Фантастика «Фантакрим-MEGA»

Джеймс Баллард Сад времени

Ближе к вечеру, когда обширная тень виллы Палладин[1] заполнила террасу, каунт[2] Аксель покинул библиотеку и по широким ступеням лестницы в стиле рококо спустился к цветам времени. Высокая величественная фигура в черном бархатном камзоле; борода делает его похожим на Георга Пятого, под ней блестит золотая заколка для галстука, рука в белой перчатке крепко сжимает трость, — он созерцал прелестные кристальные цветы без всяких эмоций, вслушиваясь невольно в звучание клавикордов. Его жена играла в музыкальной комнате рондо Моцарта, и эхо мелодии вибрировало в полупрозрачных лепестках.

Сад начинался у террасы, простирался почти на две сотни ярдов и обрывался у миниатюрного озерца, рассекаемого на две части белым мостом. На противоположном берегу виден был стройный павильон. Аксель в своих прогулках редко добирался до озера — большинство цветов времени росло близко к террасе, в маленькой рощице, упрятанной в тени высокой стены, окружавшей поместье. С террасы он мог смотреть вовне, на лежащую за стеной равнину обширное, открытое пространство вспученной земли, уходящее гигантскими волнами до самого горизонта, у которого равнина слегка поднималась вверх перед тем, как окончательно скрыться из виду. Равнина окружала дом со всех сторон, ее унылая, однообразная пустота подчеркивала уединенность и притягательное великолепие виллы. Здесь, в саду, воздух казался светлее, а солнце теплее, тогда как равнина была всегда тусклой и чуждой.

Как обычно, перед началом вечерней прогулки Каунт Аксель какое-то время вглядывался в пространство у линии горизонта, где приподнятый край равнины был ярко освещен исчезающим солнцем, словно отдаленная театральная сцена. Под звуки грациозно перезванивающей мелодии Моцарта, выплывавшей из-под нежных рук его жены, Аксель смотрел, как из-за горизонта медленно выдвигаются вперед передовые части огромной армии. На первый взгляд казалось, что длинные ряды шли упорядоченным строем, но при внимательном рассмотрении армия, подобно неясным деталям пейзажей Гойи, распадалась на отдельных людей, и становилось ясно, что это просто сброд. Там были и мужчины, и женщины, кое-где попадались солдаты в оборванных мундирах. Все это скопище выдавливалось из-за горизонта на равнину сплошным, неудержимым валом. Некоторые, с грубыми хомутами на шеях, волокли за собой тяжелые грузы, другие надрывно толкали громоздкие деревянные повозки — их руки перекрещивались на спицах медленно ворочающихся колес, иные тащились сами по себе, но все равно неудержимо двигались в одном направлении, и согнутые их спины были освещены заходящим солнцем.

Наступающая масса находилась почти на границе видимости, однако Аксель, глядевший невозмутимо, но зорко, отметил, что она заметно приблизилась. Авангард этих несметных полчищ просматривался уже ниже горизонта. Под конец, когда дневной свет начал исчезать, передняя кромка сплошного людского моря достигла гребня первого вала ниже линии горизонта. Аксель сошел с террасы и оказался среди цветов времени.

Цветы достигали высоты около шести футов, их стройные, как бы отлитые из стекла стебли венчались дюжиной листьев, некогда прозрачные мутовки застыли, пронизанные окаменевшими прожилками.

На верхушке каждого стебля распускался цветок времени, размером с хрустальный бокал. Непрозрачные внешние лепестки заключали в себе кристаллическую сердцевину цветка. Бриллиантовое сверкание цветов играло тысячами оттенков, кристаллы, казалось, впитали в себя из воздуха свет и живую подвижность. Когда вечерний ветерок слегка раскачивал цветы, их стебли вспыхивали, как огненные дротики.

На многих стеблях цветов уже не было, но Аксель внимательно осмотрел все, отмечая среди них подающие надежду на появление новых бутонов. Под конец он выбрал большой цветок, растущий близ стены, и, сняв перчатку, сорвал его сильными пальцами.

Пока он возвращался на террасу, цветок в его ладони начал искриться и таять — свет, заточенный в сердцевине, вырывался на свободу. Постепенно кристалл растворился, только внешние лепестки остались нетронутыми, и воздух вокруг Акселя стал ярким и живительным, заряженным быстрыми лучиками, которые вспыхивали и уносились прочь, пронзая предзакатную мглу. Странная перемена мгновенно преобразила вечер, неуловимо изменив структуру пространства-времени. Темный налет веков сошел с портика здания, и портик сиял необычайной белизной, как будто его кто-то внезапно вспомнил во сне. Подняв голову, Аксель снова пристально вглядывался в пространство за стеной. Только самая дальняя кромка пустоши была залита солнцем, а огромные полчища, которые перед этим прошли почти четверть пути через равнину, теперь отступили за горизонт, все скопище было внезапно отброшено назад во времени, и казалось, что это уже навсегда.

Цветок в руке Акселя сжался до размеров стеклянного наперстка, лепестки его судорожно корчились и съеживались вокруг исчезающего ядра. Слабые искорки мерцали и угасали в сердцевине. Аксель чувствовал, что цветок тает в его руке, как ледяная капелька росы.

Сумерки опустились на здание, длинными тенями протянулись через равнину. Горизонт слился с небом. Клавикорды молчали, и цветы времени, не вибрируя больше в такт музыке, стояли неподвижным, окаменелым лесом.

Несколько минут Аксель смотрел на них, пересчитывая оставшиеся цветы, потом обернулся и приветствовал жену, шедшую к нему по террасе. Ее парчовое вечернее платье шелестело по украшенным орнаментом плитам.

— Прекрасный вечер, Аксель.

Она произнесла это с чувством, как будто благодарила мужа за обширную замысловатую тень на газонах и за чудесную вечернюю свежесть. Ее тонкое лицо было спокойно, ее волосы, зачесанные назад и перехваченные ювелирной работы заколкой, были тронуты серебром. Она носила платья с глубоким декольте, открывавшим длинную, стройную шею и высокий подбородок. Аксель глядел на нее с влюбленной гордостью. Он подал ей руку, и они вместе спустились по ступеням в сад.

— Один из самых длинных вечеров за лето, — согласился Аксель и добавил: — Я сорвал отличный цветок, дорогая моя, настоящее сокровище. Если нам повезет, его хватит на несколько дней. — Он невольно нахмурился и бросил взгляд на стену. — Каждый раз они все ближе и ближе.

Жена ободряюще улыбнулась и крепче сжала его руку.

Оба они знали, что сад времени умирает.

Спустя три вечера, как он примерно и рассчитывал (хотя все же раньше срока, на который он втайне надеялся), каунт Аксель сорвал еще один цветок в саду времени.

Перед этим, как всегда, он смотрел через стену и видел, что приближающиеся орды заполнили дальнюю половину равнины, разлившись от горизонта сплошной монолитной массой. Ему показалось даже, что он слышит низкие отрывистые звуки голосов, долетающих сквозь пустое пространство, зловещий, мрачный ропот, перемежающийся воплями и угрожающими криками, но он быстро внушил себе, что все это лишь плод разыгравшегося воображения. К счастью, его жена сидела за клавикордами, и богатый контрапунктами узор баховской фуги легкими каскадами проносился над террасой, заглушая все другие звуки.

Равнина между домом и горизонтом была поделена на четыре огромных вала, гребень каждого из них был ясно видим в косых лучах солнца. Аксель в свое время дал себе обещание никогда их не пересчитывать, но число было слишком мало, чтобы остаться неведомым, особенно когда оно столь очевидно отмечало продвижение наступающей армии.

В этот вечер передовые ряды прошли первый гребень и были уже достаточно близко ко второму. Основная масса этого исполинского скопища поджимала сзади, скрывая под собою гребень, а еще более гигантские полчища возникали из-за горизонта. Обведя глазами пространство, Аксель смог наглядно убедиться в несметной численности армии. То, что он поначалу принял за основную силу, было на самом деле небольшим авангардом, одним легионом из тьмы подобных ему, пересекающих равнину. Настоящая армия еще даже не появилась, но Аксель, оценив площадь, покрытую людским морем, решил, что когда она наконец займет равнину, то покроет каждый квадратный фут поверхности.

Аксель разыскивал глазами какие-либо экипажи или машины, но все было как всегда аморфно и нескоординировано. Не было ни знамен, ни флагов, ни хоругвей, ни копьеносцев.

Внезапно, как раз перед тем, как Аксель повернул назад, передние ряды скопища показались на вершине второго гребня, и толпа хлынула на равнину. Аксель был поражен расстоянием, которое она покрыла за невероятно короткое время, пока находилась вне поля зрения. Теперь фигуры были ясно различимы и увеличились вдвое.

Аксель быстро спустился с террасы, выбрал в саду цветок и сорвал его. Когда цветок излучил весь накопленный свет, он вернулся на террасу. Сжавшийся цветок на его ладони походил на ледяную жемчужину. Он посмотрел на равнину и с облегчением увидел, что армия снова очутилась у горизонта. Затем он сообразил, что горизонт был гораздо ближе, чем раньше, и то, что он принял за горизонт, было на самом деле самым дальним гребнем.

Когда он присоединился к каунтессе во время традиционной вечерней прогулки, то ничего ей не сказал, но она разглядела его тревогу, скрытую под маской напускной беззаботности, и делала всевозможное, чтобы ее рассеять.

Сходя по ступеням, она указала на сад времени.

— Какой чудесный вид, Аксель. Здесь все еще так много цветов.

Аксель кивнул, внутренне горько усмехаясь этой попытке жены ободрить его. Этим «все еще» она выдала свое собственное бессознательное предчувствие конца. Из многих сотен цветов, растущих некогда в саду, оставалось фактически около дюжины, причем большинство из них были еще бутонами — только три или четыре расцвели полностью. По пути к озеру, рассеянно вслушиваясь в шуршание платья каунтессы по прохладной траве, он пытался решить — сорвать ли сначала большие цветы или приберечь их на конец. Логично было бы дать маленьким цветам дополнительное время на рост и созревание. Однако он подумал, что это не имеет особого значения. Сад скоро умрет, а меньшим цветам, чтобы накопить достаточно энергии во временны́х кристаллах, все равно потребуется гораздо больше времени, чем он может дать. За всю свою жизнь он ни разу не получил хотя бы малейшего доказательства, что цветы растут. Большие всегда были зрелыми, а среди бутонов не замечалось даже малейшего признака развития.

Проходя мостом, они с женой смотрели вниз на свои отражения в спокойной черной воде. Защищенный с одной стороны павильоном, а с другой — высокой садовой оградой, Аксель почувствовал себя спокойно и уверенно.

— Аксель, — сказала его жена с внезапной серьезностью, — перед тем, как сад умрет… можно, я сорву последний цветок?

Поняв ее просьбу, он медленно кивнул.

В последующие вечера он срывал оставшиеся цветы один за другим, оставив одинокий маленький бутон, росший чуть пониже террасы, для жены. Он рвал цветы беспорядочно, не пытаясь как-то распределять или рассчитывать, срывая, если было нужно, по два-три маленьких бутона за раз. Надвигающаяся орда достигала уже второго и третьего гребней — исполинское человеческое скопище, запятнавшее горизонт. С террасы Аксель мог ясно видеть растянувшиеся ковыляющие шеренги, втягивающиеся в пустое пространство по направлению к последнему гребню. Временами до него долетал звук голосов, гневные выкрики и щелканье бичей. Деревянные повозки переваливались с боку на бок на своих вихляющих колесах, возницы с трудом управляли их движением. Насколько понимал Аксель, никто в толпе не сознавал направления всеобщего движения. Просто каждый слепо тащился вперед, ориентируясь на пятки впереди идущего; этот совокупный компас был единственным, что объединяло весь этот сброд.

Хоть это было и бессмысленно, но Аксель надеялся, что главные силы, находящиеся далеко за горизонтом, может быть, обойдут виллу стороной, и что если протянуть время, то постепенно все полчища сменят направление движения, обогнут виллу и схлынут с равнины, как отступающий прилив.

В последний вечер, когда он сорвал цветок времени, сброд из передних шеренг уже карабкался на третий гребень. Поджидая каунтессу, Аксель глядел на оставшиеся два цветка — два небольших бутона, которые подарят им на следующий вечер несколько минут. Стеклянные стволы мертвых цветов выглядели по-прежнему крепко, но сад уже потерял свое цветение.

Все следующее утро Аксель провел в библиотеке, запечатывая самые ценные манускрипты в застекленные шкафы, стоящие между галереями.

К вечеру, когда солнце садилось за домом, оба были усталые и в пыли. За весь день они не сказали друг другу ни слова. Лишь когда жена направилась к музыкальной комнате, Аксель остановил ее.

— Сегодня вечером мы сорвем цветы вместе, дорогая, — сказал он ровным голосом, — по одному на каждого.

Он бросил короткий, но внимательный взгляд на стену. Они уже могли слышать не далее чем в полумиле от себя грозный, угрюмый рев оборванной армии, звон и щелканье бичей: кольцо вокруг виллы сжималось.

Аксель быстро сорвал свой цветок — бутончик, похожий на мелкий сапфир. Как только он мягко замерцал, шум, долетавший извне, мгновенно затих, затем снова начал набирать силу.

Стараясь не замечать его, Аксель разглядывал виллу, взор его остановился на шести колоннах портика, скользнул по лужайке. Аксель пристально смотрел на серебряную чашу озера, отражающую последний свет уходящего дня, на пробегающие меж высоких стволов тени. Он медлил отвести взгляд от моста, на котором так много лет проводили они с женой прекрасные летние вечера…

— Аксель!

Рев приблизившейся к стене орды сотрясал воздух. Тысячи голосов завывали на расстоянии каких-либо двадцати-тридцати ярдов. Через стену перелетел камень и упал между цветов времени, сломав несколько хрупких стеблей. Каунтесса бежала к Акселю, а вся стена уже трещала под мощными ударами. Тяжелая плита, вращаясь и своем рассекая воздух, пронеслась над их головами и высадила одно из окон в музыкальной части дома.

— Аксель!

Он обнял ее и поправил сбившийся шелковый галстук.

— Быстро, дорогая моя! Последний цветок!

Они спустились по ступеням и прошли в сад. Сжимая стебель тонкими пальцами, она аккуратно сорвала цветок и держала его, сложив ладони чашечкой.

На секунду рев слегка утих, и Аксель собрался с мыслями. В живом свете искрящегося цветка он видел белые испуганные глаза жены.

— Держи его, пока можешь, дорогая моя, пока не погаснет последняя искорка.

Они стояли, вернувшись на террасу, и каунтесса сжимала в ладони умирающий бриллиант, и сумерки смыкались вокруг них, а рев голосов вовне нарастал и нарастал. Разъяренный сброд крушил уже тяжелые железные ворота, и вся вилла сотрясалась от ударов.

Когда последний отблеск света умчался прочь, каунтесса подняла ладони вверх, как бы выпуская невидимую птицу, затем, в последнем приступе отваги, подала руку мужу и улыбнулась ему улыбкой, яркой, как только что исчезнувший цветок.

«О, Аксель!» — воскликнула она.

Словно тень хищной птицы, на них упала тьма. С хриплой руганью первые ряды разъяренной толпы достигли низких, не выше колена, остатков стены, окружавших разрушенное поместье. Они перетащили через них свои повозки и поволокли дальше вдоль колеи, которая когда-то была богато украшенной подъездной аллеей для экипажей. Руины обширной виллы захлестывал нескончаемый людской прилив. На дне высохшего озера гнили стволы деревьев и ржавел старый мост. Буйно разросшиеся сорняки скрыли декоративные дорожки и резные каменные плиты.

Большая часть террасы была разрушена, и главный поток оборванного сброда тек, срезая угол, прямо через газоны, мимо опустошенной виллы, но двое-трое самых любопытных карабкались поверху и исследовали внутренности пустого остова. Все двери были сорваны с петель, а полы сгнили и провалились. Из музыкальной комнаты давным-давно вытащили и порубили на дрова клавикорды, но в пыли валялось еще несколько клавишей. Все книги в библиотеке были сброшены с полок, холсты разорваны, а пол замусорен остатками позолоченных рам.

Когда основная масса несметной орды достигла дома, то она хлынула через остатки стен уже по всему периметру. Теснясь в толчее и давке, сбивая друг друга с ног, сталкивая друг друга в высохшее озеро, люди роились на террасе, поток тел продавливался сквозь дом, в направлении открытой двери северной стороны. Только один-единственный участок противостоял бесконечной волне. Чуть пониже террасы, между рухнувшими балконами и разрушенной стеной, небольшой клочок земли занимали густые заросли крепкого терновника, кусты которого достигали в высоту шести футов. Листва и колючки образовывали сплошную непроницаемую и непреодолимую стену, и люди старались держаться от нее подальше, боязливо косясь на вплетенные в колючие ветви цветы белладонны. Большинство из них было слишком занято высматриванием, куда бы поставить ногу при следующем шаге среди вывороченных каменных плит. Они не вглядывались в гущу зарослей терновника, где бок о бок стояли две каменные статуи и смотрели из своего укрытия куда-то вдаль. Большая из фигур представляла изваяние бородатого мужчины в сюртуке с высоким воротником и с тростью в руке. Рядом с ним стояла женщина в длинном, дорогом платье. Ее тонкое, нежное лицо не тронули ни ветер, ни дождь. В левой руке она держала одинокую розу, лепестки которой были так тщательно и тонко вырезаны, что казались прозрачными.

В миг, когда солнце сгинуло за домом, последний луч скользнул по разбитым вдребезги карнизами на секунду осветил розу, отразился от лепестков, бросил блики на статуи, высвечивая серый камень, так что какое-то неуловимое мгновение его нельзя было отличить от живой плоти тех, кто послужил для статуй прототипом.