Феномен зяблика

Глава 4. Мари и Хуан

Ночь выдалась тоже бесконечной – трупаки всю ночь тянулись ко мне и пытались догрызть, но мне было уже почти все равно. Я вскочил «с первыми лучами солнца» (правда, лучей еще не было, лишь слегка забрезжило) и только поэтому, видимо, я уцелел. Я пообещал себе больше никогда не ложиться спать!

Остатки холодного омлета и конец вчерашнего батона составили мой завтрак. Оставив на столе лишнюю сотку для бабы Вари, я тихонечко прикрыл дом и вышел вон.

Сначала я решил спуститься к реке, чтобы сориентироваться на местности. Почти у самого берега стояла обгоревшая деревянная церковь. Она была совсем не похожа на городские церкви, которые я привык видеть, или на церкви с репродукций. Это был великий хендмэйд строителей уже ушедших от нас и забытых в темноте времени. Разглядывая обугленные стропила трёхъярусной конструкции, издалека напоминавшей сторожевую башню кремля, я испытывал благоговение перед их умением созидать. Я почел бы за честь только подержаться за широкую ладонь такого мастера. В сооружении не было плавных линий или изящества тонких деталей. Наоборот, все было грубо, топорно, угловато и на века. Строили, как дышали – без чертежа. Только замысел на песке.

Из-за угла вырулил прямо на меня какой-то старикашка.

– Эй, сынок, табачку не найдется?

– Нет, батя, не найдется. Не курю, – ответил я достаточно грубо, смущенный тем, что был застукан за интимным занятием ощупывания древней постройки.

– Ну, я тогда закурю, – старик присел в проеме церкви. Достал полоску газетной бумаги, оторвал от неё квадратик и свернул кулек для конфет куклы Барби. Наполнив его зеленой травкой из жестяной баночки, он закурил.

С первым облачком дыма я приготовился втянуть запах махорки, который нравился в детстве, но запах меня разочаровал.

– Махра, – откомментировал старик, – может тебе тоже скрутить?

– Спасибо, не надо. Я же не жлоб, отец. Я, правда, не курю.

– Что нравится? – спросил он, закинув голову верх и разглядывая верхние стропила.

– Очень, – сознался я. – Правда, не столько нравится, сколько сожалею. Сожалею, что не застал до пожара, сожалею, что не застал тех мастеров. А Вы их застали?!

– Да ты что?! Церкви больше веку. Неужели я так плохо выгляжу? – хихикнул старик. – Нет, возможно, когда я родился, эти плотники еще были живы, но, я то был еще молочным. Да и не забывай: родился то я уже при Советской власти, и интересу к церквам тогда не было никакого. И хоть край у нас раскольничий и набожный, в школе нас учили другому. Мой отец, мой дед и все прадеды носили бороды по подобию божьему. Борода у раскольников – это основной символ веры: голову секи, а бороду не моги. А я всю жизнь прожил без бороды и даже на сталелитейном в городе работал. Вишь как!

Я с опаской смотрел, как кусочки бумаги и травы искрами разлетаются из самокрутки старика во все стороны.

– Не боись, – сказал он, перехватив мой взгляд, – капля никотина не сжигает церковь, так как она сама опиум для народа. Во! – Старик тихонечко заржал, как коршун, кружащийся вокруг своего гнезда.

– А это тогда откуда? – спросил я, раздраженно разводя руками. – Короткое замыкание?!

– Это, сынок, молния.

– Да, ладно?! – не поверил я.

– Что, не веришь, что гроза может ударить в церковь?

– Ну, как-то в голове не укладывается, – растерянно произнес я.

– Значит ты человек верующий, – удовлетворенно подытожил старик, сворачивая новый пакетик для Барби. – А дело было так. Церковь закрыли сразу, как только пришла Советска власть. С тех самых пор она и стоит – недействующая. Моя бабка утверждала, что в тот год, когда закрыли церковь, как раз построили школу в начале села.

Когда мы были маленькими, в церкви был амбар, хранили зерно. А когда мы уже подрастали, в церкви устроили клуб. Поначалу туда ходили наши родители. Ходили как на праздник: одевали все чистое, да опрятное. Пели песню под гармошку. Какая-то самодеятельность у них там была: хор, постановки, агитация. А потом мы выросли, и наш сверстник Васька Шалопутный стал устраивать в церкви дискотеки, типа городских. Родители туда, конечно, перестали ходить – отжали мы родителей-то. Зато мы почувствовали свободу: извивались как ужи, кто на что горазд, девок пощипывали, самогоном баловались – городским подражали. Огурство – одним словом. А Васька был лучшим плясуном и песни похабные на магнитофоне ставил, с матерком. Мысль о том, что бесчинствуем в храме божьем, его даже как-то подстегивала, заводила. И вот однажды возвращался Васька с обеденной дойки, матери ведра с молоком на коромысле помогал донести. Как бабы потом рассказывали. Налетела небольшая тучка, упало несколько капель, загрохотал где-то вдали гром. И с практически чистого небосвода жахнула молния. Бац! И тот час снова засветило солнце, как будто ничего и не было, будто всем показалось. Но молния попала в толпу женщин, возвращающихся с дойки. Разметала многих, но чудом никто не пострадал, только молоко разлили. Весь удар пришелся на Шалопутного. Васька долго болел, но выжил. Танцевать уже не мог: его слегка парализовало. Ходил, подволакивая правую ногу. Но дискотеки продолжал в клубе устраивать. Через пару лет в него снова ударила молния, и на тот раз, ему пришел карачун. Вот я запамятовал, но кажись, между этим был еще один раз, когда его шибануло. Потому как он по этому поводу анекдот любил рассказывать. Мол, когда первый раз поп упал с колокольни, и не разбился, все сказали: «Повезло». Когда второй раз свалился с колокольни, и не разбился, все сказали: «Совпадение». А уж когда поп третий раз свалился с колокольни и не разбился, все сказали: «Привычка». Ну, похоронили мы Шалопутного Василия. На могиле установили крест, как положено. Приходим его навестить на сороковой день, а крест напополам расщеплен. Что за святотатство? Поставили новый крест. А через некоторое время и он оказался расщеплен. Только на этот раз по обугленным краям догадались, что молния била в Васькину могилу. Так и лежит он теперь, без креста. После этих событий клуб в церкви прикрыли, и долгое время она пустовала. А вот когда перестройка в городе началась и народ толпами, как раньше на демонстрацию, повалил в церкви: кто молится, кто креститься – это стало очень модным; в нашу церковь попала молния. Не в саму церкву, конечно, а в рядом стоящее дерево, от которого и пошел пожар. Церковь отстояли всем миром, благо, что до воды два шага. Но помня про Васькино проклятье, решили, что это божий знак и церковь совсем забросили. Интересно, что в тот год, когда молния ударила в церковь, на селе закрылась и школа – учить стало некого. И село наше совсем потерялось.

– А вы не пытались как-то заново отстроить? Пускай на новом, не проклятом месте. Сейчас властями это только приветствуется, – поинтересовался я.

– Уже некому. Да и дух в людях уже не тот. Да, духа-то совсем не осталось, а без духа такое не поднять. Ты вот руками здесь все ощупывал – ты почувствовал сейчас какой-нибудь дух в этих стенах?

– Точно нет, – уверенно ответил я. – Только утерянное мастерство.

– Тебя, сынок, как зовут-то? – в голосе старика появился интерес.

– Андрей.

– Знаешь, Андрюша, если что-то упустил, потом не восстановишь. Держись крепко за то, что дорого. Дорожи тем, что имеешь. Вот и мы, полтора века по лесам прятались – берегли свою истинную веру. У нас даже село, изначально, вон за тем пригорком пряталось. Метров в семистах отсюда, чтоб подальше от реки. По воде, да по льду к нам самый прямой путь. Село тогда даже называлось по-другому. А потом, когда гонения на убыль пошли, потихоньку перебрались на самый берег к воде. Потому как река – первое средство от пожаров. Вот тогда то мы и стали называться Летуново. А туристы, что по реке плывут, теперь удивляются, как мол, ваши предки такое живописное место для жительства выбрали. А выходит – они и не выбирали, они больше по лесам хоронились. Вот и получается, что место действительно чудное выбрали, а дух-то подрастеряли. Духу как птице, не каждый дом подходит.

– Скажите, как мне пройти через заповедник, – вежливо перебил я историю про Духа.

– Выходишь на дорогу, – удивился старик, – и топаешь по ней. Километров пять будет. Дорога у нас тут одна. Аккурат заповедник на нее и поставили – разъединили нас с низовьями, теперь только верхом ездим: через Арью, да Перерывы. Пропуска, конечно, можно добиться, но хлопотно. Тебе куда надо попасть? В Старый Яр?

– Да, в Старый Яр, – соврал я.

– Чую я, нет у тебя разрешения на проход? Те, у кого есть, на машинах приезжают. Есть у нас тут свои тропы, да ни к чему они тебе – только время потеряешь, да и заблудится недолго. Ты шагай по дороге. Въездные ворота лесом обойди, а потом снова выходи на дорогу. Если попадешься, рассказывай про родственников из Старого Яра, мол, сто лет не видел, а еще лучше, мол, на похороны спешу. Похороны дело святое – даже из армии отпускают.

Мы поднялись наверх, и я набрал в дорогу воды из «колодца у церкви». Интерфейс колодца оказался очень дружественным – не журавль с Буратиной в небе. И вода, как потом выяснилось, невероятно вкусной.

– Эх, жаль, что табачку у тебя не нашлось – надоела эта ганджа, – пробормотал старик напоследок. Пальцем объяснил мне куда идти и удалился по сельской улице, подволакивая правую ногу.

***

До границ заповедника я шел долго, но быстро. Вспоминая рассказ старика, я мысленно соглашался с ним – не надо никогда восстанавливать уже разрушенное, будь то монастырь или сортир в огороде (это на житейском уровне). Во всех этих новых кирпичных кладках, отреставрированных башнях, восстановленных стенах уже нет присутствия. Это только для лечения туристов за деньги. Другое дело в развалинах. Там всегда присутствует непонятное волнение и дух, который захватывает сердце. Это реальная машина времени – посещение прошлого, а не компьютерная графика. И хотя теория Духа от летуновского старика меня крайне раздражала привкусом словоблудия – как можно изъяснить словами то, что словами, в принципе, выразить нельзя – других слов я не нашел.

Но с одним пунктом Летуновского марихуанщика я был категорически не согласен. Я всегда считал, что ВСЕГДА можно начать ВСЁ с начала. Хотя бы в теории. И, если вдруг не получилось, это не доказывает, что нельзя.

И никаких воспоминаний! Нельзя жить, питаясь воспоминаниями, пусть даже такими вкусными. Только вперед, создавая новые приятные воспоминания сегодня, завтра и на следующей неделе.

При этом, никого не предавая, и всех любя. Вот только мы не можем ручаться за себя, пока не пройдем через это.