Фартовые ребята

РАЗДАЧА

Шум большого ресторанного зала на первом этаже почти не долетал на второй, где в отдельном кабинете сидели два представительных господина, не привыкших отказывать себе в приличной пище. К тому же господа эти были уважаемыми людьми, несмотря на то что лица у них не были отмечены печатью высокого интеллекта. Там были совсем другие отметки, сделанные в разное время всякими тупыми и колюще-режущими предметами. Цвет лица, само собой, позволял утверждать, что для этих граждан пол-литра — это нормальная доза. В общем, появись они в общем зале — и ресторан потерял бы часть благопристойной клиентуры, если б она у него имелась. Правда, у этого ресторана (назывался он не очень оригинально — «Кахетия») грань между пристойной и непристойной клиентурой была очень зыбкой и определялась исключительно мерками платежеспособности. Тем не менее, однако, далеко не каждому, даже очень состоятельному и постоянному клиенту ресторана открывали именно этот уютный кабинет. И далеко не каждого посетителя обслуживал лично сам хозяин Малхаз Царцидзе. А именно он, нацепив передник поверх дорогих брюк и белой рубашки, чтоб не обляпать их жиром, притащил гостям шампуры с ароматнейшим шашлыком.

— Кушайте, батонэбо! — почтительно приложил руку к груди Малхаз, радушно оскалив два ряда золотых зубов. — Только у меня такой шашлык в этом городе! Нигде больше не попробуете!

— Молодец, молодец! — снисходительно кивнули ему. — А как наш друг? Не появился еще?

— Не приходил, клянусь. Швейцару сказал, мэтру сказал: как придет маленький, седой, покажет карточку — пусть меня вызывают… Из любого места.

— Ладно, кацо. Можешь быть свободен. Как появится — на руках сюда неси, понял? Быстрее ветра!

Малхаз испарился, а гости принялись за шашлык.

— Думаешь, не придет? — тревожно спросил один из них, обладатель слегка свернутого на сторону, приплюснутого боксерского носа.

— С него станется. Осторожен, как лис. Везде заподлянки видит. И с ним надо уважительно, понял? Он без тормозов. И как на что среагирует — неизвестно, — предупреждающе заметил второй, со следами швов на лбу.

— То есть? — прищурился кривоносый.

— Не понравится что-то — пошмаляет нас и уйдет.

— Серьезно? Может, тогда его проще прямо на пороге завалить? Чтоб после не опоздать?

— Можно попробовать, только тогда другого придется искать. А времени — не вагон.

В этот самый момент дверь отворилась, и Малхаз, почтительно прогнувшись (насколько позволяло пузо), пропустил в кабинет малорослого, седого, как лунь, морщинистого человека. Надень ему на грудь значок ветерана Великой Отечественной — никто бы не усомнится, что дедушка Берлин брал. Только вот ветераны войны в таких приличных костюмчиках не ходят. Если, конечно, у них внуки в банкиры не выбились.

— Привет, Ерема! — встал из-за стола тот, что со швами на лбу. — Припозднился что-то, братан!

— Виноват, — скромно заметил вошедший, поглядев на часы. — Я на тридцать секунд раньше, чем обещал. Проверь часишки, Конь. Мои на пять секунд вперед.

— Надо же, какая точность! — хмыкнул кривоносый.

— Именно такая, — без улыбки ответил тот, кого назвали Еремой.

— Присаживайся! — пригласил Конь. И мотнул головой Малхазу — мол, исчезай поживее, кацо, твое присутствие излишне. Тот все понял и покинул помещение самым ускоренным образом.

— Познакомься, — сказал Конь, представляя седому кривоносого. — Это Шкворень. Он здесь не сам по себе, а по поручению хорошей конторы. Он в курсе того, что тебе надо. А то, что им надо от тебя, он сам изложит.

— Слушаю, — внимательно изучая морду нового знакомого, произнес Ерема.

— Может, сперва по рюмашке? — предложил Шкворень.

— Позже, — очень твердо сказал седой. — Когда столкуемся.

— Хорошо. Перехожу к делу. Коняга мне передал, что у тебя со здоровьем проблемы? Мол, тубик тебя заедает. Верно?

— Верно.

— И лечиться ты собрался за бугром, причем не один, а со своей шмарой. Для чего тебе нужны загранпаспорта. Справедливо?

— Именно так. Окромя слова «шмара». Просьба дальше говорить «девушка». Причем, убедительная просьба.

— Есть понимание. Учту. Далее, как я понял, ты с собой, кроме девушки, желаешь вывезти кое-какой багажик. Округленно — около полтонны.

— Меньше. Примерно четыреста кило.

— Это особо не меняет условий. Если б было сорок килограмм или четыре тонны — тогда пришлось бы другие прикидки делать. А четыреста или полтонны — однохренственно.

— Короче, сколько это потянет?

— Если я скажу, что сто тысяч баксов налом, ты выложишь?

— Нет. Буду искать другое «турбюро».

— Искать не вредно. Найти — вот это проблема. Хорошо, поставлю вопрос по-иному. Сколько ты сам предложил бы за труды?

— По максимуму — четверть от твоего запроса. Но в аванс дал бы не больше пяти.

— Остальное, стало быть, после реализации товара?

— Верное замечание.

— Тебе не кажется, что ты немного прижимист, а? — не очень приятно улыбнулся Шкворень.

— По-моему, нет, командир. Ты обозначил свою планку, я свою. Но оба дали прикидочные цифирки. «И это правильно!» — как любил замечать один пятнистый. Мы люди еще малознакомые, к тому же еще не знаем, стоит ли дальше знакомиться или лучше разбежаться мирно и забыть друг друга навеки.

— Иными словами, нежно послать друг друга на хрен?

— Именно так. Чтоб потом не пришлось друг другу грубить или делать невежливые жесты.

— Парни! — вмешался Конь, забеспокоившись, что его посредническая миссия пойдет под откос и он потеряет комиссионные. — По-моему, вы не в ту степь скачете. Посылка на хрен, грубые жесты, всякие там планки и суммы — это не в кассу. У вас заинтересованность обоюдная. И очень острая, между прочим, даже не прикинешь, у кого острее. Ты не тяни кота за хвост, Шкворень, это не тот случай, когда надо мозги пудрить. Ерема конкретный мужик, я предупреждал.

— Хорошо, — согласился Шкворень, — с конкретными надо конкретно. Значит, вот что, Ерема: есть вариант, при котором денежные расчеты можно исключить начисто и сработать по бартеру, услуга за услугу. То есть, ты получаешь все то, что тебе от нас надо. А мы, соответственно, — свое.

— Уже лучше, — одобрительно кивнул Ерема. — Осталось только уточнить, какова услуга с моей стороны.

— Уточняю. Конь утверждает, что у тебя есть приличный опыт в работе с тем, что взрывается. Это правда?

— Есть такой опыт. Что, требуется применить?

— Именно так.

— По части обезвреживания или наоборот?

— Вообще-то, надо кое-кого обезвредить, — хмыкнул Шкворень.

— Понятно. Вопросы «отчего и почему» задавать не буду, вопрос «кого конкретно» — оставлю на потом. Предварительно интересуюсь: с чего вы решили применять такие громкие средства? Может, проще кирпич на голову уронить? Или, например, мухоморов в суп накидать? Ну, на худой конец, передоз героина организовать? Тихо, скромно и очень надежно.

— Конечно, можно ответить попросту: а не все ли тебе равно? Но я не гордый, могу сказать, что чем шумнее выйдет, тем лучше.

— Дальше вопрос из анекдота. Як будэ со зброею?

— Не понял…

— Анекдот такой был, еще в советские времена. Собирает военком западноукраинских призывников, объясняет про священный долг и почетную обязанность, а потом спрашивает: «Вопросы есть?» В толпе шумок, а потом слышится голос: «Е вопрос, громадянину полковнику! Як будэ со зброею? Чи с дому браты, чи там дадуть?»

— Ясно. Если есть свое, будем приветствовать. Если нет — обеспечим, чем требуется.

— Приятно слышать. Следующий вопрос такой. Что от меня требуется: только сделать вам подходящую машинку или сработать целиком и полностью?

— Само собой, что машинку надо сделать, установить и запустить.

— Последний вопрос, как и обещал, насчет клиента. Кто, где, когда и в какие сроки?

— Вопросы резонные, но очень ответственные. Сам понимаешь, наверно, что после конкретного ответа договор считается заключенным и сказать «нет» уже нельзя.

— Догадываюсь. Считай, что я согласен.

— Объясняю. Вот на этой картинке, — Шкворень вынул из кармана фотографию, — рожа. Фамилия, имя и отчество тебя, наверное, не волнуют?

— Абсолютно. Даже род занятий не интересен. Интересует только место и время.

— Надо, чтоб он взлетел в своем автомобиле. Вот в этом — «Мерседес-600», — Шкворень показал еще одно фото, на котором просматривался номерной знак «мерса». — Сейчас он стоит на ремонте в автосервисе на улице Щорса. Товарищ решил его оснастить пуленепробиваемыми стеклами и броней. Сервис делает эту работу за три дня, считая от сегодняшнего вечера.

— Хозяин сервиса не в курсе?

— Нет, он не наш. И вообще с персоналом никаких контактов нету. Тот товарищ держит особо проверенную публику.

— Как охраняется это заведение?

— Солидно. Территория сервиса обнесена бетонным забором. По верху забора колючая проволока. Ворота одни, охраняются тремя парнями с помповыми ружьями. По территории ходит патруль с собаками. Все машины, которые проходят ремонт или дооснащение в течение полутора суток и более — то есть, остаются в сервисе на ночь — или запираются в боксы или, если капитально разобраны, остаются в цехах. Само собой, цеха тоже запираются на ночь. Все это — цеха и боксы — под одной крышей, типа ангара. Там, внутри, ночью дежурят два охранника. С дубинками и пистолетами «Иж-71».

— А как днем? — спросил Ерема.

— Днем все мастера на местах, каждая группа четко смотрит за своим участком. Прежде всего, конечно, чтоб инструмент и запчасти не тырили, но ясно, что не дадут так просто копаться в машине.

— Ладно. Принял к сведению. Еще один вопрос на засыпку: вам нужно, чтоб клиент взлетел в определенное время или в определенном месте?

— Лучше, чтобы и так, и так.

— Понятно. Этот «мерс» у вашего клиента радиофицирован?

— Приемник есть, конечно…

— А радиотелефон?

— Стоял.

— Номер известен?

— Нет. Он его мало кому дает.

— А хотя бы примерно можно выяснить? Даже не сам номер, а тех, кто его знает?

— Попробуем…

— Если сможете это сделать, от вас потребуется достать только одно: две толовые шашки по 400 грамм или 100 грамм пластита.

— Толково поговорили! — порадовался Шкворень. — Сделаем. Насчет пластита не обещаю, но шашки раздобудем кровь из носу. Когда это тебе потребуется?

— Не позже чем послезавтра утром. Устанавливать буду непосредственно перед сдачей машины заказчику. Передашь через Коня, он знает, как со мной связаться. Ну и самое главное: тогда же, послезавтра утром, у меня должен быть загранпаспорт вот на эту рожицу, — Ерема вынул из бумажника фотографию девушки. — С Шенгенской визой, как мы с Конем обсуждали. Это аванс с вашей стороны. О моем паспорте и о путях вывоза товара поговорим после того, как примете работу.

— Нет проблем.

— Ну и еще… Не хочу говорить о грустном, но так, сообщаю для сведения. Бывают нехорошие люди, которые не любят расплачиваться по заказам. Или начинают тянуть, или пытаются туфту подкинуть, или даже, в особо мерзких случаях, пытаются нехорошо обойтись с исполнителем. О присутствующих, конечно, не говорят, но имейте в виду, на всякий случай: неприятностей от этого может быть гораздо больше, чем навара.

— Не волнуйся. За нами не пропадет, — произнес Шкворень.

— Тогда, как говорят приличные люди, разрешите откланятся.

— А может, шашлычка откушаешь?

— Спасибо, как-нибудь в другой раз.

Ерема встал из-за стола и тихо удалился, оставив заказчиков в глубоком размышлении.

Шкворень вытащил из-под пиджака рацию. Конь нервно произнес:

— Не глупи!

— В смысле?

— Если ты насчет того, чтоб посадить ему на «хвост» ребят, то это большая глупость.

— Почему? Что, мы должны с ним втемную играть?

— Во-первых, он твоих ребят запеленгует в два счета. И соответственно легко обведет вокруг пальца. Во-вторых, если подвернется случай, он их просто завалит где-нибудь. Ну а в-третьих, может обидеться на недоверие и просто смыться. Тебе это надо?!

— Слушай, Коняга, — неприятным голосом проговорил Шкворень, — тебе не кажется, будто ты за этого друга слишком шибко переживаешь? Мне лично это не нравится. Он тебе, случайно, за рекламу не платит?

— За рекламу не платит, не волнуйся. И если сказал, что сделает все по бартеру, значит, так и будет.

— Уверенный ты какой, смотри-ка! А может, ему на самом деле, кроме паспорта для девки, ничего не надо? Соорудим ему, выдадим, а он сделает ноги и все… Кто отвечать будет? Ты? Нет, ни фига, с меня тоже спросят.

— Ерема не тот человек. Если он что-то обещает, значит, выполнит. Когда он сказал «да», то «нет» уже не может быть. Но недоверия к себе он тоже не терпит, понял?

— Ладно, Конь, — пообещал Шкворень, — в этот раз я тебя послушаю. Но если что-то потом не сошьется — не обессудь.

— Не обоссусь, не беспокойся.

WEEKEND НИКИТЫ ВЕТРОВА

Вагон остановился. Проводница открыла дверь, и Никита увидел внизу, на перроне, среди кучки встречающих, знакомую мордаху Ежика. Еще шесть секунд — и Ветров смог поручкаться с Женькой.

— Привет! — радостно улыбнулся тот. — Видишь, как у нас тут? Тепло уже, весна, в натуре! В честь твоего приезда, наверное…

— У нас тоже так, — кивнул Никита. — А вообще-то противная весна, затяжная. То оттает, то опять метет. И так весь март.

— Ладно, — сказал Ежик, — успеем еще про погоду. Мне велено тебя побыстрее доставить.

На сей раз Ежик проводил Никиту к скромной белой «шестерке». Когда тронулись с места, Ветров полушутя заметил:

— Не иначе, у вас с финансами нелады! Раньше все на «Чероки» катались…

— «Ревэ та стогнэ джип „Чероки“», — невесело ухмыльнулся Ежик, припомнив выступление какого-то эстрадника. — Насчет финансов я, конечно, не в курсе, но насчет джипов — ты прав. Булка точно стала экономить. Хотя цены на хлеб вроде бы не упали.

Последняя фраза, само собой, прозвучала саркастически. Даже Ежику было ясно, что главные доходы у АОЗТ «Света и К°» идут отнюдь не от продажи выпечки.

— На завод едем? — поинтересовался Никита.

— He-а, на Люськину дачу. Так шефиня велела.

— Люська-то как? — спросил Ветров. — В порядке?

— Как сказать… — хихикнул Ежик. — Не совсем. Легкое недомогание испытывает. По той же части, что и хозяйка…

— По финансовой, что ли? — не врубился Никита.

— Ага! — хмыкнул Ежик и, оторвав правую руку от баранки, изобразил в воздухе нечто объемистое и округлое в области живота.

— В положении, что ли? — догадался Никита.

— Так точно. То ли еще Балясин постарался, то ли уже Серый… Здорово видно уже, не меньше, чем у Светки.

— А кто вместо Серого?

— Кныш. Зверь, в натуре, — поежился Женька. — Вэвэшник бывший. Смотрел «Чистилище» Невзоровское? Там полковник изображен, одноглазый. Вот точно такая же рожа, только с двумя глазами и умытая. А вообще, как тебе эта фильмушка? Ты ж вроде был там тогда? Я-то позже приехал, штурма не видел…

— Не знаю, — проворчал Никита, — меня тоже у больницы не было. Одеты все вроде похоже. Негров у чечиков я не видел, прибалтиек тоже. Мата, конечно, было дополна, и даже больше. Но вот два места — это точно туфта. Первое, когда танк по двору катается и кишки на гусеницы мотает. Его бы за шесть секунд спалили. А второе, это когда летеха-танкист успевает чуть ли не десять выстрелов сделать, прежде, чем его из «мух» раздолбали. Ну а долбали тоже смешно: встали строем, человек десять, в рост, и в упор метров с трех! Их бы любой салабон покосил, а если б после их залпа в танке укладка шибанула, то они бы сами себя ухайдокали.

— Мне это тоже в наивняк показалось. Был случай, когда один накуренный заорал: «Аллах акбар!» — и на дорогу в рост выскочил с «мухой», но его Васька Жабин двумя патронами зачесал. А так они, блин, никогда не выставлялись. Негров тоже не припомню. Но баба-снайперша одна была. С чердака шмаляла, через дыру в шифере. Летехе нашему броник провернула, но не насмерть. Мы тогда с брони, как тараканы — фр-р! А Леша Бидон как дал с КПВТ по крыше — до стропил все очистил. Эту падлу на три части размякало. По волосам вроде бы белая, но крашеная. Короче, фиг поймешь, кто она — документов нет. Да и смотреть особо некогда было, дом занялся. Там и бросили, сгорела, наверно, до костяшек…

— Весело все, — проворчал Никита, — до жути.

— Кныш этот, между прочим, тоже там побывал. А до того — в Афгане, в Карабахе и еще где-то. Мы защищали, а он зачищал.

— Ладно, хрен с ним. Проехало все это, и слава Богу. Вы мне тут, в вашей родной области, не меньше развлечений наготовили…

— Да это у нас не часто, — успокоил Ежик. — В этот раз вроде ничего такого не предвидится.

— Механика-то нашли?

— Найдешь его, е-мое… Тем более, что с соседней областью после Маузера напряги пошли. Небось, свалил уже куда-нибудь. А вообще-то я этого дела не касаюсь. Меньше знаешь — на душе спокойнее.

«Шестерка» уже выехала за город и катила к повороту на Ново-Сосновку. Слева промелькнула знакомая свалка, а дальше, на взгорке, пятиэтажки и недоломанные древние домишки улицы Молодогвардейцев.

— Знаешь, — сказал Ежик, — я все думаю, что б со мной было, если б ты Саню-Попа прикладом не уделал… Прирезал бы он меня, точно. А если б Светка ему в руку не вцепилась — Саня бы нас с ней до твоего прихода успел приколоть.

— А то, как я вас с Макаром бампером долбанул, не помнишь? — спросил Никита.

— Почему? Помню, — помрачнел Ежик. — Я все помню. И как нас с Макаром после этого Светкины жлобы метелили, тоже помню. Насчет того, что они с Петровичем из нас гладиаторов сделали, не забыл. Но одно на одно нашло — и уже все не так, понимаешь? Опять же ни Петровича уже на свете нет, ни мордоворотов, которые били. Одни еще в Бузиновском лесу загнулись, другие — на острове. Макара, конечно, жалко, но я-то жив. И жив потому, что вы меня со Светкой спасли. Мать, между прочим, до сих пор не знает, что и как, но свечки за вас ставит. Я, когда с острова домой приехал, был аж лиловый. Нос мне Саня разбил, губы, пару зубов вышиб, сучара… Мать: «Ой, да где ж тебя так?!» Ну, пришлось соврать, что, мол, шел по улице, закурить попросили… А потом, дескать, подскочили двое, отбили. Вот она за этих двоих, без имени, свечки и ставит. Во здравие.

— А моя и не знает ничего про эти дела… — сознался Никита. — Если б только узнала, точно инфаркт бы схватила.

— Будем живы — не помрем, — стряхнул пессимизм Ежик, — ты лучше шишку готовь — Светуля, небось, истосковалась вся…

— Ладно тебе… — засмущался Никита. — Она неделю назад в Москве со мной виделась.

— Неделю! — хмыкнул Ежик. — Ну, съездила она. В понедельник приехала веселая, во вторник еще ничего, добрая оставалась. В среду уже хуже — рычать стала, в четверг — весь день не с той ноги. А вчера вообще злющая была.

С этими словами он решительно повернул баранку вправо. Проехали бывший совхоз, потом поворот на хлебозавод, въехали в Ново-Сосновку, миновали памятный обоим магазин «Леокадия» и бар «Утиные истории».

Перед воротами Люськиной дачи Ежик бибикнул, и какой-то строгий боец впустил «шестерку» во двор. Собачки, конечно, пробежались по подтаявшим газонам, немного погавкали, но быстро унялись. Ежик, открыв электронным ключом ворота подземного гаража, съехал вниз. Здесь тихо дремали Люськин «Фольксваген-Пассат», дареный покойным Балясиным, и черный «Чероки-Ларедо», скорее всего, Булочкин.

— А я думал, они у вас все сгорели, — заметил Никита.

— Вот этот один и остался, — сказал Ежик. — Он на озеро не ездил. А тот, что Механик угнал, был Сани-Попа.

Никита очень некстати вспомнил, что где-то в полсотне километров отсюда, на острове посреди озера Широкое, в обломках бывшего бункера № 3 валяется этот самый Саня-Поп, которого он глушанул прикладом, а озверелая Булка искромсала ножом… Поди-ка, еще и не сгнил совсем. Там, как в морозильнике, до лета не оттает. Нет, повезло ему тогда, в феврале. И его не убили, и сам он никого не убил.

Ветров вылез из машины, поднялся по лестнице на первый этаж, к раздевалке. По лестнице, со второго этажа, неторопливо спускалась Светка. В широком, просторном платье без талии. Но пузечко все равно просматривалось — и очень заметно.

Он не стал дожидаться, проскочил несколько ступенек, осторожно обнял Булочку…

— Если б ты не приехал, я б тебя убила, — прошептала Светка Никите в ухо. — Пошли! Покажу тебе кое-что.

— Прямо в ботинках? — спросил Никита.

— Наплевать, иди так. Зря, что ли, уборщицу держим?!

Они поднялись на второй этаж, и тут, в маленьком холле, перед самым выходом на лестницу, Никита увидел Люську. Она делала вид, что читает книжку, но, похоже, приезд Ветрова ее равнодушной не оставил. Люську, в отличие от Светки, которая почти каждую неделю наезжала в Москву и вызывала его к себе, Никита не видел уже месяца два. Тогда у нее живота не просматривалось, а сейчас круто выпирал вперед, пожалуй, даже больше, чем у Светки.

— Привет! — сказал Ветров, улыбнувшись Люське.

— Привет-привет, — вяло отозвалась та. — Приехал, значит?

— Приехал… — кивнул Никита, не зная, следует ли надолго задерживаться около экс-секретарши Балясина и какова будет реакция Светки.

— Видишь, какой у нас роддом развернулся? — заметила Булочка. — А все говорят — «рождаемость падает»! Ладно, тетя Шлепа, иди с нами, нечего сопеть попусту…

Люська нерешительно поднялась с диванчика, оставив книжку, и двинулась за Светкой и Никитой. Они прошли по коридору и свернули направо, туда, где была спальня, в которой Никита безгрешно переночевал осенью, после того как привез сюда избитую Юриком Люську.

— Проходи, проходи, не стесняйся! — добродушно сказала Светка. — Все люди свои. Сама доложишь или мне предоставишь слово?

— Ну, у тебя язык как помело, тебе и говорить… — смущенно произнесла Люська.

— Ясно. Я самая бесстыжая, и мне все по фигу, — хмыкнула Булочка. — Присаживайся на кроватку, Люсинда-Миринда, и не делай такую рожицу, будто тебе пятнадцать лет… А ты, Никитушка, садись на стульчик и держись за него крепко-крепко, потому что можешь с него свалиться. Держишься?

Никита смутно догадывался, о чем ему хотят сообщить, но на всякий случай демонстративно ухватился за стул.

— Вот, — сказала Булочка, ласково поглаживая себя по животу одной рукой, а другой проводя по Люськиному. — Видишь эти два пузечка? Можешь не отвечать — ясно, что видишь. Так вот. До вчерашнего дня считалось, будто вот это (она опять погладила самое себя по животу) — ваше производство, а вот это (она легонько шлепнула по Люськиному) — неизвестно чье. Но вчера господа лекаря относительно точно установили, что мы с Люсенькой приобрели эти украшения по одной и той же причине. Усек?!

— Вообще-то да, — пробормотал Никита. — А это точно?

— Фирма веников не вяжет, — усмехнулась Светка. — Похулиганили вместе осенью — и вот вам результат…

— Двенадцать поросят… — несколько растерянно срифмовал Никита.

— Типун тебе на язык! — испуганно произнесла Люська.

— Не волнуйся, — успокоила Светка, — уже точно известно, что у нас по одному. А вот у тебя (она не очень нежно ухватила Никиту за нос) — двое! И сроки, между прочим, один к одному.

— Обалдеть… — сказал Никита. — Я еще к твоему-то не очень привык, а тут еще и Люська…

— Ничего, привыкнешь, — усмехнулась Булочка. — Когда запищат: «Папа! Папа!» — и будут на шею заползать. Они и сейчас ворочаются вовсю. Хочешь потрогать?

— Да ты мне в то воскресенье демонстрировала… — напомнил Никита.

— Ничего. То одного погладишь, а теперь сразу двух, — хихикнула Светка, ухватила за плечи смущенную Люську и опрокинулась на спину поперек кровати, повалив заодно и экс-секретаршу.

— Хулиганка ты! — произнесла Люська, но с видимым удовольствием развалилась рядом с Булочкой, которая нарочито плавно подтянула вверх подол платья и обнажила тугой, выпуклый живот. А потом еще и Люське подмигнула: мол, давай подруга, показывай, чего нарастила за шесть месяцев. И Люська, не мудрствуя лукаво, распахнула халат. Трусиков, между прочим, на обеих не было…

Никита подошел, встал на колени между правой ногой Светки и левой ногой Люськи, свисающих с кровати, и осторожно положил правую ладонь на Светкино пузо, а левую — на Люськино.

— Тихо! — прошипела Светка. — Они слушают…

И тут почти одновременно там, в недрах этих таинственных животов, что-то заворочалось, легонько толкнуло Никиту в ладони через плоти будущих матерей.

— Почуял?! — спросила Люська.

— Ага… — произнес Ветров, пытаясь как-то привести в порядок душу. Там какой-то калейдоскоп крутился и перекручивался. Что-то мелькало, вертелось, поблескивало. Отдельные отрывки и фрагменты из всяких совсем недавних и довольно давних событий, эпизодики из прошлого. Вспомнилось, как он в первый раз увидел Светку — там, в пятиэтажке, на улице Молодогвардейцев, когда случайно спас ее от киллера, подосланного Хрестным. Потом вспомнил, как застрелил Юрика и тащил на спине Люську с подвернутой ногой. И комфортабельный подвал на Булкином хлебозаводе, где все и получилось… И еще фраза вспомнилась из дневника капитана Евстратова: «Убийство есть продолжение рода на войне». А от нее, конечно, заплясали чеченские картинки, задергались перед глазами смутные тела тех, расстрелянных в подъезде… Да, тогда он насчет продолжения рода мыслил в каких-то общих, размыто-неопределенных категориях. А теперь вот оно, здесь, под его руками, шевелится и ворочается аж в двух женских утробах…

Конечно, может, они и врут. Хотя, какой им резон врать? Тем более сразу обеим. Не алименты же им нужны с Никитиной нищеты?! Да и замуж, скажем так, они, наверное, могли бы кого посолиднее хомутнуть, чем его. К тому же, на двоих он очень трудно делится.

— Понравилось? — прошептала Светка с легким возбуждением в голосе.

— Ага… — сказал Никита, ощущая даже какой-то легкий трепет в пальцах, прикасающихся к напряженной коже этих тугих животов. И словно бы оттуда, из утроб, шли какие-то таинственные волны, передававшие ему сигналы, которые он пока не в силах был понять.

— Поцелуй нам пупики… — произнесла Булочка. — Нежненько-нежненько…

Никита послушно прикоснулся губами сперва к Светке, потом к Люське и почти мгновенно почуял в себе самую лихую страсть. В жизни не подумал бы, что когда-нибудь его может так потянуть к беременным… Ему даже стыдно стало, но от этого захотелось еще сильнее. И он, продолжая осторожно поглаживать выпуклые животики, все чаще подбирался вниз к волосикам, словно бы случайно их задевая и легонько пошевеливая.

— Ох, — пробормотала Люська, тяжко вздохнув, — мне ведь не встать, честное слово…

— Это не твое дело — вставать, — мурлыкнула Светка, положив обе ладошки на Никитину ладонь и плотно придавив ее к своей главной благодати. Ветров приласкал заодно и Люськину благодать, а потом пробормотал хмелеющим голосом:

— С вами с ума сойдешь…

— Сходи, сходи, — разрешила Светка, — только ключ в двери поверни и штору задерни.

Никита отбежал к двери, запер ее, потом задвинул штору. Когда вернулся, платье и халат висели на спинке стула, а дамы лежали уже не поперек, а вдоль кровати, укрывшись одеялами по шеи.

Так быстро Ветров не раздевался, должно быть, со времен армейской учебки. Вообще-то именно там, когда один из курсантов выразил сомнение в том, что можно на отбое раздеться за сорок пять секунд, прапорщик Пилипчук возразил: «Э-э, сынку! Колы б тоби у койку положили гарну бабу, тоди б ты и за дэсять секунд разболокся!» Тогда все это было чистой теорией, очень далекой от суровой реальности, а вот теперь Никита убедился, что «иностранный наемник» с Украины был прав на все сто.

Десять не десять секунд, но на раздевание Никита много времени не потратил. Потом отвернул край одеяла и, осторожно перебравшись через Светку, улегся в серединку, между жаркими, влажными, нежно-атласными женскими телами, раскинул руки в стороны и нежно, не стискивая, обнял обеих. Потом мягко просунул левую коленку между ляжек Люськи, а правую пристроил тем же образом у Светки. Бока Никиты оказались между их горячими и тугими животами, он мягко прижался и потерся сперва о Светкин, потом о Люськин.

Пальцы его неторопливо ощупывали их увеличившиеся, потяжелевшие груди, с оттянувшимися, удлинившимися сосками. Чем-то похожие, в чем-то разные даже на ощупь. В ответ на эту ласку четыре руки принялись гладить его по спине и по плечам, животы поплотнее прижались к его бокам, наконец, две пары губ потянулись к нему справа и слева, он тоже прильнул к ним и поцеловался с обеими сразу.

— Хватит баловаться… — задыхаясь произнесла Светка. — Пора дело делать, паровозик ты наш… Люсеньку сперва, она тебя давно не кушала. А я посмотрю, порадуюсь за нее…

Люська ни благодарить за царскую милость, ни возражать не стала. Лишь прошептала еле слышно:

— Только тихонечко, животик не раздави…

Никита послушно перенес колено через Люськино бедро, уперся руками в простыню, чтоб не наваливаться на брюхатую партнершу, и тут же ощутил, как ловкие пальчики ухватили его за прибор.

— Это я, Мальчиш-Плохиш, подлую измену устроил! — уморительно кривляясь, хихикнула Булочка и, поглаживая правой рукой то Никиту, то Люську, левой стала проделывать всякие хулиганские штучки с Никитиным оборудованием. То ворошить его головкой Люськины волосики, то поглаживать ею Люськины ляжки… Наконец она нащупала липкие краешки и мягко потянула Никиту вперед. Тот бережно и осторожно прижался к Люське, даже не толкнувши, а как бы наплыв на нее. И медленно погрузился в эту маленькую домашнюю Африку.

— Как просила, кисанька: запихнули тебе нежненько-мягенько, плавненько-сладенько! — просюсюкала Светка, на секунду отползла к изголовью и включила оранжево-алый ночничок. Теперь она могла во всей красе любоваться тем, как Никита возится с Люськой. Булочка обняла Люську за шею, положила ей руки на груди и стала плавно вращать их, потирая друг о друга.

Ну а Никита, плавно прогибаясь, отводил душу нежными погружениями в Люську, которая — он этого не знал! — после гибели Серого два месяца ничего веселого не имела, и при наличии пуза иметь не надеялась. Поэтому бедняжка лакомилась от щедрот госпожи Булочки, надеясь, что все протянется подольше и что Светуля не отберет у нее этот подарочек раньше времени.

Светка ничего, конечно, отбирать не собиралась, но и тянуть кота за хвост тоже не намеревалась. В конце концов, она просто из христианского человеколюбия поделилась, а не по обязанности. Ей и себя надо было порадовать. Поэтому Булочка делала все от нее зависящее, чтоб Люська не млела от переживания, а поскорее разряжала конденсаторы и освобождала место…

«У БЕГЕМОТА НЕТУ ТАЛИИ…»

«Девятка» малинового цвета с тонированными стеклами притормозила напротив пивбара с гордым названием «Раковый корпус». Большая часть народа, который посещал это заведение, либо уже забыла великий роман Александра Исаевича, либо вовсе его не читала. Но вот задумку того господина, который эдак назвал свое заведение, очень даже понимала. Огромный неоновый рак с усами и клешнями озарял округу манящим алым цветом. Пиво тут было всегда свеженькое, а раки, креветки, вобла и прочие аксессуары, кончая солеными баранками и сухариками, заставляли радоваться самых придирчивых ценителей. Конечно, студенты местного мединститута, которые при наличии финансов изредка посещали заведение, называли в своем кругу этот пивбар «Канцерогеном», но менее интеллектуальная публика этого наименования не признавала.

Несколько граждан, сидевших в малиновой «девятке», вообще-то с удовольствием посетили бы пивняк, но на сегодня у них были другие планы. С некоторым нетерпением они поглядывали на выход из «Ракового корпуса», посматривая при этом на часы. Автомагнитола наяривала какую-то дурацкую, но веселенькую песенку:

Но на мордах пассажиров «девятки» особого веселья не просматривалось. Чем ближе подходили стрелки к 19.00, тем больше озабоченности появлялось.

— Не придет? — задал риторический вопрос водитель.

— Время еще есть, — мрачно отозвался с заднего сиденья увесистый гражданин, который, похоже, был в этом коллективе главным и основным.

— Идет, — доложил сидевший справа от него парень, похожий на Александра Невского (не святого князя, а современного культуриста).

Через пару минут к машине приблизился чернобородый мужик в надвинутой на нос кожаной кепке. Ему тут же открыли переднюю дверь, и, едва он примостился рядом с водителем, машина тронулась с места.

— Ну, что интересного, Аркан? — спросил главный-основной. — Что там за дела у Шкворня с Конем?

— Ничего хорошего. Собрались твой «мерс» взрывать вместе с тобой. Минера нашли, сговорили на бартер: они ему с бабой загранпаспорта и вывоз багажа обеспечивают, он им — твою душу.

— Почему раньше не сообщил? Они же сутки назад толковали!

— Ты, Крюк, думаешь, что я, как ниндзя японский, могу в лягушку превращаться или вообще в невидимку. Так вот, ни хрена подобного. И техника у меня не как у Джеймса Бонда. А Малхаз не дурак. Он понимает, что если такая утечка пройдет, его в первую голову заподозрят. И если он мою прослушку даже чисто случайно отыщет — прощай, Родина!

— Ладно, ты без преамбул попробуй, конкретно! — сдвинул брови Крюк. — Вчера эти двое встретились, поговорили с третьим. Прошли сутки, а я не в курсе. Для того, чтоб взорвать человека с машиной, нужна секунда. Прошло, округленно говоря, 24 часа. Сколько раз я за это время мог взлететь на воздух, а?

— Не мог ты взлететь, — огрызнулся Аркан. — Вот кассета, которую я записал. Просто я не мог ее незаметно снять. Улавливаешь? В зале для танцев подсветку ремонтировал, а Малхаз, сука, над душой стоял. Потом еще чем-то озадачил — овощерезка на кухне забарахлила. Не мог же я, блин, сказать: «Слышь, генацвале, я тут кассету с диктофона снять должен, чтоб послушать, о чем твои почетные гости толковали».

— Ладно. Заряжай кассету, послушаем… Громкость только не забудь убавить.

Кассету с песней про то, как бегемоту собирались двинуть по морде чайником за то, что он не умеет танцевать, убрали.

— Тут поначалу не очень интересно, — сказал Аркан, проматывая кассету вперед. — Самое четкое — это их разговор со взрывником.

«Привет, Ерема! Припозднился что-то, братан!» — в салоне «девятки» послышался голос Коня.

«Виноват, я на тридцать секунд раньше, чем обещал. Проверь часишки, Конь. Мои на пять секунд вперед».

— Знакомый голос, черт побери! — заметил парень, похожий на культуриста Невского.

— Ладно, Шварц, — оборвал Крюк, — все комментарии потом.

С этого момента все прислушивались только к тому, что долетало из динамиков. «Девятка», тем временем, каталась по улицам. Водитель особых эмоций не выражал, Аркан явно немного нервничал — ждал реакции Крюка, сам Крюк мрачно слушал беседу о том, как ему «полет на Луну» готовили, а Шварц — хоть он физиономией был на Невского похож, кликуху ему в честь другого великого качка дали — явно прикидывал по памяти, где же он мог слышать голос этого самого Еремы, который так сильно беспокоился насчет загранпаспортов для себя и своей любимой девушки, что был готов ради этого поднять на воздух совсем незнакомого человека.

Шварц вспомнил только тогда, когда все уже прокрутилось до конца, и Аркан, сняв кассету с магнитофона, подал ее Крюку.

— Знаю я этого минера, — объявил Шварц. — Точнее, помню. Он у Геры и Серого в Бузиновском лесу вкалывал. Мы туда с Хрестным и Шмыглом катались в прошлом году. Так вот, тогда у Шмыгла джип забарахлил, а этот мелкий ему помог. Он ростом мне по грудь, седенький такой. Еремой его там никто не называл, а звали Механиком. Во-первых, потому, что он в танковом шлеме рассекал и черный комбез носил, а во-вторых, он в технике петрит капитально. И в машинах, и в электричестве, и в электронике. Небось, и в минах тоже.

— Хорошая у тебя память на голоса, — с некоторым сомнением произнес Крюк. — Мне бы, если б я один раз кого-то увидел, ни за что не вспомнить бы. А уж тем более — по голосу. Аркан, ты этого типа лично наблюдал?

— Ну ты даешь, командир! — сказал Аркан почти возмущенно. — Я у себя в каморке сидел, с наушниками на голове. Делал вид, что реле паяю и заодно плеер слушаю. А это и от главного входа далеко, и от служебного, и кабинет, кстати, совсем в другом месте. Появился бы я там, у кабинета, — мне б охрана Шкворня башку открутила сразу.

— А швейцар или еще кто-то?

— Ну и что? Они ж его на карточку не снимали. Конечно, могу подойти к швейцару и спросить: «Вован, тут в пятницу маленький, седенький такой не приходил?» Считай, что через пять минут он меня Малхазу заложит, а еще через час я буду в речке по течению плыть.

— Осторожный ты, блин, как Штирлиц! — хмыкнул Крюк. — Ладно. Считай, что сработал на «удовлетворительно». Выгружайся и вали, куда тебе надо.

Аркана высадили, и машина покатила дальше.

— Куда? — спросил водила.

— Рули в контору… — вяло распорядился Крюк.

Некоторое время помалкивали, потом Шварц предложил:

— Надо поискать мужиков, которые с Серым или со Шмыглом работали. Может, подмогнут насчет этого Механика…

— Не в Механике дело, — проворчал босс. — Ну, отыщем его, кокнем, а толку? Он пешка, киллер. Другого найдут. Можно и Коня со Шкворнем замочить, но это тоже проблему не решит. Тут выше надо брать. А кто за Шкворнем стоит? Неизвестно. Сам он на такой беспредел не пойдет — это ясно. Он шестерня козырная, над ним обязательно кто-то должен быть, как бы он тут из себя авторитета не корчил.

— Может, Булка? — прикинул Шварц.

— А чем мы ей дорогу перешли? Ничем. Мы ж ни булочками, ни тем более маком не занимаемся. Мирно стрижем автобизнес, извозчиков подстраховываем, чуть-чуть водочку толкаем. Все четко и по понятиям, свой огород бережем, а на чужом не писаем.

— Но ведь бывает, когда кому-то неймется? Например, кто-то от большой жадности захотел и наши крохи покушать. Настропалил Булочку, а она и распорядилась…

— Не похоже это на нее. Она ведь, по большому счету, никаких лишних переделов не любит. После того, как Хрестного пописали, по области крупные крыши ни разу не разбирались. Витя Басмач — при своих, Шура Казан — в мире и согласии, Леха Пензенский — без проблем…

— Коля Бегемот, помнится, возбухал, — заметил Шварц.

— Ну кто такой, е-мое, этот Бегемот? — ухмыльнулся Крюк. — Пятнадцать стволов, в лучшем случае. Ему дали Благовещенский базар — и все, хватит выше крыши! Возбухать он может сколько угодно — талии у него нет, как в песне поется. Но чтоб он на нас всерьез потянул — ни фига не поверю. Он же знает, что это плохо кончится — и не «по морде чайником», а гораздо хуже. Тем более Светуля его ни за что не благословит.

— Тогда кто же, блин?

— Кто-то со стороны. Либо этот кто-то хочет в область втиснуться и показать, будто он такой крутой по жизни, что кого хошь через хрен кинет, либо это вообще политика затесалась…

— Политика? Мы-то тут при чем? — искренне изумился Шварц. — Мы ж не за большевиков и не за коммунистов. Да и демократы нам в принципе по фигу…

— Приятный ты парень, Шварц, — вздохнул Крюк, — но очень простой и наивный. Думаешь, если я или ты в Госдуму не выбираемся или за мэрское кресло не боремся, то через наши трупы политику сделать нельзя? Еще как можно. Обрати внимание, как этот козел драный, то есть Шкворень, ответил на вполне резонный вопрос Еремы-Механика насчет того, почему надо все так громко делать. Шкворень сказал: «Чем шумнее, тем лучше!» Усек, юноша?! Стало быть, дело не в том, что лично меня надо грохнуть, а прежде всего в том, чтоб произвести шум. И не только чисто взрывной, должно быть, а и общественный. Доходит, а?

— Вообще-то доходит, — не очень уверенно произнес Шварц. — Но кому такой шум нужен, скажи на милость?

— Вот это очень даже интересно. Пока можно только догадываться и прикидывать. Потому что Шкворень, гаденыш, очень малоизученный и даже, можно сказать, почти неизвестный науке зверь, почти, блин, как Чебурашка. К примеру, мы в курсе, что ходки он делал по каким-то детским статьям, типа старой 206. Поддал с друганами, спросил закурить, начистил кому-то хлебальник, а убежать не успел. Отсидел два на общем, вышел, загулял, опять в рыло, и опять менты догнали. Это что, серьезный человек? Да ни фига подобного. Ладно, при Хрестном он вроде оперился, заимел бригаду, но выше стрижки ларьков так и не пошел. Пять тыщ баксов деньгами считал, с понтом дела. Курам на смех! И отродясь больше в кармане не имел, хотя и долгов никогда не делал, надо признать откровенно. Над ним, конечно, Шмыгло торчал.

Когда Хрестного Петрович завалил, а Шмыгло из города слинял, Шкворень тоже испарился. Где был, что делал — науке неизвестно. И вдруг появляется с большими бабками, платит вступительный и покупает «Кахетию», «Имеретию» и всю сеть шашлычных и хинкальных у господина Майсурадзе. Причем в цветущем и вкусно пахнущем состоянии за два с полтиной «лимона» баксов. Откуда бабки?!

— Может, он раскрутился где-то за полгода?

— Смешно, Шварц! Где и на чем такое фуфло может раскрутиться? Если он здесь, в родной области, при таком пахане, как Хрестный, ни хрена не мог наварить, то в путевых местах его давно бы ощипали и голым в Африку пустили. У дохлой курицы мозгов больше.

— Что-то по разговору этого незаметно… — усомнился Шварц. — По-моему, он хитрован порядочный.

— Это, блин, еще не значит, что он деляга. Хитрован может раз хапнуть, два хапнуть, а толково заработать — нет. И взять под себя эту грузинскую систему, е-мое, тоже может только деляга, а не хитрован. Потому что такому, как Шкворень, ее бы еще хрен отдали. Потому-то я и думаю, что отдали ее не ему, а кому-то, кто тут, в области, пока не светится.

— И кто же это?

— Знал бы прикуп — жил бы в Сочи. А мы даже не знаем, где этот самый Шкворень обитает.

— Но он ведь мимо Булки не мог проехать, — заметил Шварц. — Все, что касается «купи-продай» по-крупному, она смотрит.

— Понимаешь, корешок, Булка — это всего лишь баба. К тому же, она, говорят, рожать собралась. Так что, скорее всего, маханя наша слегка отдохнуть захочет. И будет ей до фени, что тут творится, лишь бы ей жить спокойно не мешали. Да, вертеться она умеет, наглая, смелая, разворотистая. Кого охмурит, кого купит, кого застращает. Завалить — тоже без проблем, головорезов у нее немеряно. То, что она область взяла, — это заслуга ее денег и связей среди начальников. Ну, и Петровича, конечно, ныне покойного, который ей полста стволов обеспечил. Вообще-то ее боялись больше, чем мужиков, — она без тормозов, но все-таки, оказывается, оставалась бабой. Сейчас, когда ей захотелось ребенка завести, все возьмут ребята, которые вокруг нее. «Рыцари Ордена Пиццы», как их втихаря называет публика. А это очень разные мальчики. Одни, как говорится, преданы до гроба, а другие запросто захотят ее от дел отодвинуть. Серый, Маузер, Саня уже рискнули. Трупы пока не обнаружены. Но ведь и другие есть…

— Может, это кто-то из них хочет шухер навести? — догадался Шварц.

— Мудрая мысль. Но покамест не видно, кто из них со Шкворнем может контачить. А самое главное — не объясняет, откуда у Шкворня баксы.

— Ты вообще-то начал с того, что тут политика замешалась… — напомнил Шварц.

— Правильно. Но политика, корефан, как учил нас дедушка Маркс, есть концентрированное выражение экономики. Иначе говоря, бабки решают все. В частности, и тот нескромный вопрос, кто у нас тут будет командовать, заботиться о народе и выдавать лицензии на предпринимательскую деятельность. Следишь за ходом мысли, братан, или уже подшипники в черепе плавятся? От натуги?

— Обижаешь…

— Рад за тебя. Возвращаемся к нашим баранам, то есть к тем козлам, которые хотят меня взорвать вместе с «мерсом». Прикинь, что может произойти, если в нашем тихом городе, где после Вальти Балясина никого громко не убивали, происходит шумный взрыв. Да еще «в определенное время и в определенном месте»? Причем, должно быть, не позднее следующей недели. Секешь фишку?

— Не совсем, командир… — наморщил лоб Шварц.

— Зря. На следующей неделе у меня пара важных и ответственных деловых встреч с господами из администрации. Теперь усек?

— Если один из этих господ взлетит с нами вместе, то получится крепкая подстава на начальство… — дошло до Шварца.

— Истину городишь, сын мой! — возрадовался Крюк. — А теперь напрягай мозги дальше. Допустим, взлетает вместе с нами господин чиновник немалого ранга. Например, Струмилин. Которого мы на будущей неделе собирались посетить и немного поощрить материально. Клево будет, верно? Такое поднимется — жуть! Нам-то, конечно, все по фигу будет, трупы не допросишь. Но администрация от ФСБ и РУОПа на уши встанет. Да и иных комиссий наедет — по горло. Пресса, ТВ набежит — с ума сойти!

— Слышь, Крюк, а сами менты или чекисты такой прикол не могли разработать?

— Навряд ли. Не то время, шибко стремно. Но помочь, конечно, добрым советом — могли. Особливо тому, кто здесь захочет команду перетрясти и своих людей посадить.

— И этот кто-то через Шкворня работает? — высказал догадку Шварц.

— Голова! — иронически восхитился Крюк. — Гигант мысли, Шварценегер! Именно так, работает через Шкворня. А валят, между прочим, не только нас, маленьких и скромных, но и всю здешнюю областную систему. В первую голову — Булку, потому что она все завязки делала. Заодно, конечно, и остальных. Но и это, братуха, по первому прикиду, еще не все. Наши основные, то есть Витя Басмач, Шура Казан, Леха Пензенский, Веня с Кузей, а может и Коля Бегемот, непременно заведутся между собой. Во-первых, если Булку заметут, помирить их будет некому. А во-вторых, каждый начнет друг друга подозревать, а соответственно — меры принимать. То есть, валить упреждающе, пока самого не почикали. Соображаешь, что за месиловка пойдет? Черная лотерея, в натуре! Море крови и гора костей, выражаясь поэтически.

— А ты еще ворчал на Аркана, — заметил Шварц. — Полезнейший, блин, стукач оказался. Теперь хоть знаем, чего бояться. Заберем «мерс» из сервиса?

— Ни-ни! На фига это делать, братуха?! Во-первых, можно Аркана подставить. Если задергаемся, покажем им, что все узнали, Шкворень со своей шоблой обшмонает «Кахетию» и прослушку найдет. Ну а после этого дураком нужно быть, чтоб не зажопить Аркашу. Результат один: переиграют расклад, и жди мины в другом месте, но уже неизвестном науке. Пусть все выйдет так, будто этот Ерема-Механик сам прокололся.

— А что со Шкворнем делать? Мочить?

— Сперва попробуйте отследить эту заразу. И главное — выяснить, кто за ним стоит.

— Булке будем глаза открывать?

— Обождем пока. Если кто-то из ее бобиков в этом деле замешался, нас тут же попишут. Ее надо аккуратно просвещать, уже с готовым делом в руках. Как менты прокуратуру.

УТРЕННЯЯ ВСТРЕЧА

Конь, позевывая, сидел за рулем потертой «копеечки» и посматривал в сторону заметенной снегом лесной просеки. На часы тоже поглядывал изредка. Было без пяти шесть, то есть оставалось еще пять минут до контрольного срока. Время, назначенное Еремой, Коня, конечно, не больно устраивало, потому что он лично поспать любил. А потому подъем в пять воспринимал как издевательство над организмом. Но поделать ничего было нельзя — Механик не тот человек, которому можно диктовать. Так что пришлось продирать глаза и катить по утреннему морозцу и слегка обледенелому шоссе с весьма опасным грузом — двумя 400-граммовыми толовыми шашками. Конечно, без детонаторов они сами по себе не могли бабахнуть, но попадать с ними на ментовский шмон как-то не хотелось. Да и загранпаспорт для Ереминой девушки, в котором, по уверению Шкворня, стояла настоящая Шенгенская виза — в это Конь не очень верил, но ни с кем сомнениями делиться не собирался, — мог вызвать много вопросов, причем довести до знакомства с ФСБ. А Конь как-то по привычке ментов боялся меньше, чем чекистов.

Здесь, среди леса, куда Конь добрался по малоезжему проселку, свернув с шоссе, менты и чекисты, конечно, не водились. Но все же ощущение опасности не проходило. Коню то и дело взбредало в голову, что Шкворень прав, и старому корешку Ереме ничего, кроме паспорта для своей дуры, не нужно. Получит он его и тихо слиняет с бабой на отдых и лечение. Ищи его потом по Европам. А чтобы не давать лишних хвостов в руки, вполне может, например, замочить для страховки Коня. До лета не найдут, тут еще вон сколько снегу лежит, разве что к маю все потает…

Как ни посматривал Конь в сторону просеки, как ни озирался по сторонам, Ерема-Механик появился неожиданно. Будто сконденсировался из предутренних сумерек. В 6.00, с точностью до минуты.

— Привет! — сказал он, усаживаясь рядом с Конем. — Показывай, с чем приехал.

Конь достал из-под сиденья шашки, замотанные в крафт-бумагу, а также паспорт, обернутый полиэтиленом.

— Радиотелефон на этом «мерсе» встроенный, — сообщил он, — расположен на заднем сиденье. Номер тоже узнали: 08-45-34.

Механик кивнул — дескать, принял к сведению твою информацию. Не спеша поглядел сперва паспорт, осветив его фонариком, поглядел странички на свет, перелистал, и заметил:

— Сойдет для сельской местности.

После этого он развернул крафт-бумагу, вынул шашки, понюхал, слегка поскреб ногтем и снова завернул.

— Годится. — Механик положил паспорт во внутренний карман куртки, а тол в небольшой рюкзачок, похожий на те, с какими ходят любители подледного лова. — Вот моя личная фотка, завтра утром у меня должен быть такой же паспорт, как сделали на девчонку.

— Шкворень сказал, что паспорт выдаст только после того, как машинка сработает, — осторожно произнес Конь.

— Передай ему, что если он мне мозги пудрить будет, то сам взлетит, — строго сказал Механик. — Но не сразу, а поначалу увидит, как взлетает «Кахетия», потом «Имеретия» и все прочие точки, которые мне лично известны. Паспорт передашь мне здесь же, на этом месте, в это же время завтра утром. Кроме того, к этому времени вы должны определиться, когда я должен запустить машинку. После того, как она сработает, вручите мне автомобиль «ГАЗель» с ключами и документами плюс десять мешков пшеничной муки высшего сорта. Ну или первого, хотя бы. Затем расходимся как в море корабли и накрепко друг друга забываем.

— Ты не очень круто берешь? — без вызова в голосе заметил Конь. — Все-таки с конторой дело имеешь…

— Не круто, братан, в самый раз. Такая работа, как моя, не одну тыщу баксов стоит, а я ее за бартер делаю. Исходя из дружеских отношений к тебе лично.

— Может, не стоит Шкворню твои предупреждения передавать? Он ведь обидеться может.

— Передай, не постесняйся. Ты не думай, что если я у вас шашки просил, то у меня с «мылом» напряги и жуткий дефицит. Если очень понадобится, найду и в другом месте. Так что намекни ему так скромно, что со мной ссориться вредно и обижаться на меня не надо. В конце концов, я лично все делаю честно.

— Хорошо, попробую. Маленький вопрос: тебе никакой поддержки штанов при установке машинки не требуется?

— Спасибо, у меня и ремень есть, и подтяжки. — Механик подхватил свой рюкзачок, вышел из машины и юркнул куда-то в лес, за елочки. Конь развернулся и покатил прочь, размышляя о том, что Ерема шибко большого понта набрался, но шутить с ним — врагу не пожелаешь. Как обо всех его амбициях докладывать Шкворню — хрен его знает.

Механик выждал, пока «копейка» не укатила за поворот проселка, отошел поглубже в чащу и добрался по своим старым следам до некоего необычного механизма, сооруженного из пары охотничьих лыж, инвалидной коляски без колес и мотора от бензопилы «Дружба» с пропеллером. Усевшись в кресло, Механик запустил двигатель своих аэросаней и, ловко ворочая мотоциклетным рулем с тягами, управлявшими какой-то фанерной хреновиной, похожей на самолетный руль поворота, заскользил между деревьями по уже давно накатанной лыжне.

Эта самая лыжня, минут через двадцать, вывела его к заброшенной деревушке, в которой еще не растаяли огромные сугробы, завалившие ее зимой по самые крыши.

Аэросани по остаткам снега подрулили к одной из избушек. Механик заглушил мотор, вручную закатил свой аппарат во двор и запихнул в сарайчик-гараж. Там же, в гараже, тихо дремал затрофеенный зимой джип Сани-Попа. Механик, после того как пригнал его сюда, на нем не ездил. Чтоб не оставлять колею на единственной просеке, которая вела в это уединенное местечко. А для души — без техники Механик не мог! — соорудил из разных обломков валявшихся по брошенным избам и сараям драндулет. Была у него даже мысль самолет сделать, но один движок от бензопилы его не потянул бы, а второго Механик не нашел.

Рюкзачок со взрывчаткой Еремин спрятал в джип. Затем он поднялся на крыльцо, снял галоши с валенок, отряхнул снег веником и зашел в избу.

Там горел свет. Деревня вообще-то была официально отключена от районной электросети, но столбы с проводами не сняли, только отрезали кабель от трансформатора. Ну а Механик, пользуясь тем, что место было безлюдное, втихаря перекинул кабель-воздушку, и опять зажег лампочку Ильича.

Юлька возилась у печки, жарила картошку с тушенкой на сковородке. Духан шел аппетитный, у Механика аж слюнки потекли. Молодец, кулема сибирская! Вот что значит — в хорошие руки. Совсем заправская баба получилась.

— Ну, все нормально? — спросила она.

— Пока — да. Хочешь глянуть, какой тебе паспорт сработали?

— Конечно! — заблестели глазенки у этой баловашки.

Механик вытащил из внутреннего кармана паспорт, раскрыл и прочел:

— Иванова Марья Васильевна. Год рождения — 1976. Все остальное чтоб назубок знала и не путалась. Ясно?

— Соображаю… — солидно ответила Юлька. — Значит, я теперь Маша? Это ты придумал?

— Нет. Это у моих друзей так придумалось. Может, потому что фантазии не хватило, а может и по уму сделали… Этих самых Маш Ивановых — не одна тыща по Руси. Неприметная фамилия.

— А ты кто будешь?

— Пока не знаю. Положи свой к месту и не вздумай потерять!

— Ну что ты, за маленькую меня считаешь! — ухмыльнулась Юлька. — Не потеряю, конечно. Кушать будешь?

— Обязательно! — Механик погладил ее по спинке и чуток пониже. — Только с тобой за компанию…

Юлька положила на стол хлеборезную доску, чтоб не прижечь клеенку, и поставила на нее сковородку.

Механик порезал на куски буханку финкой, сделанной из сломанного эсэсовского кортика — память о Бузиновском лесе.

— Интересно, где сейчас Анютка? — задумчиво спросила Юлька, зачерпывая картошку со сковородки.

— В Москве, у папы родного, — хмыкнул Механик, — где ж ей еще быть? Она ж учится, а не бегает туда-сюда и хвостом вертит. Андрюха Белкин, небось, не для того в генералы вышел, чтоб дочку без внимания оставлять.

— Однако ж на озеро-то убежала в феврале.

— Ничего, она там так напугалась, что надолго запомнит, каково в авантюры пускаться. В трубе чуть не замерзла, на стрельбу посмотрела. Я и то боялся, чтоб у нее в уме чего-нибудь не сдвинулось.

— А почему ты ее отпустил все-таки? Ведь она запросто могла к нам сюда милицию привести. Или нечаянно разболтать хотя бы.

— Нет, не могла, — убежденно произнес Механик, хотя тогда, два месяца назад, сильно сомневался в этом. — Во-первых, я ее сюда спящей привез, а обратно тоже ночью вывозил, дороги она не запомнила. Во-вторых, она такого страха натерпелась, что поскорее все забыть постарается. Ну а в-третьих, она и нас-то на свету не разглядела. Я ж ее не в городе на поезд сажал, а с полустанка какого-то.

— Но ведь ты ж тогда просказался ей, что ее отца знаешь.

— Ну и что? Мало кого я знаю и кто меня не помнит. С чего ты вообще-то про нее разговор начала? Два месяца прошло, нас никто тут не тревожил. Приснилось, что ли, чего-то?

— Да, приснилось. Атос без Портос дартаньянил Арамиса, — хулиганисто хихикнула Юлька.

— А без шуток?! — сурово сдвинул брови Механик.

— Без шуток? — посерьезнела Юлька. — Если без шуток, то мне приснилось, что мы с ней стоим перед зеркалом. Голые. И она говорит: «Посмотри, как мы с тобой похожи». Вот и все.

— Вы только ростом и похожи, — хмыкнул Механик. — Вымахали под метр восемьдесят — и довольны. А потом, ты ведь ее морду тоже не больно видела.

— Во сне были похожи, — сказала Юлька. — И к чему это, интересно?

— Не знаю, — проворчал Механик. — Я вообще в эти сны вещие и прочую фигню не верю. Мало ли чего привидится.

— А может, мы с ней сестры? — хихикнув, предположила Юлька. — Может, ее отец — и мой тоже?

— Теперь понятно, — хмыкнул Механик, — в генеральские дочки захотелось? А если наоборот, к примеру? Твой отец — и ее тоже? В смысле, алкаш и пьяница.

Однако как-то непроизвольно Механик попытался сравнить зримую воочию Юлькину рожицу со смутно помнившейся через полтора десятка лет загорелой, облупившейся и пропыленной физиономией вертолетчика Белкина, который когда-то вывез прапора Еремина с каменистой сопки из-под носа у духов. И вдруг показалось, что есть какие-то общие черты. Хотя чего там припомнишь, через такие годы?

— Не забивай себе голову, кулема сибирская! — Механик погладил Юльку. — Насмотрелась сериалов от скуки, вот и придумываешь себе глупости всякие.

Телевизор у них тут был, даже целая видеодвойка. Его Механик купил где-то на пятый день нелегального проживания, после того как Юлька пожаловалась на скуку. Пришлось пять километров топать пешком до ближайшего автобуса, ехать в город, а потом тащить увесистую хреновину в обратном направлении. После этого Механику пришлось еще и антенну конструировать. Ретранслятор был далеко, и комнатная на таком расстоянии ничего не ловила. Зато теперь можно было или телик смотреть, или видак. Механик целых двадцать кассет приволок, всего понемногу — и боевики, и фантастику, и ужастики, и мультики. Даже пару кассет с порнухой раздобыл, правда, уже позже, по Юлькиному спецзаказу. Сам-то он уж давно насмотрелся и особо не реагировал, а Юлька, по молодости, от этих зрелищ разогревалась. Впрочем, разогревалась она и от всяческих сериалов-мелодрам, которые показывали по всем трем программам, которые ловила самодельная антенна. Механик от этих сериалов мирно засыпал и уже за то им был благодарен.

А вообще можно было жить да жить, если б не чертов тубик. Конечно, Механик тут, на свежем воздухе, чувствовал себя получше, чем в городе, витаминами баловался, лекарства кое-какие принимал, пытался курить поменьше и не пить больше, чем нужно. Но все-таки ощущал, что лечиться надо по-настоящему. Раньше на все наплевать было, а теперь нет. Есть Юлька, которую надо не палочкой Коха, а совсем другими палочками радовать. И вообще — хотелось вольным человеком прокатиться по миру. Правда, Механик ни одного языка толком не знал, кроме русского и матерного, но ничего ужасного в этом не находил. В Афгане для контактов с тамошним населением прапорщику Еремину хватало двух десятков слов, считая «салям-алейкум» за два. Он был убежден, что и за другими кордонами больше не потребуется.

Если бы речь шла только о пересечении российской границы, то Механик особо не мучился бы с загранпаспортами. В такое зарубежье, как Украина или Беларусь, Механик запросто свалил бы вовсе без паспорта. Но ему не только надо было уехать с Юлькой, но и кое-что вывезти.

Сейчас это «кое-что» лежало в подполе избушки, спрятанное в мешки из-под картошки и укрытое под дощатым бункером, засыпанным настоящим картофелем. Ни одного миллиграмма из более чем 350 килограммов ценностей, которые Механику удалось вторично похитить из-под носа у многочисленных и беспощадных конкурентов, пока не пропало и не было реализовано.

Конечно, Механик прекрасно соображал, что вывести даже за белорусскую границу 350 килограммов такого груза — это дело не простое. Намного правильнее было поступить так, как они в свое время поступали с Есаулом — распродавали все по-маленьку барыгам, собираясь ехать за кордон уже не с вещами, а с долларами. Однако уже в Москве они выяснили, что выехать легально с чемоданом долларов не так-то просто, и их могут попросту повязать в пучки. К тому же барыга по кличке Делон попытался их кинуть и навести на них конторку некоего Гнедого. Наконец, несколько рейсов на озеро, куда Есаул с Механиком ездили забирать ценности по частям, засветили местонахождение клада. Пришлось все перепрятывать, только вот немало нервов на это ушло. И трупов на душе Механика изрядно прибавилось.

Вообще-то Механик не рассчитывал, что отыщет Коня — случайно встретились в автобусе. Поговорили, выпили в какой-то «харчевне». Механик намекнул, что не худо бы паспортами разжиться. Конь сказал, что поищет возможности, хотя и ничего пока не обещает. Назначил встречку на том же месте через неделю. На этой «черезнедельной» встрече сообщил, что есть человечек, который может помочь в организации этого дела. Тут Механик поинтересовался и насчет возможности груз вывезти. Опять же Конь решил еще через пару дней ответ дать. Оказалось, что и насчет груза проблемы не будет. После этого и состоялась встреча в «Кахетии».

Конечно, вполне допустимо было предположить, что Конь со Шкворнем могут Механика кинуть, а после того, как он поднимет на воздух того гражданина, который им нужен, рассчитаются с ним девятью граммами совсем неблагородного, тяжелого и легкоплавкого металла. Ясно, что для них лично это наивыгоднейший выход при всех возможных раскладах. Именно поэтому Механик и решил, что для начала справит паспорта, а уж потом насчет груза позаботится. Он еще не решил, честно говоря, стоит ли все сразу проворачивать… В конце концов, от тех денег, которые они с Есаулом затрофеили у Делона в дипломате, они с Юлькой еще и пяти тысяч баксов не потратили. Вполне можно было перевезти груз как-нибудь попозже, если вдруг с Конем и Шкворнем что-то не увяжется.

…Механик доел картошку, после чего сказал:

— Я в гараже работать буду. Пока сам не вернусь — заходить не смей, поняла? Под дверями тоже не вертись. Не люблю этого дела. Сиди в избе, телик смотри.

— Хорошо, — вздохнула Юлька. — Как скажешь…

Механик посмотрел на нее внимательно, а потом дурашливо почесал в затылке и сказал утрированно-стариковским голоском:

— Охохонюшки-хо-хо! Совсем склероз одолел. Вскочил-то раненько, а вот одно дело сделать позабыл!

И, ухмыльнувшись, обнял Юльку за талию. Даже, скорее, немного пониже. А потом повлек просиявшую дуреху на кровать — «дело делать»…

«УПОЛНОМОЧЕННЫЙ»

Никита в это утро проснулся один. Люська, как он помнил, еще вечером ушла к себе, выражаясь языком школьных сочинений, «усталая, но довольная», а Светка, должно быть, даже в законный выходной и даже несмотря на свое очень интересное положение, расслабляться не собиралась — ей нужно было людьми руководить. Ветров был на это не в претензии. Нежной любовью он запасся на неделю вперед. До следующего вызова, как говорится.

Глаза он продрал часиков в десять, но из постели вылезать не спешил. В конце концов, у него тоже выходные, а завтра днем надо уже в Москву возвращаться. Ежели не теребят, стало быть, он на данный момент никому не нужен. И не стоит самому показываться — а то еще напросишься на что-нибудь. Тем более все прошлые приезды в здешнее заведение приводили к разным рискованным мероприятиям. С одной стороны, пришибить могли элементарно, с другой стороны, Никита начал отчетливо понимать, что с осени прошлого года совершил немало поступков, подпадающих под действие УК. Занятно, конечно! В Чечне он, в общем, делал то же самое, но за тамошние дела ему даже медаль вручили. Разница была только в том, что там он находился на государственной службе, а здесь — на частной. Там ему приказы отдавали официальные начальники, начиная с командира взвода и кончая Президентом, а здесь — только Светка-Булочка. Убивал он, правда, и там, и здесь, не по приказу, а, главным образом, в порядке самозащиты. Но там, в Чечне, это было вполне законно, а здесь почему-то подпадало под статью. Хотя как в общем и целом законопослушный юноша Ветров разумом все понимал, душа у него, воспитанная уже в условиях свободомыслия и демократии, явно не считала, будто он что-то делал неправильно. Если он не подлежал уголовной ответственности за убийство тех шестерых в одном из Грозненских подъездов, то почему он должен нести ответственность за тех, в кого стрелял на Черном полигоне в Бузиновском лесу? Хотя, между прочим, те шестеро не успели в него ни одного выстрела сделать, а в Бузиновском лесу была настоящая перестрелка. Неужели все дело в том, что в первом случае у Никиты был табельный автомат, записанный в его военном билете, а во втором — автомат, который ему вручила Булочка? Почему Президент имеет право раздавать автоматы, а Булочка — нет? Ведь все люди, все человеки, все не без греха, все рабы Божьи.

В общем, развлекая себя философствованиями на околовсяческие темы, Никита провалялся еще часок. Потом все-таки встал и спустился вниз, где орудовала какая-то бабка с ведром и тряпкой — прихожую мыла.

— С добрым утром! — вежливо обратился к ней Никита. — А где Светлана Алексеевна?

— Уехала на завод, — ответила бабка. — К обеду вроде приехать обещалась. А с вами велено Людмиле заниматься. Эта у себя в комнате. Не выходила еще.

Насчет пожрать Никита спрашивать постеснялся. Отправился обратно наверх, поразмышлял, стоит ли идти к Люське, но потом решил, что худа в этом не будет.

Люська сидела перед туалетным столиком в распахнутом халате и глядела на себя с откровенной ненавистью — во всяком случае, Никите так показалось. Должно быть, не очень ей нравились свои новые формы. Лениво расчесывала волосы массажной щеткой и сердито сдувала с лица волосинки.

— Привет! — улыбнулся Никита. — Прихорашиваешься?

— Да… — буркнула Люська. — Хочу быть ослепительной — пузом сверкать!

— Чего злая такая?

— Радоваться, что ли? Морда обрюзгла, сиськи как вымя, пузо к носу…

— Вчера-то повеселее была…

— Ветер переменился, не в ту степь дует.

— А куда он должен дуть? — скромно поинтересовался Никита.

— Только не туда, о чем ты подумал. Туда мне уже надуло, — ворчливо отозвалась Люська.

— Со Светкой поцапалась? — предположил Ветров.

— С чего ты взял? Думаешь, мы прямо так и с ума по тебе сходим? Не воображай о себе сверх меры.

— Я и не воображаю, между прочим. Больше того, немного стесняюсь. Статус у меня, скажем так, не очень пристойный — не то альфонс, не то жиголо какой-то…

— Ладно, не мели языком. А то Светке передам про твои стеснения, — сказала Люся, поднимаясь со стула. — Она тебе такой статус покажет, что шеи не повернешь. Знаешь, на что я разозлилась? Сказать?

— Ну, просвети, если не лень.

— Светуля, когда улетала, велела мне проследить, чтоб ты сытый был и не скучал. И разрешила, ежели у вашего благородия подымется, ублажить в отсутствие ее превосходительства. Барыня!

— А чего она на завод в выходной помчалась? — Никита решил увести разговор в сторону от перемывания костей.

— Тесто убежало… — хмыкнула Люська. — Она мне не докладывает. Вообще-то, фирмач какой-то приехал из столицы. Я так поняла. Говорила, будто обедать сюда привезет. Где-то к полудню.

Никита поглядел на часы — было уже двадцать минут двенадцатого.

— Да, — заметил он. — Пожалуй, завтракать уже не стоит.

— А ты спрашиваешь, балбес, отчего я злая… — пробормотала Люська. — Булка в девять упилила, а ты после одиннадцати проснуться соизволил… Зла не хватает! Что, раньше не мог заглянуть?! Или, думаешь, я сама должна была прибежать?!

— Не сообразил… — вздохнул Никита. — А потом, знаешь ли, я не хочу со Светкой ссориться. Вчера она сама тебя позвала, а сегодня — фиг его знает, как посмотрит. Мне она насчет тебя никаких инструкций не давала.

— Ну, конечно, блин! — саркастически произнесла экс-секретарша. — Она должна была тебе письменный приказ отдать: мол, не забудь, сукин сын, утром Люську трахнуть!

— А тебе это очень надо? — спросил Ветров, мягко притянув ворчливое создание и осторожно поглаживая под халатом ее округлый живот.

— Надо, представь себе… — прошептала Люська. — Обе, между прочим, взялись твоих детей носить, а ты на меня — ноль внимания. Обидно все-таки. Я понимаю, если б она была тебе жена. А она тебе — то же, что и я… Неужели ты только по Светкиному повелению, а? Чем я ее хуже-то?

Возможно, еще чуть-чуть — и Никита постарался бы доказать Люське, что она ничем не хуже Булки и он, Ветров, может и без Светкиного распоряжения «оказать гуманитарную помощь». Потому что Никите вдруг стало очень жалко Люську, которой хоть и не фатально, но очень здорово по жизни не везло. Моталась-болталась, ни образования, ни профессии. Балясина любила, а Ежик его грохнул. Юрик, хоть и не очень нежно, но тоже любовь предлагал, а Никита его, хоть и нечаянно, но ухлопал. С Серым жила, а Светка его застрелила. А теперь — живот к носу и никаких особо приятных перспектив. Попробуй, вякни слово против Булочки или хотя бы откажись делать то, что она требует! Мигом вылетишь с этой Балясинской дачи и останешься без средств к существованию. И никакие бумажки, никакие суды и прокуратуры не защитят. Страшнее Булки — зверя нет.

Но по закону подлости Никите свою жалость проявить не пришлось. Потому что во дворе послышался шум от вкатившей в ворота машины. Потом еще не то двух, не то трех. И похоже, машины не собирались заезжать в гараж, а разместились во дворе. Собаки залаяли, но их быстро уняли.

— Прикатила… — с явной досадой произнесла Люська. — Иди встречай госпожу! А то, и верно, еще разозлится…

Никита не любил латиноамериканские сериалы, а потому не имел особого желания стать одним из «мыльнооперных» героев, попадающих в центр разборки между двумя бабами. Соответственно он заторопился вниз, к парадному входу.

Бабка-уборщица уже навела там революционный порядок, а сама испарилась. Но зато появились два бойца-молодца из числа «старой гвардии», созданной Петровичем. Один из них строго глянул на Никиту, собравшегося было спуститься на первый этаж, и сказал корректно, но сурово:

— Светлана Алексеевна просила вас пока побыть наверху. И на площадку не выходить. Понадобитесь — позовем.

Никита спорить не стал и убрался с площадки в холл второго этажа. Судя по всему, Булочка действительно привезла с собой какого-то гостя и достаточно важного. Во всяком случае, Никита еще ни разу не слышал в ее голосе таких заискивающих ноток.

— Прошу, проходите, будьте как дома… Извините за наш провинциализм… — донеслось до его ушей.

— Не прибедняйтесь, Светлана Алексеевна, для России это вполне на уровне… — басовито отозвался невидимый Никите приезжий. Потом протопало немалое число ног.

Ветрову, конечно, было глубоко до фени, кого там привезла на обед Булочка. Бизнес у нее был весьма темный, и ясно, что господин приехал не по хлебопекарной части. Вникать в подробности Никита не собирался. Он прекрасно соображал, что для поддержания хороших отношений с такой непредсказуемой дамой, как Светуля, надо знать ровно столько, сколько она позволяет, а еще лучше даже меньше того. Потому что Никита, при всем своем «рыльце в пуху», вовсе не бандит. И наверняка то, что Светуля держит его при себе, многим профессионалам, находящимся у нее в подчинении, очень не нравится. Это против правил игры. Впрочем, главное и вопиющее нарушение обычаев — бабское руководство конторой. Причем не какой-нибудь крутой Маней с тридцатью двумя золотыми зубами и пятью ходками за татуированной кормой, а элегантной дамочкой с высшим образованием. Тем не менее это самое «неправильное руководство» в здешней области терпят. Это Никита понял четко еще с осени. И логика подсказывала, что наверняка неспроста. Должно быть, за гибкой спинкой Булочки стояла какая-то могучая сила, которая, не вылезая наружу, растолковывала почтеннейшей публике, что времена меняются, нравы тоже, а потому все, кто надеются дожить до спокойной старости, должны признавать Светулю за главную и быть готовыми выполнить все, что она предпишет.

Короче, Никита сделал для себя весьма важный вывод, что сюда прибыл представитель, а может и руководитель, некой столичной организации, которая патронирует «Свету и К°». А потому Булочка, все личное будущее которой зависит от этого московского покровительства, так усердно проявляет гостеприимство. Хотя, наверно, обаять этого гражданина при наличии заметного живота ей будет сложнее.

Можно было, конечно, воспользоваться своей ненадобностью и пересидеть это время у Люськи. Речь, разумеется, уже не шла об оказании «гуманитарной помощи», а просто о возможности поболтать за жизнь с не самой неприятной дамой. В конце концов, у Никиты их было только две. В Москве он по-прежнему ни с кем не общался и особой страсти побегать за прекрасным полом не испытывал. Тем более что вот уже два месяца все выходные проводил на Светкиной подмосковной даче. В пятницу вечером уезжал на хлебовозке с «Каширской», а в понедельник утром приезжал туда же на том же транспорте. Две ночи подряд с Булочкой — это неплохая зарядка на всю неделю.

Нынешний вызов сюда Светка объясняла тем, что ей тяжело стало ездить на машине за 400 верст и иными медицинскими причинами. Никита в это поверил безоговорочно. Но сейчас, после того, как тут неожиданно для Ветрова появился некий важный гость, создавалось впечатление, что Булка покривила душой. Просто хотела и птичку съесть, и все остальное, согласно данной нецензурной поговорке, заполучить. Переносить важный визит она, должно быть, не имела права, но и от Никиты отказываться не собиралась.

От скуки и безделья Ветров, вопреки собственным установкам, стал помаленьку анализировать ситуацию. Конечно, могло быть и так, что высокий гость из столицы нагрянул внезапно, как снег на голову. То есть прикатил часов в девять утра на завод, и Светуля, поднявшись по тревоге, помчалась туда, благо ехать недалеко. Однако, если подразумевалось, что данный «инспектор» или «ревизор» пожалует на обед, а его персона должна оставаться тайной для Никиты (или, допустим, если наличие Никиты для этой персоны должно оставаться тайной!), то надо было для страховки вывезти Ветрова с Люськиной дачи, посадить в поезд и отправить до дому. На это было вполне достаточно времени. И, само собой, не следовало, с этой точки зрения, позволять Никите дрыхнуть до десяти или одиннадцати. Однако Светка отдала распоряжения, которые не только не содержали приказа как можно быстрее выставить Ветрова с дачи, а наоборот, как бы подразумевали, что он будет торчать тут до приезда Светки и ее гостя.

Отсюда наклевывался некий неожиданный вывод, что Никитино присутствие на даче к моменту прибытия «фирмача» планировалось загодя. То есть создавалось нехорошее впечатление, что вызов Ветрова сюда на «уик-энд», возможно, был как-то скоординирован с приездом этого самого господина. То, что охранник попросил Никиту убраться с глаз в момент прибытия высокого гостя, еще не означало, что Ветров тут «персона нон грата». Тем более что тот же охранник произнес в завершение: «Понадобитесь — вызовем». Конечно, это можно было понять и так, что Никита может понадобиться Булочке уже после того, как высокий гость откланяется. Однако вполне могло быть и так, что Светкины переговоры с этим самым «фирмачом», начавшись с беседы тет-а-тет, в ходе которой будет обсуждаться нечто, не касающееся Никиты, или то, о чем ему знать не следует, продолжатся уже с его участием.

За каким лешим Никита мог понадобиться? Ответа на этот вопрос Ветров даже придумать не мог. До сих пор его полезность для «Светы и К°», если не считать нескольких случаев, когда он выручал добрую хозяйку из экстремальных ситуаций, сводилась исключительно к работе с писаниной, типа дневника капитана Евстратова и повести генерал-майора Белкина. Польза от этих исследований была, по совести сказать, почти эфемерной. В принципе, тех же результатов могли бы и без Никиты добиться. Просто обстоятельства так сложились. А какой еще от него толк? Да никакого. Образование у Ветрова даже «незаконченным высшим» назвать трудно — второй курс еще не закончил. Как «специалиста-историка» его может рассматривать только человек совсем малограмотный. Архивист-документовед из него тоже никакой. Грузчик гораздо лучше, во всяком случае, ибо в архиве Никита намного больше физическим трудом занимался, чем интеллектуальным. В плане стрельбы и мордобития он выдающимися талантами не блещет. Наверняка большая часть Светкиной охраны в этом плане куда способнее. Машину Никита водит как любитель, а в потрохах ее, ежели что серьезное, ему вовек не разобраться. Связей в науке, бизнесе, политике и прочих элитных делах Ветров за собой не замечал. Он даже плохо представлял себе, с кем на одном курсе учится. У родителей его тоже никаких особо полезных знакомств не просматривалось.

В общем, перебирая все возможные причины, по которым им могла заинтересоваться Светкина «патронирующая организация», Никита ничего путевого не нашел. Кроме одного, самого малоприятного: Булке приказали отчитаться за свою личную жизнь и объяснить вышестоящим товарищам, по какой причине она в декретный отпуск собирается. Ну и соответственно представить Никиту на рассмотрение этому самому «уполномоченному». Который должен провести небольшой допрос и разобраться, что делать с этим юным дарованием, внесшим осложнения в трудовые будни Светулечки. То ли, учитывая его заслуги, оставить при Булочке в качестве штатного трахальщика вплоть до особого распоряжения, то ли ликвидировать сразу по окончании беседы.

Конечно, Никита постарался себя убедить, что все эти умозрительные прикидки имеют мало общего с действительностью и до отъезда «фирмача» он никому не потребуется. Но это самоубеждение особого успеха не имело. Успокоения не наступало, наоборот, все больше охватывало волнение. Поэтому, когда через полчаса после прибытия Булочки и московского гостя в холле второго этажа появился тот самый охранник, который потребовал, чтоб Никита убрался с лестницы, Ветров испытал даже небольшое облегчение: по крайней мере, сейчас все станет ясно.

— Вас приглашают в кабинет, — сообщил охранник, и Никита покорно двинулся навстречу судьбе.

ДЕЛОВОЕ ПРЕДЛОЖЕНИЕ

Охранник проводил Никиту до двери бывшего кабинета уже полгода как покойного Валентина Балясина, хотя Ветров вполне сам бы нашел дорогу. Как-никак он на здешней даче не раз бывал, и в кабинете тоже. Именно здесь, между прочим, Света ему сообщила о своем интересном положении. А на письменном столе они с Булочкой пару месяцев назад очень приятно потрахались.

Дверь в кабинет охранник открыл сам и пропустил Ветрова вперед. Никите даже показалось, будто этот детина опасается, что подопечный, едва войдя в кабинет, начнет палить с двух стволов по-македонски. Конечно, это было вовсе не так, поскольку если б охранник это подозревал, то наверняка обыскал бы Ветрова, да еще и не один, а вместе с товарищами. Но все-таки какая-то настороженность в поведении Светкиного бодигарда была.

Булочка, подштукатуренная и подмазанная, дабы негативные изменения ее рожицы не бросались в глаза, сидела в кресле у журнального столика, одетая в темно-зеленое широкое платье, скрывавшее известный изъян фигуры. А напротив нее восседал очень габаритный, прямо-таки огромный по размерам гражданин атлетического сложения. Вместе с тем он вовсе не походил на боксера или борца-супертяжа. Ветрову его внешность напомнила экс-штангиста Юрия Власова, которого он несколько раз видел по телевизору, когда показывали заседания разогнанного Верховного Совета. Интеллигентное лицо, профессорские очки, борода с благородной проседью. Да и по возрасту, пожалуй, Булочкин гость был сверстником героя Римской олимпиады. Смотрелся он моложаво, но в том, что ему далеко за 50, можно было не сомневаться. А могло быть, в принципе, и 60, и даже 65, вообще-то.

Если честно, то Никита такого гражданина увидеть не ожидал. Нет, ни рост под два метра, ни вес этого дяденьки, который был далеко за сто кило, его особо не удивили. Большого человека должно быть много. Тем более если это какой-то криминальный пахан. Ветров готовился увидеть какого-нибудь быкоподобного амбала, со шрамоватыми и татуированными ручищами, с опухлой от многолетних возлияний багровой рожей, на которой чьи-то финки или бритвы отметины оставили. Глаза, по идее, должны были быть узкие, глубоко посаженные, лоб низкий, скошенный. Ну и взгляд, конечно, соответственный: презрительный, подозрительный, заранее ненавидящий. Ни фига подобного! Конечно, гигант был одет очень неплохо, скорее всего не в готовый, а в шитый на заказ серый костюм. Светло-зеленая рубашка была наисвежайшая, галстук в чёрно-бело-голубую косую полоску тоже не заставлял думать, будто его хозяин бедствует. Но никаких шейных цепей в палец толщиной и перстней-печаток в полкило весом на каждом пальце у Булочкиного визитера не просматривалось.

Конечно, Хрестный, он же господин Корнеев, легально числившийся директором 127-й средней школы, а на деле бывший тут полгода назад главным бандитским воротилой, тоже выглядел интеллигентно. Но все же там Никите сразу почуялась какая-то подспудная двойственность натуры. Сейчас — ни в коем случае.

Если б Люська не сообщила, что к Светке приехал некий «фирмач», и если б Никита был убежден, что Булочка занимается исключительно честным бизнесом, то никакой настороженности этот огромный господин у него бы не вызвал. Глаза глядели по-доброму, легкий загар на улыбчивом лице создавал впечатление жизнерадостности, высокий лоб смотрелся интеллектуально. Никита даже подумал: а не предстоит ли ему участвовать в охмурении вполне этого вполне приличного человека ради каких-либо амбиций госпожи Булочки?

— Познакомьтесь, Сергей Сергеевич, — улыбнулась Света, — это Никита Ветров, самый близкий для меня человек.

Великан встал и посмотрел на Никиту с высоты, но не свысока.

— Очень приятно, — произнес он густым басом, но с дружелюбной улыбкой. — Баринов.

Никитину ручонку лапа Сергея Сергеевича пожала аккуратно и без претензий на расплющивание. Никаких татуировок и шрамов на ней, конечно, не было, но это была вовсе не мягкая интеллигентская ладошка, привыкшая держаться лишь за авторучку.

— Присаживайтесь, — сказала Светка мужчинам и указала Никите на третье кресло. Ветров уселся.

— Никита, — очень серьезным и официальным тоном объявила Булочка. — Сергей Сергеевич Баринов — крупный ученый, доктор биологических наук, профессор, директор Центра трансцендентных методов обучения, сокращенно — ЦТМО. Я правильно назвала?

— Совершенно точно! — улыбнулся профессор.

— Так вот, если помнишь, Никита, зимой мы с тобой обнаружили тайник с немецкими документами. Такие красные папки, которые лежали в стальном ящике. Не забыл?

— Ну, я вообще-то видел только ящик… — замялся Никита. — Про эти папки было написано в повести генерала Белкина. А они что, сохранились?

— Да. Сохранились, и, можно сказать, в первозданном виде, — ответила Светка. — А потому вызвали большой интерес у профессора Баринова.

— Но ведь насколько я помню, — заметил Никита, — они были зашифрованы каким-то специальным шифром, который знала только эта самая эсэсовка. По крайней мере, так было написано у Белкина. Их кто-то смог расшифровать? Там ведь говорилось, что, кроме этой гауптштурмфюрерши, никто не сумел бы этого сделать.

— В то время — безусловно! — подтвердил Баринов. — Но сейчас, в век компьютеров, нам понадобилось совсем немного времени для того, чтобы разобраться в их содержании. И после того, как мы расшифровали папки, оказалось, что они содержат весьма интересные сведения.

— Полувековой давности? — удивился Никита.

— Представьте себе! — улыбнулся профессор. — Оказывается, 55 лет назад были сделаны очень важные открытия в той области, куда мы вторгаемся только сейчас…

— Этой самой Ханнелорой, что ли? Фон… — Ветров уже запамятовал сложную фамилию немки.

— Фон Гуммельсбах, — подсказал Баринов. — По досье РСХА она числится как Штейнгель, по мужу. А задание на объекте «Лора», точнее «Lore», названном так в ее честь, она выполняла под девичьей фамилией.

— Извините, — осторожно спросил Никита, — вы что, имели возможность ее досье поглядеть? Насколько я знаю, их не так-то просто получить для просмотра…

— Тем не менее я их получил, — улыбнулся профессор. — Наверно, у вас уже сформировался главный вопрос: чем студент второго курса Никита Ветров мог заинтересовать ЦТМО?

— Вы не ошиблись, — кивнул Никита. — Тем более что ко всему, что именуется «трансцендентным», я отношусь скептически.

— Скептицизм — очень похвальное свойство, — одобрил профессор. — Позвольте, однако, заметить, что наименование учреждения может в некоторых случаях не совсем соответствовать содержанию его деятельности. Если б мы, допустим, работали в системе РАН, то Президиум наверняка не утвердил бы подобное название. Ибо строго терминологически под «трансцендентным», по философии нашего земляка Иммануила Канта из города Калининграда, понимается нечто лежащее за пределами человеческого познания. Непостижимое и непознаваемое, то, что в принципе нельзя изучить, понять и объяснить. То есть наименование нашего Центра с этой точки зрения — ахинея в квадрате. Но мы — частное научное учреждение, а потому вольны назваться как угодно. Я лично придумал это дурацкое название в пику сайентологам. Наверно, вы, Никита, слышали об этой церкви? Так вот, в буквальном переводе с английского, «Scientology» означает «науковедение». «Церковь науковедения» — бессмыслица еще большая, чем «трансцендентные методы обучения», потому что все, что относится к церкви, не относится ни к какой науке…

Никита эту мини-лекцию выслушал с удовольствием, оценив юмор насчет «земляка Канта из города Калининграда». Однако пока еще не уловил ответа на главный вопрос, который Сергей Сергеевич сам за него сформулировал. Никита уже собрался напомнить об этом увлекшемуся профессору, но тот, как видно, спохватился и сказал:

— Вернемся к тому, чем вы нас заинтересовали. Прежде всего, должен сказать, что мы действительно занимаемся разработкой принципиально новых методик обучения, которые с некоторой иронией называем «трансцендентными». На самом деле ничего сверхъестественного в них нет — все построено на строго научных данных, на новейших исследованиях в области биофизики, биохимии, нейрофизиологии и нейролингвистики. У нас имеется наилучшее оборудование, отличные условия труда и быта. Период лабораторных исследований мы практически завершили. Сейчас нам нужно продвинуться дальше, проверить свои разработки, условно говоря, в «полупромышленных масштабах». Мы подбираем группу студентов, которые смогут пройти по нашим методикам сверхускоренный курс обучения по целому ряду дисциплин. Вы учитесь на втором курсе исторического факультета, а вам двадцать три года. То есть, вы, по обстоятельствам своей биографии, отстали в образовании от тех ровесников, которые поступили сразу по окончании школы, будучи еще семнадцатилетними. Они уже в прошлом году получили дипломы, а вам еще три с лишним года учиться надо. Хотите их побыстрее догнать?

— Хм… — произнес Никита. — Вообще-то был бы не против.

— Могу вам это устроить. Как насчет того, чтобы закончить университет через восемь месяцев?

— Соблазнительно, конечно… И это бесплатно?

— Больше того — я вам буду платить, как младшему научному сотруднику. Кстати, вы уже прикидывали, где будете работать после универа? Сейчас, по-моему, не так-то легко устроиться на хорошее место. А мы своим выпускникам непременно находим хорошую и высокооплачиваемую работу. От тысячи баксов в месяц и выше.

— Вы знаете, Сергей Сергеевич, — сказал Никита, — конечно, я еще при социализме родился, но меня за эти семь лет уже приучили, что бесплатный сыр бывает только в мышеловке… То есть к тому, что когда где-то сулят златые горы, то жди подвоха.

— Справедливо, — согласился Баринов, — но у нас все по-честному.

— Готов поверить. Хотя мне почему-то кажется странным, что вы именно мне это предложение делаете. Так сказать, персонально. Наверно, вы могли бы дать объявление в газете или, если деньги есть, то и по телевидению, что, мол, ЦТМО набирает студентов на ускоренное обучение. Да еще бесплатно. К вам бы тыщи набежали — отбирайте на здоровье.

— Ха-ха-ха! — громогласно захохотал великан. — Остроумно! Но, к сожалению, уважаемый Никита, это вы уже коммерческий этап нашей деятельности предвосхищаете. Но мы-то пока еще из стадии эксперимента не вышли. На платное обучение надо получать лицензию, утверждать методики в министерстве, согласовывать с медиками, проходить всяческие комиссии и апробации — доказывать и передоказывать. И все это, между прочим, на стыке нескольких наук, где специалист в одной области знания может быть полным профаном в остальных, но тем не менее авторитетно заявлять, что все мы, сотрудники ЦТМО, — шарлатаны и авантюристы, а того, что делаем мы, не может быть, потому что не может, быть никогда. Поэтому афишировать и рекламировать свою деятельность нам не с руки. А ажиотаж поднимать — тем более. Больше того, если вы согласитесь, то мы от вас, как и от других отобранных ребят, потребуем определенной конфиденциальности. Возьмем, с вас, так сказать, «подписку о неразглашении». Но «подписке» этой, в общем, грош цена. Поэтому мы вынуждены подбирать на этот экспериментальный цикл обучения молодых людей с темными пятнами в жизни. То, что у вас они есть, мне известно. Используем мы эти знания только тогда, когда вы нарушите наше джентльменское соглашение.

— Теперь ясно… — произнес Никита. — Ну а если я ваше предложение вовсе не приму?

— Это ваше право. Насильно в рай не тянут. Учитесь, как учились, а потом самостоятельно ищите работу. То, что мы о вас знаем, в данном случае применено не будет, но ведь милиция и сама может многое раскопать…

— Соглашайся, Никита! — строго произнесла Булочка, до этого скромно помалкивавшая. — Второго такого случая не будет.

— Ничего, — добродушно произнес профессор Баринов. — Пока это не к спеху. Вот вам моя визитная карточка, Никита. В понедельник позвоните по этому телефону, который начинается на семерку. Это сотовый, я отвечу откуда угодно. Если звонка не будет — значит, вы от моего предложения отказались. Если будет — значит, вы согласны, и я вам рассказываю о порядке дальнейших действий. Вас это устраивает?

— Вполне… — ответил Никита, вовсе ничего для себя не решив.

— Прекрасно, — приветливо улыбнулся Сергей Сергеевич. — Времени на размышления вполне достаточно — двое суток.

— Никита, — сказала Светуля. — У меня есть еще кое-какие дела к Сергею Сергеевичу, о которых тебе, наверно, будет скучно слушать. К тому же ты еще не завтракал, наверно?

— Точно, — припомнил Никита.

— Тогда спустись, пожалуйста, в столовую и скажи, что кушать хочешь.

Ветров был юноша понятливый и покинул помещение.

МЕХАНИК В ДЕЛЕ

Замызганный «пазик» из села Самсоново подкатил к городскому автовокзалу. Сельские жители, радостно охая, выползли из него на свет Божий, промучившись полтора часа в дороге. Вместе со всеми вылез и Механик со своим тощим рюкзачком. Одет он был совсем не так, как в «Кахетии». Пожалуй, если б Конь или Шкворень встретились с ним нос к носу, то вряд ли бы узнали своего собеседника. Механик оделся прилично ровно настолько, чтоб его можно было принять за мирного пролетария, находящегося на грани бомжевания. Засаленная и мятая курточка, не то синего, не то зеленого цвета, потертые джинсы, заправленные в резиновые сапоги, черная вязаная шапка, на которой дыры просматривались. Ну и рюкзачок замасленный и зачуханный до неприличия.

В рюкзачке этом у Механика лежало 800 граммов смерти, приготовленной для владельца «Мерседеса» — как зовут обреченного, Механику, конечно, не сообщили. Ему было в принципе на это наплевать, лишь бы Конь и Шкворень рассчитались как положено, а не динамили. Механик отнюдь не блефовал, утверждая, что если господа попытаются его кинуть, то сеть ресторанов, принадлежащая Шкворню, может сильно пострадать. На старом месте, в Бузиновском лесу, в одном из ржавеющих на болоте немецких танков, у него было спрятано штук двадцать самодельных шашек, примерно по полкило весом. Все это было выплавлено из снарядов и мин, найденных на местах боев 1942–1943 годов. Кроме того, несколько ящиков фирменного немецкого тола Механик нашел на объекте «Лора» и оставил там, на острове, в дренажном колодце под дотом № 2, куда в феврале, когда крутые ребята грызли друг другу глотки из-за золотишка, так никто и не добрался. Всего этого хватило бы не только на то, чтоб взорвать «Кахетию» или «Имеретию», но и превратить весь центр города в подобие Грозного.

Тем не менее Механик предпочел свои ресурсы не задействовать, а получить взрывчатку от заказчиков. Сделал он это по двум причинам. Во-первых, это было все-таки проще, чем сейчас, когда снег еще не сошел, но уже начал таять, лазить на болота и озера. А во-вторых, Механик слыхивал, что хорошие спецы могут по всяким ошметкам от взрыва, чуть ли не по копоти, определить, какая взрывчатка применялась и когда была изготовлена. Возможно, даже разобраться, на каком заводе ее выпускали, куда поставляли и где ее, в принципе, могли свистнуть. Поэтому Механику не хотелось, чтоб эфэсбэшники, которые будут расследовать взрыв «мерса», сразу докопались до того, что был употреблен старый перетопленный тол. Это потянуло бы их в Бузиновский лес, а там могли и на след Механика выйти. По снегу это просто.

Так или иначе, но мина-самоделка была готова. Механик особо не мудрил, соорудил электрозапалы из гильз от «ТТ», охотничьего пороха и нихромовой проволоки. Запалы были вставлены в гнезда на торцах шашек, проводки, подводящие к нихрому, выведены наружу, шашки сложены боками и связаны веревкой. Тока, пришедшего на звонок по радиотелефону, вполне хватало, чтобы раскалить тонкие нихромовые проволочки докрасна и воспламенить черный порох. После этого шансов уцелеть у кого-либо из пассажиров «Мерседеса-600» оставалось маловато.

Впрочем, самая сложная работа предстояла на месте.

Механик дождался автобуса, на котором можно было доехать до улицы Щорса. Какое отношение «украинский Чапаев» имел к данному российскому городу — неясно, но в досоветские времена такой улицы не имелось физически, поэтому вернуть ей историческое название было невозможно. Переименовать же ее в улицу Мазепы, Петлюры или Бандеры власти пока не решались.

Автосервис нашелся очень быстро — он занимал достаточно большую площадь и сразу бросался в глаза. Вокруг кипела жизнь — то и дело через ворота в обе стороны, со двора и во двор вкатывали иномарки. Сервис был дорогой. Сюда привозили ремонтировать, регулировать и наворачивать очень приличные тачки. В основном, немецкие: «Мерседесы», «БМВ», «Ауди», «Фольксвагены». Эмблемы этих прославленных фирм украшали забор и светились над крышей здания.

Однако Механик непосредственно к автосервису не пошел. Он неторопливо направился во двор одного из домов на противоположной стороне улицы. Двор представлял собой промежуток между двумя пятиэтажками, стоящими параллельно улице. В середине его стояла кирпичная трансформаторная будка, измалеванная пацанами. Справа от будки было что-то вроде недоломанной детской площадки, с деревянной горкой для катания на попках, качелями, сваренными из стальных труб и раскуроченной дощатой песочницы. По другую сторону источали ароматы мусорные баки, переполненные всякой пакостью, а рядом с ними — огромная куча мусора, которую навалили жильцы, не дождавшись, пока здешние коммунальщики опорожнят емкости и вывезут мусор на свалку, примыкавшую к улице Молодогвардейцев. Левее баков и мусорной кучи находилось два десятка разномастных самодельных гаражей, в основном сооруженных из досок и ржавой жести. Тут же стоял облупленный и проржавевший кузов от автобуса «Кубань». Вот к этому кузову и направил свои стопы Механик.

В кузове, заделав выбитые окна полиэтиленом, фанерой, жестью и тряпками, мирно жили бомжи. Их даже менты особо не беспокоили. Тем более что при необходимости запросто можно было спрятаться. Кузов-то стоял над люком канализационного коллектора, а бомжи, в отличие от милиции, были ребята не брезгливые. Чуть что — слезали вниз и убегали подальше от люка. Естественно, они не боялись, что менты рискнут тронуть их вшиво-блошиные тюфяки или разломать нары из досок и картонных ящиков. Конечно, зимой тут можно было дуба врезать, но бывалые бродяги соорудили из стальной бочки некое подобие печки и кое-как согревались. Впрочем, в особо сильные холода это не помогало, и тогда бомжи сами шли сдаваться в милицию, которая определяла их в спецприемник, где можно было пережить холодрыгу.

Когда-то, года два назад, Механику довелось прожить здесь целый месяц. Правда, летом, когда тут было совсем сносно. Тогда они жили вчетвером, по утрам бутылки собирали, днем побирались или тырили всякую дребедень со строек, потом пытались продавать на барахолке. Ели мало, пили каждый день, и иной раз такую отраву, от которой любой нормальный в два счета загнулся бы. Но выживали как-то, хотя без последствий для организма эти пьянки наверняка не обошлись. Крыша начинала ехать. Это была, наверно, самая низшая точка по жизни, до которой докатился Механик. Если б ему не повезло встретиться с одним мужиком, который сосватал его под осень на работу в Бузиновский лес, — наверно, совсем пропал бы.

Но именно в этот самый фиговый период жизни Механик узнал, что через канализационный коллектор можно пролезть на территорию автосервиса. Причем даже не просто во двор, а в ангар. Поэтому ему вовсе не требовалось проводить предварительную разведку на этом объекте. Как-никак в те времена Механик раза четыре залезал в ангар и воровал оттуда инструменты, материалы и запчасти в том объеме, в каком мог унести. И ни разу не попался. Правда, тогда внутри ангара не было никаких охранников, о которых Механику рассказал Шкворень на встрече в «Кахетии». Впрочем, наличие их Механика не пугало. К этому он тоже подготовился настоящим образом…

Механик огляделся, убедился, что его никто не видит, и тихо юркнул внутрь темного кузова, отодвинув дощатый щит, закрывавший дверь. По опыту он знал, что сейчас тут скорее всего никого еще нет. Световой день прибавился, на улице потеплело, и здешние обитатели должны были приползти в свое логово не раньше, чем стемнеет.

Так оно и оказалось. Внешне тут ничего не изменилось, и Механик легко добрался до люка. Конечно, открывать его было не больно приятно — бомжам этот люк служил заодно и парашей, а Механик уже поотвык от тех времен, когда источал вонищу похлеще, чем канализационная. Пока они с Есаулом в Москве жили, приучились в ванне мыться, а за время жизни с Юлькой Механик к бане привык. Но работа есть работа. Взялся за гуж — не говори, что не дюж.

Открыв люк, Механик посветил внутрь фонариком. Да, водички прибыло капитально. По самой оптимистичной прикидке воды в коллекторе было примерно по пояс. Другим, может, и поменьше, а малорослому Механику — точно. Но на этот счет у него в рюкзачке имелась домашняя заготовка — нечто вроде колготок, выкроенных из прочной полиэтиленовой пленки, которой в деревне обтягивают теплицы, и запаянных с помощью свечки. Надевать это можно было прямо поверх резиновых сапог и одежды, а удерживать на себе — при помощи подтяжек с зажимами. В общем, Механик влез в эти самые «колготы» и, благополучно спустившись вниз, еще раз убедился, что они не промокают. Затем с рюкзачком за плечами он пустился в путь, то есть почти не сгибаясь пошел по осклизлой трубе против течения мутного и сверхвонючего потока.

Механик знал, что труба приведет его к колодцу, расположенному на так называемой «теплой мойке» автосервиса. Там в зимнее время мыли автомобили, выходящие из ремонта. Капитально мыли, со всякими там фирменными автошампунями и прочими чистящими средствами, чтоб все стекла были прозрачны как слеза, а хромированные или никелированные детали сверкали, как зеркальца. Конечно, через пять минут поездки по слякотным улицам областного центра вся эта красота пропадала, но непосредственно в момент возвращения автомобиля хозяину машина выглядела как конфетка. Оттуда было всего ничего до цеха спецоборудования, где любителям личной безопасности за солидную плату бронировали кузова и стекла. Конечно, от противотанковых гранатометов это не спасало, но от обстрела из автоматов и пулеметов калибра 7,62 защищало надежно.

Пройдя примерно 70 метров, Механик добрался до искомого колодца. Теперь надо было дожидаться окончания рабочего дня. В субботу и воскресенье он был покороче обычного. После семи часов в цехах никого уже не должно было быть. Механик прибыл, однако, с некоторым запасом по времени — времени было 18.40.

Похрустывая своей полиэтиленовой упаковкой — она оказалась, как и все, что он сооружал, очень надежной и не пропустила ни капли воды, — Механик взобрался по скобам почти до самого люка, закрытого чугунной крышкой. В этой крышке, однако, имелись два маленьких круглых отверстия, предназначенные для того, чтоб рабочие, которым зачем-то придется спускаться в колодец, могли просунуть в них специальную кочережку из толстой арматурной проволоки и снять крышку с люка.

Внизу солидно журчала вода, и Механик не очень беспокоился за то, что его шевеления в колодце будут кем-то расслышаны. А вот он неплохо слышал долетавшие в колодец звуки. При этом Механик, пользуясь своей малогабаритностью, сумел устроиться с определенным минимумом комфорта: уселся на одну скобу, боком к стенке колодца, пристроив ноги на более низкую, а руками удерживаясь за вышерасположенную.

Поначалу сверху долетал обычный для автомастерских набор звуков. Урчали станки, шипели краскопульты, грохали киянки, выправлявшие вмятины на железе, потрескивала сварка, позвякивали ключи и отвертки, шурша, с легким резиновым пришлепом, перекатывались колеса в шиномонтажке. Но ближе всего к люку слышались журчание и плеск воды, а также легкие скрипы тряпок, которыми промывали стекла автомобиля. Два молодых женских голоса довольно стройно исполняли при этом старинную песню «Вот кто-то с горочки спустился…»

Некоторое время эта песня была единственным звуком, позволявшим Механику судить о том, кто находится в данном помещении. Однако у Механика имелся при себе весьма занятный прибор, с помощью которого можно было оценить окружающую обстановку, не вылезая на поверхность и даже не приподнимая крышку люка. Прибор этот какое-то время не имел названия, но потом Механик стал его, не мудрствуя лукаво, именовать «подглядывателем». Основная часть подглядывателя состояла из металлического гибкого гофрированного шланга, типа того, что бывает в душе, только намного тоньше. Внутри шланга располагалась хитрая система линз и призм, самолично отшлифованных Механиком. На одном конце шланга находился окуляр с резиновым наглазником, похожий на лупу, которой пользуются часовщики, с эластичным ремешком, надевавшимся на голову наискось, как повязка у одноглазого пирата. Этот ремешок удерживал окуляр на глазу, если у Механика, допустим, были руки заняты. На другом конце шланга имелась стальная насадка с резьбой, на которую навинчивались самые разные объективы, которых у Механика было штук пять на всякие случаи жизни. Для здешних условий ему потребовался сверхмалый объективчик, который можно было пропихнуть под дверь или даже через замочную скважину.

Механик вынул подглядыватель из рюкзачка, пристроил окуляр с наглазником на лоб и навинтил на резьбу свой микрообъектив. Потом он осторожно выставил его наружу через отверстие в крышке люка. А затем стал медленно поворачивать объектив по кругу, обозревая интерьер.

Действительно, он находился на теплой мойке, где никаких особых изменений по сравнению с прошлыми временами не наблюдалось. Две девицы в синей униформе и бейсболках, надетых козырьком назад, отмывали с применением автошампуня серо-голубой «Ауди». Других машин тут не было, должно быть, девушки домывали на сегодня последнюю.

Как раз в то время, когда Механик повернул объектив на ворота, через которые машины выезжали с мойки, около них появились три мужика: один одетый так же, как мойщицы (только бейсболка на нем была одета козырьком вперед), а двое — в камуфляжном обмундировании, с рациями, дубинками, наручниками и пистолетами на поясе.

— Давайте побыстрее, девчата! — сказал один из охранников. — Закрываем!

— Сейчас, совсем немного осталось…

Для страховки, поскольку охранники принялись осматривать помещение, Механик убрал объектив подглядывателя и постарался поменьше дышать и побольше слушать.

Судя по долетавшим сверху звукам, девицы наскоро закончили помывку иномарки, а мужик в бейсболке уселся за руль и перегнал «Ауди» туда, где полагалось стоять машинам, вышедшим из ремонта. После этого мойщицы, обменявшись парой комплиментов с охранниками, хихикая, ушли переодеваться, а охранники отправились куда-то в дальний от Механика конец мойки, проверять, все ли в порядке.

Производственный шум в мастерских стал быстро стихать. Похоже, что тут никаких сверхурочных работ не любили, и работали, как немцы: к семи вечера все должно быть «abgemacht» — и точка.

Механик ждал, пока охранники закончат осмотр мойки и уйдут. Они вернулись к люку примерно через пять минут, и до ушей Механика донесся их негромкий разговор, в первых же словах которого содержалось немало интересного и озадачивающего.

— Слышь, Володь, а с чего такой шухер? — спросил один из них у напарника, который, должно быть, был старшим.

— В смысле? — отозвался тот.

— Ну, проверка такая? Ничего ж похожего раньше не было.

— Какая тебе разница? Спокойнее будет, если получше посмотрим…

— Нет, уж лучше бы четко сказали, чего ждать. Хозяин, что ли, с крутыми не договорился?

— Фиг его знает. — Володя и сам, похоже, терялся в догадках. — Да, похоже, ждут чего-то. Но не сегодня, а завтра.

— Почему завтра?

— Потому что на завтра усиленную смену запросили. А сегодня решили все прошмонать, чтоб кто-нибудь здесь, внутри, не спрятался.

Охранники прошли мимо люка, щелкнули рубильником, оставив только дежурное освещение, и вышли, заперев ворота на замок.

Механик получил за один присест столько информации, что требовалось крепко пошевелить мозгами, дабы ее переварить.

Поначалу ему захотелось сразу же слезть обратно в коллектор и возвратиться восвояси. То, что он услышал, фактически означало, что его миссия потерпела полный крах, едва начавшись.

Конечно, если б Механик имел задачу просто проникнуть на данный объект и взорвать известный ему «Мерседес», а затем скрытно отойти, все эти усиленные меры безопасности его не остановили бы. Его не остановили бы ни замки, ни охранники. Первые он, как правило, профессионально открывал, вторых не менее профессионально и бесшумно убивал.

Но у него была иная, намного более сложная задача. Проникнув сюда, в автосервис, он должен был не взорвать, а только заминировать «Мерседес», причем так, чтоб никто этого не заметил. Больше того — надо было не оставить никаких следов своего проникновения не только в цех спецоборудования, но и вообще не дать повода заподозрить, что на территорию автосервиса кто-то пробирался. И уж, конечно, нельзя было оставлять после себя трупы.

Насчет возможной нейтрализации охраны у Механика, как уже упоминалось, все было продумано. Но при этом он исходил из того, что о его визите никто не будет знать заранее. Теперь, согласно услышанному от охранников, стало ясно: знают и ждут. Больше того, ждут не сегодня, а завтра. Ведь Механик сказал Шкворню: «Буду устанавливать мину непосредственно перед сдачей машины заказчику». То есть в ночь с воскресенья на понедельник, потому что в понедельник хозяин должен забирать «Мерседес» из автосервиса.

Все это означало, что Механик, даже если ему благополучно удастся разминуться с охранниками, пробраться в цех спецоборудования и поставить мину так, как он намеревался это сделать, все равно проделает мартышкин труд. Потому что у клиента, которого собирался поднять на воздух Механик, похоже, имелась вся информация насчет разговора в «Кахетии». Как и почему она к нему попала, вопрос другой.

Именно размышление над этим, другим, вопросом, заставило Механика повременить с возвращением в коллектор.

Вариантов прикидывалось не так уж и много. Во-первых, могла быть самая прямая закладка. Если трое сидят в изолированном кабинете, к двери которого так просто не подойдешь, а то, о чем они беседуют, становится известно противнику, то очень велика вероятность, что кто-то из них доложил владельцу «мерса» о той пакости, которую против него готовят. За себя Механик не беспокоился. Шкворень тоже, поскольку вроде бы заказывал музыку, находился вне подозрений. А вот Конь, как посредник, вполне мог сыграть роль «засланного казачка».

Насчет того, что в кабинете стояла прослушка — Механик, конечно, не знал наверняка, что так оно и было, — у него промелькнули кое-какие мысли. Однако отчего-то Олег не стал их долго обсасывать. Ему это показалось маловероятным.

Третий вариант был сложнее. Вполне могло быть и так, что владельца «Мерседеса» убивать не собирались, а только решили напугать. Чтоб быстрее раскошелился, допустим. А он взял, да и напугался — притащил деньги. А поскольку останавливать Механика было экономически невыгодно — он ведь, при отмене операции, мог и неустойку потребовать, да еще и загодя припугнул возможными репрессиями — его решили просто отдать. Ясно, что если б Механик попался, то его вряд ли потащили бы в милицию или в ФСБ. Сплыл бы по тому же коллектору до очистных сооружений, если б раньше крысы не съели. Нет человека — нет проблемы.

Если б Механик не додумался до этого, третьего варианта, то скорее всего мирно покинул бы автосервис и вернулся к Юльке в заброшенную деревеньку, благо успевал на последний автобус, отходящий в 21.00.

Однако он не только додумался, но и сумел самого себя убедить в том, что все обстоит именно так, и никак иначе. Поверил всей душой в самим собой сочиненную версию. Опять-таки, если б Механик просто поверил в подставу, испугался и решил, что в такой ситуации лучше всего слинять отсюда поживее, то поторопился бы спуститься в коллектор.

Но его заело. Даже не то обидело Еремина, что его в очередной раз попытались надуть, обмануть, кинуть, подставить. И даже не то, что в этой операции участвовал Конь, который когда-то числился другом. Про то, что весь мир против него, Механик давно знал. Его много раз предавали друзья, обманывали женщины, кидали всякого рода люди с честными глазами и улыбкой, располагающей к доверию, что ничего нового в этой подставе для Механика не было. Во сто крат больше его обидело то, что его посчитали какой-то пешкой, козявкой, букашкой, которую можно походя придавить, раз какая-то большая игра больших людей сделана. И уж, конечно, можно наплевать на все мечты-надежды-чаяния этой самой «букашки». Потому что они совершенно ничтожны по сравнению с тем, чем заняты головы воротил крутого бизнеса.

Раззадорив себя яростью, Механик разом позабыл даже о том, что собирался заниматься загранпаспортом, выездом за рубеж, вывозом своей добычи… Нет, теперь все у него было подчинено одной идее — мести.

Пока Механик размышлял, в автосервисе стало совсем тихо. Охранники, похоже, удалились на приличное расстояние от мойки. Тем не менее Еремин еще раз обозрел полутемное помещение при помощи своего подглядывателя, прежде чем позволил себе осторожно сдвинуть крышку с люка и выбраться наверх.

Похрустывание полиэтиленовых «колгот» показалось Механику слишком громким. Да и вообще, сапоги, хоть и резиновые, при движении по цементному полу производили довольно громкие шаги. Поэтому Олег снял свое непромокаемое одеяние, а поверх сапог нацепил войлочные туфли из валенок с обрезанными голенищами, крепившиеся на подъеме эластичными ремешками. Шаги в них получались почти бесшумные.

Затем Механик неторопливо подошел к воротам, внимательно оглядел их. Нет, тут вроде все было по-прежнему. Никто не дотумкал, что зазор между створками и полом, составлявший сантиметров двадцать, — это вполне проходимо для такого человечка, как Механик. Еремин снял рюкзачок и куртку, положил их на пол вплотную к створкам, а сам улегся спиной, повернув голову набок. Чуть-чуть придавил ребра пальцами и проскользнул через зазор, произведя не больше шума, чем сухая тряпка, протащенная по цементной плите. Затем вытянул из-под ворот куртку и рюкзак, оделся и осторожно двинулся к воротам цеха спецоборудования.

Добравшись туда, Механик огляделся и прислушался — все было тихо, охранники, похоже, осмотрев помещение, удалились к въездным воротам. Снаружи, со двора, пару раз донесся собачий лай, должно быть, патрулирующие охранники уже вышли на обход территории.

Из недр рюкзачка Механик раздобыл масленочку с тонким носиком, капнул в замок на воротах несколько капель масла — не просто так, а именно туда, куда следовало, чтоб замок не слишком громко щелкнул, когда его начнут отпирать отмычкой.

Потом оглядел массивные петли, на которых висела правая от него створка ворот — накапал сперва в нижнюю, а затем, встав на пожарный ящик с песком, дотянулся до верхней, тоже налил туда десяток капель. Пока жидкое масло просачивалось в зазоры, Механик вынул из кармана свой набор отмычек и через минуту почти бесшумно открыл замок. Затем осторожно снял замок с ушек и, мягко приоткрыв ворота, чтоб не лязгнули и не скрипнули, прямо-таки просочился в цех. Все так же, с надлежащей осторожностью, бесшумно прикрыл за собой ворота.

Цех — это было, конечно, громко сказано. Просто между двумя боксами сломали перегородку, одни ворота заложили кирпичом и устроили небольшую мастерскую.

Искомый «Мерседес» стоял тут один. Проделать столь дорогостоящую операцию, как бронирование кузова и стекол, при всем желании мог позволить себе не каждый, поэтому работы у этого «цеха» было не так уж и много.

Профессиональным взглядом Механик оценил степень готовности машины. Судя по всему, спецоборудование «шестисотого» было уже почти завершено. Оставалось лишь навесить дверцы, которые уже оснастили броней и бронестеклами.

Радиотелефон с машины, конечно, был снят. Это еще раз подтвердило убеждение Механика в том, что его посылали на подставу. Хотя в принципе все могло быть вовсе не так — просто сняли эту хрупкую технику, чтоб не попортить при ремонтных работах. Но Еремин настолько зациклился на том, что все делают против него, что это самое простое объяснение даже не пришло ему в голову. И вообще, он уже не работал на Шкворня, а действовал по своему плану. А из этого следовало, что «Мерседес» будет заминирован совсем не так и совсем не там, где это первоначально предполагалось. И взорваться он должен будет уже не тогда, когда планирует Шкворень, а тогда, когда это задумал Механик…

ПАПКИ С ОБЪЕКТА «ЛОРА»

Воскресное утро было прямой противоположностью субботнему. Булочка никуда не убегала и обнаружилась там, где засыпала вечером, то есть рядышком с Никитой.

Весь остаток вчерашнего дня, после того как Ветров был представлен господину Баринову и получил от него заманчивое предложение обучаться в ЦТМО, Никита провел почти в полном одиночестве, но особо скучать ему не пришлось. Пообедав (это сошло и за завтрак), он решил вздремнуть. И неожиданно проспал гораздо дольше, чем рассчитывал. То ли потому, что здешняя загородная тишина так повлияла, то ли по каким-то другим причинам. Короче говоря, он пробудился только к вечеру, когда к нему под бочок прилегла Светка. Поэтому Никита был в полном неведении насчет того, когда Ново-Сосновку покинул профессор Баринов и чем занималась во второй половине дня хозяйка. Ясно, что не сексом, потому как, забравшись в постель к Ветрову, тут же показала, что не отсыпаться сюда пришла и умело воспользовалась тем, что Никита славно отдохнул. Само собой, что ночью они не вели каких-либо вразумительных бесед, и, хотя на сей раз Булочка обошлась без ассистентки, ей и в отсутствие Люськи удалось измочалить Никиту до полного изнеможения.

Поэтому утром Ветров, проснувшись раньше Светки, будить ее не собирался. Лежал, слушал ее мирное сопение и размышлял.

Прежде всего, конечно, над тем, что ему предложил господин профессор. Слов нет, занятно было бы неким чудодейственным способом сократить срок обучения. И правда ведь, те из его ровесников, кто сразу после школы поступил в вузы, уже год как имеют дипломы и делают карьеру. Конечно, не у всех она сильно удачная, но так или иначе, все они уже специалисты, а Никита — второкурсник. Причем с очень смутным представлением о том, чем будет заниматься через три года, когда его мытарства наконец-то закончатся. А господин Баринов вроде бы не только предлагает в два счета всему научиться, но и обещает работу. Возможно, действительно высокооплачиваемую.

Но что-то во всем этом было настораживающее. Что именно, Никита долго определить не мог. Обычно все надуваловки в области обучения строились на том дурацком предубеждении «свободных россиян», что все хорошее может быть только за хорошую плату. То есть: платите бабки — и мы вам оксфордское образование дадим. Народ, конечно, на это клюет, тянет свои последние тыщи, а получает либо вообще шиш с маслом, либо примерно то же, что мог бы и бесплатно приобрести. Но здесь-то, как утверждал Сергей Сергеевич, все за бесплатно, да еще и приплатят как младшим научным сотрудникам. Где ж тут может быть надувательство, раз денег с Никиты и прочих потенциальных студентов брать не будут?

Да и не выглядел господин профессор человеком, способным на какие-то мелочевки и пустышки размениваться, заниматься мелким мошенничеством. Такие люди если уж воруют, то миллиарды, да так, что потом ни с какой стороны не подкопаешься.

Безусловно, главным подозрительным обстоятельством было то, что по виду очень солидный ученый общается с бандиткой Булочкой. Насчет того, что Сергей Сергеевич совсем не в курсе того, с кем имеет дело, и убежден, что имеет дело с безукоризненно-честной предпринимательницей, которая весь капитал сколотила исключительно на сдобе и марципанах, Никита иллюзий не питал. Уж слишком четко прозвучало у господина Баринова некое почти шантажирующее начало. Сначала в вопросе соблюдения режима конфиденциальности. «Подписка о неразглашении», то, се… Но главное, он сказал: «…Мы вынуждены подбирать на этот экспериментальный цикл обучения молодых людей с темными пятнами в жизни. То, что у вас они есть, мне известно. Используем мы эти знания только тогда, когда вы нарушите наше джентльменское соглашение». А какие у Никиты темные пятна в биографии, окромя тех, что каким-то образом связаны с Булочкой? Разве что дневник капитана Евстратова, по глупости похищенный из архива…

Дальше прозвучала фраза, которая, как теперь представлялось Никите, содержала не слишком завуалированную угрозу репрессивных мер в том случае, если Никита откажется принять предложение Сергея Сергеевича: «Учитесь, как учились, а потом самостоятельно ищите работу. То, что мы о вас знаем, в данном случае применено не будет, но ведь милиция и сама может многое раскопать…»

Хотя господин Баринов вроде бы и не угрожал ничем, однако создавалось впечатление, что в случае Никитиного отказа пойти учиться в ЦТМО милиция, которая за полгода ничего не раскопала, неожиданно докопается до противозаконных действий студента Ветрова. А это, вкупе с предыдущим, как бы намекало ненавязчиво, что у Сергея Сергеевича есть какие-то теплые связи с правоохранительными органами. Это впечатление еще более усиливалось в связи с тем, что профессор Баринов каким-то образом получил допуск с эсэсовскому досье Ханнелоры фон Гуммельсбах и расшифровал содержимое ее папок. Да еще и заметил по ходу разговора, что это самое содержимое ему оказалось очень полезно в научной работе. Никите во время беседы показалось странным лишь то, что материалы исследований как минимум 55-летней давности могли оказаться полезными для современной науки. Однако теперь ему показалось куда более занятным, что эти самые материалы, которые носили сверхсекретный характер во времена третьего рейха и явно предназначались не для каких-то благотворительных целей, раз этим делом занималась гауптштурмфюрер СС, прошедшая, если верить Юрию Петровичу Белкину, школу концлагеря.

Воспоминание о том, что Ханнелора фон Гуммельсбах, по мужу Штейнгель, работала в каком-то концлагере, несколько изменило направление Никитиных мыслей. Он перестал на какое-то время терзаться сомнениями насчет предложения профессора Баринова и стал размышлять насчет того, что ж такого интересного могло содержаться в этих самых эсэсовских папках.

Действительно, судя по описанию фотографий из ее альбома, которое достаточно подробно дал Белкин в своей повести, Ханнелора в этом самом КЛ «Гросс-Грюндорф» занималась какой-то рутинной палаческой работой: порола, расстреливала, вешала. Но при этом, как явствовало из этих же альбомов, была уже в офицерских чинах. Проработала она там всего год после окончания какой-то эсэсовской школы, в 1939–1940 годах. И за это время успела подняться аж на две ступени, с унтер — до оберштурмфюрера. Это за какие ж заслуги? Вешала, что ли особо качественно?! Трудно поверить, фрицы все аккуратные, уж если повесят, так повесят, тут, пожалуй, выделиться трудно. Потом Ханнелора два года работала в Берлине аж в самом RSHA (Reichs Sicherheit Haupts Amt), то бишь в Главном управлении имперской безопасности. Никита, конечно, ни в каких госбезопасностях не состоял, но в бюрократии, как всякий постсоветский юноша, кое-что понимал, а потому догадывался, что бывшая российская баронесса сделала какой-то невероятный скачок в служебной карьере. Представить себе, что простую прапорщицу или даже старшего лейтенанта из охраны женской ИТК после года службы переводят в центральный аппарат МВД (или Минюста, как теперь), было очень трудно. Такое могло быть только в одном случае — если у такой дамы в Москве был какой-то крутой-прекрутой блат. Этим же, конечно, можно было объяснить и то, что Ханнелора неимоверно быстро повышалась в чинах.

Понапрягав мозги, Никита припомнил, что среди лагерных фотографий Белкин упоминал одну, где был изображен некий эсэсовский туз, которого Ханнелора назвала «mein Protektor», то есть, видимо, тот, кто делал ей протекцию. Почти сразу же вспомнилась и фамилия — штандартенфюрер Штейнгель. Не иначе как какая-то родня по линии сбитого в Испании Хайнца Штейнгеля — незабвенного муженька Ханнелоры.

Тут Никита мимоходом озадачился. Он припомнил, что в повести, написанной 67-летним отставным генералом, были от и до воспроизведены немецкие подписи под фотографиями. Неужели Белкин, который вряд ли хорошо владел немецким языком в 1943 году, так четко запомнил то, что увидел? Ну, такие слова, как «bunker» или «rauchen verboten» запомнить нетрудно, благо, будучи на оккупированной территории, он их мог много раз видеть. Но у него в повести были приведено довольно много подписей к фотографиям. И не только к тем, что были в альбомах Ханнелоры. Никита вспомнил, что в повести была воспроизведена и подпись к фотографии, которую Юрка Белкин вроде бы сам не видел. Ее взяли Клава и Дуська у сбитого немецкого летчика Эриха Эрлиха. Конечно, генерал Белкин писал все-таки не мемуары, а повесть, и потому мог придумать все эти подписи, которые не сохранила память. Ну а все же, не мог ли он еще раз, много лет спустя, посмотреть эти немкины альбомы? Стоп, но ведь в повести было написано, что альбомы оставались на объекте «Лора», как и папки, только они лежали не в сейфе, а на полках книжного шкафа, за которым находился сейф. То есть по идее то, что от них уцелело, должно было оставаться в спецпомещении. Вряд ли, конечно, они сохранились так же хорошо, как папки, лежавшие в герметичной упаковке, но и совсем в прах тоже не должны были обратиться… А раз так, то их могла видеть Светка. Сам Никита тогда, два месяца назад, в спецпомещение заглянуть не удосужился. Потому что был убежден, что все бумаги истлели и ничего интересного не осталось.

Поэтому Никита решил, как только Булочка проснется, поинтересоваться у нее, не видела ли она в спецпомещении Ханнелориных альбомов или хоть чего-то, похожего на них.

Однако, поскольку Светка продолжала спать, Ветров в своих размышлениях вернулся назад, к осмыслению необычайно быстрой карьеры Ханнелоры, которой, как уже стало понятно, она была обязана протекции мужнина родственника, штандартенфюрера Штейнгеля.

Прежде всего Никита прикинул, с чего это герр Штейнгель решил порадеть молодой вдовушке? Был бы он лично ее брат или дядюшка — понятно. Но проталкивать наверх бездетную и очень молодую вдову брата или племянника, которая, кстати, не больно блюла верность покойному супругу, можно лишь по двум причинам. Первая, и, как представлялось Никите, самая простая причина состояла в том, что штандартенфюрер был любовником Ханнелоры, а та прагматично использовала это обстоятельство в целях продвижения по службе. Вторая причина могла быть более сложной. Например, если сама Ханнелора представляла собой нечто, способное как-то положительно повлиять на служебное положение штандартенфюрера.

Однако к обеим версиям было больше чем достаточно вопросов.

Если принять, что Ханнелора после смерти мужа стала любовницей его родственника-эсэсовца, который взялся обеспечить ей служебную карьеру, то первый этап — обучение в школе СС — в это дело более-менее вписывался. Третий — работа в РСХА — тоже. Но не очень вписывались второй этап — служба в концлагере и четвертый — таинственное задание на Восточном фронте, к тому же в опасной близости от партизан. Такие протекции любовницам устраивают лишь в том случае, когда собираются от них отделаться. Можно, конечно, допустить, что после окончания учебы юной эсэсовке требовалось пройти какую-то стажировку, чтоб воспитать в себе «беспощадность к врагам рейха» или там «характер нордический, твердый». Можно даже поверить в то, что благодетель имел возможность два раза подряд вписать Ханнелору в списки на повышение в чине за период этой годичной стажировки. Но после того, как милая Лора сдала этот, допустим, обязательный «эсэсовский минимум» и герр Штейнгель перевел ее в центральный аппарат, чего еще желать? Наверняка можно было посадить ее в какой-нибудь из многочисленных отделов главка и дать ей тихую и спокойную канцелярскую работенку, где нет риска ни получить пулю от партизан, ни заразиться сыпняком или туберкулезом от зеков. Конечно, могло быть и так, что герр Штейнгель спалился, чем-то прогневив какого-нибудь Кальтенбруннера, Мюллера, Шелленберга или другого персонажа из «Семнадцати мгновений весны». Соответственно, его могли послать на Остфронт, а заодно вытурить туда же и его протежешку. Вполне реальным Никите виделся и такой момент, как сигнал законной супруги Штейнгеля в партком НСДАП насчет явной аморалки благоверного со вдовой своего покойного родственника. Опять же баронесса происходила из бывших русских немцев, так что ей могли и по расовой части пришить чего-нибудь.

Только во всем этом было одно «но». Таких «спалившихся» не подпускают к столь секретным делам, какие, судя по всему, предполагались фрицами на объекте «Лора» и уж, конечно, не ставят их там на первые роли. А то, что содержание красных папок с грифом «Streng geheim!» не знал никто, кроме Ханнелоры, говорило о том, что она была на этом объекте далеко не последней спицей в колеснице. Да и то, что оборудовано спецпомещение было по всем правилам комфорта, в то время как объект был недостроен и прочие эсэсовцы жили в палатках или избушках без удобств, тоже о многом говорило.

В общем, вся эта версия «love story» выглядела не очень убедительно.

Но и другая, согласно которой Штейнгель тащил вверх не просто свояченицу, а нечто гораздо большее, полезное для собственной карьеры, смотрелась с изъянами. Прежде всего потому, что эта польза из общего впечатления о Ханнелоре, созданного «повестью Белкина», как-то не проглядывала.

Ну действительно, кто она такая? Несостоявшаяся смолянка, нищая остзейская баронесса-безотцовщина. Ее мать после эмиграции в Веймарской Германии прачкой работала. Конечно, видимо, потом баронессы восстановили свои аристократические связи, но в национал-социалистическом государстве они особой погоды не делали. Тем более — беглые из России, подозрительно. Может, они вовсе не от большевиков убежали, а наоборот, Коминтерну помогать? Глупо, конечно, но в гестапо наверняка такой вариант отрабатывали. В конце концов, среди белоэмигрантов у ОГПУ агентура действительно была немалая. Так или иначе, но истинному арийцу Штейнгелю, казалось бы, от семейных связей такой свояченицы особого проку не было.

В чем еще мог быть заинтересован Штейнгель? Может, в каких-то профессиональных талантах Ханнелоры? В какой области, интересно? Никита стал, напрягая мозги, размышлять над тем, что из содержавшегося в «повести Белкина» могло хоть как-то обозначить специальность Ханнелоры. Согласно альбомам, до перевода в РСХА никакой профессиональной деятельности, кроме палаческой, не просматривалось. Чем она занималась в РСХА, тоже было неясно, но была фотография, на которой Ханнелору представляли аж самому Гиммлеру. Надо полагать, далеко не каждый младший офицер СС удостаивался такой чести.

Никита опять вспомнил о том, что содержимое красных папок было зашифровано так, что их якобы никто, кроме самой Ханнелоры, расшифровать не мог. Может, она была какой-то супершифровальщицей? Но на кой черт ее тогда отправили, можно сказать, в прифронтовую полосу, на какой-то недостроенный объект? Конечно, может быть, когда объект начинали строить, он еще был далеко от фронта, и немцы не рассчитывали на то, что русские начнут наступать. Тем не менее к тому моменту, когда на остров попал Юрка Белкин, это наступление уже обозначилось. Казалось бы, нужно было в первую голову эвакуировать засекреченную даму вместе с ее сверхсекретными папками, а ее взяли и оставили. Правда, когда Юрка и девушки ее захватили, немцы попытались уничтожить Ханнелору, но уж очень неквалифицированно как-то, если тринадцатилетнему пионеру-партизану удалось все это сорвать.

Как-то само собой Ветров опять вернулся к заманчивому предложению Сергея Сергеевича. Только теперь он решил подъехать с другой стороны. Профессор Баринов сказал, что ему папки Ханнелоры очень пригодились. А он, если верить его словам, занимается методами ускоренного обучения. Может, и Ханнелора в этой же области трудилась? Конечно, то, чем она в концлагере занималась, при надлежащей доле черного юмора можно назвать «педагогикой», но там она, все-таки, скорее «воспитывала», чем обучала.

Само собой, насчет достоверности утверждения будто, если зайца бить, то его можно научить спички зажигать, у Никиты были сомнения. Точнее, он был убежден, что если методики ускоренного обучения существуют, то они вряд ли основаны на каких-либо концлагерных разработках. А на чем еще?

Никите самое время было сосредоточиться на прикидке, как его будут обучать, ежели он запишется в ЦТМО. Однако, в этот самый момент Булочка сладко потянулась, мурлыкнула и открыла глазки.

— Доброе утро! — сказал Никита, погладив ее по щечке.

— Угу, — комично похлопав ресничками, сонно ответила Светка. — Давно проснулся?

— Нет.

— Сколько времени?

Никита взял часы с тумбочки, посмотрел.

— Четверть одиннадцатого.

— Нормально, — Булочка потянулась еще разок. — Не хочу ничего делать. И не буду. Могу себе позволить. Билет у тебя есть, Ежику команда отдана, на вокзале будешь вовремя. Думал насчет того, что тебе Сергей Сергеевич предлагал?

— Думал. Только ты мне о нем ничего так и не рассказала. Я вообще-то и не знал, что ты с учеными дружбу водишь.

— Я много с кем вожу дружбу, — голос у Светки стал менее теплый, чем сразу после пробуждения. — А вообще-то, это предложение очень серьезное.

— Уже усек, — кивнул Никита. — И, между прочим, у меня создалось впечатление, что ежели откажусь, то напрошусь на неприятности.

— Правильно, — подтвердила Светка, — этот дяденька их вполне может создать. Причем не только тебе, но и мне.

— Так он профессор или кто? — прищурился Никита.

— Он и то и другое, ясно? — хмыкнула Светка. — Больше ничего не скажу. Очень полезный человек.

— Слушай, — спросил Ветров, — могу я спросить, по крайней мере, кое о чем?

— Можешь.

— Это ты меня к нему занарядила или он сам как-то добрался?

— Я. Мне будет спокойнее, если ты будешь у него. Устраивает ответ?

— Да. Еще один вопрос можно? Уже на другую тему.

— На другую тему — можно.

— Ты, когда эти папки немецкие доставала, никаких других бумаг в комнате не видела? Хотя бы обрывков?

— Нет. Там и от шкафа-то деревянного одна труха осталась. Ну, немного досок гнилых. А с чего это ты вспомнил?

— Понимаешь, — сказал Никита, — если в это самое спецпомещение 55 лет никто не заходил, то среди обломков шкафа должны были хоть какие-то остатки от книг сохраниться. Хотя бы от переплетов.

Светка наморщила лоб, должно быть, пытаясь припомнить то, что видела два месяца назад.

— Не-а, — произнесла она озабоченно. — Доски трухлявые были, а чего-нибудь похожего на книжки — нет. А что?

— Если по Белкинской рукописи все верно, то там должны были быть альбомы этой Ханнелоры.

— А, это порнушка, что ли? — ухмыльнулась Светка.

— Понимаешь, я тут прикинул… — и Никита стал излагать Булочке путаные плоды своих долгих размышлений…

РАНДЕВУ С ЛЕТАЛЬНЫМ ИСХОДОМ

В понедельник утром Крюк с группой сопровождающих лиц на трех машинах подъехали к автосервису — принимать из ремонта «шестисотый». Само собой, почетных и не очень безопасных гостей встречал лично директор Вова Эккерт. У въезда в ангар он подсел в скромную «Волгу» Крюка и, преданно посматривая усталыми от недосыпа глазами на заказчика, сбивчиво молол что-то о своих сложностях и проблемах. Конечно, их у него вполне могло быть до фига и даже больше, но Крюка лично волновала лишь одна: пытался ли кто-нибудь покуситься на его «мерс» или нет. Вовик мог болтать что угодно и сколько угодно, но главный доклад ожидался от Шварца, который проторчал тут, в сервисе, целые сутки, начиная с воскресного утра, ожидая в засаде гнусного Механика с бомбой под мышкой. Помимо Механика, подозревали всех, кто трудился по спецоборудованию «мерса». Охранники наблюдали за ними от и до.

Сверкающий, свеженький, вымытый и высушенный «шестисотый» стоял на теплой мойке в окружении Шварца и четырех его корефанов, готовых костьми лечь, но не подпустить к машине никого лишнего.

Крюк Шварцу доверял от и до. Если, допустим, он вполне мог допустить, что директор Эккерт за определенную сумму в дойчмарках, приглашение на постоянное жительство и авиабилет до аэропорта «Бонн-Кельн» вполне может поступиться принципами, то измена Шварца ему даже в страшных снах не снилась. Вова Эккерт давно бы слинял на историческую родину, если б умел говорить по-немецки хотя бы с киргизским акцентом. Но он знал его в объеме пятого класса сельской школы и потому очень страдал. Шварц, несмотря на кликуху, звучащую по-немецки, был далек от европейских проблем. Он четко соображал, что жить может только здесь и только при наличии Крюка, ибо если Крюка не будет, то обиженные им в разное время люди укантуют Шварца очень быстро и с гарантией.

— Ну как, все нормально? — пожав руку качка и строго заглянув ему в глаза, спросил Крюк. — Все контролировал?

— От и до, — с полной уверенностью в своей правоте и чистоте совести заявил Шварц. — Не пришел этот Ерема ни фига.

— Ладно, — кивнул Крюк. — Мотор запускали?

— Сюда своим ходом заезжал.

— Телефон при тебе монтировали?

— Все на глазах, даже трубку разобрать заставил.

— Хорошо. Садись вместе со мной, развезу вас с ребятами по домам…

Шварц, конечно, хорошо понимал, что это небольшая проверка для него и его подчиненных, но воспринял ее как пустую формальность.

— Ты тоже прокатишься, Вовик, — тоном, не терпящим возражений, повелел Крюк Эккерту, и директор влез в машину.

Водитель занял место, завел мотор. Потяжелевший от брони автомобиль величаво покатил к выходу. «Волга», на которой сюда приехал Крюк, пошла впереди, превратившись в машину сопровождения, а сзади, за «шестисотым», пристроились остальные.

— Скорость не сильно упала? — поинтересовался Крюк, когда «эскадра» выехала за ворота на улицу Щорса.

— Нет, что вы! — поспешил успокоить клиента Эккерт. — С места, конечно, стартует помедленнее, но по хорошей дороге запросто разгонится до двухсот. Конечно, здесь, в городе, лучше не пробовать. Тем более по такой погоде.

— Понятно. От автомата эти стекла защищают? — Крюк постучал костяшкой пальца по заднему стеклу.

— Даже от пулемета. В проспекте на стекла говорилось, что они защищают от пуль калибра 12,7.

— В рекламе можно сказать, что они и от гранатомета защитят, — с сомнением хмыкнул Крюк. — Бог с тобой, поверим. Все равно пулемета с таким калибром у меня нет.

— Надо надеяться, и у других не найдется, — заметил Шварц.

Это замечание вызвало на лице Крюка недовольную гримасу, и телохранитель смолк.

— Как движок, Миха? — обратился он к водителю.

— Нормально. Отрегулировали четко, — одобрил тот.

— Управляемость?! — понастырничал хозяин.

— Потяжелее, но ненамного, — солидно ответил Миха.

— «Полицейский разворот» на таком изобразить сможешь?

— Только не сейчас, командир. Надо сперва на чистом месте попробовать.

— Ладно… — Крюк постепенно успокаивался. Конечно, жаль, что Механика не поймали, должно быть, он засек суету вокруг автосервиса, но зато никаких сюрпризов не должно быть.

— Ну, господин Эккерт, — сказал Крюк лениво, — похоже, что вы на совесть поработали. Отработали, так сказать, взносы за полгода вперед. Рад за вас и больше не задерживаю. Притормози, Миха.

Директор Вова с нескрываемой радостью на курносой роже выскользнул из бронированной дверцы и, приподняв шляпу, зашагал в обратном направлении.

— Так говоришь, проверял телефон? — Крюк, прищурясь, посмотрел на Шварца.

— И корпус, и все остальное, — уверенно произнес Шварц. — Устанавливали при нас, я лично над душой стоял. Да и шмонали всех и вся. Мастера, конечно, шипели, но у нас не забалуешь.

— Ну, проверим сейчас, — ухмыльнулся Крюк, набирая номер. — Если что — взлетим вместе.

Нет, конечно, Крюк ничего не боялся. И, когда он набрал нужный номер телефона, ничего необычного не произошло. Попикало длинными гудками немного, а потом приятный женский голосок отозвался:

— Обладминистрация.

— Здравствуйте, Ниночка! — проворковал Крюк. — Будьте добры, побеспокойте господина Струмилина.

— Подождите, сейчас переключу на Анатолия Сергеевича, — произнесла Ниночка. Несколько секунд в трубке пиликала какая-то бойкая музычка, потом отозвался басистый, знающий себе цену голос:

— Струмилин.

— Здравствуйте, Анатолий Сергеевич, это Крюков беспокоит. Была у нас с вами предварительная договоренность насчет встречи в первой половине дня. Как у вас, ничего не поменялось в расписании? Подъехать можно?

— Нет, ничего не поменялось, Александр Иваныч. Часиков в десять можно встретиться. Как раз поеду по объектам. Подъезжайте на Партизанскую, 22. Решим ваш вопрос, надеюсь…

— Спасибо, до встречи! — Крюк положил трубку.

— На мази? — осторожно спросил Шварц.

— Надо думать, — ответил Крюк. Затем, вспомнив что-то, открыл встроенный бар, крышка которого образовала откидной столик. На зеркальной полочке бара было пусто.

— Ай-яй-яй! — озабоченно произнес босс. — Неудобно такую сделку без обмывки оставить. Так, мистер Шварц, тебе партийное поручение. Где у нас тут супермаркет поприличней?

— На Рождественской ближе всего, — опередив Шварца, ответил Миха.

— Рули туда.

Когда подъехали к супермаркету, Шварц отправился за покупками. Вернулся он почти через полчаса с пластиковым пакетом «Христос Воскресе!», в котором позванивали несколько бутылок. На довольно долгое отсутствие подручного Крюк позволил себе посмотреть сквозь пальцы — времени до встречи со Струмилиным оставалось еще порядочно. Зато теперь в баре выстроились в ряд пузыри с виски, джином, водкой, коньяком, банки с пивом, кока-колой и тоником.

— Нормально! — одобрил Крюк покупки, сделанные Шварцем. — То, что доктор прописал.

До десяти часов оставалось еще полчаса, поэтому успели выгрузить двух ребят из числа тех, кто целые сутки провел в автосервисе, контролируя дооснащение «шестисотого». Отпустили и часть машин, за исключением «Волги». После всех этих операций успели за пять минут до контрольного срока добраться на Партизанскую, 22.

Там находилась стройплощадка начатой еще при Советской власти, но недостроенной по причине реформ областной больницы. А господин Струмилин Анатолий Сергеевич был советником губернатора по вопросам здравоохранения. Что он собирался делать на стройплощадке — денег на возобновление строительства у области все равно не было, — Крюка не волновало абсолютно. Ему нужно было получить от господина советника кое-какие надлежащим образом оформленные документы, а также вручить ему ту скромную сумму, которая была заранее согласована со Струмилиным в качестве компенсации за подготовку и быстрое визирование этих бумаг. Согласно этим бумагам открывался зеленый свет перед весьма далеко идущими коммерческими планами Крюка по приватизации некоей убыточной фармацевтической фабрики. Профиль предприятия Крюк менять не собирался, а вот идеи по расширению ассортимента у него были весьма масштабные…

Место для встречи господин советник выбрал очень удачное, буквально впритык к стройплощадке находилось солидное здание какого-то «Интертехбанка», сооруженное за полтора года из дорогостоящих западных материалов и стоившее примерно столько же, сколько восемь первоначальных проектов областной больницы. Около банка парковалось несколько десятков машин, среди которых «Мерседес» Крюка смотрелся не слишком заметным. Именно туда и зарулил Миха, а Шварц и двое его пареньков пошли к стройплощадке встречать господина советника.

Струмилин подъехал на черной «Волге» с невключенной мигалочкой, опоздав минуты на две, не больше. Шварц не спеша подошел к «Волге» Струмилина, оставив поодаль спутников, которые присматривали, нет ли каких посторонних на опасно близком расстоянии. Дальним обнаружением занималась «Волга» сопровождения Крюка, где имелась рация, настроенная на рабочий диапазон ментовских оперативников. Все было чисто, похоже, Струмилин очень хотел получить свои баксы без лишних свидетелей.

Шварц поздоровался и сел в «Волгу» к советнику. Парни остались на улице. «Волга» медленно вкатила на стоянку машин у банка и остановилась неподалеку от «шестисотого». Шварц и Струмилин быстро пересели в «Мерседес».

— Здравствуйте еще раз, Анатолий Сергеевич! — приветливо улыбнулся Крюк.

Струмилин, плотный, лысоватый, долгие годы проработавший в облздраве и совсем немного — в лечебных учреждениях, явно чувствовал себя не очень уютно. Нет, он, конечно, не боялся, что его похитят эти крутые ребята и потом выкуп стребуют. Но вот того, что где-нибудь поблизости сидят оперативники, которые выскочат и сцапают его здесь, в момент получения взятки, сильно опасался. Однако все же сделал улыбочку.

— У меня времени мало, Александр Иванович, — сообщил он. — Давайте сразу к делу. Вот бумаги, о которых идет речь. Можете поглядеть. Никаких препятствий для вашей работы больше нет.

Он вынул из «дипломата» прозрачную папку с бумагами и подал Крюку. Тот не спеша просмотрел документы, одобрительно кивнул.

— Претензий нет, спасибо. Примите, как обещали, — с этими словами Крюк раскрыл свой кейс и одну за другой переложил в «дипломат» Струмилина двадцать пачек, состоящих из сотни стодолларовых купюр каждая.

Как это ни удивительно, но Крюку нравилось отдавать деньги таким типам. Конечно, брать с кого-то он любил намного больше, но посмотреть на то, как трясутся ручонки у паскудного начальничка, который, пригревшись на теплом местечке, жаждет хапать все больше и больше, но при этом вечно мучается страхом, — классное развлечение. Что-то вроде стриптиза, который исполняет девка, умело имитирующая стеснение или, может быть, действительно стесняющаяся по молодости-неопытности. Шарм в этом есть, пикантность этакая.

— Вы бы пересчитали, Анатолий Сергеевич, — посоветовал Крюк. — Мы, конечно, честные люди, но бывают неувязочки…

— Я вам верю, — заторопился Струмилин, нервно запирая замки «дипломата».

— Смотрите, осторожнее, — усмехнулся Крюк. — Вы ведь с бандитами дело имеете.

А вот это — ткнуть купленного начальничка мордой в грязь — Крюк еще больше любил. Чтоб он услышал, кто он есть, открытым текстом. И не питал насчет себя иллюзий.

— Может, по рюмашке коньячку, Анатолий Сергеевич? — вальяжно предложил Крюк, открывая бар. Он почти откровенно издевался над Струмилиным, которому категорически не хотелось провести в бандитском «мерсе» лишнюю минуту.

— Нет-нет, благодарю вас! — Струмилин передвинулся к дверце. — Мне надо еще в несколько мест заехать, с запахом как-то неудобно…

— Как хотите, — сказал Крюк и закрыл бар. Он вовсе не предполагал, что это будет самое последнее движение в его жизни. Ухо Крюка успело уловить лишь какой-то необычный, дополнительный щелчок. Затем сверкнула ослепительная оранжевая вспышка…

Те двое, что на свое счастье вылезли из «мерса» вместе со Шварцем и оставались, в отличие от него, вне машины, все, кто находились в «Волге», сопровождавшей «Мерседес» Крюка, да и немало другого народа, находившегося в «Интертехбанке», поблизости от него и просто на улице Партизанской, почуяли, как крепко вздрогнула почва, и услышали сперва гулкий, раскатистый, оглушительный взрыв, затем звон стекол, выбитых взрывной волной из окон здания банка и стоящих около него машин, истерический визг женщин, стоны и ругань тех, кого зацепило осколками стекла. Чадное бензиновое пламя факелом охватило обломки «Мерседеса», растеклось по асфальту под стоящие рядом машины. Первой взорвался бак служебной «Волги», на которой приехал Струмилин. Она стояла рядом с «мерсом», и тяжелые осколки бронестекла, мгновенно выдавленного и выброшенного взрывом, изрешетили ее, будто из пулемета. Водитель с размозженным затылком так и остался на сиденье. Следом за «Волгой» Струмилина полыхнула стоявшая поблизости «Хонда», потом «Шевроле-Блейзер»…

«Волга» с охраной Крюка, дежурившая на другой стороне улицы, не пострадала. Она приняла на борт двух ошалевших от ужаса, оглушенных и опаленных охранников, опрометью перескочивших проезжую часть и втиснувшихся в машину, а затем сорвалась с места и унеслась прочь.

НЕПРИЯТНОСТИ ДЛЯ КОНЯ

По жизни с Конем много раз случалось так, что он, просыпаясь, не мог точно припомнить, каким образом и почему его занесло в то или иное место. Такое бывает с людьми пьющими, даже если они еще не перешли в категорию записных алкашей, а еще удерживаются в категории пьяниц. Иногда эти пробуждения влекли за собой приятные неожиданности — например, если Конь просыпался без головной боли и притом в уютной постельке какой-нибудь относительно чистенькой симпатичной бабы. Значительно чаще, конечно, обнаруживались маленькие неприятные неожиданности, когда сразу по пробуждении нападал большой-пребольшой бодун, а Конь очухивался в облеванном, обоссаном или того хуже состоянии. Имели место и неприятности покрупнее, когда пробуждение происходило в вытрезвителе или ментовском «обезьяннике» или когда после пробуждения выяснялось, что из кармана исчез бумажник со всем немалым содержимым, с руки сняты натуральные золотые часы, а на морде слишком до фига синяков и ссадин.

Впрочем, все эти дела имели, в основном, немалую давность и относились ко временам, увы, безвозвратно ушедшей юности. В последние, зрелые годы жизни, занимаясь делами серьезными, в которых за разгильдяйство и неорганизованность надо конкретно отвечать, Конь попривык за собой следить и контролировать прием алкоголя. Приняв на грудь пять по сто, он обычно брал тайм-аут, а то и вовсе сходил с дистанции. В общем, пора было уходить из большого спирта, как ни грустно это для Коня звучало.

На сей раз, когда отяжелевшие веки удалось не без усилий разлепить, Конь обнаружил, что лежит на неком тюфяке, брошенном на давно не крашенный пол деревенской избы. Тюфяк валялся между деревянной стеной, оклеенной вылинявшими обоями какого-то неопределенного, серо-желтого цвета, и облупившейся печкой, которая минимум лет десять обходилась без побелки. Через узкий промежуток между печкой и стеной просматривался угол стола, покрытого клеенкой, и какой-то облезлый стул из той серии, что на Руси принято называть «венскими».

Конь почуял, что ему очень надо пройтись до туалета, чтоб не расплескать мочевой пузырь, но едва попытался встать, как обнаружил, что это у него хрен получится. На запястье правой руки была защелкнута браслетка наручников, а вторая пристегнута к толстой кованой железяке, намертво ввинченной в стену. Она походила на болт, только вместо головки имелось прочное кольцо, через которое можно было монтировку просунуть. Коню сразу стало ясно, что он скорее руку из плеча выдернет, чем сумеет вырвать железяку из стены или сломать наручники.

Само собой, на радужные перспективы все это не больно настраивало. Ясно, что если тебя приковали в какой-то избе за городом, то это не менты, которым надо дело шить и в прокуратуру сдавать, у которых можно адвоката затребовать и попросить соблюдать права человека. А, соответственно, можно дождаться всего что угодно без суда и следствия.

Конь все же сумел сесть на своем тюфяке и попытаться припомнить, как он мог дойти до жизни такой. Но не успел он даже чуть-чуть пошевелить мозгами, как заскрипели половицы и перед закутком, где лежал тюфяк, появилась знакомая фигура.

— Ерема! — неизвестно чего было больше в голосе у Коня — удивления, радости или возмущения.

— Очухался? — строго спросил Механик. — Есть насущные нужды?

— Есть! Даже очень нас-сущные!

Механик понял и притащил помойное ведро. Конь исполнил «нас-сущное» упражнение с колена, Механик вынес ведро и вернулся.

— На фига ты меня пристегнул-то? — обиженно спросил Конь.

— Не спеши, — сказал Механик, — сейчас определимся по всем вопросам. Сначала напряги мозги и припомни, как ты сюда попал. Я, конечно, в курсе дела, но хотел бы и тебя послушать.

Задал Ерема задачку, нечего сказать… Мозги у Коня зашевелились, но очень неохотно. Такое впечатление, что они наглухо заржавели и без капитального ремонта не хотели работать.

Первое, что вспомнил Конь, так это то, что он в воскресенье утром поехал на встречу с Механиком. Туда же, на проселок, где передавал ему за сутки до этого толовые шашки и паспорт для девчонки.

— Правильно, — подтвердил Механик. — Теперь вспомни, с чем ты должен был приехать на эту встречу.

— Должен был передать тебе, что машинку надо запустить около десяти утра по нашей команде… — припомнил Конь. — Шкворень велел тебе передать сотовый.

— И больше ничего?

— Ничего… — пробормотал Конь.

— Вот поэтому-то ты, друг дорогой, и проснулся в таком неудобном положении. Ты мне должен был паспорт передать, понял? Или ты забыл?

Тут в мозгах у Коня что-то щелкнуло, и они стали ворочаться более быстро.

— Шкворень сказал, что паспорт он отдаст только тогда, когда машинка сработает, как надо.

— На Шкворня мне начхать. Я лично тебе говорил, что паспорт ты должен принести в воскресенье утром? Говорил или нет?! — жестко произнес Механик.

— Кажется, говорил… — пробормотал Конь. Он напряженно вспоминал, чем же закончился разговор на проселке. Все, что память сохранила, обрывалось как раз на том, что Механик, сидя рядом с ним на переднем сиденье «копейки», спросил: «Паспорт принес?» После этого все скрывалось во мраке.

— Так вы что, лярвы траханые, — прошипел Механик, — кинуть меня захотели?

И вытащил из кармана свой шипастый кастет. Щелк! — и из рукоятки выставилась трехгранная заточка, сделанная из обломка штыка от мосинской винтовки. Щелк! — и с другой стороны высунулось плоское, острое, как бритва, режуще-колющее лезвие.

— Ты что?! — испуганно вскрикнул Конь, с которого разом сошло все непонимание ситуации.

— Это я тебе, козлу, на выбор предлагаю, — осклабился Механик. — Либо шипами в висок, либо пером по горлу, либо штыком в глаз…

— Братан, — прямо-таки прохныкал Конь, который, будь у него правая рука не пристегнута, вряд ли напугался бы Механика с его кастетом. — Ну зачем же резать-то сразу? Давай разберемся…

— А в чем неясность? — поигрывая кастетом на пальцах, прищурился Механик. — Там, в автосервисе, уже готовились к тому, что я приду. И четко знали, что я там должен быть в ночь с воскресенья на понедельник. С чего бы, а? Нас в «Кахетии» было трое за столом. Мне самому на себя стучать как-то западло. Значит, либо ты, либо Шкворень.

— Ты что?! — обалдело пробормотал Конь. — Мамой клянусь — не закладывал!

— Значит, Шкворень?

— Ему-то это на фиг? — совершенно искренне удивился Конь. — На хрен тебя подставлять, когда ему этот заказ от всей правды нужен.

— Мало ли что бывает между друзьями, — издевательски хмыкнул Механик. — Вдруг этот самый, которого заказали, с ним уже скорешился? Скажем, отстегнул, сколько требовали, — и инцидент исчерпан. А чтоб неустойку не платить, Шкворень решил меня новому другану отдать. Только, блин, одного не учел — что я на сутки раньше могу слазить.

— Не может такого быть! — завопил Конь, чувствуя, что Механика не так-то просто будет убедить в своей честности.

— Почему, братан? Все в рамках беспредела. Я еще не уверен, например, что паспорточек на имя моей девочки пригоден хотя бы для выезда в Тульскую область. Я уж не говорю, что вы меня вчера продинамили окончательно. Если б ты привез ксиву — я бы еще посомневался. Теперь, увы, все ясно.

— Погоди… — совсем удивленно пробормотал Конь. — Ты сказал «вчера»? Сегодня что, понедельник?

— Так точно, — кивнул Механик. — Перестарался я малость с клофелином. Опасался даже, что ты раньше времени копыта откинешь. Правда, сперва просто по башке дал, а уж потом вколол… Но это все мелочи жизни. Так что ж ты выбираешь?

— Ерема, ни при чем мы, япона мать! Там не долги, понимаешь? Там целая политика накручена… — взвыл Конь, буквально с мольбой заглядывая в глаза Механику и с ужасом вспоминая, что именно такой жутковатый взгляд был у прапорщика Еремина после того, как он, потеряв свою БМР в «зеленке», позабытый и брошенный своими, три дня проплутав по горам, вышел на сопку, где Конь с ребятами нес службу. При нем было два духовских «АК-47» китайского образца с откидными штыками, как у карабина «СКС». А из своего оставалась только неуставная финка-самоделка с присохшей кровяной шелухой. Резать он умеет и, если втемяшилась ему измена, живым не оставит.

— Политика, говоришь? — заинтересованно произнес Механик. Щелк! Щелк! — лезвие и штык убрались в ручку кастета.

Это был благой знак. Конь чуть-чуть воспрял духом.

— Да, — подтвердил он, облизнув пересохшие губы, — тут политика есть.

— Рассказывай, что знаешь, раз так. Как на духу, без купюр, как положено.

— Ерема, если Шкворень дознается, мне не жить…

— Тебе не жить, если я всей правды не узнаю. Колись!

— Короче, Шкворень здесь, в губернии, от одной московской конторы. Мощная «крыша»! Раньше он у Хрестного и Шмыгла шестерил. Потом исчез. Где и как с Москвой снюхался — как Бог свят, не знаю. Но ему большие бабки дали, и бригада с ним приехала неплохая. На большой сходняк вывели, чин чинарем, растолковали, где чье, объяснили, что вообще-то его, как бывшую шестерню Хрестного, надо прописывать по-новой. И вступной в общак затребовали — будь здоров! Он глазом не моргнул — отдал. Народ аж фары выкатил — никто не понял, откуда бабки. Тогда решили предложить ему в качестве конкретного систему Дато Майсурадзе — «Кахетию», «Имеретию», «Иверию», «Тушетию» и т. д. и т. п. Дескать, с понтом дела, сумеешь под себя грузин взять — владей! Пари держали, блин, что его через две недели завалят. Или что он свалит отсюда через неделю. Ведь за Дато настоящие воры стояли, в законе. И что? Все наоборот вышло. Дато продал ему все за два с половиной миллиона баксов — и фьють! — репатриировался куда-то. А до этого в Москве одного из его шефов замочили, а второй просто исчез. То ли слинял, пока не поздно, то ли в асфальт закатали…

— Тебе все это Шкворень рассказал? — прищурился Механик.

— Мир слухом полнится… — произнес Конь острожно. — Я ж когда с ним завязывался, все-таки немного опросил братву, с миру по нитке — голому штаны.

— Ладно, извини, что перебил, продолжай по делу.

— Короче, Шкворень взял эту грузинскую систему считай что за десятую часть цены. Там же не только ресторашки и шашлычные, хотя и с них доход есть. Сутенеры есть, кидалы помаленьку наваривают. Но главное — там же розница по наркоте. И часть перевалки, понял? А это уже бабки очень солидные.

— Извини, я тебя опять перебью, корефан: где тут политика?

— Можешь подождать чуток? Я лучше все по порядку изложу.

— Излагай.

— Тот, кого тебе заказали, — Крюк. Крюков Александр Иванович, если по нынешнему паспорту. Пахан, в общем, не самый крутой по области, но и не самый малый. За ним крепких стволов — штук двадцать пять, а то и тридцать. Плюс в хорошей дружбе с Витей Басмачом, Лехой Пензенским, Шурой Казаном. И сама Булка его не обижает. С Бегемотом, правда, они чуть-чуть не ладят, но больших разборок не было. Коля против него мелковат. В общем, у Крюка в «дури» хорошая доля — на прикид, процентов десять по области. Но он, как я понял, хочет прибрать больше. Тут есть фабричонка одна, уже наполовину прогорелая. Так он хочет ее прибрать и делать там что-то совсем новенькое. Кайф — невероятный. Полная подсадка чуть ли не с одного приема, но главное — сырье жутко дешевое и незасвеченное. Не конопля, не соломка. Какие-то химотходы, за которые не только платить не надо, но еще и за вывоз которых можно наварить, понял? Технология, говорят, тоже дешевая. Если Крюк с таким товаром выйдет — озолотится. Конечно, все наши основные малость призадумались — не возбухнет ли он сверх меры? А самое главное, не подрежет ли другим крылья? Но Булка всех успокоила — дескать, Крюк за идею будет иметь двадцать процентов чистого навара, Булка столько же — за «крышу» и орграсходы, Басмач, Леха, Шура — по десять за поддержку штанов, Бегемоту — пять, чтоб не плакал, а остальная четвертуха пойдет на общак.

— А Шкворня, стало быть, обделили вовсе?

— В том-то и фокус, что ему предлагали пять, как Бегемоту, но он безо всякого понта сказал, что он пока «молодой» и ему того, что есть, хватает. Не то чтоб сделал гордую рожу и вякнул: «Подавитесь, мол!», а спокойно и уважительно отказался.

— Но на самом деле обиделся?

— Еще раз напомню, Ерема, Шкворень не за себя играет. Он, строго говоря, на зарплате. Ему надо делать, что прикажут. Ни выступать, ни обижаться, ни еще как-то дрыгаться он права не имеет; Все, что ты должен был делать, — это подстава, только не против тебя, а против всей «Чик-чириковской системы»!

— Не понял, что за система?

— Ну, осенью, когда Булка против Хрестного возникла, ей удалось охмурить аж самого губернатора. Хрестный, чтоб напомнить ей, кто есть кто, заказал одновременно и Булку, и Вальтю Балясина, который хорошо ей подпевать начал. Вальтю завалили, а Булку, причем два раза подряд, отыграл один московский пацан. Короче, Булка закрутила все так, что на похороны Балясина сошлись все основные. С похорон они поехали в Булкино казино «Чик-чирик» и постановили, что Хрестный больше никто, а Булка по жизни верхняя. Вот и вышла «Чик-чириковская система». В нее считай что все областное и городское начальство завязано. Но крутит всем Булка. У нее такие нитки в руках — е-мое! В январе начальника облуправления МВД на пенсию отправили. Ее работа.

— Может, она и Президента отдохнуть уговорит? — съехидничал Механик.

— Насчет этого не знаю, но насчет начальника — информация четкая. Но это уже не суть важно. Важно другое — Булка все так поставила, что меж братвой все тихо, с банкирами и торгашней — тишь да гладь. Мокрые дела за полгода — сплошь бытовуха. Даже квартиры меньше чистят. Ментам скоро вообще работы не будет, самим воровать придется.

— Они и так умеют… — хмыкнул Механик. Он уже примерно сообразил, что Шкворень намечал сделать его руками, но продолжил заслушивать Коня.

— В общем, хорошая это система, — резюмировал Конь, почти совсем успокоившийся насчет сбережения своей жизни. — Но из-за всех этих завязок с начальниками — очень хрупкая, оказывается. Шкворень откуда-то вычислил, что Крюк через Булку вышел на одного из советников губернатора по поводу приватизации этой фабрички на какое-то подставное лицо, и тот за энную сумму баксов обещал ему все бумаги оформить — сам нигде ни одной подписи не ставя и ни за что не отвечая. В общем, в понедельник, то есть сегодня, они должны были встретиться именно в этом «Мерседесе». Крюк специально отложил это дело до окончания ремонта, чтоб шикануть. Поэтому тебе и предложили сделать его именно в десять часов. Представляешь шухер? Советник губернатора взлетает на одном «мерсе» вместе с Крюком, у которого три ходки и два еле закрытых дела. А на месте могут найти чемодан с баксами и разные прочие причиндалы, которые позволят Москве пригнать сюда такую кодлу ментуры и прокуратуры, что в два счета губернатора оформят, а заодно и Булку. Булка сядет — считай пошло безвластие. И резня пойдет, и проект Крюка звездой накроется. Но, надо думать, та Москва, которая за Шкворнем, сюда свою администрацию намылит, которая всех, кто после резни уцелеет, так за горло возьмет, что все тут перед Шкворнем на цыпочках ходить будут. Вот она и политика!

— Хитрая ситуация, конечно, — заметил Механик. — Хорошо ты говорил, братан, долго, обстоятельно и много полезного мне, лаптю малограмотному, сообщил. Только вот, понимаешь ли, корешок, все это, как говорят в американских боевиках, «может быть использовано против вас». Против тебя и Шкворня. Не следствием, конечно, а лично мной. Потому что такая маленькая, но шибко гордая птичка, как я, имеет мозгов гораздо больше, чем у курицы, и, вопреки вашему дурному ожиданию, кое-что соображает. Неужели я поверю, что вы, козлы, собирались меня отпустить в целости и сохранности, да еще и документы за кордон выписать? После того, что ты сообщил?! Да ни в жисть!

— Ерема! — ледяной смертный холодок, которым вновь повеяло от Механика, вновь заставил уже начавшего успокаиваться Коня задрожать от самых нехороших предчувствий. — Бля буду — если Шкворень что замышлял, я не в курсе!

— Конечно, — кивнул Механик с издевочкой, — всю подноготную заварухи этой ты знаешь, а насчет того, что в таких делах концы обрубают, не в курсе! Козел ты, понял?! Лярва поганая! Думаешь, ты меня продал?! Нет, падла, ты себя продал!

— Не знал я! — выл Конь, чуя уже, что пощады не будет.

— Знал, — уверенно сказал Механик более спокойным и оттого еще более пугающим тоном. — Я и сам, вообще-то, догадывался. С самого начала, с этой ресторанной встречи. Только еще верить не хотел, потому что Афган глаза застил. Потому что помнил тебя тем пацаном, который мне на сопке, когда я к вам вышел, последние два глотка из фляжки отдал! Во, блин, психология! С двух фраз вас умом расколол, а сердце не верило! Не верило — и все! Все эта водичка твоя вспоминалась, будь она неладна! Трое суток тогда росинки во рту не было, язык не ворочался… Лучше б ты мне, гад, тогда бензина налил!

Механик зачерпнул из ведра колодезной, холодной воды и, отхлебнув глоток, будто заново пережив ту давнюю жажду, подал кружку Коню.

— Пей, падла! Всю! Небось, тоже во рту сушняк?

— Аг-га… — пролепетал Конь, припадая к кружке и цокая об нее зубами.

— Все, в расчете по этому делу, — произнес Механик, когда Конь осушил кружку. — Не хочу за собой долг числить. Теперь другие итоги подводить будем. Значит так, гражданин Коньков, жизнь тебе сохранить я не могу. Но замочить могу очень по-разному. То есть, могу быстро, а могу не очень…

В это время послышалось «тю-лю-лю» сотового телефона, который Конь передал Механику в воскресенье утром, для того чтоб тот мог использовать его в качестве пульта управления миной.

— Это Шкворень… — пробормотал Конь.

— Да уж не Вероника Кастро, наверно! — хмыкнул Механик. — Алло!

— Ерема, — послышался в трубке глуховатый голос. — Я к тебе с благодарностью большой. Хорошо поработал, очень четко.

— А я думал, что вы недовольны будете, — иронически произнес Механик, немного удивившись.

— Напротив, очень доволен. То, что доктор прописал, — без всякой издевки сказал Шкворень. — Наш общий друг, случайно, не у тебя задержался? Не заболел он там, а?

— Пока нет. Отдыхает с устатку.

— Позови, если возможно, хочу услышать родной голос.

Механик неторопливо подошел к сидящему на матрасе Коню, выщелкнул из кастета ножевое лезвие и приставил его к шее бывшего корешка. А левой рукой поднес к его рту телефон.

— Але, — пробормотал Конь.

— Ты тут надолго гостить остаешься? — пропищали из динамика.

— Д-да… — хоть и выпил Конь водички, во рту у него все равно было сухо.

— Сам ехать не торопишься или хозяина обидеть боишься?

Конь вопросительно посмотрел на Механика. С ножом у кадыка надо над каждым словом задумываться. Механик хмыкнул:

— Скажи, что хозяин не отпускает.

— Х-хозяин не отпускает… — прохрипел Конь.

— На здоровье не жалуешься?

— Н-нет…

Механик вышел из-за печи и сказал в телефон:

— Вопросы есть?

— Есть. Ты его сам обратно привезешь или мне заехать?

— Заезжай, если не заблудишься… — разрешил Механик. И отключил телефон.

— Он все понял, — произнес Конь. — Дорогу до просеки он знает, я рассказал.

— Молодец, — похвалил Механик, — правильно сделал. Но я его ждать как-то не собираюсь. И торговаться из-за тебя не буду. А умрешь ты все-таки плохо.

Механик подчеркнуто неторопливо оделся, надел рюкзачок за спину и вышел во двор. Здесь стояла «копейка» Коня, на которой Еремин привез сюда своего пленника. Однако уезжать на этой машине Механик не собирался. Он открыл багажник, вынул канистру с бензином и вернулся в избу.

— Олег! — вспомнил Конь настоящее имя Механика, в ужасе глядя на канистру.

— Увы, — ледяным голосом произнес тот, несколькими резкими движениями выплеснул весь бензин прямо на бывшего товарища и бросил канистру на пол. — Говорят, пламя от греха очищает. Даже предателей!

С этими словами Механик чиркнул спичкой по коробку и швырнул ее в бензиновую лужицу, растекшуюся у печки. Жарко пыхнуло пламя, Механик тут же выскочил в сени, захлопнув дверь. Вой того, кого пожирал огонь, крепко резанул Механика по нервам, но разжалобить не мог. Да и поздно — снявши голову, по волосам не плачут.

Механик выкатил свои самодельные аэросани на все еще заснеженную улочку мертвой деревушки, запустил мотор и понесся прочь от избы, над которой уже поднимались клубы бурого дыма.

Уже находясь в нескольких километрах от пожара, глубоко в лесу, Механик услышал далекое «бумм!» — это взорвалась от жара осиротевшая «копейка». Для Коня все неприятности кончились…

НОВАЯ БАЗА

Попетляв некоторое время между деревьями, Механик выехал на узкую просеку и на полном газу промчался по ней еще пару километров, с разгона перескочил асфальтированное, уже очистившееся от снега шоссе, вновь влетел в лесок, еще с километр проехал, выкатил на открытую местность и понесся наискось, через поле, к темнеющим на горке приземистым строениям.

Какую-такую «великую стройку» затевало здесь колхозное начальство — по внешнему виду было трудно понять. Больше всего сооружение походило на недостроенный животноводческий комплекс. Однако это мог быть и консервный завод, и птицефабрика. Механика это все равно не колыхало. Теперь здесь была его новая база, скорее всего, на короткий срок.

Механик не был бы Механиком, если бы он, обжившись на одном месте, загодя не подумал, куда в принципе можно отсюда слинять, если вдруг начнет припекать пятки. Тем более что мобильность у него, учитывая наличие пяти мешков с драгоценностями, была не самая лучшая. Недостроенные здания — Еремин условно считал их «коровниками» — он обнаружил еще месяц назад, как следует облазил и обнаружил, что при острой необходимости покинуть безлюдную деревеньку это место лучше всего подходит для временного обитания. Потому что больше всего удовлетворяло тем требованиям, которые Механик предъявлял к такому обиталищу.

Конечно, первым и самым главным требованием была малонаселенность окружающей территории. Механик не собирался широко оповещать население о своем прибытии, да и вообще считал: чем меньше народу будет знать о том, что такие люди, как он и Юлька, существуют на свете, тем лучше будет житься и им, и народу. С этой точки зрения недостройка была расположена очень удачно. Никакого населенного пункта около «коровников» не было. Ближайшая деревня находилась в семи километрах, и эта деревня была как раз та, в которой, кроме Механика и Юльки, никто не жил. Более-менее «живой» населенный пункт располагался аж в 12 километрах. Между тем к «коровникам» от шоссе вела относительно приличная асфальтированная дорога, по которой, по-видимому, никто не ездил. Местные просто знали, что она ведет в никуда, а не местные и на нее не сворачивали, поскольку на повороте никакого указателя не было.

Сначала Механику такое сочетание — недостроенные «коровники» и асфальтированная дорога — казалось очень странным. Однако несколько позже, прислушавшись к разговору каких-то старичков на городском автовокзале, узнал, что некогда, в застойные годы, там была аж целая ударная комсомольская стройка областного масштаба, а перед тем первый секретарь обкома КПСС учудил какой-то очередной «великий почин» в плане дальнейшего подъема сельского хозяйства. Помимо «коровников» там предполагалось возвести новый поселок со всеми удобствами, стирающими различия между городом и деревней. Первый так красиво доложил все на пленуме ЦК, что проснулся Леонид Ильич и не только поддержал почин, а и решил сам съездить посмотреть, как там стройка идет. Первый испугался, сообразив, что будет, если генсек поедет на стройку по грунтовке, гикнул-свистнул, собрал силы и средства, изыскал резервы и за две с половиной недели сделал несколько километров вполне приличной дороги. Правда, Ильич-2 так и не приехал. То ли по причине простуды, то ли по причине склероза. Дорога осталась, «коровники» вывели под крышу, но ни оборудовать в них то, что хотели, ни соорудить поселок не успели. Все, что возможно, с бывшей стройки колхозники уперли еще в застойные и перестроечные годы, поэтому в годы демократических реформ приватизировать эту недвижимость желающих не нашлось.

Тем не менее Механику удалось отыскать среди руин некое помещение, в котором, при желании и старании, можно было даже перезимовать, не замерзнув.

В одном из «коровников» обнаружился невесть зачем попавший туда вагончик-балок, который, должно быть, закатили через ворота, а потом позабыли вывезти. Как ни странно, в нем сохранилась печка-буржуйка, откидной стол и пара скамеек, а также две солдатского образца железные койки. Даже стекла из двух окошек остались невыбитыми. Механик предположил, что какое-то время после прекращения строительства тут обитали сторожа.

Другими полезными качествами этого «коровника» Механик счел наличие места для парковки трофейного «Чероки» и каких-то подземных сооружений не очень понятного назначения — не то навозосборников, не то отстойников, не то каких-то канализационных коммуникаций. Через колодец, находившийся совсем рядом с вагончиком, между ним и бетонной стеной «коровника», можно было спуститься на два метра под пол и очутиться в запутанной системе каких-то труб и туннелей, частью из красного кирпича, частью из железобетона. Свежему человеку в ней было легко заблудиться. Один из туннелей, наклонный, выводил в здоровенную и глубоченную яму (2x2x5 метров, по прикидкам Механика), укрепленную с боков и перекрытую железобетонными плитами. На дно ее просочились грунтовые воды и заполнили яму метра на два от дна. Механик полагал, что, когда снег начнет по-настоящему таять, воды еще прибудет.

До своего визита в «Кахетию» Олег рассматривал вопрос о перебазировании чисто теоретически. Но после вылазки в автосервис и усиления подозрений в отношении честности своих заказчиков понял, что сваливать из деревушки надо поживей, не дожидаясь, пока Шкворень, по наводке Коня, вычислит его хату. Выбравшись из автосервиса прежним путем, он успел к полуночи вернуться в деревушку и тут же принялся за работу. Из той же самой тепличной полиэтиленовой пленки, которую Механик употребил на изготовление непромокаемых «колгот» для путешествия по канализации, они с Юлькой соорудили непромокаемые упаковки для мешков с драгоценностями. Затем мешки погрузили на «Чероки» и часам к трем утра довезли до «коровника», стащили вниз к затопленной яме и просто спихнули в воду. Затем вернулись домой, и, покамест Механик ходил встречаться с Конем, Юлька — она вообще-то очень жалела, что приходится бросать обжитую избушку, — вздыхая, упаковывала вещички.

Когда Механик не получил от Коня паспорта и окончательно убедился, что его кидают, процесс перебазирования стал, как говорится, необратимым. Оглоушив Коня кастетом и для верности усыпив клофелином, Еремин привез его на «копейке» в избу и пристегнул наручником. Вообще-то Механик не думал, что Конь проспит так долго. Конечно, можно было его и не допрашивая прирезать, но Еремину все-таки хотелось узнать как можно больше. Вместе с тем Механик опасался, что за Конем может нагрянуть Шкворень. Все вещи и утварь, кроме мебели, были погружены в «Чероки», чтобы при необходимости тут же сняться с места. Однако все воскресенье прошло мирно. Шкворень отдыхал и не интересовался, как проводит уик-энд Конь. Поэтому Юлька с Механиком даже вздремнуть смогли и, дождавшись ночи, перевезли все барахлишко на новое место. Даже аэросани-самоделку прихватили с собой в разобранном виде. Остаток ночи Механик и Юлька провели в трудах и заботах по обустройству. Главным образом, буржуйку испытывали, греет ли вообще, можно ли на ее конфорке хоть что-то вскипятить — оказалось, можно. А ящик угля и немного дровишек в балке имелись.

Утром, когда Юлька заснула, Механик собрал аэросани и решил наведаться на старое место. Честно сказать, отправляясь туда, он терзался сомнениями. Во-первых, он опасался нарваться на людей Шкворня, а во-вторых, не очень хотелось выступать в роли следователя, судьи и палача… Но поехал. Странно, но втайне надеялся, что Конь уже очнулся, сломал наручники, сел в свою «копейку» и слинял подобру-поздорову. Однако все оказалось совсем иначе, и Механик поступил так, как поступил.

…Солнце вовсю припекало, с крыш «коровников» капало, проталины росли прямо на глазах. Подъехать к воротам Механик сумел с трудом, ну а внутрь сооружения ему пришлось свои аэросани заводить «под уздцы». Должно быть, Юльку его шаги насторожили, потому что она встретила его аж с автоматом в руках. Но, конечно, с улыбкой.

— Зачем ты убежал и меня с собой не взял? А? — сделав комично-обиженную рожицу, спросила она.

— Потому что там тебе делать нечего было… — сказал Механик.

— Тут так фигово, — пожаловалась Юлька. — Холодно, воды нормальной нет, угля и дров тоже мало. Жалко, что мы уехали. Может вернемся?

— Некуда уже, — проворчал Механик, — сжег я избу.

— Она ж чужая чья-то, — испуганно произнесла Юлька, — зачем?

— Никому она не нужна, — убежденно ответил Еремин. — Сожгли и сожгли… Отдохнуть мне надо.

Ему и самому новая «база» не больно нравилась. Здесь и летом-то не больно уютно будет, а до лета еще ждать и ждать.

Правда, когда они с Юлькой поднялись в вагончик, на душе полегчало. Сразу было видно, что «кулема сибирская» времени не теряла. Отскребла вековую грязь с пола, постелила половики, затрофеенные из избушки (здесь ее совесть за то, что «чье-то» взяла, видать, не мучила!), оттерла окна, до того, что даже стекол видно не стало, занавесочки повесила… Ну и, конечно, из двух солдатских коек соорудила общую двуспальную кровать — даже с покрывалом и кисейной накидкой поверх горки подушек. Механик даже вздохнул с какой-то горечью в душе. То ли пожалел, что ему в свое время не такая жена попалась, то ли укорил себя за то, что втянул эту вполне приличную девчонку в свои жуткие и грязные делишки. Ей бы сейчас в самую пору замуж выйти за какого-нибудь хорошего и несудимого, молодого и веселого, нарожать детишек и быть хозяюшкой в своем доме, а не таскаться за облезлым и больным неулыбой-бандитом, который к тому же ей в отцы годится.

На воздухе, конечно, был не мороз, но в вагончике все-таки потеплее было. Не только от печки, но и от Юльки, наверно. И Механика сразу в сон и дремоту потянуло. Не мог он все-таки спать по три часа за двое суток. Только успел куртку снять да разуться, плюхнулся на сооруженное Юлькой лежбище — и как будто провалился… В сон, естественно.

Проспал, как видно, долго, потому что уже стемнеть успело. Сил прибыло, правда, жрать хотелось. В вагончике стоял полумрак, освещение шло только от свечного огрызка, который Юлька установила в донце, отрезанное от банки из-под пива. Еще немного красноватого света добавляла печка через дверцы топки и поддувала. Ну и шкала светилась на транзисторе, около которого Юлька скуку убивала. Конечно, это не телик, но все лучше, чем просто так сидеть и ждать, пока Механик соизволит глаза продрать.

Из приемничка доносилось басовито-хрипатое, приблатненное, но очень чувственное пение на мотив известной комсомольской песни «Там, вдали, за рекой…»:

Когда песня отзвучала, в эфире немного похрюкало, и бойкий голос молодого ведущего сообщил слушателям:

— Это был Профессор Лебединский с хитом «Там, вдали, у метро…» Вы слушаете радиостанцию «Городские звоны», отдохните от музыки и послушайте новости на этот час, с которыми вас познакомит Мила Казакова!

— Привет, кто нас слышит! — веселенько начала некая юная (по крайней мере, по голосу) дама. — Я — Мила Казакова с семичасовыми новостями. Для тех, кто только что пришел с работы и еще ничего не знает, сообщаю, что главная и, к сожалению, трагическая новость дня в нашем городе — террористический акт, совершенный утром на Партизанской улице. Четыре человека погибли, двое госпитализированы с ранениями. Среди погибших бизнесмен с криминальным прошлым 37-летний Александр Крюков и высокопоставленный чиновник областной администрации 46-летний Анатолий Струмилин. Принадлежавший Крюкову автомобиль «Мерседес-600», сегодня, около десяти часов утра, взорвался на стоянке перед зданием «Интертехбанка». Сила взрыва была настолько велика, что повреждения получили не только несколько машин, находившихся на стоянке, но и само здание банка. Более подробно об этой трагедии расскажет наш корреспондент Вадим Сойкин, только что вернувшийся с брифинга, проходившего в областном УВД.

— Я — Вадим Сойкин, здравствуйте! На 19.00 часов по данным правоохранительных органов вырисовывается следующая картина преступления. Около десяти часов утра бизнесмен Александр Крюков в сопровождении шофера и телохранителя подъехал к зданию «Интертехбанка» на своем «Мерседесе-600», имея на руках кейс с крупной суммой денег. В это же время туда же приехал на служебной «Волге» советник главы администрации по вопросам здравохранения Анатолий Струмилин. Машины припарковались рядом, и Струмилин пересел в автомобиль Крюкова. Через некоторое время в «Мерседесе» произошел сильный взрыв. Мощность его была эквивалентна примерно 800 граммам тротила. При взрыве погибли Струмилин, Крюков, телохранитель Крюкова Алексей Волков и шофер служебной «Волги» Евгений Андреев. Шофер «Мерседеса» Михаил Житнов в тяжелейшем состоянии был доставлен в областную больницу, где скончался не приходя в сознание, несмотря на все усилия реаниматологов. Охранник «Интертехбанка» Игорь Алиханов, находившийся в двадцати метрах от места взрыва, получил тяжелое ранение в область грудной клетки и госпитализирован. К настоящему времени его положение стабилизировалось. Кроме того, ушибы и порезы осколками стекла получило около 20 человек из числа сотрудников и клиентов банка.

— Вадим, а какие версии выдвигает следствие? — спросила Мила Казакова.

— Пока достоверно известно, что господин Крюков ранее был трижды судим и, по оперативным данным УВД, до последнего времени сохранял контакты с криминальными структурами. Сотрудник милиции, пожелавший остаться неизвестным, сообщил о том, что «Мерседес» Крюкова до сегодняшнего утра находился на ремонте в автосервисе на улице Щорса. Сейчас отрабатывается версия, что автомобиль мог быть заминирован во время ремонта. Остальные подробности в интересах следствия не разглашаются.

— Другие городские новости… — начала было Мила, но Юлька передвинула стрелку на другую волну и там весело заорал Киркоров:

Механик закинул руки за голову, вздохнул… Значит, Шкворень не лукавил, когда «спасибо» говорил. Сработало, и как раз тогда, когда ему надо было. Смешно! Должно быть, сам Бог этого самого Крюка на сегодня заказывал или черт помогал Шкворню в реализации его поганых замыслов.

Ведь сам-то Механик, если на то пошло, совсем не так рассчитывал. После того, как почуял подставу, ему больше всего хотелось и Крюку, и Шкворню насвинячить. Чтоб оба себя дураками почувствовали. Дескать, сторожили-подставляли, а Механик все равно пролез. Сначала хотел вообще положить мину на видном месте и написать на ней: «Привет от Шкворня!» Но потом отчего-то подумал, что не стоит уж слишком сильно облегчать им работу. Конечно, присобачивать мину к телефону не стал — сразу найдут. Хотел в приборную доску поставить — отказался. А потом оглядел бар и прикинул: самое оно! Отвинтил боковину, пристроил мину, подключил ее к проводам, ведущим к лампочкам, подсвечивающим бар. Немного призадумался над тем, какой установить замыкатель. Порывшись в рюкзачке, случайно вынул кратный. Чуть подумал и приспособил его так, что три раза дверцу можно было открыть и закрыть «бесплатно», а на четвертом закрытии происходил взрыв. После того, как Механик все установил и закрыл дверцу, число возможных закрытий сократилось до двух. Впрочем, когда уходил, то почему-то думал, что ребята Крюка все-таки проверят бар и обезвредят его игрушку. Ан нет, пролетели, да так, что Шкворню понравилось.

Юлька наконец увидела, что Механик не спит, и спросила:

— Кушать хочешь?

— Так точно, — ответил он, — курочку хочу. Беленькую и мягонькую. Как ты…

Она, конечно, все поняла правильно и, хихикая, полезла к нему на кровать…

НОВЫЙ ЗНАКОМЫЙ ВЕТРОВА

В понедельник утром Никита благополучно прибыл в родимую столицу. Прямо с вокзала он покатил в родной универ, где слегка вздремнул на первой паре, в то время как диктофон — новенький «SONY», подареный Булочкой взамен совсем разболтавшегося «SANYO» — добросовестно записывал все, что вещал профессор. На второй паре Никита уже кое-что послушал сам и даже понял некоторые моменты. Наконец, на третьей паре — это был семинар — Никита даже смог выступить и показать какие-то знания по теме.

Как-то между делами про предложение господина Баринова ему не вспоминалось. Конечно, нельзя сказать, будто у Ветрова все из головы вылетело. Не такая это была вещь, чтоб позабыть. Казалось бы, чего проще: достал из кармана визитку Сергея Сергеевича да и позвонил из автомата, который в вестибюле. Сначала хотел в перерыве между первой и второй парами позвонить, но почему-то не решился. Начал размышлять, что будет, если придется из университета уходить. С родителями уж очень тугой разговор получится. А всего объяснить им нельзя — еще хуже выйдет.

Потом намеревался в перерыве между часами второй пары к телефону сбегать — не успел. Перенес на следующий большой перерыв, но вспомнил, что к семинару не очень готов и стал расспрашивать ребят, врубаться в материал.

В общем, окончательно собрался звонить только после занятий. Но мимо университетских автоматов прошел — слишком уж народу много. Потопал к метро. Даже не потому, что хотел оттуда звонить, а просто собрался домой доехать, а уж оттуда потревожить господина профессора. Но, когда шел через вестибюль «Белорусской», опять поменял решение. Родители могли оказаться дома и прислушаться к разговору. К этому времени Никита четко решил, что ничего им не скажет, по крайней мере до того, как окончательно не разберется, во что вляпался. Соответственно, лучше было позвонить отсюда.

По дороге к автомату Никита полез в карман за визитной карточкой. Он уже вытащил из кармана этот прямоугольничек из мелованного картона, когда неожиданно кто-то толкнул его под локоть. Визитка выскользнула из пальцев, и какой-то воздушный поток подхватил ее, закружил и утащил далеко от Никиты. Странно, но в этот момент Никите (скорее с иронией, чем на полном серьезе) подумалось: «Перст Божий! Не хочет Господь, чтоб я на это предложение откликался! Есть уважительная причина не звонить — карточка потерялась».

Однако, когда он уже ступил на эскалатор, сзади его тронули за плечо. Никита обернулся. За спиной, на ступеньку выше его, стоял высокий, небритый, смугловатый мужик, возрастом явно за тридцать, а то и под сорок, одетый в серые неглаженые брючата, стоптанные и давно не чищенные черные ботинки, потертую и кое-где засаленную нейлоновую куртку «секонд-хэнд» грязно-серого цвета. Лицо его Ветрову кого-то напомнило, даже показалось явно знакомым. Правда, радоваться Никита не спешил. Знакомые бывают разные, а у Ветрова было много не самых приятных встреч по жизни, особенно за последние несколько лет. Между тем мужик смотрелся весьма похожим на чечика, а это не сулило дружеского разговора.

— Не вы потеряли? — спросил незнакомец, показывая Ветрову потерявшуюся визитку. Кавказского акцента в голосе не было, но зато этот товарищ был явно слегка поддат.

— Я потерял, — сказал Никита, потянувшись за визиткой, однако вежливый гражданин отодвинул от него карточку и произнес:

— Минуточку! Вы позволите мне этот телефончик списать?

Никита немного опешил. Он чего угодно ожидал, только не такой просьбы.

— А зачем вам? — спросил Ветров. — Вообще-то так делать нельзя. Человек дал свой телефон лично мне, а я его первому встречному передам?! Может, вы телефонный террорист или шантажист какой-нибудь?

— Извините, — несмотря на свою весьма непрезентабельную, полубомжовую внешность, грубый голос и алкогольный душок, гражданин говорил очень вежливо. — Я ведь мог просто подобрать карточку и ничего вам не сказать? Если б у меня был на уме телефонный террор, конечно.

«В логике не откажешь!» — отметил про себя Никита.

— Что у вас на уме — неизвестно, — заявил он вслух, — отдайте карточку, если скандала не хотите!

— Пожалуйста, — покладисто ответил незнакомец, вручая Ветрову визитку. — Я уже запомнил телефон. 752-34-19.

Никита забрал карточку, отвернулся от странного мужика и торопливо начал спускаться вниз. Заодно проверил карманы, хотя в них ничего особо ценного не лежало. Черт его знает, может, пока этот чухан зубы заговаривал, кто-нибудь сзади подберется. Но ключи от квартиры, студенческий проездной и пятьдесят копеек старыми деньгами сохранились в неприкосновенности.

Сбежав с эскалатора, Ветров поспешил поскорее запрыгнуть в вагон. Но когда примостился на сиденье, то чуть не выругался — небритый мужик уселся рядом. И явно не случайно. Пустых мест в вагоне было немало, а мужик, пройдя из одного конца вагона в другой, приземлился около Никиты. Чего этому гаду надо?

Идиотское положение! Дать ему в рыло, что ли? Но, во-первых, мужик пока не сделал ничего такого, чтоб эта акция выглядела правомерной. Во-вторых, в людном месте заводить мордобой рискованно, можно и в милицию угодить, а этого Никите, учитывая, что он в последние полгода вел себя не совсем безупречно, вовсе не хотелось. Наконец, в-третьих, мужик все-таки был поматерее Никиты, выше минимум на полголовы и скорее всего не стал бы при ударе по правой щеке подставлять левую.

Никита решил, что сделает самое простое: будет считать, что этого мужика как бы не существует. А потом выйдет на следующей остановке и дождется другого поезда.

Однако небритый вовсе не собирался тихо сидеть.

— Извините, — произнес он. — Наверно, я кажусь вам странным, но нам с вами необходимо поговорить…

Теперь Никите показалось, что это гражданин с нетрадиционной сексуальной ориентацией. Но тот, не то догадавшись, не то прочитав Никитины мысли, заторопился:

— Я не педик и даже не псих, хотя всего полгода, как из дурки выписан. Просто та фамилия, имя и отчество, которые в карточке, мне очень хорошо знакомы. А самое главное — аббревиатура ЦТМО…

— Ну и что? — спросил Никита, стараясь не показать волнения. Ему по-прежнему хотелось, чтоб гражданин, полгода назад вышедший из дурдома, но не считающий себя психом, побыстрее свалил. Но вместе с тем он начал вызывать у Ветрова какой-то подсознательный интерес. — Вы хоть знаете, что эти буквы обозначают?

— Что сейчас обозначают, не знаю… — странно поморщившись, произнес незнакомец неуверенно. — Но раньше это называлось «Центр трансцендентных методов обучения».

Никитин интерес заметно возрос.

— Вы что, знакомы с профессором?

— Не знаю… — пробормотал бывший пациент дурки, и Никите подумалось, что его, наверно, рановато выписали. — С этим — нет, а с тем, что был раньше, — знаком. Ему недавно, 12 марта, исполнилось пятьдесят девять лет. Но выглядит намного моложе. Высокий, выше двух метров, очень мощный, борода с проседью, носит очки… Верно? Очень громко и раскатисто хохочет, любит острить. В гневе страшен.

Ветров, слава Богу, не сподобился пока увидеть профессора в гневе, но мог догадаться, что если такой дядя разбушуется, то шороху может наделать немалого. Тем не менее, придурочный мужик очень четко описал того типа, с которым Никита виделся у Булочки.

— Он и сейчас такой? — спросил незнакомец.

— Примерно такой, — кивнул Ветров. — А вы что, работали в ЦТМО?

— Кажется, да… Но не сейчас, — сказал этот человек со странностями. — Я в другом ЦТМО работал. А может, и нет… Все это очень по-дурацки звучит, но если я вам начну объяснять, то буду выглядеть совсем психом.

Никите, несмотря на то, что последние изречения незнакомца даже больше прежних попахивали дурдомом, стало совсем интересно. Даже не потому, что в этой, на первый взгляд, довольно бредовой фразе подсознательно ощущалась какая-то правда. Нет, просто Никита очень кстати вспомнил о том, что Сергей Сергеевич утверждал, будто сможет обучить его по полной университетской программе за несколько месяцев. Само собой, Ветрову не надо было быть крупным специалистом в области педагогики, чтобы догадаться — такое мероприятие требует колоссального перенапряжения мозга, если это вообще не шарлатанство и надуваловка. И не надо быть гением психиатрии, чтоб догадаться: от такого перенапряжения крыша может поехать запросто.

Может, гражданин, прицепившийся к Никите, тоже обучался у профессора Баринова? Сдал за полный курс вуза, а потом — в дурку попал… Ветрову захотелось кое-что спросить:

— Вы что, и обучались в ЦТМО?

— Нет, кажется… — помотал головой незнакомец. — А вы там учитесь? Там действительно чему-то учат?

— Не знаю, — честно ответил Никита. — И я там не учусь. Просто Сергей Сергеевич предложил мне ему позвонить на предмет возможной учебы.

— Ясно… — загадочно произнес собеседник. — Меня зовут Николай. А вас как?

— Никита, — поскольку Николай фамилии и отчества называть не стал, Ветров тоже представился только именем.

— Так вот, Никита. Вы господину профессору будете звонить?

— Наверно, немного подумаю сначала…

— Правильно. Прежде чем идти туда, надо обязательно подумать. Но если все-таки соберетесь позвонить, то найдите время как-нибудь спросить его о семье, ладно? О жене, детях, внуках, если они есть, конечно. А потом, если не лениво будет, расскажите мне. Не бойтесь, я никого похищать или шантажировать не буду. Встретимся в следующий понедельник, в это же время, на «Белорусской»-радиальной у телефонов. Согласны?

— Вы, случайно, не оперативник? — спросил Никита.

— Нет. Я никто. Можете даже сказать об этом Чудо-юде.

— Кому-кому?! — удивился Ветров.

— Баринову. У него кличка такая была… — В это время поезд притормозил, и таинственный Николай, словно бы спохватившись, быстро выскочил на перрон. Никита поглядел ему вслед через окно и увидел, что Николай перебежал на другую сторону станции. Как раз тогда, когда вагон, где сидел Ветров, покатил в туннель, на станцию подошел встречный поезд. Похоже, что Николай собирался в обратную сторону ехать. Либо он за разговором с Никитой свою остановку проехал, либо чего-то испугался. Например, того, что наболтал чего-то лишнего. Например, назвал добропорядочного профессора С. С. Баринова какой-то бандитской кликухой.

Особой неожиданности для Никиты это не представило. Он и раньше догадывался, что самый респектабельный человек, поддерживающий контакты со Светкой-Булочкой, не может считаться безукоризненно честным. Но вот появление этого странного Николая могло быть, в частности, какой-то проверкой. Например, этот самый профессор специально подослал лжепридурка, чтоб выяснить, насколько Никита способен соблюдать секреты. Больно быстро он запомнил телефон с карточки. И что-то типа задания подбросил — про семью Баринова узнать. Да еще и начал уверять, что, мол, никого из его родни похищать не собирается… Точно! Проверяют на откровенность. Стало быть, если Никита позвонит профессору и умолчит насчет появления Николая, то он человек неоткровенный и, очень может быть, опасный. А раз так, то его, может быть, и на этом свете нельзя оставлять, не то что в ЦТМО зачислять… Но неужели как-нибудь поумней придумать нельзя было? Кроме того, Никита ведь сам не навязывался в этот ЦТМО. Как, впрочем, и в любовники к Булочке. Скорее его и туда, и туда силком затаскивали. Так что подозревать в нем мента или чекиста господин Баринов вряд ли должен. Агентов эдак не внедряют. Впрочем, Никита не знал толком, как на самом деле это внедрение происходит, а господин по кличке Чудо-юдо, возможно, и знал.

Хотя Никита еще не один раз проходил мимо телефонов-автоматов, позвонить Сергею Сергеевичу он так и не решился. Доехал до дома, размышляя по дороге над всеми этими путаными проблемами.

Родителей не оказалось. Никита по этому случаю расхрабрился и все-таки набрал этот самый телефончик с визитной карточки.

Ответили очень быстро — и трех длинных гудков не пропикало.

— Баринов слушает, — басовито отозвался голос профессора.

— Это Никита Ветров. Вы просили позвонить…

— Рад слышать. Надо полагать, что вы намерены мое предложение принять?

— Да. Но мне надо еще кое-что вам сообщить…

— Хорошо. Вы обедали?

— Нет. Сейчас собирался перекусить.

— Очень кстати. Совсем недалеко от вас есть такой ресторанчик, называется «Пелагея». Наверно, минут за пятнадцать пешком дойдете. А я за это время постараюсь туда подъехать. До встречи!

Никита поначалу немного озадачился тем, что профессор так четко определил, откуда Никита звонит — он ведь Баринову ни адреса, ни телефона не давал. Но потом сообразил, что Сергей Сергеевич мог все координаты получить от Булочки, а определитель номеров — вещь и вовсе обыденная.

До «Пелагеи» Ветров не спеша дотопал даже меньше, чем за пятнадцать минут, но господин Баринов уже успел туда подъехать. Когда Никита приблизился к дверям ресторана и призадумался, надо ли туда заходить, сзади хлопнули дверцы скромной черной «Волги», из которой выбрался и распрямился во весь свой огромный рост сам господин профессор, а за ним два охранничка, тех же габаритов, что и их шеф, только с менее интеллектуальными мордами.

— Не робейте, Никита! — улыбнулся Баринов. — Проходите, проходите!

Ресторанный охранник-вышибала только глазами похлопал, потому что ему пришлось голову задирать, глядя на профессора и его секьюрити. Впрочем, он, видимо, уже знал, что это за визитеры, и не опасался, что они тут дебош устроят. И ослепительная блондинка, пышноволосая и пышнотелая, которая была то ли метрдотелем, то ли даже хозяйкой в этом заведении, самым наиприветливым образом улыбнулась Сергею Сергеевичу и сопроводила гостей через слабо заполненный в дневное время общий зал, вывела в какой-то коридорчик и отперла дверцу в небольшой кабинет, где был накрыт стол на три персоны. Это опять же немного удивило Никиту, потому что их-то пришло четверо. Но выяснилось, что за стол с Никитой и Сергеем Сергеевичем уселся только один бодигард. Второй встал у двери и контролировал ее, пока его коллега с большой скоростью метал в рот пищу. Потом быстро пожравший охранник подменил товарища и сторожил, до тех пор пока тот не поел. Затем тот, который ел первым вышел из кабинета, а вместо него пришел жевать парень значительно меньших габаритов — шофер.

Вся эта публика в течение всей беседы своего хозяина с Никитой как бы «отсутствовала присутствуя». Ни единого слова из их уст Ветров не услышал, ему даже показалось, будто они вообще глухонемые, хотя вряд ли таким можно было бы доверить службу по охране столь важной персоны.

А сам разговор получился лично для Никиты довольно занятным, несмотря на то, что обмен фразами происходил в промежутке между поглощением пищи. Смешно, наверно, но Ветров даже не очень запомнил, что именно ел, хотя, строго говоря, в ресторане был первый раз в жизни. И выпивки никакой не было, чтоб замутить память. Помнилось, что салат какой-то употребили, суп, похожий на солянку, жареное мясо с гарниром и мороженое на десерт. Но как и что называлось — Никита не записывал.

Итак, разговор начался с того, что Сергей Сергеевич предложил:

— Поскольку из вашего звонка, Никита, уже следует, что вы согласны, разговор о нашей дальнейшей совместной деятельности, наверно, можно перенести на потом. Гораздо интереснее то, что вы хотели мне сообщить.

Никита довольно подробно изложил свою беседу с загадочным типом по имени Николай. Упомянул и о том, что этот самый Николай попросил его поинтересоваться семейным положением Баринова, а также о том, что тот назвал профессора «Чудом-юдом». Ну и о том, что Николай назначил ему встречу через неделю, тоже рассказал.

— Все, что вы сообщили, очень интересно, — задумчиво произнес Сергей Сергеевич. — И очень приятно, что не стали об этом умалчивать. Потому что, умолчав, вы, возможно, поставили бы и меня и себя не в самое удобное положение. Говорите, он запомнил телефон с моей визитки? Тогда, надо думать, что он позвонит мне сам. Зачем же ему использовать вас как агента?

— У него, наверно, проще спросить… — пожал плечами Никита. — Тем более что он сказал, будто я могу сообщить вам насчет его поручения. Наверно, если б он хотел из меня осведомителя сделать, то не стал бы так говорить.

— Странная история, безусловно. То, что какой-то человек весьма потертого вида утверждает, будто был сотрудником ЦТМО и когда-то знал меня, причем дает близкое к оригиналу словесное описание, а также якобы случайно встречается с вами, выбивает из руки визитную карточку, навязывает знакомство и начинает сходу требовать от вас информацию — мной лично воспринимается двойственно. Вы, наверно, уже догадались, Никита, что я человек небедный, и мне, в отличие от пролетария, есть, что терять, кроме золотых цепей. Соответственно, я не могу не подозревать в вашем новом знакомце человека, который либо собирает обо мне информацию для каких-либо бандитов, либо для спецслужб. Наших или иностранных, неважно — мне они одинаково неприятны. С другой стороны, никакая спецслужба и даже никакие бандиты, кроме самых примитивов, не повели бы дело так бестолково. Вы со мной согласны, Никита?

— Я насчет того, как спецслужбы и бандиты дела ведут, не очень знаю… — осторожно сказал Ветров. — Только по детективам, разве что.

— Нет, — хмыкнул Сергей Сергеевич. — Вас я не подозреваю, можете успокоиться. О том, что вы собой представляете, я знаю гораздо лучше, чем вы сами, как это ни парадоксально звучит. Да будет вам известно, я приглашаю в ЦТМО отнюдь не всех и не каждого. И если я пригласил вас, то после основательной проверки и сопоставления различных данных. Именно поэтому я могу доверить вам работу с тем скромным товарищем, который так много обо мне знает. Единственное, что он, похоже, выдумал из головы, так это кличку. Никто и никогда меня не называл «Чудо-юдо». Даже в раннем детстве меня звали только «Барином», и никак иначе. Тем не менее все остальное — впечатляет. Тем более что в ЦТМО за все время его существования не было человека по имени Николай, который был бы похож на этого вашего знакомца. Конечно, память и меня может подвести, но скорее всего он назвался не настоящим именем. В общем, Никита, вы окажете мне большую услугу, если в следующий понедельник явитесь на «Белорусскую». Мы вас будем осторожно подстраховывать и постараемся как-нибудь незаметно запечатлеть этого молодца.

— Но ведь он, между прочим, просил дать информацию о вашей семье, — напомнил Никита. — Вы хоть скажите, что ему соврать…

— А врать не надо. Сообщите ему, что мою жену зовут Мария Николаевна, что мы с ней ровесники и однокурсники, что у нас есть сын Михаил, которому 34 года, невестка Таня, а также двое внучат, Сережа и Ира, близняшки, которым по десять лет. Больше ему ничего не надо было, кажется? Вот и проинформируйте. Эти данные ему все равно ничего не дадут. Начнет интересоваться другими подробностями, допустим адресами, местами работы или учебы, внешностью, привычками и так далее, скажете, что сообщите на следующей встрече. А там видно будет, как разовьется ситуация. Главное, чтоб вы достаточно подробно передали нам все содержание этой беседы и четко запомнили все, что интересовало этого типа.

— Понятно, — сказал Никита, который никогда не мечтал стать агентом-двойником, а потому радостного энтузиазма не проявил. Он довольно живо представил себе, как этот самый Николай или как его в натуре, тоже приходит на встречу с какими-нибудь негласными подстраховщиками, которые вычисляют наблюдателей Баринова, а потом ликвидируют Никиту в каком-нибудь темном переулке. Вот влип так уж влип! Конечно, если за господином профессором присматривает ФСБ или МУР — Бог с ними. Эти могут только посадить. А ежели это какие-нибудь криминалы? Жизнь — копейка…

— Ну, с этим вопросом все, — подытожил Баринов. — Теперь о вашей будущей работе и учебе. Завтра у вас в университете до каких занятия?

— Примерно до трех.

— Значит, примерно в 15.30 вы должны быть на станции метро «Аэропорт» и ждать моих сотрудников у памятника Эрнсту Тельману. При себе иметь паспорт, военный билет, аттестат о среднем образовании и трудовую книжку, если таковая имеется. Знаете, где памятник находится?

Никита кивнул. Он бывал в этих местах и помнил бронзового дядьку с поднятым кулаком.

— Очень хорошо, — сказал Баринов. — Запомните лицо вот этого мальчика (он указал на охранника, стоявшего у двери). Подойти должен только он, и никто другой. Иначе, учитывая вашу сегодняшнюю нежданную встречу, можете попасть в неприятный переплет.

— Вы думаете, что за мной следят? — напрямую спросил Никита.

— Не могу сказать, что это исключается. Вообще-то, вам надо быть поосмотрительней.

— Можно еще вопрос? — набрался духу Никита.

— Пожалуйста.

— То, чем вы занимаетесь, носит нелегальный характер?

Баринов раскатисто захохотал, а потом ответил:

— Уважаемый Никита! Все наше государство с момента отречения Николая II носит нелегитимный, а значит, и нелегальный характер. Поэтому все, чем занимается наш народ, в какой-то степени нелегально… Не думайте об этом. У вас, насколько я знаю, тоже есть нелады с законом. Так вот: могу вам официально заявить, что пока вы, условно говоря, «под моей юрисдикцией», ни одна государственная инстанция не будет вас преследовать. К сожалению, не могу дать той же гарантии в отношении частных лиц и организаций. Но от них я постараюсь вас уберечь, так сказать, средствами физической защиты. В общем, поменьше волнуйтесь и не занимайтесь самодеятельностью. По крайней мере до завтра.

— Хорошо, постараюсь, — сказал Никита. — Меня тут вот что заинтересовало… Я ведь все-таки историк начинающий. Почему вы сказали, что наше государство нелегитимно с отречения Николая? По-моему все-таки с 25 октября 1917 года…

— Сейчас постараюсь пояснить, — широко улыбнулся профессор, похоже, очень удовлетворенный тем, что разговор повернул на другую, чисто болтологическую стезю. — Давайте для начала припомним, а почему, собственно, легитимна династия Романовых? Потому, что Мишу Романова на Земском соборе 1613 года выбрали на царство, вручив ему все полномочия высшей законодательной, исполнительной и судебной власти. То есть самодержавные полномочия, которые переходили по наследству к его потомству. Соответственно юридическая проблема преемственности и легитимности власти состояла лишь в одном: в установлении правильного порядка престолонаследия. У нас, конечно, как и во многих других сферах законодательства, в этом вопросе долгое время было много неясностей. Наверно, помните, Никита, что в XVII–XVIII веках почти каждая смена правителя в России проходила очень беспокойно. Уже в третьем поколении Романовых начались неясности…

— Ну да, — сказал Никита. — 1682 год, когда одновременно Ивана и Петра на царство посадили при регентстве Софьи, потом воцарение Екатерины I в 1725 году, Елизаветинский переворот 1741 года, Екатерининский переворот 1762 года, переворот 1801 года, когда Павла табакеркой по голове, восстание декабристов 1825 года… Можно еще первомартовское убийство 1881 года вспомнить.

— Обратите внимание, Никита: я все-таки сказал о семнадцатом и восемнадцатом веках, а не о девятнадцатом. Почему? Потому что тогда не было толкового закона о престолонаследии. Он появился только в 1797 году при Павле I. И знаете, в чем было главное достоинство этого закона? В том, что он наилучшим образом отодвигал от власти дам.

— Почему достоинство? — не согласился Никита. — Из Елизаветы и Екатерины II очень даже неплохие императрицы получились.

— Это потому, что у них были очень деловые и умные фавориты. Разумовский, Орловы, Потемкин… А вот у первой Екатерины в фаворе был жулик и коррупционер Меншиков, у Анны Иоанновны — прохиндей Бирон. Поэтому их царствования особого успеха не имели.

— А что, у императоров фавориток не было?

— Были, но степень их влияния на государственные дела все же не столь существенна. Павел I прекрасно видел, как его матушка решения принимает. Наверно, какой-то фрейдистский «эдипов комплекс» при этом сказывался. Он же Екатерину терпеть не мог. Вот и постарался издать такой закон, чтоб женщины в доме Романовых получали корону в самую последнюю очередь. Если нет у царя сына-наследника, значит трон переходит к его младшему брату, если такового нет, то к дяде или племяннику. И так далее. Только уж в том случае, когда никаких мужиков в роду не осталось, могут, всплакнув и скрепя сердце, передать трон какой-либо из дам. Тут Павел, кстати, крепко подстраховался — четырех сыновей оставил.

— Старший из которых ему и помог преставиться… — хмыкнул Никита.

— Да, Александр Палыч, возможно, повел себя неправильно. Но трон унаследовал строго по закону. И дальше, на протяжении всего XIX столетия, закон не нарушался. Помянутые вами декабристы свой переворот не сумели провернуть не только потому, «что были страшно далеки от народа», но и потому, что Константин Павлович, женившись на польке, отрекся от престола в пользу Николая I, чьи законные права на престол никто не стал подвергать сомнению. И дальше все шло строго по порядку. А первым нарушителем закона, как это ни смешно, стал в бозе расстрелянный император. Согласно закону о престолонаследии, установленному Павлом I в 1797 году, Николай II обязан был, если уж его Госдума допекла, отречься от престола в пользу своего несчастного Алешеньки, которого, кстати, до сих пор не нашли. Обязан! — Сергей Сергеевич поднял палец вверх. — Ибо он, хотя и имел право, не отменил акт, изданный прапрадедом и не издал никакого нового. А потому отрекаться в пользу Михаила он права не имел. Соответственно, то, что Михаил написал отречение от власти в пользу временного комитета Думы — тоже филькина грамота. И все, что с тех пор творилось со строго-юридической точки зрения — нелегитимно и незаконно. И Временное правительство, и предпарламент, и закон о выборах в Учредилку — формально не имели какой-либо законной силы с самого начала.

Эти слова говорились тогда, когда обед был уже съеден, и даже шофер, который последним уселся к столу, уже завершил трапезу. Сергей Сергеевич бросил взгляд на часы и прервал свою историко-юридическую лекцию:

— Жаль, что мне надо поторапливаться. Можно было бы еще поговорить, но я думаю, наша беседа не последняя…

По-видимому, он хотел еще что-то добавить, перед тем как распрощаться с Никитой, но тут под пиджаком у профессора запищал сотовый.

— Баринов, — отозвался Сергей Сергеевич, открыв крышку телефона. — Так…

Лицо его стало совсем другим. Никита мгновенно припомнил то, что сказал о профессоре этот странный Николай: «В гневе страшен…» Теперь Ветров почти не сомневался, что Николай неплохо знал директора ЦТМО.

— Извините, Никита, — прикрыв микрофон, но не переставая слушать то, что пищало из трубки, сказал Баринов. — Мне, к сожалению, приходится сказать, что я вас больше не задерживаю… До завтра!

Ветров почуял, что профессору пришлось сделать героическое усилие, чтоб не выпроводить своего юного собеседника какой-нибудь энергичной, но не очень культурной фразой, типа: «Все, не до тебя! Вали отсюда по-быстрому!» И потому он быстренько выскользнул за дверь.

ГУБЕРНСКИЕ СТРАСТИ

Никита не сильно занимал голову мыслями о том, кто там звонит Баринову. У него своих проблем хватало. Выбравшись из «Пелагеи», он с оглядкой дошел до родного дома, поскольку всерьез опасался, что какие-нибудь супостаты его отслеживают. Но никаких подозрительных типов за ним не увязалось, он добрался домой вполне благополучно. А поскольку назавтра у него, помимо поездки в ЦТМО, планировался обычный учебный день с двумя семинарами, на одном из которых он должен был делать доклад, то пришлось на время выкинуть из головы все посторонние мысли. Уже через полчаса он начисто позабыл о том, что Баринов здорово разволновался от телефонного звонка. И уж тем более не размышлял над тем, кто побеспокоил профессора.

А звонила Сергею Сергеевичу не кто иная, как Булка. И самой прямой причиной ее звонка был утренний взрыв на Партизанской улице. О том, что Крюк и советник Струмилин взлетели на воздух, ей сообщили гораздо раньше. Чуть ли не через 15 минут после того, как охранники Крюка в панике дернули с места происшествия, заботясь лишь о том, чтоб не засветиться, а потому даже толком не поинтересовавшись, угробился босс или не совсем. Информацию дал один из хорошо знакомых оперов, которого Света понемногу подкармливала. Она тут же запрягла Ежика и помчалась в контору Крюка, где застала картину, похожую не то на известное полотно «Крах банка», не то на те кадры из кинофильма «Бег», где показан драп белых из Севастополя. Скорее, даже именно последние. То есть ситуация складывалась такая, когда одни уже удрали, другие спешно жгут архивы и пакуют чемоданы, а третьи сидят в растерянности и не знают, то ли прыгать в Черное море с соответствующей ноябрю водичкой, то ли ждать, пока прискачут буденновцы и порубят всех в капусту.

Действительно, из тех шести охранников, кто был на месте происшествия, в офис вернулся только один, и то потому, что у него там была припаркована личная «девятка». Он тут же сообразил, что ежели менты наедут, то могут его машинку обшмонать, а у него там, в багажнике, лежали подменные номера, с которыми иногда ездили по клиентам долги выбивать. Он-то и сообщил Черепану, который был в конторе на третьей позиции после Крюка и Шварца, о том, что стряслось и что все те, кто сидел в «мерсе», накрылись. Черепан, обнаружив, что он теперь верхний, отнюдь не порадовался. Поди-ка теперь отдувайся за всех, когда даже толком не знаешь, чего соврать, поскольку Черепан знал только то, что командир поехал в автосервис за своей тачкой. Потом подъехал водила, который возил Крюка и Шварца на встречу с Арканом. Он помнил, что Аркан принес кассету с записью разговоров между Шкворнем, Конем и Еремой в «Кахетии», где говорилось о возможном минировании «мерса» и его подрыве при помощи радиотелефона. И насчет того, что сия операция запланирована на ночь с воскресенья на понедельник.

Сказать, что Черепан от этого сообщения офигел, будет слишком мягко. И даже употребив слово «охренел», суть ситуации не выразишь со всей полнотой. Получалось, что либо Шварц со своими обалдуями, зная о готовящемся теракте и проторчав в автосервисе с воскресного утра до понедельничного, проспали как сурки, либо сами и заложили бомбу. Второе было намного вероятнее, чем первое, и даже то, что Шварц взлетел вместе с командиром, не освобождало его бойцов от подозрений. Тем более что все те, кто дежурил в автосервисе вместе со Шварцем, ни по телефонам не отзывались, ни по адресам не обнаруживались, хотя Черепан послал аж две пары на машинах, чтоб их доставить и притащить в офис для дознания.

Короче говоря, Булочка, явившись к Черепану примерно через час после катастрофы, увидела человека с округлившимися глазами и опустившимися руками. Наверно, было проще его пристрелить, чтоб не мучился, но Светуля была настроена на милосердие. Поскольку при ней, кроме Ежика и ребенка в пузечке, было еще шестеро мальчиков, она доходчиво растолковала всем, кто был в офисе, что времени на смыв совсем мало, а Черепана, водилу, знавшего о том, что сообщил Аркан, и владельца «девятки», принесшего печальную весть, увезла с собой на хлебозавод. Сейф покойного Крюка, где лежала кассета, записанная Арканом, открыли и вынули оттуда помимо нее кое-какие лишние деньги, не проходившие через бухгалтерию. После того, как все сотрудники фирмы разбежались, офис заперли на замок, и Светка по всем правилам опечатала его какой-то ужасно солидной печатью с двуглавым орлом, на которой было написано: «Федеральная инспекция». Булочка рассчитывала, что местные менты, даже областного уровня, ни за что не рискнут срывать печать, не разобравшись, что за организация ее налепила. Такой методикой она не раз и не два пользовалась в районах, если не хватало времени на приведение объекта в полный ажур.

Печать помогала отсрочить обыск или ревизию, а за время отсрочки — умаслить тамошнее начальство, прежде чем у него на руках появятся козыри. Там эта «фиговая» (ударение ставь куда хошь!) печать, иной раз давала возможность дня три выиграть, поскольку районные чины, увидев такую солидную блямбу, приходили в оцепенение и тихий ужас: шутка ли, по району какая-то неведомая, но федеральная инспекция рыщет! А вдруг, понимаешь, что-то лишнее по моему ведомству найдут? И прежде всего, еще не узнав толком, есть ли такая инспекция вообще, мчались у себя в конторе марафет наводить.

В области и городе, естественно, сидел народ поумнее и пограмотнее, но и тут была возможность отыграть хотя бы сутки.

Притащив в подвалы хлебозавода Черепана, шофера и охранника, Булочка, подключив своего нового начальника охраны, Кныша, начала следствие. Самое главное, что удалось выяснить Светке, так это то, что Крюк имел с собой кейс с большими бабками, которые предполагалось передать Струмилину.

Булочка самолично понеслась «нажимать на все кнопки». Однако, когда она наконец добралась до губернатора — тот тоже с утра ходил как отдрюченый, — выяснилось, что заминать дело здесь, местными силами и средствами, уже ни фига не выйдет. К вечеру должна была прибыть следственная группа МВД и Генпрокуратуры, вокруг администрации уже шныряют писаки и телевизионщики, причем не только здешние, но и столичные. Ну а завтра, будто по заказу, область обещались навестить комиссии из минздрава и госналогслужбы. Глава прямо сказал Свете, что эта облава явно готовилась загодя. И теперь его личные «кнопки» в Москве скорее всего не сработают. Так что, если она не хочет с будущим младенцем на нары, то пусть жмет на свои. Если губернатор сядет, то все «чик-чириковцы» загремят под фанфары.

Вот Светка и позвонила Баринову, ускорив окончание его разговора с Никитой.

Звонить, конечно, было стремно, хотя телефоны и имели модуляторы кодирования. При нынешней технике разобраться с такой кодировкой умелому спецу из ФСБ или ФАПСИ — пара пустяков. Поэтому Булочка постаралась сделать свое сообщение в форме бабьей сплетни, дескать, так мол и так, ужас-то какой, чего в городе творится, бизнесмена какого-то в «Мерседесе» взорвали, да не одного, а со всей охраной, да еще и чиновник какой-то подвернулся. Сергей Сергеевич прекрасно знал о том, что сегодня Крюк должен встретиться со Струмилиным, и ему не пришлось долго ломать голову. Фамилии он переспрашивать не стал.

Затем Светуля, опять же в тоне бабьей сплетни, произнесла:

— Тут вообще слухи ходят, будто аж самого губернатора скоро посадят… Комиссии какие-то приезжают… А мы-то с этим так славно работали! Пять пиццерий открыли, четырнадцать булочных…

— Ладно, это все мелочи жизни, — успокаивающим тоном произнес Сергей Сергеевич. — Ты, главное, детеныша своего носи, а делами пусть твои управленцы занимаются. Как, кстати, чувствуешь себя? Со здоровьем все нормально?

— Да вроде бы ничего, дядя Сережа, — сказала Булочка, которой этот вопрос о здоровье не очень понравился. — Подвижность плода, говорят, немного выше нормы, а так все штатно.

— Вот что, племянница, — сказал Баринов, — говорил я тут с одним специалистом. Надо бы тебе при твоем интересном положении ему показаться. Заодно и подружку «по несчастью» можешь прихватить. Ей тоже проконсультироваться не вредно. А то, я чувствую, что ты нервничать начинаешь. Может, тебе и отдохнуть надо, в санаторий съездить, чтоб меньше волноваться.

Кое-что свидетельствовало, что Сергей Сергеевич вовсе не так спокоен, как кажется. И вообще-то, его добрый совет приехать и показаться специалисту — невропатологу, что ли?! — надо было понимать как приказ.

Иными словами, надо было брать с собой Люську — «подружку по несчастью» и катить в столицу, точнее, в ЦТМО. И, вероятно, как можно быстрее. Булке оставалось только гадать, что за этим приказом-пожеланием стоит. То ли желание вывести из-под удара, то ли было принято решение вывести ее из игры. А это, второе, извините, не всегда означает приятное отдохновение. Вполне могли последовать оргвыводы, которые обеспечат отдых вечный и бесконечный. Хотя Булочка и не чувствовала никакой личной ответственности за то, что Крюк накрылся медным тазом — сам виноват, козел, раз сумел подорваться, заранее зная, что ему бомбу в автомобиль устанавливают, — кое-какие кошечки у нее на душе заскреблись.

Едва она закончила разговор с Сергеем Сергеевичем, как звонки посыпались будто из дырявого мешка.

Первым позвонил Шура Казан. Он не объяснял причин, но требовал едва ли не срочной встречи. Причем исключительно «тет-на-тет» и почему-то у себя в офисе. Раньше Казан такой непочтительности не проявлял, потому что если ему надо было какой-то вопрос провентилировать, он скромно справлялся, куда надо подъехать, и приезжал именно в то место, которое устраивало Булочку. Светуля нежным, но строгим голоском напомнила, что она все-таки в положении и таскаться по разным вшивым офисам ей трудно. Поэтому, если Казан жаждет увидется, то пусть садится в свой бежевый «БМВ» и едет в Ново-Сосновку — дорогу знает. Казан сказал, что он лично не гордый и запросто подъедет, но Света может об этом пожалеть. Булочка разъярилась и круто сказала, что за слова иногда отвечать приходится. Казан малость отрезвел и даже начал извиняться, но Светка повесила трубку.

Едва она это сделала, как на определителе засветился номер Басмача. Витюша был в трансе и требовал открытым текстом срочно замочить Шкворня и поделить его хозяйство. Кроме того, Басмач пробухтел, что если Пензенский, сука старая, не перестанет стричь палатки на Богоявленском рынке, то он отстрижет его пацанам самые необходимые в хозяйстве приборы. А самому Пензенскому попросил передать, чтоб поторопился с покупкой участка на кладбище, пока земля не подорожала. Света посоветовала Вите попить валерьянки, не пороть горячку и пообещала, что если Лехе будет плохо или возникнут напряги на Богоявленке, то у господина Басмача появятся славные шансы сыграть в ящик. Басмач вроде поостыл и унялся.

Следом за Басмачом отметился некий Фыра. Он был, строго говоря, по гоп-стопной части и к приличным людям не относился. Фиг его знает, откуда ему стал известен Булкин телефон. С этим Булочка даже разговаривать долго не стала — уж очень здорово нажрался, и его было не только понять сложно, но растолковать что-либо невпротык.

Следующим номером этой программы стал Веня. Он клялся мамой и памятью Вальти Балясина, что все это — происки Кузи, то есть его совладельца по АОЗТ «Прибой», где оба братана вот уже полгода не могли выяснить, кто по жизни верхний, и лишь благодаря посредничеству Булки пришли к соглашению о паритете. Веня в большом авторитете не стоял, и Света элементарно послала его на три буквы.

Булочка как-то по аналогии ждала, что после него позвонит Кузя, но позвонил Леха Пензенский. Этот очень крутой и бывалый дядя, прошедший, по слухам, чуть ли не пятнадцать зон и сделавший минимум шесть ходок, по-отечески заметил, что Светуле надо сдавать полномочия, и вообще бабам надо детей рожать, а бандитизм — дело сугубо мужское. При этом он сказал, что ежели Булочка передаст ему своих бойцов и ровно тридцать процентов дела, то может до скончания века ни хрена не делать, спать спокойненько и нянчить деточек. Леха также предложил отловить Шкворня и повесить его за яйца прямо на фасаде «Кахетии» — в рекламно-демонстрационных целях.

Конечно, с этим заслуженным деятелем криминала, ветераном организованной преступности и доктором блатных наук надо было беседовать повежливей, дабы не обострять и не оскорблять. Света с надлежащим почтением объяснила дедушке, что обязательно подумает над всеми его предложениями, все взвесит, обмозгует, подсчитает и сообщит о своем решении своевременно. Или несколько позже. Пензенский напоследок напомнил, что выделенная ему по «чик-чириковскому» соглашению зона — курам на смех. А потому он лично в ближайшее время отломит то, что считает нужным от владений Басмача. Вежливая Света скромно предложила Лехе не торопиться и не заводить склоку, а как следует подумать. Пензенский из уважения сказал, что пару дней повременит.

Лишь после этого позвонил Кузя. Разговор с ним, как и ожидала Булочка, был по сути совершенно идентичен беседе, которая состоялась с Веней. Вся разница состояла лишь в том, что заваруха на Партизанской объяснялась — столь же бездоказательно! — беспредельными действиями окончательно скурвившегося Вени. Соответственно все рекомендации в отношении руководства АОЗТ «Прибой» были диаметрально противоположны. Существенным отличием было только то, что Кузя был парнем более увлекающимся и попытался вешать Светке лапшу на уши, обещая златые горы и реки, полные вина, если она отделается от Вени и утвердит Кузю на посту президента. Кузя, естественно, был послан по тому же адресу, что и его компаньон.

Несколько позабавил Светку звонок Коли Бегемота. В свое время покойный Хрестный вполне справедливо замечал, что до того все доходит как до жирафа. Булочка вынуждена была выслушать клятвенные заверения в том, что ни он лично, то есть Бегемот, и никто из его конторы к теракту против Крюка не имеет отношения.

— А если кто скажет, что я его замочить обещал из-за той палатки, то это все фигня! — в паническом тоне вопил Бегемот. — Не обещал я ни хрена!

Светка некогда была примерной школьницей и даже помнила сцену из «Ревизора», где Городничий в испуге орет: «…А что до унтер-офицерской вдовы, которую я будто бы высек, так это ложь! Это она сама себя высекла!» Может, и немного не так, как в оригинале, но суть ясная. Что же касается того, что она сказала Бегемоту, то это были почти нежные слова: «Лечиться надо!»

После этой сумасшедшей серии звонков Булочке стало ясно, что надо срочно мчаться в Москву и разговаривать с Бариновым уже без всяких телефонных обиняков. Потому что общая ситуация в губернии, судя по звонкам, выглядела не только напряженно, но даже просто стремно.

ШКВОРЕНЬ ТОЖЕ ОБИЖАЕТСЯ

Шкворень с пятью сопровождавшими лицами вернулся в город только к полуночи. Голодный, злой и морально неудовлетворенный.

Таким он приехал вовсе не от того, что обманулся в лучших чувствах, а Механик-паскуда своим гадским поведением наплевал ему в душу. Благородные бандюги иногда встречаются (правда, чаще всего, в сказках), но Шкворень к их числу, в общем и целом, не относился.

Нет, он всего ожидал от этого Еремы — прежде всего торга за жизнь Коня. То есть требования загранпаспорта, документов на вывоз груза, на «ГАЗель» и мешки с мукой, наконец, большой суммы в баксах «за моральный ущерб» или еще чего-нибудь. Пожалуй, если б Ерема не затребовал слишком много баксов сверх плана, он отдал бы все это, получил бы Коня живым, а уж потом прикинул, как в спокойной обстановке отправить Ерему на тот свет. Механик был прав на все сто: после исполнения заказа ему светило лишь быстрое и безболезненное исчезновение. Ну, и Юльке, конечно. Так сказать, чтоб скучно не было.

Конь довольно точно описал Шкворню, как доехать до того места, где они встречались с Механиком. До просеки они кое-как добрались по проселку, но дальнейший путь на машинах оказался невозможен. Хотя Шкворень имел на руках довольно точную карту-полукилометровку и безо всякого Коня вычислил, что Ерема скорее всего базируется в заброшенной деревушке, к которой и вела просека. Всего-то полтора километра дороги. Но проехать по просеке днем, когда солнце вовсю припекало, а снег, обращаясь в воду, пропитывал почву, превращая ее в непролазный кисель из грязи, не сумел даже мощный «Мицубиси-Паджеро», на котором Шкворень помчался спасать своего другана-Конягу. Пришлось оставить при нем двух парней, а самим топать пешком. Оказалось, что эти полтора километра, то есть расстояние, которое человек по хорошей дороге не напрягаясь проходит минут за двадцать, в таких условиях придется преодолевать целый час. То есть увязать в грязище где по щиколотку, где почти по колено, проваливаться в колдобины, залитые водой, и набирать воду в сапоги. Тут нужны были болотные с голенищами по пояс, а они взяли обычные резиновые. В общем, поматерились немало.

Долгое время они шли, не очень обращая внимание на дым, клубившийся где-то за лесом. Сперва просто предположили, будто Ерема печку топит. Но только тогда, когда поднялись по просеке к опушке и увидели на пологом бугре деревеньку, сразу все поняли.

Когда добрались непосредственно до пожара, делать там было уже нечего. От избы к этому моменту оставалась куча черных и корявых головешек, постепенно доедаемых огнем, тлеющие угли да черная от копоти печка. Из-под груды углей, сквозь колеблющиеся волны горячего воздуха, тянувшегося к небу, был отчетливо виден сизо-черный череп. Шкворню не надо было проводить генетический анализ, чтобы догадаться, кто это. Рядом с избой на ободах стоял почерневший остов «копейки». Хоть ее номера и были закопчены пламенем, и краска с них, в основном, облетела, выпуклые цифры прочесть было вполне возможно. А раз так, то можно было не тешить себя иллюзиями, будто Коню удалось разделаться с бывшим другом и подпалить избу, чтоб замести следы. Нет, Конь бы ни за что не сжег свою «копейку».

Вообще-то, справедливости ради, Шкворень был человек самокритичный и во многом справедливо самого себя винил. Прежде всего в том, что не послал Механику паспорт. Все равно подделка, такая же, как тот, что переслали в задаток Юльке. Правда, при удачном стечении обстоятельств и некоторой отстежке, можно и по такой ксиве выехать через некоторые КПП, но все же цена ей невысокая. В странах Шенгенской группы ее расколют тут же, во всяком случае на внешней границе. Наверняка никуда не делся бы этот Ерема, наверняка ему действительно нужна была «ГАЗель» и мешки, а также документы на вывоз. Пожадничал Шкворень, хотя Конь предупреждал, что все может боком выйти.

Следующую ошибку Шкворень допустил уже после того, как очутился здесь, на пепелище. Сперва решил, будто Механик и Юлька ушли на лыжах, потому что колея от Механиковых аэросанок была очень похожа на лыжню. Прикинул по карте направление, обнаружил дорогу с ответвлением к «коровникам», где уже находились к этому времени Механик и Юлька, но эта недостройка его внимания не привлекла совершенно. Про теплый балок с печкой он ничего не знал и был убежден, что жить в сырых бетонных коробках или даже прятаться там долгое время, по крайней мере до наступления лета, никак невозможно. Шкворню прикинулось, будто Ерема со своей девкой припрятали где-то свой шибко ценный груз — он почему-то думал, что у них анаша или героин заныкан, — а сами дунули к дороге, чтоб поймать попутку и добраться до какой-нибудь станции. С прицелом, конечно, чтоб побыстрее удрать, а потом, через месяц или больше, когда о них позабудут, вернуться и увезти отсюда свою «дурь» куда им надо.

Сгоряча Шкворню подумалось, будто те ребята, что оставались у джипа на проселке, успеют выехать с проселка на городское шоссе, добраться до поворота на ту дорогу, что проходит мимо «коровников», и перехватить беглецов. Он приказал им по рации проделать этот маневр, еще двоих отправил пошуровать в деревеньке, надеясь найти эту самую гипотетическую «наркоту», а сам с еще одним братком попер по следам аэросаней.

Все эти дела кончились полным швахом. Те братаны, что поехали на «Паджеро», через каждые полста метров садились по кардан, буксовали и попеременно — один за рулем оставался — вылезали и толкали механизм, который, хоть и считался внедорожником, но только для Японии, должно быть. В России ему ловить было нечего, тем более что проселок от усиленного снеготаяния всего за два часа раскис капитально, и даже там, где до полудня нормально проехали, теперь творилось черт-те что.

Те, кто «шуровал» в деревне, само собой, никакой наркоты не нашли, только время потеряли. Ну, и сам Шкворень с корефаном, пройдя с километр вдоль «лыжни», изматерились до неприличия и вернулись. На открытом месте снег потаял, а в лесу его было еще до фига. Убедившись, что местами в ложбинки уже натекло талой воды по пояс, а идя по лыжне, по колено в снег проваливаешься, вернулись. Только после этого Шкворень сообразил повнимательнее посмотреть на следы шин, оставленные около пожарища на деревенской улице, и сообразил, что у Еремы был еще какой-то автотранспорт, кроме трофейной «копейки», и на этом куда более серьезном механизме он и смылся. Причем, должно быть, утром, когда дорога еще не оттаяла от ночного заморозка.

В общем, Шкворень понял, что тут делать не фига и надо возвращаться. Это тоже оказалось непросто. Опять пришлось полтора километра глину месить по просеке, а потом еще пару километров до того места, где «Мицубиси» капитально застрял и те двое, что при нем находились, вытащить его не могли. Пока суть да дело, стемнело, стало холодать, и чертову самурайку вшестером, героическими усилиями, едва успели выдернуть из подмерзшего грунта. Иначе пришлось бы заночевать.

Так что из этой экспедиции все шестеро приехали промокшие, промерзшие, ухрюканные в грязи до полного свинства, с хорошим впечатлением от созерцания сгоревшего Коня и его верной «копейки», а также с осознанием того, что этот день потеряли от и до.

Правда, Шкворень все-таки успокаивал себя тем, что Ерема хоть и жмот, пройдоха и паскуда, раз не дал себя убить, как планировалось, но все же работу сделал на совесть. Еще днем ему стало известно от своячка в ментуре, что Крюк со Струмилиным погибли, что при этом гробанулся Шварц, а кроме того, обнаружены в относительно целом состоянии кейс с многими десятками тысяч долларов и оформленные бумаги на приватизацию той самой заветной фабричонки. То есть, строго говоря, хозяева, на которых Шкворень трудился, получили как раз то, что заказывали. То есть подкоп под губернатора, удар по тому производству, которое Крюк затеял на прогоревшей фабричонке и, наконец, удар по всей «Чик-чириковской системе». Потому что, как планировалось заказчиками — они много чего планировали сверх того, но Шкворень был посвящен только в вышеперечисленные задачи операции, — в городе и области пойдет грызня и резня между теми конторами, которые будут подозревать друг друга в нечестной игре и убийстве Крюка. При этом Шкворень будет чист как швабра и, как завещал товарищ Мао, станет той хитрой обезьяной, которая, сидя на горе, будет наблюдать бой тигров в долине. Это лично для Шкворня было самым приятным обстоятельством, которое чуточку смягчало его душу перед лицом провала с Еремой.

Впрочем, примерно в то время, когда перемазанный в грязище джип прикатил, по общему согласию, во внутренний двор ресторана «Кахетия», к штатной сауне команды, расположенной в уютном подвальчике, Шкворня посетила очень тревожная мысль. А ну-ка, что будет, если этот любитель подрывного дела где-нибудь засыплется? Если он не блефовал, когда говорил Коню, что у него взрывчатка есть, и его сейчас с этой взрывчаткой заловят? Где-нибудь на дороге обшмонают — и привет! А он к тому же из вредности заложит Шкворня?

Конечно, чего ему бояться? Статьи 105-я часть 2 пункт «а» (убийство нескольких лиц) ему вполне хватит, там по максимуму вышка. Соответственно, есть надежда на применение статьи 61 пункт «и», где обстоятельством, смягчающим наказание, признаются, в частности, активное способствование (слово дурное какое-то, но так в УК-97 написано) раскрытию преступления, изобличению других соучастников преступления. Вот Ерема и начнет изобличать Шкворня.

Но главная опасность для Шкворня при таком раскладе крылась не в ментах и не в суде. Потому что одного заявления Еремы, что некто Шкворень с неким Конем ему лично заказали гражданина Крюка, явно не хватит. А других свидетелей нет-с. Так что никакого Резника не надо, чтоб это дело развалить. Но государственные инстанции, увы, для братвы не указ. Они свое следствие проведут — и решат все быстро.

В общем, как это ни парадоксально, явно обиженный Механиком Шкворень в данный момент молился за то, чтоб он благополучно отвалил из области как можно дальше.

Однако новый удар подстерегал его тогда, когда он, следом за братанами, собирался в парилку. Но успел только сапоги снять. В предбанник, отдуваясь, влетел на всех парах Малхаз Царцидзе:

— Батоно! Большое ЧП у нас. Отойдем, а?

Корешки уже забрались в парилку и весело гоготали, радуясь хорошему сухому пару, который прогревал до костей отсыревшую публику.

— Что стряслось?

— Телефонист приходил сегодня с ГТС. У меня в кабинете телефон барахлит. Он посмотрел аппарат, провод, дошел до коробки — говорит, надо поглядеть, что за лишний провод, куда ведет…

— Не понял… — уже чуя самое страшное, пробормотал Шкворень, которому безо всякой парилки вдруг стало жарко.

— Начали смотреть куда идет — пришли к мастерской электрика. Величко Аркадий такой у нас работает. Тихий, скромный, хорошо работает, что ни скажешь — сделает…

— Значит, он тебя подслушивал? — прошипел Шкворень. У него на мгновение возникло горячее желание тут же запаять Малхазу пулю между глаз, но он вовремя спохватился. Все-таки пока от живого больше пользы, а разобраться окончательно время еще будет.

— Не только меня, батоно. У него другой провод в тот кабинет шел, где вы недавно гостя принимали. А там в люстре, прямо над столом, микрофон был. Провод на магнитофон подключен, все не только слушать, но и записывать можно. Теперь понял?

— Где этот Аркаша?

— У него выходной сегодня, дома, наверно…

— Адрес есть?

— Есть. И телефон тоже… — Малхаз вытащил из внутреннего кармана записную книжку. — Сейчас найду. Обожди…

Шкворень призадумался. У него было два варианта на выбор: или вытаскивать из парилки пропотевших бойцов и тащить их на холод и слякоть, а потом гнать на квартиру к этому Аркаше, или заставить Малхаза вызвать Аркашу в ресторан, под тем предлогом, что какая-нибудь техника испортилась. Первый вариант был надежнее, но фиг его знает, от какой конторы работал этот хмырь. Если от Крюка или Булки — одно дело, а если от ФСБ или ментов — совсем другое. Приедешь разбираться на квартирку, а попадешь в засаду. И тогда, между прочим, Шкворень становится для своих хозяев очень опасным и ненужным элементом. То есть тем, которого желательно убрать как можно скорее. Даже в СИЗО, если обстоятельства позволят. А то, что у хозяев руки длинные и достанут где хошь, Шкворень хоть и не знал наверняка, но догадывался.

Учитывая это обстоятельство, телефонный звонок казался более безопасным. Вызвали на работу, поехал, починил, уехал домой и в темном переулке встретил неизвестных хулиганов. Наутро нашли забитым досмерти.

Однако и здесь вышел облом — телефон не отвечал.

— У него баба есть? — спросил Шкворень, про себя начиная думать, что зря он затевает все это следствие. Самым логичным и безопасным выходом было пристрелить слишком много знающего Малхаза и рвануть отсюда подальше. Хрен с ней, со всей здешней недвижимостью, и бабками. Жизнь дороже. Удерживало только одно — страх перед хозяевами, которые, если надо, на дне моря сыщут.

— Баба… — задумался Малхаз. — Он, кажется, с Раей гулял. Повариха такая. Сегодня не работает, выходная…

— Телефон у нее есть?

— Телефона нету. Она за городом, в деревне живет.

— Но адрес-то есть?

— Есть, конечно.

Малхаз еще помусолил свой «кондуит» и сказал:

— Мартынова Раиса Дмитриевна. Село Самсоново, деревня Стожки. Улицы и дома нет.

— Приятный адрес, — хмыкнул Шкворень. Это самое Самсоново находилось примерно в том же районе, откуда они только что приехали. Бедные братки, жаждущие теплого кайфа и пивца под рыбца! Шкворень уже почти воочию видел вытянувшиеся морды. И мат трехэтажный с чердаком ему слышался как наяву. Нет, этих лучше не трогать. Пусть кайфуют и разъезжаются по домам.

Он вытащил телефон и набрал номерок.

— Але, — отозвался сонный голос.

— Брынь, ты мне нужен срочно. Делай своим подъем! Оплата, как за сверхурочные.

— Командир, я всех ни хрена не соберу. На сегодня никто работы не обещал, а сейчас уже полпервого.

— Наберешь троих, считая себя, и хватит. Одевайтесь теплее, сапоги резиновые возьмите. В час должны быть у сауны, которая во дворе «Кахетии». Усек?

— Усек…

Полчаса прошли для Шкворня в нервном ожидании. Брынь, в общем, надежный парень, но бригада у него сыровата. Главное, почему Шкворень его выбрал, живут близко, на тачке могут за пять минут доехать. Ну а двадцать пять минут на сборы — вполне хватит. Если, конечно, Брынь уже совсем проснулся. Впрочем, пусть и опоздают минут на десять — еще не страшно. Лишь бы вообще приехали…

Но волновался Шкворень зря. Брынь приехал на своем личном «жигуле» и привез с собой даже не двоих, а целых четверых мужиков. Правда, немного поддатых, потому что он их прямо с гулянки выдернул, но это было даже кстати — не сразу продрогнут.

— Пушки при себе? — вполголоса осведомился Шкворень.

— Имеем, — кивнул Брынь.

— В «Паджеро» пересаживайтесь. За город едем, кайфовать. А твою «шестерку» Малхаз покараулит…

Покатили знакомой дорожкой. За руль сел сам Шкворень, машина за ним числилась, а водилу из парилки вынимать не хотелось. Господину Царцидзе было велено торчать в ресторане до тех пор, пока ребята не разъедутся, а если шибко перестограммятся — пристроить их на отдых до утра.

Пока ехали там, где была возможна встреча с гаишниками, Шкворень рулил. Потом он пересел на правое переднее сиденье и стал разглядывать карту. Нашел и Самсоново, и Стожки. Действительно, это было совсем недалеко от тех мест, куда они днем мотались.

Вообще-то это была именно та дорога, которая проходила мимо «коровников», где прятались Механик с Юлькой. Но, естественно, Шкворню, который об этом знать не знал, сие обстоятельство было по фигу. Его интересовало лишь одно: как среди ночи, не подняв большого шума, найти нужный дом и вытащить из него Аркашу. Разумеется, если он действительно находится у этой самой Райки, а не в другом месте.

Конечно, на всякий случай, у Шкворня было при себе милицейское удостоверение, сооруженное теми же ребятами, что «оформляли» паспорт для Юльки. По идее, его можно было даже показать сельскому участковому, если он достаточно нетрезвый. Впрочем, Шкворень вовсе не собирался с ним встречаться, надеясь, что Самсоновский участковый, скорее всего, отсыпается перед трудовым днем.

Так или иначе, но к селу, где горело лишь два или три огонька, добрались примерно в половине третьего ночи. Поворот на Стожки находился примерно в километре от въезда на центральную усадьбу бывшего колхоза «Красная новь», ныне АО «Самсоново». Это было очень приятно, потому что в само село можно было не заезжать, а соответственно не попадаться никому на глаза, ибо визит в экс-колхоз такого редкого для здешних мест механизма, как «Мицубиси-Паджеро», вряд ли остался бы незамеченным даже среди ночи. Если б участковый, что вполне вероятно, и не обратил бы на него внимания, то вполне могла найтись какая-нибудь бабка, которая поутру смогла бы четко доложить ему о появлении такого экзотического транспортного средства. А это, между прочим, могло повлечь целый букет неприятных последствий. Даже если б все обошлось без вызова ментов из района, то контора Вити Басмача, которая не без оснований считала этот район своим, могла поинтересоваться, кто это тут по ночам катается. Может быть, и не сразу, но уж завтра — точно. Соответственно, пришлось бы объясняться, а сказать правду было нельзя.

Это приятное обстоятельство — возможность не заезжать в село — с лихвой компенсировалось состоянием дороги, которая вела в эти самые Стожки. Она, пожалуй, была немногим лучше той просеки, где Шкворень с предыдущей бригадой колупался днем. Правда, сейчас, среди ночи, грязь пристыла, и накрепко увязнуть случая не представилось. Но поваляло, потрясло на ухабах так, что Шкворень почуял, будто его вот-вот морская болезнь проймет. А вот когда до крайних домишек деревеньки оставалось метров двести, дорога круто пошла вверх, одновременно став до того скользкой, что даже шипованная и далеко не лысая резина джипа на ней держаться не хотела.

— Не, мне машину жалко! — сказал Брынь. — Тут и на цепях не въедешь, а если въедешь, то заюзишь обратно. Ну его, Шкворень, пошли пешком.

— Ладно.

Двух бойцов оставили караулить транспорт. Не потому, что одного не хватило бы, а потому, что один мог невзначай задрыхнуть.

Остальные, во главе с самим Шкворнем, двинулись по дороге, посвечивая вперед фонариком. Не успели и полста метров пройти, как деревенские собаки почуяли чужих и подняли многоголосый лай.

— Ветер, блин, с нашей стороны! — проворчал Шкворень. — Они всю деревню, на фиг, поднимут!

— Ты что, дедов и бабок испугался? — удивился Брынь. — Думаешь, повяжут нас и в милицию сдадут?

— Повязать не повяжут, а приметить лишнее могут. Когда приезжали, сколько нас было, куда заходили. Кроме того, Аркашка этот, если он мент или на крутую контору работает, может при рации оказаться. А ежели, он, допустим, от Басмача, они здесь через полчаса окажутся. Мы тогда фиг отсюда уедем…

— Хороший кайф ты нам оборудовал! — буркнул Брынь. — Ну и как? Назад свалим?

— Зачем? Обойдем деревню, с другой стороны подойдем, собаки не почуют…

Но едва сделали несколько шагов в сторону, как стало ясно — с обеих сторон поле, которое осенью вспахали под зябь. Поскольку пахали, естественно, поперек склона, снег, растаявший днем, задержался в бороздах и насытил почву водой. Сейчас, конечно, сверху подмерзло, но лишь на небольшую глубину. Тяжеловесные молодцы легко продавливали сапогами тонкую корку и увязали аж по щиколотки и глубже. К тому же требовалось идти по этому вязкому склону вверх, перешагивать через борозды, а это сил не прибавляло. После того как Шкворень, увязнув по пятому или шестому разу, чуть сапог в глине не оставил, на него нашло жуткое озверение от повторной за эти сутки невезухи.

— Пошли по дороге, — прорычал он, — нахалом пройдем! Все одно пропадать!

Вряд ли кому-то из его спутников такая постановка вопроса понравилась — ребята уже здорово протрезвели на свежем воздухе, но все же возразить никто не решился. Слишком уж разъяренным выглядел Шкворень.

— Я, блин, все эти Стожки разнесу! — рявкнул он. — Шкворень тоже обижаться умеет!

ПОПАЛСЯ, СУКА?!

Собаки гавкали, но без толку. Ни в одной избе даже свет не зажегся. Хозяева если и не спали, то на улицу носа не казали. Может, поглядывали из-за занавесок на метавшийся по заборам и крышам свет фонаря, слушали громкие, грубые голоса и молились Богу, чтоб такие крутые гости не к ним пожаловали. Лет двадцать назад, наверно, когда нынешним обитателям было лишь чуть-чуть за пятьдесят и они еще в полной мере соответствовали званию «мужик», этот ночной рейд был бы не самым безопасным мероприятием для горластой команды. Их, шестерых, за такие путешествия с матюганием и производство лишнего шума, могли бы отметелить в лучшем виде. Ну а если б «гости» достали пушки, то и картечи могли схлопотать, и даже очередь из автомата, припрятанного с партизанских времен. Но увы, сейчас в деревне не было никого, кто мог бы на равных поговорить с этой компанией. Молодые мужики давно в деревне не жили, да и пожилых уже почти не осталось. Престарелые — вот кто составлял здешнее население, и среди них бабок было процентов восемьдесят.

Когда Шкворень взошел на крыльцо крайнего домишки, то немного подостыл. В конце концов, он сам когда-то, тридцать четыре года назад, родился в точно такой же деревне и прожил до 18 лет, пока в армию не забрали. А уж потом, отслужив, залетел по 206-й старого УК, отсидел, еще раз сел и как-то невзначай нашел себя в рисковом, но доходном мире. В родной деревне сейчас стоял пустой, полусгнивший дом, но Шкворень туда возвращаться не собирался. Тем не менее ситуацию тех деревень, что объявляли некогда «неперспективными», он знал хорошо. Никаких перспектив у них и правда не было. Особенно при нынешнем бардаке.

В калитку он зашел один, а остальные, чтоб не пугать хозяев, остались на улице.

Постучавшись в дверь избушки, он недолго ждал ответа.

— Кто? — испуганно прошепелявил старушечий голосишко.

— Здравствуйте, мамаша, — пробасил Шкворень, придав своей речи довольно вежливые интонации, — не подскажете, где Мартынова Рая живет?

— А зачем она тебе? — полюбопытствовала бабка.

— Да понимаете, друг у нее такой есть, Аркаша. Знаете?

— Знаю, сынок, — старуха осмелела и даже дверь открыла. — А что случилось-то?

— Да у них в ресторане отчего-то замыкание произошло. Очень серьезная авария! Помочь бы надо. Срочно! Мне вот приказали бригаду собрать, чтоб успеть до утра отремонтировать.

— А-а, — совсем обрадованно произнесла бабка. — У ней, у ней Аркаша. А идти-то недалёко, по этой же стороне, третий двор от меня.

— Спасибо, мамаша, здоровья вам хорошего! — сказал Шкворень и, торопливо выйдя из калитки, двинулся к указанному дому. Остальные последовали за ним.

На ходу Шкворень поймал за рукав Брыня и приказал вполголоса:

— Теперь ты пойдешь. Скажешь про аварию, что мол, Царцидзе прислал. Вежливо так, понял? До тех пор, пока в машину не посадим, он ничего почуять не должен.

Брынь прикинул, что ежели этот Аркаша при пушке и сразу расколет, зачем пожаловала эта экспедиция, то лично у него, Брыня, будет хороший шанс получить первую пулю прямо через дверь. Конечно, у него сложилось четкое впечатление, что Шкворень его не зря вперед выставляет, но говорить об этом не решился.

Тем не менее Брынь решил строго следовать распоряжениям шефа. Ибо пуля через дверь могла полететь как раз в том случае, если Аркаша не поверит в искренность ночных пришельцев.

Поэтому он постучал в дверь очень аккуратно, пожалуй, даже слишком аккуратно. Наверно, именно из-за этого на первый стук дверь не открыли. Брынь постучал погромче. В доме послышалось какое-то шуршание, звон кроватных пружин, скрип двери, выводящей из комнаты в сени, а затем шаги ног, обутых в шлепанцы.

— Сдурели, что ли? — неласково отозвался из-за двери сонный, но молодой женский голос. — Ты, что ли, Кузьмич? Какого хрена?!

— Извините, девушка, — почти застенчиво произнес Брынь. — Вы Рая Мартынова, да?

— Допустим… — настороженно произнесла официантка. — А вы кто?

— Мы, наверно, не ко времени, извините… Но дело срочное. Мы из охраны ресторана, где вы работаете, может, помните?

— Была нужда ваши рожи запоминать…

— Зря вы так грубо. Мы ж и за пожарную безопасность отвечаем, а тут такое дело. Нас Малхаз Шалвович прислал, ваш директор. Он электрика найти не может, Аркашу Величко… Неудобно, конечно, но он сказал, что он у вас может быть. Там, в ресторане, авария какая-то случилась. Проводка сгорела или еще что-то, короче, без Аркаши ничего не поймут. И свет вырубился, и вывеска, и холодильники, и кухня… Полный финиш, короче!

— А с чего он у меня-то его ищет? — проворчала Рая. — Я ему не жена…

— Так у вас нет его?

— Ну, допустим, нет… — Рая явно врала, и потому Брынь сказал:

— Очень жаль. Царцидзе сказал, что если до утра не исправит и духовки с котлами работать не будут, то он его не только с работы выгонит, но и все убытки через суд стребует.

Это у Брыня получилось очень клево. Подслушивавший переговоры Аркан тут же отозвался:

— Здесь я, сейчас выйду. Вы на машине?

— Само собой. Домчим как ветер!

Минут через десять, поцеловав Райку на прощанье, Аркан спустился с крыльца. Шкворень и остальные двое, чтоб не вызывать лишних подозрений своей многочисленностью, за это время ушли далеко вперед. Поэтому всю дорогу до джипа Аркаша шел в компании лишь одного Брыня, который как человек, кое-что соображающий в электротехнике, вдохновенно и довольно убедительно врал, расписывая подробности вымышленной аварии.

Самое смешное, что Аркан принял все за чистую монету и ни шиша не заподозрил. Больше того, он вовсю поспешал, даже больше Брыня торопился. Потому что сообразил, что если начнут копаться в электропроводке, то могут случайно наткнуться на провода его подслушки. Например, там, в том злополучном кабинете, где готовился заговор против Крюка, низковольтные проводки, ведущие к микрофону, были протянуты рядом с осветительной проводкой 220 V.

К тому же в данный момент Аркан боялся не столько Царцидзе или Шкворня, сколько ребят из конторы Крюка. Он, разумеется, уже знал, что Крюк и Шварц все-таки взорвались, несмотря на его своевременное предупреждение. Поди докажи разъяренным братанам, что ты сумел записать на пленку только то, что говорили Шкворень, Конь и Ерема-Механик! Попробуй, объясни, что эти козлы могли сами по себе что-то переиграть?! Народ упертый, на подставах зацикленный. Им по фигу — лишь бы стрелочника найти…

Так или иначе, но Аркан благополучно дошел до «Мицубиси-Паджеро», куда уже успели усесться все те, кто шел впереди. И даже тогда, когда Брынь вроде бы гостеприимно пропустил его в дверцу впереди себя, он еще ничего не заподозрил. Спокойно прошел к заднему сиденью, где ему специально оставили место между двумя детинами. Хотя мог бы насторожиться, что кроме него в джипе еще шесть человек находится… Только сел — а детины крепко сцапали его за руки, в мгновение ока защелкнули наручники и налепили пластырь на рот. А потом еще и мешок на голову набросили.

— Трогай! — велел Шкворень, и у Аркана сердце сжалось — он голос узнал, уши-то ему не заткнули. Все страхи перед компанией Крюка показались мелочевкой. Тем-то еще можно было хоть попытаться что-то объяснить, может, и сообразили бы, что он не двурушничал. Здесь же крыть нечем — он именно против них работал, никуда не денешься… И никаких прокуроров-адвокатов не будет, и приговор ясен — смерть.

— Постойте! — откуда-то сзади донесся голос Райки. — Погодите, я с вами поеду.

— Задержись, — коротко сказал Шкворень. — Прихватим и эту для счета…

Брынь, которого опять собрались посадить за баранку, вылез из машины.

— Что случилось, Раечка? — спросил он как можно спокойнее.

— Да вы ж говорили, что холодильники разморозились! — запыхавшись от быстрого бега, выпалила официантка, подскакивая к машине с пустой хозяйственной сумкой в руках. — А у меня там продукты положены…

Райка успела нарядиться в теплое кожаное пальто с меховым воротником, в вязаную шапочку колокольчиком и в сапожки на высоких каблучках, явно не предназначенные для сельской местности. Как ей удалось по такой грязюке на этих каблуках бегать — хрен его знает!

— Ай-яй-яй! — сказал Брынь сочувственно. — Ну ладно, садитесь…

Едва Рая влезла в салон «Мицубиси», как пара сильных рук обхватила ее поперек туловища, прижав локти к бокам — не вырвешься. Еще одна вонючая лапа зажала рот. Ледяная сталь пистолета крепко вдавилась в висок.

— Только пикни, лярва! — прогудели в ухо.

Лязгнула, захлопываясь дверца.

— Ходу! — скомандовал Шкворень, и джип покатил с горки вниз. Его и мотало, и валяло из стороны в сторону, но сталь пистолета не отлипала от Райкиной головы, рука, зажимавшая рот, не ослабевала.

Выкатили на асфальт, дорога пошла ровнее.

— Так, — сказал Шкворень, посветив фонариком на карту. — Тут через десяток километров будет поворот к недостроенному комплексу. Свернешь туда, кореш… Направо это будет. Место удобное, тихое… Верно, Раечка? Да отпусти ты ее, Пан Зюзя. Теперь пусть во всю глотку орет — хрен кто услышит.

Лапа отпустила рот, но произнести чего-либо Рая не могла — какое уж там кричать! — онемела от ужаса.

— Жалко мне вас, конечно, Раечка… — с притворным сожалением вздохнул Шкворень. — Зря вы об этих продуктах вспомнили. Небось, с банкетов натырили, а? Да, жадность не только фраеров губит, увы! И не только таких сук, как ваш Аркаша. Не было бы у нас к вам никаких претензий, если б вы дома остались. А вы про свою икорку в холодильнике вспомнили… Жестокая штука жизнь, япона мать! Вам и тридцати, небось, нет, верно?

Аркан заворочался, замычал чего-то через пластырь и мешок, но ему крепко сунули кулаком под дых, и он обмяк в лапах похитителей.

— Волнуется! — прокомментировал Шкворень. — Ревнует, наверно? Извините, Раечка, за нескромность, он вас сегодня ночью трахал? Ну, не хотите, не отвечайте, я и так знаю, что трахал. И небось еще разик поутряночке собирался… Жаль, конечно, но это дело у него уже не состоится. Потому что он, падла вонючая, стукачом оказался. И у него осталось только два варианта: расстаться с жизнью по-быстрому, четко рассказав все, что мы попросим, или поупираться и сдохнуть после того, как мы над ним поработаем. Нас иногда от скуки на такой садизм пробивает, что сами себя боимся. Верно, Брынь?

— Запросто! — кивнул тот. — Скоро твой поворот будет?

— Километра три еще… Так вот, Раечка. Ввиду того, что ваш утренний трах с Аркашей не состоится, придется нам его заменить. Представляете, нас шестеро, а вы одна? Это ж целый каскад удовольствий! После этого вам будет что вспомнить на том свете… Не вижу счастливой улыбки на вашем личике, жаль.

Рая только тряслась, не в силах что-либо вымолвить.

— Этот поворот, что ли? — спросил Брынь, указывая пальцем вперед.

— Именно этот. Сворачивай!..

НЕЗВАНЫЕ ГОСТИ

Механик пробудился от того, что Юлька отчаянно тормошила его за плечо.

— Олежек! Проснись! Сюда едет кто-то!

— Ты что? — сонно произнес он, но уши уже включились в работу и действительно расслышали отдаленный гул автомобиля. — Это по шоссе кто-то едет…

— Да нет же! По шоссе тихо гудят, а здесь все сильнее и сильнее…

Еремину не пришлось долго убеждаться в правоте подружки. Да, машина явно приближалась, лезла в горку. Сон как рукой сняло.

— Автоматы тащи! — бросил он, наскоро застегиваясь. — Магазины все, что есть…

Поверх куртки и брюк Механик натянул свой истертый и штопаный танкистский комбез. А на голову — черную вязаную шапочку с прорезями для глаз. Потом проверил оружие: револьвер-самоделку, «ТТ» с глушаком, торопливо убедившись, что оба ряда патронов в барабане револьвера и магазин пистолета заполнены, сунул в карман верный кастет с наворотами, подхватил и надел за спину рюкзачок, где лежало еще немало железа — две финки, сюрикены, граната в том числе. Забрал у Юльки один из автоматов и три магазина и сказал, беспокойно прислушиваясь к шуму мотора:

— Под пол полезем, туда, где мешки прятали. Если повезет, вообще не найдут, а если начнут искать, попробуем смыться, оттуда еще пара лазов есть…

— А как же все это? — пожалела Юлька. — Машина, вещи?

— Хрен с ними, башка дороже…

Они сумели спуститься в колодец всего за пару минут до того, как «Паджеро» притормозил около самых ворот «коровника». Бетон отлично резонировал, и Механик отчетливо услышал знакомый голос Шкворня:

— Нет, не здесь, этот больно близко от дороги. Подальше проедем. Тебе, кстати, не кажется, будто дымком тянет?

— Вроде нет, — отозвался Брынь, которого Механик не знал. — С чего бы? В таком холодильнике ни один бомж не выдержит — околеет.

— Короче, поехали вон к тому «коровнику». Вперед!

Послышался шум удаляющейся машины.

— Уехали? — шепотом спросила Юлька.

— Нет, — Механик почесал щетину на морде — отросла уже, зараза, но думал он отнюдь не своей незавидной внешности.

Когда услышал голос Шкворня — по-первости поплохело. Подумал, будто он, гаденыш, вычислил их с Юлькой убежище. Но когда тот насчет другого «коровника» стал рассуждать — удивился. Это уже не вписывалось. Если он сюда приехал Механика искать, надо все прочесать и желательно оцепить. Но в одном джипе на хорошее оцепление народу не хватит. Конечно, может, у Шкворня и вовсе сил на это не хватит. Все-таки он еще не Ахмад-шах Масуд и даже не Шамиль Басаев. Поэтому надо было пройтись по всем «коровникам» и все обшмонать хотя бы теми силами, которые есть. И тот, что ближе к дороге, — в первую очередь, не оставляя на потом, потому что именно из этого «коровника» Механику с Юлькой и до леса недалече, если пешком удирать, и на дорогу проще выехать, если уматывать на «Чероки». А ведь Шкворень, если побывал у сгоревшей избы, наверняка мог догадаться, что у Механика тачка имеется. Стоило ему только посветить фонарем внутрь «коровника» — и увидел бы балок, а потом и джип. Нет, так не ищут, на фиг!

Отсюда Еремин сделал вывод, что, похоже, у Шкворня тут какие-то свои дела, с Механиком напрямую не связанные. Может, он сам прятаться прибежал. Ведь если их, допустим, подслушала та контора, хозяина которой Механик все-таки взорвал, то будут мстить за своего пахана. И не Ереме в первую голову, а Шкворню, как главному заказчику.

Не очень эта версия Механику понравилась. Если правда то, что про Шкворня рассказал Конь, то ему надо было давануть на газ и укрыться в Москве, под крылом у тех, кто ему велел в этой губернии колбаситься. Поскольку у него уже не выйдет быть «третьим радующимся». Его паскудская роль всем ясна, и пора кишки на перо мотать. Попишут его при любом раскладе, даже если все остальные между собой начнут резаться. Впрочем, может, он и своих московских шефов боится? Ведь Шкворень по отношению к ним — всего лишь младший командир. Напортачил с покушением, прокололся, засветился, может, даже их подставил своей засветкой — на хрен такой нужен? Обрубить — и без проблем. Небось, ведь сам собирался мочить Механика после исполнения теракта. Та же логика.

Но мирно сосуществовать на территории недостроенного комплекса с такой падлой, как Шкворень, Механик вовсе не собирался. Надо либо разбираться с ним тут же, либо линять… Линять, наверно, было бы проще. В баке «Чероки» бензина было еще километров на семьдесят, так что до ближайшей бензоколонки он наверняка дотянул бы. Большую часть скарба можно было бы бросить, а золотишко в мешках, утопленное на дне отстойника, — оставить. Все равно фиг найдут.

Тем не менее гораздо более сложный вариант — разбираться — Механику нравился больше. Потому что постулат «нет человека — нет проблемы» Олег знал давным-давно. Слиняешь, оставив такого гада за спиной, — ходи и оглядывайся все время. Неизвестно, где повстречаешься, при каком раскладе сил и средств. А сейчас козыри у Механика. Шкворень здесь, похоже, впервые, а Еремин тут уже все излазал. Опять же, он еще не знает, что Механик в этих «коровниках» обитает, а Механик точно знает, что Шкворень тут. Оружия и патронов у Механика до фига и больше. Если нормально пользоваться и не подставлять башку, то тут можно взвод положить, а при Шкворне — дай Бог с десяток. Ну а не получится — что делать, значит, судьба такая. Помирать Механик особо не боялся, только Юльку жалко было.

— Так, — сказал он Юльке. — Тебе, дочка, боевая задача. Сидеть здесь как мышке и себя не обнаруживать. Спустится сюда кто-нибудь через люк — мочи. Патроны быстро выстреливаются, так что бей короткими, я тебя учил как. Помнишь?

— Помню… А ты?

— Сейчас скажу, я еще инструктаж не закончил. Лучшая позиция для тебя — труба, ведущая в отстойник. Там тебе никто в тыл не заберется. Все ясно?

— С тобой можно?

— Пока нет. Схожу, пригляжусь, а потом разберемся…

Механик чуток еще подумал, а потом вынул из рюкзачка гранату и отдал Юльке.

— Это — на случай, если совсем хреново. Систему, как пользоваться, знаешь?

— Просунуть палец левой руки в кольцо, разогнуть усики чеки, прижать рычаг, выдернуть чеку за кольцо, отпустить рычаг и через четыре секунды — все. Насиловать будет некого.

— Так точно. Только, если хочешь, чтоб с гарантией убило, подними гранату ближе к голове. Убьет быстро и без мук. Сам пробовал! — нервно пошутил Механик. — Ну, я пошел.

Выбравшись наверх, он осмотрелся и, не торопясь, выбрался из-за балка. Потом Еремин, держа автомат наготове, подбежал к воротам. Нет, никого ночные гости тут на стреме не оставили. Теперь и высунуться можно.

Он осторожно выглянул из ворот. Красные отсветы задних огоньков джипа мигнули у въездных ворот дальнего «коровника» и тут же погасли, зато из маленьких окошек был хорошо заметен свет фар, должно быть, «Мицубиси» заехал внутрь строения. Потом свет стал послабее, должно быть, дальний свет убрали, оставив только подфарники.

Так оно и было.

Этот дальний «коровник», расположенный на сто метров дальше от дороги, чем тот, где прятались Механик с Юлькой, Шкворню понравился. Здесь можно было поговорить по душам с этим Аркашей и поразвлечься с его бабенкой, раз уж она сама на смерть напросилась. Шкворень криво усмехнулся.

Не то чтоб он был по жизни садистом и насильником — вовсе нет. Просто Механик его сегодня допек. Тем, что не захотел играть по правилам Шкворня, которые отводили ему роль одноразового киллера, а подумал своей головой и оставил Шкворня в дураках. К тому же плюнул в душу, превратив в головешки Коня. А ведь тот утверждал, будто они с Еремой дружки до гроба, мол, верит ему Механик безоглядно. Подлец Конь, конечно, — спору нет, раз старого друга пытался обмануть. Шкворень внутренне был вполне согласен с тем, как Механик поступил с предателем. Но этот обгорелый черепок, казалось, был оставлен в назидание: мол, видишь, Шкворень, как я карать умею? То есть он смотрелся как угроза. Это ему, Шкворню, за которым три десятка стволов и московские покровители, какой-то седенький недомерок-шибздик, полудохлый туберкулезник угрожать собрался?

В общем, за обиды, понесенные Шкворнем от Механика, должны были ответить Аркан и Райка.

— Выгружайте их, — приказал Шкворень подручным. — Козла этого к столбу пристегните. Бабу — к «бодалке».

Кровля «коровника» опиралась на два ряда деревянных прогонов, подпертых снизу двумя рядами колонн. Ближе к стене стояли толстые железобетонные колонны трехметровой высоты, основания которых были вцементированы в «стаканы», имевшие форму усеченной пирамиды. Колонны второго ряда, располагавшегося ближе к коньку крыши, представляли собой стальные трубы, высотой в пять метров и сантиметров двадцать в диаметре. Вот к такой колонне и пристегнули Аркана, задрав ему руки вверх, скрестив запястья и лишь после этого защелкнув браслетки. Каждое движение в такой позе сопровождалось острой болью в суставах. Об ударах и говорить не приходится. Немудрено, что Аркан отчаянно мычал из-под пластыря и мешка, дрыгался, и лишь еще раз получив под дых, смирился.

Райка, которая, похоже, вышла из шока только после того, как «Паджеро» свернул к «коровникам», начала было визжать в машине и потому приехала уже с заклеенным ртом. Пластырь и для нее нашелся, как и еще одна пара наручников. Вот этими-то наручниками Райку и пристегнули к сваренной из стальных трубок «бодалке» перед радиатором джипа, поставив коленями на бетонный пол. Она тоже дергалась и мычала, но ничего поделать не могла. Только сумела, подтянув колени, присесть на корточки.

— Снимите с него мешок и пластырь, — распорядился Шкворень. — Ему, прежде чем сдохнуть, немного поговорить придется.

Когда с Аркана сняли мешок, Шкворень с удовольствием увидел ужас в глазах обреченного. Откровенный, животный, ничем не подавляемый. От такого ужаса люди на все готовы. Скажи сейчас Аркану, чтоб мать родную зарезал, — сделает. А уж секреты всякие в таком состоянии выдают безбожно. И рассказывают как на духу даже то, чего не спрашивают.

— Значит, ты уже в курсе, что пощады не будет в любом случае, — напомнил Шкворень, немного рисуясь перед корешами. — Итак, хочешь умереть быстро — рассказывай, на кого работал, когда прослушку в ресторане соорудил. На ментов?!

— На Крюка… — поспешно произнес Аркан. — Я не мент, честно…

— И давно поставил?

— Полтора месяца уже.

— Это тебе Крюк приказал?

— Да…

— Царцидзе в курсе был?

— Нет. Он ничего не знал.

— А почему ты именно в этот кабинет микрофоны пристроил? Может, он тебе посоветовал, а?

— Нет, он ни при чем. Крюк сказал, что вы часто в «Кахетии» бываете. Приказал узнать, где собираетесь, кто приходит, с кем встречаетесь. Я узнал, что в этом кабинете. Тогда Крюк и говорит: «Ты не только в электротехнике петришь, но и в электронике. Сможешь прослушку установить с записью на диктофон?» Я сказал, что в принципе могу, только нужны кое-какие вещи, которых у меня нет. Тогда Крюк спросил что, записал и через три дня мне все передал. В общем, с тех пор, как только какая встреча пройдет, я ждал Крюка у «Ракового корпуса», пивняк такой есть… Сдавал кассету.

— И эту успел сдать?

— Успел… — пробормотал Аркан. — А вы все равно его взорвали…

— Крюк знал, что на ней записано?! — у Шкворня аж голос задрожал.

— Он ее при мне прослушал, на автомагнитоле…

Все последние надежды, которые теплились в душе Шкворня, пошли под откос разом. А утешал себя Шкворень лишь тем, что Ерема сумел-таки подорвать Крюка потому, что Аркан почему-либо не сумел записать разговор или Крюк по запарке не прослушал запись. Теперь эта самая кассета лежит если не в офисе у Крюка, то вообще уже в ментуре. И теперь, режь — не режь этого козла Аркашку, ничего уже не изменишь… Странно, но даже злоба на него остыла, и уже не хотелось «играть в гестапо» и отводить душу.

Брынь первый заметил в глазах шефа непривычную по прошлым временам тоску. И удивился. Потому что злость он в этих глазах видал, ненависть тоже, настороженность и подозрительность наблюдал, а вот тоски — еще не видел. Еще больше он удивился, когда Шкворень сказал:

— Мочите их по-быстрому. Ему в лобешник, Райке в затылок. Вон там вроде люк есть в полу. Спихнем туда.

— Не понял… — вскинул брови Брынь. — Ну, ему, стукачу хренову, еще понятно. Раз обещал быстро — фиг с тобой. Но бабенку-то зачем валить, не попользовавшись?! По-моему, ты ее всю дорогу морально готовил. Что с тобой, кореш? Мадемуазель Импотенция посетила? Извини, но помнится, ты народу кайф обещал?!

— Я тоже, братан, настроился… — пробухтел Пан Зюзя. — Побаловаться чуток.

— Ничего, с Дуней Кулаковой побалуешься…

— Обижаешь, командир… — почти с угрозой произнес Брынь. — Серьезно обижаешь! А я ведь не дурак, могу скумекать, что ты теперь на волоске висишь… Не простят тебе Крюка-то!

— Ты теперь никто почти что… — произнес Зюзя, немного поторопившись с выводами. Шкворень был еще очень даже «кто».

— Что ты сказал, падла?! — процедил он, придвинувшись к обидчику вплотную. Тот понял, что нарвался, но успел только глазами хлопнуть.

Бац! — кулак Шкворня, помноженный на девяносто шесть кило живого веса, вложенных в удар, на совесть долбанул Зюзю снизу вверх под подбородок. Клацнули зубы, и жирноватый детина, в котором тоже под сто кило было, ошарашенно растопырив лапы, мешком полетел на цементный пол и шмякнулся на спину.

Вообще-то, при нормальных условиях после такого, как говорят ученые люди, «педагогического взрыва», бунт на борту должен был прекратиться. Но Шкворень как-то не учел, что имеет дело с тесно сплоченной бригадой, которая состоит из ребят по тридцать с лишним лет, проживших, можно сказать, в одном дворе и уж точно на одной и той же улице, где они постоянно всех, кого хотели, метелили. За их плечами был не один гектолитр совместно выпитой водки, не одна дружно трахнутая девка, а число драк, в которых они всей кодлой участвовали, вообще счету не поддавалось. Да, они еще при Хрестном считали Шкворня большим человеком и уже тогда его побаивались, хотя он был простой шестеркой, если сказать честно. Даже какой-нибудь Шмыгло мог его за водкой сгонять или безнаказанно облаять. Само собой, что в последние месяцы, когда Шкворень столь быстро возбух в родном городе, Брынь и вовсе ходил на задних лапках. Но… Не зря же латиняне придумали эту печальную поговорку: «Sic transit gloria mundi».

Усек Брынь, что Шкворень влип как кур в ощип. А заодно и их может подставить под разборку не только с осиротевшими крюковцами, но и с совсем солидными конторами Басмача, Казана, Пензенского, не говоря уже о Булке. И потому не только не остыл после нокаута, полученного Зюзей, но озверел. А следом за ним, давним вожаком, и остальные трое ринулись на Шкворня.

Конечно, Шкворень был в таких делах не подарок, но против четверых отмахаться не сумел. По паре раз он, наверно, попал каждому из четырех, но не так ловко, как Зюзе. После этого его сшибли на пол и стали всей кодлой пинать и топтать. Тут уж осталось только подтянуть ноги к животу, закрыть морду руками и кататься по полу, чтоб поменьше ребер сломали. Хорошо еще, что все были обуты в резиновые сапоги, а не в ботинки, иначе могли бы и позвоночник перешибить, и руки-ноги переломать. Сопели, хекали, крякали, рычали… Во зверье, нелюди, блин! Шкворень надеялся, что они отведут душу и остановятся. В конце концов, повод-то был пустяшный… Да пусть они подавятся этой Райкой! Сейчас он уже мечтал, чтоб эти кобели поскорее вспомнили о ней и занялись групповой дрючкой ресторанной сучонки. Но фиг он угадал, дубасить поверженного пахана было тоже немалым удовольствием. Зюзя, довольно быстро очухавшийся от нокаута, поднялся на ноги и тоже присоединился к пинающим. Именно от его удара, нанесенного носком резинового сапога по голове — кирзовым бы вообще убил на фиг! — Шкворень вырубился.

— Хорош! — сказал Брынь, отдуваясь. — Шкворень живой нужен, как и этот козел, — он мотнул головой в сторону столба, к которому был привязан Аркан.

— На фига он нам? — спросил Зюзя.

— Булке отвезем. Или Басмачу. Я знаю, где его контора в райцентре.

— Вот там он нас и попишет… Думаешь, откупимся Шкворнем?! Валить надо отсюда и поскорее!

— Должно быть, Зюзя, тебе Шкворень последнюю соображалку отбил! — ухмыльнулся Брынь.

Зюзя набычился, и драка могла в один момент возобновиться. Был бы тут сведущий в истории Никита Ветров, так моментально припомнил бы схожую ситуацию из начала века, когда в 1912 году сербы, черногорцы, болгары, греки и примкнувшие к ним румыны дружным православным коллективом расколотили Турцию и как следует ей намякали. Но буквально сразу же после победы в 1913 году братья-славяне болгары подрались с братьями-славянами сербами, а потом все бывшие участники 1-й Балканской войны (и турки в том числе) дружно накинулись на болгар и во 2-й Балканской войне отобрали у них немало территории.

Но Никиты Ветрова здесь не было, и проводить исторические параллели никто не стал. Однако здесь был Механик, и потому события стали развиваться совсем не так, как должны были.

Для тех, кто вот-вот был готов вцепиться друг другу в глотки, все произошло катастрофически быстро.

РАЗБОРКА В «КОРОВНИКЕ»

Крышка того самого люка, куда Шкворень намеревался спихнуть после расстрела Аркана и Райку, откинулась в одно мгновение, и оттуда, будто чертик из коробочки, по плечи выставилось нечто черное и непонятное.

Та-та-та-та! — Брынь с компанией и моргнуть не успели, как оттуда, из люка, с расстояния не более пяти метров, по ним хлестнули пули. Много и сразу! Ни укрыться, ни отскочить, ни тем более выхватить оружие они просто не смогли. У них осталось время лишь на предсмертные крики и конвульсии на залитом кровью полу.

Механик всадил в них около двух третей магазина. Потом выскочил из люка и подошел поближе. Не спеша, держа автомат наизготовку. Ему было наплевать, кто подает признаки жизни, а кто нет — Еремин всем хладнокровно раздал контрольные в голову. В том числе и Шкворню, который вообще-то был не ранен, а только избит. Но Механику с этим человеком было не о чем разговаривать. Все, что надо, он уже знал…

Допрос Аркана Механик прослушал, сидя под крышкой люка, на скобах. Все у него получилось именно так, как замышлялось.

В то время как ребята Шкворня пристегивали пленников, Олег подобрался к «коровнику», проскользнул внутрь через дальние от джипа ворота и бесшумно спустился под пол. «Коровники» были построены по одному проекту, поэтому Механику не потребовалось много времени, чтоб понять, как подобраться поближе к месту событий по подземным коммуникациям. Малость посмотрел, послушал. Когда началось избиение Шкворня, вмешиваться не стал: Брынь с товарищами делал, на его взгляд, очень полезную и нужную работу. Но когда они между собой завелись, Механик решил это безобразие прекратить. И прекратил.

Убедившись, что на полу лежат шесть трупов, которые уже никому не мешают жить, Механик подошел к Аркану, который только в ужасе моргал, не зная, чего ждать дальше.

— Привет! — произнес Механик, обходя кровавые лужицы. — Значит, это ты нас Крюку застучал?

— Я… — пробормотал Аркан, и его пробрала мелкая дрожь. Он действительно в лицо Механика не знал, но голос запомнил. Кроме того, припомнил, как характеризовал «минера» ныне покойный Шварц: «…Ростом мне по грудь, седенький такой. Еремой его там никто не называл, а звали Механиком. Во-первых, потому, что он в танковом шлеме рассекал и черный комбез носил, а во-вторых, он в технике петрит капитально. И в машинах, и в электричестве, и в электронике. Небось, и в минах тоже». Но про то, что этот Механик еще и стреляет — Шварц не рассказал. И о том, что убивает так быстро и так много без дрожи в руках и без угрызений совести — тоже. Что ему стоит сейчас свести счеты с Арканом, если он только что расстрелял Шкворня, на которого работал?

— Молодец, — неожиданно похвалил его Механик. — Хорошо систему замаскировал. Я, когда к этим козлам на встречу ходил, думал, что подслушать могут, но никак не мог прикинуть, где микрофон был запрятан. Ну и где ж он был?

— В люстре… — с трудом выдавил Аркан.

— Толково, — еще раз одобрил Механик и, словно бы потеряв интерес к Аркану, принялся обыскивать трупы. Точнее, собирать трофеи. Четыре «макара» нашел, «ТТ» у Брыня и шикарный «стечкин» у Шкворня. Все с полными обоймами, да еще по запасной у каждого нашарил. У Зюзи еще выкидуха нашлась, а у Брыня — милицейский баллончик с «черемухой». Часишки у всех, кроме Шкворня, который с понтом дела носил «Ролекс» (не самый дорогой, правда), были довольно дешевые, электронные тайваньские, разных мастей. Механик прибрал их не столько с перспективой загнать, сколько для технических надобностей. Мало ли, может, еще придется что-нибудь с часовым механизмом изготовить… Правда, у Механика в хозяйстве имелась куча пластмассовых будильников, которые Юлька так и не распродала в свое время. Но будильники были крупные, а могла потребоваться какая-нибудь совсем изящная штучка. У Брыня обнаружились также очень полезные ключики от наручников, но их время еще не приспело. Еремин решил подождать с освобождением и прежде как следует подумать.

Бумажники Механик тоже просмотрел. Как ни странно, все они ни под пули не попали, ни в крови не измарались. И деньги — тыщи четыре новыми рублями да шестьсот долларов — были вполне чистенькие, в физическом смысле слова, конечно. Поэтому их Олег прибрал. Пока они с Юлькой в деньгах особо не нуждались, но Механику с детства помнилась фраза из фильма «Чапаев»: «На войне, бабка, и поросенок — дар Божий!» В справедливости ее он еще в Афгане убедился от и до. Сначала брезговал ворочать духов — они и при жизни ароматами не отличались! Да и вообще не любил мародерничать. Но потом увидел — другие-то запросто выворачивают и карманы, и пояса, в которых у бойцов Аллаха «капуста» попадалась. Даже афганями не гнушались. И чарс прихватывали, кто приловчился пыхать — для себя, кто нет — для продажи товарищам.

Механик все прибрал в рюкзачок. Хотя он совершенно не смотрел в сторону Аркана и тем более Райки, которая, услышав стрельбу и вопли, впала в полуобморочное состояние и сидела на полу, уткнув лицо в прикованные к «бодалке» руки, все его мысли были поглощены именно этой парой. Вопрос был серьезный: мочить их или не мочить.

В отношении судьбы Аркана особых проблем не было. У него была перед Механиком прямая вина, и вовсе не его заслуга, что Еремина не поймали. Просто все были убеждены, что раз Механик сказал, будто заминирует «Мерседес» в ночь с воскресенья на понедельник, значит, так и будет. И опять же, если он решил приспособить взрыватель к звонку автомобильного телефона, значит, другого места не найдет. А он нашел и другое место, и другое время. Потому что очень хотел подставить Шкворня в отместку за то, что тот его за человека не посчитал. Аркан передал Крюку все от и до и честно отработал бабки, которые тот ему платил за шпионство. Да и вообще, Аркан, судя по всему, был человек дерьмовитый. Ни разу не попросил, например, отпустить свою бабу, которая влипла ни за что ни про что. А ее, между прочим, не только убить собирались, но и опоганить всем колхозом. Шкворня и то вроде бы совесть замучила — решил просто так прикончить, без изнасилования. Но он, возможно, прежние понятия вспомнил, когда в воровской среде 117-я статья старого УК считалась позорной. Опускали за нее, петушили. Теперь — куда там! Воров в законе почем зря мочат, беспредельщики иной раз в авторитетах ходят. Конечно, есть и конторы, и зоны, где пытаются не нарушать обычаев, но, увы, некоторым кажется, что число стволов и нужные знакомства позволяют чихать не только на УК, но и на заветы предков.

Так вот, Шкворня, при всем его паскудстве, совесть замучила, а Аркан про Райку и не вспомнил. Очень боялся, что его мучить будут, только о себе думал. Все выложил, даже наверняка зная, что не помилуют. Хоть и не Бог весть какие секреты, но выложил. В обмен даже не на жизнь, а на легкую смерть. Механик, если б уж попал в такой переплет, постарался бы поторговаться. Именно для того, чтоб бабу спасти, если не от смерти, так хоть от поругания.

Конечно, Механик в своем благородно-самоотверженном поведении немного сомневался — не было у него, слава Богу, случая проверить себя на прочность в таких обстоятельствах! — но тем не менее судил Аркана по этим высоким нравственным меркам. И, в общем и целом, был морально готов отправить его следом за остальными. Быстро, без лишних мучений, одной пулей в голову.

Однако, застрелив его, надо было и Райку убивать. Потому что оба они — свидетели против Механика даже для прокуратуры, не говоря уже о тех братках из команды Шкворня или его московских дружках. К тому же ведь Аркан и Райка любовники. Если ее судьба была Аркаше по фигу, это вовсе не значит, что Райка к его смерти безразлично отнесется. Бабы, вообще-то, крепче чувствуют — Механик это точно знал. А раз так, то Райка побежит в милицию из одного чувства мести.

Впрочем, если помиловать обоих, то нет никакой гарантии, что они дружно не заложат Механика. Точнее, наоборот, можно не сомневаться, что если они и не побегут в милицию, то уж перед корешками Шкворня запираться не станут. А те их в два счета найдут. И наверняка вывернут наизнанку. Аркана-то уж точно.

Конечно, перестрелять их, пока они пристегнуты, проблемы не составило бы. Можно было бы, наверно, и вовсе патроны не тратить. Просто разогнать «Мицубиси-Паджеро» и крепко притиснуть прикованную Райку к возлюбленному, стоящему у столба. То есть залпом расплющить обоих. Но об этом Механик пока рассуждал чисто теоретически. Такой род казни был чистой воды садистским, а Олег им по жизни не был. Убивал он вовсе не для удовольствия, а в порядке необходимости. Потому и гулял до сих пор на воле. С этой точки зрения лично для себя, конечно, оправдание у него было, но какое-то не очень твердое. Во всяком случае, у него было чисто эмоциональное ощущение, что, застрелив эту пару, он будет не прав.

Механик решил оттянуть решение вопроса. Он для начала решил прибрать покойничков. Самым подходящим местом для захоронения показался тот самый люк, из которого он их расстреливал. По идее первые трое, а то и четверо, должны были плашмя улечься в трубу коллектора, а остальные — навалом в колодец. Там, в принципе, и те двое, что уже были мертвецами, могли разместиться, и Аркан с Райкой, если до них очередь дойдет.

Еремин принялся отволакивать трупы к колодцу и спихивать вниз. Глаз у него был алмаз. Действительно, первые четверо, упав в коллектор, приняли горизонтальное положение. Лишь пятый застрял — Зюзя. Сверху на него Механик сбросил Шкворня. На полу, между джипом, где помаленьку приходила в себя Райка, и столбом, где все еще дрожал, не зная чего ждать, Аркан, остались только бордовые полосы. Лужи крови частью вытерлись об одежду убитых, частью просто размазались. Если б еще пару ведер воды плескануть, да пройтись шваброй, то и вовсе бы никаких следов не осталось.

Иногда на Механика находило такое, что он сам себе объяснить не мог. Например, бывали случаи, когда ему хотелось поиграть в «русскую рулетку». Брал свой самодельный револьвер, закладывал в барабан один патрон, прокручивал его и, не глядя, приставлял к виску и нажимал на спуск. До сих пор ни разу выстрела не происходило. Правда, вероятность выстрела была поменьше, чем на обыкновенном нагане. Револьвер-то был двуствольный, а барабан — двухрядный, верхний под 7,62-миллиметровый патрон от «ТТ», а нижний — под 9-миллиметровый от «ПМ». Боек имел регулятор — опустишь вниз — будешь стрелять пээмовскими, поднимешь вверх — тэтэшными. Так вот, было два случая, когда Механик оставался жив только потому, что регулятор был поставлен не на тот ряд.

В Бога Механик скорее не верил, чем верил, а вот в судьбу — даже очень. И ежели сомневался в чем-то, то бросал жребий, загадывая один вариант поступка на орла, а другой — на решку.

Примерно то же он решил провернуть сейчас.

— Ладно, — сказал Олег, подойдя к Аркану. — Не нравится мне, когда люди на меня стучат. Но я не Шкворень, чтоб разговаривать с прикованным.

Механик вынул ключики от наручников и расстегнул браслеты на запястьях Аркана. При этом он сделал вид, что ему мешает автомат, и поставил его неподалеку от Аркана, у бетонного столба. А сам с деланой беспечностью двинулся в сторону Райки. Она как раз более-менее оклемалась и повернула лицо на Механика. Вот на лице-то у нее и прочел Олег сперва радость, а потом испуг, от того, что увидела за его спиной.

Не выдержал Аркан, купился, и еще раз подтвердил свою подлую сущность, в которой Механик уже был почти убежден до этого. Он воровато цапнул автомат и вскинул его, даже успел с предохранителя снять… Но Механик был готов загодя: резко развернулся, одновременно выхватывая револьвер-самоделку, и выстрелил навскид, но точно. Между глаз угодил, никакого контрольного выстрела не надо. Кровь и мозги из затылка ошметком брызнули на столб, к которому Аркан несколько минут назад еще был прикован. Девять миллиметров — калибр солидный. Аркан выронил автомат, звонко брякнувший о цементный пол, сделал какой-то странный, неживой шаг, а затем плашмя рухнул на пол.

НОВАЯ ПРОБЛЕМА

Убедившись, что Аркан уже ничего собой не представляет, Механик отволок и его к колодцу. Затем подошел к Райке и, не расстегивая наручников, довольно грубо отлепил пластырь с губ.

Олег ожидал от Райки чего угодно: истошного вопля, визга, истерики, рева навзрыд, попытки разбить себе голову о бампер «Паджеро» или перегрызть вены. Наконец, он ожидал каких-нибудь злых и действующих на нервы слов или ругани — после чего его душа легко примирилась бы с необходимостью пристрелить эту бабу. Даже если бы не было ругани и оскорблений, а только страдания по поводу гибели любимого человека, Механик с радостью бы эти страдания облегчил и ощутил бы себя морально правым.

На сей раз чутье Еремина подвело. Баба не только не закатила истерику, но ругаться не стала. Поглядела на Механика мутным, почти что пьяным взглядом и сказала:

— Спасибо…

Механик даже подумал, будто она свихнулась. Но уже через секунду понял, что это не так.

— Хоть рот освободил, — произнесла Райка. — И даже кожу не содрал, только пух немного ощипал. А этого дурака ты правильно убил. Одни беды от него. Ни любви, ни проку никакого. Так и думала, что влипну с ним. Связался с бандой — добра не жди. Да и сам хорош. Его спасли, а он застрелить хотел. Туда и дорога.

— А зачем же жила с ним? — поинтересовался Механик. — Ты вообще-то на морду ничего. Могла бы и получше найти, тем более что в городе работаешь.

— На ночь, на две много раз находила. Но насчет замуж брать — теперь дураков не много. Тридцать шесть уже. Два раза за пьяниц выходила — надоело. Этот вроде и не пил, но тоскливый до ужаса. За деньги — удавится. Мастерить умеет, конечно, но гвоздя задарма не вобьет. Как мужик — ноль без палочки. Лишь бы самому опростаться. А ревнивый — вообще до ужаса…

— Н-да… — произнес Механик озадаченно. Он явно был не готов эти откровения выслушивать.

— Зато сам, скот, как подвернется сучка попьянее — трезвую ему ни за что не уговорить, — тут же гульнет, — зло вымолвила Рая.

— Надо было гнать его, раз так…

— Тошно одной. Детей рожать не могу. Отец-мать уже померли. А тут хоть какая-то живая душа. Типа собаки.

— Задала ты мне задачку… — пробормотал Механик.

— Убить, что ли, не решаешься? — этот вопрос так спокойно прозвучал, что у Олега мороз по коже прошел. — Убивай, только побыстрее. Без мучительства. Жить мне не хочется… Начисто. Все равно никакой жизни теперь не будет. Из-за этого Аркашки и в ресторане оставаться нельзя, и в родной деревне тоже.

— Это ты точно подметила, — поддакнул Механик. — У Шкворня, как я понял, сильные друзья есть, которым он тут кое-какой бизнес обеспечивал. Так что наведаются к тебе, если знают, куда он сегодня поехал.

— Знают. Адрес мой только у Царцидзе был, больше нигде узнать не могли. А раз Царцидзе знает, то и Шкворневы друзья узнают. Так что мне все равно не жить. Изрежут еще всю, пока убьют, пытать будут… Уж лучше быстро и сразу. Тебе ведь ничего от меня узнавать не надо?

— Нет, — сказал Олег, — ни черта мне от тебя не надо…

— Ну, тогда не тяни, стреляй!

— Уехать ты никуда не можешь? — спросил Механик.

— Не-а… — помотала головой Райка. — Некуда ехать. Совершенно. Кончай, не томи душу! Я уже собралась вся…

— Зря торопишься, — заметил Еремин. — Островского не читала в школе? «Жизнь дается человеку один раз, и прожить ее надо так…» А ты, можно сказать, не жила путем.

— Тебе что, трахнуть меня охота? — спросила Райка, неизвестно с каких рыжиков сделав этот вывод. — Ну, трахни. Один не шестеро, потерплю. Даже брыкаться не буду… Тем более руки ты мне не освободил.

— Да уж, — пробормотал Механик, ощущая нечто вроде прилива крови к щекам и не только к ним. — Простая ты, однако, по жизни. И все-то у тебя просто: и помереть, и отдаться…

— Не научили в детстве сложностям… — проворчала Райка. — Я только восемь классов окончила.

Механик отошел от нее, открыл дверцу джипа и сел на сиденье сбоку, свесив ноги над полом. У ветрового стекла, над бардачком, лежали забытые кем-то сигареты и зажигалка. В душе что-то непонятное творилось, какая-то каша заваривалась. Но не такая, какой людей кормят. Скорее, варево для свиней. Мутное, грязное, противное. Олег закурил, пытаясь успокоиться, унять разбуженного зверя. Начал думать о том, что надо пристрелить эту бабу поскорее, раз просит, спихнуть в колодец и забыть напрочь. Где семь трупов, там и восьмой сгодится. Потом попробовал с другого конца подъехать — начал насчет Юльки размышлять, которая, небось, сидит сейчас, мерзнет в подполье, прислушиваясь к тишине ночной и со страхом и надеждой ждет его. А может, после того, как стрельбу услышала, уже попрощалась с ним мысленно и дожидается, когда придут те, чужие… Может, и с гранатой в руке. Лишь бы, дура, чеку не выдернула!

Но не помогало это все. Бес какой-то в Еремина залетел. И тихо так, нежно, подзуживал, подначивал. Дескать, баба вся в твоей власти, делай что хошь. А потом пристрели — и все твое при тебе останется, и Юлька об этой подлости не узнает.

Нет, Механик так просто не сдавался. Он пытался и на мораль опираться, и на брезгливость — небось Райка всего ничего как под Арканом побывала. Опять же, оба они друг от друга погуливали, могли заразиться чем-нибудь. Но только из сопротивления этого получался один детский лепет, и ничего больше. Инстинкт заиграл. Слишком долго Механик в этой области ничего не мог. Юлька зимой в Знаменке чудо сотворила, вернула ему все, так сказать. Уже за одно это надо было бы ей до гроба верность хранить… Но это в теории, а на практике чем больше Механик сомневался, тем больше ему хотелось на все наплевать и поддаться искушению. Может, если б был у него любимый «Беломор»-горлодер, то сумел бы сбить это чертово влечение, подавить все нездоровые шевеления в мозгах и остудить все это клокочущее, дурно пахнущее варево в душе. Но сигареты были легкие, «Marlboro-lights», ни уму ни сердцу. Механик, хоть и искурил ее до фильтра за пару минут, ничуть не насытился. А страсть до того разыгралась, что Механик уже ничего с собой поделать не мог. Жарко ему стало — это среди бетона и цемента, холодной ночкой в самом начале весны. Механик разулся, потом снял с себя комбез, оставшись в куртке и брюках, опять валенки надел… Нет, не унималось. И тогда решил поступить так, как поступал всегда. То есть по принципу «будь что будет».

Механик выдернул из кабины джипа резиновый коврик и подошел к Рае, безучастно сидевшей на корточках у «бодалки». Молча постелил коврик, поверх него уложил вдвое свернутый комбез.

— На, — сказал он хмуро, — подложи под коленки. Сотрешь на цементе…

— Заботливый ты… — вздохнула Райка, скорее саркастически, чем с благодарностью, но покорно встала коленями на подстилку, свесив голову между скованных рук.

Механик скинул куртку, бросил на пол сбоку от себя, уложив все вооружение, которое мешало. Еще чуть-чуть помедлил, потому что крепко стыдился того, что собирался делать. Потом решительно послал на фиг все сомнения и моральные препоны.

Рывком поднял вверх полы Райкиного плаща, забросив их ей на голову, задрал юбку аж до пупа, а потом, словно бы устыдившись за эту грубую резвость, мягко приподнял подол розовой ночнушки, бережно просунул пальцы под резинки трусов и колготок. Ладони ощутили под собой гладкую, горячую кожу, нежную зыбкую теплоту… Механик плавно приспустил все это хозяйство до колен и при свете желтоватых подфарников увидел большущие, пышные половинки, длинные ровные бедра. А между ними — как по стрелочке, хотя баба не юная и пожила с мужиками вдоволь. Механик бережно прокатился ладонями по всей этой благодати.

— Ну что ты там возишься-то? Не видел никогда? — глухо и зло спросила Райка. — Давай уж поскорее… Холодно…

Она и правда отчего-то дрожала. То ли и впрямь от холода, то ли от стыда, то ли от страха, то ли еще от чего-то — это и Механик не мог понять, и сама Рая тоже.

— Сейчас… — нервно ответил Механик, пытаясь разодрать упаковку с презервативом. Фигулину кто-то так запрессовал, что надо было истинно российское терпение иметь. В конце концов зубами надорвал, расстегнул штаны и пристроил «изделие № 2», как положено. Придвинулся к Райке, подхватил под живот, ощутив под пальцами волнующую мохнатость, притянул к себе прохладную попу, немного разжал ляжки и, чуток подправив инструмент, плавно задвинул его в нежную, расслабленно расступившуюся плоть.

— Ой-й! — услышал Механик тихий, сдавленный вскрик.

— Больно? — спросил он.

— Какое твое дело? — огрызнулась Райка, ухватываясь скованными руками за «бодалку». — Что тебе до меня? Развлекайся…

Механик не развлекался. Это слово никак не отражало его самочувствие и состояние души. Не так уж много баб у него было по жизни. Самыми заметными, о которых он мог сказать, что любил, были две — жена, предавшая и продавшая его когда-то, да Юлька, которой он теперь изменял сам. Бывали у него, конечно, и всякие эмоциональные вспышки, и страсти кипели в жилах, и ночи бывали угарно-бешеные, но сейчас все было в прошлом. Жену он старался вообще не вспоминать — больно и тошно было. А Юлька за эти два месяца стала таким привычным существом, не то женой, не то дочкой, что для Механика общение с ней в постели было вовсе не главным. Он даже как-то стеснялся внутренне. Много раз ему казалось, что лучше б ему оставаться неспособным, чем спать с такой молоденькой. Ведь жили же они до Знаменки целомудренно, и ничего, не померли… К тому же Механик почасту признавался сам себе, что не дело это для молодой девчонки таскаться по Руси с таким отпетым, как он, который в крови уж не по локоть, а по плечи. При хорошем, нормальном парне, хотя бы тридцатилетнем, она была бы славной женой, и мамаша из нее наверняка получилась бы вполне приличная. Ведь может же она быть такой домовитой и заботливой при старом ворчуне Механике?! К тому же заявила однажды, шутя конечно: давай-де, ребятенка заведем? Это от бывшего алкоголика и недолеченного туберкулезника! В общем, с Юлькой все было и просто и сложно. Иногда Механик даже прикидывал, а не свести ли ее с каким-нибудь пареньком, чтоб увез ее куда-нибудь подальше. В ее родную Сибирь или вообще на Дальний Восток. А еще лучше — за кордон, чтоб если Механик вдруг спохватится, то не враз доберется.

Так или иначе, но Юлька никаких безумных страстей у Механика не вызывала, да и сама их не требовала.

Что же касается Райки, то тут было действительно нечто сумасшедшее и неподдающееся разумному объяснению. Он эту бабу еще и получаса не знал. И перекинулся с ней не больше чем десятком фраз. Больше того, размышлял над тем, убить или нет. Да и сейчас этот вопрос еще «находился в стадии решения». Правда, с каждым азартным движением вероятность того, что у него рука поднимется на эту бабу, становилась все меньше и меньше. Потому что Механику эта ворованная страсть дарила некие необычные ощущения, опять же с ненормальщиной, очень острые и воспламеняющие.

Страсть разжигало даже само место, где все это происходило, то есть огромное, просторное и длинное помещение недостроенного «коровника», освещенного только тусклыми подфарниками джипа, отчего в дальнем конце его, с той стороны, откуда проник Механик, стояла таинственная и непроглядная темень. Возбуждал пол, на цементе которого оставались свежие следы крови. А близость колодца, где лежало ни больше ни меньше, чем семь трупов? Причем один из тех, кто там лежал, спал с этой бабой, а шесть остальных хотели насиловать Райку так, как это сейчас делал Механик. Шесть хотели, но получили пули, а она досталась ему, маленькому, хилому, тощему и больному… Ну а уж сама поза мероприятия, в котором волей-неволей участвовали японский джип и наручники, наконец, ощущение соединения с женщиной, которая далеко не догола раздета — даже шапочка на голове оставалась — все это приводило Механика в какой-то безумный, эйфорический восторг. Он мог голову на отсечение дать, что так хорошо ему не было ни с одной женщиной и никогда в жизни. Ему хотелось, чтоб это тянулось как можно дольше и никогда не кончалось. Потому, что знал — если будет второй раз, третий или двадцать пятый, ничего подобного уже не повторится, даже если все воссоздать до мелочей.

Итак, Механик дурел от наслаждения, и ему поначалу было как-то по фигу то, что переживает партнерша. Первую минуту, может быть, полторы, Рая только сдавленно дышала да вздрагивала от толчков Олега. Но потом — и это Механик тут же заметил — вместе со вздохами у нее стали вылетать негромкие стоны, а еще через минуту она начала сперва робко, а потом все отчаяннее и азартнее толкаться навстречу. Потом стоны стали все громче и чаще, ритм ее движений убыстрился и в какой-то момент, жадно подавшись назад, Райка крепко сжала ноги и взвизгнула:

— Ма-ма-а-а-а!

И это еще больше распалило Механика, потому что баба уже не чуяла, будто ее силком берут, а получала удовольствие.

Задыхаясь и, должно быть, стыдясь самое себя, Рая забормотала как в бреду:

— Что ж ты сделал, а?!. Нельзя же так… Ой, миленький! С ума свернусь!

— Ничего, — процедил Механик, неустанно трудясь, — от этого насовсем не свихиваются.

Еще через пару минут все кончилось совместным сладострастным мычанием-рычанием и общим сладким пожаром в соединенных телах…

Потом Механик надел куртку, вооружился, отстегнул наручники от «бодалки», снял их с Райки и дал ей возможность привести в порядок одежду. Комбез запихал в рюкзачок, а коврик вернул в джип, на прежнее место.

— Садись в машину… — сказал Механик, влезая на водительское сиденье и указывая Райке на место рядом с собой. — Сквозит тут, в «коровнике» этом, а мы с тобой распарились. Мне только радикулита не хватало, да и тебя простудить неохота.

— Можно закурить? — спросила Райка, поглядывая на пачку, лежавшую у ветрового стекла. — Перед смертью…

— Не будет никакой смерти, — проворчал Механик. — Только вот что дальше делать — не знаю… На фига только ты про это дело сказала?

— Со злости, — закуривая, ответила она. — И не пожалела, знаешь ли…

— Скажем так: я тоже, — Механик запустил мотор на холостом ходу, чтоб подогреть кабину. — Только от этого все стало очень сложно. Убить не могу, потому что после такого уже рука не поднимается. Отпустить тебя — все равно что убить. Сама уже поняла, по твоим словам судя. Остается одно: оставить при себе. Но это тоже не просто. Есть у меня спутница, так сказать. И попала ко мне почти что как ты, оттого, что некуда деваться. Прогнать ее не могу, она мне как дочка, понимаешь? Вот и думай теперь, что делать…

— Отвези-ка ты меня домой и не майся дурью, — сказала Райка. — Хорошего много не бывает. Побесились — и ладно. Я ж тебе сказала, что мне жить не хочется. Все уже — отбоялась. Честно, без всякого понта говорю. Наедут так наедут… Может, опять сюда же и привезут, а ты опять из-под земли выскочишь?

— Нет, это не каждый раз удается, — мотнул головой Механик. — И зря ты говоришь, что отбоялась. Тебя пальцем тронуть не успели, только посулили, что оттрахают вшестером, да к машине приковали. А вот если б они тебя проволокли в таком виде по полу от входа до выхода, ты б им рассказала даже то, чего не знала никогда…

— Значит, ты за себя боишься? — спросила Райка.

— И за себя тоже, и за Юльку, и за тебя. Тоже уже не чужая, кажется.

— Ну и что же делать собираешься?

— Думаю, что ты останешься здесь.

— На пару с твоей девкой?

— Хотя бы и так.

— Здоровый ты парень, однако! Надорваться не боишься?

— За меня не бойся. Мне много не надо.

— А может, мне надо? Так, как сегодня, по три раза в день.

— Машинку тебе куплю. Теперь такие продаются. Вставишь — и никакого мужика не надо, говорят.

Райка хмыкнула, пустила дым в окно.

— Ерунду ты, оказывается, тоже говорить умеешь. Ладно, поехали к тебе, что ли? И правда, домой идти боюсь. Пять минут назад еще не страшно казалось, а теперь не по себе чего-то.

— Ехать-то недалеко, — сказал Механик. — В соседний «коровник», можно сказать…

— Правда, что ли? — удивилась Райка.

— Правдее некуда.

— И это ты меня из родного дома бомжевать зовешь? Ни фига себе! У меня изба в две комнаты, участок пятнадцать соток, телик есть, видак, видеокамера, холодильник, машинка швейная, куры, кролики есть… Все бросить?! Да пусть убьют лучше.

— На тот свет, дура, ты ничего не возьмешь! — безжалостно сказал Механик. — Они могут за тобой еще сегодня примчаться. Уж завтра точно Шкворня хватятся. Он ведь не пешка, при нем команда была. И, кстати, Аркана твоего могут еще и ребята Крюка искать. Они тоже не сахарные. Наконец, твои же землячки, если хочешь знать, могут и в ментуру накапать. Это ж деревня все-таки. Такие «Паджеро», как эта, у вас в каждом дворе не стоят. А тебе, при твоем хозяйстве, которое ты мне описала, наверняка завидуют. У тебя небось в «Кахетии» зарплата баксов пятьсот, верно?

— Четыреста, — вздохнула Райка. — Была…

— Тоже немало. И платят каждый месяц, должно быть. А не раз в полгода, как другим. Да еще подворовываешь малость…

— А что, выбрасывать, что ли? Царцидзе сам разрешил. У нас иногда банкеты по сто — полтораста человек бывают, свадьбы там, юбилеи всякие… Еды заказывают — прорву, а сожрут — хорошо, если две трети или даже половину. Конечно, берем. Все равно ж уже оплачено, убытка нет. Вино, водку, конечно, обратно в продажу пускаем, если остается. А салат мясной куда? Пропадет же…

— Накрылась твоя халява… — заметил Механик. — Наверно, сама уже поняла.

— Догадываюсь… — проворчала Райка. — И все из-за козла этого, Аркашки! Неужели правда все бросить придется?

— Дом и землю, конечно, не увезешь, — глубокомысленно заметил Механик. — Кур и кроликов, пожалуй, бабкам раздать придется. Но барахлишко увезти можно.

— Сюда, что ли? Обалдел?!

— Значит, бросай там. Не разворуют небось в деревне?

Райка вздохнула. Она все-таки была не дура. Свои, деревенские, конечно, не возьмут. Но на центральной усадьбе в Самсонове полно алкашей, которые свое уже все пропили и теперь шляются, ищут, где что плохо лежит.

— Как же тошно-то, а? — проворчала она с тоской. — Родители наживали, сама наживала… На машину ведь почти накопила. Думала, буду на работу на «Ниве» ездить…

— У тебя и права есть? — заинтересованно спросил Механик.

— Есть. Два с половиной миллиона заплатила, в автошколе обучилась.

— Нормально водишь?

— Здесь-то, наверно, смогу. А в городе боюсь, движение сумасшедшее.

— До деревни своей довезешь?

— Довезу.

— Садись за руль. Прокатишь меня.

— Он же чужой…

— Теперь наш будет, — невозмутимо произнес Механик.

— А если остановят?

— Кто? Ближайший гаишник в десяти верстах отсюда. Поехали! Заберем что самое ценное — и ходу оттуда. Юльку тоже прихватим, поможет грузить, она девка крепкая.

— Послушай… — наморщила лоб Райка. — Очень это у тебя здорово получается, а? Поедем, заберем, а потом пулю в лоб?!

Механик не любил выражаться при женщинах, но не удержался.

— На хрен мне твои пожитки дерьмовые?! Я тебя еще полчаса назад грохнуть мог, поняла?! Дура траханая! На, бери эту тачку и катись сама на все четыре стороны!

Он подхватил свой рюкзачок, выскочил из джипа и, крепко хлопнув дверцей, бегом побежал прочь, к дальнему выходу из «коровника».

ПРИЗРАК КОММУНИЗМА

— Постой! — сзади зацокали каблучки. — Как тебя?! Постой!

Механик вспомнил, что Райка даже клички его не знает, и это показалось ему смягчающим вину обстоятельством. В конце концов, надо иногда смотреть на свои предложения чужими глазами. Бабе, видно, и впрямь свое барахлишко жалко, а то, как он сказал про «самое ценное», ее напугало. В душу ведь не заглянешь, а то, как Механик кучу народа перестрелял, она видела. А у нее небось, кроме телевизора с видаком, какое-нибудь золотишко есть, колечки, сережки, цепочки…

Райка догнала его, остановила, положила руку на плечо.

— Не обижайся, а?

Пока она на карачках перед бампером стояла или сидела рядом в машине, Механик как-то не замечал, что Райка такая высокая. Даже если на каблуки пять сантиметров списать, все равно получается на десять сантиметров выше его. Ох уж этот комплекс малорослого!

— Ладно, — сказал Механик, потупившись, чтоб не глядеть на нее снизу вверх. — Извини, что обматерил.

Вместо ответа Рая нагнулась и мягко поцеловала его в губы.

— Люблю маленьких… — шепнула она. — Первый поцелуй, между прочим… Ну, поехали к твоей девочке?!

— Ей — ни слова, ни намека. Уловила?

— Постараюсь…

Они молча вернулись к машине, и Механик, не доверяя Райкиным водительским талантам, сам выкатил из «коровника» джип. Через пару минут они уже въезжали туда, где стояли балок и «Чероки».

— Шикарно живете! — заметила Райка. — Эти-то, между прочим, сначала сюда заехать хотели.

— Значит, здесь и остались бы, — заметил Механик, — фуфло они были, а не бандиты. Стремы и то не выставили. Совсем оборзели, похоже. Вот я их за борзоту и наказал.

Он подошел к люку и крикнул:

— Юлька! Вылазь, война кончилась…

Из подземелья донеслись шорохи, ойканье, и через несколько минут на свет фонарика выползла бравая автоматчица с гранатой руке. Слава Богу, с невыдернутой чекой. Механик тут же прибрал опасный предмет.

— Вы как партизаны, — произнесла Райка, с опаской поглядывая на автомат в Юлькиных руках.

— Это не мы такие, это жизнь такая… — ответила Юлька довольно суровым голосом. — Ты кого привел, Олег?

— Домработницу, — произнес Механик. — У этой девушки напряги с нехорошими людьми, понимаешь?

— А где они?

— Удалились в страну Тю-тю. А машину подарили, пожалуй, не хуже «Чероки». В общем, кисулька, давай-ка садись в нашу обновку. Надо Рае помочь к нам переехать. Срочно!

Юлька уселась на законное «штурманское» место, нагретое Райкой, а «домработнице», которой этот новый титул пришелся не очень по душе, пришлось пересесть к ним за спины.

Ехали, в основном, молча. Механик размышлял над тем, что не было у бабы заботы и купила порося. Под «бабой» в данном контексте подразумевался он сам, а под «поросем» — Райка. Опять поддался чувствам, а не разуму. С Юлькой уже сжились, а тут нечто новое. И не девчонка с ветерком в голове, а тертая жизнью, но притом все-таки довольно молодая баба. Даже если учесть, что она сейчас не подштукатурена, смотрится много моложе, чем на 36 лет. Конечно, в теле уже, но все-таки стройная. К ее годам средняя русская баба, особенно деревенская, уже с трудом в дверь проходит. Сейчас, конечно, под влиянием всех страхов и впечатлений, она будет более-менее покладистой, а что дальше? И Юлька, которая Механику перечить не привыкла, тоже может свой сибирский характер показать. Даже если все сексуальные проблемы преодолеть — а как это сделать, хрен поймешь! — останутся всякие бытовые. Те, которые запросто образуются между невесткой и свекровью, между мачехой и падчерицей, между старшей сестрой и младшей и даже между дочкой и ее родной мамой. Мужики гораздо реже противятся авторитету старшего. Если он сильнее, умнее, тверже характером и опытнее, а младший при этом не упертый дурак, то проблем обычно не бывает. У баб все сложнее, они те самые кошки, которые ходят, где вздумается, и гуляют сами по себе. Каждая попытка старшей утвердить свой авторитет вызывает отпор младшей, и большой базар может возникнуть по самому пустому поводу: из-за того, что одной не нравятся духи другой, из-за того, что в котлеты положили меньше (или больше) чеснока, чем нужно, из-за того, что кто-то вякнул, будто такое платье в этом возрасте уже (или еще) не носят и еще из-за тысячи разных поводов. В результате старшая на всю жизнь останется для младшей «старой каргой», а младшая для старшей — «молокосоской». Конечно, далеко не всегда и не везде, но, увы, это явление массовое. Механик это хорошо знал, хотя в ситуацию, подобную нынешней, еще ни разу не попадал.

Да, будь они одного возраста — проблем было бы поменьше. Может, нашлись бы общие интересы, подружились как-нибудь, и все удалось бы утрясти. Даже секс, может быть. А тут 23 и 36!

Но самое главное — Механик ощущал свое полное бессилие утихомирить их, если они вдруг сцепятся. Он их даже растащить не сумеет, они же здоровенные обе. То есть, может, для таких мужиков, как те, которых Механик сегодня пострелял, они и нешибко сильные, но для него, недомерка, — настоящие лосихи. Отшвырнут и не заметят. Дохлый ведь он, если по большому счету. Вся его сила — в умении стрелять, резать, бить кастетом, метать сюрикены, взрывать. А попадет ему кулаком какой-нибудь средневес — и хана наступит. Но не будет же он этих дур пистолетом стращать, если что? Тем более если ссора выйдет из-за того, кто чьим полотенцем утерся…

Между тем впереди уже маячили огоньки села Самсоново. Тот поворот в горку, которым воспользовался Шкворень, остался позади.

Райка сказала, когда «Мицубиси» миновал поворот:

— Эти-то гады здесь заезжали. А этой дорогой только на тракторах забираются. С другой стороны удобнее. Через село проедем.

— Рассветет скоро, — заметила Юлька.

— Ничего, ГАИ здесь нет пока.

Прокатились через село. На улице еще не было ни души, но во многих домах уже свет горел, народ по хозяйству хлопотать начинал, скотиной занимался. Над сельсоветом (черт его знает, как он теперь назывался, управа или администрация) ветер трепал трехцветный флажок, освещенный тусклым фонарем с покосившегося столба.

Когда миновали последние дома села, асфальтовая дорога пошла прямо, куда-то в недальний лес, а Райка указала поворот направо.

Если б покойные Брынь или Шкворень здесь присутствовали, то запросто согласились с Райкиным мнением. «Мицубиси» легко забрался вверх по заметно более пологой и сухой дорожке и вкатил на единственную улицу Стожков. Его и собаки не облаяли.

— Здесь, — сказала Райка и шмыгнула носом. Не от простуды, а от слез. Не хотелось ей отсюда съезжать, ни насовсем, ни даже на короткое время. Механик тоже почуял какую-то жалость. Дом, конечно, был не новый, но крепенький. Поленница, пожалуй, на три зимы вперед уложена, с запасом. Забор аккуратно смотрелся даже после зимы, все рамы, беленные в прошлом году, тоже хорошо смотрелись. И терраска, и крылечко — все аккуратно гляделось. Внутри, правда, порядка поменьше было. На столе стояла пустая бутылка, стаканчики, остатки закуски. Кровать тоже незаправленной осталась.

— Ладно тебе хлюпать! — упредил Механик Райкины стенания. — Говори по-быстрому, что надо отсюда забирать, у нас времени не вагон.

Для начала похватали то, что было вроде бы самым ценным. То есть телик, видак, видеокамеру, машинку швейную. Холодильник в джип не влез, и его оставили. Но все продукты из него спихнули в ту самую хозяйственную сумку, с которой Райка уезжала из дому, переживая за то, что у нее в ресторане было припрятано. Потом Райка еще пару сумок вытащила с какими-то тряпками. Чемодан с посудой приволокла. Матрасы свернула в трубку, два ковра. Одеяла, подушки, еще чего-то. Все это наскоро спровадили в джип, отчего он стал похож на передвижную барахолку. Места в салоне осталось только на то, чтоб самой Райке усесться. Затем Механик дал газ, и «Мицубиси» покатил обратно.

— А куда это шоссе идет? — спросил Механик, когда подъезжали к повороту на асфальт. Спросил, главным образом, для того, чтоб отвлечь Райку от грустных мыслей.

— Считай, что в никуда, — криво усмехнулась она, — к «призраку коммунизма».

— Не понял… — наморщил лоб Механик, и даже притормозил.

— Вообще-то, — пояснила Райка, — эту дорогу к спецпоселку строили. Для областного начальства. Километров пятнадцать отсюда. Хорошие дачи ставили, кирпичные, в два-три этажа. Многие почти совсем достроили, только отделать внутри осталось. Только в 1986 году, когда Чернобыль взорвался, туда облако село. Так все и бросили, в этом «пятне». В общем, там теперь город-призрак. Хорошие дома стоят, а людей нет.

— Не разворовали его? — поинтересовался Механик.

— А чего воровать-то? Кирпич с радиацией? А вещей там никаких не было, да и были бы — никто не взял бы. Городские про него сейчас и не знают, а из наших, местных, никто туда не ходит. Дураков нет. И отсюда-то уже почти все смотались. Бабки и дедки жизни доживают, пьянь беспробудная да я, дура безмужняя. Э, ты что офигел?! Куда поворачиваешь?!

— Не боись, — сказал Механик, — я только поглядеть хочу. По коммунизму чуток соскучился.

— Я там жить не буду! Лучше застрели!

— Не базарь, тетка! — прорычал Механик. — Сказал же: погляжу — и назад.

— Да там и не проехать вообще! — проворчала Райка. — Дорогу бетонными блоками заложили, мост разобрали.

— Ну, докуда можно, дотуда и доеду.

— Там знак будет. У нас его «вентилятором» зовут. На желтом фоне красный кружок, а вокруг него — не то лепестки, не то лопасти. Так вот за ним — уже зараза начинается.

— Ну да, — сказал Механик скептически, — прямо от столба. Перед ним чисто, а сразу за ним — радиация.

— Может, она и здесь есть? — опасливо спросила Юлька.

— Сколько угодно, — хмыкнул Механик. — Радиация везде есть. Вопрос только в том, сколько ее и какое время по ней ходишь. Не бойся, ежели будет действительно много, не полезем.

— А как ты узнаешь-то?

— Приборчик у меня есть. Возьми рюкзачок, погляди в кармашек. Он там лежал.

— Ты что, загодя знал, что ли? — удивилась Юлька.

— Нет, просто область здесь такая, что пятен этих полным-полно. Я ведь, между прочим, и «коровники» проверил.

— Ну и что?

— Да как тебе сказать… — Механику не хотелось нагонять на баб лишнего страху. — Года два прожить можно. А потом уже лишку будет.

Юлька тем временем выудила прибор, немного похожий по форме и размерам на электронную игрушку «Тетрис», очень популярную в начале 90-х годов среди городской молодежи, но потом как-то приевшуюся. Только окошко было косое, овальное, под которым, тоже наискось, размещались два рычажка и между ними большая кнопка. А ниже была опять-таки косая надпись «дозиметр-радиометр». В правом верхнем углу, над окошком-табло, стояло название прибора «ЭКО-1».

— Запасливый ты мужик, — заметила Райка. — А мы-то, дураки деревенские, и не знаем, где живем.

— Ну, это ты не прибедняйся. Сама говорила, будто все, кто хоть что-то соображал, уже смылись. Другое дело, что многие паникуют не по делу, а другие настоящей опасности не видят. У вас тут в округе общий фон повыше нормы. 30 микрорентген в час примерно. Почти всюду.

— И у нас в избушке такой был? — с легким испугом в голосе спросила Юлька.

— Даже немного выше, — сообщил Механик, — к 35 подходило. Там лес кругом, а в лесу деревья все нуклиды, или как их там, в себя тянут. Можно посчитать, сколько мы с тобой наловили за два месяца…

И он вытащил из-под куртки калькулятор, затрофеенный у Шкворня.

— С которого числа мы тут живем, не помнишь? И я тоже. Ну, условно, 60 суток по 24 часа. Множим — получается 1440 часов. Теперь умножаем 0,035 на 1440. Получается 50,4 рентгена. Вообще-то до хрена, но пока живы. Мне лично никак не поплохело. Тебе тоже, как мне кажется. А тете Рае, если ее 30 микрорентген в час перемножить на общее время пребывания в здешних местах с 1986 года, общее количество рентген астрономическим покажется. Однако на покойницу совсем не похожа.

Как ни странно, математические выкладки Механика произвели на дам успокаивающее действие. И когда он лихо промчался мимо знака «радиационная опасность», ни визга, ни воплей протеста не последовало.

— Все равно упрешься в блоки, — сказала Райка уверенно. Но никаких блоков на дороге не появлялось. То ли их вообще не было, то ли нашелся предприимчивый гражданин, который не поленился приехать сюда с пятитонным краном и грузовиком, а потом нашел применение блокам, употребив их, допустим, на фундамент для чужой дачи. На свою, наверно, ставить побоялся бы — радиация все-таки.

Притормозил Механик только у разобранного моста. Мост этот пересекал неширокую речку, протекавшую между несколькими пологими возвышенностями, обросшими лесом. По идее мост был временным, который, должно быть, наскоро соорудили для ускорения строительства номенклатурного поселка. Потому что на такой вполне приличной асфальтовой дорожке деревянный мост постоянным быть не мог.

Разобрали мост весьма условно. Сняли настил и перила, а брусовую решетку оставили. Механик своим глазом-алмазом прикинул, что брусья лежат как раз так, чтоб лично он мог по ним проехать.

— Так, — грозно объявил Механик. — Кто не хочет ехать, может идти пешком или торчать здесь, в темноте и холодрыге. Кто хочет ехать, должен сидеть и не рыпаться, не орать, не визжать и не хвататься за водителя руками.

К чести Райки и Юльки, они даже не пискнули, пока Механик, вспомнив давнее армейское упражнение «преодоление колейного моста», не очень быстро, но вполне уверенно переезжал на другую сторону.

— Ну вот, — сказал он. — «Броня крепка, и танки наши быстры, а наши люди мужества полны…»

— Клево! — порадовалась Юлька.

За мостом Механик прибавил и погнал так, что у женщин дух захватило, благо самурайское авто это позволяло. Правда, дорога шла немного в горку, и на всю катушку «Паджеро» не разогнался, но за сотню Олег выжал и в считанные минуты преодолел последние километры.

Поселок скрывался на вершине плоского лесистого холма, куда вывела эта заброшенная дорога. Его, видно, специально строили так, чтоб не вырубать слишком много деревьев. Если б тут присутствовал Никита Ветров или, допустим, Булочка, то наверняка углядели бы в планировке много общего с Ново-Сосновкой. И это было именно так, потому что после того, как выяснилось, что местность заражена, власти привязали прежний проект к новому участку местности.

В поселок въехали через проем в бетонном заборе, где, вероятно, предполагалось установить ворота.

— Н-да-а! — протянул Механик, сбавив скорость и поглядывая по сторонам, где стояли почти достроенные дома — в некоторых даже окна были застеклены — но не светилось ни одного огонька. — Точно — «призрак коммунизма»… Ну что? Заглянем вон в тот?

И, не дожидаясь согласия, свернул направо, во двор большой двухэтажной дачи. Она даже сейчас, после того, как 12 лет простояла брошенной, смотрелась вполне прилично. Ночью, по крайней мере.

Конечно, во дворе валялись кучи строительного мусора, стояла ржавая бетономешалка, какие-то доски, бревна лежали, трубы, унитазы с умывальниками, кирпичи, обрезки досок. Но проехать к дому было вполне возможно. В рамах стекла блестели под светом фар. Входная дверь была навешена, крылечко устроено с фигурными перилами.

Механик выставил в окошко свой дозиметр-радиометр, поставил его на режим F, служивший для оценки уровня радиационной опасности в диапазоне от 20 до 500 мкР/ч, и нажал кнопку.

— Хм… — произнес он удивленно. — 23 микрорентгена в час. Да тут меньше, чем у вас в деревне… На хрена ж закрывали?

— Начальству и этого много, а нас куда деть? — прокомментировала Райка. — По селу, если со всеми деревнями, тыщи три народу будет. Куда отселять-то? Дома ведь строить надо, а денег нет ни хрена.

— Да, похоже, так, — кивнул Механик. — Хотя, наверно, в такие хоромы, если их доделать, по четыре семьи заселить можно было… Все меньше нахватали бы. Короче, зря ты, Раиса, боялась! В «коровнике» 30, а здесь 23. Конечно, может, тут где-то и все полста есть, но все же уровень меньше. Померяем в доме?

— Нам до света бы успеть… — озабоченно пробормотала Рая. — И так небось могли заметить.

— А мы обратно не поедем, — сказал Механик. — Здесь переднюем, а на следующую ночь съездим.

— Спать-то где? — зевнула Юлька.

— Ковры постелим, поверх — матрасы, поместимся как-нибудь…

— Холодно будет, без печки-то.

— Посмотрим, — ухмыльнулся Механик. — На месте определимся. Может, вообще придется обратно ехать. В доме, может, выше уровень. Посидите здесь пока.

Он взял прибор, вытащил из своего любимого рюкзачка набор ключей и отмычек и направился к двери. Отмычки брал не зря — входная дверь оказалась запертой. Повозился малость — щелк! И скрылся за дверью. Рая и Юлька остались наедине.

— Покурим? — спросила Райка, прикарманившая «Marlborolights» и зажигалку.

— Давай, — согласилась Юлька. Она вообще-то почти не курила, только баловалась. И закурила, главным образом, потому, что хотела поддержать беседу с этой бабой, которая непонятно откуда взялась и, судя по твердому заявлению Механика, должна была надолго втиснуться в их с Олегом, условно говоря, семейную жизнь.

— Давно ты с ним? — спросила Райка.

— А тебе не все равно?

— Нет, конечно. Я его первый день знаю. Может, расскажешь, хотя бы, что вы за люди?

— Ты у него не справлялась?

— Нет, некогда было.

— Вот и справься, когда придет. Я тебя тоже первый день знаю, мне тебе лишнее говорить не резон. Лучше б сама рассказала, как он тебя в «домработницы» нанял. И какие у тебя напряги с крутыми.

— Он меня от бандитов отбил, — сказала Райка, особо не вдаваясь в подробности, — они изнасиловать хотели и убить. А он спас.

— Чем ты им насолила-то? Долги вышибали?

— Им мой любовник насолил.

— Понятно, — хмыкнула Юлька. — Значит, ты вдова безутешная, так?

— Я только рада, что его прикончили, понятно? — недобро посмотрев на девчонку, отозвалась Рая. — Но мне теперь деваться некуда, понимаешь? У тех, которых Олег пострелял, друзья есть. Они знают, куда этот самый Шкворень поехал. Ко мне опять придут, понимаешь?

— Понимаю, не глупая. Сама к нему попала почти так же. Но он — уже мой, уловила, тетя Рая? Он до меня лет десять импотентом был, соображаешь? Он туберкулезник, между прочим, вообще был доходяга, одни кости. А я его на ноги поставила. Так что если ты на него ротик разинешь, то проглотишь пулю, — Юлька выразительно тряхнула автоматом. — Уловила?!

— Уловила… — не без вызова произнесла Рая.

— Если ему домработница нужна — я не против, — заявила Юлька, — всегда мечтала, чтоб мне кофе в постель подавали. Но там только два места, для него и для меня.

— Насчет кофе в постель… — начала было Райка, явно собираясь поставить нахалку на место, и, возможно, еще больше обозлила бы Юльку, но тут вернулся Механик.

— Так, — сказал он, — начинаем разгрузку. Нашел я классное место на втором этаже. Гостиная с камином, даже паркет постелен. Все окна целы, если подтопить — Африка будет. Взялись!

Через полчаса все Райкино барахло было перенесено на второй этаж, где действительно был положен вполне приличный и даже покрытый лаком паркет, а также имелся камин. Конечно, этот предмет не то буржуазной, не то даже феодальной роскоши не смог бы заменить ни русской печки из сожженной Механиком избушки, ни даже буржуйки, остававшейся в балке. Но все же и светлее от него было, и какое-то тепло шло. Из окон не дуло, самое главное.

Механик все же не зря был когда-то прапорщиком. Он не только БМР командовал, но и старшиной роты бывал, а потому очень быстро расставил всех на места. Выбрав наиболее теплый угол, подальше от двери, поближе к камину, велел Юльке с Райкой расстилать ковры и раскатывать матрасы, а сам направился по комнатам собирать всякие доски и чурбачки, которые здесь, в сухости, за 12 лет не изгнили. Потом, повозившись немного, разжег камин и отправился во двор, где валялось немало всяких деревянных обломков, правда уже подгнивших, но на дрова вполне годных.

Вернувшись, Механик увидел, что его дамы смотрят друг на друга не самым нежным образом.

— Так, — спросил он. — Какие проблемы?

— Никаких, — ответила Юлька, — думаем, кто из нас жена, а кто домработница.

— Понятно, — внутренне сжавшись, поскольку не ожидал, что этот серьезный разговор начнется уже сегодня, произнес Механик, — давайте разберемся. Объясняю ситуацию для тех, кто еще не понял, что выживать нам придется только втроем, и это не моя личная прихоть, а, как выражались при марксизме-ленинизме, «объективная необходимость». Сначала прошу вспомнить, гражданка Громова Юлия, при каких обстоятельствах вы залетели, так сказать, в мои хилые объятия? А при таких, откровенно скажем, при каких любой другой вас припорол бы перышком и зарыл в сугроб на одной тихой подмосковной дорожке. То есть вы только сейчас начали бы оттаивать и привлекать внимание публики. Я же ничего такого делать не стал, и вы сейчас сидите, обиженно лупаете глазками. Но живые и здоровенькие. Потому что если б я вас просто отпустил, то Булочкины хлопцы сделали бы с вами очень много нехороших вещей и тоже замочили бы, но предварительно вымотав из вас все, что вы обо мне знаете. А потом сели бы мне на хвост и где-нибудь подловили. Я верно излагаю?

— Верно… — пробормотала Юлька.

— У гражданки Раисы — не знаю пока фамилии и отчества — ситуация в аккурат такая же. С одной лишь разницей, что если ее погнать отсюда, то у нее выпытают все уже не только про меня, но и про тебя, кулема сибирская. И прищучат нас элементарным образом. Резать ее мне не хочется, как и тебя, по соображениям абстрактной гуманности. Потому что она — в отличие от тебя, между прочим, которая на меня Булкиных парней наводила и за друга моего Есаула в ответе — мне лично ничего не сделала. Несчастная баба, вот и все. И так с насиженого места сорвалась, от дома, от хозяйства, от работы с зарплатой. Ты-то из дома от романтики удрала, а она — из-за того, что спуталась со стукачом поганым. Ты врубаешься, Юленька?

— Когда ты меня с собой увозил, — сказала Юлька, — ты еще импотентом был, помнишь? Это я тебя вылечила, между прочим!

— По гроб жизни благодарен. На полном серьезе. Хотя, если по правде, я б очень хотел, чтоб ты мне оставалась вроде дочки. Староват я для тебя все-таки.

— Ничего, уже два месяца трахаешь и не рассыпался.

— И за это спасибо. За то, что ты умненькая, благоразумненькая, как Буратино. Что головой думаешь, а не другим местом, что не сбежала от такого молчуна седатого. Я не стесняюсь при Раисе сказать: да, люблю тебя. И буду дальше любить. Сдохну за тебя, если что. Остров помнишь? Из чего мы тогда выпутались?! Считай, что из верной могилы. Да еще и Анютку Белкину от смерти открутили.

— Однако ж ее ты при себе не оставил, хотя она много чего узнала…

— У нее отец и мать есть, а отцу ее, Андрюхе, я должен был, по совести говоря, свечки о здравии ставить, если б в Бога веровал. Только вот тем и отдарил, что дуреху его спас. Опять же, девку эту никто из бандюг не видел и о ней ничего не знает. А в милицию нас закладывать она не побежит, ей это ни к чему. Можешь догадаться, что если б заложила, то мы бы уж давно по нарам сидели.

— Ты уж так разоряешься, — неожиданно вступилась за Юльку Раиса, — будто я с тобой жить собираюсь. На фиг ты мне нужен!

— Согласен, — спокойно кивнул Механик. — Вполне бывает, когда проживает один мужик с двумя бабами, а сожительствует с одной. Но это при нормальной жизни, а у нас она не больно нормальная. Мы сейчас как партизаны, только у тех враг был один — фрицы. А у нас — все враги. И бегать по мужикам даже в родную деревню — опасно. Не говоря уже о городе. А то, что тебе приспичит — это я, извини, голову на отсечение дам. Побежишь куда-нибудь и влипнешь. Не только сама пропадешь, но и нас с Юлькой подставишь. Опять же, когда одна баба в доме удовлетворенная, а другая нет, это считай, верный путь к скандалу. Цапаться будете все время и мне на мозги капать. Доведете, что я либо постреляю вас сгоряча, а потом сам застрелюсь, либо просто сбегу. Если положа руку на сердце — один я давно кручусь и привык, а если от вас помощи не будет, а одна обуза — на фиг это мне нужно?

— От меня, что ли, обуза была? — обиделась Юлька.

— Не было, особенно в последнее время. Но если даже, допустим, я буду клясться-божиться, что Рая у нас на правах незамужней тетки живет и на самом деле к ней близко не подходить, ты будешь думать, будто я тебя обманываю. Потом тебе, того гляди, примерещится, будто мы за твоей спиной заговоры плетем. Додумаешься до какой-нибудь ерунды, сбежишь с тоски или застрелишь нас… Вот она и обуза. Мне о делах надо будет думать, а придется о том, как тебя успокаивать. Поэтому, чтоб такой муры не было, уж лучше, чтоб все было в открытую…

— В смысле, чтоб ты нас обеих имел? Здорово придумал! — презрительно хмыкнула Юлька. — «Если б я был султан, я б имел трех жен…»

— Скажем так, — посуровел Механик. — Мне лично без вас проще. Ты не думай, что у меня весенний кобеляж открылся или захотелось ханом себя почувствовать. Просто я хочу, чтоб все устаканилось с наименьшими потерями для всех троих, раз уж так все вышло. Да любой нормальный бандит вас почикал бы, понимаешь? Но я, даже если ты этот выпендреж не бросишь, марать рук не буду. Я-то слиняю, не первый год мотаюсь. А ты куда денешься?! Ну посоображай малость головешкой!

Юлька попритихла, а Райка сказала полушутя:

— Давайте спать ложиться. Будем привыкать помаленьку. А то время просыпаться, а мы еще и не ложились…

И, сняв пальто и сапоги, первая забралась под одеяло, устроившись ближе к стенке. Юлька, глубоко вздохнув и, как видно, переваривая то, что сказал Механик, залезла под другое одеяло, с краю. Причем рядом с собой положила автомат. Механик, перед тем как лечь, пристроил на дверь гостиной «охранную сигнализацию» — приставил доску, которая при попытке войти должна была упасть и наделать грохоту. Под подушку Олег спрятал «стечкин», доставшийся от Шкворня, и гранату. Мало ли что… Была у него даже мысль покараулить. Но уж слишком устал. Нервное напряжение спало, он почуял, что еще минута — и просто с ног свалится. А потому улегся в серединку, между теплыми попами отвернувшихся друг от друга баб, и провалился в сон…