Феномен

Глава 1

Я точно узнал — у меня рак. Это конец! Я призвал все свое мужество и силу воли, внушая себе, что совершенно здоров. Это было единственное лекарство. Внушал до отупения, но рак оказался сильнее моей скудной психотерапии. Я худел, слабел… Последнее что видел — это распахнутое окно и хлопья падающего снега. Дышать стало тяжело, сознание по крупицам угасало, мозг холодел, и я понял — это смерть. И не было уже ни сил, ни желания противиться ничему. Не буду утверждать, что я умер, а если и умер, то не знаю сколько времени был мертвым.

Из небытия меня вернуло веселое щебетание птиц. Открыл глаза и не поверил себе: лежу на траве, тепло, цветочки разные, и запах лесной, бодрящий. За белесой тучкой просвечивает диск солнца. Из зимы попал в лето. А в теле по-прежнему слабость. Но необычная обстановка мобилизовала скрытые резерва организма и силы нашлись. Я сел и огляделся. Похоже на парк. Сосны, березы — это понятно, но непонятно откуда в Забайкалье взялись дубы и клены. Увидел спокойный ручеек и, что поразительно — рыбки плавали. Я поднялся. Слегка кружилась голова. Откуда-то слышались голоса. Но не могу же я в трусах и майке, к тому же и босиком показаться на людях. Однако любопытство погнало вперед. Скоро в просветах деревьев увидел молодых людей, гонявших на лужайке полосатый мяч. И не понял, что это за игра: и ногами, и руками, и головой. А посреди поля желтый столб с огромным шаром наверху. Игра, видимо, интересная, потому что было много задора и веселья. Все игроки стройные, загорелые, и одеты как-то не по-нашему: девушки в коротеньких платьицах, сарафанчиках, одни с аккуратными прическами, другие с волосами до пояса, перехваченными обручами. Парни вроде как в шортах, рубашки навыпуск с топорщившимися кружевными крылышками вместо рукавов. Наряды красочные, яркие, но не кричащие. В основном преобладал приятный, удивительной насыщенности, голубой цвет. Я невольно залюбовался акробатическими прыжками и бегом игроков. Когда мяч полетел в мою сторону, я пригнулся и спрятался в кустах. Потом отступил и пошел дальше. И чувствую слабость, силы уходили с каждым шагом. Так можно упасть и больше не встать. И неожиданно наткнулся на молодую женщину в синем одеянии и мужчину в оранжевой накидке с блестками. Ну, будто артисты с арены цирка. Держась за руки, они сидели на большом пуфе и улыбались друг другу. Мне некуда было деваться.

— Тебе нравится быть худым? — удивленно взглянула на меня женщина.

— Устал? — сочувственно спросил мужчина и подвинулся, давая мне возможность присесть. — Отдохни.

Надо бы поговорить с ними, но я ужасно растерялся, и какой-то безотчетный страх погнал дальше. Я злился на себя и хотел уже повернуть обратно, но увидел семенившего мне навстречу опрятного старичка в широкополой шляпе. Вообще, странные у этих людей наряды. Я остановился и уже раскрыл рот, чтобы задать старичку пару вопросов, но пока соображал с чего начать, тот прошествовал мимо. Я чуть не заплакал. А потом гляжу — рядом стоит курносый мальчишка лет двенадцати. Уж перед ним-то я не сробел:

— Послушай, мальчик, у меня что-то память отшибло. Где я нахожусь?

— В парке Шебико. В Чите. А ты сильно страдаешь? Нет аппетита?

Я был далек от мысли, что попал после смерти в рай, я в своем родном городе среди живых людей. И чудовищная догадка пронзила мозг: уж не в будущее ли я перенесся? Это фантастика, но другого объяснения нет, в загробный мир я не верю.

— Какой сейчас год? — спросил я и сжался, сердечко замерло.

— Триста девяносто первый.

Я должен был упасть, однако чудом устоял:

— Ты хочешь сказать: две тысячи триста девяносто первый?

— Да. У тебя что — совсем память отшибло?

Боже, что в мире делается!!! Четыре века прошло! Мне стало дурно и я в изнеможении опустился на траву. Скрытый запас энергии организма истощился, а тут еще такая психологическая нагрузка. Последним усилием воли я удерживал сознание, боясь что каждую секунду могу отключиться навсегда. А ведь в двадцать четвертом веке наверняка умеют излечивать рак.

— Я сильно болен, — простонал я. — Умираю.

Мальчик испугано склонился надо мной, пощупал лоб, потом отпрянул и побежал. Издалека раздался его голос: «Не умирай. Я быстро!». Не знаю, сколько времени прошло. Я, казалось, не дышал, ничего вокруг не видел и не слышал, но почему-то запомнил озабоченные мужские и женские лица, потом почувствовал легкое убаюкивающее покачивание и одновременно на голову и грудь легли прохладные эластичные ленты. Хотел сказать, что у меня рак, и сделал для этого невероятное усилие, но ничего не мог сообщить — опять провалился в небытие.

Очнулся я при слабом матово-зеленом освещении: казалось, светился сам воздух. Ничего отвлекающего, на чем можно было бы остановить взгляд. Мысль работала четко и ясно. И, главное, чувствую бодрость, мускулы налиты силой, а аппетит — прямо волчий. Чудеса, иначе не скажешь. Немало я прочел книг о путешествиях во времени, и каждый фантаст представлял будущее по-своему. Тут тебе и интеллектуальные роботы, и межзвездные корабли, и всякие замысловатые штучки. Посмотрим, посмотрим. А уж не сон ли это? И верилось мне и не верилось, ведь я отлично знал, что такого быть не может.

Откуда-то выплыла миловидная женщина и справилась о моем самочувствии.

— Отличное! — бойко ответил я.

— Тогда встань и пройдись.

Я поднялся, зачем-то пощупал на себе гладкое, будто льющееся белье и прошелся взад-вперед, удивляясь неожиданному появлению в палате обстановки и пришторенного окна. А может это и не больница, а что-то вроде станции скорой помощи. Для них, наверное, рак или тот же СПИД, все равно, что для нас насморк. Женщина внимательно проследила за моей походкой и объявила, что я свободен. Хоть бы поинтересовалась, кто я и откуда? И накормить бы не мешало. Куда же теперь идти?

— Вы больных регистрируете? — осторожно спросил я.

— Мы? — переспросила она. — Не понимаю, что тебе еще нужно?

Интересно, все обращаются ко мне на «ты». Может у них принято так. И я тоже перешел на «ты».

— Почему ты меня ни о чем не спрашиваешь? Фамилия там …

— Зачем? Ведь ты здоров. А случай с тобой исключительно редкий. Рак — такая старинная болезнь.

— Так я и сам из старины. Из двадцатого века к вам пожаловал.

— Молодец, — усмехнулась женщина, — к нам из прошлого еще никто не поступал. Ты первый.

Я понял, что она тактично дает понять, чтобы я не завирался. Ладно, не буду пока настаивать, мое заявление неубедительно и доказательств нет. Женщина пожелала мне бодрого настроения и приятных сновидений, показала где выход и с улыбкой удалилась. Я скинул больничное белье, надел измятые трусы и такую же майку, на которой, к стыду своему, заметил дырочку, и конечно же на видном месте, и босиком пошлепал по просторному коридору. Все хорошо, я живой и здоровый, но какая-то бестолковщина. Хоть бы одежонку дали, на улицу стыдно выйти. Да и куда идти? И тут увидел знакомого курносого мальчишку. Он ждал меня. Ох, как я обрадовался!

— Здравствуй! Как тебя зовут?

— Афиноген, — с достоинством ответил он. — Ты выздоровел?

— Спасибо тебе, Афиноген, выздоровел.

— Тогда до свидания.

— Постой! — испугался я, пытаясь его задержать. — Как ты находишь мой спортивно-гимнастический костюм? Нормальный?

— Смешной костюм.

— А заменить его на другой нельзя?

— Ты откуда взялся, что такие бестолковые вопросы задаешь?

— Это моя тайна. Я тебе первому открою ее.

И все как есть рассказал. Думал, что Афиноген удивится, а он пренебрежительно выпятил губы:

— Твой рассказ выдумка. Человек еще не умеет переноситься во времени.

— А к звездам летаете? — не удержался я, хотя и был огорчен ответом.

— Нет. Кто же туда на ракете полетит. Амеба быстрее до Луны доберется. Другие, неракетные принципы ищут. Пространство будут искривлять.

— Понятно. Жаль, что не веришь мне, но я говорю правду. И все-таки, друг Афиногеша, заменить бы костюм, а?

— Ладно, пошли.

Точно уличенный во лжи, я виновато поплелся за мальчишкой. Раз мне даже дети не верят, то что говорить о взрослых.

Вышли на улицу, будто покрытую зеленым паласом — такая коротенькая густая травка. В орнаментах клумб цвели тюльпаны, розы, гладиолусы, плескались, журчали фонтанчики. Возились дети. Шли парни и девушки, мужчины и женщины, нарядные и стройные, веселые и довольные. Некоторые слегка косились на меня, то ли из-за того, что я невероятно худ, то ли их привлекал мой «смешной» костюм. Дома необычных форм и, на мой взгляд с архитектурными излишествами, но прямо-таки как воздушные, до того на вид легкие. Встречались и простые здания в виде цилиндров или параллелепипедов этажей в сорок. Очень красивые. А вот машин не было. Афиноген остановился у декоративного барьерчика со множеством резеток-цветов и что-то сказал в одну из них. Тотчас к нам подплыл двухместный вагончик. Мы сели в него, спустились вниз, в тоннель и стремительно понеслись по нему. Ехали то с ускорением, то тело теряло в весе и я не заметил, как очутились опять на земле. Пройдя метров сто по аллее парка, свернули в павильон, где размещалось ателье.

Молодой человек с шикарными гусарскими усами будто ждал нас, обрадовался и предложил мне массу фасонов одежды. Я выбрал самое простое: серые брюки и такую же рубашку с карманами на груди. Заодно заказал и новые трусы с майкой. Мерка с меня была уже автоматически снята на расстоянии. Минуты через три я получил готовый заказ. Обувь делали тут же. Усатый молодой человек как-то виновато предложил мне готовые, почти новые туфли, проворчав, что народ нынче совсем обнаглел, бросает добротную обувь почему-то у них, когда для этого специальные пункты сдачи имеются. Я подобрал себе легкие, изящные туфли, мягкие, просто прелесть. А старые трусы и майку решил взять с собой на память. При переодевании беспокоила мысль, как буду рассчитываться? И не убежал бы Афиноген. Но он молодец, ждал меня.

— Афиногеша, ты уж извини, но в карманах ни копейки. В долг беру, хорошо? А заодно уж… четыре века во рту крошки не было. Перекусить бы?

Впервые мальчишка посмотрел на меня с доверием:

— Ты и впрямь как из старины.

Летняя столовая была неподалеку. Под тонким, фильтрующим солнечный свет навесом прямо на земле, в смысле на траве… короче, это был сад или парк с разбросанными среди зелени и цветов столами, столиками, стульчиками и скамейками. Слышалась успокаивающая музыка. На сферических витринах, вмонтированных то в скалу, то в крону дерева, стояли горячие и холодные супы, всевозможные мясные и рыбные блюда, закуски, выпечка, фрукты. Все! И посуда красивая, каждое блюдо оформлено с выдумкой. Такого изобилия и во сне не увидишь. И что удивительно — никакой очереди, всюду свободные места. Невольно подумалось, что вся эта белково-витаминная вкуснятина не съедается, может даже идет на выброс. Но оказывается (это я узнал позже) блюда находятся в замкнутом пространстве, в котором почти нет времени, поэтому в таком пространстве все химические и физические процессы практически остановлены, значит любые продукты всегда наисвежайшие: помидор только что снят с куста, из вечно горячего бифштекса брызжет сок, напиток шипит и пенится. И нет разницы сколько времени прошло, час, месяц или целый год. Правда, было некоторое неудобство в получении заказа: надо шифр набрать, а потом ждать тридцать шесть секунд, пока блюда не пропутешествуют по разным шлюзам и каналам. Ну это я уже придираюсь, такой общепит, к тому же и бесплатный, меня вполне устраивал. Я взял горяченькие сибирские пельмени, индейку, которую ни разу в жизни не пробовал, и омара для пробы взял, и севрюгу копченую, и еще что-то вкусное на вид. Уже сыт, уже некуда толкать, а все то хочется и грибочков отведать, и арбуза поесть, и землянику вкусить. Афиноген съел порцию мороженого, грыз орехи и все чаще поглядывал на часы. Неужели пришла пора расставаться.

— Где мне жить? — спросил я.

— Не знаю. Ты совсем беспомощный человек. Пойдем к нам, дядя Тока тебе поможет.

Опять небольшое подземное путешествие и мы очутились перед аккуратным домиком, на плоской крыше которого разместилась оранжерея. Рядом обособленно торчало кривое дерево с гнездом аиста. Афиноген пропустил меня вперед. В комнатах не было привычной нам мебели. Интерьер скромный, некое подобие дивана незаметно переходило в нечто деревянное и металлическое, похожее на секретер и опять переходящее через угол во что-то мягкое, утопленное в нише. Между двумя статуэтками непонятная загогулина с мерцающими цифрами. В одной из комнат во всю стену картина Шишкина «Утро в сосновом бору», да как живая, будто и нет стены. И запах лесной. Каждая травинка, каждая иголочка хвои как натуральные, а медвежата просто на мгновение застыли. А внизу, дополняя картину, возились два настоящих забавных хомячка. Людей в доме не было.

— Дядя Тока, наверное, там сидит, — сказал Афиноген и нажал выпуклость на стене. Образовался широкий проем и одновременно послушалась грустная, девичья песня. А за проемом было пространство, синее небо и водная гладь реки. Пахнуло прохладой. Метрах в трех от нас скользила лодка, улыбающийся парень налегал на весла и влюблено смотрел на сидящую перед ним девушку с венком на голове. Девушка пела… Афиноген пошлепал прямо по воде, прошел мимо лодки и, подозрительно быстро дойдя до середины реки, внезапно растворился. Я стоял болван болваном, у ног плескалась вода, лодка разворачивалась ко мне носом. Прямо перед лицом пролетела какая-то птица. Я отшатнулся. И вдруг появилась лошадь, везшая огромный стог свежескошенного сена. Приятный душистый запах так и ударил в нос. Рядом вышагивал бородатый мужик в подпоясанной рубахе. А из сена неожиданно вышел Афиноген и вместе с ним круглолицый мужчина средних лет. Я ошалел, не знаю что и подумать.

— А, — засмеялся Афиноген, — ведь в двадцатом веке были эти ящики, как их… телевизоры. Здесь тоже самое, только большое и объемное, можно смотреть сбоку и сзади, и если хочешь — изнутри. Ну, знакомьтесь, а я побежал.

Тока возбужденно заходил взад-вперед. Невысокого роста, пухленький и весь какой-то кругленький, с топорщившимися на голове короткими волосенками, он был подвижный и упругий, как мячик. Остановившись напротив меня, он недоверчиво спросил:

— Ты серьезно из того убийственного века?

— Представь себе, из того. Но почему убийственного? Это был атомный век, век электроники…

— Но в основном-то вы там дрались. Две мировые войны устроили, а сколько помельче! Ты тоже был солдатом?

— Был.

— Неужели убивал? — Тока посмотрел на мои руки, будто они в крови.

— Нет, я просто служил в армии в мирное время — это почетная обязанность.

— Странная обязанность. Да что я к человеку привязался, если уж такая эпоха была. Прости, друг, — Тока передвинул рычажок на панельке: секретер свернулся, диван раздвоился и образовался уютный уголок:

— Сядь, пожалуйста, я с удовольствием выслушаю тебя.

Я подробно рассказал о своем загадочном появлении. Тока задумчиво теребил пальцами подбородок:

— Да-а. Такого в истории еще не было, не считая, конечно, паландриков. Но они спят не больше двухсот лет и все на учете. А само собой перенестись через четыреста лет без подготовки, без техники… затрудняюсь сказать. Никто не поверит.

— А ученые?

— Им факты нужны.

— Так я сам факт. Живой, притом.

— Ты-то факт, но подтверждающих фактов нет.

Узнав, что я слесарь-газовик, Тока нахмурился и сказал, что специальности у меня вообще нет, поэтому с жильем будет туго. Естественно, у меня к Токе было много вопросов. Мы долго сидели, и я все спрашивал и спрашивал. Ну, об этом отдельный рассказ. Скажу лишь о главном, что порадовало: разоружение хоть и со скрипом, но все-таки состоялось, начали с малых ядерных зарядов и добрались до межконтинентальных ракет — все уничтожили. Постепенно взялись и за обычное вооружение, пока на планете ни одного танка, ни одной пушки не осталось. А потом и автоматы с пистолетами переплавили. И прекрасно обходились без армий. Случались, конечно, крупные международные конфликты, да много ли кулаками навоюешь. И еще, не менее главное — природу уберегли. Земной шар окутывает чистая атмосфера.

Нашу беседу прервал Афиноген. Он откуда-то притащил огромную, в свой рост, куклу, в точности похожую на него и в такой же одежде, пожелал нам приятной беседы и вместе с куклой пошел спать. А мы все сидели, говорили, живали хариусов домашнего копчения и запивали солоноватым зеленым чаем. была поздняя ночь, а на улице достаточно светло. Я поинтересовался: почему не темнеет?

— Это Лунета, — сладко зевнул Тока. — Система зеркал в космосе. Давай спать Александр. Я нарушаю режим. Какой ты воздух любишь? Морской, горный, степной?

— Люблю запах хвои.

Я вошел в свою спальню. Сразу запахло хвоей. Очень хотелось спать, но заснуть долго не мог, уж очень в необычном положении оказался. И почему именно я? Есть какая-то причина. И я чувствовал, что откроется и свершится нечто потрясающее, такое, что даже для фантастики будет невероятным. А пока нужно было думать о своем месте в новой жизни.

Утром Тока и Афиноген старательно и добросовестно делали гимнастику, и было видно, что они получают от этого удовольствие. Я сроду гимнастикой не занимался, а тут без лишних слов присоединился к ним. После зарядки плавали наперегонки в домашнем бассейне, и я всегда был на последнем месте. Вкусно позавтракали. Афиноген сразу, кряхтя от натуги, куда-то потащился со своей куклой. Мне почему-то стало смешно. Тока хотел остановить мальчишку, но со словами: «А, пусть», безнадежно махнул рукой и стал мне показывать свой микровольер, где уживались и кролик, и белка, и суслик, не говоря уж о кошке и собаке. Тока называл каждое животное по имени и улыбался. Потом не на шутку встревожился долгим отсутствием аиста. Приятный и забавный человек, я бы с радостью согласился жить у него. Похоже, что он неженат, и я набрался наглости спросить его об этом.

— Я семейный, — ответил он, и взгляд его потускнел. — Меня считают неполноценным человеком. Они вида не подают, но я-то вижу. Моя Серафима все свободное время проводит на работе. А вчера уехала в Шанхай выращивать птерозавра — вымершего летающего ящера. Я не обижаюсь, это ее работа, ее увлечение. А сын наш сейчас в Австралии, это по школьной программе путешествие. Ты посмотри на моего племянничка Афиногена. Шалопай. Его класс на экскурсии на подводный вулкан в Атлантике, а он сбежал, пользуясь тем, что папка с мамкой легли на полторы недели в радиоку — тоже захотели видеть мир в радиоволнах. Мода такая пошла. Я считаю это лишним, довольствуйся теми чувствами, которые получил от природы. И на старинные имена давно уже мода. Жену мою Серафимой зовут, ее сестру — Ярославной. А я — Харлампий, но отзываюсь на Току, это по первым словам фамилии Токарев. Вот такие дети мы и есть.

Я думал, что люди будущего будут разговаривать таким заумным языком, употреблять такие заковыристые обороты речи, что сразу их и не поймешь. А в действительности, язык их чрезвычайно прост и понятен. Приятно слушать. И притом я, как дитя своего времени, рассказываю по-своему, рассказываю так, как все воспринимал.

Тока привел меня в яйцеобразное желтое здание без окон, в моем понимании — домоуправление. Без людей. И велел вслух сказать основное о себе и о том районе, где бы я хотел жить. Я, наверное, лепетал не то что надо, но невидимый администратор все лишнее отбросил и выдал адрес.

Это был старинный двенадцатиэтажный дом из силикатного кирпича. Помню, их только начали строить при мне с так называемой улучшенной планировкой. Всякий стремился попасть туда, но устраивалось в основном начальство. Трехкомнатная квартира, лоджия, балкон. Тока по-хозяйски прошелся по комнатам, заглянул в туалет, потоптался на балконе и вышел оттуда с виноватым видом:

— Я предупреждал тебя, что с жильем будет туго. Так что не обижайся, но холостым неспециалистам дают только такие паршивые квартирки. В «горах» и «на лугу» тут не поспишь. Даже сокопровода нет, зато вода — родниковая.

А по мне эта квартира была шик-модерн. Тока объяснил, как пользоваться видофоном, после чего проделал определенную комбинацию с кнопками. В воздухе возникло изображение девушки с длинными косами, она будто пожаловала в гости. Тока сказал, что изображение можно уменьшить или увеличить и продемонстрировал увеличение, пока голова девушки не заняла всю комнату.

— Я балуюсь, — захихикал он и уменьшил девушку до натуральной величины. — Здравствуй, красивая! Нам нужна мебель.

— Пожалуйста, выбирайте. И больше не балуйтесь.

Перед нами поплыли образцы диковинной мебели. Я не стал выбирать, попросил обыкновенный платяной шкаф, диван, стол — все то, что напоминало бы мне старую комнату в коммуналке. Даже табуретку на кухню заказал. Пришлось для этого эскиз нарисовать.

— Задали вы нам задачку, — улыбнулась девушка. — Придется подождать не меньше часа.

— С ума сойти, так долго, — проворчал Тока и, пообещав мне позвонить, направился к выходу.

— Минуточку, — остановил я его. — Мебель тоже бесплатно?

— Как бесплатно? Э.… Ну, разумеется.

— Так у вас вообще денег нет?

— Деньги — это, собственно, не деньги. Это кайки, такие билетики. У нас, как ты говоришь, первые необходимости бесплатные: питание, одежонка, жилье, транспорт, да много чего. А есть еще и другие необходимости, ой сколько их! Кайки нужны, Александр. Каечки текут, как у вас и денежки текли. Ты уж отпусти меня, опаздываю. Мебель жди.

Минуя лифт, Тока по ступенькам сбежал вниз. Я вышел на балкон, вернулся, прошелся по комнатам. Посуды на кухне не было, холодную родниковую водичку попил прямо из крана и спустился на улицу. Играли дети, поодаль на площадке гоняли мяч взрослые, шумели и галдели зрители. Я гулял, удивляясь отсутствию машин и асфальта, куда ни сунься — всюду нежная травка и малюсенькие белые цветочки. Воздух чистый, как после дождя. Сидел на скамейке, ждал свою мебель. Интересно, на чем ее привезут? Когда третий по счету прохожий участливо справился о моем здоровье и самочувствии, пошел домой. Стало скучно и грустно.

Глава 2

И тут ко мне постучали. Вошел довольно симпатичный молодой человек в светлом полосатом костюме и небрежно повязанным галстуком. Он был явно взволнован, волнистые волосы слегка взлохмачены, а в глазах — озорной блеск.

— Будем знакомы! — он протянул руку. — Владимир.

Рукопожатие его было энергичным и долгим. Он восторженно и как-то изучающее глядел на меня:

— Шура, я все о тебе знаю от Токи. Очень здорово! Будем вместе работать.

Я был удивлен и обрадован:

— Где это работать и кем? У меня нет специальности.

— Зато есть голова. Будем решать проблему перемещения тел в пространстве и во времени. Ведь ты же переместился во времени. Это колоссальный эксперимент!

— А кто его поставил?

— Шура, честно говорю, не знаю. Но это прекрасно — узнаем. Ты, как подарок к нам с неба свалился.

— Ты веришь мне на слово?

— Даже и без слова верю. У меня предчувствие было, я ждал тебя.

— Может, я кому-то насолил, кто-то от меня избавиться хотел?

— Не валяй дурака! — вскрикнул Владимир и прикусил губу. — Я правильно про дурака сказал? Вы же так говорили.

Я понял, что Владимир хочет старинными выражениями как бы приблизить меня к моему времени. Он и костюм этот, чересчур старомодный для двадцать четвертого века, специально для меня надел. Галстук не мог правильно повязать. Я признательно улыбнулся, но тут же погасил улыбку:

— Говоришь, будем вместе работать. Ведь смешно, какой с меня прок?

— Подучу тебя.… Конечно, кое-чего ты не знаешь…

— Да я вообще ничего не знаю, разве что закон Архимеда да о пифагоровых штанах помню.

— От тебя знаний и не требуется. Просто ты будешь особым лаборантом. Главное, дорогой мой Шура, именно ты должен постичь тайну перемещения во времени, ты феномен, каких на Земле еще не было, — Владимир поднял палец. — Фе-но-мен! И в этом ты убедишься сам. А пока не будем шум поднимать, будем потихонечку жить и работать. Не думай, что мы умнее вас, нет, мы просто знаем немного больше того, чего знали вы. Привыкай к тому, что ты — наш современник. Договорились?

— Ты здорово все объяснил, только упрощаешь сильно.

— А зачем усложнять и заумничать. Я тебе просто друг, кореш. Давай сразу и начнем. Для начало нужно найти то место, на котором ты объявился у нас. Как настроение? Есть, пить не хочешь? Тогда в дорогу!

— Я мебель жду.

— Это разве дело — ждать? В дорогу.

Мы облазили весь парк, пока я, наконец, не сориентировался и не нашел то место возле ручья, на котором проснулся. Владимир внимательно обследовал все вокруг и сказал, что очень важно знать здесь ли стоял мой дом, и попросил меня залезть на дерево и осмотреться. Я полез на высокий тополь. И Владимир полез следом за мной для страховки. Наступай, говорит, мне на плечи и на голову. И я наступал, приходилось и на голову. Вскарабкался на самую вершину. Пятиэтажка, в которой я когда-то жил, находилась в нагорной части города и обзор оттуда был хорошим. Таким образом, я будто бы оказался на крыше своего дома. Увидел Читу и не узнал ее. Сплошная зелень, из которой вынырнули и замерли белые, розовые и голубые строения. Вон знакомая излучина Ингоды, а элеватора на ее берегу нет. А вон и озеро Кенон, здания ГРЭСа на берегу тоже нет. Зато пустыри на запад от озера застроены до самого горного хребта. Трубчатая телевизионная антенна тоже исчезла. Титовская сопка и волнистая линия лесистых гор левее сопки были видны точно так, как из окна моей комнатушки. Значит, в пространстве я не переместился. Ну, может, пол-километра туда-сюда. Владимир был недоволен, такая точность его не устраивала. Он предложил поехать в свой институт в Атамановку. Я думал, что поедем на машинах, но транспорт оказался презабавным. Сначала подземкой мы прибыли в район бывшего Соснового бора, его еще почему-то называли «страной дураков». Две широченные прямые магистрали убегали вдаль, то пронзая склоны сопок, то повисая в воздухе между ними. Бесшумно мчались машины, изящные, обтекаемые, они будто летели.

— Это обыкновенные железяки, — кивнул Владимир на дорогу. — А мы поедем на мышонках.

За столиком в зарослях тальника сидела молодящаяся старушка и передвигала фишки на красочной карте. Владимир достал синий билетик и заказал двух мышонков. К нам подбежала пара диковинных животных, чем-то похожих на гепардов, но без явно выраженной головы. На спине дугообразные выступы, хвоста не было, зато ног было шесть.

— Биомашины, — пояснил Владимир. — Почему их мышонками называют- ума не приложу, не соответствуют ни внешнему виду, ни способу передвижения, — и оседлав одного из них, велел мне сесть на второго. Я сел. Ишь ты, как удобно и мягко, будто в кресло погрузился. Даже для ног нашлись какие-то опоры. Владимир назвал адрес и мышонки помчались. Нырнули в тоннель и пронеслись под дорогой, стремглав взлетели на сопку, спустились с нее, перепрыгнули десятиметровый овраг и со скоростью примерно километров восемьдесят в час понеслись по полю. Бежали напрямик, кратчайшим путем. В лесу они ловко лавировали между деревьями, делая все возможное для удобства седока: я не чувствовал ни тряски, ни толчков. Туловище мышонка то напрягалось, то расслаблялось, изгибаясь в зависимости от неровности земли, придавая моему телу устойчивое положение. Один раз вскарабкались по скалам, да таким крутым, что я почти лежал, а под спиной услужливо образовалась какая-то подушка. Показалась Ингода. Несколько веселых женщин в купальниках, кто с берега, кто по пояс в воде ловили удочками рыбу. Они смеялись и что-то кричали нам. Чтобы не распугать рыбу и не испортить тем самым рыбалку, мышонки обогнули женщин и бросились в воду. Я инстинктивно поднял ноги, а для них уже на холке появились углубления в виде карманов. А все шесть ног мышонка распластались и, не поднимая брызг, заработали как весла. До чего универсальные «малютки»! Выносливые, быстрые, вездеходные. Еще минута стремительного бега — и мы были возле института Пространства, оригинального здания, которое издали я принял за разбросанные шары, кубы и призмы, сделанные будто из перламутра.

В вестибюле Института ни вахтера, ни дежурного. Потолок прозрачный, во всю стенку — аквариум, прямо из пола вперемешку росли кедры и пальмы. Владимир повел меня вглубь здания и открыл неприметную дверь с табличкой: «У тебя дело? Входи». А за дверью беспорядок: на столе, на полках и на полу разбросаны книги, приборы, инструменты, бумага…

— Это моя…,- Владимир замолчал, подыскивая понятное для меня слово, и, наконец, обрадовался. — Это мой черновой закуток. Немножко ералаш, но без него настроя нет. Ты позволь, я переоденусь — такой неудобный хвост, — он показал на галстук, сорвал его, скинул костюм и с удовольствием бросил все в люк с литером «М». Может, макулатура, а может — мусор.

У Владимира красивое, тренированное тело атлета, упругое, гладкое, с легким загаром — я невольно залюбовался им. Он облачился в мягкий дымчатый костюм со множеством карманчиков и узорчатым отложным воротничком, достал весы и взвесил меня, после чего минуту сидел в раздумье. Потом вскочил и вытянул руку в мою сторону:

Вот эти полсотни килограммов перенеслись через двенадцать миллиардов секунд, но в пространстве свои координаты не изменили. Замечательно! Ты ничего такого необычного перед смертью не почувствовал? Напрягись, вспомни.

— Ничего. Пятиэтажку мою давно снесли, много событий произошло в том месте, но где же тогда находился я?

— Могу ответить пока предположительно: ты находился в ка-спирали Ковыльченко.

— Толково объяснил.

— Понимаешь, Саша, это такая замысловатая категория, такое замкнутое пространство, в котором нет времени, но есть колоссальное количество спящей материи. Там свои законы, своя физика, о которой мы пока ничего сказать не можем. Любое тело, попав в ка-спираль, как бы исчезает. И есть оно, и нет его. Спираль не взаимодействует с нашим миром, проникнуть туда в принципе невозможно. А ты ухитрился не только проникнуть, но и выйти оттуда.

— Лично я никуда не лез. Кому-то нужно было втолкнуть меня туда, а потом вытолкнуть.

— Правильно мыслишь, Шурик, — оживился Владимир. — Причем, кому-то ОЧЕНЬ нужно было, прямо приспичило. И мы найдем этого таинственного экспериментатора, мы с тобой раскусим эту неподдающуюся спираль. Короче — ты мой помощник.

— А директор что скажет? — осторожно заметил я. — А отдел кадров. Ведь я человек без образования и без документов.

— Какой такой еще отдел кадров? — удивился Владимир. — Ты разве бюрократом был?

— Вы всех проходимцев, не глядя, принимаете на работу?

— Какие еще проходимцы? Никто на работу не пойдет, если в ней ничего не смыслит.

— Перед тобой живой пример.

— Сашка, не вредничай. Мы просто вместе проблему будем решать, каждый в меру своих возможностей. Понятно? Пошли, проходимец с кадрами.

Четвертая лаборатория поразила меня великолепием причудливых установок. Посреди нее возвышался огромный сфероид с мерцающими по низу панелями — и тут же журчащие фонтаны. И цветы где только можно, цветы. Я думал, в лаборатории будет много сотрудников и все начнут глазеть на меня, расспрашивать, кто я такой и откуда, и на какую должность. Но сотрудников оказалось мало, да и любопытства я ни у кого из них не вызвал. Двое мужчин лет под сорок, очень похожие друг на друга сидели перед шаровидной машинкой, извергавшей над собой снопы плавных кривых, и вполголоса переговаривались. На меня они бросили беглый взгляд и едва заметно кивнули головами. Элегантные мужчина и женщина о чем-то спорили, но при этом почему-то улыбались. Поздоровавшись со мной, они в той же манере продолжали спор. Высокий статный парень, ясноглазый, светловолосый, оторвался от записей и подошел к нам:

— Что-то опять затеял, Володя? Я по твоему лицу вижу.

— Да вот, Добрыня, помощника себе нашел, — Владимир кивнул на меня. — Он же и консультант.

— Тебя консультировать? Очень интересно. Такой же баламут? — Добрыня пристально посмотрел на меня. — Ты откуда?

— Здешний, — неопределенно ответил я. Захотелось куда-нибудь спрятаться — Ты всегда такой худой?

— Ну чего привязался к хорошему человеку, — сказал Владимир. — Может, у него такое хобби, периодически худеть и поправляться. Это серьезная и ответственная личность. Мы с ним возвращаемся к ка-спирали.

— Опять? Ведь ты же сам убедился в бесплодности этой затеи. Сколько тебя может терпеть Тарас, просто удивляюсь.

— Столько же, сколько и ты. Подумай хорошенько, Добрыня. Давай, продолжим вместе. Понимаешь, сегодня случилось одно сногсшибательное событие, подтверждающее устойчивое существование ка-спирали в поле тяготения Земли.

Я надеялся, что Владимир сейчас расскажет обо мне, но он будто бы забыл о моем присутствии.

— У тебя что ни день, то событие, — сухо ответил Добрыня.

— Вот человечина! — хлопнул себя по бедрам Владимир. — Уперся, как… сам знаешь кто.

— Да, про ишака я уже слышал, — не мог сдержать улыбки Добрыня и опять посуровел. — Если через месяц не будет результатов, тебя не подпустят к «Аленушке». Иди, твори, баламут, со своим консультантом. Откроете спираль — что ж, склоню голову, от души поздравлю и порадуюсь.

Признаться, после такого разговора у меня появилось сомнение. К кому это я попал? Не хочу к баламуту! И тут я увидел еще одного сотрудника, вернее сотрудницу, золотоволосую девушку, смотревшую на меня из-за массивного аппарата на треноге. Уголки ее губ сдерживали улыбку, большие томные глаза лукаво звали к себе. Не красавица, но поразительно женственна! А когда девушка встала, я раскрыл рот от изумления: грациозная, в белом, слегка обтягивающем стройную фигуру платье, с распущенными волосами она показалась мне…ну, прямо царевна-лебедь! Я с ходу влюбился в нее.

— А это наша Юлия, — представил мне девушку Владимир.

Я обмяк и, чувствуя, что краснею, как никогда в жизни не краснел, назвал себя каким-то замогильным голосом. Смутно помню, как Владимир привел меня, скороспелого влюбленного в соседнее помещение, большую часть которого занимало огромное цилиндрическое в несколько этажей сооружение.

— «Аленушка», — кивнул на сооружение Владимир и показал рукой вокруг. — Надо тебе, Шура, все это хозяйство осилить. Не пугайся, здесь сложного ничего нет, только на первый взгляд так, кажется.

Он что-то рассказывал, показывал, объяснял и при этом ухитрялся делать записи в своей книжке. Потом неожиданно спросил, в каком смысле я умею слесарить. Я ответил, что в прямом, потому что в свое время два года учился в профтехучилище на слесаря-инструментальщика, поэтому навыки кое-какие остались. Владимир обрадовался и притащил инструменты, которых я никогда не видывал. Попросил по чертежу сделать какую-то детальку. Я потребовал другие инструменты. Молоток и напильник нашлись быстро, а зубило я ждал полчаса: за ним, оказывается в Читу ездили. Детальку я сделал.

— У тебя умелые руки, — похвалил Владимир. — Таким примитивным способом так качественно отработать, — и дал задание посложнее.

К нам дважды заглядывал Добрыня. Первый раз он сказал «понятно», во второй раз — «непонятно» и больше не показывался. Уже стемнело, а я все возился с заданием, и даже не было мысли уйти. Поздно вечером к нам зашел Тока и сразу направился ко мне:

— Александр, тебе вредно так перенапрягаться. К нему только попади.

— Да, да, — спохватился Владимир. — Иди, Шура, отдыхай. Не смотри на меня, я еще побуду здесь.

Тока взял меня под руку и вывел из лаборатории.

— Почему Владимира зовут баламутом? — спросил я.

— А мы все каждый по-своему баламут. Володя умный и чудесный парень, поэтому я и свел тебя с ним.

От Токи я кое-что узнал о Владимире. Система образования у них отличается от нашей, но чтобы не путаться, скажу по-своему. Школу Владимир закончил с золотой медалью — сохранилась традиция вручать отличникам медали. Кстати, о золоте, оно здесь не имело такой ценности, как в наш век — его получали на химических заводах в любом количестве. Из института Вакуума Владимир ушел сам, а из двух других его исключили, причем с последних курсов. За что? А за то, что много спорил с профессорами и шалости себе разные позволял, а шалости эти были экспериментами, дерзкими по мысли и оригинальными по исполнению. Ошибки случались. Один молодой, с пышной шевелюрой, доктор наук, например, по вине Владимира за считанные секунды облысел, да так, что никакие препараты не могли восстановить рост волос. А однажды всем жителям Земли ударил в нос сильнейший гнилостный запах разлагающегося зеленого лука. Два часа все человечество вынуждено было терпеть зловоние. Это Владимир сконструировал генератор запахов глобального масштаба и усилил в триллионы раз запах крохотного перышка гниющего зеленого лука, каким-то образом оказавшегося в анализаторе частот. Институт Пространства Владимир все-таки закончил, но без диплома. Он просто посещал все лекции и нахально присутствовал на практических занятиях. Вскоре он сделал крупное открытие, благодаря которому удалось как бы вырвать из поля тяготения Солнца «клок» гравитации в объеме многих тысяч кубических километров, образно выражаясь, сжать его, уплотнить и после сложнейших модуляций превратить в вещество и антивещество. А когда он разгадал существовавший сто десять лет в астрофизике парадокс Дедюхина, его завалили приглашениями на работу. Он выбрал институт в Атамановке, так как в Забайкалье жили его предки и сам он читинский.

А вообще-то мне повезло, что судьба свела меня с Владимиром. Человек он простой, ну, пусть ребячество в нем есть, и пусть он баламут, главное, у него мозг стоящий, и занимается он как раз перемещением тел в пространстве и времени. Только почему скрывает от всех тайну моего появления? Я спросил его об этом.

— Открываться пока рано, — ответил он. — Доказательств нет. А на слово не поверят, тем более мне, баламуту. Придет время — ошарашим всех.

И я согласился с ним. С утра до позднего вечера мы находились в лаборатории. А мне хотелось вырваться в город, погулять по улицам, посмотреть, что изменилось и как изменилось, увидеть жизнь. А идти один я не решался, да и Владимир почему-то боялся отпускать меня от себя, просил немного потерпеть и говорил, что скоро все проясниться. Впрочем, работа была интересной, хотя я и понятия не имел, что делаю и для чего делаю, увлекательным был сам процесс работы. Я научился пользоваться очень точными, совершенными инструментами: лазерными, плазменными, а так же микроабразивами, которые резали и строгали, сверлили и сваривали. Никакие ножовки и напильники были не нужны, а уж зубило и подавно, потому-то его и не оказалось в мастерской института. Сотрудники что-то рассчитывали, регулировали и настраивали. Из других лабораторий к нам приходили парни и девушки в опрятных зеленоватых костюмах, разбирали и переделывали аппаратуру. Владимир же поспевал везде, знал работу каждого, кого-то стыдил, кого-то хвалил, — ни к кому равнодушным не был. Добрыня скептически посмеивался над ним, однако ни в чем не отказывал и все просьбы выполнял.

Дни пролетали незаметно. Я поправился, набрал вес, лицо округлилось. Сон был крепким. Ложился спать поздно, вставал рано, шлепал босиком по паркетному полу и каждый раз думал, что неплохо бы бросить на него ковер. Утреннюю гимнастику по привычке не делал, но собирался всерьез заняться ею.

Я все больше присматривался к людям. Похожих друг на друга сотрудников звали Захаром и Архипом. Прическа их была одинаково лохматой — такой вид стрижки. Они были одного роста, плечистые, серьезные и молчаливые люди, но в глазах у обоих — смешинки. На редкость одинаковый облик, поэтому я всегда путал, кто из них Захар, а кто Архип, тем более что имена еще такие. По одежде их тоже было не отличить, потому что они меняли костюмы каждый день.

Интересными людьми были супруги Марковы. Элегантные, подтянутые, будто связанные веревочкой, они не отходили друг от друга, всегда спорили, улыбаясь при этом, оставались каждый при своем мнении и были всегда довольны.

Про Юлию я уже говорил, что был безнадежно влюблен в нее.

Добрыня — ученый, как я понял, заведующий лабораторией. А Владимир, видимо, просто ученый.

Частенько в лаборатории появлялся Тока, грустно сидел или слонялся без дела из угла в угол. И лишь когда к нему обращались с вопросами, он оживал, улыбался, и четко с профессиональным знанием отвечал на любые технические вопросы.

Познакомился я и с директором института Тарасом, которого по старинке за глаза уважительно называли шефом. Это был худощавый, жилистый атлет с пронзительным взглядом. От Тараса так и веяло строгостью. На самом же деле он был добрым и отзывчивым человеком. Узнав от Владимира, что я исключительно хороший помощник, Тарас проявил активность и, видя, что я не расположен к разговору, больше ни о чем не спрашивал. Молодец! Люди говорили о делах и о своих заботах в личной жизни. Один лишь я молчал, не столько стесняясь, сколько боясь вступать в разговоры. О чем мне с ними говорить? Тупость свою показывать? И я мысленно благодарил людей, что не лезли ко мне с расспросами. Наверное, меня считали нелюдимым человеком, тем более, что я нарочно напускал на себя угрюмость или делал вид, что всецело поглощен работой. Если с кем-то и приходилось по необходимости перебрасываться парой слов, то перед Юлией я робел и конфузился: от ее взгляда язык мой немел, она мне казалась таинственной и недоступной, как богиня. От Токи я узнал, что у девушки есть жених из Могочи, биолог. И я страшно завидовал этому биологу и тешил себя мыслью, что он, может, вовсе и не жених. А в глубинах сознания затеплилась несбыточная мечта, что я стану ее женихом. Конечно, это идиотизм, но чего в жизни не случается. Перенесся же я, например, в будущее.

В то утро я на балконе вместо зарядки отжался на руках двадцать раз, после чего облился в ванной холодной водой. Проходя с полотенцем мимо окна в большой комнате, краешком глаза заметил что-то медно-серое, колыхающееся. Подойдя ближе, я изумленно остановился и отпрянул назад. На балконе стоял бегемот! Ему там было тесно: ни шагнуть, ни повернуться. Озадаченно покусывая губы, я мучительно думал, откуда он мог взяться, ведь я несколько минут назад был на пустом балконе. А может, бегемот не настоящий? Мне Тока рассказывал, что как-то студенты отчудили: сделали таракана, начиненного электроникой, да так искусно, что даже энтомологи приняли его за обыкновенного живого таракана. Я распахнул окно и похлопал толстокожего по спине. Он шевельнул короткими ушами и, неуклюже повернув голову, разинул пасть. Я испуганно отскочил подальше. Потом, немного выждав, набрал в таз воду и, решив, что бегемот не может войти в комнату, открыл балконную дверь и подвинул таз под широкую морду. Разбрызгивая воду, бегемот стал пить. Несомненно, это был настоящий гиппопотам. Вконец озадаченный, не зная что делать, я вызвал по видофону Владимира. Он сразу же заявил, что я галлюцинирую, однако буркнул: «Бегу». Через несколько минут, как бешеный, он влетел в комнату, и пораженный застыл у окна:

— Так не бывает. Хм, а оказывается, бывает.

Он торопливо расспросил о появлении бегемота, сам проверил — настоящий ли, и задумался. Он-то отлично понимал, что случилось невозможное.

— Может, толстокожий тоже из этой гипотетической ка-спирали? — спросил я.

— Шурик, не будь Добрыней. Ка-спираль — не гипотетическая. Но я допускаю, что он оттуда.

— Надо сообщить в институт.

— Шу-урка! — он певуче понизил голос и вскинул предостерегающе голову. — Не выдумывай. Сами разберемся, хозяина поищем, — и стал вызывать по телефону Току.

Я знал, что Тока в институте на особом положении. У него феноменальная, можно сказать, фотографическая память. Все, что он прочитает, даже просто внимательно просмотрит, и любой технический текст со всеми замысловатыми чертежами и схемами навсегда отпечатываются в его мозгу. Он давно уже прочитал все тома всех энциклопедий и знает их «наизусть» в том смысле, что видит прочитанное мозгом. Тока ежедневно просматривает выходящие научные работы, рефераты и справочники и является в институте своеобразным справочным бюро. Не надо копаться ни в каталогах, ни в фильмотеках — крикни Току — и исчерпывающая справка готова. Но он не может творчески трудиться, не может приложить свои необъятные знания, потому что эти знания часто неосмысленны. К тому же и руки у него далеко не мастеровые. Он это понимает, считает себя неполноценным человеком и чтобы принести какую-то пользу, околачивается в институте и чрезвычайно бывает рад, когда к нему обращаются за справкой. И еще он добровольно взял на себя обязанность, вроде как дежурного по институту. Ни сторожей, ни вахтеров у них нет. Идет мимо человек, видит — солидное научное учреждение. Зачем же ему заходить туда, мешать людям работать. Если он любознательный — не любопытный — пожалуйста, можно зайти, ему с удовольствием все расскажут и покажут. Но встречаются еще несознательные люди. Тока тут как тут, объяснит, пристыдит и укажет на выход. Секреты, как производственные, так и научные, таить не от кого. Другое дело — личные секреты. На них, мне кажется, тоже мода пошла, и Владимир подвержен ей. Он заявил, что бегемот опасности для общества не представляет, поэтому он пока будет нашим секретом.

Звякнул видофон и показалась круглая голова Токи. Владимир попросил справку о бегемотах. Тока улыбнулся и бойко затараторил о количестве бегемотов в зоопарках и зверинцах. Владимир его остановил:

— Скажи, нигде ничего не известно о пропаже какого-нибудь бегемота?

— Не знаю, — огорчился Тока. Для него это самое неприятное слово. — Но как узнаю, сразу сообщу.

— Узнавай, Тока. И побыстрее. И еще, что бегемоты едят?

Узнав, чем питаются бегемоты, Владимир переключил видофон на продуктопровод и заказал овощи. Через десять минут мы спустились вниз и получили в приемнике полсотни килограммов моркови и четыре ящика зеленого горошка. Перетащили все в квартиру. Владимир сказал, что это нашему славному гиппопотаму хватит на первое время, а потом закажем настоящий корм из Африки.

— Ты хочешь, чтобы он жил у меня? — оторопел я.

— Пока поживет. А куда, Саша, денешься?

— Ему же там тесно, ему нужна вода, целый бассейн.

— Перебьется, не маленький. Не все сразу.

В этот день мне плохо работалось — беспокоился, как там бегемот. А Владимир — ничего, как всегда бегал, встревал во все разговоры, вникал во все спорные вопросы, то вдруг остановится, сядет, где попало, а то и стоя начинает что-то строчить в своей книжке. Но про бегемота он не забыл — к вечеру проверил, как я смонтировал схему, сказал, что плохо, но это исправимо, и сочувственно сжал губы:

— Гляжу, Санек, извелся ты. Пойдем, проверим нашего подопечного.

Бегемот по-прежнему стоял на балконе. Съел всю оставленную ему морковь и выпил всю воду. Маленькие глазки его, казалось, смотрели на нас с укором. Владимир через окно похлопал его по шершавой спине:

— Да, брат, не сладко тебе тут. Но ты мужик здоровый. Терпи.

Раздался стук в дверь. Вошел рослый, кучерявый парень.

— Я — Святополк, — представился он, — ваш сосед этажом ниже. На мой балкон стекает неприятно пахнущая жидкость.

— Течь мы ликвидируем, — заверил его Владимир.

Святополк извинился за беспокойство и ушел.

— Не хочу делать из бегемота секрета, — взмолился я. — Позвони куда-нибудь, пусть его заберут.

— Не плачь, Шурка.

— Не плачь. А кто за ним убирать будет? Посмотри, сколько он там наворотил.

— Это естественно. И тихо, Шурик, тихо. Все организуем. Мы не боимся ручки испачкать.

И он немедля взялся за уборку. Оторвал от кухонного стола лишние, по его словам, дощечки, сделал скребок, соорудил швабру. Я нарочно и пальцем не пошевелил. Стоя на коленях, Владимир изощрялся в манипулировании шваброй под бегемотом, все выскреб и подтер моей простынею. Потом еще раз начисто вытер балкон пододеяльником. За порчу постельного белья я не переживал: по старой привычке я запасся им впрок. Вымыв руки, Владимир погладил меня по голове:

— Чтобы ты спал спокойно, я остаюсь здесь до утра.

С восходом солнца бегемот устроил толчею на балконе, того и гляди, металлические ограждения снесет. Владимир рассердился и шлепнул его плашмя тазом по заду. Толстокожий сразу успокоился.

После завтрака нас опять побеспокоил Святополк:

— Я не ругаюсь, но жидкость теперь проникает еще ниже — на балкон Игоря, он недоволен. Может, вам помочь устранить течь?

— Помоги, — сказал я и, не замечая протестующих знаков Владимира, провел соседа к большому окну в комнате.

— Любопытно! — воскликнул Святополк. — Как вы сумели втолкнуть его на балкон?

— Уметь надо, — мрачно ответил Владимир.

— Но мы не можем вытолкнуть его обратно, — сказал я.

— Я бы предложил простой и эффективный способ: сломайте простенок под окном — и вход свободен.

— Это мысль! — подскочил Владимир.

Втроем мы взялись за работу. С грохотом и скрежетом разобрали простенок. Наконец бегемот шагнул в комнату. Я отскочил подальше. Святополк уверил, что бояться не надо, что это животное миролюбивое и умное, только не надо раздражать его. Бегемот тоскливо посмотрел на нас, развернулся и, сдвинув с места платяной шкаф, улегся на полу, загородив собой выход из комнаты в прихожку.

— Теперь ты доволен? — спросил Владимир.

— Нет, я хочу, чтобы он жил здесь.

— Ты разве животных не любишь? Посмотри, какой чудненький зверек!

Я боялся оставить дома бегемота одного. Но Святополк добровольно вызвался присматривать за ним. Мы перелезли через бегемота. Владимир при этом попробовал его ущипнуть, да чуть палец себе не вывихнул. И с досады пнул животину.

Глава 3

Владимир был уверен, что экспериментально докажет существование ка-спирали Ковыльченко. Любое тело, оказавшееся в этой всепроникающей спирали, должно было изменить свои координаты в пространстве и во времени. Но количественных оценок пока что незавершенная теория предсказать не могла. Владимира обескураживало то, что «перепрыгнув» через четыре века, я а пространстве не переместился. Требовался эксперимент.

Владимир многое объяснял мне на низшем уровне. Вроде бы простой вопрос: что такое пространство? Пустота? Но пустоты в природе нет, разве что она существует условно. Пространство отнюдь и не вакуум. Вакуум давно научились возбуждать, из него сначала выбили кванты, затем — атомы и антиатомы, и стали получать колоссальную энергию за счет аннигиляции полученного вещества и антивещества. А из пространства ничего не выбьешь, ничего не вытянешь. Но вещество и энергия каким-то образом влияют на него: искривляют, возмущают, изменяют его геометрию. Ума не приложу, как можно эту условную пустоту искривить. Однако мы это постоянно чувствуем на себе, ведь кривизна пространства есть ничто иное, как гравитация, то есть тяготение. А выверни, по словам Владимира, пространство наизнанку — вот тебе и антигравитация. Когда люди проникли вглубь элементарных частиц, то пространство начало выдавать свои секреты. Оно, оказывается, еще и какую-то особую структуру имеет — для меня темный лес. Попробуй, например, постигнуть физический смысл одного сантиметра, не имеющего ни массы, ни объема, ни энергии — ничего. Это всего лишь расстояние, длина. А фактически этот сантиметр в такие дебри квантовой природы поля заведет, такое навытворяет, такие претерпит изменения, что, в конце концов превратится в пару частица-античастица, то есть в вещество.

— А ка-спираль — это кусок пространства, закрученный в спираль? — спросил я и для наглядности очертил пальцем в воздухе витки.

— Нет, это потому что при фазохстоссии пространства энергогеометрический уровень дельта-насслоений флуктавций планкеона с возрастающей периодичностью конпликцирует с низа-гофектом…

Я торопливо сказал, что все прекрасно понял и дальше объяснять не надо. И подумал, что питекантропу было бы легче понять электротехнику.

— Прости, Санек, я малость загнул, — и Владимир стал объяснять на самом низком уровне. Но я все равно ничего не понял.

Бегемот по-прежнему жил у меня. Кучерявый Святополк организовал отличный уход за ним: установил мощный кондиционер, создал запасы африканского корма. На квартиру приходили из школы мальчишки и девчонки, кормили бегемота, обливали водой — был сделан специальный сток — убирали комнату. Кто-то принес сиамского кота, кто-то хомяка и даже фазана. В общем, я теперь жил в зверинце.

Тока с убийственно-кислой физиономией говорил мне, что о пропаже бегемота нигде никаких сообщений нет и, будто был в этом сам виноват, спешил уйти с глаз.

— Забирай бегемота! — потребовал я от Владимира. — Ты слышал, что Святополк сказал? Животное без водоема погибнет. Неужели нельзя сделать запрос по первому каналу связи?

— Можно, Саша. Но нельзя.

— Ты — ненормальный!

— В самую точку, Шурка, попал. Кто же мне ненормальному поверит, что такая живая туша с неба на балкон свалилась. Скоро Тока узнает, у кого пропал бегемот и обрадует нас. Потерпи немного, Санек.

И я терпел. Добрыня, с недоверием относившийся к подготовке эксперимента, сам того не замечая, вникая в его суть, заинтересовался и честно признался Владимиру, что тот, вероятно, получит ка-спираль.

— Теперь будешь помогать? — спросил Владимир.

— А разве я не помогаю? Удивительная способность не замечать ничьей помощи. Да, а что у вас там с консультантом за бегемот живет?

Откуда он узнал о нем?

— Да так, — пожал плечами Владимир, — приблудился какой-то из пространства, — и еще сильнее пожал плечами, увидев подошедшую к нам Юлию.

— Серьезно, так и приблудился? — спросила девушка почему-то меня и вопросительно вскинула огромные серые глаза.

Я покраснел, потом вспотел и замямлил:

— Да, да, он это… откуда-то взялся, прямо на балконе.

— Я думаю, что бегемот из ка-спирали, — сказал Владимир и артистически хлопнул себя в грудь. — Ей-богу!

Добрыня безнадежно махнул рукой — трепло. Юлия тоже потеряла всякий интерес и болезненно поморщилась. Не будь рядом девушки, я бы убедил Добрыню, что мы говорим правду, но при ней я ничего с собой поделать не мог, становился дурак дураком. А теперь в ее глазах еще и треплом стал.

— Я же говорил: не поверят, — Владимир нарочно сделал плаксивую гримасу. — Ничего, Шурик, завтра мы отдохнем, я давно обещал тебе.

На следующий день он разбудил меня рано утром:

— Вставай, лежебока! Все бы дрыхнуть тебе. Едем отдыхать.

— Володя, где ты научился так грубо разговаривать?

— Так я по-народному. Специально вашего Шолохова читал, Шукшина, Проскурина. Здорово писали.

Внизу нас ждали два мышонка.

Остановились мы в живописном месте на берегу горной речушки Никишиха. Журчала по камешкам вода. Прохлада бодрила. Собрали валежник, развели костер. Пробовали ловить рыбу — рыбы не было. Пекли картошку. Обжигаясь горячими картофелинами, Владимир причмокивал грязными от золы и сажи губами и показывал большой палец — вкуснятина. Умудрился испачкать и нос, и щеки. Потом затащил меня в воду. Мы барахтались, брызгались, а вода холоднющая. Владимир визжал и громко смеялся. А мне такой отдых никакого удовольствия не доставлял. Выйдя из речушки, я устало повалился на землю. А друг мой бегал, прыгал, кувыркался и гоготал. Мне оставалось лишь удивляться, откуда у него столько энергии. Неожиданно он замер с поднятой ногой, глаза у него расширились и застыли, кончик языка заелозил по нижней губе. Это означало, что нашло просветление, такое у него бывает — щелкнет что-то в голове, и вспыхивает новая мысль.

— Колоссальная идея! — прошептал он и, осторожно опустив ногу, посмотрел на часы. — Ах, как жалко. Только разотдыхался. Конец отдыху.

— Может, объяснишь?

— Тебе — обязательно. Перлингуляция адрофикса при субкаклуссе…, - стоп, опять загибаю. Не знаю, как по-другому. В общем, я нашел способ расколоть ка-спираль, что подтвердит ее существование. Кое-что уточню, изменю и тогда…, - он хлопнул ладонями и зажмурился. — Уф! В путь, Шурка! Мы сегодня хорошее дело сотворим.

У меня было дурное предчувствие, ног отговорить Владимира от задуманного было невозможно. Работал он как под гипнозом. Про обед, конечно, забыл. Я принес ему холодную телятину и горячие пирожки с грибами. Он не притронулся к еде. Добрыня о чем-то спросил его раз, другой и, не дождавшись ответа, оставил в покое. Юлия, видимо, уже имевшая опыт, с улыбкой поднесла ко рту Владимира стакан с кефиром, и тот, продолжая чертить и что-то бормотать, с помощью девушки выпил все до дна. И губы не вытер. Юлия, как ребенку, вытерла их сама.

Составленные уравнения Владимир отправил в вычислительный центр, который располагался тоже в Атамановке. Получив бланк с результатом вычислений, он покосился на меня, потом боязливо прикрыл один глаз, а вторым вперился в бланк:

— Все верно, Сашок. А тут, м-м…заковыка. Впрочем, это несущественно.

Мы разбирали аппараты, меняли контакты, некоторые схемы выбрасывали и монтировали новые. Не заметили, как опустела лаборатория. Стало темнеть. Я напомнил об ужине, но Владимир так посмотрел на меня, что чувство голода моментально исчезло.

Большую часть пространства лаборатории занимала вакуумная камера «Аленушка». Это было уникальное инженерное сооружения в виде многослойного цилиндра диаметром девять метров; в камере получают сверхглубокий вакуум, там достигается температура почти абсолютного нуля. Но главное назначение «Аленушки» — это в малых масштабах изменять геометрию пространства.

Для завершающей операции Владимир залез в крохотный блок-отсек, вроде шлюзовой камеры, где находился энергетический узел. Согнувшись, он ловко орудовал плазменной фигурной отверткой, меняя мезонные контакты.

И тут случилось непоправимое! Диафрагмированный люк блок-отсека вдруг молниеносно и бесшумно закрылся. Я отшатнулся и, пораженный, увидел, что предметы в лаборатории теряют очертания, вибрируют и размазываются по пространству. Одновременно с этим я почувствовал невесомость, быстро перешедшую в неземную тяжесть. Не знаю, сколько продолжалось такое состояние, может секунды, а может и минуты, пока не пришло все в норму. Я непроизвольно глянул на стереодисплей, который зловеще светился — и ужас охватил меня. Кажется, я закричал: блок-отсек соединился с главной камерой «Аленушки» и сейчас в нем образовался сверхглубокий вакуум, в котором космический холод за мгновения высасывает из тела все тепло до последней калории. Владимир, милый Вовка! Я представил себе его ледяное тело и чуть не потерял сознание. Из почти шокового состояния меня вывел затухающий ореол стереодисплея, в глубине которого сверкали красные цифры — три тысячи градусов. Врет дисплей или мне почудилось. Я вырубил питание и, убедившись, что блок-отсек изолирован от основной камеры, до отказа включил автономное реле. Люк открывался медленно, впуская в отсек малыми порциями воздух. На меня пахнуло жаром. Из одной крайности в другую — Владимир не замерз, он сгорел. «Аленушка» превратилась в крематорий. А вот и серый пепел на дне, все, что осталось от моего друга. Ничего не соображая, в каком-то оцепенении я собрал пепел в стеклянную банку и куда-то поставил ее. Другой на моем месте забил бы тревогу, да это и нужно было сделать, но я был настолько потрясен смертью Владимира, что ничего не соображал. Не помню, как покинул лабораторию и приплелся домой. Но хорошо запомнил бегемота, я стоял и машинально чесал ему за ухом.

Впервые я столкнулся со смертью в этом устроенном мире. Аварии и несчастные случаи здесь чрезвычайно редки, неизлечимых болезней нет, люди умирают от старости — это естественно и не страшно. Но молодой, здоровый, жизнерадостный… В полной прострации я опустился на диван и бестолково отвечал на вопросы пришедшего в гости Святополка. Тогда он стал с кем-то разговаривать по видофону, после чего загнал бегемота в дальнюю комнату и закрыл ее.

Первыми ко мне прибежали встревоженные Захар и Архип. И я даже удивился, мне казалось, что они люди черствые и равнодушные, а ведь как беспокоятся за мое здоровье. Вслед за ними примчался раскрасневшийся Тока, пришли Юлия с Добрыней, а за ними показались молодые супруги Марковы. Что случилось? Срочно врача!

— Не надо врача, — пробормотал я, собираясь с духом, чтобы приступить к рассказу. Все ухаживали за мной. Юлия ласково провела ладонью по моей холодной щеке.

— Владимир сгорел, — наконец четко сказал я. — Прах его в банке, — и понял, что последней фразой сделал ошибку.

— Прах? — удивился Добрыня. — В банке?

— Бредит, — жалостливо, но уверенно сказала Юлия и пощупала мой лоб, и сразу стало жарко.

Подоспел врач. Он признал у меня сильное нервное потрясение и в его руках сверкнул ультразвуковой шприц. Укол был совершенно безболезненный, даже приятный, охлаждающий.

— Порядок. Оставьте его одного.

Квартира вмиг опустела: врача здесь слушались. Лекарство действовало, благотворно повлияли и прикосновения ко мне Юлии. Я быстро приходил в себя, успокоился, мысли прояснились. Лежал и думал о гибели Владимира и вообще о смерти. Ну почему, почему человек должен умирать, погибать — словом, уходить в небытие навечно. Навечно! И откуда-то из глубин сознания выскочила робкая мысль, что не так то все просто в природе, что существует бессмертие индивида, что смерть — это всего лишь распад белковых структур организма, но эти же структуры на какой-то другой основе создаются в неисследованных областях Вселенной, а может и в других измерениях. И таким образом, Владимир, и я, вообще все люди будут жить хоть и не вечно, но, по крайней мере, соизмеримо с временем жизни галактик. Я расслабился и заснул.

Сон приснился поразительно яркий, насыщенный и красками, и запахами, и звуками. Мы с Владимиром на Никишихе. Он брызгает на меня водой и смеется: «Говоришь, я сгорел? Ха-ха. Сгорела лишь моя плоть, это верно. Но я жив, Шурик, жив». Он обнял меня, закружил, и мы оба упали. Владимир развалился на траве и дурашливо запел: «Жил-был у бабушки серенький козлик».

Я спал и, наверное, улыбался. Проснувшись — затосковал, хоть в петлю лезь. Поднялся и принял холодный душ. Было раннее утро. Бегемот ворочался и издавал неясные тревожные звуки. Сегодня я расскажу сотрудникам лаборатории и о своем загадочном появлении, и о бегемоте, Ио смерти Владимира, и бредом мой рассказ никто не назовет. Пусть исследуют пепел. Я заторопился, чтобы пораньше прийти в институт и взять банку с прахом Владимира.

Но тут распахнулась дверь, и на пороге возник…живой, невредимый Владимир. Я остолбенел, и первая мысль была о том, что это — галлюцинация. Однако галлюцинация презрительно усмехнулась, приблизилась ко мне и хлопнула по плечу:

— Рассказывай, пакостник!

— Ты? — пролепетал я. — Живой?

— Ай, артист, ну артист! Ой, какой страшный! Да ты заболел!

— Я здоров. А вот ты вчера сгорел в блок-отсеке. Я сам твой пепел в банку собрал.

— Оба рехнулись, — выпучил глаза Владимир и бесцеремонно втолкнул меня в спальню. — Выкладывай, что натворил?

— Ничего, я только наблюдал. Питание вдруг само выключилось, люк сам по себе закрылся, ты оказался в вакууме, потом температура три тысячи градусов…вот и все, сгорел.

И чувствую, как по моей щеке стекает слеза радости. Владимир понял, что я говорю серьезно.

— Очень трогательно. А теперь слушай. При соединении гра-контакта меня будто ударило током — и я выключился… А включился знаешь где? В лесу возле Никишихи, на том месте, где мы вчера отдыхали. Здорово, да?

Я подивился совпадению, что именно там видел его во сне. А чтобы подтвердить свое пребывание на Никишихе, он развернул платочек и показал горелую кожуру картошки и соль, перемешанную с землей.

— И понимаешь, Санек, часа четыре я был в беспамятстве. Так и подумал, что за это время ты перетащил меня на Никишиху. Голова разламывалась — для чего ты это сделал? На шутку не похоже, да и не к месту она. Пока выбрался на дорогу, уже рассвело. И прямо оттуда к тебе за разъяснениями. А ты еще сильнее запутал меня.

Я сидел с раскрытым ртом. Верил и не верил.

— Рот можно закрыть, — сказал Владимир. — Больше добавить нечего?

— Вчера я хотел рассказать нашим о твоей смерти, но они подумали, что у меня бред. Врача вызвали.

— Да, — устало проговорил Владимир. — Это почище всякого бегемота. Что ж, будем расследовать. И это замечательно! Хочу взглянуть на свой прах. Где он? Бежим!

Я едва поспевал за Владимиром. В лаборатории был уже Добрыня. Он справился о моем самочувствии, хорошо ли я спал и хороший ли у меня аппетит. Не помня, куда я поставил банку с пеплом, стал искать ее глазами и увидел в углу на полу. Добрыня перехватил мой взгляд и кивнул на банку:

— Что за порошок там?

Я не знал, что ответить и невразумительно промычал. А друг мой понял, схватил банку, стал встряхивать содержимое и жадно разглядывать. От Добрыни не ускользнул наш взволнованный вид:

— Ребята, сегодня вы какие-то не такие. Что произошло?

Я, было, начал рассказывать, но Владимир — до чего вредная человечина — сразу меня перебил:

— Слушай его, Добрынюшка, слушай. Он скажет, будто я вчера погиб, аж сгорел, понимаешь. А это мой пепел, прах, значит.

— Но это действительно так, и ты прекрасно знаешь об этом.

Добрыня с жалостью посмотрел на меня.

_ Ты же, Володя, исчез из камеры! — не сдавался я. — Сам рассказывал, как в лесу возле Никишихи очутился.

— В каком лесу? Какая Никишиха? — Владимир сделал такой удивленный вид, что нельзя было не поверить. — То я сгорел, то, на ночь гладя, в лес удрал. Ой, бедный Саша, что с твоими мозгами? Я стоял оглушенный дерзостью и нахальством друга, а он, улучив момент, залихватски мне подмигнул.

— Не подмигивай! — взревел я.

Со всей безысходностью я понял, что мне никто никогда не поверит. Но Владимир-то, какую цель он преследует? Почему скрывает?

В лабораторию вошла Юлия, обрадовалась мне и спросила, хорошо ли я спал?

— Отлично, — смущенно ответил я и испугался, что Владимир начнет опять идиотничать. Но при девушке он был сдержан, даже сказал, что я в полном здравии и сознании, чем немало удивил Добрыню. И все-таки, я был сильно зол на друга и решил с ним не разговаривать. А он, как ни в чем не бывало, легонько притронулся к моей груди:

— Не сердись, Санек. Продолжим.

Я грубо откинул его руку, однако послушно направился к «Аленушке».

Блок-отсек со вчерашнего дня был открыт. Владимир заглянул туда:

— Правильно, гра-контакт сорвался. Преотлично!

По его голосу можно было понять, что он загорелся страстью исследователя:

— Если при этом же режиме и в той же последовательности сделать контакт, то все должно повториться: я сгорю и воскресну на Никишихе. Это, Санечек, мы сейчас и проделаем, — и с плазменной фигурной отверткой он полез в блок-отсек. Вот безрассудная, отчаянная голова! С криком «опомнись!» схватил его за ворот рубашки и с силой потянул на себя. Владимир оттолкнул меня. Я опять схватил его. И мы молча, отчаянно сопя, стали бороться. Как это было дико и глупо! Владимир был намного здоровее и сильнее меня и мог бы запросто отшвырнуть прочь, но он для вида пыжился и, казалось, вот-вот расхохочется.

— Да что сегодня с вами! — раздался голос Добрыни.

— Вчера у нас случился нечаянный эксперимент по расколу ка-спирали, — сказал я.

— Не слушай его, — вмешался Владимир. — Он опять заговариваться начал. Еще скажет, что прибыл к нам из двадцатого века.

Ну не идиот ли!

Подошла чем-то взволнованная Юлия и протянула Добрыне желтый квадратик. Добрыня бегло взглянул на квадратик и возмутился:

— С ума сойти! Ночной расход энергии составил миллион триста тысяч в секунду. Это ваш «нечаянный» эксперимент? И молчок, да?

У тебя что тут, опилки? — он довольно сильно постучал Владимира по лбу костяшками пальцев.

Я никак не предполагал, что всегда спокойный Добрыня может так сильно рассердиться. А тут уже и Тарас вызвал его по видофону по поводу расхода энергии.

— Начинается, — тихо проворчал Владимир. — Ничего, Санек, переживем. Все равно скоро мы всех ошарашим.

— У тебя мания ошарашивания.

— Такой мании нет. Пойми, ну расскажем мы. Допустим, нам поверят. А дальше что? Пригласят кучу специалистов и, не дай бог, консультантов и какого-нибудь руководителя, подключат другие лаборатории — тут и протолкнуться будет негде. Могут и программу составить, сроки установить. А самое страшное — контроль изобретут. А еще страшнее — риска не допустят. Подумай сам, какая это работа — без риска.

В лабораторию вбежал Тарас, исподлобья глянул на Владимира, а меня изучающее оглядел с головы до ног, будто впервые увидел. Когда-нибудь тактичность кончится и мне в упор зададут вопрос, кто я такой, откуда я и что здесь потерял? Похоже, этот момент наступил.

— Что тут происходит? — не строго, но с ноткой повелительности спросил Тарас, и взгляд его стал колючим.

Мне пришла удачная мысль:

— Покажи, Володя, свои уравнения, которые ты вчера отправил в вычислительный центр. Помнишь, как глаз прищуривал.

— Ну, Шурка…

— Покажи, не стесняйся, — потребовал Тарас.

Владимир нехотя достал бланки. Тарас и Добрыня просмотрели их, переглянулись, помолчали, опять посмотрели и опять переглянулись.

— Весьма и весьма любопытно, — сказал Тарас. — Это же раскол ка-спирали. И, судя пот расходу энергии, вы провели этот немыслимый эксперимент?

— Можно мне ответить? — я по школьной привычке поднял руку и, уверенный, что поступаю правильно, подробно рассказал о «нечаянном» эксперименте. Меня слушали с интересом, порой с недоверием, но не перебивали. Заглянули в блок-отсек, посмотрели банку с пеплом.

— Действительно все так и было? — спросил Тарас Владимира.

— Если это мой родной прах, значит было.

— Кто из вас врун, не знаю. Врун сам признается в этом, — с этими словами Тарас взял плазменную фигурную отвертку. — Сейчас я соединю ваш злополучный контакт и посмотрю, что произойдет.

С криком «нельзя!» Владимир бросился к шефу и вырвал у него отвертку, он мог рисковать только собой, другим — не давал.

— Все ясно, — удовлетворенно сказал Тарас и попросил собрать сотрудников сектора «Б» института. Сколько было удивления, когда я, великий молчун, по просьбе Тараса приступил к рассказу, да еще текому неправдоподобному. Удивление росло, но вместе с ним и росло неверие и сомнение в действительности происшедшего. Ни расход энергии, ни остатки размазанного пепла на дне блок-отсека, ни честное слово Владимира в правдивости моих слов многих не убедило, потому что такого, по их мнению, быть не могло. Пепел отправили на экспертизу. Пока шум да дело — получили результат экспертизы: пепел млекопитающего из отряда приматов, явно выраженных компонентов волосяного покрова спектральный анализ не показал.

Добрыня первым признался, что верит нам. И Юля верила. Остальные пока сомневались, говорили, что это все что угодно — заблуждение, недоразумение, даже розыгрыш или мистификация — но только не факт.

— Нет, это факт! — убежденно сказал Тарас и потряс бланками вычислений. — Мы мыслим привычными земными категориями. Безусловно, случилось нечто невероятное, не укладывающееся в наше сознание. Но поскольку мы все глубже проникаем в структуру материи, тут возможны любые неожиданности. Юлия неожиданно хлопнула в ладоши. Супруги Марковы поддержали ее. Только Захар и Архип твердо стояли на своем: сгоревший человек из пепла не восстановится, к тому же пепел целый.

Было решено повторить «нечаянный» эксперимент, но сначала хорошо подготовится к нему. Нужна специальная аппаратура и новые приборы, необходимо узнать, почему питание включилось само, в какой последовательности и с какими интервалами происходили события, их качественная и количественная оценки, все характеристики явлений. Кроме того, решили установить в лаборатории биоманекены с датчиками, потому что в момент включения «Аленушки» я почувствовал недомогание и в моем восприятии предметы стали размазываться по пространству. Работы было много.

— А теперь поглядим на него, — Тарас кивнул на Владимира, — и подумаем, как с ним быть?

Думали недолго: за мальчишество и самовольство, за попытку скрыть содеянное решили отстранить от работы до проведения эксперимента.

— Все, Володенька, — объявил Тарас, — ты свободен. Дайте ему дорогу.

Друг мой как-то сразу обмяк, побледнел. Худшего наказания он и представить себе не мог, и понуро поплелся к выходу.

— Минуточку, — остановил его Тарас, — но обратился ко мне. — Я слышал о таинственном бегемоте, живущем у тебя. Объясни, пожалуйста.

Я рассказал о появлении бегемота.

— Поразительно, — удивился Тарас. — Какие вы щедрые на сюрпризы. Может, еще что в запасе есть?

Мне представился удобный случай рассказать о своем появлении, но было много народу, и я не осмелился.

— А что думает о бегемоте Володя? — спросил Тарас.

— Пока одни догадки. Может даже он из КА-спирали.

— Смело! Ладно, иди отдыхай.

Мне стало жалко Владимира — такой у него был потерянный, несчастный вид. К выходу шел не человек — шло само горе.

— Заберите у меня бегемота, — попросил я. — Житья никакого.

— Что-нибудь придумаем, — пообещал Тарас.

Я заранее поблагодарил и выскочил вслед за Владимиром. Но его уже нигде не было.

Глава 4

На утро следующего дня к моему дому подлетел грузовой планколет и завис над балконом. Забавная машина. Ни самолет, ни вертолет — просто приплюснутый сфероид и тихо-тихо жужжит. Специально сделанные эластичные захваты, словно клещами, обхватили туловище бегемота и он, подергивая короткими лапами, поплыл по воздуху.

Избавился от животины — хорошо. И странно, жалко мне стало толстокожего, будто что-то потерял. И Владимир «спасибо» не скажет. Но куда он мог запропаститься? Без него мне в лаборатории делать нечего. Меня, конечно, не прогонят, но быстро поймут, какой я чудовищный болван. Чего ни коснись — не знаю, не понимаю, не разбираюсь. А как хотелось принять участие в подготовке эксперимента. Во всяком случае, идти в институт без Владимира я не решился, даже побаивался — не вызвали бы, все-таки я был единственным свидетелем исчезновения и «воскрешения» Владимира, как говорится «химичил» с ним, к тому же я был еще и консультантом. Долго я ждал его. Не вытерпев, стал вызывать по видофону. Ответа не было. Я жалел друга и злился на него — ушел, оставив меня черт знает в каком положении. Вызвал по видофону Току и спросил, где можно найти Владимира?

— Можно в Антарктиде, можно на Луне. Но успокойся, Александр, он жив и здоров. Попрыгает, покусает локти от горя, и вернется. Трагедию надо пережить, надо прочувствовать свою вину.

Вот как! Значит, временно е отстранение от работы для Владимира — это целая трагедия. Тогда ему, наверное, сейчас не до меня.

— Не знаю, что делать, — пожаловался я.

— Признайся нашим, кто ты есть. Я подтвержу.

— Доказательств нет, Тока. Это ты да Володя поверили на слово.

— Я-то ладно. А у Владимира веские соображения на этот счет имеются. Как у вас говорили — он голова. Потому его и держат в институте. Наказать-то накажут, но не выгонят. Он человек в науке оч-чень серьезный. А я человек маленький, несерьезный, всем верю на слово. А тебе плохо, да? Ты хандришь? Что бы для тебя приятное такое сделать? Хочешь слетать на луну?

— У вас это так просто?

— Не совсем. Но у меня есть два билета, а моя Серафима всегда занята. Я летать в космос не люблю, но ради тебя — хоть куда! Я не знал, надо ли подготовиться в эту необычную экскурсию, а у Токи от радости не спросил.

Мелодично запел сигнал видофона. По индексу я понял, что это из института. Так и есть. Добрыня с немым укором смотрел на меня. Потом улыбнулся, спросил о самочувствии и поинтересовался, забрали ли бегемота? Приходил ли ко мне Владимир? И, вообще, почему я такой бука? Я на все ответил, кроме «буки». Тогда он деловито сказал:

— Мы ждем тебя, Александр. Проконсультироваться надо. Скажи, вы с Володей считаете, что при трансприденции… — и он такое наговорил, такую выдал шифровочку, что я зажмурился.

— Вы в этом уверены? — услышал я наконец нормальные слова и оторопело брякнул «да».

Спрашивается, кто меня за язык тянул? Чего бы проще сказать «не знаю». Теперь Добрыня не отстанет.

— Очень любопытно, Саша. Мы ждем тебя.

Нет, в институт мне ни в коем случае идти нельзя. Подумал я так, и…как дурачок отправился в институт. Меня там ждут. И про Луну даже забыл.

В лаборатории работали без шума и суеты. Возле «Аленушки» появились какие-то оранжевые груши. С потолка свисало некое подобие люстры, от которой тянулись нити к черному ящику, тоже закрепленному на потолке. Два неразлучных друга — Захар и Архип — стоя на высоком постаменте, копались в черном ящике. Они приветствовали меня, подняв ладони вверх. Юлия манипулировала клавишами мезонного компьютера и записывала цифры. Супруги Марковы демонтировали панель и — редкое явление — не спорили. Как по команде, поздоровались со мной в один голос. Было много и незнакомых людей. Каждый что-то крутил, собирал, устанавливал.

— Александр! — обрадовался Добрыня. — Жду-не дождусь, — и взяв меня под локоть, подвел к своему столу. — Значит, вы с Володей уверены, что…, - он повторил ранее сказанную шифровочку и развернул карточки, исписанные такими многоэтажными заковыристыми формулами, что мне стало дурно. Он ткнул в одну из формул острием карандаша и спросил, почему так получается. Что ж, пора разоблачаться. Но все-таки я попробовал вывернуться:

— Владимир уверен, а я пока нет. Поэтому ничего не скажу.

Добрыня обиженно поджал губы:

— Понятно, и, между прочим, тоже любопытно. Володенька успел научить?

В лабораторию ворвался Тока:

— Александр. Я всюду ищу тебя. Мы же договорились лететь на Луну.

— Вы собрались на Луну, — опешил Добрыня. — Ну, это уже подозрительно. Счастливого пути!

— Луна подождет, Тока. У меня есть желание поработать.

— Правильно, самое милое дело — это хорошенько поработать.

С покаянным видом я вежливо попросил Добрыню дать мне самую грязную черновую работу. Тот выразительно хмыкнул, немного подумал, и поручил мне спаивать вольфрамом термостойкие провода.

Копаясь в проводах, я немного нервничал и старался не смотреть на Юлию — я чувствовал на себе ее взгляд. Она сидела неподалеку и все также нажимала на клавиши. Честно признаться, я всегда стеснялся девчонок и, зная, что внешность моя обыкновенная, а физиономия самая простецкая, не спешил заводить с ними знакомства. А уж о своих редких зубах я помалкиваю. Просто стыдно перед людьми. Но голова моя невольно поворачивалась в сторону Юлии и мы с ней встречались взглядом. Ох, и глаза! Гипноз, током бьет. Сделав едва уловимое движение изогнутой бровью, она улыбнулась мне:

— Саша, можно тебя на минуточку?

Чувствуя, как от смущения пылают щеки, я подошел к девушке. При мысли, что она попросит помочь ей разобраться в цифрах, меня сразу прошиб холодный пот. Но она заговорила о другом:

— Саша, я давно хотела тебя спросить. У тебя хорошие ровные зубы. Но они такие редкие. Тебе это нравится?

Боже, как можно такое женщине спрашивать!

— Мне все равно, — растерянно пробормотал я.

— Не верю. Ты разве не знаешь, где устраняются врожденные дефекты зубов? Я подскажу, — она черкнула адрес. — Вот, обязательно зайди туда. Каждый мужчина следит за своими зубами, а тебе все равно. И откуда ты такой интересный взялся? Где ты жил?

Я сказал, что жил в Чите и обещал зайти по указанному адресу. При этом я с остервенением принялся кусать провода. Потом убавил темп, спешить не надо, а то ведь завтра и послезавтра придется опять просить черновую работу. Конечно, я в любое время мог встать и уйти, но что-то сдерживало. Уже лаборатория опустела, а я продолжал возиться с проводами. Добрыня напомнил мне, что пора бы и отдохнуть.

— Где можно найти Владимира? — спросил я. — Неужели никого не волнует, куда он пропал и что с ним. А может, несчастье?

— Ты что выдумываешь! Ты очень странный консультант, и мысли твои дикие. Откуда тебя Володька выкопал?

— Мне надо обязательно его найти!

— Да он же сидит у тебя дома. Звонил сюда, спрашивал, где ты.

Я бегом домой и с ходу ногой — благо замков нет — распахнул дверь. Друг с виноватой улыбкой шел мне навстречу:

— Прости, Шурка! Хотел ошарашить я, а ошарашили-то меня, как дубинкой по голове. А ты из лаборатории? Счастливец! Из вежливости я не стал спрашивать, где он пропадал. А он потащил меня на диван, сам с размаху плюхнулся на него, раскинул руки ан спинке дивана и запрокинул голову:

— Понимаешь, какая петрушка! У меня было время поразмыслить, и расчеты кое-какие сделал, — он полез в карман, но, вспомнив, что я в расчетах ничего не смыслю, не стал доставать их. — Не получается, Шурка! Я не уверен, что я — это я. Смешно? Положа руку на сердце, не побоюсь сказать — тут попахивает черной магией. Все что угодно могу допустить, но чтобы человек сгорел до пепла, и пепел этот до сих пор цел, а человек тот воссоздался неизвестно из чего, это…, - он неопределенно поводил в воздухе растопыренной ладонью.

— А может, и бегемот в свое время тоже сгорел, а потом воссоздался на моем балконе? Ты говорил, что нам не поверят. Однако же поверили, к эксперименту готовятся.

— Они условно поверили, Саша, потому что знают — такого быть не может. Надо повторить этот «нечаянный» эксперимент, ведь самопроизвольный расход энергии и повышение температуры было же в действительности. Если пройдет все удачно, то я сразу объявлю, кто ты такой и откуда.

— Сомневаешься в успехе?

— Раньше — в горячке — не сомневался, а сейчас — с холодной головой — да. В блок-отсеке будет сидеть не человек, там будет животное, и, боюсь, что никуда оно не переместится, оно просто сгорит. Моя репутация баламута еще более утвердится, а ты ее приобретешь. Но я тебя, Саня, не держу силой, действуй по своему разумению. Мне будет горько расстаться с тобой, ты можешь жить в любом городе любой страны, таких институтов и «владимиров» много.

— Володя, никуда я отсюда не уйду. Я здесь родился. Твое общество мне по душе. Но скажи честно, почему ты упорно скрывал от Добрыни последние события? Сам хотел докопаться? Открытие сделать? Славы захотелось?

Владимир рассмеялся:

— Славы! Кому нужна какая-то слава. К научным степеням и званиям мы не стремимся, у кого извилины работают, тот и профессор, и магистр, и академик — какая разница? Или ты не понимаешь меня, или я — тебя. Спроектировать, скажем, космический корабль одному человеку — гиблое дело. Жизни не хватит. Поэтому его конструирует целое бюро. Но есть такие точки в науке, где нужен один всеохватывающий мозг.

— Ты хочешь сказать, что ты и есть этот мозг?

— Ну, Шурка, — обиженно надулся Владимир, — зачем ты оскорбляешь меня? В институте у нас работают знающие, башковитые люди. Но мыслим мы по-разному, отсюда и у каждого свой метод работы. У меня, например, есть маленькая программа, пусть она куцая и незавершенная, но зато моя, и всю ответственность я беру на себя. А начнем мы спорить, дискутировать и доказывать каждый свое — только время терять. Нужно действовать. И смелее, с риском. А рисковать, ты не поверишь, нам запрещено. Не спорю, риск много жизней унес, но и намного наука вперед продвинулась. И вообще, Саня, без риска, без остроты — не тот настрой. К примеру, если бы мои отец с матерью в свои девяносто лет не рисковали, то меня бы на белом свете не было, — Владимир забавно прищурился, хихикнул и опять стал серьезным. — А в нашем деле, Санек, без риска никак нельзя. Учти, на тебя это не распространяется. И я очень прошу: береги себя, прижми уши и никуда не суйся. Я популярно говорю? Ты феномен, каких на Земле еще не было. Убежден, что есть какая-то связь между твоим, как физической системой, перемещением во времени и появлением бегемота, а так же и моим загадочным воскрешением. И разгадка не только в изменении геометрии пространства и его кинематических свойств, но и в воздействии его квази-структурных преобразований на смену координат масс вещества во времени.

— Не представляю, как это пространство имеет структуру?

— И не представишь, Шурик — она особая, можно сказать, квантовая. — и есть она, и нет ее, тут прерывности, клоты, фыки… Все, все в природе взаимосвязано. Будем искать, где за что цепляется. Начинать надо с эволюции Вселенной, ведь мы ее частички.

Эва куда замахнулся! На Вселенную.

Владимир возбужденно ходил по комнате и, забыв, что я всего лишь слесарь-газовик и любитель фантастики, сыпал такой научной терминологией, что язык сломаешь.

— Да не понимаю я тебя! — воскликнул я.

— Прости, Шурик. Я тебе не говорил, что зверски устал без работы. Спать!

Я ушел в спальню, чтобы приготовить постель, а когда вернулся, то Владимир уже посапывал на диване. Попробовал его разбудить, но он спал крепко. Я положил ему под голову подушку, снял туфли и накрыл покрывалом.

А мне сон не шел. Я лежал в темноте с открытыми глазами и думал. Вселенная! А откуда она взялась? Ученые считают такой вопрос бессмысленным. Но вопрос-то от этого не исчезает, тем более для меня, не ученого. То, что Вселенная ВСЕГДА была и то, что она вечна, еще ни о чем не говорит. Ну, как это без начала? Ведь когда-то не было ни планет, ни звезд, ни галактики. А что же было? А была проматерия, протовещество, этакий сверхплотный и сверхраскаленный сгусток материи размером — смех один — меньше атомного ядра. И вот этот архи-микросгусток взорвался — произошел так называемый Большой Взрыв! Тут и началось! Рождаются протоны и нейтроны, электроны и фотоны… А взрыв продолжается, молодая Вселенная все расширяется, осколки Большого Взрыва, разлетаясь, порождают звезды и галактики, миллиарды галактик сгруппировываются в метагалактику. Много позже появляются планеты, в том числе и Земля, возникает жизнь. А Вселенная и по сей день, уже восемнадцать миллиардов лет, как взрывается, галактики разбегаются. Эту поразительную и непрерывно движущуюся картину с грехом пополам еще можно представить. Но, черт возьми, здравый смысл не принимает, как, буквально в точке, могла содержаться вся уму непостижимая масса вселенной? И что это за штука такая — протовещество. Оно-то откуда взялось и из чего состоит? Пусть ученые ругают меня за этот вопрос. Я-то причем здесь. А что же, интересно было до Большого Взрыва? Эта единственная точка праматери? И где она находилась, если еще не было пространства, ведь оно появилось в момент Большого Взрыва, и время стало отсчитываться от нуля. И как долго оно еще будет отсчитываться? Ведь рано или поздно расширение закончится и тогда, может, начнется сжатие, значит, Вселенная опять соберется в точку до следующего Большого Взрыва. Вселенная пульсирует. Это тоже можно представить себе. А как представить замкнутость Вселенной, когда пространство «схлопнуло», и ни луч света, ни одна частица не может покинуть систему, то есть выход из Вселенной вообще принципиально невозможен. А что же находится за границами нашей замкнутой Вселенной? Абсолютная пустота? Или, может, там начинаются другие вселенные пульсирующие и непульсирующие, замкнутые и разомкнутые — всякие. Там все неведомое, там другие законы, другая физика, другие законы развития. Вот и шевели мозгами, где, что, как и почему? Легче всего взять и свалить все на бога, сотворил — и баста! Сразу все вопросы исчезнут. Но в моем случае и бог не поможет — какая связь между эволюцией вселенной, моим перемещением во времени и воскрешением Владимира? И при чем здесь какой-то бегемот? Кстати, его временно поселили в бассейн при школе. Проведать бы надо.

Так с мыслью о бегемоте я и заснул.

Чистенький, опрятный Владимир ждал моего пробуждения.

— Чем будешь заниматься? — бодро спросил он, а глаза у самого печальные. — В институт?

— Туда хочу, но боюсь своего невежества. Да, вспомнил, Володя, где это находится? — я протянул бумажку с адресом, который дала Юлия.

— Все понял, — невесело улыбнулся Владимир, прочитав адрес. — Это Юлька тебя надоумила? Правильно, Шурик, приведи в порядок свои зубы. До меня это как-то не доходило. А Юлька молодец.

На мышонках мы прибыли на южный берег озера Кенон. Железной дороги Транссибирской магистрали здесь уже не было. И озеро теперь было прозрачно-голубым. В вестибюле клиники пахло озоном.

— Посиди, отдохни, — предупредительно сказал Владимир и занялся моим оформлением в клинику. Не успел я облюбовать место для сидения, как оформление закончилось.

Тоненькая изящная женщина, молча и деловито осмотрела мои зубы, что замерила в них и велела проглотить пилюлю. Потом крохотным аппаратом сделала снимок, взяла анализ и попросила, чтобы я надел больничное белье. Оно было тонким и легким, без пуговиц и застежек. Возился, возился я с ним — куда руки-ноги совать, пока не догадался дернуть за колечко на шнуре, и сразу все расправилось и стало понятно. Женщина засмеялась, сказала, что я баловник и предложила лечь на кушетку с колесиками. Тотчас вышел вихрастый парень, совсем еще мальчишка. Он заглянул мне прямо в глаза и приказал: «Спать!» Я моментально заснул.

Проснулся с неприятным сладковатым вкусом во рту. Женщина дала мне чашку с мутноватой жидкостью и предложила прополоскать рот, после чего протянула зеркало. Я невольно ахнул. Изумительные зубы! Белейшие, даже вроде с переливом перламутра, ровненькие и, главное, сидят плотно один к другому. Я начал было благодарить, но женщина нахмурилась, и я понял, что благодарности здесь не нужны, это их обычная работа.

Владимир ждал меня в холле.

— А ну-ка оскалься, — в шутку сказал он и показал большой палец. — Во! Теперь вижу, что это зубы, а не грабли. И болеть никогда не будут. А сейчас, Санек, в лабораторию. Сегодня эксперимент. Я настоял, чтобы без тебя не начинали.

Скажи. Пожалуйста, какая я важная персона. Но как они успели так быстро подготовиться? Я спросил об этом.

— Слава богу! Да ведь прошло уже девять суток, как я привез тебя.

— Серьезно? А я думал ты никуда не уходил.

— Ты чудной, Шурка. Думаешь у нас все как по волшебной палочке? Процесс наращивания и обновления зубов длительный, процедура неприятная и болезненная. Поэтому и усыпляют на весь срок.

По дороге в институт Владимир рассказал, как без него проходила подготовка к эксперименту, и возмущался, что что-то не «по его» сделали. Зашел спор, кого поместить в блок-отсек.

— Поймали бы бродячую собаку, — подсказал я. — Дворняжку.

— Дворняга — это тоже порода, да еще получше всяких породистых. У нас нет бродячих собак, и кошек бездомных нет. Губить животных — страшнее преступления нет. Однако я ставил себя в пример и говорил, что животное не пострадает. Тока безоговорочно верит мне, собаку свою предлагает, ньюфаундленда. Этого пса хоть за сотни километров в тайгу забрось — домой прибежит. В общем, уважили Току, он же так хочет помочь всем.

В лаборатории меня встретили приветливо, по-дружески. Каждый считал своим долгом сказать что-нибудь приятное, и что я посвежел, и похорошел, и отлично выгляжу. Мне было неловко, будто перенес тяжелую операцию или имею важные заслуги.

— Саша, зубки, — сказала Юлия. — Улыбнись пошире.

Я сконфуженно пошире улыбнулся. Всем нужно было посмотреть, какие у меня стали зубы, и все единодушно заявили, что зубы — великолепные.

Добрыня закрепил на моей голове тонкие обручи, а на запястья рук пристегнул темные коробочки. И на остальных сотрудниках были такие же приборы. Разошлись каждый по своим местам.

Владимир встал у пульта «Аленушки» и дал команду. Тока подвел к раскрытому люку блок-отсека своего ньюфаундленда. Голова собаки была массивной, сама белая с черными крупными пятнами. На спине ее был выведен красный треугольник с адресом института, а на ошейнике — закреплен миниатюрный радиопередатчик, по которому можно было запеленговать местонахождение переместившегося животного. По приказу хозяина собака прыгнула в блок-отсек. Туда же заскочило что-то металлическое, крабовидное, и я догадался — робот. Одна из шести его гибких клешней держала плазменную фигурную отвертку. Владимир наигранно весело сказал, что можно начинать.

На приборах и аппаратах засветились контрольные огоньки. Клешня робота с отверткой ловко задвигалась, приближаясь к гра-контакту. Мы замерли в томительном ожидании. Все повторилось в точности, как в тот злопучный вечер. Самопроизвольно включилось питание, бесшумно закрылись сегменты люка блок-отсека, вспыхнул ореол стереодисплея. Предметы в лаборатории стали терять свои очертания, размазываться по пространству. Я почувствовал невесомость, перешедшую вдруг в нагрузку. Неприятно зудилось и покалывало в теле. Владимир выключил питание.

— Любопытно, — первым встряхнулся Добрыня. — Однако, мерзкое состояние.

Остальные тоже передернулись. Сняли с себя датчики, которые сразу уехали по магнитному тоннелю куда-то вниз. Открыли люк. Из блок-отсека пахнуло жаром. Как и следовало ожидать, собаки не было. Был ее пепел! А на пепле лужица расплавленного металла радиопередатчика. И робот частично оплавился. Подождав, чтобы металл отвердел, Владимир вытащил останки манипулятора из блок-отсека. Пепел аккуратно собрали и сразу отправили на экспертизу.

Тарас прислюнил палец и прикоснулся к горячей лепешке передатчика:

— Если собака переместилась, то и этот передатчик, как единая с ней система, тоже должен был бы перенестись. И робот не исключение. Или перемещение свойственно только живым организмам?

— Это совершенно невероятно! — воскликнул Захар, а может, это был Архип. — В конце концов, и собака, и передатчик, и робот — это просто масса, и нет разницы, из какого вещества она состоит. А если даже и допустить такую возможность, то Владимир должен был оказаться на Никишихе без одежды, извините, голым, ведь одежда его сгорела. А, Володя?

— Нет, я очнулся одетый. Но…не хотел говорить, на мне почему-то не оказалось нижнего белья.

— Вот уже и в висках заломило, — пожаловался сам себе Тарас.

Снимались показания приборов и обрабатывались результаты. Появились таблицы, схемы, графики… Все заняты, взбудоражены, такой ажиотаж. Только мы с Токой остались не у дел. Он чинно вышагивал по лаборатории, терпеливо выжидая, когда к нему обратятся за справками, и несколько раз спрашивал меня, когда прибежит его любимая собака. А я не мог сидеть, сложа руки и смотреть, как другие работают, я чувствовал свое ничтожество. Подскочил возбужденный Добрыня с перфорированными лентами и попросил отобрать какие-то планкеонные мультиплеты третьего порядка, но, к счастью, тут же забыл про них и умчался на зов Владимира. Чтобы не мозолить сотрудникам глаза своим ненужным присутствием, я потихоньку вышел из лаборатории. Обидно, конечно, но что делать. И еще обидно, что никто не хватился меня. Попробовал бы уйти Владимир — на дне океана нашли бы и приволокли.

Да, люди здесь одержимы в работе. Они не гонятся за научными степенями и званиями, о благополучии и материальной обеспеченности не думают, слава и почет им не нужны. Но ведь должны же быть какие-то стимулы? Или это их жизненная потребность? Не знаю. Во всяком случае, отдыхать можно было бы и больше. Но позже я убедился, что у людей здесь свободного времени предостаточно.

Я знал, что, освободившись, Владимир непременно прибежит ко мне, и ждал его дома. Он пришел поздно, уставший и мрачный.

— Оказывается, Шурка, корреляция синхронности…

— Володя, у нас же договоренность — говорить проще.

— Я уже и так на язык питекантропа перешел. Ничего хорошего пока, Шурик, нет. Ты же видел, что робот наполовину оплавился, но остался на месте. А собака, думаешь, перенеслась на Никишиху или еще куда-нибудь? Ха-ха! Бедная, она по-настоящему сгорела. Если собачка была бы жива — давно бы уже прибежала.

— Что же конкретно произошло?

— Да ни чего особенного. Энергия Поты-Попы искривила пространство дробно, поэтому волны тяготения изменили геометрию предметов в лаборатории, не нарушая их внутренней связи. Предметы стали «размазываться». Это мы на себе испытали, подергались немного. Одновременно энергия гравитации, трансформируясь в поле первичности, перешла в тепловую энергию — вот тебе и высокая температура в блок-отсеке. Как видишь, все до обидного элементарно и просто. Во всем мы разобрались. Остался лишь вопрос — откуда взялся я после того, как сгорел? Вся надежда на собачку. Ах, если б она нашлась!

Проходили дни, но собака не появлялась. Тока переживал. И куда подевалась его мягкая прыгучая походка и приветливая улыбка. Ходит как по принуждению, вялый, неразговорчивый. По второму каналу связи дали объявление о розыске живой или мертвой собаки породы ньюфаундленд с красным треугольником на спине. Добровольцы прочесывали лесные массивы, прощупывали дно рек и озер. Собаки не было. Тока плакал.

В лаборатории полным ходом шла подготовка к эксперименту, задуманному Владимиром на Никишихе в момент нашего отдыха. Как и прежде, друг поручал мне несложные работы, каждый раз объясняя, что нужно сделать и как сделать. Это не ускользало от внимания сотрудников. Вполне возможно, они сомневались в моих умственных возможностях. Добрыня все чаще и все подозрительнее поглядывал на меня. Я до сих пор старался ни с кем не разговаривать. Ну о чем мне с ними говорить? Не о погоде же. Чувствовал же я себя с каждым днем все отвратительнее и отвратительнее, будто совершал какую-то подлость или будто я преступник, ожидавший со дня на день ареста. Дальше так жить было невмоготу. Тока предлагал мне выбрать один из трехсот маршрутов кругосветного путешествия и соглашался быть сопровождающим. Но Владимир боялся отпускать меня, жалел, приободрял и обещал, что скоро все наладится, и мы заживем по-человечески. Он снабдил меня выбранными по своему усмотрению книгами и посоветовал их прочитать. Собственно, это были не книги, а тонкие, плотные пластинки, побольше открытки. При легком нажиме с правой стороны на кружок появлялось изображение текста. Прочитал страницу, нажал на кружок и читай дальше. Если текст красноватый, то можно надавить на кружок с левой стороны и посмотреть объемную иллюстрацию к прочитанному. Я быстро приспособился к такому чтению. Удобно, ничего не скажешь. Но как было ни интересно, читал я мало. Подолгу теплыми вечерами бродил по аллеям парков, сидел на берегу Ингоды, а то и просто валялся дома на диване и все думал, думал. И ведь знаю, что попусту теряю время, что надо быстрее и больше узнавать, вживаться в новую жизнь, толкаться среди людей, общаться. А я уединялся и пускался в размышления. Не получается ли так, что ВРЕМЯ, выкинув со мной такую штуку, когда-нибудь опять перебросит меня в двадцатый век, в мою холостяцкую комнатушку. По чьей-то воле я здесь гость, кому-то я нужен. Всем нутром, всем существом своим я чувствовал, что это все идет оттуда, из Космоса. Владимир хоть и говорит, что в мире все возможно, однако вмешательство чужого разума не принимает, он верит в свой разум человека. Но что-то тайное волнует его. Про факт воскрешения на Никишихе он не любит вспоминать, сразу замыкается в себе и становится грустным.

Несколько раз мы с Владимиром были в старой школе, где в теплом бассейне жил наш бегемот. Там всегда было много детей, приходили и взрослые. В помещении росли кустарники и травы, были разбросаны валуны, на которых можно было сидеть. Расфранченный стасемидесятилетний дед Алдоша с крашеными усами ухаживал за бегемотом и следил за порядком.

Незаметно подошел день проведения эксперимента по расколу ка-спирали, которая, по словам Владимира, должна была, как бы впустить в себя массу вещества и тут же отторгнуть ее, то есть переместить.

В лаборатории стояла напряженная тишина. Каждый занял свое место. Я тоже, как настоящий ученый и экспериментатор, сделав умное лицо, стоял по правую сторону от Владимира. Робот в блок-отсеке соединил гра-контакт. И ничего не произошло, питание само не включилось, повышения температуры не было, предметы в лаборатории не размазывались. Это означало, что все причины для самопроизвольного процесса исключены. Владимир показал мне большой палец.

В камеру, в качестве массы вещества, положили действующий радиопередатчик для того, чтобы, когда он переместится, можно было бы по пеленгу найти его на расстоянии до десяти миллионов километров. Владимир проделал манипуляции с клавишами на главном пульте «Аленушки». Вроде бы ничего и не случилось, но я увидел, что все облегченно вздохнули, и напряжение спало.

— Ура, наша взяла! — тихо, но с чувством сказал Владимир.

Радиопередатчика в камере не было — он переместился в пространстве. Все заулыбались, столпились, заговорили. Юлия в порыве чмокнула губами Владимира в щеку и сама же смутилась. А тот не растерялся:

— А в другую?

— Хватит и одной.

Бравый парень в ярко-желтом одеянии сидел перед пеленгатором и хмурился. Покрутив верньеры, нахмурился еще сильнее:

— Сигналов нет.

— Как это нет? — всполошился Добрыня.

— Передатчик снабжен тройным дублирующим устройством и специальной защитой, — сказал Тарас. — Он не может выйти из строя.

— Во всяком случае, на Земле его нет, — спокойно ответил бравый парень.

Всеобщая радость немного померкла. Куда мог запропаститься передатчик? И, неслыханное дело, поднялся галдеж.

— Тихо! — крикнул Владимир. — Все нормально. Передатчик может оказаться в океане или в толще горных пород земли, в ее мантии или еще глубже. А может, он сейчас в межпланетном или, не дай бог, межзвездном пространстве. При недостаточной мощности передатчика мы вряд ли примем издалека его сигналы. Надо искать и искать. Надо оповестить весь космический флот.

Даже я, профан, и то понимал, как им важно узнать, где находится передатчик. Они бы тогда имели количественную характеристику, зацепку, от которой смело можно было бы идти дальше, к управлению перемещением. Я раньше думал, что человек далекого будущего будет обладать такими знаниями, таким совершенным математическим аппаратом и, если хотите, такой научной интуицией, что любые научные проблемы он будет щелкать как орехи. Да, наверное, это особая область физики, эти таинственные пространство и время, где свои особые релятивистские законы и свойства, открыть которые или предсказать, как Менделеев предсказал свойства не открытых еще химических элементов, а Леверье на «кончике пера» открыл планету Плутон, люди пока не могут. Правильно Володя однажды сказал, что чем больше проблем решаешь, тем больше их становится. Что ж, Человек стал докапываться до большого Неведомого.

Глава 5

Весь космический флот Солнечной системы, обсерватории на планетах и крупных астероидов были оповещены о принятии сигналов передатчика. Сигналов не было. Но, учитывая огромные расстояния в космосе, не теряли надежды на прием.

А я все думал, каким образом передатчик перемещался, как он прошел сквозь стены в лаборатории? Глупый, может, вопрос, но у Владимира спрашивать я ничего не стеснялся. Спросил и об этом. Он меня похвалил:

— Молодец, Шурка! Хороший вопрос, только сразу не ответишь. Передатчик сквозь стены не проникал, не было вообще никакого движения, никакой скорости, он просто изменил свои мировые координаты — был здесь, стал где-то там. При флуктации Поты-Попы ка-спираль возбудилась, пространство в нужной степени искривилось и проделало с передатчиком этот «фокус».

— А какая сила искривила пространство?

— Я же говорю, Пота-Попа — это сколлапсированная масса вещества в нашей «Аленушке».

— Черная дыра?! — не поверил я, и при этом даже стало жутко.

— Да, так в старину называли ее.

«Черная дыра» — это своеобразная астрофизическая экзотика. Звезды светят миллиарды лет и находятся в состоянии равновесия. Но иногда, по мере выгорания ядерного горючего, равновесие нарушается, и создаются условия, при которых под действием внутренних сил тяготения звезда начинает сжиматься, поверхность ее стягивается. Тяготение все возрастает и еще сильнее сжимает звезду. Вещество уплотняется все больше и больше, уже сжимаются электронные оболочки атомов, сжимаются и их ядра. Выделяющаяся при этом колоссальная энергия уже не может покинуть падающую в саму себя звезду, потому что в ней возникает невероятной величины гравитационное поле, которое продолжает сжатие. Масса звезды не меняется, а размеры ее уменьшаются, ускорение и энергия возрастают. И тогда наступает гравитационный коллапс, этот чудовищный взрыв внутрь до немыслимой плотности. Сила притяжения уже столь велика, что раскаленную звезду, а точнее, уже не звезду, а качественно новое образование, не может покинуть ни одна частица, ни один луч света. Образование становится невидимой пространственной бездной, замыкается само в себе, все поглощает внутрь и ничего не отдает наружу. И даже всесильное поле тяготения замыкается на себя, а пространство вокруг схлопывается. Это и есть «черная дыра». Теперь звезды вроде бы и нет. Это, можно сказать, мертвая материя, точнее, материя в летаргическом сне. И только прямое столкновение с ней, да притом с приличной скоростью, может разбудить ее. Но лучше не будить. Тут такое начнется, такое… фантазии нет!

— И эта «черная дыра» у нас под носом? — не мог поверить я. — Так спокойно и покоится в «Аленушке»?

— Да, в «Аленушке», и именно покоится, в поле первичности. Но это поле отнюдь не первичное, его так называют по привычке. Понимаешь, Сануля, поле первичности, и ка-спираль и эту черную дыру можно лишь приближенно представить себе математически. Оно вроде бы все так, только не совсем так. И то, что мы себе представляем, это слишком грубо и весьма поверхностно. Просто мозг человека так устроен, что не может одновременно охватить, связать и осмыслить все стороны явления или процесса, потому что в них сплошные относительности и абстракции. Вот и приходится выкручиваться, воображать то, что вообще невоображаемо.

— Странно, Володя, а как же вы создали всю эту аппаратуру?

— А так же как и вы в двадцатом веке, не зная толком устройство атомного ядра, не зная полного механизма взаимодействия ядерных сил и даже не имея единой системы элементарных частиц, создали атомную бомбу, строили атомные электростанции и ускорители частиц. Создавая — открывали, изучали. И мы также, не умнее вас. Сколлапсировать, Санчо, могут не обязательно большие массы. Любая масса вещества, достигшая объема с критическим гравитационным радиусом, переходит в коллаптическое состояние, будь то звезда, планета, или вот этот смешной диван и даже молекула. Конечно, не все они будут устойчивыми, но и устойчивых тоже много, как, например, наша Пота-Попа. Масса ее — пятьсот сорок миллиардов тонн.

— С ума сойти! Посмотреть-то ее можно?

— Она на то и дыра, что ее не увидишь. К тому же она меньше пылинки. А ты как думал, такая вот плотность.

— Где вы ее взяли?

— Получили искусственно. Но моей заслуги в этом нет, — и, видимо, что-то вспомнив, Владимир потускнел. — Есть такие люди, Санек, по сравнению с которыми я недоучка, обыкновенный первоклашка.

— Кто они?

— Потапов и Попов. Самородки, умницы. Где-то они сейчас, только бы не теряли надежду, — Владимир еще сильнее потускнел и поведал мне грустную историю.

Теория искусственного получения «черной дыры» из небольших масс была разработана еще сто двадцать лет назад. Понадобилось еще семьдесят лет, чтобы в лаборатории сколлапсировали массу в одну стотысячную грамма. И на этом все закончилось — дальше шел запрет природы. С такой мизерной массой «черной дыры» экспериментов не проведешь, уж больно микроскопические области пространства искривляла она.

Но однажды откуда-то из глубинки, из северной тайги вынырнули два неразлучных друга Потапов и Попов. За три года они почти заочно с отличием закончили девятилетний курс обучения в университете и попутно ухитрились разработать и опубликовать солидный научный труд по физике планкеона — у них был проницательный, изощренный ум. Но они были чудаками. Труд тот изобиловал остротами и шутками, но мысли были великолепными, а расчеты — точными. Потапов и Попов в жизни были людьми неискушенными, таежниками, и не всегда можно было понять, когда они серьезны, а когда попросту дурачатся. Веселые, беззаботные, они ссорились между собой по пустякам, надевали боксерские перчатки и лупили друг друга, после чего мирились. Много было интересных, серьезных и забавных настольных игр, но они признавали лишь игральные карты и бережно хранили потрепанную колоду, в которой бубновая девятка была самодельной. И эти два необычных человека сумели доказать и убедить Ученый Совет, что могут получить искусственную «черную дыру» приличной массы. Два года шла подготовка экспедиции к поясу астероидов между орбитами Марса и Юпитера. Был найден подходящий для эксперимента двойной астероид, в сущности — это два астероида, вращающихся вокруг общего центра масс, этакие каменные глыбы поперечником шесть и восемь километров. Больший из них предназначался для превращения в «черную дыру», а на меньшем началось строительство станции и необходимых сооружений. И все это время накапливалась вакуумная энергия. Потопов и Попов проделали титаническую работу, не забывая, однако в короткие минуты отдыха сыграть в «дурачка» и поссориться. Они плакали, не стесняясь людей, если в чем-то ошибались, и веселились как дети, если дело шло на лад. С удовольствием брались за самую грязную черную работу. В центре большого астероида пробили шахту и установили аппаратуру с дистанционным управлением. Сколько было шума и споров! Но чрезвычайно упрямые Потапов и Попов настояли на своем: они не доверяли автоматике и поэтому должны были сами включить установку, которая даст толчок и создаст условия для возникновения коллапса. Большой отряд строителей и ученых отбыли на кораблях в безопасную зону. В назначенное время толчок был дан. Вспыхнуло обжигающим светом небо. Астероид стал быстро уплотняться и уменьшаться, и уже ни какая сила не могла остановить начавшийся коллапс. За доли секунды астероид сжался до размеров пылинки, превратившись в «черную дыру». Но ее еще нужно было удержать в галактических координатах и доставить на Землю, поэтому в последней стадии коллапса поле первичности охватило сферу с рождающейся «дырой». На станцию ринулись корабли, поздравляя на расстоянии Потапова и Попова и требуя назвать новое образование по традиции их именами. Друзья в шутку называли друг друга Пота и Попа, так пусть этим двойным именем и нарекут «черную дыру». И вдруг началось бурное истечение вещества металлических ферм орбитальной станции. Другими словами «черная дыра» на миг открылась, не вся открылась, а как бы образовалась щель неустойчивости и, вырвавшийся из пут тяготения узконаправленный пучок энергии вызвал реакцию расщепления в каком-то планкеонном квокере. Раскаленная струя плазмы истекающего вещества создала реактивную тягу, и станция с возрастающим ускорением устремилась в Большой космос. Встревоженные люди услышали спокойный голос Потапова: «Уходим в небо», а Попов так же спокойно добавил: «И, кажется, навсегда». Всполошился весь космический флот Солнечной системы. С Плутона были сняты экспедиционные ракеты и направлены на перехват станции. Находящиеся в этом секторе грузовые и туристические корабли изменили свои маршруты и бросились на помощь. Станция каждую минуту могла взорваться. Потапову и Попову каким-то образом удалось остановить реакцию, к счастью, как раз вовремя, потому что уже было достигнуто опасное для жизни восьмикратное ускорение. Но скорость станции уже возросла до тысячи ста двадцати километров в секунду и дальше она летела по инерции.

А самые быстроходные корабли могли развить скорость на семь километров в секунду меньше и поэтому не смогли ни догнать, ни перехватить станцию. Через два месяца Потапов и Попов вылетели из Солнечной системы и покинули ее, устремляясь в межзвездное пространство. Связь прекратилась.

— Они погибли? — спросил я.

— Что ты, что ты! Продовольствия и кислорода им хватит на сто с лишним лет. А летят они уже шестой год, и все молчком, без связи. Вычислена траектория полета: станция направлена точно к звезде эпсилон Индейца. В общем-то, это недалеко — три с половиной парсека. Через тридцать три тысячи шестьсот лет станция достигнет этой звезды и, скорее всего, станет одним из ее спутников. А Потапов и Попов станут первыми людьми, достигшими чужого солнца.

— Мертвые?!

Владимир укоризненно покачал головой:

— Ну и мысли у тебя. Они еще молоды, лететь им да лететь. Мы же не сидим, сложа руки, мы думаем, работаем. Даст бог, Санек, вернем их на Землю. А лично я в этом твердо уверен.

Ну и язычок у Владимира стал. Мы так часто бога не поминаем, как он.

— Надеетесь построить фотонные ракеты? — спросил я. — Догнать их?

— Что ты мелешь? Все это фотонные, гиперонные и аннигиляционные ракеты имеют лишь теоретический интерес. Чтобы тысячетонные массы летели с околосветной скоростью — на дурака рассказ. Ведь как ни глубок космический вакуум, межзвездная пыль и газ буквально испепелят любую ракету. А лететь с меньшей скоростью сотни тысяч и миллионы лет просто нет смысла. Надо другим способом уметь преодолевать пространство, уметь манипулировать им — встряхнуть, скрутить и вывернуть наизнанку. Тогда оно само доставит тебя в какую хочешь точку вселенной. Этим, Санечек, мы и занимаемся.

Владимир помолчал и с иронией усмехнулся:

— Для начала вот передатчик куда-то «закинули».

— А эта Пота-Попа уникальная и единственная? И только в нашем институте?

— Нет, их с тех пор много получили. И побольше нашей есть. Спасибо Потапову и Попову, научили делать дыры.

Мне почему-то стало обидно, что при такой развитой науки и техники земная цивилизация не может спасти двух человек. Я заочно полюбил этих самоотверженных космических робинзонов. Чем они занимаются, о чем думают, таят ли надежду на спасение?

Вечером я стоял на берегу Ингоды, смотрел на убегающие вдаль лесистые сопки, на красный диск заходящего солнца и с грустью думал о мчащихся в бездну космоса Потапова и Попова. Не может быть, чтобы их не спасли. Обязательно спасут! От этой мысли поднялось настроение. Небо полыхало. Багровые облака, будто подсвечиваемые снизу раскаленными углями, были очень красивы. Такие же закаты я наблюдал из окна своей комнатушки на улице Новобульварной. Не знаю как в других местах, а у нас летом в Забайкалье закаты, каких поискать надо. В береговых зарослях увидел куст шиповника с красными ягодами. Взял в рот несколько ягод, выплевывая бархатистые косточки на землю. Вспомнил детство, походы, рыбалки с ночевкой. Скинув туфли и закатав штаны выше колен, я полез в воду ловить раков. Вот один пятится, пятится… Не успел пучеглазый юркнуть под камень, как схваченный рукой за спинку, полетел на берег.

— Саша! — услышал я удивленный женский крик, — Ты что там делаешь?

В тонком, длинном до пят платье, сквозь которое слабо просвечивали ноги, на берегу стояла Юлия.

— Ра…раков ловлю, — оторопело ответил я.

— Ой, как интересно! — она хлопнула в ладоши. — Я тоже хочу ра-раков ловить. Научишь?

Еще и передразнивает.

Я робко сказал, что учить тут нечему, хватай половчее за спинку и вытаскивай из воды. Юлия одним приемом стянула через голову платье, и мне показалось, что она без купальника. Я моментально отвернулся и, наверное, стал краснее заката. Не знаю, почему я удержался на ногах, так как от такой неожиданности должен был свалиться в воду. Юлия приближалась ко мне. Я стоял как болван, завернув голову так, что трещали шейные позвонки, да еще делал при этом дурацкий вид, будто что-то разглядываю на горизонте.

— Мамочка, сколько здесь камней! — тихо воскликнула Юлия и, ища опору, схватила меня за руку. Все! Настал конец света, надо поворачивать голову. И я со страхом повернул ее. Фу, боже милостивый, да это же такой телесного цвета купальный костюм. Я осмелел. Пройдя несколько шагов, увидел рака и поймал его. Скоро и Юлия поймала. Рак бил хвостом и шевелил клешнями, а она смотрела на пучеглазого и визжала, пока я не крикнул, чтобы кинула его на берег. Оба мы вошли в азарт, кто быстрее поймает и больше. Дно было усыпано крупной галькой — ступням больно. У Юлии подвернулась нога, и она уже было упала, но я инстинктивно схватил девушку за талию и прижал к себе. Сердце мое застучало, заколотилось. Мне стало жарко, но выступивший на лбу пот как всегда был холодным.

— Спасибо, — улыбнулась Юлия.

Мы вышли на берег. Я лихорадочно стал опускать закатанные штанины, стесняясь своих волосатых ног, может, еще и кривых. Вот уж никогда не задумывался над этим, а тут вдруг подумал. Часть раков уползла в реку. Остальных мы собрали.

— Что будем с ними делать? — спросила Юлия.

— В детстве мы их варили и ели, — глядя куда-то в небо, ответил я. Когда же она наденет платье? Ну не могу же я на нее такую смотреть. Будто поняв это, девушка надела платье.

— Ты синтик или натуралик?

Не зная, что это такое, у меня хватило ума от растерянности ответить, что я все вместе.

— Ты очень забавный парень, Саша. Ты любишь животных, да?

— Вообще-то люблю. Помню, дворнягу одну прикармливал, так чуть плакал от жалости, когда она под «Жигули» попала.

Тьфу, совсем из ума выжил! Нашел что вспомнить. Но почему она о животных спрашивает? Оказывается, она разговор к бегемоту подвела. Я был взволнован и боялся опять что-нибудь невпопад ляпнуть. И, конечно, ляпнул. На вопрос, давно ли я дружу с Владимиром, я догадался ответить, что сразу, как квартиру получил.

Юлия с любопытством глядела на меня:

— Говоришь, дворняга твоя под «Жигули» попала? Это, кажется, марка старинного автомобиля. В каком веке их выпускали?

— В двадцатом.

— И где же такой антиквариат еще бегает?

— Сейчас, наверное, нигде.

— Очень занимательно. Ты не такой, как все, ты особенный. Это я сразу подметила. Человек-загадка.

— Как человек я не загадка. А вот мое появление здесь — загадка.

Глаза Юлии расширились и она как-то радостно, и в то же время испуганно отпрянула от меня:

— Ты пришелец!!!

— Угадала, пришелец, — грустно усмехнулся я и показал пальцем на небо. — Только не оттуда. Я из двадцатого века.

— Из паландрика? — разочарованно протянула она, однако тут же оживилась. — Нет, паландрик открыли в двадцать втором. Ты пошутил?

— Нисколько. У меня был рак желудка, болезнь считалась неизлечимой. Я уже умирал. И вдруг ни с того, ни с сего очутился в парке Шебико на том месте, где стоял мой дом. Меня увезли в больницу и вылечили. Вот и живу у вас. Как только получил квартиру, сразу прибежал Владимир.

Юлия пристально посмотрела мне в глаза. Я, конечно, страшно смутился, еще сильнее разволновался, сжался в комок.

— История, — неопределенно сказала она. — Проводи меня, Саша.

Мы шли молча. Я не знал, о чем говорить. Но почему Юлия молчит? Расспросила бы о моей жизни в прошлом. Не верит, факт.

— Покажи звезду эпсилон Индейца, — попросил я.

— Она в южном небе.

— А как ты думаешь, спасут Потапова и Попова?

— Каждый человек надеется на их спасение, — ответила Юлия. — Я тоже. Это одна из основных задач и нашего института.

Опять замолчали. Так молча и дошли до дому.

— Зайдем ко мне, — повелительно сказала Юлия.

— Неудобно, — замялся я.

— Не упрямься, — она взяла меня за руку и бесцеремонно потянула за собой. Гляди-ка, силенка чувствуется. Но что это за обращение такое. Я, скорее для вида, возмущенно хмыкнул, и сопротивляться прекратил.

Моложавая женщина поднялась нам навстречу из кресла, и само кресло помогло ей в этом, как бы вытолкнуло.

— Это наш нелюдимый Саша, — представила она меня матери.

Голубая стена куда-то бесшумно уехала, и мы очутились среди карликовых берез и огромных цветущих кактусов. Юлия спросила, какого числа и месяца меня положили в больницу, и включила видофон. В воздухе возникло изображение могучего мужчины с раздвоенной бородкой.

— Что случилось? — настороженно спросил он.

— Тебе знаком этот симпатичный парень, — Юлия кивнула на меня. — У него был рак желудка.

Я видел мужчину впервые, но он, оказывается, знал меня. Вместо ответа на вопрос Юлии, он сначала поздоровался со мной, спросил о самочувствии, а потом ответил:

— Да, девушка, его и привезли к нам. Редчайший случай! Так запустить болезнь. Пришлось делать полную экльстральную регенерацию желудка.

Юлия поблагодарила и выключила видофон. Похоже, она поверила в мое путешествие во времени. Но не совсем, потому что спросила, цела ли моя старинная одежда и можно ли ее посмотреть. Безусловно, майку и трусы я берег как реликвию, связывающую меня с моим временем.

— Понимаешь, Юля, у меня только нижнее белье. Я в нем из постели прибыл. Ну, неприлично же его показывать.

— Не выдумывай. Я обязательно должна посмотреть.

И эта золотоволосая девушка показала свой характер. Я покорно привел ее к себе домой. В ожидании нижнего белья она с любопытством разглядывала безхитростную мебель. Получив майку, Юлия прощупала ткань, просмотрела простроченные швы и осталась, кажется, довольной. И потребовала остальную одежду.

— Юля! — умоляюще взвыл я.

— Ни в одной же майке ты был. Вытаскивай свои трусики.

Это было сказано таким тоном, что я моментально сбегал за трусами. Юлия вытянула из прорези дужку резинки, растянула ее, хлопнула, и попросила меня взять всю одежду с собой. Это просьба меня так удивила, что я в смятении сказал «пожалуйста», а потом вскричал: «Но зачем?»

— Не волнуйся, Саша, — очень мило ответила Юля. — Завтра утром все получишь обратно. Спокойной ночи.

Ну разве не взбаламошная, я бы даже сказал, девчонка. А какая обворожительная, околдовала меня, я и растаял, все как на духу выложил.

Утром взвизгнула дверь, и кто-то мягко вошел в большую комнату. Глянул на часы: половина седьмого. Я обычно встаю в семь. Спрыгнул с постели и выглянул из спальни. Это Юлия.

— Прости. Я тебя разбудила, милый?

— Немножечко, — как-то по глупому ответил я и, скрывшись за дверью, стал быстро одеваться. Гадая, в каком смысле она сказала «милый», вернулся в комнату.

— Я принесла твое белье, — Юлия положила на тумбочку сверток. — А раз уж ты проснулся, то вот заключение экспертизы, — она вынула из складки платья темные бланки.

— Саша, ты необыкновенный человек!

— Феномен, — усмехнулся я.

— Это я и хотела сказать. Я до последней минуты сомневалась в твоем самопроизвольном путешествии во времени, В двадцатом веке это сделать было невозможно. Но вот, пожалуйста, ознакомься, — она положила передо мной бланки и стала объяснять. — Видишь, ткань изготовлена на многозевном бесчелночном станке, который был снят с производства в начале двадцать первого века. Вот характеристика ткани и резины — это двадцатый век. Но, главное, Саша, ткань выпущена всего три года назад, но в то же время по способу производства ей почти четыреста лет. И ткань не постарела, ей фактически три года. Парадокс? Парадокс разрешается лишь при одном условии — перенос во времени. Это и есть доказательство, что ты говоришь правду.

— И что же теперь будет?

— Жизнь будет. А Владимир все знал? Он верил тебе?

— Да. И Тока тоже.

— Ох уж этот Вовка! А с Токи спроса нет, он — добрая безмятежная душа. Тебя, Саша, родные потеряли. Тебе тяжело?

— Грусть иногда находит, вроде как родину покинул. А родных у меня нет, я — детдомовский, к тому же безнадежный холостяк.

— Ты хороший, презабавный парень. Вечером, может, погуляем?

— Обязательно. Я с удовольствием!

Интересно, Юлия тоже, как и Владимир считает меня феноменом. Что они понимают под этим? Как человек я, конечно, самый обыкновенный, не буду говорить, что умный, но и не дурак. А может они имеют в виду человека не как биологический вид, а как некую физическую систему, способную при определенных условиях взаимодействовать со всякими их заумными спиралями и силовыми полями. И в голову полезли дикие мысли. А вдруг я бессмертный. Хотя, какой я бессмертный, когда уже почти умер от рака…стоп, чтобы не разрушить систему, сработала какая-то другая защитная система и перебросила меня, не как человека, а как эту особую систему в будущее, предотвратив тем самым ее неизбежный распад. К добру это или нет — не знаю. Я заставил себя переключится на другое, на более приятное. Юлия приглашает меня на прогулку! И верится и не верится! Эх, полюбила бы она меня! Пусть я физически несовершенен и слаб, пусть у меня простецкая и постная физиономия, пусть ничего не знаю, но зато я — феномен. Почему бы не полюбить феномена? Несбыточные мечты идиота.

Идиота? Но почему я сам себя унижаю? Кто сказал, что у меня постная физиономия? Сам себе в голову вбил. Я взял зеркало и впервые посмотрел в него на себя изучающее. Лицо ничем не примечательное, но и не такое уж, чтобы «караул» кричать. Нос — прямой и габариты в норме, карие глаза хоть и небольшие, но и не щелки, и веки над ними не зависают. Губы нормальные, в меру мясистые. А подбородок даже мужественный. Неплохое лицо! Я улыбнулся и при виде отличных зубов еще более укрепился в своей уверенности. В конце концов, Юлия при встречи назвала меня симпатичным парнем, а сегодня утром сама сказала мне «милый». Вот так-то. Конечно, надежды почти никакой, но и за «почти» надо цепляться.

Юлия — не Владимир, она наверняка раскроет мою невольную тайну. И это, пожалуй, к лучшему. Я шел в институт в сильнейшем волнении, забыв даже предупредить по видофону Владимира, что разоблачен. В лаборатории уже все были на месте и все были чем-то возбуждены. Юлия тоже, несмотря на бессонную ночь, находилась здесь. Видимо, шел серьезный разговор, но при моем появлении наступила тишина, и все уставились на меня, будто увидели какое-то чудо. Один лишь Владимир сидел в сторонке, бледный, поникший и даже не поднял голову, чтобы узнать, почему стало тихо. Похоже, что его прорабатывали за утаивание личности своего консультанта.

Ко мне подошел Добрыня и с улыбкой, укоризненно покачав головой, протянул руку:

— Ну, здравствуй, Александр, добрый ты наш таинственный человек! Мы все о тебе знаем и … не знаем ничего. А пока нас интересует одно: как ты думаешь жить дальше?

— Я бы хотел остаться при лаборатории. Учиться хочу и работать.

Среди сотрудников прошел одобрительный шумок. А Владимир так и сидел застывший, опустив голову.

— Ты правильно, Александр, решил! — обрадовался Добрыня.

— Но только … помощи от меня — сами понимаете. Скорее помехой буду.

— У тебя умелые руки. А знания, что ж, знания ты получишь. Если не секрет, расскажи нам о себе. Мы с удовольствием послушаем.

— Расскажи, — очень ласково попросила Юлия.

Мне подвинули кресло, сами расположились вокруг. Владимира же никто не замечал, будто его здесь и не было. И я понял — бойкот. Стало жалко друга, однако подойти к нему я не осмелился, он не нуждался в утешении и сочувствии. Что же их может интересовать в моей жизни? Мои увлечения, заботы, мечты? Я сказал, что ничего примечательного в моей жизни не было, ничего я не изобрел и не открыл и что каждый из них, наверное, думает, что раньше было интереснее жить, что время такое бурное и прекрасное было, романтика, борьба идей… в общем-то так, но я активно в события не вмешивался, правда, на выборы всегда ходил, голосовал за тех, кому верил, что наладят жизнь, возродят Россию. Подумав, сообщил свои анкетные данные: год рождения, образование среднее, слесарь-газовик (пришлось пояснить, что это такое), любитель фантастики, ну и дальше… не судился, не имею, не награждался. И, конечно, подробно рассказал о своем появлении здесь.

Само собой возник вопрос и о бегемоте, не из двадцатого ли он века? Оживленно заговорили, каких только мыслей не высказывали. Иногда смеялись чьей-нибудь шутке. Я не всегда понимал юмор, но смех был до того заразительный, что и я смеялся не столько над шуткой, сколько над тем, как они смеются. В такие моменты я поглядывал на Владимира — сидит в той же позе, унылый и мрачный. Но изредка, когда ему очень хотелось вступить в разговор, он оживал, но вспомнив о бойкоте, опять мрачнел. Да и кое-кто из сотрудников с трудом сдерживал себя, чтобы не задать Владимиру вопрос. Желая поднять настроение у друга, я громко, во всеуслышание заявил, что хочу работать только с Владимиром.

— Вас опасно объединять, — строго сказал Добрыня, а у самого на губах едва сдерживаемая улыбка.

— Мы исправимся, — заверил я.

— Так мы и поверили, — ответил Добрыня.

— Они обязательно исправятся, — уверенно сказала Юлия.

Я невольно подумал, что вроде бы все умные, серьезные и деловые люди, а сейчас будто играют в детский сад. В подтверждение этому, чувствуя разрядку, Владимир из своего угла этак жалобно и протяжно проскулил:

— Я больше так не буду.

Ну прямо набедокуривший ребенок, которого в угол поставили! Но я уже догадывался, что за этой кажущейся простотой и наигранностью скрывается глубокое психологическое воздействие на человека. Владимира по-настоящему распекли.

— Он так больше не будет, — сказал Добрыня. — Все слышали? Объединим их?

— Пусть объединяются, — согласился Тарас.

Владимир моментально вскочил и прямо на глазах посвежел и порозовел:

— Спасибо, Шурка! Спасибо, друзья! Честное слово, спасибо!

Какое удовольствие работать, не боясь, что тебя в чем-то заподозрят или уличат! Дышать стало легче! Как все решилось быстро и просто. Днем со мной побеседовал Тарас. Он дал сразу понять, что мы с ним говорим на равных, сказал, что я — исключительная личность и им здорово повезло, что я переместился во времени именно в Чите, но он опасается, как бы меня не сманили из института.

— Кто? Куда? — удивился я.

— Есть институты посолиднее нашего, шире размахом. А ученые — народ въедливый и прыткий, охочий до неразгаданных тайн, сманивать начнут.

— А вы никому не сообщайте обо мне.

— Мы, Александр, живем на одном шарике, мы ничего не должны утаивать от самих себя, — назидательно сказал Тарас и хитро прищурился. — Мы же ведь не владимиры.

— Меня никакая сила не сманит и не заберет. Здесь моя родина.

— Отлично! У нас в институте светлые головы, к нам обращаются за консультацией маститые ученые из-за рубежа. Намечается тенденция перемещения российского научного центра пространственников сюда, в Атамановку. Между прочим, Потапов и Попов тоже наши, читинские, правда, они сами из Чары, но какая разница. Ты слышал о них? Я надеюсь на тебя, Александр. Будь построже с Владимиром, он тебя слушаться будет — это меня-то — держи его в кулаке. И вот еще что: тебе надо отдохнуть. Только скажи, и мы все что угодно организуем.

Я бы рад сказать «да», но мне очень хотелось присутствовать при проведении экспериментов, узнать, куда переместился радиопередатчик? И я ответил, что отдохну как-нибудь потом. С чего мне уставать-то?

В лабораторию вбежал запыхавшийся Тока и радостно сообщил, что нашелся хозяин бегемота.

Еще много дней назад по первому каналу всемирной связи было передано сообщение о загадочном появлении у нас бегемота. Отзывов не было. Сегодня послали повторное сообщение, на которое сразу откликнулись из Майами, города на юге полуострова Флорида в США.

Владимир с Добрыней чуть ли не наперегонки побежали в пункт связи при институте и скоро вернулись оттуда весьма довольными.

— К нам вылетели два американца, — сказал Добрыня.

Я думал, что все очертя голову бросятся готовиться к приему гостей, начнут наводить порядок. Но ничего подобного не произошло, никто и пальцем не пошевелил. А вновь углубились в работу, попросив Току узнать, когда прибывает плазмолет для того, чтобы встретить американцев.

Глава 6

В лабораторию вместе с Токой вошли рослый симпатичный мужчина средних лет и молодая приятная женщина. Они были одеты в одинаковые строгие костюмы лилового цвета, с той лишь разницей, что на женщине была коротенькая юбочка.

— Добрый день! — на чисто русском языке весело поздоровался мужчина. — Мы хотим убедиться, наш ли это бегемот.

— И, конечно, вместе с вами найти причину его трансферации, — мягко улыбнулась женщина. — Зовите меня просто Люси. А это мой друг и учитель Гекльбери Финн.

— Гек Финн? — удивился Владимир. — Славный мальчишка из Марка Твена.

— Да, — засмеялся Гек, — такое вот совпадение. А где бегемотина?

Добрыня что-то ответил по-английски и все рассмеялись. Больше я ничего понять не мог, разговор продолжался на английском языке. Уже и супруги Марковы подключились, и Захар с Архипом что-то рассказывали, и Юлия нет-нет, да словечко вставляла. Все так непринужденно, будто встретились старые друзья, у которых воспоминаний и разговоров оказался непочатый край. Улучив момент, я спросил Току, о чем они говорят и почему не по-русски? Добряк ответил, что ничего существенного в их разговоре нет, просто ради знакомства острят и каламбурят, и что русский и английский языки считаются международными, их знает большинство жителей планеты, а уж одним из них владеет каждый человек, так что языковых барьеров нет. Ну, а родной язык, конечно, остается родным, он не забывается. А сейчас говорят по-английски по традиции, из уважения к гостям.

Ознакомившись с оборудованием лаборатории и конструкцией «Аленушки», американцы в сопровождении Добрыни и Владимира направились к выходу. Владимир позвал меня. Я пристроился сбоку, но боясь, что ко мне могут обратиться с вопросом, немного поотстал. Люси обернулась и о чем-то спросила меня. По интонации ее голоса мне показалось, что она ждет утвердительного ответа. Я и ляпнул сдуру «Йес». Люси с Геком переглянулись и прыснули от смеха. А Владимир незаметно показал мне палец у виска и выразительно повертел им. На всякий случай я отстал еще подальше.

Мокрый, только что вылезший из бассейна бегемот, гулял по травянистому полю. По каким-то признакам американцы сразу узнали его. Откуда-то появился дед Алдоша и тоже начал шпарить по-английски. Видя, что мое присутствие здесь вовсе не обязательно, я решил было потихоньку улизнуть, мне хотелось застать в лаборатории Юлию, чтобы видом своей персоны напомнить девушке о намеченной вечерней прогулке. Но Владимир сказал, что гости желают осмотреть место, на котором объявился бегемот.

Мы пошли ко мне домой. Я опять уныло плелся сзади и злился, зачем они таскают меня за собой.

На балконе гости заинтригованно слушали рассказ Владимира, который жестикулировал, вбегал в комнату и вновь выскакивал на балкон.

— С бегемотом что-нибудь прояснилось? — спросил я Добрыню.

— Не совсем. Я тебе сейчас все быстренько и популярно растолкую. Люси и Гек убеждены, что физическая интерпретация начальной сингулярности …

— Но причем здесь бегемот? — перебил я его.

— Так я к нему и клоню. Это чтобы ты лучше понял. Я еще попроще скажу: предел экстраполяризуемости квази-слоя …

— Добрынюшка, — взмолился я. — Остановись!

Добрыня недоуменно замолчал. Да, хороший учитель из него вряд ли бы получился. А ведь до этих высших материй придется все равно доходить. И я страшно боялся оказаться неспособным учеником. Английский язык тоже надо изучать, американцы, наверное, считают меня каким-нибудь роботом. Почему им никто не говорит, кто я такой?

С балкона неожиданно вылетел раскрасневшийся Владимир, таща за собой гостей, которые с особым вниманием уставились на меня.

— Невероятно! — прошептал Гек.

— Но факт есть факт, — тоже шепотом сказал Владимир, показывая на меня. — Можете пощупать.

Все понятно: Владимир вспомнил о феномене и сейчас получал удовольствие, удивляя мною гостей. Как он потом сказал мне: «Здорово я их ошарашил, Шурка!»

Гек Финн облапал меня, потряс, поднял и, со словами: «Дорогой ты наш человек!» бережно опустил на пол.

— Теперь мне ясно, почему здесь такая интересная мебель, — сказала Люси и улыбнулась. — Ты уделишь нам, Шура, несколько минут?

Я приготовился отвечать на вопросы, но говорил-то больше Владимир, выкладывая свои догадки и предположения. Американцы слушали с огромным вниманием, делали пометки в записных книжках. В конце разговора они сказали, что теперь основательно пересмотрят свою программу исследований. А потом спохватились: по их часам наступило время завтрака и, извинившись, они в сопровождении Добрыни ушли на свой ленч — было ясно, что очень строго соблюдают режим. Этому поучиться бы у них Владимиру.

— Ну, что новенького? — спросил я.

— Не пойму, то ли все распутывается, то ли запутывается.

— Не затуманивай мозги. Давай без всяких сингулярностей.

Владимир — не Добрыня, он умеет объяснять просто и даже слишком упрощенно, но это пока меня устраивало. Люси и Гек работали в лаборатории, где тоже было Пота-Попа. Они тоже искали способ спасти скитальцев космоса Потапова и Попова. Но направление работ у американцев было другим, они изучали пространство, грубо говоря, в фазе времени, работали над тем, чтобы остановить время на станции. Таким образом, сотни и тысячи лет пролетели бы мгновениями, значит, друзей можно было бы спасти хоть через десять, хоть через тысячу лет, то есть тогда, когда найдут способ вернуть их на Землю.

— Володя, не вижу смысла. Ну, сумеют американцы в лабораторных условиях остановить время в каком-то «куске» пространства. А как на станции это сделать? Ведь туда надо доставить специальные установки, а ваши ракеты ее не могут догнать.

— Да, к сожалению. Но скажи, пожалуйста, для чего существуем мы, пространственники?! Одни научаться управлять ходом времени, а другие найдут способ перебросить аппаратуру на станцию. Можно доставить туда и планкеонные двигатели, которые развернут станцию на землю. Работы ведутся во всех институтах, где есть Поты-Попы. Безусловно, мы обмениваемся опытом и информацией, но информацией проверенной и доказанной, ставшей уже научным фактом, физическим законом. А у нас что? Я, видите ли, сгорел и воскрес, а ньюфаундленд просто сгорел и сгинул, радиопередатчик переместился, а куда — неизвестно. Не спорю, это, конечно, тоже факты. Но пока у нас нет им объяснения. Вот когда раскроем их природу, выведем формулы и поймем механизм взаимодействия, тогда с великой радостью сделаем сообщение. А сейчас у нас ни то, ни се.

— Мы до бегемота когда-нибудь доберемся?

— А как же. Мы сейчас знаем, что он исчез из Майами и объявился в Атамановке в один и тот же день и час.

— Надо же, — удивился я, — четырехтонная туша обогнула половину земного шара быстрее спутника.

— Сколько можно говорить, что бегемот не летел и ничего не огибал, не было вообще никакого движения. Пространство искривилось…

— Знаю, слышал уже. И все-таки, как это хоть приблизительно можно представить?

— В обычном трехмерном пространстве нет аналогов искривлению четырехмерному пространству. Представь себя в такой искривленной позе, когда смотришь в свой собственный затылок. Такая петрушка, Санечек.

— И что же, бегемот тоже сидел в блок-отсеке?

— Нет, в Майами другая конструкция камеры, но Пота-Попа примерно такой же массы, как и в «Аленушке», только адрофикс перлунакции … виноват. Короче, при флуктации Поты-Попы образовался силовой коридор с замысловатой конфигурацией, а бегемота угораздило попасть в него.

— Он был в лаборатории?

— Нечего ему там делать. У них при институте большой лесопарк, там много разных животных и бегемотов полно. А силовой коридор всепроникающ и наш бегемот оказался на пути коридора. Животного хватились не сразу, ведь Люси и Гек занимались проблемой времени, а не перемещением тел, поэтому не предполагали, что толстокожий трансферовался, тем более в Восточное полушарие, пока не услышали наше сообщение. И почему-то, Санек, именно на твой балкон. Это не совпадение.

— Так я же феномен, — в шутку сказал я.

— То-то и оно, что феномен, — серьезно ответил Владимир. — Между тобой и бегемотом есть какая-то связь. Но американцы-то молодцы. Прямо молодчаги! Сами того не ведая, они здорово помогли нам. И рады этому еще больше нас. Я люблю их, Санечек!

— Стоп, Володя. Неувязочка. Ты говоришь, что американцы хотят замедлить течение времени, хотят управлять им. Но вы же умеете это делать. Ведь у вас продукты хранятся в замкнутом пространстве, в котором почти нет времени, поэтому они всегда свежие.

— Это иллюзия остановки времени, просто все физические и химические процессы в веществе сильно заторможены способом умеренной нейроплифекции. А Гек и Люси занимаются настоящим временем. Эта проблема ого-го!

Мелодично звякнул видофон. Меня вызвала Юлия:

— Саша, ровно в восемь я жду тебя у входа в парк Лунета, — и, не дожидаясь ответа, исчезла.

— Свидание? — удивился Владимир.

— Прогулка. С тобой же никогда не погуляешь, хотя бы подышать свежим воздухом.

— Ну, воздух у нас всегда и везде свежий. Я понимаю, тебе скучно, а я — сухарь. Но подождем, Санек, еще немножко, мы на славу отдохнем. Американцы ознакомятся с нашей работой, после чего заберем бегемота и полетим во Флориду. Нас приглашают. Попробуем оттуда опять переместить нашего любимца. А ты чего суетишься? Ах да, свидание-прогулка.

Он придирчиво оглядел меня, велел заменить рубашку, сам причесал меня, зачем-то обдул и даже ногти на пальцах посмотрел.

Но с Юлией я не встретился. Ко мне неожиданно нагрянула целая компания, предводительствуемая Добрыней. Компания, а точнее делегация, оказалась весьма представительной — члены Высшего Ученого Совета. Мог ли я когда-нибудь предположить, что ко мне на квартиру для личного знакомства придет сам Президент Академии наук Великой России. Президент ничем не выделялся среди своих спутников и не выходил на передний план. На вид молодой, невысокого роста, шапка волос на голове, глаза чуть раскосые, одет в скромный костюм с огромными накладными карманами, он, как мне показалось, даже смутился, когда Добрыня представил его.

— Вот ты какой, — улыбнулся Президент и, бегло осмотрев комнату, остановил взгляд на покосившемся шифоньере — бегемотова работа.

— Устраивает жилье?

— В самый раз, — ответил я.

— И хорошо, что в самый.

Охватившая меня поначалу робость исчезла. Ни тени официальности, самые что ни на есть простые обыкновенные люди. У нас состоялось нечто вроде пресс-конференции. Мест было мало. Президент, солидный черноглазый академик и две элегантные женщины, смеясь, втиснулись на диван, трое уместились на сдвинутых двух стульях, самый низенький, доктор каких-то наук, сел на корточки, сказав, что ему так очень удобно, а Владимир с Добрыней принесли себе из кухни табуретки. Я отвечал на вопросы и видел по лицам, что ответы мои не удовлетворяют ученых. Потом все захотели осмотреть место, на котором я объявился. И мы прибыли в парк Шебико. Возле валуна, где я лежал в момент своего пробуждения, возвышался беловато-матовый трехгранный столб. И кто его поставил? И зачем?

— Историческое место, — кивнул на столб Владимир.

А меня все спрашивали. Да и вопросы-то были интересными, касавшиеся не столько физической стороны дела, сколько психологической. Не было ли у меня такого ощущения, будто кто-то сидит во мне и руководит моими действиями? Не было ли предчувствия, что, несмотря на очевидную смерть от рака желудка, я останусь живым и здоровым? Не замечал ли, что солнце вдруг стало фиолетовым, не казалось ли мне, что мысль моя обретает массу, и я как бы вижу ее, уносящуюся в вечность? Не всплывали ли в памяти воспоминания о моих далеких предках? Мечтал ли я когда-нибудь попасть в будущее? И бог знает о чем еще не спрашивали.

На все вопросы я отвечал, что не чувствовал, не замечал, не помню.

— А как ты думаешь, какая сила перебросила тебя к нам? — спросил белобрысый и безбровый академик.

— Не знаю. Я просто фантазировал. Ничего серьезного.

— Фантазии — это очень интересно. Расскажи, пожалуйста.

Я что-то говорил о сгустках энергии и вечности духа, даже и праматерию сюда приплел, сам удивляясь, откуда что берется. Президент сказал, что мысли мои весьма любопытны.

— А сны? — спросила женщина в белом костюме. — Какие ты видишь сны? Яркие, объемные, запоминающиеся? Может, космических пришельцев видел?

— Сны яркие. И пришельцев видел, и чертей, и дьявола, всех, кроме ангелов. А почему вы об этом спрашиваете? Ведь сновидение здесь не причем?

— Как знать. В старинной песне поется: «Ничто на земле не проходит бесследно». И сновидения, порождая слабые токи в мозгу, тоже не исчезают бесследно. Пусть энергия их на порядок меньше, чем энергия излучившейся мысли, тем не менее колебания биотоков спящего мозга несут определенную информацию, которую можно принять, усилить и, используя ее как матрицу, как модель — материализовать.

— Вы умеете материализовывать мысли? — поразился я.

— Нет, не умеем. Мы говорим лишь о принципиальной возможности этого. А не помнишь ли ты свой последний сон в двадцатом веке?

— Помню. Кашу пшенную варил, а она сильно пригорела.

— Ну, каша, это и есть каша, — улыбнулся Президент. — Дорогой, Александр, поедем с нами в Петербург. Нам необходимо обследовать твой организм.

— Раз нужно, я не могу отказать. А надолго?

— Дня на три. Но советую остаться там и насовсем — спасибо скажем. Тебе там лучше будет. Соглашайся сразу.

Я заметил, как напрягся Владимир.

— Мне здесь тоже очень хорошо, — ответил я. — Спасибо за приглашение, но здесь я родился и вырос. А вы, если можете, не делайте обо мне никаких сообщений. Я не хочу, чтобы меня все знали, а то и на улицу не выйдешь, начнут глазеть и пальцами показывать. А то еще и письмами завалят — отвечай на них.

— Странные у тебя представления об этом. Но мы уважительно отнесемся к твоей просьбе. А сейчас — в путь!

Прямо сейчас? А как же Юлия? Она ждет меня, я и без того уже опаздываю. Ученые отправились к плазмолету. Я в нерешительности замедлил шаг. Со мной поравнялся Владимир:

— Обязательно возвращайся! Живи своим умом и помни о нас. И вот что, Шурик: наши девушки не любят и не прощают, если парень не пришел на свидание. Причина может быть только одна: стихийное бедствие. Я скажу Президенту, они подождут, когда ты освободишься.

Я бы, конечно, хотел, но не мог допустить, чтобы Президент и ученые, дорожащие каждой минутой своего времени, ждали, когда же слесарь-газовик соизволит уладить свои личные дела и осчастливит их своим присутствием.

Я попросил Владимира встретить Юлию и все ей объяснить. Он стремглав помчался выполнять мое поручение.

Плазмолет был похож на конус с округлой вершиной. Над основанием — широкий прозрачный ободок — сплошное окно круглого пассажирского салона. Места все одинаковые, кресла вращались во всех направлениях, обзор был великолепным. Поднялись медленно и бесшумно, и только на высоте пятисот метров включились главные двигатели. Полетели все выше, все быстрее и стремительнее. Я не успел сверху разглядеть город — пронзили облачный покров, окна со стороны солнца автоматически потемнели и стали светофильтрами. Небо было черным. Двадцать минут разгона, двадцать — в полете, столько же на торможение, и под нами уже Петербург.

Двухэтажный особняк, в котором меня поселили, находился в красивом саду на Аптекарском острове. В саду зрели продолговатые персики и огромные апельсины, журчали фонтаны, шумел водопад. Встретила меня хорошенькая девушка в желтом сарафане. Длинные волосы перехвачены обыкновенным шнурком, глаза лучились, она сама светилась как солнышко.

— Добрый день, Саша! Я — Тамара Димова, твой гид.

Тамара водила меня по комнатам, рассказывала и показывала, где и что надо нажать, повернуть, набрать.… Здесь библиотека и спортзал, музей и кино, здесь можно было создать иллюзию степей и гор, тропиков и заполярья, попробовать многие национальные блюда.

— Не надо мне этих благ! — взмолился я. — Не надо мне деликатесов. Дайте мне однокомнатную квартиру с печным отоплением и простым телевизором. Я хочу колоть дрова и жарить картошку со спинками минтая.

Насчет печного отопления я, конечно, загнул. Просто сорвалось с языка. И о минтае — рыбе, надоевшей читинцам — меньше всего думал.

Тамара весело засмеялась. Глядя на нее, невольно заулыбался и я. Девушка по-свойски сказала, что нужно проветриться и за руку потянула меня на улицу. И — прямо в машину.

Ох, и насмотрелся же я! Невский проспект почти не изменился, так же красив и своеобразен. И публика на нем степенная, важногуляющая. Все по Гоголю: «Едва только выйдешь на Невский проспект, как уже пахнет одним гуляньем». Обожают старину. На Выборгской стороне громада небоскреба в пятьсот этажей. Тамара сказала, что это ошибка зодчих двадцать первого века. Были мы в Петродворце, в театре, на стадионе …

Каково же было мое удивление, когда при возвращении в свои апартаменты я увидел в саду бревенчатый домик, а рядом горку лиственничных дров — швырка. В домике была печка с принадлежностями: кочерга, совок, кастрюли и сковородки. В углу — бочка с водой. За шкафом обнаружил раскладушку, которую уже ремонтировали. Телевизор «Березка». Надо не обращать на него внимание, а то у них ума хватит специально для меня телестудию построить.

— Будем жарить картошку и рыбу, — с самым серьезным видом сказала Тамара. — Но сначала затопим печь.

Топор предусмотрительно лежал возле дров. Мне ничего не оставалось, как взяться за него. Пришли гости: Президент и два академика. На этот раз они пришли просто как знакомые, ни одного вопроса по существу, никаких намеков на мое таинственное «я». Им тоже захотелось поразмяться с дровами. Они умело раскалывали чурки, вырывая друг у друга топор, крякали от удовольствия и перетаскали поленницу дров на кухню. Костюмы перепачкали смолой и смирились с этим.

Тамара чистила картошку. Президент стал ей помогать. Академики занялись рыбой. Я нащипал лучину. Печь сильно дымила. Мы кашляли, протирали глаза, но стоически терпели.

— Экзотика! — приговаривал Президент.

Академик, который был пониже ростом и помоложе, сказал, что он такой экзотики не хочет и что элементарно надо чистить трубу. Они полезли на крышу. Мне было как-то неудобно и в то же время забавно. Солидные, занимающие высокие посты ученые, а ведут себя как… Впрочем, это и есть естественное состояние человека, как существа биологического, откинувшего все официальности и не боящегося того, что скажут люди. Тамара раздобыла где-то шест. Я тоже было полез на крышу, но меня не пустили, сказали, что могу упасть, а они, мол, прирожденные акробаты. Оказалось, что в дымоходе застрял кирпич. Кирпич раздробили и печь загудела. Жарили картошку и рыбу. Начадили ужасно. Но ничего, проветрили. Академик, который повыше и постарше, сбегал куда-то за зеленым луком. Ели и причмокивали.

— Давно с таким аппетитом не ел, — сказал Президент.

— Непонятно, почему так вкусно? — удивлялись академики.

Гости пробыли до темноты, рассказывали смешные истории, хохотали так, что стены дрожали, и расстались со мной, как со старым знакомым.

А на следующий день меня буквально затаскали: возили в один институт, в другой, третий, помещали в большие и маленькие камеры, я лежал под гудящими и свистящими аппаратами, меня крутили, вертели, просвечивали и усыпляли. На второй день продолжалось то же самое. Свободное время я проводил с Тамарой, она не давала скучать. В ночь на третий день меня вызвал по видофону Владимир и сказал, что улетает с американцами в Майами, они намерены повторить эксперимент по перемещению бегемота. А как только я освобожусь, чтобы немедленно вылетал к ним. Он меня проинструктировал и продиктовал адрес.

Обследование подходило к концу. Мне сказали, что ничего особенного в моем организме не нашли, что, как физическая система, я ничего не излучаю и не поглощаю, и ни с какими природными и искусственными образованиями не взаимодействую. У меня обычный здоровый организм. Это многих обескураживало. Мне показалось даже, что кое у кого появилось подозрение, не шарлатан ли я.

— Мы записали твой сон на мезоленту, — сказал психофизиолог. — Просим твоего разрешения на его просмотр.

— Не понимаю. Сновидения что ли?

— Да. Параметры надо уточнить. Но мы не можем без твоего согласия включать мезоклит.

Прежде чем согласиться, я стал вспоминать, что видел последний раз во сне. Бывает же такое приснится, что стыдобушка живая, этакое интимное, может, даже и неприличное. Посмотрят такой сон люди и скажут, вот, мол, о чем человек думает. А фактически об этом и не думалось. Приснилось — и все тут. В последнее время сны мои были, вроде, нормальные. И я согласился на просмотр.

Возле мезоклита, двухметровой наклонной чаши, собралось человек десять. У некоторых в руках были маленькие синие приборчики. Чаша наполнилась туманом, ничего не видно. Но туман начал постепенно рассеиваться и в глубине появился какой-то кривляющийся урод. Что-то я не припомню такого во сне. Урод вез меня куда-то на машине. Себя я не видел, но чувствовал, что сижу рядом. Погнались за каким-то самосвалом. Какая ерунда! Все это выглядело довольно четко, но как-то нереально, бессвязно, действительно, как в плохом незапоминающемся сне. Опять туман, туман, и вдруг выплыла Юлия, стряпавшая пельмени. Я стоял позади девушки и делал пассы руками, будто собираясь ущипнуть ее, но почувствовал желание обнять ее. И все присутствующие это желание почувствовали. Я покраснел. Надо же такой несуразице присниться. И ведь не помню.

— Может, хватит? — замогильным голосом спросил я.

И тут за нашими спинами раздался треск развалившегося стула и грузный шлепок. Мы испуганно оглянулись. Бегемот! Тот самый, родимый. Он тоже был испуган внезапно переменившейся обстановкой.

— Силы небесные! — побледнел психофизиолог и зажмурил глаза. — Что это?! Откуда?

Все были ошеломлены и, не двигаясь, молчали. Я засек время и смело подошел к старому знакомому. На холке бегемота был закреплен радиопередатчик, который, судя по зеленоватому огоньку индикатора, посылал сигналы в эфир. Мне показалось, что толстокожий узнал меня, он уже успокоился и смотрел кротко.

— Потрясающая способность проникать сквозь стены, — тихо сказал оператор мезоклита и посмотрел на потолок, нет ли в нем дыры.

— Этот бегемот из Флориды, — невозмутимо ответил я. — Надо сообщить о нем в Майами, — и я назвал адрес.

Видя, что я совершенно не боюсь бегемота, остальные тоже осмелели, но все же предпочли побыстрее покинуть помещение. А за дверью всех прорвало, наперебой заговорили.

В пункте связи вызвали Майами.

Перед нами возникло изображение Гека Финна.

— Александр!? — обрадовался он.

— Бегемот объявился.

— Знаем, сигналы уже принимаем. Уточняются координаты. Так, опять Восточное полушарие. Чита? Атамановка?

— Нет, Петербург. Я же ведь здесь.

Возле Гека появился взъерошенный Владимир.

— Шурка! — радостно и взволновано завопил он. — Чуешь? Питер! Теперь ты убедился, что это не совпадение? Бегемота тянет именно к тебе, он стремится попасть в пространственную сферу, центром которой являешься ты. Мы срочно вылетаем! Обнимаю!

Через два часа Владимир уже действительно обнимал меня. Пригласили питерских пространственников и мой друг сделал сообщение. Все сошлись во мнении, что независимо от своего сознания я обладаю способностью творить чудеса.

Бегемота погрузили в плазмолет и Гек распрощался, пригласив мня обязательно побывать у него в гостях.

Тарас правильно говорил, что меня начнут сманивать. Такие попытки были. Каждый пространственник хотел получить феномена в свою лабораторию. Президент Академии наук настойчиво предлагал мне остаться в Петербурге, доказывая, что так лучше будет и для меня и для мировой науки. Он многозначительно добавил, что в их институте масса Пота-Попы — полтора триллиона тонн. Я вежливо отказывался. Но молодцы, действовали без нажима, без психологической обработки. Они искренне сожалели в моем отъезде и не скрывали этого.

Глава 7

В Атамановке нас встретили чуть ли не все сотрудники института. Я удивился, как много их, человек пятьдесят. А ведь разойдутся по лабораториям и вспомогательным службам — и кажется, что институт пуст.

Тока прыгал вокруг меня как мячик и спрашивал:

— Поверили, да? У нас остаешься? Значит, бегемота ты притянул?

Я же искал глазами Юлию и немного расстроился, не увидев ее. Могла бы и сама подойти. Впрочем, я для нее, наверное, представляю интерес не как мужчина, а как выходец из старины, как феномен.

В мое отсутствие в лаборатории не бездействовали. Сигналов от первого передатчика так и не было. При разных флуктациях Поты-Попы переместили еще несколько штук, и два сигнала, наконец, засекли в космосе. Но пока это ничего не давало, возникли какие-то непреодолимые трудности в управлении перемещением.

Я направился домой, хотел прилечь на свой потертый диван и поваляться по-человечески. Меня остановил Тарас:

— Саша, твой дом не там. У тебя новая квартира. Я провожу.

Представляю, что эта за квартира со всеми удобствами. Будешь целый месяц осваиваться.

— Я не заслужил ее.

— Как не стыдно — не заслужил! Перепрыгнул через века, вызвал брожение умов, дал пространственникам новое направление, заложил фундамент новой теории — и не заслужил. А ну-ка …, - он прищурился, вспоминая какое-то слово, и вспомнил. — А ну-ка, не кочевряжься!

Я засмеялся. Не иначе, как действует пример Владимира, взявшего манеру разговаривать со мной «моим» языком, сдабривая его едкими народными словечками. Но что поделаешь — сам повод дал. А Владимир, тот уже совсем распоясался:

— Давай, давай, — подтолкнул он меня. — Чего выпендриваешься. А то как дроболызну по кумполу, сразу окочуришься.

Это уже было верх красноречия. Хотел я сказать, что употребление таких словечек есть признак бескультурья, как увидел Юлию. Девушка стояла с высоким плечистым парнем и что-то весело говорила ему. Взгляды наши встретились, я покраснел, а Юлия кивнула головой в знак приветствия и продолжала болтать. Все ясно! Размечтался! Действительно, идиот. Это же наверняка ее жених из Могочи. Красавец. Атлет. И умница, конечно.

Мне пришлось топать в новую квартиру. Об одном попросил я: нельзя ли доставить туда мой любимый диван? Диван доставили мигом. Я был не в настроении, да еще устал, поэтому с квартирой не знакомился и от услуг техника-бытовика отказался. Я, нога на ногу, развалился на диване, но почувствовав жажду, поднялся и пошел искать кухню. Какая там кухня! Тут и не пахло ею. Но столовая-то должна быть. По столику с двумя бокалами, салфетками и вазой с цветами нашел столовую. Декоративная панель смутила меня, здесь не так, как в «общепите», здесь система клавишная, многоступенчатая. Я наугад надавил на одну из клавиш. Прямо из стены на столик выдвинулась тарелка с дымящимся горячим мясом, овощами и фигурной лапшой. Я с любопытством пощупал стену — гладко, никаких следов разъема. Есть я не хотел. Пить! Надавил на вишневую клавишу с рисунком виноградной грозди. Появился небольшой графинчик с янтарной жидкостью. Напиток был сладковатый, терпкий с запахом аниса и вроде бы алкоголя. Я с удовольствием выпил один бокал, другой. И тут заметил, что легонько опьянел. Неужели вино? Для интереса получил еще графинчик и в два приема опорожнил его. И опьянел еще больше. На этом бы остановиться. Да куда там! Вообще-то я, можно сказать, непьющий, ну, бывает иногда, очень редко, что так хорошо выпьешь, что и на ногах не стоишь. В вытрезвитель однажды забрали. А сколько неприятностей нажил! Но так-то всегда я, как огурчик, правда, натура дурная — опьянел чуток, еще добавить хочется. И еще, пока … а общем, понятно. И на этот раз выпить захотелось, тем более, что такая необычная обстановка, и состояние мое душевное не ахти какое …. Короче, я еще два графинчика выдул. И тут слышу голос Юлии:

— Саша, можно к тебе?

Послышалось? Нет, голос повторился, и звучал он как-то стереофонически, со всех сторон. Я бросился искать входную дверь, но она куда-то исчезла. Побегал, пометался и плаксиво проговорил, что заблудился и пусть она сама найдет вход. И Юлия тут же предстала перед моими осоловевшими глазами. Да не одна Юлия, а две. И обе они качнулись, удивились:

— Ой, пьяненький!

Я прищурил глаз и две Юлии слились в одну.

— Тю, да я же совершенно трезв. Дернем по маленькой. А где тот, из Могочи?

— Пойдем-ка спать, — помрачнела Юлия.

— Вместе? — сдуру вылетело у меня.

Уж как ни пьян я был, но этот взгляд ее, пронзительный и уничтожающий, хорошо запомнил. Юлия взяла меня под руку и повела, должно быть, в спальню.

— На диван, — проскулил я.

Она послушно развернулась, подвела меня к дивану и слегка толкнула на него. Но у меня было такое впечатление, что я повалился как от мощного удара, плашмя, всем телом — шмяк! И услышал: «До свидания, Саша». Я сразу — подъем! Помню, что еще долго шарился по квартире, помню, что захотел съесть огурец и начал подряд нажимать на все клавиши. Все было, а огурцов не было. Как заснул, уже не помню.

Утром проснулся на полу, все вспомнил и начал осознавать. И так мне стало стыдно за себя, и так тоскливо — хоть помирай. Как только я себя не ругал. И вдруг слышу голос Юлии:

— Саша, можно к тебе?

И опять куда-то дверь исчезла. Заметался туда-сюда, неумыт, непричесан, а лицо наверняка помято и опухшее. В туалет бы сейчас, под холодный душ. Но попробуй найти его в этой проклятой благоустроенной квартире. Пришлось опять кричать, что заблудился.

Юлия была в нарядном оранжевом платье, с яркими крупными бусами, одна прядь волос как бы случайно обвила шею и падала на грудь.

— Чудик, — сказала девушка.

Я стыдливо уставился в мягкий, ворсистый пол и начал что-то носком ковырять в нем.

— Ты не подумай, что я алкоголик. Я не нарочно вчера…

— Саша, я ничего плохого о тебе не думаю. Иди, умойся.

Я пошел. А куда пошел? Где туалет? Проблема. Юлия догадалась о моем затруднении и под предлогом посмотреть, есть ли в туалете зубная щетка, быстро сориентировалась и надавила выпуклость на стене. Стена растворилась, открыв вход в туалет. Минут двадцать я проторчал там, разбираясь что к чему. А выйти — опять проблема. Что обо мне Юлия подумает? Передавил и перекрутил все, что крутилось и давилось, и в результате почему-то оказался на веранде. Там и нашла меня Юлия.

— Не нужна мне такая квартира! — по-настоящему взвыл я.

Юлия смеялась. И, вообще, зачем она пришла? Смеяться надо мной? Или ей смешна сама ситуация. Поняв это, я смеялся вместе с ней. Но смех мой захлебнулся, когда мы зашли в столовую. На столе и на полу были разбросаны чашки, тарелки и подносы с едой, некоторые блюда опрокинуты, торт растоптан, джем размазан, на полу виднелись влажные пятна от напитков. Юлия нахмурилась:

— Как это у вас говорили? Мамай прошел?

Как и Владимир в свое время, я сказал, что больше так не буду. Юлия щелкнула рычажком на стене. Тотчас из ниши выскочило симпатичное лохматое существо, что-то среднее между собакой, кошкой и медвежонком. В общем, приятная на вид животинка. Так и хотелось погладить ее.

— Это робот-домовой. Дай ему имя.

— Барбос. Нет, лучше Чебурашка.

Чебурашка благодарно посмотрел на меня, лизнул туфель и проворно принялся за уборку. Собрал лапами посуду и опустил все в открывшийся проем в углу, пропылесосил распустившимся хвостом пол и вывел носом пятна, вопросительно посмотрел на меня и, не дождавшись команды, скрылся в нише.

Юлия знакомила меня с квартирой. Отсюда я мог поговорить с любым городом планеты, увидеть голофильмы, спектакли и спортивно-зрелищные мероприятия из восьмидесяти стран. В шкатулке-библиотеке, сделанной из простых дощечек, всего сотня карточек, но в них заключено десять тысяч томов произведений различного жанра. Читай и просвещайся. В игровой комнате я мог создать иллюзию, будто нахожусь в жерле действующего вулкана, на дне океанической впадины, на кольцах Сатурна. Я мог быть пилотом космического корабля, испытать перегрузки и невесомость, мог … много чего мог. Довольно занимательно и забавно. Ну, а бассейн — это просто необходимость. Я уж не говорю, что мог пить и есть все что угодно, сколько угодно и когда угодно. И всегда горячее и свежее.

Пожалуй, я напрасно паниковал. Жить в такой квартире можно. Со временем разберусь в сложном бытовом хозяйстве. Но зачем пришла Юлия, я так и не мог понять.

Мы завтракали, когда меня вызвал по видофону Владимир.

— Лодырничаешь? Хватит! Жми в институт.

Мы с Юлией пошли вместе.

— Я должна знать о всех ваших с Володей замыслах, — сказала она. — Пожалуйста, Саша, ничего не скрывай, никаких тайных экспериментов, никакого риска. Хорошо?

— Кто тебя об этом просил?

— Не понимаю. Никто не просился. Я беспокоюсь за Владимира. Он одержим, самоуверен и неисправимый индивидуалист. Но он же отличный теоретик и экспериментатор. Талант. Идеи его всегда оригинальны и смелы, и нет ему соперников в разработке и постановке экспериментов. Володю надо держать под контролем для его же безопасности. И твоей тоже. И нашей. А он контроля терпеть не может, под контролем он может наворотить не знаю что. Вот такая неуравновешенная натура. Поэтому Владимиру и поблажку дают. По-моему зря. Он хочет самостоятельности и полной независимости. Большой ребенок.

— Прости, Юля, но у меня такое впечатление, что у вас анархия. Делаете кому что вздумается.

— Ошибаешься, тебе так кажется. Запомни, просто так никогда ничего не делается. Ресурсы и энергию на ветер не бросают. И порой у нас решает не большинство, а уверенность человека в своей правоте, чем и пользуется Владимир.

— И он всегда прав?

— Пока его идеи воплощаются. Но он становится все нахальнее, все дерзновеннее. Однако глушить его инициативу и мысли нельзя. Ты обещаешь ничего не скрывать от меня?

Я ответил, что постараюсь, но конкретно ничего не обещал, вроде бы как соблюдал мужскую солидарность, и в то же время понимал, что Юлия права и, что эта солидарность может когда-нибудь обернуться против меня и друга.

Владимир сидел на корточках за «Аленушкой» и жалобно мурлыкал под нос какую-то мелодию.

— Тоже лодырничаешь? — язвительно спросил я. — Зачем звал?

— Садись, Санек, поскучаем. Я запутался.

— Что же будем делать?

— Бестолковее вопроса в жизни не слышал. Но не знаю, что делать. Это называется — дожился.

Да, поездка в Майами сильно повлияла на Владимира. Он был задумчив и рассеян, никакой энергии, как бывало раньше. Готовилась серия новых экспериментов, а он не проявлял интереса.

И все таки что-то он замышлял. Наконец его прорвало:

— К черту! Мы бесполезно пробиваем лбом стену. Довольно!

— Что случилось? — встревожился Добрыня.

А то, что мы еще миллион раз будем закидывать неизвестно куда передатчики, бегемотов и жирафов и сто лет искать их. У меня идея! Слушай, Добрынюшка, — и Владимир заговорил, и запылал весь, глаза заблестели, он снова стал самим собой, дерзким, энергичным, убежденным в правильности своего решения. Я ничего не понял, но Володя потом мне расскажет на низшем уровне. Добрыня задумался, о чем-то спросил, возразил и опять задумался. Потом оба затребовали труды институтов нейтрино, прикладной гравитации, энерговакуума и физики планкеонов, запросили прочую информацию и сели разбираться. Позвали Току, который с величайшей радостью дежурил возле них и выдавал справки. Подготовив основу, Добрыня пригласил Тараса и сотрудников. Владимир с помощью формул высказал собравшимся свои соображения. Что тут поднялось! И восторги, и гневные возмущения. Особенно ярыми оппонентами были Захар и Архип. Тогда по селекторному видофону вызвали институты пространства Петербурга и Майами. Таким образом, в лаборатории как бы собрались ведущие ученые, были, конечно, и Гек Финн и Люси, и еще какие-то американцы. Четыре часа обсуждали возможность осуществления идеи Владимира. К одному мнению не пришли, но решили, что попробовать можно.

Работа получила принципиально новое направление, эксперименты по перемещению тел в пространстве временно прекращались. Уже каждый знал, чем ему заниматься. Одни я ничего не знал и не понимал. Довольно потирая руки, ко мне подошел Владимир:

— Ну, Санек, будем с другого конца кусать пространство. Как думаешь, что произойдет с веществом, если вдруг исчезнут все внутренние силы в нем? Улавливаешь? Исчезнут электромагнитные силы и силы упругости, внутриядерные силы и слабые взаимодействия, буквально все! Исчезнут и все физические силовые поля, в том числе и поле тяготения, а «обессиленное» вещество в это время будет находится в глубочайшем вакууме. Что произойдет с веществом?

— Это, Володя, фантастика. Без энергии и движения нет материи.

— Ты неплохо усвоил азы физики, Санчо. Но брось. Я тебя спрашиваю, что произойдет с веществом?

— Вероятно, оно распадется на молекулы и на атомы, атомы распадутся на элементарные частицы, которые тоже, наверное, развалятся. Так?

— Если грубо и приближенно, то именно так. Что мы и проделаем.

— А ты, случайно, не спятил?

— О, еще один Фома! Не ожидал. Да, мировые константы и законы природы незыблемы, но отнюдь и не абсолютны. Они справедливы лишь в нашем пространстве и в том отрезке времени, в котором существует наша цивилизация. Все, Санек, относительно. Многое определяет фон, условия и системы отчета.

Владимир объяснял мне свою идею на самом низшем уровне. Он охватывал всю вселенную, объединяя микромир и мегамир в одно целое. Я слушал и поражался. Квант времени, то есть наименьшая неделимая порция, — это промежуток времени в единицу с сорока тремя нулями раз меньше секунды. Этому числу и названия-то нет, это невообразимо малая величина. Луч света за квант времени пройдет расстояние всего в одну сотую квинтиллионной части атомного ядра!!! Владимир утверждал, что с помощью Поты-Попы можно создать такие условия для перераспределения энергии связи элементарных частиц, что эти энергии как бы исчезнут, не в прямом смысле, конечно. Продолжительность такого события равна кванту времени. Ясно, что в такой короткий срок, который и сроком-то никак нельзя назвать, не хватит времени для распада вещества. Уж на что мал электрон, но даже и он, не то, что бы распасться, он и почувствовать свободы не успеет. Поэтому Владимир задумал «растянуть, удлинить» квант времени так, чтобы его хватило на распад вещества приличной массы. Это кажется бессмысленным. Легче электрон растянуть и завязать узлом. Уж на что я любитель пофантазировать, но и мне идея Владимира показалась фантастической, а он только посмеивался, был уверен в себе. Конечно, я знал, что в микромире свои особые законы, там все возможно. Распадается, например, частица, но от распада получаются не ее осколки, а качественно новые частицы. Если перевести это понятие в наш макромир, то получится: разбился стакан, а осколки от него стали кирпичом и картофелинами. Может, и у времени так же? Что-то превращая, создавая и меняя условия, Владимир и хочет добиться своего. Правда, он признался, что мозг его тоже логически не воспринимает возможность предсказанных процессов, но таков ответ уравнений, правильность которых не подлежит сомнению.

Но я так толком и не понял, какая связь между распадом вещества и его перемещением в пространстве, зачем вообще нужен этот распад? Тут даже Владимир стал запинаться, говорил о категориях и всяких субстанциях, закончив тем, что это с известным воображением можно представить лишь математически.

В лаборатории часто появлялись незнакомые люди, что-то критиковали, чем-то восхищались, устраивали дискуссии. Владимир в таких случаях убегал и прятался. Иногда он вызывал по видофону Гека Финна и Люси и консультировался с ними. И всегда отмечал, что американцы здорово разбираются в теории времени, что бы он без них делал. В институт прибывали аппараты и приборы в мягких и жестких упаковках. К лаборатории с западной стороны возвели пристройку, в которой монтировали какую-то силовую установку. В мастерских своими силами изготовляли уникальные приборы. Работа была интересной. Я трудился наравне со всеми и чувствовал, что здесь не чужой и, главное, пользу приношу.

Вечерами я набирался знаний. Учителем моим по своей инициативе была Юлия. Она учила по своему усмотрению, учила тому, что мне на первых порах было необходимо знать. Занимались математикой и физикой, и английскому языку время уделяли. Ох и трудно же приходилось мне осваивать никем не утвержденную программу. Будь на месте Юлии кто-нибудь другой, я бы не выдержал и завопил «больше не могу!». Но с ней я терпел, не хотел выглядеть в ее глазах этаким дегенератом, до предела напрягал свои мозговые извилины. Зато спал как убитый, без снов, а аппетит был волчий. В общем, я был весьма и весьма занятым человеком. Практически, почти не отдыхал и, честно признаться, не жалел об этом, потому что рядом была Юлия. Когда она видела, что мне невмоготу, что от умственного переутомления я начинаю заговариваться, то занятия прекращались и мы начинали разминаться, купались в бассейне, бегали и просто дурачились. И уже ради только этого я готов был всю жизнь быть ее учеником. Однажды мы боролись не на шутку. И, стыдно сказать, Юлия уложила меня на лопатки, придавив тренированным телом к полу, да так, что я и пикнуть не смог. Не знала она, что я в тот миг был на седьмом небе от блаженства. Даже самолюбие мое не взыграло, что девушка поборола парня. Это уж я потом задумался, неужели такой бессильный. А когда Юлия как-то заметила, что я веселый и чудный парень, что со мной можно дружить, то я вообще воспарил на небеса и стал надеяться на большее.

Подготовка к небывалому эксперименту по распаду вещества заканчивалась. Я был несказанно удивлен, когда вдруг в самый разгар работ, в самый ответственный момент настройки и наладки аппаратуры, все сотрудники института прекратили работу. Поднялся всеобщий ажиотаж, возбуждение, разговорчики разные. Даже Владимир оторвался от дела и сразу посвежел, порозовел.

— Ну, Санчо, повоюем, — бодро сказал он. — Как настроение? За мной!

Мы надели голубоватые спортивные костюмы с эмблемами на груди и спине, и все — молодые и пожилые, мужчины и женщины — всего пятьдесят восемь человек, дружно двинулись на стадион. Зрителей было полным полно. Нас встретили аплодисментами. Мы заняли определенную позицию на расчерченном квадратами и ромбами поле. Растянули балейку — что-то вроде огромной сети со множеством концов, — за один из которых, как за канат, ухватился я. Вторую половину балейки натянула на себя команда синоптиков, которые не только предсказывают погоду, но и делают ее. Перед каждой командой на парящие в воздухе тумбы поднялись «дирижеры». И началось! Кто кого перетянет. Под улюлюканье зрителей и под свои ободряющие крики мы тянули на себя синоптиков. И не просто тянули, а маневрировали — дирижер руководил нами: то правый фланг обманно ослаблял натяг и тянул влево, то середина вспучивалась и фланги шли ей на помощь, то тыл круто заводил в сторону и восстанавливал пошатнувшееся равновесие. Тут была и тактика, и стратегия. «Давай, давай, родимые!» — кричал Владимир. Рядом, скрипя от натуги зубами, старался Добрыня. На шее у Токи вздулись вены и лицо были багровыми от напряжения. Тарас, обмотав канат вокруг туловища, покрикивал: «Разок, еще разок!». И Юлия, и остальные девушки и женщины, дружно повинуясь взмахам дирижерских рук, тянули канаты. Мы колыхались вправо-влево, вперед-назад. Все хотели выиграть, но почему-то многих женщин, как у нас, так и в команде синоптиков разбирал смех, иногда они падали и устраивали кучу-малу. В таких случаях тяга сразу ослабевала. У нас смеялись и падали чаще и больше, может поэтому нас и перетянули. Стадион взорвался аплодисментами. А наш институт был словно в трауре. Но продолжалось это не долго. Начался лейдбольный матч. Ворота в виде больших колец, одни сквозные — посреди поля. Мячей два — красный и синий. Владимир наспех объяснил мне правила игры, и я стал скороспелым игроком. Ну и неразбериха! Но много позже я понял, какая это интересная и захватывающая игра. А пока, не зная и не понимая, я как оглашенный носился по полю, прыгал, пинал, хватал то синий, то красный мячи и барахтался в куче игроков. После матча мне сказали, что не столько играл, сколько вредил нашим, поэтому синоптики и выиграли. Тут уж был настоящий траур. Но опять ненадолго. На длиннющем автобусе нас привезли в Дарасун. Я только хлопал глазами, удивляясь организации игр. Нигде никаких задержек и ожиданий, будто отрепетировали соревнования и поездку раз десять. И опять стадионы, площадки, дворцы и бассейны. К вечеру приехали в Читу. Я уже не удивлялся обилию в городе разнообразнейших спортивных сооружений самой буйной архитектурной фантазии, знал, что поголовно все — и стар и мал — увлекаются спортом. Это их обычный активный отдых. Игры, состязания, массовые спортивно-зрелищные идут всегда и повсюду. Сегодня ты зритель, болельщик, а завтра — сам игрок. Можешь и чемпионом стать по соответствующей сетке, где учитывается и возраст, и вес, принадлежность к клубу и зоне, и даже профессия. Сложная эта система. Сегодня она вот наш институт зацепила. Каждый сотрудник обязательно спортсмен. Разбивались на команды, группировались, выступали парами и поодиночке. Прыгали, кувыркались, плавали…. А я, признаться, был как балласт. Попросили меня поддержать честь института в тройном прыжке — в результате последнее место. Метнул диск — чуть человека калекой не сделал. Где-то наши проигрывали, где-то выигрывали. Победе радовались как дети, прыгали и ликовали. Но и проигрыши переживали тяжело, со слезами. Одна девушка из шестой лаборатории плакала навзрыд из-за неудачного прыжка в воду. Тока выиграл марафон у вечного своего соперника парикмахера и задал на радостях гопака. Добрыня гонял на одноколесном велосипеде. Владимир плавал под водой. Тарас увлекался ходьбой на руках. Юлия в акробатике не блистала, однако в своей подгруппе заняла призовое место, но все равно была удручена.

После соревнований в Чите часть сотрудников вылетела в Новосибирск, другая в Хабаровск, а потом группы во Францию и даже в Уругвай. Вернулись уже на следующий день, одни — хмурые, другие — довольные.

В завершение этой интересной спортивной одиссеи наши выступали против своих же, синтики против натураликов. Я, наконец, узнал, что это такое. Синтики расценивают забой скота как хищническое истребление существ, имеющих ту же белковую основу жизни, что и человек, к тому же еще и млекопитающих, и даже приравнивают это к умышленному убийству. Синтики едят только искусственно выращенное мясо и его продукты: колбасы, окорока, паштеты. Но я, например, не могу ни по вкусу, ни по запаху отличить искусственное мясо от натурального — жирное, и косточки как положено, в том числе и мозговые, и жилки всякие, и хрящи. Но гурманы-натуралики каким-то образом улавливают разницу и нос воротят — подавай им натуральные отбивные. По-моему, вредничают просто.

Владимир был ярым синтиком. Он возмущался:

— Не понимаю, как можно съесть себе подобное создание. У бычка такие же органы, как и у нас, он чувствует боль и наслаждение, он хочет жить, а его убивают и едят.

Добрыня хоть и был натураликом, но тоже очень жалел бычка. Животных здесь вообще очень любят, боятся причинить им боль. Помню, однажды меня затащил в гости Тока. Жена его, Серафима, любительница порыбачить, разбитная, разговорчивая женщина, в свободное время разрабатывает безболезненный способ ловли рыбы.

— Это же дико, — жаловалась она мне. — ловить рыбу крючком. А ну-ка, подцепи тебя крюком за горло, как запоешь? Ты думаешь, раз рыба молчит, значит ей не больно? Как же!

— А червяку, которого рвут живьем на части и насаживают на крючок, еще больней, — сказал я.

Серафима открыла рот и уставилась на меня. Призадумалась. Задал я ей задачу.

Игры заканчивались. Владимир опередил в беге с прыжками через лужи натуралика из мастерской и ликовал, будто стал чемпионом мира.

— Здорово я его! На целых полступни обогнал! Ах, чуть не забыл: я же хотел сделать тебе сюрприз. Сегодня мы уезжаем, а когда еще такая возможность представится. За мной, Шурка!

Я не поверил своим глазам, когда увидел милый сердцу пятиэтажный шлакоблочный дом с балконами, наполовину закрытыми шифером. Дом был неказист, каким-то обиженным, но таким родным и близким.

— Оставили на память, — Владимир кивнул на дом. — Архитектура и интерьер квартир второй половины двадцатого века. Побывай в своем времени, Санек. Помнишь, у вас было типовое массовое строительство.

Мы зашли в первую двухкомнатную квартиру. Сразу, на что обратил внимание, это низкий потолок. Отвык уже. Фу ты, и правда, будто оказался в своем времени: завтра идти на дежурство, устранять утечки вонючего газа в квартирах и подъездах. В тесной прихожей вешалка, на ней плащ из болоньи, кепка и женская вязаная шапочка из мохера. На стене забрызганный известью электросчетчик. Я с трепетом шагнул в комнату. Все прибрано и чисто. Массивный, тяжелый диван-кровать, на тумбочке — телевизор «Чайка», квадратный сервант с посудой. На видном месте японский кофейный сервиз, отделанный под перламутр, который в основном вытаскивали только для приборки. На столике газета «Забайкальский рабочий». Заглянули на кухню, обклеенную клеенкой. На потолке в углу трещина. Помню, сколько такие трещины не замазывай — никогда не замажешь. Плита газовая «Семипалатинская». И до чего же были дрянные эти плиты, всегда мы их ругали, но сейчас я на плиту смотрел с умилением, руки чесались разобрать ее и смазать краники. На подоконнике — пепельница и начатая пачка «Беломорканала». Я прямо-таки расчувствовался. А когда за шторкой увидел бутылку водки с наклейкой «Пшеничная», то и вовсе расклеился, чуть слезу не пустил — это так пахло моим временем. Было такое ощущение, что я живу сейчас настоящей жизнью, а мое путешествие во времени — сон, дивный, прекрасный сон. Казалось, выйдя на улицу, я окажусь в привычной обстановке: едут троллейбусы, ЗИЛы, «Жигули». Возле магазина «Восточный» продают пиво из бочки, очередь-толкучка, мелькают бидончики и трехлитровые стеклянные банки. На телеграфном столбе объявление: «Меняю однокомнатную квартиру … ГРЭС и КСК не предлагать». А чем черт не шутит, может вдруг так все и окажется! И я даже уверовал в это. И с колотящемся сердцем выскочил на улицу. Увы! Вокруг — великолепные белые, голубые, розовые строения. Березы, акации, клены и, конечно, тополя, тополя. И мне стало так грустно, что чуть не заплакал. Эх, прокатиться бы сейчас «зайцем» на автобусе, потолкаться бы в нем и подавиться, наступить бы кому-нибудь на ногу и спросить: «Вы на следующей не сходите?». А с каким бы удовольствием я постоял бы в очереди за невкусной коопторговской колбасой или полаялся бы с кем-нибудь из сферы обслуживания. Здесь я таких удовольствий лишен. Странное состояние овладело мной. И тоска, и печаль, и в то же время какая-то скрытая радость, заставляющая меня петь и кричать, за что же мне такое счастье!

Мы вернулись в Атамановку. Активно отдохнувший Владимир был уже весь в работе. А я сразу оказался в окружении трех улыбчивых молодых людей из института физкультуры. Они вручили специально разработанные для меня комплексы физических упражнений и настойчиво посоветовали заняться боксом — все данные для этого были. Что ж, заняться упражнениями можно, тем более у меня в квартире была отдельная комната для занятий спортом, со шведской стенкой, перекладиной, батутом, эспандерами и еще чем-то таким, о чем и понятия не имел. И боксом тоже заняться бы не мешало, раз уж тут все спортсмены. Мне еще в школе в шестом классе предлагали вступить в секцию бокса, говорили, что руки длинные.

Все у меня было, и уважение, и доверие, и понимали меня, всем обеспечен. Но все равно такое ощущение, особенно после того, как побывал в милой сердцу пятиэтажке, что чего-то мне не хватает. Не хватает — и все тут! И вспомнил я о своем стареньком мопеде с барахлившим моторчиком. Его-то мне и не хватало. Как бы между прочим, без задних мыслей, спросил Владимира, нельзя ли достать мопед?

— Нет ничего легче, — бойко ответил он. — А что это такое?

Я объяснил.

— Понял, — обрадовался он. — Найдем. Где всезнающий Тока? Тока!

— Я здесь.

Заявка была дана и вскоре после обеда привезли четыре старых мопеда, взятых может в музеях, а может на складах студий голофильмов. Я взял мопед «Рига-6», точь в точь похожий на мой, такой же обшарпанный и желтый.

— Замечательная машина! — одобрил выбор Владимир.

— А бензин где взять? — спросил я.

— Не знаю, — развел руками Тока. — Бензина во всем мире нет ни капли.

Говорить «не знаю» для Токи было сущим наказанием. Он сразу терялся, бледнел, но не изворачивался, говорил правду.

— Не плачь, Шурка, — сказал Владимир. — Я хоть и не знаю, что такое бензин, но знаю, что получить его для наших химиков не будет проблемой.

— А автол? И ложечку бы солидола?

— И этого тоже нет, — сокрушенно проговорил Тока.

— А как же ваши машины без смазки работают?

— Подшипники из клингирита не требуют смазки, — ответил Владимир. — Но химики какую хочешь смазку получат.

— Не надо ничего получать. Это вовсе необязательно. Пожалуйста!

— Поздно, Шурик — теперь уже надо, и обязательно!

Где-то незнакомые мне люди по извлеченным из архивов техдокументам осваивали технологию получения бензина из нефти, которой на планете оставались крохи. И уже через пару дней прямо в лабораторию доставили одну тонну бензина и десять литров смазочных материалов. Работы у нас было очень много, заканчивалась подготовка к эксперименту по распаду вещества, а я не ко времени связался с мопедом, было просто неудобно, даже стыдно.

— Иди, — сказал Владимир. — Бензин привезли. Стоп, подожди, вместе пойдем, мне тоже интересно.

Это было невероятно, чтобы Владимир из-за какого-то пустяка бросил неотложную работу.

Смазали ходовую часть мопеда, залили в бак бензин и стали заводить моторчик. Он не заводился, кашлял, чихал, стрелял. Все перепробовали — бесполезно. Начали разбирать моторчик.

— Иди, Володя, — сказал я. — У тебя же дело стоит.

— Нельзя бросать друга в беде.

Скоро за Владимиром пришел Добрыня, сказал, что нужно срочно внести поправки и … тоже остался помогать. Потом за указаниями пришли супруги Марковы, появился встревоженный Тарас, узнать, куда народ подевался, за ним Захар и еще какие-то люди. И все полезли в мопед искать неисправность. Но дельного совета никто дать не мог — техника старинная и довольно загадочная. Владимир пробурчал, что чрезвычайно умная башка придумала двигатель внутреннего сгорания и выбросил ненужную, по его мнению, пружинку.

Мне было неловко, что отрываю людей действительно от настоящей и важной работы. Я говорил «не надо, не стоит», но меня не слушали. Хотел было уже рявкнуть от всей души и прогнать всех в шею, но увидел идущую к нам Юлию. Девушка тоже стала помогать. Мопед разобрали до винтика, из любопытства выпустили воздух из шин, все перемазались, но все-таки разобрались что к чему. Были выточены и заменены поршневые кольца. Кое-как нашли выброшенную Владимиром пружинку и поставили ее на место. Мопед собрали. И, наконец, моторчик заработал, но с таким треском, что некоторые испуганно отскочили от него. Я прокатился вокруг скверика. Собралась толпа любопытных, мальчишки и девчонки бежали за мной. Прокатился и Владимир, и сказал, что давно не получал такого удовольствия. Ему особенно, да и другим тоже, нравилось то, что был треск и дым. Образовалась было очередь на прокат, но посмотрев на часы, Владимир неслышно присвистнул и ударил себя по бокам:

— Неслыханное разгильдяйство! Мы не успеем сегодня пустить второй блок!

С этими словами он побежал в институт. Остальные бежали следом. Я остался один в окружении незнакомых мужчин, женщин и детей. Нервно отвечая на их вопросы, прислонил мопед к стене и побежал догонять сотрудников.

Первое время я стеснялся ездить на мопеде. А потом ничего, привык. Но треск при езде сильно смущал меня, уж я-то знаю, как он действует на нервы людей. Однако замечаний мне не делали — терпели. Может, знали, что это едет выходец из двадцатого века — что с него взять. А может, просто молчали из скромности. Тогда я сам завел разговор о треске с Владимиром.

— Но ведь без треска мопед это уже не мопед, — сказал он. — Вся прелесть в этом. Но если ты хочешь, то я звякну в одно место.

И он звякнул. Пришли два парня с приборным ящичком, прослушали работу моторчика, что-то замерили, подсчитали и установили на раме крохотные цилиндрики. Мопед начал ездить бесшумно.

Глава 8

Сегодня эксперимент. Владимир — хмурый, губы поджаты, неразговорчив. Что это, неуверенность? Но Юлия сказала мне, что наоборот, значит Володя в форме и уверен в благополучном исходе, он мысленно перепроверяет проделанную работу. В лаборатории собралось человек двадцать. Владимира это раздражало, хотя он и знал, что это не любопытные, а люди, желающие проверить созданную ими аппаратуру и заинтересованные представители других институтов.

В специальную мини-камеру положили килограммовый брусок свинца. Многослойный люк со множеством срезов проводов и каналов для циркуляции жидкого гелия закрылся. Включились криогенные и эмиссионные насосы и уже через минуту степень разреженности вакуума достигла одной стотысячной миллиметра ртутного столба. Вот это скорость! После этого включилась глюоно-кадмиевая установка, затем монотонно запел гиперонный излучатель. Разреженность в камере сравнялась с пустотой межзвездного пространства. Теперь высокий вакуум засоряли лишь атомы свинца, отрывающиеся со своего прародителя — свинцового бруска. Ну и, конечно, вакуум еще пронизывали космические лучи и вездесущие нейтрино, в нем также были электромагнитные и гравитационные поля. И тогда за окончательную очистку взялся генератор поля первичности.

Наступил самый ответственный момент перескока энергии ядерного поля атомов свинца в ка-спираль и обратно. Лица у всех строгие, казалось, никто не дышал, жуткая тишина. И меня вдруг охватил страх. Сейчас случится нечто невероятное, брусок распадется на атомы, которые тоже развалятся и тут же мгновенно образуются вновь, но уже не в атомы свинца, а в другие атомы. Предвидеть и предсказать, какое вещество «слепится» из разрозненных частиц, было невозможно.

— Всякая абракадабра может быть, — еще вчера говорил Владимир.

Разумеется, при полном распаде килограмма вещества выделится колоссальная энергия, всю Атамановку снесет с лица земли, но было точно известно, что эта энергия перейдет в вакуумную энергию, а в момент возвращения «исчезнувших» сил она пойдет на создание нового вещества.

Напряжение достигло предела. До распада осталось секунда, полсекунды… воображение рисовало нечто фантасмагорическое, что-то должно произойти, измениться. Но ничего не произошло, ни грома, ни молнии, ни треска, ни писка.

— Вот и все, — спокойно и тихо сказал Владимир, пуская воздух в шлюзовые камеры. Но прежде чем открыть люк, проверили показания приборов, способных по излучению, по спектру, по радиоактивности хотя бы приблизительно определить состав нового вещества и зарегистрировать вредные побочные явления. Приборы ничего не показали.

Владимир открыл люк и заглянул в камеру.

— Вижу симпатичный шарик.

Робот юркнул в камеру и достал величиной с грецкий орех желтовато-бурый шарик, который на глазах покрывался слоем инея и хлопьями снега. Он интенсивно излучал холод. Добрыня натянул термостойкие перчатки и положил шарик на чашу весов. Как и следовало ожидать — ровно килограмм. А потом за шарик взялись специалисты. Температура его оказалась минус 264 градуса по Цельсию. По физическим свойствам он был похож на металл, но не тепло —, и неэлектропроводен. А с определением химических свойств зашли в тупик. Ни атомов, ни молекул. Спектр явно не выраженный, ни одному химическому элементу и близко не подходит. Кто-то высказал предположение, что это одна гигантская молекула или даже новый, устойчивый трансурановый элемент.

Эксперимент повторили, но вместо свинцового бруска в камеру положили старинную, двухкилограммовую гирю. Результат тот же — двухкилограммовый сверххолодный шар. Поставили мешочек с песком — шарик. Банку с водой — все тот же шарик. Вроде бы ясно и понятно, из разных материалов получается всегда одно и то же вещество, можно заканчивать. Но Владимир с Добрыней упорно день за днем продолжали получать из камней, земли и разного хлама шарики всех калибров, начиная от макового зернышка и кончая величиной с арбуз, да еще ворчали, что нельзя сделать шар большего размера — в люк не пройдет. Их не очень-то интересовала структура нового вещества — эксперименты проводились не для этого, их интересовал механизм распада и синтеза, превращения и перераспределения энергий в малых объёмах, изменения в этих объёмах свойств обычного пространства. Обрабатывая результаты, Владимир с Добрыней были довольны и стали поговаривать о возможности спасти и вернуть на землю звёздных скитальцев Потапова и Попова.

Но тут началось нечто необъяснимое и невероятное. В один из дней в камеру положили семикилограммовую березовую чурку. Повторные опыты ни у кого интереса не вызывали, поэтому в лаборатории были все свои. Все шло как обычно, без грома и молнии, без писка и треска. Робот стоял наготове, чтобы прыгнуть в камеру за очередным шаром. Но из распахнутого люка раздалось яростное мяуканье, прямо кошачий рёв. Владимир остановил робота, заглянул в камеру и отпрянул назад. Лицо его было удивленным и глупым, он, казалось, потерял дар речи и поманил нас пальцем. Мы заглянули в камеру. По глянцевито-серому дну метался громадный кот, оставляя за собой красные пятна. Увидев нас, кот остановился, нервно подергал укороченным хвостом, с которого капала кровь, лёг и принялся лизать кончик окровавленного хвоста.

— Это уже не бегемот, — растерянно проговорил Владимир и полез в камеру. Он подал мне кота, кончик хвоста у которого был срезан как бритвой. Рана была свежей и кровоточила. Юлия принесла медицинский пластырь и наложила его на рану. Кот жалобно мяукал. Огромный котище, прямо рысь.

— Хвост только что обрублен, — сказал Добрыня. — В камере должен быть его конец.

— Нет там ничего, — ответил Владимир. — И шара тоже нет, — и утащил кота на весы. Ровно семь килограммов. Березовая чурка превратилась в кота! Немыслимо! Но по виду, по повадкам это был котенок. И что-то в этом котенке было знакомое, где-то мы его видели.

— Да это же наш Бонифаций! — воскликнул Тока.

Маленького котенка Бонифация притащил неделю назад сердобольный Тока. Котёнка приняли. У него всегда были и блюдечко со сливками, и матрасик, и ящичек с песком, за которым следил Тока. С котенком любили позабавиться солидные мужчины и представительные женщины, он был смешным и игривым. Кто-то в первый же день наступил ему нечаянно на лапку и он немного прихрамывал.

Действительно, этот искусственный кот был очень похож на Бонифация, и прихрамывал на ту же переднюю лапку, толь уж не в меру большой. А настоящего Бонифация в лаборатории не было. Поискали его, не нашли, и отправились искать по институту. Котенок исчез.

— Мистика, — проворчал Добрыня. — Неужели этот котище и есть наш Бонифаций. Тогда вообще дьявольщина получается.

Вернулись в лабораторию, а там наш маленький Бонифаций играл с синтезированным котом — значит, дремал где-нибудь в кутке. Схожесть животных была очевидной: кончики ушей черные, на лапках белые пятнышки, рисунок и количество серых полосок на туловище одинаково. А главное, мордочки — не отличить. Котят немедленно отправили на экспертизу для установления их анатомической и физиологической идентичности.

Предположение подтвердилось. Кроме того было установлено, что это одна особь одного возраста в двух экземплярах, различающихся лишь массами тел.

— Доэкспериментировались! — сказал Добрыня.

— И это замечательно! — не удержался Владимир.

— Получите еще одного Бонифация, — подсказал я.

— Обязательно! — крикнул Владимир и приволок откуда-то опять березовую чурку. Мы надеялись, что она превратится в кота. Однако при том же режиме и в тех же условиях получился знакомый нам желтовато-бурый, холодный шар. И сколько еще ни пробовали — только одни шары. Пробовали и на второй день, и на третий, но коты больше не получались.

Химический состав шаров по-прежнему не могли определить, это было качественно новое образование. Что ж, при особых условиях родилось и особое вещество. Оно изучалось. Некоторые сотрудники — любители пеших походов на природу — использовали самые маленькие шарики в качестве переносных холодильников. Кинешь горошину в склянку — и в рюкзак с продуктами, все заморозит.

Сознание не принимало появление на свет Бонифация. Не массовый ли это психоз? Но котище всегда был у всех на виду, жизнедеятельность его организма зарегистрирована приборами, он существовал объективно.

— Скажи, Саша, честно, — спросила меня Юлия на занятиях. — Бонифаций — это проделки Владимира?

— Нет, Юля. Он от меня ничего не скрывает. Ты же видишь, как он сам поражен и растерян.

— О, это такой артист. Будет преданно смотреть тебе в глаза и говорить «да», а сам прекрасно знает, что «нет». Но я верю тебе. Помни о нашем разговоре, ничего не надо скрывать.

В шесть утра меня разбудила трель видофона. Вызывал Владимир. Он был в явном замешательстве:

— Саха, жми в институт!

Сахой он меня еще не называл.

— Что случилось? Ведь этакая рань.

— Заводи свой агрегат и жми! Неужели не понятно.

Я освежил голову холодной водой и на мопеде помчался в институт.

Скрестив руки на груди, Владимир задумчиво стоял возле раскрытого люка камеры.

— Полюбуйся! — он показал рукой на люк.

На дне камеры лежал круглый и выпуклый, ограненный прозрачный кристалл. Рядом валялась обыкновенная кувалда.

— Я пришел снять показания кристогеля, — рассказывал Владимир. — В коридоре услышал глухие звуки, похожие на удары. Зашел в лабораторию, удары сразу прекратились. Я крикнул, кто здесь стучит? Молчок. Обогнув «Аленушку», увидел раскрытый люк, а в камере вот это произведение. Сразу вызвал тебя. А кого же еще? Ты для меня самый близкий и доверенный. А теперь давай в камеру следствие наводить.

Грани кристалла при освещении играли красками, переливались и сверкали.

— Это алмаз, а точнее — бриллиант, — сказал Владимир и сосчитал грани. — Пятьдесят шесть. Классическая бриллиантовая огранка. А ну-ка, — он обхватил алмаз и поднял его. — Ого, килограммов сорок будет. А в люк он не пройдет. Так и есть. Замечательно!

— Ты думаешь, кто-то был в камере?

— не только был. Он и алмаз этот сумел получить, и Бонифаций его рук дело. Интересно, зачем ему понадобился такой большой бриллиант? Не учел, бедняга, что в люк не пролезет, вот и хотел его кувалдой расколоть и вытащить по частям. А я помешал. У этого человека очень высококачественные мозги. Надо его обязательно найти. Нам с тобой найти, понимаешь, и никому другому. А то могут по-всякому истолковать его поступок, могут и преступление усмотреть, могут и воровство энергии приписать. Обидят, накажут. А мы с ним по-свойски поговорим, он должен быть добрым баламутом, мы поймем друг друга. Ты в сыске не специалист?

— Не специалист.

— Я тоже. Что ж, приступим к расследованию.

Умора этот Владимир!

Внутренняя полость камеры совершенно не оставляла никаких следов, к ней вообще ничего не приставало. На бриллианте тоже следов не было.

— Надо вытащить его, — сказал Владимир и схватился за кувалду.

— На ручке могут быть отпечатки пальцев, — напомнил я.

— Это не по нашей части.

Он размахнулся и ударил кувалдой по алмазу.

Бриллиант раскололся на две неравные половинки. Владимир торжественно поднял палец:

— Факт первый: преступник — так будем условно называть его — был слабосильный, не мог разбить.

— А, может, кувалда синтезировалась вместе с бриллиантом?

— Нет и нет. Этот инструмент из нашей мастерской. Но проверим.

Мы вынули из камеры половинки бриллианта и кувалду и унесли в свой шкаф. Владимир сказал, что нужно обследовать лабораторию и найти следы. Дал мне огромную лупу и сам тоже принялся за поиски. Где-то откопал два волоска. Завернул их в пленку и положил в карман. Задумался. А мне стало смешно:

— Расследование зашло в тупик?

— Ни в коем случае. И перестань смеяться! На наших у меня подозрений нет. Это был чужой. Будем караулить его по ночам, он обязательно еще придет.

— Надо собаку-ищейку, — осенило меня.

— Ищеек у нас нет, у нас просто собаки и собачки.

Дождавшись прихода в мастерскую людей, Владимир спросил, сколько у них кувалд?

— Две, — ответил мастер. — Но одна куда-то исчезла. И это очень престранно.

— Надо найти ее.

Весь штат мастерской добросовестно искал кувалду. Облазили все закутки и закоулки. Мне даже было стыдно, что кувалда лежит у нас в шкафу, а люди ищут ее. Ничего не найдя, они были в величайшем недоумении, куда она могла запропаститься. А Владимир был доволен:

Теперь ты убедился, что кувалду взял наш слабосильный преступник, чтобы разбить алмаз. То-то. Будем караулить и брать его.

Первую половину ночи, спрятавшись в приборном отсеке, дежурил я. Потом приходил на смену Владимир и сидел до утра. И так несколько ночей подряд. Преступник не появлялся. Всегда невыспавшийся, перестав делать гимнастику, я стал быстро утомляться, напала вялость. На тренировках по боксу это заметили, забеспокоились. Ко мне пришли медики и поставили своеобразный диагноз: бессонницей не страдаю, но по своей инициативе мало сплю. И сказали, чтобы я немедленно прекратил ночные бдения. А Владимир как всегда носился и был неутомим.

— Ты вообще когда-нибудь спишь? — спросил я его.

— А как же. Тут прикорну, там упаду, не очень часто, зато по системе йогов — мгновенно и намертво. Какое сегодня число и месяц?

— Представь себе, тоже не знаю. Не слежу за календарем.

— Тебе простительно, тебе можно и век забыть. А я-то!

Узнали число и месяц у Добрыни. Владимир покачал головой:

— Обалдеть! Но ничего, Шурка, скоро мы заживем нормальной жизнью, дай только с проблемами разделаться: для начала найдем преступника и разберемся с Бонифацием и бриллиантом, потом научимся управлять перемещением, обязательно спасем Потапова и Попова, выясним, почему бегемота тянет именно к тебе, и последнее, узнаем. Как ты появился у нас и почему я воскрес на Никишихе.

Мне было не до смеха, но я рассмеялся. Совсем немножко осталось.

— Ты же говорил, что чем больше проблем решаешь, тем больше их становится, значит, решим эти проблемы, а новых-то еще больше станет.

— Именно так, Шура!

— Когда же тогда отдыхать?

— А на самом деле, Шурка, когда?

И мне вдруг стало жалко Владимира. Ведь он работает на износ, гробит свое здоровье. Неужели никто не видит? Я высказал свое опасение за здоровье друга Добрыне. Тот успокоил меня, Владимиру ничто не угрожает, организм его давно приспособился к такому ритму, это работа не по принуждению, это его потребность и радость.

И все-таки я сказал Владимиру, что ночные дежурства пора прекращать, и что, в конце концов, это никакого отношения к спасению Потапова и Попова не имеет. Владимир, как ребенка, погладил меня по голове:

— Дорогая моя Сашенция, у нас все имеет значение, у нас нет мелочей, мы должны все знать и быть готовыми к тому, что в камере вдруг окажется инопланетянин.

Инопланетянин не объявился, но появилось нечто другое, продвинувшее наше следствие вперед. Трехкилограммовый камень превратился в длинную, толщиной с оглоблю змееподобную штуковину. Она была слегка шершавой, темно-каштанового цвета, упруга и эластична. Подумали, погадали, что это такое и отправили на экспертизу. Заключение экспертизы было интересным: штуковина состояла из кератина — белкового вещества, этой основной субстанции, из которой состоит волос. А по строению и по процентному составу азота, серы и других элементов это был волос с головы человека.

— Она действительно похожа на человеческий волос, — сказал Добрыня, — если его увеличить в тысячи раз. Очень странное совпадение!

Владимир молчал, но по глазам его я видел, что он чрезвычайно доволен и о чем-то догадывается. Было видно, что ему не терпится поделиться со мной своими соображениями. Когда представилась такая возможность, он горячо заговорил:

Никаких странных совпадений нет! Это самый настоящий человеческий волос. Улавливаешь закономерность? Живет на свете котенок Бонифаций — и вдруг появляется абсолютно точная, только более массивная его копия. И у бриллианта есть свой прародитель, оригинал — маленький бриллиантик, возможно, снятый с перстня. И у этого гигантского волоса обязательно есть обыкновенный маленький волосок такого же химического состава. Что можно предположить? А то, что наш славный башковитый преступник умеет каким-то образом посылать в камеру «Аленушки» информацию об атомарном и энергетическом устройстве организма или любого тела. И на основе этой информации из разрозненных частиц распавшегося вещества создается копия того же организма или тела. Ясно?

— Что-то фантастикой попахивает.

— О, боже! И кто это говорит! А как же в хромосомах на молекулярном уровне заключена вся информация о будущем организме. Тут тебе закодированы и рост, и цвет глаз, и характер, и все инстинкты. Хочешь ты или не хочешь, но будешь расти и развиваться согласно этой информации, и то нее зависит, быть тебе красавцем или уродом, человеком или страусом. Это, конечно, грубая аналогия. А преступник наш нашел способ передавать информацию на более высоком уровне, на уровне элементарных частиц. Но не могу понять: почему он утаивает свое открытие?

— А Добрыня, Юля и другие, думаешь, не возмущаются, когда скрываешь от них свои дела?

— Сашу-у-ля! — Владимир погрозил пальцем. — Не равняй меня с ними. Я просто не хочу, чтобы мне мешали и контролировали. Исправлюсь, Шурка.

— Исправляйся прямо сейчас. Давай расскажем про алмаз.

— Так сразу, без подготовки, нельзя. Я еще самого главного не сказал. Этот большой волос знаешь чей? А? Не догадываешься? Ну? Нашего преступника, вот чей!

Он думал, что ошарашит меня. А мне опять стало смешно. До чего же забавный. Умница, такие сложнейшие научные проблемы решает, а ведет себя как мальчишка. Детективом заделался и рад радешенек.

— Преступника?! — деланно изумился я. — Так это какая же у него голова? С Титовскую сопку?

— Нарочно тупость свою показываешь? Не надо, не проймешь. Итак, мы знаем, что наш преступник слабосильный, из чего можно заключить: он маленького роста и веса.

— А может, он однорукий, ведь силенка тоже не та будет.

— Ох и язва ты! Но знай, что одноруких у нас нет. Оторванные в какой-нибудь аварии рука или нога за полгода отрастают вновь.

— А голова?

— Что голова? Послушай, Шурка, ну хватит тебе издеваться. Я же серьезно говорю. Так, идем дальше. Теперь мы знаем, что преступник рыжекаштановолосый. Может, он и не рыжий, но я уже определился. А ты обратил внимание на срез волоса? Он вроде как сломан, из чего можно заключить, что в организме преступника нарушен обмен веществ. Но поскольку нормальный человек до этого не допустит, значит, он не совсем нормальный или слишком молод в том смысле, что плюёт на свое здоровье, как ты, например, плевал, когда ночами дежурил в отсеке. Теперь мы подошли к главному.

Владимир развернул пленку с найденными им в лаборатории двумя волосками. Светлый волос он откинул, а второй стал внимательно разглядывать в сильную лупу. Лицо его засияло.

— А что вы на это, Лександра, скажете? На, посмотри.

Маленький волосок при разглядывании в лупу был похож на полученную в камере змееподобную штуковину, точно такого же цвета и также сломан у основания. Владимир смачно чмокнул губами и сам понес большой и маленький волосы на экспертизу. Через полчаса он вернулся.

— Пляши, Шурка! Оба волоса принадлежат одному человеку — мальчишке лет тринадцати — четырнадцати.

— И ты всерьез думаешь, что он сотворил Бонифация и алмаз?

— Он, Санек.

— Пацан?

— Да, пацан. Удивляться тут нечему. Наша шпана мозговитая, развитая. Мальчишки и девчонки…постой, ведь девчонки — не шпана?

— Володя, ну что ты к слову цепляешься.

— А то и цепляюсь, что узнать хочу. Тока! Где Тока? Когда надо, сроду его нет. Ладно. Так вот, Санечек, у детей не такое мышление, как у нас, у взрослых, они видят то, чего мы не замечаем, они заострят внимание на том, на что мы вообще внимания не обратим. Порой у нас не хватает нахальства и смелости, мы боимся показаться сами себе безумными, видим всякие нелепости, нас останавливают всякие условности, а для ребенка нет никаких условностей, он все видит четко и ясно. Поэтому изобретения его в виде игрушек бывают сногсшибательными, на что у нас, заумных, просто ума не хватит. В прошлом году, например, девятилетняя девочка сделала себе говорящую куклу, которая однажды заявила, что она тоже женщина, тоже хочет испытать счастье материнства и поэтому отправляется в страну маленьких человечков Глюйту, где-то в подземных лабиринтах Индии. И убежала. И уже семь месяцев ее найти не могут. Между прочим, следы ее обнаружены на южных острогах Гималаев. Сказка? Ничего подобного — факт. А девочка та была сильно расстроена уходом куклы и больше уже не могла сделать новую. Озарение ушло, ниточка потерялась. А вот классический случай. Тринадцатилетний Майкл из Австралии погиб при взрыве самодельной игрушки. И нашли у него еще одну игрушку: между стоек на воздушных подшипников крутится колесико, сто шесть оборотов в секунду. Ни двигателя, ничего. А крутится оно уже полсотни лет. Впору в вечный двигатель поверить. Машинка, несомненно, получает откуда-то приток энергии. Похоже, что Майкл, сам того не ведая, открыл неизвестный нам вид энергии. К чему я тебе все это толкую? А к тому, чтобы ты понял и поверил. Что наша любимая шпана все что угодно может сотворить и что этот рыжекаштановый пацан нашел гениально простой способ «лепить» из распавшегося вещества любые копии. Теперь вспомни, не видел ли ты где-нибудь его?

— Он же в лаборатории часто торчал. Неужели не замечал?

— Мне было не до разглядываний.

— в институте мы спрашивали всех подряд о мальчике с темнокаштановыми с рыжеватым отливом волосами. Многие его видели, но не знали, кто он и откуда. Каждый думал, что мальчик с кем-то пришел, он никому не мешал, в ногах не путался и под горячую руку не попадал. За что же гнать его? Владимир поручил мне обойти школы в Атамановке и поискать там. Потом вдруг спохватился:

— А где Тока? Товарищи! Граждане! Господа! Где Тока?

Тока иногда имел способность выныривать на свое имя из самых неожиданных мест.

— Я здесь! — крикнул он и свалился откуда-то сверху. Узнав, кого мы ищем, он просиял. — Знаю. Это Хавренок. Если он вам нужен, то идите на Заречную, там домик, похожий на колокольчик — увидите.

— Зачем Хавренок приходил сюда? — спросил Владимир.

— Смотреть, учиться. Любознательный мальчишечка, о ваших экспериментах расспрашивал. Я ему все без утайки объяснял и показывал.

— Молодец, Тока! Ты очень хороший и нужный человек!

Тока разомлел от похвалы, его, наверное, редко хвалили.

Положив бриллиант в забавную сумку с выстреливающими ручками и ножками, мы с Владимиром отправились на Заречную улицу искать домик колокольчиком. А Хавренок собственной персоной шел нам навстречу по другую сторону громадной клумбы. Я толкнул Владимира локтем и сказал, что это наш преступник.

— Так быстро? Никогда не поверю. Эй, Хавренок!

Мальчик остановился.

— У нас есть для тебя сюрприз, — улыбнулся Владимир. — Иди сюда.

Хавренок хотел дать стрекоча, но, поколебавшись, обогнул клумбу. Вблизи я разглядел его получше. Самый обыкновенный мальчишка, ничего гениального в нем не было, лицо круглое, нос вздернут, кончик его облуплен, глаза серые с чуть набухшими веками, на подбородке — царапина.

— Ты знаешь нас? — спросил Владимир.

— Ты — главный пространственник, а он дядя Саша из двадцатого века.

— Какой я главный. Пойдем в тот скверик, познакомимся.

Мы расположились в плетеных креслах вокруг овального столика. Владимир вынул их сумки половинки бриллианта и сложил их вместе.

— Узнаешь?

Хавренок кивнул головой и опустил её.

— Ты, конечно, прости нас, что мы раскололи его. Но ведь ты и сам хотел кувалдой разбить его. В люк-то не проходил, а? Малость не рассчитал? Бывает. Что ж, алмаз твой, можешь забрать.

Маленький экспериментатор с недоверием смотрел на нас.

— Почему вы не ругаете меня? Я тратил без спросу энергию.

— Что толку от ругани, — пожал плечами Владимир.

На гранях алмаза было много царапин, оставшихся от полировки — на маленьком-то бриллиантике их и в лупу не разглядишь — но это не мешало лучам света отлично преломляться в гранях, которые играли всеми цветами радуги. Очень красиво! Хавренок подвинул к себе сверкающие половинки. Неужели Владимир так и отпустит его?

— Зачем тебе такой большой алмаз? — спросил я.

— Чтобы Васька не хвастал своим большим топазом.

— Причина уважительная, — сказал Владимир. — Ты собираешь минералы?

— Да, с пяти лет. У Васьки камней меньше, но дядя привез ему из Бразилии вот такой топаз, — Хавренок показал пальцами размер и форму яйца, — и моя коллекция сразу обеднела. Поэтому я решил заполучить в нее большущий алмаз.

— Понятно. Но зачем тебе понадобилось создавать Бонифация? Я про нашего котенка говорю.

— Какого котенка? Не знаю. Я с животными дела не имел.

— Тогда непонятно. Скажи, ведь у этого алмаза есть прародитель, оригинал, маленький бриллиантик?

— Да, я снял его с перстня. Разрешение у тети Глаши спросил.

— А у нас в лаборатории живет котенок, тоже оригинал, потому что однажды в камере вдруг создалась его увеличенная копия. Ты, как единственный пока специалист по созданию копий, скажи, как это произошло?

— Очень просто. Значит, котенок залез в трубу и в момент распада вещества оказался перед флуктонной пушкой, которую я установил в той же трубе. А пушка выстреливает флуктонами одновременно с распадом.

— Флуктонная пушка? — настороженно переспросил Владимир и неожиданно взревел. — Ну конечно же флуктоны! Мать честная, какие мы кретины! — он сжал кулаки и скрипнул зубами, потом обмяк и в каком-то оцепенении уставился в землю.

Тут я немного отступлюсь — как раз представился случай рассказать о планкеонах. Планкеоны — это удивительные замкнутые образования, это сверхминиатюрные «черные дыры», те же мини Поты-Попы. Их называют еще брызгами дозвездной материи, которые остались от Большого Взрыва, называют и спящими частицами. Массы их невелики, какие-то тысячные доли грамма. Но зато плотность у них — потрясающая, она выражается числом с десятками нулей тонн в кубическом сантиметре. Планкеоны не взаимодействуют с веществом, поэтому беспрепятственно пронизывают его. Но, существуя во времени, они подвергаются постоянному воздействию полей и, изредка открываясь, рождают частицы, тем самым пополняя во Вселенной вещество, которое убывает, перетекая в гравитационное поле. Планкеоны есть всюду, и в межзвездном пространстве, и в центре Земли, и даже внутри нас. Они немыслимо малы: планкеон в сравнении с электроном все равно, что пылинка в сравнении с земным шаром. Но один планкеон при раскрытии рождает миллионы квадральонов частиц, в его сверхплотном виде сконцентрировано колоссальное количество энергии, против которой термоядерная реакция — сущий пустяк.

В двадцать первом веке на Земле ощущался недостаток энергии. Хоть уже и работали термоядерные электростанции и громоздкие солнечные установки, продолжали сжигать и уголь, но энергии не хватало, особенно на транспорте — не было нефти, не было топлива. На машину, на самолет термоядерный реактор не поставишь. Всем до чертиков надоело экономить энергию. Но уже к тому времени велись поиски планкеонов. Больше ста лет ушло на то, чтобы научились их находить, транспортировать, хранить и вскрывать. Были катастрофы, были жертвы, но без этого планкеоны бы и по сей день были бы лишь теоретическим предсказанием. Еще десятки лет понадобились, чтобы создать первую планкеонную батарейку. Наконец наладилось их массовое производство. Батарейка, величиной с копеечную монетку, много лет движет огромный океанский лайнер, пока его не спишут на лом. А для машин эта «монетка» была почти вечным двигателем. Машина, изготовленная из прочных титановых и вольфрамовых сплавов, изнашивалась, а батарейка продолжала жить, ее ставили на другие машины. К тому времени научились извлекать энергию из вакуума, но в транспорте планкеонные батарейки были незаменимы.

При вскрытии, планкеон, наряду с обычными частицами, порождал новые, доселе неизвестные квантовые частицы — флуктоны. Пронизывая толщу вещества и взаимодействуя с его атомами, они несли информацию о микроструктуре того вещества и использовались в исследовании структуры элементарных частиц, а также в дефектоскопии. Из-за простоты и дешевизны получения флуктонов — планкеоны даром поставляли их как побочный продукт распада — они нашли применение в детских игрушках. Улавливаясь специальными накопителями, флуктоны хранились в них, как энергия в аккумуляторах, а когда нужно было, то порциями выстреливались, причем расходимость пучка легко регулировалась. Пройдя сквозь тело, флуктоны несли в себе пространственную запись строения тела — и в шаровых иллюзинорах, наполненных неоном или ксеноном, возникали удивительные картины. В какой-то степени это можно было сравнить с калейдоскопом, только вместо меняющихся узоров из разноцветных стекляшек здесь возникали живые, объемные и увеличенные изображения прозрачных жучков, паучков и различных предметов, всего того, что просветили флуктоны.

Хавренок, узнав от Токи про эксперименты по распаду вещества, решил использовать флуктонные накопители для получения алмаза. Взаимодействие флуктонов с веществом очень сложное, только специалисты могли рассчитать перераспределение энергий и прочие релятивистские явления при этом. Мальчонка, конечно, не был таковым, но сообразил, что имея информацию об атомарном и энергетическом устройстве какого-либо тела, флуктоны дадут информационный импульс для создания из разрозненных частиц распавшегося вещества в момент появления «исчезнувших» сил копию любого, пронзенного флуктонами тела. Хавренок кое-что изменил в схеме накопителя и увеличил его мощность, преобразовав в флуктонную пушку многоразового действия. А по ночам тайно экспериментировал в лаборатории. Он рисковал жизнью, но мальчишки такого возраста, да тем более одержимые какой-нибудь идеей, думают о жизни меньше всего.

Безусловно, Владимир хорошо знал флуктоны, поэтому сообщение Хавренка буквально ошеломило его — это же так очевидно и так просто!

Наконец, Владимир встряхнулся и вышел из оцепенения:

— Земля еще вертится? Что в мире творится! Ты молодчина, Хавренок! А мы недоумки. А я главный. Где пушка?

— На месте, в трубе. Я всегда прихожу за ней, а взять не могу. Вы же ночью караулите.

— Вот что: пойдем в лабораторию. И ничего не бойся.

Мы едва поспевали за Владимиром. Перед входом в институт он остановился, бросил сумку под ноги и прыгнул в газон. И, сидя на корточках, что-то искал в траве. Мы с Хавренком недоуменно переглянулись. В это время застрекотал кузнечик. Владимир мгновенно среагировал на звук, изловчился и поймал кузнечика на лету в кулак.

— Зачем? — вырвалось у меня.

Вместо ответа я увидел хитрую рожицу с приставленным пальцем к губам.

В лаборатории был один Добрыня, собравшийся уже уходить.

— Хочешь фокус посмотреть? — остановил его Владимир.

— Устал я от твоих фокусов, — мрачно ответил тот, но видя, что Владимир возбужден и чем-то взволнован, Добрыня согласился посмотреть фокус.

Я думал, что друг мой первым делом достанет флуктонную пушку и обследует ее, но он решил отложить это удовольствие, он решил сначала проверить пушку в действии.

— У кого нитки есть? — спросил он. — Так и знал, что ни у кого. Нищета проклятая! Хавренок, у тебя волосы все равно секутся, дай взаймы один волосок, — он вырвал с головы мальчика длинный волос и обмотал им кузнечика, прижав лапки к туловищу. — Теперь не ускачет. Возьми его, Хавренок, и положи на то место, где лежал бабушкин бриллиантик. Делай все сам. Разрешаю.

— Что?! — вскричал Добрыня. — Как это сам?

— Успокойся, он умеет. А мы проследим.

— Опять расход энергии! Для развлечений? — повысил голос Добрыня, хотя явно был уже заинтригован и возмущался скорее для порядка.

К «Аленушке» подходило множество коммуникаций, кабелей, волноводов, но особо выделялась массивная, обвитая калачами труба, соединяющая камеру с генератором поля первичности. Мальчик сунул руку в один из овальных вырезов на трубе и оставил там связанного волосом кузнечика. Владимир швырнул в люк камеры какой-то тяжелый прибор, сказав, что тот уже свое отслужил и больше не нужен. А заодно притащили из шкафа кувалду и, со словами «для большего эффекта», тоже кинул ее в камеру. И внимательно следил за Хавренком, включавшим аппаратуру. Мерно загудела автоматика. Раз, два, три — готово!

— Ты хочешь сказать, что… — неуверенно начал Добрыня, но Владимир не дослушал его.

— Именно хочу. Сам убедись, — он кивнул на открывшийся люк.

На дне камеры лежал величиной с ягненка зеленоватый кузнечик — целый кузнец, обмотанный волосом-бечевкой. Владимир вытащил кузнечика и стал развязывать волос.

— Ускачет, — предупредил я.

— Шурик, не думай, что увеличенный в тысячу раз ты станешь силачом. Раздавленный весом своего тела, ты будешь лежать пластом и не пикнешь. И эта животинка тоже.

Освобожденный от пут кузнечик, действительно, был неуклюжим. Не то что бы прыгать, он даже подняться не мог.

— Куда теперь это бедное насекомое девать? — спросил Хавренок, с жалостью глядя на обессиленного кузнечика.

— Эту махину как-то и насекомым-то неудобно называть. Подарим его энтомотологам, будут кормить и ухаживать.

Хавренок попросил свой большой волос-бечевку на память и немедленно получил его.

— Наваждение! — подал, наконец, голос Добрыня. — Каким это образом?

Вместо ответа Владимир запустил руку в вырез трубы, достал маленького кузнечика, а потом нащупав пушку, осторожно вынул ее. Это был матово-черный конический цилиндр с идеально отполированным передним торцом. На другом торце — пучок тончайших иголок, накрытых прозрачным, защитным колпачком.

— Володя, — простонал изнывающий от нетерпения Добрыня и вдруг рявкнул. — Вовка, паразит, сколько можно издеваться!

Владимир рассказал о Хавренке и флуктонной пушке.

— Надо же! — удивился Добрыня. — Какая простота! А перспективы! Вы представляете, какие перспективы. А говорят, чудес не бывает. Но почему большой Бонифаций оказался с обрубленным хвостом?

— Да просто не весь хвост попал под пучок флуктонов, потому его и «срезало».

— Совершенно верно. Такие глупые вопросы задаю. Но флуктоны вместе с моделью пронзили также и часть туннеля, по крайней мере, низ его и стенку камеры, значит должны образоваться и их копии в виде вырванных кусков.

— Туннель и камера сделаны из мезофтирилла, мезоатомы которого прозрачны для флуктонов.

— А раз нет взаимодействия, то нет и информации, — как преподаватель на уроке физики поучительно закончил я.

— Спасибо, — невозмутимо ответил Добрыня. — Теперь буду знать.

Владимир усмехнулся, а Добрыня на секунду прикрыл ладонью глаза:

— Затмение находит. Но «фокус» хороший! Будем знакомы, Хавренок! Поздравляю тебя. А сейчас, как хотите, я включаю видофон.

Скоро в лабораторию вбежала Юлия, потом торопливо вошел Тарас, за ним Захар с Архипом, другие сотрудники, и еще, и еще. Народу было — как на пожаре. Удивлялись, улыбались и хвалили маленького экспериментатора. Два раза включали «Аленушку», получили четырехкилограммовую изюмину без косточек и еще одного Бонифация, на этот раз Бонифация маленького, меньше мышки. Котенок-крохотуля, весом в двадцать граммов, на потеху всем мяукал, бегал и играл бумажками.

Я с удивлением смотрел на этих умных серьезных людей, вдруг ставшими детьми, безалаберными и доверчивыми, будто и не было никакой дисциплины, ни начальника, ни подчиненных, ни старших, ни младших — все равны. У всех один праздник. Что хотят, то и творят, веселые и смешные. Тем не менее порядок есть и дело делается. Туда бы нашего ретивого администратора на перевоспитание, чтобы забыл слова «нельзя», «не положено», «запрещено». Нормальный человек сам прекрасно знает, что — «можно», а что — «нельзя».

Смущенный вниманием Хавренок, сказал Владимиру, что в старину за это награждали, поэтому нельзя ли пополнить его коллекцию минералами?

— Внимание! — поднял руку Владимир. — Наш Хавренок просит получить для своей коллекции минералы. Исполним его просьбу?

Все дружно закричали, что нужно исполнить. И каждый предложил в качестве модели воспользоваться своим украшением, у кого брошь, у кого перстень, браслет… Понадавали разных драгоценностей. Мальчик отобрал понравившиеся ему камни, а все изделия из металла отложил в сторонку, сказав, что они не нужны, потому что они — не минералы.

И «Аленушка» заработала. Сначала в качестве исходного материала брали землю на улице, потом упростили: ставили в камеру банку с водой, а потом и вовсе упростили — лили воду прямо из шланга. И всем это очень нравилось.

— Примитивно, но как здорово! — ликовал Владимир.

Вместо воды из камеры вынимали килограммовые изумруды и топазы, аквамарины и сапфиры. Глаза разбегались от обилия красок и причудливости форм. Это были несметные сокровища, о которых не могли мечтать ни короли, ни раджи, ни фараоны. Но никто в этих необычных драгоценностях никакого богатства не видел, это были просто мастерски обработанные, изумительные по красоте камни. Кто-то сказал, что золотой самородок тоже минерал, и сбегал за ним домой. Пример оказался заразительным, один за другим стали вспоминать, что у них дома тоже есть какие-то минералы и сразу бежали за ними. Гора камней и кристаллов росла. Чего только не было здесь: опалы, рубины, аметисты… Даже были минералы с Луны, Марса и колец Сатурна. Такой уникальной коллекции мог позавидовать бы любой музей. На получение копий образовалась очередь, которая быстро превратилась в толкучку. Кто-то полез без очереди, очередь сразу загалдела и завозмущалась: «В порядке очереди!» Ощущение было знакомым — будто опять побывал в своем веке.

Из энергоцентра сделали тревожный запрос: куда уходит такое огромное количество энергии? Они вынуждены будут скоро отключить подземную макаронную фабрику. Тарас объяснил причину расхода энергии и вдруг опомнился:

— Кажется, мы перевыполнили и перестарались!

Раздался дружный хохот. А я получил удовольствие, будто просмотрел хорошую развлекательную программу.

Глава 9

Слов нет, заманчиво получать из воды и земли практически все, что угодно. И я думал, что Владимир с Добрыней увлекутся этим и уйдут в сторону от своей главной задачи. Однако они отдали флуктонную пушку в институт физики планкеона.

— Хорошая игрушка, — сказал Добрыня, — но не по нашей части.

— Совсем не по нашей, — согласился Владимир. — Развлеклись маленько, отдохнули, а теперь беремся за ум, Добрынюшка.

Они взялись за ум, и были в полном согласии — редкое явление. По их мнению, приближался день спасения Потапова и Попова.

Юлия спросила меня, знал ли я раньше о существовании флуктонной пушки? Я рассказал о появлении в камере бриллианта и о том, как мы с Владимиром были детективами и нашли Хавренка.

— И ты все это время молчал! — обиделась Юлия. — Я же просила ничего не скрывать от меня.

— Юля, но ведь это несущественно.

— Но почему опять тайно?

— Владимир просил не говорить. Но если бы он задумал втихомолку провести эксперимент, я бы обязательно тебе рассказал.

— Не оправдывайся. Я понимаю, мужская солидарность, никому ничего не угрожало, но мне обидно. Ты в последнее время был сонным и вялым, а настоящую причину не сказал, изворачивался, тайна была от меня.

— Ну, если уж на то пошло, Юля, то я тебе вообще ничего не обещал и твердого слова не давал. Так?

— Понимаю, — Юлия приблизилась вплотную и, ласково сказав: «Дуралейчик ты мой», неожиданно обвила мою шею руками и поцеловала в губы. Я задохнулся от счастья. В шальной обалделой голове металась только одна мысль: «Любит!». Юлия ловко выскользнула из моих рук — не помню, когда успел обнять ее — и легонько оттолкнула. Я в порыве кинулся к ней, но она выставила вперед ладонь, сказала «до свидания» и ушла.

На занятия Юлия явилась с таким видом, будто между нами ничего не произошло. Я думал, она хоть немного будет смущена и поведет себя как-то по другому, что мы станем ближе друг другу. Она и повела себя не так, как обычно, но только в худшую сторону. Смотрела на меня безразлично, говорила без выражения, казенным языком, но грамотно и толково. Отзанимавшись, она сухо сказала «до свидания» и ушла. И так каждый день. Если раньше мы, бывало, делали перерывы, отдыхали, дурачились, что всегда исходило от Юлии, то теперь не было никакого баловства и никаких шуток — одна деловитость и серьезность. Если я случайно касался плеча девушки, ее руки или ноги, то она мгновенно отстранялась. Она была корректна и вежлива, но очень холодна. Зачем же она меня поцеловала? Думал и о капризе, и о тайнах женской души, в чем я абсолютнейший — профан, и не мог ничего понять. Поведение девушки было неестественным, несерьезным, она была похожа на ребенка, который надулся на обидчика. Я чувствовал, что Юлии самой несладко от такого времяпровождения, ей самой эта игра надоела. И однажды я не выдержал:

— Юля, я так больше не могу! За что такое наказание?

— Понимай, как знаешь, Саша.

— Я так и понимаю — наказание. Но за что и когда оно кончится?

— Никогда!

— Так не бывает!

— Бывает, Саша, и хуже.

И продолжались в том же духе. А в лаборатории Юлия меня вообще не замечала. Это было невыносимо!

— Что с тобой, Шурик? — спросил Владимир. — Ты уже всю неделю не в настроении. Рассказывай, или я тоже буду не в настроении, ошибок понаделаю. Давай!

Владимир — мне друг, я никогда ничего не утаивал от него, но было почему-то стыдно говорить о своих чувствах к Юлии.

— Если ты мне друг, то скажи, — настаивал Владимир.

— Хорошо. Я расстроен из-за Юлии. Мы не то, чтобы поссорились, но как-то у нас все не по-человечески. Мы с ней вроде бы и разговариваем, а вообще-то не разговариваем.

Владимир сразу успокоился:

— Тогда все в порядке. Разговоритесь, никуда не денетесь — все наладится. Если ты влюбился, Шурик, то я это событие приветствую и поздравляю тебя! Юлька — простая славная девчонка. Она замечательная. Но в ваши отношения меня не вмешивай, это ваше личное дело. Ссорьтесь, миритесь, сами разбирайтесь — все равно поженитесь. Хм, разговаривают — не разговаривают.

— Володя, а почему ты сам не женишься?

— Что? Какое еще … Ах да, понял. Но ты же, Санек, знаешь, что я ненормальный. А кто же за такого пойдет. Разве могу я быть хорошим мужем, если дома почти не бываю. Женитьба — это проблема посложнее всех наших проблем вместе взятых.

— Век холостяком будешь?

— Не хочу я холостым быть и не буду. Но пока нет времени заниматься этой сложнейшей проблемой. Ведь прежде чем жениться, нужно познакомиться, потом ухаживать, влюбиться, Шурик, надо, встречаться. На это уйма времени уйдет. А где его взять? Ладно, хоть серенады под окном петь не надо.

— Между прочим, я до сих пор не знаю, сколько тебе лет?

— Тридцать четыре годика баламуту. Кое-кто в таком возрасте заводит семью, а я считаю, что рано. Мой отец, например, женился в шестьдесят восемь — и ничего, отличный папа получился, без ремня воспитал нас, четверых. Сейчас ему сто шесть годков, а он в хоккей до сих пор играет — это я одобряю. Но зачем, скажи, он волосы красит? Ну, мама — ладно, она женщина, а он-то?

Хоть и нелестно Владимир отозвался об отце, но видно было, что он уважает его.

— Стало быть, вы живете дольше, чем в двадцатом веке?

— Ненамного. По статистике средняя продолжительность жизни — всего сто пятьдесят лет. Ну, кто и до двухсот дотянет, а кто и в сто тридцать от старости зачахнет, от болезней же у нас не умирают. Главное, что б жизнь активной была. У нас, бывает, и стасемидесятилетние рожают здоровых детей — это тоже активность. И ты больше проживешь, потому что организм твой обновили, всякие гормоны, ферменты ввели.

Ого, значит долголетие мне обеспечено! И никакие болезни не страшны!

Я спросил, сколько лет Юле? Владимир не знал, заметив, что девушек об этом спрашивать не принято, и что разница в десять-пятнадцать лет в ту или другую сторону никакой роли не играет. Супругам Марковым, оказывается, обоим за пятьдесят, у них трое детей, а я их всегда за молодоженов принимал. И, вообще, людей от тридцати до семидесяти лет трудно по возрасту отличить. А до тридцати — это совсем еще мальчишки и девчонки. Столетние же выглядят как наши сорокалетние.

На следующий день после этого разговора Тарас пригласил меня на свой день рождения — ему исполнялось сто лет!

— Не верю, — сказал я. — Не верю и не верю.

— И не верь, — засмеялся Владимир, — а ему все равно сто. Он худощав и жилист, у него балласта нет, всякая жилка идет в дело.

Торжественного застолья не было. Мы уехали в лес за Ингоду и организовали пикник. Жена Тараса, улыбчивая, немного полноватая женщина, прослезилась, когда чествовали ее мужа. Но это были не хвалебные речи и не пышные слова, просто, то один, то другой в шутливой форме рассказывали о жизни юбиляра, вспоминали разные события и казусы. Я узнал, что Тарас пятьдесят лет имел удовольствие работать слесарем-сантехником, потом нашло озарение, и он закончил два института, после чего опубликовал несколько научных трудов. Но в основном он проявил себя в организаторских способностях. Трудовой стаж Тараса — восемьдесят лет и сейчас он в расцвете сил.

— А чем он конкретно занимается? — спросил я Владимира. — Он директор института, ученый, администратор или кто?

— Все вместе, Шурка. У него забот — не позавидуешь. Я работаю в узком направлении, а он занимается пространством в широком смысле, у него талант руководить так, что никто этого не замечает, даже я, а я ведь терпеть не могу руководства над собой, а Тарас, знай себе, руководит и направляет. Он работяга, Шурик.

— Столько лет сантехником был, а потом, значит, в люди выбился.

— В какие люди? По-твоему, сантехник нелюдь, что ли? Да лучше сантехником быть, а это шикарная специальность, живая, интересная работа, которую делаешь своими руками и сразу видишь результат. Не так-то легко сантехником стать.

— А как насчет слесарей, столяров, плотников?

— О, это дефицитные специальности, многие хочут стать слесарем или столяром, да не у каждого получается. У нас ведь до того все заавтоматизировано, что и руки некуда приложить.

— Совсем ручного труда нет? И рабочих нет?

— Все у нас есть. И все мы рабочие, вернее работающие, потому что работаем. Только один сидит, а другой, возьми, например, грузчика, работает по-настоящему. Он шевелится, разминается, удовольствие получает. И результат труда опять-таки налицо. Благодать! Это искусство.

В этом Владимир, в какой-то степени, прав. Я однажды наблюдал разгрузку планколета, доставившего в институт различные грузы. Сотрудников, взявшихся было помогать в разгрузке, вежливо отстранили, и профессиональные грузчики взялись за дело. Это были виртуозы, ловкие и быстрые. Они не просто выгружали и таскали ящики, коробки, мешки и всевозможные упаковки, они жонглировали ими, пританцовывали и что-то напевали при этом. Прямо театральное представление.

— Если тебя послушать, так у вас любая работа — наслаждение, все идут на работу, как на праздник. Неужели нет тяжелой, грязной и неинтересной работы?

— Не знаю, Шурка, может есть. Я таких людей не встречал. А вот в конторах никто сидеть не хочет, это точно. Работа хоть и чистая, но совсем непривлекательная, нудная. Уж лучше грязь — помылся, удовольствие получил, и опять чистый. А если устал — отдохнул, расслабился, опять удовольствие. Но кому-то надо сидеть и в конторах. И сидят, мучаются, дело делают, а результатов своих не видят. Эти люди скромные и хорошие. А есть и нескромные, но тоже хорошие, они уходят на другую работу. Моя старшая сестренка была архитектором. По ее проектам строили, но она своим творчеством была недовольна, и переучилась на парикмахера. Сейчас не нарадуется новой профессии. У нас физик был Исланкин. Убедившись, что труд его не дает плодов, он стал работать строителем-такелажником. Как видишь, только на восемьдесят пятом году жизни настоящее призвание нашел. Даже помолодел от счастья.

— А тебя работа, конечно, устраивает.

— Еще бы! Но если бы я не хотел раскусить пространство и не было бы известных тебе проблем, я бы с радостью пошел в разнорабочие.

Я думал, что Владимир ударился в юмор, но он говорил серьезно. Видимо, разнорабочий для него, это человек, умеющий выполнять разнообразнейшую работу.

— У нас продолжительность рабочего составляет всего два-четыре часа. Об этом когда-то мечтал очень старинный писатель и мыслитель Чернышевский. Помнишь, «сон Веры Павловны» из романа «Что делать?». Это была утопия. А у нас, Санек, действительность. И ничего хорошего нет. На непрерывных производствах не успеешь разработаться, или раздежуриться, а тебя уже сменщик домой гонит, да еще норовит пораньше угнать.

— Володя, а как же вы иногда по пятнадцать часов из института не вылазите.

— У нас, слава богу, сменщиков нет — это раз. А во-вторых, нет никакого смысла работать по три часа. Кто за нас извилинами шевелить будет? А чем больше мы находимся в институте, тем быстрее идет дело, значит, быстрее разберемся с проблемами и вернем на землю Потапова и Попова. И чего тут непонятного. Много отдыхать — тоже вредно. Но приходится.

После чествования Тараса приглашенные отдыхали. И что интересно, было вино. Я тоже опрокинул себе в рот пару бокальчиков и нисколько не опьянел. Но экспериментировать не стал — уже ученый. Купались и ловили рыбу, играли в разные игры и, конечно, организовали спортивные состязания — вот уж любители. Сколько шума и веселья! Танцевали парами и группами под живую музыку. Танцы были нормальными, красивыми, по крайней мере, никто не дергался и не кривлялся. Тарас танцевал превосходно. И плясал как молодой, с задором, вприсядку и коленца разные выделывал.

Ко мне подошла маленькая, хрупкая девушка, на вид совсем еще девочка, но она была уже ведущем физиком в пятой лаборатории, и, поздоровавшись, пригласила меня на танец. Я сказал, что не в настроении и танцевать не умею. Но она все-таки вытянула меня. И ничего, ноги сами заработали в такт музыке и стало получаться. Девушка призналась, что давно хотела познакомиться со мной и предложила свою дружбу. Вроде бы и симпатичная, и глаза лучистые, и добрая, но я был равнодушен к ней — все заслонила Юлия, все думы только о ней. Она рядом, но делает вид, что не замечает меня. А когда Юлия пошла танцевать с каким-то рослым энергичным парнем и мило заулыбалась ему, я и вовсе раскис. Поэтому едва Владимир заикнулся, что ему пора в институт, я тоже сказал «пора» и мы уехали. А на предложение девушки дружить я так ничего и не ответил. Вот уж воспитание!

Владимир с Добрыней работали день и ночь, куда-то уезжали, часто консультировались по видофону с Геком Финном и Люси. Тарас носился по всем лабораториям — незаметно направлял и руководил. А я не вылазил из мастерской, я полюбил эти лазерные, плазменные и мезонные инструменты, которыми «кустарным способом» можно было изготовить любую заковыристую деталь. Повышал, так сказать, свое слесарное мастерство.

Владимир иногда терял меня, пугался, потом находил и успокаивался. Говорил, что скоро обрадует меня. И настал день, когда обрадовал, правда, сам он немного огорчился из-за того, что я не так сильно обрадовался.

— Все, Санек! Отдаем наш труд в Ученый Совет. Мы определили начальные галактические координаты переместившегося из блок-отсека нашего первого передатчика, того самого, который исчез. Помнишь?

— Как вам это удалось?

— Для чего же мы убили столько времени на создание условий для распада вещества? Благодаря этому мы изучили механизм возбуждения нашего вакуума, подчеркиваю, НАШЕГО, вакуума в пространственной фазе, что позволило нам поэтапно перейти к анализу изменения геометрии пространства от квантового уровня до уровней микро, макро, и мегаобъемов, а отсюда уже, зная массу, энергию, импульс… — Владимир перечислил еще десяток неизвестных мне терминов, — недалеко и до определения координат. Как видишь, все очень просто.

— Да, проще некуда. А что за НАШ вакуум? Разве есть еще и чужой?

— Как таковой вакуум один, но состояния его различны, примерно так же, как снег, лед и пар есть различные физические состояния воды. НАШ вакуум создал НАШ мир, тебя и меня, всех. А другие вакуумы порождают не НАШИ элементарные частицы, частицы совершенно других свойств. В ТЕХ вакуумах содержатся другие миры, принципиально отличные от нашего, а какие, мы пока не знаем.

Я зажмурился, в очередной раз поражаясь, как сложна и неисчерпаема Природа! Казалось бы, вакуум, для непосвященного человека — пустота, что с нее взять? А фактически вакуум — это особая физическая среда. В него как бы впрессованы частицы с положительными и отрицательными энергиями, составляющие в сумме нулевую энергию. В каждом малом объеме вакуума непрерывно рождаются пары — «частица — античастица», которые тут же друг с другом аннигилируют, то есть превращаются в излучение, которое мгновенно поглощается вакуумом. Таким образом, частицы и кванты излучения вроде бы и есть и вроде бы их нет. Энергия этих виртуальных частиц чудовищна! Разве можно представить себе, что в каждом кубическом микроне пространства скрыто такое количество энергии, которого достаточно для образования триллионов галактик!!! Целой Вселенной! Нет ни слов, ни фантазии. Я всегда помню слова одного академика, что основу всего в мире составляет именно вакуум, а все остальное только легкая рябь на его поверхности.

— НЕ НАШИМИ вакуумами будут заниматься наши потомки, — сказал Владимир. — Мы еще до этого не доросли и ни черта не знаем.

— Так куда же переместился передатчик? — спросил я.

Владимир достал испещренную цифрами мятую карточку и ткнул пальцем в пунктирный кружок.

— Вот сюда. Это на окраине Солнечной системы. Но понимаешь, Санек, какая заковыка: мы знаем точку входа передатчика в ка-спираль и координаты точки выхода оттуда. Но не забудь, что он сохраняет количество движения и направление, и поэтому можно только предполагать, в какую сторону оно направлено. Кроме того, наш земной шар и само Солнце уже два месяца удаляются от той точки выхода из ка-спирали. Так что найти передатчик очень трудно. Сейчас в тот район в своем движении по орбите входит Плутон, обсерватории на нем пробуют принять сигналы.

— А что вам мешает переместить какой-нибудь мощный лазерный передатчик, который можно было бы засечь хоть в межзвездном пространстве?

— Санчо, милый, не думай, что если мы еще многого не знаем, то уж совсем такие бестолковые. Завтра будем пока грубо прицельно перемещать гравиомаяк Дедюхина.

Гравиомаяк — черно-матовый куб, способный создавать волны тяготения — поместили в специальную капсулу. Там же закрепили два дублирующих друг друга прибора, которые, по словам Владимира, должны будут записать параметры перемещения. Я не мог взять в толк, какие тут могут быть параметры, ведь перемещение совершается практически мгновенно и никаких процессов нет. Но Володя, наверное, знает лучше меня.

То, что перемещение намечалось провести наугад, а хоть и грубо, но все-таки прицельным — в южную галактическую область пояса астероидов между орбитами Марса и Юпитера — было уже немалым достижением.

Эксперимент по перемещению капсулы произвели в обычной обстановке, как бы между делом, хотя в действительности он был очень и очень важным. Через двенадцать минут с марсианской обсерватории поступило сообщение о принятии сигналов гравиомаяком пеленгации его координат в поясе астероидов. Была бы возможность, Владимир подскочил бы от радости до потолка, а так он просто попрыгал на месте. Однако скоро поступили сообщения, что сигналы внезапно прекратились. О неисправности не могло быть и речи, только высокая температура могла вывести гравиомаяк из строя. Позже поступили новые сообщения: вблизи местонахождения маяка прошел астероид Бакан и, сто процентов уверенности, что он захватил капсулу.

Владимир с Добрыней говорили, что им, во что бы то ни стало, нужно знать показания приборов. Для этого есть смысл снарядить поисковую экспедицию на Бакан и найти там капсулу.

Я осторожно заметил, что при столкновении астероида с капсулой приборы могли разбиться вдребезги, и поэтому показаний никаких не будет.

— Пусть разбиваются хоть развдребезги, — сказал Владимир, — а мезонная запись на кристаллической решетке металла останется целой, — и он затормошил Добрыню. — Добрынюшка, не стой, бегать надо, действовать!

Добрыня с Тарасом начали действовать. Ученый Совет дал «добро» на снаряжение экспедиции, но не было свободного космического корабля. Тарас стал действовать дальше, и выяснилось, что с Луны на спутник Юпитера Тритон отправляется грузовой корабль с грузом для экспедиции. В последнюю минуту маршрут корабля изменили, он должен был сделать крюк и встретиться с Баканом, высадить там поисковую партию, а на обратном пути забрать ее. Тарасу предложили создать отряд из сорока двух человек, половина из которых имела бы опыт работы на астероидах.

— Готовься, Шурка! — хлопнул меня по плечу Владимир. — Полетишь с нами.

Охватившая меня радость была сдержанной.

— Как готовиться? — спокойно спросил я.

— Обыкновенно. Готовься и все.

Объяснил, называется! Добрыня предупредил, что мы летим не отдыхать и не любоваться пейзажами астероида, мы летим работать. Поперечник Бакана всего тринадцать километров, но площадь поверхности четыреста квадратных километров, и километры эти не равнины, это сплошные горы, скалы, ущелья и пропасти. Так что поискать капсулу придется.

Добровольцев лететь было много, и не только наши, но и из других институтов и предприятий Читы и Атамановки. Половина из них — женщины. Юлия тоже добилась включения в поисковый отряд. Я так и не знал, как готовиться к путешествию, Владимир, скорее всего, имел в виду психологическую сторону. Меня обследовали врачи и признали к полету в космос годным. Ежедневно по четыре часа я занимался на своеобразных курсах, где знакомили с правилами пребывания на астероидах, и тренировки разные проводили. Мне не делали никаких скидок и поблажек, даже предупредили, что если я не сдам зачетов, то, к всеобщему сожалению, никуда не полечу. Я же был уверен, что сдам, потому что на занятиях и тренировках мне было очень интересно.

О готовящейся экспедиции Владимир сообщил по видофону Геку Финну и Люси. Американцы обрадовались, сказали, что это великолепно и пожелали нам быстро найти капсулу. Они не сомневались, что недалек тот день, когда Потапову и Попову будет отправлена посылка. Гек Финн в порыве крикнул, что он откладывает все свои дела и летит с нами. Люси что-то шепнула ему на ухо. Гек сразу замолчал, выпятил нижнюю губу и поскреб пальцем подбородок.

— Никуда я не полечу! У нас с Люси завтра бракосочетание.

— Поздравляю! Вы отличная пара! Но ведь можно эту приятную процедуру отложить.

— Уже два раза откладывали, а отложить третий раз — счастья не будет. Скажу по секрету, — Гек улыбнулся, — я суеверный.

— Хорошее качество, — сказал Владимир. — Я тоже хочу суеверным быть.

— Наш Александр тоже летит на Бакан? Чудесно! Давайте попробуем трансферовать туда одного нашего старого знакомого, такого толстокожего и неповоротливого, проверим, окажется ли он в сфере, центром которой является Александр, там, на Бакане.

— Да, это просто необходимо проверить. Только не перепутай, того же бегемота перемести — соскучился по нему.

Они договорились держать связь и расстались.

Космодром находился в степи под Краснокаменском. Воображение рисовало ракету, похожую на наши «Восток» или «Союз», во всяком случае, нечто сигарообразное. Ничего подобного. Прилично раздутый, громадный равнобедренный треугольник, поставленный на основание. Эскалатор доставил нас, сорок два человека, в салон корабля. Мы погрузились в мягкие, охватывающие тела кресла. Салон опоясывали две широченные прозрачные полосы, как я догадался — смотровые окна. Я верил и не верил, что лечу за орбиту Марса. Сразу всех наших космонавтов переплюнул! Порой казалось, что это сон и я боялся проснуться. Но в основном-то я чувствовал реальность происходящего и меня слегка лихорадило от волнения. О таком путешествии я не смел и мечтать.

Послышался слабый гул. Тело вдавилось в кресло. Внизу увидел город, небо почернело прямо на глазах. Линия горизонта все более закруглялась, и вот уже под нами половина сияющего земного шара. Вторая половина была погружена в темноту. Красиво, удобно, комфортабельно. Не нужно думать об ответственности, следить за приборами, связываться с землей — я пассажир. Сидел зачарованный с открытым ртом и смотрел на громадную Луну, и даже упустил момент, когда верх и низ поменялись местами, потолок стал полом и наоборот. Соответственно изменили свое положение и кресла. Луна росла. Четко выделялись горы, кратеры. А невесомости так и не было, весь путь состоял из разгона и торможения. Луна уже заняла все небо. И хоть меня прижимало к креслу, мне казалось, что мы падаем, так стремительно приближались горы. Я заметил белые сооружения под зеленовато-прозрачными куполами. Владимир сунул мне в руку бинокль с широко расставленными окулярами. И я увидел под куполами пальмы и березы, водопады и фонтаны, куда-то спешащих людей.

Прилунились возле грузового корабля «Сергей Доценко». Форму его я так и не разглядел, но что-то громоздкое, циклопическое, я бы сказал, на вид неуклюжее. Конечно, настроился погулять по луне, заглянуть под чудесные колпаки, и был недоволен, узнав, что задержки не будет.

— Ничего не поделаешь, Санек, — сказал Владимир. — Мы не туристы, у нас спецрейс, все рассчитано по секундам.

По длинному переходу мы прошли на «Сергей Доценко». Парни и девушки в синей с блестками форме разводили нас по двух- и трехместным каютам и виновато предупреждали, что должного комфорта здесь не будет, поскольку корабль — не пассажирский. Но мне все было удобно и прекрасно, только вот иллюминаторы были маловаты. Мы плотно пообедали и, подчиняясь голосу из центральной рубки, разошлись по своим каютам. Да, не зря команда предупреждала нас о неудобствах. Перегрузки при взлете были приличными. Ходить было тяжело, сидеть тоже плохо, а лежать все время — просто невыносимо. И так одиннадцать суток. Потом стало легче, появилась земная тяжесть, значит, мы летели с обычным ускорением.

Я думал, что в длительном полете мы будем скучать и бездельничать. Как бы не так. Для начала нас пригласили в общий салон, откуда был великолепный круговой обзор неба, на котором Земля выглядела яркой звездочкой. Нас ознакомили с устройством корабля, с его историей и назначением, рассказали о самоотверженном Сергее Доценко, первом человеке, достигшим Марса и прожившим там в одиночестве двадцать лет. И сразу начались занятия. Мы изучали географию астероида Бакан, где какие хребты, пропасти, вершины и их характеристики. Ставили оценки по шестибальной системе. Помимо топографических карт на корабле был трехметровый пластмассовый макет астероида, этакая продолговатая с прогибами, с ощетинившимися пиками вершин глыба. Мы десятки раз совершили путешествие по макету. После этого изучали устройство скафандров и их практическое применение. Когда овладели этой премудростью, корабль замедлил ускорение и на нем создалась точно такая же сила тяжести, как на Бакане. А тяжесть-то, смех один! Мы порхали бабочками по изогнутым коридорам, а чтобы не было больно при ударах о стены и потолки пи сильных прыжках, нам выдали специальные мягкие комбинезоны. Нас учили ходить, а не порхать. В тренировочном отсеке, имитирующим космическое пространство, мы учились пользоваться реактивными пистолетами, позволяющими ускорять или замедлять свое движение, учились маневрировать. Два раза каждый из новичков сделал вылазку в открытый космос. И я, как заправский космонавт, побывал там. Ох и жутко же висеть одному в черной бездне! Только тонкий фал связывает тебя с кораблем. Впечатление было сильнейшим и незабываемым. После прохождения тренировочного курса корабль ускорил движение и нам был объявлен отдых. И конечно же, сразу начались спортивные игры. Люди не могут, чтобы не посостязаться, побороться, помериться силой и ловкостью. И не только сорок два наших человека, но так же и свободные от вахты члены экипажа, и ученые, летящие в экспедицию на Тритон. Все соревновались. Узнав, что я занимаюсь боксом, меня тут же вытащили на ринг, где я и был трижды побит — никакого уважения к выходцу из двадцатого века. Давно все перезнакомились. Я не переставал удивляться, до чего же простой и веселый народ, улыбающийся, смеющийся. Совершенно никакой разницы кто ты такой — академик, наладчик автоматов или повар. Может, небольшой помехой была только разница в возрасте, достигавшая пятидесяти-восьмидесяти лет. Но старшие не показывали своей мудрости и не учили уму-разуму молодых. Мне казалось, они наоборот подражали молодым и сами кое-чему учились у них, они молодились и резвились словно дети. Презабавная публика!

Через несколько суток корабль достиг крейсерской скорости в девятьсот семьдесят шесть километров в секунду и полет продолжался по инерции. Наступила невесомость, а вместе с ней и затишье — мы привыкали к новому состоянию, была другая фаза отдыха. Летали по кораблю, дурачились, смотрели голофильмы, читали и дискутировали на всевозможные темы. А скоро во всех будто вселились какие-то шахматные бациллы и началась массовая шахматная эпидемия. Играли в шахматы всегда и везде. Проигравший должен был следующую партию играть вниз головой, чтобы все знали — этот человек продулся в шахматы. Я видел академика и профессора, висящих вниз головой, и командир корабля тоже однажды висел, и Владимир с Добрыней этой участи не избежали. А потом вдруг спохватились, а что это я за особая личность, почему не играю? И потребовали, чтобы я сгонял одну, две партии. Шахматист я никудышный, раньше играл от случая к случаю в аварийке «Горгаза», когда не было заявок. Мне бы слабака какого-нибудь, и я стал искать глазами одного долговязого парня, который почти всегда играл вниз головой. Но Юлия крикнула, чтобы своим противником я избрал ее. Я внутренне торжествовал, все-таки она первая, пусть не заговорила со мной, но дала повод к сближению. Мы сели за столик. Фигуры были намагничены и потому не разлетались. Костюмы наши тоже были намагничены и мы, хоть и непрочно, но все-таки могли сидеть. Вот бы обыграть Юлию! Болельщики окружили нас со всех сторон, куполом повисли над нами. Я почему-то разволновался, стал плохо соображать и не мог сосредоточиться, делал опрометчивые ходы, ставя своей тупостью Юлию в трудное положение. Болельщики тоже были озадачены моими ходами. Я потерял несколько пешек, коня и ладью, а потом, сам не знаю как, «съел» у Юлии ферзя и ухитрился свести партию вничью. Болельщики закричали, что игра была очень интересной и напряженной и потребовали повтора. На этот раз я был с треском разгромлен, но на полном серьезе заявил, что нарочно поддался, а так-то я им всем бы хоть на тридцати досках мат в???? ходов поставлю. Хохотали до упаду, держались за животы и кувыркались в воздухе. Обстановка благоприятствовала примирению с Юлией, и я заулыбался:

— Кажется, наказание кончилось?

— Какое наказание? — равнодушно переспросила Юлия. — Выдумываешь тоже, — и отвернулась.

От огорчения я с неистовой силой оттолкнулся от кресла и полетел неизвестно куда. Угодил в кучу барахтавшихся людей и закрутился, завертелся вместе с ними.

И опять мы с Юлией были будто незнакомы.

Началось торможение с полуторакратной перегрузкой. Тяжеловато было сразу после невесомости. Но ничего, терпели, приспосабливались. Потом на неделю ускорение сбросили и создали опять тяжесть, как на Бакане, специально для того, чтобы повторить тренировки и закрепить навыки передвижения по астероиду. А упущенное на это время наверстывали с трехкратной перегрузкой. Тут уж совсем тяжело стало: при той же мускульной силе вес тела увеличился втрое. Но народ не унывал, кряхтел, сопел, мычал от натуги и смеялся над собой. Еще и соревнование устроили, устанавливая смехотворно низкие рекорды по бегу, прыжкам и упражнениям на батуте. А сколько было смеху, когда опытные гимнасты неуклюже шевелились на гимнастических снарядах. А я вообще ползал, как черепаха, и никого не стеснялся.

Глава 10

И наконец мы увидели настоящий Бакан. Ну, прямо, копия нашего макета. И все это мне было известно о нем, все знакомо. Корабль уравнял скорость с астероидом и опустился на плато Бахсоляни. И сразу началась выгрузка машин и оборудования, установка жилья. Начальник поискового отряда Шамиль Хасан — к нему прямо так и обращались — Шамиль Хасан, низенький, крепко сбитый, с умным волевым лицом носился по объектам, заставляя что-то переделывать и лично принимал в эксплуатацию различные устройства и системы. Все его замечания принимались к исполнению немедленно и беспрекословно.

Оставляя за собой фиолетовое свечение, «Сергей Доценко» взял курс на Тритон. Мы собрались в столовой. Шамиль-Хасан ознакомил нас со строжайшим распорядком дня, еще раз напомнил о трудностях поиска капсулы, о дисциплине, об ответственности каждого за себя и за товарища. Запрещалось делать сильные прыжки, потому что при малой силе тяжести можно набрать вторую космическую скорость, оторваться от астероида и улететь в космос. Для страховки на скафандрах имелись тонкие стометровые фалы, свободные концы которых специальным плазменным устройством как бы вваривались в грунт астероида, выполняя роль якоря. Когда мы еще находились на корабле, нас разбили на поисковые группы по четыре человека. Владимир, как и следовало ожидать, держал меня при себе. Юлия тоже была с нами. От Добрыни я узнал, что она настояла, чтобы ее включили именно в нашу группу. Мне это было очень приятно, я возомнил, что девушка хочет быть рядом со мной. Старшей группы была назначена невысокая полноватая, солидного возраста женщина. Она назвала себя по отцу Ильиничной и сказала, что не потерпит самовольства и неповиновения, глядя при этом только на Владимира. Тот сказал, что как на ребенка на него смотреть не надо, он прекрасно понимает обстановку. Мы Ильиничну слушались и во всем ей подчинялись — у нее опыт, она наш командир.

Владимир ворчал, что нам поручили обследовать сравнительно легкие участки, но прежде чем поворчать, он огляделся, нет ли поблизости Ильиничны.

Да, одно дело тренироваться на корабле и совсем другое дело передвигаться на астероиде. Удивительно контрастные цвета: черный резко переходит в серебристо-серый, редко в светло-голубой. Тут был простор: необъятное черное небо с немигающими точками звезд, маленький, но ослепительно яркий диск Солнца. Тут было страшно! Сделаешь вроде бы небольшой шаг, а пролетишь метров десять. Успевай за это время обыскать глазами грунт под ногами — может, капсула лежит. Трудно рассчитывать силу прыжка — то вознесешься над какой-нибудь скалой метров на двадцать, то не долетишь, а то и ударишься о нее, правда, не сильно, но чувствительно. Стоя на краю пропасти, посмотришь вниз — голова кружится, а тебе нужно спрыгнуть. Знаешь, что не разобьешься, а все равно страшно. Или перепрыгнуть глубокую трещину шириной в Енисей тоже не сразу решишься. При прыжках страхующий фал вытягивался из специальной эластичной трубки на сто метров, а при возвращении снова втягивался в трубку — закрепляйся и работай дальше. Через каждые пять часов наступала ночь, и тогда включалась висевшая над астероидом термоядерная лампа. Отдыха почти не было, и это все принимали как должное. Вроде бы и больших усилий я не прилагал, и веса тела не ощущал, и скафандр был мягким и удобным, но уставал сильно. Когда мускулы работают почти в холостую — тоже плохо, столько лишних движений, вся энергия затрачивается на торможение, на бесполезное маневрирование и на то, чтобы удержаться в покое. Другие тоже уставали, но все рвались в поиск. Только дисциплина и распорядок дня сдерживал людей, а то бы они перекопали весь астероид.

На шестой день наша группа с разрешения Шамиля-Хасана вернулась с поиска раньше. В двенадцать часов по читинскому времени Гек и Люси должны были провести эксперимент по перемещению бегемота. Я стоял недалеко от входа в оранжерею лицом на восток, чувствуя, что бегемот появится в этой стороне, хотя, честно говоря, сомневался в его появлении, ведь этакая даль! Владимир твердил, что бегемота надо ждать с запада и стоял спиной ко мне. Добрыня с Юлией ходили вокруг да около и вертели головами во все стороны, с Юлией мы упорно не разговаривали. Неужели ей самой не надоело? Ильинична тоже была с нами: одному без группы оставаться нельзя. Она знала, что проводится какой-то эксперимент, но очень уж странный и необычный — ни приборов, ни аппаратуры, а мы стоим и ждем неизвестно чего.

Ровно в двенадцать Добрыня крикнул: «Есть!». Справа от оранжереи появился контейнер. Одна стенка его была прозрачной. А вместо ожидаемого бегемота мы увидели обезьяну. Сверху печатными буквами от руки было выведено:

«А ПОЧЕМУ ДОЛЖЕН БЫТЬ ОБЯЗАТЕЛЬНО БЕГЕМОТ?»

— В самом деле, — улыбнулся Владимир, — бегемот уже приелся. Посмотрите, какая славная макака.

— Сам ты макака, — сказал Добрыня. — Это обыкновенная мартышка.

— Знатоки, — усмехнулась Юлия. — Не узнали орангутана.

Ильинична подтвердила, что это орангутан, поздравила нас и сказала, чтобы мы убрали обезьяну и быстро шли на свой участок.

Мы без промедления занесли контейнер в станцию и поспешили на участок. После ужина на потеху всем выпустили обезьяну, она неестественно прыгала и кувыркалась, веселя людей в минуты отдыха.

Время шло, и мы уже стали беспокоится: обследовано три четверти астероида, а капсулы не было. Владимир с Добрыней мрачнели с каждым днем и думали, как улучшить и ускорить поиск. Владимир спрашивал некоторых, особенно молодых и не таких ловких, хорошо ли они ищут и не пропустили ли капсулу. Люди обижались. Шамиль-Хасан при всех по-дружески отчитал Владимира, пристыдил за недоверие, сказал, что все ищут на совесть, для того сюда и прилетели. Добрыня подал предложение изменить распорядок дня, сократить время отдыха и сна и начать сверх программы осматривать вершины скал, поскольку там тоже встречаются углубления. Многие были готовы работать вообще без сна и на голодном пайке. Но Шамиль-Хасан сказал «нет». Врачи поддержали его. Владимир проворчал, что цивилизация и эволюция совершенствуют человека, только одних бюрократов почему-то сохраняют в их первоначальном виде.

У меня раньше бывало, как говорится «не с той ноги встал», как пойдут с утра неприятности одна за другой, так и заканчивается этот день наперекосяк. Здесь у меня все шло гладко, но пришел и такой день. На утренней гимнастике из моих рук вырвался эспандер и так хлестнул Владимира по лицу, что тот взвыл от боли и улетел в угол каюты. За завтраком я чуть было не заполучил в дыхательное горло хлебную крошку, едва откашлялся. А Владимира испугал до смерти.

После завтрака ракетка доставила нашу группу на дневную сторону астероида, где мы заканчивали обследовать двухкилометровый скалистый кряж. В пути произошла задержка из-за неисправности двигателя, что при тройной дублирующей системе явление было чрезвычайно редким, можно сказать ЧП. Мы раньше это в шутку называли законом подлости.

Из-за задержки, с поиском надо было поторапливаться. А спешка к добру не приводит, да еще если день начался наперекосяк. Осматривая впадины на своей полосе, я забрался на каменистый гребень и увидел на крутом волнистом склоне дыру, куда могла запросто закатиться округлая капсула.

Я легонько прыгнул туда, но рассчитал неточно и, опускаясь, задел плечом огромную глыбу и сдвинул ее с места. Нога на склоне подвернулась, и, глыба массой тонн в пятьдесят навалилась на меня. Раздавить она меня, конечно, не раздавила, так, помяла немного, а в миниатюрной поясничной радиоаппаратуре что-то хрустнуло. Освободившись из-под глыбы, я с ужасом заметил, что она дала ход большой скале, которая неотвратимо надвигалась на меня, и уж она-то наверняка похоронила бы феномена под собой. Я бешено сделал сильнейший прыжок. И полетел. Это было не страшно, привык уже. Но прыжок получился не удачный, с вывертом, поэтому я в полете кувыркался. Надо было быстрее возвращаться. Я схватился рукой за фал, чтобы затормозить и вернуться по нему на астероид, и сердечко мое от страха сжалось — фала не было. Вернее был, но коротенький, толстенький, он хвостиком торчал из трубки. Чересчур осторожничая, я забыл прикрепиться к астероиду. И понял, что уже набрал вторую космическую скорость и лечу в бездну космоса.

Закричал по рации о своем бедственном положении. Но рация безмолвствовала. Неужели… да, закон подлости в действии. Я вспомнил, что когда меня придавило глыбой, то в аппаратуре что-то хрустнуло. Значит, все сломано, связи нет. Не теряя самообладания — только бы не запаниковать — я отстегнул реактивный пистолет, чтобы изменить направление движения. Но поскольку я сильно кувыркался, то сориентироваться было очень трудно, к тому же торопился, стрелял куда попало и в результате с еще большей скоростью стал удаляться от астероида. Правда, кувыркание заметно замедлилось. Я заставил себя успокоиться и направил дуло пистолета точно против движения вперед, надеясь за несколько таких включений возвратиться на астероид. Выстрела, конечно, не было. Так и должно было быть, потому что день начался наперекосяк. Пистолет рассчитан на семьдесят включений, а я, самонадеянный болван, не удосужился утром его дозарядить. И поделом мне!

На высоте пятнадцати-двадцати километров меня с астероида не разглядят, и в бинокль вряд ли увидят, потому что я освещен солнцем сверху и обращен к астероиду, так сказать, ночной стороной. Безусловно, мое исчезновение уже заметили, уже ищут, я надеялся на технику и опыт людей, и был уверен, что меня найдут. Было лишь стыдно за свою неловкость и головотяпство, за наплевательское отношение к своим обязанностям.

Мне на первых парах казалось, что люди здесь беспечны и самонадеянны, но позже я все более убеждался, что у них сильно развито чувство ответственности, они дисциплинированы, и это не принуждение, это у них с детства, можно сказать, в крови. Ведь вон какие тут есть опытные космонавты, мастерски управляющие движением своего тела, но даже и они всегда страхуются фалом и пистолет заряжают по два-три раза в день.

Стало страшно! Это только казалось, будто я неподвижно повис, а фактически я летел, как писали в наших учебниках физики: «После прекращения действия внешних сил тело движется равномерно и прямолинейно». Рано или поздно притяжение Юпитера или Марса изменят мою траекторию и тогда начнется катастрофическое падение. Но, скорее всего, я стану спутником, этакой миниатюрной, биологической планеткой. Конечно, на Бакане поднимут тревогу, свяжутся с находящимися поблизости кораблями, а поблизости — это десятки миллионов километров. Пока прилетят, пока найдут…

А долго ли я протяну? Беспокойства о нехватке кислорода не было, и теплоизоляция скафандра была отличной, а вот с питанием — дело дрянь. Голодная смерть! Нет, хуже — смерть от жажды. Я обречен. Оставалось надеяться на чудо, но чуда быть не могло. Я был в гораздо худшем положении, чем Потапов и Попов. Солнце делало медленные обороты вокруг меня, это значит, я, как и положено небесному телу, вращался вокруг своей оси, проходившей наискосок от плеча к бедру. Бакан уже превратился в неприметную звездочку. Немыслимый покой, жуткая тишина, однообразная россыпь звезд. Хоть бы Землю найти, попрощаться мысленно с ней.

Сон был не сон, а какое-то полузабытье. Пить хотелось все сильнее, в горле пересохло, язык стал шершавым как наждачная бумага. Я представил, как мой труп находит корабль и доставляет на землю. Юлия плачет и казнит себя за ненужное наказание. Владимир считает себя главным виновником моей гибели и не хочет жить на свете, Добрыня постарел и весь ушел в себя. В институте — траур. Не уберегли феномена. Шевельнулась спасательная мысль, что на земле меня смогут оживить. Нет, не оживят — распад белковых структур мозга необратим, тем более, что процесс распада зайдет слишком далеко, он уже перейдет в стадию разложения. Интересно, поставят ли мне памятник? А какой некролог будет? До чего пакостливые мыслишки лезли в голову! Счет времени я давно уже потерял, апатия стала моим обычным состоянием. В минуты осмысливания своего положения становилось невыносимо горько и жутко. Сколько раз я наблюдал на чердаке в самодельный телескоп ночное небо. Мог ли я тогда предположить, что собственной персоной буду вот так, медленно кувыркаясь, лететь в межпланетном пространстве, да еще в полном одиночестве.

Чтобы заглушить страх перед неизбежностью смерти, я заставлял себя жить воспоминаниями. Передо мной проплывали созданные воображением лица давно умерших друзей. Какое удовольствие было ездить на аварийке по заявкам «запах газа в квартире», шутить или ругаться с абонентами в зависимости от того, у кого какое настроение. Славные были люди, хоть встречались и вредные, ругались, жалобами грозились, но все равно люди по-своему хорошие. Даже моя сварливая соседка в общем-то была замечательной женщиной. В добром расположении духа она приносила мне, по знакомству, сардельки из столовой. Себе-то, конечно, бесплатно брала. И все-таки спасибо ей! Как давно это было!

Я опять и опять впадал в забытье. Солнце и звезды крутились вокруг меня, а я, как пуп вселенной, в центре. Организм обезвожен, но мук жажды больше не чувствовал, как замерзающий не чувствует холода. Мерещилась всякая всячина — какие-то кошки, свиньи, и будто бегемот рядом летит, а на нем сидит начальник аварийной службы Горенков, хороший начальник, человечный. И я ничуть не удивился когда передо мной возникло лицо молодого мужчины, усатого, с крупным орлиным носом, а взгляд острый и пронзительный. Я отмахнулся от него, как от видения. А он улыбнулся, что-то сказал и прицепил к моему поясу ремень. Из большого ранца на спине незнакомца вырвались огненные струи и я ощутил тяжесть. А может, это вовсе и не человек? Откуда бы ему здесь взяться? В нашей экспедиции человека с таким большим изогнутым носом не было. Не пришелец ли? Но, как бы то ни было, мы летели со все возрастающим ускорением. Воображение мое заработало: вот он посадит меня сейчас на летающую тарелку и умчит куда-нибудь к звезде Бетельгейзе. Время от времени огненная струя исчезала, и мы летели по инерции, значит, мне давался отдых от перегрузок, затем опять включался ранцевый двигатель. Я искал глазами корабль, но его не было. Зато все явственнее выделялась яркая звезда. И вот она уже не звезда, а … да, да, он самый, астероид Бакан. Скоро мы повисли над его поверхностью, прямо над станцией. Меня ждали, меня встречали. Чуть ли не вся экспедиция, не дожидаясь, когда мы опустимся, заякорившись фалами, ринулась навстречу. Первым нас достиг кулинар из четвертой группы. Улыбаясь, он что-то жестикулировал руками. Его оттеснили. Лежа на боку, подплыл Владимир, поднес к моему шлему кулак и угрожающе покачал им, а лицо самого так и сияло от счастья. Стреляя пистолетом, задом поплыл Добрыня и долго чертыхался, пока не повернулся ко мне лицом. Он показал большой палец и неуклюже обнял меня. Я вертел головой, ища Юлию. Много девушек приветствовало меня, но Юлии среди них не было.

В районе станции творился бедлам: при спуске страхующие фалы у многих людей перепутались, они разбирались в узлах и с хохотом распутывались. Один лишь Владимир не смеялся, он неистовал, ему не терпелось поговорить со мной, может, даже задать взбучку, а его фал угодил в самую гущу переплетений.

Перед входом в шлюзовую камеру я увидел Юлию, и ноги сами остановились. Она подошла ко мне вплотную, губы ее шевельнулись, а в глазах застыли слезы радости. Слезы! Она провела ладонью по моему шлему, будто погладила по щеке. Я был слаб, но сладкая истома разлилась по телу, я обмяк и шевельнулся, наверное, самой дурацкой улыбкой. Сзади меня вежливо подтолкнули и я нырнул в камеру. Добрыня и Шамиль-Хасан помогли снять скафандр. Юля протянула бокал с холодной родниковой водой, взятой с земли. Ох и вкусной была водичка. Я жадно пил и не мог остановиться. Съел поджаренный сухарик с кусочком телятины, и опять за питье.

Ворвался Владимир, затряс меня, завертел, закрутил и долго не мог успокоиться.

— Слава всевышнему! Живой, целехонький. Ну, рассказывай, Санек!

— Никаких разговоров, — появилась откуда-то женщина-врач.

— Все свободны, — появился другой врач, мужчина. — Ты можешь сам идти, Саша? Тогда, пожалуйста.

Слово врача — закон. Владимиру оставалось только скорчить гримасу недовольства.

Меня прослушали, измерили давление крови, взяли несколько анализов, после чего я ответил на вопросы теста для проверки, не помутился ли мой рассудок.

— Норма, — сделал заключение врач и заговорчески тихо шепнул. — Расскажи нам.

— Что рассказать? — не понял я.

— Как ты ухитрился сбежать в космос и затеряться там?

— Расскажи, пожалуйста, — попросила и женщина-врач. На лице ее было любопытство. — Может ты нарочно, а? В двадцатом веке были любители острых ощущений. Ты не из них? Случай с тобой исключительно редкий. За всю историю космонавтики ты второй человек, потерявшийся в одиночестве в космосе. Очень любопытно узнать, почему?

Как ни стыдно было мне за свое головотяпство, я уважил врачей и все честно рассказал.

— Неслыханное упущение, — спокойным, но ледяным голосом сказал мужчина. — Вопиющая безответственность! — он возмущался не тем, что я забыл закрепиться фалом и не подзарядил пистолет, а тем, что рация сломалась.

— Глафира, — сказал он женщине, — немедленно даем космограмму в центральный ОРЕХ, а то камешек надавил, и рация хрустнула, как сухая веточка. А ты, Александр, вероятно будешь наказан. Ты не наш пациент.

Интересно, как меня могут наказать? Выговор с занесением в личное дело не влепят, премиальных не лишат, в должности не понизят. И даже в разнорабочие не переведут, поскольку, по словам Владимира, это престижная работа. А вдруг вообще не допустят к работе? При мысли об этом я впервые почувствовал, что без работы нет смысла жить, несмотря на то, что мог бы отдыхать, путешествовать, знакомиться с обновленной планетой.

— Капсулу нашли? — спросил я.

— Еще вчера. В десяти метрах от станции на ровном месте. Сам Шамиль-Хасан запнулся об нее и выковырнул из грунта. Капсула от удара о поверхность астероида сильно нагрелась и почти вся вошла в грунт, только оплавленный уголочек торчал, который все принимали за камень.

Я обрадовался, поблагодарил врачей и направился в столовую, где меня ждала вся экспедиция. Я раньше никогда не выступал на собраниях, не то что бы стеснялся, но было как-то не по себе, когда на тебя смотрят много людей. А здесь ничего, никакого волнения и боязни, хоть и виноват, а ведь аудитория солидная, космонавты, ученые. Тревожило только одно — могут наказать. Выслушали меня не перебивая, без язвительных вопросов. Не ругали, не стыдили и не вразумляли. Говорили о том, что в двадцатом веке люди были не такими, как они, — менее дисциплинированными и более забывчивыми, менее собранными и более расхлябанными, поэтому меня, как детище того века, можно понять и простить. А мне стало обидно за своих современников. Я закричал, что это неправда, что мои современники, их предки, были людьми серьезными и ответственными, стремились построить такое общество, которое существует сейчас и что нельзя по мне судить обо всех. А в заключение я сказал, что меня надо драть, как сидорову козу. «Сидорова коза» всем понравилась, кто-то даже захлопал в ладоши. Никто не возразил, но и не поддержал меня. Владимир сказал, что главный виновник происшедшего он, поскольку, как лучший друг, не смог уследить за мной. Ильинична настаивала на своей виновности, потому что, как старшая группы, она за все в ответе. Юлия доказывала свою вину, Добрыня — свою. Шамиль-Хасан слушал «виновников» молча, потом встал и заявил, что он виноватее всех вместе взятых. В общем, получалось, что все плохие, а я один был хорошим.

Врачи порекомендовали мне идти в каюту и отдохнуть. Я опять напился воды, через силу сделал еще глоток и озабоченно спросил, хватит ли запаса питьевой воды. Никто не смеялся, меня успокоил сам Шамиль-Хасан: воды хватит и еще останется.

А где Юлия? Была здесь и вдруг исчезла. А она стояла позади меня и тихо, певуче позвала:

— Саша.

Я обернулся. Юлия глядела чуть-чуть исподлобья, что делало ее особенно привлекательной, уголки губ сдерживали улыбку. Я разволновался, смотрел на нее и молчал.

— Игра закончилась, — не то вопросительно, не то утвердительно сказала Юлия.

— По-моему ничья. Наказание снимается?

— Если ты так думаешь, то, значит, снимается. Я сама уже устала. Ты помнишь о нашем прежнем разговоре — никаких от меня секретов?

— Никогда и никаких!

— Я рада, Саша. Иди отдыхай. Ты хороший парень. Иди, иди, говорю.

От горя заснуть трудно, но когда радость на душе, тоже быстро не заснешь. Юлия вроде бы и прогнала меня «иди, иди, говорю», но как хорошо!

В каюту заглянул Владимир.

— Не отдыхается? Тогда зайду на минутку. Эх, Санек, я совершенно издергался, чуть не свихнулся, а он летает себе на здоровье. Больше от меня ни на шаг. Ясно?

— Ясно. Раскомандовался.

— Ни-ни, Шурик, я по-дружески говорю. А ты почему не спрашиваешь про капсулу?

— Так ее прямо у станции нашли.

— И когда люди успевают узнавать, — удивился Владимир. Он хотел первым обрадовать меня. Сказал, что приборы хоть и повреждены, но нужные им записи остались целы, результат отличный, они на правильном пути и теперь уж точно скоро спасут Потапова и Попова.

— Володя, что это за горбоносый товарищ, который нашел меня?

Первым мое исчезновение заметил Добрыня. Уже через минуту об этом знала вся экспедиция. Несколько самых опытных поисковиков, отстегнув страховочные фалы, ринулись в предполагаемый район моего местонахождения. Но энергия в реактивных пистолетах была невелика и пришлось возвратиться ни с чем. По всем каналам связи было дано экстренное сообщение, вроде сигнала «SOS». Ближайший корабль оказался туристическим. Он изменил курс, но погасить быстро скорость не мог, потому что люди не выдержали бы колоссальных перегрузок, а с обычным торможением он бы достиг района астероида лишь через много дней. Меня обнаружили в телескоп, и с корабля стартовал человек, тот самый, с орлиным носом, своего рода тоже феномен, только другого профиля — он мог переносить большие длительные перегрузки. Таких людей на Земле всего несколько человек, и на мое счастье, один из них — Толя Федосеев — находился на том туристическом корабле. Снабженный новейшими астронавигационными приборами, корректируемый с корабля, он с двадцативосьмикратным ускорением начал торможение. Он нашел меня и благополучно доставил на Бакан.

— Я ему обязан жизнью, — сказал я Владимиру. — Где он?

— Он свое дело сделал, теперь расслабляется. Суток трое будет спать. Сказать он тоже, феномен.

Капсула найдена, показания приборов сняты, казалось бы, делать больше нечего, можно полоботрясничать. Но люди не умели жить без работы. Геолог из третьей группы организовал бурение и взрывы в заинтересовавшей его расселине. Космотопограф решил уточнить и без того точную карту астероида и возглавил отряд в пещеры и ущелья. А остальные, в том числе и наша группа, принялись за сооружение из камня оригинальной башни по скороспелому проекту студента-архитектора. Я встретился, наконец, с Толей Федосеевым. И вовсе нос у него был не таким уж крупным и орлиным, как показалось сначала. Это был застенчивый парень, даже робкий. На мою благодарность за спасение, он смутился:

— Да ну тебя. Чего уж там.

Это что у него за организм! Я бы на его месте был бы попросту раздавлен весом своего тела, ведь я бы весил две тонны при той же мускульной силе. Я спросил Толю, как он выдерживает такие перегрузки?

— Это от рождения, — скромно ответил он. — И немножечко тренировки.

— Тяжело было?

— Терпимо. Я не люблю черный космос, но иногда должен бывать там. Я люблю цветы и голубое небо.

Точно в назначенное время за нами прибыл корабль «Сергей Доценко». Станцию быстро демонтировали, и мы сразу же отправились в путь.

У нас с Юлией все шло прекрасно. Мы вели серьезные разговоры, смеялись, и как бывало прежде, дурачились. Я по-прежнему дрожал от прикосновения к девушке. Она не отстранялась. Все чаще приходила шальная мысль сказать ей полушутя, полусерьезно: «Будь моей женой». Все мои друзья и знакомые давно переженились, уже и дети их в школу пошли, вернее, когда-то ходили, потому что сейчас живут их пра-пра-правнуки. Но я знал, что у меня никогда не хватит смелости сказать Эле эти три заветных слова, я их только мысленно говорил, тем и удовлетворялся. Но когда-нибудь решусь на признание, будь что будет. Уж как мне не хотелось быть отвергнутым! А что, если играючи поцеловать ее? Нет, на такое я не способен.

Перед Луной к нашему кораблю пристыковался небольшой корабль, вроде маршрутного такси «Земля-Луна». Несколько человек перешло на него. Владимир нехотя разрешил мне денька три-четыре побыть на Луне, а ему было некогда. И просил Юлию следить за мной и следить.

Славно мы провели с Юлей время на Луне! В городке под гигантским защитным куполом били фонтаны и низвергались водопады, зеленели лужайки и дул искусственный, насыщенный запахами хвои и полыни ветерок. Небо было голубым, с легкими перистыми облачками. А ночью светилась настоящая, громадная серебристая Земля. Зрелище было незабываемое! Днем людей в городке было мало, все на работах в «морях» и подлунных шахтах. С двадцати часов по московскому времени народу становилось много. Музыка, песни, танцы и обязательно, куда не сунься, спортивные игры. При малой силе тяжести рекорды устанавливались высокие, при этом каждый воображал, будто он на земном стадионе.

Все было интересно на Луне. Мы гуляли в скафандрах, летали в прогулочных ракетках. В Море Дождей осмотрели наш восьмиколесный луноход на том месте, где он навечно остановился. Следы от колес были такими свежими, будто луноход только что катился. Побывали и на «Базе спокойствия» — месте посадки американского «Аполлона», видели следы первых на Луне людей — Армстронга и Коллинза, держали в руках оставленные ими медали с изображением пяти погибших к тому времени космонавтов. Были и в музее освоения Луны.

Перед отлетом на Землю нам подарили по кристаллу лунита, сверхтвердого минерала синего цвета. В знак нашей дружбы Юля предложила обменяться кристаллами. Я расчувствовался, меня охватил душевный порыв и я, не совсем складно, но зато решительно сказал:

— Как хочешь, Юля, а я люблю тебя!

И, странное дело, сразу успокоился.

— Вот как, — помедлив, ответила она. — Я вижу это, Саша.

— А жених твой, биолог из Могочи, не будет ревновать? — спросил я, подумав, что раз уж прорвало, так пусть прорывает до конца. Самое страшное уже позади.

— Все-то ты знаешь, сладкий ты мой человек, — засмеялась Юлия. — Не волнуйся, не будет. У него семья, мы учились вместе.

Владимир ждал нашего возвращения с беспокойством. Оторвавшись от массы встречающих, он побежал навстречу.

Глава 11

Над нашим институтом возвышалось замысловатое ажурное сооружение. Это благодаря стараниям Тараса шло строительство энергоблока для расширения диапазона действий Поты-Попы. Юлию сразу завалили вычислительной работой, а я был направлен в помощь к строителям, и поскольку не имел специальности, то использовался, как мы шутили с Володей, в качестве тягловой рабочей силы. Конечно, силы я не применял, но побегать вверх-вниз пришлось.

Я почти ничего не говорю о сотрудниках лаборатории Захаре и Архипе, супругах Марковых и других. Но как-то получалось, что вся моя жизнь и главные события были тесно связаны с Владимиром, Добрыней и Юлией. А относились ко мне все без исключения хорошо, старались предугадать каждое мое желание, помочь советом, ободрить словом и улыбкой. Лохматый до невозможности Захар, похоже, считал меня еще ребенком, ежедневно справлялся о моем самочувствии и настроении, хорошо ли я сплю и ем. Когда-то Захар был штурманом космического корабля, в передряги попадал, рекорды ставил. Потом всерьез увлекся пространством, переучился, интересные мысли подавал, усовершенствовал математический аппарат в расчетах. Еще будучи штурманом в одном из дальних полетов влюбился в девушку, туриста из Испании. В том же полете сыграли и свадьбу на планете Уран. У Захара большая семья, он любящий муж и заботливый отец. Друг его, сорокапятилетний Архип — один из авторов гипотезы о ка-спирали — холост. Ждет свою невесту — строителя нейтринных обсерваторий на Новой Земле. Невесту называет только Катенькой и считает ее самой интеллектуальной женщиной на свете. Но Катенька не может и не хочет бросать свою любимую работу, так же как и Архип не хочет уходить из института. Он обожает Владимира, верит ему и убежден, что именно они вернут на землю Потапова и Попова. Так и не могут соединиться Архип и Катенька, только влюблено воркуют по видофону и зовут друг друга к себе. Больше я Захара и Архипа не путал.

С окончанием строительства энергоблока все было подготовлено к проведению эксперимента, и с подключением питания сразу приступили к нему. Нужно было переместить доставленного с астероида орангутана обратно в Америку. Орангутана посадили в расширенный блок-отсек «Аленушки». Гек Финн и Люси со своими сотрудниками сидели наготове на другой половине земного шара на пляже и ждали появления у себя обезьяны, которая должна была переместиться в расчетную точку сферы, в которой НЕ БУДЕТ меня. Специальные видофоны обеспечивали широкообъемную непрерывную связь и отличную видимость. Мы видели небо, море, пляж, пальмы, будто сами находились в Западном полушарии.

Владимир встал за пульт управления.

— Внимание! Один, два, три — старт! Порядок. Что? Где он?

Приборы показали, что орангутана в блок-отсеке нет, но и на пляже в Майами он не объявился.

— Ошибка исключается, — сказал Добрыня и воскликнул. — О, смотрите!

Высоко в небе показался падающий орангутан и через несколько секунд с большой скоростью он врезался в песок. Гек бросился к обезьяне.

— Разбилась насмерть!

— Этого я и боялся, — мрачно сказал Владимир и с неприязнью посмотрел на Добрыню. — Я ведь говорил, что рекинг тяготения афликсирует …

— Да, говорил, и теперь я убедился. Прости меня, Володя. Но почему же бегемот всегда оказывался в одной плоскости с Александром? И на Бакане орангутан появился в одной плоскости, а тут вдруг в небе.

Они стали что-то доказывать друг другу, к ним подключились Гек Финн и Люси, начали употреблять незнакомые мне термины … Я лишь понял, что с определением третьей координаты у них неполадки, «по широте и долготе» орангутан появился точно, но оказался на высоте трехсот метров, ну, естественно, упал и разбился. Тяготение погубило его. Добрыня был уверен, что любое тело в момент перемещения «выныривает», стремясь к центру какой-то массы, чему препятствует вещество той массы, поэтому тело должно «вынырнуть» на ее поверхности, будь то земной шар, астероид или мой, как Владимир говорит, смешной диван. Но тогда было загадкой, почему в первый раз бегемот появился не на земле, а на моем балконе.

Через несколько дней провели повторный эксперимент. На этот раз рисковать животными не стали. Владимир для оригинальности где-то раздобыл помятый, старинный самовар. Гек Финн сказал, что в случае ошибки, самовар может упасть кому-нибудь на голову. Тогда решили отправить в Майами — по-моему, еще оригинальнее, чем самовар — мешок с сеном. Подготовили, отправили. И что же? Мешок и вовсе пропал. Долго ждали, не свалится ли он с неба. Не свалился.

— Копайте землю, — сказал по видофону Владимир. — Надо искать.

Гек Финн дал команду, и скоро на какой-то малогабаритной землеройной машине прикатился веселый негр. Сегментовидные ножи отбрасывали землю по сторонам и яма быстро углублялась. Машина уже вся скрылась в ней. Мешка не было.

— Насквозь пророем шарик, но найдем, — уверенно сказал Владимир.

Пригнали еще одну громоздкую машину. И на семидесятиметровой глубине с трудом был найден сплющенный и растерзанный мешок с сеном.

— Замечательно! — обрадовался Владимир. — Чуть-чуть переборщили.

— Да, самую малость, — согласился Добрыня.

Они опять засели за расчеты, регулировку и настройку аппаратуры.

Я знал, что пространство прерывно и при искривлении какой-нибудь его части, можно грубо сказать — куска, в котором находится физическое тело, он вместе с этим телом как бы ввинчивается в такое же, но с другими мировыми координатами пространство, в котором тоже есть небольшая масса и, таким образом, масса может оказаться в массе. Что и подтвердилось в одном из удачных экспериментов, когда уже умели перемещать все тот же мешок с сеном точно над поверхностью земли. Но удача была омрачена тем, что опять погибло животное: в момент перемещения откуда-то выскочил страус, и мешок с сеном «вынырнул» внутри его. Бедный страус был разорван изнутри, масса оказалась в массе.

Такого тоже нельзя было допускать, все нужно было учитывать, предусматривать и рассчитывать. Этим и занимались. Точность перемещений с каждым разом все возрастала. На одну из баз на Луне отправили баллон с кислородом. Отклонение от расчетной точки «выныривания» составило всего сорок сантиметров. Но Владимир был недоволен, такая меткость его не устраивала. Завершающим экспериментом отправили в экспедицию на самой дальней планете Солнечной системы Плутон контейнер с овощами и фруктами. Ошибка в «выныривании» составила пять метров, но при таком огромном расстоянии — шесть миллиардов километров — это была изумительная точность, причем прямо на поверхности.

Тогда было решено отправить Потапову и Попову посылку. Главная трудность заключалась в определении точных координат движущегося астероида со станцией. Центральные обсерватории на Марсе и одна вспомогательная на Уране ни на минуту не прерывали наблюдений за ним, постоянно вносились поправки и уточнялись координаты астероида на определенные моменты галактического времени.

Настал долгожданный день, когда Совет дал согласие на отправку посылки, хотя не было еще абсолютной уверенности, что она достигнет цели, уж слишком далеко за шесть лет при тысячекилометровой скорости в секунду залетели Потапов и Попов. Во всяком случае, риска не было, и если даже случится промах, то никто не пострадает.

— Волнуюсь я, Шурка, — признался мне Владимир. — Если промахнемся, не переживу! И не успокаивай меня.

В блок-отсек «Аленушки» опустили небольшой контейнер, в котором были упакованы по два комплекта гравиопередатчиков и приемников, всевозможная корреспонденция, свежие фрукты и овощи. Владимир незаметно положил потертую колоду игральных карт. Специальное устройство на контейнере в момент контакта с астероидом должно было излучать ослепительные снопы света, на которые бы обратили внимание Потапов и Попов. В письме им предлагалось немедленно после обнаружения контейнера вызвать по высылаемому гравиопередатчику Землю, сообщить о своем здоровье, нуждах и прочее.

Минута была торжественная.

— Ну, с Богом! — сказал Владимир и, не стесняясь никого, классически перекрестился и включил «Аленушку». — Начали!

Как долго шла подготовка к перемещению посылки, и как быстро она совершилась!

— Все! — Владимир вытер вспотевший лоб и, не зная, что делать дальше, виновато развел руками. — Действительно все.

Через минуту планета Земля знала, что на астероид Жуся отправлена посылка, собственно, она была уже там. Но весть об этом гравитационные волны со световой скоростью донесут лишь через восемь суток.

— Теперь можем отдохнуть, — сказал я Владимиру. — Попутешествовать.

— Что ты, Санек! Настоящая работа только начинается.

На восемь суток настоящей работы не было: тревожились, ждали сигнала. Приехал Президент Академии наук и долго жал мне руку, как старому знакомому. В точно рассчитанное время поступил, наконец, автоматический сигнал о контакте контейнера с астероидом. Радость была неописуемой. Прыгали и обнимались. Техника не подвела. Но шли часы, а Потапов и Попов на связь не выходили.

— У них там ночь, — успокаивал себя Владимир. — Они крепко спят.

Прошло еще несколько часов.

— Они уже давно проснулись, — сказал я.

— Да, Санек, они разбираются с контейнером. Вот прочитали письмо, настроили передатчик, сейчас доедят грушу и дадут вызов. Приготовились!

И удивительное совпадение, именно в этот момент поступил долгожданный сигнал, после которого мы услышали ослабленный помехами голос Потапова:

— Здравствуйте, мужчины и женщины! Здравствуйте, дети! Мы живем и не тужим. Благодарим за посылку!

— Мы знали, что нас найдут, — сменил его басовитый голос Попова. — Живем дружно, психически совместимы, бессонницей не страдаем.

Посланный на астероид передатчик был слабомощным, а отправить туда передатчик большой мощности не позволял малый объем блок-отсека «Аленушки», поэтому Потапов и Попов не могли вести долгую передачу, но сами могли слышать Землю сколько угодно.

— Говорите самое важное, — попросил Президент Академии. — Время ограничено.

— Спасибо за чудесную посылку! И особая благодарность человеку, положившему карты. Верим в возвращение на Землю.

— Ненормальные, — улыбнулся Добрыня. — Называется, сообщают самое важное. А кто это карты положил? А, догадываюсь, — он покосился на улыбающегося во весь рот Владимира.

Президент спросил, в чем они нуждаются, что им выслать?

— Боксерские перчатки, — сказал Попов.

— И омуль байкальский, — добавил Потапов, любитель рыбных блюд. — Только, пожалуйста, с душком.

— Просите самое необходимое.

— Это и есть необходимое. Хлеб мы сами печем. Мы соскучились по солнцу и ветру, вы их не вышлите. А какую-нибудь животинку можно? Собачку, кошку, енота.

— И еще немного землицы и семена зеленого лука, — попросил Потапов. — А теперь не такое необходимое, но желательное, — и он стал перечислять какие-то приборы, инструменты, плазменную печь, химикаты, жидкий гелий и даже бутыль спирта. Определенно, они что-то конструировали. Голоса становились тише и, наконец, совсем заглохли.

— Следующий сеанс через девяносто часов, — сказал Владимир, — пока передатчик не аккумулирует энергию.

Рождался грандиозный Проект спасения Потапова и Попова, затраты на осуществление которого предстояли быть колоссальными. С этим не считались, энергетический потенциал России был неистощим, экономика развита до совершенства. Все страны были заинтересованы в благополучном исходе и предлагали свое участие и содействие в осуществлении Проекта. Было еще много неясностей и нерешенных технических вопросов, но никто не сомневался, что все разрешится по ходу дела. Суть Проекта заключалась в том, чтобы на астероиде Жуся, на котором находились Потапов и Попов, создать условия для перемещения их на Землю. Для этого прежде всего нужно иметь на астероиде камеру типа «Аленушки» с заключенной в нее Потой-Попой. Совет решил построить на орбите вокруг астероида Жуся станцию, которую отдельными секциями и блоками будут отправлять с Земли. Будут также перемещены ученые, инженеры и монтажники, которые бы смонтировали станцию. Затем все переселяются на готовую станцию, а покинутый астероид превращают в Поту-Попу. С Земли тем временем поступает по частям камера типа «Аленушки». Установка собирается, включается и все участники небывалой экспедиции по одному или группами возвращаются, в смысле перемещаются, на Землю.

Узнав об этом проекте, Потапов и Попов отказались принять участие в нем, заявив, что их жизни не стоят таких больших затрат и усилий. А юморист Попов добавил, что они и пальцем не шевельнут для своего спасения. Друзей пристыдили и попросили подчиниться решению Совета, объяснив, что не только спасают их, но и ставят крупномасштабный научный эксперимент. Против этого Потапов и Попов ничего не имели и в один голос сказали, что будут помогать и стараться изо всех сил. И тут же запросили новые игральные карты, потому что посланные очень хорошим человеком карты уже истрепались.

— Что-то одно с другим не вяжется, — сказал я Владимиру.

— Все, Шурка, вяжется. Они работают как звери, а игра в карты — это для них лучший отдых. Бокс — на втором месте по отдыху. Не забывай, что они чудаки и немного баламуты. Погоди, еще и перчатки новые запросят. Это их обыкновенная человеческая слабость, понял?

Помешался Владимир на баламутах. А как ласково он произносит это слово.

— А Добрыня баламут? — поинтересовался я.

— Нет, он из другого. Всем баламутами быть нельзя, кому-то надо и одергивать их.

Одна «Аленушка» справиться с такой глобально-космической задачей не могла. В связи с этим были подключены камеры и лаборатории других городов. Со всех стран мира шли предложения воспользоваться их установками. Кроме того, изготовляемые для отправки на астероид блоки и секции получались приличных размеров, а существующие камеры были малообъемны, поэтому Совет постановил соорудить гигантскую камеру «Иванушка» и строители немедленно приступили к делу. Такие же камеры начали сооружать в Майами и Сиднее. В космос отправили экспедицию на маленькую планетку Юона, чтобы триллионы тонн ее массы превратить в Поту-Попу и поместить ее в «Иванушке».

А как шло строительство камеры, этого уникального инженерного сооружения! Одно удовольствие было не только смотреть, но и работать. Бесшумные, похожие на черепах землеройные машины в считанные часы убрали большой холм недалеко от нашего института и перекидали не знаю сколько миллионов кубометров земли, метров за восемьсот, засыпав овраги за Ингодой. Котлован залили белой жидкостью, которая за ночь стала твердой и прочной, как сталь. Это был фундамент для будущей камеры. Планколеты, они же и подъемные краны, днем и ночью с секундной точностью поставляли конструкции, каркасы, агрегаты и облицовки, все это моментально связывалось, крепилось, росло ввысь и раздавалось вширь. Никакого цемента и бетона, извести и краски и, уж конечно, кирпичей. Ни пыли, ни грязи, ни копоти. Синоптическая служба следила за погодой и поддерживала микроклимат в районе строительства, чтобы не было ни дождя, ни ветра, чтобы не было жарко или холодно. Ночью, как солнце, светила термоядерная лампа. Никаких планерок, совещаний, комиссий и лозунгов. Работа шла как в сказке. Одновременно монтировалось и оборудование камеры. Сотни людей всех возрастов в чистых светло-зеленоватых комбинезонах на разных этажах деловито и споро орудовали диковинными инструментами и подручными станками, которые в меру жужжали, попискивали, и даже кряхтели и квакали. Мне было совершенно непонятно, как рабочие разбираются в хаотическом переплетении и нагромождении титана и вольфрама, никеля и клингирита, труб, кабелей, проводов и волноводов. Я не без гордости отметил про себя, что это работают простые россияне, ведь умеют. Это, без громких слов, был действительно радостный, созидательный труд. Строительство велось как по мановению волшебной палочки. Единственные задержки случались во время пересменок. Одни сменщики не хотели бросать работу, другим не терпелось начать ее, возникали препирательства, и даже была одна смешная ссора. Владимир разрывался на части, считая, что без него нигде не обойдется. Ему нужно было обязательно побывать на всех участках, включая и те, где он не специалист, сунуть нос в каждую систему, в каждый агрегат. А ведь у него была основная работа — проводить эксперименты, доводить точность перемещения тел в пространстве до максимальной. Он и это успевал делать.

Уже с успехом перемещали животных. Дошла очередь и до человека. Добровольцев для первого в мире перемещения было предостаточно. Владимир до хрипоты отстаивал свою кандидатуру. Ему не разрешили. И я подал голос, что, мол, тоже не лыком шит и хочу совершить мгновенное путешествие. Меня и слушать не стали. А Току уважили, учитывая, что он всегда стремится быть полезным людям и делу. Довольный, сияющий, Тока быстро и ловко забрался в камеру, будто только этим всегда и занимался. Ему предстояло переместиться на другую сторону земного шара в Монтевидео, где была однотипная с «Аленушкой» камера. В момент включения установки он сказал знаменитое гагаринское во время старта «Поехали». Первый слог этого слова он сказал в Атамановке, а закончил уже в лаборатории Монтевидео, где все было готово к его приему. Его обследовали врачи и без промедления отправили обратно к нам, прямо на приготовленный для него стул — такова была точность перемещения.

— Ощущения? — был первый вопрос к нему.

— Ни-ка-ких. Был здесь, стал там и опять здесь.

Все шло отлично. Радоваться бы да радоваться. К перемещению на астероид Жуся готовился первый отряд из двадцати пяти человек. Конечно, Владимир не был бы собой, если бы не пытался попасть в этот отряд. Он горячо и убежденно доказывал Совету необходимость своего присутствия на астероиде. С ним соглашались, но в отряд не включали.

— Неслыханно-невиданный зажим личности! — громко и искренне возмущался Владимир.

Я тоже хотел попасть в отряд, но Владимир сказал, что если бы даже меня и взяли, то он не отпустит.

— Зажим личности! — возмутился я.

Владимир молча пожал плечами и развел руками, как бы говоря «Ничего не поделаешь».

Но и отряду не суждено было отправиться на астероид. С завершением строительства «Иванушки» было перемещено тридцать две секции орбитальной станции, однако не все они достигли цели. Семь секций бесследно исчезли, другими словами, случился промах. И, самое печальное то, что их не могли нигде обнаружить, их вообще не было в космосе. Нашли причину, но легче от этого не стало. Процесс перетекания вещества в гравитационное поле в ядре галактики каким-то образом влиял на ка-спираль, которая время от времени как бы возбуждалась. Тогда и случался промах. Даже не промах, а таинственное исчезновение. На близких расстояниях, а тем более на Земле в сильном поле тяготения помех при возбуждении ка-спирали не было, поэтому эксперименты проходили удачно, помехи были только в межзвездном пространстве. Предугадать, когда будет следующее возбуждение не могли, совершенно был неясен механизм этого загадочного явления.

Проект не заморозили. Взамен пропавших секций отправляли новые. Если секция исчезала вторично, то отправляли третью. Это было прямым расточительством, но иного выхода не было — ждать, когда разгадают механизм явления и научаться управлять им или предсказывать, тоже было нельзя. Вероятность точного попадания секций на астероид составляла семьдесят два процента. Значит, двадцать восемь процентов выкидывалось, как говорится, на ветер. Ясно, что при таком положении дел Совет не мог отправить на астероид людей, риск промахнуться был очень велик, могли появиться новые звездные скитальцы, но в отличии от Потапова и Попова, без долговременных систем жизнеобеспечения, без пищи и воды. Да еще и неизвестно, скитальцы ли, может, во много раз хуже. И все-таки нашлось много добровольцев, готовых при любых условиях и любом риске переместиться на Жусю. Но жизни людей принадлежали не только им самим, но и обществу, поэтому Совет дал категорический отказ.

Безусловно, Потапов и Попов были обо всем проинформированы. Совет после своего категорического отказа был в затруднительном положении: четверо, особо рьяных и несознательных добровольцев, предъявили ультиматум — или их перемещают на астероид, или они объявляют голодовку. Учитывая это, и то, что помощь Потапову и Попову действительно необходима, Совет в виде исключения согласился переместить четверых, что грозило голодовкой всего отряда. Узнав об этом, звездные скитальцы сказали «нет и нет», и тоже выдвинули ультиматум: если Земля начнет ради их спасения рисковать другими жизнями, то они с места не сдвинутся и палец о палец не ударят для осуществления проекта и вообще откажутся от возвращения на Землю — только силой и в связанном виде. Секции пусть продолжают высылать, они их квалифицированно принимают, они мужчины физически здоровые и умственно не отсталые, разберутся, что к чему и сами соберут станцию. Пусть на это уйдут годы, зато совесть их будет чиста. Временем они не ограничены. В сборке незнакомой их камеры они как-нибудь разберутся, и технику управления осилят, было бы описание, руководства, схемы и инструкции.

— Трудновато им будет осваивать эту технику без специалистов, — сказал Владимир. — А еще труднее настроить автоматику. Опыт, опыт нужен. Малейшая ошибка погубит их.

Он неожиданно застыл с открытым ртом и заводил растопыренными пальцами в воздухе. Это у него бывает, когда в голову приходит безумная мысль. Я приготовился, чем он меня сейчас удивит.

— Сашуля, друг, — наконец сказал он и заговорил почти шепотом, будто боялся, что нас подслушивают. — Колоссальная идея! Но сначала скажи, ты мне настоящий друг?

— Настоящий, Володя. Что затеял?

— Дай слово, что это останется между нами, и что ты будешь мне помогать — один не справлюсь.

Не зная, что он задумал, я не хотел давать слова, но и не дать его, значило сильно обидеть Владимира.

— Опять за старое? Опять тайком?

— Сашу-у-ля!!!

— Я обещаю молчать, но насчет помощи не очень-то надейся.

— Ладно, слушай. Ты поможешь тайком отправить меня на астероид…

— Никогда!

— Ты не кричи, ты слушай, болван! Помнишь Хавренка, который пушку флуктонную изобрел? Благодаря ей была получена копия Бонифация, алмаз, минералы для пацана. А ты не задумывался над тем, что можно получить и копию человека? Ты понял мою идею?

— Пока не доходит.

— Какой не догадливый. А за болвана прости, это я так. Ты не болван. Короче, я тебя немного подучу и ты создашь мою копию, второго Владимира, понял? Этого баламута мы и отправим на астероид, он с радостью согласится, ему даже соглашаться не надо, потому что он все уже знает, ведь он — это я. А оригинал, то есть вот этот я, — Владимир ткнул себя пальцем в грудь, — останется здесь. Все очень просто.

— Обалдеть можно от такой простоты! Между прочим, того Владимира тоже не пустят.

— Не спеши, Санек. Институт, в который мы за ненадобностью отдали флуктонную пушку, сделал другие ее модификации, получили множество разных копий, например, на основе информации обычной лошади они получили вот такую малюсенькую лошадку. Такой же крохотулей ты и получишь мою копию. Запрячем ее в какой-нибудь прибор и пусть отправляется на астероид.

Надо же додуматься до такого! Я оторопел.

— Значит, эта копия будет … будешь, собственно, ты?

— Разумеется, Санек. Я в двух экземплярах, здесь большой, а там — маленький. Согласись, что я здорово помогу Потапову и Попову. Они будут носить меня в кармане, а я буду их учить. Руководить буду. Как Тарас. Дело пойдет веселее и быстрее.

— С этим я не спорю. А вдруг секция, в которой тебя отправят, попадет в эти исчезающие двадцать восемь процентов? Ты же погибнешь!

— Ну, во-первых, еще неизвестно, где эти секции выныривают. Но не забывай, что лично я, вот этот самый, — он опять постучал себя в грудь, — останусь жив в любом случае.

— Но ведь тот маленький Владимир тоже человек, он-то погибнет.

— Его еще нет, но он уже к этому готов. Он доброволец, понял? Это во-вторых.

— Володя, зачем держать это в тайне? Давай расскажем всем.

— Милый, Санчо! Рад бы, да нельзя. Тут поднимется такая полемика, человечно — нечеловечно, этично — неэтично, эта тема знаешь … у-у!

— Ничего не могу решить. Послушай, а ведь количество переходит в качество, поэтому уменьшенная твоя копия может потерять память и знания, дурачком может стать.

— Вот и проверим заодно. Разве не интересно посмотреть со стороны на самого себя, на дурака. Но, по крайней мере, та лошадка сохранила все свои привычки, она даже огромного хозяина узнала.

— То лошадка.

— Шурка, давай не будем гадать. Говори честно, по-мужски, согласен мне помочь? Ну, живо говори «да». Ну быстро «да». Да?

И я как под гипнозом сказал «да», хотя был намерен сказать, что подумаю. Не верилось в осуществление этой безумной идеи.

Владимир развил кипучую деятельность. А я был рассеян, все валилось из рук.

— О чем думаешь, Саша? — спросила меня Юлия. — Тебя что-то тревожит. Что, говори.

Сказать ей? Не знаю, как она отнесется к идее Владимира, который уже раздобыл большую, модифицированную флуктонную пушку, и мы вечерами устанавливали ее. А если Юлия будет против получения копии Владимира и расскажет всем, тогда Володе могут официально запретить экспериментировать над собой, что он тогда обо мне, болтуне, подумает, как мне смотреть ему в глаза. Но и обманывать Юлию я не мог. Наш тайный эксперимент все равно раскроется и тогда … еще свежо в памяти, как Юля наказывала меня. А сейчас наказание может привести к разрыву. Вот уж этого я никак не хотел. Мне так хорошо с ней! Она, оказывается, хохотушка и самая что ни на есть простая, обыкновенная девчонка, но в то же время очень серьезная и деловая. Во всяком случае, в общении с ней я чувствую себя счастливым человеком. Мы как дети малые, играючи занимаемся, воркуем, о своих же чувствах — молчим. Но когда-нибудь я сорвусь и не знаю тогда, что будет.

— Юля, меня ничто особенно не тревожит, — ответил я. — Просто не могу свыкнуться с мыслью, что скоро произойдет нечто невероятное. Пойми правильно, я очень хочу поделиться с тобой, но я дал Володе железное слово молчать и он надеется на меня. Но знай, что задуманное им мероприятие не баловство, никому ничто не угрожает, никто от этого не пострадает, а польза будет очевидна. Большая польза. Пойми меня правильно, Юля, я в таком дурацком положении.

— Понимаю, Саша. Если все в действительности так, как ты говоришь, то я спокойна — это главное. Слово свое надо держать. Но прошу тебя не скрывать от меня, как у вас двигается дело. Если даже плохо, не скрывай ничего, договорились?

— Договорились. Обещаю.

— А какое хоть направление задуманного?

— Ну, Юля, это уже вымогательство.

— Ладно, я молчу и надеюсь на тебя.

Я думал, что работы у нас еще много. Но Владимир из кожи лез, ухитрялся монтировать пушку днем, на виду у всех, торопился.

— Все, Сашок, — не очень-то обрадовал он меня. — Сегодня ночью сотворим святое дело. Тянуть дальше нельзя. Завтра утром на Жусю перемещают секцию Д-44, с ней и отправим меня маленького. Масса копии должна быть сто тридцать два грамма, не больше, иначе масса секции превысит критическую. Ты готов, Сашок?

— Готов.

— Не нравится мне тон.

— Готов! — рявкнул я.

— Молодец, Шурка! Я побежал, а ты сиди тут, жди сигнала.

Сигнал поступил в три часа утра. Мы приступили к «святому делу». Владимир взял кулек, в котором было ровно сто тридцать два грамма речного песка, подумал и щепотку отсыпал:

— Пусть будет на грамм меньше, заранее похудею. Какой я перестраховщик, — и небрежно швырнул кулек в раскрытый люк камеры, после чего в шутку пробурчал какое-то заклинание. Но я то видел, что ему не до шуток, он волновался, пожалуй, больше меня, он для вида держал хвост трубой, еще и песенки под нос мурлыкал.

— Так я пошел, Шурик, — как-то жалобно сказал он и полез в вырез трубы, в середине которой была смонтирована флуктонная пушка. Места там было мало, сидеть можно только скрючившись, пригнув голову к коленям.

— Начинай, Александр Михайлович! Три, четыре!

Я почти автоматически защелкал рычажками и тумблерами — Владимир меня основательно к этому подготовил — заставлял тренироваться по многу раз в день, да еще с завязанными глазами.

Вспыхнул оранжевый треугольный глазок. Вот и все! Горсть песка мгновенно распалась на частицы и кванты и, согласно информации об атомарном и энергетическом устройстве организма Владимира, создались новые атомы и молекулы, образовав уменьшенную копию оригинала.

Автоматика раскрыла люк камеры. Пока мой друг чертыхался в трубе, разворачиваясь то задом, то передом к выходу, я двумя прыжками подскочил к люку. На покатом дне камеры стоял малюсенький человечек по имени Владимир, в кремовых брючках и белой рубашке навыпуск. Я зачарованно уставился на него, а он приветственно поднял руку и что-то сказал.

— Погромче, — почему-то шепотом попросил я.

— Чего, говорю, таращишься, — голос его был писклявым, но интонация была Владимира. — Где там мой большой братец застрял?

— Разворачивается. Сейчас вылезет.

— Ладно, вытаскивай меня. Мрачно здесь.

Я влез в камеру и, честное слово, на меня нашел какой-то животный страх, не хватало смелости взять маленького Владимира в руки.

— Долго ты будешь собираться, — проворчал он. — Или брезгуешь?

— Боюсь сдавить тебя. Ты такой нежный и хрупкий.

— Я обыкновенный, не бойся, не раздавишь. Смелее, Шурка, смелее. Да не пальчиками, а бери прямо в кулак. Да сожми покрепче, а то уронишь. Вон какая высота!

Я осторожно обхватил его туловище ладонью. До чего же мягкое, нежное тело. Я рассмотрел его поближе. Крохотные подвижные глазенки смотрели воинственно и насмешливо, волосы — тончайший пух, кружевной воротничок был будто соткан из паутины. Он тоже разглядывал меня.

— Кожа у тебя шершавая. Лицо неровное и бугристое. Да ты не обижайся, Санек, хотя для меня ты не Санек, а целый САХА.

— Шурка! — рявкнул позади знакомый голос. — Что ты там застрял? Где я маленький?

Я повернулся к люку и поставил маленького Владимира перед лицом большого Владимира. Некоторое время они молча разглядывали друг друга. Минута была историческая!

— Ну, здравствуй, братишка, — сказал Владимир.

— Здорово, растяпа.

— Только без растяп. Как самочувствие?

— Нормальное, разве в голове самую малость покалывает.

— Это пройдет.

— Откуда ты знаешь, если я не знаю. О, проходит. Про память надо спрашивать, понял? Так вот, помню детство, помню, как из институтов исключали, и сны последние помню. Я знаю, для чего здесь родился.

— Это замечательно! Как рождение прошло?

— Да никак. Сидел, скрючившись в трубе, сидел-то, конечно, ты, но это уже был почти я, верно? Сижу, неудобно, тесно. И вдруг — простор, громадный высокий зал. Сначала я растерялся, но тут же понял, что я это уже не ты, что я самостоятельный, маленький стограммовый человечек, поэтому и камера показалась залом. Так и родился без мук и физических усилий. Но впечатление такое, будто я нормальный человек, а вокруг все выросло. И вы с Шуркой великаны. Поскольку я не очень большой, то зовите меня по-свойски — Вовкой. А сколько у меня энергии — ого-го! Прямо чувствую силу и ловкость, у меня есть желание побегать и попрыгать. И пошкодить хочу.

— Ну, это ты брось.

— Знаю, что нельзя, не маленький. Ну все, двигаем отсюда.

Мы шли ко мне домой. Вовка, сидевший в кармане старшего брата, скоро заверещал:

— Вытаскивай на свежий воздух!

Потом требовательно велел опустить себя на землю, попрыгал на одной ноге и стал носиться по дороге, скача и кувыркаясь. Не слушая предостерегающих окриков Владимира, умчался в газон и затерялся там. Однако быстро выскочил, спасаясь от безобидной ящерицы.

— Хватит баловаться! — рассердился Владимир и, схватив братишку, бесцеремонно затолкал его в карман. Вовка завопил от несправедливости и устроил в кармане такой ералаш, что пришлось его вытащить.

— Ты почему вредничаешь? — спросил Владимир.

— А ты брось жандармские замашки. Маленькие все вредничают.

— Тридцать четыре года прожил — и все еще маленький, да?

До самого дома братья мелко препирались. Такой вариант ни я, ни Владимир предусмотреть не могли. До перемещения секции Д-44 оставалось всего несколько часов.

Светало. Мы пили чай с земляничным вареньем. Вовка сидел на столешнице, скрестив по-арабски под себя ноги, держал обеими руками колпачок от тюбика зубной пасты с чаем и все удивлялся огромным объемам вокруг себя. Обладая обостренным зрением и слухом, он принялся нас критиковать, что невыносимо громко чавкаем, что в зубах Владимира целая коряга застряла, что под ногтем у меня пуд грязи.

— Не задирайся, — строго сказал Владимир.

— Маленькие все задиры, — упорствовал Вовка. — А я особо маленький, мне простительно, мне от роду всего два с половиной часа. Ладно, смех смехом, надо бы и серьезно поговорить.

— Давно хочу тебе это предложить, а ты ударился в младенчество.

— Да как-то само получается. Скажите честно, я настоящий человек?

— Самый что ни на есть настоящий! — горячо воскликнул я.

— Хоть и не женщиной рожденный, — степенно добавил Владимир.

— То-то и оно, — покачал головой Вовка. — Искусственный, к тому же и стограммовый. Как хотите, а это уже не настоящий. У меня, я знаю, есть шансы погибнуть или исчезнуть, какая разница, и я к этому всегда готов. Не представьте себе, умирать не хочу. Я понимаю, что создан специально для посылки на астероид, что я, браток — это ты, но все-таки мы с тобой две разные личности, у тебя своя жизнь, у меня — своя, и она может скоро кончиться.

— Ты говоришь так, будто наверняка знаешь, что попадешь в те двадцать восемь процентов. Не похоже на меня, я бы настроился только на семьдесят два. Но раз ты боишься, я не буду тебя перемещать.

О, господи, откуда ты взял, что я боюсь? Речь идет совсем о другом, непонятливый такой, а еще называется, что ты — это я. Попробуй только не переместить сегодня! Повешусь, понял?

— Вот теперь вижу, что ты похож на меня.

— Еще одни щепетильный вопрос: как мне вообще дальше жить?

— Об этом я как-то не думал.

— Видишь, какой ты заботливый.

— Вижу. Вместе маху дали. Будем работать проблемы решать.

— Все это так. Но я ведь вам не ровня, мне нужны особые условия, потому что я единственный в мире какой-то несчастный дециметр.

— Мы можем создать для компании еще несколько таких дециметров. Ты можешь даже жениться, всегда найдется девушка, согласная на получение своей копии. Вы с ней можете дать начало новой расе на Земле. Построите миниатюрные города, создадите свою цивилизацию. Еще и нас перещеголяете, ведь вы можете повысить точность обработки изделий в семьсот-тысячу раз, создадите такие чувствительные приборы и аппараты, которые только в микроскоп разглядишь. Ваша цивилизация будет качественно отличаться от нашей. А уж общими усилиями мы такое сотворим!

— А что, не откажусь, — Вовка нарочно напыжился. — Имя свое изменю, что-нибудь оригинальное, например, Мизер Первый. Звучит?

— Потом пофантазируем, — улыбнулся Владимир и, попросив нас никуда не отлучаться, ушел в лабораторию подготовить почву. Со мной Вовка был послушен и серьезен, он и сам не верил, что через три часа встретится с Потаповым и Поповым. Волновался. И попросил еще налить ему чай. Я наполнил чаем колпачок от тюбика и направился в столовую за вареньем. Вдруг раздался голос Юлии:

— Можно, Саша?

Она приходила ко мне обычно по вечерам, а ее появление ранним утром было для меня неожиданностью. Я растерялся, да еще как назло находился далеко от стола, на котором пил чай Вовка. Я видел, как он заметался по столешнице, но спрыгнуть не мог — разбился бы или стал калекой. Я было рванулся к нему, чтобы успеть спрятать в карман, но Юлия уже вошла в комнату. Я сам приучил ее входить ко мне без разрешения, а слова «можно, Саша» были просто как приветствие. Думал, что Вовка спрячется за кувшин или за мою чашку, однако он, подбоченясь, принял позу мыслителя и застыл на месте. Я надеялся, что Юлия не увидит его, а я, выбрав удачный момент, смогу спрятать его. Но девушка сразу обратила внимание на необычную статуэтку.

— Интересная куколка. Ты где взял ее, Саша? Кто изваял это чудо! Поразительно … да это же прямо живой Володька!

Я молчал. Вовка, естественно, тоже. А Юлия, продолжая удивляться, взяла Вовку в руку. Тот напрягся, но позы не изменил.

— Вчера Володя был точно в таком же костюме. А глядит-то, Саша, как глядит! Это живые глаза, — она перевернула Вовку вниз головой и посмотрела на подметки туфель. — На редкость филигранная работа, впервые такую прелесть вижу. Чье это произведение? Из какого материала? Это не гуттаперча, — она согнула Вовку дугой через спину.

— Хребет сломаешь! — зло и обреченно воскликнул Вовка.

Юлия от неожиданности чуть не уронила его не пол.

— Поставь на место! — крикнул требовательно Вовка.

Юлия оторопело поставила его на стол. Он согнулся, разогнулся, пощупал спину и, как ни в чем не бывало, сел допивать чай.

— Что здесь происходит? — пришла в себя Юлия. — Саша, что за представление?

— Он дал мне слово молчать, — ответил за меня Вовка. — Но раз мы влипли, то я сам скажу — я и есть Владимир.

Юлия побледнела:

— Неужели … флуктонная пушка?

— Да, она.

— А кто тебе позволил! Саша! — она повернулась ко мне, глаза ее гневно сверкали. — Это и есть ваш эксперимент! Ты что мне говорил? Что никому ничего не угрожает и что никто не пострадает. Ты хладнокровно обманул меня!

Оправдываться я не мог, я падал в пропасть.

— А кто пострадал? — спросил Вовка. — Кто? Кому мы угрожаем?

— Да вы не представляете, что натворили! С тобой еще разберутся, а для начала я воспользуюсь правом сильного и хоть раз душу отведу — отшлепаю тебя.

— Но, но! — вскочил Вовка. — Физическая расправа над личностью! Не позволю! — и он принял боксерскую стойку.

Юлия как-то обмякла и устало опустилась в кресло. В это время вернулся Владимир. Увидев его, Юлия округлила глаза и, удивительное дело, облегченно вздохнула:

— Правильно. Я почему-то подумала, что это Володя уменьшился, а это же просто его копия. Так, Саша?

— Всего лишь навсего копия, — ответил я. Мое падение в пропасть приостановилось.

— Разоблачение? — мрачно и неизвестно кого спросил Владимир.

— Случайное.

— Ради озорства сотворили? — кивнула Юлия на Вовку.

— Нет. Мы люди серьезные. У нас цель.

— Какая?

Владимир погрозил мне пальцем.

— Браток! — подал голос Вовка. — Она все равно не отвяжется, только нервы себе и нам попортит. А я сейчас мигом все улажу. В общем так, Юля. Сегодня я перемещаюсь на астероид помогать Потапову и Попову. Тихо! Не перебивай меня! Я тебя не шантажирую и не запугиваю, я вынужден прибегнуть к крайним мерам. Если ты прямо или косвенно помешаешь моему перемещению, для чего я специально создан, то даю слово, что я покончу жизнь самоубийством. Мне это раз плюнуть. А убийцей фактически будешь ты. Вот и соображай.

Закусив губу, Юлия была в замешательстве.

— Что ж, я вынуждена подчиниться. Ты жестокий маленький человечек!

— Весь в него, — кивнул Вовка на Владимира.

— Не задирайся. Ты — это ты, а я — это я. Лучше подумаем, как будешь жить на астероиде. Присаживайся, Юля, что-нибудь по части быта подскажешь.

Юлия уже успокоилась и признала, что задуманное Владимиром мероприятие хоть и не совсем правильное и человечное, но в общем-то из-за особых обстоятельств приемлемое. И сказала, что Вовке нужна постель и своя маленькая посуда. Постель мы кое-как сообразили, а с посудой дело было хуже, не было времени на ее изготовление. Юлия подсказал еще много разных бытовых мелочей. Таким образом, она стала соучастницей «преступления». А я выбрался из пропасти.

Глава 12

Наша «преступная» группа направилась в институт для завершающей операции. Вовка в знак примирения с Юлией разрешил ей нести себя в дамской сумочке.

Владимир взял для перепроверки герметический ящик-клетку, в которой резвились два попугая, отправляемые на астероид по просьбе Попова. В двойном днище клетки размещалась аппаратура жизнеобеспечения, там был оборудован уголок для Вовки, вроде нахлебника у попугаев.

Выждав удобный момент, Владимир опустил Вовку в клетку и растроганно сказал:

— До скорого свидания, Вовик! Будь мужчиной!

Вовка сделал прощальный жест рукой, скрылся в днище и уже оттуда прокричал:

— Прости меня, Юлька, за жестокость. До встречи, Браток! Будь здоров, Шурка! Береги себя!

У Юлии в глазах застыли слезы.

— Бессердечный ты человек, — сказала она Владимиру.

— Это как сказать, — ответил Володя, а у самого голос дрожит. — Надо, Юля, надо!

Клетку-ящик закрепили в одной из ячеек многотонной секции Д-44, которую тут же опустили в шахту камеры «Иванушка». Засветились контрольные огоньки приборов. На лбу Владимира выступили капельки пота, похоже, он чувствовал угрызение совести, в нем шла борьба, и мне показалось, что сейчас он бросится к главному пульту и все отключит. Но он оставался с непроницаемым каменным лицом. Тихий завершающий щелчок, автоматика сработала, и шахта опустела. Секция с Вовкой была уже на астероиде, или … нет, об этом лучше не думать. Лишь через восемь долгих суток Вовка известит нас о благополучном перемещении.

— Теперь, Володя, ты должен всем все рассказать, — потребовала Юлия.

Но тот не слышал ее, был поглощен своими думами, может, его мучила совесть. Взглянув на Владимира, Юлия понимающе качнула головой и больше не беспокоила. А он, будто очнувшись, удивленно посмотрел вокруг и громко сказал:

— Внимание! Захар, Архип, Галя, Петя, все, кто слышит меня и не слышит. Внимание всех!

Народ собрался быстро. Владимир, ничего не скрывая, рассказал о Вовке. Сотрудники были настолько поражены смелостью, нахальством и оригинальностью решения Владимира, что первое время молчали. Добрыня сильно обиделся на коллегу, что тот опять действовал тайком от него.

— Но ты же бы не согласился на получение моей копии, — сказал Владимир. — Ты же всегда против.

— Я бы не только согласился, я даже бы и свою копию сделал для компании твоей. Вдвоем им бы веселее было. Так-то оно оборачивается, Володенька.

— Спасибо, Добрынюшка. Но кто же знал, что ты начал перевоспитываться.

Тут всех прорвало, зашумели, заспорили, правильно ли поступил Владимир? С тем, что Вовка намного ускорит работу и обеспечит безопасность Потапова и Попова при их перемещении на Землю, были согласны все. Что же касается правильности поступка, то это зависело от того, человек Вовка или нет.

— Ну вот, начинается, — нахмурился Владимир. — Что тут гадать, когда все ясно и понятно — он человек.

— Тогда ты преступник, — сказал Захар.

— Он — это, собственно, я, — невозмутимо ответил Владимир. — А могу я распоряжаться своим мозгом и телом ради общего дела?

— Извини, Володя, — сказала Юлия. — Раз Вовка мыслит, и у него есть чувства и способность к творчеству, то, безусловно, он человек. Но это не ты, это другая личность. С момента рождения у этой личности началась своя жизнь и началась она, по твоей милости, с большим риском погибнуть.

— Бросьте, — поморщился Архип. — Искусственное существо, пусть даже наделенное интеллектом и разумом, это еще не человек. Правильно Володька сделал, отправив его на астероид. И еще можно с десяток таких вовок и петек послать.

— По-твоему получается, что маленький Владимир — мыслящая машина? — спросил Добрыня.

— Нет, это новое образование. Еще следует его назвать как-то.

— Вовка — человек! — в один голос крикнули супруги Марковы.

В общем, пошумели, поспорили, и никто никого не убедил, каждый остался при своем мнении.

— Что я тебе говорил, — толкнул меня локтем Владимир. — Обязательно начнется полемика. А теперь спорь не спорь, а дело сделано.

Я боялся, что после случившегося Юлия отвернется от меня, но она оказалась молодчиной, повела себя так, будто и не было никакого Вовки. Обида, конечно, была, но она честно призналась, что на моем месте поступила бы так же.

О Вовке узнала вся Атамановка, потом Чита, дальше — больше. Сколько разговоров! Вовку заочно полюбили и с тревогой ждали сообщений с астероида. Владимира завалили письмами со всей России, приходили письма и из-за рубежа, в которых и хвалили его, и ругали, и высказывали свои соображения — человек Вовка или нет. Окончательное и официальное решение об этом должен был вынести Всемирный Совет, вроде нашей ООН.

На лужайке возле института собрались все сотрудники, говорили о поступке Владимира. Многие были недовольны его анархичными действиями. Владимир не оправдывался, уткнулся носом вниз и потихоньку посапывал. Подчиняясь общему настрою, Тарас предупредил его, что еще одно такое «художество» — и он распрощается с институтом навсегда.

Восемь суток превратились для Владимира в пытку, в вечность. Он даже работой не мог ускорить ход времени, да и работа у него не ладилась, не мог сосредоточиться.

День, когда ожидалось поступление сигнала, мы провели в пункте Дальней космической связи. Сигнала не было. Ни ночью, ни на второй день он не поступил. На третий день начался очередной сеанс связи с Потаповым и Поповым. Они сообщили, что ожидаемая по графику секция Д-44 на астероид не поступила.

— Вот и все! — трагически произнес Владимир. — Я убийца. Я заболею и потихонечку умру.

— Ты ли это, Володя, — бодрясь сказал я, хотя у самого на душе было препакостно. — Вспомни-ка, как ты раньше хорохорился.

— Я для вида хорохорился, это было как успокоительное средство. Второго Вовку создать бы надо и не надо, а вдруг и он попадет в эти несчастные исчезающие проценты. Боги, вы есть или вас нет?

— Володя, давай получим копию Добрыни? Он же согласен был.

— Всякую копию жалко, пока существуют эти проклятые проценты. Спросить, конечно, можно.

Нашли Добрыню. Спросили.

— Вы разве не знаете, что сегодня утром Совет вынес решение считать Вовку человеком в полном значении этого слова. А раз нельзя перемещать добровольцев, то это касается и копий. И если честно, Володя, производить на свет маленьких полноправных членов общества — это не игрушка, это серьезный социальный вопрос, требующий изучения. И потом, как это ни печально, на тебя сейчас легла ответственность за исчезновение Вовки. Ты — обвиняемый.

— Ответственности не боюсь. Виноват — буду отвечать.

Я шагал домой в тягостном состоянии. Смеркалось. Мрачное предчувствие чего-то нехорошего не покидало меня. Я боялся за Владимира, не натворил бы чего.

Неожиданно из газона выскочило маленькое двуногое существо и остановилось передо мной. Я обомлел, это был маленький человечек, оборванный, обросший, косматый. Боже, да это же Вовка! Он улыбался.

— Не узнал оборванца? Здравствуй, Шурик!

Я присел на корточки. Кремовые брючки его были грязно-серыми с выдранными лоскутками, от рубашки осталось одно подобие.

— Ты, ты… — растерянно пробормотал я. — Откуда?

— Из Бразилии. Хватай меня и бегом к братишке.

Я бережно опустил его в нагрудной карман и помчался к Владимиру.

Он спал одетый на лохматой кушетке, раскинув руки и ноги. Устал, бедный, издергался за последние дни. Мне стало жалко будить его. Но Вовка энергично потянул его за волосы, запустил ругу в ухо и давай упражняться там. Владимир с усилием открыл глаза, опять закрыл, потом вскочил и уставился на Вовку.

— Это сон. Я сплю.

— Соня! — Вовка размашисто пнул его в бедро. — А ну подъем!

— Перестань лягаться! Вернулся, родной ты мой!

— Роднее уж некуда. Ты окончательно проснулся? Вам не терпится узнать мою историю. Тогда слушайте. Обычно перемещающийся человек ни физически, ни психически ничего не ощущает, мгновение — и он изменил координаты. Так? А у меня было не так. Я вдруг почувствовал, что размазываюсь по пространству и сразу понял, что на астероид не попал. Ну, думаю, раз есть невесомость, то, по крайней мере, я в космосе. Попробовал двигаться, двигаюсь как амеба, переливаясь всем туловищем. Не знаю каким образом, но глаза мои вдруг оказались снаружи, за секцией. Вокруг — чернота, звезды светят, Млечный Путь висит. Я уже вижу все разом, вижу и позади себя. Звезды запрыгали, Млечный Путь закувыркался, стал разрастаться, обхватывать меня, я ничего не понимаю, время остановилось, у меня нет тела. Ни боли, ни страха, ни восторга — ничего. Я как замороженный, вроде в забытье, но в то же время мыслю, но мыслю необычным образом. Можете себе такое представить? Меня нет и я есть, живу не живу, но созерцаю, — Вовка замолчал, прошелся взад-вперед по кушетке и почесал пальцем заросшие щеки. — Бриться нечем, браток. У меня вот такая бородища была. Бриться нечем. Как же мы оплошали, такой важной части туалета не предусмотреть. Давай изобретай что-нибудь, бриться надо.

— Изобретем, не волнуйся. И брось привычку останавливаться на самом интересном. Что дальше было?

— Твоя привычка, браток, не моя. Дальше — треск, меня как следует швырнуло, и наступила кромешная тьма. Одновременно появился вес, по телу забегали мурашки, в ногах закололо, в голове что-то забулькало. Попугаи беспокойно закричали. Наощупь добрался до единственного иллюминатора, глянул в него — ничего не видно. Но если я в космосе или на астероиде, то должно быть звездное небо. Сижу, кумекаю, жду неизвестно чего. А тяжесть-то — земная. Я даже попрыгал, чтобы убедиться в этом. Немного погодя за иллюминатором вроде посветлело, а потом сбоку появилось нечто светящееся, прикрытое какими-то тенями. Оно медленно передвигалось. Когда теней стало мало, я стукнул себя по лбу — это же луна. Значит, секция переместилась опять на землю, куда-то в лес, оттого и треск такой был. Но я сразу не вылез, пока не убедился, что это действительно луна. Кое-как открыл люк. Душный пряный воздух охватил меня. Это не Забайкалье. Дождался рассвета. Похоже на джунгли. Словом, тропики. Выпустил попугаев на волю. Самому не знаю как выбраться. Нормальному человеку погибнуть в джунглях ничего не стоит, чего уж тогда обо мне говорить. Меня всякое насекомое обидеть может, жук для меня, конечно, не бык, но все равно туша приличная. А от одного вида паука я в обморок упаду — такой уродился, сам знаешь. Хотел спуститься на землю, а там густая трава, кишащая всякой нечистью. Гляжу, а по секции уже ползут ко мне усатые мохноногие, пучеглазые твари. Я щелк — и в укрытие. Начал обследовать содержимое секции. Нашел какие-то пахучие реактивы и давай экспериментировать с ними, смешивать, перемешивать, испытывать. Наконец подобрал такой состав, до невозможности вонючий, но не агрессивный: от него насекомые убегали, как ошпаренные. Я обмазался этой жидкостью, взял ее немного про запас и пустился в путь, выбрав направление наугад, лишь бы оно было прямым. Практически я был совершенно несъедобен, все живое шарахалось от меня в стороны. Я знал, что состав жидкости неядовит и безвреден, однако чихал и плакал, приходилось терпеть. Я шел почти на верную гибель, но оставшись в секции, погиб бы наверняка. Коряги, завалы, ямы, где на четвереньках проползу, где перепрыгну с разбега, а где продирался так, что и сказать не могу. Проходил сквозь полчища муравьев и термитов, чуть не отравился от дурманящего запаха орхидеи. Омерзительные клещи уступали мне дорогу, и я благодарил человека, положившего в секцию реактивы. Даже мошкара и москиты, кружась над головой, не трогали меня. Увидев пеструю колибри, я понял, что нахожусь в Южной Америке. За первый день прошел может километра два, а может и десять, попробуй определи, за второй день — и того меньше. Один раз угодил в клейкую паутину. Паук, слава богу, от меня удрал, а я долго не мог отклеиться. Я выдохся и уже запаниковал, тем более, что запах постепенно выдыхался и приходилось время от времени обмазываться, а жидкости оставалось совсем немного. Потом набрел на небольшую речушку, не задумываясь, залез на корягу и поплыл по течению. Отдыхал, между прочим. Скоро речушка влилась в другую, широкую и полноводную. По берегам росли пальмы асаи и я уточнил свои координаты: это Бразилия. Когда же увидел в воде кровожадных пираний, то убедился, что нахожусь если не на Амазонке, то на одном из ее притоков, что позже и подтвердилось. Вот такая одиссея! Здорово, да?

— Ты уверен, что был в космосе? — спросил Владимир.

— Да, я попал в те самые двадцать восемь процентов. В космосе я был какой-то промежуток времени, потому что в невесомости слышал возню попугаев. Это перед тем, как началось светопреставление с мозгом. Трудно объяснить, но думаю, что я очутился в неведомой области пространства с особыми свойствами и, как «непрошенный гость» был выброшен из запретной зоны в исходную массу, то есть на Землю.

— Значит, можно предположить, что и все остальные исчезнувшие секции тоже находятся на Земле. Странно, что ни одну не нашли.

— Может, они упали в океан, — сказал я, чувствуя неловкость от того, что сижу, как оболтус, разинув рот.

— Нет, Шурка, — ответил Вовка, — они не падали метеоритами, как такового движения вообще не было, ну, ты же сам знаешь кое-что об особенностях перемещения. Поэтому «падение» секций никто не мог ни увидеть, ни зарегистрировать приборами. Скорее всего, они кучно находятся в том тропическом лесу, где объявился я. Возникает вопрос: почему именно там, а не в африканской саване или в океане? Володя, браток, если мы мыслим одинаково, то … ты понял меня? Проверить надо.

— Понял и проверим, — Владимир поднялся и вызвал по видофону Току. — Скажи, Тока, в какой точке земного шара, по последним измерениям, наибольшая сила тяжести?

— В устье реки Журуа, притока Амазонки. Девятьсот девяносто семь, четыреста пятьдесят шесть, двести сорок два микрогала.

Вовка радостно бросился к Владимиру, будто собираясь обнять его:

— Наше предположение верно! И мысли наши одинаковы, Вовик. Ничего, что я тебя, большого, Вовиком называю?

— Называй как хочешь, Вовочка, ты плоть от плоти моей. Твоя секция и все предыдущие были отброшены в поле тяготения Земли в наивысшей точке его напряжения. Нам остается одно: информировать Совет и немедленно снаряжать экспедицию на Амазонку для поисков исчезнувших секций. Ты будешь проводником.

— Так мое же рождение тайна. Ты хочешь раскрыть ее?

— Извини, Вовка, но тайна уже раскрыта, так получилось.

— Так зачем же я прятался от людей? Столько сил и здоровья потерял. Мог бы спокойно и с комфортом…. А вообще-то замечательно, у меня были настоящие приключения. Попробуй получить их в наше время.

— Расскажи, что было дальше? — попросил я.

— Дальше необязательно, — вздохнул Вовка и посмотрел на часы. — Ну, так уж и быть. Пристала моя лодочка-коряга к небольшой яхте, на которой праздновали какое-то торжество. Яхта была разукрашена гирляндами, с бортов свисали бисера и ленты — по ним я и влез на палубу. Незаметно пробрался в каюту и спрятался в спинке кресла, а про запах, исходивший от меня, забыл, сам-то уже принюхался, притерпелся. В каюту зашли две девчонки, и заткнув носы, выбежали обратно. Пришли парни и стали гадать, чем и где пахнет, и принялись искать источник запаха. Заглянули и под спинку кресла, а там желобок, в котором я полностью уместился, его сбоку и не видно. Вонючее кресло парни вынесли на палубу и бросили там с подветренной стороны. У причала я дождался темноты и выбрался на берег. Долго блуждал по порту, искал и приглядывался, пока удалось залезть в багажник машины, отправлявшейся в стратопорт, — Вовка зевнул и махнул рукой. — Больше приключений не было. Улетел в Кейптаун, оттуда в Мельбурн, потом в Сингапур, откуда и прибыл под сиденьем пилота прямым ходом в Читу. Ну, спать, спать, я малость устал. Позаботься, братишка, об одежде, не могу же я завтра показаться на людях в этих лохмотьях. И чтобы бритва была. Пока я не отдохну и не приведу себя в порядок, никому обо мне ни слова. Завтра мы вместе всех ошарашим!

Вовка растянулся на кушетке и моментально заснул. Владимир снял с него мерку, накрыл носовым платком и ушел добывать одежду и бритву.

Вернулся он далеко за полночь. Принес бритвенный станочек, который надо в лупу разглядывать и не знаю какие тонкие лезвия. Выразил недовольство, что планкобритву быстро сделать не могут. Принес так же два костюмчика, заметив, что сшиты они из самой тончайшей ткани сверхтонкими вибронитками. И еще принес какой-то твердый цилиндрический сверток, сказав, что это для общего дела. После этого лег и тут же заснул. А я, как всегда, находясь в волнении, долго ворочался, завидуя этим людям, которые могли приказать себе спать — и сразу спали.

Побритый, принарядившийся Вовка разбудил нас.

— Хватит дрыхнуть! Что за дерюгу ты мне приволок? Хуже брезентухи. А нитки? Это канаты. Но я человек покладистый, скандал закатывать не буду. Это вам толстокожим хорошо, а у меня кожа тончайшая и нежная, соображать надо!

После завтрака мы отправились в институт. Вовка, чертенок, стоял у меня в нагрудном кармане курточки, готовый в любой момент нагнуться и спрятаться. Нести себя Владимиру он не доверил, с хитрой рожицей сказав, что тот может его нечаянно раздавить.

Владимир по селектору пригласил всех сотрудников в конференц-зал. Народ собирался почти бегом — знали, что Владимир просто так собирать не будет. А тот важно стоял на постаменте и ждал тишины. Когда все сели и утихомирились, поднял с пола цилиндрический сверток и развернул его. Это была обыкновенная сосновая чурка с толстой корой — все оригинальничает. Самодовольно усмехнувшись, Владимир поставил чурку торцом на стол.

— Давай, Санек, его на это возвышение, чтобы все видели.

Я вытащил Вовку и поставил его на чурку. Зал онемел, приподнялся, что-то упало, кто-то тихо ахнул. А Вовка заулыбался, довольный произведенным эффектом и, поправив прическу, приветственно поднял руку:

— Здравствуйте! Я тот самый маленький Владимир номер два, которого вы считаете пропавшим. Как видите, я вернулся на Землю. Ответственность с моего большого брата снимается — я жив. Кто не верит и кому любопытно, пусть подойдет поближе, рассматривайте меня, пока я добрый. Только не щупайте.

Вовку обступили, задавали безобидные вопросы, но никто не спросил, каким образом он оказался здесь — ждали, когда сам скажет. А он не торопился. Добрыня первый не выдержал:

— Не томи, Вова, начинай рассказ.

Вовка рассказал примерно то же самое, что и нам с Владимиром. После него начались выступления, выдвижения скороспелых гипотез, споры. Я слушал и дивился смелости мыслей людей. Сколько было высказано интересных предположений и догадок о таинственном пространстве, из которого были отброшены секции обратно на Землю. Я поражался изощренности ума сотрудников всех рангов и буйству их фантазии. Когда чья-нибудь фантазия была слишком уж заумной или не в меру заковыристой, то раздавался дружный хохот. Успокоились только часа через три. Единодушно было решено организовать экспедицию на Амазонку. Владимир неописуемо обрадовался: все наши, в том числе и я, были включены в отряд. Ограничились числом в шестьдесят человек, а остальных предполагалось набрать на месте из местных жителей, хорошо знающих сельву. Я не переставал удивляться организации каких-нибудь мероприятий — без бумаг, без согласований и утверждений, но прямо с ходу, моментально. И без Совета прекрасно обошлись. Каждый будто заранее знал, что ему делать и как готовиться.

Сборы были недолгими. Этой же ночью мы вылетели в Бразилию.

Нас встретили музыкой, цветами, улыбками. Смуглые девушки в красочных одеяниях исполнили национальные танцы. Впечатление было такое, будто мы прибыли на карнавал, а не лазать в дебрях тропического леса. Вовка пробурчал, что не хочет быть живым экспонатом, но уважил встречающих, показал себя. Бразильцам было любопытно разглядеть его поближе и переброситься парой слов. Скоро Вовка не выдержал и взмолился, чтобы на него не глазели, как на ископаемое, ему мешают думать и сбивают с толку.

У пирса нас ожидала яхта, и мы заскользили по глади реки. Жара, духота. Напала жажда — питья было в изобилии, терпкого, вкусного, ледяного. Вовка с трудом узнавал места, где проплывал на коряге. Шли вдоль левого берега. В Журуа впадало много мелких речушек. Вода была мутноватой и теплой.

— Стоп! — крикнул Вовка. — Если не ошибаюсь, то здесь. По этим воздушном корням узнаю — морду собачью напоминают.

Яхта застопорила ход. Нас ознакомили с топографической картой района и проинструктировали. Мы разбились на группы и надели специальную одежду — легкие комбинезоны с защитной сеткой от насекомых. У каждого была микрорация малого радиуса действия. В воздух поднялся плазмолет. Увидеть с него под густым покровом леса ничего было нельзя, но по пеленгу там знали расположение групп и могли корректировать их передвижение. Заблудиться мы не могли. Вовка в специальной капсуле покачивался на груди у Юлии, сказав нам, что с женщиной он будет себя чувствовать спокойнее. Недоволен был только тем, что никто не послушался его совета снять комбинезоны и обмазаться вонючими реактивами. Нашу группу сопровождали два молодых бразильца, хорошо говоривших по-русски. Идти было тяжело — сплошная зеленая стена. Неба не видно. При ясном солнечном дне здесь было как в сумерках. Плазменные резаки отлично срезали лианы, ветви деревьев и колючие кустарники, но отбрасывать их было некуда. Продвигались очень медленно. Пройдешь в одном метре от секции и не увидишь ее. Вовка в таких дебрях не мог запомнить дорогу, поэтому шли наугад. Минут через сорок с плазмолета сообщили, что седьмая группа нашла секцию К-18, отправленную на астероид два месяца назад. Владимир испустил крик радости, а Вовка в капсуле толчею устроил. К концу дня та же группа наткнулась на секцию Д-44, на которой вернулся Вовка.

— Везет же людям, — с завистью сказал Владимир и, связавшись с плазмолетом, попросил указать нам направление к найденной секции. Звонкий голос говорил нам «прямо, левее, прямо». Стало светлее, просторнее. По белым защитным комбинезонам ползали большие муравьи, вокруг порхали громадные раскрашенные бабочки, дурманящее пахли красивые орхидеи. И вот она, секция, охваченная ветвями гигантского кустарника с красными листьями. На правом боку виднелись приличные вмятины, с которыми соприкасался развороченный ствол дерева — в момент «вынвривания» секции требовалось пространство. Она оттеснила, сломала, вышвырнула все, что мешало ей. Вверху, через кроны деревьев, виднелся просвет неба, в котором ночью Вовка увидел луну. Владимир с Добрыней внимательно осмотрели поверхность секции, индикатором проверили на радиоактивность и полезли внутрь. Все-таки они сомневались, что секция побывала в космосе, может, она переместилась сюда прямо из Атамановки.

— Я вам по-русски говорю, что был в космосе, был! — твердил свое Вовка.

— Мы верим тебе, но сам понимаешь, что твои ощущения могли быть субъективными и обманчивыми, возбужденный мозг мог что угодно вообразить. А нам нужны факты, доказательства.

Доказательств пока не было.

В этот день больше секций не нашли. На второй день — тоже. Зато на третий день сразу обнаружили пять штук, и так, постепенно, день за днем нашли все исчезнувшие секции. Нашей группе не повезло, не нашли ни одной. Это ударило по самолюбию Владимира и Вовки, им было жалко так же потерянного времени. Они хмыкали, разводили руками и ссылались на «невезуху». А потом для успокоения во всем обвинили наших мускулистых проводников, хотя прекрасно понимали, что наткнуться на секцию было делом случая. Бразильцы, наоборот, скрашивали нам трудность похода по непролазным чащам, веселые, озорные и предупредительные, они шутками и смешными историями старались развеселить нас, интересно рассказывали о тайнах пущ Амазонки. Я-то думал, что на земле нет и квадратного метра неисследованной площади. Но, оказывается, огромные пространства лесов Амазонки до сих пор так же дики, таинственны и неосвоены, как и сотни лет назад. Мы узнали, что именно в этом месте в устье Журуа сосредоточено обилие всевозможной живности, тут самое пекло тропического леса.

Владимир переговорил по видофону с Тарасом о подготовке специальных секций, которые надо переместить вроде как на астероид в надежде на то, что одна из них обязательно окажется здесь. Тогда по показаниям новых приборов должно кое-что проясниться.

Экспедиция в полном составе была готова к вылету в Атамановку.

— А мы с Сашей остаемся здесь, — неожиданно сказала Юлия и, найдя мою ладонь, слегка сдавила ее. — Наше присутствие в институте пока совсем не обязательно. Мы будем отдыхать.

— А ты почему за Шурика решаешь? — насупился Владимир. — Он решительно не хочет оставаться здесь. Так ведь, Сашек? Ни одной минуты!

— Я решительно остаюсь!

— У-у, Шурик, — заулыбался Владимир. — Вот ты и обжился у нас, самостоятельность проявляешь. Правильно, хочешь отдыхать — отдыхай. И никого не слушай. Только не ходи в лес без защитного костюма. Ты же знаешь, что здесь самое пекло, от укуса какой-нибудь вот такой несчастной мошки, — он сомкнул подушечками пальцы, показывая размер мошки, — можно умереть. И тебя это касается, Юля. До свидания, хорошие мои! Ждите секцию.

Нам с Юлией дали маленький домик на окраине поселка. Неужели мы с ней будем жить вдвоем? Она сама этого захотела. Мне было радостно и почему-то боязно. А сердечко так умильно билось.

Домик был обнесен дорожкой, пропитанной специальным составом — ни змеи, ни муравьи, ни другие насекомые не могли преодолеть ее. Над домиком — купол из тончайшей, почти невидимой сетки. Ну, само собой разумеется, бассейн, кондиционеры. Холодильники были забиты продуктами и напитками. Две маленькие спальни, кухня, она же и столовая, и библиотека.

— Как будем отдыхать? — робко спросил я.

— Гулять будем и смотреть. Меня всегда манит тропический лес, особенно здесь, на Амазонке, и я пользуюсь случаем побывать в нем свободно. Я, Саша, с детства мечтала стать натуралистом, да как-то не получилось. Увлеклась физикой тяготения, но, видимо, ошиблась. Наука интересная, но ученой из меня не выйдет.

— Но, Юля, ты так много знаешь, так разбираешься …

— Чтобы знать и разбираться большого ума не надо. Нужно уметь творить, открывать, создавать или хотя бы рождать идеи, — она печально улыбнулась. — Я рядовой исполнитель. Смотришь иногда на Володю и немного завидуешь ему. И радуешься, что есть такие одержимые наукой натуры.

— А я сужу просто: была бы интересная работа, и что б она доставляла удовольствие.

— Это все есть. Но этого мало.

Все-то им мало. Здоровье, долголетие, обеспеченность, любимая работа, отдых по желанию — мало что ли? А вообще-то, нет конца желаниям человека, всегда ему чего-то не хватает, вечно он чем-то недоволен.

Что ж, гулять так гулять, в лес так в лес. Юля сказала, что мы пойдем без защитных костюмов, в обычной одежде. Я напомнил ей слова Владимира о пекле и о мушке, от укуса которой можно умереть. Девушка рассмеялась:

— Укусы не исключены. Но будь спокоен, умереть нам не дадут. Наблюдать природу нужно не под колпаком, нужно самому быть в этой природе, слиться с ней, прочувствовать.

— Но я не хочу, чтобы меня кусали. Больно.

— Мне тоже будет больно. Но зато, Саша, как интересно!

Да, в лесу было интересно. Когда мы искали секции, то шли напролом, у нас не было времени смотреть вокруг, мы работали, торопились и кроме зеленого хаоса ничего не видели. Сейчас лес ошеломил меня. Громадные тенистые деревья с твердыми блестящими листьями, чащи яркого кустарника и стройного бамбука. На деревьях и кустах раскинулся второй лес, буйный, причудливый, диковинной красоты и необычности. Изумительные фантастические цветы, пестрые орхидеи прилепились к стволам и росли прямо на ветвях. Невероятное переплетение лиан, от тонких, как нить, до толщины человеческого туловища, они стелятся по низу, взбираются ввысь, перебрасываются с дерева на дерево, свисают гирляндами, обвивают стволы. Лес чарует, дразнит, манит. Сказка — не лес! Жить бы здесь да радоваться щедрости природы. Но как жить при этой ненасытной живности: ползающей, бегающей, прыгающей и летающей, неистово плодящейся и всепожирающей. Против бабочек я ничего не имел, красивые, яркие, большие, они, знай себе, порхали, будто цветы обрели крылья. И колибри тоже безобидные создания, как драгоценные камешки всевозможных окрасок — глаз не оторвешь. Но эти проклятые комары и москиты, такие злющие, кусающие. Они не всегда допекали нас, но если уж начнут, то запоешь не своим голосом. А сколько тут пауков! Они — великаны, косматые, волосатые …. Просто омерзительны! Кровь стынет в жилах при одном их виде. А Юлия ничего, подойдет поближе, с удовольствием разглядывает и шевелит паука палочкой, да еще и красавцем назовет. Нарвались мы и на клещей. Вот кусают, так кусают! Все равно, что нет на тебе совсем одежды. От боли взвоешь.

Я надеялся, что после первого похода Юлия образумится и больше не пойдет в лес без защитного костюма. Ничуть не бывало — отправилась в том же легком наряде. И мне пришлось быть налегке. Будь вместо Юлии кто-нибудь другой, я бы завопил благим матом и никуда бы не пошел. Да, натуралисту здесь было, что наблюдать. На каждом шагу можно увидеть смертельную схватку, кто кого сожрет, муравьи, богомолы, жуки, клопы …. Хлынула с небес вода, настоящий ливень, водопад. Молнии сверкали так часто, что слились в одну гигантскую беспрерывную молнию, вокруг стало белым-бело. В небе загрохотало. Юлия инстинктивно прижалась ко мне, и я обнял ее, вроде бы защищая от стихии. Она прильнула ко мне плотнее и обхватила шею руками. Ливень кончился внезапно, сразу. А мы так и стояли, мокрые, счастливые, прижавшись друг к другу. И тут, блаженно открыв глаза метрах в двух я увидел огромного паука-птицееда, величиной с растопыренную ладонь. Волосатые, отвратительный, он приближался к нам. Страх божий! Я замер, еще сильнее прижал к себе Юлию и, как под гипнозом, не дыша, уставился на паука. А он окаянный подбирался все ближе и все чаще перебирал своими омерзительными лапами.

— П-пшел вон! — крикнул я.

Юлия оглянулась, вырвалась из объятий и смахнула рукой паука далеко в кусты.

— Ты испугался, Саша?

— Ну, такая страхолюга!

— Он просто любопытствовал, разбойник.

Уж как я зол был на «разбойника», вырвавшего у меня из объятий Юлию. Я было попытался опять привлечь ее к себе, но она отстранилась.

Чарующий лес, но и жуткий, бродишь в нем смущенный, подавленный обилием впечатлений. Вот отвратительный кайман сползает в реку, серовато-серебристый ленивец висит на ветке вниз головой, добродушный тапир провожает нас флегматичным взглядом. Над головой кричат разноцветные попугаи. Осиное гнездо мы обходим стороной, не приведи господь растревожить этих летунов. Я хотел сорвать для Юлии причудливую голубую орхидею, но едва притронулся к ветке, как на руку с остервенением набросились огненные муравьи. Не стесняясь девушки, я взвыл от боли и бешено запрыгал. Это какое-то наказание! В другой раз я оступился и, чтобы не упасть, схватился за упругие листья. И опять взвыл от боли. Но это были не муравьи, меня ужалили сами листья. Да пропади она пропадом такая экзотика! Я раздраженно пнул поваленный ствол дерева, а он рассыпался в труху и оттуда выскочили ядовитые сколопендры. Мы с Юлией бросились в разные стороны.

— Не хочу так чувствовать природу! — взревел я.

Юлия смеялась, но лицо ее было опухшим и красным. Она растирала руки и ноги. Осмотрела мою ладонь, пожалела меня и погладила по щеке.

— Ничего, милый, заживет. Мы с удовольствием будем вспоминать об этом.

— Пойдем назад, Юля. Я по опыту знаю, что раз день наперекосяк начался, то обязательно наперекосяк и закончится. Вот увидишь, змея ужалит.

Змея не ужалила. Но невесть откуда налетели злющие комары, будто кто нарочно натравил их на нас. Вот от них-то не было спасения! Как начали кусать, да с таким остервенением, да так безжалостно. Это что-то ужасное. Едва избавились от них, погрузившись с головой в мутную протоку, кишащую пиявками, которые тоже обрадовались нашему появлению.

Совершенно измученные, обессиленные, морщась и кривясь от боли, мы доковыляли до поселка. Бразильцы укоризненно покачивали головами, ведь предупреждали нас, помогли вымыться, смазали мазью, наложили повязки.

Юлия ушла в свою комнату и просила без надобности не беспокоить ее. От ужина она отказалась. Уж теперь-то она не пойдет в лес без защитного костюма. Мазь успокаивала боль, но лицо опухло и горело. Губы разворотило. Правая ладонь вздулась, волдыри посинели. Пришел местный врач и обработал ладонь темной тягучей жидкостью.

Глава 13

Я твердо решил, что ноги моей больше в лесу не будет. Но утром — удивительное дело — меня снова потянуло в лес. Вот не хочу, боюсь, а неведомая сила так и тянет туда. На завтрак, смущенно улыбаясь, вышла Юлия, сама на себя не похожая, лицо опухшее, глаза заплывшие, но все равно, хоть лопни, красивая.

— Опять туда? — кивнул я в сторону леса.

— Обязательно, Саша. Надо пользоваться случаем набраться впечатлений. Разве плохо нам с тобой?

— С тобой мне всегда хорошо. Но пойдем опять без защитных костюмов? — мне показалось, что я не выдержу и заплачу.

— Разумеется, зачем они нам. Только на этот раз мы поплывем по реке.

Но поплавать нам не пришлось: нас срочно вызвали на переговорный пункт и сказали, что приняты и запеленгованы сигналы переместившейся из Атамановки секции, и не желаем ли мы слетать за ней. Мы без колебаний пожелали. Секцию нашли быстро, подцепили ее прямо с плазмолета и на весу доставили в стратопорт. На стенке секции рукой Владимира было написано: «Шура, Юля. Вылетайте. Отдохнули — хватит». Планколет стоял на готове и тихо урчал. Секцию погрузили, и мы распрощались с гостеприимными бразильцами.

В Атамановке нас ждали.

— Какие вы красивые! — удивился Владимир.

Юля стыдливо прикрыла лицо ладонью.

— Комарики искусали.

— Плохо искусали, — нарочно язвительно сказал Вовка. — Надо было бы пошибче да поволдырестее.

— Восьмая по счету, — кивнул Владимир на выгруженную из планколета секцию. — А первые семь, когда не нужно, попали точно на астероид.

Им не терпелось вскрыть секцию и узнать что-то новое. Но приборы совершенно ничего не показали, будто секция совсем не перемещалась. Возникло сомнение, был ли вообще ее выход в межзвездное пространство? Однако по количеству затраченной на перемещение энергии, секция, несомненно, побывала в космосе.

При повторной проверке выяснился любопытный факт: часы на секции отстали от земного времени на три и одну десятую секунды. Часы были исправны, но, тем не менее, три и одна десятая секунды были выброшены из общего хода времени. Сотрудники недоуменно пожимали плечами.

— А что тут гадать, — как бы между прочим заметил Вовка. — Секция побывала в пространстве с обратным ходом времени.

— Это мысль, — оживился Владимир. — Как же я сам до этого не додумался.

— Я знаю, почему, — серьезно сказал Вовка. — Потому что твой мозг против моего намного тяжеловеснее, пока раскачается, да пока сообразит. Ты даже до этого не догадался. Куда уж там до обратного времени.

— Ну обязательно ему подкусить меня надо, — усмехнулся Владимир. — И в кого такой уродился?

— Пожалуй, верно, — сказал Добрыня. — Обратный ход времени просто стер все показания приборов.

— Ну, нет, — не согласился Захар. — Принцип причинности и следствия незыблем! Течение времени можно ускорить или замедлить, но чтобы оно шло вспять, сами понимаете, такого быть не может.

— Может! — четко сказала Юлия. И было столько убежденности и силы в одном этом слове, что Владимир не удержался и бросился к девушке:

— Юля, дай я тебя расцелую! Как единомышленника и друга.

Как всегда, разгорелась жаркая дискуссия, пошли в ход незнакомые мне термины. Ничего непонятно! В такие минуты я чувствовал себя неполноценным человеком. А когда дело дошло до формул, то я сразу становился ничтожеством. Оппоненты Владимира и Вовки были по-своему правы, и их аргументы были убедительными. Братья со всеми доводами соглашались, но стояли на своем — там, где побывала секция, время идет вспять, потому оно и стерло все показания приборов. Вовка кричал, что он единственный и первый в мире человек, который абсолютно помолодел на целых три и одну десятую секунды.

Вошедший Тарас прекратил споры и напомнил, что главная их задача — добиться стопроцентного попадания секций на астероид.

Вовка жил у Владимира. Но недолго. Еще в первый вечер они что-то не поделили, и чем дальше, тем чаще ссорились.

— Трудно нам, братьям, ужиться под одной крышей, — сказал мне однажды Вовка и, показав на Владимира, заговорил нарочно громко, чтобы тот услышал его. — Это такой бугай, такой бугай …. Забирай меня к себе, Шурик, пока я его в нокаут не послал.

— Уматывай, — сказал Владимир. — И чем быстрее, тем лучше. Это такой маленький идиотик, такой идиотик…. Сил моих больше нет!

Вовка переселился ко мне. Я перенес его квартиру-ящик с крохотной кроваткой и гардеробом. Два молодцеватых парня в бинокулярных очках сооружали ему спортплощадку, мастерили различный спортинвентарь. Вовка не придирался к ним, только поторапливал и был недоволен тем, что ему не с кем состязаться в беге, прыжках и упражнениями на снарядах. Ему и побороться хочется, и силой померяться. А с кем? Но жили мы с ним мирно. В институт он ходил сам, никакой опеки над собой не терпел, на неудобства не жаловался, правда, иногда привередничал в еде. В лаборатории для него сделали несколько маленьких лифтов и в разных точках оборудовали рабочие уголки. С Владимиром он отлично срабатывался, не ладили они только в быту.

Гипотеза о существовании в центре галактического ядра скопления «черных дыр» и даже праматерии, то есть осколков Большого Взрыва, нуждалась в доработке и экспериментальном подтверждении. Было установлено, что промах секций происходил во время флуктаций в галактическом ядре. Разгадкой этих процессов и занимались физики-планкеонщики, астрофизики, вакуумщики и пространственники. Были извлечены из архивов старые теории о физической сущности течения времени вспять. Где находится это необычное пространство, а точнее антипространство, как оно влияет на галактическое ядро? Тут, по словам Владимира, были «великий хаос и неразбериха». Все-таки общими усилиями нашли все замысловатые закономерности и научились предсказывать точное время флуктаций. Система была десятки раз проверена и перепроверена, пока не убедились в ее правильности и абсолютной надежности. Задача хоть и была решена, но проблема антивремени осталась.

Тогда давно подготовленный отряд специалистов для помощи Потапову и Попову было решено отправить на астероид. Владимир опять сделал попытку попасть в отряд, но туда его не включили. Вовку же приняли без разговоров. Он торжествовал:

— Ого-го! Дождался! Ты уж прости меня, браток, но ты сам меня специально для этого создал. Но поскольку я — это ты, значит и ты, можно сказать, включен в отряд, ты побываешь на астероиде в моем лице — довольствуйся этим. Забудем наши мелкие ссоры и обиды. Предлагаю больше никогда не ссориться.

— С тобой-то? С таким вредным? Ты даже сейчас надо мной издеваешься.

— Володя, это ты вредный, а не я. Мне маленькому и обиженному надо уступать.

— А меня большого и тоже обиженного, надо слушаться.

— На сколько хватает сил, на столько и слушаюсь.

В тот же день спасательно-строительный отряд поэтапно, по три человека, начали перемещать на астероид. Вовка попросился в первую группу и был в ней из-за малой своей массы четвертым. Провожали без цветов, без музыки, без напутственных речей — деловые люди «ехали» на работу, в командировку. Кто взял с собой любимую вещичку, которая бы напоминала о доме, о семье. Кто взял просто горстку земли. А Вовка собрался капитально, прихватил с собой всю квартиру-ящик с мебелью и посудой. Весь шкаф занимала колода карт для Потапова и Попова. Был еще у него специально изготовленный в одном экземпляре маленький скафандр, потому что Вовка не желал оставаться всегда на станции, он тоже хотел наравне со всеми работать в открытом космосе. Хоть он и пыжился перед стартом, и развязно хихикал, но волнения скрыть не мог.

— Прощаться не будем, — сказал он в последнюю минуту. — Мы ненадолго — туда и обратно. До свидания, мой любимый, вредный братан. До свидания все мои добрые друзья! — он протянул руку, и мы по очереди пожали ее пальцами. — До встречи, Шурик. Оставляю тебя Вовику. Будь здоров, Добрынюшка! Не вешай нос, Тока! Не грусти, Юлька! Я вас не подведу!

Ящик-квартиру вместе с Вовкой опустили в большую капсулу, в которой уже находились три спасателя. Капсула вкатилась в шлюзовое жерло камеры «Иванушка». Включились вспомогательные системы. Начался отсчет времени. Автоматика в нужный момент сработала.

— Все, — грустно сказал Владимир. — Вовка уже на астероиде. Не с кем мне теперь по-человечески поругаться, не над кем поизмываться.

— Надеюсь, теперь мы можем отдохнуть? — спросил я.

— Что ты, Санек! До отдыха ли! Мы вечно решаем откуда-то берущиеся проблемы. А вот за главную проблему так и не можем взяться.

— Какая же главная?

— Он забыл! Твое появление у нас и мое воскрешение на Никишихе. Мы только с бегемотом и разобрались. А ты говоришь отдыхать, бессовестный. Работать надо!

Да, пока я рядом с Владимиром, мне не удастся попутешествовать и познакомиться с обновленной планетой. Но я на друга не обижался, наоборот, все больше привязывался к нему. Как бы то ни было, я уже побывал в разных городах, был на Луне, на астероиде Бакан. А уж память о тропическом лесе на Амазонке внукам передам по наследству.

Я все говорю о работе и о работе. Можно подумать, что кроме работы мы ничего не знали и не видели. Нет, конечно. Просто работа была для меня главным — то, чем я жил. При желании я мог бы совсем не работать, мог бы учиться. Дай об этом сигнал — в момент все организуют, персональных учителей дадут. Но пока устраивало то, что есть. С Юлией мы по вечерам продолжали заниматься науками, играли, вели умные и неумные беседы. Если раньше я лишь в мечтах мог сказать ей «будь моей женой», то сейчас подумывал об этом всерьез. Ждал случая, когда «муха укусит».

Я и боксу уделял немного времени. Даже приходилось на играх в своей весовой категории выступать. Болельщиков было миллион, все болели за меня, а я не мог никого порадовать. Противники были техничны и сильны. Но все-таки за все проведенные бои я два раза добился победы, по очкам, конечно. Меня-то по-настоящему в нокаут посылали. А победы я добился, наверное, благодаря моим длинным рукам. Противники радовались своему поражению, и я уж подумывал, не нарочно ли они поддались. Но оказалось, что дрались они на совесть, хотели побить меня, но не получилось. Как можно от души радоваться своему поражению, не понимаю.

Через каждые два месяца и двенадцать дней, какая бы срочная работа ни была, она прекращалась и весь институт отдавал несколько дней спортивным играм, в которые обязательно входило перетягивание канатами. Горевали при поражениях, ликовали при победах. Неделю после игр вспоминали баталии и говорили, что в следующий раз они покажут биохимикам и генетикам, как надо брать призовые места.

С астероидом Жуся поддерживалась регулярная связь. Все жители планеты знали, как идет сооружение станции, какие у строителей огорчения и радости.

Наша лаборатория разрабатывала постановку нового эксперимента по расколу кА-спирали. Все-таки гибель и воскрешение Владимира до сих пор оставались загадкой, и многим это не давало покоя. Захар с Архипом по-прежнему не верили в правдивость происшедшего. Супруги Марковы высказывали мысль, что Владимир не настоящий, не рожденный женщиной Земли человек, а другой, переброшенный в наше пространство в результате сдвига каких-то вакуумных фаз перехода из параллельного мира, гипотеза о существовании которого жила уже четыреста лет. Настоящий же, земной, Владимир действительно сгорел в блок-отсеке «Аленушки».

— Может, я и впрямь из того заполошенного мира, — посмеивался Владимир. — Но разницы пока в том не вижу.

— Ты веришь в реальность параллельного мира? — спросил я.

— Как сказать, Шурка. Гипотеза хорошая, но шаткая, хотя и кое-чем подтвержденная. Миров в различных фазовых состояниях всепроникающих вакуумов может быть множество. И они есть, не сомневайся. Беда в том, что нет взаимодействия между ними. А параллельный мир особый, он симметричен нашему и тождественен ему, там живут такие же люди, в том числе и мы с тобой, и Вовка с Юлькой — все. Но если я из того мира, то значит там меня нет — симметрия нарушается.

— А, может, там находится тот, который сгорел, ты … ну, ты не ты.

— Поменялись местами, хочешь сказать, — засмеялся Владимир. — Все, Санек, может быть. Сейчас тот «я» то же самое говорит. Сногсшибательных гипотез у нас хоть отбавляй. Придет время — все раскроется, будем в гости друг к другу заглядывать. А почему ты, фантаст и мечтатель, не подаешь никаких идей?

— Да потому что действительность превосходит все мои скудные фантазии.

— Плохо. Не хватает нам с тобой воображения. Эдак и мозги могут заплесневеть.

— Володя, есть одна мыслишка, но она по-настоящему безумная.

Глаза Владимира загорелись:

— А ну-ка, живо выкладывай!

— В тот вечер, когда ты сгорел, я видел тебя во сне, мы с тобой отдыхали на Никишихе. Уж больно тот сон был живым. Я все шорохи помню, ощущаю запахи, холодную воду, тепло костра. Понимаешь? Все так четко, ясно выпукло. Вот и думаю, не сон ли тот породил тебя? Породил именно на Никишихе, в тот момент, когда видел тебя во сне.

Владимир хохотнул, замотал головой и опять хохотнул.

— Чего ржешь! — рассердился я. — Сам же говорил, что чем безумнее мысль, тем больше шансов на ее подтверждение.

Владимир моментально замолк, сдвинул брови и поскреб пальцем подбородок.

— Материализация сновидений, хочешь сказать? Сно-ви-де-ний! Это черт знает что! Послушай, Шурка, милый мой человек, а почему бы феномену не обладать этим свойством? Будь на твоем месте кто-нибудь другой, я бы и слушать его не стал. А что? Ты… Саха, а почему бы и нет?! Феномен ведь на то и феномен. Дай-ка мне свыкнуться — я есть произведение твоего сна.

— Но этого не может быть! — непроизвольно вырвалось у меня.

— О, полюбуйтесь на него, сам же…

— Ты серьезно допускаешь принципиальную возможность этого?

— Принципиально возможно все, лишь бы не нарушался закон сохранения материи. Так, так, так, — Владимир прищурился. — Ничего в мире не исчезает бесследно. Саморегулирующая система в виде твоего мозга излучила сгусток закодированной энергии, несущей информацию о моем организме, точнее, образе. Но ведь это всего лишь голый образ, в нем не может содержаться информации об атомарном устройстве организма. Заковыка, Санек, заковыка. Тут что-то другое. Подумать надо.

— Опять будешь молчать? Сам начнешь докапываться?

— Не сам и не буду. Материализация сновидений мне не по зубам. Добрыня, где Добрыня?

— Я здесь, — откуда-то выскочил Добрыня и по виду Владимира, определил. — Опять идея?

— Мысль! Не смейся, или разозлюсь.

— Я не смеюсь, говори.

— М-м, не скажу. Надо собрать народ, мы удивим его и тебя заодно. Видишь как я хорошо перевоспитываюсь.

Весть о том, что Владимир хочет сделать сообщение, всколыхнула весь институт. Люди знали, что Володя преподнесет что-то интересное, и быстро собрались в сквере.

— Есть мысль, — начал Владимир, — не моя мысль, Саша подал ее, — и он рассказал о нашем дерзком предположении. Некоторое время все молчали, то ли пораженные услышанным, то ли из вежливости, то ли думая, что мы не в своем уме, и жалели нас.

— Шутка не получилась, — иронически ухмыльнулся Добрыня.

— Это уж слишком! — сказал Захар.

— Нет смысла говорить об этом.

— Так, — ничуть не смутился Владимир. — Трое уже высказались «против». Теперь кто «за»? У кого передовые соображения?

Вперед вышел Тарас, рукой пригладил волосы на голове.

— Забавно. Все, что ты, Володя, красиво изложил, похоже на фантастику. По крайней мере, у нас нет никаких научных предпосылок для материализации сновидений, мы не можем хотя бы в общих чертах объяснить или представить механизм этого явления, процесс образования такого сложнейшего создания природы, как человек, на основании лишь того, что Александр увидел его во сне, да еще определенной личности. А если ему приснится Наполеон, значит, он тоже должен объявиться у нас? Ведь процесс сновидения неуправляем. А вдруг приснится всемирный потоп — будет потоп? А, не дай бог, приснится, что Луна упала на Землю. Вот вам и конец света! Я полагаю, что на этот раз Володя перегнул. Хотя, честно говоря, хочется верить ему.

Юлия резко вскинула руку и быстро поднялась.

— Безусловно, мысль о материализации сновидения кажется нам дикой и научно не обоснованной. Это сравнимо с чудом. Но если бы нам полгода назад сказали, что человека можно будет уменьшить в семьсот раз с сохранением всех его индивидуальных черт и памяти, мы бы тоже сказали, что это — фантастика. Однако наш Вовка живет и здравствует, сейчас на астероиде отрядом командует. Но разве не чудо, что наш Саша прибыл к нам из двадцатого века. А его способности принимать в сферу своего биополя тела из кА-спирали. Вспомните бегемота, орангутана… А практически мгновенно совершать путешествия за миллиарды километров, на что ученые того же двадцатого века сказали бы, что это невозможно. Для нас же это становиться обыденным делом. Так почему мы отрицаем даже принципиальную возможность материализации сновидений?

— Не равняй одно с другим, — поднялся симпатичный мужчина из второй лаборатории. — По какому закону на земле может появиться, скажем, приснившееся Александру некое фантастическое существо, которого вообще нет во Вселенной?

— Минуточку, Коля, — спокойно сказал Владимир. — Наш Александр уверен, и я согласен с ним, что исходя из бесконечного числа разнообразий взаимодействий и явлений во Вселенной, все воображаемое человеком и невоображаемое должно где-то существовать.

— Позвольте мне, — тихо сказала незнакомая мне маленькая пухленькая женщина. — Да, Александр, как физическая система, несомненно, обладает удивительным свойством каким-то образом взаимодействовать с кА-спиралью. Но маловероятно, чтобы он обладал еще и способностью влиять на материализацию сновидений. В то же время объяснить чудесное воскрешение Владимира чем-то другим мы не можем. Допустим, что при сильном нервном потрясении, вызванным смертью Владимира, в организме Александра сработало скрытное, неизвестное нам образование. Электрическая активность клеток головного мозга во время сна чрезвычайно мала, а излучаемая ею энергия ничтожна, тем не менее, она есть, она может быть остронаправленной, ее можно усилить в миллиарды и триллионы раз. Информацию об устройстве всего организма она, конечно, содержать не может, но зато может вызвать реакцию в небезызвестном, пока гипотетическом биополе Рагози, где хранится вся информация об активной протоплазме нашей планеты. Смодулированная таким образом энергия вызвала ответную реакцию в биосфере, и на том месте, где Александр видел Владимира во сне, то есть на Никишихе, из местных атомов воссоздалась мыслящая протоплазма в лице Владимира. Явление не правдоподобное, уникальное, но пока другого объяснения ему нет.

— Этому подвержено только живое существо? — спросил Тарас.

— Очевидно.

— Никакого биополя Рагози нет, — убежденно сказал Владимир. — Я не протоплазма! Материализоваться должно все, что Шура видел во сне. В противном случае, я бы «родился», как положено, голеньким. Ты, Саня, говоришь, что сон твой был как наяву. Вспомни, что тебе еще приснилось?

— Обычный фон: заросли, вода, камешки. Если и это тоже материализовалось, то, наверное, стали гуще заросли и больше камней.

— Это мы проверим. Напряги память, может еще что видел? Предмет, вещичку?

— Птичку видел.

— Ну, птичку мы не найдем, она не будет нас ждать. Еще что?

Мне пришлось напрячь память. И вспомнил, что мельком видел возле затухающего костра пустую бутылку, вроде бы, из-под пива. Я неуверенно сказал об этом.

— На Никишиху! — вскричал Владимир. Вдруг он хлопнул себя по бедрам. — Вспомнил! В ту злополучную ночь, когда я материализовался на Никишихе, на мне не оказалось нижнего белья. А сейчас это объясняется очень просто: Санька не мог видеть во сне нижнего белья, поэтому оно и не материализовалось. Разве не так? На Никишиху!

Большинство еще не верило в нашу безумную мысль, однако все бросились заказывать мышонков. Биотранспорта всем не хватило, мужчины уступили место женщинам, молодые — тем кто постарше, а кто был полегче, сели вдвоем на мышонка и дружно двинулись на Никишиху. Владимир лихо мчался впереди, показывая дорогу. Перед речушкой он остановился и попросил не лезть всем сразу, сперва он обследует место отдыха со мной. Прибывшие расположились полукругом.

— Обратите внимание на эти заросли, — радостно сказал Владимир, — Видите, сколько в них засохших веток. Их здесь не было. Они приснились Саше как заросли, но только без корней, поэтому и погибли.

— В каком месте ты «родился»? — спросил Добрыня.

— Точно не знаю, темно было, но где-то здесь. А вот и пепелище от нашего костра. Но никакой бутылки нет. Странно и непонятно.

— А вон еще одно пепелище! — крикнул я. — И… и бутылка там.

— Где! — крикнул Владимир и подскочил к пепелищу, которого здесь раньше не было. После изучения местности он заявил:

— Трава вокруг не помята, следов нет, значит, этот потухший костер тоже материализовался, ведь Саша видел его во сне. Здравствуй, бутылочка! Ах ты моя родная! — он поднял бутылку и потряс ею в воздухе. — Вот вам доказательство! Можете убедиться, пощупать. Прошу по одному. Стоп, я ее понюхаю, — он приставил горлышко к носу. — Ничем не пахнет, без пробки выдохлось.

Доказательство было убедительным. Конечно, второй костер мог развести кто-нибудь отдыхающий, но маловероятно: пепелище на неудобном месте, на косогоре, и такое чистенькое, аккуратное. Бутылка же произвела настоящий эффект. Из зеленоватого стекла, классической формы, с плавным переходом в продолговатое с кольцеобразной канавкой горлышко. Таких бутылок здесь не делали. Желтая наклейка «Пиво жигулевское», внизу — мелким шрифтом «Читинский пивзавод» и штамп даты розлива, правда, как всегда, с размазанными цифрами.

— Невероятно! — прошептал Добрыня.

— Потрясающе! — сказал кто-то рядом.

— Внимание! — поднял руку Владимир. — Это прекрасно, но это и печально, я имею в виду свое происхождение. Подумайте хорошенько и скажите честно: я тоже, как и Вовка, не женщиной рожденный человек. Как таковой, я вообще не рожденный. Так человек ли я?

— Человек! — закричали все.

— Спасибо! — Владимир заулыбался, но мне показалось, что улыбка его была фальшивой.

Бутылку отдали на экспертизу, которая установила: бутылка изготовлена из тарного стекла, полученного на основе двуокиси кремния с примесью алюминия, магния и кальция — это старинное стекло. Бумага этикетки получена из целлюлозы, которую уже не изготовляют двести лет, а напечатана наклейка способом офсетной печати полиграфической краской из органических пигментов и олифы, что так же давно не делается. Тем не менее, бумага изготовлена два года назад, а напечатана наклейка всего месяц назад. Последние сомневающиеся вынуждены были признать факт материализации моего сновидения.

— Ну, Шурка, — восхищенно сказал Владимир, — ты не феномен, ты — бог!

— Не чувствую этого. Я уже привык ничему не удивляться.

— Одно плохо, Шурка. Что бы там не говорили, но получается, что я не человек, я суррогат. Хуже протоплазмы, Санечек.

— Ну, Володя…

— Не надо, Шурка. Вот что я скажу: в материализацию сновидений я хоть и верю, это факт, но разумом не воспринимаю. Все-таки здесь что-то не так, кто-то вмешивается в наши дела. Причем сразу и не поймешь, то ли помогает нам, то ли пакостит. Я не знаю, кто там сгорел в «Аленушке», но знай, что я — самый настоящий, папин и мамин — в этом мы еще убедимся.

— Володя, в этом я не сомневаюсь. У меня еще одна безумная мысль появилась: не являюсь ли я сам порождением своего сна?

— Ну, ты даешь! Ты что, сам себя видел во сне?

— Не помню. Может, когда сильно болел, то и видел.

— Не знаю, Саня. Если бы умер от рака в двадцатом веке, это было бы подтверждением твоей новой мысли. Может, ты и в самом деле умер, тебя хоронили. Разве найдешь сейчас твою могилу. И архивы тех далеких времен вряд ли сохранились. Но попробуем все-таки узнать, может, свидетельство о смерти откопаем. Мы бы тогда всю свою программу пересмотрели. Да, Шурик, головоломка на головоломке. Эх, жалко, что рановато мы на свет появились, наука еще так слабо развита, ничего-то мы еще не знаем, ничего не понимаем. Если хочешь знать, настоящая Большая наука только зарождается. Все у человечества впереди. Но лет через триста какой-нибудь Егор, для которого материализация сновидений будет обычным управляемым процессом, скажет, что ничего они не знают и не понимают, и что настоящая наука только зарождается. А еще лет через пятьсот какой-нибудь Акакий скажет…. Ты понял меня? В то время будут такие проблемы, которые мы сейчас даже самой изощренной фантазией вообразить не можем.

Я и сам об этом не раз думал. Трудно представить, что будет на Земле через пятьсот лет? А через тысячу? А через миллион? А через миллиард лет, наконец?! Фу, даже жарко стало. Этого, пожалуй, и сверхгениальный ум предсказать не может. Я, например, своим примитивным умишком думаю, что в то далекое время человек так и останется человеком с присущими ему заботами и радостями, разве что на высшем уровне, вечным стремлением к счастью, познаниям, неудовлетворенностью собой. Человек будет как одна нация — землянин, будут и смешанные нации в космических масштабах, своеобразные межзвездные и межгалактические «мулаты» и «метисы», будет единая вселенская сверхцивилизация. А наука будет… ой, ой, ой какая, а, может, и она в их понятии будет только зарождаться. Эволюция, безусловно, изменит облик человека, но он не станет уродом, этаким громадным мозгом. Совершенствуется только прекрасное и необходимое — любовь, чувства, стремление к неизведанному и физическому совершенству. Жить люди будут по тысяче лет, это уж точно. Ну, понесло, размечтался. О настоящем думать надо. Хорошо это или плохо, что обладаю еще одним даром? По-моему, пока ничего хорошего нет. Я стал бояться спать — а вдруг присниться какая-нибудь абракадабра и потом материализуется. Будет людям житье отравлять. А вдруг приснится взрыв водородной бомбы! Это же смерть, разрушения, я и сам под этот взрыв попаду. Я старался засыпать с мыслью о чем-нибудь веселом и смешном, но всегда подсознательно страшные мысли вылезали на передний план. Однажды мне приснилось, что у Юлии оторвало обе ноги. Она катилась ко мне на низенькой коляске, отталкиваясь руками от земли. Я проснулся в холодном поту и больше не мог заснуть, мне почему-то казалось, что сон материализовался. Юлия проснется, а у нее нет ног! Не переживу! В шесть утра я был у нее дома, не решаясь зайти туда. И два часа сам не свой ходил вокруг да около и не мог найти себе места. Когда же увидел Юлию, выходившую из дома здоровой и невредимой, сразу как-то обмяк и в коленках появилась слабость.

За обследование моего организма опять взялись ученые. Мне это уже надоело, и я прямо сказал им об этом. Меня сразу отпустили. Но, понимая важность обследования, я вернулся и сказал:

— Валяйте, изучайте.

Совсем обжился, для всех своим человеком стал. Моя короткая фраза ученым очень понравилась. Начались поездки по городам — Новосибирск, Тула, Калькутта и миллионный город на Чукотке Глагойя. Искали во мне хоть какие-нибудь отклонения от нормальной деятельности человеческого организма, за что можно было бы зацепиться. Меня просвечивали, гипнотизировали, пичкали снадобьем, крутили и вертели — тщетно, все было в пределах нормы, человек как человек. Записывали на мезолентах мои сновидения, анализировали их, изучали. Разложили всю деятельность организма и мозга на математические кривые и формулы, но ничего не нашли, никакой зацепки. Тогда заговорили о проведении эксперимента по материализации сновидения. Для этого требовалось сильнейшее нервное потрясение, равносильное тому, которое я получил при «смерти» Владимира в блок-отсеке «Аленушки». Это было сделать не трудно. Но я честно признался, что боюсь, что мне обязательно приснится нечто ужасное, могущее привести к катастрофе, я не могу предвидеть и сделать собственный сон по заказу. С моим предчувствием считались. Если имелся риск, то эксперимент, каким бы он ни был важным и нужным, не ставился. Владимир бы, пожалуй, ни на что не посмотрел, нашел бы способ нервно потрясти меня. Но ведь он может сделать такое и втихомолочку, тайком. Президент Академии, хорошо зная слабости Владимира, вызвал его по видофону и обстоятельно поговорил. Владимир скорчил кислую физиономию и дал слово в этом плане ничего не предпринимать.

Обследование заканчивалось. Энергетическая фабрика в виде мозга человека чрезвычайно мала, ее можно «взвесить» лишь разложив мозг на атомы и молекулы, что фактически и сделали. Это тоже ничего не дало. Ученые с сожалением вынуждены были признать, что бессильны объяснить мой феномен. А мне по-прежнему казалось, что он связан с космическими причинами, с другим разумом — это его проделки.

Глава 14

По наивности своей я думал, что это только в нашем институте, в нашей лаборатории, творятся интересные дела, осуществляются дерзкие проекты, все больше становится проблем и вообще — работы уйма. Оказывается, так везде, у всех свои заботы и свои проблемы. Московские институты пространства, например, занимаются проблемой выхода материальной точки из Вселенной. Ведь наша Вселенная — замкнутое образование, она не бесконечна, но безгранична, ни один атом, ни один квант не может покинуть ее, она, как «черная дыра», но в отличии от той, в нее и извне ничто проникнуть не может. Невольно напрашивается вопрос, а откуда это «извне»? Что там? Раньше постановку такого вопроса считали антинаучной. Сейчас не считают. Если выйти за пределы Вселенной, то она перестанет существовать для покинувшего ее. Где-то ТАМ другие вселенные, непохожие на нашу, взаимодействующие между собой и невзаимодействующие, пронизывающие друг друга, разделенные барьером застывшего времени — они в прерывном пространстве, эта прерывность и дает шанс на решение проблемы. Интересно получается, человек еще не добрался даже до ближайших звезд, а уже думает, как покинуть Нашу Вселенную и проникнуть в другие. Но такой уж он по природе, человек, ничего не поделаешь. Впрочем, межзвездные путешествия — это дело уже нынешнего поколения. Разрабатываются проекты, которые осуществляются здесь быстро. Потапов и Попов со спасательным отрядом еще строят станцию и готовятся превратить астероид Жуся в Пота-Попу, а она, еще не существующая, уже вместе со станцией предназначена для промежуточной базы приема людей с Земли и перемещения их на планеты соседних звезд. Намечено превращение спутника Юпитера — Ганимед — в Пота-Попу, откуда — старт тысячетонных кораблей-станций к белому карлику Сириусу, которого тоже превращают в Поту-Попу. Одновременно будут происходить перемещения к естественным «черным дырам», которые и отправят людей в галактическое ядро, на окраины Нашей галактики и, наконец, в другие галактики. Как это легко говорить, и как немыслимо сложно и трудно сделать!

В Солнечной системе дел — тоже непочатый край. Венеру делают обитаемой планетой, там меняют состав атмосферы, из которой выйдут воды и образуют моря. Эта программа рассчитана на сто семьдесят лет. На Марсе размещают заводы и фабрики с вредными производствами. Малые планеты и спутники Юпитера — кладовые ископаемых и, вообще, строительных материалов. Оттуда геологи не вылазят.

Идут поиски разумных существ. Начиная с двадцатого века люди пытаются поймать сигналы других цивилизаций, но до сих пор безуспешно. Оказывается, даже и сейчас есть скептики, утверждающие, что жизнь на Земле — явление уникальное, единственное во Вселенной. Ничего подобного! Этих жизней, в том числе и разумных, видимо-невидимо. Просто вся история человечества на бесконечной ленте времени всего лишь микроскопический штрих, миллион лет туда-сюда ничего не значит, поэтому маловероятно, чтобы за каких-то пять веков, за этот ничтожный миг, можно было поймать сигналы и войти в контакт с внеземной цивилизацией. Математическая основа и физические законы одинаковы для всех, во всяком случае в Нашей Вслеленной, но жизнь может оказаться самой немыслимой формы, недоступной нашему человеческому пониманию. Диапазоны форм связи расширяются, способы поймать сигналы становятся все более изощренными.

Есть институт, решающий вопросы сверхдалекого будущего человечества. Настанет время, когда человек не будет, так же, как когда-то его и не было, потому что любая форма материи есть категоричная историческая, существующая лишь в определенный отрезок времени. Погаснет Солнце — не страшно, к тому времени люди наверняка переселятся к другим, более молодым светилам или зажгут новое солнце. Но ведь расширение Вселенной когда-то закончится, начнется сжатие, и она соберется в точку. Какой тут может быть разговор о существовании человечества, когда не будет ни звезд, ни планет, ни нашего пространства, ни времени, по крайней мере, до следующего Большого Взрыва. Может, еще и поэтому люди уже сейчас задумываются, как проникнуть в другие вселенные.

Ладно, спущусь с небес на Землю. Двадцатый век хорошо «постарался», доведя планету до истощения. Сейчас экологическое равновесие восстановлено: естественные леса не трогают. Пустыня Сахара и плоскогорье Гоби полностью озелены и являются поставщиками отличного быстрорастущего строевого леса. Отходов и сточных вод нет — все перерабатывается на «конфетку». На смену ископаемому топливу — углю и нефти — пришла отнюдь не атомная и не термоядерная энергия, а более дешевая и мощная — вакуумная и планкеонная. Но это не идеальное топливо — уже начинается перегрев планеты, что грозит таянием льдов Антарктиды и Арктики с соответствующим повышением уровня Мирового океана, нарушением теплового баланса Земли. Нужна чистая энергия. Единственный вид чистой энергии — солнечная. Спасение, конечно, не в громоздких и примитивных солнечных батареях, а в принципиально новых конструкциях, обеспечивающих все нужды человека в глобальном масштабе. Это проблема номер один! Тут есть над чем поломать головы.

Биологов не устраивает, что крупный и мелкий рогатый скот сам себя прокармливает и самоуничтожается — додумались и до этого — на мясо, им нужно было, чтобы бычки и бараны сами себя разделывали и выдавали готовую мясную продукцию в виде полуфабрикатов. Искусственное мясо выращивалось на специальных полях-организмах, под которыми находились системы «кровеносных сосудов», подающих дешевые питательные вещества из хлореллы для наращивания мяса. Биологи хотят таким же образом выращивать индюшатину, гусятину и языковое мясо… и чтобы процесс этот был саморегулирующимся, а мясо было — наивкуснейшим и нежным.

Замечу сразу, что из-за бычков и баранов мир раскололся на два лагеря, как я уже говорил — синтиков и натураликов. Они не враждовали, но споры были горячими, они устраивали симпозиумы и съезды. Натураликов было большинство, к ним примыкала армия гурманов — любителей крокодильего, носорожьего, черепахового мяса и прочих мясных деликатесов. Натуралики хоть и были согласны с лозунгом синтиков «живому — жить», но доказывали необходимость приема только натуральной биологической пищи.

Пошла мода на меха — и появились меховые плантации. Широкие ленты соболей, песцов, бобров не уступали по качеству и красоте натуральным мехам, да они, по сути дела, были натуральными, потому что выращивались как бы на коже зверьков, а кожа росла на толще биологической массы, представляющей собой нечто вроде общего организма животных. Биологи добивались ежемесячного снятия «урожая» и думали, как наделить меха свойством по мысленному желанию владельца плаща или куртки менять их цвета и оттенки.

В любом городе, прежде всего бросалось в глаза изобилие всевозможных товаров и изделий, какие только может вообразить фантазия человека. Всегда и везде все можно было получить. Пошел и взял. Я как-то спросил Владимира, есть ли в их сверхпроцветающем и благоденствующем обществе дефицит?

— Какой именно? Дефицит возбуждения, емкостной, системы зет?

— Да обыкновенный, товарный.

— Не специалист. Спроси у Юльки.

— Не знаю, — ответила Юлия. — Всегда создается что-то новое, и оно по началу бывает в малых количествах. Может, это и есть дефицит? Посмотри на этот забавный приборчик, — она показала висящую на бусах на шее золотистую медальку с непонятными кабалистическими знаками. — Все, что я за день увижу и услышу, остается здесь. В любое время я могу по домашнему видофону воспроизвести все увиденное и услышанное. Это и необходимость и украшение.

— И что же, за ним очередь?

— Это когда народ цепочкой стоит?

— В основном-то он стоит толпой, к тому же и давится.

— Такого не бывает.

У микробиологов свои заботы. Они управляют микроорганизмами в техническом плане, в сельскохозяйственном, в геологическом, в водном и в медицинском. Они всю жизнь учатся управлять круговоротом микроорганизмов в природе. Бактерий и микробов на земле неисчислимое множество, и всегда они в чем-то приносят пользу, а в чем-то — обязательно вредят. Они полезно-вредные, и нет их абсолютно полезных или вредных. Мало природных микроорганизмов, так их еще искусственно получили сотни видов, но опять-таки, в чем-то от них польза, а в чем-то и вред. Вот и приходится дирижировать этими несметными невидимыми полчищами, направлять их деятельность в нужном направлении, регулировать численность и следить, следить. На первый взгляд работа — прозаичная и не творческая. Брат у Юлии — микробиолог, и я как-то спросил его, почему он выбрал эту профессию и не лучше ли ее сменить?

— Никогда и ни за что! — ответил он. — У меня самая лучшая профессия!

Он убедил меня, интереснейших проблем у микробиологов побольше, чем у других специалистов. Во-первых, все микробы должны быть только полезными, и ни одного — вредного. Во-вторых, именно они будут возводить города, строить на биологической основе заводы и фабрики, обеспечивать полноценным питанием миллиарды людей и давать им долголетие, им предстоит первыми освоить планеты далеких звезд, подготовит их к заселению людьми. Изменять состав атмосферы на Венеры, разумеется, тоже будут они. Подготовить почву для насаждений — тоже работа микроорганизмов. Мечта любого микробиолога — получить хотя бы один абсолютно полезный микроб, в худшем случае, один вредный.

Генетики, биохимики и цитологи, а так же физики, «ударившиеся» в биологию, и биологи, увлекающиеся методами математического моделирования биологических систем, работают над созданием мыслящих животных способных передвигаться в космосе, используя в качестве питания энергию космических лучей. Они же создают в лабораториях жизнь на основе фтора и кремния. Обычную белковую жизнь на водно-углеродной основе приспосабливают сохраняться при большой радиации и высоких температурах.

Сколько грандиозных технических проектов! Между орбитами Юпитера и Марса из материалов пояса астероидов сооружался гигантский телескоп, принцип работы которого был основан на принципе функционирования человеческого глаза, тысячекилометровый хрусталик которого с изменяющейся кривизной поверхности собирал в триллион раз больше света, чем сильнейший оптический телескоп. «Зрительный нерв» космического глаза должен соединиться с живым нервом глаза человека, и тот получит возможность видеть с большим увеличением изнутри свой дом-галактику, видеть у какой звезды сколько планет. Если же вооружить тот «ГЛАЗ» соответствующей оптикой, то можно рассматривать поверхность ближайших планет как бы с высоты птичьего полета.

В конце прошлого века начали пробивать туннели, соединяющие крупные города мира. Это были прямые коридоры под шарообразной поверхностью Земли, вроде просверленные насквозь по хорде. Это стало возможным после того, как научились получать ядерный материал из «спрессованных» нейтронов — нейтриум, чрезвычайно высокой плотности в виде сверхпрочных, сверхтвердых и термостойких, тонких щитов, могущих сдерживать колоссальные усилия перемещающихся недр Земли. Целая энергетическая фабрика в виде длинного снаряда, покрытого нейтриумом, как бы ввинчивалась в мантию Земли, раздвигала собой раскаленные породы и одновременно облицовывала стенки тройным слоем нейтриума, оставляя за собой готовый туннель со шлюзовыми переходами для перепада давлений. Поезда в таких тоннелях просто скатывались вниз, их вес заменял тягу локомотива, то есть двигателем было само тяготение. В Чите есть туннель, связывающий ее с Токио. Глубина его пролегания в середине составляет триста девятнадцать километров. За сорок пять минут пассажиры и грузы проделывают путь под Монголией, Китаем, Кореей и под Японским морем общей протяженностью в три тысячи триста километров совершенно без затрат энергии. Разрабатывался умопомрачительный проект «просверлить» Земной шар насквозь через центр. Основная проблема заключалась в том, как двигаться фабрике-снаряду в жидком ядре планеты. Казалось бы, зачем пробивать земной шар насквозь? Такие большие затраты и титанические усилия, а что это даст? Разве что взять для анализа вещество из центра планеты. Но такова уж природа человека, что с него возьмешь. Ему все интересно, ему все надо. Зачем, например, альпинисты, рискуя сломать шею, лезут в горы? Что они там потеряли?

Химики получали искусственным путем любые химические элементы, а теперь искали способ получить в нужных количествах трансурановый элемент таблицы Менделеева под порядковым номером сто тридцать четыре, который вопреки всем законам оказался устойчивым — зашатался фундамент периодического закона. Физики-ядерщики искали предсказанную квантовой теорией неуловимую частицу «вай», обладающую свойством при взаимодействии с гравитоном распадаться на гамма-фотон и квант времени.

Физики научились «замораживать» свет, останавливать электромагнитные волны, несущие изображение, и вновь возбуждать их. Физики — народ дотошный, этого им показалось мало, так они ухитрились откопать в каком-то пространстве «законсервированный» свет прошлого и «распечатать» его, другими словами, видеть изображение прошлого. Техника здесь — очень сложная и капризная, всякое скручивание силовых полей, свертывание, развертывание с многократными преобразованиями. В итоге возникала объемная картина, правда, пока недалекого прошлого, где-то около двух тысяч лет назад. Мне в Новосибирске, во время обследования, показали бой гладиаторов в древнем Риме. Зрелище было не для нервных, это был не голофильм, это был настоящий бой, я мог наблюдать его сбоку, сверху, изнутри, я видел искаженные болью и ненавистью лица гладиаторов и бесновавшихся на трибунах древних римлян. Видел я и Петра Первого после Полтавской битвы. Саму битву посмотреть не удалось — начались технические неполадки. Удовольствие это пока очень дорогое и трудноосуществимое. Археологи с помощью хроноскопа хотели увидеть жизнь первобытного человека, возникновение древних культур и государств. Палеонтологи мечтали проследить за возникновением жизни на Земле и «прокрутить» все геологические эры и эпохи. А космологи, те вообще размечтались увидеть образование Земли и Луны. Не отказались бы они и проследить в ускоренном времени за образованием Солнца и даже Нашей галактики, а уж увидеть Большой Взрыв, конечно, принципиально невозможно.

— Это еще как сказать, — хмыкнул Владимир.

Давно была создана генетическая инженерия, разгадывались одна за другой тайны генетического кода, и уже сейчас люди могли управлять различными биологическими процессами, влиять на интеллект человека и его психику, ни в коем случае не изменяя личности, и уж, конечно, ничего не стоило изменить внешний вид. Но решено было пока не вмешиваться в естественный ход развития человека — кроме частных случаев, — не ускорять его — эволюция сама с этим прекрасно справится. Эдакий сверхчеловек не нужен.

В Москве был институт, разрабатывавший идею Вовки о возможности, целесообразности и этичной стороне создания на Земле новой расы — расы маленьких человечков, человечков умных, физически здоровых, жизнерадостных, интеллектуально развитых, со всеми их большими и маленькими человеческими слабостями. Была мысль что маленькие люди могут создать еще более маленьких, а те, в свою очередь, создадут еще меньше, а те …. Так дело может зайти далеко, в молекулы, в атомы и еще глубже, вглубь материи и, таким образом, в структуру вещества и пространства проникнет человек собственной персоной. Но из чего же он будет состоять, если сам меньше атомного ядра. Явная фантастика. Я так и сказал Владимиру. Он усмехнулся:

— Как знать, Санек.

Ведь прекрасно знает, что такого быть не может, но все равно уверен в совершении невозможного. Неисправимый оптимист.

Хватит отвлекаться, всего не перечислишь.

Нам позвонил из Майами Гек Финн и пригласил в гости.

— Это обязательно? — с неохотой спросил Владимир. — Вдруг ни с того, ни с сего, среди дня, среди недели.

— Для вас есть сюрприз.

— Сюрприз? Немедленно вылетаем! Уже летим!

Тока попросил Владимира взять его с собой, что он не был во Флориде пятнадцать лет, что супруга его — Серафима — всегда занята, какую-то вонючую жижу дома разводит, всюду неприятный запах, но он не хочет мешать любимой работе супруги, а также портить ей настроение, он хочет отдохнуть, подышать воздухом Атлантики, побродить в апельсиновых рощах. Причина была уважительной и Владимир согласился. Я предложил и Юлии поехать с нами.

— Не могу, Саша, — ответила она. — У меня срочная интересная работа, к пятому сентября надо закончить.

Такой ответ меня сильно огорчил. Значит, работа была для нее важнее, чем я. Никто ее не заставляет и не торопит, сама себе сроки установила. Могла бы их и перенести.

— Ой, да ты обиделся, Саша! Не сердись, милый. Ты летишь не на край света и ненадолго. До свидания, жду! — она поцеловала меня в щеку.

Я и растаял.

Нас встретили Гек Финн и Люси, оба загорелые, улыбавшиеся, в светлых нарядных костюмах. У Гека на голове была шляпа с модно изогнутыми полями, у Люси в красиво уложенных волосах большой лиловый цветок. Мы были гостями, поэтому разговор шел на русском языке.

— Где сюрприз? — первым делом спросил Владимир.

Люси от души засмеялась:

— В лаборатории, где же еще.

— Так что же мы любезничаем! Еще и смеемся. Скорей в лабораторию.

Институт находился метрах в пятистах от места посадки планколета. Подъездной дороги к зданию не было — это был большой шикарный парк.

— Пешком!? — возмутился Владимир. — Время терять? Предлагаю бегом наперегонки.

— Лучше прогуляемся, Володя, — не мог сдержать улыбки Гек.

Но Владимиру было невтерпеж увидеть сюрприз, и он, думая, что знает дорогу, так как был уже здесь в гостях, умчался вперед. Мы же шли обычным шагом и оюбовались картинками парка. Даже Геку и Люси было интересно, они не часто здесь прогуливались. Дорожки и тропинки бежали то вверх, то вниз, поворачивали вправо и влево. Тут заросли и кусочки степи, скалы и песок, саваны и тропический лес. Пальмы и секвойи, гигантские папоротники и крошечные бонсаны, а уж цветов, цветов…. Много водоемов, ручьев и водопадов. А сколько зверья! Мартышки и ленивцы, крокодилы и жирафы. Мелких животных и птиц — не счесть. Как они уживаются вместе? Совершенно не боятся человека и не трогают его. Владимир с нетерпением ждал нас, делал отчаянные жесты рукой и опять убегал вперед, пока совсем не исчез. В просветах между деревьями показался океан, и мы вышли на открытую местность, хотя институт находился много правее. Гек специально сюда вывел, чтобы показать мне одну громадную животину. Это был мой старый знакомый, толстокожий бегемот. Я даже обрадовался ему. Бегемот — не собака, может и узнал меня, но не показал этого, может, у него были неприятные воспоминания о проживании в моей первой квартире. Я почесал бегемота за ухом, и мы повернули направо.

Здание института раскинулось, именно раскинулось, такое оно было разлапистое, на берегу океана. У причала покачивались глиссеры и яхты. Мы поднялись на второй этаж и прошли в лабораторию. Владимира еще не было.

— Заблудился, — усмехнулся Гек Финн.

— Пусть побегает, — сказала Люси. — Он сегодня такой забавный.

Нас с Токой познакомили с сотрудниками лаборатории. Люди приятные, как на подбор рослые, молодые, да все такие остряки да юмористы. Не хочешь смеяться, так заставят. Владимир не появлялся. Собрались уже искать его, как он ворвался в помещение, будто за ним гнались.

— Понасадили здесь лес дремучий! Здравствуйте, друзья и коллеги! Где сюрприз?

— Рядом, — ответил Гек и повернулся ко мне. — Александр, ты согласен послужить в качестве подопытного объекта?

Я не успел сказать «да», как Тока меня опередил:

— Позвольте мне, — скороговоркой выпалил он. — Пожалуйста, позвольте быть подопытным, — и умоляюще сложил руки на груди.

— Давай, давай, Тока, — разрешил Владимир. — Мы тебя всегда уважим.

— Да, Володя, — вспомнил я. — Тебе привет!

— От кого?

— От бегемота.

— А-а, — невозмутимо ответил Владимир. — Я уже с ним поговорил, Шурик.

Гек дал команду готовности в лабораторию вспомогательных систем и провел нас в почти пустую комнату. В середине — небольшой пульт, рядом — кресла, столики, на них фруктовая вода в запотевших графинчиках. Напротив, на вогнутой стене, выделялся большущий, слабо мерцающий круг, нижний сегмент которого уходил под пол, но контуры его просвечивали и внизу. На полу, между пультом и вогнутой стеной был еще один, но поменьше круг. А за стеной располагалась вакуумная камера, в центре которой покоилась невидимая Пота-Попа массой в шестьсот миллиардов тонн. Гек попросил Току встать посреди круга и исполнять его команды, которые он будет подавать. И начал манипулировать рычажками. Затем Гек попросил Току, чтобы тот как можно повыше подпрыгнул на месте. Тока пригнулся и пружиняще подпрыгнул вверх.

— Отлично, — сказал Гек. — Зафиксировано. Еще разок. Да повыше!

Тока опять подпрыгнул… да так и остался висеть в воздухе. Гек убрал руку с пульта.

— Вот вам и сюрприз.

Тока висел с застывшим лицом, сохранившим напряжение усилия перед прыжком. Тело его немного было выгнуто назад, правая рука — приподнята, ноги — в коленях согнуты.

— Можете подойти ближе, — сказал Гек.

— Мы подошли, но неподвижные глаза Токи продолжали смотреть на то место, где мы сидели. Не дыша, он медленно-медленно опускался на пол.

— Тока, — позвал Владимир. — Ты меня слышишь?

Тока ничего не видел и не слышал. Секунд через пятнадцать он опустился на пол. Владимир, а затем и я пощупали у него пульс и послушали сердце — ни того, ни другого. Но он не был мертв, он жил. Люси уколола его иглой в щеку — Тока не среагировал.

— Понятно, — догадался Владимир. — Вы здорово дали! Вы молодцы, Гек и Люси! Как вам это удалось?

— Что удалось? — спросил я.

— Ну, раз наши друзья занимаются проблемой времени, значит, Тока сейчас живет в очень замедленном времени.

— В тысячу двести раз, — уточнил Гек. — Обратите внимание, он, наконец, почувствовал укол иглы, видите, зрачки расширяются, а сейчас рука начнет медленно подниматься к щеке. Ладно, пойдемте. Тока все равно не видит нас, мы для него слишком быстро двигаемся, глаз его не может уловить такое движение.

Гек провел нас в маленькую комнатушку. В воздухе неподвижно висели несколько мух. Но фактически они летали с обычной своей скоростью, просто они жили в замедленном времени. Гек дал нам лупы и мы смогли убедиться, что крылышки их делали один взмах в секунду. На столике стояла колба с кипятком, который, по словам Люси, стынет уже третьи сутки, но так и остается кипятком. Были и другие штучки.

— Ты молодец, Гек! — похвалил Владимир. — Ты ум! А ты, Люси, молодчина и тоже ум! Если бы не Гек, я бы влюбился в тебя. Но — хватит демонстраций, — он вынул карандаш. — Давайте разберемся, что к чему и почему?

То, что рассказывал и чертил Гек, я безусловно, не понимал. Сознание не принимало, что ход времени замедляется не только в определенном замкнутом объеме пространства, но в самом организме, который находится в том объеме. Говоря проще, Гек и Люси так сумели построить силовую и геометрическую конфигурацию «куска» поля тяготения, вырванного из Поты-Попы, так сумели скрутить его, изощренно изогнуть-вывернуть, что течение времени в нем сильно замедлилось. Потом американцы ухитрились «завязать» небольшой объем этого, как Владимир назвал, финн-пространства, и втолкнуть его в наше обычное пространство. Я уже привык употреблять такие обороты, как «скрутить» поле или «встряхнуть» его, но говорить научным языком с соответствующими терминами еще не научился, а если бы и мог, то непосвященный человек ничего бы не понял.

— А как же Тока? — спохватился я. — Он так и будет жить в замедленном времени?

— Ну что ты, Александр. В любой момент мы его можем «расколдовать».

— Не могу понять: масса Токи не изменилась, почему же он повис в воздухе? Ведь он должен сразу упасть независимо от времени.

— Нет, Сашок, — ответил Владимир. — Раз в сфере финн-пространства время замедленно в тысячу двести раз, значит, во столько же раз замедленно и ускорение свободного падения. Поэтому он так долго опускался. — Владимир повернулся к американцам. — Вы отлично поработали, дорогие мои, хорошие друзья! Я устал вас называть молодцами, но вынужден и огорчить: ваше открытие вряд ли пригодится Потапову и Попову.

— Володя, успокойся, мы очень рады, что вы нашли лучший способ спасти их. Каждому открытия свое время.

— Практически, Тока может сейчас прожить наши столетия? — спросил я.

— В своем восприятии он живет в обычном времени, — ответил Гек. — Если его оставить в этом состоянии, то он, прожив пять лет по своему времени, выйдет к людям через шесть наших тысячелетий. Чем не путешествие в будущее? Но это не абсолютный перенос во времени, это что-то вроде того же анабиоза. Если бы замедлить время в миллиард раз, то он бы за одну свою минуту прожил полторы тысячи наших лет. Но мы не можем регулировать скорость течения времени — почему-то только именно в тысячу двести раз, ни больше, ни меньше. Что это? Постоянная величина? Константа? Мы не знаем, Александр, каков абсолютный ход времени, в какой момент у него было начало и конечно ли оно. Проблем у нас очень много. Мы еще так мало знаем, — В эту минуту Гек был похож на Владимира, когда тот жаловался, что вообще ничего не знает и не понимает.

— Может, этим способом и я перенесся к вам?

— Нет, Шурка, — сказал Владимир. — Если даже и допустить, что кто-то заключил тебя в финн-пространство, то ты был бы виден всем, как мы видим Току, ты был бы экспонатом, объектом для изучения. А ты для всех исчез на четыре века — в этом все дело.

Люси предложила вернуться к Токе. Он стоял в прежней позе, но правая рука его уже касалась щеки, он растирал место укола. Еще в его глазах застыло удивление — он, наконец, обратил внимание, что нас на месте нет и недоумевал, куда же мы внезапно исчезли. Тока и сейчас нас не видел, для него наш приход — мгновения, которые не схватывал глаз. Нам нужно было стоять неподвижно несколько минут, пока по его нервам сигнал от глаза поступит в мозг. Я пощупал руку Токи, она была упруго напряжена, и хотел согнуть ее, но Гек попросил этого не делать, потому что можно повредить руку.

Мы сели в кресла. Гек связался с лабораторией и взялся за рычажки. Через считанные секунды финн-пространоство было разомкнуто. Глаза Токи тот час забегали, пальцы интенсивно растирали щеку.

— Щечка зудится? — как ни в чем не бывало спросил Гек.

— Кто-то больно укусил, — ответил Тока. — Вас же здесь не было, откуда вы так быстро опять появились? Еще раз подпрыгнуть?

— Хватит, выходи.

— А эксперимент?

— Он уже состоялся. Подведи свои часы, они на час двадцать отстали.

— С чего это вдруг? Это ваши часы вперед убежали, а я за свои ручаюсь.

Узнав о сути проведенного с ним эксперимента, Тока ничуть не удивился. Он, вообще, никогда ничему не удивлялся. Невозмутимо подведя часы, он сказал, что если еще возникнет необходимость продемонстрировать опыт, то пусть обязательно используют его.

Само собой напрашивался вопрос: раз возможен замедленный ход времени, значит, возможен и ускоренный его ход.

— Разумеется, — сказал Гек. — Мы уже это теоретически обосновали.

— Так в чем дело! — воскликнул Владимир. — Теперь надо осуществить практически, и немедленно. Начнем?

— Я сам нетерпеливый, но ты просто огонь. Что скажешь, Люси?

— Скажу, что можно попробовать.

— Ты замечательная женщина, Люси! За три денька справимся?

— Как пойдет, — уклончиво ответил Гек.

— Ты слышал, Санек? Есть возможность отдохнуть, я давно обещал тебе. Сам я, как видишь, не могу, надо пробовать. Вместо меня будет Тока, хорошо? Отдыхайте как хотите и где хотите — за Америку я спокоен. Но чтобы мы знали, где вы.

Нас с Токой вызвался сопровождать сорокадвухлетний студент-онтогенетик, веселый, шустрый, белобрысый парень. Первый день мы провели на великолепном пляже, купались, загорали, катались на скоростных глиссерах, плавали на прозрачных подводных лодках-малютках, плавали и сами в необычных аквалангах без масок и кислородных баллончиков — просто вокруг головы каким-то образом, с помощью поясничных батарей, создавалась воздушная подушка, в которой легко было дышать и вести наблюдения. Потом студент свозил нас на мыс Кеннеди, на старинный и современный космодромы. На отдельной площадке стояли две, знакомые по журнальным иллюстрациям, ракеты «Апполон» и «Сатурн», когда восхищавшие людей своей громадой и мощью. Но какими громоздкими и неуклюжими казались они теперь, по сравнению с легкими изящными кораблями, примерно такой же величины, но в тысячи раз мощнее. Я попросил студента свозить нас в какой-нибудь большой город, поскольку в наш беспокойный двадцатый век я и мечтать не мог побывать в Америке. Мы посетили Филадельфию, а потом — Нью-Йорк. Я думал, что в Нью-Йорке немыслимые небоскребы, а их там совсем мало. Значительную часть острова Манхэтэн занимал восьмисотэтажный, искрящийся дом, который наполовину пустовал. Сооружение прямо фантастическое — уходящая за облака громада, при этом создающая впечатление какой-то воздушности и удивительной свежести. На Уолл-стрите сохранились здания банков и фондовой биржи. Две стадесятиэтажные башни Торгового Центра тоже на месте и тоже до сих пор впечатляют. Статуя Свободы «жива и здорова». Сам же город, хоть и многоярусный, но довольно низкий, очень своеобразный и красивый. Такие славные, едва заметно вращающиеся на разных уровнях коттеджи с расчетом, чтобы всем было солнце, сказочные теремки, словно парящие в воздухе, и все-все утопает в зелени. Не город — сад! И запах цветочный. Свернули в Вашингтон. Тоже — сад. Я так и не видел нигде ни кусочка асфальта. Побывали мы и в Пентагоне. Вот уж никогда не думал, что судьба забросит меня в Пентагон. Мы гуляли по коридорам бывшего военного ведомства и рассматривали экспозиции, рассказывающие о всех войнах на планете Земля. Во дворе пятиугольного здания в строгой последовательности разместились все виды оружия и вооружений разных времен, начиная от дубинок, копий и мечей и кончая танками, артиллерией, самолетами и обезвреженными баллистическими и прочими ракетами. Наш студент был здесь первый раз и таращил глаза, удивлялся, его сознание не принимало, что все это когда-то предназначалось для уничтожения человека!

— Столкновение идеологий, — бормотал он. — Кому-то лучше, кому-то хуже, но зачем обязательно убивать?

По возвращении в Майами у меня было такое чувство вины перед Владимиром, будто я совершил прогул в Горгазе. Но он сделал вид, что не заметил нашего длительного отсутствия. Дела у них, кажется, шли хорошо. Я подключился к работе: поднести, подержать, изготовить по заказу какую-нибудь детальку. А Тока скучал, к нему почти не обращались за справками. Вечерами мы купались в океане. Люси превосходно плавала и учила меня секретам своего мастерства. Очень простая и милая женщина. Мне казалось, что я с ней давно знаком, будто мы вместе выросли на одной улице. Когда у меня что-то не ладилось с плаванием, она шутливо говорила, что я увалень и баловень, будто я нарочно баловался. Владимир и Гек Финн помешались на борьбе. Как свободная минута, так сразу начинают бороться, кто кого положит на лопатки. Силы их были равными и победителями они были поочередно. Однажды устроили борьбу прямо в лаборатории на виду у всех. Сломали какой-то прибор. Сотрудники моментально превратились в болельщиков. И судьи нашлись. Смех, крик, улюлюканье.

Глава 15

Я поинтересовался, как долго мы будем в гостях у американцев, потому что сильно соскучился по Юлии.

— Мы не в гостях, — ответил Владимир, — Мы на работе. Фактически у нас все готово. Спрашивается, зачем тянуть? Кого ждать. Послушай, Гек, действительно, зачем тянуть. Аппаратуру можно установить и позже, а пока воспользуемся обыкновенными часами. Примитивный, зато эффективный способ. Нам бы только узнать. Давай проверим, убедимся?

— А что скажет Люси?

— Скажу, что от этого человека, — Люси кивнула на Владимира, — теперь не отвяжешься. Придется брать часы и убеждаться.

Гек дал команду. Сотрудники заняли каждый свое место. Из склада принесли простые электронные часы со стрелками и поставили их на столик в круге, где когда-то висел Тока в замедленном времени. После настройки систем Гек с напряженным лицом начала вращать вернер и повел счет. При счете «ноль» минутная стрелка часов быстро закружилась по циферблату. Гек засек время полного ее оборота, равному трем секундам.

— Да-а, — обрадовано, и вместе с тем огорченно, протянул он. — Тоже ровно в тысячу двести раз. Что за магическое число! Эксперимент закончен, мы убедились.

За тридцать шесть наших секунд часовая стрелка в сфере финн-пространства ускоренного времени сделала полный оборот, значит, там прошло двенадцать часов.

— Занятно, — пробурчал Владимир. — Почему же именно во столько раз? — и набросал схему. — Смотри, Гек, Люси, пожалуйста. Если допустить …

Они чертили, что-то допускали и предполагали. Я тоже смотрел на схемы и делал вид, что кое-что понимаю. Единственное, чему я здесь пока научился — это делать умное лицо. Вдруг кто-то сильно встряхнул меня за плечо и проскреб по нему, перед глазами мелькнула неясная тень, по телу прошла упругая струя воздуха. Я вскрикнул.

— Что с тобой? — испугался Владимир и оглянулся вокруг, наверное, тоже почувствовал сотрясение воздуха. Я не успел ответить, как Владимир, дернувшись, с грохотом свалился со стула, будто какая-то неведомая сила сбросила его. Стул отлетел в сторону.

— Граждане Соединенных Штатов, — жалобно проговорил Владимир, поднялся и поставил стул. — Меня кто-то столкнул!

— Да что с вами творится? — удивилась Люси. — Перестаньте дурачиться.

В лаборатории вспомогательных систем раздался треск и грохот. Мы бросились туда. Несколько сотрудников с величайшим недоумением смотрели то на нас, то на валявшийся на полу разбитый косяк двери.

— Сам рухнул, — показал на него парень в синей майке до колен.

— Как же сам, если он выворочен с корнем, — сказал Владимир и обследовал место крепления. — Тут силищу приложили.

— Очень, очень странно, — пробормотал в растерянности Гек. — И никого здесь не было?

— Никого. Пронесся вроде как порыв ветра, как ударная волна.

— Точно, ударная волна. — сказал Владимир. — Неужели это она так меня шибанула? Нет, она должна бы на всех подействовать. Впрочем, тебя, Санек, тоже немного задело?

— В меня будто впилась рука с железными пальцами.

Владимир оголил свое плечо.

— Видишь, покраснение. А у тебя что, Санек? О, да у тебя приличная ссадина. Силенка приложена была.

Мы вернулись в опытный отсек. Стрелки часов продолжали стремительно кружиться по циферблату, а табло внизу показывало, что сегодня уже не четверг, а понедельник.

К нам вбежала взволнованная девушка-лаборантка:

— Мы только что видели нашего гостя из России Току.

— А что здесь удивительного?

— Он не входил, он появился как-то ВДРУГ, СРАЗУ, лежа на диване с закрытыми глазами, будто давно спал там. Причем, позы, то на боку, то на спине, менял мгновенно. Через несколько секунд так же внезапно исчез.

Люси отчаянно всплеснула руками:

— Ребята, я догадываюсь! Тока входил к нам во время эксперимента?

— Он зашел чуть позже. Но обратно не выходил.

— Правильно, Люси! — догадался и Гек, — Тока сейчас живет в ускоренном времени.

— Да, — согласился Владимир. — Наш бедный Тока в финн-пространстве. Он опять стал подопытным.

— Каким это образом? — вырвалось у меня.

— Пока можно только это предполагать. Очевидно, зайдя к нам, Тока обратил внимание на быстробегущие стрелки часов. Видя, что мы заняты, и чтобы не тревожить нам, он просто из-за любопытства зашел в сферу ускоренного времени поближе к часам. Ну, а дальше все понятно, финн-пространство охватило вторгшуюся в него массу — нашего Току.

— Так просто — спросил я.

— Просто на вид. А в действительности, Санек, это наисложнейший процесс, перекачка чудовищной энергии. Но факт есть факт. Будет и закон. Главная трудность — это понять механизм охватывания массы. Сейчас в финн-пространстве все процессы в организме Токи идут в тысячу двести раз быстрее. Но ему показалось, что мир вокруг его застыл. Наша минута — для него миг. Для нас же он движется быстрее пушечного снаряда, поэтому мы и не видим Току, ему нужно быть в состоянии покоя самое малое один час, чтобы наш глаз воспринял его облик. Он же нас видит застывшими, точно такими, каким мы его видели в замедленном времени. Вот так, Шурик!

— А причем здесь вывороченный косяк двери?

— Тока нечаянно задел его плечом, умножь массу его тела на скорость по отношению к нашему миру, как раз этой энергии хватит, чтобы выломать косяк. Он и нас потряс совсем легонько, хотел убедиться, не разыгрываем ли мы его. Давайте, проследим его действия.

— Не будем ничего прослеживать, — сказала Люси. — Эх вы, мужчины. Ведь каждая наша минута бездействия для Токи целых двадцать часов неизвестности. Он уже успел набегаться, устать и выспаться. Его надо срочно найти. Каждый наш потерянный час — для него долгих пятьдесят суток одиночества и отчаяния.

— Да, вот такие мы, мужики и есть, — сказал Гек Финн. — Люси права.

— Драть нас надо! — сказал Владимир.

Стали думать, как наладить с Токой связь. Своими силами нам, пожалуй, не обойтись, за несколько наших минут Тока мог уйти от института за сотню километров. Ищи его! Гек немедля связался с каким-то Центром в Майами и проинформировал его о происшедшим. Сразу посыпались предложения по спасению Токи. Самый простой способ был сообщить ему по радио о его положении и дать соответствующие инструкции. Но Тока не воспринимал обычных звуковых волн, ему нужно было давать информацию в ультразвуковом диапазоне. Но некоторые частоты ультразвука вредно действуют на организм. Срочно приступили к изготовлению специального ультразвукового передатчика, который обещали закончить через тридцать девять минут. Недостаток его заключался в том, что Тока мог услышать обращение только в состоянии покоя, потому что он сам двигался быстрее звука. Физики приступили к разработке ионного генератора, способного вызвать свечение серебристых облаков в ионосфере Земли и, таким образом, «написать» на небе светящийся текст обращения к Токе, видимый в радиусе тысячи километров. Генератор обязались запустить в ионосферу через восемнадцать часов. Для Токи это целая вечность.

— Неужели он сам не может догадаться? — спросил я Владимира.

— Ты что, Санечек, не знаешь нашего неприспособленного Току. Хоть он и очень много знает, но не может никуда приложить свои знания. Скорее всего он думает, что остановилось время, по крайней мере здесь, в Майами, и что входить с нами в контакт бесполезно. Он ищет человека, не попавшего, по его разумению, как и он, в плен времени. Он пешком, может, уже не одну сотню километров протопал.

— Мог бы и на пассажирском планколете.

— Он там умрет от голода, ведь по нашему времени он должен есть каждые десять-пятнадцать секунд, а на планколете запасов пищи нет. Да и зачем ему планколет, когда он быстрее его прибежит.

Мы тоже приняли свои простые, но эффективные меры: во все ближайшие города и поселки дали сообщения, чтобы люди переписали передаваемый по видофону текст, в котором разъяснялось Токе, что он живет в ускоренном времени и предлагалось немедленно прибыть в нашу лабораторию, встать в центре круга и стоять неподвижно, чтобы его могли зафиксировать и вернуть в нормальный ритм времени. Каждый, кто увидит Току спящим, должен был постоять перед ним с развернутым текстом или сунуть его спящему в руку. Кроме того, типографии приступили к выпуску вроде плакатов с тем же текстом, чтобы вывешивать на стенах зданий, в парках, на дорогах. Тока обязательно должен обратить на них внимание.

Мы сидели в опытном отсеке, смотрели на мерцающий круг на стене, ожидая появления невольного беглеца. Все было настроено и готово в любой момент к включению установки. С момента исчезновения Токи прошло уже пятьдесят восемь минут, то есть полтора месяца он где-то бродил и мучился в мертвом для него мире. Мне было трудно вообразить, как он жил. Я мысленно представил себя на месте Токи. На меня бы, наверное, нашел страх, если бы вдруг все замерло, я бы, конечно, никогда не догадался, что живу в ускоренном времени. Другие бы тоже не сразу это поняли. А уж Токе-то простительно. В первую минуту пребывания в финн-пространстве он хотел вывести нас из задумчивости и слегка пошевелил, но сила была приложена как бы в тысячу двести раз больше, поэтому нас с Владимиром и ударило. Если, например, с размаха стукнуть молотком по пальцу, то, безусловно, размозжишь его. Но если этот же удар растянуть во времени, то палец останется целым. Было непонятно, раз Тока ходит со скоростью порядка семи тысяч километров в час, то он должен разогреться трением об атмосферу и, уж во всяком случае, сопротивление воздуха превратилось бы для него в ураганный ветер. Впрочем, это только нам так кажется, в нашей системе отчета. В системе же Токи, он ходит со своей обычной скоростью, никакого урагана нет, наоборот, полный покой и тишина. Вот какая это хитрая штука, можно так толковать и этак. А ведь фактически скорость его огромна, он должен попросту сгореть в атмосфере. Как же выдерживает его сердце, колотящееся тысячу двести раз в секунду, как не лопаются кровеносные сосуды, кровь по которым движется быстрее звука? Забылся, никак не могу свыкнуться, что по его часам текут обычные процессы, он в замкнутом пространстве, в котором каждый атом и каждая молекула колеблются и движутся быстрее. Но ведь и скорость света там должна быть большей! А это невозможно, скорость света абсолютна, она независима от системы отчета. Надо с Владимиром обсудить. Как бы то ни было, а бедному Токе плохо. Он подобен Робинзону, хотя и находится среди людей, в гуще жизни.

Текли томительные секунды и минуты. Мы не отрывали взгляда от мерцающего круга, ожидая появления Токи. Его не было. По всей Флориде и в соседнем штате Джорджия люди носили с собой развернутые плакаты с обращением к Токе и вывешивали их на видных местах. Беспрерывно работал на безопасных для людей частотах ультразвуковой динамик с усилителем. Тока обязательно должен был появиться у нас. Поступали сообщения, что видели его спящим на бульваре, на пляже и даже на мягкой крыше здания голоцентра, но не успевали что-либо предпринять — он исчезал. По последнему сообщению, Току видели на космодроме Кеннеди, может, он хотел посмотреть, так ли медленно летят ракеты.

Неожиданно позади нас раздался знакомый женский голос: из Атамановки прилетела жена Токи — Серафима, под стать супругу — невысокая, пухленькая, пропорционально сложенная.

— Я не могу больше работать! — возмущенно говорила она. — Я не могу ждать, когда мой верный друг погибнет! Я ничего не могу.

— Поверь, Серафима, мы обеспокоены ничуть не меньше тебя, — стал успокаивать ее Владимир. — Он не погибнет. Мы ждем его с секунды на секунду.

— Когда я представляю, как он, такой беспомощный, мучается в этом вашем дурацком ускоренном времени, мне хочется разбить все ваши лаборатории и камеры. Никакой пользы от вас, пространственников! Занялись бы чем-нибудь полезным, выращивали бы динозавров.

Серафима, конечно, перегнула, но мы на нее не обижались, ее состояние можно было понять. Хоть Тока и жаловался, что супруга все ему назло делает, и что семья их неблагополучная — не знаю, Серафима сильно переживала за мужа.

— Вернется наш Тока, — спокойно сказал Владимир. — Никуда не денеться.

— Когда? Через нашу неделю дряхлым дедом?

— Ну, Серафимушка, успокойся, у нас же не бывает дряхлых.

Поступило сообщение, что Току видели полминуты назад в форте Пирс и что в руках у него свернутый плакат.

— Он уже бежит сюда, — уверенно сказал Гек. — Это рядом, всего сто восемьдесят километров.

— Он уже подбегает, — поднялся Владимир, — он же марафонец, у него скорость и выносливость. Смотри, Серафима, сюда, сейчас, сейчас …

Все уставились на мерцающий круг, в центре которого скоро показался обросший косматый человек.

— Я же говорил, вот он! — сдерживая радость, сказал Владимир.

Гек, постоянно державший руки на пульте, защелкал тумблерами и через несколько секунд финн-пространство было разомкнуто.

— Выходи, Тока! — крикнул Гек.

— Наконец-то вы заговорили! — со слезами на глазах воскликнул Тока. — Наконец-то вы, родимые зашевелились! — и вышел из круга.

Серафима бросилась к мужу. Гек сообщил в Центр о возвращении Токи, который отсутствовал три часа и четыре минуты, то есть он прожил в одиночестве сто пятьдесят двое суток.

— Ты почему так опустился? — строго спросила Серафима Току, когда первый порыв радости прошел. — Стыдобушка живая, такой обросший на люди лезешь.

— Нечем было бриться, моя прелестная. Все бритвы не работают. А постричься я не догадался. Я же был таким несчастным.

— Драгоценный ты мой и единственный!

Кто-то принес ножницы, кто-то — бритву, и скоро Тока был приведен в порядок. Но выглядел он устало, к тому же перенесенные душевные страдания оставили свои следы в виде морщинок у глаз. Он выпил воды и блаженно растянулся в кресле.

— Какие приключения у человека, — сказал Владимир. — Завидую тебе. Расскажи.

Тока сказал, что никаких приключений не было. Он зашел к нам что-то спросить, но видя, что мы заняты, заинтересовался быстробегущими стрелками часов и подошел к ним. В тот же миг все вокруг застыло. Его объял ужас, он и мысли не допускал об ускоренно ходе времени, он думал, что случилось непоправимое, произошла трагическая ошибка, неполадки в работе систем, что наступила катастрофа, светопреставление. Он пытался заговорить с нами, вывести нас их оцепенения. Все люди в институте были неподвижны, в парке окаменели звери, в воздухе застыли птицы. Океан будто замерз, прибой с брызгами воды замер, как в остановленном голофильме. Жуткая тишина, невыносимый покой. Он долго в отчаянии бродил по Майами, потом вернулся в институт и заснул на диване, где его и видела девушка-лаборантка. Проснулся, а картина та же. В надежде, что где-нибудь жизнь идет нормальным чередом, он решил уехать в другой город. В первой машине от прикосновения его рук сломался механизм включения биоуправления. Во второй машине он действовал осторожно, но на самой большой скорости она едва-едва катилась. Тогда, обгоняя «быстромчащиеся» по дороге машины, он пошел пешком, обратив внимание, что солнце стоит на месте. Он очень далеко ушел, по его часам уже была полночь, но солнце светило вовсю. И тут на него напал страх. Уж не вращение ли Земли остановилось? Он искал хотя бы одного человека, не попавшего, как и он, во власть этого невероятного явления. Так он и бродяжничал в мире безмолвия, в мире вечного дня. Проблемы питания не было. Было очень неудобно пить, слишком медленно вытекала жидкость из сосудов. Мыться тоже было нелегко. Тока отчаялся и решил пересечь континент с Востока на Запад, надеясь встретить живого человека, но случайно увидел текст нашего обращения к нему. И, как истинный марафонец, с короткими передышками побежал в Майами.

Тока с супругой улетели в Атамановку. Серафима сказала, что муж ее должен отдохнуть в домашних условиях, а ему на виду у всех коротко внушила, чтобы он с пространственниками больше не связывался. Тока лишь грустно и виновато улыбался, никуда он не хотел улетать.

Владимир не спешил с отъездом, он принимал активное участие в усовершенствовании установки, как ее называли — хронохода. Поставили несколько интересных экспериментов. В Майами приезжали ученые со всего мира и каждому нужно было уделить время для беседы, что начинало раздражать Владимира — отвлекают от работы. Он хотел выяснить, могло ли финн-пространство повлиять каким-нибудь образом на мое перемещение во времени. И убедился, что не могло. Это был тоже результат. Мы с Владимиром распрощались с американцами и вылетели в Атамановку. А там без нас не дремали: снесли правое крыло института вместе с устаревшей камерой «Аленушка» и уже начались работы по сооружению хронохода. Техническая документация давно была получена из Майами. Когда они все это успели!

Тока пришел в лабораторию посвежевший, в хорошем настроении, с каждым персонально поздоровался.

— Ты почему Серафиму не слушаешься? — нарочно грозно спросил его Владимир. — Она что сказала? С нами не связываться!

Тока гордо вскинул голову:

— Я мужчина или нет!

— Ты мужчина и самостоятельный человек!

Польщенный Тока заулыбался и сказал, что жизнь в ускоренном времени пошла ему на пользу, что такая встряска полезна каждому и попросил, что если когда-нибудь понадобится человек для проведения эксперимента, то чтобы непременно взяли его, он начинает специализироваться на этом. Может, это его призвание.

— А как Серафима?

— Мы же договорились, что я — мужчина.

— Ладно, Тока, будем тебя иметь в виду, как испытателя. А жена твоя добрая. Я бы на твоем месте не огорчал ее.

Мне уже в который раз подумалось, что будь Владимир женат, он бы не так изводил себя работой и, вообще, стал бы посерьезнее. И спросил его:

— Володя, допустим, ты женился. Как ты представляешь свою семейную жизнь? Только серьезно.

— Очень сложный вопрос! Не могу такого представить. Ну, был бы хорошим семьянином, — и, подумав, добавил. — А может и некудышним. Не знаю. Спроси что-нибудь полегче, только не это.

— Неужели у тебя нет никого на примете?

— Шурик, ты же лучше меня знаешь, а спрашиваешь. Но, как другу, по секрету скажу, что с удовольствием бы познакомился с девушкой. Где только на это время взять? А еще, Шурка, скажу тебе по большому секрету я был неравнодушен к Юльке, но пока раскачивался, появился ты и сходу околдовал ее. Думаешь, я не вижу, как она на тебя смотрит. Стоп, Санек! Есть маленькая идея. Скоро у нас будет свой хроноход. Я влезу в финн-пространство с ускоренным временем и поработаю там. Представляешь, какая производительность! За год можно решить сколько угодно проблем, а в нашем обычном пространстве пройдет всего семь с половиной часов. По выходу из финн-пространства с готовыми решениями у меня будет масса свободного времени. Знай, гуляй и влюбляйся.

— Но ведь ты говорил, что чем больше проблем решаешь, тем больше их становится.

— Именно так. Тогда времени у меня вообще никогда не будет. Да и в ускоренном времени толком не поработаешь — там свои сложности, а главное, нет общения с людьми. И что за жизнь такая. Мыслишки пакостные в голову лезут. Например, такая — не хочу от тебя скрывать: боюсь, Шурка, покинешь ты наш мир. Чует мое сердце — покинешь.

— Как покину? Умру?

— Я тебе дам «умру»! Как загадочно появился у нас, так же загадочно и уйдешь не по своей и не по нашей воле. Когда уйдешь и куда — не знаю. И не спрашивай, пожалуйста меня, ничего не знаю.

Предчувствие Владимира передалось и мне. Куда же я исчезну? Появилась смутная тревога за свое будущее. Жизнь идет, а я до сих пор неуч. Надо основательно заняться учебой, без знаний в этом высокообразованном обществе делать нечего, а я в какой-то мере чувствовал себя тунеядцем. Надо и английский язык изучать, надо приобретать конкретную специальность. Своими мыслями я поделился с Владимиром.

— Правильно думаешь, Шурка! — обрадовался он. — Занятия с Юлькой уже свое дело сделали. Да вы не столько занимаетесь, сколько ваньку валяете. Знаю я вас. Пора переходить на обучение к квалифицированным учителям. Но прежде чем начать это полезное мероприятие, я сам тебя подучу и подготовлю. Буду для этого выкраивать время.

Владимир сдержал свое слово и стал выкраивать время, но только для другого, но тоже очень полезного дела. Все началось с того, что к нам подошла среднего роста девушка в красивом, небесного цвета, платье с разбросанными по нему облаками, и такой же расцветки изящных полусапожках. На голове замысловатым образом был повязан платок в тон платью. Глаза — большие и синие, как небо.

— Я — Наташа Черепкова, — представилась она. — Сестра Валеры Потапова.

— Очень хорошо, — ответил Владимир, и было заметно, как он от взгляда девушки покраснел. — А кто такой Потапов?

— Он с Поповым на астероиде Жуся.

— А, сестра того Потапова! Замечательный у тебя брат. Скоро встретитесь. Но почему ты — Черепкова, когда брат — Потапов?

— Я по мужу Черепкова.

— Ты разве замужем? — почему-то огорчился Владимир.

— А что тут такого?

— Ничего. Такая молодая, такая красивая, и вдруг, замужем …, Владимир смутился и замолчал.

Наташа красотой не блистала, но что-то в ней было чисто женское, притягательное, располагающее к себе и, конечно, как и большинство здешних женщин, она была на радость женственна.

— Пожалуйста, не надо о красоте, — поморщилась Наташа.

— Я не хотел, но что поделаешь, раз ты такая, — сконфуженно пробормотал Владимир и посмотрел на меня, будто ища поддержки.

— Ты, правда, вызываешь симпатию, — сказал я.

— Для кого как, — ответила Наташа и улыбнулась мне. — Спасибо за комплимент, Саша.

Какая я известная личность. Мне даже стало приятно, что незнакомая женщина знает меня и называет по имени.

— Я пришла сюда, чтобы поговорить с Валерой, меня долго не было на Земле. Это сложно организовать?

— И организовывать не надо. У нас есть запасный канал. Только твои слова дойдут до Валеры через восемь суток, да столько же и ответ ждать. Быстрее и проще переместить тебя на астероид. Ты кто по профессии?

— Повар. Вернулась из экспедиции на Тритон и сразу сюда.

— Повар у них в отряде есть, он же и космофармацевт. Очень жалко. — Владимир посмотрел на часы. — А ведь мы можем успеть! Скоро заканчивается сеанс связи с Жусей. Бежим! — он схватил Наташу под локоть, но тут же будто обжегся и отдернул руку.

Они побежали

На другой день Владимир сказал мне, что Наташа пока односторонне поговорила с братом, и что вечером она приглашает нас к себе на «чай».

«Чай» превратился в целый обед. Хоть мы были не голодны, но все так вкусно было приготовлено, с таким искусством сервировано, что хотелось попробовать и то, и другое, и еще бы с аппетитом поел, да некуда.

— Ты настоящий знаток своего дела! — похвалил Наташу Владимир. — Счастливый муж. А почему его с нами нет?

— Мы с ним разошлись.

— Это очень печально, — посочувствовал Владимир. — Сильно поссорились?

— К чему такое любопытство?

— Мне интересно знать, почему люди расходятся? Так почему?

— Все до банальности просто: не тот человек.

— Ты переживала? Плакала?

— Я рада, что рассталась с ним. А ты ненормальный человек.

— Это я и сам знаю. Поэтому без всякой подготовки приглашаю тебя на вечерний цирк.

— В цирк не хочу.

— Тогда еще успеем на матч эпигенетиков с парапсихологами.

— Тоже не хочу.

— Ну, тогда просто погуляем. Под луной, а?

— С удовольствием, — улыбнулась Наташа. — И Саша с нами.

Мы пошли втроем. Но я, конечно, скоро «вспомнил» что-то неотложное, извинился и оставил их вдвоем.

С этой поры Владимир стал меняться на глазах, становился более серьезным и более рассудительным. Иногда, взглянув на часы, он вдруг делал страшное лицо и, как ошпаренный, убегал из института. Опоздав на свидание, он сильно огорчался, приходил усталый и разбитый и, лишь включившись в работу, постепенно успокаивался.

— Хоть бы ты, Шурик, напоминал мне о свидании.

— Предупреждать надо.

— Действительно, как просто. Буду, Шурик, буду.

— Володя, она была замужем — тебя это не волнует?

— Какая разница! Мы не такие душекопатели.

— А если бы у нее был ребенок?

— Да хоть пятеро. Пойми, болван, она мне нравится. И никто этому помешать не может. Кажется все, Санечек, доигрался!

— Может ты надумал жениться? Вот было бы здорово!

— Ничего я не надумал. Боюсь думать. Дело-то ответственное и не привычное. Это тебе не эксперимент. А что у вас с Юлькой? Вы-то чего тянете?

— Тоже боюсь об этом думать. Но думаю.

— Так можно всю жизнь и продумать. Да в конце концов, Шурка, мужики мы с тобой или нет? Давай рубить с плеча, пригласим их на Никишиху, и для оригинальности, эдак коллективно скажем им там «будьте нашими женами».

Меня забавлял этот разговор. Да, Владимир в сердечных делах был еще ребенком. Да и я-то не лучше его. Ну раз мы такие, что поделаешь.

— А что, давай! — с задором крикнул я.

Владимир энергично шагнул ко мне и крепко сжал руку. Постепенно он нажим ослабил, замялся и нерешительно сказал:

— Давай, пока не будем. Будем сначала ухаживать, как положено.

Отрадно было то, что после знакомства с Наташей Владимир стал больше отдыхать. Но если случалось что-то неотложное, в его представлении, конечно, потому что неотложное всегда можно отложить, кроме случаев спасения чьей-то жизни, то он забывал о Наташе и сутками не выходил из лаборатории. Тогда Наташа приходила сама и, не знаю как, убеждала и уводила усталого Владимира с собой. Возвращался он не скоро, но всегда бодрый и веселый.

— Наташка моя — человек! Не понимаю, как раньше я без нее жил!

Глава 16

Тем временем приближались сроки возвращения Потапова и Попова. Станция у астероида Жуся сооружалась хоть и малым количеством людей, но поистине фантастическими темпами. Туда беспрерывно перемещали секции, узлы, блоки-автоматы, системы управления. Для этого требовалось колоссальное количество энергии. Как не огромен был энергетический потенциал России, все-таки приходилось экономить. В некоторых городах останавливали заводы, комбинаты и целые промышленные комплексы. Но и экономический потенциал России был тоже настолько велик, что остановка крупных предприятий, не ослабляла ее экономику. Тем не менее, все страны мира, будто соревнуясь, между собой, начали оказывать помощь в перекачке своей энергии в Россию. Самая маленькая африканская страна Бианту, у которой не стали брать помощь из-за ее слаборазвитой индустрии, предъявила России ультиматум: если у нее не возьмут энергию, то она не пошлет своих спортсменов в Москву на Большую Олимпиаду.

Настал день, когда строители перешли на готовую орбитальную станцию, после чего астероид Жуся был превращен в Поту-Попу. Почти готова была камера «Иванушка-2». Ее преимущество перед другими камерами было неоспоримым: она всегда находилась в глубоком вакууме межзвездного пространства. Специальные службы на Луне, Марсе и Плутоне уточняли пространственные координаты станции и объекта «Возвращение» — так называли большую поляну за Атамановкой, на которую должны были переместиться Потапов и Попов, все строители. Такая точность перемещения на невообразимом большом расстоянии казалась фантастической. Нужно было учитывать множество поправок на каждый момент времени, поправки на неравномерность вращения и движения Земли, движения Солнца вокруг центра Галактики, учитывать возмущающее действие притяжения Луны и даже суммарное притяжение звезд.

Начались опытные перемещения пустых контейнеров со станции на Землю, первый из которых объявился в Беринговом море, второй — возле Хабаровска. После двухнедельных корректировок посылки стали выныривать в пригородах Читы. Так, постепенно добились попадания контейнеров точно на поляну. После этого было принято решение о перемещении Потапова, Попова и всех строителей на Землю.

Поляну окружили встречающие. Музыканты расположились двумя ярусами с подветренной стороны. Погода с утра была пасмурной с мелко моросящем дождем. В такой радостный долгожданный день синоптики разогнали тучи, образовав своеобразный десятикилометровый в поперечнике солнечный коридор. Наташа, как девочка, держалась обеими руками за локоть Владимира и, полуоткрыв рот, боясь моргнуть, смотрела на поляну. Мы с Юлией стояли рядом, ее развевающиеся волосы касались моего плеча, и она не убирала их. Добрыня, с поджатыми от волнения губами, сосредоточенно смотрел в одну точку. Супруги Марковы, обнявши друг друга, застыли, как изваяния и, конечно, не спорили. Тарас почему-то хмурился. Захар с Архипом тихо переговаривались, однако не отрывая взглядов от поляны. Тока нетерпеливо переминался с ноги на ногу и нет-нет, да и поглядывал на небо. Сотни людей, принявших самое активное участие в разработке и осуществлении Проекта, с замиранием сердца смотрели на поляну. Весь мир застыл у видофонов, каждую секунду ожидая появления на поляне звездных скитальцев.

— Время, время, — начал нервничать Владимир, постукивая ногтем по часам. — Чего они тянут! Вовка, наверное, вредничает. Это…. Да вот они, пожалуйста!!!

На поляне появились два лежащих на спине человека в рабочих комбинезонах. Они моментально вскочили на ноги и, щурясь от яркого солнца, застенчиво заулыбались. Я сразу узнал их по голограммам. Потапов — высокий, смуглый, с мягкими чертами лица, в черных округленных глазах искрились смешинки. Попов — на пол-головы ниже, крепко сбитый с волевым подбородком, с лицом на вид суровым будто обветренным. Оба были взлохмаченными.

— Здравствуйте! — сказал Попов. — Это мы!

— Нас заставили быть первыми, — будто оправдываясь, сказал Потапов. Здравствуйте, люди! — и счастливо заулыбался

Наташа бросилась к брату. Потапов поглаживал сестру по вздрагивающим плечам. Все шумно окружили прибывших. Неужели будут качать?

— Осторожнее! — поднял руку Потапов. — Не надо нас мять и подкидывать, — и расстегнул большой карман на груди. Из кармана высунулся взъерошенный Вовка и заверещал:

— Безобразие! Неслыханное насилие над личностью!

— Если еще раз выступишь, — сказал ему Потапов, — то втолкну в карман вниз головой. Будешь там до вечера.

— Я покоряюсь грубой силе, но остаюсь при своем мнении. Ну, здравствуйте, ребята! Здравствуйте все мои хорошие! Я же говорил, что мы быстро — туда и обратно.

Грянула музыка, что-то похожее на торжественный марш, но вместе с тем веселое и задорное. Народ ликовал! Попов заткнул уши, а Потапов замахал руками:

— Хватит!

Музыканты с радостью побросали свои диковинные инструменты и тоже бросились к Потапову и Попову.

Наконец, я познакомился с ними.

— Примерно таким я и представлял тебя, — сказал Попов и обошел меня вокруг. — Все правильно, все в норме, живой двадцатый век.

Что он хотел этим сказать, я не понял.

— А мне думалось, что ты бородатый и долговязый, — засмеялся Потапов. — А ты обыкновенный гуран. Ты, паря, не обижайся, все мы гураны. У нас к тебе много вопросов. Свободным временем располагаешь? Может сразу и поговорим?

— Имейте совесть, — вмешался Добрыня, — здесь же не место для беседы.

— Что этот тип натворил? — спросил Владимир, кивнув на Вовку, который сидел на ладони Юлии и что-то восторженно рассказывал ей.

— Он хотел покинуть станцию последним, боялся, что парни не справятся и не сумеют сами себя на Землю переместить. Возомнил о себе! Чтобы сбить с него спесь, и чтобы не мешал остальным — его же побаиваются, да, да — мы с Толей насильно взяли его с собой. Вот он и возмущается.

— А был ли с него толк в работе?

— О, толк и польза огромные! Умница, специалист. Слушались его, любили и боялись. Фактически он был руководителем. Но очень уж требовательный и неугомонный. Во все лез, даже в то, в чем не разбирался. С наладкой и настройкой систем автоматики мы бы без него еще долго возились. Хоть и маленькая голова, но напичкана всеми качествами.

Приятный женский голос вежливо, но требовательно попросил освободить поляну. Потапов и Попов стали встречающими. Вовка для лучшего обозрения устроился у меня на плече и, держась за мочку уха, рассказывал, какие замечательные работящие люди были на станции, как он их гонял и не давал спать, а они совсем не обижались. Стоявший рядом Владимир тоже слышал брата и только похмыкивал. Тока не мог стоять на месте, бегал от одного к другому, пока на него не прикрикнули, чтобы не мельтешил перед глазами.

Три женщины появились на поляне тоже в лежачем положении и были сильно смущены этим. Им зааплодировали. И так через каждые пятнадцать минут по два, по три человека на поляну переместились все участники экспедиции, сначала женщины, потом мужчины. Я думал, что все они за нелегкий, героический труд заслуживают поощрений, и спросил Добрыню, будут ли их награждать. Тот пожал плечами и сказал, что люди просто выполняли свою работу и очень довольны этим — это ли не награда?

Потапову и Попову предложили на выбор много квартир, но они заявили, что хотят уединения и что-нибудь поскромнее, лучше в лесу. И что они будут жить вместе. Нашлось и такое жилье — старинный двухэтажный особняк на берегу Ингоды.

— Мы малость устали, — пожаловался Потапов. — Мы можем поспать? Ничего не надо, только спать, — и тут же в противоречие своих слов пригласил нас с Владимиром в гости для обязательного и немедленного разговора.

— Вы мне не верите? — обиделся Вовка. — Вы же от меня буквально все о Шурке знаете. Он вам с моим братом ничего нового не скажет. Вы же хотели спать. А ну, марш в постель!

— Я его до сих пор боюсь, — тихо признался мне Попов.

— Извини, Вова, — ответил Потапов, — мы тебе здесь подчиняться не будем. Покомандовал нами — хватит. Давайте еще раз все вместе обмозгуем.

Мы сидели в плетеных креслах и покачивались, как в гамаках. Потапов и Попов были единодушны в том, что материализация сновидений в принципе возможна и управляема. Хотя научных предпосылок к этому пока нет. Эксперимент по материализации сейчас ставить не надо, но в дальнейшем, может, придется к нему прибегнуть. Прежде чем разрешить загадку моего перемещения во времени, нужно сначала разобраться, кто и что я такое? Они уверены, что я, помимо своего сознания, контактирую с внеземной цивилизацией. Я отвечал на вопросы Потапова и Попова. Вопросы были в основном такими же, как мне задавали при обследовании в институтах. Но особенно их интересовала моя родословная, про которую я ничего не мог сказать. Отец с матерью погибли в археологической экспедиции, когда мне было пять лет. Я тогда жил у бабушки по материнской линии, а через год после ее смерти был отправлен в детдом. Детские воспоминания были смутными, но теплыми. Помню, как с отцом ходили в передвижной зверинец, как с улюлюканьем он подбрасывал меня в воздух, а мать испуганно кричала «уронишь!» Помню, как она не больно шлепала меня, шалунишку за невинные проказы. Эти тонкости не интересовали Потапова и Попова, но слушали они внимательно. Особо их интересовала цель экспедиции и обстоятельства гибели родителей. Я тоже в свое время пытался узнать об этом, но людей, участвовавших в экспедиции, не нашел, а архивные документы были на редкость сухи и протокольны. Несчастный случай — обвал.

— Придется узнавать самим, — сказал Попов.

— Но зачем? — спросил я.

— Я тоже не понимаю, — сказал Владимир.

— Мы скажем тогда, когда убедимся в своих предположениях.

— Берете пример с него? — насупился Вовка и показал на Владимира. — Так нельзя! Мы слушаем вас.

— Мы уже сказали и не упрашивайте. Нам, Саша, надо знать твоих предков.

— До какого колена?

— Да хоть до первобытного человека.

— Какой там первобытный, когда я даже своего дедушку не знаю.

— Да, трудно. Но попробовать можно. Володя, какие последние достижения в хроноскопии?

— О самых последних не знаю, — смущенно ответил Владимир, как ученик, не выучивший урок. Вовка же сделал вид. Что не расслышал вопроса.

— А Тока? — напомнил я. — Он ведь все знает.

Токи дома не было. Серафима сказала, что ее верный супруг объявил ей ультиматум: или он, или бронтозавр — и ушел неизвестно куда.

— И кого же ты выбрала? — поинтересовался Владимир.

— И того, и другого. Оба будут жить здесь. Посмотрите, какой славный динозаврик, — она направила видофон в сад. Там мы увидели косматое чудище, о котором вчера говорил Тока. Это чудище было полутораметровой высоты на двух толстых ногах, туловище переходило в массивный хвост, на голове гребень, нависающий над затылком.

— Почему он такой страшный и косматый? — спросил Вовка.

— Это первый опытный экземпляр, еще детеныш, зауролоф из семейства утконосых динозавров подотряда орнитопод — незначительная ошибка в эклопексии генного цистрона изменила его облик, обезобразила. А так-то он красавец.

Серафима вкратце рассказала, как он был получен, и с жаром добавила, что пора возродить на земле вымерший животный мир, что в недалеком будущем в лесах и озерах будут обитать безобидные травоядные динозавры, а в специальных заповедниках разведут и хищных динозавров.

— Какая от них польза? — пожал плечами Владимир.

— Украсят, разнообразят природу, приблизят к ней человека. Этого разве мало?

— Не мало, — согласился Вовка. — Мечта хорошая. А детеныш твой все равно мерзкий.

— Сухие вы люди, пространственники, — обиделась Серафима и выключила видофон.

— Эта женщина молодец, — сказал Попов и, зевая, прикрыл ладошкой рот. — Поспать бы, так бы упал и уснул.

— Да, да, спать, — согласился Потапов и достал потрепанную колоду карт. — В «дурачка» перед сном, а?

— Давайте в «кинга», — предложил я.

— Научи!

Владимир тоже сел за компанию, потому что играют вчетвером.

Мы в Горгазе, в аварийке в свободное от заявок время частенько вечером, когда нет начальства, играли в «кинга», а для остроты и стимула — на деньги. На копейки, конечно, много не выиграешь и не проиграешь, а интерес совсем уже другой. Нам запрещали играть, карты считались азартной игрой и даже идеологически вредной, а играющие чуть ли не морально разложившимися. Но мы все равно поигрывали, нас ловили, нас стыдили, грозили, но игра продолжалась. Время проходило быстрее и веселее и на нашей боеспособности это ничуть не отражалось, мы, наоборот, всегда были в форме. Но нельзя! Начальству игра щекотала нервы.

Мои ученики быстро разобрались что к чему, уяснили правила, поняли игру и втянулись в нее. Мы шумели, галдели, хохотали и спорили. А когда я для стимула предложил проигравших бить картами по ушам, то и вовсе весело стало. У меня рука не поднималась бить по ушам Потапова и Попова, они в моих глазах были необычными людьми — героями, учеными. Они же хлестали меня и Владимира с удовольствием, со смаком, с прикряхтыванием. Вовка ходил по столу, заглядывал всем в карты, советовал и выдавал секреты. Его несколько раз предупреждали, а потом Потапов рассердился и накрыл Вовку тяжелой хрустальной вазой, а чтобы тот не задохнулся, подложил под нее карандаш. Вовка что-то кричал о справедливости, о правах человека и о свободе, бесновался, но поняв, что его не освободят, смирился с заточением, следил за игрой молча и болел за меня, потому что видел только мои карты.

— Довольно! — неожиданно сказал Попов. — Я уже сплю, хр-р.

— Я тоже, — как эхо откликнулся Потапов. — Хр-р.

Я освободил Вовку и мы распрощались.

На следующий день Потапов и Попов были в нашем институте, изучали результаты экспериментов по раскалыванию кА-спирали, знакомились с работами американцев по замедлению и ускорению времени. Вечером друзья выступили по всемирному головидению и скромно рассказывали о своем шестилетнем пребывании на астероиде Жуся. Были и у меня в гостях, обращались со мной на равных, похвалили, что я занимаюсь боксом и сказали, чтобы я по-свойски называл их Потой и Попой. Но язык не поворачивался так называть. К Потапову я успел даже привязаться. Высокий, статный, он мягко улыбался, смотрел на меня влюбленными глазами, деликатно расспрашивал о житейских мелочах и с юмором рассказывал о себе и о друге, о разных казусах в их жизни. Попов застенчиво улыбался и говорил, что так оно все и было.

Ночью друзья вылетели в Краснокаменск, где находилась установка по преобразованию «застывших» электромагнитных волн прошлого — хроноскоп. Значит, они всерьез хотят докопаться до моих предков, используя изображение прошлого.

Вовка жил у меня. Если он в первые дни был весел, разговорчив и даже болтлив, то в последнее время стал задумчив, ел мало, был апатичным и вялым. Я забеспокоился:

— Не заболел ли ты, Вовка? Не стесняйся, говори.

— Тебя ли мне стесняться. Я здоровее всех вас вместе взятых. Но тут, Шурик, — он показал на сердце, — болит.

— Не влюбился ли? — в шутку спросил я, с опозданием поняв, что шутка здесь совершенно неуместна.

— В кого влюбляться? Нарочно подкусываешь меня, такого маленького и беззащитного, бессовестный феномен. Но ты почти угадал. Я как Наташу увидел, то сразу понял, что братан мой любит ее. А у меня на это никаких шансов. Дело даже не в этом. Миссию я свою выполнил, и вот теперь одинок. Ты понимаешь меня? Мне тепло, я сыт, одет, у меня любимая работа, все меня любят, уважают, но я все равно одинок! Мне бы для компании любого маленького человечка, хот бы вредного и сварливого, хоть бы кривого и косолапого, лишь бы он только был. Что там в институте по создании новой расы на Земле? Думают они создавать нас? Вызови-ка Току.

Я подошел к видофону и вызвал Току. Тот сконфуженно сжался и виновато проговорил, что мнения о целесообразности создания расы маленьких человечках расходятся, хотя организационные работы и ведутся.

— Так я и знал! — возмутился Вовка. — Сам к ним слетаю, разберусь на месте. Без толкача не могут! А сейчас, Шурик, позови моего непутевого старшего брата. Вообще-то мы с ним сегодня поссорились, но виноват-то больше я. Скажи ему, что я прошу прощения и беру свои некрасивые слова обратно. Пусть приходит сюда для важного разговора. Только один, без Наташи.

Владимир пришел быстро.

— Идея? — сразу спросил он.

— Тебе бы все идеи, — нарочно насупился Вовка. — А ты подумал, когда создавал меня, что производишь на свет живую душу? Она может страдать, ненавидеть, любить. Сам-то, небось, с Наташей гуляешь, развлекаешься. А я тебе кто? Мне, может, Наташа тоже нравится. Не забывай, что у нас с тобой вкусы одинаковые.

— Вовка, я все понял. Тебе без общения с людьми твоего калибра жить невмоготу. Ошибочку свою мы исправим. Давай, не будем входить в тонкости, без нюансов, будем действовать смело и решительно — я поговорю с Наташей, и мы получим ее маленькую копию. И ты будешь счастлив!

Вовка напружинился, крохотные глазенки его засверкали:

— Ты настоящий человек и брат, Вова! А она согласится?

— Я знаю ее — согласится.

— Но говорят, что женщине на ум всякое может прийти. И как еще на это посмотрят люди, ведь дятлов у нас полно.

— По-моему, — сказал я, — не найдется человека, который был бы против получения копии Наташи. Это же естественно — человеку необходимо общение с себе подобным. Не обрекать же Вовку на вечное одиночество.

— Правильно, Санек, говоришь, — улыбнулся Владимир. — Короче, Вовик, я начинаю действовать.

— Действуй, Вовочка! Ну, что еще потерял? Беги!

Владимир убежал. Взволнованный Вовка не мог найти себе места. Потом стал усиленно крутить «солнце» на перекладине и бешено носиться по комнате, сказав мне в минуту передышки, что так он успокаивается.

Вернулся Владимир не один — с Наташей. Вовка сразу застеснялся, начал разглядывать свои ногти, что-то подчищать в них, потом нагнулся и занялся пряжками на туфлях. Наташа тоже была смущена, но смело смотрела на Вовку и ждала, когда тот освободится.

— Я согласна, Вова, «раздвоить себя» и разделить все неудобства жизни с тобой.

— Я тоже согласен, — ответил Вовка, будто делал одолжение. — А неудобств здесь нет, у меня комфорт. Тебе понравится.

— Но одно условие — об этом должны знать все. Я не хочу делать так, как вы практиковали с братом. Подождем до утра.

— Не надо ждать, — замотал головой Вовка. — Не надо! Вдруг ты передумаешь. А вдруг я сам передумаю. Володя, браток, организуй это мероприятие прямо сейчас.

Владимир немедля вызвал по видофону Тараса и Добрыню и ошарашил их нашим предложением, от чего получил большое удовольствие.

— Хорошо, — после некоторого раздумья ответил Тарас. — Этого нам рано или поздно не избежать.

— Правильное решение, — согласился Добрыня.

— В таком случае это надо провернуть незамедлительно.

— Ждем вас в институте.

Одновременно с нами в институт пришли уже осведомленные обо всем супруги Марковы, Юлия и Захар. Они все признали, что несмотря ни на какие условности и этические стороны, Вовке необходим свой маленький человек. Правда, Захар озабоченно сказал Владимиру:

— Они поженятся, это факт. М-м… так ведь дети пойдут.

— О лучшем и мечтать не надо.

Оказывается, Тарас с Добрыней уже успели связаться с Улан-Удэ, где действовала установка для получения копий, и договорились на сегодня воспользоваться ею. Я уже перестал удивляться оперативности и скорости исполнения решений. Сказано — сделано.

В Улан-Удэ нас ждали. Все было готово для включения установки. В блок-отсек вакуумной камеры положили стачетырехграммовую гирьку — точная пропорция между весом Вовки и будущей маленькой Наташи. Но Вовка попросил, чтобы копия Наташи была получена, как и он, из песка. Просьбу исполнили, заменили гирьку на песок. Но Вовка опять попросил, чтобы песок был «родной», из Ингоды. Пришлось из Улан-Удэ слетать в Атамановку за горстью песка.

Наташа решительно вошла в камеру-облучатель. Элегантная женщина-буряточка в алом одеянии встала у главного пульта. Над стереодисплеем замигали в воздухе параболы и цифры, и при появлении нуля открылась овальная дверь камеры-облучателя. Оттуда вышла Наташа. А на дне блок-отсека стояла маленькая ее копия. Владимир нырнул в люк и поднял мини-женщину.

— Такая ты еще лучше!

— Лучше, да не про тебя, — тоненьким голоском сказала Наташенька.

Обескураженный Владимир высунулся из люка и поставил нового жителя планеты на столик.

— Наконец-то вижу нормального человека! — дрогнувшим голосом воскликнул Вовка. — Ну, здравствуй! Мы уже знакомы, но еще раз будем знакомы.

Наташенька застенчиво смотрела на Вовку, робким взглядом окидывала наши огромные лица и ни то испуганно, ни то радостно улыбалась. А большая Наташа, как зачарованная, умильно уставилась на свою копию и от волнения не знала, что говорить. Наташенька оказалась смелее:

— Мы с тобой будем хорошими подружками, сестричками будем.

— Обязательно будем.

Вовка и Наташенька стояли напротив друг друга и не решались начать разговор. Наверно, стеснялись нас.

— Ну, граждане хорошие, — первым догадался Добрыня, — не будем вас смущать.

— Давно бы пора понять, — проворчал Вовка.

Мы оставили их одних.

— Интересно, а что же дальше будет? — спросил Захар.

— Жизнь! — философски ответил Владимир и после небольшого раздумья засомневался. — Только бы не завредничали оба.

— Я себя знаю, — сказала Наташа. — Я спокойная. Повода для ссоры не дам.

— Никто сам себя не знает, пока не попадет в необычную обстановку. Я думал, что я — человек довольно сносный и покладистый, но посмотрите на меня в лице Вовки паразитика, как он вредничает.

— Это от одиночества, он был в мире один.

Через полчаса мы вернулись обратно. Вовка с Наташенькой прогуливались по столику, оживленно разговаривали и смеялись.

— Идиллия! — сжала мне локоть Юлия.

Я тут же обхватил ее рукой за талию. Об этом я не мог и мечтать, когда первый раз увидел царевну-лебедь.

— Мы готовы к транспортировке — весело сказал Вовка.

Я взял Вовку, Наташа — Наташеньку и все мы поехали в стратопорт.

— Где думаете жить? — спросил маленький Владимир.

— Я остаюсь у Шурки, — сказал Вовка. — К тебе, браток, хоть ты и сделал доброе дело, не пойду.

— А я у сестренки, — сказала Наташенька. — Примешь?

— Сама хотела тебе предложить.

Так решился квартирный вопрос. Вовка продолжал работать в лаборатории, став весьма и весьма послушным маленьким человечком и, что удивительно, был ласков и обходителен даже с Владимиром. Наташенька работала с Наташей в каком-то заведении типа кафе, где изощрялись в изобретении и приготовлении вкусных блюд, а также сервировке стола. Владимир вечерами и в свободное время убегал к Наташе. Вовка спешил к своей Наташеньке. Для них сделали миниатюрную машину, и они уезжали в лес, за Ингоду и еще куда-то. Хотели построить специальные микродороги разных маршрутов, но Вовка с Наташенькой в один голос заявили, что дорог им не надо, они с удовольствием ездят по бездорожью — так интереснее. На стадионы и спортивные зрелища мы их носили по очереди, то я с Юлией, то Владимир с Наташей.

Наташенька была любительницей цирка и, благодаря ей, я в качестве сопровождающего, наконец, попал на цирковое представление. Чудо! Казалось неестественным, что человек способен вытворять такое. Дух захватывало от исполнения номеров жонглерами и эквилибристами. Дрессировщики тоже превзошли себя, их животные были словно разумными. Иллюзионисты, те просто волшебники, раздваивались, раздувались и лопались, как мыльные пузыри, и взрывались, как бомбы, с огнем и грохотом. Помню, я раньше поражался аттракциону Кио «Водная феерия». А тут прямо на арене из кувшина столько воды вылили, что образовалось целое болото, притом с живыми квакающими лягушками, которых вылавливали невесть откуда взявшиеся аисты. Трясина в том болоте была, засосала лошадь. Потом эта лошадь с громким ржанием откуда-то сверху свалилась.

С того дня я тоже полюбил цирк и всегда навязывался в сопровождающие Наташеньки и Вовки. Впрочем, Вовка, как и Владимир, считали посещение цирка пустым времяпровождением. Говорили, что все это обман, но оба беспрекословно слушались своих подруг и шли на представление.

Вовка и Наташенька часто устраивали между собой соревнования, устанавливая в своих весовых категориях мировые рекорды, которых некому было побить. Они были очень дружны, и в один прекрасный день сказали мне, что решили пожениться.

— Одобряю! — обрадовался я. — Когда свадьба?

— Обычай старинный и хороший, — сказала Наташенька. — Но свадьбы не будет.

— А регистрация бракосочетания или что там у вас?

— Мы люди без документов, — ответил Вовка. — Обойдемся. Мы скромные.

— Тайком хотите, — захихикал я. — Не выйдет!

— Еще как выйдет!

— Еще как не выйдет! — и я тут же взялся за видофон и вызвал Владимира. Машина сразу закрутилась. Забурлил весь институт. Как так? Это еще что за новости тайком? Такое знаменательное событие надо непременно отметить. И никуда Вовка с Наташенькой не делись. Событие отметили на Северном полюсе! На свежем воздухе, на морозце, в ясный полярный день. А по морозу я, честно говоря, соскучился. Мы сидели в легких шубах. Аппетит был волчьим. Пили вино, вкусное, тягучее, шипучее. Залихватски плясали на льдинах и пели веселые песни. Танцевали, катались на санках, падали, барахтались, смеялись. По моей инициативе время от времени кричали молодым «горько».

— Теперь твой черед, — сказал я Владимиру. — Живой пример.

— Они маленькие, Шурка, им легче, у них проще. У нас с Наташей все сложнее и ответственнее. Мы большие.

— Ждешь, когда Наташа сама тебе скажет?

— Она никогда этого не скажет.

— А ты?

— А я тем более.

— Размазня ты, понял?

— Понял и согласен. Но ты еще большая размазня — что лет уже с Юлькой знаком, а не хватает элементарной мужской смелости жениться на ней. Ты мне пример покажи, размазня высшей пробы, понял?

По возвращении с Северного полюса новобрачные по традиции должны были совершить свадебное кругосветное путешествие. Маршрутов свыше трехсот — выбирай любой. Вовка сначала отнекивался от путешествия, ссылаясь на неотложную работу, но Наташенька настояла на своем. Сопровождающим они избрали меня. Но поскольку я сам нуждался в сопровождении, то Юлия вызвалась поехать с нами.

Наконец-то я дождался кругосветного путешествия! И совершил его. Впечатлений было столько, что об этом надо рассказывать долго и отдельно, поэтому я скажу кратко, на одном дыхании. Начали мы с Китая, население которого составляло четыре миллиарда человек, и все трудолюбивые, здоровые и жизнерадостные. Были в многоэтажном городе-гиганте Пекине, в утопающем в цветах Шанхае, прогуливались по Великой китайской стене. Потом подземным туннелем прибыли в Гималаи, совершили воздушную прогулку над величайшей горной системой планеты. На Эверест нас доставил плазмолет, а последние сто метров до вершины мира мы поднимались сами, с проводниками, конечно, и в специальном снаряжении. В Дели и Калькутте посетили старинные храмы и великолепные мавзолеи. Из Индии — сразу в Японию, и проехали все ее острова с севера на юг. Оттуда прямым ходом двинули на Филиппины, потом — на острова Индонезии, побывали на вулкане Кракатау и на планкоходе отплыли в Австралию. Ночью и при плохой погоде наш океанский лайнер шел обычной скоростью двести километров в час, а в погожие дни — малым ходом, и это уже была просто морская прогулочка. Мы отдыхали, развлекались — массовики и затейники не давали скучать. Австралию пересекли частью на машинах, частью на мышонках, а иногда для разнообразия шли пешком с заходом в нарядные поселки культурных, упитанных аборигенов. Затем — в Антарктиду, где долго не задержались: спустились в шахту сквозь двухкилометровую толщу материкового льда и немного подрейфовали на гигантском айсберге в разборном туристическом мотеле. Дальше, через Тихий океан, направились в Южную Америку разным транспортом: на плазмолете, на планкоходе, на подводной лодке с громадными окнами, как у «Наутилуса», и даже сами гребли на шлюпке, воображаю, будто мы потерпели кораблекрушение. Погружались в Марианскую впадину и зачерпнули со дна немножко грунта на память. В Рио-де-Жанейро отдыхали на пляжах Копакобаны, поднимались на Сахарную голову. Были в Буэнос-Айресе, Боготе и на Панамском перешейке. В Северной Америке лазили в Кордильерах, ночевали в прериях под открытым небом, спускались в Аризонский метеоритный кратер, были в Хьюстоне, Детройте, сводили нас и в Пентагон, так что я уже два раза был там. Не миновали и Ниагарский водопад. Потом через Атлантику, с остановкой на острове Святой Елены, в Африку. Запечатлели себя не стереооткрытках на мысе Доброй Надежды, и на машинах, вперемешку с мышонками, двинулись вглубь материка по дорогам, по саванам, по тропам лесов. Заглянули в гости к пигмеям, очень забавным, работящим и весьма модным людям, построившим оригинальные, со всеми удобствами квартиры прямо на деревьях. В бывшей пустыне Сахара шумит буйный лес, и текут искусственные реки. В центре пустыни — дивный город с миллионным населением — чудо света! Не забыли и знаменитые египетские пирамиды. На самую высокую — пирамиду Хеопса — нас подняли на плазмолете и разрешили пройтись по ее тайным внутренним ходам. Затем через Средиземное море — в старушку Европу. Бродили по Колизею, плавали на старинных гондолах в Венеции. Во Франции лазили в сказочных пещерах Бурже, посетили Лувр и, по моей просьбе, поднялись на Эйфелеву башню. Были и в Акрополе, и в мрачноватом Тауэре…. В Норвегии любовались фьордами. На Новой Земле наблюдали птичий базар, плыли на плотах по бурному Витиму, закончили путешествие в церкви Декабристов в Чите. Замечательное было путешествие! Даже в мечтах такое не совершишь. Единственным маленьким неудобством было то, что постоянно требовалось наблюдение за Вовкой, который сам хотел куда-то вскарабкаться, спуститься, обследовать, что-то пощупать и понюхать. Приходилось силой удерживать его.

Глава 17

Я думал, что поженившись, Вовка с Наташенькой уйдут на другую квартиру, но они решили остаться у меня, как говорится, жилплощадь позволяла. Я молодоженов не стеснял, наоборот, вроде как ухаживал за ними. Вовка сказал, что они просто обязаны жить здесь, потому что, как феномен, я должен быть под постоянным контролем и наблюдением, что за мной нужен глаз да глаз. Так что придется мне их терпеть.

Потапов с Поповым жили в Краснокаменске, проводя все время в институте хроноскопии. Иногда приезжали в Атамановку и обязательно были у меня в гостях. Доставали все ту же потрепанную колоду карт и пригласив четвертого партнера — Владимира или Току — играли в «кинга», говоря, что это мировая игра. Зная, что я занимаюсь боксом, Попов сбегал за перчатками и заставил меня провести с ним бой. В первом же раунде я был нокаутирован. Голова трещала, чуть скулу мне не своротил. Попов сказал, что я мало двигаюсь, и чтобы в следующий раз я обязательно послал в нокаут его, только он поддаваться не будет. Отдохнув и набоксовавшись, друзья снова уезжали в Краснокаменск. Самое интересное то, что они ни разу не обмолвились о своей работе, какие только намеки им не давал Владимир. Однажды они заявились ко мне прямо в лабораторию.

— Сашка, если ты не очень занят, то поехали с нами. Родителей твоих нашли. Подтвердишь, действительно ли это они.

— То есть, как нашли? Где?

— У себя дома, — ответил Попов.

— Это лишь «размороженный» свет прошлого в хроноскопе, — понял мое недоумение Потапов.

— Едем, — не колеблясь, ответил я. И так заторопился, что не поставил в известность о поездке Владимира. Он потом на меня сильно обиделся. Навстречу нам ехали в своей микромашине Вовка с Наташенькой.

— Вы куда? — весь любопытство, всполошился Вовка и, узнав куда, пробкой вылетел из машины. — Я с вами.

— Тебе совсем не обязательно, — возразила Наташенька.

— Мне очень даже обязательно!

— Ты останешься со мной, — повысила голос Наташенька. — У нас программа. Я тебе жена или нет?

— Подчиняюсь грубому нажиму, — развел руками Вовка. — Остаюсь выполнять программу. А потом можно будет съездить?

— Потом можно. Я добрая жена.

— А я примерный и послушный муж. Ах, как жалко!

Четырехместный планколет ждал нас на крыше дома, и через несколько минут мы уже были возле института хроноскопии. Перед входом в хронокамеру надели специальные костюмы, нейтрализующие действие силовых полей. Тоненькая изящная женщина с длинной косой, в которую был вплетен белый пышный бант, сопровождала нас. Мы зашли в пустую камеру с матовыми серыми стенами. Но вот стены замерцали, потом поблекли, и вдруг мы оказались в комнате с одним большим, распахнутым окном. Слегка колыхались тюлевые шторы, но дуновения ветерка не ощущалось. На диван-кровати сидели … да, да, мои отец и мать! Хоть я и смутно помнил их облик, но узнал сразу. Они о чем-то серьезно и совершенно беззвучно разговаривали.

— Мы не ошиблись? — спросил Потапов.

— Да, это они.

Женщина с бантом подошла к ним и, встав напротив, внимательно как-то изучающе смотрела на их шевелящиеся губы. Попов подбежал к столу и с любопытством вперился в раскрытую тетрадь с записями.

— Стихи, — разочарованно протянул он.

Со странным чувством жалости и радости я смотрел на своих молодых отца и мать. К горлу подкатил комок.

— О чем разговор? — спросил Потапов женщину.

— Ничего существенного. Решают, где провести выходной день.

Я понял, что эта женщина умеет угадывать слова по артикуляции губ.

Неожиданно мама резко вскочила и, проникнув сквозь Потапова, убежала в другую комнату. Папа потянулся и зевнул. Скоро появилась мама с младенцем на руках. Я инстинктивно уступил ей дорогу. А младенец, несомненно, был не кто иной, как я сам. Папа взял «меня» на руки, стал корчить рожицы, что-то говорить и улюлюкать. Мама расстегивала кофточку, мы поняли, что будет кормить ребенка. Потапов с Поповым рассматривали корешки книг на трехъярусной полке, досадуя, что эти книги невозможно вытащить и раскрыть. Отец открыл дверцу громоздкого шкафа и начал копаться в папках и бумагах. Друзья моментально оказались радом, а Попов даже застрял внутри отца и сказал, что отдал бы пять лет жизни, чтобы прочесть содержимое бумаг. Неожиданно отец с матерью и вообще вся мебель задергались, стали искривляться и размазываться, появились какие-то собачьи головы, велосипеды, бревна, все перемешалось, переплелось — ничего не разобрать.

— На редкость капризная аппаратура! — проворчал Попов.

Два парня, сидевших в соседней комнате у пульта, виновато и смущенно улыбались.

— Плохо работаем, — сказал один из них. — Восемь лет мучаемся, не можем отладить. Приборы такие.

Позже Владимир рассказал мне, какого труда, терпения и настойчивости требовалось Потапову и Попову ловить и выискивать нужные изображения. Они сутками напролет просиживали у часто барахлившего хроноскопа. Помех было множество: вспышки на Солнце, повышение интенсивности потока космических лучей, атмосферные явления. Приходилось выбирать, фильтровать, сопоставлять, копаться в миллионах «кадров», устанавливая их хронологическую дату и последовательность. Удовольствие это было дорогое, целый энергетический комплекс работал на установку, и только в виде исключения друзьям было дозволено пользоваться хроноскопом. Но когда-нибудь и им скажут, что люди вы, конечно, заслуженные и пострадавшие, но пора бы и меру знать, результаты нужны.

Через несколько дней друзья пригласили меня посмотреть еще одно пойманное, очень важное изображение. С нами отправились и Владимир с Вовкой. Да, на этот раз картина заставила меня поволноваться. Мы очутились в моей холостяцкой комнатушке в Чите двадцатого века. Больной, худущий и выцветший, я лежал в кровати и пустым взором смотрел в потолок. За окном падал снег. Стрелки часов на стене показывали три минуты первого. К окну подошел мой приятель по аварийке Коля Мигунчик и открыл большую раму.

— Сейчас ты должен перенестись в наш век, — сказал Потапов.

Я напрягся и приготовился не знаю к чему. А ничего и не произошло, просто я, то есть мое изображение, мгновенно исчезло из постели. Только вмятина от головы на подушке осталась, до одеяло осело. Это был документальный факт моего перемещения во времени. В комнату вошла знакомая мне медсестра с чемоданчиком и изумленно показала Коле на пустую постель — где больной? Коля вытянул физиономию и округлил глаза. Было забавно смотреть, как они ищут меня, как они были испуганы. Позвали соседку. Соседка вывернула нижнюю губу и сама проверила места, где можно было бы спрятаться. Коля оделся и, оставив женщин одних, убежал делать сообщение — у меня не было телефона. Колю мы не дождались, хроноскоп опять забарахлил.

— Зачем, все-таки, понадобились вам предки нашего Шурика? — не унимался Вовка.

— Насчет предков, передавших Саше свойства феномена по наследству, мы, скорее всего, ошибаемся, — признался Потапов. — Зато точно знаем, что Саша не был мертвым, как и не было его похорон. Полагаем, что его срочно перебросили в наш век, чтобы вылечить его. Саше предстоит исполнение какой-то очень важной миссии. Скоро мы станем свидетелями и участниками этого.

Больше от Потапова и Попова не вытянули ни слова. Они молча проводили нас до планколета и помахали на прощанье рукой. Вовка в ответ погрозил кулачком.

Я не заметил, как закончилось сооружение установки по замедлению и ускорению времени. Таким образом, в институте появилась новая лаборатория. После долгих раздумий, Вовка, как самостоятельный и решительный человек, решил лететь в Америку, чтобы подучиться по части времени, поднабраться новых знаний. Но нежданно-негаданно… впрочем, все по порядку.

В тот вечер мы с Юлией, свесив ноги, качались вместе в одном гамаке в лоджии и весело болтали. Мне было легко и свободно, на душе безмятежность и успокоенность. Самое время сказать ей сейчас: «Будь моей женой!». Мне показалось, что она ждет этого. Я уже было раскрыл рот, ничуть не сомневаясь в согласии девушки, как на парапет вбежала чем-то встревоженная Наташенька.

— Пропал Вова!

Мы с Юлией выпрыгнули из гамака. Не верили.

— Не хотела вас беспокоить, — говорила Наташенька, — но больше не могла. Без моего ведома Вова никуда не ходит и в институте не задерживается. С ним что-то случилось!

Я позвонил в лабораторию. Вовки там не было. Вызвал Владимира, и тот быстро прибежал к нам. Пошли все в институт, звали Вовку, обшарили все закутки, осмотрели окрестность, обследовали дорогу, по которой Вовка возвращался домой и все было бесполезно. Машина его стояла на месте.

— От этого баламута всего можно ожидать, — сказал Владимир.

— Он не баламут! — гневно возразила Наташенька. — Я его хорошо знаю. Он попал в беду, он ждет нашей помощи.

Вызвали Тараса, Добрыню, Захара с Архипом. Вовку последний раз видели три часа назад в лаборатории, и ничего необычного в его поведении не было. Тарас по второму каналу дал экстренное сообщение об исчезновении Вовки. В институте собралось много сотрудников и незнакомых мне людей.

— Не в ускоренном ли времени он живет? — предположил Захар.

— Хроноход сегодня после обеда не включался, — ответил Добрыня. — И учти, что Вовка — это не Тока, он бы сразу догадался и давно бы нашел способ сообщить нам об этом.

На всякий случай проверили, не включался ли хроноход. Стали вспоминать, кто видел Вовку в последний раз по времени. Выяснилось, что последним его видел новый молодой сотрудник Гоша. Вовка стоял на высоком постаменте возле кристогеля и постукивал пальцем по пульсирующей нити прибора. Гоша находился неподалеку и украдкой, с любопытством поглядывал на Вовку. Гоша не мог свыкнуться с мыслью существования живой копии Владимира, не мог привыкнуть, что это тот же маленький Владимир, но хоть и маленький, но такой умный, деловой и энергичный.

— Хочу обратить внимание, — сказал в заключение Гоша, — меня удивило то, как он смог так быстро спуститься по лестнице. Я лишь на секунду-две оторвал от него взгляд, а его уже не было на месте. Я еще помню, как привстал от удивления. Спрыгнуть он не мог — разбился бы.

— Не больше двух секунд, говоришь? — переспросил Владимир.

— Не больше. У меня есть чувство времени.

Все с надеждой смотрели почему-то на Владимира, а он, сосредоточенно поджав губы, что-то соображал, потом как-то насильно выдавил из себя:

— Вовка покинул наш мир.

Такое категорическое заявление ошеломило нас. Если уж это сказал Владимир, значит, у него есть основания.

— Так где же он? — непроизвольно вырвалось у меня.

— Кто его знает. Но искать его на Земле бесполезно.

— А в космосе? — робко, с надеждой спросила Наташенька.

— То же самое. Я повторяю — его вообще нет в НАШЕМ мире.

— Может, его нет просто в нашем времени, — сказал Добрыня. — Может, он, как и наш Саша, перенесся в будущее.

— Это маловероятно, причины нет, но не исключено.

— Послушай, Володя, — нахмурился Тарас, — если есть предположение, то выкладывай.

— В том-то и дело, что ничего нет. Вот интуитивно чувствую, что Вовка где-то ТАМ, а где это ТАМ — ума не приложу.

Захар и Архип о чем-то тихо переговаривались и, похоже, пришли к согласию.

— Не обижайся, Володя, — сказал Захар. — Но если ты есть продукт материализации сновидения нашего Саши, то твоя копия, Вовка, является вдвойне таким продуктом, поэтому можно допустить, что это искусственное образование в определенных условиях со временем распадается. Что и произошло с Вовкой.

— Вот уже и фруктом-продуктом стал, — невесело усмехнулся Владимир. — От любого распада остаются следы. А энергия распада? Это же, если мгновенно, то взрыв, грохот, огонь. А Вовка исчез сразу и совершенно бесшумно.

— Даже тихого «п-ша» не было, — сказал Гоша.

— И все-таки, Володя, — засомневалась Юлия, — у тебя есть какое-то предположение. Если не сам все это тайком сотворил.

— Да ты что, Юля! — обиженно возмутился Владимир. — Заявляю официально при всех: я чист! И честно, Юля, нет у меня предположения, могу сказать, что Вовка в нуль-пространстве или в другом измерении, в НЕ НАШЕМ вакууме в другой Вселенной, а то и по ту сторону всех измерений.

— Но он хоть жив? — спросила Наташенька.

— Обязательно! Он всех нас переживет.

— Мы говорим сами не зная о чем, — сказал Тарас. — Мы ценим твое мнение, Володя, но оно может быть ошибочным, оно основывается на словах Гоши. Это еще не факты. Попробуем получить факт, — Тарас связался с каким-то фонкл-оком и пригласил эксперта. — А пока давайте посмотрим, что у нас было включено в промежутке времени от шестнадцати ноль пяти до шестнадцати десяти, вспомним, кто чем в это время занимался. Поищем эти «определенные условия» для распада.

— И надо сделать запросы в обсерватории, не было ли в этот момент необычных явлений в космосе или явлений обычных, но сильных.

Выяснилось, что в момент исчезновения Вовки был включен третий блок «Иванушки», работали кое-какие вспомогательные системы, поле тяготения в результате дробных флуктаций Поты-Попы было в пределах нормы, отклонений в режиме работ не было. Ничего необычного в лаборатории не произошло, был обыкновенный будний день. Из центральной обсерватории на Луне сообщили, что никаких явлений в космосе не наблюдалось, ничто не могло повлиять на исчезновение Вовки.

Пришел эксперт — высокая красивая женщина в белом платье с большой брошью в виде стилизованного глаза, в глубине которого резвились дельфины. Женщина настроила небольшой овальный приборчик и деловито стала водить им в районе кристогеля, одновременно рассказывая о передвижении массы в сто тридцать граммов.

— Внимание, — вдруг остановилась она перед постаментом, на котором в последний раз стоял Вовка, — и подняв приборчик, нарисовали под ним кружок. — Здесь находилась все та же масса, она в плоскости больше не двигалась, она могла только взлететь или испариться.

— Ты прав, Володя, — сказал Тарас. — Вовка действительно нет в нашем пространстве.

Все были шокированы. Удручающе действовало то, что никто не знал, где и как искать Вовку и с чего начинать. А мне казалось, что он сейчас откуда-нибудь вылезет и расхохочется. Нет, так зло он подшутить не мог. Это слишком серьезно.

Из Краснокаменска срочно прилетели Потапов и Попов, прибыли ученые из других городов. В лаборатории попискивали какие-то приборы. Было высказано много предположений, но у каждого предположения находились уязвимые места. Большинство сходилось на том, что на Вовку, как на систему, повлияло его пребывание в пространстве с обратным ходом времени, когда он абсолютно помолодел на три и одну десятую секунды. Тогда было непонятно, почему мыши и птицы, которые тоже побывали в антипространстве, не исчезли.

Наташенька осунулась, поблекла, старалась больше быть наедине, молча переживала горе. Владимир намекнул ей, что при желании можно получить нового Вовку. Наташенька покачала головой:

— Нет, Володя, мне того Вову никакой другой Вова не заменит, он мой родной и единственный. Да и другой Вова, с твоей памятью, знающий об исчезновении своего предшественника, будет чувствовать себя лишним человеком.

— Я пойду на жертву, чтобы мне стерли из памяти все воспоминания о Вовке, и, таким образом, моя новая копия будет «чистенькой».

— Нет, нет, мне нужен только тот Вова.

Траура не было, Владимир уверял, что братишка его не погиб, но все равно настроение было пакостным. Я пробовал своим умишком разобраться, где же находится Вовка? При соединении вещества с антивеществом происходит аннигиляция, они превращаются в излучение, взрыв. А если пространство и антипространство взаимно проникнут друг в друга, то по логике должна произойти своеобразная аннигиляция. Но ведь это не вещество. Во что же они превратятся? В нуль-пространство? Что оно из себя представляет? Я спросил Владимира, правильно ли я мыслю?

— Так-то оно так, — ответил Владимир. — Только оно совсем не так. Для нас это особо особое состояние материи, — он стал развивать свою мысль, говорил о субстанциях, категориях и квази-формациях сначала с воодушевлением, потом неуверенно и, наконец, бессмысленно уставился на меня. — Все, Шурик, я попал в тупик.

Ну, если уж Владимир запутался в своей стихии, то мне и вовсе туда нос совать не следует. Но я не мог не совать, мне все было интересно, хотя я и знал, что пытаюсь представить непредставляемое. И, конечно, с нетерпением ждал от Токи любых сообщений из антипространства. Многочисленные институты изощрялись в способах получения оттуда информации. Но приборы ничего не показывали, вернее показания их стирались обратным ходом времени. Не было еще создано принципиально нового прибора, который бы работал в режиме минус-времени. Информацию можно было собрать на границе пространств, но границы эти весьма условны и неопределенны.

Из Барнаула пришло тревожное сообщение: на глазах сотрудников лаборатории исчез маленький приборчик, доставленный с астероида Жуся на Землю. Затем стали пропадать мелкие вещи у строителей, вернувшихся оттуда же. И чем дальше, тем большей массы исчезали предметы. Изучались закономерности их исчезновения. И открылось нечто невероятное: все тела, которые перемещались в пространстве каким-то образом приобретали способность исчезать, не сразу, не вдруг, а через строго определенные промежутки времени в срок, определяемый массой тела и дальностью его перемещения. Нашли эту зависимость. Вовка исчез намного раньше потому, что перемещался дважды и был небольшой массы. Скоро стали исчезать предметы по килограмму, по два весом.

— Ты представляешь, чем это пахнет? — с кислой физиономией спросил меня Владимир.

— Примерно. Ничего хорошего в этом нет.

— Еще как нет! Масса исчезающих тел со временем увеличивается, значит, настанет момент, когда все участники экспедиции на Жусю один за одним начнут исчезать. Не избегнуть этой участи и Потапову с Поповым. Все они, можно сказать, обречены. И самое страшное заключается в том, что мы не можем этому воспрепятствовать.

— Не верю я в это!

— Я бы тоже не хотел верить, Санек. Как видишь, невозможно в нашем деле все учесть и предусмотреть. Мы допустили непростительную ошибку, и теперь пришла пора расплачиваться за нее. И такой дорогой ценой! Мы хотели малым добиться большого, и добились — любые расстояния покрываются практически мгновенно. Энергии при этом тоже много уходит, но по сравнению с той энергией, которая бы потребовалась для обычного способа передвижения, она ничтожна. А главное — экономия времени, в этом вся соль. Это хорошо, но это и плохо. Бедные мы! Какие же мы беспомощные и несчастные!

— Володя, я не узнаю тебя. Расплакался, в панику впал.

— Бывают, Санечек, такие минуты, когда человек чувствует свое бессилие и ничтожество, ему поскорбить и поплакать хочется. Такая минута настала и для меня.

— Володя, как я понимаю, должна исчезнуть только та масса, которая непосредственно была перемещена. Подумай хорошенько, ведь в организме человека постоянно идет процесс обновления клеток, старые клетки погибают, на их место нарождаются новые, то есть такие, которые никогда никуда не перемещались, значит, они-то не должны исчезнуть. А старых клеток давно уже нет.

— Однобокое суждение, хотя и не лишено смысла. Система в общем остается неизменной.

— Как неизменной? Все меняется. Кровь новая будет. Даже знания в голове прибавятся — и то уже система изменилась.

— Не спорю. Но пространству «нет дела» до этих изменений, его «интересует» только масса, и эта массу уже окутана неизвестным нам силовым полем или черт знает чем. Исчезновение Вовки — тому пример.

— Хорошо, хоть и не очень убедительно. А если, допустим, человек с момента перемещения похудел на несколько килограммов…

— У нас не худеют, — оскорбился Владимир и нарочно принял обиженный вид.

— Ну, тогда поправился на десять килограммов…

— Так поправляться вредно.

— Володя, ну что ты в самом деле.

— А помнишь, как ты меня подкусывал с головой с Титовскую сопку? Ладно, молчу. Продолжай.

— Так вот, эти десять килограммов будут лишними, они никак не должны исчезнуть. Или что, будут вырваны из тела? А пища, которую человек съел только сегодня, которая тоже ничем не обработана и не окутана полем, куда она денется? На земле останется?

— Ох и въедливый ты, но рассуждаешь логично. Молодец, Шурка! Оно бы все так и должно было быть, но будет не так. Вся трагедия в том, что мы не знаем как.

— Ну, хотя бы предположительно, где все-таки находится Вовка?

— Я, Шурик, долго размышлял и склоняюсь к тому, что он сейчас в гипотетическом нуль-пространстве. И все исчезнувшие вещи там. Это вроде как ненужная нам компенсация за нерастраченную энергию. У меня такое чувство, будто Вовка находится радом, он на том месте, где его видел последний раз Гоша, вот здесь, — Владимир провел ладонью над постаментом, где женщина-эксперт нарисовала кружочек. — Он до сих пор здесь стоит, но мы его не видим, и рука проходит сквозь него, потому что он ни с чем не взаимодействует, ничем не проявляет себя. Он может здесь миллионы лет стоять.

— Послушай, Володя, а ведь Пота-Попа тоже ничем не проявляет себя, однако, она может раскрываться. Может, и Вовка так же раскроется.

— Только похвалил тебя, а ты опять за старое. Поту-Попу мы получили искусственно, потому и умеем раскрывать ее.

— Так же искусственно раскроете и Вовку.

— Обязательно раскроем. Будь уверен.

Предположение, что Вовка находится в нуль-пространстве было не только у одного Владимира, но абсолютной уверенности в этом ни у кого не было. Во всяком случае, придерживались пока этого предположения, но говорили как-то обтекаемо, что Вовка, мол, находится ТАМ, как бы не соглашаясь, что он в нуль-пространстве, подразумевая под ним нечто особое, таинственное и недоступное пониманию.

Подсчитали, когда начнут исчезать участники экспедиции. Первой через четырнадцать суток и пятнадцать часов суждено будет исчезнуть Кате Ахмедьяновой, самой маленькой и легкой женщине из отряда строителей. За ней, по мере возрастания веса начнут исчезать остальные участники. Была поставлена задача: не допустить ни одного исчезновения человека. Легко поставить задачу, но совсем не легко выполнить ее, тем более, что времени оставалось мало. Искали не разгадку тайны, искали способ защиты, лишь бы воспрепятствовать, не допустить.

Между тем происходило исчезновение все более массивных тел. Специальной аппаратурой мы наблюдали этот процесс с замедлением в пятьдесят миллионов раз. Но исчезновение происходило мгновенно сразу всей системы. Все вещи и предметы, которые должны были уйти в НИКУДА, подвергались различным обработкам и воздействиям, вокруг них создавались энергетические заслоны, окутывали силовыми полями — ничто не помогало. Пробовали отправлять на Марс, но и там происходило исчезновение, помещали в скафандры и выталкивали их из ракеты в открытый космос — в предсказанное время скафандры оказывались пустыми. Особое внимание уделили собаке, побывавшей на станции. Множество новых приборов было закреплено на ней и расставлено вокруг нее, кроме того, ее ухитрились поместить в поле первичности — собака исчезла, приборы остались. Решительно не было никакой защиты от таинственной всепроникающей силы.

Потапов и Попов не боялись, что им скоро предстояло исчезнуть. Они говорили, что им даже интересно побывать ТАМ, и уж они-то постараются найти способ выбраться оттуда или хотя бы дать о себе весточку. Огорчало их только одно: не успели выяснить, каким образом я перенесся через века и, конечно, загадка материализации моего сновидения. Однако они были настроены решить эти загадки по возвращении оттуда, в чем не сомневались.

Тока боялся, он не хотел никуда исчезать. Владимир его успокоил, сказав, что перемещался на очень короткое расстояние и поэтому исчезнет не раньше, чем лет через триста. Тока повеселел, а потом опять загрустил, ему не хотелось, чтобы и другие исчезали.

Кто-то подал идею получить копии всех участников экспедиции в натуральную величину. Когда оригиналы исчезнут, их заменят абсолютные копии, они будут продолжать жить и творить. Разгорелась полемика, возникли дискуссии об этичности и целесообразности мероприятия. Семьи не потеряют отцов и сыновей, матерей и дочерей, но будут знать, что это всего лишь копии, да и самим копиям будет несладко. Не знаю, чем бы все это кончилось, и каким было бы решение, но почти одновременно из Москвы и Хабаровска пришли важные сообщения, всколыхнувшие наш институт. Оказывается, все полученные в вакуумных камерах системы-копии являются нестабильными образованиями и со временем подлежат распаду. Сначала этому никто не поверил, но запрошенные труды по исследованию копий убедили, что так оно и есть.

— Все одно к одному лепиться! — в страшном расстройстве проворчал Добрыня. — Будто кто-то специально вредит нам.

— Не вредит, а… слова еще такого плохого нет, — сказал Владимир.

Но когда начнется распад, на этот вопрос уравнения ответ не давали — их решение было общим.

— Может, Вовка не исчез, — спросил я, — может, он распался?

— Тогда бы распались все копии, полученные до него. А они целы. Природа опять ставит нам заслон.

— Володя, а как они распадаться будут? Бесшумно и незаметно, или с грохотом, со взрывом?

— Если мгновенно, то со взрывом. Освобождается затраченная на создание копии энергия, плюс энергия связи частиц. По мощности взрыв примерно такой же, как бабахнула бы вот такая водородная бомбочка, — Владимир показал руками что-то похожее на футбольный мяч.

— Я поражаюсь твоему спокойствию. Ведь в любой момент может взорваться наш Бонифаций, а также алмаз и минералы, полученные для Хавренка. Это же смерть, разрушения.

— А-а, вот ты о чем. Ты опять полагаешь, что мы совсем безмозглые. Все копии уже собраны и отправлены в контейнерах в космос на Р-пятую орбиту. Созданы службы наблюдения. Все, Санек, находится под наблюдением, а особенно первые копии: наш Бонифаций и большой волос Хавренка. Как только что-то распадется, мы сразу многое узнаем.

— Значит, и Наташенька распадется? Значит, не бывать на Земле расе маленьких человечков? Вовкина мечта в принципе неосуществима?

— Ох, и паникер ты, Шурка! Мы обязательно к тому времени найдем защиту и сделаем копии стабильными образованиями. Им нужен приток энергии, а это зависит… — Владимир замолчал, что-то обдумывая.

— По-моему, это не выход, — я сомнительно покачал головой. — Всегда от чего-то зависеть — это не жизнь.

— Между прочим, Санек, жизнь человечества целиком зависит от солнца. И ничего — живем, развиваемся, цивилизацию мало-мальскую создаем.

Мне оставалось только удивляться, как быстро они приняли меры безопасности. А Наташеньку в космос пока не отправили. Но если системы одна за другой начнут распадаться, как тогда быть с Наташенькой? Неужели и ее отправят в космос, чтобы она взорвалась там? Мне холодно стало от этой мысли, я так привязался к ласковой, маленькой женщине.

Глава 18

Сегодня тяжелый день. В девять тридцать четыре утра должны была исчезнуть Катя Ахмедьянова, астронавигатор, самая маленькая и легкая женщина в экспедиции. Она с пятилетней дочкой, мужем и матерью пришла в институт. Взгляд ее больших зеленоватых глаз был печальным.

— Раз мне суждено уйти ТУДА, — она сделал неопределенный жест рукой, — то пусть это произойдет на виду у всех. Пожалуйста, не надо меня жалеть и успокаивать. Наблюдайте, фиксируйте, снимайте.

Катя говорила спокойно, но в глазах ее затаился страх перед скорой неизбежностью, пусть не гибели, но, пожалуй, неизвестность была хуже смерти. Белокурая, очень славненькая, она вызывала у меня неумолимую жалость. Все чувствовали себя виноватыми, избегали смотреть друг на друга. Никто ничем не мог помочь Кате. Не было ни одного прибора, люди не хотели записывать это событие на пленку, не желали определять параметры «эксперимента». Мать Кати не плакала, была в шоке. Муж не отрывал взгляда от жены, запечатлевая в душе образ любимого человека. Катя обнимала дочку и старалась изо всех сил улыбаться. Владимир смотрел куда-то в потолок и крепился, на его щеках вздулись желваки — он считал себя главным виновником происходящего. Пошла последняя минута, но никто время не отсчитывал. Юлия стояла рядом со мной, сжимала мою руку, и столько было в ее глазах тоски и печали, что я с трудом сдерживался, чтобы не заплакать.

— Мы скоро с тобой, Катя, ТАМ встретимся, — ободряюще сказал Потапов. — Ты недолго пробудешь одна.

— Мы вызволим вас оттуда! — потрясая кулаком, крикнул Владимир. — Увидишь Вовку, привет передавай.

— До свидания, — Катя попробовала опять улыбнуться и бросила взгляд на часы. — Я бу… — она не договорила. Ее не стало.

Мать больше не сдерживала рыданий. Девочка испуганно, с удивлением огляделась и спросила, где мама?

— Мама далеко, — ответил поникший папа, — она вернется.

В сопровождении нескольких женщин осиротевшая семья удалилась.

— Следующий на очереди я! — громко и наигранно весело крикнул низенький изящный паренек в кепочке. — Я прошу, требую, чтобы исчез с пользой.

— Внимание, друзья мои хорошие! — остановил нас Потапов. — Ввиду чрезвычайности положения, позвольте нам с Поповым пожить сутки в ускоренном времени. Мы обязательно найдем защиту!

Это была мысль. Находясь в ускоренном в тысячу двести раз времени, они во столько же раз быстрее думали и работали.

— И я с ними, — рванулся вперед Владимир.

— Осади, Володя, — остановил его Добрыня. — В финн-пространстве они исчезнут буквально через несколько наших секунд.

— Тогда я один! Кто со мной?

Тока постучал Владимира пальцем по плечу и что-то тихо сказал ему. Владимир на мгновенье застыл, потом неестественно дернулся, чмокнул Току в щеку и завопил:

— Идея!!!

Все замерли, появилась надежда.

— Это он первый сказал! — Владимир с восхищением смотрел на Току. Он умница, а мы все бестолочи. Хроноход — вот защита! Это же так очевидно и просто! Немедленно всех обреченных в замедленное время!

Да, на данный момент это был единственный выход. И до того он был простым, что и в голову-то никому не пришла эта мысль, кроме большого ребенка Токи. Изящного паренька в кепочке, который должен был исчезнуть через два дня, немедленно стали готовить к проникновению в финн-пространство. Через полтора часа он уже был заключен в него. Конечно, по своим часам паренек исчезнет в предсказанное время, но на земле за эти двое суток пройдет шесть с половиной лет, а уж за этот срок наверняка разгадают загадку исчезновения.

С гордо поднятой головой, с лихо заломленной кепочкой, со скоростью четыре метра в час, паренек чинно вышагивал домой. По своим часам он находился в обычном ритме жизни. Несмотря на то, что рядом с ним была его молодая жена, он был совершенно одиноким. Несколько минут жена ждала, когда он сделает шаг-другой и, наконец, невытерпев, ушла вперед, зная, что супруг ее заявится домой только на одиннадцатые сутки.

Однако не было еще стопроцентной уверенности в надежной защите замедленного времени, поэтому через сорок часов мы собрались возле шагающего паренька. Подошло предсказанное время его исчезновения, а он по-прежнему «шагал» с поднятой ногой. Прошла еще минута, вторая …. Защита надежная! Все участники экспедиции были проинформированы и приглашены в Атамановку для временного проживания в финн-пространстве. В срочном порядке приступили к сборке секционной гостиницы для «долгожителей», организовывалась специальная служба по контакту с ними. Всех прибывающих, в очередности их исчезновения с интервалом в сутки, стали помещать в замедленное время.

И тут из Майами пришло сообщение, что Геку Фину и Люси удалось замедлить время еще в тысячу двести раз, что было равносильно общему замедлению (а также и ускорению) почти в полтора миллиона раз! Если удастся и дальше так же скачкообразно изменять ход времени, то можно как угодно близко приблизить его ход к нулю. Через тринадцать таких «скачков» течение времени в финн-пространстве замедлится в единицу с сорока нулями раз (этому фантастическому числу названия нет), то есть, по длительности он сравняется с квантом времени, и тогда финн-пространство вместе с заключенным в него человеком автоматически переходит в нуль-пространство. Но никто не представлял, каким образом можно ориентироваться там, искать Вовку и всех исчезнувших, ведь там нет времени, без которого невозможны никакие процессы и явления. Но Владимир уверенно сказал, что, если приспичит, то можно где угодно сориентироваться.

Проблемой времени заинтересовалось все население планеты. Это стало модным. По всемирному голофону велись беседы, в которых приняли участие Гек Финн, Люси и много ученых-времянников из разных стран. В популярной форме жителям Земли рассказывали все, что было известно о времени. Я думал, что Гек Финн и Люси являются ведущими учеными в этой науке, но, оказывается, у времени много разделов, каждый из них можно назвать самостоятельной научной дисциплиной. Американцы были специалистами в изменении ходя времени в малых, замкнутых объемах и добились в этом замечательных результатов, они уже были близки к открытию способа проникновения в нуль-пространство. Другие институты работали в других направлениях, и все это было очень интересно. Я тоже старался своим умишком разобраться кое в чем. В самом простейшем понятии — время — это длительность от одного события до другого, а если точнее, то физический фактор, обладающий свойством активно участвовать во всех природных процессах. Время не имеет скорости, оно не может распространяться, подобно свету или тяготению, оно присутствует постоянно во Вселенной, значит, его взаимодействие с процессами и телами происходит мгновенно. Многие институты ищут способы с помощью времени также мгновенно передавать информацию в любую точку пространства и получать информацию оттуда. Иначе налицо неувязка — люди научились перемещать на огромные расстояния многотонные конструкции и самих себя, а связь осуществляется дедовскими способами: радиоволнами, тяготением, нейтрино и квантовыми генераторами, на что уходит много времени. Человек на какую-нибудь планету звезды Бернарда переместится мгновенно, а Земля узнает об этом лишь через много лет, не говоря уже о более отдаленных объектах. Кроме того, время является основной движущей силой всего происходящего, все процессы в природе идут либо с поглощением времени, либо с его выделением, из чего следует, что оно, время, может преломляться. Конечно, это вовсе не означает, что, скажем, пять минут можно в чем-то преломить, и они станут тремя минутами, или, отразившись от какой-нибудь среды, время изменит направление. Хоть и говорят, что оно не стоит на месте, что оно идет, течет, но само ВРЕМЯ не движется, у него нет направления, оно лишь обеспечивает причинно-следственную связь явлений, что воспринимается нашим сознанием как течение времени. Здесь тоже полно относительностей. Время — это тоже энергия. Оно способно влиять на геометрию пространства. «Черная дыра», схлопнув вокруг себя пространство, может при флуктациях вытворять с ним «фокусы», например, перемещать тела. И, кроме того, «черная дыра», как некий механизм, обладает свойством передачи временем энергии в пространство, а энергия, опять-таки через время, возвращает материю в общий круговорот. Давно было известно, что «черная дыра» — это своеобразный тоннель, через который объект проникает в будущее, а в состоянии расколлапсирования «черная дыра» становится «белой дырой», то есть, объект приходит их прошлого. К сожалению, по сравнению с естественными «черными дырами» — продуктами гигантских звезд — наши искусственные Поты-Попы являются чрезвычайно малыми образованиями, поэтому доказать экспериментально на них очень трудно. И все-таки, пространственникам из Женевы удалось установить факт прихода из прошлого малого объекта — колонию стафилококков. А времянники зарегистрировали факт рождения ВРЕМЕНИ в «неорганизованных» процессах: при взрыве обычного тротила выделилась порция времени, которая отнюдь не «растворилась» во времени, не втиснулась в него и не уплотнила, но была поглощена организованной системой — кристаллами сапфира, в свою очередь, выделившим два «лишних» гравитона. Как не изощрались ученые объяснить эти процессы популярно или сравнить с чем-нибудь привычным, многое так и оставалось непонятным. Каждому человеку было интересно поразмышлять о времени, в котором он живет, и о котором так мало знает

Но мое таинственное прибытие в двадцать пятый век не могло быть объяснено никакими «черными» и «белыми» дырами, и по-прежнему оставалось проблемой номер один. В общем, немыслимо сложная эта штука — ВРЕМЯ, это основа всего сущего, и это организующее НАЧАЛО. Еще непостижимее механизм обратного хода времени. Разгадка этого механизма и управления им сулила заманчивые, поистине фантастические перспективы. Если научиться нередкие явления в микромире, в которых следствие предшествует причине, перенести в макромир, то появится возможность повернуть ход событий вспять, от будущего к прошлому. Это не означает путешествие в прошлое, на него природой заложен запрет, но в принципе можно будет самым настоящим образом оживить давно умершего человека, тело которого превратилось в прах. Безусловно, распад белковых структур, то есть смерть индивида, есть явление необратимое, но это лишь в биологическом смысле. А во времени вспять события направлены от смерти к рождению. Таким образом, в сфере с обратным ускоренным ходом времени можно небиологическим способом оживить выдающихся личностей разных эпох, после чего вернуть их в наше обычное время. И они будут жить среди нас, будут ходить, удивляться, учиться. Будут двигать дальше науку и прогресс. Мне кажется, например, Архимед и Ньютон, подучившись, могли бы еще сделать кое-какие открытия.

Ну, ладно, заговорился. Вернусь ко времени в житейских делах. Приглашенные участники экспедиции на Жусю продолжали в порядке очередности заключаться в финн-пространство и отправлялись жить в гостиницу. Но одному астрогеологу ничем не могли помочь. Он находился в длительной космической экспедиции и, при всем желании не успел бы вернуться на Землю к моменту своего исчезновения, он исчез прямо на корабле, уже подлетая к Луне.

Подошла очередь идти в финн-пространство Попову, а за ним, через три дня, и Потапову. Но друзья вдруг заявили, что не хотят жить в замедленном времени, они предпочитают исчезнуть, потому что они прежде всего исследователи, и нельзя не воспользоваться прекрасным случаем побывать в нуль-пространстве или ТАМ. Хлопоты их, конечно, остались пустыми. Что-то кричали о правах человека, о добровольцах, даже разозлились и намекнули на ультиматум…. Потом остыли.

В последний вечер перед уходом в финн-пространство они пришли ко мне в гости поговорить «на прощанье».

— Твоя способность, Саша, материализовывать сновидения вызывает у нас сомнение — сказал Потапов. — Владимир «воскрес» на Никишихе по другим причинам, но, тем не менее связанными с твоим феноменом, и сон тоже оказал влияние на «воскрешение» Владимира. Независимо от своей воли и желания, ты подсознательно контактируешь с другим разумом. Это происходит даже во время сна. Попробуй сегодня, Саша, заснуть с мыслью о контакте, думай об этом, захоти этого, внуши себе это — и контакт состоится.

После такого разговора поневоле начнешь думать о контакте. Я лежал и думал, думал, представляя, как это получится. Сон был ярким и запоминающимся: я продолжал разговаривать с Потаповым и Поповым, будто они никуда не уходили. Они рассказали мне о своей гипотезе, почему и как я перенесся в будущее. Проснувшись утром, я понял, что это и есть своеобразный контакт с другим разумом, потому что все то что я услышал, сам бы выдумать не мог, не хватило бы знаний и воображения. Я вызвал Владимира и сказал, что хочу сделать важное сообщение, притом немедленно, пока еще Потапов с Поповым не ушли в финн-пространство. Владимир крикнул, что жизнь великолепна, и начал действовать.

Через десять минут я мчался на мопеде к скверу института, где уже собрался народ — ждали меня.

Я рассказал все, что слышал от Потапова и Попова во сне. Теперь расскажу еще раз, короче:

Есть так называемые звезды-пришельцы, которые образовались в других малых галактиках или в межгалактическом пространстве. Они имеют большие скорости и скитаются по Вселенной. Как и положено их рангу, они могут иметь и планетные системы. Такая звезда-бродяга за несколько сотен миллионов лет беспрепятственно пронизывает повстречавшуюся на своем пути галактику и мчится дальше. Одна из таких звезд около четырех миллиардов лет назад вторглась в нашу молодую Галактику. И была у той звезды планета, на которой за долгое время скитаний появилась разумная жизнь, создавшая высокоразвитую цивилизацию. Существа или, если угодно, люди, знали, что их светило является кочующей звездой и высчитали, что она пройдет вблизи молодой звезды — нашего Солнца. Это означало неминуемую гибель, Солнце испепелит все живое, если не превратит в газ всю планету. Люди могли увеличить или уменьшить скорость своей обреченной планеты, тем самым перевести ее в дальнюю точку орбиты от Солнца, но не могли изменить направление и скорость своего светила. Невозможно было точно предугадать, что произойдет при максимальном сближении звезд, как проявят себя их могучие силы тяготения, что они начнут вытворять: вышвыривать их с орбит или рвать на части. Факт — единоборство сил тяготения двух звезд — вызовет невероятные катаклизмы. Время шло, звезды сближались, катастрофа неотвратимо надвигалась, и ничего нельзя было изменить. И тогда началась подготовка к всепланетному переселению. Но куда? Венера и Марс были слишком горячи, дальние планеты еще только формировались. Может, излучение Солнца для тех людей было губительным. Но даже, переселившись на Уран или Нептун, не было уверенности в возможности сохранения жизни, трудно было с идеальной точностью рассчитать их орбиты после прекращения противоборства гравитационных сил. Рисковать же всем человечеством они не могли. Выход был один: уйти в другое пространство, в другое измерение, в другую Вселенную, куда угодно, только бы не погибнуть. И они ушли! Покинутая планета не сгорела, но сложились такие условия, что силы тяготения звезд разорвали ее на две неравные части. Все следы цивилизации были уничтожены. Вызвав гравитационный переполох и порядочно накуролесив в Солнечной системе, звезда-бродяга, лишившись своего извечного спутника, ушла странствовать дальше. Разорванная, полурасплавленная планета перестала существовать, как самостоятельное небесное тело. Меньшая ее часть стала спутником большей. Таким образом, две вновь образованные планеты заняли свое место на орбите вокруг другого светила — Солнца. Так появились Земля и Луна. Этим и объясняется, почему Земля имеет такого большого спутника, что противоречит закону образования планет, и чего не могла объяснить космогония. Собственно, это двойная планета. Кроме того, разрешается давний парадокс: по анализу вещества, взятого из глубинных туннелей, возраст Земли был определен в восемь миллиардов лет, что не соответствует возрасту Солнечной системы. Получается, что Земля старше Солнца. А оно фактически так и есть.

Шли сотни и тысячи миллионов лет. Земля остывала, одна геологическая эпоха сменяла другую. Появилась атмосфера, образовался Мировой океан, возникла жизнь, разум. Поистине уникальная и благодатная планета, дважды породившая жизнь! Естественно, напрашивается вопрос, куда же исчезли ее первые жители, так сказать, наши старшие братья? Где они сейчас? В каком таком «не нашем» пространстве? Так или иначе, им нужно было поле деятельности, какая-нибудь планета или хотя бы опора. А где взять опору в космосе? Они могли захватить с собой технику, духовные ценности, флору и фауну, и покинуть родную планету в громадных капсулах, в которых был микроклимат, микросолнце, словом, замкнутая система жизнеобеспечения. Дальнейшее их развитие зависело от многих факторов, главным из которых было наличие масс вещества и энергетические ресурсы — без этого никакая разумная деятельность невозможна. Есть ли это у них? В другую галактику они не ушли. И к дольним звездам — тоже маловероятно. Они где-то недалеко от нас, в ближнем космосе. Если даже человек уже использует вакуумную и планкеонную энергии и начинает проникать в структуру пространства и «манипулировать» течением времени, то каких же высот за миллиарды лет достигли они! Так почему же они не вступают с нами в контакт? Могли бы «ради приличия» и навестить свою похудевшую и постаревшую планету. А может, они считают нас еще на низшей ступени развития, эдакими примитивными комочками активной протоплазмы, их сверхразум попросту не воспринимает нас. Но не может же он не заметить техническую деятельность этих комочков и их энергетический потенциал. Потапов с Поповым смело предположили, что покинувшие свою планету люди просто остановились в своем развитии и до сих пор не могут выйти из того пространства, куда вынуждены были уйти, спасаясь от неминуемой гибели. Скрыться в антипространстве с обратным ходом времени они не могли — смысла не было. Уйти в нуль-пространство — тоже маловероятно, это равносильно уходу в небытие навечно, так как никакая находящаяся там система не выведет материальное тело в обычное пространство. Конечно, они могли оставить такую систему где-то в стороне, рассчитанную через определенные сроки выводить их из заточения, но та система за длительные промежутки времени могла быть случайно уничтожена космическими силами, и тогда они навечно остались бы в небытие. А рисковать, как известно, было нельзя. Время поджимало. И они в поспешном порядке вынуждены были уйти в «неблагоустроенное» подпространство типа кА-спирали, где время течет чрезвычайно медленно, но, по крайней мере, они имели возможность вести оттуда наблюдения, воспринимать ход событий в миллионы раз быстрее. Пожалуй, у них еще не сменилось ни одно поколение, потому что застывшая жизнь каждого индивида растянулась на миллиарды лет, значит, в настоящий момент живы те самые люди, которые сумели избежать космической катастрофы. «Выглядывая» из своего заточения, они знают, что на большей половине их разорванной планеты зародилась жизнь, и появилось новое человечество. Возможно, они получают информацию о нашей цивилизации, но сами по каким-то причинам не могут ни найти способ сообщить о себе, ни выйти из своего убежища, ни вообще подать никакого сигнала. Они ловят момент, когда «откроется окно» в подпространстве, чтобы послать через него информацию, в надежде, что она будет поймана и расшифрована нами. А раз этого не происходит, то можно допустить, что сигналы передаются неизвестным нам видом энергии. Но каким именно? Потапов с Поповым предположили, правда, неуверенно, что передача осуществляется энергией времени, своего рода силовой линией времени, этакой концентрированной нитью, недоступной пока наукой Земли. Эта нить-пучок может взаимодействовать только с биополем человеческого мозга, наделяя его необычными свойствами. И эти сигналы-импульсы посылаются на Землю уже сотни лет, но пучок должен попасть обязательно в мозг человека.

А ведь Земля огромна, и человек занимает ничтожную часть ее поверхности, попробуй тончайшей нитью вслепую попасть в него. А если сигналы посылаются наугад в пространство, то вероятность попадания и вовсе ничтожна. И однажды эта гипотетическая нить сконцентрированного времени угодила в мой мозг. Так я стал феноменом.

Это был пик гипотезы. Сотрудники зааплодировали Потапову и Попову.

— Правильно! — восторженно кричал Владимир. — Гениально! Вы настоящие умы, Потапоповы!

— Мы-то причем здесь? — удивился Потапов. — Разве наша заслуга, что мы приснились Саше со своей гипотезой, о которой знать ничего не знаем.

— Все равно умы! Надоумили Шурку на такой сон.

— Как они сумели без аппаратуры перебросить меня в ваш век? — спросил я.

— Ты кого спрашиваешь? — улыбнулся Потапов. — Мы же не снимся тебе, мы настоящие. Но, думаю, Саша, что аппаратура у них есть, она ТАМ. Они технически сильны, чтобы «напрягая» нить времени, передавать ее энергию для изменения координат объекта во времени. Они поймали тебя, как говорится, «на мушку» и уже не теряли, и до сих пор держат тебя «на привязи».

— Но если я получаю какую-то информацию, то почему не знаю о ней?

— Она пока закодирована, ты еще «не поспел» для ее восприятия. Они изучают тебя, а через твой мозг познают и наш мир, в твоем представлении, конечно. Они готовят тебя, как посредника, для контакта с нами.

— А зачем им понадобилось перебрасывать меня в ваш век?

— Может, они рассчитывают, что высокоразвитая цивилизация истолкует факт прихода человека из прошлого делом чужого разума и обратят особое внимание на поиски контакта с ними с помощью энергии времени. А, может, узнав, что ты при смерти и поэтому боясь потерять с трудом найденного посредника, срочно перебросили тебя в век, в которых неизлечимых болезней нет. Они не могут своими силами выйти из подпространства, их может вывести оттуда только установка, расположенная извне. Причем, надо вывести на заранее подготовленное место с нормальными условиями жизни. Но где их селить, если их, может, десятки миллиардов человек, ведь на Земле и без них тесновато. Поэтому они взывают о помощи.

Вот это да!!! Мне выпала миссия спасать внеземную цивилизацию! Хотя, почему внеземную? У нас с ними одна колыбель — Земля. И они имеют на нее столько же прав, сколько и мы. Я был дитя двадцатого века и, наверное, поэтому у меня возникла шальная мысль: уж не войной ли они на нас пойдут, завоевывая жизненное пространство. И я, на всякий случай, решил предостеречь наших, но только рассмешил их. Люди удивлялись, как мне в голову могла прийти такая нелепица, все были убеждены, что разум не может уничтожать разум, это дико и противоестественно.

— Очень хорошо, — сказал Потапов. — Уверен, что скоро настанет момент, когда наши старшие братья войдут через Сашу в прямой и открытый контакт с нами. Если это произойдет, когда мы с Толей будем находится в финн-пространстве, то, пожалуйста, вытащите нас оттуда хотя бы на десять минут. Обещаете?

— Обещаем, — улыбнулся скупой на улыбки Тарас и посмотрел на часы. — Пора! Вы нарочно время тянете? Спасибо, что приснились Александру во сне, вы молодцы, а теперь — шагом марш в хроноход!

Потапов с Поповым, как дети, взялись за руки и, не спеша, с явной неохотой, зашли в приемник хронохода. Через минуту друзья уже были заключены в сферу финн-пространства с замедленным временем и держали путь в гостиницу для «долгожителей».

С уходом Потапова и Попова в замедленное время мною овладело беспокойство. Я чувствовал, что люди, ушедшие в другое пространство ни сегодня-завтра навестят меня. Но я не хотел, чтобы они еще раз перебросили меня в будущее, я доволен настоящим «будущим». Какие же они, наши старшие братья? Как они выглядят? Мне хотелось, чтобы они были похожими на нас, чтобы были добрыми и красивыми, веселыми и привлекательными. Да оно так и должно быть, ведь у нас с ними одна колыбель. Но может быть и нет, потому что светила были разными, жизнь у их могла принять совершенно другие формы, может даже и не на белковой основе.

И воображение заработало. А вдруг там жизнь кристаллическая…. Существа в виде кубов, тетраэдров и октаэдров, живущие за счет поглощения времени, тщетно пытаются вступить в контакт с мягкотелым созданием, коим являюсь я. И меня понесло воображать дальше. Разве не заманчиво, например, жизнь из всевозможных завихрений и скручиваний силовых полей, которые взаимодействую между собой, образуют бесчисленные комбинации высокоорганизованных систем, именуемых жизнью. Там тоже есть любовь и ненависть, радость и горе, а мы все это воспринимаем в виде излучений, превращений энергий, взрывов сверхновых звезд и коллапсов. Впрочем, и человеческие чувства — это всего лишь электрические импульсы и химические реакции. Только почему природа определила такой несправедливо маленький температурный диапазон для существования белковой жизни — какие-то десятки градусов. А может жизнь прекрасно существует и при тысячеградусной жаре, и при миллионах градусов в недрах звезд и нашего Солнца, ведь, в конце концов, жизнь — это высшая форма существования материи, закономерно возникающая при определенных условиях в процессе своего развития. А такие условия могут возникнуть где угодно. Почему бы, например, не быть жизни в глубинах элементарных частиц за тем пока непреодолимым барьером, за которым кончается структура нашего пространства, и начинаются качественно и принципиально новые проявления материи. Может я — это целая вселенная для каких-то, там, во мне, ультра-микроцивилизаций. А может, и наоборот — наша необозримая Метагалактика является для КОГО-ТО всего лишь элементарной частицей. Какая все-таки великая сила — разум! Разве не уникально его свойство мечтать, мысленно проникать туда, куда и луч света не дойдет, куда и тяготению вход запрещен. До чего же велик и могуч человек! Но вдруг подкрадывается пакостливая мыслишка, и я кидаюсь в другую крайность: какое же ты слабое и неприспособленное к жизни создание — человек. Отними-ка у тебя разум, раздень и пусти голым в лес — звери ухохочатся. Ни когтей, ни острых зубов, ни мощных челюстей, ни быстрых ног, ни теплой шкуры, ни твердого панциря. Каким ты будешь беспомощным! Не защитить себя не сможешь, не убежать, и сам никого не догонишь, не загрызешь. Заяц, и тот хихикать будет. А попробуй, догони косого. Если и догонишь, то разделай его зубами и съешь, между прочим, сырым, к тому же и без соли. Всякая козявка тебя обидеть сможет. Спать ложись голеньким на землю и дрожи от страха и холода. И дитя твое так долго беспомощно и беззащитно, нянчиться с ним да нянчиться, и тысячи болезней подстерегают его. Сырой водопроводной воды и то нельзя дать — сами себя извадили. Да, не зря сейчас человек начал уделять большое внимание своему физическому развитию и совершенству.

Однако, вернусь к нашим старшим братьям по разуму. Инертность мышления невольно приводила к тому, что они должны были иметь облик человека. Я пытался представить их милыми чудесными созданиями, так нет же, все у меня получалось шиворот-навыворот. В воображении возникали всякие уроды и страшилища, правда, они были умными и добрыми, но обязательно косматыми, рогатыми, с оскалом острых зубов, они корчили немыслимые рожи, омерзительно хохотали и стонали так, что мороз по коже пробивал. Или видел их как наяву в виде гигантских пауков и скорпионов. Я до того навоображался, что видения преследовали меня, я не мог заснуть. Это напоминало нервное потрясение, и я стал бояться, что приснится одно из чудищ, которое материализуется в моей постели, под боком. Я заболел этими навязчивыми видениями и несколько раз порывался поговорить об этом с Владимиром или Юлией, но на людях все мои страхи исчезали, было весело и даже смешно. Я подумал, что вылечился. Но как только оставался один, особенно ночью, начинались всякие страсти-мордасти. Пожаловаться Наташеньке было стыдно. Я ночью на цыпочках подходил к ее спаленке и от сознания того, что рядом находится живой маленький человечек, успокаивался. А едва отходил, все начиналось сначала. Надо положить этому конец! Поговорю с психиатром, иначе сойду с ума. А потом подумал, неужели я такой слабовольный?! Да в конце концов, человек я или червяк?! И разозлился не на шутку. Сам с собой справиться не могу. К черту! Надо перебороть в себе этот навязчивый страх и внушить в противовес ему что-нибудь веселое и смешное. И я изо всех сил стал думать, какие забавные и ласковые эти существа, и такие-то они хорошенькие, что прямо хочется погладить и поиграть с ними. Я представлял себе умильные рожицы, призывая на помощь воспоминания о смешных клоунах, от которых в цирке хохотал до коликов. И, удивительное дело, — получилось, я самоизлечивался. После этого, наконец-то заснул.

И приснился сон, ясный чистый. Это был человек и … не человек. Ростом немного выше метра, непонятно какого пола, но, несомненно, это было разумное существо, и я почувствовал, как на меня находит теплая волна его доброжелательности. Непривычная, но не отталкивающая внешность, даже чем-то привлекательная, душевная, что ли. И еще в облике было что-то женственное. Голова круглая, волосы коротенькие, с шоколадным отливом, нежные и мягкие, как пух, носик аккуратный и симпатичный, глаза большие, изумрудные, создающие иллюзию удивительной глубины, а вокруг глаз — ореол пушистых бровей. У него было тонкое изящное туловище, одежда — свободного покроя вроде юбочки с прорезями. Существо влюблено смотрело на меня и едва заметно кивало головой, будто здороваясь.

— Ты кто? — весело спросил я, почему-то сознавая, что это сон. — Ты вынырнул из того пространства? Я созрел для контакта?

Существо беззвучно ответило и протянуло ко мне руки. Пальцы были длинными, без ногтей и очень подвижными, изгибаясь в суставах во всех направлениях. Я отскочил подальше. А существо уверенно двинулось на меня, потом остановилось, как-то сжалось и напряглось, чтобы броситься на меня. Я испугался и закричал. И тут же проснулся. Шесть часов утра. Светало. Я сел в постели и … увидел в углу неясную фигуру. Включив свет, я вздрогнул: это стояло то существо. И это уже не было сном, произошла его материализация. Мне стало страшно, но я подавил готовый вырваться из груди крик. Существо, увидев, что я проснулся, подошло ближе, протянуло руки и улыбнулось. Я опять ощутил знакомую теплую волну доброжелательности. Глаза существа округлились, повлажнели, и оно заговорило, но, как и во сне, совершенно беззвучно. Я уже немного успокоился и сказал, что рад знакомству, но ничего не слышу. Жестикулирую длинными пальцами, пришелец еще что-то сказал и уставился на меня, ожидая ответа. Я отрицательно покачал головой и показал на уши, давая понять, что не слышу его. Он понял, глаза его сузились и подернулись пеленой и, сделав, похожий на прощальный жест рукой, он вошел в стену и скрылся. С минуту я сидел неподвижно, приходя в себя, затем резво вскочил, пощупал стену, сквозь которую ушло существо, осмотрел всю квартиру и вышел на улицу. Прогулялся туда-сюда. Вот и дождался контакта. Вокруг ни одной живой души, тишина и покой. Вернулся домой и хотел разбудить Наташеньку, но как всегда, постеснялся. А поделиться с кем-нибудь было невтерпеж. Позвонил Владимиру и разбудил его. Не дослушав меня, он крикнул «Бегу!» и скоро ворвался ко мне.

— Где он?!

— Сквозь стену ушел. Не ищи, я уже искал. Нет его.

— Так что же ты молчал?

— А ты разве дослушал до конца, как с цепи сорвался — «бегу».

— Как же не сорвешься, Санек. Где он стоял? Здесь, говоришь, — Владимир присел не корточки, пощупал ворсистый пол, нагнулся еще ниже и понюхал его. — Ты раньше его нигде не встречал? Может, на картинке видел или в кино? Вспомни, пожалуйста!

— Увидел впервые.

— Значит, это плод твоего неосознанного воображения. Непонятно, Санек, вчера ты был спокойный, нервных потрясений не было, а сновидение все равно материализовалось. А … может это была галлюцинация, потому и говорила беззвучно?

— Нет, я видел его четко и ясно, как вижу тебя сейчас. Психически я здоров, можешь проверку организовать.

— Знаю, ты здоров. Но почему он ушел, да еще сквозь стену? А вообще-то, правильно, он должен был уйти подремонтироваться. Ты сиди тут, Санек, карауль его, а вдруг он быстро вернется. Тогда ты, этак деликатно, притронься к нему, убедись, что он из плоти. Поговори с ним, задержи его, он наладит звук и обязательно придет. А я побежал.

После ухода Владимира меня охватили сомнения, неужели пришелец почудился? И чем больше проходило времени, тем больше я сомневался. Интересно, а ведь пришелец вел себя так, будто знал меня, хотел по-дружески поговорить, но поняв, что нет звука, ушел подремонтироваться.

Владимир вернулся с парнем и девушкой. Они раскрыли чемоданчик и настроили приборы, после чего гибкими шлангами со светящимися утолщениями на концах стали водить по полу, по стене и просто по воздуху. Особенно тщательно обследовали спальню. И категорически заявили, что кроме меня полтора часа назад в помещениях никаких посторонних ни объектов, ни субъектов не было. И ушли.

— Не было здесь никакого существа, — сухо сказал Владимир. — Оно бы непременно оставило свои атомы и молекулы — а их нет.

— Почему они должны обязательно быть? Может, существо состоит не их наших атомов.

— Не умничай… а может и впрямь ты умница. Для пришельца здесь неподходящие условия для жизни, излучение солнца, состав атмосферы, деятельность микроорганизмов для него губительны, поэтому он заключен в некую оболочку, не оставляющую после себя атомов. А поскольку покинуть Землю сам по себе он не может, значит, находится здесь, он разрабатывает систему связи с тобой, потому что без тебя его дело — труба. Так что, Шурик, никуда он не денется, как миленький, прибежит.

И мы ждали. На этот раз я сам попросил Владимира никому не говорить о моем видении, спросонок, действительно, могло показаться. Молчать-то Владимир умел. Первую ночь он провел у меня, не спал, караулил появление пришельца, которого так и не было. Владимир успокаивал себя, говоря, что лишь небольшая вынужденная задержка, может, запчастей для ремонта звука нет.

— Задержка может затянуться на годы, — сказал я.

— Шурка, самая дурная привычка — это портить людям настроение, как делаешь ты сейчас. А ну-ка, сильно захоти и скажи, что сегодня он, окаянный, появится.

— Обязательно появится!

— Вот так! Сразу жить веселее стало.

Глава 19

И пришелец объявился. После обеда мне захотелось побыть одному в скверике. И там, как по мановению волшебной палочки, передо мной возник пришелец, в том же наряде, с тем же подобием улыбки на круглом лице:

— Здравствуй, Саша!

Хоть он и появился неожиданно, я был подготовлен к встрече и потому не растерялся, даже наоборот — осмелел. Но как такового, звука не было, я вроде бы услышал внутренний голос с соответствующей интонацией, и тем не менее, будто воспринимал звук ухом.

— Здорово! — весело сказал я. — Ты кто?

— В приблизительном переводе на ваш язык я — Сьинга. А фактически мое имя произносится так… — я услышал странное созвучие: звон струн гитары, шлепок и что-то похожее на всплеск воды.

— Ты инопланетянин?

— Не совсем. Земля и Луна были когда-то одной планетой, она называлась Глюссия.

— Ты из гипотетического НЕ НАШЕГО пространства?

— Из того самого, Санек. Потапов и Попов через нас рассказывали тебе во сне о звезде-бродяге и печальной участи ее планеты. Мы вынуждены были покинуть Глюссию, спасаясь от космической катастрофы, и с тех пор продолжительное время находимся в кликьяне. Ты первый человек, которого нам удалось поймать — по выражения Потапова — нитью сконцентрированного времени, в результате чего ты стал феноменом.

Я удивился простоте речи Сьинги, она говорит вполне по-земному, мало того, подражает Владимиру в построении фраз и соблюдает его интонацию, и голос похож на владимирский, даже Саньком меня назвала. Значит, она специально говорит языком Владимира, но губы ее хоть и шевелятся, звуковой волны не создают.

— Ты знаешь Потапова и Попова? — спросил я.

— Мы знаем все, что знаешь ты. Мы воспринимаем ваш мир через твой мозг. Но не знаем, как представляют этот мир Владимир, Добрыня, Гек Финн и другие, у нас нет их знаний. Мне поручено через тебя войти в контакт с учеными Земли, я должна наладить отношения между нашими цивилизациями.

— Ты разве женщина?

— Я женщина планеты Глюссия. У меня два сына и дочь.

— А ты в реальности так же выглядишь или твой облик создало мое воображение?

— Это мой настоящий облик.

И почти одновременно с ответом Сьинги позади меня раздался голос Владимира:

— С кем ты, Шурка, разговариваешь?

— С долгожданным пришельцем. Неужели не видишь, вот он стоит.

— Что?! Тебе мерещится. Тут никого нет.

— Он меня не видит и не слышит, — сказала Сьинга.

— Понятно. А ты его?

— Что его? — округлил глаза Владимир. — Кто кого его?

— Я не тебя спрашиваю.

— Я вижу его твоими глазами, — ответила Сьинга. — Слышу его твоими ушами. Твой друг Владимир озадачен.

— Будешь озадачен. Он думает, что я разговариваю с приведением.

— Шурик, родной ты мой, — встревожился Владимир. — Ты галлюцинируешь, навоображался, бедный.

— Посмотри на меня внимательно. Я похож на безумца?

— О, Шурка, у тебя осмысленный взгляд. Что бы это значило? А, понимаю, ты, как феномен, видишь пришельца, а я, простой смертный, — нет. Он такое эфемерное создание? Подойди к нему, пощупай, убедись.

— Пощупай, — тихо сказала Сьинга и, протянув руки, направилась ко мне. Я дрогнул и отступил назад, и не то, что бы испугался или от брезгливости, а просто стало как-то не по себе от мысли, что к тебе притронется пусть не инопланетянин, но, если строго говорить, и не человек. Но прикосновения не было, руки Сьинги свободно прошли сквозь мои плечи. Правда, я почувствовал озноб, перешедший в жар, но это было следствием от сознания того, что во мне чужие руки.

— Ты всего лишь изображение? — спросил я.

— Не совсем. Я присутствую здесь почти собственной персоной. Но воздух Земли вреден для нас, а ультрафиолетовые лучи Солнца разрушают клетки живых тканей, поэтому … не знаю, как точно сказать по вашему, ведь у тебя, Саша, нет нужного образования и ты не знаешь — а через тебя и мы — необходимых терминов и понятий. Короче, скажи Владимиру, что я временно имею квази-структурное образование из тяжелых гравитонов, связанных энергетическими сгустками физонного времени в систему, исполняющую функции моего организма. Эта система воспринимается только твоим «обработанным» мозгом.

Я слово-в-слово передал Владимиру услышанное.

— Замечательно! — воскликнул он. — А пусть-ка Сьинга докажет свое присутствие здесь.

— Скажи Володе, что мое структурное образование ничем не может проявить себя, оно изолировано от вашего пространства. Однако с твоего разрешения, Саша, я могу попробовать доказать через тебя.

— Я согласен, валяй, доказывай.

— Тогда предупреди Владимира и ничего не бойся. Будет неудобно, но ты потерпишь.

Я приготовился потерпеть сам не зная что. Владимир тоже приготовился, глядя почему-то в небо, очевидно, ожидая доказательств оттуда.

— Когда станет тяжело — скажешь. А сейчас разденься.

— Совсем?

— В рамках приличия.

Я скинул рубашку, снял брюки и остался в трусах. Сьинга прислонила свою руку к моей груди, как-то напряглась и я … начал светиться. Было ощущение легкого зуда. Свет излучали руки, ноги, все тело. Интенсивность излучения быстро возрастала. Небо было облачным, но я сам был как кусочек солнца. Владимир и деревья отбрасывали длинные тени, свет становился нестерпимо ярким, стало больно глазам, и я крикнул: «Хватит!».

— Слушаюсь, — ответила Сьинга. Я по-прежнему светился, но уже спокойно, яркость не возрастала. На источник света сбегались люди. Зажмурившись, прикрывая ладонями глаза, они с шумом заполняли скверик.

— Вы наблюдаете процесс превращения времени в свет, — пояснила Сьинга и убрала руку. Я погас. Показалось, что вокруг темно, и прошло какое-то время, пока я смог в радужных кругах разглядеть прибежавших людей, в основном наших сотрудников. Лица у всех были недоуменными, никто не скрывал своего любопытства. Я быстро оделся.

— Великолепно! — крикнул Владимир. — Есть доказательство! Внимание всех, и своих и чужих, но тоже в сущности своих. Наш Александр вступил в контакт с человеком другого мира. Это — женщина, зовут ее Сьинга. Но пока ее видит и слышит только один Шурик. Спроси ее, Шура, откуда она и надолго ли к нам?

Сьинга отвечала, а я повторял ее слова:

— Знания Саши не позволяют мне точно ответить на вопрос, я не знаю ваших точных физических представлений о пространствах, кА-спирали и квантовании времени. Необходимо переключить связывающую меня с Сашей энергетическую «нить времени» на ваших ученых, тогда между нами появится визуальный контакт. Для этого нужно изготовить аппарат тайгот, генерирующий время в энергетические сгустки с последующим преобразованием их в обычные электромагнитные волны. Приготовьте бумагу и дайте Саше разноцветный карандаш.

Я прямо так и говорил о себе в третьем лице: «…дайте Саше карандаш».

Карандаш дали сразу. Сьинга сказала, что лучше уйти в помещение, и незримо для всех поплыла по воздуху за людьми в институт.

— Рисуй, — сказала она.

Я увидел четкую разноцветную схему вроде как зрительной памятью, схему видел мой мозг. Я стал срисовывать, тщательно выводя замысловатые символы и обозначения. Меня обступили и начали следить за острием вечного карандаша. Сьинга находилась «внутри» людей и тоже следила, не делаю ли я ошибок. Народу было много, но стояла тишина, разговаривали шепотом, чтобы не мешать работе. Несколько человек перечерчивали схему в свои записные книжки, перелистывали, путались, чертыхались и были в отчаянии, что не поспевали за мной. Владимир с Добрыней расстелили бумагу на полу, просили, чтобы им не загораживали мой чертеж и тоже рисовали. А ведь это было совершенно не нужно — я делал оригинал для всех. Иногда Сьинга говорила, что такая-то линия проведена неправильно, и я исправлял ошибку. Понадобилось шесть часов, чтобы полностью срисовать с «мозга» пять зон схемы вместе с условными обозначениями и пояснениями. Я прилично устал.

— Ну и схема! — ни то восторженно, ни то огорченно проговорил Добрыня. — Не могу понять.

— Я тоже, — признался Владимир. — Может, ты, Шурик, понимаешь? Ведь ты мыслишь ее головой.

— Нет, это она мыслит на уровне моих скудных знаний. Я лишь, как автомат, скопировал схему. Гнать такого посредника-попугая надо!

— Ты утомился, Саша, — сказала Сьинга, — надо отдохнуть, а потом еще поработаем, закончим схему.

Я уже стал привыкать, что повторяю слова Сьинги одновременно с ней. Таким образом, все слышат ее через мой голос. Это получалось само собой.

Меня проводили домой и, несмотря на то, что было только семь часов вечера, попросили лечь в постель. Сьинга была рядом и тоже сказала: «Ложись. Спать». Я лег и, — удивительное дело — сразу заснул. Проснулся рано утром, посвежевшим, бодрым, с ясной головой. В комнате уже были президент Академии наук, Гек Финн и Люси, а также незнакомые мне люди. Невидимая для всех Сьинга, вытянувшись в струнку, смиренно стояла в углу.

— Он здесь? — спросил меня Владимир.

— Не он, а она. Да, здесь.

— Господи, какая разница?

— Большая, — улыбнулась Сьинга. Улыбки я не видел, но чувствовал ее. — Я, прежде всего — женщина.

Услышав такой ответ, Владимир смутился, сказал, что у него в башке вертится только одно слово «пришелец» мужского рода и попросил у Сьинги прощения.

Зарядку делать не стал, но позавтракать пришлось-таки.

— А ты? — спросил я Сьингу. — Ты завтракала?

— Я питаюсь энергией времени.

— Вы все так едите?

— Нам для жизни, так же как и вам, нужны белки, жиры, углеводы и витамины — все это дает растительная пища.

— Вы — вегетарианцы, мяса не едите?

— У нас жизнь эволюционировала совсем не так, как на Земле. Но об этом говорить не время и ни к месту. Ешь, потом закончим схему.

Разумеется, наш разговор слышали все, ведь вместе с вопросом я говорил и ответ. Заинтересовались, настроились было послушать и позадавать вопросы, но Сьинга сказала, что пора работать. И я без перерыва рисовал еще четыре часа, после чего готовую по зонам схему тайгота разложили прямо на полу для всеобщего обозрения.

— Спрашивайте, — сказала Сьинга.

Первая попытка хотя бы частично расшифровать схему закончилась неудачей. Сьинге задавали много вопросов по условным обозначениям, о принципе работы тайгота, о теории единого поля, спрашивала и она сама, но взаимопонимания не было, потому что связь осуществлялась через мой мозг, и чего не понимал я, того не могла понять и Сьинга. А я как известно, ничего не понимал, и уже в сотый раз чувствовал свое нитожество, обзывал себя критином и дегенератом. Конечно, можно было бы объясняться научно-популярным языком, весьма приближенно и элементарно, но такой контакт ни Сьингу, ни наших не устраивал, им нужна была точность, определенность, они хотели осмыслить значение каждого термина и вникнуть во все тонкости предстоящих операций по изготовлению тайгота. Математическая логика и физические законы для всех разумных существ одинаковы, но в нашем случае они говорились на разных языках. «Переводчика» же не было. Тогда Сьинга решила пройти краткий курс обучения. Лучшие ученые планеты, в том числе и Владимир, Добрыня и Гек Финн, читали лекции по физическим и математическим дисциплинам с обязательным применением и показом формул, графиков и схем, говоря только самое главное и необходимое. Все, что я видел и слышал, воспринималось мозгом Сьинги. Кончено, она все это знала, но она сравнивала, сопоставляла со своими понятиями и переводила на родной язык. Лекции читались в разных институтах, а также и в нашей лаборатории с показом технической документации, установки по искусственному получению Поты-Попы, хронохода и хроноскопа. Мой рабочий день с небольшими перерывами продолжался шестнадцать часов. Я должен был внимательно следить за указкой или за тем, что пишут, слушать и говорить от имени Сьинги. Через мой мозг проходило огромное множество информации, но проходило оно как сквозь решето. Я был как робот, даже хуже — как попугай. Успокаивало только то, что, например, великому Ньютону, незнакомому с квантовой механикой и теорией относительности, трудно было бы понять внутриядерные процессы и уяснить получение вещества из вакуума, а уж мне тем более простительно не понимать физику и математику двадцать пятого века.

Постепенно, день за днем, в схему тайгота вносились изменения, она переводилась на наш язык и становилась доступной ученым. Настал день, когда схема была окончательно расшифрована. Но один человек пока не мог полностью охватить и разобраться во всех тонкостях взаимодействий участков и блоков, зато каждый специалист изучил свой «узел» досконально. Приступили к изготовлению тайгота. Предстояло разработать специальное оборудование и получить новые материалы. Меня поблагодарили и предложили отдохнуть, однако Сьинга, заявила, что отдыхать рано, ей нужно было самой проследить за изготовлением тайгота. Она была консультантом и контролером. Мы посещали институты, лаборатории и заводы, и всюду Сьинга была рядом со мной, следила и подсказывала, критиковала или хвалила. Да, правду говорят, что человек быстро ко всему привыкает. Я привык к Сьинге, будто знал ее давно, и хоть между нами не было душевной близости, она стала моим другом, разговаривала в манере Владимира, пыталась шутить и улыбалась особой улыбкой. Если раньше она мне казалась мрачноватой, то теперь она была милым созданием, и я не мог ее представить другой, именно такой они и должна быть. У нее была не бросающаяся в глаза своеобразная мимика лица, по которой я научился распознавать ее чувства и настроение. Это было высокоинтеллектуальное, эмоциональное существо.

Когда, по мнению Сьинги, надобность в контроле отпала, он сказала, что вынуждена на время покинуть нас, объяснив мне по-свойски, что «сели аккумуляторы» и надо их подзарядить. После долгого отсутствия я, наконец, оказался дома. Перед расставанием с Сьингой появилась первая возможность побеседовать с ней просто так. Сначала я спросил, где находится Вовка, Катя Ахмедьянова и астрогеолог, исчезнувший с корабля на подлете к Луне?

— Ты трудный вопрос задаешь, — ответила Сьинга, — но любопытство твое понятно, попробую ответить по-владимировски. По вашим представлениям исчезнувшие люди находятся в нуль-пространстве. Это не совсем точно, они в переводе на ваш язык, находятся в гауцсике, такой пространственной прослойке между пространством и антипространством.

— А где эта прослойка-гауцсик находится? Далеко?

— Гауцсик есть везде, до него нет расстояний, как и все сущее, он присутствует в метагонии.

— А это что такое?

— А то, что у вас раньше называли просто пространством, образно говоря, вместилищем вещества и излучений. С развитием науки пространство у вас стало рассматриваться как физический объект, оно стало прерывным и разбилось на множество модификаций, пронизывающих друг друга, но все они существуют в метагонии, если угодно, в суперпространстве. В нашем познании метагония не имеет измерений, она — непрерывна, однородна, изотропна и бесконечно, с ней невозможны никакие взаимодействия. Тебе что-нибудь понятно?

— Я, конечно, туповат, но кое-что схватываю. А что, в этом смешном гауцсике жить можно?

— И да и нет. Гауцсик — это как бы мегаквант метагонии. Вовка и Катя живы, но не живут. Вовка не знает, что для вас он исчез, по своему сознанию он продолжает стоять на постаменте и постукивает пальцами по кристогелю, мысль его замерла на неопределенно долгое время и, вернувшись в обычное пространство хоть через миллионы лет, он не заметит этого, переменится только обстановка вокруг его. Так же и Катя, она до сих пор прощается с родными, не подозревая, что для вас она давно исчезла. Она оборвалась на слове «я бу…», а закончит фразу после возвращения. Вызволить их из гауцсика можно только обратным ходом времени, чтобы события были направлены вспять, тождественно развитию и, таким образом, Вовка в нулевой момент окажется в обычном пространстве в исходной точке, то есть, на постаменте. А мы постараемся, чтобы больше никто не исчезал. Нам понятно горе Наташеньки, мы жалеем родных Кати Ахмедьяновой и астролога, и наш долг — помочь им, поэтому, сразу после установления надежного контакта, параллельно с другими работами, мы приступим к спасению всех исчезнувших.

— Очень хорошо. А почему они оказались в гауцсике?

— Перемещение с помощью Поты-Попы любых масс накапливает в них… — тут Сьинга замялась, не зная, как сказать, — накапливает экстизу — это понятие для определения меры рассеяния времени в метагонии, суть физического фактора, компенсирующего энергию, затраченную на перемещение, — она опять замолчала и начала забавно хмуриться и жмуриться, после чего сложила губы в дудочку. — Это даже для нас понятие весьма трудное.

— Без бутылки не разобраться, — засмеялся я, уж очень забавной была мимика Сьинги.

— Да, без бутылки никуда, — засмеялась и Сьинга. Она хорошо понимала меня, была вроде бы как Владимиром.

— Вы тоже находитесь в гауцсике?

— Мы ушли в кликьян.

— Господи, а это еще что такое?

— Еще одна пространственная прослойка, но, в отличие от гауцсика, она имеет протяженность и не имеет предела замедления хода времени. Вакуум там «заморожен», для его возбуждения нужна энергия извне, нужна помощь цивилизации Земли — мы долго ждали, когда она достигнет нынешнего уровня. Сейчас человек неплохо технически оснащен и не воюет между собой, он способен вызволить нас из кликьяна.

— Это далеко?

— Понятие близко-далеко здесь тоже не имеет смысла. Мы находимся и внутри Земли, и в межгалактическом пространстве, но энергетически связаны только с тяготением Солнца и, естественно, выход из кликьяна возможен лишь в заранее подготовленное для жизни место.

— Сколько же этих пространств и прослоек?

— Не знаем. Мы пытаемся создать теорию Единого вакуума и получить обобщающую формулу устройства мира. Но слишком много неизвестных, и чем больше их находишь и разгадываешь, тем больше их становится. Настоящая наука, Саша, только зарождается.

Забавно, Владимир тоже так о земной науке говорил. А я много раз убеждался, что природа, действительно, неисчерпаема. Хорошо еще, что человек способен мыслить не только логически, но и отвлеченными понятиями, оперировать условностями, чувствовать интуитивно. Вот так вдумаешься иногда, до чего же все интересно вокруг и загадочно! В мире происходит неисчислимое множество явлений и процессов и далеко не все они регистрируются приборами. Поэтому приходится предполагать и предугадывать, исходя из накопленных знаний и найденных закономерностей. Как все сложно и запутанно, кажется, в мире должен быть невероятный хаос. Одно существует в другом, накладывается, пронизывается и переплетается, все смешано-перемешано, скручено и сверчено и в то же время разжижено и размазано, но главное — одно другому не мешает.

Второй, мучивший меня вопрос, был: правда ли, что Владимир — не настоящий, что он является продуктом материализации моего сновидения?

— Владимир — самый настоящий, — ответила Сьинга. — Женщиной рожденный.

— А пепел? — вскричал я.

— И пепел также настоящий.

— Значит, Володю породил мой сон?

— Не могу тебе объяснить, Саша. Исходя из наших сегодняшних представлений о физике, мы считаем материализацию сновидений невозможной. Но завтра эти представления могут измениться.

— Не понимаю, если Володя сгорел и пепел его в сохранности, то откуда же взялся наш живой настоящий Владимир?

— Ты, Саша, соединен с кликьяном, то есть с нами, тоннелем времени, или, по словам Потапова, нитью сконцентрированного времени, в результате чего твой мозг создает вокруг себя некое поле-би, для обнаружения которого у вас просто нет приборов. Поле-би представляет собой … м-м, Володя бы сказал, что это кисель из спрессованного времени с завитушками наслоений кА-спирали. Таким образом, твой мозг помимо твоего сознания исполняет роль передающей и приемной антенны отнюдь не волн времени — таких волн не существует, — ни самого времени, как такового, но как бы завихрений энергетических сгустков фазовых состояний времени, могущих взаимодействовать с различными пространственными характеристиками и через них проделывать с веществом удивительные превращения. Эти процессы логически необъяснимы, и здравый смысл их не воспринимает. У нас тоже возникает много противоречий в основах физической науки, когда новые экспериментальные факты выглядят совершенно неприемлемыми существующим представлениям, поэтому приходится вырабатывать принципиально новые концепции. Мы до сих пор не можем понять механизм этих процессов, но тем не менее научились управлять некоторыми из них. Так что же произошло в тот вечер? Попробую объяснить весьма общо и условно. Владимира спасло от смерти твое близкое присутствие возле блок-отсека и наше управление через поле-би твоего мозга. Когда в блок-отсеке начал образовываться высокий вакуум, Владимир был уже на грани гибели. К счастью, мы быстро среагировали на это и успели переместить его в состоянии шока на Никишиху, где он и очнулся через несколько часов. А пепел… в общем, в момент перемещения Владимира пучок концентрированного времени, опять-таки через твой мозг, выбил из вакуума элементарные частицы, масса которых, по закону сохранения энергии, равна массе тела твоего друга, и из этих частиц, на основе информации об устройстве организма Владимира, образовалась его копия. Как видишь, пучок времени исполнил роль флуктонной пушки. Вот эта копия Владимира и сгорела. Таково происхождение пепла.

— А то, что я видел Володю во сне на Никишихе, — это совпадение?

— Это закономерно. Обратная связь от перемещения дала импульс в твой мозг, и ты увидел друга во сне на Никишихе.

— Стоп, как же так? Ты говоришь, что материализация сновидений невозможна, а как же быть с потухшим костром и бутылкой из-под пива, которые я тоже видел во сне и которые оказались на Никишихе? Их же в блок-отсеке не было.

— Бутылка и костер — настоящие, они, как и ты, были перемещены во времени, они тоже из двадцатого века. Этот своеобразный физический процесс является как бы предохранительным клапаном: обратная связь возбудила и повысила напряженность поля-би твоего мозга, что грозило его разрушением, поэтому избыточная энергия, не без нашего вмешательства, конечно, была направлена на перемещение во времени всего того, что ты видел во сне, то есть кустарников, травы, пепелища и бутылки — они находятся на одной мировой линии с тобой.

— А Владимира? — не сдавался я. — Ведь я его видел в первую очередь и крупным планом.

— Владимира в двадцатом веке не было.

— Ясно, что не было. Но я же видел его.

— Какой настойчивый, — улыбнулась Сьинга. — Пойми, Саша, ты есть житель двадцатого века, и все твое настоящее существование связано с тем временем, ты связан с ним энергетической системой устойчивости — запомни это! В клетках твоего мозга стойко закреплена оседающая память, память о жизни в двадцатом веке, и лишь с этой памятью можно взаимодействовать с помощью энергии времени. А Владимира в этой памяти нет, он — в другой памяти, в более поздней, то есть в той, которую ты получил в этом веке. Ты понял что-нибудь?

— Что-то уж больно мудрено. Ранняя память, поздняя — не вижу разницы. В настоящее время я живу здесь, моя деятельность, какой бы она незаметной и скромной ни была, все равно влияет на ход событий. Не пустое же я место. Так?

— Безусловно. Это есть развитие, и причинно-следственная связь не нарушается. Но в случае с Владимиром, как ни парадоксально, должно произойти нарушение этой связи, но в плюс-времени, в котором мы живем, такого быть не может. Поэтому Владимир так и остался в твоем сновидении, в твоей поздней памяти.

Мне показалось, что Сьинга темнит, что-то не договаривает, что-то скрывает от меня важное. И вдруг я понял: раз мое настоящее существование связано с двадцатым веком, значит, здесь я — временный житель, я просто гость поневоле, значит, мне суждено опять вернуться в свой век, может, даже в свою комнатушку, откуда я был перенесен сюда. И я прямо спросил об этом.

— Не понимаю, — тихо ответила Сьинга.

Я повторил вопрос и в ответ снова услышал «не понимаю». Зато я понял, что она не хочет отвечать. Неужели моя догадка верна? Стало горько и обидно за себя и за Сьингу.

— Почему ты не хочешь отвечать на мой вопрос?

— Не понимаю.

Что за упрямство! А может здесь что-то другое, мало ли какие причины могут быть у Сьинги для того, чтобы не говорить со мной на эту щекотливую тему. Я вспомнил авторитетное заявление Добрыни, что на путешествие в прошлое природой наложен запрет. Это подействовало успокаивающе, и во мне вновь заговорило любопытство:

— А почему у собаки, у ньюфаундленда, не было копии, почему он, бедный, не переместился, а сгорел?

— Потому что в момент включения «Аленушки» ты находился далеко от блок-отсека, а сила взаимодействия поля-би с объектом убывает обратно пропорционально восьмой степени расстояния между ними.

— Почему же тогда бегемот и орангутан взаимодействовали с полем-би на дальних расстояниях?

— В Майами другая конструкция камеры, она рассчитана на эксперименты по изменению хода времени, поэтому флуктация Поты-Попы образует в пространстве воронку, центром которой является твой мозг, как приемная антенна. В эту воронку и «затягивало» бегемота, и не имеет значения, близко или далеко, тут нет расстояний. Но если бы мы вовремя не вмешались и не создали условий для сдвига пространственных фаз, бегемот бы трансферовался изнутри тебя, ты был бы взорван как страус, помнишь? Мы всегда были начеку. И вот что, Саша, хватит об этом. Ты только больше запутаешься, потому что осмысливаешь механизм событий в сильно искаженном виде. Я уж и так стараюсь говорить языком Владимира, но больше упрощать и искажать не могу.

— Ладно, хватит, хотя мне по-прежнему все чертовски интересно, и твои объяснения на низшем уровне меня вполне устраивают. А о другом можно спрашивать?

— Можно. Торопись, у нас мало остается времени.

Голос Сьинги стал заметно слабее, и выглядела она как-то неясно, будто растворялась в воздухе. Я думал, что это у меня от переутомления или из-за неисправности в аппаратуре связи, но Сьинга уловила мою мысль и сказала, что кончается питание, и она вынуждена скоро уйти.

— Надолго?

— К изготовлению тайгота вернусь. Спрашивай, что хотел.

— Сколько вас человек «законсервировано» в кликьяне?

— Ты правильно подметил — «законсервировано». Нас — двадцать миллиардов человек, плюс все виды животных, насекомых и колоний микроорганизмов. И, конечно, растения.

— Как же вы помещаетесь в кликьяне? У вас есть опора?

— Опоры нет. Мы, образно говоря, как бы растворены в своей среде обитания, наша жизнь почти замерла на неопределенно долгое время за исключением специальных служб наблюдения, способных в виде искусственных высокоорганизованных систем изредка выходить из кликьяна для принятия информации, для познания и поисков контакта с разумом.

— А вообще-то, раньше вы жили хорошо, дружно, мирно? — спросил я, смущаясь наивности своего вопроса.

— Жили мы неплохо, — засмеялась Сьинга.

— Сколько лет вашей цивилизации? Я имею в виду до ухода ее в кликьян.

— От создания первых железных орудий труда до проникновения в структуру пространства возраст нашей цивилизации — восемьсот лет.

— Так мало?

— По вашему календарю это соответствует тридцати тысячам годам.

— Так много!

— Планета Глюссия была массивнее Земли и находилась много дальше от своего чрезвычайно раскаленного солнца, совершая вокруг светила оборот за двадцать восемь земных лет. Темп нашей жизни по сравнения с вашим замедлен.

— Понятно. Вы, вроде как, тугодумы.

— Совершенно верно, Саша. Но это относительно.

— А продолжительность вашей жизни?

— В среднем — двенадцать лет. По вашему, это будет четыреста восемьдесят лет.

— Ого! У вас, наверное, богатая история. У вас так же есть страны, национальности, а в прошлом были войны?

— Войн у нас никогда не было. Тебе, Саша, это трудно представить, но я постараюсь, чтобы ты понял.

И Сьинга постаралась. Она говорила тихо и убедительно. Я прекрасно понимал ее. У нас эволюция характеризуется наследственной изменчивостью, борьбой за существование, она приводит к формированию адаптаций, изменению генетических состояний популяций, образованию, а также вымиранию менее приспособленных видов и, в конечном итоге, преобразованию биосферы Земли в целом. Это нам кажется естественным, по-другому и быть не может. Оказывается может. Те же результаты эволюции достигаются другим путем. Если у нас идет борьба за существование каждой особи за себя, то у них все направлено на существование других особей, у них сильный не уничтожает слабого, а, наоборот, поддерживает его, заботится, оберегает и жертвует собой для сохранения жизни другого. У них нет хищников, у них вообще все животные питаются растительной пищей. Мясо никто не ест. Даже насекомые не пожирают друг друга, а стараются не допустить гибели не только своего «сородича», но и любого насекомого. Они не кусают больших животных. Мало того, даже растения помогают растениям, отводят корни в сторону и сбрасывают листву, чтобы дать свет, дерево само засохнет, но отдаст соседу все питательные вещества. Нам это кажется неправдоподобным, но такова уж эволюция на Глюссии. Конечно, слабый дает слабое и хилое потомство, которое должно дать еще более слабое потомство, обреченное на вымирание. Но природа устроила так, что все силы и инстинкты окружающих особей направлены на излечение слабого, и под действием целительных «лучей заботы» в его организме удивительным образом происходят генетические изменения, вплоть до возникновения положительных мутаций, в результате чего слабый становится более приспособленным к жизни, чем его целители.

Сьинга сказала, что они долго не могли смириться с нашей земной эволюцией, в которой живое поедает живое, в которой идет неистовая борьба за жизнь, вечная грызня из-за куска мяса, из-за самки. Сильный выживает — вид совершенствуется. А слабые не нужны. Это было недоступно пониманию жителей Глюссии, слабых, наоборот, нужно поддерживать и делать их сильными, а слабые, в свою очередь, делают все возможное для совершенствования сильных. Если у нас идет смертельная схватка за выживание, за место под солнцем, то у них идет та же борьба, однако, без зубов и когтей, борьба идет лаской и добром, заботой и ухаживанием. У них нет страха смерти, и невольно можно подумать, что отсутствует великий инстинкт самосохранения, без которого жизнь теряет смысл. Отнюдь, этот могучий инстинкт есть, но природа его такова, что он направлен через одну особь на другую, получается взаимное оберегание, страз не за свою смерть — за чужую, за ее недопущение, что равнозначно инстинкту самосохранения. У них любовь всего живого к живому. Но плодовитость у них низкая, рождение происходит в тяжелейших муках, и часть этих мучений непостижимым образом передается и мужским особям. Появившееся потомство требует большого ухода и внимания. У них все животные, в том числе птицы и насекомые — живородящие. Это у нас всякая муха откладывает тысячи яичек, большинство которых, к счастью, погибает, а у них то же насекомое наподобие нашей мухи, производит на свет всего две-три мушки, этих мушек бережет и охраняет весь животный мир, а мушки тоже сеют добро и радость. Все живое питается только растительной пищей, но, несмотря на обилие культурных и диких растений, пища дается нелегко, требуется много обработки.

Человек на Глюссии подчинен тем же законам эволюции. Стремление помочь ближнему, да и дальнему тоже, накормить и напоить, облегчить труд, создать наилучшие условия для жизни дало толчок для развития цивилизации. И все, что создавалось, изобреталось и производилось, все делалось не для себя — для других, которые тоже в долгу не оставались. Если кому-то горько, больно, то из-за него переживают и другие, и делают все возможное для облегчения страданий несчастного, независимо от того, родня это, друг или совершенно незнакомый человек. Вся деятельность направлена на то, чтобы сделать людям приятное, обеспечить их всем необходимым и приносить радость, радость и только радость. И нет в этом ни конца, ни покоя. Это вовсе не жалость и не желание угодить, это их потребность, такими их создала природа. В их языке нет таких слов, как «драка», «наказание», «преступление», и, конечно, отсутствует слово «убийство». Последнее для них вообще не представляемо. А уж о войне у них даже фантасты не додумались. Если у кого-то горе, несчастье, то к нему спешат на помощь, а пострадавший сам из кожи лезет, чтобы другие из-за него меньше страдали. Если кто-то ценой своей жизни спасал жизнь другого, то умирал со счастливой улыбкой на устах. Это не расценивалось как геройский поступок — так и должно было быть. Складывается впечатление, что там все такие хорошие люди, и добрые, и ласковые, и любвеобильные, ну прямо расчудесные. И жизнь течет там безмятежно и весело. Неужели у них нет противоречий и споров, нет конфликтов и недовольства, полностью отсутствует зло и ненависть? Оказывается, что-то похожее на это есть, но имеет иную психологическую окраску. Взаимное уважение и любовь тоже порождают массу неудобств и переживаний, появляется недовольство собой, когда человек осознает свою, кажущуюся ему неполноценность, отчего сильно страдает. Взаимоотношения людей на почве добра очень сложные, даже есть свои нахалы и подлецы. Но смертельных врагов нет ни у кого. Человек искренне радуется, что кто-то кому-то помог лучше, чем он, и в то же время его это очень угнетает, он и зол на лучшего помощника и доволен за него и за того, кому помогли. Лучший помощник, видя переживания худшего, начинает переживать сам, и оба они принимают меры для улучшения самочувствия друг друга. А тот, кому была оказана помощь, зная, что из-за него мучаются двое, тоже начинает делать для них добро. Получается вроде конфликта наоборот. Принцип «пусть мне будет хуже, что б другому было лучше», тоже, по-моему, не очень-то хорош, все неприятности идут от самого себя и чувства вины перед другими. Мне было бы трудно это понять, но Сьинга сделала так, будто я стал жителем Глюссии и на миг испытал его чувства. В тот момент наша эволюция казалась мне варварской и неестественной! Еще ужаснее были революции, где какие-то люди звали к жертвам, но сами в число этих жертв не попадали! Я почувствовал такую сильную душевную боль, что жить расхотелось. Но в глубинах подсознания затаилась ликующая радость, что Владимир, Добрыня, Гек Финн, все наши приступают к великому делу по спасению глюссиян. И я здесь главная фигура. Я был счастлив и одновременно страдал, я метался в поисках выхода и не мог обрести душевный покой. Вот такое странное двойственное чувство. Сьинга дала мне возможность краешком глаза взглянуть и на жизнь планеты Глюссия. Я увидел веселых жизнерадостных людей, но был несказанно удивлен, что все мужчины на голову ниже женщин, и что они весьма хрупкие создания. Женщины главенствовали, мужчины их за это любили, а женщины боготворили своих умных мужей и, как говорится, носили их на руках. А еще поразило меня обилие всяких забавных животных, которые крутились среди людей, бегали, прыгали, ласкались, вроде бы даже болтали и смеялись, играли с детьми и со взрослыми. Одни зверюшки, с осмысленными мордочками, возводили из мозаики нехитрые сооружения, другие, пушистые, устраивали хороводы и пели, третьи, с длинными лапами, лазили по деревьям, собирая оранжевые плоды.

Планета-гигант Глюссия была средоточием жизни. В зените висела ослепительно белая точка звезды-бродяги, на столь громадном расстоянии освещая и согревая Глюссию. Небо было белым, с фиолетовым отливом. Красочные картины следовали одна за другой. Я видел внушительные агломерации городов, города надводные и подводные, здания непривычной архитектуры, округлых неправильной формы. Были и здания, парившие на разных высотах в атмосфере. Проплывали грандиозные технические сооружения. Всюду наблюдалось буйство пышной растительности. Два великих океана. Жутко было сознавать, что от всего этого не осталось и следа — космическая катастрофа и время уничтожили буквально все. Не верилось, что это было не где-то на другой далекой планете, а здесь, пусть под другим солнцем, но на Земле. Ну и на Луне, конечно, поскольку она тоже была частью Глюссии.

Между тем, голос Сьинги стал совсем слабым, и она почти растворилась в воздухе.

— Хотела тебе, Саша, больше показать, — едва-едва услышал я. — Но энергия кончилась. Я ухожу. До свидания.

Глава 20

Сьинги не стало. Не меняя позы, я долго сидел и мысленно прокручивал в уме увиденные картины. Я был поражен, взвинчен и шокирован. Из спаленки вышла Наташенька и, постучав о ножку кресла, напомнила о своем существовании.

— Я тебя не потревожила? Сьинга ушла? Я слышала, ты спрашивал ее о Вове и Кате. Их можно вернуть в наш мир?

— Они скоро будут среди нас.

Насчет скорости я, может, и загнул, но так хотелось сделать Наташеньке приятное. Бедненькая! В последнее время я был постоянно на связи Сьинги с учеными и изготовителями тайгота, дома не ночевал и Наташеньку не видел, мне казалось, что она всегда одна и сильно скучает. Я и с Юлией давно не встречался. Мои слова обрадовали Наташеньку, она сразу повеселела. А уж как я сам рад был! Я стал свободным, могу отдыхать, встречаться с Юлией. По телу разливалось тепло от значимости своей персоны, что я очень нужный и незаменимый человек в этом мире, я первым увидел не наш разум и его деятельность. И хоть и понимал, что моей заслуги в этом нет, что в общем-то я — мелкий человечишка, но все равно было дьявольски приятно, и даже появилась гордость за себя — не иначе, как дух двадцатого века во мне заговорил.

Я поднял Наташеньку и поставил ее перед собой на столик. Она сказала, что в глубине души не сомневалась в скором возвращении Вовки, и вдруг, ни с того, ни с сего, спросила, была ли у меня жена или девушка? Я настроился поведать ей о своих впечатлениях от контакта с Сьингой, но этот вопрос сбил меня с толку. Я сказал, что никого у меня не было, потому что человек я стеснительный, перед девушками всегда робел, и вообще, считаю себя непривлекательным типом.

— Вот так тип, — засмеялась Наташенька. — Не мудри, Саша. Ты — добрый и симпатичный парень. В тебе есть нечто привлекательное для женщин. Я серьезно, я ведь вижу.

Мне стало еще теплее. Мы разговорились по душам. Наташенька ничего не скрывала о своей жизни, когда еще была большой, она рассказывала о радостях и огорчениях, о размолвках с мужем, об отце и матери, которые живут в Антарктиде и спрашивают ее, не против ли она будет, если у нее появится младшая сестренка? Замечательная женщина — Наташенька! О Вовке она говорила с уважением, и какой он умный, и ласковый, послушный и самый, самый …. Он так любит ее. Я тоже расчувствовался и все выложил о себе, в какие смешные положения попадал и даже о дурных поступках не умолчал, как, например, одному товарищу в Горгазе пакость устроил. Мы будто раскаивались друг перед другом.

Зазвонил видофон. Вызывал Владимир, спрашивая, ушла ли Сьинга и говорил ли я с ней о том, о сем, узнал ли что новенького?

— И о сем говорил, — ответил я, — и о том. И новенькое было.

— Жди нас!

С Владимиром пришли Наташа, Юлия и Добрыня с женой. С шутками-прибаутками гости расположились в гостиной. Юлия села рядом со мной и незаметно легонько ущипнула меня за бок. Лицо ее при этом было невозмутимым, но глаза смеялись. Я тоже хотел ущипнуть любимую, однако не осмелился: давно не видел ее, вот и затрепетал снова.

— Мы — народ не только любознательный, но еще и любопытный, — сказал Владимир. — Поэтому сначала скажи, Санек, как выглядит Сьинга? Обрисуй нам ее.

Я не мастер делать описания, но постарался как можно подробнее рассказать о внешности Сьинги. И чувствовал, что описание получилось никудышним.

— Она хоть на женщину-то похожа? — спросила жена Добрыни, молодая, экстравагантная дама с вычурной многоярусной прической, которая чудом держалась у нее на голове.

— Сперва вроде бы и не очень была женщиной, — ответил я. — Но когда узнал, что она женщина, то сразу стала похожей.

— Красивая? — спросила Наташа.

— Нормальная. Красота ее неземная, это особая красота, к которой нужно привыкнуть.

— А фасон одежды? Туфли на каблуках?

Отвечать на вопросы было трудно. Особенно усердствовала жена Добрыни: какой у Сьинги цвет лица и глаз, есть ли косметика и украшения, какие зубы, уши и ресницы, какова осанка и манера держаться. Владимир с Добрыней нетерпеливо ждали, когда иссякнут вопросы, их интересовало другое. А жена Добрыни, не удовлетворившись, достала бумагу с карандашом и попросила нарисовать Сьингу.

— Не умею, — взмолился я. — Не умею, честное слово! Не художник я.

— Все равно рисуй. Не бойся, каждый человек маленько художник.

И я нарисовал такую каракатицу, что самому стало тошно.

— Даже и маленечко не художник, — поморщилась жена Добрыни.

— Женщины! — не выдержал Владимир. — Дайте нам поговорить с Шуриком. Он замечательного нечеловека нарисовал. Давай, Санек, начинай!

Я стал рассказывать обо всем, что услышал от Сьинги: о гауцсике, кликьяне, метагонии …. Владимир с Добрыней слушали с величайшим вниманием, с жадностью впитывая каждое слово, спрашивали, переспрашивали, были взволнованы и довольны. А когда я сказал, что Владимир — не продукт моего сновидения, что он самый настоящий, рожденный женщиной человек, то Володя и вовсе возликовал. Правда, сначала он огорченно крикнул, что не может быть и при этом скорчил плаксивую гримасу, его сразило известие, что материализация сновидений невозможна, но скоро он гримасу убрал, заулыбался и хлопнул меня по плечу:

— Ты очень правильно поговорил с Сьингой! Если честно признаться, то мне было не сладко сознавать, что я какой-то несчастный продукт сна. Терпел и молчал. А сейчас … все идет великолепно, Шурка!

Владимир не скрывал своей радости, он сиял, он предвкушал удовольствие от скорого познания нового, неизведанного. От избытка чувств он поднял и закружил Наташу, и Юлия затряс, завертел. Потом набросился на Добрыню. Жена Добрыни поздно поняла, что Владимир возьмется и за нее, и не успела покинуть опасную зону: в два приема ее шикарная прическа была смята, а потом как следует разлохмачена. С визгом «сумасшедший» женщина убежала в другую комнату приводить себя в порядок. Позвала на помощь Наташу, а потом и Юлию. Восстановив прическу, женщины под руководством Наташеньки с шумом принялись на кухне готовить блюдо из белых грибов с гусиной печенкой и грейпфрутом.

— Немаловажное событие в мире, Санек, произошло, — с загадочным видом сказал Владимир. — Не слышал? Никогда не догадаешься. Мы с Наташей решили пожениться!

— Но? Ой, какой ты смелый человек, Володя!

— Нет, Шурка, это Наташа смелая. Она прямо так и сказала мне: «Ты ждешь, чтобы я первая сделала тебе предложение?». Ну, а я, как мужчина, не растерялся и сходу: «Выходи за меня замуж!». Ей ничего не оставалось, как согласиться. Ох, и заживем мы! А работы впереди … — Владимир зажмурился. — Не могу, Шурка, умираю от удовольствия. Скоро они там на кухне? Запах такой, аппетит разыгрался.

Мы ели грибы с гусиной печенкой и запивали холодным квасом. Было очень вкусно. Жена Добрыни записала рецепт приготовления блюда. Я тоже записал, не знаю зачем.

— Все, Александр, — поднялся из-за стола Добрыня. — Нам пора.

— Да, да, — всполошился Владимир. — Отдыхай, Шурик. Но как только Сьинга объявится — сразу сигнал. А мы сейчас спешим.

И гости, за исключением Юлии, моментально исчезли, даже Наташеньку забрали с собой. Я понял, что они нарочно оставляют нас с Юлией наедине. Поскольку я с ней давно не виделся, меня, как и прежде, охватила робость, я стушевался. Красивая, умная, гордая Юлия показалась мне опять недосягаемой, как звезда. И хотя я знал, что она самая простая, обыкновенная девушка, все-таки был смущен и не знал, что говорить.

— Поехали на Амазонку, — как ни в чем не бывала, сказала Юлия.

— Куда? — подскочил я. — Чтобы опять нас покусали?

— Боишься?

— С тобой я ничего не боюсь. Я с удовольствием.

— Тогда поехали. Мы будем ловить раков и купаться. Можешь переодеться. Я подожду.

Гардероб у меня большой и разнообразный, как костюмерная в театре, но порядка никакого. Я часто брал готовую одежду, иногда и заказывал, и по старой привычке ничего не сдавал и не выбрасывал в специальные приемники, а все копил и копил — самому стыдно. Размышляя, какие раки могут быть в Амазонке, я бешено работал руками, швыряя в стороны и через себя рубашки, брюки, майки, свитера, куртки и еще не знаю что, я искал плавки, да разве быстро разберешься в этом завале. Все было, а плавки исчезли.

— Саша! — позвала Юлия, — Ты куда затерялся? Тебе помочь?

— Все равно не найдешь.

Юлия зашла в комнату и при виде беспорядка засмеялась и не могла остановиться. Я тоже, как идиот, засмеялся. Мы смотрели на ворохи одежды, друг на друга и смеялись.

— Милый мой дуралейчик, — наконец сказала Юлия, — ты их искал? — она вынула из кучи белья мои плавки и уже серьезно сказала, что ничего смешного в этом нет, и чтобы я сдал все и больше не коллекционировал одежду.

Небольшое подземное путешествие — и мы очутились на круглой площадке с низким барьерчиком. Вокруг буйствовал тропический лес. В нос ударил пряный запах. Было душно. Резвились мартышки, кричали попугаи. Я содрогнулся от мысли, что сейчас на нас набросятся муравьи или комары. Но неужели за какие-то десять минут мы по тоннелю сквозь земной шар прибыли в Южную Америку? Я спросил об этом Юлию.

— Нет, Саша, — ответила она. — Мы находимся в заповеднике «Амазонка». Это в сорока километрах от Читы, возле Маккавеево.

— Искусственный оазис тропиков в Забайкалье?

— Да, обыкновенный климатрон. Стационарная система параболических зеркал в космосе направляет тепло солнечных лучей на круг, радиусом двадцать пять километров. Через середину круга протекает Ингода — вот тебе и Амазонка. Вторжению в климатрон холодных масс воздуха, особенно в зимнее время, препятствуют искусственные антициклоны. Если тебе это чуточку интересно, то зайдем сюда.

Мы зашли в нечто похожее на шатер из бамбука. На потолке — оригинальная фосфоресцирующая люстра. Юлия крутанула люстру, и певучий женский голос стал рассказывать об идее создания климатических зон планеты, о том, как создавался климатрон «Амазонка». Одновременно с рассказом осуществлялся и показ. Мы смотрели на строительство с высоты птичьего полета и опускались на землю, будто сами были строителями, сажали деревья и расселяли животных, голос говорил о технических трудностях осуществления проекта, о конструкции сложнейших циклонотронов, о проблемах биологического равновесия и устойчивости экологической системы, чтобы не было ядовитых и вредных насекомых.

После ознакомления с историей «Амазонки» мы пошли гулять. Юлия, между прочим, заметила, что в Африке есть арктические климатроны.

Очень здорово было на Ингоде-Амазонке. Тут и непролазные чащи и великолепные пляжи, на склонах сопок — движущиеся дорожки, на ровных местах — беседки и даже спортивные площадки, тут были мелкие речушки и озерца. В воде нежились бегемоты и купались безобидные слоны. Крокодилов не было, да и зачем они. А главное, не было ползучих и летающих тварей — никто не кусал. На лианах качались дети. Гулял, отдыхал народ, но он как-то не бросался в глаза и не мешал, люди умели равномерно распределяться по лесу и пляжам. И это не только здесь. Я уже давно подметил, что где бы я ни был, ни разу не видел толпы или хотя бы что-то похожее на очередь. Вода в Ингоде была чистая, теплая. Мы ловили большущих раков и выбрасывали их на берег, а они опять уползали в воду. Пусть. Глядя на нас, и другие принялись ловить раков.

Мокрые, довольные, мы лежали на мелком песочке под низким ноябрьским солнцем, но пекло оно как на экваторе. Мы наслаждались жизнью! Плечи наши соприкасались. Обстановка располагала к откровению. Самый подходящий момент сделать Юле предложение. Сколько же можно тянуть, уже и Владимир меня опередил. Довольно быть размазней! Я построил в уме фразу и уже раскрыл рот, чтобы сказать ей, но как всегда в таких случаях духу не хватило. Тогда я понял, что если сейчас не сделаю Юле предложение, то уже не сделаю его никогда! От этой мысли я ужаснулся и, волнуясь, сбивчиво заговорил:

— Юля, а что если … мне кажется, нам с тобой пора …. Я тебя люблю, ты знаешь. Будь моей женой! Серьезно, а?

Юлия посмотрела, зажмурившись, на солнце и опустила глаза.

— Я буду твоей женой, Саша.

Свершилось! Мне бы вскочить и от радости пуститься в пляс, а я, наоборот, обмяк и бестолково спросил:

— Когда?

— Вместе подумаем. А, может, день твоего рождения станет и днем нашего бракосочетания? Тебя устраивает?

И неожиданно для себя я во все горло заорал, что устраивает. Загоравшая неподалеку парочка испуганно посмотрела в нашу сторону.

— Догони-ка, — лукаво сказала Юлия и бросилась в воду.

Я плыл и подсчитывал в уме, сколько дней осталось до нашего бракосочетания. Двадцать шесть. Это совсем немного и в то же время — целая вечность.

Счастливее меня, наверное, никого не было на свете. Здоровье отличное, энергия бьет ключом, долголетие обеспечено, любимая девушка станет женой, а я выполняю исключительно важную и ответственную миссию. Я твердо решил, что сразу после установления контакта Сьинги с другими людьми, когда мой феномен потеряет свое значение, я самым серьезным образом, пусть даже в официальном порядке, начну учиться. Обязательно получу полное образование.

Три чудесных дня мы провели с Юлией в климатроне, пока не пришло сообщение, что тайгот изготовлен. Мы вернулись в Читу.

Я представлял тайгот нескладным грамоздким сооружением, ведь схема его была чрезвычайно сложной, детали и узлы делались в разных уголках земли. Увидев же готовый аппарат, я хмыкнул — этакий калач, точнее, спасательный круг с серебристой чешуйчатой поверхностью и достаточно эластичный, чтобы его можно было сжать или растянуть. А как проверить тайгот в работе, испытать его — никто не знал. Ждали Сьингу. Со всех континентов прибыли ученые, которым было предложено вступить в контакт с жителями Глюссии. Всего пятьдесят два человека — на такое количество включений был рассчитан тайгот, после чего его разрушит время. Но люди уже будут на связи с учеными Глюссии и вместе начнут действовать. Не забыли про обещание Потапову и Попову «вытащить их минут на десять» из финн-пространства, но до появления Сьинги пока не трогали. Она не заставила себя долго ждать. Я купался перед обедом в бассейне, когда из воды появилась ее сухая голова:

— Здравствуй, Саша. Включай!

Я пробкой вылетел из бассейна и нажал на специальном браслете кнопку экстренного оповещения. Быстренько оделся.

В институте нас ждали.

— Я все знаю, — сказала Сьинга. — За Потапова и Попова можете не беспокоиться, мы не допустим их исчезновения. Пусть они первыми войдут с нами в контакт. Остальных «долгожителей» не трогайте.

Потапову и Попову дали условный сигнал о подтверждении их «гипотезы во сне» и чтобы они были готовы к транспортировке из гостиницы в хроноход. На это им по предварительной договоренности давалось два часа, что по нашему времени соответствовало шести секундам. Сьинга проверяла и настраивала тайгот. В конференц-зале собрались приглашенные на контакт ученые, а также общественность. Операторы-голофонщики ждали, когда можно будет начать показ Контакта по всемирному головидению.

Приехали в гостиницу за Потаповым и Поповым. Они с довольными, одухотворенными, но застывшими лицами, полулежали в креслах. В таком виде их транспортировали и поместили в хроноход. Через несколько секунд друзья уже были в нашем обычном времени.

— Спасибо! — поблагодарил Потапов. — Самочувствие наше — лучше не бывает. Они похоже на человека?

— Познакомьте нас скорее, — попросил Попов.

— Кроме Шурика их никто не видел, — сказал Владимир. — Вы будете вторыми, — и он вкратце рассказал о появлении Сьинги, о тайготе и об особенности связи, напомнив еще раз, что мои слова — это слова Сьинги.

Потапова и Попова встретили аплодисментами. «За неимением места» Сьинга повисла посреди зала над людьми и ждала, когда смолкнет шум.

— Приступим, — сказал я одновременно с Сьингой. — Начнем по старшинству, с Потапова. Ты готов?

— Готов, Шурик! Скажи ей, что готов.

— Она тебя слышит моими ушами. Встань здесь и надень на шею тайгот.

Потапов с недоумением посмотрел на небольшое отверстие в аппарате, неуверенно примерил его к голове, потом растянул и с небольшим усилием надел на шею. Все замерли, что же произойдет дальше? А дальше ничего особенного не случилось. Сьинга манипулировала блестящими шариками на своей груди.

— Тайгот греется, — сказал Потапов.

— Знаю. Критическая масса гравитонов в тани-контуре приближается к единице. Внимание! Есть контакт!

— Вижу Сьингу! — взволнованно, но спокойно сказал Потапов. — Здравствуй женщина планеты Глюссия! Вот какая ты интересная!

— Здравствуй, Пота! Сними тайгот и отдай Попе. Смелее стягивай, не порвешь. Видишь ли меня без аппарата?

— Отлично вижу и слышу.

— Переключаю контакт на рабочий режим. Что ты видишь сейчас?

Потапов завертел головой:

— У-у-у, да тут целая аудитория! Они приветствуют меня! Здравствуйте, здравствуйте, мои ненаглядные!

— Это наши ученые, с которыми нам отныне предстоит иметь дело. Знакомься с ними. А мы, Попа, приступим. Не тяни время, надевай тайгот.

Через минуту Попов тоже увидел Сьингу, стеснительно улыбнулся, после чего вошел в контакт с учеными Глюссии, или просто глюссиянами. И так поочередно тайгот надевали Владимир, Добрыня, Гек Финн, несколько сотрудников нашего института и ученые со всего мира, больших и малых национальностей, даже был один эскимос.

Непривычным было зрелище: люди, вошедшие в контакт, стояли отдельно — их уже успели назвать контактиками, а вверху и немного в стороне, над головами зрителей, расположился второй ярус жителей Глюссии, которых видели только контактики и я. Пока все молчали и разглядывали друг друга, знакомились визуально.

— Смотрите! — раздался чей-то голос. — Тайгот испаряется.

Действительно, сохраняя форму, тайгот, на глазах уменьшался в размерах. Его разрушало время, он растекался по времени — процесс прямо-таки фантастический. Через две минуты тайгота не стало.

— Это, конечно, безобразие, — тихо проворчал Владимир. — Придется делать новый.

— Не сделаете, — услышала его женщина-глюссиянка и, как я научился по мимике Сьинги узнавать настроение, женщина та испытывала сильнейшую горечь от того, что расстраивает Владимира.

— Почему? Не справимся?

— Справитесь. Но при включении он распадется. Первый же тайгот не распался сразу потому, что много тысяч лет мы по крохам ловили и копили исчезающее малую энергию геклиотоники галактик и накопили ее всего на пятьдесят два включения.

— Какой капризный. А что такое геклиотоника?

— Понятие сложное, и сейчас не место и не время говорить об этом.

В первом ряду глюссиян поднялся маленький мужчина с добрыми умными глазами, вроде бы и чересчур щупленький, но в облике чувствовалась сильная натура.

— Меня зовут Тимники, по вашему, я являюсь Председателем нашего Знающего Совета. Нам неловко от того, что мы возвышаемся над вами. Надо выйти на природу и устроиться на одном уровне. Вы согласны?

Впечатление было такое, будто это говорит обыкновенный человек. Что ж, пока глюссияне подстраивались под нашу речь и наши манеры. А фактически, они совсем не такие.

Я по привычке повторил вслух слова Тимники. Наши закричали, что согласны. Глюссияне дружно, сквозь стены, направились на улицу. Мы устремились за ними через все шесть дверей-пролетов. Я держал Юлию за руку и старался быть ближе к Владимиру, хотя он и сам с Наташей так и стремился ко мне. Юлия контактиком не была, но самолюбие ее не страдало, она понимала, что только лучшие умы человечества достойны этого.

Глюссияне компактно расположились на большой поляне, недалеко от института, им было удобно «сидеть» на траве. Наши контактики сели напротив. Необычно выглядела эта встреча, вроде бы и естественно, но как-то несолидно, ну что это такое, расселись, словно дети, не травушке-муравушке. Во всяком случае, не так я представлял встречу двух цивилизаций. А где же Сьинга? Я дважды обежал глазами каждого глюссиянина — Сьинги не было. Значит, она не входит в состав Знающего Совета. Ушла, не попрощавшись. Обидно. Но Сьинга вдруг выросла передо мной.

— Я ухожу, Саша. Я проделала всю порученную мне работу. Я истощена.

— Ты хорошо поработала. Отдыхай.

— До свидания, — сказала Сьинга, а во взгляде ее было столько тоски и печали, что я отшатнулся. Неужели это у нее от усталости? Или же она жалеет меня и сейчас прощается?

— Мы еще увидимся? — спросил я.

— Я постараюсь с тобой встретиться, если… — Сьинга не договорила, что-то помешало ей. Она сделала вынужденный прощальный жест рукой и исчезла.

Спокойствие опять было нарушено. Что означает это «если»? Что еще может произойти?

— Что случилось, Саша? — спросила Юлия. — Я вижу, ты расстроен.

— Не нравится мне неопределенность Сьинги, что-то она не договаривает, жалеет меня, но скрытничает, чувствую: неприятности впереди.

— Не придавай этому большое значение, у них свои понятия о добре и зле, о правде и неправде, и будь уверен, что плохого они тебе не желают и не допустят этого. То, что, по мнению Сьинги, может тебя огорчить, в действительности окажется таким пустяком, на который ты не обратишь внимания.

Юлия хоть и успокоила меня, но предчувствие, что скоро должно что-то произойти такое, что опять перевернет всю мою жизнь, не покидало меня.

На поляне, в окружении неконтактиков велась мирная беседа контактиков с глюссиянами, которые показывали какие-то чертежи и схемы. Нашим контактикам тоже понадобилось что-то показать, но с собой ничего у них не было. Заседание двух миров прервали и перенесли в университет в Читу. Позже разбились на всякие специализированные группы, подгруппы и комитеты. Встречи происходили во всех уголках планеты днем и ночью. Конкретной информации о результатах встреч пока не было. Лишь на восьмой день стало кое-что проясняться. Я узнал об этом из первоисточника, от Владимира.

— Ну, Шурка, дорогой мой Шурик, намечается славное мероприятие! Придется еще малость поучиться — не нам одним, глюссиянам тоже кое-что втолковывать надо. Замечательные ребята, скажу тебе. Чувствительные и башковитые.

— Будете вызволять их из кликьяна?

— Непременно. Но не так-то это просто и, уж тем более, не так это быстро. На Землю, сам понимаешь, пустить их нельзя — все-таки десятки миллиардов, не считая прочей живности. Да и ультрафиолетовое излучение Солнца для них вредно, и состав атмосферы не тот. Венера! Заманчивая планета, было смелое предложение переместить ее на новую орбиту, но менять состав атмосферы дело слишком хлопотное и капризное, опыта в глобальном масштабе нет ни у нас, ни у них, а малейшая ошибка в создании биосферы может дорого обойтись. Рассмотрели даже вариант получения из вакуума приличной массы вещества, собственно, создать искусственную планету с запрограммированными нужными условиями. Представляешь размах! Но здесь вся трудность в сохранении ненужной нам антипланеты в нашем плюсовом мире, ведь вещество из вакуума рождается вместе с антивеществом. У ближайших к Земле звезд подходящих планет нет. Зато в созвездии Лиры есть яркая голубая звезда Вега. Слышал о такой? Она в пятьдесят раз ярче Солнца и находится от нас на удалении восьми парсеков. У Веги — четырнадцать планет и одна из них, седьмая от светила, почти точная копия Глюссии: и масса подходящая, и атмосфера, и температура — в самый раз, ну, жизнь там в примитивной форме. Эту планету и будут осваивать глюссияне.

Восемь парсеков! Это же двадцать шесть световых лет. Невообразимая даль. К примеру, ракетам двадцатого века нужно было бы лететь больше миллиона лет.

Началась подготовка к сооружению установки для накопления «лишнего времени» (оказывается, и такое время есть) с последующим преобразованием его в энергию, способной взаимодействовать с пространственными характеристиками, что обеспечит выход масс вещества из кликьяна прямо на Глюссию-2. Выход будет осуществляться партиями живой массы по двадцать тысяч тонн каждая. Все энергетические и технические ресурсы Земли будут направлены на создание космического флота, задача которого — в кратчайший срок собрать все не представляющие ценности малые планеты в поясе астероидов и превратить их в двести двадцать две Поты-Попы. Одновременно будет снаряжена экспедиция к самой далекой планете Солнечной системы — Плутону, которого тоже превращают в Поту-Попу и с ее помощью перемещают и располагают в обычном пространстве все полученные из малых планет Поты-Попы цепочкой вплоть до Веги, образуя как бы ретрансляторы. По этому пространственно-энергетическому мосту будет осуществляться связь с Глюссией-2, поэтапно посылаться туда оборудование и тогда наконец, появится возможность «ходить» друг к другу в гости. Это уже будет настоящий, так сказать, телесный контакт.

— Мечтаю пожать руку Сьинге, — сказал Владимир. — Это произойдет через семьдесят лет. Я буду в расцвете сил, как мой отец сейчас. А вся программа полного вызволения рассчитана на четыреста лет. Жалость неимоверная! Но программа на то и программа, что ее можно сократить, пересмотреть и ускорить ее выполнение. А, сегодня, Санек, глюссияне решили между делом приступить к освобождению моего братишки Вовки из гауцсика, а затем и Кати. Ты же знаешь, как они, глюссияне, болезненно относятся к несчастью ближних, а мы для них не то, что ближние, а самая настоящая родня. Завтра, заметь, завтра, будем поворачивать время вспять, и как только пройдет семьдесят девять суток назад, так Вовка сам собой выйдет из гауцсика. Как просто, да? И как сложно!

Течение времени вспять казалось мне чем-то абстрактным и далеким, не имеющим отношения к нашей жизни, и я никак не мог предположить, что придется столкнуться с этим наяву. Неужели в этом пространстве следствие будет предшествовать причине? Естественно, напрашивался вопрос: можно ли жить там? Самое простое, что приходит для сравнения на ум, это смотреть фильм, крутя пленку с конца. Но в событиях, показанных в таком фильме никакого смысла нет: люди вслепую ходят, бегают и прыгают задом наперед, вдребезги разбитая, даже взорванная машина вдруг сама собой собирается и становится новой, огонь при этом превращается в бензин. Это всего лишь изображение, а как в настоящей жизни? По моему, жизнь в антивремени невозможна. Однако Владимир решительно заявил, что жизнь ко всему приспосабливается, по крайней мере, внешние условия в антивремени не изменятся, и воздух будет таким же, и пища такой же. Я поинтересовался, не есть ли это способ абсолютного омоложения организма? Ведь даже глубокий старик может стать мальчиком. Владимир мог только предполагать, что для постороннего наблюдателя человек в минус-времени будет, конечно, молодеть, но сам тот человек этого не заметит. Жизнь — это не только движение, мышление и эмоции, это, прежде всего, память. А будет ли память в антивремени? Очевидно, человек там должен знать о событиях в прошлом, в которых он принимал участие. Возвращаясь в прошлое, он не допустит какой-нибудь глупости или ошибки, совершенной им когда-то по молодости или незнанию. Не ясно, как же будут происходить те события? От конца к началу? Ерунда получается. Человек, живущий в антивремени, хоть и молодеет, но становится более глупым и несмышленым, он теряет свои накопленные знания, их просто стирает время. Интересно, а если пожить лет сорок в антивремени, а потом вернуться в обычное время, то, собственно, начнется новая вторая жизнь. Это еще один способ путешествия в будущее, правда, в недалекое. С точки зрения физиологии организма, в голову полезла всякая пошлость. Пусть это неприлично, но, в конце концов, естественно: человек в туалете принял в себя порцию теплой мочи, а спустя определенное время вылил изо рта в стакан вкусный холодный напиток. Тут уж явная нелепица. Но как бы то ни было, заманчиво пожить в анитвремени. И жутковато, черт возьми! Рождение — это смерть, и наоборот. Не знаю, но здравый смысл подсказывал, что если в антивремени жизнь и возможно, то она идет по другим законам, нелепицы и абсурда в природе быть не должно.

Группа из восьми человек под руководством глюссиян приступила к созданию условий для получения минус-времени пока для вызволения одного Вовки, потому что он был малой массы, и объем замкнутого пространства, который требовался был небольшим, где-то восьмую часть объема нашей лаборатории. Хорошо еще то, что гауцсик пронизывается полем тяготения, и все массы находящегося в нем вещества «привязаны» к тяготеющей массе и находятся по отношению к центру Земли в той же точке, откуда произошло проникновение в гауцсик, то есть, исчезновение из нашего пространства.

Никакой особой подготовки и особой аппаратуры не понадобилось. Приемниками энергии и своеобразными приборами являлись сами люди, контактики, связанные с кликьяном нитью времени. Как Сьинга через меня свечением моего тела доказывала свое присутствие у нам, на том же принципе глюссияне будут осуществлять процесс. Задача выглядела просто: в заданном куске пространства поменять ход времени с плюса на минус.

Изготовили больше ста отражателей помех, вызываемых флуктациями вездесущих планкеонов. В виде шаров, размером с апельсин, отражатели равномерно распределялись в лаборатории вокруг постамента, с которого исчез Вовка — это был центр сферы. Шары закреплялись на специальных стойках, образуя, таким образом, решетчатую шаровую поверхность.

Тока смиренно стоял в уголке, наблюдал за работой и, видимо, что-то мучило его. Выбрав момент, когда мы с Владимиром остались одни, он быстро подошел к нам:

— Вова, Шура, вы — единственные люди, которые могут понять меня и помочь. Пожалуйста, возьмите меня в подопытные. Я специализируюсь на этом, это мое призвание. Дайте мне возможность пожить в антивремени!

— Тока, милый, — ответил Владимир, — я отлично понимаю тебя. Я бы сам с удовольствием пожил там, и не только из-за научного интереса, но и мне любопытно было бы испытать, блаженство это или страдание, или так себе. Сочувствую тебе, Тока, но ничего не выйдет.

— Я согласен на любой риск, я готов пойти на верную гибель, лишь бы вы узнали воздействие минус-времени на живой организм. Вот я весь, берите, толкайте!

— Не говори, Тока, про погибель. Но глюссияне предполагают, что после пребывания в минусе обратные процессы в организме человека могут быть необратимыми.

— Можно поместить животное, — предложил я.

— Санек, ты ведь знаешь эволюцию глюссиян с их чрезмерной любовью ко всему живому. Из-за этой любви они в экспериментах по созданию антивремени не помещали в него животных, потому что для них это противоестественно, у них и мысли не возникало рисковать жизнью животных. Таковы они от природы, понимаешь?

— А насекомые? Они и всяких таракашек жалеют?

— В такие тонкости я не вдавался. Не могут они творить насилие над живым.

Мне почему-то стало стыдно за себя. Сколько я когда-то мух мухобойкой ухлопал, сколько тараканов кипятком ошпарил и дустом потравил. А как же быть, когда, сам того не ведая, гуляя, например, в лесу, топчешь сколько угодно букашек. Что же теперь, из-за каждой нечаянно раздавленной козявки переживать? Сказал об этом Владимиру. Тот хохотнул и повторил, что в такие тонкости не вдавался.

— Но мы-то, исходя из нашей эволюции, можем поместить в антивремя, скажем, мышей или того же вонючего скунса?

— Не понял ты, Шурка. Не можем мы показать себя живодерами, потому что процесс осуществляют глюссияне, и хоть они и знают наше отношение к животным, которых мы с аппетитом можем съесть, все-таки не надо портить настроение старшим братьям. В этом все дело. Потом как-нибудь без них, когда научимся получать антивремя, мы сами в него с мышами и с твоим вонючим скунсом залезем. А ты, Тока, все понял?

— Не все. Я пока помолчу.

Глава 21

Шли последние приготовления. Я спросил Тимники, могу ли принять участие в создании антивремени? Ведь я тоже контактик.

— Мы тебе ни в чем не отказываем, — ласково ответила Тимники. — Хочешь — пожалуйста.

Скомплектовали специальную группу из четырнадцати человек. Витавшая над нами женщина-глюссиаянка с пушистыми волосами, закутанная в сиреневый хитон, попросила нас взяться за руки и образовать окружность вокруг отражателей помех. Она предупредила, что мы испытаем весьма неприятные ощущения, но для здоровья совершенно безвредные. Со стороны наши действия, может, выглядели несерьезными и даже комичными — как в детском садике — затеяли хоровод. А ведь готовилось к осуществлению нечто дерзкое и невероятное. Женщина ободряюще улыбнулась нам и, не мигая, уставилась на сероватый сфероид на треножнике. Потом положила на сфероид ладонь и стала его поглаживать. Тут и началось. По телу прошла судорога, затем забегали противные мурашки, сродни тем, которые появляются, когда отходит сильно затекшая нога. Мурашки становились ощутимее и острее, было не больно, но ощущение — препакостное, будто кто-то изнутри перебирает нервы. Мы задергались, закривлялись, появилось желание освободить руки, но их словно связали.

— Терпите, терпите, пожалуйста, наши друзья, — проговорила женщина, а у самой на глазах появилась мутная поволока от сострадания к нам.

Рядом со мной тихонько повизгивали и дергались Владимир и Добрыня, а напротив делали страдальческие гримасы Гек Финн с Тарасом. Наблюдатели среди которых находились Юлия и Наташа с Наташенькой, были и испуганы и готовы вот-вот взорваться от хохота. Нам потом показали по голофону запись наших припадочных конвульсий. Ох и смеху было! Но в тот момент мы действительно страдали, испытывая до невозможности мерзкое чувство, что-то среднее между щекоткой, зудом и тем ощущением, что вызывает скрежет зубов о железо. Это была реакция организма на шедший через нас поток энергии, необходимый для поворачивания хода времени вспять.

Обычное состояние организма наступило сразу с прекращением подачи энергии. Какое это было блаженство и наслаждение! А мы живем и не замечаем того, как не замечаем воздуха, и лишь удушье напоминает нам о нем. Женщина извинилась, что вынуждена была причинить страдания в течении семи секунд. А по мне казалось, что мы дергались целый час.

— Все? — спросил Владимир. — Руки можно разжать? Там время уже идет вспять?

— Да. Через тысячу восемьсот девяносто три часа и шестнадцать минут ваш милый Вовка выйдет из гауцсика, и время в сфере поменяет знак минус на плюс.

Мы были изумлены: перед нами предстала картина в перевернутом виде, как говорится, вверх ногами, потолок стал полом и наоборот. От отражателей до глубины трех метров начиналась круглая чаша, а вверху шаровая сфера перекрывалась плоскостью, то есть, полом лаборатории, ставшим потолком, на котором размещалось оборудование. Однако незакрепленные приборы и вещи не падали. Но более всего поразило то, что все оборудование, попавшее под границу разделения времени с антивременем, было разрезано на две части. Часть, находившаяся в обычном времени, оставалась на месте, а другая половина — будто оторвалась от целого и переместилась наверх, не только в перевернутом виде, но и развернутой так, что правое стало левым, то есть, зеркальным отражением.

— Замечательно! — восхищенно сказал Владимир.

Мы подошли поближе к перевернутой сфере. Добрыня взялся за спинку лабораторного стула, неестественным образом державшегося на одной ножке, а вторая половинка стула с тремя ножками и частью сиденья располагалась высоко над головой и, конечно, вверх ногами. За нижней «отрезанной» половинкой была пустота. Добрыня попробовал сдвинуть или приподнять полстула, но дерево от напряжения затрещало, вот-вот сломается ножка.

— Первые парадоксы антивремени, — сказал Гек Финн и ткнул кулаком в пустоту, но рука встретила невидимую преграду. Я тоже попробовал. Забавно, воздух будто отвердел.

— Из чего она состоит, эта стенка сферы? — спросил я. — Из какого материала и откуда он взялся?

— Это не материал, это вообще не вещество, — ответил Гек Финн. — Здесь нет атомов и молекул, это просто граница между временем и антивременем. Как и всякая граница, она не имеет толщины, у нее нет физической прочности и твердости, но, тем не менее, она — непреодолимая преграда для вещества и излучений, как в сферу, так и из нее.

— Чему вы удивляетесь? — спросила Юлия. — О чем говорите?

И тут выяснилось, что внутренность сферы антивремени видели только контактики, а остальные люди наблюдали громадный туманно-матовый бесцветный шар, совершенно не создающий объемности, он был плоским как пятно, откуда на него не смотри. При постукивании по стенке-пятну-шару или поскребывании, как ни странно, не было никакого звука. Каждый воспринимал «пятно» по своему, для одних — оно было гладким, для других — шершавым. А фактически, «пятно» совсем не ощущалось, оно просто было не проницаемым. Фантастика, да и только. Не вещество, не силовое поле. Без физических свойств, имея всего два измерения, граница была надежной преградой. Чего только в природе не бывает! В замкнутую сферу ничто не могло проникнуть, а также и покинуть ее. Стоп! А свет? Раз мы, контактики, видим в антивремени часть лаборатории, значит, туда проникает свет и, отразившись от предметов, выходит обратно, потому и видим. Я спросил об этом Владимира, но он замычал что-то неопределенное. Ответил Гек Финн:

— Свет в сферу не проникает. А внутренность ее мы, контактики, видим временем, энергия которого воздействует на наши зрительные нервы. В самой же сфере, где нет источника света — кромешная тьма.

— За этой половинкой стула пустота?

— Кажущая.

— Но я же четко вижу, что стул рассечен надвое, и части его разделены расстоянием, значит, они существуют самостоятельно?

— Нет, стул так и остался целым стулом, с той лишь разницей, что время в нем течет в разных направлениях, хотя как такового, направления нет.

— Я не должен верить своим глазам?

— Не верь. Это зрительный образ, вызванный отражением и преломлением времени, что создает иллюзию расстояния. Стул не разделен, вторая половинка находится здесь же, ее можно было бы пощупать, будь граница сферы проникающей. Но в то же время мы видим объективно, как оно и есть в действительности. Своеобразный дуализм вермени.

— Почему же тогда предметы с пола-потолка не падают?

— В природе нет верха и низа.

— Знаю. Но в нашем случае масса земного шара внизу, она должна притягивать.

— Она и притягивает. Просто в сфере все вывернулось наизнанку. Здесь тоже свои условности и относительности. Таково уж свойство антивремени.

Мы рассказывали неконтактикам обо всем, что видели в сфере. Группа наблюдателей и контроля с величайшим любопытством и интересом следила за показаниями приборов, помещенных в сферу заранее. Там были и простейшие механические устройства с целью проверки их работы в минус-времени. Но наблюдать в перевернутом виде, да еще с зеркальным отражением, было очень неудобно. Владимир попробовал смотреть новым способом: он повернулся к сфере спиной и нагнулся вперед так, что голова его стала выглядывать из-под ног. По отношению к голове и глазам картина должна была предстать в нормальном виде. Поза довольно некрасивая, может, даже и непристойная, но необходимость заставляла. Я тоже нагнулся, оперся руками о пол и посмотрел на сферу из-под ног. Что за метаморфоза! Все разрезанное надвое оборудование, в том числе и стул, соединились, сфера анитвремени встала на свое место. Однако по отношению к моей опрокинутой голове, сфера по-прежнему была перевернутой, теперь вся лаборатория смотрелась «вверх ногами», зато в целом виде. Значит, независимо от того, как и откуда смотреть, внутренность сферы воспринималась нами только в перевернутом виде.

Принесли зеркало в надежде, что оно развернет буквы и цифры, но оно отражало только поверхность сферы, которую мы увидели такой, какой видят ее неконтактики. Это доказывало, что мы действительно видели не световыми лучами, а временем, непосредственно мозгом. Пришлось приспосабливаться к тому, что есть, и мысленно переворачивать и разворачивать картинку.

Внешне ничего не изменилось. В песочных часах песок тонкой струйкой стекал в нижнюю колбу (мы-то видели, что он бьет фонтанчиком в верхнюю колбу), но я уж буду говорить так, как оно должно быть, а то запутаюсь этими «вверх ногами». Стрелка часов вращалась справа налево, отсчитывая секунды и минуты от будущего к прошлому. Но странно, стрелка почему-то следует в том же направлении, что и в обычном времени, от пяти к шести, и так дальше? Может, весь смысл заключается в вывернутых цифрах, которые стали обладать другими свойствами? А вот на табло старинных электронных часов цифры вспыхивали в обратном виде. Женщина-глюссиянка начала было объяснять этот парадокс, но Владимир, Гек Финн и другие ученые попросили ничего не объяснять, они хотят дойти до этого своим умом.

Показания электронных часов были для меня убедительным доказательством, что время в сфере идет вспять. А специалистам это было сразу ясно по приборам, показывающим, как протекают физические процессы на атомном и молекулярном уровнях. Я же смотрел на самое простое и понятное мне. В горшочке стояла роза с готовым вот-вот распустится бутоном, а рядом на экране с большим увеличением был виден процесс … нет, не роста, а, наоборот, свертывания и исчезновения клеток, значит, бутону не суждено распуститься и стать красивым цветком, он будет уменьшаться, и превратиться в семечко. То же самое происходило и с колонией микроорганизмов. Раньше мне приходилось видеть на экране деление палочек бактерий, теперь же я наблюдал обратный процесс: две бактерии сливались в одну, которая в свою очередь, сливалась с другой, и население колонии уменьшалось на глазах. Бактерии непостижимым образом вымирали. Смерть наступала в момент рождения, но до этого рождения бактерии уже жили, потому что деление произошло еще в обычном времени. Таким образом, каждая бактерия жила вторую жизнь, неминуемо приближаясь к моменту слияния — смерти. И эта жизнь не была зеркальным отражением той жизни, которая была уже прожита. Мы наблюдали развитие вспять, от прогресса к регрессу, от настоящего к прошлому. Но никто не мог объяснить, почему миниатюрный автоматик, установленный прямо на полу, продолжал штамповать какие-то колечки, другими словами, выпускал продукцию, когда ему положено было поглощать колечки и выдавать заготовки, которые со временем должны превратиться в листовую сталь, потом — в железную руду и, если уж по всем правилам, то руда должна была бы переместиться в карьер, где ее когда-то добыли.

Движение в антивремени ничем не отличалось от привычного нам движения, но что-то в нем было не так, оно странным образом ощущалось нашим сознанием, будто бы и мы сами двигались или качались.

В получении, распределении и расходовании энергии тоже был непорядок. Ученые смотрели на показания приборов, недоуменно пожимали плечами и говорили о какой-то отрицательной энергии, которая вдруг бралась неизвестно откуда и исчезала неизвестно куда.

Законы термодинамики не срабатывали. Над газовой горелкой стояла колбы с водой, термометр показывал плюс семьдесят градусов. Синие язычки пламени лизали колбу, и вода, конечно, нагревалась, но столбик ртути в термометре почему-то опускался вниз. Получалось, что вода хоть и греется, но одновременно и охлаждается. Какой тут может быть здравый смысл!

На проволочке сушился влажный выстиранный платочек. По логике, от будущего к прошлому, он должен становиться все более мокрым, то есть забирать из воздуха свою отданную ему влагу, а потом сразу стать сухим и грязным, каким был до стирки. Однако платочек продолжал сушиться. Парадокс на парадоксе. В голове — ералаш. Я и Юле мозги затуманил своим рассказом. Мы с ней вышли из лаборатории, поднялись на холмик и уединились в шалаше, откуда был виден институт.

Шалаш мы с Юлей сделали сами, принесли из ближайшего лесочка жерди и ветки. Боязни, что кто-нибудь его разрушит или захламит, не было, здесь дети как дети, не то что читинские архаровцы двадцатого века. В шалаше мы вели умные беседы и, по старой привычке, просто болтали. Иногда сидели обнявшись и подолгу молчали. Я жмурился от удовольствия и блаженства и, если бы умел мурлыкать, определенно бы замурлыкал. Наконец-то я с Юлей чувствовал себя свободно и раскованно. Бывало, невпопад что-нибудь и ляпну, и ничего, оба смеемся. Мы целовались. Эх, жизнь была прекрасной! Но о бракосочетании разговор не заводили и планов на будущее не строили. Как только станем мужем и женой, так сразу и решим, как жить дальше. Благо, о квартирном вопросеи обеспеченности думать не надо. Знали лишь, что, как и всем молодоженам, нам предстоит совершить свадебное кругосветное путешествие, а так же запланирован туристический полет на Марс. Владимир по секрету сказал мне, что нам готовят сногсшибательный сюрприз, но какой, как ему не хотелось обрадовать меня, все-таки он поборол себя и не сказал.

Издалека было видно, как из института выходили и входили, похоже, чем-то озабоченные люди. Выскочил Добрыня, махнул кому-то рукой и опять скрылся.

— Там что-то случилось! — забеспокоилась Юля. — Пойдем туда, Саша!

Юля не ошиблась. В лаборатории было шумно и людно. Контактики рассказывали неконтактикам, что происходит в сфере антивремени. А там, собственной персоной, находился Тока. Он стоял с расширенными от страха глазами и медленно поводил головой. Протянув вперед руки он сделал шаг, другой, наткнулся на кристогель и остановился. Что-то прокричал, в надежде услышать ответ. Отзываться было некому. К нам подошел Владимир.

— Видал, Шурка! Вот тебе и наш тихоня Тока. Спрятался! В коллектор охлаждения забрался. Глядим, вдруг оттуда задом вылазит человек. А это, оказывается, на разлюбезный Тока.

Да, Тока пошел на риск, уж очень он хотел принести людям пользу, пусть они даже ценой его гибели продвинут науку вперед. Тока был в темноте и тишине, тыкался, как слепой котенок, наверное, еще не зная, что находится в антивремени, и ему было страшно. А может, он думал, что ослеп.

Над нами повис Тимники. Лицо его было темным от скорби, глаза — щелочками, уголки губ опущены вниз:

— Трагично! Это горе. Тока сознательно причиняет вам и нам душевную боль. Не понимаем.

— В старину один наш микробиолог выпил холерный вибрион, — сказал Владимир, — чтобы проверить на себе действие страшной болезни — холеры — и найти средство лечения. Он причинил боль своим ближним, но спас тысячи и тысячи других.

— При желании это можно понять. Но здесь …. Тока сейчас очень плохо, страдает он, страдаем мы. Воздуха для дыхания в объеме сферы ему хватит только на трое суток, после чего наступит отравление углекислым газом. Кроме того, нас беспокоит отсутствие пищи и воды.

— Сферу раскрыть можно? — спросил Добрыня.

— Нельзя, в этом мы бессильны. Смена минуса на плюс запрограммирована на момент выхода Вовки из гауцсика, что дает импульс через суммарное поле-би вашей группы на наш энерговремятон. Программу изменить невозможно, машина уже пущена.

— Тока замурован, — мрачно сказал Добрыня. — В темноте и одиночестве он обречен. Господи!

— Без паники! — рассердился Владимир. — Мы сообразим Токе посылочку, кислород, побольше вкусной еды и питья, мягкую постельку, книги и хорошее освещение. Это можно устроить, Тимники?

— Задача очень и очень трудная, — задумался Тимники. — Будем искать ее разрешения.

— И это необходимо сделать за двое суток.

— В этом и состоит главная трудность, мы ограничены временем.

Разбросанные по всему свету контактики были немедленно оповещены о случившемся и приглашены на Совет. Отложив работы по вызволению глюссиян, они спешили в Атамановку, чтобы придумать, как быстрее спасти Току. Вытащить его из сферы было невозможно, в ней нет энергетических установок, поэтому оставалось одно — проникнуть туда и оказать помощь.

Тока постепенно успокоился, понял, что находится в замкнутом пространстве лаборатории и смирился с темнотой и одиночеством. Впрочем, к одиночеству он подготовился. Вернувшись наощупь к коллектору, вытащил из него объемистый саквояж и стал извлекать оттуда книги-открытки, спрессованную в кубики одежду, а также и постель, туалетные принадлежности и продукты.

— Водички бы лучше побольше взял, — сочувственно сказал Владимир.

Будто услышав его, Тока достал термос с каким-то питьем и принялся с аппетитом есть длинную сосиску. Странно было видеть его сидящим на потолке, а все, что он вытащил, лежало рядом, будто приклеенное.

В лабораторию неожиданно вбежала со сбившейся прической Серафима и сразу напустилась на Владимира.

— Я так и знала, что дружба с пространственниками к добру не приведет. Он там? — она кивнула на сферу.

— Успокойся, Серафима, — мягко сказал Владимир. — Тока жив и здоров. Он сидит на потолке и жует вкусную вещь.

— На потолке?

— Я имею ввиду на полу, просто перевернутое изображение.

— Но почему на полу?

— Ему так удобнее.

— Сделайте так, чтобы я его видела.

— Для этого нужен тайгот, а он разрушен. Но ты, Серафима, можешь видеть Току через Шурика, он тебе будет рассказывать и отвечать на твои вопросы. Ты согласен, Шурка? У тебя больше свободного времени.

Я согласился. А Тока, подкрепившись, отодвинул в сторону сумку, прислонился к стене и, вытянув ноги, запел. Кто-то по движению губ определил, что Тока поет шуточную любовную песню про мотылька и кузнечика. Это немного успокоило Серафиму. Она была сильно обижена на супруга, жаловалась, что он ее плохо слушается и, что самое обидное, скрывает от нее свои намерения. Почему бы не посоветоваться, прежде чем лезть в это проклятое антивремя, она бы поняла его.

— А поняв, пустила бы? — спросил Владимир.

— Ни за что! Он бы сидел дома под запором. А ты как думал! Так-то он хороший, но зачем тайком? Восемь часов назад ушел из дому, и вы бы знали, как грустно и нежно смотрел он на меня. Я чувствовала что-то неладное, но не знаю почему не остановила его. И вот только недавно случайно нашла записку, — Серафима достала из сумочки бумагу и развернула ее.

Я успел прочитать: «Дорогая Симочка! Я ненадолго…»

— Спасибо, хоть поставил в известность, — чуть не плача, проговорила Серафима и спрятала бумагу. — Оказывается, он жертвовать собой пошел, ненаглядный мой.

— Никакой жертвы не будет. Не надо так думать, думай о приятном. Как твой мастодонт живет?

— Динозавр что ли? Выдумал тоже, мастодонт. Он-то живет, развивается, а мой единственный … что б вас всех …. Делайте, что хотите, но чтобы муж мой был здесь, рядышком стоял.

— Делаем, делаем.

Тока шмыгнул носом, поковырял мизинцем в ухе и поднялся. Потянулся и зевнул. Подозрительно помявшись, направился искать, судя по всему туалет. Ориентируясь на ощупь и наткнувшись несколько раз на стенку сферы и оборудование, он понял, что туалет от него отрезан и стал мяться еще сильнее. Это осложняло и без того сложное положение. Но Тока — молодец, догадался залезть в отсек приемника несвежей одежды и захлопнул за собой люк. Скоро он вылез оттуда и не забыл закрыть люк.

— Обратите внимание! — взволнованно крикнул Гек Финн. — Родинка у Токи была в правой части подбородка, теперь она в левой.

Значит, и Тока стал шиворотом-навыворотом, мы видели его как в зеркале, но в отличии от изображения, мы видели живого человека, он стал левшой, сердце его — справа. Неужели организм Токи каким-то образом перестроился? Может, это и есть одно из главных свойств антивремени — самым чудодейственным образом изменять анатомию живых существ!

Тока осторожно ходил по своему жизненному пространству, устанавливая его границы. Он побывал во всех уголках сферы, опрокинул один прибор, разбил другой и стал еще осторожнее. Нашел панель, откуда получали напитки и соки. Там все бездействовало. Тока не выражал своих чувств бурно. Видимо, вспомнив, что он мужчина, выразительно, но чисто символически сплюнул, отыскал на полу-потолке свободное место и улегся, подложив под голову свернутую куртку. Нервное напряжение спало, и скоро он заснул.

Серафима ушла, договорившись со мной о встрече, чтобы я мог информировать ее о поведении ее любимого супруга.

Контактики с глюссиянами день и ночь искали способ «пробить» — тоннель в сферу антивремени. Задача немного усложнялась тем, что способ требовался наипростейший и быстрый. Я знал, что если найдут решение, то оно осуществится с минимальными затратами труда и времени.

Тока скучал. Спал, делал гимнастику, бегал на месте, распевал песни, в основном грустные. Поняв, что связи с внешним миром нет, он приготовился к худшему, а чтобы не поддаться панике, часами совершал прогулки по изученным маршрутам и декламировал стихи. Человеку в одиночестве без внешних раздражителей, к тому же еще и в темноте, легко сойти с ума. Тока держался молодцом. Так прошло двое суток. Еда давно закончилась, питье тоже. Тока страдал от жажды, ему стало тяжело дышать — кислорода в воздухе с каждым вздохом становилось все меньше. Тока испытывал муки не только физические, но и душевные. Он уже забыл, почему очутился здесь, в темноте, с плохим воздухом и без пищи. Где Серафима? Что вообще происходит? Он был в величайшем недоумении, пребывал весь во власти страха. Он знал свое прошлое, которое стало для него теперь будущим, он двигался к нему, но только лишь физиологически.

Я ничего не скрывал от Серафимы, говорил ей правду. Женщина не плакала и не причитала, она молча слушала и покачивала головой. Лицо ее посерело от горя. Юлия почти не отлучалась от нас, нам было очень грустно, нам было невыносимо жалко Току. Он уже начинал задыхаться, мучился по-настоящему. Неужели две высокоразвитые цивилизации не спасут его! Наступающая ночь могла оказаться для него последней. Но вечером в лабораторию ворвался взбудораженный Владимир и, потрясая в воздухе рукой, закричал:

— Нашли! Будет Тока жить!

Серафима рванулась к Владимиру, как к избавителю.

— Побыстрее, пожалуйста!

— Серафимушка, родная, быстро не получится. Всего один часок.

— А если за этот час он …

— Не пугай нас и не ворожи. Тока мучается, знаем. Пусть еще немножко потерпит. Идет экстренная подготовка.

— Его освободят из сферы? — спросил я.

— Нет, ему отправят посылочку вместе со мной.

— Как с тобой?

— А так, нагрузят меня продуктами и кислородом и введут в сферу. Напару будем с Токой жить. Думаешь так сразу и решили отправить меня? Как же! Вход в антивремя возможен только контактикам, так что миллионы желающих сразу отсеялись. Уж как я упрашивал — слезы лил горючие. Спасибо Тимники, что слово за меня, баламута, замолвил. Послушались его, конечно, уважили. Какой Тока молодец, что спрятался в коллектор, как я ему благодарен за возможность пожить в антивремени.

— А Наташа? Она знает?

— Сколько раз тебе говорить, что Наташа моя — человек. Она всегда понимает меня. Как лучшему другу скажу — он всплакнула, да, да, всплакнула и сказала, что в сферу мне лучше не идти, но если я не пойду, то она перестанет уважать меня. Вот такая она и есть. И я нужен ей такой, какой есть. А пожениться-то, Санек, мы не успели — черт занес ее родителей под ледяной панцирь Антарктиды, а без них Наташа не хочет совершать обряд. Но, учитывая, что в антивремени я на семьдесят суток помолодею, значит, женюсь все равно раньше тебя.

В лабораторию вошли несколько незнакомых мне людей, судя по внешности, были среди них китаец и индус. Я не успел толком расспросить Владимира, как осуществится вторжение в сферу — друга взяли в работу. Примеряли какие-то колпачки и круглые подушечки с отходящими от них нитями к обручу на голове. Мы с Юлей отошли в сторонку, чтобы не мешать. К нам присоединились Серафима и Наташа. На груди у Наташи была сумочка, к ней приделан балкончик, на котором стояла Наташенька. Шумно вошла веселая торица: Гек Финн, Тарас и Добрыня, вошла и притихла. Мы молча наблюдали за приготовлениями. Видно было, что наладчики спешили, но работали аккуратно и четко. Как я понял, проникновение в сферу будет осуществляться с помощью самого Владимира, энергия мысли которого даст необходимый импульс для аппаратуры глюссиян. Ничего удивительного в этом не было, потому что мозг человека — это тоже энергетическая фабрика. Помню, еще в двадцатом веке, были люди, которые через большие расстояния излечивали больных и обезболивали операции.

Я спросил Добрыню, почему в лаборатории нет ни одного глюссиянина?

— Боятся видеть Току. Смотреть на мучения живого существа, а тем более, человека — для них пытка. Они руководят и следят за настройкой системы из подсобки. Через несколько дней в сферу войдет еще один человек.

— Зачем?

— Масса вещества разового проникновения в сферу ограничена девяносто одним килограммом. Поэтому Володя берет с собой самое необходимое для поддержания жизни двух человек — себя и Токи. Немного позже в сферу доставят установку для регенерации воздуха, продукты, создадут уют и наладят быт.

Полностью экипированный Владимир, правда, босиком, встал на низкую металлическую банкетку.

— Внимание! — раздался голос без направления. — Расслабься, Володя. Думай о проникновении. Проверка готовности.

Владимир будто окаменел, глаза потеряли блеск, лицо стало багровым. Скоро он довольно сильно дернулся и ожил:

— Ф-ф, ну и ощущеньице! Бр-р-р!

— Внимание! — раздался тот же голос. — Система настроена. Режим фиксирован.

— Одну секундочку, — Владимир повернулся к нам. — До скорой встречи, моя Наташа! Будь здоров, Шурка, дорогой мой человек! До свидания, мои хорошие друзья, я люблю вас! Все. Я готов.

Владимира тут же не стало. Но и в сфере он не появился. У меня кольнуло в сердце! Сорвалось? Но Добрыня спокойно сказал, что первая ступень удачно преодолена, что Володя сейчас находится в кликьяне и что он — первый человек, вошедший с глюссиянами непосредственно в телесный контакт, он может пожать им руки и похлопать по плечу. Через три минуты глюссияне должны «втолкнуть» его в сферу. Я не стал спрашивать, каким образом это произойдет, все равно ничего не пойму. Добрыня же объяснять на низшем уровне «языком пятикантропа» так и не научился.

Мы ждали. Томительно текли секунды. Наконец, у всех вырвался вздох облегчения: Владимир появился в сфере возле спящего на полу Токи. Но взгляд Володи был бессмысленным. Это продолжалось полминуты. Мы уже испугались. Но вот зрачки его забегали, рот приоткрылся, и, поняв, что находится в сфере, он счастливо заулыбался и приветственно поднял руку — он видел нас временем как в громадном окне, не дающем, однако, света. В самой сфере для него, как и для Токи, была полнейшая тьма. Пошарив по сторонам и позади себя, Владимир позвал Току. Тот встрепенулся и поднял голову, но, видимо, подумав, что ему послышалось, вновь опустил ее. Владимир, еще раз крикнув, вскрыл одну из подушечек на теле и включил светильник, пока на малую мощность. Тока увидел спасителя, быстро вскочил и заплакал от радости. Честное слово, я тоже чуть слезу не пустил. Что-то горячо говоря Токе, Владимир вскрыл самую большую подушку и достал два прозрачных складных шлема в комплекте с поясничными батарейками, вырабатывавшими кислород.

Оба надели эти шлемы. Тока жадно дышал полной грудью и не мог надышаться. В лаборатории сразу появились глюссияне, для которых смотреть чужую радость было высшим наслаждением в жизни. Владимир прибавил яркость светильника и повесил его на каком-то приборе. Затем настроил и включил компактную установку по поглощению углекислоты из воздуха и обогащением его кислородом. Тока дышал ровно и спокойно. Видя это, Владимир дал ему холодной родниковой воды. Тока с величайшим удовольствием пил, отдувался и опять пил. Потом принялся уплетать мгновенно подогретое в планкеонной печи жаркое. Владимир с нежностью смотрел на Току, одновременно проверяя у себя частоту и ритмичность пульса. Вдруг спохватившись, достал прозрачную пластинку и стал что-то писать на ней. Залез на третий выступ волновода, чтобы быть на одном уровне с нами. Мы стояли с ним буквально нос к носу, только по отношения друг к другу вверх ногами. Владимир перевернул пластинку и показал нам ее тыльной стороной. Сквозь прозрачную пластинку буквы смотрелись, как в зеркальном отражении, но поскольку мы видели наоборот, то перед нами предстал обычный текст: «Прибыл благополучно. Ощущаю в висках легкое покалывание, в пальцах ног слабый зуд, ритм времени обычный, сознание четкое, во мне будто сидит второй я, я с ним советуюсь и не могу от него избавиться. Не считая этих неудобств, самочувствие отличное. На память не жалуюсь, но не помню, как очутился в сфере. Напомните об этом, не время ли стерло? Вижу вас в перевернутом виде».

Добрыня вслух прочитал записку. Из мастерской принесли пластины прозрачного целлулоида и сообща стали писать ответ. Я предложил изучить нам и Владимиру азбуку глухонемых, чтобы разговаривать на пальцах, но Добрыня сказал, что глухонемых на земле давно уже нет, и азбука забыта.

Связь наладилась и действовала безотказно. Тока написал Серафиме письмо, которое по его поручению я переписал и вручил женщине. Серафима немедленно написала ответ. Владимир что-то колдовал над приборами и механизмами и делал записи в книжке. Добрыня сказал, что в этой книжке Владимир записал все события, происшедшие со дня исчезновения Вовки. Если время сотрет память, то, заглянув в книжку, можно «вспомнить» о событиях. Не знаю, удастся ли таким способом обхитрить антивремя. Владимир повел себя странно, рожица была его то хитрой, то слишком серьезной, с высунутым кончиком языком он что-то писал и подсчитывал, потом с вдохновением стукнул себя по лбу, обежал вокруг сферы и, спросив о чем-то Току, написал нам крупными буквами: «Если мое предположение верно, то скоро я здорово удивлю вас! Ого-го-го!» А через пять минут вновь записка: «Я вам, кажется, что-то сообщил недавно. Напомните текст».

— Начинаются первые сюрпризики, — с тревогой проворчал Добрыня и кивнул на сферу. — Быть там большому ералашу!

Во всяком случае, опасений за жизнь Владимира и Токи пока не было. Они энергично и дружно начали делать приборку.

Завтра у нас с Юлей бракосочетание. А где будем жить, так и не решили. Мысленно я видел ее у себя — жена перешла жить к мужу, это нормальное явление. А там глядишь, и Вовка вернется к Наташеньке, заживем в две семьи. Вот весело-то будет!

Мы договорились с Юлей, что последний холостяцкий вечер проведем в нашем шалаше. В нем был своеобразный уют, располагавший к откровению и удивительному проникновению в душу, пониманию друг друга. Я пришел намного раньше и с блаженством растянулся на траве возле шалаша. Смотрел в начинающее темнеть небо, мысленно уносясь в бездну мироздания. Может, где-то там, в космических далях, тоже кто-то лежит и смотрит в небо и, не будь расстояния, наши бы взгляды встретились.

Я взял широкоугольный бинокль. К слову сказать, в шалаше лежали удочки, планкеонная печь, книги-открытки и разные безделушки. Я долго не мог привыкнуть, что когда мы с Юлей уходили, то все это добро оставалось открытым и без присмотра. Я боялся за бинокль — мне всегда казалось, что его украдут в мое отсутствие. Юля смеялась. У нее — наоборот — сознание не принимало, как это может кто-то взять чужую вещь. А я твердил свое: «Украдут». Нет, не крали. Правда, в шалаш — я специально делал заметки — несколько раз заглядывали. Ну, это уже было обыкновенное человеческое любопытство.

Глядя в бинокль, я сделал для себя маленькое открытие: увидел десятки, а может, и сотни невидимых с земли грузовых и пассажирских лайнеров. Они летели в стратосфере во всех направлениях. Это воздушный, вернее, безвоздушный флот планеты. А внизу, как и тысячи лет назад, бурлила и кипела жизнь. Как и раньше люди хотели и хотят жить хорошо, и еще лучше. За это боролись, воевали, гибли …. Все стремились к счастью, а оно смеялось, дразнилось и пряталось. Вообще-то, счастье, хоть и емкое, но довольно растяжимое понятие. Всякий толкует его по-своему. У нас в аварийке, помню, диспетчер Нина Горелева купила импортные сапожки. Как она была счастлива! Улыбалась всем, прямо расцвела и помолодела. Но она же была и несчастна: развод с мужем, больной ребенок. А сапожки — это мимолетное счастье. Я же считал себя счастливым во всех отношениях, я чувствовал наибольшую внутреннюю удовлетворенность своей жизнью. Это и есть настоящее, стойкое счастье.

Вспомнил родной двадцатый век. Там были свои заботы, и в основном, как ни печально, мелкие, бытовые: где раздобыть колбаски, бутылку сливок или те же сапожки. Как бесполезно уходило время на эти поиски и на стояние в этих могучих очередях. Люди хапали в магазинах за деньги, а те, кто «умеет жить», хапали без денег и не в магазине. Кто больше нахапал, тот король. Надо было деньги зарабатывать, надо было подчиняться всяческим нелепостям и ограничениям, трудно было отстаивать свое «я». Народ был терпеливым и покладистым, трудился за копейки, правда ворчал, потихоньку: эти дурацкие запреты, куда не сунься — нельзя, на эту жизнь, что идет по инструкции. С таким народом великие дела совершать, а его десятилетиями оболванивали. Хитрая, бестолковая и безжалостливая Система связывала по рукам и ногам. Ну, слава богу, проснулись, заворочались. В конце восьмидесятых, начале девяностых годов время было дикое и смешное. Бурное, перестроечное. Люди начали действовать, верили, что создадут изобилие и процветание, верили, что канут в лету чиновники. Где вы, милые сердцу мои современники, демократы и коммунисты, радикалы и консерваторы? Вы постарались, напряглись и расчистили путь для свободного, осмысленного творческого труда. В этом все дело. А я своей лепты не внес, только читал газеты и говорил: «Правильно, так держать!» или «Гнать их!» Обидно стало за себя, пришел на все готовенькое. Да, процветающее, справедливое и гуманное общество. Границы открыты, единый общеземельный дом. Но в каждой стране свой уклад жизни, свои национальные традиции и обычаи. Люди простые и душевные, бесхитростные, каждый встречный — друг и брат. Я ни разу ни у кого не видел и намека на высокомерие и чванство, надменность и зазнайство. Благоденствие налицо, но и запросы на порядок выше. Хорошие люди, ничего не скажешь. Натура у них тонкая и чувствительная, потому-то и страсти на спортивных состязаниях сильно накаляются, но не до такой степени, как было у нас, когда болельщики между собой побоища устраивали, до преступлений дело доходило. И вообще, преступность в мое родное время была кошмарной. А как здесь? Безусловно, воровства, грабежа, всякого жульничества и мошенничества не было. Бывает, конечно, какой-нибудь головотяп нанесет ущерб, за что могут и наказать: год, два, а то и все пять лет этот головотяп ни на один стадион не попадет, никаких ему игр, театров и путешествий и, пусть даже он чемпион — к соревнованиям не допустят. Оказывается, человек от этого очень здорово киснет, прямо-таки изводится весь. Однажды в городе я видел статного симпатичного парня, вокруг головы которого светился зеленоватый ореол. Но парень был невесел, шел с опущенными глазами и сильно торопился. Люди уступали ему дорогу и посмеивались. Позже я узнал, что это был хулиган. Не сдержался, выступил где-нибудь — вживят в затылок клейту, и вокруг головы появляется светящийся ореол. Чем сильнее нахулиганил, тем ярче светит ореол. И шагай на все четыре стороны. Со слезами потом выпрашивает прощения, а как удалят клейту — ангелочком становится.

Убийств, думал, у них нет. И удивился — бывает и такое! Ослепленная ревностью или ненавистью натура может неосмысленно, в порыве, ударить чем-нибудь — и факт свершился. Человек — создание эмоциональное, его обуревают чувства, страсти, у него есть желания, прихоти, привычки, а то и инстинкт первобытный даст о себе знать. Но это и есть жизнь, такими нас создала природа, и слава богу, что такими. Человек может разумом и рассудком управлять своими чувствами. А кто не справился с управлением — глядишь, срыв. И конечно, любое убийство — это ЧП на весь мир. И последнее, что я думал по наивности своей, что тунеядцам у них раздолье. Ничуть не бывало, тунеядец может только одеваться, пить и есть, а все остальное для него «табу», поэтому жизнь у него получается скотской. А по-скотски жить никто не хочет, значит и тунеядцев нет. И вообще, работа здесь — удовольствие.

Я ждал Юлю. И вдруг началось то самое, чего я неосознанно ожидал и предчувствовал. Ни с того, ни с сего появилось прозаическое желание помыться. Я отмахнулся от него, не желание росло, меня неудержимо потянуло на мытье. Тело чистое, зуда нет, день — не банный, обстановка неподходящая, а вот невыносимо захотелось под душ, прямо приспичило помыться с мылом и мочалкой. Еще немного, и начну раздеваться. Терпеть стало невмоготу. До прихода Юли оставалось десять минут и я, как бегун на стометровке, побежал домой. Сейчас быстренько вымоюсь и вернусь обратно. Раздевшись, бросился под душ, выплеснул на голову полфлакона шампуня. Но удивительное дело, не успел намылиться, как желание мыться пропало, даже стало неприятно от воды. Я стоял под душем с самым дурацким видом. Пришлось ополоснуться и взять полотенце. Включилась система теплого ароматизированного обдува. Захотелось надеть старые трусы и майку с дырочкой. Прямо голышом прошлепал в комнату и достал свою драгоценную реликвию. Спрашивается, зачем мне надевать ее сейчас? К шалашу надо бежать, к Юле. Но желание было сильным, и я надел трусы и майку. Стало грустно, нашло какое-то безразличие ко всему, я обо всем забыл и ничего не соображал. И вдруг увидел спешащую ко мне Сьингу. Она что-то быстро говорила, но я не понимал смысла. В голове загрохотало, в глазах потемнело, и я, должно быть, потерял сознание.

Глава 22

Очнувшись, почувствовал прохладу. И… что такое?! Где я? Сумрачно. Незнакомое помещение. Окно задернуто шторами. Старинный платяной шкаф, заваленный журналами и ученическими тетрадями письменный стол. На диван-кровати мирно посапывал кучерявый парень с аккуратными усами, в джинсах и свитере. На груди его лежала раскрытая книга. Из-под дивана высовывались носки туфель. Пораженный внезапной переменой обстановки, не зная что и думать, я застыл на месте. А где же Сьинга? Ведь я только что видел ее, она спешила ко мне и была взволнована. Очень любопытно! Я направился к окну с намерением раздвинуть шторы и посмотреть на улицу. Но тут в дверь постучали. Парень на диване не шелохнулся. Стук повторился. Что ж, раз стучат, надо открыть. Я изменил направление движения и пошел в прихожую. Там на стене бросился в глаза электросчетчик, накрытый фанерным кожухом с вырезами для табло и предохранительных пробок. Точно такой кожух я сделал в своей квартире четыреста лет назад. А бронзовая ручка на двери…, боже это же моя ручка, я ее сам выточил, вон даже и задир у основания. И задвижка на двери моя, тоже сам делал. Догадка поразила мозг — я перенесся в двадцатый век и нахожусь в своей квартире!!! Только обстановка другая. В дверь опять настойчиво постучали. Сам не свой, я открыл задвижку. На пороге в полутемном коридоре стояла девушка в плаще и вязаной шапочке. Мне показалось, что это Юля, я уже крикнул: «Ю…» и замолчал. Это не она. Но облик очень похож. Девушка ойкнула и отшатнулась, но вид мой был вовсе не грозным, а наоборот, виновато растерянным, и она осмелела:

— Кто вы?

— Я Шурик, Саша Ержин. Здравствуйте. Заходите, пожалуйста.

Не раздеваясь, она пробежала сразу в комнату. Только сейчас я обратил внимание, что на мне всего лишь трусы и майка. Ну не сидеть же теперь в прихожей и не бежать же на улицу. Надо внести ясность, и я вошел в комнату. Девушка уже разбудила парня. Он сел на диване и вперился в меня.

— О, явление Христа народу! Ты кто?

— Христос, стало быть, — попробовал улыбнуться я.

— Лена, кто этот юморист?

— Я тебя хотела спросить. Он мне открыл дверь.

Парень вскочил, шаря ногой туфли. Настрой его был боевым, а в глазах застыло удивление:

— Я проводил Куржума и закрыл дверь на задвижку. Как ты сюда попал?

— Отвечу на все ваши вопросы, но сначала скажите, какой сейчас месяц и год?

— А век тебе не надо? Из психички сбежал?

У него были основания так думать: нормальные люди в трусах по чужим квартирам не ходят и глупых вопросов не задают. Но меня пока интересовало одно: какой сейчас год, и я упрямо повторил вопрос.

— Март, тысяча девятьсот девяносто первый, — четко ответила Лена и, подойдя к окну, отдернула штору. В окно я увидел знакомый до чертиков бетонный столб с разбитым фонарем и обшарпанный фасад дома с лоджиями. Сомнений больше не было, я совершил обратное путешествие во времени. Со дня моего исчезновения прошло два года и четыре месяца. Именно столько я прожил в двадцать пятом веке, так что абсолютный ход времени для меня не изменился. Я сел за стол так, чтобы не было видно голых ног.

— Вы одеться можете? — не выдержала Лена.

— Рад бы, но у меня ничего нет. Я в таком виде и прибыл сюда.

— Витя, ты серьезно не знаешь его? — спросила Лена. — Или разыгрываешь меня?

— Я думал, что это ты меня разыграла. Послушай, Христос, ты наглеешь все больше. Выпросишь! Кто ты и зачем пожаловал?

— Если я скажу правду, вы не поверите, а ты, Витя, опять о психичке заговоришь. Но поверьте, я честный человек и злого умысла не имею. Я хочу вас спросить: вы знаете, что в этой комнате жил слесарь-газовик?

— Да, жил какой-то газовичок. При смерти был, говорят, а потом куда-то пропал.

— Как загадочно пропал, так же загадочно и объявился. Этот газовик я. И квартира моя.

— Я сам нахал, но таких нахалов …

— Подожди, Витя, — остановила парня Лена. — Тут что-то не то. У него честный взгляд. Может, он кем-то обижен.

— Санитарами в психичке обижен, вот и удрал оттуда.

— А вы позовите соседку Нину Ивановну, что она скажет.

— И позовем. Сбегай-ка, заяц.

— Сбегай, Витя, сам.

— Ну, Лена, заинька моя.

— В-Витя, — протяжно и настойчиво сказала Лена, как бы ввертываясь в Витю. — Быстренько сбегай! В-Витя! Я кому говорю.

Витя сморщил нос, пошевелил усами и через минуту вернулся с Ниной Ивановной.

— Саша! — прижала она руки к груди и побледнела. — Господи, живой и невредимый. Ты где пропадал?

— Если я скажу, что прибыл из будущего, вы не поверите, но я действительно оттуда, из двадцать пятого века.

— Не хочешь говорить, и не надо. Главное, живой.

— Что без меня здесь произошло?

— Тебя долго искали. Ждали. Квартиру опечатали. А потом вот они, супруги Сивковы, поселились.

— Между прочим, прописаны, — заметил Витя.

— Понятно, — улыбнулся я. — А я еще не выписан.

— Ты-то не выписывался, да тебя выписали.

— Неужели вы в таком виде по улице шли? — спросила Лена. — Ведь холодно. На сопках снег еще не растаял.

Нигде я не шел, я вообще не двигался. Меня без предупреждения перебросили в свое родное время. А иначе как бы я сумел попасть сюда сквозь стены.

— Действительно, как? — спросил сам себя Витя. — Задвижку с той стороны не откроешь, — он широко раздвинул шторы. — Рамы оклеены бумагой, стекла целые. Без шуток, Сашка, как ты пробрался к нам?

— Я же сказал, а вы и ухом не повели.

— Кто же в эту галиматью поверит.

— Ну, тогда не знаю. Ищите объяснения сами. Я потом попробую доказать. А сейчас хочу погулять. Одолжи мне свою одежонку, Витя. Не бойся. Нина Ивановна, вы поручитесь за меня?

— Не надо никаких поручений, — сказала Лена. — Витя даст тебе.

Туфли немного жали, куртка была чуть великоватой, от шляпы я отказался и вышел на улицу. Мне бы радоваться да радоваться, я в своем времени, от рака и следа не осталось, долголетие обеспечено, и будущее повидал. Но было очень грустно. Хотелось крикнуть во весь голос: «Несправедливо! Гуманоиды так не поступают!» Может, Сьинга и услышит, пусть ей станет стыдно. Выбыл из будущего ни с кем не попрощавшись. Завтра, а вернее, уже сегодня, у нас с Юлей бракосочетание, а я вроде как сбежал. Потеряли меня. Но если смотреть с моей системы отсчета, то потеряют меня только через четыре века, да и с какой стати я окажусь опять там, если я уже здесь, и миссию свою выполнил. Пусть я еще проживу лет сто пятьдесят, но ведь все равно умру (какое противное слово)! Не будет меня в будущем. Да, сказочным выглядело мое путешествие во времени. Пра, пра, прабабушки Юлии и Владимира еще не родились, а я уже с ними встречался. Или что, будущее идет параллельно с настоящим? Вот где заковыка-то! Это помудреннее всякой фантастики. Но факт, факт! Стало быть, время делает материальные петли в кликьяне, гауцсике и метагонии, замыкается само на себя и дает множество ответвлений, который проделываю с веществом, физическими полями и пространством невероятные вещи. Этому я сам очевидец, и действующее лицо. Ну ладно, еще будет время подумать об этом. А пока я как бы заново знакомился с Читой. Спускаясь вниз по улице Шилова, чуть не угодил в канаву. Каждый год эту бедную улицу копают-перекапывают. А вот и крытый рынок. У бокового входа прилепились каменные колхозники с пустыми вышербленными лицами. На этом месте был (или будет) спортивный комплекс с подземными банями-бассейнами горячей термальной воды. Заглянул по пути в чайную, именуемую в шутку «колхозной», где я, бывало, обедал. В буфете за пивом — очередь. Не хватало кружек. Как все это мило. Стало тепло на сердце — я дитя своего времени, своей эпохи. Выпить бы мутного пива, но денег нет ни копейки. И знакомых не нашел. Через два квартала наша контора. На перекрытой заборчиком улице желто-красная аварийная машина. Открыл дверцу кабины и по старой привычке заглянул под резиновый коврик — разводной и газовый ключи на месте, фонарь и газоанализатор — в своих ячейках. Хоть смену принимай. В комнате водителей и слесарей меня встретили как космонавта: «О-о! Саня! Здорово! У-у!» Из окошка диспетчерской по самые плечи высунулась краснощекая Таня Ремизова, и вся превратилась в слух. Надо обязательно сочинить какую-нибудь правдоподобную историю, а то ведь не отстанут, пока не узнают, где я пропадал столько времени. Пошел к управляющему. Человек он простой, веселый и, главное, покладистый. Если и накажет кого за дело, на него не обижаются, обижаются лишь на формулировку наказания «за упущения в работе». От прямого вопроса управляющего я уклонился, промямлив, что история путанная и длинная, и спросил, уволен я с работы или нет?

— С обходным листком ты, конечно, не бегал. Ты просто выбыл.

— А теперь прибыл. Надо меня восстановить.

— Восстановим. Ты нам документики предоставь, бюллетень, справочки разные, сам понимаешь.

— Ни бюллетеня, ни справок нет и не будет.

— Ты меня ставишь в трудное положение. Фактически у тебя длительный прогул. Я не говорю, что по пьянке, но прогул.

— Накажите построже.

— Соберем профком, подумаем. С юристом посоветуемся. У тебя серьезно оправдательных документов нет? Ну хотя бы проездного билета, санаторной книжки, хоть какой-нибудь писульки?

— Ничего нет, даже паспорта, даже одежда эта чужая.

Управляющий вызвал по селектору отдел кадров, откуда ответили, что моя трудовая книжка сдана в архив.

— Мне бы аванс получить, — сказал я. — Жить не на что.

— Прежде чем хлопотать за тебя, я все-таки должен знать, где ты был два с лишним года.

— Хорошо. Меня перебросили в двадцать пятый век для выполнения миссии по спасению ненашей цивилизации. Теперь, по завершению миссии меня вернули обратно.

— М-да. Приходи-ка лучше завтра, кому-то из нас явно не здоровится.

С тяжелым чувством покинул я Горгаз. Никто никогда мне не поверит. Придется побегать по разным инстанциям, объясняться, изворачиваться, а при нашем развитом бюрократизме какие нервы надо для этого иметь!

Вернулся домой. Дверь — на замке, ключа нет. Побродил вокруг да около, прогулялся до магазина. Продавали разливное молоко. Очередища!!! Зашел к Нине Ивановне и попросил взаймы пять рублей. Она сказала, что пять рублей нынче не деньги и дала червонец. Пили чай с кисловатым хлебом и «резиновой» колбасой. Я расспрашивал о новостях и вообще о жизни. Видя любопытство женщины, сказал, что дал расписку не говорить, где я был.

Поздно вечером пришли Витя с Леной.

— Можешь переночевать у нас, — разрешила Лена.

— А завтра ищи другую крышу, — сказал Витя. — Взять тебя квартирантом, можешь себе представить, мы не горим желанием.

— Но квартира-то моя.

— По закону, если ты шесть месяцев не жил в квартире и не платил за нее, то лишаешься жилплощади. И никаких претензий.

— Смотря какие причины.

— И у тебя хватило бы совести против нас двоих, а будет еще и третий …

— Не хватило бы. Скажите, Витя, Лена, вы любите фантастику?

— Любим, только попробуй достать ее.

— Рак в запущенной форме неизлечим, а я, как видите, жив. Фантастика? Сквозь стены к вам вошел, фантастика? В общем, думайте, что хотите, но я прибыл из двадцать пятого века.

— Ну и как житуха там? — снисходительно посмеиваясь, спросил Витя. — Колбаса-то хоть есть?

— Там все есть, — и я стал рассказывать о себе с того момента, как исчез и быстро заинтересовал молодых супругов. Слушателями они были отличными. Я с умилением говорил о Владимире и Добрыне, о Юле и Наташеньке, Токе и Вовке. Если бы Вите с Леной назавтра не надо было рано вставать, они, пожалуй, слушали бы меня до утра.

— Потом доскажешь, — сказал Витя. — Как эта книжка называется?

— Нет такой книжки. Это все со мной происходило.

— Складно и красиво, — сказала Лена. — Мы с удовольствием дослушаем, чем все кончилось. А сейчас спать.

Ну как их убедить, чем доказать? Мне дали подушку с покрывалом, матрац попросили у Нины Ивановны, и я постелил себе на полу. Сна не было. Лежал и думал, почему я опять оказался в двадцатом веке? Скорее всего потому, что, как феномен, как посредник, я больше не нужен, свою работу выполнил и вернулся домой в свое время, с которым я связан, как говорила Сьинга, своим настоящим существованием и энергетической системой устойчивости. В будущем я лишний. Значит, Сьинга знала, что я совершу обратное путешествие во времени, а говорить об этом было нельзя — какой-нибудь закон запрещал. Потому-то Сьинга так странно и вела себя. И такое впечатление — или мне так кажется — что кто-то руководил моими поступками, хотя я не терял своей индивидуальности и делал все осознанно. Но все было подстроено так, чтобы я прибыл домой в том, в чем выбыл из него, то есть в своих трусах и майке. И ничего из будущего с собой не прихватил. Какая-нибудь вещичка, часы или одежда могли бы служить доказательством, пусть не изготовлением их в будущем, но, по крайней мере, их «внеземным» происхождением, ведь ни один завод или фабрика не выпускает подобную продукцию, плюс качественно другой материал. Но лучшим доказательством были бы знания. Увы, глубоких знаний у меня не было. Я не специализировался на чем-то одном, все хватал понемногу и ничего конкретного. Я не могу сделать расчетов, не могу спроектировать «Аленушку» или доказать возможность искусственного получения «черной дыры» Поты-Попы. Может и помню зрительной памятью две-три формулы с заковыристыми символами, но для их расшифровки нужны промежуточные знания, до которых человек еще не добрался. Знак интеграла, например, тоже ничего не скажет Архимеду. Ничем я не могу обогатить науку и продвинуть прогресс вперед. Единственное, что хорошо запомнил, это рецепт приготовления вкусного блюда из белых грибов с гусиной печенкой и грейпфрутом. Но легче было достать тяжелый бомбардировщик, чем эти продукты. В общем, как был дилетантом, так и остался им, разве что на более высоком уровне. Рассказ же мой, что рассказ, любой, наделенный воображением, человек может выдумать такое. Рассказ мой примут за фантастику. Да, все было предусмотрено. Система, попавшая из будущего в прошлое, не может влиять на ход уже прошедших событий. А прошлое для меня — это настоящее, и я ничего в нем не изменю. Спасибо хоть память мою не стерли. А ведь могли бы. Прощай Юля! Нам с самого начала не суждено было стать мужем и женой. Уже засыпая, я подумал, что, проснувшись, окажусь в своей суперблагоустроенной квартире, которая и американским миллиардерам не снилась, и меня ждет Юля, и что сегодняшний день — это какое-то наваждение. А все-таки уходить из своего времени не хотелось. Пусть оно неустроенное и тяжелое, но, как Родина, зовет, манит.

Утром меня разбудил Витя, дал свой ключ от комнаты и сказал, что не настаивает на моем немедленном уходе и чтобы я завтракал, пока оладьи горячие. Лена крутилась перед зеркалом, занимаясь собой, и было в ней что-то неуловимое от Юли. Ушли супруги вместе: Витя — в Политехнический институт — он студент пятого курса — а Лена в школу, она первый год преподает физику шестиклассникам.

Я наметил план действий. Прежде всего необходимо было получить этот дурацкий паспорт и устроиться в общежитие. Нужно вернуть мои старые вещички и раздобыть деньги — стыдно быть нахлебником молодых супругов, они о каких-то талонах говорили на продукты. Мебель моя была не важной, поэтому решил не портить из-за нее нервы. А вот мопед надо будет обязательно вызволить — весна, скоро лето.

Не буду рассказывать о своих похождениях и казусных ситуациях, умолчу и о твердолобости чиновников — долгий рассказ — скажу лишь, что паспорт получил, на работу в Горгаз с вопиющим нарушением «без прописки» приняли. А мопед замылили, обещали компенсацию выплатить. Побывал и в клубе любителей фантастики. Уж на что там любители пофантазировать, но и им я не стал говорить правду. Народ там ершистый и въедливый, на смех поднимут, прохода не дадут.

Общежитие обещали не раньше, чем через месяц, и пока я квартировал и Сивковых — подружился с ними. А однажды вечером к нам нагрянули гости: хирург, делавший мне операцию и медсестра, свидетельница моего исчезновения из постели.

— Не верю своим глазам, но это действительно вы! — воскликнул хирург. — Рассказывайте, где и кто вас вылечил?

— Да как-то само собой выздоровел, уж очень не хотелось умирать.

— Небывалый случай в мировой медицине! Уникальный! Убедительно прошу вас прийти завтра ко мне в боль… нет, едемте прямо сейчас.

Взгляд его был умоляющим, профессиональное любопытство съест его. Я согласился. Витя вызвался поехать с нами. В больнице меня обследовали, сделали снимки.

— Не может быть, — растерянно говорил хирург. — Я вот этими собственными руками сделал вам резекцию желудка и наложил на его культю анастомозу. Где они? Совершенно здоровый, я бы сказал, новейший желудок. Подковы может переваривать. Не верю! Что?

— Что что? Ничего. Новый желудок вырос, ведь возможности организма безграничны.

— И насколько я помню, — сказала медсестра, — у вас были редкие зубы. А сейчас они один к одному и такие белые.

— Тоже новые выросли, тоже уникальный случай. Больше мне нечего сказать. До свидания!

С медиками я решил не связываться: начнут до всего докапываться, дело дойдет до психиатра, а там и до психички недалеко.

В тот же вечер, пошептавшись с Леной, Витя как-то по — особому посмотрел на меня:

— Саня, мы верим в твое путешествие во времени.

— Да, — улыбнулась Лена, — у нас почти нет сомнений в этом.

— Дорогие вы мои! — голос мой дрогнул, и я с трудом удержал слезы. — Если б вы знали, как я рад, будто единомышленников нашел.

Витя признался, что заинтересованные моим внезапным появлением, они с Леной развили деятельность. Искали мою одежду, которую я мог спрятать, встречались с очевидцами моего исчезновения и убедились, что умирающий и без сил, я исчез прямо из постели и отсутствовал два с лишним года. Витя обследовал все возможности проникновения в закрытую изнутри квартиру и пришел к выводу, что попасть в нее невозможно. И Нина Ивановна подтвердила, что она непременно бы услышала, как я входил с улицы, потому что входная дверь в коридор долго и протяжно скрипит. И, наконец, эта встреча с хирургом и медсестрой, которую они сами устроили, обновленный желудок и выросшие зубы, и мои рассказы о будущем, как заметила Лена, несмотря на их фантастичность, выглядели правдиво, так искренне и убежденно может говорить только человек, бывший сам участником событий.

— Живи у нас сколько хочешь, — сказал Витя и посмотрел на Лену. — Я правильно мыслю?

— Правильно. Может, хоть Саша повлияет на тебя, вечно твои брюки где попало комком валяются. И босиком что б больше не ходил. Ты слышишь меня? В-Витя!

— Слышу, заинька.

Я засмеялся, Лена ежедневно твердит Вите про скомканные брюки и ходьбу босиком. Витя соглашается, морщит нос и продолжает свое.

— О твоем путешествии должны знать ВСЕ! — решительно сказал Витя.

— Каким образом? Как?

— Да, как? Трудно в это поверить. Сколько у нас закостенелых, но высокого мнения о себе людей. Начнут свою желчь выпускать.

— Если бы книгу написать, — предложила Лена.

Это была мысль.

Я узнал по справочнику номер телефона единственного в городе писателя-фантаста, позвонил ему и договорился о встрече. Это был уже в возрасте, полный, невысокий человечек с вкрадчивой улыбкой на морщинистом лице. Он почтительно провел меня в комнату, усадил в жесткое кресло перед журнальным столиком и сел напротив.

— Муки творчества?

— Не совсем. Вы верите в будущее науки, в невероятные сказочные открытия, как, например, манипулирование пространством и временем?

— Безусловно верю. Уверен, что пространство можно завязать узлом, а время сжать так, что из него брызги полетят.

— Очень хорошо! Тогда поверьте мне: я жил два года в двадцать пятом веке и снова вернулся в свой век.

Фантаст с любопытством оглядел меня, усмехнулся:

— Занятно. Вы же сами понимаете, что в это ни один здравомыслящий человек не поверит. Вы сочиняете фантастику?

— Это быль, только доказать не могу. Хотите расскажу о науке будущего?

— А что, валяйте.

Я долго рассказывал о фантастическом манипулировании различными пространствами с помощью Поты-Попы, об энергии вакуума, о планкеонах и флуктонной пушке, хроноходе, хроноскопе и антивремени, проблеме создания на Земле расы маленьких человечков и, конечно, о погибшей планете Глюссии, о Сьинге и контакте с глюссиянам. Фантаст слушал с интересом, иногда покачивал головой, позмыкивал, причмокивал и даже поддакивал.

— Смело! — проговорил он. — Сочинять и фантазировать вы умеете. Дело стало за пером, а? Давайте! Авторитетно вам говорю.

— Не специалист. Отдаю это вам. Сделайте повесть или роман. Какие будут вопросы, я всегда к вашим услугам, всегда проконсультирую.

— Бесполезно! — махнул рукой фантаст и поведал мне о трудностях издания своей единственной книги, сколько было нервотрепки, волокиты и бесчисленных отсрочек. Посетовал, что фантастики не хватает, ее любят, ищут, но издатели с бессмысленным упрямством издавать не хотят. А классическая фраза-отговорка «ввиду загруженности портфеля издательства» ему уже во сне снится. Облегчив душу, фантаст показал папки с рукописями.

— Они не превратятся в книги, разве что после моей смерти. У нас это умеют. В союз уже стыдно ходить, в издательстве противно напоминать о себе. А вы не смотрите на меня, дерзайте, пишите. Не думайте, что кто-то будет читать и специально выискивать недостатки. Пишите как бы для себя, пишите так, как рассказывали, — замечательно должно получиться. А потом отдайте в союз, может, будете удачливее меня. Дай-то бог!

А что, если попробовать? Мне даже будет интересно вспоминать. За работу! А там уж как пойдет. Не выйдет книга, что ж, дети и внуки мои будут читать рукопись. А выйдет — прекрасно, хвала тому пока неизвестному издателю. Я не боюсь большой аудитории. Пусть люди имеют хоть самую малость представления о жизни в будущем и знают, что возможности человека беспредельны, что нет конца познаниям. Может, попадется книга и ученому, даже маститому, который прочитает последнюю страницу, если, конечно, доберется до нее, и усмехнется: «Наворотил!». Можно с уверенностью сказать, что он и мысли не допустит о правдивости прочитанного, он вовсеуслышание заявит, что многие явления, процессы и проекты в принципе неосуществимы, а кое-где и явной антинаучностью попахивает. Что ж, отчасти он будет прав, потому что судит об этом, исходя из развития науки своего времени, основываясь на последних представлениях о физике вакуума, о пространстве и времени. У него — твердо устоявшиеся концепции, разрушить которые могут только знания добытые колоссальным трудом последующих поколений. Меня методично и аргументировано, ссылаясь на незыблемость мировых констант, могут разгромить в пух и прах, забывая, что аргументы эти справедливы лишь на данном этапе познания мира. Я же со своим скудным умишком не сумею опровергнуть железных доводов оппонентов. Сюда бы Владимира с Геком Финном и Потапова с Поповым, они бы утерли нос кому угодно и поодиночке и вместе взятым.

К слову сказать, теорию относительности Эйнштейна когда-то не приняли его современники, пока отдельные положения теории не получили блестящие экспериментальные подтверждения. Скажи все тому же великому Ньютону, что можно слышать и видеть прямо перед собой людей и события, происходящие за морями-океанами, то вряд ли он в это поверил. Наука семнадцатого века сказала бы — это невозможно, антинаучно. А у нас школьник может рассказать принцип работы обыкновенного телевизора, хотя если вдуматься, то это тоже очень УДИВИТЕЛЬНО. Мы просто не замечем, привыкли к нашим очевидностям.

В общем, что было со мной, то было. И никуда от этого не денешься. До свидания! Приглашаю в гости, посидим, побеседуем. Чай индийский достал. Жить я буду долго, от многих болезней застрахован. И думается, что я должен получить весточку от Сьинги, она не успела сказать мне что-то важное. А может, и Владимир даст знать о себе, позовет на помощь Потапова и Попова, перевернет все вверх дном, но найдет способ связаться со мной. Он такой. Вовку жалко: вернется из гауцсика, а меня нет. Расстроится, маленький. А Юля будет меня ждать? Бестолковый, конечно, вопрос.

Но вопросы идут, их множество, а ответов нет.

Пока нет…

---