Фантом памяти

ГЛАВА 5

Ну наконец-то! Канадский «безумец» освободил мою Мусю для меня, спасибо ему за это. Сегодня утром она позвонила и усталым голосом сообщила, что приедет во второй половине дня. И тогда я смогу задать ей все интересующие меня вопросы.

Я, правда, уже пытался задать их Лине, втайне понадеявшись на то, что коль уж мы по новой стали пылкими любовниками, то, может, и близкими друзьями заодно сделались. Но расчет себя не оправдал, Лина о моих писательских делах ничего особо тайного не знала, в частности, не знала она и того, над чем я работал или собирался работать после того, как закончил «Треугольный метр». Вообще-то если кому рассказать, так на смех поднимут: ну как это так, жена писателя не знает, какую книгу пишет ее муж! Да не бывает так! Поверить невозможно! Поверить-то невозможно, а вот жить подобным образом очень даже возможно. Жена целыми днями, в том числе и выходными, занимается своим прибыльным бизнесом, в котором муж ничего не понимает и в который не лезет. Муж теми же самыми днями ходит задумчивый, кому-то звонит, что-то чирикает в блокнотике, что-то пишет на компьютере. При этом где именно он ходит и кому именно звонит, жена не знает, поскольку находится на работе и приходит отнюдь не рано. А муж, однако же, имеет славную привычку то и дело уединяться на даче и творить в отрыве от повседневных забот и ежеминутного общения с близкими. На вопрос жены: «Как дела?» – муж обтекаемо отвечает, что сегодня ему славно поработалось или, наоборот, не работалось совсем, в мыслях полный застой. Тех коротких часов, которые мы с Линой проводили вместе, хватало на то, чтобы поговорить о сыне, о родителях, об общих знакомых или же, изображая счастливое семейство, пойти куда-нибудь втроем, в гости к моей матушке, к примеру, или в театр, или в ресторан. А часы эти были тем более коротки, что Лина должна была заниматься домашним хозяйством, что, в общем-то, к душевным разговорам не располагает. Я много раз предлагал ей нанять домработницу, но сия конструктивная идея вызывала у моей жены только гримасу брезгливости.

– Я даже мысли не могу допустить, что в квартиру придет чужой человек и будет трогать своими руками мою посуду, мое белье и мои продукты. Ни за что! Я прекрасно управляюсь сама.

Спору нет, она действительно управлялась прекрасно, хотя матушка порой и находила какие-то изъяны, но на то она и свекровь. Меня же все устраивало, и еда, и степень чистоты пола, и наглаженность моих сорочек. А беседы мне не нужны.

Так что на мой вопрос, а чем я занимался с конца января до конца апреля, Лина ответила:

– Ты говорил, что хочешь попробовать какой-то криминальный сюжет. Я удивилась, ведь ты детективы никогда не писал и вообще это не твой вкус, ты же бытовик-производственник.

– А я что ответил? Объяснил тебе как-нибудь свое желание?

– Ты сказал, что это будет не детектив, что ты напишешь в своей обычной манере, но в центре всего будет что-нибудь криминальное. И еще ты сказал, что Муся твое желание поддержала, она якобы считает, что такая книга будет вполне своевременной.

Ах вот даже как! Муся поддержала. Ладно, детали я выясню у самой Муси, но вот с какого, пардон, рожна я полез в криминальную тематику? Последний детектив в своей жизни я прочел лет в двенадцать, когда переживал увлечение Конан Дойлом, правда, позже, на волне моды на Жапризо, я прочел пару его романов, показавшихся мне излишне перегруженными натужной шизоидностью. Но это и все, больше к детективному жанру не возвращался. Так с чего бы вдруг такой интерес?

Ну ничего, вот придет Муся и все мне расскажет, осталось подождать всего несколько часов. А пока займемся выполнением оздоровительных процедур в тренажерном зале, после чего перейдем к не лишенному приятности общению в бассейне. Заодно и помечтаем о сладком: через несколько дней мне исполнится… тьфу ты, бес попутал, чуть было не подумал «сорок пять», а ведь на самом деле сорок шесть. Все верно, в конце мая девяносто девятого года мне стукнуло сорок четыре, и свой следующий день рождения я должен был бы считать сорокапятилетием. Однако мне в двухтысячном году уже исполнилось сорок пять, но это как-то прошло мимо моего сознания. Интересно, как я отмечал? В ресторане или, может, с выездом в двухдневный дом отдыха, как нынче модно? Или вообще не отмечал, потому что был в «творческом угаре» и безвылазно торчал на даче? Или был в это время где-то за границей, давал интервью и встречался с читателями? Почему-то такой вопрос возник у меня только сейчас, иначе я бы задал его маме или Лине и давно уже получил бы ответ. Можно, конечно, взять телефон, набрать номер и спросить у моих дам, но как-то смешно лезть со столь странным интересом в напряженную жизнь ведущего прием хирурга или сидящего на переговорах руководителя фирмы. Ладно, об этом мне тоже Муся расскажет, когда приедет вечером. Конечно, в числе моих гостей ее наверняка не было, не тот у нас стиль отношений, но ежели я что-то организовывал вроде банкета или выезда за город, то занималась этим, безусловно, именно она. А кто же еще? Не я, уж это точно. А больше некому. Муся посмотрит в свою замечательную книжечку и все-все мне расскажет. Есть у моего литагента такая книжулечка под названием «органайзер», да не маленькая, а полноценного книжного формата, по странице на каждый день года, и страницы эти у нее исписаны мелким почерком сверху донизу. Муся всегда все записывает, вплоть до мелочей, именно поэтому никогда ничего не забывает и не упускает. Очень собранная дамочка.

Что же будет с моим днем рождения в этом году? Как сделать так, чтобы не общаться ни с кем, кроме самых близких – мамы, Лины, Женьки и Муси, но в то же время не лишить себя удовольствия получить поздравления и подарки? Да, я стыжусь порой этой поистине детской любви к собственному празднику, но я не стану корчить из себя усталого от жизни эстета и всем рассказывать, как я не люблю свой день рождения. Люблю. Я не страшусь ежегодно возрастающих цифр, обозначающих мой возраст. И поздравления получать я люблю. И подарки. Причем не меркантильно (у меня достаточно денег, чтобы купить себе все, что захочется), а именно по-детски, с тайным трепетом ожидания сюрприза. И хотя мне, мужику не первой молодости, чаще всего дарят цветы и дорогие спиртные напитки, все равно меня это радует и греет мою восторженно-циничную душу старого мальчика. И даже потеря памяти, вселившая в меня страх перед внешним миром и контактами со знакомыми людьми, не заставит меня забыть о самом приятном дне в году.

Удовольствие от мыслей о дне рождения в сочетании с радостным ожиданием Муси, чьи рассказы должны были немедленно и полностью заполнить царящую в моей памяти пустоту, ввергло меня в некое подобие эйфории, которая не давала обращать особое внимание ни на брюзжание сверх обычного со стороны Чертополоха Петровича, ни на какую-то чрезмерную подавленность нашей нежной Мимозы – Елены. Я, конечно, не мог не заметить, что настроение у обоих моих собеседников сегодня, мягко говоря, хреновое, но не испытал ни малейшего желания ни спросить их о причинах, ни попытаться развеять мрачное состояние их душ. Мне было наплевать. На все вообще и на них в частности. Я слишком многого ждал от сегодняшнего визита Муси, и все прочее уже не имело никакого значения.

Муся явилась даже раньше, чем я ждал. Осунувшаяся, бледненькая, но веселая, с блестящими глазами и трепещущими от готовности улыбнуться пухлыми губами.

– Все, Корин, я отстрелялась по канадской цели! – торжественно заявила она, по-кошачьи уютно устроившись в кресле. – Теперь я твоя до тех пор, пока ты во мне нуждаешься. Всех пошлю к чертовой матери и буду заниматься только твоими делами.

Я деликатно усомнился в необходимости столь суровых жертв, но Муся решительно пресекла мои попытки быть благородным.

– Корин, ты – мой автор номер один. И потом, ты особенный, ты совсем не похож на всех остальных моих подопечных. Если я не буду заниматься твоими делами, то кто будет это делать? Твоя жена занята своим бизнесом, сын еще слишком мал, матушка слишком далека от современных требований к деловой активности, друзей у тебя нет, секретаря тоже. А сам ты не умеешь. Ты в этом смысле абсолютно уникален, все прочие мои авторы устраивают свои дела сами и без меня не пропадут, если я с ними расстанусь, они просто будут меньше зарабатывать, но жизнь для них не остановится. А ты без меня пропадешь. Согласен?

Естественно, я был согласен. И тут же засыпал Мусю вопросами в надежде на то, что ее подробные ответы разбудят наконец мои впавшие в кому воспоминания. И снова надежды не оправдались, я ничего не вспомнил. Но зато узнал о себе много нового и весьма любопытного.

Во-первых, выяснилось, что я так и остался кобелем, несмотря на новый виток в отношениях с женой. В прошлом году во Франкфурте, куда мы с Мусей приехали на книжную ярмарку, я познакомился с прелестной женщиной и впал в страстный роман, по ею пору поддерживаемый телефонными разговорами и ее двукратными приездами в Москву по делам фирмы, в немецком представительстве которой она работает. Ай да я! Вообще-то, меня это не красит, если судить с точки зрения общественной морали, но, с другой стороны, это обычный для меня стиль жизни, и я никогда не мучился вопросом, правильно ли это и прилично ли, когда мужчина с одинаковым удовольствием спит с двумя разными женщинами и каждую по-своему любит. Не знаю, прилично ли, но в том, что это правильно и нормально, я ни разу не усомнился с тех пор, как мне исполнилось двадцать пять.

Во-вторых, мои финансовые дела находятся в полном порядке, никаких непредвиденных крупных трат зимой у меня не было, и Муся не имеет ни малейшего представления о том, почему я не дал дочери обещанных денег. Проблемы Светкины я со своим литагентом не обсуждал, хотя однажды спросил, нет ли у нее знакомых в среде музыкальных продюсеров. Якобы я хотел о ком-то навести справки. Вероятно, о новом Светкином возлюбленном Гарике. Хотел выяснить, какова его репутация в мире шоу-бизнеса, знает ли его кто-нибудь и как оценивают степень его одаренности и перспективность грандиозных проектов моей дочери. Но об этом я могу только догадываться, потому что Муся сама ничего толком не знала и знакомых в той среде у нее не оказалось, хотя она, со свойственной ей исполнительностью и обязательностью, взялась отыскать нужных мне людей. Но я ответил, что, мол, не стоит напрягаться, это не так уж и важно. Просто если бы такие знакомые были, то я поговорил бы с ними, а коль нет – так и нет.

В-третьих, я затеялся писать книгу о том, что в нашем Министерстве внутренних дел окопались воры, коррупционеры, пособники всяческих негодяев и откровенные бандиты. Я действительно (тут Лина не ошиблась) собирался делать привычный для меня производственный роман о буднях сотрудников министерства. Толчком же послужила встреча с неким человеком, который обратился ко мне со своей бедой. Ко мне и в самом деле многие пытаются обратиться с просьбами о помощи, в частности, чтобы я помог разобраться в их деле. По представлениям этих людей, писатель, особенно популярный, это человек, который ногой открывает двери в любые кабинеты, и уж если он придет с бумагами и скажет, что человека незаслуженно обидели, то все тут же, ломая ноги, кинутся разбираться, искать правду и непременно решат дело в пользу просителя. Может, при советской власти так оно и было, но сейчас – нет. Каким бы известным писателем я ни был, лично мне могут пойти навстречу и сделать что-нибудь побыстрее или без очереди, но не более того. А уж на людей, за которых я буду просить, чиновничьи милости никак не распространяются. Поэтому мое заступничество абсолютно бессмысленно. Кроме того, где гарантии, что поиски правды, то есть законного и справедливого решения вопроса, не обернутся во вред просителю? Нет таких гарантий, ибо проситель-то уверен, что прав в своих притязаниях, но у закона на этот счет может быть совсем другое мнение, вот и окажется в итоге, что мое вмешательство привело к нежелательному результату. А виноватым будут считать меня. Мне оно нужно?

Однако некоторым просителям все же удавалось прорваться сквозь мощный заслон Мусиных решительных отказов и терпеливых объяснений. И это не ее вина, просто они каким-то неведомым мне образом узнавали мой домашний телефон или даже адрес и настойчиво звонили или подкарауливали возле дома. Вот и этому просителю удалось прорваться. Во всяком случае, Мусе я рассказывал, что он пришел ко мне домой. Уважаемый человек, профессор, доктор каких-то точных наук, не то технических, не то физико-математических. У него погиб внук, шестнадцатилетний мальчик. Его нашли в лесу повешенным, и милиция после наспех проведенного дознания пришла к выводу, что он повесился сам и что оснований для возбуждения уголовного дела нет. Вскрытие, по мнению убитого горем деда, было проведено поверхностно, а если не поверхностно, то его результаты сфальсифицированы. Мальчик был повешен на чьем-то чужом ремне, его собственный так и оставался на джинсах. Родные пытались обратить внимание милиции на эту деталь, но безрезультатно. Более того, за несколько месяцев до этого в том же городе был найден повешенным еще один подросток, и тоже на чужом ремне, и тоже было вынесено решение о том, что это самоубийство. Дед погибшего мальчика не допускал и мысли о том, что внук мог покончить с собой, это был жизнерадостный уравновешенный юноша, и никаких изменений в его настроении или поведении близкие не замечали. При этом дедушка как настоящий научный работник перелопатил гору литературы о подростковых суицидах и пришел к выводу, что если бы ребенок в таком возрасте захотел уйти из жизни путем самоповешения, то в девяноста девяти процентах случаев сделал бы это у себя дома. А не в лесу. Причину же столь халатного и бездушного отношения милиции к своим обязанностям дед видел в нежелании тратить время на раскрытие тяжких преступлений, потому что время это нужно нашим доблестным милиционерам совсем для других дел, например, для того, чтобы заниматься поборами с местных предпринимателей и торговцев или ездить по указанным бандитами адресам и устраивать, прикрываясь формой и удостоверениями, все различные разборки, в том числе и с применением физической силы. Что же касается прокурора, равнодушно взирающего на это беззаконие, то его позиция объясняется тем, что он сильно зависит от благорасположения милиционеров, однажды застукавших его с поличным просто-таки при совершении преступления. И они, по взаимной договоренности, будут молчать ровно до тех пор, пока он дает им дышать, иными словами – самовольно решать, что является преступлением, а что – нет, по какому факту работать, а какой замарафетить.

Еще Муся рассказала, что история эта показалась мне уж слишком… Короче, я не был уверен, что все происходило именно так и за всем этим стояли именно такие мотивы. Однако Муся мои сомнения развеяла, объяснив мне, что я оторвался от жизни, живу в башне из слоновой кости, передоверив окружающим все организационные моменты своего существования, и просто не имею представления о том, какой бардак, безобразие и беззаконие царят сегодня в правоохранительных структурах. А когда я заговорил о том, что, может, мне попробовать об этом написать, Муся горячо меня поддержала, высказав со своей стороны ряд вполне разумных аргументов, которые она мне сегодня снова повторила. Мои последние книги – о дизайнерах и о риэлтерах – рассказывают о жизни «новых молодых русских» и, соответственно, интересны в первую очередь именно этому социально-биологическому слою. Людей, которым сегодня за пятьдесят, мои герои с их бизнес-проблемами, фьючерсными сделками, консалтингами и лизингами не очень-то волнуют. Пора написать книгу, обращенную к старшему поколению, чтобы завоевать и эту часть читательской аудитории. А старшее поколение в нынешнее время весьма обеспокоено именно проблемами беззакония и произвола. Ведь они, в отличие от молодых, очень хорошо помнят то время, когда звание милиционера звучало гордо, работать в милиции было престижно и считалось, что «она их бережет». Кроме того, на фоне моей демонстративной аполитичности неплохо бы хоть как-то высказаться критически в отношении существующих порядков, чтобы у читателей не возникло ощущения, что я зажрался и, получая высокие гонорары, живу в полном ладу и согласии с тем самым миром, в котором столько нищих, голодных, безработных, разоренных и несправедливо обиженных. Я, по мнению многоопытной Муси, много лет эксплуатирую жанр производственного бытописательства, и пришло уже время впустить в свое творчество свежую струю, дабы не быть однообразным и не надоесть читателям.

Мусе я верил, у нее действительно был и огромный опыт и фантастическое чутье. Ну и кроме того, в глубине души я не мог не признать, что она права. Впрочем, как всегда. Моя Пушистая Кошечка никогда не ошибалась, во всяком случае, за те годы, что работала со мной.

Так вот, приняв принципиальное решение о том, что по завершении «Треугольного метра» я возьмусь за роман о безобразиях, творящихся в МВД, я стал потихонечку собирать материал. Не целенаправленно, чтобы не отрывать внимание от книги о риэлтерах, а от случая к случаю, используя для этого всяческие удобные оказии. Например, когда ездил во Франкфурт или в Париж, попутно заезжал и в другие города Германии или Франции и встречался с людьми, которые могли бы рассказать кое-что любопытное. Откуда я узнавал об этих людях? Оказывается, среди моих многочисленных знакомых были и некоторые чиновники Министерства внутренних дел, и один из них, горячо болеющий душой за утрату любимым ведомством своей безупречной репутации, вызвался поделиться тем, что знает сам, и найти надежные источники информации о том, чего сам он не знает или знает не точно. Кстати говоря, моя новая пассия из Франкфурта как раз и была из числа тех людей, которые должны были помочь мне установить контакт с кем-то, проживающим в Кельне. И пока Муся оттаптывала огромные павильоны книжной ярмарки, выполняя поручения российских издателей и отдельных авторов, я успел не только дать все запланированные интервью и поучаствовать в мероприятиях ярмарки, но и смотаться в Кельн. Прыткий какой, однако…

Мы проговорили с Мусей до позднего вечера, я даже ужин пропустил, чтобы не прерывать разговор. Благо холодильник в палате оказался забит фруктами и деликатесами, принесенными мамой и Линой. Муся заверила меня, что займется моим раненым автомобильчиком, до сих пор скучающим возле здания талдомской милиции, и завтра же постарается заехать ко мне домой, переписать из компьютера на дискету все наработки к новому роману, а также привезти мой ноутбук, чтобы я смог эти материалы посмотреть. Что же касается грядущего дня рождения, то самым оптимальным, по ее мнению, было бы оставить все как есть. Пусть те, кто захочет поздравить меня, приносят цветы и подарки либо ко мне домой, либо к Мусе в офис, а она потом привезет мне все скопом.

Напоследок я после некоторых колебаний все же задал ей вопрос, который продолжал раздражающе зудеть в моем сознании:

– Ты не знаешь, что могло выбить меня из колеи настолько, чтобы я поддался на матушкины уговоры написать книгу о сестре?

Муся глянула удивленно и недоверчиво.

– Неужели ты согласился? Ты же так не хотел, ты много раз мне об этом говорил…

– В том-то и дело, – я удрученно вздохнул. – Не хотел – не хотел, а вот сломался. Знать бы, на чем именно. Может, я был чем-то расстроен, удручен или, наоборот, сильно радовался, пребывал в радужном настроении. А? Не знаешь?

– Когда это случилось? – Муся слегка нахмурилась, снова открыла свой органайзер, приготовилась листать.

– Не могу сказать точно, но судя по всему, в феврале или марте. То есть после того, как я закончил «Треугольный метр».

Муся пошелестела страницами, побегала глазами по строчкам, усеянным плотными мелкими буковками, покачала головой.

– Ничего такого… В феврале у тебя было пять интервью газетам, еще два для журналов, два выступления по телевидению и три по радио. В марте поспокойнее, всего четыре интервью для прессы, одна запись на телевидении, и, насколько я помню, никто тебя не разозлил и не расстроил, никаких скандалов. Еще мы с тобой ездили в Лейпциг на книжную ярмарку, у тебя там были две встречи с читателями, все прошло очень спокойно и достойно. Между прочим, в Лейпциг приезжала твоя дама из Франкфурта, повидаться. Ты был очень доволен. Плохих рецензий на твои книги тоже не было. Нет, внешне ничего такого, что могло бы тебя подкосить, я не нахожу. Но, Андрей, – Муся закрыла органайзер, сняла очки, аккуратно вложила их в дорогой кожаный футляр с эмблемой Версаче, – я не могу быть авторитетным источником информации в таких вопросах. Твоя внешняя жизнь проходит на моих глазах, но что происходит у тебя внутри, знаешь только ты сам. Со мной ты не делишься. У тебя нередко бывает плохое настроение, ты впадаешь в депрессии, но ни разу за все годы, что мы с тобой работаем, ты не поделился со мной, не сказал о причинах. Ты это не обсуждаешь. Ради бога, пойми меня правильно, это не в упрек я говорю, я только констатирую, что мы с тобой добрые товарищи, деловые партнеры, но не друзья. Может быть, тебе лучше поговорить об этом с Линой?