ним крюком для чайника/котелка и т. д.

Кава-агако – родич каппы, похож на краснокожего ребенка, может имитировать детский крик.

Каватаби – «кожаные таби», у которых голенища были из оленьей кожи, носились под варадзи.

Каёку – в переводе с японского означает «бескорыстие».

Кайдан – фольклорный жанр в Японии, рассказы о страшном и сверхъестественном.

Кайка – «блуждающие огни».

Ками – в синтоизме духовная сущность, присущая всему живому. В книге трактуется как мелкое божество места, имеющее свое святилище.

Камидана – миниатюрный домашний алтарь, предназначенный для хранения синтоистского ками.

Камикири – насекомоидные ёкаи с клювом-ножницами и острыми руками-бритвами, которые по ночам отрезают у спящих волосы.

Камон (мон) – семейный герб в Японии, представляет собой стилизованное изображение, вписанное в окружность.

Касаги – горизонтальная перемычка в воротах тории.

Каса-обакэ – цукумогами, получившийся из ожившего зонтика.

Кёкоцу – призрачный скелет в полуистлевших останках савана.

Кидзё – демоница-людоедка с уродливой внешностью. Зачастую прежде были людьми, но из-за проклятия, преступления или сильных негативных эмоций превратились в чудовищ.

Кидзимуна (или бунгая – «большая голова») – духи старых деревьев, ёкаи преимущественно из мифологии японского острова Окинава.

Кин – историческая мера длины, равная примерно 600 гр.

Комаину – японское мифическое животное, напоминающее смесь льва и собаки. Используются в качестве стражей, стоящих парами у входа в синтоистский (иногда буддийский) храм.

Кото – японский щипковый музыкальный инструмент.

Кукури-хакама – хакама с завязками на полах, позволяющими регулировать ширину штанин.

Кэндзюцу – древнее японское боевое искусство владения мечом. В переводе с японского означает «искусство меча».

Магари – плоские жареные кондитерские изделия из рисовой муки.

Мико – служительница в синтоистском святилище.

Минка – традиционный тип японского дома.

Мон – мелкая медная монетка, распространенная в Японии с середины XII века по 1870 год.

Мурёку – в переводе с японского «беспомощность».

Накимэ – в переводе с др. яп. «плачущая женщина», «плакальщица»), фазаниха – посланница небесных богов на землю.

Ногицунэ – дикие лисы-оборотни, не брезгующие человечиной.

Нодзути – змееподобный древний ёкай, похожий на покрытую жестким мехом толстую короткую гусеницу с огромным зубастым ртом.

Нодэра-бо – одетый в лохмотья призрак тощего монаха, который по ночам бродит среди руин заброшенных храмов.

Нурарихён – могущественный ёкай с обманчивой внешностью, часто выглядит внешне добродушно, с удлиненной тыквообразной головой и старческим лицом.

Нурикабэ – в японском фольклоре чудовище в виде большой невидимой стены, загораживающей проход.

Нурэ-онна – женщина-змея, живущая в водоемах, она заманивая мужчин своей женской половиной, нападает на них и съедает.

Нэкомата – двухвостый кот-ёкай.

Обакэ – общее название для монстров, призраков или духов в японском фольклоре.

Обариён – ёкай размером с ребенка, который любит кататься на спине у людей и вытягивать их жизненную силу.

Одзи-сама – вежливое обращение к дедушке.

Окономияки – большие капустные оладьи с основой из яичного теста и капусты и начинкой из всего, чего захочется.

Омамори – японский оберег, выглядит как подвеска в виде тканевого мешочка с вложенным в него заклинанием на бумаге или деревянной табличке.

Оммёдо – традиционное японское оккультное учение. Пришло из Китая как система гаданий, изгнания злых духов и защиты от проклятий. Человека, практикующего оммёдо, называют оммёдзи. В книге оммёдо отождествляется с магией.

Они – разновидность демона в японском фольклоре, известны свирепой и злой натурой. В контексте книги употребляются в значении «черт».

Ониби – в японской мифологии блуждающие призрачные огни. Ониби-мацури – в переводе с японского означает примерно «фестиваль Блуждающих огней».

Онрё – беспокойные разгневанные духи людей, умерших с сильными эмоциями ярости, ненависти, обиды.

Осорэ – многозначное понятие, в данном произведении понимается как зловещая аура, которая концентрируется вокруг ёкая, иными словами, аура страха.

Отороси – редкий и очень опасный ёкай, выглядящий как волосатый горбатый зверь на четырех лапах, с внушительными зубами и когтями.

О-фуро – традиционная японская ванна.

Райдзин – бог грома в синтоистской религии.

Рё – основная денежная единица, принятая в книге.

Рёкан – традиционная японская гостиница.

Ри – историческая японская мера длины, равная примерно 4 км.

Ронин – воин феодального периода Японии, потерявший покровительство своего сюзерена.

Рэйки – в контексте данной книги техника медитации для исцеления.

Рэнгакай – собрание поэтов, вместе слагающих рэнга (жанр японской поэзии, где в сочинении стиховторения участвует несколько человек, чередуя строки).

Сагари – ёкай, который представляет собой живую голову мертвой лошади, висящую на дереве. Рождается, когда под деревом умирает от болезни лошадь, и дух ее сливается с деревом.

Симэнава – верёвка, сплетённая из рисовой соломы нового урожая, которой в традиционной японской религии синто отмечают священное пространство.

Сирё – японский призрак мертвого человека, исключительно злобный и отвратительный на вид.

Сиримэ – ёкай весьма необычного вида, он имеет глаз на месте анального отверстия, которым пугает припозднившихся путников. Буквально переводится как «глаз и ягодицы».

Содзу – полая бамбуковая трубка, которая наполняется водой и опрокидывается, ударяясь о камень с характерным стуком. Пустая, она возвращается в прежнее положение, пока снова не наполнится водой. Используется для отпугивания животных.

Сокутай – традиционная японская одежда, которую в эпоху Хэйан носили преимущественно придворные и аристократы при императорском дворе.

Сугэгаса – традиционная коническая шляпа из волокон бамбука, тростника или соломы.

Сун – историческая мера длины, равная примерно 3,03 см.

Сусаноо – бог ветра в японской мифологии. По легенде, он появился из капель воды, которыми первый на свете бог-мужчина Идзанаги омыл свой нос после того, как вернулся из страны мёртвых.

Сэмпай – дословно «товарищ, стоящий впереди», человек, у которого больше опыта в той или иной сфере. В данном контексте – ученик, который проучился дольше, то есть старший ученик.

Сэнто – японская общественная баня в противовес семейной – офуро.

Сяку – историческая японская мера длины, равная примерно см.

Таби – традиционные японские носки высотой до лодыжки с отделенным большим пальцем, таби носят с гэта и другой традиционной обувью.

Тайма-но кэн – священное оружие, которым невозможно ранить человека, но можно раз и навсегда изгнать злых духов, акума, ёкаев и даже демонов.

Така-торо – буквально переводится как фонарь и происходит от слова «торо», традиционный японский фонарь. В книге означает маяк.

Тануки – ёкай-оборотень в виде енотовидной собаки, символизирующий счастье и благополучие.

Тати – длинный японский меч, не засовывался за оби, а подвешивался на пояс лезвием вниз. Более длинный и более изогнутый, чем катана.

Тётин – традиционные японские переносные фонарики с ручкой наверху.

Тэмидзу – церемония омовения рук и рта в тэмидзу-я.

Тэмидзу-я – павильон в синтоистском храме, где проводится ритуал омовения рук и рта.

Тэнгу – могущественный дух гор и леса, имеет человеческий облик с птичьими признаками – клювом (длинным носом) и крыльями. В наиболее поздних источниках описывается как мужчина огромного роста с красным лицом, длинным носом, с крыльями, в одежде горного отшельника и в маленькой монашеской шапке.

Тэндзёнамэ – долговязый ёкай с очень длинным языком, которым он слизывает пыль и грязь с потолков.

Тэнно – буквально означает «небесный государь», используется по отношению к императору.

Тэ-но мэ – безглазый дух убитого слепца.

Тэнсэй – название выдуманной горы, на которой возведена школа оммёдо и экзорцизма Дзисин, в переводе означает «небесный голос».

Тэнсю – главное строение замка, цитадель. По ней судили о богатстве и могуществе владельца замка.

Убумэ – призрак женщины, умершей при родах.

Увабами – гигантская змея в японском фольклоре.

Уд – ароматическая субстанция, производимая из древесины агарового дерева.

Умибозу – таинственный морской ёкай огромной величины, который топит корабли. Имя этого духа объединяет иероглифы, обозначающие «море» и «буддийский монах».

Учива-дайко – ритуальный веерообразный ручной барабан, представляет собой мембрану, натянутую на металлическое кольцо на ручке.

Фудзин – японский бог ветра в синтоистском учении.

Фуздуку – шарики из перемолотого риса, бобов или кунжута со сладким сиропом.

Фурин – традиционный японский колокольчик, сделанный из металла или стекла, с прикрепленным к язычку листом бумаги, подвешивают на окнах или под карнизом.

Фусума – скользящая перегородка в виде обклеенной с двух сторон непрозрачной бумагой деревянной рамы для деления комнаты на части.

Хаги – в переводе с японского означает «клевер».

Хака-но-хи – огненные шары, которые по легенде возникают из могилы или возле старых надгробий.

Хёсубэ – мелкий волосатый ёкай, разносящий болезни.

Химамуси-нюдо – ёкай в виде мохнатого буддийского монаха с длинной шеей и языком, которым он лакает масло из ламп по ночам.

Хи-но тама – блуждающие огни в японском фольклоре.

Хисё – работник управления школы оммёдо и экзорцизма.

Хитобан – ёкай, в облике человека, у которого по ночам отделяется голова и летает отдельно от тела.

Хокора – маленькое синтоистское святилище.

Хоодо – японский феникс. Этому существу присуща необъятная доброта. Феникс похож на петуха и фазана, имеет разноцветное яркое оперение.

Хэйан-кё – столица японского государства в 794–1869 гг. Во времена жизни Куматани Кенты уже был переименован в Киото.

Цукиёми – бог луны, управляющий ночью, приливами и отливами. Наряду с Аматэрасу и Сусаноо является потомком Идзанаги.

Цукумогами – духи оживших старых вещей, получаются из артефактов при достижении ими определенного возраста (чаще всего, 100 лет). Есть очень много разновидностей цукумогами.

Цурара-онна – с яп. «женщина-сосулька», это красивые женщины, созданные в зимнее время из одиночества мужчин.

Цутиноко – змееподобные существа, согласно японским мифам, водящиеся в полях.

Чжунго – одно из названий Китая, переводится как «Срединные земли» или «Срединное государство».

Шинигами – проводники душ в загробном мире.

Юдзё – дословно «женщина для удовольствий», общее название японских «жриц любви».

Юдзу – цитрус, распространенный в Юго-Восточной Азии, по вкусу сочетает в себе лучшее из лимона, грейпфрута и мандарина.

Юки-Дарума (или Юки Дарума) – японский снеговик из двух шаров, без «рук».

Юки-онна – «снежная женщина», призрачный дух гор, по легенде замораживающий людей.

Юна – девушки-банщицы в коммерческих японских банях.

Юрэй – призрак умершего человека в японской мифологии.

Ямабуси – горные монахи-аскеты.

Ямаити – ёкай, который по ночам подбирается к спящим и высасывает их дыхание.

Ямато-э – стиль японской живописи, распространённый в периоды Хэйан и Камакура, тематика картин – повседневная жизнь японцев и японские пейзажи. Особенность такой живописи – использование цветных красок и туши.

Янари – японский полтергейст, маленькие демоны-они, которые появляются ночью и шумят.

Яшма – одна из священных императорских регалий, которые никто не видел. Символизирует мужество.