Феноменология

Парергон-послесловие

В предисловии или в послесловии к изданной (переведенной, написанной, прочитанной) книге есть что-то излишнее и одновременно необходимое. Подобно обложке: с одной стороны, красивый переплет или вообще отсутствие оного не должно, по идее, влиять на содержание книги. Но это только по идее. Мы же знаем, насколько соответственно (в соответствии к жанру, потребительскому спросу и т. п.) оформленная обложка может оказаться решающим фактором исполнения книгой своего предназначения: встреча с читателем. Обложка — парергон, обрамление, обрамление par exellence. Она, обладая «привходящностью», может оказаться существенно влияющей на само событие встречи с читателем. То же можно сказать и о любых текстовых «довесках» к авторскому тексту. Однако существует определенная стилистика книжного универсума. Эта стилистика жанра требует определенной структуры и строения предлагаемого текста. Структура должна быть как внутренней (смысловая, сюжетная выстроенность текста), так и внешней. К внешней структуре, позволяющей соблюсти status quo жанра, без сомнения, относится и послесловие, и предисловие. Однако если речь идет о книге, где уже есть и предисловие, и заключение, подобная добавка кажется лишней. Возможно, лучше обойтись и без предисловий и послесловий, обрамляющих наподобие парергона само произведение. Нужда в подобного рода текстах может быть, конечно, найдена и помимо «правил хорошего тона» жанра книги, порождающих бесчисленное количество писателей, паразитирующих на аутентичном тексте автора и прозванных в России «предисловщиками». Эти резоны достаточно традиционны. Мы их не только перечислим, но и осуществим их наполнение применительно к тексту, перевод которого предлагается в данном издании.

1. «Авторская справка». В данном разделе могут быть даны как биографические, так и библиографические данные по автору книги.

Ж.-Ф. Лиотар — ныне здравствующий, довольно известный французский мыслитель, работы которого, к сожалению, малознакомы российскому читателю. Получить некоторое представление о Ж.-Ф. Лиотаре можно, ознакомившись с переводом книги «Ситуация постмодерна», которая вышла в издательстве «Алетейя», которое, кстати, выпускает и данный перевод. Благодаря этой работе Ж.-Ф. Лиотара «философская общественность» сразу же окрестила его классиком постмодерна, хотя это, скорее всего, достаточно преждевременно и спорно. Одно дело рассуждать, анализировать — что Ж.-Ф. Лиотар, к слову, делает достаточно проницательно и профессионально, вычленяя наиболее сущностную для постижения специфики постмодерна проблематику информации, знания и рассказа — ситуацию постмодернистской культуры, а другое — быть представителем оного направления. Скорее, Ж.-Ф. Лиотар избирает ту стратегию, которой он, кстати, придерживается и в работе «Феноменология», а именно стратегии максимально отстраненного наблюдателя. Конечно, подобная стратегия достаточно условна, ибо в любом отстраненном, «объективном» рассмотрении всегда присутствует «авторская позиция», т. е. все же позиция. Но главное, что такая тактика стремится максимально отойти от включенности «наблюдателя» в анализ рассматриваемого феномена (в нашем случае философского на-правления феноменология). Ж.-Ф. Лиотаром написано несколько интересных книг, в числе которых — «Дискурс, фигура» (Discours, figure. 1971), «Отклонение, начиная с Маркса и Фрейда» (Derive à partir de Marx et Freud, 1973), «Либидинальная экономика» (Economie libidinale, 1974), «Трансформаторы Дюшана» (Les transformateurs Duchamp, 1977), «Варварские инструкции» (Instructions païennes, 1977), «Варварские рудименты», (Rudimentspatens, 1977) «Ужасающие рассказы» (Récits tremblants, 1977) (в соавторстве с Жаком Монори) и др.

И еще одно замечание. На примере предлагаемой работы можно увидеть, что французский философский «авангард», к которому, как мы указали, причисляют и Ж.-Ф. Лиотара, явился не результатом простого отрицания предшественников и попыткой создать новое «на ровном месте», а плодом довольно вдумчивого и профессионального осмысления философского наследия. Плохо это или хорошо, но факт остается фактом: добротная философия в наше время — достаточно профессиональная сфера, в которой действуют достаточно жесткие законы, требующие наличия определенного образовательного «ценза».

2. Характеристика книги. Как правило, данная стратегия предусматривает разбор наиболее существенных или труднопонимаемых мест работы.

Относительно «Феноменологии» Ж.-Ф. Лиотара подобная стратегия не совсем удачна, ибо предлагавшая читателю книга французского мыслителя — не-что среднее между профессиональными работами по феноменологии и популярным обзором последней.

3. Характеристика проблематики книги. В том числе и историческая перспектива проблематики.

Проблематика «Феноменологии» Ж.-Ф. Лиотара — это проблематика феноменологического дискурса. Вообще феноменология — это одно из довольно «живучих» направлений философской мысли, которое очаровывает умы профессиональных философов уже почти сто лет. При всей наивности основных посылок (что стоит знаменитое Гуссерлевское эпохэ — это особый разговор, или демарш заключения мира в скобки и пр.) феноменология выработала достаточно ясную и детальную стратегию, которая, как и любая научная методология, в сфере гуманитарного знания имеет как свои преимущества, так и недостатки. Феноменологию можно принимать и, следовательно, верить, что она приведет к чистым, базисным основаниям познания, но можно и не верить. Все дело, как впрочем, и всегда, во вкусе и темпераменте. Ж.-Ф. Лиотар — не сторонник феноменологии, однако, к его чести, он старается соблюсти некую объективность, которая позволяет ему выявить наиболее «узкие» места феноменологического дискурса: проблематику истории, социальности, интерсубъективности. Разговор о феноменологии, который ведет Ж.-Ф. Лиотар, — вполне профессиональный и добротный, он рассматривает основные позиции феноменологического дискурса, давая их как в онтологической, так и контекстуально-проблематической перспективе. В итоге получилось (насколько это ему удалось, читатель и сам мог вынести свою оценку) достаточно добротное исследование, что, кстати, и ставит любые рассуждения о книги в ситуацию «предельного парергона». Собственные пристрастия, впрочем, постоянно проскальзывают: это модный во времена выхода в свет книги во Франции марксизм, наработки раннего структурализма (тесно связанного благодаря Леви-Стросу с антропологией).

Ситуация добротного исследования, что свойственно предлагаемой работе Ж.-Ф. Лиотара — а что данное исследование добротно, можно проиллюстрировать тем фактом, что «Феноменологию» Ж.-Ф. Лиотара знают и штудируют на родине самой феноменологии в Германии, — делает, в принципе, излишней любое рассуждение в этом русле в рамках «парергона», ибо здесь автор-парергонист оказывается перед выбором, который, понятно, будет решен выбором лишь одной из возможностей: либо писать текст, отражающий собственное видение проблематики феноменологии, либо постоянно «пререкаться» с трактовкой Ж.-Ф. Лиотара, либо, отдав дань профессионализму Ж.-Ф. Лиотара, использовать другой парарергональный сюжет.

Еще один сюжет, могущий быть разыгранным в данном виде «наррации», — это анализ заявленной автором проблемы или «гнезда» проблем. Например, в отношении текста Ж.-Ф. Лиотара, анализирующего феноменологию, таковыми проблемами могут стать проблема сознания, истории (которая с трудом поддавалась Э. Гуссерлю и феноменологии), культурного пространства… да и мало ли еще каких? В этом случае чисто парергональное рассуждение предисловия или послесловия грозит превратиться из «довеска» в самостоятельный и, возможно, более значительный, чем «предпосылаемый» или «послепосылаемый» текст. На подобном, как мне помнится, настаивал в беседе со мной Н. Б. Иванов, считая, что написанное предисловие важнее самой книги. Дело, как понятно, вкуса…

4. Характеристика контекста. Данный сюжет предусматривает, как правило, характеристику контекстуального окружения как авторского текста, так и той проблематики, которая исследуется автором книги.

Собственно говоря, в отношении предлагаемой работы контекстуальность может быть описана через вопрос «Почему феноменология?». Указанный вопрос можно «сузить», уточнив: «Почему именно феноменология привлекла внимание Ж.-Ф. Лиотара?» или «Почему именно феноменология актуальна во Франции того времени?» Понятно, этот вопрос значим и для российского читателя, и именно таков резон появления не только перевода книги Ж.-Ф. Лиотара, но и целой серии работ как Э. Гуссерля, так и его последователей, как в Германии, так и во Франции, Англии, наконец, в России. Действительно, феноменологический дискурс был популярен во Франции того времени. Достаточно указать на работы раннего Ж.-П. Сартра, написанные за 30 лет до книги Ж.-Ф. Лиотара в феноменологическом ключе и стиле, книги упоминаемого самим Ж.-Ф. Лиотаром М. Мерло-Понти, работы раннего Ж. Деррида и пр. Феноменологический дискурс был популярен, и во многом привлекателен для интеллектуалов Франции того времени. Каковы корни подобной зачарованности германской по духу школы во Франции, имеющей свою достаточно «крепкую» традицию философствования? Как и все «исторические вопросы» в этом мире, ответ на данный вопрос может не столько проявить «истинное» положение дел, сколько видение этого истинного положения высказывающим ответ. Популярность феноменологического направления во Франции прежде всего вызвана определенным кризисом во французской традиции после столь мощных мыслителей, как О. Конт и А. Бергсон, не предложившей философии ничего значительного в начале двадцатого века. Эту лакуну, по-видимому, и заполняет немецкая традиция. Не последнюю роль в популярности феноменологии во Франции сыграло то обстоятельство, что феноменология, несмотря на то, что своим рождением она обязана «лично» Э. Гуссерлю, оказалась способной создать собственное «безличное» направление, без труда поддающееся традированию. Иными словами, Гуссерль создал школу, которая могла существовать и без него. По сути в сфере «чисто» философской рефлексии такое можно увидеть в двадцатом веке лишь в некоторых направлениях философской мысли: марксизме, неопозитивизме. Традиция, а не отдельный, пускай чрезвычайно одаренный мыслитель, — вот что оказалось востребованным во Франции середины двадцатого века. Таково отношение к марксизму, таково отношение и к феноменологии.

Подобное, кстати, можно наблюдать и в современной России, где в настоящее время достаточно велик интерес к феноменологии, что, понятно, не всегда должно и может быть объяснено «истинностью» последней.

5. Некоторые чисто «технические» моменты.

Подобный «рассказ»-парергон также достаточно распространен, особенно в отношении переводных работ, например, достаточно часто упоминаемые резоны перевода какого-либо термина. Не будем и здесь отступать от традиции. Укажем на несколько чисто «технических» сюжетов. Некоторые переводы цитат Э. Гуссерля, М. Хайдеггера в переводе, к сожалению, сделаны с французского, а не с немецкого, соответственно указанные в скобках страницы и работы — либо с французских изданий, либо с оказавшихся для меня недоступных немецких изданий, которые использовал Ж.-Ф. Лиотар (библиография, помещенная во французском издании «Феноменологии», публикуется в данном издании). Это относится и к цитатам из переведенной на русский язык работы Мерло-Понти «Феноменология восприятия». К сожалению, цитаты, используемые Ж. Ф. Лиотаром, иногда отсылают к той или иной работе вообще, что понятно, делает достаточно затруднительным их поиск. Иногда в издании, которое и послужило источником перевода, указаны неверные страницы цитат.

6. Личное, приватное.

И наконец, парергон может включать нечто личное. Например, посвящение или объяснение тех или иных мотивов, послуживших толчком к написанию работы или осуществлению перевода (как в отношении данной книги). Если посвящения как таковые (вспомним, что подобные реверансы делали и не считали низкой лестью и И. Кант, и Д. Юм, да и многие другие) вышли из моды, то остаются актуальными благодарственные ссылки на спонсоров, гранты, фонды и пр.

И мы не будем игнорировать этот сюжет, поскольку место на благодарность должно всегда быть найдено. Мне хотелось бы поблагодарить моего коллегу и друга Орлову Юлию Олеговну за помощь в сверке некоторых мест с немецким переводом данной книги.

Мы начали наше послесловие с сетования на его «излишнесть». Те резоны, которые мы перечисляли и которые суть оправдание текста-парергона, не снимают, как нам кажется, проблему. Все же что-то есть излишнее в рассмотренных нами сюжетах-топиках предисловия-послесловия, но это излишнее настолько стало привычным и требуемым — ив этом чарующая опасность для самого текста, — что книги без предисловия или, на худой конец, послесловия, воспринимаются как-то сиротливо, подобно книге, на которой отсутствует фамилия автора (или авторов). Возможно, это происходит потому, что мы живем в ситуации постмодерна, когда на нашу долю остается лишь комбинирование уже сотворенного, когда парергон — как то видел Ж. Деррида — оказывается самим эргоном, подлинным произведением… Парергон (куда без сомнения нужно бы отнести и переплет книги, и шрифт текста, и т. п.) замещает аутентичный текст и им самим становится. И тогда зачем читать книги, если есть предисловие? Зачем текст, если он лишь один из возможных входов в царство игры кодов (Ролан Барт)?

Но в еще более «пикантной» ситуации оказывается парергон-послесловие к предложенному читателю тексту работы Ж.-Ф. Лиотара «Феноменология». И дело тут не только в уже упоминавшемся обстоятельстве, а именно в наличие в самом тексте авторского предисловия, заключения, но и в том, что книга Ж.-Ф. Лиотара «Феноменология» уже сама по себе представляет в некотором роде послесловие-послесловие-парергон к тому направлению в философской мысли, которое носит название феноменология. Работа французского мыслителя выполняет все функции послесловия и предисловия — вводит в проблематику, описывает контекст, разбирает спорные и сложные для понимания моменты феноменологического дискурса, дает справочный материал и т. п. То есть произведение Ж.-Ф. Лиотара само по себе парергонально, а тогда любой довесок к авторскому тексту, идет ли речь о послесловие или предисловии, оказывается парергоном во второй степени. Ситуация уже не постмодерна, а постпостмодерна.

Так что же делать, чтобы «и лицо сохранить», и традиции угодить? Наверное, нужно соблюсти и то, и то (написать предисловие или послесловие, хотя бы минимально вложив в него «джентльменский набор»), и одновременно сделать так, чтобы написанный текст обладал самостоятельным статусом, а не паразитировал на авторском тексте. Поэтому у меня и был единственный шанс — не следовать традиции парергона, а — хотя бы, ибо места для этого маловато — вопросить о парергоне, чтобы послесловие просто не исчезло, как пустота, которая постоянно обрамляет «оживляжем» книжную продукцию наших дней.

И еще одно «соображение». Предисловие-послесловие (парергон), не принадлежащие к авторскому тексту, служат, как правило, одной цели. Они пишутся лишь тогда, когда изменился контекст книги. Например, когда книга переведена и издана в другом культурном пространстве или если она переиздана через достаточно большой срок. В этом отношении парергон выполняет существенную роль — он вписывает книгу в «чужеродную» среду и одновременно дает возможность читателю из этой чужеродной среды наиболее простой доступ. В этом отношении парергон — это фигура отмычки, универсальной отмычки для «инородного» текста. Благодаря этой отмычке облегчено курсирование-проникновение из одной культурной или временной традиции в другую. Парергон открывает двери, делает подкоп под теми стенами, которые возводят вокруг себя любые культурные традиции. Но при этом нужно помнить, что любая открытая дверь впускает не только то, что мы хотим, она может оказаться и предельно опасной, порождая иллюзию прозрачности и пустоты. И потому парергон, облегчая курсирование и взаимообмен, создавая наиболее, как подчас кажется, прозрачную для информации среду, делает это движение предельно рискованным, искривляя до неузнаваемости аутентичность. Хотя, понятно, в любом случае речь будет идти о переводе и интерпретации…

Соколов Б. Г.