Фаворит

Глава 3

Через два дня я скакал в Пламптоне.

Полиция вела следствие очень скрытно, и сэр Кресвелл также не распространялся об этом деле, так что у весов никто из жокеев не строил догадок по поводу смерти Билла Дэвидсона. Не было никаких слухов или сплетен.

Я погрузился в обычную суету скакового дня с мелкими столкновениями среди жокеев, переодевавшихся в тесной комнате, с грубыми шутками, с хохотом, с толпой мерзнущих полуодетых людей, окруживших раскаленную докрасна печурку с пылающими углями. Клем дал мне брюки, кальсоны, желтую нижнюю сорочку, свежий воротничок и нейлоновые чулки. Я разделся и надел все, что полагается для скачки. На нейлоновые чулки (как всегда, со спущенными петлями) легко скользнули мягкие, плотно обтягивающие ногу скаковые сапоги. Потом Клем вручил мне мои скаковые «цвета» – толстый шерстяной камзол в кремовую и кофейную клетку и коричневую сатиновую шапочку. Он завязал мне галстук. Я надел камзол, а шапочку натянул на шлем.

Клем спросил:

– Сегодня у вас будет только один заезд, сэр?

Он вытащил два толстых резиновых кольца из глубокого кармана своего фартука и надел их мне на запястья. Это делается, чтобы ветер не задирал рукава камзола.

– Да, – ответил я, – насколько мне известно. – Я всегда надеялся на лучшее.

– Может, одолжить седло полегче? Похоже, вы перебрали с весом.

– Нет, – сказал я. – Я хотел бы сидеть в собственном седле. Я сначала пойду с ним на весы и посмотрю, сколько у меня лишнего.

– Как вам угодно, сэр.

Я пошел в весовую с Клемом, захватив свое шестифунтовое скаковое седло с привязанными к нему подпругой и кожаными стременами. Общий вес вместе со шлемом, болтающимся где-то у меня на затылке, оказался десять стонов[1] и шесть фунтов, что было, по мнению судей, на четыре фунта больше, чем полагалось для моей лошади.

Клем взял седло, а я положил на скамейку мой шлем.

– Кажется, у меня лишний вес, Клем, – сказал я.

– Верно. – И он побежал обслужить кого-то еще.

Я, конечно, мог сбросить лишнее, взяв седло веса почтовой марки и переодевшись в шелковый свитер и «бумажные» сапоги. Но я скакал на своей собственной лошади и старался для себя самого, а моя лошадь была костлявая, и я мог натереть ей ребра слишком маленьким седлом.

Безнадежный – гнедой мерин-пятилетка – был моим новым приобретением. Через год-другой из него, судя по всему, мог получиться отличный стиплер, а пока я брал его на скачки с препятствиями для новичков, чтобы он мог приобрести опыт, в котором отчаянно нуждался. Его ненадежность как прыгуна заставила Сциллу накануне вечером упрашивать меня, чтобы я не скакал на нем на пламптонском ипподроме, где неосторожных подстерегает множество ловушек.

Сцилла попробовала обойтись без снотворного, и в невыносимом напряжении она то сердилась, то принималась умолять меня:

– Не надо, Алан! Не нужна тебе эта скачка для новичков в Пламптоне. Ты сам знаешь, твой проклятый Безнадежный действительно ненадежен! Тебя же никто не заставляет, ну зачем ты это делаешь?

– Просто мне это нравится.

– Нет на свете лошади, которой до такой степени подходило бы ее имя! – проговорила она печально.

– Научится, – сказал я, – конечно, если я дам ему возможность учиться.

– Пусть скачет кто-нибудь другой, прошу тебя!

– Какой смысл держать лошадь, если на ней станет ездить кто-то другой? Я же для того и приехал в Англию, чтобы участвовать в скачках.

– Ты убьешься. Так же как Билл. – И она стала плакать, беспомощная и обессиленная.

– Не убьюсь. А если бы Билл погиб в автомобильной катастрофе, ты бы не позволила мне водить машину? В скачках с препятствиями не больше и не меньше риска, чем в езде на автомобиле. – Я помолчал, но она продолжала плакать. – На шоссейных дорогах гибнет в тысячу раз больше людей, чем на ипподроме, – сказал я.

После этого дурацкого заявления она немного успокоилась, но язвительно указала мне на разницу в числе людей, водящих машины и участвующих в скачках.

– Считаные единицы гибнут на скачках с препятствиями, – начал я снова.

– Но Билл погиб!

– Один человек из сотни за год.

– После Рождества это уже второй.

– Да. – Я осторожно посмотрел на нее. В ее глазах еще стояли слезы. – Скажи мне, Сцилла, у него не было неприятностей последнее время?

– Почему ты спрашиваешь? – Мой вопрос поразил ее.

– Были неприятности?

– Нет, никаких.

– Он не был чем-нибудь обеспокоен? – настаивал я.

– Нет. А тебе показалось, что он был чем-то обеспокоен?

– Нет, – сказал я. И это была правда. До самого своего падения Билл оставался таким же, каким я его всегда знал, – веселым, уравновешенным, положительным. Он был счастливым обладателем красивой жены, троих очаровательных ребятишек, помещичьего дома из серого камня, порядочного состояния и лучшей в Англии лошади для скачек с препятствиями. Счастливый человек. И сколько я ни рылся в памяти, я не мог припомнить ни малейшего искажения этого образа.

– Тогда почему же ты спрашиваешь? – Сцилла посмотрела мне прямо в глаза.

Я рассказал ей, как мог осторожно, что падение Билла не было обычным несчастным случаем. Я сказал ей о проволоке и расследовании, проводимом Лоджем. Она сидела пораженная, окаменевшая.

– О нет! – воскликнула она. – Нет, нет, этого не может быть!

И теперь, в весовой на пламптонском ипподроме, я видел ее испуганное лицо. Она больше не возражала против моего участия в скачках. То, что я рассказал ей, вытеснило у нее из головы все другие мысли.

Тяжелая рука легла мне на плечо. Я хорошо знал ее. Это была рука Пита Грегори, скакового тренера, дородного мужчины примерно шести футов ростом, начинавшего уже толстеть и лысеть, но в свое время, как мне говорили, самого великого человека, когда-либо вдевавшего ногу в стремя скакового седла.

– Привет, Алан, мой мальчик, рад тебя видеть! Я уже заявил тебя с твоим гнедым на второй заезд.

– Ну как он? – спросил я.

– Порядок. Правда, еще слабо тренирован. – Безнадежный стоял в его конюшне всего месяц. – Я бы на твоем месте не стал его особенно гнать в гору на первый раз, а то он выдохнется еще до финиша. Понадобится немало времени, пока от него можно будет ждать чего-нибудь путного.

– Хорошо, – согласился я.

– Пойдем поговорим. Мне надо тебе кое-что сказать. – Он подтянул повыше ремешок от бинокля, висевшего у него на плече.

Мы вышли через ворота на скаковую дорожку и попробовали почву каблуками. Они уходили в землю на дюйм.

– Неплохо, если учесть, сколько снегу здесь стаяло две недели назад, – сказал я.

– Тебе будет мягко падать, – заявил Пит со своим примитивным юмором.

Мы поднялись до ближайшего препятствия. Сторона, где лошади приземлялись, казалась слишком податливой, но мы знали, что почва на другом конце ипподрома осушена лучше. Все было в порядке.

Внезапно Пит спросил:

– Ты видел, как грохнулся Адмирал в Мейденхеде? – Он сам, когда это случилось, был в Ирландии, покупал там лошадь и только что вернулся.

– Да. Я был примерно на десять корпусов позади него, – ответил я, глядя вдоль скаковой дорожки и стараясь сосредоточиться на том, как расположены препятствия.

– Ну?

– Что «ну»?

– Что случилось? Почему он упал? – В голосе Пита появилась настойчивость, которую трудно было ожидать при таких обстоятельствах. Я взглянул на него. В его серые, неулыбающиеся, изучающие глаза. Подчиняясь какому-то непонятному инстинкту, я притворился, что ничего не знаю.

– Просто упал, – сказал я. – Когда я брал это препятствие, Адмирал лежал на земле, а Билл под ним.

– Выходит, Адмирал неправильно взял барьер? – произнес Пит испытующе.

– Этого я не видел. Должно быть, он зацепился за верхний край барьера. – Это было достаточно близко к истине.

– А не было там чего-нибудь еще? – Глаза Пита глядели так пронзительно, словно старались проникнуть в мой мозг.

– О чем это ты? – Я уклонился от прямого ответа.

– Да так. – Его напряженное ожидание исчезло. – Ну, если ты ничего не видел…

Мы повернули назад. Мне было неприятно, что я не сказал Питу правды. Но уж слишком настойчивым и настороженным он выглядел. Конечно, я был убежден, что Пит не такой человек, чтобы рискнуть искалечить лошадь, а уж тем более собственного друга, но почему он так явно обрадовался, когда поверил в то, что я ничего не заметил?

Я решил было спросить его, что он думает по этому поводу, а потом рассказать ему все как было, когда он вдруг заговорил:

– Ты не собираешься участвовать в любительской скачке, Алан? – Он стал таким, как всегда, насмешливым и улыбающимся.

– Не собираюсь, – ответил я. – Послушай, Пит…

Но он прервал меня:

– Дней пять-шесть тому назад в мою конюшню поставили лошадь. Записали на сегодня. Гнедой жеребец, славное животное, на мой взгляд. Его привели из маленькой конюшни откуда-то с запада, и его новый владелец очень хочет, чтобы лошадь сегодня участвовала в скачках. Я пробовал тебе звонить сегодня утром, но ты уже ушел.

– Как его зовут? – спросил я, так как знал, что подобные предисловия были у Пита способом втянуть меня в какую-нибудь авантюру.

– Поднебесный.

– Не слыхал о таком. Что он натворил?

– Да ничего особенного. Конечно, он еще молодой…

– Ну, выкладывай, что он сделал?

Пит вздохнул и сдался.

– Он скакал только два раза в Девоне, прошлой осенью. Он не упал, но… оба раза сбросил наездника. Вообще-то, он неплохо прыгал у меня через учебное препятствие сегодня утром. Я думаю, ты легко с ним сладишь, а сейчас это главное.

– Пит, мне не хочется тебе отказывать… – начал я.

– А его владелица так надеялась, что ты согласишься скакать на нем! Это ее первая лошадь, и наездник должен первый раз выступать в новой, с иголочки, форме. Она так нервничает! Я сказал, что попрошу тебя…

– Нет, не думаю… – начал я опять.

– Ну поговори с ней, по крайней мере, – сказал Пит.

– Ты же понимаешь, что, если я поговорю с ней, мне будет гораздо труднее отказаться.

Пит этого не отрицал.

– Опять какая-нибудь бедная старая дама, которая должна навсегда лечь в больницу и хочет получить последнее удовольствие перед своим печальным концом? – спросил я.

Это была трогательная история, с помощью которой Пит незадолго до этого убедил меня скакать на лошади, которая мне предельно не понравилась. Старую даму я часто видел после этого на скачках. Очевидно, больница и печальный конец все еще дожидались ее.

– Нет, это совсем не бедная старая дама, – заверил меня Пит.

Мы подошли к загону, и Пит, оглядевшись, кивнул кому-то. Краем глаза я увидел, что к нам приближается женщина. Теперь, не совершив непростительной грубости, удирать было уже поздно. У меня хватило времени только шепотом от всего сердца выругать Пита, прежде чем я обернулся и был представлен новой владелице гнедого жеребца Поднебесного, мастера сбрасывать наездника.

– Мисс Эллери-Пенн, это Алан Йорк, – представил меня Пит.

Я погиб прежде, чем она успела произнести хоть слово. Первое, что я сказал, было:

– Я буду счастлив скакать на вашей лошади.

Пит откровенно смеялся надо мной.

Это была красавица. У нее были правильные черты лица, чудесная кожа, смеющиеся серые глаза, блестящие черные волосы, ниспадавшие почти до плеч. И она привыкла производить впечатление. Но разве она была виновата в этом?

Пит сказал:

– Тогда порядок. Я заявляю тебя на любительскую. Это будет четвертый заезд. Форму я передам Клему.

И он пошел к весовой.

– Я так рада, что вы согласились скакать на моей лошади, – сказала девушка. Она говорила неторопливо, низким голосом. – Мне подарили ее ко дню рождения. Вечная проблема – подарки ко дню рождения, правда? Мой дядя Джордж – прелестный человек, но немножко со странностями – поместил объявление в «Таймс», что купит скаковую лошадь. Тетя говорит, что он получил пятьдесят предложений и купил именно эту, потому что ему понравилось ее имя. Он сказал, что мне будет забавнее получить ко дню рождения лошадь вместо традиционного жемчужного ожерелья.

– Ваш дядя Джордж – очаровательный человек!

– Да, но жить с ним трудновато. – У нее была особая манера повышать голос на последних словах каждой фразы так, что эта фраза звучала вопросительно. Как будто к каждому своему замечанию она добавляла: вы не согласны?

– А вы живете вместе с ним? – спросил я.

– Ну да. Мои родители разошлись в незапамятные времена, ну, разлетелись в разные стороны и все такое.

– Простите.

– Не нужно никаких соболезнований. Я совершенно не помню ни отца, ни мать. Образно выражаясь, они подкинули меня к дверям дяди Джорджа в нежном возрасте – двух лет от роду.

– Дядя Джордж хорошо выполнил свою задачу, – сказал я, глядя на девушку с откровенным восхищением.

Она приняла это без всякой неловкости, как нечто само собой разумеющееся.

– Вернее, тетя Дэб. Она чуточку практичнее. А вообще они оба очаровательны.

– Они здесь сегодня? – спросил я.

– Нет, – ответила мисс Эллери-Пенн. – Дядя Джордж заявил, что, если уж он дал мне путевку в новый чудесный мир, сплошь населенный отважными и очаровательными молодыми людьми, не нужно, чтобы под ногами путались какие-то старые родичи.

– Я с каждой минутой все больше люблю дядю Джорджа, – сказал я.

Мисс Эллери-Пенн одарила меня божественной улыбкой, которая, впрочем, ничего не обещала.

– Вы видели моего Поднебесного? Правда, симпатичный? – спросила она.

– Не видел. И боюсь, что пять минут тому назад я и не подозревал о его существовании. Как случилось, что ваш дядя послал его в конюшню Грегори? Выбрал первую попавшуюся?

Она засмеялась.

– Не думаю, чтобы дядя действовал наугад. Он выбрал конюшню вполне сознательно. Он сказал, что, если Поднебесный попадет сюда, я смогу заполучить в качестве жокея майора Дэвидсона. – Она нахмурилась. – Дядя был потрясен, когда прочел в понедельник в газете, что майор Дэвидсон разбился.

– Он знал его? – спросил я, просто чтобы что-то сказать, любуясь пленительным изгибом уголков ее алого рта.

– Нет, я думаю, что он не знал его лично. Вероятно, он знал его отца. Мне кажется, он знал отцов всех молодых людей на свете. Он сказал только: «Боже милостивый, майор Дэвидсон умер!» Но он не слышал, как я и тетя Дэб четыре раза просили его передать мармелад.

– И это все?

– Да, а почему вы спрашиваете? – проговорила мисс Эллери-Пенн с любопытством.

– Да ничего особенного, – ответил я. – Мы были большими друзьями с Биллом Дэвидсоном.

Она кивнула:

– А, понимаю. – Помолчала. – Но что я должна теперь делать в новой для меня роли владелицы скаковой лошади? Мне не очень хочется в первый же день совершить какой-нибудь нелепый промах. Буду благодарна вам за советы или замечания, мистер Йорк.

– Меня зовут Алан, – сказал я.

Она поглядела на меня оценивающим взглядом. Это лучше всяких слов сказало мне, что, несмотря на свою молодость, она уже научилась защищаться от навязчивых знаков внимания и не вступать во взаимоотношения с незнакомыми людьми.

Наконец она улыбнулась и сказала:

– Меня зовут Кэт.

Она удостоила меня своим именем, словно подарком, который я с удовольствием принял.

– Что вы знаете о скачках? – спросил я.

– Абсолютно ничего. В жизни не была на ипподроме.

– Вы сами ездите верхом?

– Ни разу не пробовала.

– Наверно, ваш дядя Джордж любит лошадей? Может быть, он охотник?

– Дядя Джордж абсолютно равнодушен к лошадям. Он как-то пошутил, что у лошади один конец кусается, а другой лягается. А что касается охоты, он говорит, что у него есть более привлекательное занятие, чем носиться зимой по замерзшим болотам за каким-то хвостатым млекопитающим, испытывая при этом страшные неудобства.

Я засмеялся:

– Может быть, ваш дядя играет в тотализатор? Делает ставки в букмекерских конторах, не появляясь на ипподроме?

– Все знают, что дядя Джордж в день финала кубка по футболу спросил, кто выиграл дерби.

– При чем же тогда Поднебесный?

– Чтобы расширить мой горизонт, как сказал дядя Джордж. Мое воспитание шло обычным чередом: училась в закрытой школе, окончила школу, путешествовала по Европе под самым строгим присмотром. Дядя Джордж говорит, что нужно, чтобы из моего носа выветрился запах музеев.

– И он подарил вам скаковую лошадь, когда вам исполнился двадцать один год? – спросил я самым деловым тоном.

– Да, – ответила она и пристально поглядела на меня.

Я улыбнулся. На этот раз мне удалось преодолеть поставленный ею барьер.

– Как владелице лошади, вам не придется делать ничего особенного, – сказал я, – надо только пойти перед началом заезда вон к тем конюшням и посмотреть, как ее будут седлать. Потом вы вместе с Питом пройдете в паддок и будете там стоять и отпускать ничего не значащие замечания насчет погоды до тех пор, пока не подойду я. Потом я сяду на лошадь и отправлюсь на старт.

– А что мне делать, если мой Поднебесный выиграет заезд?

– А вы надеетесь, что он выиграет? – спросил я. Я не был уверен, что она хоть что-нибудь знает о своей лошади.

– Мистер Грегори сказал, что Поднебесный выиграет.

Я почувствовал облегчение. Мне не хотелось ее разочаровывать.

– Мы будем знать о нем гораздо больше после заезда. Но если он придет в числе первых трех, его будут расседлывать вон там – напротив весовой. Если нет – вы найдете нас тут, на траве.

Близилось начало первого заезда. Я проводил прелестную мисс Эллери-Пенн к трибунам и, исполняя план дяди Джорджа, познакомил ее с несколькими отважными и очаровательными молодыми людьми. К несчастью, я понял, что, когда я вернусь со скачки для новичков, я буду в глазах мисс Эллери-Пенн уже только одним из тех, которые «тоже скачут».

Я наблюдал, как юная мисс взяла в плен группу моих друзей. Она была такая веселая, такая живая.

Мне казалось, что внутри у нее пылает скрытый неугасимый огонь и тепло от него прорывается наружу только в ее удивленном низком голосе. «Кэт должна остаться привлекательной и в пожилом возрасте», – подумал я неожиданно, и мне пришло в голову, что, если бы Сцилла обладала этой бьющей через край жизненной силой, а не своей кроткой, уступчивой красотой, подозрения инспектора Лоджа могли бы оказаться близки к истине.

После того как мы посмотрели первый заезд, я предоставил Кэт решать, кому из ее новых знакомых она окажет честь угостить ее кофе, а сам пошел взвеситься перед заездом молодняка. Обернувшись на ходу, я увидел, что она направилась к бару, сопровождаемая хвостом из поклонников, будто комета. Сверкающая, зачаровывающая комета.

В первый раз в жизни я пожалел, что должен участвовать в заезде.